Кривко Николай Иванович : другие произведения.

Бриллианты Светлейшего

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всего 440 страниц.
  
  
  
  
  
  
  
   Н.И. КРИВКО
  
  
  
  
  
  
  
  
   БРИЛЛИАНТЫ СВЕТЛЕЙШЕГО.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Роман
  
  
  
  
  
  
  
   ПРОЛОГ.
  
  
   Начали спуск от последних холмов у Предгорья. Слава Господу, Ессентуки позади, которую ночь спали вприглядку. В былые годы было боязно от абреков, шастающих по степям. Теперь, когда крестьянский люд взялся за вилы, разоряет угодья помещичьи, имения, мало ли кто под руку попадется.
   Шел 1906 год.
   Знакомые места. Надо дать коням передохнуть. Эх , то ли дело летом. Спустишься с ведром к речонке, а ласточки то в берег ткнутся, то из дыр в береговых откосах, как горох, сыплются, красота, праздник. И шум от всех летающих, и запахи от всего растущего. Поспать часок в тени телеги, проснуться, ошалело взглянуть на неподвижное небо с приклеенными облаками, и кто придумал это сладостное время −лето?
   Солнце коснулось края равнины, пробежал желтый луч по бурьяну, вот и поворот на Либенталь, ' Милую долину', так называют немцы свое поселение. Въезд особенно красив : два огромных тополя у запруды, белые утки, шум мельничного колеса, разнотравье, медовые запахи, благо и ульи невдалеке. А повыше виноградники, и тут же врытое в холм хранилище для жаркой и страдной поры. Подъехали, смеркалось, на развилке засветился стеклянный фонарь не со свечкой, но керосиновый, с фитилем, и голос прозвучал:
   - Попридержи коней, уважаемый. Куда путь держишь?
   - На Красное, завтра к полудню, дай Бог.
   - Да, сегодня уж не доедешь.
   - Придется в колонии заночевать.
  Немцы уважительно называли поселение Колонией, еще с давних, Екатерининских времен. Значит, человек свой.
   - Заводи лошадей, пусть распрягают, дети помогут. Идем ,дело не терпит.
   Хозяин открыл для Антона Сергеевича дверь, а сам остался на пороге. Комната, почти такая, как он задумал в своем новом доме, повыше конечно, и окна построже, на немецкий манер. Пружинная кровать, покрывало снято, на одеяле мятущаяся женщина. В углу на столике керосиновая лампа. Тень накрыла больную, она приподнялась и закричала 'Ваня, Ванюша!', протянула руки, потом быстро вернула их на место, к длинному то ли узелку, то ли свертку, который копошился сбоку, но был молчалив. Наверное, вошедший вместе со своей тенью был огромен, женщина опамятовалась, и прошептала:
   − Кто вы ? -
   Не дожидаясь ответа, быстро начала говорить, чувствуя, что силы её человеческие - на исходе. - Я Соснина, из Имения Привольное. Спасите девочку! Зовут Марией, икону в Церковь, а образки сохраните до нужного дня!
   Вдруг женщина выпрямилась, видения её обступили: муж и пламя из ружья, чей - то крик, пролетка, в которой она сама с Марией, голос мужа: ' Не жди , гони изо всех сил! '
   И женщина закричала:
   − Не жди! Спаси свою дочку!
   Вытянулась, словно распласталась, перестала дышать. Антон Сергеевич вдруг почувствовал эти слова: ' свою дочку ! ', перекрестился и подумал: Бог взял, Бог дал! Так тому и быть! -, прикоснулся к мягкому комочку в кружевных пеленках и одеяльце, комочек курлыкнул, как далекая птичья стая и затих. Так пришла в его семью третья, самая любимая дочка.
  
  
  
  
   Часть первая.
  
   НАСЛЕДСТВО ЛОРЕНЦЫ..
  
   Глава 1.
  
   В 22-м году ХХ века в живописное село Спицевка, что верстах в тридцати от губернского города Ставрополя, приехал отставной солдат. Имущества он имел рыжую казачью шубейку да черный, с вензелями, баян. Носил его, как ребенка, в походах по жестким дорогам Турции, по песчаным барханам калмыцких степей. Тосковал, волочил ноги и винтовку, но в сумерках воскресал, растягивал меха и над степью, или над речушкой, или над перелеском, а чаще на глинистой дороге возникала песня из тех звуков, которых никогда ранее не знали эти просторы.
   Вздрогнула жесткими крыльями над ободьями колес
  ' линейка ' -повозка, на которой едущие располагались спинами друг к другу - обрушила комья грязи, когда солдат спрыгнул на сухой островок.
   Высился дом на высоком фундаменте.. Солдат постучал в краешек ставни, и на порог вышла высокая женщина.
   - Добрый день, хозяюшка. Приметный у вас домик. Не пустите ли на побывку, на недельку? К вечеру брат мой, старший, подъедет. Можно со столом, можно как хотите.
   - А вы сами откуда будете?
   - Из - под Ростова.
   - А к нам по делу или в охотку?
   - Мы с братом баянисты
   - Ой, девкам - то радости. А если со столом - любите наше деревенское? Галушки, вареники?
   - Угадали!
   - Они в красной избе Шельменко- денщика изучают, горло дерут! Сходили бы. А я комнату приготовлю .
  
   Отложил солдат в сенях баян в мягком чехле, узелок с вещами, и не торопясь, двинулся вдоль улицы. Неказистость весны с разбитыми черноземными дорогами лишила очарования саманные хаты, обшарпанные ветрами и дождями. Не было никакой живописной гармонии, как летним утром
   Морозы отошли. Над хатами курились дымки, развеивался серебристый пепел соломы, а не едкий след сухого кизяка - коровьего помета, перемешанного с соломой, высушенного на солнце.
   Огромное хранилище для сена высилось у самой гребли - земляной перемычки сельского пруда, откуда начиналась дорога на степные холмы. Сквозь щели дощатого сарая и наспех вырубленные окна, крутились солнечные пыльные дорожки. На боковых стенах висели обтрепанные лозунги белой известкой на порыжевшей ткани: 'Мир хижинам - война дворцам!' утверждалось на одном. 'Мы наш, мы новый мир построим!' продолжал другой. Солдат усмехнулся, подумав, как долго революция добирается до глухих углов, но не придавал значения ни лозунгам, ни неказистости селения.
   Брат Василий позубоскалит над порыжевшими лозунгами. Все еще сочувствует голытьбе, пытающейся построить нечто свое, без данных Богом и Государем помещиков, приставов, попов и богатеев.
   - Вряд ли что у них выйдет, Ванюша, Но не сочувствовать - не могу! Да и у нас положение безысходное. Сами мы из крестьян, значит, отстать не можем. Хотя чует мое сердце - дело это дохлое.
   Так говорил четыре года назад старший брат, когда они пережидали слабенькую канонаду у губернского города, сидя под деревянным мостом над степной речкой. Через день определились в городке в полк Красных Партизан с лихим вождем товарищем Жлобой, и покатила их судьба на своих двоих по Северному Кавказу, астраханским степям, калмыцким селениям.
   Отвоевался, надо привыкать к мирному существованию В мирное время основной профессией были свадьбы. Слава их гремела. Умел Иван Иванович настроить мелодиями на баяне и грусть, и вздохи, разудалую 'коробочку'. А когда включалась венская гармоника старшего брата, словно созданная для лихих кавказских танцев, где было намешано всё: и цыганщина, и горский кураж, и степная тоска - это уже был высший класс. Свадьбы являлись источником знакомств, рекомендаций, авантюрных предприятий, к которым старший брат был неравнодушен.
   Кончилась та линия Судьбы, и вот теперь, на дощатой сцене темнел девичий облик с короной червонного золота от волос, освещенных солнцем.
   И вдруг длинный зал заполнился звуком высокого голоса, который беспечально призывал :
   - Ой, не ходы, Грицю, тай на вечорныци!-
   Было в пении что-то, напоминавшее его собственную игру. Пальцы уже лежат на клавишах, но внутренний голос ждет момента наивысшего напряжения, чтобы желание звука стало нестерпимым. Потом надо дать прозвучать другому звуку, чтобы он себя тоже показал, или поспешить, украсить первый, уходящий под своды. Не каждому музыканту дано воспроизвести собственный разговор звуков.
   Но беспечальность ее голоса, как ни странно, вызывала сожаление о мимолетности этих минут, какое - то неосознанное томление, что в будущем вдруг такого голоса не окажется рядом. Солдат передвинул шубейку на одно плечо и пошел к сцене. И когда он закрыл собою солнечный луч из дырявого окна, голос прервался.
   Несмотря на выцветшее сизое, в горошек, платьице и наглухо, косовороткой застегнутый воротничок, было в ней нечто воздушное, может быть от рыжих колец упрямых прядей, тонких рук, давно опередивших рукава, и взгляда рыжих глаз в тон копне волос. Солдат подтянулся, тронул квадратик усов, щеточкой обозначающих строгость владельца, его правильный взгляд на жизнь и недопущение ненужных, а тем более случайных знакомств.
   Перед нею был мужчина из мира взрослых, того большого мира, который редко заглядывал в это сонное село. Много повидавший, знающий себе цену, изящный, высокий, скуластый и смуглый. Ах, если бы можно было пригласить его домой, погордиться перед двумя сестрами, хоть в доме -то уже гордиться нечем. Еще несколько лет назад ее дом был 'полной чашей', думала Маня красивыми словами, усвоенными в гимназии за тот неповторимый год, что довелось изведать счастье учения.
  
   Глава 2.
  
