1964 - 4

Сегодня Марку Ефимовичу приснился сон, да такой странный, такой пугающий, что он еще долго лежал, не открывая глаз, в тщетных попытках разглядеть его снова и понять в чем причины... Самого сна Марк Ефимович не помнил, но на обратной стороне его век оставался еще расплывчатый силуэт, улетучивающийся с каждой секундой. Потому необходимо было изучать его как можно быстрее, пока не остыл. Там обнаружился город. Не скажу, что какой-то необычный город, скорее странный, несуразный что ли. Было в этом городском силуэте какое-то несусветное несоответствие. Знаете как оно бывает, вроде все элементы сами по себе и в порядке, но вместе они совершенно не смотрятся.

Короче говоря, Марк Ефимович насмотрел там следующее: он стоял на одной стороне, то есть на одном берегу реки, а на другом берегу по самому краюшку-бережку проходило шоссе, по которому шныряли малюсенькие машинки. А сразу за машинками, чуть ли не свисая в воду, сплошной стеной стояли небоскребы. Да нет, даже не небоскребы, небоскребы они высокие, стеклянные и красивые, а там просто стояли какие-то здоровые новые бетонные домища по пятнадцать-двадцать этажей каждый. Это-то как раз и не вязалось, Марк Ефимович привык, что если река и берег, то на той стороне должен быть старый город или крепость какая-нибудь, кремль там или еще что-то типа того, а там стояли эти уродливые куски бетона и ничуть этого не стеснялись.

И вот стоял они, значит, сплошной стеной, буквально впритык, впритирку к друг дружке и через эту стену ни хрена не было видно, вот ни черта, может там за этими домами пустыня начиналась или мусорная свалка, ничего не понятно было. Просто как в старых компьютерных играх, в которых перспектива плоская и все время одинаковая. Это ужасно угнетает. Причем ладно бы только перспектива, и река эта была тоже какая-то неестественная и даже тот берег на котором стоял Марк Ефимович... левый, да, точно, левый... берег был тоже какой-то не естественный. Потому что, он сейчас этого, конечно, видеть не мог, но задницей он чувствовал, что этот берег ни чем не лучше, а может даже хуже чем тот который напротив. Хотя какой смысл был их сравнивать, все равно же нельзя было на него перебраться, даже вплавь, даже пешком по воде, даже перелететь нельзя. И вот когда Марк Ефимович подумал об этом он понял, что несколько минут назад он проснулся от страшного чувства удушья, от пыльной, сухой удушающей тоски, постоянной температурой в двадцать шесть градусов по Цельсию.

Уф, - подумал Марк Ефимович, - вот что значит долго спать, вкусно есть и вести успокоенное мелкобуржуазное существование. Совсем я что-то раскис в последнее время. Фу, товарищ Давыдов, рано вам ребята сердцем стареть, не таким должен быть настоящий строитель коммунизма.

- Айда, купаться! - крикнул он во весь голос, скинул одеяло и выбежал через отодвинутую внешнюю стену в зеленый развесистый сад, выходивший на берег небольшого синего озерца.

Озеро на местном языке называлось Балтэзерс, то есть, если по-человечески, то получалось Белое озеро, так что не совсем понятно, почему оно было такого бирюзового отлива. Но, собственно, какая была Марку Ефимовичу разница, он вообще о таких мелочах предпочитал не думать, а лингвистику считал лженаукой. По этому он просто разбежался и бултыхнулся в манящую жидкость. Марк Ефимович с восторгом фыркнул и, широко загребая, поплыл в прохладные синие объятия озера, поднимая вокруг себя бесчисленное множество маленьких белых барашков. Они крутились вокруг него, игрались и вообще вели себя непотребно. Где-то ближе к середине Марк Ефимович понял, что пора. Тогда он набрал полные легкие свежего утреннего воздуха, из того, что стелился над самой водной гладью, и нырнул в самую-самую глубину. Вода ударила ему в лицо, недовольно проворчала, а когда Марк Ефимович смог открыть глаза, то выяснилось, что барашки сменились пузырьками воздуха и что вокруг него, на сколько могло проникнуть зрение, лежит темно-синяя водная твердь, прорезанная голубыми лучами утреннего солнца. Он оттолкнулся от тверди всеми конечностями, заставляя пузырьки изо всех сил крутится вокруг его ног. Так он плыл и плыл, не разбирая пути, пока его рука не стукнулась о песчаное дно. Тогда Марк Ефимович всплыл, огляделся, и выяснилось, что он действительно уже почти достиг противоположного берега.

Что же, - подумал Давыдов, - это лишний раз доказывает только одно, природных преград перед нами не осталось. Он поднял в воздух правую руку и произнес тихо, но торжественно: Сегодня, 14 августа 1964-4 года местная природа была полностью и безвозвратно покорена...- и добавил - Такими темпами, пожалуй, скоро придется перебираться на Байкал.

- Доброе утро, товарищ физик, - мерное течение мыслей прервал наглый окрик с берега, - что вы это там застыли по среди водоема, как колос Фалесский?

Марк Ефимович резко обернулся и определил, что окрик исходил от стоящей на берегу фигуры в белом, с удочкой на перевес. Попялившись еще полсекунды Марк Ефимович узнал в фигуре одного из своих многочисленных соседей, жившего в таком же точно коттедже как у Марка Ефимовича, только на другом берегу. Звали его Выдающийся писатель и публицист академик Павел Гогнишвили.

- Здрасти, здрасти, товарищ лирик. Что, совершаем утренний моцион с нагрузкой?

- Да это все академик Калнберз, - начал оправдываться литератор, - ну тот, что живет ближе к устью Юглы, врач. Впрочем, не важно вы его все равно не знаете. Так представьте себе, он вчера ночью передал мне по БВИ в зашифрованном режиме, что, мол, возле его дома экологи вчера заметили живую рыбу. Вот я и купился, как мальчишка. Я, знаете ли, с детства обожаю рыбалку и готов в любую чепуху поверить.

- Ну от чего же сразу чепуха, это вполне может оказаться реальностью, - заключил Марк Ефимович, - вы же слушаете новости. План по восстановлению экосреды идет ударными темпами, с опережением графика на полтора, а в некоторых областях на два и более лет.... Ну и так далее, почему бы, спрашивается, у этого вашего Калнберза не появиться живой рыбе. Может как раз у его дома план восстановления опережает график на все три года.

- Что ж, благодарю вас, дорогой Марк Ефимович, вы меня как всегда обнадежили.

- Да не за что, идите с миром, а я, в таком случае, поплыву завтракать.

- Да будет так... А знаете что, товарищ физик, приходите к нам сегодня вечером. Маша обещала приготовить из моего улова нечто чудесное, к тому же мы с вам так и не завершили наш давнишний диспут...

- Сожалею, Павел Ашотович, - Марк Ефимович цокнул, выражая досаду, - но нас с женой уже пригласили на вечер в академию. Первая венерианская экспедиция пожаловала... Но диспут мы с вами непременно закончим в другой день, правда уже без рыбы.

- Что ж, с Венерой я конкурировать не смею.

- Куда уж нам смертным... Но вы не надейтесь, товарищ литератор, так просто вам от меня не отделаться. У меня, между прочим, есть к вам разговор, который будет поважнее любого из наших с вами псевдотеологических диспутов.

- Ба, что я слышу! Не уж-то вы батенька пошли-таки во служение к музам?

- Скорее они ко мне пришли... А впрочем, посмотрите сами, вам виднее.

- Темните, Марк Ефимович, темните... Думаю, что ради такого случая рыбка сможет потомиться пару дней в презерваторе.

- Да-да, - ответил Марк Ефимович, который уже, кажется немного начал жалеть, что затронул эту тему. - И как бы то ни было, желаю вам счастливой охоты.

- Премного благодарен.

И тогда Павел Ашотович побрел рыбачить, а Марк Ефимович подумал, что и правда пора вылезать из озера. Не смотря на то что Третья НТР жила и побеждала, от долгого пребывания в открытых природных водоемах все еще рекомендовалось воздерживаться.

Он повертел головой чтобы определить направление на свой коттедж и как всегда затруднился, прямо как ласточка, которая вылетела из норки.

Дело в том, что берега вокруг озера были полностью застроены небольшими совершенно идентичными домиками, впрочем как и вся местность отсюда и до черты города. Но около озера выделяли участки только наиболее выдающимся. А коттедж Марка Ефимовича можно было назвать самым выдающимся, из-за небольшого шпиля в местном стиле, который он сумел приладить к крыше вопреки всем громам и молниям, которые метала на него жилконтора. Такая вольность со стороны Марка Ефимовича терпелась отнюдь не за великие заслуги в науке, все его научное руководство, люд куда более заслуженный жил себе без шпиля и не жаловался, и не за великую наглость, коей он не отличался, а терпелась она за то, что был Марк Ефимович молодым и перспективным, то есть, в отличие от большинства своих соседей, которые все, что могли в своей жизни уже понаделали, он мог совершить еще что-нибудь полезное и в будущем. А кому, позвольте поинтересоваться охота чтобы из-за такого пустяка, как шпиль, он совершил все это в каком-нибудь Свердловске или Петрозаводске?

Впрочем, в критических ситуациях, как сейчас, все это мало помогало, так как шпиль был очень маленький и почти терялся в густой листве деревьев, растущих вдоль берега...

Наконец, после долгих верчений головой, шпиль отыскался и молодой специалист смог лечь на обратный курс. Он вообще был не очень старым, поэтому, наверно, Марк Ефимович в его случае звучит немного чересчур официально. Его вполне можно звать просто Марк, а для близких - Марик.

И все-таки Руженка дурная, - подумал Марк сходя на родной берег, - ничего нет лучше купания в озере с утра. У нее, можно сказать, под окном живое счастье плещется, а она даже носу сюда не кажет. Одно слово, поэтесса.

Когда он вошел в дом, Ружена уже была на кухне и копалась в кофеварке.

- Доброе утро, Ихтеандр, - проскулила она не отрывая взгляда от прибора. - Жабры не отросли?

- И не подумали. А ты что такая пессимистичная в такое утро?

- Да вот, чудо техники опять не работает, - она отошла от кофеварки и всплеснула руками. - Приходится осваивать смежную профессию сантехника, пока ты там плаваешь.

- Сантехник это немножко не то. Сантехники отвечали в прошлом за сохранность фикалиопроводов...

- Ну слесаря, какая разница. Все равно это ты мужчина в доме, к тому же физик.

- Во-первых, я ядерщик, а, во-вторых, у меня есть к тебе одно предложение, которое взбадривает почище кофе.

- М-да, и что же это?

- А вот что, - сказал Марк Ефимович и ловко пригнулся чтобы перехватить Ружену и водрузить ее себе на плечо.

Ему это удалось, да так успешно, что прежде чем она успела сообразить что же происходит и начать кричать Марик! и сучить ногами в воздухе, как они уже были на берегу озера и даже уже погружались. Он отпустил ее только на глубине метр шестьдесят три, где было уже все равно, хоть стой, хоть падай.

- Ну и козел же ты, физик-ядерщик, - сказала Ружена незлобиво стукая его в плечо, - такой здоровый, а такой глупый.

- И только посмей сказать, что это было плохо.

- Не важно, поплыли на берег сушится, на работу пора.

На работу, так на работу, решил Марк Ефимович. На работу этот даже хорошо, на работу это плюс во всех отношениях, оттого, что нет ничего лучше и увлекательнее, чем физика, лучше которой, в свою очередь, только ядерная физика.

Этой наукой Марк бредил буквально с самого раннего юношества, даже с детства. Еще в школе, в далеком и холодном Снежинске его было не выманить из кружка Юный физик ни за какие коврижки. Но, пожалуй, быстрее всех в школе мог запустить управляемую цепную реакцию и он же мог быстрее всех ее прекратить. Бывало так, что поздним вечером, когда уборщица приходила в здание школьного протонного ускорителя, гремя ведрами и громко сморкаясь, она находила там в углу спящего ангельским сном Марика, притомившегося и задремавшего над формулами расчетов. Вот так он любил ядерную физику, этот Марк Ефимович Давыдов.

- Так чего с кофеваркой будем делать? - крикнула Ружена из комнаты.

- А бог с ним, с кофе, я тебя и так люблю, - ответил ей Марик.

Он выкинул мокрую одежду в утилизатор и, застегивая на ходу рубашку, отправился на кухню принимать пищевую пилюлю. Марик проглотил бледно-лунное колесико, взял в прихожей портфель с бумагами и легкую летнюю панаму и вышел из дома.

- Ну я полетел, - прокричал он уже стоя в дверном проеме.

- Ну я полетел, - сказал Марк Ефимович тараканам, наскоро напяливая куртку и в отчаянье пытаясь разыскать запропастившиеся куда-то ключи от дома.

В конце концов ключи отыскались под диваном и Марк Ефимович смог покинуть жилище. Он вышел из холодного подъезда на чистый утренний снежок и вдохнул в себя мало освежающий морозный зимний воздух. Вокруг все еще лежали серые предрассветные сумерки, такие склизкие кисельные, что даже золотые фонарики над головой еле-еле пронизывали их своим теплым свечением.

Из циклопического проема между двумя еле подсвеченными девятиэтажками дул почти что ураганный северо-восточный ветер и из-за этого весь песочек, заботливо рассыпанный дворником по тропинкам часом раньше, сейчас поднимался в воздух и производил в нем колючий песчаный вихрь с кусочками заледеневшего снега. Кругом стояли покрытые безнадежной белой шапкой машины, а около одной из них уже даже колдовал владелец, такая же ранняя пташка, как Марк Ефимович. Он заботливо обогревал своего железного коня и счищал с него снежный панцирь специальной щеточкой, знакомой каждому мало-мальски уважающему себя и свою собственность человеку без гаража.

Но что было Марку Ефимовичу Давидову до этих проблем и что было этим проблемам до Марка Ефимовича. Ведь у него отродясь не было автомобиля, он и водить-то его не умел, он и права-то получил только для того чтобы иметь компактное удостоверение личности, которое можно в кошелек засунуть. Тем паче, что в том кошельке по любому всегда было полно места.

Жизнь - говно!, в очередной раз убедился Марик и, надвинув шапку-презервативку поглубже на глаза, побрел против восходящего воздушного потока в пространство между двумя массивными скалами позднесоветских девятиэтажек. Скалы разверзлись пред ним и Марик вступил на широкий проспект. Там все было по-другому, совершенно другим миром был этот проспект. Там было светло, куда как более шумно и неуютно, по нему мчались машины укатывая скопившийся за ночь снежный наст и ходили ранние люди, пытающиеся протоптать себе тропку в сугробах. Кое-где тропки уже были протоптаны и даже частично освобождены от ледяной корки, Марик, например точно знал, что его тропинка уже существует. Она была совсем узенькой, зажатой между безнадежно похороненным под снегом газоном и кучей каменного заледенелого снега, который перекидывали с дороги снегоуборочные машины. Снег не вывозили отсюда с самого начала зимы, его только перекидывали с одной стороны на другую и потому куча, как и девятиэтажки походила на непреступную твердыню и размер имела не менее титанический.

Но это ничего, это все мелочи, надо только было закутаться поглубже в куртку, чтобы ветер и вылетающий из под колес лед не так обжигали уши. Да и идти до остановки ему было совсем не далеко, метров двести, не больше. Обычно вся прогулка в общей сложности занимала 4 минуты, или около того, в зависимости от скорости и направления ветра, и завершалась она, как правело, прямо перед тем как на остановку, ковыляя на придорожных сугробах, прибывал старенький желтый автобус.

Сегодня он был совсем доисторическим, фирмы Икарус, впрочем время уравнивает их всех. С какого-то момента их автобусной жизни становится совершенно безразлично, что Икарус, что Man, что Mercedes все единно. Автобус был полный и внутри него было еще светлее, чем на улице, но, как это не парадоксально, еще холоднее. Это было плохо объяснимо с точки зрения физики, тем не менее Марк Ефимович каждый раз тщетно пытался разыскать обоснование этому явлению, хотя и был бесконечно далек от этой почтенной науки. Выходило так, что окружающие Марика индивидуумы являли собой поглощающие энергопотоки черные дыры. Это было тем более логично, что Марик каждый раз выходил из автобуса в состояние высосанности и упадка сил.

