Аннотация: Три небольших рассказа, мало связанных между собой. Обратите внимание на последний.
НОЧЬ.
Ночная Гостья.
Я слышу бой часов. Наконец-то!
Она приходит ко мне раз в неделю, в субботу, ровно в полночь. Я слышу дверной звонок, привычно иду открывать дверь. Стоя перед закрытой тяжелой стальной дверью уже чувствую аромат ее духов. Открываю: она стоит на пороге - изящный темный силуэт. Она молчит, вообще моя гостья редко разговаривает - я даже имени ее не знаю. И все же я слышал ее голос. Иногда она говорит со мной - очень редко, только по своей инициативе, начисто игнорируя расспросы. Даже обижается на них, поджимает губы и отворачивается. И все же у нее замечательный голос. Я чуть сознание не потерял, когда в конце своего самого первого визита моя ночная гостья вдруг зябко повела плечами и произнесла печально и тихо: "холодно". Затем накинула пальто и ушла.
Да, я отлично, в деталях, помню, как она пришла ко мне в первый раз. Была зима, за окном неспешно падал снег, сверкая в лучах фонарей. Я сидел перед выключенным компьютером и отрешенно смотрел в окно, туда, где кружились, оседая в темноте, снежинки.
Ровно в полночь раздался дверной звонок. Я подошел к двери, взглянул в глазок, и увидел, что лестничная клетка пуста. И в этот миг звонок повторился.
- Кто? - спросил я. Не люблю глупых шуток, да и район у нас не самый безопасный.
Тишина была мне ответом. Я осторожно приоткрыл дверь на цепочке. Взглянул в проем - и увидел ее. Вдох - и меня обдало манящим запахом духов.
Этот аромат обворожил меня, словно по чужой воле я снял дверь с цепочки. Незнакомка стояла на пороге, запахнувшись в свое черное пальто.
- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? - растерянно спросил я.
Незнакомка подняла взгляд и я сумел разглядеть ее лицо. Клянусь вам, это было самое прекрасное лицо на свете. Правильные черты, ровный носик, манящие губы, большие темные глаза. Одного взгляда моей гостьи было достаточно, чтобы заставить меня думать только о ней.
- Вы войдете? - нерешительно спросил я. Гостья пожала плечами, я решился, - Входите.
Незнакомка впорхнула в прихожую (казалось ее ноги вовсе не касались пола), проскользнула к вешалке и повесила на нее свое пальто. Под пальто на ней было надето облегающее черное платье с глубоким декольте. Мне не хватит эпитетов, чтобы описать ее фигуру - слова просто блекнут перед этим образом, кажутся сухими, тусклыми и ненужными.
- Я могу вам как-нибудь помочь? - глупо спросил я, чтобы преодолеть неловкое молчание.
Она ослепительно улыбнулась, подошла ко мне вплотную и запечатала на губах горячий сладкий поцелуй.
Она ушла под утро, бросив, будто милостыню, на прощание одно единственное слово - "холодно", и я не надеялся увидеть эту таинственную незнакомку вновь.
В воскресение я весь день провалялся в постели; у меня поднялась температура, я в полубреде вспоминал свою гостью.
В понедельник мне слегка полегчало, я отправился на работу первый раз в жизни идя туда как на каторгу. Никогда я не работал так из рук вон плохо, как в тот понедельник. Из головы не шли мысли о таинственной незнакомке, мне всюду чудился запах ее духов.
Теперь, ходя по улицам, я постоянно вглядывался в лица прохожих, ища среди них ее лицо. И жизнь казалось такой пресной и скучной, что просто не было сил влачить дальше свое существование. Меня ни раз посещали мысли о самоубийстве.
К пятнице мне все же удалось более-менее оклематься и взять себя в руки. Я старательно вычеркивал из памяти воспоминания, у меня почти получилось забыть эту таинственную красавицу.
Но когда в полночь субботы раздался дверной звонок, я бегом кинулся открывать, позабыв про все на свете.
С тех пор она приходит каждую неделю, проводит со мной ночь и исчезает в предутренней темноте. После каждого ее визита я остаюсь обессиленный, будто выжатый лимон. Я стал часто болеть и намного хуже работать, в результате со временем с работы меня попросту выперли. Оно и к лучшему - через месяц после ее первого визита у меня открылась чахотка. Показываться врачам я не стал - знаю, они не смогут мне помочь, запрут в какой-нибудь диспансер, где я тихо загнусь в гордом одиночестве. Работать сил не было, но денег, накопленных на машину, пока хватало. Я горстями пил таблетки, они не приносили никакой пользы. Еще через пару недель моя кожа покрылась жуткими язвами, которые, засыхая, превращались в черные струпья. Я знаю, что умираю, но ничего не могу поделать - я готов отдать всю свою жизнь моей безымянной гостье. Всю до конца...
Бой часов. Полночь. А вот и дверной звонок.
Куст сирени.
*Идея навеяна песней "Мертвая зона" группы "Ария".