   Отец строил дом под косыми взглядами соседей, не одобрявших его фантазию: чтобы дом стоял в глубине да еще на холме, да еще отгороженный от мира двором с пристройками, садиком, и непонятной запрудой с камышами. Предчувствовал выходец из воронежской деревеньки, что будет день и приедет в этот дом внук, и восхитится идиллической картиной пруда в камышах, лодки, качающейся у молодой ивы, неторопливо плывущих уток , проникнется вкусом деда, и что- то поймет в его жизни.
   У самой младшей из трех сестёр, хохотушки с огненно рыжими завитками, обязанности были необременительны и неторопливы. Воду в дом она приносила из далёкого родника, который прозывался 'Ключом' Надо было подниматься в гору. Путь был пыльный и жаркий. Непонятно из чего складывалось очарование оврага, заросшего боярышником, терном, полынью. Любила посидеть, помечтать, удивляясь, что мысли, которые обычно вспархивают, как птицы, так что и оперенья не разглядишь, здесь связываются в рассказ. И мнится ей, что у ключа будет сидеть девочка, а может быть, мальчик, в тягучий летний день, по которому проходят облака, и птицы, и крики всего живого, и во всем этом будет какой-то смысл, который мальчик непременно поймет, и будет знать неизмеримо больше, чем она, его будущая мама.
   Вода в ключе была ледяной. Приятно холодным животом лечь в горячий белый песок, полный древних раковин. Ключ был общий, потому его ревностно берегли, следили, чтобы не мусорили, не затаптывали, не сдвигали плоских сланцев, уложенных ещё отцами вокруг бурного купола подземной воды, вырывающейся из глубин. А если забредала отара овец, или жеребята, или молодой бычок, то вечером в какой либо хате слышались вопли, шлепок ремня, а до разбирательства на сходе дело не доходило.
   Любила сидеть на кромке оврага с отцом. Они наблюдали за мальчишками, крадущимися к бахче. Белобрысые, в одинаковых холщовых портках с перекрещенными помочами, все трое напоминали игрушечных солдатиков. Пробирались пригнувшись, хотя бахчу никто не охранял, подпрыгивая, как только босая пятка натыкалась на кавунец - колючее изобретение природы, укрывшееся в тени арбуза, которого называли по - украински: кавун.
   В девочке вдруг взыграл дух собственницы: :
   - Батя, ну шугани их как следует.
   - Погоди, Маня, поглядим игра это или злость. Придет время, и у нас будет такой вот цыганчонок, - отец оскалил зубы, скулы затянулись смуглой блестящей кожей, чуб чуть встряхнулся, глянул самый что ни есть цыган, которых село остерегалось, но без милостыни не оставляло, и гаданий не чуралось. Девочка ойкнула, а отец присвистнул, и над оврагом вспорхнули птицы, в вышине вспыхнули коршуны. Три фигурки заметались и растворились в траве. Через недельку, размахивая руками, Маня волновалась, рассказывая о таком важном событии маме Дуне. Мама приглаживала её рыжие волосы:
   - Вот нечистая сила, не доглядишь. Не переживай. Пока ещё, зоренька, ты кавуна от кавунца не отличаешь. Пройдет!
   Шли они за ворота поджидать дорогого отца, который должен был вернуться из Астрахани.
   Осенью, когда страда затихала, Антон Сергеевич и несколько энергичных соседей 'спрягались', то есть, объединялись, в три- четыре телеги отправлялись в долгий путь в Астрахань. Везли в телегах пшеницу, овес, чтобы обменять в засушливых астраханских степях на рыбу. Тогда это было опасное путешествие в чужеземную страну, через ногайские степи, где набеги на путников были делом обычным.
   - Мамань, а ногайцы - кто они? - спрашивала девочка.
   - Ногаи -то? Всякая нерусь. Крадут людей почем зря. Чуть зазевался. Первые годы мы на пашню без ружей и не выходили... Сейчас полегче, казаки в горах появились.
   Через несколько недель странники возвращались, с нагруженными рыбой возами. Это была простая рыба: лещи судаки, сазаны. Простая рыба для простых людей. Для сельской верхушки, и для особых случаев имелась рыба подороже, из осетровых. Накануне воскресных дней приезжали в губернский город, располагались с телегами на базарной площади, чтобы с утра торговать рыбой. К вечеру следующего дня приезжали домой, и при яркой лампе, подчёркивающей светом торжественность минуты, отец вытряхивал свой ' капшук ', как он называл торговый кошелёк, прямо на стол. Смятые бумажки различного достоинства, запаха, чистоты, вместе с монетками раскатывались по столу, следовало их всех собрать, разложить, разгладить. Затем они раскладывались в отдельные кучки: для пастухов, для дров, для овса лошадям.
   Пришло время учения. Сестры не слишком охочи были до ученья, две зимы ходили в церковно-приходскую школу, но к весне второго стало ясно, что от Домны толк будет в церковном хоре. Дуся отмахнулась и от хора, и от школы.
   - Ох, не трогай ты их, отец. Всю жизнь прожили без грамоты и всё ладно. - говорила мама Дуня.
   Сама она жила старыми понятиями, так никогда и не сфотографировалась, не дала возможности внуку порадоваться её облику, прозвучать щемящей ноте в его душе.
   Меньшая, Маня, любимица и самая бойкая, не должна была остаться неучёной.
   Соседнее Петровское было крупным и богатым селом ,
  состоятельных семей было достаточно, чтобы заполнить ученицами в отглаженных платьях и передниках местную гимназию. Попасть туда девочке из простой крестьянской семьи было не просто.
   Но было у Антона Сергеича давнее знакомство с самим архиереем. Лет семь не тревожил благочинного, но время пришло. Не для себя, для чада любимого.
   Приехал в монастырь. Каменные строения вросли в землю, как грибы шампиньоны, после дождя, Подножья каменных плит, закрашенные известкой в неимоверное количество слоев за сто лет, обросли желтыми одуванчиками, травой - муравой, донником, подорожником. Шмели гудели.
   Сердце Антон Сергеича ухало за каждым шагом. Ничего не думал, ни хорошего, ни плохого. Правильно сделал: архиерей его узнал, понял, что дело - долгое.
   - Садись - ка, Антон Сергеич? Прокатимся, поговорим, пожалуемся себе, друг дружке и Ему, Всевышнему!
   Садились в фаэтон, а кучер удивлялся : до чего ж похожи! - и внешне, и как взгромоздились, и всеми остальными ухватками, как люди долгое время успокоенные размеренной службой монастыря, или не бедной крестьянской усадьбы. Цокали восемь лошадиных копыт, покачивались жесткие жестяные ободья, фонарь поблескивал стеклом.. Кроны переплетавшихся карагачей, буков, дубов закрывали полной тенью каменную мостовую. Долгие десять верст до Соборной площади. Блаженное время.
   - Спасибо за икону святой Екатерины. Легче дела пошли с того далекого дня, как ты приезжал просить о девочке. Не во всем конечно, но в делах сиротских - это точно. Как восприемница? Радует, данное Господом, чадо?
   - Премного! - в тон ему ответил Антон Сергеевич, но хвастаться не стал.
   - Учить надо, иначе долг свой не буду считать выполненным!
   Наклонил голову архиерей, прикоснулся рукой к руке Антона Сергеевича.
   - Как люблю я людей, кои понимают свой долг, человеческий и духовный. Я напомню в епархии, чтобы дали выписку из церковных книг и решение наше о направлении в Петровскую гимназию удочеренной девочки, волею Всевышнего определенной из сироты в восприемницы.
   Фаэтон мчался добрый час от монастырского подворья до въезда в город.
   Не однажды вспоминал Антон Сергеевич смертные минуты той женщины. Показал Марусе тайничок в сарайчике, где спрятал образки живописные с незнакомыми людьми. Хранились они в старом бидоне, в деревянном коробе . Приговаривал:
   - Когда - нибудь поймешь - в чем дело, я не все понимаю. А главная бумага лежит в Епархии, запомни - в Епархии.
   Начался самый памятный год её детства. Она удивлялась - откуда в селе, которое было точно таким же, как родная Спицевка, появились эти каркающие особы с чеканными словами и гнусавым произношением, проповедующие привычку к строгости, порядку, послушанию и отвергающие многие привычки. И страстно хотелось быть такой же. Затянутой в талии, завернутой в платье, с прикрывающими плечи шелковыми буфами, немыслимый шик, даже в этом, устремленном в будущее, селе. Такой же классной дамой.
   В первый свой приезд отец кратко поздоровался и ушел к начальнице. Там он тоже не задержался, вышел довольный, и стоял на крыльце весь блестящий, в туго натянутых хромовых сапогах, картузе с лаковым козырьком. Обнял дочь и громко сказал:
   - Приеду из Астрахани, сразу же приду!
   Через месяц приехал на бричке; дворовые снимали коробки, обтянутые мешковиной , уносили их в сени, а сам хозяин снова был у начальницы, которая на этот раз вышла на крыльцо, протянула руку. Отец склонился над этой рукой как-то по благородному, затем выпрямился и повернулся к дочери всем корпусом:
   - Учись, Мария, и слушайся всех, как дома!.
   Задержался с голосом в слове ' Мария', и поняла девочка, что хотел он ей сказать по родному: 'Маня', но не посмел. Девочка распрямила плечи. Начальница лукаво на неё взглянула и молвила:
   - Решительная девочка у вас растёт, Антон Сергеевич!
   И это обращение к отцу вдруг примирило её с начальницей, и девочка поняла, что и над начальницей есть правила, нарушать которые она не властна.
   Начались каникулы, лето Четырнадцатого года.
  От всеобщей тревоги, от войны не могла оградиться и гимназия. Зачастили с визитами родственники гимназисток, и знакомые подружки исчезали в неизвестности. Ещё не умолк колокольный звон, ещё поднимали хоругви о ниспослании победы, а на окраине села заголосили солдатские вдовы. И люди, умудрённые опытом, поняли, что надёжным прибежищем останется только семья.
   В сентябрьский день приехал батя, Антон Сергеевич с презентом начальнице, попил чайку, а обратно уехал с любимой дочкой Маней. Но нити Судьбы уже истончились. В начале революционной весны Маня прибегала с мороза с красным флагом и кокардой, но мама Дуня уже не вставала с лежанки у русской печки. Сразу после Пасхи её схоронили.
   И рухнуло гениальное изобретение, Семья.. Невидимая ось, соединявшая мужчину и женщину, вокруг которой вращалась планетарная система, состоявшая из мужа и жены, детей, животных, привычек, желаний, радостей и печалей, исчезла.
   Антон Сергеевич затосковал, замолчал, через короткое время начал 'заговариваться': беседовать с кем -то, кого домашние не видели.
   - Как бы хотелось посмотреть твоего суженого, Маня. В жизни сердечный человек - это и есть счастье! - говорил в минуты просветления.
   В один из дней, когда закатное солнце золотистым отблеском сделало морщины старчества на лице незаметными, выражение торжественным, отец сказал полным голосом в прежнюю силу:
   - Будешь в городе, зайди в Епархию, там в архиве твоя главная бумага. Запомни - кто б ты ни была- мы тебя очень любили!
   - Я знаю, батя , - сказала Маня, присевшая на припечке, и со словом 'любили' поняла, что это прощание..
   - Ты по рождению из другой семьи, княжеского рода, из Сосниных. Заметные были люди, аж от самого Светлейшего князя Потемкина. Давно нужно было сказать, да смущать не хотел. А теперь время пришло, хоть и смутное время, неугомонное. Может тебе и надо помалкивать. Понимаешь, дочка?
   - Понимаю, батя, родной ты мой!
   - Скажешь только суженому, когда поймешь, что человек надежный.
   - Скажу, батя! А что такое архив Епархии?
   Затеребила его Маруся, но его душа уже была безмолвна, глаза закрылись, в уголке одного накапливалась слезинка. Маруся охватила отцовскую голову руками и выдохнула долгий, отчаянный плач.
   Девочки поняли, что всё в жизни легло на их плечи. К тому времени, когда Маня пела Наталку- Полтавку, коровы и живность исчезли, сарайчики у дороги опустели.
   - Пора, девчата, вам разлетаться! - сказала тетушка Акулина. Но ждать пришлось окончания и другой войны , гражданской.
  
   Глава 3.
  
   Вечер был долгим и молчаливым. Маруся заикнулась:
   - В доме у нас уже не так, как раньше.
   Солдат понял, какое юное существо перед ним, охватила жалость, накопившаяся за годы странствий меж человеческих страданий. Утешил решительно:.
   - Обойдемся! - приобнял существо в ватной длиннополой кофте. Пришли в дом на высоком фундаменте. Хозяйка не удивилась, накормила варениками, посидели, поговорили, что жизнь дорожает, хозяйка с намеком шепнула:
   - Давно пора. Вместе стелить?
   Не успел ответить Иван Иванович, даже голову вскинуть, как женщина поторопилась:
   - И верно, какая память со слезой! За суматохой да разрухой и девочку не заметили. А мягкая, что воск у свечки. И наплачешься, и насмеешься. И семья была видная. Как слезу смахнуло, как и не было, словно и не пахал дед Антон землю и не сеял.
   В хату к сестрам знакомиться солдат не пошел и определил свои действия, холодея вместе с весенней луной:
   - Наталку- Полтавку я подыгрывать сейчас не стану, не до того, но споем. Будет и наше время!
   Но успела Маня рассказать и про милого батю, и про гимназию, и про все время золотого детства.
   Утром солдат зашел в сельсовет. Председатель пытался расспрашивать: где мерз, где воевал, сидящий в городском пиджаке непонятного рода мужчина развлекался с дорогой папиросой, каких солдат уж лет пять не видывал, останавливал председателя то рукой, то взглядом произнес решительно:
   - Ты ему землю дай! Я правильно сказал?
   - А о чем я толкую, - возмутился председатель, - да сколько хочешь - хоть коммуну организуй, хоть любой коммунизмов дух!
   К вечеру, в доме на высоком фундаменте Иван Ивановича встретил лукавый старший брат словами::
   - Ну, пошли знакомиться!
   - Доложили - усмехнулся меньшой.
   - Мы люди видные, гости московские - подтвердил старший - Наслышан! Наверное, не простую душу доставила тебе Судьба, если вмиг скрутило, так что другим завидно!
   Неясно выражался старший, любил напускать туману, поважничать, пофорсить. Пусть. Душа у него добрейшая. Василий Иванович, как всегда, производил впечатление Сегодня на нем - затянутая в талии тужурка, то ли мундир, опушенный серым мехом, со стоячим воротником, металлическими застежками. Ловкие движения были таковы, словно сам мундир вращался вокруг статного поручика. В сочетании с блестящими хромовыми сапогами
  возникала мысль о празднествах, знакомствах с изысканными особами прекрасного пола. Украшением являлась сверкающая улыбка, кое - где оттененная золотым блеском, приглашающая к разговору с восклицаниями, самодовольством.
   - Ну так что, даем последний решительный бой?
   Двинулись они мимо криво разбросанных домиков по узенькой, выбитой в черноземе, тропочке, решительно, словно знал старший брат эту дороженьку, блестя голенищами хромовых сапог людей залетных, нездешних, а потому обсуждению не подлежащих
   Примостились на скамеечке на противоположной дому стороне улицы. Дом хорошо смотрелся на пригорке с невысокой загородкой из ракушечника. Внизу у подножия прудик, намек на озеро с рыжим тростником в уголке и маленькой лодочкой. На фоне синего неба, под теплом солнечного весеннего дня - как картинка из окна вагона, как открытка из путешествий. Казалось, это и есть долгожданная пристань.
   - Ну что, будем входить?- сказал старший брат; младший вздохнул, как перед началом неясного, но неизбежного сражения.
   - Есть одно обстоятельство, и очень оно меня смущает. Происхождением девушка не крестьянская, а из дворян и не простых. Из Сосниных, из княжеских, от самого Потемкина!
   - Да что ты! Стоп, стоп, стоп! Поторопились, а получилось - к месту. Судьба шутить не любит, но если уж подаст - то на золотом подносе! Провидцем был пан Болеслав, когда советовал заехать в это Богом забытое село!
   Размышлять Василий не дал, а огорошил вопросом:
   - Помнишь московского пана?
  
   Глава 4.
  
