Мы видим все вещи сквозь человеческую голову и не можем отрезать этой головы, а между тем все же сохраняет силу вопрос: что осталось бы от мира, если отрезать голову?
Фридрих Ницше, "Человеческое, слишком человеческое".
- Почему они не обходят оборонительные укрепления?
Признаться, этот вопрос мучил меня уже давно. С тех самых пор, как я своими глазами увидел эти "укрепления". Представьте себе небольшой вагончик, вроде того, которые были популярны у строительных бригад тех времен, когда еще существовала неудачная шутка под названием "цивилизация". Представили? Отлично, тогда усложним задачу. Представьте, что много этих вагончиков расположены вокруг небольшого селения, да еще и так, чтобы находиться "в зоне видимости" друг от друга. Между постами создана импровизированная "стена" - укрепление из чего попало: в ход пошла и земля, и колючая проволока, и добротные камни, и даже пластиковый и прочий мусор.
- Потому что тупые, - коротко сплюнул отец, просовывая ствол старого доброго "калаша" в прорезь амбразуры, вырезанную под бронированным окном. Стрелять приходилось стоя на одном колене, целиться было неудобно. Слава Богу, достаточно было снять первую линию "серых" и атака захлебывалась сама собой. На некоторое время, разумеется: "серые" тупые и медлительные, но их целеустремленности можно только позавидовать. Впрочем, ничего кроме времени нам и не нужно. Мы уже давно не пытаемся выиграть войну. Мы просто деремся, тупо и остервенело, как и, наверное, наши враги - по инерции. Благо, это несложно. "Серые" предпринимают только две атаки: обычно в вечерних и утренних сумерках, когда сладкий, слегка туманный воздух легче всего пропитывается пороховым дымом.
Оружия, кстати, у "серых" нет. То есть, если не считать численности. Впрочем, Андрей, один парень из нашего поселения, столкнулся как-то раз с "серым" один на один. Теперь он выглядел страшнее, чем герой ночного кошмара. И хорошо еще, что его крики услышали - жив остался, хоть и изуродованным одноногим калекой.
Никто не может точно сказать, кто такие "серые". Многие говорят, что "серые" - инопланетяне-людоеды. Натуры религиозные (таких немного) считают, что "серые" - грешники, вырвавшиеся из ада перед страшным судом. В общем, немало разных теорий, бредовых и не очень, наслушался я за время своей жизни в поселении. И понял одно - принципиальной разницы между ними нет.
Как же мы с отцом оказались в поселении и откуда взялись "серые"? Да черт его знает. Сколько я не силился вспомнить момент, когда моя славная студенческая жизнь превратилась в ежедневную скуку за кольцом Периметра, все равно никак не получается. События между этими двумя жизнями скрыты в липком тумане, и, как не напрягай память, развеять этот туман не удается.
Так что драматических событий своего первого, второго или третьего пробуждения в кольце стен я описать не могу. Очнулся я, неся ящик с патронами к одному из постов. Споткнулся, но ящик не уронил. Очумело огляделся, осознавая, кто я и где нахожусь.
С тех пор прошло около двух месяцев. Нас, людей за Периметром, стало в два раза меньше. "Серые" не потерпели существенных потерь. Что им тысяча-другая убитых, если их тьмы и тьмы?
Короткая очередь вернула меня в реальность. Трех лысых серых тварей отец убил, еще двух - ранил. Как и предполагалось, их медленное наступление остановилось. Несколько противников отделилось от остальной массы, что бы оттащить трупы. Мы им не мешали - меньше всего нам были нужны вонючие разлагающиеся "серые" прямо рядом с нашим постом. Следующие дежурные не скажут нам спасибо за излишнее рвение. Прецеденты были.
Неизвестно, что "серые" делают со своими умершими. По крайней мере, разведчики никогда не видели вблизи периметра могил или просто разрытой земли. Бытует мнение, что "серые" их едят.
