Тульпа
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Сара Патил ведёт расследование восемнадцати загадочных смертей, а Стивен Кульридж, работающий в виде голограммы, оказывает ей в этом полное содействие. Доктор Дуглас Харрис, который убил восемнадцать женщин, понятия не имеет, зачем он это сделал и куда дел тела. Петра Рихтер получила выкуп за угнанный самолёт, но деньги её не интересуют, гораздо важнее для него общение с доктором Харрисом. В доме Дугласа творятся странности - в холодильнике не заканчивается еда, посуда сама собой оказывается чистой, а наручные часы спешат всегда на три минуты. Саре придётся отправиться в симуляцию реальности "Космос", чтобы разобраться в том, кто такой Дуглас Харрис и как так вышло, что она сама избежала смерти.
|
Для Ноа Тамар, которая была со мной во время работы над книгой, в день её совершеннолетия.
...мы не верим собственным глазам - и даже собственным часам!
Фридрих Ницше
Часть первая
0.
Филипп Ирис 2056-03-02 04:51:43 UTC
Тема: Высокая плотность\масса фиброина (настоящий шелкопряд).
Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
Компонент: smb.BetDM En-us
См. вложение tys-bb16-32.rbp2\3
Я тут недавно заметил странную штуку. Ткань из натурального шёлка (не кастомная) обладает параметрами парчи по плотности. Разобрал по компонентам, оказалось, что плотность фиброина задрана до небес, х20 раз от дефолтных показателей. При этом масса серицина корректная. Так как шёлк используется в том числе для медицинских нитей, рекомендую срочно пофиксить, пока не расползлось.
Комментарий
Сара Патил 2056-03-02 08:29:02 UTC
Укажи плз локацию, в песочнице всё норм
Комментарий
Филипп Ирис 2056-03-02 09:12:33 UTC
Добавил
Комментарий
Сара Патил 2056-03-02 12:10:45 UTC
Ок вижу, поправила. Наш косяк.
Комментарий
Сара Патил 2056-03-02 13:01:34 UTC
Слушай, открой тикет, а, типа это пользователь пожаловался? А то Стив ещё со вчера на меня злой.
Комментарий
Стивен Р. Кулридж 2056-03-02 16:23:04 UTC
Мнение, что я не читаю этот чат, является глубоко ошибочным.
Комментарий
Сара Патил 2056-03-02 16:45:24 UTC
Блин.
1.
- Блять, - сказала Петра.
Телефон снова зазвонил.
- Вы получили подтверждение перевода? - голос Михаэля звучал на гране истерики. - Вы...
- Да, - сказала Петра и нажала отбой.
"Вам перечислено 1000000€".
Все цифры не поместились на маленьком допотопном экранчике, так что сообщение было разбито на две строки:
"Вам перечислено 10000
00€"
Итого на счету 1000007 евро. Семь счастливое число, поэтому она столько и оставила. Но грёбанный миллион, твою то мать.
- Блин, - она закусила губу. Телефон всё звонил и звонил, - Блин!
- Говорит Кристоф Шонберг, вице-президент компании "Конкорд". Михаэль Шнауце сообщил, что вы получили деньги.
- Да.
- Вы отпустите заложников?
Так далеко она ещё не заходила. Где-то на заднем плане вопил Михаэль, профессиональный переговорщик с террористами. Кажется, он орал Шонбергу, что тот не может, не должен, не... Кристоф Шонберг отчётливо произнёс "Заткните этого кретина" и снова обратился к ней:
- Вы слышите меня? Мы согласны на ваши условия. Никакой полиции. Никто не будет вас преследовать. Вы сможете...
- Я перезвоню, - сказала Петра. Она закрыла глаза и попыталась представить, о чём сейчас говорят в полиции.
2.
- Женщина, 25-27 лет, перерезаны вены на обеих руках.
- Самоубийство?
- Вены на обеих руках, - повторил Макс. И продолжил: - Множественные ножевые порезы глубиной два-четыре сантиметра, на животе следы от колючей проволоки, посмертный перелом правого бедра. С шеи и щиколоток полностью снята кожа, посмертно. На внутренней стороне бёдер длинные порезы глубиной до пяти сантиметров, нанесены при жизни.
Список был длинный. Ули пришло в голову, что неплохо было бы сейчас сказать что-то вроде "опять проделки музыканта" или "сумасшедший портной снова в игре". Но газетчики до сих пор никак не окрестили убийцу, а сами они так и не придумали ему подходящее прозвище. Они не могли называть его даже "наш парень", потому что у них с Максом таких парней было немало, криминальный отдел на то и криминальный. Поэтому, когда появлялось очередное тело, не изуродованное, а, скажем так, художественно преобразованное, Макс просто передавал стопку документов, Ули перехватывал его взгляд и вздыхал "опять этот". Иногда добавлял "придурок".
Итого, никакого пиетета к доктору Харрису в отделе RK11 не было.
Доктора Харриса, впрочем, это не беспокоило.
3.
Бывших хлыщей не бывает. Эта мысль пришла в голову Дугласу, когда он придирчиво разглядывал своё лицо в поисках пропущенной щетины. Современная мода на трёхдневную небритость вызывала у него стойкое отвращение. Лицо его было всегда гладко выбрито. По убеждению Дугласа, днём щетина оскорбляла пациентов, вечером женщин. Глянцевая поверхность бритвы поймала солнечный луч и послало его прямо в глаз, зрачок сузился. Это ощущение вызвало какое-то воспоминание, может ускользнувший сон, Дуглас попытался вспомнить, но не смог. Он сполоснул бритву, стряхнул капли и поставил её в стакан для зарядки.
За завтраком он продолжал думать о тех длинных молодых хлыщах, которые никогда не стареют. В светлых волосах проступала седина, лицо изрезало морщинами, но тело оставалось по-прежнему сухим и поджарым. Голубые глаза со временем не выцвели, тонкие пальцы были подвижными и ловкими. Чуть истончившаяся кожа только чётче обрисовывала всё ещё крепкие мускулы. Когда Дуглас садился, валики жира не переваливались через ремень, как у большинства его сверстников. Да и самого жира тоже не было, только жилы и мышцы. Сам себе Дуглас напоминал английского дога. Не бульдог, зато остаётся в форме до самой смерти.
Дуглас аккуратно разложил на тарелке два куска хлеба. Выложил на один по порядку сыр, лист салата, бледно-розовый кусок лосося, снова салат, снова сыр. Накрыл сверху вторым куском, слегка придавил пальцем и положил сандвич в синий ланч-бокс. Обедал он всегда в кафе рядом с клиникой, оставлял щедрые чаевые, но привычка брать с собой обед никуда не девалась. Кроме того, кто знает, как пройдёт день, вдруг не будет времени пообедать. Снэками из торговых автоматов сыт не будешь.
Он сложил посуду в посудомойку, спустился к почтовому ящику и забрал почту. Отложил несколько конвертов, мельком просмотрел рекламные газеты и отправил их в мусорный контейнер. Проходя по коридору, он щёлкнул по брелоку с ключами. Кольцо надо бы заменить, пока не потерял какой-нибудь ключ. Дуглас открыл шкаф в гардеробной, выбрал рубашку, надел, прошёл в кабинет. Из ящика стола достал резную шкатулку с запонками и подобрал подходящую пару. Обратил внимание, что перламутр на одной из них поцарапан. Когда он успел сделать эту царапину? Теперь всю пару придётся выбросить, а жаль.
Дуглас взял телефон и позвонил в прачечную.
- Это Харрис.
Трубку взяла Анна, девушка с полудетским, всегда обеспокоенным голосом. Она сказала, что его заказ не смогут доставить сегодня вечером, просто не успеют. Дуглас сказал, что это не срочно и спросил, смогут ли они завтра забрать его рубашки и постельное бельё. Анна с готовностью сказала, что, конечно же смогут.
Дуглас позвонил в автомастерскую и перенёс встречу. Подумал и позвонил Хелен. Когда он говорил с ней, его голос независимо от него самого стал ниже. Привлекательнее, как сказала бы Хелен. Сексуальнее, как сказала бы Рита. Именно поэтому в пятницу он собирался встречаться с Хелен, а не с Ритой.
Он всё ещё чувствовал лёгкий запах своего лосьона после бритья. С кухни доносился запах кофе. Дуглас взял туалетную воду в стеклянном конусе из дымчатого стекла, и прежде чем нанести её на пульсирующие точки за ушами, понюхал флакон. Запах тёплого дерева и розмарина в обрамлении менее ощутимых нот, без которых, однако, аромат бы не был таким притягательным. Хелен пользовалась мужским парфюмом, что только добавляло ей привлекательности. Он не мог представить себе её в ауре сладкого женского запаха. Запах Хелен, как и запах хорошего парфюма, складывался из множества разных оттенков. Строгая внешняя структура, пахнущая дорогой кожей и горячая свежая сердцевина, чуть вязкий аромат, напоминающий запах зелёной ветки на сломе.