Звонок в дверь. Я глянул на часы - было около шести часов утра - не лучшее время, чтобы ходить в гости. Мне хотелось спать, я зевнул и понадеялся, что докучливый нахал оставит меня в покое. Но настойчивая трель звонка подобно игле снова вонзилась в мое сознание, прогоняя дрему. Попутно одевая штаны, я побрел к двери. Раздался еще один звонок - длинный и пронзительный, и я, наконец, открыл.
За дверью стоял Сашка, растрепанный, бледный, с лихорадочно горящими глазами.
- Так, - по своему обыкновению начал я, - и чем обязан столь раннему визиту?
Александр на миг непонимающе уставился на меня, а потом скорее прошелестел, чем сказал:
- Я нашел его.
Теперь настала моя очередь сверлить собеседника непонимающим взглядом.
- Шикарно, - нашелся я, - Поздравляю. И какое это имеет отношение ко мне?
- Ты понимаешь? - спросил меня Александр, - Понимаешь, я нашел его!
- Не понимаю, - честно ответил я, - а ты понимаешь, сколько сейчас времени?
- А? Это не важно. Я нашел его, нашел... - мой однокурсник перешел на какое-то невнятное бормотание.
- Ну-ну. Кому неважно, а кому очень даже... ладно, заходи, раз уж пришел.
Александр вошел, двигаясь будто на автомате, разулся.
- На кухню, - скомандовал я.
Мы проследовали на кухню, Сашка обессилено упал на стул. Сделал глубокий вдох, выдох и неожиданно окрепшим голосом протараторил:
- Мне столько надо тебе рассказать...
- Сейчас расскажешь, - прервал его я, - обожди, отдышись.
Полез в холодильник и обнаружил там бутылку кока-колы. Выудил из серванта пару стаканов.
Александр пил жадно, будто томимый жаждой странник по пустыне. Отдышался, благодарно посмотрел на меня.
- Теперь говори.
- Я нашел его, - повторил Сашка.
"Заело, что ли?" - зло подумал я, а вслух сухо произнес:
- Это я уже слышал. Не был бы ты так любезен пояснить для простых смертных, кого ты обнаружил и почему приперся с этой ошеломительной новостью ко мне и именно в шесть утра?
- Сад! Это райский сад! Самое прекрасное место на земле.
- Поздравляю, - ответил я, принюхиваясь. Обкурился он, что ли? Хотя вроде не похоже. Да и Сашка не из тех придурков, что "дурью" балуются. Но какой-то сладковатый запах от Александра шел. Похоже толи на очень мягкие, нерезкие духи, толи на тонкий цветочный аромат.
Молчание затягивалось, Сашка уходил в свои мысли. Чтобы отвлечь его от этой неуместной медитации, я спросил:
- И что?
Александр посмотрел на меня, как на умалишенного. Помолчал. Потом сделал еще глоток прохладной колы.
- Давай по порядку, - примирительно сказал я. - Что за сад такой? Огород, засаженный коноплей, что ли?
Он нахмурился:
- Нет, еще веселее.
- Тогда что? Давай, не интригуй.
- Это мистическое место. Там так спокойно... так хорошо... я искал его больше месяца, но ничуть не жалею этого времени. Его можно было бы искать всю жизнь.
- С чего все началось? - я по-прежнему не очень понимал, о чем речь.
- Была такая байка, - смирившись, начал Сашка. - Сказка. Семейная легенда. Мне мать еще в детстве рассказывала. А недавно я нашел книгу в библиотеке, я там подрабатываю. И вот в одном из заброшенных уголков хранилища нашел старый фолиант, датированный 1886 г - с исследованиями на эту тему. Язык сложный, витиеватый, с "ятями" и тому подобным. В общем, намучился я, пока расшифровал сей труд. Но важнее другое - в книгу была вложена тетрадка с записями. Чернила выцвели, почерк тоже не подарок, но я справился и с этим, слава Богу, язык был более современным - писали уже после революции, насколько я могу судить. Это был дневник человека, который всю свою жизнь искал это место. Он установил, что сад не имеет четкой географической локализации. Но сад есть - в этом я убедился. Найти его можно случайно - достаточно знать о такой возможности - но это лотерея, слишком редкий и удивительный шанс. А еще можно искать целенаправленно, с выполнением определенных инструкций. Благодаря этим записям я нашел его всего за месяц. Ночь за ночью я бродил по городу, выполнял нужные ритуалы и вот сегодня я добился успеха. Я зашел в один из заброшенных дворов и понял, что нахожусь у цели. Изменился воздух: в него вплелся аромат духов. Я взглянул под ноги и увидел, что стою среди высокой травы. Огляделся - я уже был ТАМ. Затрудняюсь в описании: ничего прекраснее я не испытывал за всю свою жизнь. Там можно обрести все что угодно, исполнить любую мечту - и поэтому не испытываешь желаний вовсе. В буддизме есть такая максима: желание - источник страданий. Я убедился - это действительно так. А в этом саду чтобы исполнить любое желание, если оно вдруг все же возникло - просто наклонись к любому цветку и прошепчи ему свой "заказ". А потом вдохни аромат этого цветка - и все исполнится. Можно стать самым сильным, можно - самым умным, можно познать все, что познать в человеческих силах, а можно и сверх того. Только там все это кажется такой мелочью... хотя... даже у этого места нет власти над временем... и нельзя отменить рассвет.