   Редко упоминался тот день в московском ресторане, суматошный для провинциальных птенцов. Василий Иванович, обычно не любивший тратиться, захотел побаловать Ванюшу колоритом уходящей Москвы., гениальным решением интерьера купеческого загула. Заказал столик в ресторане Казанского вокзала.
   Все было по высшему разряду. Ничто так не наводит на мысль о роскоши, как огромные вычурные зеркала на алебастровых стенах, узорчатая белоснежная лепнина на потолке и карнизах. Зеркала рождали множественность обликов, изломанных, таинственных, навсегда поразивших юную душу. Столик на двоих, белоснежная скатерть, копченая рыбка и кулебяка, и полштофа вина 'Прасковейского.'.
   Только срезали верхнюю хрустящую корочку пряно пахнущей мясной кулебяки, только положили двурогой серебряной вилочкой пряную говядинку, как раздался голос среднего тембра, негромкий, не вкрадчивый, не заискивающий, но спокойный, как у давнего знакомого.
   - Приятно наблюдать контраст: купеческая обитель сочетается со вкусами новой провинции. Дерзость Серебряного века. В Москве по приказным делам?
   Василий Иванович подождал, что последует за пафосом и некой бестактностью незнакомца, не похожего на лицо университетское, ни на богемное. Человек средних лет, в отлично сшитой тройке не московского покроя, явно не стремился к дерзости. Серый котелок превосходного фетра лежал рядом с тросточкой на стуле у соседнего столика. Незнакомец продолжал:
   - Позволите присесть?
   Василий Иванович кивнул утвердительно.
   - Не на государевой ли службе? - продолжал пересевший незнакомец.
   - Никак нет, мы музыканты, в недолгом учении в Москве . -Значит, люди вольные! . Приятно! Позвольте представиться и объясниться. Болеслав Бронский, наблюдатель событий уходящей эпохи. Этот милый юноша - Ванюша, а вы?
   - Василий Иванович.
   - Да, да, да - вы ступенькою солиднее и темпераментом, и авантюрой, тем мне и интересны. Наблюдал я за вами и думаю, что пригодны будем для общего существованья. И не тревожьтесь - ничего дурного не замыслил!
   Не отказался Болеслав Бронский от краешка маслянистого теста с распаренным мясным ломтиком и продолжил:
   - Позвольте заказать вина, и я продолжу мысль Эй, человек! Массандры, ливадийской, три четверти!
   Ванюша не прислушивался к беседе, полностью доверяясь старшему брату - надо будет, расскажет Пока же старший брат разгладил складку на брюках и придвинулся к 'котелку', как про себя окрестил Ванюша настырного незнакомца. Украшение владельца - котелок, серый, велюровый приютился на креслице вместе с тросточкой, как некий антураж эпохи и неясного занятия владельца.
   - Все присматривался я к вам - вы не заметили, и слава Богу, души ваши чисты, помыслы правдивы и Всевышнему угодны. Знакомо ли вам слово 'антиквариат?
   И сам же продолжил :
   - Собирательство вещей и редких книг, картин, канделябров, фарфоровой посуды, безделушек, драгоценных камней, монет, мебели - в конце концов даже денег - требует времени, умения, воспитывает ум, характер и вкус. Это приходит с годами. Также появляется с годами желание что то из собранного обменять, продать за деньги, соблюдая свой интерес коллекционера - антиквара, а чаще и с мыслью подзаработать. Если вырастил арбузы - их надо продать. А если собрал редкие книги - отчего не почитать их другим?
   - Иные собрания - как библиотеки, да что там говорить: как музеи! Некий фонд Истины и Истории. Начало архива, хранения положено еще в давние времена, когда навещали Россию масоны, заграничные путешественники, любознательные купцы, те, что чувствовали: в простой записке или наброске будет святая тайна для будущих поколений, волшебное прикосновение, стоимость которого возрастет неизмеримо. Особенно дел касаемо тайн государей и властей государевых.
   Помолчал, понял длинноту своего вступления.
   В этот момент в светлом проеме ресторанной двери, распахнутой в блистающий солнечный день, возник силуэт человека с оркестрионом. Половой кинулся к двери, но Бронский уже поманил пальцем мужчину, тот приблизился. Рядом с оркестрионом - шарманкой на металлическом упоре, вращаемой рукою, двигался мальчуган лет десяти. Увидев заказчика, мальчик трубным голосом возопил:
   - Сочинение Беранжера и музыка господина Алябьева! Ария 'Нищая'!.
   На фоне дребезжащей музыки и шипящего голоса знаменитого тенора прорезался голос самого мальчика, старательно добавлявшего звуки и чувства. Он четко выдержал паузы в страстной мольбе::
   - Она у вас просить стыдится. Подайте ж милостыню ей !
   Прозвучало это 'со слезой'. За соседним столиком крякнули и зааплодировали. Растроганный пан Бронский протянул мальчику купюру. Потом повернулся к Василию Ивановичу и сказал :
   - Вот вам - случайная встреча в ресторане и пароль, скажем: 'Сочинение Беранжера и господина Алябьева: ария 'Нищая'! Посетит вас человек, передаст некоторые рукописи, книги, картины для хранения. За услуги вы будете получать некую сумму. Что -то новое узнаете, чему - то научитесь, а мне нужны соратники и молодые плечи.
   Сумел незнакомец найти слабую струну в душе старшего брата, разглядел его врожденную склонность к авантюрам, наслаждение удачно добытыми трофеями, ценными не только стоимостью, но и воспоминаниями об игре ума, преодолением хитростей.
   Дальше завлекательную речь Бронский развивать не стал, посмотрел на заскучавшего Ванюшу, прищурился и сказал:
   - Если уже насладились вином из царских подвалов - пойдемте делать наш пароль. Я вижу, что с началом нашей авантюры, вы, Василий Иванович, уже согласны, не так ли?
   Не хотелось Василию Ивановичу спускаться в полуподвал в Столешниковом переулке, делать традиционную фотографию, словно чувствовал, что круто повернется их жизнь и теперь уж навсегда, но что - то внутреннее заставило его замереть перед фотографической треногой.
   Два гордых молодых человека возвышаются над заботливых дядюшкой в котелке и с тросточкой на коленях. Взгляд его прям, с легкой усталостью, но благожелателен. Молодые люди в расцвете сил стоят навытяжку в строгих костюмах со стоячими воротниками, чем - то напоминающими мундиры. Чувствуется, что перед такими людьми уже открыты все дороги. Чуяло сердце старшего брата, что завязывается узелок судьбы до конца жизни и не в силах будет он его развязать. Была сделана дюжина оттисков снимка. Стеклянный негатив пан Болеслав убрал к себе. Два оттиска отдал Василию : - Берегите, это пропуск к тебе и от тебя. Человек, который покажет снимок, абсолютно надежен, сам расскажет , в чем его заботы! И сами можете смело обратиться к тому, у кого увидите наш с вами пароль!
   Посидели, помолчали, каждый думал о своем.
   - Где в России думаете продолжать лучшие годы жизни?
   - На Кавказе.
   - Баянисты - люди известные , найдем!
   Выпили еще по бокалу, сразу на выходе Бронский приподнял котелок, наклонил голову, и, как говорится: ' был таков '. Кликнул пролетку, вскочил как двадцатилетний, и на годы потерялся. Забыли и думать.
   Иногда, случайно перебирая документы, Ванюша разглядывал чуть пожелтевшую карточку, думал:
   ' Поди, сгинул в огне революций!' Не угадал.
   В начале восемнадцатого года у Василия Ивановича, вернувшегося из Москвы, куда ездил за медными планками к баяну младшего брата, первыми словами для Ванюши были:
   - Кого я встретил! Зашел в ресторан на Казанском, перекусил, собрался уходить, но окликнул меня одетый по-старинному изящный господин! Узнал его сразу; говорю:
   - Какая встреча, пан Бронский, едва не разминулись на полустанке! Улыбнулся. Присели. Спрашивает:
   - Как ваша жизнь? Как Ванюша ?
   - Очередная пересадка. Жизнь ставит нас на революционные рельсы - говорю я, а пан Болеслав смеётся:
   - По-прежнему любите дорожные присказки? А мне революционный семафор дорогу перекрыл. Дело движется к гражданской войне: кто там уцелеет - бабушка надвое сказала. Вы все еще в поездках по Кавказу?
   - Любит Ванюша тамошние места, зелено, тепло, степь широкая.
   - И на Ставрополье бываете?
   - Как придется!
   -Полюбопытствуйте - не слышно ли что о Сосниных ? У них поместье под Ставрополем. Если доведется узнать что- либо о Сосниных, не сочтите за труд рассказать нашим знакомым в подвальчике в Столешниковом переулке, где в уголке витрины висит наша фотография. Поклон Ванюше.
   - И снова умчался, как вихрем смело!
   За четыре военных года и думать забыли о той встрече, а вот фамилия Соснины, княжеского рода, всё расставила по местам.
   - Эх, братушка, никакие князья нам не страшны! Пошли свататься!
   Засмеялся младший брат и двинулся к дому.
  
   Глава 5.
  