Дуглас спустился вниз, сел в машину и некоторое время сидел молча, откинувшись на спинку. Он лениво повернул голову вправо и посмотрел на кресло, где вчера сидела Кристина. Ему даже показалось, что он чувствует её запах, но это была только иллюзия. В машине пахло кожей. До сих пор можно было уловить аромат табака после того единственного раза, когда он курил за рулём. Ему приходилось платить дороже за чистку салона гипоаллергенными средствами. На самом деле у Дугласа не было никакой аллергии, он просто не любил посторонние запахи. Каждую неделю в его квартире убирала вьетнамка с американским именем Мэдисон. Она использовала средства без резких запахов, но после её ухода Дуглас несколько часов проветривал квартиру.
Гости к нему тоже не приходили. Только женщины. Впрочем, только когда речь шла о постоянных женщинах. Для свиданий на одну ночь он снимал номер в отеле. У Дугласа был только один счёт в банке и только одна карта. За отели он расплачивался наличными. Все расходы он аккуратно вносил в ежедневник. Пару раз пробовал пользоваться специальными программами, но ему не понравилось. Деньги любят счёт. Деньги, которые ты не можешь держать в руках, не деньги. Кроме того, ему нравилось платить за отель. Никто из его партнёрш никогда бы об этом не узнал, но Дугласу представлялось, что он платит за услуги проституток. С настоящими проститутками он никогда не спал. Есть какие-то границы, которые переходить можно только в фантазиях.
4.
Миллион евро, мать их перетак. Как вообще можно отправлять столько денег непонятно кому? Тщательно продуманный сценарий рушился к чертям. Детали, проклятые детали, которые просто невозможно предусмотреть, если только ты не какой-нибудь фрик-аутист. Ты разрабатываешь подробный маршрут из точки "А" в точку "Б", записываешь каждый шаг, потом скармливаешь компилятору и он разбивает каждый шаг на ещё тысячи небольших шагов, а каждый шаг из тысячи ещё на тысячу, так что в конце концов маршрут становится совсем незнакомым, как будто и не ты его разрабатывал, теория хаоса в действии. Чем сложнее система, тем сложнее будет спрогнозировать её поведение, потому что даже малейшие изменения могут вызвать лавину. Ну и вызывают.
Петра стиснула зубы. Страховка. Господи, она ведь просто не подумала о страховке. Наверняка эта авиакомпания застрахована от всего на свете, включая таких вот полудурков как она. И им проще заплатить, чем рисковать судебными исками от родственников погибших. Вот это уже наверняка не покрывает никакая страховка, даже такая крутая, как, ну, скажем, Терезис. Насколько крут Терезис, Петра давно убедилась на собственном опыте. И это ж надо было так протупить, зная на собственном опыте, как оно работает. Как же всё хреново.
Хотя, если быть честным, то сейчас всё было ещё не так хреново. Чёрт с ним, с миллионом, с ним или без уйти всё равно не получится. Гораздо хреновее было на этапе подготовки, хотя тогда, конечно, никто не стоял над душой и не требовал "поговорить как взрослые люди". Кстати, цитата агента Шнауце. Как ему вообще живётся с такой фамилией? Или это псевдоним, который должен располагать к себе вооружённых психопатов? Интересно, а фамилия тоже является неучтённым фактором, из-за которого всё рушится к чёртовой матери? Сколько вопросов. А ведь в самом начале плана Петру беспокоил только один вопрос. Где достать пистолет?
Петра относилась к тем людям, которым просто не суждено стать наркоманами. Если бы Петре когда-то потребовались наркотики, она бы открыла поисковик и ввела запрос "наркотики купить с доставкой", даже не задумываясь о том, что дурь явно покупают каким-то другим способом. С оружием было ещё хуже. Петра прочитала про секретные чаты, зашифрованную переписку и решила бросить это к чёрту. Если понятия не имеешь, с чем придётся иметь дело, лучше и не начинать.
Поэтому вместо того, чтобы искать оружие в чужой непонятной сети, Петра запустила привычный Хорнет. По её запросу сформировался контейнер-ячейка и начал строить цепь взаимодействий с другими доступными ячейками. На экране завис логотип Хорнет 8.0, что само по себе было нелепым, потому что никаких Хорнетов 1-7 не было. Большинство пользователей думало, что название напрямую связано со структурой сети, но старожилы знали, что Хорнет назван в честь одного мужика из Австрии, который сунул член в осиное гнездо и довольно быстро завоевал премию Дарвина. Вот этим они и занимались в Хорнете. Трахали всякую опасную херню и вытаскивали раньше, чем те успели ужалить. Отсечение одной ячейки не вредило улью, это как рубить голову гидре. Петра вспомнила своего бывшего, который считал, что прерванный половой акт это отличный способ контрацепции.
"Добро пожаловать нахер" - приветствовала припаркованная ячейка. Петра выбрала язык и установила временные настройки. Маркер присутствия в сети не требовался. Она написала короткое сообщение и отправила ячейку в свободное плавание. Парковщики позаботятся об остальном, а как это работает она уже не думала. Как-то работает, магия, чтоб её.
Оружие. Какой-то чувак взял на борт 3D-принтер и распечатал пистолет прямо в полёте. Ещё есть фантастические фильмы, где у героев всё получается благодаря тщательно продуманному хитрому плану. Петра делала ставку в основном на глупость и раздолбайство.
Есть какая-то чёртова уйма названий и вариантов оружия. Чем отличается револьвер и пистолет? Шестизарядный, восьмизарядный. Курок или ударник? В чём разница между пулей и гильзой, как они вообще выглядят? А сколько это должно нормально стоить? Ещё десять лет назад здесь можно было спокойно купить оружие, а теперь надо вывернуться наизнанку, чтобы получить разрешение. Надо было покупать раньше.
Никаких уведомлений в Хорнете. Некоторые пользовались надстройками, но с тем же успехом можно было бы жить в обычном интернете. Если тебе нужна какая-то информация, значит она нужна тебе прямо сейчас, а не завтра или во вторник. Никаких раздражающе-красных единичек "у вас новое сообщение". Никакой истории переписки. На память пришла реклама "сделаем фотоальбом с перепиской из чата, господи, неужели за это кто-то платит. В Хорнете рекламы не было, а правило существовало только одно - пошёл нахер со своими правилами. Да-да, лично ты. Любая информация, которую ты получаешь в Хорнете, адресована лично тебе, а ты тот самый кретин, который заведомо согласен стримить детское порно.
Пистолет, если это всё-таки был пистолет, а не револьвер, назывался глок-17. Вроде бы такие делают в Австрии, как и тех мужиков, которые трахают осиные улья. Почему 17, она не знала и предполагала, что глоков 1-16 тоже может не быть. Стоил каких-то безумных кредитов и ещё двенадцать ячеек. В другое время Петра бы просто охренела от таких расценков, но сейчас было всё равно. Ощущение "я могу себе это позволить" было с ней с тех пор, как она вообще всё это придумала. Она была готова купить глок вообще с личного счёта, но продавец, разумеется, никогда бы на это не согласился. Анонимные кредиты - основа Хорнета. Никаких вопросов, никаких налогов. Когда Петра подумала о налогах, она вспомнила о своей страховке в Терезис, которая покрывала вообще всё, в том числе и покупку оружия в Хорнете.
Глок пришёл в упаковке из-под детских резиновых сапог. Упаковку она методично разрезала на множество тонких полосок, это всегда её успокаивало. В чём принято носить пистолет? Нужна ведь кобура или как там правильно называется эта штука. В фильмах женщины носят миниатюрные пистолеты в сумочках, но у Петры не было сумочки, только синий однолямочный рюкзак, замок застёгивается под грудью. Она засунула пистолет за пояс джинсов. Вышло как-то по-ковбойски, пожалуй, даже круто. Петра посмотрела несколько роликов со стрельбой на ютубе, но была не уверена, что вообще сможет выстрелить. Она сходила в местный тир и вылетела оттуда через двадцать секунд. Звуки выстрелов были невыносимыми, как будто взрывалась собственная голова.
Телефон снова завибрировал. Неугомонные сукины дети. Ей надо подумать.
- Это Шонберг.
На заднем плане был слышен визгливый голос Шнауце. Петра набрала полные лёгкие воздуха и заорала в трубку:
- Пошёл на хер!
Шонберг вроде бы даже не удивился.
- Мы обеспечим вам безопасный выход из аэропорта. В трёхстах метрах от лётного поля вас будет ждать автомобиль. Никакой полиции. Мы освободим для вас трассу. Вы сможете спокойно покинуть аэропорт.
- И куда я поеду? - спросила Петра раньше, чем поняла, что говорит вслух. Голос Шонберга не изменился.
- Мы выполним все ваши требования.
- А Шнауце сейчас рядом? - спросила Петра.
- Да.
- Дайте ему в ебало. Он визжит, как девчонка.
Она не поверила своим ушам, когда услышала звук удара и вопль Михаэля Шнауце. Действительно, как девчонка.
5.
Дугласу всегда нравилось вот так ехать на работу, когда утренний поток уже схлынул и можно спокойно ехать без пробок. Иногда ему совсем везло и открывался зелёный коридор, светофоры зажигались зелёным, стоило только подъехать к перекрёстку. Детская какая-то радость, но всё равно приятно.