Когда трупы были убраны, атака по традиции повторилась. И снова отец экономной очередью остановил их. И снова цикл начался с начала, в своем отупляющем ритме. Наши короткие очереди перекликались с огнем трех соседних постов, остальные молчали. Значит, сегодня наступление шло только с запада, что не могло не радовать, учитывая, что последняя дрезина с боеприпасами прибывала три недели назад. Мне кажется, завод прекратил свою работу. Просто замолчал, как замолчали наши близнецы, периметры номер 6 и 8. Честно говоря, какая-то часть меня даже рада этому. Скоро конец. Хоть какой-то конец этому бессмысленному однообразию, пусть даже он придет вместе с болью и ужасом, вместе со звонким щелканьем затворов пустых и бесполезных автоматов.
Но пока патроны есть. Атака. Выстрелы. Запах дыма. Тишина. Сухие, приглушенные выстрелы соседнего поста. Опять тишина. И опять атака. Так проходит полтора-два часа, каждый день.
Первое время, после того, как я пришел в себя внутри Периметра, любил ходить на дежурства. Во-первых, дежурить нам с отцом приходилось не чаще, чем раз в неделю. А во-вторых, я любил смотреть на "серых". Ну, любопытно, да к тому же врага надо знать в лицо.
Сейчас не люблю. Насмотрелся. Ничего интересного в "серых" нет. На вид - как ожившие манекены. Кожа серая, черты лица грубые. Лысые как колено. Одежды на "серых" нет. Половых признаков не наблюдается.
Ходят "серые" медленно, но как бы... вдумчиво, что ли? Я ни разу не видел, что бы хоть одна из этих тварей споткнулась или поскользнулась. Каждый шаг четко продуман и рассчитан с учетом последующих шагов. Такое чувство, что все мыслительные способности "серых" поделены между умением ходить и умением рвать человека на части - ничего большего они не умеют.
Стук в дверь, который означает, что дежурство подошло к концу. Вошли сменщики, дневные дежурные. Сочувствую. Но нам еще вечером "серых" встречать. Ведь прошедшую-то ночь мы продежурили не в свою смену.
- Юра, - сказал Николай, старший из сменяющих нас дежурных, моему отцу, - Тебя хочет видеть Дмитрий Петрович.
Отец кивнул. Дмитрий Петрович, немолодой грузный мужчина, в той, прошлой, жизни - отставной военный, исполнял обязанности начальника нашего Периметра. Меня он к себе не звал, так что я мог быть свободен. И я пошел к Лихитину. Витька Лихитин, по прозвищу "Лихо", был моим единственным другом внутри Периметра.
Виктор жил в маленьком домике, почти на окраине лагеря, неподалеку от поста, на котором мы с отцом дежурим. Дом Лихитина - самый ближний к периметру, наверное, именно поэтому никто, кроме Витьки и не пытался его занять.
Я остановился на пороге, одернул висящую на мне мешком армейскую куртку, поправил болтающийся на груди бинокль и постучал. Никто не ответил, и я толкнул дверь. Витька спал в одежде на старой скрипучей кровати, накрыв лицо книжкой. Я прошел вглубь комнаты и слегка пнул ножку кровати тяжелым тупоносым ботинком. Лихитин заворочался, продирая глаза:
- Не буди лихо, пока спит тихо, - недовольно пробурчал он.
Я развернул единственный имеющийся в комнате стул спинкой к кровати и уселся на него полубоком.
Улыбнулся краешком губ:
- Смотри, "серых" не проспи.
Виктор "Лихо" спустился с кровати, надел разношенные тапки и хмуро оглядел свое жилище.
- Чаю?
Я покачал головой.
- Ну, как хочешь. Скоро у мужиков окончательно кончится табак, и они примутся курить чай. Вот тогда-то мы чайку-то больше и не попьем...
Он замолчал, но я понял, что Лихитин додумывает окончание фразы: "...если доживем". Запретная тема. Нельзя об этом думать.
- Говорят, вы, Михаил Юрьевич, изволите волочиться за Танькой Ольбинской, - с ехидством, чтобы сменить тему, сказал Виктор. У него всегда так: когда Витьке неловко, у него включается ехидство.