   Перелистаем годы.
   Сестры звали её -'Рыжуля'. Муж по -старинному: Маруся. Из приданого: валенки, перина, две подушки. К зиме вырыли землянку в новом хуторе 'Лисичка ', из двенадцати дворов., в шести верстах от села. укрыли вязанками из подсолнуха и кукурузы. Сами жители называли хутор Колонией 'Лисичка', хотелось им походить по порядкам и по достатку на семьи немецких колонистов, селения которых располагались в соседних живописных оврагах. Что впереди? То же, что у отцов и дедов из года в год, из года в год.
   Утром руки ещё ломит от вчерашнего полива сада - под каждый корень по десять ведер, а сердце радуется - - по росе к речке бегут утята - самые милые создания, хмыкает верблюдица, мычат коровы - снова сила в руках, дух в груди, все надо успеть, всюду повернуться, каждой скотине свое место и свое внимание. Никаких машин - только лошади и верблюды. Весной каждый устраивался, как мог - кто-то сумел купить корову или лошадь, вспахать клочок земли под огород. О пашне речь не шла, потому что целину никакие лошади не брали, нужны были быки-тяжеловозы - дело будущего. В первый год Иван Иванович, оставив юную жену, которая от одиночества опять перебралась к сёстрам, уехал с братом Васей 'играть свадьбы'.
   Баянистами они были известными, людьми здравомыслящими. Охотно их приглашали, хорошо платили, и не только деньгами, но молодым бычком, или зерном, или саженцами. История Иван Ивановича, сокрушенного юной певицей, в округе была всем известна. Вернулся на хутор он осенью, высыпал все деньги на стол и сказал: - Вот. Теперь у нас всё будет! -
   Деньги, когда они лежат ворохом, производят впечатление ошеломляющее.
   Небольшой хуторок вошел в силу, не задерживал с налогами, охотно отправлялся на ярмарки в губернский город. С помощью верблюдов, объединяясь сами, подняли ближайшую целину. Жили дружно, прислушивались к голосу старшего. Им, по общему здравомыслию, считался Иван Иванович. И, когда пришло время выбирать: ' С кем ты, бывший фронтовик, или красный партизан, с линией власти, или против?' -никто не раздумывал. Власть дала народу разбогатеть. К тому времени у всех на хуторе были уже дома. Саманные, то есть из кирпичей, замешанных на глине, соломе, навозе. Крыши крылись камышом, изредка черепицей. Казалось, дома не строились, а вырастали сами, гармонично вписываясь в пейзаж, скрываясь за топольками, белея свежей извёсткой, а все неровности стен, неуклюжесть заборов придавали им очарование старины. Жилось в таких домах, окружающих садах, тропинках на речку легко и свободно. Над новым русско-украинским селом витали голоса животных, пчёл, гусей, уток, павлинов и молодой детской поросли.
   В какой-то совсем непримечательный вечер, Иван Иванович запрягал выездную, усаживал в двуколку Марусю с узелком, укладывал у её ног баян и они выезжали на Природу, то есть опять же в Степь, на недалёкий холм, откуда был виден и дом, и молодой сад, и кто-то из животных, маленькие фигурки людей, которые в эти минуты говорили:
   - Повёз Иван Иванович свою Марусю в степь! Скоро услышим баян.
   Закат был долгим. Степь чувствовала это, отзывалась стрекотанием насекомых, говорливостью речки, запахом трав и проникала в человека. Маня бросала в кипящую воду вареники, слепленные дома, расставляла плошки со сметаной. Неторопливость в еде показывала, что сегодня не будет никаких дел, а только музыка. Баян выговаривал ноту за нотой, играл старинную песню: ' Ой, да ты, калинушка!' Проникала она в их души ностальгией по чему-то неведомому. Заканчивалась музыка вальсом 'Березка', который любили за чувствительность в звуках и в печальных словах.
   Прошло несколько лет. Однажды вернулся Ванюша с покоса рано; за борщом и молоком похмыкивал, но подробности пояснил, только когда вышли на порожек сеней, смотрели, как в небе прояснялись звезды. Тихо и медленно сказал:
   - На днях приедет Василий Иванович и с ним один человек, пан Бронский. Не знаю, нужный ли, но важный. Попробуй ему понравиться, одобрение его дорого стоит для Василия, да и для меня тоже.
   - Что за человек? Из бывших?
   -Все мы - из бывших, если по совести. Выручал он Василия Ивановича не раз, о тебе что - то знает, мне непонятное, человек немолодой, много повидавший , с ним можно говорить по душам. Обо всем!
   Мария очень уважала старшего брата мужа, чуть смущалась молодой своей неумелости, но Василий Иванович - они оба почти всегда его так называли - её дела и старания одобрял, и, что особенно нравилось девочке - а Маруся нередко себя так воспринимала - не поучал. Ссылался на меньшого, у которого в ходу были сказки- притчи:
   ' Дело подскажет.'
   ' Без чудес не прославишься!'
   ' Надо жить на умах людей...'
   Последнюю, заковыристую, Маруся относила к его музыкальным делам, игре на баяне, к которому он теперь обращался все реже, чему Маруся печалилась.
   Гости приехали на поезде. Поезд останавливался на полустанке в семи верстах и оттуда можно было добраться по знакомству, по случаю, на попутной. Но они приехали на фаэтоне, по- барски покачиваясь, с легкой песочной пылью вокруг колес, с прикрытым козырьком, всем своим видом показывая, что это наслаждение, событие, барство, забытые времена - потому так и называется: ' высший класс!'
   И возница был подстать - язык не поворачивался назвать его кучером, ибо он был в синей черкеске, полы отвернуты, чтобы показать 'генеральский крой', красную подкладку, о которую привычно прошуршать руками перед шашлыком. Кавказский ремешок с серебряными бляшками, к сожалению, не был украшен кинжалом, но все равно, без окружающей малышни возница никуда двинуться не мог. Поздоровались, Бронский просил не нарушать привычный распорядок; жить, как если бы они с Василием Ивановичем и не приезжали. Иван Иванович быстро согласился, но потрогал щеточку усов, давая понять Марусе: 'Знаем мы все ваши хитрости!' И Маруся поняла, что будет нечто вроде 'Наталки -полтавки', только по-домашнему, своими словами. Посидели в холодке, выпили сладкой 'Прасковеи' - вина кавказского, из погреба, проводили фаэтон и пошли смотреть хозяйство
   Хозяйство уже было основательным: три коровы, пара быков, верблюд, верблюдица и верблюжонок, пара рабочих лошадей, одна выездная. Подворье одним концом упиралось в узенькую речонку с милым названием 'Лисичка'. В травах у речки бродили овцы, гуси, утки и четыре павлина, подтверждающие любимый афоризм солдата: 'Без чудес не прославишься!' Кричали павлины скрипуче- противными голосами, но для мальчишек не было лучшего подарка, чем перо из хвоста ослепительной птицы. Гордостью молодой семьи был сад в триста корней! А под каждое деревце Маруся принесла, чтобы они прижились, по триста ведер воды. И пусть речка была рядом, она была девочкой, на которой лежала и вся работа по дому. Приезжали сёстры, помогали, ахали, но как говорится: ' за шесть вёрст не наездишься.' Много лет спустя, триста вёдер отозвались неумолчной болью в руках, когда всю зимнюю ночь ходишь по комнатам, баюкая их, как ребёнка.
   Иван Иванович говорил короткими бесстрастными фразами. Он мог бы лучше проиграть на баяне : такое богатство оттенков - каждому дню своя мелодия - дню, когда он привез дрожащего верблюжонка из немецкой колонии, ветреной пурге с мокрым снегом, когда отогревали павлинов, океану воды для засыхающего сада. Проиграть каждую минуту связи с этим миром, который целиком зависел от них с Марусей, впрочем, как они с Марусей от него.
   Они работали на будущее, они уже видели, как гнутся ветки этих деревьев под тяжестью желтеющих абрикосов, пунцовеющих вишен, дурманящих запахом груш. Для Ивана Ивановича это были житейские ценности, а для Бронского -законченный цельный мир, первозданный, которого он никогда не трогал руками, а так хотелось. Его очень интересовали детали крестьянской жизни, не как путешественника, но как человека, коему хотелось бы пожить, побывать в ' этой шкуре'.
   - Из крестьянской жизни ушла душа. -пояснял Иван Иванович.
   - Раньше работа занимала ум и сердце разнообразием, смекалкой, удачами и разочарованиями. Собрать урожай пшеницы, убрать подсолнухи, свезти будылья на топку, сделать саман для сарайчика, сложить штабель из кизяков. Всё время думать о зиме. От человека, главы семьи зависит всё: жена, дом, здоровье животных, здоровье детей, и собственная жизнь.
   Складно говорил младший брат, Маруся втайне гордилась. Пока 'взрослые' толковали о 'политике', о газетных новостях, мысленно перелистывала их с Ваней дни и заботы. Осенью съездить в степь за кураём, колючими шарами из тонкого степного кустарника, который гоняли холодные ветры. Шары уминали лопатами, и не было лучшего жара для ватрушек и хлебов в русской печи. Зима будет ранней, надо починить попоны для лошадей. Весной придёт тяжелое время пахоты. Тяжёлое физически. Быки или лошади трудно управляемы, а из Маруси неважный погоныш. С трудом девочка может их удержать. Успели. Земля уже теплая, влажная. Огород, сад, жеребята, верблюдица на сносях, не подшитая упряжь, несмазанные колеса, запруда для уток. Многообразие работ, их смена по необходимости, а в счастливый миг и по желанию, наполняли смыслом все дни.
   Вечером поехали в степь, на галушки, взяли баян. Как будто многое Маруся подзабыла, но стоили разок протянуть: 'Ой, не ходы, Грицю, тай на вечорныци!' и все сразу пошло- поехало. И пан Болеслав мурлыкал про какого- то скрипача, потом пояснил, что в память о великом Венявском. Все наклонили голову, понимая: у каждого Своя Родина.
   Пан Бронский полу обнял Ванюшу, поправил баянный ремень и сказал:
   - Увы, время вольных хлебопашцев, как и время вольных музыкантов, прошло. Споем старинную: 'Ой, да ты, Калинушка!'. Щоб до поры не журиться, Щоб нам краще жилось!
   Вернулись домой почти за полночь.
   - У нас с вами, пани Мария, будет особый разговор, - сказал пан Бронский, или пан Болеслав - пани можно звать, как ей нравится, а сам будет звать её Марией, так привычней и в роду у него были Марии, и вообще, это имя очень ценится.
   - Осталось ли от батюшки что - либо памятное? Вещи, или бумаги ?
   Маруся взглянула на мужа, вышла во вторую комнату, через минуту принесла сверток из старой наволочки, куска фетра от солдатской фуражки, куда были завернуты 'образки', как она их называла, развернула и положила на деревянный диван вдоль стены. Все придвинулись. Бронский осторожно взял одну из миниатюр. Была она размером в ладонь. Выхоленный вельможа или генерал с презрением смотрел на них и на весь мир, стоявший позади своих потомков.
   - Да, жили люди в наше время - произнес пан Болеслав какую- то заученную фразу и медленно протянул: - Светлейший князь Потемкин.
   Имя было знакомо. Упоминали о нем немецкие колонисты вместе с именем императрицы Екатерины.
   О других миниатюрах пан Болеслав ничего не сказал, то ли не знал, то ли не хотел расстраивать. Но все были тактичны и не спрашивали.
   - Были ли еще бумаги?
   - Нет, это- все, но батя говорил, что есть бумага обо мне в Епархии, то ли в архивах.
   Время было позднее. Бронский попросил, чтобы застелили ему копну с молодым сеном.
   - Люблю беседовать со звёздами, увы, не часто это удается!
   Уснул антиквар не сразу, мешал лай собак, подошедший бычок- годовичок, долго дышавший ему в ноги, все обилие неясных звуков южной ночи. И так сладко припомнилось начало перемен в его жизни.
   В семнадцатом году произошло событие для Бронского знаменательное..
   В Санкт- Петербурге считали Бронского антикваром знающим, но относились настороженно, поскольку был ' залетным', из московских. Впрочем, и в Москве мнение было сходным, только выражалось слогом простонародным: ' Дока', в старинных вещах человек разбирающийся, но держи ухо востро, 'ушлый', себе на уме, в словах и улыбках - мед- медович, а вдруг 'объегорит?', штанов не застегнешь. Бронский только посмеивался, ибо сам себе нравился. Невысок, но ладен, словно любимый северянами гриб-боровик, а как распрямится, вспомнит, что был - таки на военной службе , возникнет изящная стройность, но черты лица жестче, глаза обретают стальной взгляд викинга, будто не этот человек тебя обхаживал с рокотанием в голосе доброжелательном, с душою открытою, манерами без жадности.
   - Извольте подержать в руках! Чувствуете этакую приветливость? словно нашли вы друг друга, и грех будет с нею расстаться !
   Понимаешь, что это - типичное московское фанфаронство, зазывание на манер балаганного Петрушки, ничего мистического. потустороннего, петербургского, то есть модного в начале нашего ХХ века , но действительно, вещица вписывалась в ладошку, цепочка теплой волною впаивалась в шею, будто искала всю жизнь.
   Через год после начала Мировой войны Бронский рядом с антикварным магазином снял небольшую квартирку на Кронверкском проспекте, напротив зверинца, ' поближе к истинным Львам ', как говорил надменно. Попробовал себя в революционном движении, ибо не чуждо ему было выражение 'Страждущий Народ', но оказалось, что народа никакого не было, а только личные амбиции. Тем не менее, уважал пан- антиквар романтиков и фанатиков; по сути сам был из их числа, помогал при случае советом, куском хлеба, возможностью кое-что сохранить среди забытых вещей в антикварной лавочке. Словом, остался в этой среде 'своим человеком!'
   Заканчивалась эпоха, когда внешний мир был доверчив и безопасен, богатство выставлялось 'На показ', украшения женщин, как и помпезность дворцов не укрывались сейфами и специальной охраной. Бронский почувствовал это одним из первых. В его антикварные дела вдруг вклинилось слово 'экспроприация', стали исчезать посылки с ценными безделушками, картинами, редкими книгами. Исчезновение сопровождалось патетическими лозунгами. 'Мир хижинам, война дворцам!' Патетичность речей быстро пришла на смену витиеватой, изысканной лексике Серебряного века.
   Стал прислушиваться к сплетням в гостиных.
   - Кто бы мог подумать, что Соснины будут заикаться о возрождении своего рода? Будто имеется наследство, еще со времен Государыни Екатерины, и нужна только воля Государя, чтобы возвратить им право на сундучок с бриллиантами, который по слухам все еще в императорских покоях! Ох, доберутся до них масоны!
   Масоны, некая тайная организация людей, не чуждых мистики и чародейства, было слово популярное, как заклинание.
   Отчего бы не попробовать собственную авантюру, экспроприацию, так сказать?
   Нужен был некий человек - ключик, чье имя было бы у всех на слуху и любые двери перед ним бы распахивались.. Член Государственной думы, Князь Львов - личность популярная, с ним заигрывали социалисты - революционеры, монархисты, не чуждались даже новые угрюмые фанатики, большевики. Что может быть лучше?
   Бронский все утро уговаривал князя поехать в Зимний. Только ссылка на Великую французскую революцию, которую князь недолюбливал, восхищался ее деятелями, завидовал, да желание потрогать нечто, оставленное императорской рукой, превысили этикет. Может быть, Бронский и не стал бы долго уговаривать, но когда князь обмолвился, что желанная Свобода грядет через день во всех тюрьмах, эта новость ввергла Бронского в ужас.
   Ветерок стих, чувствовалась близость февральской оттепели. Огромная площадь была мрачной, светились два фонаря на въезде.
   - Все, уже никому нет дела! - с ожесточением подумал Бронский
   Оба фаэтона подъехали к светящимся окнам, остановились, Бронский помог князю выбраться из под козырька экипажа. Князь Львов автомобили презирал, в санках ездить не любил, в тяжелой шубе, да при его комплекции выбраться не просто. Ободья ухнули.
   Комплекцией Бронский ему не уступал, но шуба была попроще.
   - Экая развалина, - подумал Бронский, - а собирается поцарствовать на Руси!
   Их ждали. Они шли полутемными коридорами в покои русских царей. Существовала традиция, наверное, в подражание Доброй Старой Англии, чтобы вещи близкие покойному, иногда ценные, иногда безделушки, юношеские альбомы, надушенные записочки, сундучки, пуфики последних лет - все сносилось в комнату, которая отныне будет называться Покоями Императора и запиралось до той поры , пока прикажет открыть её новый властитель.
   - Посмотрим, посмотрим, - сказал князь, - а то завтра на торжественном заседании будет не до этого. И то сказать: Первое заседание Нового Правительства России! А какие прожекты, какие распоряжения! Война до победного конца. И милое солдатскому сердцу обращение: никаких чинов, все равны, никаких званий - сияний.
   - Как это? - удивился Бронский - то есть, вместо ' ваше сиятельство' следует произносить: Эй, человек! Как половому в трактире?
   Князь Львов окаменел, сделал вид, что расстегивает шубу, пророкотал :
   - Какие примеры вы подаете ! Уважение старших священно при любой власти!
   - Если она действительно есть, - подумал Бронский, но промолчал, поторопил князя.
   Из покоев Николая 1 вынесли бумаги, сундучок кленовый с безделушками, но сундучок не открывали. Бронский присматривал за адъютантом, про себя решил: Ох не прост, сей революционный гражданин! - велел сундучок и бумаги загрузить в их с князем фаэтон, а второму вознице с баулами, при которых суетился адъютант, приказал:
   - В особняк князя на Мойке!
   Оторопел, умчался революционный адъютант.
   Растрясся князь, фыркал, но Бронский все время ссылался на Историю:
   - А помните, ваше сиятельство, Робеспьер сказал:
   ' Свобода не может ждать! Каждый должен потрогать её своими руками!'
   Притормозили у Мраморного дворца, вмиг нашлись помощники, отнесли баулы, сундучок, мешки с бумагами в длинный автомобиль.
   Бронский поблагодарил чуть онемевшего князя. На прощанье сказал:
   - Не засиживайтесь на заседаниях, ваше сиятельство, вы теперь человек простой, никакого княжения ! - и был таков.
   Князь Львов гневался на себя, но потом успокоил мыслью, что долг свой исполнил, желаемые бумаги, какие - то сундучки, исторические раритеты вызволил.
   - Кто знает, чем закончится эта 'заваруха' - подумал князь кухаркиными словами и поморщился.
   Автомобиль Бронского остановился у антикварной лавочки. Лихие помощники сновали в узкие двери доходного дома. Бронский пожал каждому руку, вручил денежные купюры по сто рублей , 'катеньки', мысленно сказав себе: Сегодня это ещё деньги, а завтра?
   Странное чувство овладело. антикваром. Он удивлялся своим лихорадочным действиям: четко, быстро, словно привычное это дело - грабежи императорских покоев. Казалось бы, получилось , но окончательная оценка соответствовала гусарской поговорке: 'молод-с, глуп-с!'. Правильно ли сделал он, умудренный знаток житейских сюжетов, вмешавшись в судьбы людей, а может и в Судьбу государства?
   Раскрыл янтарный сундучок, вынул зазвеневшие диадемы, браслеты, колье из холщового мешка. Это не были драгоценности в понимании обывателя, это было государственное сокровище, стоимость которого с ХУ111 века столь возросла, что её могла выдержать только императорская казна. Никакое частное лицо не смогло бы выкупить бриллианты и изумруды из военных трофеев Светлейшего князя Потемкина. Россыпи бриллиантов, изумрудов, сапфиров завоевал Светлейший князь в турецкой войне, петербургские ювелиры оформили из них затейливые диадемы и колье, браслеты, серьги, подвески.
   Держать кленовый сундучок ни в доме, ни в лавочке нельзя. Нужно искать для хранения надежное место. Но сейчас была сладостная минута восторга и любования удивительными сокровищами. Бронский разложил диадемы, горкой высыпал браслеты и кольца, множество отдельных камней в оправах и без них, отошел, как от картины в музее, потирая озябшие руки, вдруг встрепенулся, разжег камин, положил решеткой крупные березовые поленья. Смеркалось, пришлось зажечь свечи, поскольку электричества теперь, в Революцию, частенько не бывало. Сладостный белый дымок над канделябрами напомнил церковные времена далекого детства, когда можно было радоваться и громко говорить о бриллиантах. Дрова разгорались, всполохи пламени заставили груды камней испускать цветные лучи всех оттенков с яркостью, не знавшей меры, с восточной пышностью и коварством, оттесняя сумрак к потолку неровным облаком, отчего комната стала пещерой из сказки.
   Бронский опустился в кресло, нервное напряжение спало, но воображение, напротив, затуманилось обликами из воспоминаний, прочитанных книг, детских фантазий, рассказов случайных людей. Задремавшего антиквара окружили видения людей из далекого времени.
  