- Так, - сказал я, дослушав его монолог. - Расслабься, успокойся. Мне кажется, у тебя перенапряжение. Я все понимаю - сессия была тяжелой и все такое. Тебе нужно развеяться. Слушай, а давай рванем на море, а? Деньжата кое-какие есть; на Канары слетать, конечно, не хватит, а вот до Черного моря вполне можем дотянуть...
Александр кинул на меня такой красноречивый взгляд, будто я предложил ему коллективное самоубийство через посажение на кол. Буркнул:
- Я ему про сад наслаждений, а он мне - про Черное море. Кому что, а вшивому баня. Что, твоя Новикова туда поехала, да?
Тут он меня задел, но я проигнорировал выпад и уверенно заявил:
- Я думаю, этот чудесный сад тебе просто приснился. Кому что снится, знаешь ли...
Я с нежностью вспомнил свой сон, бесцеремонно прерванный утренним звонком в дверь. Мне снилась Маша Новикова...
Сашка мрачно усмехнулся.
- Не надо смеяться, - хмуро ответил я этому проницательному психологу, - между прочим, Машка - самая красивая девушка нашего курса. Это тебе не какие-нибудь кусты сирени в вымышленном эдеме.
- Там в основном розы, - ответил Саша, - замечательные алые розы. А сад - вовсе не вымысел. И если попадешь туда, с тобой может быть кто угодно - хоть Мария Новикова, хоть молодая Лайза Минелли. Только там ничего этого не нужно.
- Что, потенция пропадает? - иронически осведомился я. И тут же спросил: - что же ты оттуда смылся, раз сад такой замечательный?
- Рассвет, - злобно прошипел Сашка. Налил себе еще колы, залпом опустошил стакан и поморщился, будто пил водку. - На рассвете сад просто исчез. Я оказался посреди пустого старого двора. От мусорных баков шла мерзкая вонь, ветер гонял ее вместе с пылью и пустыми целлофановыми пакетами. Тело болело и пылало, утратив былую легкость; хотелось блевать.
- И ты пришел ко мне? Очень мило, - усмехнулся я. - А скажи мне, друг, ты Стругацких читал? Скажем, "Хищные вещи века"?
Саша отрицательно покачал головой.
- Ну, про опыты на крысах с электродами в центрах наслаждения ты хоть слышал? Тяга к блаженству губительна. Даже если на секунду допустить, что этот твой земной рай существует, он - настоящий наркотик. Хотя лично мне кажется, что ты просто начитался Герберта Уэллса.
- Не читал такого. А он-то тут при чем?
- Да есть у него такой рассказик про зеленую дверь в белой стене, которая вела в райский сад. Один в один твоя история.
- Значит, не один я такой везунчик. Ты говоришь - наркотик? И что с того? Меня уже поздно спасать, я крепко "подсел". В конце концов, вся наша жизнь - это беготня за удовольствиями. Мы пьем водку и кофе, спим на мягком и едим сладкое - все во имя удовольствия. Мы занимаемся спортом и ведем здоровый образ жизни - чтобы потянуть наслаждение. Я просто достиг предела - и шагнул за него.
- Знаешь, чем плох наркоман? Он консумент. Он ничего не производит, ничего не делает для окружающих - даже для родных и близких - наркоман только потребляет.
- Плевать. Не читай мне мораль, тебе не идет нимб и белые крылышки.
- Да? Может, тогда ты и мне покажешь этот предел мечтаний суперэгоиста?
Александр отрицательно покачал головой.
- А что так? - продолжил ехидствовать я, - боишься, что вытопчу все тамошние травки?
- Нет. Просто этот сад каждый ищет сам. И находит в одиночестве.
- Ясно, дружище, - заключил я, мысленно ставя диагноз, - Иди-ка ты домой, ложись-ка ты спать. А если хочешь - оставайся у меня, ложись на диване. А я пойду, прогуляюсь, чтобы тебе не мешать: утро прекрасное, погода чудесная.
- Я пойду домой, - упрямо заявил он. - Я и не ждал, что ты мне поверишь.
Мне оставалось только пожать плечами.
Я позвонил Сашке на следующий день. Мне ответил автомат, голосом молодой девушки сообщивший, что "аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети".
Еще через день мы с приятелями-однокурсниками собрались на квартире. Александра не было, но это-то и не удивительно - он не жаловал шумные вечеринки. В общем, прошла неделя и, честно говоря, я не особо задумывался над таинственной судьбой Сашки, пологая, что с ним все в порядке. Я даже начал забывать эту его историю с садом, но она сама напомнила о себе все тем же бесцеремонным образом: утренним явлением Александра на пороге моей квартиры.