- Говорят, что в Москве кур доят. Попытка имитировать "нормальную" жизнь за стенами Периметра кажется мне нелепой и кощунственной.
- А что еще здесь остается? Брось, чем тебе Периметр-то мешает? - Виктор помолчал и добавил: - и, тем не менее, ты не появлялся четыре дня. Я уж думал ты того... ну...
"Исчез" - вот, что хотел сказать мой друг. И это еще одна запретная тема. Ну да, ведь "серые" даже близко не могут подойти к Периметру. Но наша численность постепенно сокращается. Люди просто исчезают.
Это происходит медленно. Незаметно. Просто в определенный момент все понимают, что еще кого-то нет больше с нами. Раньше их искали. Тщательно, но безрезультатно: не остается ни следов борьбы, ни даже маленького пятнышка крови. По данным дежурных, никто не покидал Периметр без разрешения. Значит, "исчезновения" происходят внутри.
Сейчас пропавших уже даже не ищут. Смирились. Просто объявляется на общем собрании: "мол, такой-то пропал без вести".
Лихитин допил чай. Заварка была светлой, явно использовалась во второй раз.
- А где твой старик? - спросил он.
Я скривился.
- У Дмитрия Петровича. Секретничают.
- Правда? Слушай, а пошли послушаем. Не люблю узнавать информацию из вторых рук. Я вообще не люблю сплетен.
- Нас как бы не приглашали.
Витька "Лихо" посмотрел на меня, как на умалишенного.
- Я вовсе не предлагаю ставить бравого генерала в известность по факту нашего присутствия. Пошли, я покажу тут одно место.
Признаться, мне было любопытно. И я кивнул.
Виктор мигом сменил разношенные тапочки на не менее разношенные пыльные туфли. Туфли были хорошие, итальянские, и, несмотря на возраст, выглядели вполне прилично. Я не успел и глазом моргнуть, как он уже оказался на улице. Задерживаюсь в доме всего на мгновение, что бы взглянуть на книжку, которая осиротело осталась лежать на кровати. Черные узорные буквы на багрово-алом корешке поведали мне, что мой друг читал "Бодхисатву ада". С ума сойти!
Догоняю Виктора на улице. Он спокойным размеренным шагом идет к центру лагеря. На лице какое-то решительно-отрешенное выражение: ни дать, ни взять революционер какой-нибудь. Мы молчим. Я тоже постарался скроить рожу посерьезнее - так, за компанию.
Домик Дмитрия Петровича был, как и у всех, одноэтажным, но отличался некоторой грациозностью, не свойственной местной архитектуре. За кольцом Периметра только два дома всерьез отличались от прочих - резиденция начальника и хибара Витьки. Лихитин со знанием дела обошел этот дом, приник к одной из задних стен. Ткнул ее пальцем.
- Там кабинет, - пояснил он.
Витька достал из кармана ножик и привычно ковырнул один из нижних кирпичей. Тот поддался.
- Здесь проходит вентиляционная труба. Акустика так себе, но расслышать можно, - негромко сказал Лихитин.
Я нагнулся к темному влажному отверстию в стене, и заметил, что кирпич, должно быть, вынимали уже не раз и не два. Слова доносились приглушенно, неясно, вместе с порывами прохладного влажного воздуха.
"Численность... не зависит... а вот это уже наши проблемы. Ты понимаешь..." - говорил Дмитрий Петрович. Отец что-то неразборчиво ответил.
"... потеряли связь с объектами 4 и 9!" - Мы с Виктором переглянулись. "Объект 4" - это завод. То, что связь с ним потерянна официально не утверждалось, но и так было понятно любому дураку. А вот "объект 9" - это был один из последних двух Периметров, поддерживавших связь с нашим. Значит, остались только два лагеря: "объект 12" и наш "объект 7". И все... в целом мире... и сколько не крути ручку передатчика, сколько не отправляй позывные в пустоту, никто, кроме помех, не ответит. Я посмотрел Витьке в глаза и увидел там, в глубине отражение какой-то подавленной боли и отчаянья. Странно, он, вечный оптимист Виктор "Лихо" всегда казался мне настолько равнодушным к другим людям и к ситуации, насколько это вообще было возможно, учитывая обстоятельства.