Но пока об этом говорить было рано. Марик только влез во чрево и сорок седьмой автобус только отчалил от остановки, так что силы еще были. Все окна в салоне были безнадежно сокрыты увесистым инеем и через них невозможно было разглядеть решительно ничего. Но Марик и не нуждался в этом, он и так знал куда он едет, он и без изображения мог представить себе эту дорогу в малейших деталях, в любое время года, в любом разрезе и ракурсе, с любого отдаления. Ведь он ехал в старый город, ехал на, мать ее, службу. Ехал точно так же, как месяц назад и как год назад и как два года... нет, два года назад он еще, слава Богу, там не работал. Не суть дела, а суть она в том, что Марик имел честь работать в министерстве благосостояния Латвийской республики, в счетном отделе. Должность, говоря честно, не самая веселая, но за то зарабатывалось прилично и практически не требовалось каких-либо напряжений душевных и умственных силенок. На работе у Марика отдыхали все мышцы организма, кроме седалищной ну и парочки фаланг пальцев, которые время от времени приходилось напрягать для ввода данных.

Вообще, это все странно. Странно, неясно и явно находится за гранью рационального понимания. Иногда в юности кажется, что лучше всего в жизни писать в бане и получать за это деньги. Ты идешь в университет, получаешь там экономическое образование и потом по блату устраиваешься в это самое министерство благосостояния и занимаешься там точно тем, о чем я говорил выше: стоишь и сцишь, даже штаны снимать не надо. И все как бы правильно, но через какое-то время начинаешь понимать, что и ты, несмотря на высокую степень интеллекта, не лишен примитивного комсомольского инстинкта деятельности. И, более того, медленно приходишь к выводу, что легко отделаться не удастся и что в жизни необходимо нечто такое, что... что приводило бы к самоактуализации, типа. И что еще хуже, понимаешь, что за долго до тебя и для тебя вся эта система потребностей придумана, работает и даже называется социальной психологией. И отсюда еще один вывод, совсем грустный, что ты такой как есть, весь на понтах, вписываешься-таки в общую среднестатистическую концепцию... И так можно продолжать до бесконечности и чем глубже, тем хуже.

Ладно, оставим эту тем, пока совсем плохо не стало. В принципе, Марик любил и умел порассуждать с собой в этом направлении, но не с утра и не в такую погоду. Зима и так была верным поводом для депрессии. У нормальных людей депрессия осенью, а у Марика зимой тоже случались огорчения. А тут еще этот сон... Уже вторую ночь подряд какая-то хрень снится. Так что незачем себя лишний раз тревожить.

И вот, что странно, сегодняшний сон был совершенно нормальным, ну мало ли, что приснится. Никаких чудовищ, никаких страшилок, никакой крови. Просто-напросто правый берег, левый берег. Оба крутые такие, неприступные и многоэтажки с машинами с той стороны. Вот и все. Откуда же такой ужас, почему, спрашивается, там было так пыльно и душно и почему, черт бы вас побрал, он не мог переплыть через эту реку. Почему через многоэтажки ни черта не было видно, от чего они так впритык стояли. И на конец, отчего это ему Марку Ефимовичу Давидову никогда не узнать, что твориться на том берегу, хоть сдохни, хоть расшибись, хоть фигурное обрезание себе сделай, все равно не узнаешь! Никогда!

Марк Ефимович причмокнул и от отчаяния ему захотелось начать сосать большой палец, но он сдержался. Пора было выходить, а на улице холодно, еще отморозится.

Там и правда было холодно и в дополнение к этому так и не рассвело. Солнце наотрез отказывалось вставать, показывая тем самым, что до Мурманска отсюда все же ближе чем до Парижа, как не крути и не выворачивайся. О том же говорил и монументальный православный кафедральный собор в питерском стиле, который еще лет пятьдесят, наверно, будут позорно именовать планетарий. Его наглые медные купола уходили куда-то в черное небытие ночного неба, возвышаясь над золотым светом фонарей и над бешено вертящимися в нем белыми кусками замерзшей влаги. Они спокойно и уверенно нависали над спешащим утренним людом и, казалось, даже вниз не глядели. Наверно не ошибусь если скажу, что они не просто так там висели, они определенно знали что-то такое, чего нам смертным познать не дано и потому имели полное право не обращать внимание ни на холод, ни на темень, ни на близость верховной власти (серый сталинский совмин глядел на них с другой стороны дороги), ни на Марка Ефимовича лично, который запрокинул голову, проходя мимо них, но так ничего и не увидел кроме метания белых пушинок.

Имеет право..., решил Марик и пошел дальше.

Министерство благосостояния находилось в большом темно-аппаратном здании, на том сломе старого города где булыжный модерн сменяется более глубокой древностью. Само же оно не относилось ни к тому, ни к другому архитектурному периоду и гордо держалось державных тридцатых. Правда, если не проходить мимо него в ночной мгле, как делали тысячи людей в этом городе, а заходить во внутря, как это делал Марк Ефимович, то изнутри оно оказывалось вполне постиндустриальным по содержанию, впрочем как и большинство его соседей.

Тут не могу удержатся и не рассказать в этой связи об одном банке, который располагался тут же неподалеку в небольшом отдельно стоящем средневековом домике трех этажей от роду. Марика парочку раз посылали туда по делам службы и эти визиты надолго и глубоко отпечатались в его подсознании неприятным следом. А все потому что в этом самом банке Марик наткнулся на совершенно булгаковское, по своей смелости и масштабам искривление внутреннего пространства.

Прямо у входа в банк клиента встречала широченная мраморная лестница на второй этаж. Марик не мог сказать точно, но на глаз получалось так, что одна эта лестница занимала никак не меньше двух этажей высоты и трех четвертей ширины внешней коробки. Дальше круче. Поднявшись по той самой лестнице в операционный зал, Марик обнаружил, что и он не как не вписывается во внешние масштабы и по идее должен был бы свисать со всех боков метров на десять-пятнадцать. Но и этим дело не ограничилось. В банке Марику необходимо было свидится с одним высокопосаженным служащим и в его поисках Давидова занесло на лифте еще на два этаже выше, где он минут пять блуждал по коридором, прежде чем нашел нужную комнату. В итоге, выйдя через служебный вход Марик обнаружил себя с торца все той же узкой трехэтажной постройки. Вот так, это я к тому, что Министерство благосостояния такими свойствами не обладало, но тоже было здорово навороченным.

Марик прошел мимо стеклянной будки с ничего не значащей охраной, пробил карточку и направился к лифту для того чтобы подняться к себе в зал на пятый этаж.

Лифт приехал, двери разъехались и Марк вошел во чрево, потом двери неуверенно захлопнулись и началось движение. На этом месте Марику обычно приходило в голову, что когда здание министерства переделывали изнутри ни кто не спросил, что приносит лично ему, Давидову Марку Ефимовичу, благосостояние. А если бы спросили, то он бы ответил, что лично ему становится благостно от стеклянных лифтов и с другой стороны очень скверно от лифтов закрытых. В них у него случались приступы клаустрофобии. Эти закрытие лифты всегда застревают и в них нужно висеть потом всю ночь. А куда здесь, извините, в туалет ходить? Стеклянные лифты - другое дело, они почти не застревают, а если даже и застрянут, то там можно биться в стекло, так чтобы тебя все видели... Вот и сегодня он тоже так подумал, но только не очень громко, потому что был, слава Богу, не один. Вообще он обычно предпочитал ходить по лестнице, хотя и там тоже были свои заморочки, например двери, которые были со стороны лестницы без ручек и могли запросто закрыться.

Но сегодня Марик что-то зарвался и уже очень об этом жалел. Жалел тем более, что знал, что окружающего его люди выйдут на третьем и ему предстоит в одиночестве продолжить путь. И они вышли и кабина, нет чтоб застрять прямо там, поехала дальше как ни в чем не бывало. Марк зажмурился и, пользуясь тем, что его, скорее всего, никто не видит, кроме камер слежения начал тихонечко молиться. Но эти минуты еще не были самыми страшными, пока лифт едет ничего дурного не могло случиться. Самыми ужасными были секунды после остановки и перед открытием дверей. В них Марика более всего мучила неизвестность, невозможность изменить что-либо. Ведь он не знал ни где он, ни что произойдет с ним через секунду, возможно через мгновение он будет свободен, а быть может останется в этой камере навсегда и ничто не в силах будет ему помочь.

И вот момент настал. Тогда Марик зажмурился еще сильнее и произнес почти вслух: Ну, пожалуйста, миленький открывайся!!!.

- Ну давай, хороший мой, открывайся.

Стоянка флаеров была уже практически пустой, все приличные люди менее творческих профессий давно уже были в городе и только Марк Ефимович до сих пор копался с внешним колпаком. Он у него все время заедал маленько и упорно не хотел подыматься самостоятельно. Иногда из-за этого случались настоящие конфузы. Как, например тот случай на Салцпилском атомном полигоне, когда произошел самопроизвольный выброс плутония. Тогда всем сотрудникам было предложено в течение трех минут эвакуироваться на личных транспортных средствах и колпак конечно же пришлось разбить, но поскольку информация была закрытой, то Ружене пришлось сказать, что по дороге он столкнулся с грузовиком.

Странно, - сказала тогда Ружена, - по статистике в Рижском районе происходит три ДТП в неделю и у меня такое впечатление, что все три происходят с тобой. Потом она гордо развернулась и пошла к себе дописывать поэтическую заметку о всесоюзном съезде хлопкоробов.

Но, откровенно говоря, подобные случаи были скорее исключением из правил, чаще Марик просто опаздывал на работу.

Чик-пшш, сказал замок и наконец-то изволил раскрыться. Ну, слава КПСС! - облегченно вздохнул Марик. - Может хоть сегодня приду в академию вовремя.

Марик уселся в жесткое пластмассовое кресло запорожского производства, перекинул через себя ремень безопасности и захлопнул ненавистный колпак. Флаер заурчал, раздвинул подкрылки и вертикально оторвался от поверхности. Вниз привычно поплыл бирюзовый Балтэзерс, серый пятачок стоянки, зеленые рощицы и опушки, а чуть дальше, уже над верхушками сосен, вниз поплыли красные черепичные крыши коттеджей, тысячи, даже десятки тысяч, уходящих в даль совершенно одинаковых коттеджей, плотным кольцом, сжимающих город. Марик остановил взлет и перевел двигатель на поступательное движение. Теперь коттеджи больше не уменьшались, вместо этого они построились в ровные шеренги и стали поступательно двигаться к городу.

На этой высоте в нормальное время было не протолкнуться, ведь тут пролегала псковская трасса, основная дорога в город, то есть теоретически она пролегала на земле, но пять лет назад после всеобщей флаеризации снизу оставили только тонкую тропинку для особо экстренных случаев. Вообще, Марк Ефимович эту трассу не любил, потому что тут не было ровным счетом ничего интересного. Одни и те же красные покатые крыши, ровнехонько построенные по меридиану на многие и многие версты вокруг. Прямо не за что глазу зацепиться. По этой самой причине Марик ее и не любил. Так что, если вдруг он не сильно опаздывал в академию, как сегодня, Марк Ефимович сворачивал с шоссе на второй развязке от дома и делал небольшой крючок над озерами, от которых летом веяло свежим ветерком и в которых можно было вдет отражение черного днища флаера.

За озерами начинался Лесной парк, единственное место в городе, где не было ни заводов, ни высотных зданий, ни ограничений на полеты. Там в парке вообще все было непривычно. Зелено, вольготно, ни одной живой души рядом, и сосны под крылышками флаера колыхались почти так же, как в лесах под Верхоянском, где Марик проходил практику, будучи студентом и где он и повстречал Ружену. Потом зеленый остров парка заканчивался и под флаер ложилась широкая серо-голубая Даугава. Тогда Марик поворачивал на юг и шел вверх по руслу, пока портовые постройки по берегам не сменялись ближе к центру горделивыми высотками и шныряющими с берега на берег скоростными трамваями.

Оставалось пролететь совсем недолго, пока на левом берегу из-за поворота не появится башенно-пирамидальный шпиль академии наук, увенчанный гранитным бюстом Ильича. Stalins birthday pie, как с черной завистью говорили иностранцы. Марик переключился на посадку и мягко спланировал на стоянку в подвале академии. То есть, честно говоря, не очень мягко. Он давно уже заметил, что в режиме посадки в реакторе флаера что-то подозрительно постукивало, да и показатель скорости реакции явно заползал в красную зону. Он в мастерской говорили, что это ерунда и нет повода волноваться. Что ж, все мы смертны.

- А куда фикус девался? - спросил Марк Ефимович с самого порога.

- Издох твой фикус, - послышалось откуда-то из глубин лаборатории, - поливать надо было чаще.

Лаборатории НИИ средней промышленности располагались на четвертом и пятом этажах высотного здания. Впрочем, какие там лаборатории. Настоящий полигон и вся работа были за городом в Салацпилсе, а здесь так себе администрация, конторские крысы, да актовый зал для приема гостей. Марк Ефимович всего этого сообщества на дух не переносил, поэтому при любом удобном случае пытался сбежать со своего номинального рабочего место на пятом этаже с видом на реку. Пытался сбежать за город, где день и ночь кипела работа, настоящая работа, полная страсти и пышущая силой человеческого разума. Справедливости ради, надо сказать, что абсолютное большинство сидящих в этой комнате были о ней ровно того же мнения, что и Марик, но все терпели, потому что для общего дела важна была и такая деятельность.

- Все мы смертны, - повторил Марик.

- Если бы кто-то меньше мотался по окрестным болотам и сидел бы, как все честные люди над теорией, то возможно твой фикус стал бы исключением.

- Да ладно тебе, Сереж, чья бы корова мычала про болота. Самому только повод дай, тебя и след простыл. А где Сережа? Вроде три минуты назад здесь сидел. А Сережа в Салацпилсе, ускоритель гоняет.

- Ладно, уговорил мычать больше не буду, буду жевать.

- И правильно сделаешь. Я, кстати вчера вечером говорил с Петровским по поводу этой твоей задумки с антипротонами.

- Ну, ну и что он сказал?

- Ничего, ему понравилось. Он говорит, что фонды в тресте под это выбить не проблема, главное, идея свежая. Если тебе действительно удастся продержать их дольше пяти сотых секунды, то это будет даже не сенсация, это станет переворотом во всей земной науке.

В ответ Сережа улыбнулся и погладил левой рукой францизкую бородку.

- Чего хихикаешь?

- Да вот, представляю в каком бешенстве будет Джонсон когда мы опубликуем эту работенку в World Physics Review, ведь он уже третий год над этим бьется.

- Ладно, подожди пожинать недоваренный лавровый лист. Научно-техническая революция - наша каждодневная работа, Сережа, и потом...

Но договорить Марик не успел, потому что в эту минуту с небес раздалось шипение и из динамиков на потолке полилась фраза Товарищ Давыдов, срочно зайдите ко мне в кабинет, к счастью это был еще не конец света, а всего лишь Марика непосредственный начальник Гробовский Сергей Владиленович. Личность совершенно легендарная и чрезвычайно историческая. Когда-то работал под началом самого Курчатова, участвовал в создание первой советской ядерной и водородной бомбы. Легенды про него ходили одна другой былиннее и краше. Одна из них, например, гласила, что во время наземных испытаний в Кизылкумах Сергей Владиленович сразу после взрыва лично сам отправился в зону поражения собирать информацию с датчиков и дескать это еще цветочки. Говорят, вроде, что когда испытывали первый портативный ядерный реактор, вроде тех, что стоят сейчас во флаерах, что-то пошло не так и, дескать, чуть не началась неуправляемая цепная реакция. Так Гробовский приказал всем эвакуироваться и герметизировать полигон, а сам остался внутри и смог сам вручную заглушить реактор и спасти изобретение. И вот за все эти подвиги, этого заслуженного человека посадили на старости лет в стеклянную клетку в конце зала на неблагодарную должность начальника группы великовозрастных балбесов на вроде Марка Давыдова.

- Скажите, Марк Ефимович, на вас что, общие правела дисциплины не распространяются? - спросил Гробовский, пытаясь унять тик лицевого нерва с левой стороны. - Не пора ли вам починить ваш внешний колпак? А то ваши ежедневные опоздания уже переходят всяческие границы допустимого.

Марк начал было что-то мычать.

- Подождите, я еще не закончил. Хотелось бы знать как продвигается работа над докладом для ежегодной пражской конференции. Ведь от этого доклада зависит лицо всего нашего института. Это вы понимаете...

- М-м-м...

- Не перебивайте меня, молодой человек. Вы читали последнюю редакцию Кодекса строителей коммунизма?

- Так точно, я читал их все, - уверено выпалил Марик.

- Ну в таком случае, идите и работайте.

- С удовольствием, - задорно ответил Давыдов. - Так я пошел?