Он припарковался на своём месте, рядом с огромным чёрным внедорожником доктора Мартинеса, хирурга. На заднем стекле автомобиля красовалась огромная наклейка "На борту дети". Дуглас знал, что под этой наклейкой есть ещё одна "На борту ребёнок". Мартинес женился всего три года назад и времени с тех пор не терял.
На сегодня не было запланировано плановых операций, так что, если не привезут никого экстренного, можно будет спокойно разобраться с бумагами. Дуглас не очень-то доверял своему ассистенту, который всё делал в последний момент. Вежливый парень, всегда аккуратно одетый, но вот с дисциплиной беда. Он проходил практику в их клинике и работал у Дугласа во второй половине дня. Дуглас надеялся, что тот закончит учёбу, и ему дадут в помощь кого-нибудь более ответственного.
Дуглас поздоровался с коллегами, прошёл в своё кабинет, убрал ланч-бокс в маленький холодильник. На столе ждала груда бумаг. Он собирался уже надеть халат и сесть за стол, как вдруг бросил взгляд за окно и понял, что прямо сейчас не сможет работать. Голова занята не тем, не получается сосредоточиться. Надо выйти подышать воздухом. Не курить, он никогда не курил на работе. Просто посидеть несколько минут и ни о чём не думать.
День был тёплый. Конец марта, приятный ветерок. Дугласу нравилось сидеть на скамейке в скверике рядом с клиникой, откидываться на спинку, закрывать глаза и чувствовать, как солнце ласкает гладкую кожу лица. Скоро лето. Приятно. И мысли в голове тоже очень приятные. Он любил свою работу, пожалуй, только свою работу и любил по-настоящему. На этой неделе, правда, навалилось много бумажной рутины. Так что лучше покончить бы с этим поскорей и идти домой. Ещё надо купить бутылку вина, но, конечно, не в супермаркете, а в специализированном магазине, где продавцы знают не только то, что ты можешь себе позволить, а и то, что тебе понравится.
У него слегка кружилась голова от свежего воздуха. Странно, но именно это лёгкое головокружение делало мир вокруг настолько ярким и правильным, где каждый человек и каждая вещь находятся на своём месте. Дуглас знал, что делает, знал, зачем делает. Из колеи его могла выбить только мысль, что он недостаточно хорошо делает свою работу. Недостаточно хорошо для себя, для других он был нейрохирургом от бога, к советам которого прислушивались, которого ждали на каждой медицинской конференции. Дуглас всегда следовал правилу, делай хорошо, делай на пределе своих возможностей, или не делай вообще. Ему не хотелось быть лучшим, ему хотелось только безупречно выполнять свою работу. Дуглас усмехнулся. Детский какой-то максимализм, прыгнуть выше, взять больше, пробежать дальше. А чтобы бежать, тебя подстёгивает чувство постоянной загнанности, когда ты или бежишь наперегонки со смертью, или просто опускаешь лапки и сдаёшься. Никогда не сдавайся. Чушь. Дуглас всегда был против активной эвтаназии. Живи, пока не умрёшь, а если уж собрался умирать, то не вмешивай в это других. Кому охота быть убийцей. Дугласу этого уж точно не хотелось.
Смерть - это единственная неизлечимая болезнь. В это Дуглас был твёрдо уверен. Вылечить можно всё, просто пока мы не всё знаем. Исследования. Публикации. Все эти ритуалы, которые ничем не отличаются от брачных ритуалов дикарей и в то же время позволяют назвать человека А хорошим врачом, а человека Б - шарлатаном. Дуглас всю жизнь работал над тем, чтобы оставаться персоной А, но со временем понял, что для пациентов разница совершенно несущественна. Будь ты врачом, целителем или просто недоучкой с дипломом ветеринара, от тебя требуется только вылечить болезнь. Всё остальное это только приятные бонусы.
Говорят, что у каждого врача есть своё личное кладбище. Дальше всё зависит от специализации. У онколога большое кладбище, у педиатра кладбище поменьше, зато каждый покойник прошёл сквозь самое сердце. Кладбище Дугласа было совсем крохотным, а один из бонусов его работы - это то, что ты никогда не знаешь, что будет с пациентом, когда он покидает стены больницы. Скажем спасибо защите персональных данных.
Его хвалили. Нет, серьёзно. Дуглас Харрис, один из лучших врачей нашей клиники. Вы хотите записаться на приём именно к доктору Харрису? Следующий свободный приём через восемь месяцев. Вы готовы ждать? Ну разумеется, вы готовы ждать.
Иногда он думал о своём коллеге Дэвиде, который был во многом на него похож. Хороший врач, хорошая зарплата, хороший дом, хороший автомобиль. Дэвид любил повторять, что всего добился сам. В сущности, так оно и было, Дэвид был родом из довольно бедной семьи, эмигранты во втором поколении. Ему пришлось через многое пройти, чтобы получить то, что Дугласу досталось просто потому, что он был Дуглас Харрис, сын Эвона Харриса и Марты Харрис. Нет, не миллионеры, не старая аристократия, просто люди, для которых не составляло проблемы отправить сына учиться сначала в хорошую школу, а потом в отличный университет. И вот сейчас и Дуглас и Дэвид были в равном положении. Иногда Дуглас думал, что Дэвид, пожалуй, счастливее его. У него была настоящая цель, сложная, требующая упорной работы. Он должен был купаться в дофамине, взбираясь на каждую ступень своей бесконечной лестницы. А глядя на свою красотку-жену он может быть донором серотонина. Она говорила, что любит Дэвида, но никогда не посмотрела бы не него, будь он обычным медбратом. Дорогие женщины для дорогих мужчин.
6.
Помимо глока оружием была её биография. Петра не сомневалась, что сейчас целый отдел полиции занимается изучением всех факторов. Многие из них играли ей на пользу.
Женщина - минус.
Из белого гетто - плюс.
Мать умерла, когда Петре было десять, её воспитывал отец, у которого после смерти жены начались проблемы с алкоголем - плюс.
Несколько раз привлекалась за угоны машин - десять жирных плюсов.
Закончила курсы медсестёр, высшие отметки по всем предметам, кроме диетологии - жирный минус.
Не замужем - плюс.
Нет детей - плюс.
Не наркоманка - минус.
Минусов вышло как-то многовато. Но рано или поздно они докопаются до её медицинских документов и тогда плюсы перекроют все минусы. Она опасна и с ней надо считаться.
Ну, по крайней мере до какого-то уровня.
Потом они должны были вызвать Михаэля Щнауце или Элен Бартер, профессиональных переговорщиков с такими, как она. Петра предполагала, что разговаривать ей придётся скорее всего с Михаэлем. Он был сладеньким рубаха-парнем, который сразу располагал в свою пользу и вроде как был на твоей стороне, даже если ты собирался взорвать Бундестаг. Элен выглядела как училка из порнухи, всегда в белой блузке, всегда узкая юбка-карандаш. Петра не представляла себе, кто может вообще согласиться с ней разговаривать, но некоторые всё-таки соглашались. Про себя она решила, если ей пошлют Элен, она, возможно, кого-нибудь пристрелит. Ну, чтобы они действительно воспринимали её всерьёз.
Они прислали Михаэля. Тогда Петра ещё не знала, что его высокий голос иногда срывается, а когда что-то идёт не по плану, Михаэль визжит, как поросёнок. Чёрт его знает, что там в плане психологии преступников, может кому-то это и правда помогает расслабиться. Петра прочитала о заумной теории, мол, если переговорщик показывает, что он тоже нервничает, преступник как бы пытается это отзеркалить и начинает лепить ошибку на ошибке. Полная чушь по мнению Петры.
Покупка пистолета означала, что путь назад будет сложным. Покупка билетов на рейс М213 тоже оставляла пути для отступления. Даже когда Петра приехала в аэропорт, она успокаивала себя мыслью, что ещё может отступить. Не то чтобы ей этого хотелось, просто эта мысль немного успокаивала. Можно просто всё прекратить, выбраться из этого мутного дерьма, поехать в центр, купить билет на смотровую площадку телецентра. Подняться наверх, забраться на ограждение. И... Нельзя. Петра не могла понять, почему нельзя, что за чёртова срань в её голове не даёт сделать этот последний шаг. Она несколько раз брала в руки пистолет и подносила к виску. Казалось, в этом не было ничего сложного. Даже ребёнок бы справился, тем более здесь.
5.
Во второй половине дня, как раз во время смены его ассистента, привезли пациента с огнестрельным ранением. Самая нелюбимая Дугласом категория, самоубийцы. Ему часто приходило в голову, что вдобавок к службе помощи суицидников было бы неплохо добавить какой-то специальный отдел реальной помощи. Не убийцы, разумеется, просто опытные специалисты, которые объяснят, как именно надо стрелять в голову, чтобы врачам не приходилось потом выковыривать куски черепа из мозга. Негуманно и неэтично? Да. Но если у человека очень плохая жизнь, настолько плохая, что он стреляет себе в голову, рассчитывая на определённый результат, а потом его спасают и сообщают, что теперь его жизнь будет ещё хуже... Это уже не гуманизм, это извращение какое-то. После четырёхчасовой операции Дуглас чувствовал себя совершенно вымотанным.