В тот день меня снова разбудил дверной звонок, я проснулся с легким чувством дежа-вю. Когда я открыл дверь и увидел стоящего на пороге Сашку, чувство дежа-вю усилилось.
Александр имел вид худой и решительный. Скулы заострились, в движениях появилась непонятная резкость. В общем, он выглядел так, будто просидел эту неделю на диете. Под глазами наметились темные круги, волосы взлохмачены, одежда была мятой и запачканной - в целом весьма неопрятно.
Я молча оглядывал его в течение минуты, пока он стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу.
- Так, - заключил я.
- Я пришел попрощаться, - отведя взгляд в сторону, ответил Александр.
- И тебе доброго утра. Заходи.
Он вошел, слегка покачиваясь. Я сочувственно смотрел на него. Сашка прошел на кухню, обессилено рухнул на табурет, я присел напротив.
- Хорош, - заметил я, потянувшись через стол, чтобы включить электрический чайник.
- Моралист, - отозвался он.
- Какой уж есть. Рассказывай, что у тебя стряслось.
Сашка вздохнул, глубоко и печально.
- Помнишь, я рассказывал тебе о том, как нашел сад наслаждений? А теперь я узнал о том, как остаться в этом саду навеки.
Честно говоря, меня насторожила эта фраза.
- Дай угадаю, - негромко и вкрадчиво произнес я, - ты хочешь покончить с собой? Ты это брось, всегда успеешь...
- Да нет же! - резко одернул меня Александр. - Я говорю не о смерти, а о жизни! Меня ждет вечная жизнь. Я могу остаться в саду навсегда, а не искать его ночь за ночью, чтобы побыть там хоть полчасика перед рассветом. И для этого всего-то и надо, что стать частью этого чуда.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Нужно превратиться в одно из растений этого сада. ТАМ для этого достаточно просто произнести свое желание вслух.
Нет, я ему не поверил. Но решил не противоречить, как больному.
- Ты о родителях подумал? - спросил я, надеясь воззвать к его совести.
Безрезультатно.
- Подумал, - убежденно возразил он. - Они взрослые люди, я тоже взрослый самостоятельный человек. Моя жизнь принадлежит мне одному и я в праве сам ей распоряжаться - так, как захочу. Ладно, это пустой спор. Я пришел сюда не для того, чтобы дать тебе шанс меня переубедить. Я пришел попрощаться. Прощай.
Он поднялся с неожиданной скоростью и силой, чеканным маршевым шагом прошел к выходу.
- Постой! - крикнул я.
Мне ответил хлопок закрывающейся двери.
Через неделю Александра начали искать. Сначала родители, обзванивая всех его знакомых и меня в том числе. Потом и милиция.
Я никому не рассказал его странную историю, не знаю, почему. Может, мне не хотелось представать чудаком, рассказывающим подобную чушь - ее сочли бы глупой шуткой. А может потому, что мне было стыдно - я не поверил своему другу и не сильно старался разубедить, помочь ему.
Прошло полтора месяца, Александра никто не видел. Началась учеба, жизнь потекла своим чередом. Я старался не думать об этих странных событиях и у меня бы получилось, если бы не одна ночь.
Это было теплое и даже душное сентябрьское полнолуние, серебристый свет заливал узкие улочки с выключенными фонарями, маленькие одно- и двухэтажные дома, взиравшие на припозднившихся прохожих темными четырехугольниками окон. Было поздно, около двух часов ночи.
Я проводил Машу Новикову после вечеринки домой и сам неспешно возвращался к себе. Насвистывая под нос незатейливую мелодию, я шел, погруженный в свои мечтания романтического характера, практически не глядя на дорогу - ноги сами несли меня по знакомому городу. Я был спокоен и умиротворен.
Но вдруг, подобно неожиданному удару, на меня навалился сильный запах сирени. Повинуясь какому-то неясному душевному порыву, я свернул в ближайшую подворотню. В глазах на миг потемнело, а потом я очутился посреди огромного - до горизонта - цветущего сада.
В саду царил приятный полумрак, хотя и не было видно источников света. Я взглянул на небо - луна целиком спряталась за облаками и теперь просвечивала оттуда жирной серебряной кляксой.
В травах шумел ветер. Я стоял на узкой тропинке и справа от меня была яблоневая роща, а слева - цветущий луг, на котором крупными алыми пятнами выделялись розы и маки. Воздух был так пронзителен, так чист и свеж, что дышать им было высшее наслаждение. Я просто стоял и не шевелился, даже не думал, будто мертвый: все действия в этом месте казались бессмысленными. И несомненно захлебнулся бы от счастья, если бы раздавшийся за спиной голос не заставил бы меня вспомнить, что я еще жив.
- Здравствуй, старый друг, - произнес кто-то смутно знакомым полушепотом.
Я оглянулся, но никого не увидел.
- Я здесь, - вновь прозвучал голос. Он доносился снизу - от цветущего куста сирени, одиноко стоящего возле тропинки на краю поля цветов. Как в тумане, я подошел к нему.
- Саша? - неуверенно спросил я.