- Нет подождите, - сказал Сергей Владиленович, выкатываясь из-за стола в своем инвалидном кресле, - мне только что звонили из Салацпилса. Они там на ускорителе никак без вас не могут. Просили срочно прислать, как только вы освободитесь. Я же не мог им сказать, что у вас внешний колпак заедает. Так что мигом дуйте к ним, пока там все не разлетелось, - говоря последнюю фразу Гробовский еле сдерживал улыбку с правой, незатронутой тиком, стороны.

- Слушаюсь, Сергей Владиленович, сию минуту с удовольствием будет исполнено, - с удовольствием прокричал Марик и след его простыл.

- Беги, беги, - мечтательно пропел ему во след Гробовский, - показал бы я вам, молодым, что такое настоящий бег, если бы не эта чертова гипертония...

С удовольствием бы здесь кого-нибудь придушил..., подумал Марк пробираясь по залу к своему рабочему месту. Он шел по узкому коридорчику, а вокруг него восседали в чинном спокойствие в своих прозрачных загородках сотрудники и сослуживцы, честные труженики отдела исследований. На Давидова они, как всегда, не смотрели, потому как были сильно увлечены своими рабочими обязанностями. Кто-то гонял в Doom по сети, кто-то строил пирамидки во внеочередной версии Moscow Tetris, а особо интеллектуальные личности оттачивали ум и стратегическое мышление в Tim и Simcity. Ну, правда, были и такие которые действительно над чем-то там работали, но их Марик совсем не замечал. Потому, что, как я говорил, идя по проходу, он разбрасывал вокруг себя взгляды такой степени презрительности, что все положительное вокруг в их лучах чахло и погибало.

Говоря откровенно, его неприязнь к сослуживцам была труднообъяснима с рациональной точки зрения. Это была скрытая неприязнь, с первого взгляда. Это было то странное затравленное чувство, которое не любит даже собственный владелец. Судьба такого рода чувств обычно незавидна, не имея подпитки изнутри и не замечаемое снаружи оно обычно загибается, рано или поздно. Правда, из всех правил бывают исключения, мариковы неприязнь и призрение жили уже второй год и ничего живы, здоровы и хорошо упитаны.

Давидов и сам не понимал иногда от чего это он так на них взъелся. В сущности, ведь он даже не знал людей под одной крышей с которым работал. Его связь с теми немногими, с кем он контактировал, ограничивалась уровнем здрасти - до свидания, даже без стадии как дела?, с основной же массой сослуживцев не было и этого. Как-то не удосужился он за почти два года службы узнать окружающих его людей чуть получше. Ведь, в сущности он не так уж от них отличался. Он так же сидел тут с тупой мордой и играл в Tetris. Плохо, между прочим, играл. Сколько он тут ни сидел выше десятого уровня ему подняться так и не удалось. И это было позорухой, конечно, потому что Серега, в соседней клетке один раз прошел до семнадцатого, там на заднем плане нарисован Кремль. Правда, потом ему пришлось взять больничный на неделю для восстановления внутренних рабочих ресурсов.

- Доброе утречко, Марик, - а вот, кстати, и он, легок на помине. - Как успехи?

- Да, никак, замотался, совсем. Вчера вечером застрял на девятом, там где слоны...

- А, ну давай, давай. Дерзай, - покровительски заключил Сергей, поворачиваясь обратно к компьютеру.

КОзел в каске!, подумал про себя Марик и направился в свою стеклянную клетку.

В клетке было хорошо, заметно лучше, чем снаружи, можно было спокойно положить ноги в грязных ботинках на совершенно пустой и не загруженный никакой полезной деятельностью стол. Можно было раскрыть последний номер, специально доставленного в его скромный закуточек официального органа министерства - Благосостояние Республики и мечтательно уставиться в потолок, представляя себя где-то в далеком далеке на берегу лазурной лагуны в том самом оффшорном государстве, где находится его оффшорный банк с еще более оффшорными деньгами. Или можно было представить себе еще одну красивую картину, ее Марик любил даже больше. Вот он стоит на вершине какой-нибудь скалы, это может быть, например, пик Мак-Кинлли или на худой конец просто Джемалунгма. И вот, значит ураганный ветер дует ему в спину, мерзлые осадки стучат по нему, ноги по колено провалились в снег, а ему совершенно пофиг и он выше всех вокруг, выше только космонавты, но они не в счет. И тогда Марик снимает штаны и начинает долго и со смаком мочиться вниз. Мочится он долго, как я уже сказал, и за это время мысленно поливает всю долину, весь этот тонущий в грунтовых водах город, все это министерство и конкретно эту его стеклянную клетку с компьютером.

Надо бы, кстати, его включить для приличия..., подумал Марик, продолжая мысль о Джемалунгме.

Тугая кнопка пуска недовольно крякнула и на черном дисплее начали появляться надписи, составленные из, в целом, знакомых латинских букв, но сорганизованные в каком-то убогом порядке. Это беготня обычно занимала некоторый промежуток времени, а если компьютер каждые три минуты включать и выключать, то этот самый промежуток можно было размазать аж до обеда. В любом случае, можно было выкроить минутку, что бы погрузиться в Благосостояние Республики и выяснить откуда оно произрастает.

Оказалось, что Благосостояние таки растет, причем делает это неуклонно и непрерывно настолько, что у некоторых аналитиков дух захватывает, им становиться страшно, потом дурно и они отказываются говорить на эту тему. Семунтально с благосостоянием произрастали так же растущие потребности, надежды и чаянья. Правда, газета тут же оговаривалась, что на счет последних волноваться нечего в силу того, что прирост населения все равно отрицательный, а значит осталось потерпеть еще лет сто пятьдесят и проблема рассосется сама собой.

На сегодня это были все хорошие новости, можно было смело переходить к тетрису. Он как всегда не шел. Все было как всегда. Марик находил в синеньком Volkov Commander соответствующую надпись, запускал программу, потом вдыхал, выдыхал и приступал к раскладу. Первые восемь этапов ничего из себя не представляли, в сущности, их смог бы пройти даже ребенок, даже сам Давидов проходил их не встречая видимого сопротивления. На заднем плане спокойно менялись виды Столици-Нашей-Родины-Москвы. Сначала Никулинский цирк на Цветном бульваре, потом фонтан Дружбы народов, потом Тверская потом еще какой-то урбанистический пейзаж, пространственной привязки которого Давидов не знал ввиду слабой ознакомлености со столицей. Ну и так далее пока на заднем плане не появлялись слоники в вольерах, по всей вероятности, обитатели московского зоопарка, хотя может и не совсем. Как бы то ни было, в этот момент все обрывалось, фигуры переставали его слушаться, они валились как хотели и куда хотели, не соблюдая ни порядка, ни логики, ни элементарных команд оператора.

Поначалу Марик думал, что это сбой в его компьютере, потом предположил, что все дело в слонах и даже припомнил, что когда ему было года примерно четыре мама с папой повели его в зоопарк и, что там он действительно видел слоников, но ни чем занимались слоники, ни как они выглядели Марк вспомнить не мог, а потому в голову лезли разные глупости, которые игре никак не способствовали. Правда и от этой версии со временем пришлось отказаться, так как выяснилось, что впервые Марик пошел в зоопарк только в возрасте десяти лет и то сам, без билета и через дырку в заборе, а те воспоминания, которые он поначалу принял за свои, оказались, на поверку, индуцированы рассказами одного недоноска по имени Гена с которым Марик прибывал как-то в одном лагере. Пионерском лагере, конечно же.

В общем, если вкратце, то со временем Марику пришлось признать свою ущербность еще по одному показателю. Что, в конце концов, не так уж страшно, одним больше, одним меньше... Какая, хрен, разница!

- Надоело! - крикнул Давидов, когда макушку последнего слона засыпало грудой кривых металлоконструкций.

- Чего, опять слил? - поинтересовался Сергей из соседнего загона.

Марик не ответил.

- Значит слил... - мудро заключил Сергей после паузы. - Ну так и займись созидательной деятельностью.

- Какой, интересно, тут можно заняться созидательной деятельностью?

- Понятия не имею. Сходи в кино, съешь мороженое...

- Какое мороженое, Сереж, февраль месяц на дворе!

- Ну, не знаю, твое дело, можешь тут сидеть, я тебе не нянька.

Да я уж понял.... - сумрачно помыслил Марик. - Хорошо, сейчас напишу письмишко и буду выбираться отсюда...

Как бы получше отсюда выбраться, не привлекая внимания?.. - подумал Марк Давыдов выходя из кабинета Сергея Владиленовича.

Сложность состояла в том, что по старинной институтской традиции, каждый мало-мальски уважающий себя ученый, если узнавал, что кого-то посылают на полигон, считал своим долгом увязаться за ним под любым благовидным и не благовидным предлогом. Давыдов и сам не прочь был при случае поймать такой вот поезд или в спокойные дни любил поиграть в Персея и вызволить пару человек из лабиринта. Но сегодня день, кажется, был не самый спокойный. Ускоритель на его участке опять борохлил, а значит сегодня в Салацпилсе лишним людям было делать нечего, неровен час произойдет выброс.

Ничего сильно умного Марк не придумал, он вообще ничего не придумал. Как художник, он мог бы поставить себе за такой уход не больше двойки. Он просто покинул стеклянную клетку и пользуясь тем, что на него никто не смотрит, проскользнул в коридор. Дальнейшее было делом техники: десять секунд до лифта, двадцать секунд на ожидание, еще столько же на спуск. Через минуту он уже был возле флаера. Еще пару минут пришлось спустить на борьбу с колпаком. Потом Марк уселся в кресло, все рычаги на себя, трехкратные перегрузки вжимают его в обивку и пирамида академии стрелой улетает вниз под днище флаера. Здесь на запрещенной высоте тихо, пусто и холодно, только легкие перьевые облака время от времени разрезают синеву. Теперь путь открыт, до Салацпилса восемь минут лета. Ну девять с половиной, по максимуму, если конечно все будет без осложнений.

Поскольку флаер все равно летел на автопилоте, то можно было даже подумать какие именно могут быть осложнения. Ну например, сейчас могла начаться неконтролируемая цепная реакция в двигателе. Он давно уже к этому склоняется Тогда, разумеется, ни в какой Салацпилс ехать уже не надо, потому что все что могло произойти уже произойдет, уровень радиации и тарарам прямо в центре города будет такой, что все наши, кто выживет, через пять минут будут здесь и про всякие там мелкие неприятности резко забудут. Марик и сам один раз участвовал в подобного рода вылетах, тогда, слава Аллаху, долбануло в трехстах километрах от города и можно сказать, что почти никто ничего не заметил. Ребята из медицинского центра облазили все окрестные кусты в надежде найти хоть какую-нибудь загагуленку, но не нашли, само собой, даже зубного протеза. И пассажиры, и флаер дисасоцировались.

Другой, менее драматичный сценарий развития событий. К примеру, скажем, что герметичный колпак один раз уже заклинит с концами и изнутри и снаружи. Тогда Марик просто бы задохнулся и никто бы не пострадал. Есть еще один вариант. Это будет пострашнее смерти от удушья. Скажем, лечу я, лечу и тут снизу, как чертик из коробочки выныривает... О, нет! Ну вот и они, легки на помине.

- Госавиоинспекция,- раздалось из маленького радиоприемника над головой у Марка, который обычно включался раз в час и передавал последние новости. - Пожалуйста, замедлите ход и следуйте за мной!

За стеклом внешнего колпака показался милицейский флаер с красно-синими мигалками. Флаер повисел с минуту перед носом у Давыдова, потом накренился и резко начал снижение. Марк раздосадовано дернул рычаг от себя и нырнул вслед за милицейской машиной. Флаеры врезались в тоненькую вуаль перьевых облачков и разметав ее в прах начали почти вертикально и почти камнем падать на землю. Потоки воздуха засвистели вокруг, поверхность стала стремительно приближаться, приобретать очертания и вот уже навстречу Марку прямо из-под милицейского хвоста полетела река и пересеченная узенькими тропинками зелень румбульского леса. Перед самым входом в зону разрешенных полетов Марк не выдержал и крутанул штопор для создания пущего впечатления погони, за что был моментом награжден яркой вспышкой синих и красных огней на борту неприятеля и очередной порцией металлического голоса над головой.

Движение в разрешенной зоне в этот час было не особо активное, поэтому для милиционера не составило особого труда преодолеть ее, а вот Марик со своим везением умудрился чуть не столкнуться на почти пустой дороге с каким-то грузовиком, который, ясное дело, ехал по своим делам и совсем не ожидал, что Давыдов свалится на него, словно метеорит на динозавра. Впрочем, очень скоро все закончилось. Показатель высоты показал ноль и оба флаера благополучно приземлились на небольшой лужайке.

- Лейтенант Звягин, ГАИ, - произнесла козыряющая фигура с внешне стороны, - ваши документы, пожалуйста.

Вот глупость-то, - подумал Марик, - неудобно будет если он сейчас не откроется, человек обо мне черти что подумает. Но колпак, наверно испугавшись властей, открылся всего с третьего раза и Марк смог радостно протянуть лейтенанту, свою техническую книжку.

- Вот, пожалуйста.

- Ага, хорошо, хорошо... - пробормотал тов. Звягин, перелистывая техпаспорт. - Значит ученый, микробиолог.

- Так точно, - кивнул Давыдов, - микробиолог... Товарищ лейтенант, вы войдите в положение...

- Понятно, - протянул тов. Звягин, - вы знаете, что вы превысили допустимый порог высоты на три тысячи метров? Мне придется направить уведомление по месту работы.

- Я знаю, но товарищ милиционер, мне на завод...

- А если бы там самолет на посадку шел, что тогда? Представляете, что могло бы произойти?

- ...Но товарищ милиционер, мне на завод надо. Я в Огре лечу, у меня там биомасса из под контроля вышла, меня из академии наук с заседания вытащили... Это же три года работы, если оно прорвется, понимаете, то это все, коту под хвост...

На это лейтенант Звягин промолчал, а потом усмехнулся в пышные усы:

- Ох уж мне эти научные штучки... - потом еще помолчал и добавил. - Напридумают себе...

- Пустите меня, товарищ лейтенант. Там ведь две тысячи человек... Если что-нибудь случиться, это же почище любого самолета будет. Отпустите меня, товарищ лейтенант, а потом хоть под трибунал отдавайте.

Звягин задумчиво помолчал, потому что задумался и Давыдов тоже помолчал, потому что было противно.

- Ладно, - лейтенант перестал листать техпаспорт, - летите и впредь не нарушайте.

- Спасибо, - почти прокричал Марк, выхватил из рук лейтенанта техпаспорт, захлопнул дверь и мгновенно спиралью взмыл в синее небо.

На высоте две тысячи Давыдов наконец-то смог оторвать руки от штурвала и тут же ощупал свои уши. Так и есть, они горели, горели ясным красновато-розоватым пламенем. Марик был уверен, что и лейтенант Звягин успел заметить это рдение, да что там Звягин, любая мало-мальски цивилизованная птица в небе видела это и призирала Марка Давыдова.

Опять ему приходилось врать, снова и снова. Врать приходилось всем: милиционерам, дворникам, продавщицам, проводникам и стюардессам, знакомым и незнакомым людям, первое время приходилось врать даже Ружене. Эта постоянная ложь была единственным в его работе, что Марк ни как не мог терпеть. Лгать он ненавидел и не умел, уши и глаза всегда выдавали его с потрохами. Временами ему казалось, что подобные стычки с элементами без доступа, как их называли внутренние циркуляры, способны перекрыть все хорошее, что было в его работе. В эти мгновения Давыдов малодушно подумывал о том что б бросить все к чертям и пойти преподавать в Баумана, где он заканчивал аспирантуру. Но... потом пыл проходил и он понимал, что без живой ядерной физики он жить все равно никогда не сможет и всю жизнь он будет, как сейчас, бегать при первой же возможности на полигоны.

Лжи во благо, конечно же не существовало и существовать не могло. Марк это знал. Как знал эту элементарную истину любой советский школьник. Вот только, наверно, совсем безо лжи пока еще тоже нельзя было обойтись. Не везде еще было уничтожено рабство и угнетение. Где-то далеко за океаном еще жили враги, ненавидящие все живое с упорством достойным лучшего применения, а значит были еще варвары, которые могли применить величайшее счастье человечества ему же во вред, а значит Марк Ефимович Давыдов, добрейший и рассудительниший человек все еще был потенциально опасен. Парадокс конечно, но с ним НАДО было мириться.

Как они не поймут?.., успел подумать Давыдов, когда посадочный маяк в Салацпилсе опознал его флаер и потащил вниз.