Он не стал мыться в клинике, отдал халат в стирку и поехал домой. По пути вспомнил, что надо купить вино и заехал в знакомый магазинчик. Продавцы там действительно были вышколенными и сходу поняли, что сегодня ему не до разговоров. Дуглас купил красное вино и бурбон. Кукурузный виски - это плохая идея, но ему почему-то нравилось сочетание запаха бурбона и табака. Скорее домой. Душ, домашняя одежда. Прохладный деревянный пол под ногами. И тишина.
Гидроусилитель руля опять толком не работал. Дуглас думал "опять" и мысленно себя корил, потому что на самом деле это было не "опять", а "как обычно". Ему всегда было сложно передать свою вещь в чужие руки и потерять над ней контроль даже на время. Если у него ломался чайник или утюг, он просто выбрасывал и покупал новый. Но не отвозить же автомобиль на свалку только из-за того, что руль недостаточно плавно поворачивается.
Теперь домой. Почему сегодня все едут так медленно? Или лучше спросить, куда все едут. Домой... А ведь дом это просто то место, где ты чувствуешь себя в безопасности. Для некоторых дом и семья - это равноценные понятия, но для Дугласа понятие дома было всегда гораздо более интимным. Никто не может войти в дом без его разрешения. Его дом, его правила, как бы банально это не звучало. Мать никогда не запрещала алкоголь, но, скажем так, никогда не приветствовала. Так что алкоголь всегда оставался где-то на границах рассудка чем-то запретным, пусть и не открыто запрещённым. Мать не делала разницы между хорошим вином и дешёвым пивом. Открытого осуждения ты никогда не получал, но иногда достаточно одного взгляда, чтобы ты понял, что всё делаешь не так. Эта мысль просто вкручивалась в мозг Дугласа, так что ему пришлось остановиться на обочине и перевести дыхание. Он имеет право на вино. Имеет право на то, чтобы провести вечер именно так, как ему кажется. В компании с Кристиной. Если бы его мать увидела Кристину, она сказала бы "роскошная женщина". В этом Дуглас был с ней согласен, хорошие женщины, как и хорошее вино - предмет роскоши.
Как бы понять, где проходит та грань, когда девушки превращаются в женщин? Когда те девушки, которых не одобряет твоя мать, превращаются в женщин, которые не одобряют твою мать. У Дугласа был большой опыт в обеих дисциплинах. И он как-то пропустил тот момент, когда было уже безразлично, кто там кого не одобряет. Отец повторял "лови момент". Дуглас ловил... Хотя не всегда был доволен моментом.
Он чувствовал запахи, остро, острее, чем другие люди. Кристина - аромат тёплого дерева, горячей кожи, раскалённого металла. Колотый лёд в бокале, размятая мята и розмарин. Виски в стакане Кристины тоже пахнет деревом, выдержанным деревом, а ещё её помадой, её парфюмом, замороженный виноград вместо льдинок пахнет умирающими фруктами. Губы Кристины пахнут виски, холодом и совсем немного - сливочным маслом. А поцелуй ничем не пахнет, мозг просто отключается и голову заполняет пьянящее ощущение, не имеющее ничего общего ни с запахами, ни со звуками, как будто на мгновение открывалась дверь в другую реальность. Дверь в лето.
6.
Где-то Петра слышала, будто бы нет на свете закрытых дверей. Как только закрывается одна дверь, тут же открывается другая. В доме её родителей всё было наоборот.
Это был большой трёхэтажный особняк, построенный без какого-либо архитектурного проекта, по наитию. Его строили три поколения семьи на протяжении шестидесяти лет, семья росла, дом обрастал пристройками. У него было четыре крыльца и ни одно из крылец не было похожим на другое, все потолки были на разной высоте, в доме нельзя было найти и двух одинаковых окон. В кухню вели роскошные дубовые двери с витражными вставками, в гостиной была одна фанерная дверь, которая к тому же не доходила несколько сантиметров до пола и поэтому зимой там гуляли сквозняки. Дверь в комнату Петры была очень тяжёлой, лет до семи она никак не могла её сама открыть и мать подкладывала большой плоский камень, чтобы дверь не закрывалась. И были двери между комнатами, которые делили дом на летний и зимний.
Летом боковая дверь в гостиную была закрыта на ключ и спрятана под гобеленом. Гобелен был старый, кое-где его проела моль, он пах затхлостью, пылью и каким-то аптечным снадобьем, которое кто-то давно на него пролил. За дверью была ещё одна комната и ещё одна гостиная, ванная комната, где не было горячей воды, крошечная кухня с электроплиткой и старым холодильником. Летом попасть туда можно было через заднее крыльцо. Иногда там жила Мадина и её муж Виктор, дальняя родня родителей Петры. Иногда комнаты сдавали отпускникам, желающим провести несколько недель у озера. А чаще всего комнаты просто пустовали. Тогда Петра залезала под гобелен, вынимала ключ и подолгу смотрела в замочную скважину. Ей казалось, что в сумраке движутся тени, всё ближе и ближе, становилось жутко и от этого странно приятно. Когда стук сердца начинал отдавать в ушах, Петра с визгом бежала на кухню к матери и обхватывала её за колени.
Уже поздно осенью наступал день, когда отец вставал на стул и снимал гобелен. Встряхивал его так, что повсюду летела пыль, сворачивал в рулон и передавал матери. Ключ поворачивался в замочной скважине, у Петры захватывало дух, и летняя дверь открывалась. Петра вбегала внутрь раньше отца. Никаких теней не было.
Вторая, летняя гостиная была поздней пристройкой. В ней не было отопления, она была полностью застеклена. Зимой стёкла и рамы промерзали насквозь, иней покрывал стены и пол. Поэтому, как только открывалась одна дверь, тут же закрывалась другая, зимняя. В двери не было замка и замочной скважины, так что отец двигал большой шкаф с посудой и дверь скрывалась за ним. Иногда зимой было так холодно, что из-за двери начинало тянуть стужей. Тогда сверху на шкаф набрасывали огромное ватное одеяло, подтыкали его снизу, не давая холоду идти дальше. Петра смеялась и говорила, что теперь шкаф не замёрзнет. Она и сама поправляла одеяло, желая шкафу спокойной ночи.
Летних дверей в доме было четыре, зимних пять. Двери закрывали гобеленами и коврами, сервантами, обувными стойками. Двери были разными, за ними жили разные люди и закрывали их тоже в разное время. Но каждый раз, когда где-то открывалась зимняя дверь, там же закрывалась летняя.
Петре никто никогда не говорил, что двери означают выход. Она сама дошла до этой мысли и всегда видела, что выход есть, всегда, из любой ситуации. Просто иногда этот выход не так хорош, как этого хочется. То, что она делала сейчас, не было парадной лестницей. Но аварийный выход - тоже выход.
Телефон вибрировал и вибрировал. С ней хотели поговорить. После того, как Петра достала пистолет и потребовала миллион евро, с ней все хотели поговорить. И это было несколько странно после нескольких месяцев тишины. За это время Петре казалось, что она вообще разучилась разговаривать. Живая речь казалась слишком громкой и раздражающей. Впрочем, в последнее время всё стало раздражать. Громкие звуки, запахи, яркий свет. Никогда не знаешь, что может спровоцировать боль. Единственное, в чём Петра была уверена, это в том, что боль провоцируют разговоры с врачами.
- Мне больно.
- Ваш мозг обманывает вас.
- Мне больно, мать твою!
В лучшем случае ей говорили, что боль имеет психосоматическую природу и ограничивались направлением на психотерапию. Сеансы дважды в неделю. Удивительная вежливость и извращённая логика. Да, ваша боль реальна. Нет, вы просто уверены в том, что ваша боль реальна. Ваша боль нереальна.
- Да пошли вы нахер, - сказала Петра вслух и нажала кнопку "принять звонок".
- Вы можете выйти, - сказал Шонберг. Петра едва не спросила, какого чёрта он читает её мысли.
7.
Сумерки. Дуглас сидел в кресле и держал обеими руками стакан для виски. В стакане был не виски, а вино. Когда Дуглас был один, он позволял себе эту небольшую вольность. Он сделал большой глоток и почувствовал, как чуть тёплое вино потекло в горло. Он представил вино, как мягкую ленту, выстилающую его пищевод, свёрнутую в желудке кольцами, как змея. Есть какая-то странная общность между жидкостями, циркулирующими внутри человеческого тела. Кровь в венах, слюна во рту, вино в желудке. Веки набухают от слёз, вагина становится влажной и скользкой. И иногда всё это перемешивается в какой-то невообразимый коктейль, совершенно бестолковый, как смешение всех красок и в то же время непередаваемо прекрасный, как лучший парфюмерный букет.