"...продолжаются, - вещал начальник лагеря, - и мы должны..."
"Андрей исчез, - вдруг перебил его отец, - Андрей Кузин".
Воцарилось молчание. Я еще раз взглянул на Лихитина, но тот уже восстановил свой обычный невозмутимый вид.
- Пойдем отсюда, - тихо, но уверенно сказал он.
Я кивнул. Виктор одним движением вернул выковырянный кирпич обратно в кладку. Получилось немножко небрежно и на наш взгляд слишком шумно. Поэтому, наверное, мы так быстро покинули свое "место преступления".
- Пойдем к девчонкам? - спрашиваю я, что бы как-то отвлечь друга от мрачных мыслей. Да что с ним такое-то? Ведь давно уже все понимали к чему все идет. И он-то, Витька "Лихо", понимал это лучше всех. И боялся, наверное, больше всех, потому и строил из себя юмориста-пофигиста, циника и храбреца. Все это от излишне развитого воображения: у людей с плохо развитым воображением нет необходимости бороться со страхом.
Вот сегодня, Виктор, кажется, сдался. А может, он просто осознал что-то такое, что мне еще предстояло осознать. Знаете, бывают такие внутренние открытия, которые разграничивают людей, ставят их на совершенно разные уровни. И говорить им уже как будто не о чем. Вот у Лихитина сейчас именно такой вид. Идет, качает головой в такт каким-то своим мыслям... пойди, пойми его.
- Голова болит, - наконец отвечает он. Пожевал губами и добавил: - Ты иди, а я лучше дома полежу.
Я понимающе кивнул. И повернул в сторону домика, который занимали мы с отцом.
Папа встретил меня хмурым взглядом.
- Ты опять у Витьки прохлаждался? - полуутвердительным тоном спросил он.
Я промолчал. Отец недолюбливал Лихитина, Бог его знает, почему. Наверное, моего серьезного папу больше всего раздражала рассеянная ироническая ухмылка, время от времени находившая себе пристанище на Витькином лице. Отец еще называл ее дебильной, но я то знал, что он втайне завидовал легкости Витькиного мировоззрения. Так или иначе, друг с другом они держались холодно, причем Витькина вежливость незаметно перетекала в нагловатое ехидство, а отцовские фразы отдавали показным презрением. Но людей, претендующих на звание моего приятеля, в кольце Периметра было не так уж много, так что отцу пришлось просто смириться.
- Что от тебя хотел Дмитрий Петрович, - спросил я, чтобы сменить тему.
- Да так, - отец неопределенно махнул рукой, - делился мыслями. Ничего важного.
"Как же!", - подумал я, но возражать не стал. Я бы обсудил с отцом имеющиеся у меня свои сведения, но это означало бы выдать секрет Лихитина, а так я поступить не мог. Отец прибывал в какой-то грустной задумчивости, мне пришлось оставить его в таком состоянии - предстояло еще ночное дежурство, стоило выспаться.
Я проснулся как раз перед вечерним собранием - на него обычно приходят все обитатели лагеря, кроме дневных дежурных. Вышел из спальни в гостиную (в принципе, понятия "спальня" и "гостиная" - весьма условны; домик-то двухкомнатный, меньшую занимаю я, большую - отец), машинально отметил, что в ней царила какая-то загадочная разновидность пустоты, этакая "покинутость". Вроде бы ничего необычного: просто отец ушел на собрание пораньше, вот и все. И почему так неспокойно на сердце? Чушь какая-то никогда не страдал ипохондрией. Не буду страдать ею и на этот раз: я привычно накинул свою зеленую армейскую куртку и вышел на улицу. Каждый вечер - один и тот же маршрут - к домику Дмитрия Петровича.
Начальник лагеря стоял на веранде с рупором совковых времен в руках. Отца я заметил сразу (он стоял подчеркнуто рядом с "бравым генералом"), а вот Витьку в толпе не заметил.