- Ну что тут у вас стряслось? - выдохнул Марик из дверей аппаратной, на лету пытаясь попасть в правый рукав белого халата.

Лохматый молодой человек, переменяющийся с ноги на ногу за спиной у операторов заслышав Марка оторвал взгляд от контрольных лампочек и резко развернул свои роговые очки в его сторону. А развернув, резко замахал на него руками и закричал:

- Отбой, Марк Ефимович, отбой. Уже все в норме...

Давыдов наконец остановился и сумел поймать рукав халата.

- Что, опять? - спросил Марик, выпуская первый парок разочарования.

Очкастый человек остановился и пожал плечами, выражая свою беззащитность перед фактом. В ответ Марк окончательно выпустил пар из котлов и бег остановился.

- Да, что за бред такой!? Яш, ты что-нибудь можешь понять?

Очкастый Яша смог только нервно подергать жиденькими черными усиками.

- Не знаю, Марк Ефимович, третий раз одно и то же. ЭВМ объявляет тревогу, персонал эвакуируем, вас из академии выцарапываем, Валдис переходит на ручное управление и бац, все в порядке. Оказывается просто аварийная система ошиблась и дала ложную тревогу. Неудобно даже.

- Да уж... - подтвердил потухший Марик.

- Мы вам звонили в академию, но нам там сказали, что вы уже вылетели. Вы, кстати, что так долго?

- Обычные неприятности.

- Ясно. Что ж, простите, если сможете.

- Плетью бы эту сволочь, - пробормотал Марик, - только честных людей пугает...

Он подошел к одному из техников операторов, которые все это время неподвижно сидели мордой в пульт.

- Ну, что, Володя, ты что обо всем этом думаешь?

- А шут его поймет, Марк Ефимович. Мы с Валдисом в прошлый раз всю эту чертову машину перебрали, кажную лампу проверили, кажный винтик, целых два этажа исползали. Я сам всю ночь сидел, коды на перфокартах проверял, думали в цифрах какая-нибудь ошибка вышла - ничего! Прямо не знаю, хоть на лом ее разбирай.

- Может и разберем... - сказал Марк задумчиво потирая подбородок.

- Ну это вам начальству решать, наше дело маленькое, знай жми на кнопки.

- М-м да. А сам он где? -спросил Давыдов, вновь обращаясь к Яше.

- Валдис, что ли? - сызнова засуетился Яша. - Так он на телефоне висит, звонит в Министерство. ЧП ведь было, значит по протоколу следует доложить, что происходит и какие меры приняты. Вот, теперь он отдувается, рассказывает им там в Москве те же глупости, что и я вам...

- Эх, Яша, Яша, - громко со вздохом сказал Давыдов, - а ведь подобный случай уже описан в анналах, и закончился он, заметь, плачевно.

- Да, действительно? - Яша поправил очки, - И что за случай, расскажите?

Будучи человеком страдающим от комплекса интеллектуальной неполноценности, Яша всегда очень живо реагировал на исторические параллели. Марку это нравилось.

- Один мальчик постоянно кричал волк и в итоге его сожрали. Тогда, помнится, народ выдержал всего два раза, будем надеется, что сейчас люди стали крепче. В общем, никому не расслабляться! Я пошел перепроверять расчеты. Если появится Валдис, срочно шли его ко мне. Мы пойдем с ним на экскурсию по чреву этой электронно-выматывательной машины. Может, поймаем кого-нибудь, зажарим... В общем, я в кабинете.

Марк оставил озадаченных техников и пустился в недалекий путь в свой выездной кабинет. Кабинет был аскетичен, даже очень. Кромке портретов Ленина и Эйнштейна на соседних стенках там находился письменный стол и такой же стул. Этот самый стол и внутри и снаружи был под завязку наполнен бумагами и картами с расчетами, но говоря откровенно, это было не все. А если говорить про Давыдова лично, то для него все эти числа стали не только не единственным, но и не самым интересным содержанием этого стола. С некоторых пор Марк понял, что если запустить руку под столешницу и достать оттуда небольшую папку с кипой листочков, в них можно обнаружить веши еще менее понятные, чем давешние сбои.

Так он и сделал. Войдя, закрыл дверь, включил звуковую защиту, достал бумаги и разложил их на столе поверх перфоленты. Давыдов бросил взгляд на портреты патриархов. Те, как и прежде, мило друг другу улыбались - Альберт показывал язык, а Владимир хитро прищуривал свои солнечные глаза. Марк кивнул им и прочитал написанное им позавчера.

Позавчера была та же история, - подумал Марик, - все утро валил снег, метель мела, а к полудню солнце птички, весна, едрить их коромыслом!

- Кого это их? - спросил Марка незнакомый голос.

- Знал бы я кого, давно бы воплотил свои угрозы в действительность, - ответил Марк незнакомому голосу и пошел дальше.

Не далее как час тому обратно Марик пришел наконец к неутешительному выводу, что письма ему писать некому, а если даже и есть кому, то не очень-то и хочется. Оба потенциальных респондента были его бывшими одноклассниками и оба располагались в Штатах. Один из них был глубоким дружелюбным козлом, к которому Марк никогда не испытывал каких-либо положительных флюидов, скорее даже наоборот, скорее даже там вообще флюидов не было. Чтобы понять эти взаимоотношения можно взять хотя бы такой пример:

Когда Марик был еще молодым человеком и увлекался глобальными проблемами, он послал письмо в ЮНЕСКО в котором предлагал во имя сохранения мировых ресурсов составить всемирный список людей подлежащих отстрелу в чрезвычайных положениях. Он сам составил пример такого списка в котором на первом месте, конечно же, красовалась фамилия того самого американца. Говорят, такая неприязнь притягивает людей, отсюда и возникшая переписка.

Респондент numero due был и вовсе респноденткой, которая была бывшей подругой Давидова. Прелестная девушка. Марик стал с ней встречаться только когда точно узнал, что через два месяца она навсегда сматывает в США. После чего и возникла переписка. Примерно полтора года назад она написала ему, что очень хочет приехать и еще раз увидеться с ним, посмотреть на их отношения более зрело, так сказать. Это письмо в свое время и подвигло Марка на мысль пойти на службу в министерство. Он подумал тогда, что будет много и долго работать, не будет спать, есть и заниматься другими глупостями, заработает много-много денег и бросит их все к ее ногам, только чтобы она носу больше не казала на эту сторону Атлантики. Это вот респондент номер два.

Не густо..., подумал Марик и твердо решил перейти к созидательной деятельности. И впрямь, не густо, - подтвердил незнакомый голос, - шел бы ты отсюда подальше. И пойду!, согласился Марик. После этого он четыре раза включил и выключил свой рабочий компьютер и, не сообщая никому ни слова, вышел на улицу, светлую, запорошенную ровненьким беленьким снежком.

Давыдову в лицо дунул легусенький ветерок и его ноздри уловили еле заметные молекулы неумолимо наступающей перемены времен. Видимо, в том месте, откуда был ветер, перемена уже произошла. В парке напротив под прямыми лучами желтого солнца на ветке оттаяла случайная птичка и тут же сообщила об этом всему миру. Она обалдело чирикнула и сорвалась с дерева в синие небеса.

Позавчера была та же история, - подумал Марик, - все утро валил снег, метель мела, а к полудню солнце птички, весна, едрить их коромыслом!. Он подумал это и тут же ощутил нечто вроде приступа дежа-вю. Но на дежа-вю он внимания не обратил, ему стало интересно узнать откуда вдруг вылез этот Wind of Change и что все это может значить. Он снова подставил ему морду и зашагал ветру навстречу, поминутно внюхиваясь, чтобы, не дай Бог, не потерять направление.

Так он шел довольно долго, во всяком случае полчаса точно. Мимо него мелькал солнечными переливами белый утренний город, подстилая под ноги Марка то булыжник, то асфальт, то снег, то песочную слякоть, то улицы, то парковые аллеи. А Давидов шагал себе и шагал, совершенно не обращая внимания на перемену пейзажей, ветер так заворожил его, подействовал на его изголодавшийся по кислороду мозг, как такой сильнодействующий наркотик, что порой ему казалось, что он уже не идет, а летит низко над землей, повиснув носом на крючке. Не знаю даже сколько он бы еще так проходил в лунатической коме. С ним не раз уже бывало такое, он бродил без видимой цели и признаков мозговой активности по городу, пока голод не возвращал его в реальность, но на этот раз все разрешилось быстро. Кома Марка была грубо и неожиданно прервана.

- Сержант Краулис, дорожная полиция, - сказал другой незнакомый голос прямо над ухом и какая-то незнакомая рука впилась ему в плечо, - ваши документы, пожалуйста.

Вот зачем хорошему человеку могут пригодиться водительские права, - подумал Марик, доставая кошелек. - Интересно, кого я успел замочить за это время? Надеюсь, кого-нибудь стоящего.

Права исчезли из поля зрения Марка и отправились куда-то в мужественной полицейской руке.

- Понятно...- протянул Краулис. - Как у вас со зрением, господин Давидов? Вы что же, не видели, что переходите улицу на красный?

Марик продолжал смотреть в ту сторону куда убежал от него ветер и с сожалением думал, что по второму разу он его ни за что не поймает. Полицейский тоже был расстроен таким поведением подопечного. Длительный опыт работы с людьми подсказывал ему, что деньги здесь не живут.

- Простите меня, господин сержант, - наконец протянул Марик, - горе у меня.

Ну, сейчас начнется нытье..., - подумал Краулис и оказался прав.

- Братишка мой... - продолжал Марк не меняя точки зрения, - младшенький, - Марик глубоко вздохнул. - Умер он, господин, полицейский. Сегодня умер, прямо у меня на руках, от педикулеза. Страшный педикулез был. Все тело в язвах, ну вы знаете как это бывает.

Сержант никогда ничего не слышал о педикулезных язвах, но, тем не мение, беззвучно кивнул в знак согласия.

- Санька так мучился... Никому такого не пожелаешь. Два дня его колотило, ничего не пил, не ел, температура сорок три. Плакал все время так жалостливо, на руки просился. Он в бреду такое нес, господин полицейский, такие вещи кричал... Сестренка моя Олечка аж из дому убежала, потому как слушать этого не могла, а матушка, та все в туалете закроется и там головой в стену, так тук-тук, тук-тук...

- Вы к врачам-то обращались? - неожиданно для самого себя спросил полицейский и тут же крепко пожалел об этом.

- Как же не обращались, товарищ сержант. Да я сам по всему городу бегал. Каких только светил не приглашали, все как один голдштейны да пеперштейны, кровопийцы хреновы, без копейки семью оставили, а Саньку... Да что они могут, если уж Господь так распорядился! Помню, он затих вчера, глазки закрыл, ну мы тогда грешным делом подумали, что отмучился Сашенька. Я к нему подошел, лоб потрогал, а он как глаза откроет, как за руку меня ухватит и говорит, а голос у него как бы уже и не человеческий: Не закапывай меня, Маричик, не закапывай, пожалуйста!. И такая мольба в глазах, они у меня до сих пор из головы не выходят...

Последующий диалог будет, без сомнения, являться ничем иным, как бесполезной утратой невосполнимого запаса рабочего времени, - решил сержант Краулис. - А время, как известно - это деньги. Скажем себе, что он был хитер и изворотлив.

- Хорошо, - добавил он вслух, - будем считать, что ты дальтоник и ничего не заметил. Свободен.

Тогда полицейский вернул ему права чеканно развернулся на месте и пошагал искать кого пожирнее.

Вот сволочь, мент, - подумал Марик, когда страж удалился, - ну куда я теперь пойду? Едрить его коромыслом.

Словосочетание едрить коромыслом Давыдов произносил не так давно, это заставило его придать фразе реальный смысл. Марк живо себе представил сцену едрежа полицейского коромыслом. На картине сержант стоял полунагнувшись не вдалеке от какой-то деревенской постройки, на нем была синяя полицейская форма, аккуратно задернутая до копчика. Там же в районе ануса в сержанта было вставлено гнутое расписное коромысло, придерживаемое со второго конца парнем и девушкой, более всего походившими на палехскую игрушку. Где-то за деревенской постройкой затренькала балалайка и полился веселый частушечный перезвон. Тогда парень и девушка откаблучили чего-то разудалое и с возгласом У-у-ух! вставили Краулису коромысло в задний проход на N-ое количество сантиметров. Полицейский вскрикнул и обернул свой недоуменный лик к Марику.

Вот так-то лучше, - подумал про себя Давидов и злорадно улыбнулся.

И все-таки, чего же теперь сделать? Цель утеряна, стремиться решительно некуда и реальность враждебна ко мне как никогда!... Функционального продолжения эта мысль не имела, поэтому пришлось возвращаться в ту самую реальность. Все равно больше возвращаться было некуда. Марк решил, что раз уж это так неизбежно, то делать это надо постепенно, без особой паники. Его взгляд очень медленно, как бы боясь порваться, отклеился от носков и раздувшись стал достаточно круглым для того чтобы заметить, что его любимый ветер совсем даже не мент в каске прогнал, а сдуло его довольно противной и колючей метелью, навроде той, что крутила с утра снежинки вокруг фонарных столбов. Потом Марик взглянул еще круглее и выяснилось, что он находится на довольно открытом, для такой мерзкой погоды, пространстве. Сзади оказался Верманский парк, справа висело отталкивающее все живое здание Национальной библиотеки, а спереди лежала дорога в сторону центрального вокзала, где Марк Ефимович, продолжи он свой путь, без сомнения попал бы на железнодорожную насыпь и был бы насмерть раздавлен, скажем, аглонским экспрессом... Это было бы зрелищно.

Теперь два слова о Национальной библиотеке. К ней, болезной, у Давидова были свои счеты, глубокие и кровавые. Наверно это было не очень разумно с его стороны, наверно с тех пор можно было бы все забыть и понять... И тем не менее, все случилось три года назад, когда Марик готовил реферат по экономической истории. Тогда он еще спокойно и без отвращения мог открывать эти массивные дубовые двери, дотрагиваться до мраморных колонн, сидеть на этих скрипучих стульях и рыться в пыльных каталогах. Время было безоблачно и романтично, как Асоль на пристани. И вот по ходу процесса Марику в руки попал неприметное с виду периодическое издание под гордым названием The Middle West Journal of Historical Cognition in Econometrics, издаваемое, соответственно, гильдией независимых исследователей Среднего запада. Среди прочей прелести Марк нашел там статью одного лейбориста, который на чем свет стоит крыл, можно сказать, папу всего трудового законодательства на пару с Тред-юнионами - Роберта Оувена.

Перво-наперво, - писал лейборист, - Оувен открыл при своих фабриках дома терпимости, где рабочие терпели всякое надругательство и содомию.

Но на этом Оувен не успокоился, в последствии он написал несколько научных трудов, которые позволили сделать издевательство перманентным, по средствам введения их в обязательную программу курса Organization Behavior на кафедрах психологии, социологии и менеджмента...

Марик очень любил папу, а еще больше он любил трудовое законодательство, поэтому его тонко организованная душа не выдержала осквернения святынь и с тех пор от библиотеки держалась на брезгливой дистанции.

Выхода не было никакого, пришлось раздувать взгляд до крайней невозможности, так что глаза чуть не попрыгали из орбит. Процедура была конечно болезненной, но, к счастью, не бесполезной. Оказалось, что на обратной стороне улицы за снежным туманом существовал книжный магазин, о котором, в силу специфики бизнеса, должно было быть тепло, сухо и там должно сидеть интеллигентное милое общество.

- Наше мудрое социалистическое общество, как мне помнится, изобрело вычислительную технику, таких вот здоровенных размеров, как раз для того что бы Homo Erectusы не сидели в позе грифа на насесте и не занимались дурными мелочными расчетами...

Валдис, как ему и полагалось, появился неожиданно без объявления войны и предварительных ультиматумов, при этом сразу же оказавшись на самой середине комнаты, аккурат в той точке, где встречались взгляды Ильича и Эйнштейна.

- ...А вместо этого что же получается, - продолжал Валдис, игнорируя все три уставленных в него взгляда, - последние шесть месяцев я только и делаю, что по сантиметру перебираю перфоленты, находясь именно в вышеуказанной позе! И, как я погляжу, мое августейшее начальство не далеко от меня ушло.

- Слышь ты, Homo Habiles, а мама тебя в детстве стучаться не учила? - ответил наконец Марик, судорожно пытаясь прикрыть папку наносным материалом со столешницы.