Он задумался, почему пропустил сперму и пот, перечисляя жидкости. Может быть потому, что его тело всегда старается от них избавиться? Думать об этом было неприятно, даже постыдно. Он вспомнил, как мать однажды увидела белые пятна на простыне, она тогда ничего не сказала, сделала вид, как будто вообще не заметила, но он знал, что она видела и осуждала его. Откуда он мог знать, что она думает? Дугласу захотелось задуматься, по-настоящему задуматься об этом, но мысли не фокусировались на одном предмете. Он попытался смотреть на бокал вина, стоящий на столе, как будто сфокусированный взгляд мог помочь сфокусировать мысли. Моргнул, бокал превратился в два, а сбоку, где-то в области периферического зрения наползал сверкающий серп с изломанными краями, свидетель скорого приступа мигрени. Дуглас сжал зубы, сильно, ещё сильнее, пока не почувствовал, как напряглись мышцы рядом с ушами. Стало немного легче, и бокал перестал раздваиваться. Серп на время переместился из области видимого спектра в область только слегка уловимого.
Девушка, женщина. Когда произносишь эти слова, внутри как будто вращается металлический подшипник. В детстве думаешь, что девочки совсем другие, не такие, как ты. Потом начинаешь понимать очевидные вещи, и кажется, что они не просто другие, недостижимые, и больше всего на свете хочешь получить, окунуться, соприкоснуться с этой иной реальностью. А с возрастом приходит осознание, что разницы то по сути и нет, все мы как тряпки, болтающиеся на верёвке. Разный цвет, разная форма, одинаковая беспомощность. С возрастом начинаешь уважать только тех, кто по-настоящему живёт, а не просто болтается.
Дуглас задумался, кого же он уважает. Список получился довольно внушительным и второй раз за вечер он испытал облегчение. Всё-таки он нормальный. Совсем не центр вселенной и комплекса мессии тоже нет. Стоит только усомниться в собственном рассудке, как реальность начинает рассыпаться.
Он поставил стакан на столик и взял нож. Само по себе произведение искусства. Ручная работа, хорошая сталь, сборная рукоять из дерева и камня. Все ножи в доме Дугласа были сделаны на заказ, а он любил их точить. Руки заняты, голова свободна, никаких лишних мыслей.
Сейчас нож в руках казался каким-то чужим. Плохо. И дело даже не в этом бессмысленном выражении, будто меч - это продолжение руки и разума воина. Чушь. Нож - это только инструмент, а его лезвие - это граница между двумя состояниями. Все мы бежим по лезвию бритвы, балансируя между жизнью и смертью. Дуглас вспомнил, как первый раз стащил отцовскую бритву. Отец не признавал современные станки и покупал настоящие лезвия. Станок для них был какой-то чертовски редкий и дорогой, очень тяжёлый, Дуглас до сих пор помнил его тяжесть в руке. Тогда он попытался заменить лезвие. Сто раз видел, как это делает отец, но пальцы как будто одеревенели, и он срезал мякоть указательного пальца. Странно только, что шрама не осталось. На его левой руке был шрам от падения с велосипеда, шрам от перьевой ручки, которая скатилась со стола и непостижимым образом воткнулась ему в ладонь, а вот шрама от бритвы не было. Как же всё-таки он тогда побрился? Дуглас помнил, как взял бритву, помнил новое лезвие из пачки, помнил, как порезал палец. Кровь, поделившая раковину на две ровные половины, красную и белую. А вот как брился он не помнил. Дуглас машинально провёл рукой по нижней половине лица и на секунду задержал пальцы на подбородке. Гладкая кожа. А под ней каждую секунду подрастают волоски из волосяных фолликул, днём и ночью. Тут веки у него действительно набухли от слёз, по-настоящему, не метафорически. Как же мерзко. Боже мой, до чего же омерзительны механизмы, что скрытно работают в твоём теле. Как это прекратить? Кто-то может это прекратить?
Он поймал лезвием ножа блик от настольной лампы. Абажур был красным, как и кровь, скрытно текущая в его венах. Почему эта чёртова кровь течёт в его теле, как ей захочется? Почему сердце продолжает перекачивать кровь по своей собственной программе, без оглядки на него. Как же мерзко. Вроде паразитологии, самой ненавистной дисциплины в медвузе. Есть люди, которые добровольно изучают паразитологию. Дугласа выворачивала наизнанку сама мысль о том, что внутри его тела, его мозга может обитать нечто чужеродное. Но какая разница между паразитами и большей частью собственного тела? Работа человеческого организма напоминала Дугласу эксперименты отряда 731. Вот только в случае с японцами ты мог рассчитывать на то, что рано или поздно тебя убьют. В случае с собственным телом всё работает на то, чтобы убедить тебя в том, что смерть не существует. Инстинкт самосохранения. Блуждающий нерв. Все выступают против смерти. Даже если очень этого хочется. Паразит заботится о своём владельце.
Как-то Дуглас прочитал теорию, будто наш разум с точки зрения организма это нечто вроде инфекции. И организм, самый недооценённый паразит в мире, больше всего жаждет от него избавиться. Отсюда мечты о нирване и любом другом слиянии с божественным "я". Тут почему-то на ум приходит ещё один мысленный эксперимент, что будет, если надеть на человека шлем виртуальной реальности, показывающей всё происходящее на небольшом расстоянии от тела? Куда переместится сознание? Где будет средоточие этого самого строптивого "Я", наконец-то отделённого от кишащего паразитами мяса?
Дуглас невольно взглянул на мясо, лежащее на столе. Нет, он называет это мясом не для того, чтобы деперсонифицировать молодую женщину. Ему не надо думать о том, что она не человек, не надо забывать её имя. Он помнил, как она, живая, целовала его губы, помнил вкус вина в её рту, когда целовал её после каждого глотка. Помнил даже её губы на своём члене, слегка постыдное воспоминание, но всё ещё яркое. Её зовут Кристина. Дуглас мысленно усмехнулся, ему не надо даже говорить "её звали Кристина", потому что он не сумасшедший, который не может отличить реальность от галлюцинации. Он вполне отвечает за свои поступки. На свете существуют миллионы людей, которые не знают даже, что делать с собственной жизнью, не умеют брать на себя ответственность и постоянно совершают непоправимые поступки. Он всё делает правильно именно потому, что знает, что делает.
Кровь заливала стол, облепляла её, как скатерть, и это понравилось Дугласу. Декоративные бортики не давали крови литься на пол, так что на полу не было ни одной капли крови. Когда он выбирал мебель в гостиную, он руководствовался только своим вкусом и совсем не думал о том, как планирует использовать обеденный стол или стулья из морёного дуба на высоких ножках, просто хотел, чтобы они были одновременно удобными и стильными. Он не смотрел на цену, а сейчас вдруг задумался, сколько стоил один стул? Надо будет поднять счета, посмотреть, сколько такая мебель стоит сегодня. Конечно, он не собирается её продавать. Следы крови на древесине делают её уникальной. И дело не только в крови, дело в каждом воспоминании, отпечатанном в дереве. Это как колода, на которой рубят мясо мясники в семейной лавке, поколение за поколением, кровь смывает кровь. У Дугласа на секунду перехватило дыхание. Он мясник? И он тут же сам себя успокоил, он мясник для мяса, но человек для человека. Мясо не имеет никакого значения. В принципе, человек тоже не имеет никакого значения. Важно только то, что находится между этими двумя состояниями.
Ещё один глоток вина. Всё-таки это чертовски больно, лезть куда-то в глубины собственных воспоминаний и ощущений. Расстояния между воспоминанием и событием становились больше с каждой секундой, но самые яркие моменты как будто отбрасывали его в прошлое, заставляя пережить эти драгоценные секунды. У него не было первой жертвы, о которой можно было бы вспоминать со смесью восторга и сожаления. Дуглас поморщился. Жертва - это плохое слово, как будто он жертвует кем-то ради кого-то более значительного. Или как будто кто-то жертвует чем-то для него. Нелепость с оттенком религиозности. Нет ничего по-настоящему большого, нет ничего действительно грандиозного. И в то же время нет ничего такого, что могло бы обесценить хоть себя самого, хоть другого человека. Вообще нет ни гениев, ни ничтожеств, только люди, которые ценят себя слишком много или слишком мало. Дуглас думал о некоторых своих пациентах, которые действительно отводили себе место в центре вселенной. Абсурдное желание придать самому себе недостижимую значимость.
Всё-таки одна капля крови упала на паркет. Противно или терпимо? Мясо или не мясо? Это уже не мостик, это целая плотина, бурная река и стоячая вода. Но не полярный мир, не полюса магнита, просто какие-то совершенно разные понятия, сравнивать которые так же бестолково, как сравнивать красный цвет и вкус лимона. Болезненно разное. Другое. Вот только почему-то противостоящее друг другу, даже сражающееся друг с другом. Абсурд какой-то, глупость. А истина очень простая - мясо есть мясо, жизнь есть жизнь. Но вот кровь, кровь как раз находится где-то между этими несравнимыми понятиями, как будто кровь - это какое-то третье состояние человека, мясо, кровь и жизнь. Ещё один абсурд. Кровь неотделима от мяса. Кровь...