- Да, старый друг. Я слегка изменился, правда? - в воздухе зазвучал печальный смешок, - сколько прошло времени в твоем мире?
- Почти два месяца.
- А для меня - несколько столетий, я сбился со счету. Уже давно. К чему календарь, когда впереди вечность, будь она проклята.
Мне было хорошо и не хотелось говорить, но прервать беседу я считал невежливым.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я, хотя и не сомневался, что в этом месте нельзя чувствовать себя плохо.
- Никак, - неожиданно отозвался Александр, - нет, поначалу мне было хорошо, даже очень. А потом я забыл, что значит "плохо" а вместе с тем и что значит "хорошо". И теперь мне никак. Сначала я умер для внешнего мира, а потом и для себя самого. Нирвана, которую я искал, оказалась очередной иллюзией, смертельной ловушкой. Видишь все эти травки, цветочки и деревца?
Я кивнул.
- Это человеческие души. Мы все здесь рабы, джины, рассаженные по медным сосудам. У нас нет ничего, кроме воспоминаний... и иллюзорного могущества. Зачем могущество мертвецам?
Каждое деревце, каждый куст здесь когда-то был человеком. Все они уже свихнулись от одиночества и скуки. Мне это еще предстоит. А пока я вменяем, хочу сделать тебе один подарок - в кои-то веки ты вернул меня с того света, пусть даже всего на миг. Вот возьми на прощание.
От куста отломилась цветущая сиреневая ветвь и упала к моим ногам.
- Подаришь это своей Новиковой, - пояснил куст, заключавший в себе душу Александра, - и ее сердце будет навеки принадлежать тебе.
Я поднял веточку, рассеянно поглядел на нее.
- А теперь прощай, старый друг, - все тем же полушепотом сказал Сашка. - Рассвет.
- Прощай, - рассеянно ответил я. Я все еще был ошеломлен этим таинственным и прекрасным местом и не до конца осознавал происходящие со мной события.
А потом в глаза мне ударил алый свет, а в ноздри - адская вонь.
Как и рассказывал Александр, я очутился посреди замусоренного дворика. Жуткое зловонье источали мусорные баки, мне было так невыразимо плохо, что это не поддавалось описанию. Очень хотелось вернуться назад, туда, в этот прекрасный чистенький сад, наполненный ароматом цветов и трав.
Я сидел на корточках, не в силах подняться, и обмахивался веточкой сирени. Некоторое время думать было вообще невозможно.
А потом я встал и решительной, хоть и нетвердой походкой, превозмогая вонь, направился к мусорным бакам. Я выкинул в один из них цветущую ветвь.
Прости, старый друг, но я не буду пользоваться дарами этого жуткого места, которое стало твоим домом, твоей тюрьмой и твоей могилой. Справлюсь уж как-нибудь сам.
Решив так, я пошел домой.
Мертвые лица.
Дом был старым, ветхим и нуждался в ремонте. Но выбирать не приходилось.
Комната, которую я снимал, располагалась на первом этаже, в конце длинного коридора, чьи облезлые желтоватые стены наводили на размышления о психиатрической лечебнице. Помещение, в котором ты живешь нужно любить - но у меня не очень-то получалась.
Итак, моя комната располагалась в угловой части здания, в результате две стены узенькими зарешеченными окнами обеспечивали мне связь с внешним миром, две другие, соответственно, с внутренними помещениями: в одной из них была сделана дверь в коридор, в другую в незапамятные времена было вмуровано зеркало. Его громоздкая чугунная рама, инкрустированная неразборчивыми надписями и украшенная металлическими цветами, гротески возвышалась над ободранной побелкой. Картина была самая что ни на есть психоделическая.
Хозяйка, угрюмая молчаливая старая дева с соответствующим именем - Клара Григорьевна, ничего не рассказывала мне об истории этого странного помещения, несмотря на проявленный мной интерес. Старуха вообще ограничивала общение со мной получением ежемесячной мзды, как это она называла - "за постой".
Даже по утрам, когда мы встречались с ней на кухне, хозяйка не отвечала на мои приветствия. Спустя некоторое время мне тоже надоело сотрясать воздух безответными "здрасте", я приветствовал ее кивком головы. На этот нехитрый салют старуха отвечала хмурым косым взглядом и кислым выражением морщинистого лица.
Комнату за два месяца аренды мне кое-как удалось "обжить": отсутствие обоев скрасили несколько плакатов, рядом с зеркалом приютилась переделанная в столик табуретка, кровать, пережившая революцию и гражданскую войну, обзавелась новым матрацем, висящая на шнуре лампочка - люстрой. Настоящая беда была со скрипучим обшарпанным паркетом - но тут уж ничего не поделаешь. Ничего необычного за эти пару месяцев я не замечал, события, которые я надеюсь описать, начались однажды ночью.