- А я стучался... - как ни в чем не бывало ответил Валдис, - только у тебя как всегда звуковая защита и ты ни черта не слышишь. А что, я тебя с чего-то важного сбил?

Так как вразумительного ответа не было, Марик просто махнул рукой и беззвучно сказал слово Ай!.

- Ну извини, - продолжил Валдис, опускаясь на стол, - у нас же ЧП все-таки. Слышал бы ты какую выволочки мне сейчас устроили по БВИ. Все министерство средней промышленности метает вокруг себя ужаснейшие громы, начиная от туда, - Валдис ткнул пальцем в потолок, - и заканчивая стариком Гробовским, который метает молнии. Это случается с ним всякий раз, когда он волнуется, с того самого случая в казахской степи, когда электрическая опора...

- Ладно, хватит над стариком издеваться. Если бы не он тогда... если бы он тогда не отрубил ток, закоротило бы весь командный пункт и уж тогда бы точно все Министерство молнии кидало. Лучше, объясни нормально что в Москве сказали.

- Прав, каюсь, можешь списать все на ЧП. А в Москве, что они могли сказать. Говорят, мол, никаких антипротонов, пока неполадку не устраните, говорят, надо тщательно проверит все эксперименты за последние три месяца, может это от них побочный эффект, короче, они сами ничего не знают.

- Что-то мы привыкли за последнее время, дорогой Валдис, что в Москве за нас все решат, сами скоро совсем думать разучимся...

- Не зуди, Марк Ефимович, прорвемся как-нибудь.

- Вот именно, как-нибудь.

- Как-нибудь, где-нибудь, тебе-то не все равно. Ты, мил человек, сейчас не о лице должен думать, а о том с каким лицом ты будешь стоять в Праге на трибуне и чего ты там будешь рассказывать. И, между прочим, ты мог бы подумать и обо мне, потому как пока ты там будешь бродить там по берегам Влтавы с неистребимым желанием утопиться, я буду ползать тут с автогеном и все это хозяйство разбирать на лампочки, после чего мы с Яшей будем высечены плетьми трижды и отправлены в Псковскую губернию на рудники и уж тогда точно прощай институт, прощай большая физика, академическая карьера и здравствуй малая авиация. В общем, ты как знаешь, а я пойду углублюсь в недра.

- Артист ты Валдис, тебе бы в цирке работать, а не с автогенами по эвеэмам ползать... - сказал Марк, почесывая макушку - Так чего ты там сказал про эксперименты?

- Три месяца, они говорят, что если за последние три месяца были какие-то мелкие неполадки, которые мы могли просто пропустить, то сейчас они могли вылиться во что угодно... Чушь, по-моему. Во-первых, все началось раньше, а во-вторых, если бы что и было, мы бы давно уже наткнулись.

- Не важно, не важно, пусть проверят, посади кого-нибудь на результаты измерений. Все равно все эксперименты прекращены, люди без дела шатаются.

- Ладушки, твоя правда. Не будем злить начальство.

- Во-во, и знаешь что, пусть они не за три месяца проверят, а за год...- Марк наконец убедился, что рукопись надежно закопана и смог оторвать от столешницы вторую руку, чтобы почесать ею калено, - Да, за год. И кроме того, пусть детально изучат все поломки и нештатные ситуации начиная с того момента как у нас произошла утечка... Ну, в позапрошлом году, помнишь?

- Погоди, погоди, Марк Ефимович, - Валдис соскочил со стола и принял на нем упор на руки, - у тебя что появилась какая-то идея?

- У меня вечно появляются какие-нибудь идеи, меня поэтому здесь и держат, как только я пойму, что есть подтверждения тут же тебе расскажу.

- Ну, ну, белоснежка, - Валдис оторвался от стола и развернулся к двери, - не доверяешь, не надо. Пойду командовать.

- Иди, я тоже сейчас пойду. Увидимся в недрах.

Когда дверь за Валдисом затворилась и легкое посвистывание звуковой защиты вновь наполнило комнату, Марик смог наконец выдохнуть.

У-ф-ф! На работе надо работать, а дома нужно отдыхать! В противном случае можно нанести недюжий ущерб народному хозяйству и личному психическому здоровью. Истина вроде не сложная, но все чаще неисполнимая... Буду исправляться, иначе никак. Он выкопал рукопись и перепрятал ее в привычное гнездо под столешницей, постучал по ней для надежности и уж совсем собрался встать и выйти, как вдруг заметил на себе укоризненные взгляды духовных отцов-основателей со стены. Оправдываться было нечем, все что оставалось Марку это виновато пожать плечами и спешно ретироваться из собственного кабинета.

Марк Ефимович двигался по коридору почти бесшумно, а навстречу ему так же бесшумно ступая по спецпокрытию спешили такие же как он сотрудники института, их белые халаты так же развивались при ходьбе, а лица их были наполнены неподдельной тревогой и деловой напряженностью, в которую всех повергла сегодняшняя нештатная ситуация. Эта довлеющая ответственность, эта заботливая серьезность была так глубока и непреступна, что многие из них даже не успевали здороваться с Мариком. И это, представьте, тоже имело свое функциональное значение. Ведь и он, и он тоже, нет, даже так, он более всех должен быть озабочен произошедшим, а значит и нечего его отвлекать.

Вот замечательные ребята! - подумал Давыдов, глядя на это. - С такими и на Марс и на Венеру и в работающий реактор! Ничего не страшно, а все потому что дело они свое любят больше всего на белом свете, потому что для них понедельник начинается в субботу или даже в пятницу. После обеда.... Тут он остановился и чтобы не свалиться попытался упереться взглядом в землю. Ему стало стыдно. Стыдно за свою пошлую напыщенность, за давешнее безделье в тот самый критический момент, когда дальнейшая судьба его эксперимента и, возможно, всей экспериментальной базы Салацпилса решалась так бездумно и поспешно на самом верху, за то что каждым своим действием он подрывает доверие этих вот ребят, да, в конце концов, за то что секунду назад назвал поспешным и бездумным решение самого министра средней промышленности Андрея Андреевича Комлина, которому он, Давыдов, в сыновья годился. И самое главное, стыдно ему стало за то, что заглянув в себя, Марк Ефимович не нашел там решительно ничего глубокого, если не считать глубокого безразличия, будто это и не с ним происходит. Да, что со мной такое! Сегодня же поговорю с Павлом Ашотовичем об этой рукописи! А до тех пор ни-ка-ких, - он погрозил самому себе пальцем, - никаких посторонних мыслей, только искупление трудом. Аррива!. Марк Ефимович поднял голову и снова упруго зашагал по проходу дальше.

Коридор по которому сейчас шел Марк Ефимович был поистине нечеловеческой длины, если бы не мягкий чуть зеленоватый свет кристаллический ламп, которые висели здесь через каждые полметра, у идущего по коридору возникло бы впечатление, что длина эта и вовсе бесконечная. Если же говорить о сухой географии, то он шел от пульта контроля, огибал кольцом весь корпус ускорителя и в самом конце упирался в кибермозг всего института - огромную ЭВМ пятого поколения, совершающую до сотни миллионов операций каждую секунду. Таким образом весь проход имел никак не меньше километра длины из конца в конец. Марк Ефимович явно недолюбливал этот коридор, он с самого начала считал его архитектурным уродством и в былые времена даже писал длинные письма на имя того самого министра Комлина по поводу того, что если ему, Марку Ефимовичу, вдруг приспичит чего-то поменять в программе, ему придется не меньше десяти минут шагать по этому самому проходу, что не только, мягко говоря, не эффективно с точки зрения народного хозяйства, но и все умные мысли пока идешь успевают улететь.

На это он в свое время получил поистине японский по своей философской выдержанности ответ. Из Москвы Давыдову сообщали, что за это время из головы могут выпасть исключительно всякие глупости и что это даже очень не плохо для народного хозяйства, что он эти глупости воплотить не успевает, а, мол, от его десяти минут отрасль не обеднеет. Марик тогда подумал и согласился.

Сейчас он тоже подумал и тоже согласился, во-первых, ходить пешком полезно, а, во-вторых, все это действительно глупости, для работы нужна холодная голова. А, ну вот и заветная дверца, не прошло и полгода.

Та самая дверь, к которой сейчас подошел Марк и которая вела в святая-всех-святых института, с виду была совсем непреметненькой и, как и все двери в Салацпилсе, не имела даже замка, ну если не считать, конечно, звуковую защиту. Впрочем, последняя явно работала во всю, потому как в отличье от мягкой коридорной тишины, внутри многоэтажная Машина производила ни с чем не сравнимый стрекочущий гул звуковым давлением в 52,4 Дб.

Зайдя, Марик оказался на небольшой площадке подвешенной посреди стены, постоял на ней несколько секунд, после чего поковырялся в правом ухе, пытаясь приспособить его к назойливому шуму, и двинулся по винтовой лесенке вниз в машинный зал к тому месту, которое называлось аварийным пультом. Ну и что вы думаете обо всем этом, товарищ физик? - подумал Давыдов, склонившись над кучкой отчетов об ошибочных действиях, которые медленно, но верно выплывали из печатника, аккуратно перегибались и складывались на полу. - Вроде как не больше чем обычно, восемь сантиметров в сутки и конечно же как всегда совершенно пустые по сути, все, разумеется в рамках нормального распределения, стандартного отклонения и ничего из ряда вон выходящего... Надо за одно потом вчерашнюю подшивку вытащить. Марик закончил думать и снова поковырял в ухе, все еще надеясь примирить его со стоящим в комнате звуковым давлением. Все тщетно. Тогда он подошел к соседней стене и нажал кнопку радиоточки, по которой, если не было никаких важных внутренних сообщений, передавали Маяк. Сейчас все важные сообщения уже были розданы и потому там играли Генделя, четвертый концерт в фа миноре. От этого звуковое давление, конечно же только усилилось, при этом не сильно разнообразившись, но тут уж действительно, что есть - то есть.

Он вернулся к пульту, оторвал бумажную ленту с отчетами и свалил ее на стол в целях изучения.

Действительно, как гриф на насесте, - подумал Давыдов, усевшись разбирать записи, - сюда бы Руженку, она бы наверно нашла этому действу какой-нибудь более героический эпитет, а нет, так написала бы что-нибудь про грифов. В хозяйстве все сгодится.

В хозяйстве все сгодится, - подумал Давидов заходя в книжный магазин, - возьмем хотя бы телевизор. Сколько он может жить на полу, ему там холодно и мокро, почему бы ни купить ему какую-нибудь подставку. Он заслужил. В конце концов, он единственный кто со мной еще разговаривает.

- Здра-а-авствуйте, - сказало милое и интеллигентное общество в виде не самым удачным образом сохранившейся одинокой дамы пятидесяти трех лет от роду в очках на веревочке, с двумя высшими образованьями и таким же количеством взрослых детей без оного. В данный момент оба они находились на стройках капитализма за пределами Латвийской Республики, один в Берлине, другой в Москве.

И какой же я все-таки умный. Какой я, блин, инженер человеческих душ, - подумал Марик, улыбнулся и кивнул.

- Вам чем-нибудь помочь?

- Нет- нет, я пока посмотрю, - ответил Марк Ефимович продолжая ехидно улыбаться и принялся рассматривать помещение.

Оно было не большим и более всего походило на обрубок бальной залы в старом имперском стиле, того самого места залы, где престарелые угнетатели трудового народа рубились в бакару за ломберными столиками, в то время пока ихние отпрыски отплясывали мазурку. Если по-русски, то комната представляла собой полукруг, утыканный по краям колоннадой, в которую были вмонтированы стеллажи с разной литературой. В точке архитектурного напряжения всей конструкции как раз и сидела (точнее уже привстала) та самая книгопродавка за невысоким дубовым прилавком.

С книгами все было гораздо проще. На нижних ярусах в пределах доступа клиентов и продавца рдели алые протуберанца разных забавных историй про то как один мужик из ментовки\ Афгана\ Соединенных Штатов Америки\ подпольного кружка каратистов завалил\ сильно покалечил\ грубо опустил пятьдесят\ сто пятьдесят\ полторы тысячи\ вообще всех в радиусе двухсот километров мафиози\ торговцев наркотиками\ просто бандитов\ насильников его честной и невинной внучки после чего ушел из города на закат\ сел в тюрьму по сфабрикованному обвинению\ мило поболтал с участковым и пошел спать. Чуть выше и левее находились энциклопедии по садоводству, ведению домашнего хозяйства и советы по половому воспитанию подростков от трех до четырнадцати лет. Все остальное пригодное для книг пространство занимало все остальное.

Но Марик был далек от этой градации, у него был свой подход к печатным изданиям, ему нужна была настоящая толстая литература в жестком переплете, такая, чтобы смогла выдержать большой ламповый телевизор марки Горизонт. Детективы и боевики были без сомнения слишком хлипкими да и дорогими для этой цели. Не та закваска. Энциклопедии были более достойными кандидатами, тут сказывалась и суперобложка и хорошая бумага, правда, опять же подводила цена и странное стремление энциклопедий к распространению в ширину, а не в толщину. По-настоящему достойный кандидат нашелся только ближе к потолку на правой галерке. Он был толстым, крепким, пышущим здоровьем пятитомником. Не понятно было, правда, чьему перу принадлежал кандидат и, главное, сколько он стоял. Марик прищурился, но все равно не смог разглядеть.

- Может вам все-таки помочь, - снова поинтересовалась продавщица и заискивающе заглянула в лицо Марку.

- Э-э-э, да... Покажите-ка мне вон тот пятитомничик, - промямлил Давидов тыкая пальцем в направление верхнего яруса.

Продавщица радостно кивнула и с энтузиазмом поползла на лесенку.

- Надо же, молодой человек, - сказала интеллигентная женщина слезая с верхотуры, - нынче не часто встретишь людей интересующихся классикой. Вот, - Она выгрузила на прилавок собрание сочинений Льва Николаеча, вытерла правую руку от библиографической пыли и протянула ее Давидову. - Татьяна Никитишна.

Попал... - подумал Давидов, а вслух сказал:

- Весьма польщен, Марк Ефимович Вяземский, - после чего перегнулся через прилавок и чмокнул подставленную руку.

- Теперешняя молодежь считает, - продолжала Татьяна Никитишна, - что классики ничего не смыслят в современной жизни, они думать, что все это, - она погладила верхний том, - не более чем реверансы да адъюлтеры, а кто нынче... кто нынче делает реверансы.

- Ах, - сказал Давидов, - к несчастью, вы правы. Но некоторые вещи, то есть, в некоторых вещах можно положиться только на классику.

- Да, необходимо думать о большом, как бы тяжело это казалось нам временами, надо отрываться и заглядывать в голубую синь неизведанного, поворачивать зрачки вовнутрь и всматриваться в мерцание нашей бессмертной души. А в основе всего этого, лежат они, - Татьяна Никитишна снова погладила Льва Николаеча по макушке.

- Только это нам и остается...- покивал головой Давидов. - Я возьму первые четыре тома. Сколько с меня?

- Но...

- Что делать, Татьяна Никитишна, дорогая, нынче все упирается в Золотого тельца, а он к нам не всегда благосклонен, - он вздохнул.

- Понимаю... Жаль, Марк Ефимович, жаль, в пятом томе публикуются некоторые письма из Ясной Поляны, они могли бы вам быть очень любопытны.

“Да чего ж тут не понять, четыре стороны телевизора - четыре тома!”

- Будем надеяться через пару дней смогу себе позволить, вы попридержите пока.

- Обязательно. С вас четыре лата... А может возьмете вот это, - она бросила оберегаемого Льва Николаевича и порывистым движением достала со стеллажа другой, не менее непривлекательный фолиант. - Новый сборник поэзии Серебряного века, можно сказать только что из-под ножа. Я пролистала его вчера ночью, знаете, неповторимое наслаждение, всего пятьдесят сантимов.

“Ей бы на базаре мясом торговать”, - подумал, но не сказал Марк Ефимович.

- Ах, - сказал он вместо этого, - поэзия - это прекрасно, моя слабость, но знаете, не Серебряный век. Ведь что может быть чудесней века золотого - века когда творил Пушкин.

- Пу-у-ушкин, - проклокотала она, уперевшись локтем о прилавок, - конечно же, он - наше Всё! До него мы были ничем и без него ничем и остались бы...

- И даже более того. Вы только послушайте какая мелодика, сколько мудрости в этих строках:

Любви все возрасты покорны

Ее порывы благотворны

И ключ от древнего Кремля.

Нет, не пошла Москва моя -

Звезда пленительного счастья.

Но я другому отдана

И на обломках самовластья

Я буду век ему верна.