Дуглас и сам не понял, как он очутился на полу, рядом с той самой каплей крови. Вот он сидел в кресле, а вот уже оказался почти под столом и чувствовал гору мяса над своей головой. Капля крови притягивала его взгляд. Дуглас сделал глубокий вдох и почувствовал, что воздух в лёгких такой густой и тяжёлый, будто ему в грудь напихали мёртвого мяса. Дуглас поморщился, это ведь абсурд, мясо не может быть мёртвым, потому что оно никогда не было живым. Живым было... живым было... Он облизнул губы неприятно сухим языком, подумал, что надо бы сделать ещё глоток вина, но для этого понадобилось бы встать на ноги, почувствовать, как кровь лениво струится по затёкшим венам. Ещё одно омерзительное чувство. Чужое. Чужеродное. Люди изобрели целые сонмы богов и почти каждый из них был спасителем, который избавит праведника от бремени плоти.
Дуглас посмотрел на свисающую кисть руки с аккуратными ногтями. Вчера ему понравился этот цвет, и он назвал его сиреневым, но Кристина поправила его, сказав, что цвет называется лиловая лава. Бестолковое название, вроде бедра испуганной нимфы, но почему-то крепко застревает в памяти. Красивое название. А Кристина не была красивой, она была дорогой, как и все его женщины. Ухоженное тело, ухоженное лицо, ухоженные ногти. Дорогая одежда. Никаких колец и браслетов, только жемчужные серьги в ушах. Серьги были красивыми, но совсем ей не подходили, слишком крупные для её маленьких ушей. Сколько лет было Кристине? Такие женщины обычно застывают между тридцатью и сорока годами, а потом неожиданно для всех превращаются в сморщенных старух. Золотистая кожа. Ничего вульгарного. Даже соски и половые губы не выглядели пошлыми, если бы Кристина снялась абсолютно голой, это нельзя было бы назвать даже лёгкой эротикой. Всё какое-то гладкое и безупречное, ни одного случайного штриха, на котором мог бы задержаться взгляд. В постели Кристина хотела казаться прожжённой шлюхой, но получалось скверно, не секс, а какая-то акробатика. Некоторые женщины предназначены только для выхода в свет, так что с ними лучше не ложиться в постель.
Лиловая лава. Какое всё-таки нелепое название. И ведь не только для цветов есть столько нелепых имён, люди вообще стараются всё на свете пометить словами, как собака помечает мочой каждое дерево. В голове постоянно работает служба каталогов, которая требует непрерывного обновления. Когда кончаются названия для крупных вещей, мозг разбивает каждый предмет на составляющие и снова придумывает, и придумывает имена. Когда и эти названия заканчиваются и дробить уже некуда, наступает разделение по состоянию, как вода и пар. Рука, кисть, пальцы, предплечье, плечо. И корейка, шейка, вырезка. Части живого существа и части мяса, для каждого своё собственное имя. Сколько же имён.
У окна, завешенного тяжёлыми гардинами, лежал тёмно-красный ковёр с длинным ворсом. Ковёр Дуглас купил в приступе сентиментальности, похожий ковёр был у него в детстве, ярко-красный по утрам и почти чёрный ночью. Дуглас помнил, как лет в двенадцать рассыпал на этом ковре пакетик гидрогеля, сотни крошечных прозрачных шариков забились между ворсинок. Потом он несколько часов ползал по ковру, вытаскивая шарики гидрогеля по одному, был уверен, что собрал все до единого, но и спустя несколько месяцев и несколько чисток пылесосом периодически находил застрявшие шарики. Этот ковёр он обнаружил в магазине строительных товаров и ему понравился этот цвет, цвет красного вина. Сейчас он смотрел на свой ковёр и думал, что это цвет крови.
У Дугласа снова кружилась голова, на этот раз от вина. Ощущение было приятным, как будто его качали ласковые волны. Дуглас вспомнил название книги, которую украдкой читал его помощник, "Сражайся или умри". Какой-то очередной бестолковый детектив, где главный герой мужественно пытается устоять под лавиной всё новых и новых неприятностей. Сражайся или умри... Какое, в сущности, глупое, бессмысленное слово "умри". Как ребёнок, кричащий на машину "едь!" или на самолёт "лети!". Вещи и заложенные в них свойства. Или вещь следует своей природе, или никакие силы вселенной не смогут заставить гору сдвинуться с места. Луна никогда не встречается с солнцем, день не встречается с ночью, вода не встречается с небом. У всего есть свой горизонт, отделяющий одно от другого. Его горизонт - лезвие ножа.
8.
Петра ловила воздух, как рыба, голова горела, мысли путались. Солнце казалось слишком горячим, дыхание слишком жарким. Всё дело в балансировании между слишком сложным планом и линейным сценарием, в первом случае неизбежны расхождения по шагам, во втором расхождения по событиям. Вот она приезжает в аэропорт, проходит контроль, поднимается на борт. Петра сделала поправку на коммуникацию между службами аэропорта, на слаженность работы полиции, даже на разрядившийся мобильник. Она не подумала только о том, что аэропорт - это не часовой механизм, а мир в миниатюре. Она рассчитывала на долгий сложный квест с закономерным финалом, но споткнулась о бритву Оккама.
Петре захотелось схватить себя за бровь и выдрать несколько волосков, но брови она давно начисто вырвала, а новые волоски зудели где-то под кожей и ещё не проклюнулись. Какого хрена? Они просто собираются ей заплатить? Она достала телефон из кармана и некоторое время тупо смотрела на выключенный экран. Они уже заплатили. Петра закрыла лицо ладонями и заплакала.
Телефон снова зазвонил, она приняла звонок и услышала спокойный голос Шонберга:
- Машина будет ждать вас в трёхстах метрах от лётного поля. Грузовик Лита Трак, всё как вы просили. Мы не вызывали полицию. Мы готовы к сотрудничеству.
Они действительно заказали для неё грузовик? Петра встряхнула головой, как мокрая собака. Какого хрена! Во всех документалках и стримах показывали, как полиция окружает аэропорт как появляется какое-то супергеройское подразделение в футуристических костюмах. Шонберг, этот сукин сын, говорил в презентационном ролике, что они никогда не ведут переговоров с террористами.
- Мы готовы к сотрудничеству, - повторил Шонберг. Голос у него был совсем другим, не таким, как в том видео.
- Через пятнадцать минут мы выведем всех пассажиров и персонал из терминалов B и D, после этого вы сможете беспрепятственно выйти на лётное поле через любой гейт. Мы также обеспечим вам свободный выезд из аэропорта. Вы сможете спокойно уехать.
А куда ехать? Чем вообще дальше заниматься? Есть ведь приюты для женщин, переживших насилие. Есть службы помощи наркоманам. А есть какая-то служба поддержки для убийц? Анонимный телефон доверия для террористов?
- Мы окажем вам любое содействие.
Они это серьёзно?
- Вы слышите меня?
- Да, - сказала Петра, - Через пятнадцать минут, - она нажала отбой.
Петра закрыла рот обеими ладонями и просто стояла, не в силах пошевелиться. Руки и ноги, казалось, потеряли свой вес, она действительно парила в невесомости. Происходящее напоминало ей двойной сон, когда просыпаешься, встаёшь с кровати и понимаешь, что это ещё один сон. Сон, в котором ты проснулся. Петре больше всего хотелось уснуть.
Она встряхнула головой. Пятнадцать минут уже прошли или нет? Надо было поставить таймер, но ведь этих минут не было в сценарии. Чёртов трус Шонберг! Оцепенение постепенно отпустило, тело снова стало послушным и Петра шагнула на площадку телетрапа. Там она снова остановилась на секунду, несколько раз резко вдохнула и выдохнула, потом решительно пошла вперёд к стеклянным дверям. Шаги получались гулкими, сердце так и подпрыгивало в груди. Этот шаг последний? Или этот? Может быть всё-таки Шонберг соврал, и они только и ждут, когда она войдёт в здание аэропорта? Никого.
В терминале B было тихо, ни полиции, ни угрожающего вида бойцов в бронежилетах. За огромными окнами лежало пыльное лётное поле, вдали виднелся самолёт с ярко-красным хвостом, как у райской птицы. И никого. Тишина. Петра никогда в жизни не была в настолько пустом месте, люди не просто ушли, люди унесли с собой всё, что говорило бы о том, что люди здесь были. Ни смятых бумажек на полу, ни резкого запаха чьих-то духов, ни детских игрушек, закатившихся под кресла. Пустые магазины с манящими названиями "Венера востока", "Чёрная клубника", "Шёпот" были ярко освещены, на пустых прилавках не было отпечатков потных ладоней. Никого.
Петра взглянула наверх, нашла навигационное табло. Она ведь даже не изучила схему аэропорта! Терминал D чуть дальше по широкому коридору, потом повернуть направо. Короткий эскалатор не работал, и она быстро взбежала по ступенькам наверх, ещё один поворот и вот он, терминал D, с которого всё и началось.
Её снова тошнило. Не та тошнота, которая часто мучила её во время поездок на машине, нет, то давящее ощущение, когда не чувствуешь спазмов в желудке, только зудящую пустоту в животе. Как же жарко. Какие яркие, неестественные цвета. В терминале D были гейты с седьмого по тридцать четвёртый, Петра на мгновение задумалась и отправилась к двенадцатому. Двенадцать хорошее число. Двенадцать месяцев. Двенадцать часов. Полдень. Она сглотнула и потянула на себя стеклянную дверь.