   Глава 6.
  
   Новый день в гостях на живописном хуторе посвятил Бронский целиком пани Марии, попробовал все фрукты в саду, посмотрел, как доятся коровы, покормил павлинов, погладил верблюжат, хвалил квасную холодную окрошку, чуточку вздремнул на сене, а потом сказал:
   - Есть у нас к вам, дорогие мои, разговор, есть и дело. Бронский помолчал, и медленно, со 'значением', продолжил:
   - Вначале расскажу старинную историю, долгую, занятную, не всегда понятную. Займет она вечера два или три. Будем вечерами выезжать в бесстрастную степь, где нам никто не помешает, варить ваши галушки - по нашему 'клецки' и слушать про старину.
   Так и сделали. Вечером при свете костра, до ярких звёзд Бронский рассказывал почти неправдоподобную историю, случившуюся полтора века тому назад.
   Начал Бронский с некоторым смущением:
   - Собирался с мыслями перед поездкой, собрал все, что знал.. Другое было время, во многом нам непонятное, как и люди непонятные, время матушки - государыни Екатерины Великой. Хотелось мне рассказать словами, похожими на те, что говорили в прошлом веке. В подражание даже кое-что в стихах сочинялось,. торжественно, обстоятельно - самому понравилось. Сама Екатерина иные пьесы тоже писала стихами. Записал на бумаге, напечатали, привели в божеский вид.
  
   ПОВЕСТВОВАНИЕ БРОНСКОГО.
  
   Вечер первый.
  
   В один из вечеров 1792 года императрица Екатерина Великая сидела в жарко натопленных покоях в Смольном. Тяжелые портьеры из бархата, с красивыми складками и золотой бахромой, были сдвинуты вплотную, не пропуская ни зимнюю стужу, ни синий сумрак. Зимой государыня Екатерина частенько бывала в Смольном -институте благородных девиц для девочек из обедневших дворянских родов. Её любимые покои окружала атмосфера простодушия, бесхитростной молодости, а главное, присутствие застывшего безвременья в юных лицах смолянок, задорный их хохот.
   Царствование подходило к концу. Императрице шел шестьдесят третий год. Была она уже мало похожа на свои парадные портреты. Там важно приостановилась розовощекая гранд- дама, то ли выхоленная немецкая принцесса, то ли потомственная российская красавица с роскошными плечами розоватого оттенка, надменным изгибом атласной шеи. Природа не поскупилась, живописец если и польстил, то самую малость.
   Сегодня, после весёленькой оперы про богов и пастушек, которой порадовали покровительницу восторженные смолянки, Екатерина попарила ноги, прикрыла их атласным покрывалом и принимала двух самых доверенных людей.
   Приближенных, сидевших в креслах напротив Екатерины, было двое. Начальник Тайной канцелярии Шешковский, человек мало запоминающийся, прикрытый усами и бакенбардами, как и все, озабоченный, сумрачный, но управляющий секретными делами государства без корысти, без раболепия, за что государыня его и ценила. Дела Тайной канцелярии требовали тонкой дипломатии, иногда грубого дознания, узаконенной жестокости. Словом, это была служба Безопасности, которая есть в каждом государстве.
   Вторым собеседником у государыни был наследник знатного рода, князь Юрий. Некогда князь, после многолетнего пребывания в Европе, приехал в Санкт- Петербург. Случилось так, что его приезд совпал с визитом в северную столицу знаменитого мага и чародея, графа Калиостро. В ХУ111 веке человечество хотело решить проблемы познания, бессмертия и богатства. И в этом наивном предприятии ему усердно служили алхимики, чародеи, масоны. Сам князь Юрий не чужд был мистических тайн, достиг высокой степени в тайном могущественном ордене розенкрейцеров. Шешковскому сие могущество князя было хорошо известно, но в силу возникшей симпатии, ходатайствовал он перед государыней, чтобы не оставила своею милостью нужного человека, приказаний которого слушаются в Европе сотни людей. Для государства российского он будет весьма полезен, тем более что в обычной жизни - это милый, общительный человек, не кичащийся своим богатством и знатностью рода. Тогда же, в 1780 году, князь Юрий не однажды составлял общество и Светлейшему князю Потемкину и великому магу Калиостро с прекрасной Лоренцой.
   Не так давно исполнилась годовщина ухода из жизни светлейшего князя Потемкина. Князь был любимцем государыни, 'фаворитом', в переводе с французского 'зазнобой'. До последних его дней жаловала Потемкина Императрица, по слухам, даже обвенчалась! Не более, чем по слухам! Славный полководец, покоритель турок, за что и пожалован титулом 'Светлейший', вернувшийся с турецкой войны с огромными трофеями, в том числе с бриллиантами и изумрудами самого турецкого владыки Наследство Светлейшего было огромно и делить его, раздавать пришлось государыне. Прямых наследников не было Все какие то племянницы. Заморочили голову. Нужен был совет людей, которые хорошо знали Потемкина, мнением которых государыня дорожила, ибо не простой оказалась задачи определить - кому наследовать бриллианты Светлейшего, и было это связано опять же с графом Калиостро и его милой сподвижницей. В общем, нужна память и воспоминания достойных людей.
   Князь раскрыл книгу и сказал:
   - Прочитаю - ка, я вам про знаменательный приезд графа Калиостро с прекрасной Лоренцой в Санкт- Петербург зимой 1780 года.
   - Как давно это было! - вздохнула императрица.
   - А еще раньше - моя первая встреча с Потемкиным. Лихой был вахмистр, помог мне, ободрил в день воцарения, мир его праху. Читайте, князь.
   Князь читал мастерски, вскидывал брови, играл голосом, наслаждался:
  
   Богатый, по европейски обставленный дворец . Зал для балов, сообщающийся с зимним садом .
   Калиостро и Лоренца, жившие в русском квартале Рима, хорошо говорят по-русски;
   Хозяин дома, Сомонов, выходит к гостям.
  Сомонов
   Я рад , что здесь собрались все ,
   Кого я пригласил на встречу с графом ...
   Его послушаем , расспросим , разглядим
   /громко/ Граф Калиостро и прекрасная Лоренца 1
   / входят Калиостро и Лоренца /
  Калиостро
   Я просто счастлив лицезреть
   Великолепное дворянство
   Могущественнейшей из держав !
  1 гость Он не дурак .
  2 гость И в общем , прав .
  Сомонов
   В России, как в Париже, просят чуда ...
  Калиостро
   Что ж , я согласен . ...
   И если средь прекрасных дам ...
   Быть может , вы , сударыня ?
  Дама
   Смогу ли ?
  Калиостро
   Ну , конечно . Мой гений будет с вами !
   Велите принести треножник и сосуд с водою
  Сомонов
   Эй, слуги! Принести треножник!
   /слуги исполняют указания/
  Калиостро
   / подводит даму к треножнику /
   Вы - ближе, мы - поодаль!
   И вы увидите в сосуде
   Начало всех событий !.
  Сомонов
   Мы все увидим их ?
  Калиостро
   Ну, явственно , конечно , лишь сеньора ,
   Должны довериться её мы взору .
  Калиостро
   Что видите ?
  Дама Дорога ... Шестериком карета ...
  Калиостро Глядите же , глядите ! В карете кто ?
   Мужчина ль, женщина ?
   Сумейте отличить !
  Дама Мужчина ...
   Вот он повернулся ... вот профиль...
  
  Калиостро
   Куда он едет ?
  Дама
   Кажется сюда ...
   Он близко.. Очень близко..
   Я узнаю его !
   Голос из-за сцены
   Светлейший князь Потемкин !
   Сбрасывая, как кокон, шубу с огромным воротником - возникает вельможа.
  К нему навстречу делает поспешные шаги Лоренца.
   Потемкин
   Я сам не думал , не гадал и час назад ... Вдруг словно бес в ребро - в карету, и сюда! В карету и сюда !
  Калиостро
   Нет , эксцелленц , мы ждали вас .
  Потемкин
   Кто сей ?
  Cомонов
   / шепотом/ Калиостро...
   Великий маг из чужестранцев!
  Потемкин
   Ах , так ... Наслышан ...
  / Лоренца выходит вперёд , приседает /
  Потемкин
   И как зовут?
  Сомонов Прекрасная Лоренца!
  Потемкин / чуть усмехнувшись/
   Прекрасная Лоренца?
   Не та ли, что поссорила троянцев?
  Лоренца /порывисто/
   Вы правы, эксцелленц!
   Нам, римлянкам, так многое оставила Эллада!
   Внезапный ваш приезд нам счастье и награда!
   Ещё вы не вошли - в душе как колокол раздался ,
   Когда же облик ваш медвежий показался,
   Я поняла - я вся жила для этого момента
  
  Потемкин
   Светлейшему нет лучше комплимента
  Лоренца
   Я вся немею , смущена сама .
   Великолепен . Простодушен . Верю ...
  Потемкин
   Что обликом свиреп - уразумел .
   А как насчет ума ?
  Лоренца
   О, ум и нрав подстать ...такому...зверю...
  Потемкин / берёт её руку /
   Как трепетна рука! ...
   И как зовут ?
  Лоренца /почти шепотом /
   Прекрасная Лоренца ...
  Потемкин
   Иначе говорить теперь не вправе я!
  /громко/ Люблю быть там, где меня ждут !
   И рад, что повидал всех в здравии !
  /в раздумье/
   Что привело меня сюда средь бела дня ?
   /идёт к двери, ему набрасывают шубу. Потёмкин, глядя на Калиостро /
  Потемкин
   До завтра. У меня. !
  