- Чудесно, - покачала головой Татьяна Никитишна, - чудесней... и быть не может, - на глазах ее застыли слезы.

- Может-может! Еще как может! - Обрадовался Марк Ефимович и принялся сгребать с прилавка четырехтомник. - Ведь, при всем нашем с вами уважении, мир не замыкается на русской, или, с позволения сказать, русскоязычной культуре, - Татьяна Никитична окончательно уронила очки на грудь и теперь слушала Давидова подперев щеку кулачком, от чего вся архитектурная композиция залы сползла немного вправо и стала не такой помпезной.

- Наш духовный мир многогранен, а все наши культурологические сигналы и стереотипы неуникальны настолько, что сам черт ногу сломит прежде чем поймет откуда, что берется, - “Как-то я отошел от стиля...”. - Любая из наших ассоциаций походит на канат сплетенный из мириад тончайших нитей, каждая из которых берет свое начало в своем веке и в своей точке Земного шара. И разве не высшее удовольствие распутать этот канат и подергать за его составляющие, - “Ну вот, опять какое-то неудачное слово выскочило!”. - Возьмем хотя бы английскую поэзию 19 века. С первого взгляда казалось бы, Бог мой, как далеко это от нас! Далеко от финансовых пирамид, от банковского кризиса, от пардаугавских братков в зеленых пиджаках и тяжкой доли младшего научного звена гуманитарных вузов. Но задумайтесь всего на секунду, возьмитесь за эту нить и взгляните в ту синеющую даль из которой она тянется к нам и вы поймете, что мы не так уж безнадежно далеки. Вот послушайте это четверостишие лорда Теннисона, написанное им в 1859 году, это же наше, плоть от плоти, кровь от крови:

The axe is drifting along the river

From the glorious city of Byron.

Let the waters take it away,

For its merely a fucking iron.

- Жаль, что я так мало понимая на этом прекрасном языке, - улыбнулась Татьяна Никитишна, - но вы правы, здесь столько Пастернака.

Действительно жаль, неужели я ошибся и у нее только одно высшее образование?..

- Ну да, ну да, - Давидов помолчал и поразмыслил, что может быть дальше. - Теперь, уважаемая Татьяна Никитишна, посмотрим, куда это нас ведет. А ведет это нас, дорогая наша Татьяна Никитишна, непосредственно к современной нам поэзии, минуя ваш ненаглядный Серебряный век, как тупиковую ветвь в русском искусстве. Сейчас я прочту вам отрывок, - он сложил книги в заранее подготовленную тару, - который мне довелось увидеть в одном из общественных туалетов нашего города, а вы сами попробуйте обнаружить точки соприкосновения:

Теперь мне больно за себя

и больно писать.

Я не забуду никогда тебя,

коварная Лариса.

Давидов замолчал и Татьяна Никитишна тоже сохраняла напряженное молчание, потому что искала точки. Самое время вовремя смыться.

- В общем, вы тут пока подумайте, а я пойду. Желаю здравствовать, - раскланялся Давидов, приподнимая несуществующую шляпу и вышел, сопровождаемый обалдевшим взглядом продавщицы.

Ну вот, очень миленько, - подумал Давидов, оказавшись на безопасном расстоянии от магазина, - и четыре лата сэкономил, и пожилой женщине приятное сделал

- Сделай мне приятное, Валдис, выключи ты свой фонарь, у меня и так после этих отчетов в глазах рябит, а тут еще ты мелькаешь.

- Как прикажите, ваше превосходительство. А вообще-то, лечиться тебе надо, совсем нервишки ни к черту от руководящей научной работы.

Луч фонаря погас и аппаратное помещение вновь погрузилась в синеватый мрак контрольных лампочек. Точнее сказать не все помещение, а только узкий длинный проход между сероватыми электронными шкафами. Давыдов бросил взгляд вдоль по проходу и сразу понял, что имел в виду Лобачевский. Голубенькие лампочки на полу и на потолке, сначала убегали в даль совершенно параллельно, потом, где-то в районе пятого отсека они снимались со своих мест и устремлялись навстречу друг другу и все для того, чтобы около восемнадцатого отсека слиться в одну мерцающую синюю точку. Валдис так же посмотрел в ту же сторону и подумал, что это уже третий ярус, продольный коридор номер десять и что если дело пойдет в том же темпе, то на пятом ярусе, где судя по карте есть технический проем, можно будет заночевать.

Вот теперь пошли, - сказал Марик. И они медленно начали продвигаться вдоль по продольной галерее, от чего лампочки снизу и сверху невозмутимо зашагали вместе с ними, а светлая точка сместилась куда-то ближе к отсеку номер девятнадцать. Уж и не знаю какая от этого могла быть польза. Идти было противно. Белые защитные костюмы менее всего подходили для длительных пеших прогулок, скорее они подходили для выхода в открытый космос. Но делать нечего, как сказал Валдис, без костюмов идти конечно можно, но легче тогда уж подпалить все хозяйство и тем самым сэкономить массу времени и усилий. Зато продвижение в мягких ботинках из искусственного каучука на жидком гексалите было совершенно бесшумным. Их шаги буквально утопали в теплой и податливой среде, не создав перед смертью даже слабейшего колебания поверхности, способного вызвать звуковые волны. Так что все, что мог слышат Марк Ефимович в раскрывшейся пустоте, было его собственное дыхание, разбивающееся о стенки респиратора. Ощущение открытого космоса от этого только усугублялось...

Откровенно говоря, Давыдов довольно смутно себе представлял что именно они ищут в этих электрических дебрях. С одной стороны все информационные ячейки супер-ЭВМ, которое в нормальное время управляло всей работой ускорителя, а теперь стояло и даже не гудело, представляли из себя совершено серые и, как я уже говорил, совершено идентичные железные шкафы. Потому сказать, что-либо об их состоянии, руководствуясь только и исключительно их внешним обликом, не было решительно никакой возможности. С другой стороны, если задаться целью открывать эти самые ящики один за одним, пока не отыщется тот один единственный из-за которого весь бардак и случился, то на это никакой жизни не хватит. И даже если подвязать на это святое дело весь институт, ускорителю придется постоять под паром как минимум с недельку. В общем, выходило так, что ничего лучше, чем ходить и полагаться на шестое чувство, Давыдову просто не оставалось.

Нет ничего более глупого и безответственного для ученого чем полагаться на шестое, седьмое или какое бы то ни было друге чувство, кроме железной логики! - любил говаривать старик Гробовский. - Я в свое время тоже верил во всякие глупости... за что и поплатился левым глазом. Марк Ефимович мысленно парировал это тем, что в сидении над отчетам об ошибочных операциях толку далеко не больше, резко остановился и открыл белой прорезиненной рукой первый приглянувшийся шкаф.

Ну-ка, посвети мне сюда. За спиной у Марка вспыхнул длинный луч фонарика и заполнил собой весь шкаф. Там оказалась пара сотен метров медных проводов и несколько уровней транзисторных схем, одну из которых венчало легкое, как эфир, облачко пыли. Марк стянул с себя намордник и с большим удовольствием сдул облачко куда-то в глубь шкафа.

- Не думаю, что дело было именно в этом, - сказал сзади Валдис

- Может и так. Только чистоту все равно соблюдать надо, - ответил Марик, стягивая с головы респиратор. - А какой в нем прок?.. - объяснил он.

- Да как сказать, - Валдис и сам уже снял маску, - порядок такой, без маски не положено.

- Ладно, не умничай, бюрократ. Пойдем дальше мышей ловить, а то я смотрю у тебя здесь скоро тараканы по ЭВМ бегать будут.

Валдис выключил фонарик и покорно засеменил за боссом.

Они снова пошли вдоль по проходу, параллельно полету лампочек. Шли они все так же тихо, правда дыхание Марка больше не обрывалось респиратором, а свободно вырывалось наружу и потому не шипело.

В наступившем звуковом вакууме Давыдов как-то погрустнел. Ему вдруг с особой отчетливостью представилась торжественная встреча венерианцев, которая проходила сейчас в академии наук и на которую он, конечно же, уже не попадет. Он представил себе умных, красивых людей прогуливающихся по актовому залу и говорящих о своих умных и красивых делах, кто группкам, кто по парам, представил себе Ружену в ее коричневом облегающем платье, как она бегает между всеми ними с дежурной дощечкой для электростила и с выражением восторга на лице и то и дело задает разные пространные вопросы, подобающие этому выражению. И ведь нет чтобы дома остаться из чувства солидарности, побежала к своим космонавтам, только ее и видели, ей видите ли темы надо искать... Что ж, темы она там найдет, там их хоть отбавляй, самое что ни на есть тематическое место.

Марку вдруг стало как-то очень обидно и одиноко из-за того, что они все там, а он здесь весь день вынужден ковыряться в каких-то загогулинах и что в том, что он делает по сути нет ничего героического, все идет более-менее гладко и даже когда идет не гладко, как сейчас, все равно нет ровным счетом ничего смертельного, при чем на столько, что даже родная жена бегает искать темы куда-то на сторону. А даже если бы что и было, - подумал Марк Ефимович, - я же все равно на столько засекреченный, что если тут все аннигилируется к чертям, все равно ни одна собака об этом не узнает... Вот потому-то они там, а я тут. Все вместе делаем одно дело, но при этом каждому свое место. Давыдов поразмышлял еще секунду на эту тему и решил, что, как говорил Гробовский, чтобы не бояться, надо понять. Потому правильнее всего сейчас было представить себе весь торжественный вечер от начала до конца и понять, что не было в нем ничего сверхъестественного.

Итак, все началось с аплодисментов. Все расселись на креслах в актовом зале, места всем не хватило и стулья пришлось ставить за и колоннами, и за трибуной, и в проходах, там небось только на люстре не сидят, но первый ряд остался свободным, это для членов экспедиции. Публика вся гудит, зудит и нудит, так что над залом медленно распространяется целое море звуков, покрывающее его ровным слоем, навроде теплого киселя. Время от времени кисель взбухал и на поверхность прорывались фразы: ...вы же образований человек, как вы можете этому верить..., ...да я знал Сережу с детства, он гонял на велосипеде возле нашей дачи!, ...я и сам бы не поверил, но отчеты... и тому подобные.

Вот на этом месте входит экспедиция с капитаном Зубиным во главе и теперь начинаются аплодисменты и бешеные крики восторга, правда не очень долго, постепенно все стихает. Тогда космонавты проходят и садятся на свои места и все ждут торжественной части. Перед Красным знаменем уже установлена небольшая трибунка и кто-нибудь от академии выходит и приветствует первых венериан. Кто бы это мог быть? Наверно президент академии, хотя по-хорошему это должен быть наш старик Гробовский. Он пожалуй самый приближенный к космосу во всей Латвийской ССР. В конце концов он тоже в свое время приложил руку к этой экспедиции и разработка обратного сопла не в последнюю очередь его заслуга. В общем, он болтать зря не любит, потому речь закончит быстро. Тогда выйдет Зубин, всех поблагодарит и зачитает официальный доклад экспедиции, который, впрочем, все уже читали, видели и слышали, так что эту часть можно спокойно потопить. Потом пойдут вопросы. Вот это может затянуться на долго, особенно постараются ребята из института внеземной геологии, я еще три дня назад в столовой слышал как они хихикали над той статьей, где говорится об открытом залегании чуть ли не готовых сплавов прямо под ногами и прямо в промышленных масштабах. Думаю они Стенчука в живых не оставят. Ну да ничего, он тоже парень не промах, геолог с пятнадцатилетним стажем, как ни как. Дальше, в какой-то момент их перепалка всем надоест и тогда будет предложено предложить диспуты в частной беседе, стулья и трибуна уедут в пол, а из колонн покажутся автоматы с коктейлями. Вот тут-то все диспуты на время затихнут и народ бросится к этим самым автоматам, а около одного из них с кафе-кремом, даже образуется небольшая очередь.

Здесь картина закруглялась и воображение вновь начинало рисовать Марку Ефимовичу умных красивых людей, разбившихся на группки и Ружену с погрызаным электростилом... Он совсем уже хотел снова расстроиться, как вдруг его внимание переключилось на себя, а точнее на левый висок, который ни с того, ни с сего не на щитку разболелся. А случилось это аккурат напротив одиннадцатого прохода.

Марк Ефимович довольно дерьмово разбирался во всякой метафизике и прочей мистика, а точнее он вообще во всю эту чушь не верил и был материалистом, но даже он понял, что скоро надо будет сворачивать налево. Давыдов прошагал еще пару десятков метров и остановился перед поворотом, над которым красовалась синяя табличка с большой белой цифрой 12, при этом Валдис, который, кажется, успел немного вздремнуть на ходу, врезался от резкого торможения в спину своему начальнику и даже немного вскрикнул спросони.

Нале-е-ево!, - скомандовал Давыдов, щелкнул каблуком и повернул в проход.

Первые несколько минут Марк был явно разочарован своим новым маршрутом. Он ровным счетом ничем не отличался от главного прохода, по которому они только что отшагали целую дюжину секторов. Там имелись точно те же технологические шкафы с точно такими же дверцами и совершенно такие же лампочки на потолке и на полу... Впрочем, в момент, когда Давыдов был совсем уже готов решить, что он ошибся и повернуть назад на главную тропинку, оказалось, что лампочки на полу, да и на потолке были такие, да не совсем такие. Через пару секторов они неожиданно прерывались, после чего возобновлялись опять и бежали вперед вплоть до самой стенки, которую отсюда не видно. Вперед Марик и устремился.

- Ну вот, пожалуйста! - сказал он, указывая рукой на внушительных размеров брешь в металлическом потолке коридора, на которой лампочки и прерывались. - Говорил все нормально, все без отклонений, а у самого такое чудо прямо посреди...- Марк посветил себе под ноги и обнаружил там точно такую же брешь, что и на потолке, правда почему-то заваренную. - Да еще и сквозное.

- Ну чего разорался, - обнаружился Валдис, который с поворота снова успел уснуть, но уже опомнился и разворачивал карту-схему электронно-вычислительной машины. - Вот пожалуйста, проем номер двадцать три указан в плане, всем давно известен и описан во множестве научных трудов. Редкая по красоте вещь.

Он тыкнул кривым черным ногтем в видавший виды план и Давыдову пришлось перевести на него свой световой поток. На плане действительно имелось круглое отверстие наподобие того, что наблюдалось в природе. И имелось оно не только здесь на третьем уровне, но и на четвертом и выше и так до самой бесконечности, пока не упиралось непосредственно в атомный центр.

- Ну и что же это за проем такой? Какого черта вы его тут пробурили? - спросил Давыдов, явно разочарованный и своей находкой и своим виском. А тут еще вдруг чего-то накатило и в носу вдруг застрял острый запах помойки.

- Так его не бурил никто. Он сам возник. Еще в начале прошлого года в результате опытов с антивеществом. Разумеется, опыт немножко вышел из-под штатного контроля. Разрушение только в металлических конструкциях, все остальное не тронуто по двести раз проверяли. Это Гандукидзе здесь химичил. А ты что ничего не знал?

Марк стоял слегка прижав левой рукой нос и по его растерянному виду можно было заключить, что он и правда ни черта не знал.

- Пятьдесят восемь отверстий прошибло, - продолжал Валдис, - но мы почти все заделали, кроме семи. По ним очень удобно между этажами передвигаться в случае чего. Так ты правда не знал?

- Я знал, что у него что-то не так пошло, но никаких подробностей не слышал, его в тот же день на неразглашение подписали...

- Ну ты даешь, старик. То тебе тут каждая сплетня известна, то таких вещей не замечаешь. Чаще надо бывать на объекте, - он оторвал пальцы от плана и потряс одним из них, самым указательным, перед лицом Давыдова в знак сурового предостережения. - Короче, это и не важно. Дело не может быть в этих дырках. Тут все кабели и схемы десять раз меняны-переменяны, так что я за них ручаюсь.

- Слушай, ты запаха помойки не чувствуешь, - спросил невпопад Марик, отрывая руку от носа.

- Это секретность ваша воняет. Пошли, давай, - усмехнулся Валдис и сделал очередную неудачную попытку засунуть план-схему в карман скафандра.

- Погоди...- Марк ухватил уже развернувшегося помощника за край комбинезона, - ты правда ничего не чувствуешь.

- Ты о чем?

- Я про запах. Такое впечатление, что где-то неподалеку утилизатор сломался. Глянь в свою скатерть-самобранку, тут по схеме нигде утилизаторов не полагается?

- Вроде нет. Вообще-то, я ничего такого не унюхиваю. Может показалось?.. А может у тебя обонятельные галлюцинации начались, тоже бывает...