Над лётным полем дрожала лёгкая дымка. Воздух был таким раскалённым и сухим, что обжигал лёгкие. Петра остановилась и оглянулась по сторонам. Снова никого. Она подняла вверх руку с пистолетом.
- Эй!
Её голос как будто утонул в горячем воздухе.
- Шонберг! Трус чёртов! Вы все тут... - она не закончила и нервно прислушалась.
Ни звука. Телефон не завибрировал, кажется, у него действительно сел аккумулятор. У Петры мелькнула надежда, может быть, они просто ожидают, чтобы она как можно дальше отошла от аэропорта. Она пошла быстрее, потом перешла на бег. Ведь собаки нападают, если от них убегать? Сейчас должен быть выстрел, вот сейчас, ещё секунду, вот... Выстрела не было.
По лицу Петры струился пот. Она задрала футболку, наклонилась и вытерла лоб. Где чёртова полиция? Где супермены с автоматами?
- Эй! Я здесь!
Петра закашлялась, левая ступня подвернулась, и она чуть не упала. Лодыжку пронзила резкая боль, которая почти сразу отступила. Она дошла до середины лётного поля, оглянулась назад, посмотрела вперёд. Жёлтая полоса впереди оказалась рапсовым полем. Петра резко остановилась и снова оглянулась. Чего они ждут? Чего они от неё ждут? Идти дальше или повернуть назад, постараться устроить перестрелку? Пистолет в руке показался слишком тяжёлым, она засунула его за пояс и закрыла сверху футболкой. Она думала, что пистолет будет холодить кожу, но металл, нагретый её ладонью, был противно тёплым и влажным от пота. Петра сделала глубокий вдох и шагнула вперёд, в заросли рапса.
И тут же зажмурилась. Какой-то очень яркий блик больно резанул по глазам. Она несколько раз моргнула и посмотрела вперёд, но ничего не увидела. Это оружие? Кто-то целится в неё? Прежде чем начать разрабатывать сценарий, Петра пересмотрела десятки часов стримов о полицейских операциях. Это сверкает на солнце металл снайперской винтовки? Её хотят заманить в поле, чтобы застрелить там? Петра подавила приступ тошноты и пошла вперёд. Запах цветущего рапса становился невыносимым.
Впереди, в самом центре поля, сверкало и разбрасывало яркие блики что-то очень яркое, звезда, приземлившаяся на жёлтое поле. Петра жмурилась, прикрывала глаза ладонью и всё никак не могла рассмотреть, что это. Она оглянулась. На лётном поле было по-прежнему безлюдно. Неужели они и правда не связались с полицией? "Мы готовы к сотрудничеству", - прозвучал у неё в ушах голос Шонберга, - "Мы выполним любые ваши условия". Ни хрена вы не выполните, трусливые сукины дети.
Петра всхлипнула и снова споткнулась. Тошнота грозилась перейти в головную боль, между глазами пульсировала горячая точка. Её голова - это Сатурн, вокруг которого вращаются кольца удушающей боли. Скоро кольца начнут сжиматься и тогда всё пропало, она уже не сможет нормально соображать, ведь другого сценария у неё не было. Запах рапса превратился в запах свежего мяса. Яркое солнце стало совсем невыносимым, она чувствовала, как лучи проходят сквозь её тело. На месте желудка проворачивалось огромное железное колесо, выворачивающее внутренности. Петра сплюнула, уверенная, что выплюнет сгусток слизи, но слюна была прозрачной. Ещё несколько шагов. Там впереди. Блестит... Звезда?
Яркий день внезапно померк и яркое жёлтое поле стало чёрно-белым. Петра сделала ещё один шаг вслепую, краски снова вспыхнули, в лицо вонзились сотни солнечных бликов. Наконец она смогла рассмотреть то, что так ярко сверкало на солнце. Не звезда, зеркальный шар, висящий на цепи, приваренной к металлическому шесту чуть больше метра в высоту. Шар слегка покачивался на цепи и рассыпал солнечные зайчики.
Петра снова оступилась и упала бы, не схватись рукой за шест. Мир опрокидывался и исчезал, солнце то зажигалось, то гасло. Кольца Сатурна начали неумолимо сжиматься. Петра теряла периферийное зрение и смотрела только вперёд, прямо в зеркальный шар.
9.
Дуглас открыл ежедневник. На сегодня в планах значились две важные задачи, обе записаны его аккуратным ровным почерком. "Мастерская - 12.00". "Мясо". Он всегда писал перьевыми ручками, поэтому после того, как делал заметки в ежедневнике, ждал некоторое время, пока высохнут чернила. И сейчас Дуглас с лёгким раздражением смотрел на размазанное слово "Мясо". Зачем он тогда так поспешно захлопнул ежедневник? Что в этом такого? Мясо есть мясо и с ним надо было что-то делать.
Тело Кристины было завёрнуто в простыню и несколько чёрных пакетов. Он отнёс его в автомобиль, не в багажник, прямо в салон. В очередной раз мысленно отметил, как же сильно отличается мясо и живой человек. Днём раньше он нёс Кристину на второй этаж и почти не ощущал её вес. Сейчас он шёл вниз и задыхался от тяжести. Когда он положил мясо на сиденья и выпрямился, слегка заныла поясница. На следующей тренировке придётся уделить особое внимание мышцам спины.
Дуглас рассчитывал избавиться от мяса, заехать на свою дорогую мойку, после чего поехать в автомастерскую. Времени хватало, пробок на дороге не было. Он ненавидел опаздывать. Даже если речь идёт о людях, которым ты платишь деньги.
Ехать пришлось в объезд, потому что дорога в сторону аэропорта была перекрыта. Видимо, случилось что-то серьёзное, мимо то и дело проезжали полицейские машины, совсем низко над дорогой пролетел вертолёт телекомпании. Дуглас включил радио и довольно быстро выключил. Единственная радиостанция, которая ему нравилась, это канал местных новостей, никакой музыки и громкой рекламы. Но сейчас там говорили только о террористах, всегда спокойные ведущие то и дело срывались на крик. Надо всё-таки быть как-то сдержаннее. Чтобы донести драматичность событий, совершенно необязательно визжать в микрофон. Дуглас потёр виски. Снова разболелась голова. Ну ничего, закончит дела и поедет домой. Прохладный деревянный пол. Босые ноги. Тишина.
И ещё один объезд, на этот раз пришлось ехать по указаниям полицейского, который красноречиво размахивал руками. Дуглас опустил стекло.
- Всё в порядке, офицер?
- Дорога перекрыта, здесь поворачивайте и прямо до перекрёстка.
- Все дороги из аэропорта перекрыты?
- Прямо до перекрёстка, - громче сказал полицейский.
Дуглас кивнул. Не очень-то вежливо, но с его стороны тоже глупо было лезть со своим любопытством. Объезд так объезд. Он свернул в указанном направлении.
10.
Петра никогда в жизни не ездила на таком грузовике. После того, как умерла мама, отец ушёл из армии, устроился на работу в Лита Трак и всё время ругался на то, на каких развалюхах приходится ездить. Когда он напивался, а делал он это регулярно, то утверждал, что Лита Трак платит инспекторам за отметки о техосмотре. Пьяный отец брал Петру за руку, смотрел ей в глаза и говорил, говорил, говорил. Он пойдёт к Фалько и скажет ему, что давно должен был сказать. Он сменит работу, вернётся на службу, а лучше вообще позвонит Шульцу, ведь тот давно зовёт его к себе, они с ребятами настоящая команда, лучшая из тех, кого он знал. Петра на секунду закрыла глаза. Лучше бы он так и продолжал возить грузы и пить своё дурацкое пиво...
А теперь Петра сидела за рулём самого крутого грузовика, который только есть у Лита Трак. Ей снова показалось, что в этом есть какой-то абсурд. Люди, которые честно работают, редко получают то, что хотят. Но достаточно только купить пистолет в Хорнете, как становишься грёбанной принцессой.
Этот Шонберг сказал, что они должны сотрудничать. Что он рассчитывает на её понимание. Что двое умных людей всегда найдут возможность договориться. Петра предполагала, что Михаэль Щнауце всё-таки порядком его натаскал прежде чем Шонберг ей позвонил. А может Шонбергу уже не впервой говорить с террористами. Он сказал, что держит своё слово. Ещё один абсурд. Какое может быть слово по отношению к террористам? Сначала стреляй, потом задавай вопросы. На кой чёрт они вообще с ней разговаривают?
Она ехала по опустевшей трассе. Интересно, как быстро они сумели её расчистить? Почему нет снайперов, военных, тех самых коммандос, которые устраивают ну эти... диверсии? Отец не часто рассказывал о своей новой работе, но она знала, чем они занимаются, гордилась им. Когда она только начала планировать угон самолёта, прокручивала в голове множество сценариев штурма и рассуждала, как бы поступил отец. Среди таких сценариев был и тот самый, киношный, когда за окном на гигантском экране показывают быстро бегущие облака. Моторы ревут, пассажиры думают, что уже находятся в воздухе, а потом на борт попадает команда супергероев. Петра даже сейчас улыбнулась, как же это всё-таки по-детски. Хотя ведь примерно так и тренируются пилоты на авиасимуляторах.