На дворе стоял декабрь, за окном накрапывал холодный дождик. Было далеко за полночь, мне не спалось: долгожданный отпуск атаковал меня тягучей скукой, я маялся от безделья. Повалялся в постели, затем встал, подошел к окну, узкому и высокому, отворил его, впуская в комнату прохладный влажный воздух. Присел на подоконник, достал из пачки длинную сигарету - в то время я предпочитал "Виржинию" - закурил. Лампу не включал, и у меня появилась возможность следить за красным огоньком в полумраке растворенного в комнате света уличных фонарей. Докурив, отправил щелчком пальцев окурок через решетку в потоки грязи на мокром тротуаре. Закрыл окно и снова забрался под теплое одеяло. Я начал было подремывать, когда ощутил на себе чей-то взгляд. Ощущение тяжелого взора, леденящего кровь - вот что я тогда почувствовал. Этот приступ по-детски глупой паранойи посетил меня внезапно, на трезвую голову и без каких-либо причин. Просто вдруг страх ледяной волной прокатился по телу, заставив на мгновение вздрогнуть и замереть. А потом меня так же внезапно отпустило. Я присел на кровати, огляделся. Кроме меня в комнате никого не было, и единственным признаком движения было шевеление моего отражения в зеркале.
Проворочавшись в кровати пару часов, я, наконец, заснул. Сон был неприятным - вроде и не кошмар, а все-таки что-то мерзкое в нем было. Мне снилась темная длинная лестница, уводящая куда-то вниз. Я аккуратно спускался по каменным ступеням, освещенным желтоватым сиянием тусклых лампочек, укрепленных на стенах в небольших бронзовых светильниках. Проходя мимо маленькой лестничной площадки, я прикоснулся к перилам - они были холодными и влажными, как кожа лягушки, слегка скользили под пальцами - ощущение не из приятных. Я поспешно отдернул руку, вступил на последний пролет. За лестницей начинался темный каменный коридор, в его конце мне чудилась тихая музыка и чей-то звонкий смех. Я заспешил туда, но вдруг мне под ноги что-то попало, я неловко всплеснул руками и почувствовал, что падаю, падаю, падаю... я ожидал удара о каменный край ступени, но не дождался - проснулся. И в первый миг после пробуждения мне все еще казалось, что я слышу вдали тихий отзвук смеха.
День прошел буднично - пользуясь положением отдыхающего от трудов праведных, я навестил пару знакомых, с которыми давно не виделся, прогулялся по городу, попутно заглянув в пару маленьких милых магазинчиков, торгующих всякой бесполезной ерундой. Погода тоже не подвела - лужи скрепил легкий морозец, мокрый снег прекращал падать, стоило мне показаться под открытым небом. Веселый и беззаботный, обогащенный новыми дисками с музыкой и ворохом новостей, я вернулся домой под вечер, дав себе зарок весь месяц отпуска прожить легкой жизнью повесы.
Покурив после ужина, под легкую ритмичную музыку какой-то малоизвестной группы, я стал разбирать свежие номера журналов - сушилка для мозгов за умеренную цену. Вчитался в какую-то очередную статейку и совершенно не заметил наступления ночи. А потом снова почувствовал, что в спину мне кто-то смотрит. На этот раз я воспринял это спокойно. Обернулся и увидел, что из зеркала на меня смотрит незнакомец. Его лицо было неясным, желтоватым, сморщенным. И чем-то смутно знакомым. Бородка с проседью мешала мне его узнать, она будто не подходила к образу. Я зажмурился на секунду, а когда снова открыл глаза, из зеркала на меня смотрело только мое отражение - растерянное и слегка испуганное. Помотав головой, я снова взглянул в зеркало, но там по-прежнему был только мой взлохмаченный двойник.
"Да, дела. Самое время обратиться к доктору", - подумал я. Но обращаться никуда не стал - мне было почему-то неудобно признаваться чужому человеку в своих видениях, тем более, что ситуация напоминает анекдотическую.
Но и пускать это дело на самотек, просто проигнорировав, моя натура тоже не позволяла. Я решил заняться исследованиями этого паронормального вопроса - из чистого любопытства. Для начала я просто подошел к зеркалу, осмотрел изящную рамку. Может, это такой хитрый оптический эффект вызванный падением лучей света под определенными углами? А чувство чужого взгляда следует отнести к играм воспаленного воображения?
В области прикладной физики я был не эксперт и ничего особого в рамке не нашел. Однако при внимательном осмотре сумел заметить, что один из декоративных металлических цветов не вплотную прилегает к раме, а посажен на отдельную резьбу. Я попытался повернуть его - и он с визгливым скрипом поддался. И с каждым оборотом цветка на резьбе, зеркало в месте с тяжелой рамой отставало от стены. Я взялся за металл, потянул на себя - за зеркалом обнаружилось углубление в стене, кубической формы, размером где-то пятьдесят на пятьдесят сантиметров - очевидно, тайник. В тайнике было сыро, пахло гнилью. Там лежало несколько пожелтевших бумаг и старых конвертов. Я пошарил по конвертам - они оказались пусты. Начал перебирать бумаги, которые, очевидно, являлись личной перепиской, вероятно - любовной, я не вчитывался. Среди бумаг особо выделялась одна - она лежала сверху и была сильно испорчена влажностью и временем. Но по остаткам полуистлевшей надписи можно было догадаться, что это завещание, написанное неким Григорием Афанасиевичем, фамилия которого стерлась напрочь. Нижний край сумел неплохо сохраниться, и было видно, что автор не заверил свое завещание у нотариуса - не успел или не захотел. Кому предназначалось наследство, разобрать было невозможно, но помимо прочих упоминалась дочь (имя не видно), которой отпускалась половина имущества.