- Может и так, - согласился было Марк, агрессивно вытирая рукавом скафандра вышедшие из-под контроля ноздри, - наверно показалось. Пошли дальше.

Но тут, как назло, по перекрытиям, прямо над головой у Давыдова нагло протопала здоровенная крыса, а прямо из дырки в потолке выпало нечто вроде скомканной темно-коричневой бумажки с белой латинской буквой m. Правда до земли бумажка так и не долетела, а растаяла в воздухе, как первые снежинки на Октябрьские праздники. К обонятельным присовокупились слуховые и зрительные галлюцинации. Оставался только один способ доказать обратное. На Валдиса надежды было мало, потому Марк покопался в карманах скафандра и обнаружил там несколько крупных материальных объектов, самым крупным из которых была отвертка. Ее-то он и запулял прямо в подозрительное отверстие. Марк встал под дырку и изо всех сил подбросил отвертку перпендикулярно поверхности, после чего стал ждать, когда и с кем она свалится.

Ку-ку, ку-ку, ку-ку. В Риге три час дня, - произнес мягкий мужской голос, до неузнаваемости искаженный шипением полумертвого приемника. - Supe-e-er FM-m-m-m, - пропели из того же приемника другие голоса с легким империалистическим оттенком.

Приемник этот висел на шее у довольно пожилого или, по крайней мере, сильно пожившего бомжа, а он, в свою очередь, располагался возле одной из высочайших куч мусора на бескрайней Салацпилской свалке, самой большой свалке в странах Балтии. Бомжа звали Юрой. Впрочем, звали его редко, чаще всего бомж влачил свое существование один или в обществе какой-нибудь городской радиостанции.

После сигналов точного времени радио грянуло Rednex, а не вдалеке от северо-восточного склона горы, метрах в десяти от Юры из-под мусора с дикой силой выстрелила крестовая отвертка с красной полупрозрачной ручкой. Она быстро вращалась вокруг своей оси и вертикально уходила в небо. На высоте около семи с половиной метров над поверхностью отвертка поразила несколько зазевавшуюся чайку. Тогда она сильно потеряла в скорости, приподнялась еще немного и обессилено пошла вниз, где бесследно исчезла в мусоре. От неожиданности птица дико вскрикнула, правда тут же взяла себя в руки, легла на крыло и медленно спикировала на землю. Но было поздно. К тому моменту Юра уже засек жертву и поджидал ее в месте посадки с синей стеклянной бутылкой из-под Ramlossa. Чайка вновь была вероломно атакована, но на этот раз удивиться не успела, а лишь только издала прощальный хруст черепных костей.

- Шо ж ето за хрень такая!? - почесал бороду Юра.

Он покрутил в руках тушку и заткнул ее за пояс, решив позже приготовить из нее фрикасе.

Повертев головой, Юра заметил, что помимо чайки в окрестностях имелся открытый канализационный люк, ведущий, по всей видимости в дренажную систему свалки. Бомж немало удивился этому открытию, так как до сего дня считал себя одним из лучших знатоков местного дренажа и даже смог однажды изобразить план всех подземных коммуникаций на бумаге по заказу одной местной террористической группировки. А тут целый неизвестный ранее люк, да еще и плохо соотносящейся с общей схемой труб, как мог ее себе представит Юра.

Хорошо еще так, - подумал бомж и снова почесал бороду, - а то мог бы и наебнуться туда. К несчастью, того же нельзя было сказать об отвертке. Она по всей видимости исчезла бесследно в глубинах подземных коммуникаций. А жаль, вещь это в хозяйстве незаменимая. Юра лег на землю, немного поукал в темноту люка, но, так и не дождавшись никакого ответа, встал, отряхнулся от налипших банановых корок, да и побрел восвояси обдумывать новый вид подземной дренажной системы и готовить фрикасе.

Отвертка вернулась несколько быстрее чем мог ожидать Марк Ефимовивич и несколько помпезнее чем он мог бы это себе представить. Дело в том, что по возвращению отвертка оказалась в чьей-то крови и небольших белых перьях от какой-то некрупной птицы. Хорошо еще Валдис всего этого не увидел, - громко подумал Давыдов, - он бы не пережил такого нарушения санитарных норм... Марк захотел было нагнутся за ней, но передумал, так как по исходящему дымку и шипению понял, что температура ее никак не меньше ста градусов. Ему оставалось только стоять рядом, как телеграфному столбу и тупо ждать, что еще может выкинуть эта штуковина. Впрочем, долго ждать не пришлось, вся антисанитария кончилась тем, что органические остатки мягко стекли на уже успевший порядком накалится пол, где исчезли совсем. Отвертка тоже поначалу замигала, а потом совсем исчезла, оставив после себя только незначительное почернение на полу. А Марк, к его пущему изумлению, мигать не стал и никуда не исчез, а только немного поморгал и остался стоять посреди металлического круга, уставив взгляд на черную точку.

Так он и стоял, пока ему не пришлось поднять взгляд к потолку, а пришлось ему оттого, что в потолке вдруг появился Йетти и стал звать Давыдова по-латышски.

Ну это уже слишком, - подумал Марк Ефимович, - надо звать Валдиса. - И тогда, либо меня нужно госпитализировать... либо нас обоих пора госпитализировать. По крайней мере, он сможет понят чего этому черту нужно.

- Валди-и-ис, - протяжно позвал на помощь Давыдов.

- Угу, - глухо откликнулось где-то за углом.

- Обожди, не уходи никуда, - прошептал Марик Йетти. - Валдис, будь добр, вернись сюда на секундочку. У меня тут какие-то непонятные вещи происходят.

- Щас, - донеслось совсем как-то глухо, - у меня тут тоже что-то странное...

- У-ф-ф-ф, - у Давыдова сразу отлегло от сердца. - Что, у тебя тоже это чучело замаячило?

- Какое чучело-мяучело? Я кажется причину нашел... Тут в схеме такая чушь творится, что действительно какое-то...- потом последовало нечленораздельное бурчание, которого Марк понять не смог, а в конце Валдис выкрикнул. - Короче, я щас! Такие повреждения...

- Понятно, - ответил себе под нос разочарованный Марк и снова посмотрел наверх.

Йетти все еще был там и как-то странно щурил свои еле видные сквозь густую шерсть глазки. Толи пытался лучше разглядеть Давыдова, толи пытался понять, что с тем происходит. Еще он заметил на шее у существа некий небольшой предмет техногенного происхождения и уж тут-то сразу все смекнул, без всякого Валдиса.

- Привет, - Давыдов приложил правую руку к сердцу, а левую поднял в индейском приветствии, - я - человек, высшая ступень эволюции на этой планете. Вы, я вижу тоже гуманоид. Добро пожаловать на Землю, товарищ.

В ответ из прибора на шее у пришельца раздалось жужжание и Давыдов напряг весь свой тщедушный слух, дабы попытаться уловить нечто пригодное для человеческого уха, но так ничего и не поймал.

- Vai tur nav neviena? (Так что, никого нет?) - аукнул пришелец

Надо же, как глупо получается, - подумал про себя раздосадованный Давыдов, - видимо его языковой транслятор по ошибке принимает мою речь за латышский. Теперь первый в истории человечества межпланетный контакт может не состояться из-за такого глупого недоразумения...

- Валдис! Давай, бросай там все и бегом сюда.

- Да, да. Я уже почти...

А все лень моя, - продолжил думать Марк, - уже три с половиной года здесь околачиваюсь и даже здрасти сказать не могу...

- Ну и хуй с ним, - произнес на чистом русском пришелец и смачно плюнул прямо под ноги Давыдову.

Плевок зашипел и вскоре исчез, точно так же как давеча отвертка. А когда Давыдов опомнился, пришельца, конечно, уже и след простыл.

- Вот этому уже точно нет никакого логического объяснения, - тихо произнес он, все так же глядя в потолок.

- Чему? - Валдис снова подкрался незаметно и как обычно не вовремя.

- Пришелец, - ответил Марк, - тут только что был пришелец и пытался установить со мной контакт. Почему-то по-латышски, - он наконец-то оторвал глаза от дыры в потолке и Валдис смог удостоверится, что лицо его босса имеет явный синий оттенок. - А ты в это время копался там в своих железках, придатель.

- Ну и где же он сейчас? - переспросил Валдис, кидая на всякий случай короткие взгляды то на потолок, то на дрожащие руки Давыдова.

- Кто он?

- Пришелец твой, куда он теперь делся?

- Исчез, разумеется. Обложил меня матом и исчез.

- Но ты же сказал, что он по-латшски говорил. В латышском нет матерных слов, как же он мог тебя обложить?

- Вот я и говорю, нет этому никакого логического объяснения, - сказал Марик и уголки его губ нервно задергались.

- Понятно... - Валдис замолчал и подумал, что как бы там ни было, а данные о постороннем присутствии в ЭВМ в любом случае неплохо бы проверить по сенсорам. Хотя, по чести говоря, вероятность существования пришельца, владеющего латышским была скорее отрицательной, чем нулевой. - Думаю, мы сейчас вот что сделаем... День был ненормальный, все устали, к тому же, зрение у тебя слабое, слух, да и голова...

- А сам-то...

- Да, да и у меня тоже... В общем, я так думаю. Повреждение я, кажется, уже нашел, так что сегодня нам тут делать больше нечего. Завтра утречком вернемся, разберемся на свежую голову, что да как и попробуем эту бандуру снова запустить...

- А сейчас что делать?

- А сейчас разлетаемся по домам. Спать и сил набираться, вот так.

Ну а это - злой орлан. Разлетайтесь по домам! - продекламировал Давидов глядя на счастливое собрание голубей на парковой тропинке. Птицы поедали какой-то случайный корм и тихо обалдевали в лучах снова проклюнувшегося февральского солнца. Некоторые из них были на столько довольны жизнью, что даже принялись совокупляться. Картина имела столь идиллическую окраску, что Марик еле удержался от того, чтобы нанести им какой-нибудь непоправимый вред. Но он сдержался, потому что далее по тропинке Марк заметил трех работников телефонной монополии Lattelekom в зеленых робах. Рабочие обступили открытый колодец и весело смеясь пихали в него оптико-волоконный кабель. Давидову захотелось было нанести непоправимый вред рабочим и имуществу, но и тут ему пришлось перебиться, потому что у всех этих рабочих могли быть семьи и маленькие дети и потом, их было трое, они были большие и сильные и в руках у них был тяжелый оптико-волоконный кабель.

Давыдов вздохнул. Получалось, что никакого непоправимого вреда он нанести не мог. Оставалось только сесть на лавочку и наслаждаться видом. Так он и сделал. Подложил пару томиков Толстова, который зеркало русской революции под попу, которая мерзла, и сел.

- Получается, никакого непоправимого вреда я нанести не могу, - досадливо пробубнил Марик

- Во истину так, - сказал вдруг незнакомый голос. - Знаешь, встречал я, конечно, идиотов и покруче тебя но чрезвычайно редко.

Марк ничего не ответил на этот хамский выпад и стоически продолжал смотреть в разрезанное черными ветками небо.

- Это потрясающе насколько наплевательски ты относишься к своей жизни, - не унимался незнакомый голос. - И ладно бы от этого кому-нибудь была польза, так нет же. Ты живешь трутнем на прекрасном светлом теле общества и производишь исключительно удобрение и углекислый газ. Вот возьми спортсменов - экстрималов. Вот они вроде тоже ничего полезного не делают. Прыгают себе с небоскребов, ныряют в подземные озера без акваланга и все такое. Но с другой стороны, сколько жизней они спасли испытывая новые модели парашютов, какую неоценимую поддержку они оказывают в проверке на прочность опор мостов на горных реках. А какое количество рекламного времени для хороших людей через них создается! Вот я и говорю, раз уж ты не знаешь чем бы тебе заняться, почему бы ни заняться чем-нибудь подобным.

Марк продолжал молчать.

- Ну чего замолчал. Реагируй как-нибудь!

- Слушай! Ты кто такой вообще? - прикрикнул Давидов довольно громко, так что рабочие вниз по тропинке даже на секунду оглянулись и прекратили укладку. Но, привычные к городским сумасшедшим, они тут же потеряли к нему интерес и продолжили спокойно пихать кабель.

- Как это кто такой? Ты вниз посмотри.

Марик нехотя оторвался от веток и посмотрел вниз. Там оказался довольно крупный голубь сизого цвета, который отошел от основной группы и теперь чесался прямо напротив его ног. Голубь наклонил свою маленькую головку и искоса с любопытством посмотрел на Давидова. Давидов в ответ сделал то же самое. Голубь потоптался на месте и Давидов чуть было не повторил это движение, но вовремя сдержался. М-да, наверно он имел в виду что-то другое.., - подумал Марик и попытался заглянуть под скамейку.

- Куда! - проговорил голубь не разжимая клюва.

- Да никуда, - быстро выпрямился Марк Ефимович, - сижу не двигаюсь.

Если бы я хоть немного выпивал, это могла бы быть белочка.

- Да хоть красный бычина с голой бабой на спине, просто городские условия не позволяют, да и холодно здесь. Простудится женщина.

- Слушай, ты кто?

- Вот человек, элементарных вещей не понимает! Я Боженька, добрый и ласковый Боженька. Я живу в высокой зеленой траве и влажной опавшей листве вокруг хуторов и в глубоких овражках на окраинах небольших...

- Какая листва, какая трава. Зима на дворе.

- Правильно, зима. Потому-то ты меня и видишь, если бы сейчас лето было, фиг бы ты меня распознал. Я бы юрк под травинку и только меня и видели.

Да, жаль, что это не белочка, от нее так хорошо лечат...

- Что ты заладил про свою белку, какая тебе разница. Если тебе так угодно могу и в белку превратиться.

- Лучше не стоит. Оставайся уж как есть, - ...а тут пожалуй, пахнет большим желтым домом по Аптекарской улице.

- Это хорошо, что ты первый начал про Аптекарскую. Я как раз хотел поговорить о ней, - голубь снова потоптался на месте, как бы подбирая подходящую фразу, - Вот задумайся, Марик, хотя бы на минутку о том куда ты себя ведешь. Посмотри туда и ты увидишь впереди только большое количество колючей проволоки. Тебя или посадят или посадят, третьего не дано! Нельзя так не уважать мир, в котором живешь. В нем ты родился и в нем тебе еще суждено протянуть несколько десятков лет, другого у меня попросту нет. Ты б хотя бы в зеркало на себя для приличия посмотрел. Рожа вся помятая небритая, вырождение кислое, а ведь ты, друг мой дорогой, государственный чиновник и значит должен всем видом своим показывать пример подрастающему поколению. Какой ты им пример показываешь?

- Какое поколение, такой и пример, - хмуро пробубнил Давидов.

- Вот это ты сейчас напраслину на них возвел. А напраслина - есть грех, - постановил голубь. - Очень замечательное поколение. Все как один топ-менеджеры, маркетологи, биржевые аналитики, а так же IT-специалисты и прочие системные администраторы. Получше вас - уродов.

- Скажи мне, ты что реально боженька?

- Реальней некуда, - удивился голубь, - а ты, что до сих пор мне не веришь?

- Тогда сделай доброе дело, яви мне какое-нибудь красочное чудо, а то у меня разные суицидальные мысли в последнее время случаются, очень нужно чем-нибудь отвлечься.

- Чудо ему подавай. Запомни, молодой человек, главное и единственное чудо на белом свете - есть руки и ум человека, творящие разные прекрасные дела! Ты и сам поймешь это, если посетишь собрание Святой Церкви Свидетелей Гроба Господня, - у голубя в клюве возникла небольшая синеватая визитка с черным крестиком, - собрание пройдет в субботу в помещение дворца спорта в малом тренировочном зале. Приходи брат и ты познаешь такое, от чего потом точно жить захочется.

- Так, мне все понятно. Можешь пролетать дальше.

- Куда дальше?

- Лети, говорю, лети, галлюцинация хренова, - Давидов подтолкнул голубя носком ботинка, но тот даже не шелохнулся. - Давай, не порть мне вид на трамвайную линию.

- Хорошо, - неожиданно согласился Боженька, - я-то полечу, только и ты, пожалуйста, впредь не раздражай меня и не ной дни и ночи на пролет за что тебе выпала чаша сия и не проси, чтобы кто-нибудь другой ее за тебя выдул.

Сказав так, он растворился в мерзлом воздухе и более Марка не беспокоил.