   Князь закрыл книгу, вздохнув, сказал с сожалением:
   - Как простодушны были нравы. Когда возникала симпатия, да еще с первого взгляда, как у Лоренцы и Потемкина, её не таили, радовались. Никакого притворства, как в наши времена!
   Шешковский качнул головой:
   - Да. Золотое было время!
   Князь Юрий добавил:
   - Екатерининских орлов!
   Императрица тоже вздохнула, глаза её затуманились, сказала нараспев:
   - Не так уж долго и пробыл у нас, а целая эпоха прокатилась, куда - то мчались все. Всё вдруг зашевелилось. Коснулись мы масонского затменья!
   И то верно, покуролесил Калиостро с российскими вельможами, пораскрывали они рты на заморские чудеса, но от приглашения в особое общество 'масонов', тихо улизнули. А как матушка- государыня прогневается? И в самом деле - недовольна была императрица:
   - Что хорошо в Париже - худо в Петербурге! - молвила она на моленье и тем охранила Россию.
   Обманывала себя матушка - государыня. Ревновала. Не мог остаться Светлейший князь Потемкин в стороне от чар, от волшебной томности и непривычной дерзости Прекрасной Лоренцы. Так что не прошло и семи недель - отъехали граф с его благоверной из Петербурга. Говорили, что прощание с вельможами было через слезы, особенно у Лоренцы со Светлейшим.
   Через какое - то время императрице доложили, что уехавшая дама разрешилась от бремени прелестной девочкой, судьба которой в Божьих руках, а судьба самой Лоренцы, как и графа, в руках инквизиции. Поморщилась матушка - 'Заигрались, масоны!' Побеседовала с князем Юрием. Он уже был в курсе событий. Странное дело - живет в глуши, у себя в имении, а точно знает, что в Европе творится, и даже предсказать может. Каким образом - не говорил, но пояснял, что борьба Добра со Злом будет продолжаться. Наверное, сам князь принимал участие в сих отношениях, кои люди стали называть дурацким словом 'борьба'.
   Хотя трудно ли предсказывать желания инквизиции? Само собой, Калиостро в кандалы, а там и в петлю под шумок. Лоренцу в ссылку, в лучшем случае в монастырь. О ребенке никто и вспоминать не будет. Как - то князь Юрий приехал в Смольный, потирая руки:
   - Ускользнул, голубчик, ускользнул от ока святой инквизиции!! Ай да Калиостро!
   Позабавил матушку приключениями российского подданного Алексея. Почти год просидел в монастырской келье в Италии граф Калиостро в ожидании суда высокой инквизиции Но мир не без добрых людей!. И слуга из России, которого все называли смешным именем Алеха, не мог оставить мага и чародея в заточении.
   Рассказывал князь Юрий эту историю Екатерине, наслаждаясь русскими словечкам вроде 'голубчик', добавив в заключение :
   − Просто и со смекалкой! Продырявили старый подземный водяной сток в монастырской келье, вытащили чуть живого мага, в рыбацкой лодке спасли его от смерти.
   Правда, не обмолвился - откуда он, князь, об этом узнал и сколько ЭТО стоило. За границей цены - заграничные.
   Кажется, недавно это было. Но вот уже третий год Революция съедала все величие Франции.
   Если судить строго, дочь у Светлейшего конечно, есть; девчонка итальянской крови. А он для государыни был близкий человек. Считай, что где -то в монастырской келье обретается наполовину русское дитя, по смыслу - падчерица государыни Екатерины.. Надо падчерицу выручать, не отвечать же малышке за грехи людей глупых и безумных. Любила государыня возвышенные обороты. Но знала и дело свое.
   - Знаешь, любезный друг мой, - сказала государыня князю Юрию, - любопытный узелок нашли люди Шешковского в покоях Потемкина, мир праху его! Какие украшения, какие каменья, и бриллианты, и сапфиры! И записочка - 'Моей итальянке' Как тебе это?
   - Значит, это наследство Лоренцы. - спокойно сказал князь Юрий - И наследует его дочка Лоренцы, которая обретается в каком -то провинциальном монастыре во Франции , то ли красивая послушница, то ли угрюмая замарашка - кто знает? Ей уж, наверное, возле тринадцати ! А господин Шешковский, ответственный за Тайную Канцелярию, пусть изволит препроводить девочку в Петербург.
   Хорошо говорить человеку, у которого в подчинении не один десяток людей в разных странах, поскольку князь Юрий все еще Командор ордена розенкрейцеров. А что делать тайной канцелярии в смутное время революции, как 'препроводить девочку в Санкт- Петербург? Выкрасть ,что ли?
   Не чужой человек императрице дочка Светлейшего князя, а значит:, 'достояние Государства' Это выражение очень нравилось матушке, полагавшей: 'Государство- это я!'
   Что и объявляла в письмах в Европу:
   ' Российская Империя столь обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочие медлительнее в исполнении.'.
   ' ЕКАТЕРИНА. '
   Малышку меж собой стали называть Елизавета, в честь несравненной Елизаветы Петровны, прежней императрицы и первой красавицы мира, как искренне оба, и государыня Екатерина и князь Юрий, считали.
   Екатерина, равнодушная к драгоценностям , согласилась что следует сохранить их для Елизаветы, но как выкрасть её из монастыря? Князь . сразу усомнился, по плечу ли такое дело Шешковскому с его бездарными тайными агентами. Императрица негодовала, сказала, что Россия всегда богата добровольцами, жертвами во имя славных дел! Князь недоверчиво помалкивал, то ли действительно сомневался, то ли делал вид. Четыре вечера императрица старалась вдохнуть романтику в сухое сердце князя, остатки той сентиментальности, которая жила в её немецком сердце. Но делала это русскими словами с их неопределенными оборотами, намеками, обманом красочным, многообещающим. Печалилась, что нет рядом этого суматошного дурашки Потемкина, полного до последних дней необыкновенных проектов, сокрушительных для недругов замыслов.
   Между тем Шешковский подобрал исполнителей дерзкого замысла. Веселые дворяне, юные, но родов известных, Андрей Ахметьев, Антон Скородин, да Тимофей Рядчиков надеялись увидеть одним глазком государыню - матушку, но Шешковский сурово одернул: 'Награды перед битвой не раздают!'. Заставил походить по комнате и крадучись, и вприпрыжку, и в галоп-'Кто знает, какое вам достанется дитя, может, и вся троица не удержит!'. Хотели младшие, Тимка да Тоська, обидеться, но Андрей так крякнул, что напомнился отцовский ремень.
   Начальник Тайной канцелярии недели две терзал неокрепшие умы, втолковывал что момент похищения не есть главное. Надо, чтобы человек исчез бесследно, будто его никогда и не было. Следует подготовить обстоятельства, да и себя не выдать. А главное, отъезд из страны. Какие там обычаи, привычки?
   - Не должны вы отличаться от тамошних простолюдинов, хоть и будете представляться полунищими студентами. Как заказать в трактире обед? Как показать завидный аппетит к несвежему мясу, уехать на дилижансе в толкотне крестьян, подозрительных революционных личностей, не забывая ни на минуту, что великая революция продолжается, и, если не будешь относиться к ней соответственно её величию, - сунут твою шею под гильотину и ' Поминай, как звали!' . Шешковский очень любил этот оборот: 'Поминай, как звали!.'
   Князь Юрий соглашался, что помочь - надо, выручить, извлечь из монастыря надо, но сделать тихо, незаметно, 'своими руками'. Добавлял :
   − Вот в моё время!
   Шешковский морщился, напоминал, что спасение юности подвластно только самой юности, что эти три отпрыска не из последних дворянских родов будут как раз к месту: неглупые, малость ученые, дерзкие, а главное, благородные - почем зря людей низших не обидят. Сами напросились на эту дерзкую авантюру!
   Мальчики задумывались меньше; время и место подскажут - как и что. Между собой твердили простонародные французские словесные обороты и ругательства; думали: как надо выглядеть, чтобы их принимали за бродячих студентов, пробирающихся в Сорбонну, главное ученое место Франции, из туманной Голландии, от людей угрюмых, мало жизнерадостных. Все единодушно решили, что без шпаги - нельзя, пусть внешне плохонькой, но клинком надежной. Хотя мода на шпаги исчезает, но простительна для молодого неокрепшего ума,
   Перед отъездом князь Юрий имел приватную беседу с Андреем Ахметьевым.
   - Бог знает, удастся ли вам увидеть Европу еще раз, потому проникайтесь всем, чем она знаменита. В Амстердаме посмотрите картину Рембрандта 'Ночной дозор', во Франции не обойдите вниманием Лувр, навестите Версаль. В общем, уезжаете одними, а приехать надо другими. Хочу напомнить: береженого - Бог бережет. Вот тебе пароль для Парижа, обратишься в крайнем случае и адрес . Выучить наизусть.
   Обсудили денежные дела: много взять - ограбят или, не дай Бог убьют, да и для новой власти, уничтожающей богатых, будут подозрительны. А расходы предстоят немалые, выбраться из охваченной войной, и окруженной морской блокадой страны не просто. Наверное, без парижского казначея не обойтись. На том и порешили. Полуобнял мудрый князь юного князя, продолжателя славного рода, и троица уехала.
   В Амстердаме, помня наставление князя Юрия, нашли знаменитый дом, помолчали у 'Ночной Стражи'. Эти пышные, глянцевые военные никак не соотносились с теми, что в курточках шныряли по улицам, мельтешили в лавках, у тележек, вдруг поставленных для минутной торговли. Когда собирались на строгой площади -куда ни шло, но и сама площадь как бы говорила: -' Да, было великое время. Были великие люди. Побыли и ушли.'
   Через неделю добрались до Франции. Андрей оценил революцию одной фразой.: 'Людям с деньгами и титулами - жить в стране нищих, отринувших деньги и титулы, невозможно!' К революционному дурману надо было привыкать. Приходилось опасаться, что действиях их будут настораживать, не дай Бог, признают за английских шпионов, тогда уж спросят на местном наречии : 'Как сударь предпочитаете давать показания, под кнутом или на дыбе?'
   В новой Франции деньги у гражданина были предметом подозрительным. Раньше моно было небрежно вынимать золотые луидоры из кармана и 'сорить' деньгами, порождая жгучую ненависть в душах стоящих рядом крестьян или ремесленников. Охранял титул, а титул подтверждали вооруженные люди под предводительством префектов полиции. Сейчас, во время долгой революции, от всех, 'разбрасывающих' деньги, требовалось разъяснение : имеет ли право гражданин следовать дурным привычкам упраздненного сословия в новом государстве без титулов?
   Монастырь от городка был недалеко. Понаблюдали за стайкой воспитанниц, Как грачи на пашне, все от них дымилось. Вспархивали над лужайкой в непрерывном говоре.
   Андрей помрачнел, переглянулся с Тоськой. .Антоний насупился., но, как только вернулись на рыночную площадь, духом воспрянул. Какие запахи, как шкварчит добротная колбаска! Скорее, вот деньги, монетки покатились, две остались на прилавке. Хотел сказать нечто вроде - кесь кё се, силь ву пле - забери, мол, эту мелочишку, но краем глаза увидел свирепость Андрея и еще раз повторил себе: - ты не в России, ты полунищий проходимец!
   Подобрал монетки, схватил горячую колбаску, кусок пресной лепешки, почему- то здесь всегда ломали её руками и протягивали тебе- и какими руками, черт знает, что они держали минуту назад! Надо было смириться, кивнуть, а сейчас пора запить эту горячесть винцом. И Тоська направился к дощатому столу на площади.
   Был веселый торговый день, светило солнце. Величина кружек у торговки соответствовала и празднику, и ей самой: женщина в самом расцвете. С такими Антон не сталкивался, а сколько в ней было занятного интереса, не сравнить с бледной юностью - какие глаза, какая впадинка на подбородке; лицо, как мизансцена в театрике: все очерчено резко, страсти бурные, поминутно изменчивые. Наверное, и любовь такой женщины - нечто, что и вообразить невозможно. Вот она вся для тебя, можешь вообразить что угодно, она согласна, она тебя любит, но молча, но послушно, глаза все крупнее. И тут Тоська заметил, что вино начинает переливаться через край. Театр окончился, её глаза ушли в сторону, очарование погасло. Хохот местных крестьян нарастал: ай да молодчик, недаром говорят: студентам море по колено, как то он справится с кувшином поболе литра вина?
   Последние капли он допивал уже без глотков: просто открыл живот, чтобы туда лилась эта жидкость, не дававшая возможности шевелиться. Было неясно: не придется ли распластаться в обнимку с деревянной ногой занозистого стола? Благо надзиратели российские и учителя рядом. Отошли за угол, прислонились к каменной колонне, очень разумная деталь.
   - С тобой, Антоний, сладу нет: то в церкви учудишь, то к даме приставать начинаешь! Что она тебе ровня, что ли? Дворовых красуль мало? А уж у церкви Мадлены в Париже - чего взгромоздился на колени? Да еще креститься, да не левым крестом, а правым, и служка покосился, А проявит кто любопытство всерьез - откуда эти ' гуси - лебеди ', не шпионы ли у революции?
   - Все верно! - соглашался Тоська, - но такая дама!
   Жаль, что он не её возраста и умения, не знает, как подступиться! Да, не все ему подвластно в этом мире, а жаль. Пошатываясь, он брел в монастырскую церковь, все лица плыли перед глазами, а надо было разглядеть ту, ради которой они все затеяли, ради которой билось сердце матушки- государыни, не говоря уже о сердце Шешковского! Какой дурак придумал эти капоры? Никого не углядишь! Кого спасать - то?
   Антон таращился захмелевшими глазами. И пропустил внимательный взгляд. Хозяйка взгляда размышляла: какому сословию принадлежит этот лохматый, белобрысый и тощий - взрослому, или еще полувзрослому? Тринадцать лет, но она уже знает, на чем мир держится, ясно, что на любви. Любовь бывает правильной и не очень, внезапной и вынужденной. Неясно, началась она или нет? Если он заговорит на ходу, подстерегая у колонны , значит, началась.
   Но с нею заговорил другой, и голос его был резок.
   - В субботу на вечерне подойдешь к колонне у притвора, возьми пелерину и осенний платок.
   Неясно было, что называет он ' вечерней', говорит невнятно, вообще испанец, что ли? Но разве в счастливом возрасте можно отказаться от приключений? Разве можно сравнить с жизнью в монастыре? Суровый держал лохматого под локоть, как перчатку, вот- вот свалится с руки. Но подружкам о словах ни-ни-ни, да и есть ли у нее подружки? Как прошел слух, что она из семьи чародеев, начали ночами рассказывать истории про колдунов. Запечалилась, побежала догонять послушниц под размеренный колокольный звон.
  
   Андрея и Антона за трактиром уже ждал Тимофей , лихой человек, потому что крепко прижимал к себе взлохмаченное девическое существо с запахом залежалого сена или половиков на русской печке:
   - Вот нашел, почти согласна, если накормить!
   - Вначале отмоем, а времени в обрез, завтра надо всю подмену завершить!
   - Закончить что ли? - спросил Тимка- а то завершить! Как генерал!
   - Где генерал? прошепелявил Тоська.
   - Он бы, тебе, дураку, показал Шешковского!
   - Где Шешковский ? - не унимался Тоська.
   Андрей пошел в трактир выбирать самую немолодую служанку. Он присел на выходе из кухни и горестно беседовал сам с собою.
   -Да, чужбина - это не родная матушка, ни тебе присмотреть, ни покормить, ни рубашку заштопать. А если и найдешь добрую душу в служанки, как уговорить её к новым заботам, изменить почти полностью печальную жизнь
   - Ты что ворчишь? - спросила трактирная служанка.
   - Да вот, матушка, нашел я добрую девицу, чтобы послужила в наших странствиях, а странствовать нам до самого Парижа. Надо её уговорить, отмыть, покормить. Деньжата имеются, хоть и небольшие, а четвертого прокормить - выдержат. Можно ли вам довериться и с благодарностью?
   Андрей сверкнул золотым луидором - еще из тех, из старинных, дореволюционных. Расширились глаза у немолодой служанки. Не простые, видать, эти студенты, но её дело маленькое: отчего не заработать? Остригли милое дитя - оказалась совсем щупленькая, но миловидная, - отмыли и смазали щеки прованским маслом, заблестела сама, заблестели волосы, а когда сменила передник: боже, какая великолепная служанка. Правда, руки в каких то царапинах, то ли шрамах - откуда он её откопал? - а вдруг окажется ведьмой, или того хуже - колдуньей? Глаза подстать : черные - пречерные, и вихры черные, хоть лицом улыбчивая.
   - Жаль, что судьба её вскоре опять переменится. - подумал Андрей, но вслух не сказал, а только ободрил:
   - Ну вот, теперь ты всем подойдешь!
   Примерно знала новая служанка, кому это 'всем!', и сердце её ёкнуло. Но играть с судьбой - в крови француженок, тем более молодых.
   Ужин удался на славу. Андрей никого не торопил,
   Антон спрашивал квасу, обошелся сидром, снова захмелел, обнимал Тимку, иногда новую служанку. Служанка быстро смекнула, что мальчик у всех на побегушках, но любят его как меньшого брата, так и ей следует. Не догадывалась, что вся тревога впереди.
   - Послушай меня, не перебивая. Не все сразу будет понятно, но мы тебе желаем добра: это помни крепко. Теперь тебя будут звать Лизетта Ренан. Только так, никак иначе. Есть у тебя сводная сестра, тоже Лизетта. Живет в монастыре и, дай Бог, через нужное число лет станет послушницей или перейдет в руки хорошего человека, но голодать- холодать никогда не будет, как и ты . Мы тебе это обещаем. Все понятно?
   - Завтра мы встретим её на прогулке, получишь её пелерину и будешь отныне Лизетта вместо сводной сестры. Как это случилось - ты не знаешь, но тебя зовут Лизетта Ренан, и стой на своем. Устоишь?.
   Все её предположения рушились, а новая загадка сердце не радовала. Но если тебе зла не желают - а злодеев вокруг не было - одни младенцы, непривычные к спиртному, пожалуй, можно довериться и начинать монастырскую жизнь, где тебя точно накормят, вдоволь погоняют кому не лень, но дай Бог добраться до нужных годков, а там посмотрим. Лизетта просветленно улыбнулась и кивнула.
   Заглянем в монастырь, который несколько веков жил одной и той же размеренной жизнью - всякое новое действо начиналось с колокольного звона., даже во время революции.
   После полудня настоятельнице принесли записку с просьбой уделить несколько минут приезжему издалека, слегка запыленному, но полному надежды, что матушка будет снисходительна. К записке прилагалось рекомендательное письмецо, от кого - то из епископской свиты. Настоятельница вначале внимательно изучала записку. Великолепная бумага и просьба написанная не второпях. Когда развернула листок бумаги, заструился удивительный аромат то ли лаванды, то ли еще чего - то горного.
   Знал российский офицер Андрей, что служение даме начинается с аромата записки и превосходного почерка, где вся таинственность в недомолвках и завитушках. Ноздри настоятельницы и двух ее наперсниц затрепетали, запах напомнил удивительный мир, о котором тосковали в ночной бессоннице. Эта комната, что скромно называют кельей, была роскошнее будуара дворцовой дамы; в витражах и позолоте ножек стола, в бархатных расшитых подлокотниках и накидках на пуфики чувствовалось вековое богатство монастыря, но могла ли мертвая роскошь служить защитой от соблазнов дьявола, поминаемого ежечасно и с любопытством?
  