Дмитрий Петрович вдохновенно вещал о том, как важно сохранять надежду, бдительность и дисциплину, а так же о том, что рано или поздно все будет хорошо.
- Но пока что следует смириться с испытаниями и стойко перенести их... - я заметил, что он собирался уже опустить рупор, но отец как бы случайно задел начальника локтем и тот продолжил: - я должен сообщить вам печальные новости. К сожалению, на сегодняшний момент мы потеряли связь с заводом. Но уверяю, это чисто технические неполадки и они будут устранены.
На лицах слушателей не отразилось ничего, кроме скучающе-скептических гримас. Кое-кто перешептывался и я услышал обрывок фразы: "если генерал сообщает плохую весть, значит есть вещи похуже, о которых он молчит". Дмитрий Петрович тем временем продолжал:
- К сожалению, за прошедшую неделю пропали без вести двое - Андрей Кузин и Ирина Благовещенская. Кроме того, сегодня покончил жизнь самоубийством Виктор Лихитин.
Сначала мне показалось, что я ослышался. Затем - что начальник лагеря дурно пошутил. Но он был совершенно серьезен. И я просто принял новость, не до конца ее осознав: просто мир встал от меня на маленьком расстоянии. Жить оно не мешает совершенно, по крайней мере - пока.
Я жду конца собрания. Люди расходятся медленно, в их глазах - безнадежность. Она поселилась там очень давно, и только такой простофиля, как я мог ее раньше не замечать. Мы с отцом молча проследовали через весь лагерь к Периметру, к нашему посту. Там нас встретили уставшие Николай с Володькой. Николай по традиции отрапортовал об отсутствии происшествий и они, пожелав легкого дежурства, отправились по домам.
Мы с отцом остались одни.
- Как он умер? - зачем-то спросил я.
Отец приложил палец ко лбу, спохватился, убрал и коротко ответил:
- Застрелился.
Я кивнул. Подробностей знать не хотелось. Чтобы не смотреть на отца, я присел к бронированному окну. Там, по ту сторону кольца стен сгущались фиолетовые сумерки и из легкой дымки почти прозрачного тумана начали проступать серые фигуры. Мне пришлось подвинуться, чтобы отец удобно расположился с пулеметом у амбразуры. Он ждал, когда они подойдут поближе. Я тоже жал. И вдруг из тумана неспешно вышла корова! Я глазам своим не поверил - настоящая живая буренка рядом с Периметром! Не то странно, что "серые" на нее не обращают внимания. Животных "Серые" не трогают. Животные "серым" до задницы. Им человеченки подавай. А то странно, что наши разведчики ее еще не заметили и не пустили на запасы тушенки.
"Серые" двумя плавными потоками обошли мычащую скотину слева и справа и продолжили бесхитростное свое наступление. Папа тоже, казалось, не обратил на корову никакого внимания, его беспокоило что-то другое. Когда я внимательно оглядел строй наших противников, то понял - что. Все "серые" шли четким шагом, в ногу. Все, кроме одного. Одно из этих созданий постоянно спотыкалось, хоть и не падало. Оно шло намного медленнее всех остальных и они обходили... это.
Я поднес к глазам окуляры своего отличного армейского бинокля. Слегка настроил резкость и увидел, что у "серого" нет правой ноги. Там, где должна была начинаться голень, серая и блестящая на вид, будто влажная, плоть врастала в деревянный протез. Такой, какой был у пропавшего Андрея.
И тут я, наконец, все окончательно понял. Вот уж точно, день открытий. Вопросительно посмотрел на отца, но тот просто опустил глаза. Он знал, и, вероятно, знал уже давно. Я отвернулся. Загрохотала автоматная очередь, перекликавшаяся с трескучими выстрелами на других постах.
"Серые" оттаскивали тела своих погибших товарищей и отступали в туман. Как обычно. Отец поставил пулемет, прислонив его к стене. Он откинулся на стуле, вытянул ноги и задремал. Я поставил имевшийся на посту маленький электрический чайник. Кофе мне сейчас просто необходим. Высыпаю из пакетика в большую чашку растворимую бурду, заливаю кипятком. Вода жесткая и вкус кофе примерзостный.