Столько труда вложено в сценарий, столько усилий и всё пошло прахом из-за того, что у Шонберга не оказалось яиц. А может и не в яйцах дело, может и правда компании было проще заплатить ей миллион, чем угробить свой самолёт во время штурма. Впрочем, какая разница. Они уже перевели ей деньги и предоставили грузовик. Остаётся последняя надежда... Или нет, последняя была в аэропорту, это уже совсем самая последняя. Может быть, они остановят её на въезде в город? Может быть, они не поверили в её историю с взрывчаткой на борту? Петра старалась, чтобы история про взрывчатку была совсем смехотворной.
Какой всё-таки красивый грузовик. Петра злилась на отца, на Лита Трак, на Шольца, на этого проклятого Шонберга, на собственную глупость. Она потёрла нижние зубы кончиком языка. Это шершавое ощущение обычно её успокаивало, но сейчас вызвало только раздражение.
Она посмотрела на приборную панель. Сколько электронной начинки. Даже автопилот есть, хотя по правилам компании его нельзя использовать. А почему они его не используют? Заблокировали бы её в салоне, врубили бы автопилот и... Петра закрыла на секунду глаза и представила, как грузовик несётся вперёд, всё быстрее и быстрее. Она жмёт на педаль тормоза, но грузовик только разгоняется. Так что остаётся только откинуться на спинку кресла и смотреть вперёд до самого конца сеанса.
А почему, собственно, нет? Она усмехнулась. Когда Петра в полной прострации забралась в кабину грузовика и села в кресло, она автоматически застегнула ремень безопасности. Навороченный такой ремень, с пятью точками удержания. Она щёлкнула кнопкой и отстегнулась. Тут же зажегся и запищал сигнал с пиктограммой замка.
- Капитан просит не покидать свои места до полной остановки двигателей, - сказала Петра. - Наша авиакомпания прощается с вами и желает приятного полёта. У нас план "Б", поехали, мать твою.
11.
Иногда у Дугласа разыгрывалась фантазия и он представлял себя настоящим маньяком из фильма. Ванна с кислотой, крематорий, наконец, просто топор и циркулярная пила. Он всегда улыбался, когда видел что-то подобное на экране. А вот в морге никогда не улыбался. Учёба в медвузе хорошо развивает чёрный юмор и напрочь убивает брезгливость. Можно есть рядом с трупом, можно даже заниматься сексом рядом с трупом (при этой мысли Дуглас привычно поморщился, он никогда ничего подобного не делал). Но вот способность перестать считать трупы людьми у него так и не развилась. И дело даже не в кураторах, которые призывали их относиться к людям с уважением и после смерти. Дело в той самой размытой границе между живым и неживым. Если человеку отрубить руку, в какой момент рука становится вещью? Дуглас этого так и не понял. Поэтому он и не мог сжечь мясо в крематории. Это всё для психопатов. У него нет трупа в багажнике. В салоне автомобиля просто лежит мешок с мясом. Если бы Дугласа остановила полиция, он бы так и ответил.
Он посмотрел на указатель уровня топлива. Есть люди, которые готовы ехать с горящим индикатором, потому что "я знаю свою машину". Дуглас уже с половиной бака чувствовал себя неспокойно. Он заехал на заправку.
Заправка была не сетевой, очень маленькой и довольно грязной. Одно стекло магазинчика было закрыто фанерой с рекламным плакатом, настолько выцветшим, что изображение было трудно разобрать. Кола или пиво? Бледно-голубая рука держала бледно-голубой стакан. Поверх было написано маркером "Я ем меня", что бы это ни означало. Дуглас вставил шланг и отвернулся. Он ненавидел такие места.
В магазинчике оказалось ещё хуже. Даже не магазин, а скорее склад. Вместо полок старые деревянные паллеты с кое-как наваленным на них товаром, у стен ящики с наклейками "консервы", "кофе", "макароны". Товары в ящиках никак не соотносились с надписями на ящиках. На всех товарах пестрели ценники, почти все цены с центами: 1.67, 2.44, 3,41. Плакат над кассой сообщал, что карты сегодня не принимают.
За кассой стояли пакистанцы, парень с девушкой, по виду совсем подростки. Оба говорили между собой на урду, но, когда вошёл Дуглас, перешли на немецкий без какого-либо акцента. По залу бегала девочка лет восьми, тёмненькая, с растрёпанными волосами. На бегу она врезалась в острый угол паллета и грохнулась на пол, но не заплакала, а просто потёрла ногу и побежала дальше. Подростки не обратили на неё внимания, видимо, это было привычным.
Дуглас заплатил за бензин, закинул сдачу в картонную коробку с надписью "чаевые" и отправился к выходу. Девочка ещё раз пробежала мимо него, на этот раз удачно уворачиваясь от паллетов. На её ноге набухала царапина, но, похоже, не причиняла ей особенного беспокойства. Дуглас подумал, что в его детстве мать бы уже обрабатывала царапину антисептиком и прикидывала, не повести ли его к врачу.
- До свидания! - заорала девочка ему вслед.
- До свидания, - сказал Дуглас, не оборачиваясь.
Он сел в машину, думая над тем, правда ли что дети эмигрантов больше приспособлены к жизни. Может всё дело в том, что им раньше приходится быть самостоятельными. Когда живёшь в тепличных условиях, взрослеешь слишком медленно.
12.
Петра вдавила педаль в пол, её слегка прижало к сиденью. Блан "Б" был гораздо проще, недаром настоящие террористы уже давно отказались от бомб и просто направляют грузовик в толпу людей. Какая в сущности разница, нажимать на спусковой крючок или на педаль газа? Достаточно только как следует разогнаться и врезаться во что-нибудь достаточно крепкое, чтобы всё сразу закончилось. Петра очень надеялась, что всё действительно закончится. Напряжение достигло предела ещё в самолёте, а сейчас она просто плыла в каком-то пульсирующем мареве из адреналина. Неужели кто-то действительно может этим наслаждаться? Есть же адреналиновые маньяки.
Воспоминания о сегодняшнем дне были как разрозненные части мозаики. Пробуждение. Таблетки, много таблеток. Кипяченая вода в большой чашке, три тоста с сыром, яйцо, чашка овсяных хлопьев с молоком. Есть совершенно не хотелось, но есть было необходимо, кто знает, когда удастся поесть в следующий раз. Странно заботиться о теле, которое тебя тяготит, но всё-таки надо принять высококалорийную пищу, восполнить солевой баланс, иначе она просто не сможет выйти в город. Петра практически запихивала в себя еду. Радовало только то, что не надо было, как раньше, давиться изотоником.
Следующее воспоминание это уже прозрачный конверт с билетами на самолёт, рядом с ним глянцевый бейдж сотрудника медицинско-технической службы "Треверс". Петра включила в свой сценарий "Треверс" шесть месяцев назад, получила место младшего технического сотрудника с почасовой оплатой. "Треверс" занимался проверкой медицинского оборудования и имел лицензию на обслуживание оборудования аэропорта Раумталь. В аэропорту был свой медицинский пункт, два дежурных врача и два ассистента. В случае инцидента на борту врачи беспрепятственно проходили в чистую зону, оборудование досматривалось только на въезде в аэропорт.
Петра быстро поняла, что у неё нет возможности пронести глок (семнадцать, не двенадцать) с собой в самолёт. Единственный способ оказаться на борту самолёта с оружием, это заранее доставить его в аэропорт. Она уведомила авиакомпанию о том, что у неё есть сильная аллергия первого типа. Это было чистой правдой, Петра позаботилась об этом в самом начале. Ей разрешили взять на борт автоинъектор с эпинефрином. По крайней мере, в нём должен был быть эпинефрин. На самом деле в нём был препарат с аллергеном.
Дальше всё было просто, как составлять вместе детальки конструктора Лего. На борту пассажир с риском тяжёлой аллергической реакции. У пассажира случается приступ. Инъекция эпинефрина. Неожиданная реакция на эпинефрин. Остановка дыхания. Вызов бригады врачей. Всех пассажиров просим оставаться на своих местах. К тому времени, когда врачи с носилками уже поднимались на борт, Петра пришла в себя. Ей достаточно было только протянуть руку, чтобы достать пистолет, спрятанный в носилки два месяца назад.
Потом требования переговоров с руководством компании. Михаэль Щнауце, Кристоф Шонберг, разбитое лицо Михаэля Шнауце, жалко, что не удалось его увидеть. Зеркальный шар. Рапсовое поле.
Грузовик был запасным вариантом на случай, если что-то пойдёт не так. Петра никогда не рассматривала этот вариант всерьёз и надеялась, что её застрелят ещё до того, как она покинет здание аэропорта. Единственный фактор, который она не учла, это чёртов трус Шонберг.