   Офицер вошел. Настоятельница скользнула глазами и развернула рекомендательное письмо. Письмо из епархии было подлинным, жаль только, подпись монсеньера поддельной. Стоило это удовольствие целых три луидора.
  ' Сумасшедшие деньги!' - воскликнул Тоська.
   - Что делает революция с людьми, ранее счета деньгам не знавшим!- заметил Тимофей. Андрей промолчал, хотя был, пожалуй, на стороне Антония. Один луидор отдан епархиальному служке за переписывание возвышенной речи от Андрея, второй луидор тому же служке за подделку подписи епископа, а третий луидор, все тому же служке, за рассказ о любопытных обстоятельствах жизни настоятельницы монастыря лет десять тому назад.
  
   Офицер был великолепен. Мундир, один на троих, они сохранили, с трепетом посмотрели на материальное воплощение своего золотого прошлого, и отправили самого благоразумного, Андрея, в революционную неизвестность.
   С таким же трепетом взирали на него монастырские дамы, а походка блестящего придворного довела их почти до обморока. Пожалуй, только сама настоятельница встречала подобное в юной своей жизни!
   В эти минуты настоятельница перечитывала письмо из епархии и, хотя ничего необычного в форме, самом виде письма, словесных оборотах не наблюдалось, но тревога не отпускала её душу. Письмо звучало традиционно: 'Драгоценная наша сестра! Посланец сей может доставить Вам удовольствие беседою о памятных днях, кои он чтит безмерно, хотя по возрасту своему участия в них не принимал. Недавно навестил меня ваш брат, так высоко поднявшийся на ступенях лестницы служения Господу! Да хранит Вас Его безмерная Милость!'
   Давно это было. Десять лет назад. Брат был простым моряком. Частенько пропадал в море на шлюпчонке, чтобы рассказывать потом, какой из него истинно Синдбад- Мореход. Но однажды обнял её, тогда еще простую прислужницу: монастырскую, коснулся пальцами кончика ее носа:
   - Чем пахнут?
   - Ф-фу, дохлый рыбий жир!
   - Золотой рыбий жир! Спеленали мы его, - уж больно длинный ростом, смазали простынку рыбьим жиром - скользнул по отверстию в каменной стенке, как пуля, и прямо в мою лодку. И Алеха, слуга графа, - бывают же заморские имена ! захохотал, и я вместе с ним, особенно как опустился мешочек с золотом вот в эти, пахнущие рыбьим жиром, руки! А потом громыхнули порохом, так немного в полчулка, в пещерке что - то обвалились, мы уж не глядели. И утром не пошли, но нам все рассказали. Тюремщики вошли и что видят? Никакого графа, только металлическое ведро, еще теплое, почти доверху в нем порошок. И надпись на деревянной прищепке. ' Сей прах - есть пепел мой'. И подпись
   ' Калиостро. Он же граф Феникс' Последнее есть чудо из чудес. Доложили и в конгрегацию и графине, теперь уже вдовой, в монастыре ютящейся. Никто не удивился. Словно все были уверены, что великий маг и чародей только так и мог окончить свои дни.
   Вот так судьба распорядилась с властителем умов. Тогда же переменилась и её судьба, вдруг рекомендованной в наперсницы в монастыре, и брата, угадавшего церковное призвание. Чего ни сделает кружочек золотой. Отогнала настоятельница воспоминания, ибо офицер требовал внимания, а эти клуши только клювы шипучие раскрывали, не в силах занять беседой кавалера.
   - Есть ли кто либо среди воспитанниц, заслуживающий особого внимания?
   - Как же, не одна! Есть и такие, что даже новая власть, я имею ввиду истинно революционная, - поправилась настоятельница, - жалует нас вниманием. Вот извольте!
   Она протянула листок, лежавший у нее на столике:
   - Читайте. Что вы думаете о столь дерзком слоге?
   Андрей быстренько прочитал.
   - Будет сообщено посланным офицером о решении Конвента передать в его руки одну из воспитанниц, Лизетту Ренан, дабы чествовать память великого революционера Джакомо Калиостро. Указанный офицер Анри Брантон прибудет вечером в среду. Подготовить девочку к незамедлительному путешествию с указанным офицером.
   Андрей читал, перечитывал, и сердце его опустилось, ребрам стало тесно в груди.
   - Не будет ли разумным присмотреться к присланному офицеру и подумать о дальнейшем действии после долгой и страстной молитвы?
   - Как верно вы угадали - сказала настоятельница и обратилась к помощницам :
   - Немедленно Лизетту Ренан!
   Вошла девочка со склоненной головой, сделала легкое приседание. В многоцветье от витражей Андрей мало что мог рассмотреть. Но увидел знакомый золотой треугольник на шейной цепочке, сам себе сказал: 'Ага, значит, сохранился !'
   От сердца отлегло, словно это было предвестником доброго окончания всей 'эпопеи горя - злосчастия'. Втиснул некогда золотой треугольник сам Калиостро как амулет от дурного глаза. Слишком тонким был завиточек, ценности не представлял, но верный слуга графа, русский парень Алеха поведал о том князю Юрию. Для опознания, вишь, пригодился. Цепкая память была у князя Юрия, когда описывал он похождения той дамы, которую все называли Прекрасная Лоренца.
   - Велики грехи её страдалицы матери, но мы не теряем надежды, что с помощью молитв и, конечно, революции девочка обретет свое истинное призвание.
   - Склоняю голову перед великим терпением вашим. Позвольте на днях навестить вас, поучаствовать в размышлениях и восполнить дары для монастыря!
   С этим обещанием блестящий офицер откланялся, а через час спрашивал соратников:
   - Что будем делать, хлопцы? - любимыми словами Светлейшего князя Потемкина. Сам и ответил :
   - Выиграть время, разобраться с посланником Конвента Анри Брантоном. Это приличная гостиница. Должен сей посланник остановиться здесь. Есть ли кто похожий?
   Тоська порхнул к приятелю, наследнику трактирщика, и вернулся с ответом:
   - Есть тут похожий, прибыл утром, интересовался монастырем, но сказал помощнику -'Торопиться не следует, пусть в Конвенте разберутся: надо ли забрать девочку, да и будет ли само празднество? '
   - Понятно, сказал Андрей - господа революционеры еще не решили: пойдет ли им в колею имя Калиостро, все таки граф, хоть и борец с инквизицией. Медлят с решением. Нам это на руку. Тимофей, не соскучился ли ты по шпаге ? Не всерьез, но с царапиной на видном месте. В революционное время они на вес золота!
   Как проста и прозрачна причина ссоры в любом трактире: 'Слишком много приехало этих снулых голландцев, еле двигаются белобрысые тени, все веснушках, ухмылках, гундосят - слов не разобрать, и вообще: не люблю я голландцев, и шпага моя их не любит!'
   Другая сторона могла бы повторить то же :
   'Разве не заметно, что этот вертлявый француз ни в грош не ставит великую нацию мореходов и коммерсантов, прославленный Ночной дозор в Амстердаме и вообще: не люблю я французов, и шпага моя их не любит!
   Дуэль состоялась. Драка, конечно, простая драка на шпагах. Мешал Тимофею зверский запах манильских сигар, пропитавший по новой моде этого пройдоху, то ли тайного слугу прежних маркизов, то ли рьяного поборника Свободы, Равенства и Братства. Но Тимофей, лучший фехтовальщик петергофских ассамблей, играл с ним, как с котенком, то позволял толкнуть свою шпагу, то сам отклонял и две три царапины оставил на память. Денек французу придется отлежаться.
   С похищением медлить было нельзя.
   И вот произошло первое свершение из тех, коим они посвятили последние полгода, проигрывая каждый в своем уме : как это получше сделать, чтобы 'комар носа не подточил', как говорил Шешковский, намекая на свой собственный, хорошо заостренный.
   В длинных пальто - нечто среднее между сутаной и мундиром, загородили Андрей и Тимоша стайку девочек у третьей колонны и как -то незаметно выжали к проему ту, что с золотым треугольником на цепочке. Потом появились две девицы, одна вертлявая, другая поскромнее. Другая скользнула к послушницам и вмиг затерялась, а вертлявая приобняла ту, что с треугольником, словно сестра родная, и боком к выходу. Андрей и Тимоша дорогу им расчистили. Исчезли в одно мгновение.
   Следовало мгновенно убраться от собора. Насмешливо следили за ними каменные резные чудища, нависшие прямо с крыши. Андрей прикинул, что остановить экипаж - дело пропащее. Не оборванцы, конечно, но до попрошаек - рукой подать. Сделал жест и забросились все в телегу зеленщика, и девчонку между собой вскинули. Раскрыл рот возница, но Тимоша уже блеснул двумя светлыми монетами, никак с пол-луидора, неплохо, за такое до полудня надо торговать репой, да морковью, да перцем.
   Монастырский день - длинный, утром начинаешь делать одно, а к вечеру оказывается, что главным было другое. Пришла эта пустельга со второго дортуара и сообщила нелепое известие, что одна из воспитанниц - теперь совсем другая, но откликается на имя Лизетта Ренан. Откуда взялась другая? Пришла от Собора. Шла туда одна. Пришла другая. Как это случилось? Никто не знает! Что будем делать? Никто не знает.
   И вдруг напоминание - именно сегодня хотел бы посетить матушку настоятельницу присланный от Конвента с секретным поручением офицер.
   Замерло сердце у настоятельницы, и ни с кем не посоветуешься. Надо решить без раздумья. Лизетта Ренан. Только так. Никак иначе.
   - Привести девочку! Новенькую Приготовить дорожную пелерину.!
  Кто-то пытался молвить. Пресекла одним взглядом.
   Солнышко уже садилось, но можно было рассмотреть в проеме наемной кареты рядом с офицером, Анри Брантоном, поддерживающим руку в белой повязке, девочку в капоре, Лизетту Ренан, вращающую головенкой торопливо и с печалью. В памяти остались её иссиня черные волосы, настороженная вертлявость, и руки в непонятных мелких шрамах, .
  
  
   ПОВЕСТВОВАНИЕ БРОНСКОГО.
  
   Вечер второй.
  