Рассмотрев внимательно завещание, я отложил его на столик. Просмотрев еще раз письма, решил оставить их на завтра - утро вечера мудренее.
Я закрыл тайник, прикрутив зеркало к стене. Пошарил в небольшом навесном шкафчике, разыскал огарок свечи. Погасив верхний свет, присел на пол напротив зеркала, расположив между ним и собой горящую свечку - я, кажется, читал в какой-то книжке, что так вызывают духов. Только совершенно не помню - книжка была из беллетристики или из шарлатанских пособий типа "сделай сам". В любом случае, я как дурак пол ночи пялился в зеркало, вперив свой взор над желтоватым огоньком, пляшущим от ветра. Через полчаса-час такого сидения, я начал подремывать, пробудившись в очередной раз, я понял безуспешность своей затеи, погасил огарок и улегся на кровать. И все же, в тот миг, когда я сдувал пламя с фитиля, оставляя на нем лишь тлеющую красную искорку, мне показалось, я увидел в зеркале смутно знакомый овал чужого лица. Но в тот миг мне больше хотелось спать, чем заниматься всякими эзотерическими глупостями.
Утро я бессовестно проспал. Но это-то и не удивительно, ваш покорный слуга всегда был убежденной совой. Свет зимнего солнца, достигнув своего полуденного максимума, тускло освещал мою комнату сквозь зарешеченные окна-бойницы. Сделав вылазку на кухню, к холодильнику, который я арендовал вместе с комнатой, я вернулся с бутербродом и стаканом молока. Присев с этим богатством на подоконник, я позавтракал и покурил, любуясь свинцово-серыми небесами, аккуратно разукрашенными равномерно распределенными тучами. На душе тоже было как-то хмуро, пасмурно.
На столике возле зеркала валялись письма, читать их не хотелось и я хотел было вовсе отложить (а лучше забыть) эту затею. Но только такая мысль пришла мне в голову, я сразу ощутил спиной чужой взгляд - оттуда, из глубины зазеркалья. И теперь взгляд этот был для меня совсем не пугающем - нет, молящим, жалобным. Такое ощущение возникает, если к тебе пытается ластиться голодная дворняга, чувствуя у тебя в сумке свежие пирожки, а ты отгоняешь ее, опасаясь за свой пижонский костюм. Она смотрит на тебя - сытого, богатого, самодовольного - точно таким же взором. Разум шепчет тебе слова одобрения, а на душе все равно как-то погано.
Я взял в руки письма - как брал бы в руки каторжник осточертевшее кайло. Начал медленно разбирать - сначала раскладывая в хронологическом порядке, затем - вчитываясь. Я и сам не заметил, как текст постепенно увлек меня. Вроде ничего особенного в этой переписки влюбленных, разлученных расстоянием, работой, самой жизнью, не было. Григорий, судя по письмам - вдовец, ему под пятьдесят, они с его возлюбленной познакомились вскоре после смерти его супруги. Увидели друг друга, поняли - судьба (их встречу описывает Григорий, обстоятельно делавший копии с отправленных писем). Причина, по которой они оказались в разных городах и в течение более двух лет не могли встретится, не описывается - но мало ли в советские времена было причин, по которым не могут пересечься две судьбы?
Мое внимание привлекли такие отрывки:
"...В последнее время меня стала беспокоить дочь. В ее поведении появилась какая-то странность: с людьми она холодна, заносчива и жестока - и это в ее-то неполные двадцать лет! Меня она слушать отказывается, на расспросы не отвечает или отвечает рассеянно "да, да". Мне кажется, с ней что-то происходит".
И далее:
"... Люда, прости, что так долго не писал тебе: у меня начались серьезные проблемы с Кларой. Это настоящая домашняя война, она отнимает у меня все силы. Дочка вовсю дерзит, а в остальное время просто игнорирует меня. Совершенно не понимаю, что с ней происходит: такая милая девочка будто в один ужасный миг переродилась в настоящее чудовище.
Никакие меры воздействия на нее не действуют. Пробовал разговоры - не слушает. Пробовал не давать карманных денег: поначалу она просто воровала у меня, когда я это прекратил, она все равно где-то доставала деньги, откуда - не пойму".
Наконец, из последнего письма:
"Дорогая Люда, прости меня, но я вновь не смогу приехать. Благодаря Партии и Народу, я человек далеко не нищий... но глубоко несчастный. Моя Клара ест меня заживо, все мои деньги будто в трубу вылетают. С ужасом думаю о том, что случится с моим имуществом после моей смерти. Я принял решение - пожертвовать половину на нужды трудового народа. Завещание уже написано, и я надеюсь, Клара не узнает об этом до того, как я заверю его у нотариуса".