“Мудило!”- громко и метко парировал Давидов. По-видимому, чересчур громко и чересчур метко, так как один из кабельщиков явно принял эту реплику на свой счет. Он даже бросил сигарету и враждебно обернулся в сторону сидящего Марка, но товарищи вовремя заметили эту перемену и быстро принялись стучать его по спине уговаривая не связываться с психом. Уговорили. И Марику удалось беспрепятственно покинуть парк и отправится на трамвай. Самое время было возвращаться на службу. Час уже поздний, пора выключать компьютер, здороваться с боссом, пробивать карточку и идти домой подкладывать Толстова под телик.

Парковые аллеи, укрытые лысыми кронами деревьев довольно быстро перешли в менее романтичный бульвар с трамвайными остановками и магазинами бытовой техники. В некоторых местах они даже совпадали, но от этого совпадения ничего хорошего не получалось. Трамвай от этого быстрее не приходил и теплее от этого не становилось. Зато в окне магазина стоял большой цветной телевизор на пятьдесят с копейками дюймов по диагонали, который показывал всей широкой общественности рекламу джинсов Lee Cooper. От рекламы Марку Ефимовичу на душе становилось еще горше. Получалось так, что и в этой приятной мелочи жизнь вероломно обошла его на крутом повороте. Все вокруг наслаждались светлым праздником потребления, а Марк Ефимович, к несчастию не мог, все чудо вещалось мимо него. Он не входил в target group.

Эта самая целевая аудитория никак не переваливала за 19, а Марку Ефимовичу совсем недавно стукнуло больше и даже несколько больше. То был один из ранних признаков старения. В какой-то момент жизни таких признаков появляется целая туча, и поначалу они тебе даже льстят. Вот например, разве это не замечательно, включит в один прекрасный день телевизор и обнаружить, что передача До 16 и старше уже не имеет к тебе никакого отношения и понять наконец, что нет в ней ровно ничего интересного и даже возможно переключить ее на параллельно идущий аргентинский сериал. Дальше, правда, хуже. В какой-то момент на тебя напрочь перестают действовать рекламы некоторых продуктов. И ладно бы только Clearasil или Oxy, есть же масса других замечательных вещей, которые как-то сами перестали покупаться. Но и это еще полбеды. Хуже, когда музыка транслируемая по MTV уже не вызывает у тебя даже тени скептической ухмылки, а вызывает как раз наоборот - желание выключить эту гадость к чертовой бабушке. Потом следующий этап. В какой-то момент ты оглядываешься вокруг и обнаруживаешь, что за последнее время появилось довольно внушительно количество, в принципе, взрослых людей о которых ты можешь сказать: Вот я в их время.... А если вы не дай бог встречаетесь со старыми друзьями, то основным поводом для шуток становятся воспоминания дней далекой молодости, а не текущие события, которые веселым задором не отличаются. И все это не позже чем до часу ночи, потому что все усталые и у всех дела. Так что рассвет ты, как правело, видишь не перед сном, а скорее с утра, когда встаешь чуть свет на работу. Вот в этой точке ты первый раз в жизни можешь совершенно четко обнаружить под собой целое новое поколение, которое и есть теперь молодежь, а сам ты, стало быть, являешься, отныне и навсегда, старым козлом.

Ощущение это совершенно специальное и несет с собой, как и любое другое, испытанное впервые чувство, целый ворох сопутствующих эффектов, от свалившейся откуда не возьмись ответственности за все живое на Земле до бездонной жалости к себе любимому. Посещает оно всех без исключения, точно так же как первые поседевшие волосы или морщины, которые, правда, можно вытравить с помощью Wella и LOreal. В случае Марка юность оборвалась не слишком рано, но неожиданно и до сих пор отдавалась фантомными болями в коленке. Как только, Марк об этом подумал, коленка тупо заныла. Правда потом сразу же приехал трамвай и она перестала ныть, потому что пришлось действовать - забираться в вагон.

В принципе, не понятно зачем Марику понадобился трамвай. От точки его месторасположения до Старого города была всего одна остановка, причем совсем не большая, правда по-своему забавная. Могу рассказать вам как это происходило почти в прямом эфире.

Значит так, дамы и господа, наш трамвай отчаливает от остановки с магазином бытовой техники и тут же пересекает довольно внушительный по местным меркам проспект ведущий к вокзалу. Там располагается здание цирка, переоборудованное под нехитрую торговлю, а так же некоторые злачные места, известные тем, что еще в темные коммунистические времена в них можно было вкусить плоды продажной любви, причем, как утверждают историки, всего за десять рублей. В те далекие времена Марк Ефимович не сильно интересовался всеми этими плодами, но десять рублей у него было, чем он теоретически гордился. Вот такой проспект, ровным счетом ничего интересного. Теперь мы его пересекли и можем наблюдать по левую руку здание музея природы. Это светлый храм естественных наук, дамы и господа, который в постсоветский период был частично омрачен магазином офисной техники. Впрочем, пока он не сильно пострадал, дальнейшее продвижение капитализма грозит ему куда большими потерями. Чуть дальше по движению трамвая находилось стеклянное здание короткого роста, но с задатками небоскреба. При старом режиме в здании, в основном, располагалось кафе “Ленинград” в котором продавались дефицитные булочки и в которое стояли абсолютно дурные очереди. При новом режиме тут радикально ничего не переменилось и теперь здание было набито всевозможными финансовыми пирамидами в которые тоже стояли очереди за дефицитным товаром.

Теперь, пока не проскочили, мы быстренько посмотрим направо. Там мы можем обнаружить длинное здание консерватории - белое и с псевдоготическими окнами. Тут тоже никаких существенных изменений не случилось. В хорошую погоду из псевдоготических окон все так же слышалось чудесное пение арфы, а из подвальных помещений доносились нечленораздельные вопли с уроков сольфеджо.

Если мы, дорогие дамы и господа, не будем вертеть головой, а будем продолжать смотреть вправо и вперед, то там скоро обнаружится бывший городской ров, нынче живописный городской канал со сквером по обоим берегам. Про него никаких веселых историй рассказать не могу, потому как с ним все возможные перемены произошли еще при позапрошлом режиме и так что последующие пертурбации ему были глубоко пофигу. Ну, канал мы еще пересечем, а теперь глянем еще немного дальше в заданном направлении. Там за сквером мы наткнемся на довольно жлобскую Национальную оперу с колоннадами, балюстрадами и квадригами (вид с торца). Смены властей на ней почти никак не отражались, а вот десятилетняя реставрация ее почти доконала и довела бедное здание до состояния схожего с Парфеноном.

Ну вот, пока вы смотрели, мы уже успели переехать мостик над каналом и теперь все что нам осталось - это совершить круг почета вокруг самого большого и самого странного здания на нашем маршруте. В этом самом здание совершенно замечательным образом уживается Экономический факультет Латвийского университета, балтийское представительство фирмы Computerland, а так же центральное КПЗ. Соседство с одной стороны странное, но с другой во многом символичное и даже закономерное. Все эти три компоненты, по всей видимости, призваны символизировать полный цикл раннего восточноевропейского бизнесмена эпохи накопления бабок. Уж и не знаю, дамы и господа, сами они так срослись или не обошлось без высшего вмешательства, но получилось забавно. Надо сказать, что некоторые выпускники уже успели вернуться в Alma Mater, как здесь выражались, с заднего входа через железные ворота. Правда, долго их в этом бомжатнике не держали, а скоренько переводили в бывшую внутреннюю тюрьму КГБ, где и люди приятнее и воздух чище и телевизор работает. Впрочем, дамы и господа, это совсем не наша история, а наша история на этом заканчивается, трамвай совершил круг и остановился у тех самых задних железных ворот, просьба всем вываливать из вагонов.

Марик тоже вывалил. До рабочего места надо было еще минут десять идти пешком, я же говорил, не стояло на трамвае ехать. Думаю, что веке в четырнадцатом эту прогулки можно было бы назвать опасным походом вдоль городского вала по местности полной разбойников, блуждающих крестоносцев, диковатых латышей и другого неблагонадежного элемента. Сегодня в этом плане мало что изменилось, но теперь это всего лишь прогулка по центру - десять минут подышал свежим морозным воздухом и, пожалуйста, приплыли. Родное министерство.

Ну вот и приплыли, - пробурчал про себя Марк Ефимович. Флаер на мгновение завис довольно низко над озером, от чего на поверхности воды образовалась небольшая вмятинка, как будто по нему и правда плавал корабль-призрак. Он поколебался еще мгновение и резко толкнул штурвал от себя. От этого запорожский двигатель завыл, а показатель скорости реакции снова заполз в красную зону. Еще через секунду локатор засек дом Павла Ашотовича и Марк сам не заметил, как очутился на персональной стоянке академика.

Вот не хорошо, - подумал Марк, оказавшись в подвале семьи Гогнишвили, - приперся к пожилым людям среди ночи, да еще и без приглашения. Если сейчас колпак не откроется, разворачиваюсь и улетаю. Колпак, конечно же не открылся, зато в подвале загорелся свет и в дверях появилась испуганная тень хозяина.

- Марк Ефимович, голубчик. Ну зачем же так помпезно? С таким пафосом обычно входят в покоренный Рим, а не влетают в подвалы к несчастным старикам.

- Простите великодушно, Павел Ашотович, - прокричал Марик из-под колпака пытаясь применить к нему грубую силу. Колпак наконец подчинился. - Штурвал немного заклинило...

- Полагаю, у вас что-то стряслось, молодой человек. Впрочем, что с вами может стрястись. Вам двадцать пять и вы физик.

- В общем-то... и да и нет, - Марк выскочил из флаера и выдрал из-под сидения пакет с рукописью. - Вот, это то, о чем мы говорили с утра.

Павел Ашотович улыбнулся в пышную седую бороду и чуть заметно кивнул.

- Я понимаю, что уже поздно, - Марк принялся махать пакетом перед носом у академика, - но я просто боюсь, это не может ждать до завтра... Понимаете, у меня из-за этой бумажки в последнее время все на перекосяк. И... - Марк снова взмахнул пакетом перед лицом Павла Ашотовича, но слов никаких не нашел.

- Все понятно, молодой человек, - Гогнишвили поймал его руку, так и не дождавшись продолжения тирады, - все совершено понятно. Сейчас мы поднимемся в мой кабинет, Маша заварит нам чаю. Мы сядем и вместе во всем разберемся.

В моей жизни, как в этом министерстве - все наперекосяк, - думал Давидов, находясь на темной лестнице где-то в районе третьего этажа. - Вроде все есть, но все не на том месте. Вот на входе двери стеклянные, нафига, спрашивается? При этом лифт не прозрачный. Ну что им стояло сделать все наоборот, чтобы люди не мучились? Или вот выход в интернет - он есть, но не у меня. Какая мне от этого может быть польза? И точно такая же история с зарплатами. У начальства вон какая зарплата, но они же и так богатые и взятки берут. На кой им сдались эти копейки, да еще и облагаемые налогами?...

Наконец крутые ступеньки привели его к заветной двери с цифрой 5. Теперь нужно было ее как-то открыть. И, пожалуйста, еще один пример, - возмутился он в слух, - почему, черт подери, ручки прикручены только с той стороны!.

Правда, оказалось, что возмущался он рано. Дверь и так открылась, без всяких ручек. Да и в коридоре никого не оказалось. Вообще-то, все приличные люди уже были дома. Обедали, смотрели телевизор и занимались прочей полезной деятельностью.

- О-о-о, Зино! Мистер Давидофф, вы вернулись, - оказалось, что домой ушли не все. Наиболее опасный объект, а именно Сергей из соседней ячейки, до сих пор тут ошивался и, хуже того, явно чего-то имел к Марку. - Тут начальство приходило по твою душу.

- Чего хотело? - недружелюбно отреагировал Давидов, расстроенный тем, что ему не удалось тихонько смыться.

- А шут его знает. Ты же знаешь, нашего Валдиса - скрытен, прожорлив и злопамятен. Как говорил Винни Пух, от такого можно ожидать чего угодно, в том числе меда.

- У тебя бред.

- Не-е-е, это не бред. А вот это бред, - он бросил на стол перед Марком какую-то русскоязычную газету нездешнего производства. - Дружбан из Израиля прислал. Какой-то их местечковый писатель рассуждает о завоевание евреями африканского континента. Я пока тебя ждал, весь на нет изошел, покуда эту чушь осилил.

- Так что Валдис сказал?

- Он сказал, что как только ты появишься, чтобы сейчас же к нему зашел и что записку он оставлять тебе не станет, мол, ты ее все равно проигнорируешь. Так как, газетку тебе оставить?

- Да, скинь мне ее в аппендикс.

- Ну лады, на этом моя mission accomplished. Пойду на свободу. - Сергей громко хлопнул ящиком от тумбочки, схватил портфель и напоследок кинул, - Удачи на Голгофе.

Надо сказать, что и путь на Голгофу и сам процесс распятия прошел по явно сокращенной программе, по всей видимости, в последний момент Боженька все ж таки смилостивился и, хотя и не пронес чашу сию мимо, но по крайней мере попытался ввести ее внутривенно. До кабинета Главы отдела было всего-то десять метров паркетного покрытия, да и разговор, приключившийся там, сложно назвать длинным и мучительным. Был он примерно следующий:

- Можно? - спросил Марик выглядывая из-за дубовой двери.

- Да проходите, господин Давидов, - ответил Глава отдела, отрываясь от важных бумаг, лежащих в папке на массивном столе, производства первой половины ХХ века.

- Сергей передал, что вы меня вызывали, - сказал Марик, проделав ровно десять шагов по ковровой дорожке и остановившись в позе “смирно” в квадрате света, упавшего из двухметрового окна.

- Да, да, - сказал Глава отдела, отодвигая бумаги на край и завинчивая ручку Cross с золотым пером 24К. - Полагаю, вы знаете, о чем я хочу с вами поговорить.

- Несомненно, - ответил Марик, глядя прямо перед собой на портрет президента К. Ульманиса, кисти неизвестного мастера, 1932 года.

- Очень хорошо, я всегда ценил вашу сообразительность, - кивнул Глава отдела, откидываясь в большом кожаном кресле. - Вам безусловно будут выплачены все полагающиеся по закону компенсации. Кроме того, вы еще месяц можете оставаться на рабочем месте.

- Это не обязательно, - вздохнул Марик, переводя взгляд на медно-хрустальную люстру эпохи самого конца Югендстиля.

- Ну и славно. Может у вас есть вопросы?

- В общем-то да, - Марк перевел взгляд с люстры на лацкан пиджака от Kenzo и подумал, что должно быть френчи скоро войдут в моду. - Видите ли, мне последние два дня снятся довольно странные сны. Вы считаете, это может быть как-то связано с моим сегодняшним увольнением? К примеру, позавчера мне приснилось, что я умер. Лежу, все вижу, все слышу, но сделать ничего не могу. И знаете, меня как-то не столько сама смерть расстроила, сколько отношение окружающих. Все ходят через меня, машины ездят, некоторые со мной даже разговаривать пытаються, но я, ведь, ни черта дельного не в состоянии ответить...

- Марк, - Глава отдела застегнул на руке титановые Rado и поднял указательный палец в знак предостережения. - Боюсь я не смогу ответить на этот вопрос. Думаю вам лучше уйти.

- Думаете? Ну ладно, вам же хуже, - сказал Марик, развернулся и вышел восвояси.

- Очень интересно, - заключил Павел Ашотович, - переворачивая последнюю страницу.

В рабочем кабинете академика стояла приятная тишина, нарушаемая только журчанием каких-то насекомых за окном, да мягким тиканьем старинных ходиков в углу кабинета. Время было далеко за полночь и чай с лимоном, любезно приготовленный Марией Федоровной давно уже успел остыть и покрыться легким налетом бензинового оттенка.

- Думаете? - Давыдов уже было успел задремать в теплом полумраке, распространяемом зеленой настольной лампой.

- Безусловно интересно, но, боюсь к литературе это не имеет никакого отношения, - Павел Ашотович выпал из пятна зеленого света, от чего его образ стал еще более загадочным и почти что начал внушать полуспяшему Марку священный трепет. - Думаю, вам надо передохнуть. Съездите на курорт. На Камчатку или на море Лаптевых. Вы, кажется, говорили, что там нынче самые лучшие здравницы. Что скажите, голубчик?

- Думаете? - только и смог выдавит Давыдов и тут же сам закивал себе в ответ.

Appendix A:

26.01.94 Наши Писатели Новости Израиля

Секретное оружие Уганды.

Военная карьера бригадного генерала Армии обороны Уганды Ивана Федоровича Цехензона с самого начала развивалась решительно, но неравномерно...

Роман Кремерофф Иерусалим, 2002