Спать нельзя. Нельзя спать - не по уставу, чтобы оба дежурных на посту спали. Хоть я и знаю, что наши "серые друзья" придут только на рассвете, а все же правила есть правила. Время идет медленно. Если нельзя спать, а делать нечего, то остается думать. Но думать не хочется. И я, подсев к окну, уперся лбом в толстое бронированное стекло и, вперив взгляд в знакомый до оскомины ландшафт, погружаюсь в некий медитативный транс на грани между сном и бодрствованием. Наверное, я все же задремал и потому не заметил, как остался один. Очнулся я, когда начало светать. И едва этот факт дошел до сонного сознания, как я повернулся к отцу, но его рядом не было. Стоял пустой стул и рядом с ним - автомат. Я еще раз взглянул в окно и увидел там то, что и ожидал: серые фигуры, подступающие к лагерю. Сегодня они шли плотным строем со всех сторон. Но ни с одного поста не доносились выстрелов. Я прислушался и понял, что над кольцом периметра стоит тишина, такая абсолютная, прозрачная тишина, что кажется, будто оглох.
Зачем-то поднимаю автомат и беру из стоящей в углу коробки еще один магазин. Да, много я с ним навоюю... но с тяжелым оружием в руках все же как-то спокойнее. Выхожу из помещения поста и иду по лагерю. Тихо и пусто. Везде. Только проходя мимо радиорубки, я услышал, что там что-то щелкает и шипит. Сквозь щелчки и тески можно расслышать лающие фразы: "Объект 7, это объект 12! Объект 7, отвечайте!... Объект 7, это объект 12...". Я качаю головой. Объект 7 больше никогда не выйдет на связь.
Шум нахлынул внезапно и со всех сторон. Я замер на секунду замер, а потом понял, что произошло - это рухнули самодельные стены Периметра. Ну что же, давно пора - "серые" заявили права на эту территорию. Идти куда-либо бессмысленно, но стоять на месте просто невыносимо. И я выхожу навстречу постепенно окружающим меня противникам. Вон они показались между маленькими аккуратными домиками: идут себе ровным, вымеренным шагом. Спокойно, неспешно. Я снимаю с плеча автомат, вскидываю к плечу, расставляю ноги, как учили, и стреляю. Короткая очередь уходит большей частью "в молоко", но я с радостью замечаю, что несколько "серых" рухнуло на землю, и пара их товарищей отделились от строя, чтобы оттащить трупы.
Металлически звякнул затвор, оповещая о том, что патронов больше нет. Серые тени все ближе и ближе... Хорошо бы как Виктор - уйти по-офицерски. Уж он-то наверняка давно понял, чем все кончится, а вчера сам поставил точку в своей истории.
И у меня в кармане куртки, такой удобной разношенной армейской куртки, лежит еще один магазин. Но смелости не хватает. Как-то по-детски сажусь на землю и приваливаюсь к стене. Хочется закричать от бессилия, но почему-то не получается. Я опускаю голову, закрываю глаза и зажимаю уши ладонями. Кажется, я даже покачиваюсь из стороны в сторону, будто в приступе аутизма.
- Это все не со мной, - шепчу. - Этого нет. Это просто нет, понимаете?
Бог его знает, к кому я обращаюсь. Вряд ли серые твари меня понимают. Не вижу, но чувствую: они подходят ближе и ближе. Подул ветер и я вспомнил тот момент, когда я споткнулся, неся тяжелый ящик и осознал где нахожусь.
"Этого нет! - пытаюсь закричать я - этого нет!"
Ветер смолк, и стало так.
Оказалось, что я проболел около недели. Пневмония, высокая температура, бред. Так сказали врачи. Сейчас продолжаю жизнь: учусь, на работу устроился. Воспоминание об этом кошмаре начали стремительно истлевать, и я поспешил их записать. Все в порядке. Но временами мне все-таки кажется, что мы все - и я, и отец, все мы еще тупо бродим там, серые и лысые, ровно шагаем и смотрим своими слепыми глазами на черные дула молчаливых пулеметов.