Картина, еще не ясная, уже начала вырисовываться у меня перед глазами. Весь последующий день потребовался, чтобы вызвонить знакомых. Благодаря моим обширным связям в частности в журналисткой сфере (эти связи мне обеспечивал давнишний приятель по имени Слава, доблестно трудившийся на газетно-статейном поприще). Моя хозяйка, старуха Клара Григорьевна Старская и есть та самая дочка-Клара, о которой писал автор писем. Когда ей было около двадцати двух лет, ее отец, Григорий Афанасьевич Старский погиб в результате несчастного случая - споткнулся на лестнице, упал и разбил себе голову, оставив своей дочке немалое по тем временам наследство, в частности, эту квартиру.
И по всему выходило, что Клара помогла своему старому папе отправится на тот свет. Доказательств у меня не было, но я почему-то был в этом уверен.
Пока я суетился и ломал голову, за окном наступил вечер. Наступил резко и внезапно, будто повернули неведомый переключатель режимов. Или, возможно, я так увлекся разрешением нехитрой головоломки, что не заметил, как тихо вползли в комнату сумерки. Я закурил не открывая окон - оказалось, что курю всего лишь вторую сигарету за день. Дым повис под потолком сизыми клочьями - наплевать. Я все еще ходил по комнате из угла в угол, тщетно пытаясь понять: зачем я знаю то, что знаю.
Вдруг меня озарило. Я сел на пол напротив зеркала, совсем как вчера, и ровным спокойным голосом произнес, обращаясь то ли к зазеркальному своему видению, то ли к самому себе:
- Я все знаю. И что теперь, если доказать что-нибудь спустя столько лет просто невозможно?
Зеркальная гладь на миг потемнела, по ней будто пробежала легкая рябь. Мое отражение обернулось сумрачной тенью, а потом исчезло вовсе. Вместо него в зеркале появилось морщинистое бородатое лицо - Григорий Афанасьевич, не иначе. Глаза, холодные и печальные, глянули было на меня, отчего по спине пробежал холодок. А потом мертвец указал мне взглядом на дверь - на секунду показалось, что он хочет, что бы я ушел, а потом дошло, что Григорий имеет в виду. Там, за дверью, по ту сторону длинного коридора копошилась на кухне старая хозяйка квартиры.
Я встал с кровати, неровным шагом вышел в коридор, длинный и узкий - он на мгновение показался мне бесконечным. Дышать было почему-то тяжело, воздух приходилось с силой, со свистом загонять в легкие. Сердце заходилось в бешенном ритме, один раз в глазах потемнело и мне пришлось встать, опереться рукой о пожелтевшую побелку стен. Постоял, полегчало. Стряхивая с ладони пыль, побрел дальше. Наконец, добрел до кухни.
Клара Григорьевна колдовала над дымящейся кастрюлей.
- Здравствуйте, - неожиданно громко произнес я, - а точнее - добрый день.
Она обернулась ко мне, сморщенное личико с печатью (теперь я видел этого ясно) жестокой расчетливости уже сложилось было в обычную гримасу, но потом расправилось. Она каркающим голосом произнесла:
- Что с вами? Вам плохо? Может, вызвать скорую?
- Не надо, - отмахнулся я, - я пришел поговорить с вами.
- Да?
- Я хочу поговорить о вашем отце, - мне показалось, что в ее глазах блеснуло что-то недоброе и ободренный этим, я продолжил, - Я все про него знаю. Я знаю, что это вы убили его. Вы подстроили падение с лестницы.
Клара на миг замерла с открытым ртом. Потом лицо ее страшно исказилось, а голос с привычного карканья перешел в свистящий полушепот:
- Вы действительно больны. У тебя бред, - она ни с того ни с сего перешла на пренебрежительное "ты", - Мой отец скончался от старости в своей постели. И не смей... не смей нести подобную чушь. Если ты не хочешь, что бы я вызвала скорую - убирайся из моей квартиры в течение часа.
Чего-то подобного я и ожидал, а потому ответил:
- Хорошо, я уйду. Но Григорий Афанасьевич просил вам напомнить о том, что вы сделали - и я напомнил.
- Уходи, - невероятно спокойно сказала она, - тебе нужно в больницу.
Я развернулся и пошел в снимаемую комнату. В обратном направлении преодолеть коридор оказалось значительно проще. Я ввалился в комнату и упал на колени перед зеркалом.
- Я сделал, как ты просишь, - прошептали мои губы, - чего тебе еще надо?
Поверхность зеркала вновь исказилась, поплыла перед глазами, отражая мертвое лицо.
- Спасибо, - сказал мертвец. И исчез.
А потом мир будто взорвался. Из всех углов, из всех щелей на меня смотрели умершие. Они скалились, кривились. Они шептали и кричали, они звали и просили, они умоляли и приказывали - сотней ртов, все вместе.