   А над юными дворянами и наследницей витала Эйфория - прекрасная фея восторга. Неожиданно обнимались, кое - кого гладили по головке. Благо стояла прекрасная июньская погода. Итальянкой владели сложные чувства - как огромен и разнообразен мир за стенами монастыря, ничего нудного изо дня в день. А какие все люди разные! Правильно сделала, что доверилась.
   Весь день ехали в тряской колымаге. К солнечному закату показались дубравы, каменные здания не в один этаж.
   - Запахло королями! - сказал довольный Тимофей.
   - Деревня Фонтенбло. Пусть будет днёвка!.
   Передохнули. Утренним дилижансом, скрипучими колесами, трехлетними ухабами революционного запустения Андрей уехал в Париж. Денег у них оставалось в обрез.
   Деятельный Тимоша разыскал местного кузнеца и стал его подручным, хоть и косился первый помощник кузнеца, но против таких мускулов - не попрешь. В общем, паренек старательный. За жалованьем не гонится, но разрешили его приятелям, среди них то ли одна, то ли две девчоночки, и карпов половить в прудах опустевшего от маркизов Фонтенбло, и кроликов пострелять. Хороши королевские парки: площади с тонкой травой, лужайки между огромных дубов, старая усадьба. Задирали на прогулках собственные головы к головам каменным - все какие то Боги, еще от Греции остались.
   Почувствовали, что, кроме жизни каждого дня, есть еще две других: одна, когда вдыхаешь чудеса природы - парки, леса, водные струи, птицы, ветер, шелест листвы, и вторая, когда окунают тебя в прошлые века, где, оказывается, жили люди не чета нам, с бородкой и усами, в доспехах тяжеленных и с мечами неподъемными!
   В Париже Андрея ждало разочарование. В Петербурге думалось иначе: придешь в дом, где тебя ждут. Дом Андрей нашел, никто никого не ждал, ибо убежали владельцы впопыхах, а новым жильцам, набившимся в особняки, и заикаться не следовало о знакомстве. В Париже раз в неделю утро начиналось со звуков барабанов и скрежущего визга телег, вплотную набитыми людьми.
   Куда податься ? На севере, в Ванде, откуда был ход на Амстердам, междоусобица не затихала. Пропадешь ни за грош. Тем более там гроши лучше не показывать - все, что ваше - будет наше. И здесь нелегко луидор разменять - все шёпотом, всё из под полы. Да и денег осталось с 'гулькин нос' - Андрею нос представлялся в образе Тоськи, сорившего мелкими деньгами. Нет, путь через Европу им заказан. Столь юная особа, как ни одевай, а подозрения не избежать. Три затрепанных проходимца и девочка с манерами. Похищение? Злодейство? Один выход- море. В незаметном суденышке. Надо успокоиться.
   Да что, не студенты ли они разве? Даешь Университет! Библиотека была рядом с Сен- Шапелью, крамола в соседстве с истинной верой. Андрей про себя решил: ' На витражи глазеть не будем, - люди бывалые'.
   В библиотеке не стал никем притворяться: русский странник, в свободной стране Франции, неплохо бы поехать к океану, неплохо бы ознакомиться с картой. Любознательных все любят, если не заноситься. Андрей не заносился, шпагу оставлял дома, на чердаке под крышею. Как он его отыскал - это была отдельная история, но, похоже, одинаковая для всех побродяжек. Однако Париж и на чердаке Париж. Все стоит денег. Денег оставалось несколько монеток. На Сене заработать на пропитание можно, позубоскалят, кислым вином угостят, от чего захочется жареного мяса. Но денег, на дорогу для всех, не скопить. Надо следовать совету князя Юрия, его пароль - последняя надежда. В тот день князь по - отечески сказал:
   - Молодое поколение должно взрослеть в деяниях своих, чтобы было видно, что это не просто молодое поколение, но Сыны Отечества!
   Андрей ощутил, что военный облик этого человека имеет немалый ранг, и приказы его исполняются куда строже, чем матушки - государыни. Не знал юноша, что сам Великий Розенкрейцер стоит перед ним, один из сильных мира сего, о которых через полвека летописец столетия, Оноре де Бальзак, скажет: 'Они сами были и судьями и палачами! Все в этом мире было им подвластно!'
   Высоки дома в Париже, особенно верхний этаж. Отогнав воспоминания, Андрей звякнул дверной ручкой. Дверь открылась.. Андрей протянул серебряную пластинку и произнес :
   - Велели показать , не мешкая.!
   Запнулся на французском слове. Человек в потертом сюртучке со свежим бархатным воротничком, отчего выглядел, как заморская птица с ярким оперением на шее, улыбнулся, сильно помолодел и сказал по- русски :
  - 'не мешкая', не так ли ? Это хорошо..
   Перешел на французский и спросил:
   - И что же сие означает?
   Повернул пластинку так, что четко просматривалась буковка, похожая на русскую букву П.
   - Это передает привет знак ПИ - повторил Андрей слова петербургского князя.
   - Что нужно - пристанище, одежда, деньги, экипаж?
   - Деньги. Два женских платья на тринадцать и восемнадцать лет.
   - Никаких имен. Лишние уши - лишняя гильотина.
   Хозяин легким звоном тронул колокольчик, появился строго, по -английски, то есть в черном и длинном, одетый слуга., поклонился и получил бумагу с несколькими словами.
   - Выпьем шоколаду, прошу вас. Посумерничаем! - добавил по - русски. Андрей отказываться не стал. Дразнящий запах в нем все всколыхнул, и на обитель эту он посмотрел более внимательным взглядом. Шкафы были отполированы, заставлены книгами доверху. На столике, квадратном, пахнущим воском, лежат только две книги, современные, судя по переплетам, ничего добротного. В углу пюпитр и, конечно, точно в кабинете батюшки, флейта. Все люди к старости похожи друг на друга . Пожалуй, когда - нибудь и у него будет такая светелка. Не в Петербурге конечно, в смоленской усадьбе.
   ' О чем же можно разговаривать без имен? '- спросил сам себя Андрей, но нашелся:
   - Люблю мореходные карты. Недавно рассматривал путь через британское море. В хорошую погоду можно, пожалуй, и в лодке под парусом. Если не торопиться и чтобы сбита была добротно. Будет стоить немалые деньги. Лучше бы по знакомству. Но ' Никаких Имен !', - подняв обе руки вверх, строго сказал Андрей.
   Хозяин расхохотался. Позвонил. Открылась дверь, вошел слуга со свертком, положил его на деревянную длинную скамью, вдоль окна, широкого, окаймленного двумя горшками цветов. Хозяин протянул Андрею три мешочка с деньгами, сказал:
   - Ограничивать себя - не обязательно!
   - Всё в пределах разумного - поклонился Андрей.
   - Пора сменить впечатление от голландских путешественников. Вместо полунищих студентов получить добротных негоциантов. Пусть они немножко, как это, 'тюфяки', люди простодушные, во французских хитростях вовсе не искушенные, но основательные, не бедные.
   Хозяин протянул еще один мешочек:
   - Приоденьтесь, придумайте ваш интерес к Бретани , чтобы любопытство было оправданным. Заодно и лодочку для морского путешествия найдете!
   Была в его словах некая ностальгия , тяжесть прожитой жизни, наверное, деятельной, далекой от книг. Но все проходит. Андрей раскланялся.
   Когда вышел - душа ликовала, а ведь так недавно было полное отчаяние. Доволен был, что не пришлось показывать пароль из драгоценного камня, на котором кроме верного ПИ была изображена корона с пятью зубцами, кои князь Юрий сопроводил словами.:
   ' Это если нужна помощь. Защита. Её окажут.'.
   Хорошо, что не признался в минутном отчаянии, когда смотрел на себя со стороны и понимал, что толком ничего не умеет, никакого ремесла в руках, проекта, достойного и нужного другим, нет в неученой голове. Куска хлеба такому не добыть.
   На следующий день привез карту, сверток и записки в Фонтенбло, где эта троица совсем обжилась, и, дай им волю, настроилась бы скоротать жизнь свою до конца дней, по - французски! Особенно младший, Тоська, который до того наприглядывался за Лизаветой, что Андрей укрепился в мысли: пусть у них будут две девицы - Лизавета и Тоська. Две парочки. Сразу всем ясно - короткая, но сильная любовь! Андрей повеселел, позлорадствовал, сам себя одернул и подозвал остальных. Они лежали, уединившись, между двумя огромными дубами, в тени, в запахах трав, уже ожидавших второго покоса, сопровождаемые внезапным вжиканьем летающего жука. Карта легла перед глазами. Там была Англия -сердце могло биться радостно. Легко сказать, но нужно до нее добраться.
   Впереди Ла- Манш - водная пропасть, на которой будет нырять их утлая лодчонка. Но решено: ехать в приморскую деревушку - а там будет ясно: угнать ли лодку или купить!
   Но нельзя уехать, не повидавши Париж! Понимали, что времени у них немного. День на Версаль, день на Париж- не на весь, только на музеи - подобные тому, что матушка - государыня держала в притворе дворца и называла 'мой Эрмитаж'.
   Уезжали из Фонтенбло, как случайные люди, переживающие не лучшие дни. Сверток с платьями весьма пригодился. Обрядили Тоську и Лизетту в платья задрипанных служанок Тоська особенно вошел в роль, такую знакомую по обитателям отцовской деревеньки!
   Любопытство поклонников новой революционной власти, подглядывающей за всеми было удовлетворено. Со стороны девчонки гляделись, словно фазанята: нескладные и шляпы пребольшие, глаза не углядишь. Изволили попить сидра с пресными лепешками, а девочкам и сыру прихватили, не козьего, овечьего, понятно. Наметанный глаз трактирщика мог бы еще остановиться на приезжих, но день велик, сменятся они не раз такими же неприкаянными в это смутное революционное время. Карета скрипнула, взвизгнула, заковыляла в Париж.
   В Версале на огромную каменистую площадь перед дворцом вышли уже другие: три юных человека при шпагах и их подружка, почти Дама, которая воспользовалась новыми обычаями и примерила навечно платье сбежавшей маркизы. Дворец был - само изящество. Вместо строгих линий и форм, ровных колонн и прямоугольных окончаний, появлялось нечто изломанное, изнеженное, хрупкое. Глядя на тонкий столик, хотелось спросить: в чем душа держится? Как чашку поставишь? А если кувшин с молоком?
   А уж мраморные фигуры, окружавшие столик! Портреты игривых девиц, под которыми стояла надпись - заклятие: ' Антуан Ватто'!. На ум приходили прельстительные и греховные мысли, знакомые каждому, как дьявольские искушения.
   Лизавета таращилась на моды, не только те, что написал лукавый живописец, но и те, что проплывали мимо. Кое- что уже возвращалось. Мода определяла срок для Революции.
   Слава Богу, Люксембургский дворец в Париже снял томленье. Картины были поспокойнее, много итальянских. Все трое косили глазами на Елизавету. Осветить солнышком, попросить улыбочку - славная Мадонна!
   Увы, расслабились российские дворяне. Как говорится - мир тесен. Фору, предпочтение имеет тот, кто затевает злодеяние. Андрей- командир вздрогнул от неясного запаха манильских сигар, повертел головой по сторонам. И Тимофей вздрогнул.
   Нам нельзя обойтись без очередной сентенции...
   Когда жизнь течет неторопливо, знай, что взрыв будет сильным! Казалось российским дворянам , что все было разыграно как по нотам. Настоятельница будет нема, как могила, Конвент устроит - или не устроит - шумное зрелище, Лизетта Вторая найдет свое счастье, а дальше...
   Но не так обстояли дела в действительности.
   За неделю круто повернулась судьба случайного недруга, Анри Брантона, увозившего из монастыря поддельную Лизетту Ренан. Он насторожился, как только заметил, что имя графа Калиостро ничего не говорит этой юной особе. В общем - не такая она юная, лет пятнадцати, пожалуй. Для дочки графа простовата весьма, хотя могла совратиться в революционной сутолоке. Человек ищет, где лучше , пример - он сам..
   Анри Брантон все пытался унять мысль: в самом ли деле он неудачник? Как будто нет явно того, кто его обманывает. Неужели существует пресловутая Игра Судьбы?
   Добро бы при королевской власти и божественной религии, но сейчас, когда все должно решать сила разума, отчего она не решает в пользу честолюбцев, людей свободомыслящих.?
   Два мира: хитрецов и простодушных. Поделили они людское население почти поровну, часто снуют от честной дорожки на мошенническую, в угоду характеру, не умеющему предвидеть или смириться с судьбой. Почти каждый носит в себе 'незавершенное зло'. У Брантона оно возникало из- за неясности фамилии: как хорошо, чисто по - французски, звучит Дантон - сразу вспоминаются степи, зной и пыль от полудиких лошадей. Но когда произносят Брантон - в этом есть нечто английское. То ли от скачек, то ли от поместья.
   И все начинают осторожничать, приглядываться. Самому непременно хочется быть кем- то другим: и внешне, и в глазах окружающих, а вечно опаздываешь, не угадаешь, куда повернуть. И вместо мудреца предстаешь проходимцем или даже мошенником. Не было в нем внутренней тайны. В этих трех молокососах она была,, а в нем не было.
   Когда допытался он о подмене у чумазой послушницы, а на самом деле прохиндейки, мошенницы, у которой нет ничего святого! Когда выяснил, что настоящую выкрала паршивая троица, зачесалась рана на руке, в пору самому завизжать!
   - Ты говоришь - они люди замечательные?
   - Да, да, да!
   - Может, стоит нам догнать их и подружиться?
   - Да, да, да!.
   Теперь она даже в мыслях не укоряла его за грубость и нежелание смягчить неудобства дороги в пропахших потом и залежалым тряпьем дилижансах.
   Но он их потерял! Эту троицу и истинную дочь Калиостро! И вдруг, в Версальском коридоре, куда они зашли, задерганные тоской, неприязнью, насмешкою Судьбы, - по коридору, не торопясь, галантно окружая Даму, в сюртуках по английскому образцу, продефилировали его враги. Брантон от счастья ухватился за прихотливую металлическую ручку массивной двери, сам в такой же прихотливой изогнутости. Стало ясно, что он должен делать! Брантон спрятался за дверь, в отчаянии, что его заметят.
   Судя по богатой одежде, сокровища Калиостро у них. Оправдала себя девица. Выдать всех Конвенту - что достанется ему? Черномазая нищенка, два высокопарных слога одобрения?
   Отдадим должное его таланту преследования и скрытности. Никто из четверки не заметил малейшего следа этих двоих. А в прибрежной деревушке Брантон тайно выяснил, какой шлюп намереваются купить похитители, когда состоится встреча с хозяином суденышка. Дальше все решали Деньги и Бургундское. Вина было хоть залейся. Моряк- владелец мог проснуться не ранее, чем через сутки, а пятеро прекрасных головорезов, подвыпивших, но в самый раз, получили точную диспозицию: где, как и сколько.
   Лизетта Вторая следовала неотступно и пыталась выяснить: когда и как состоится торжественная встреча?
  
   Шлюп от пристани отделяла барка. Двое спрятались в ней. Трое других притаились на самом шлюпе, а Брантон воевал в каюте с Лизеттой. Цепкая умом к житейским коллизиям пьяного люда, девочка все поняла, колотила руками в грудь Брантона. Он еле освободился, выскочил на палубу и притянул дверцы веревкой. Из каюты неслись слова 'Нет, нет, нет!'
   Толстяка, захмелевшего и осевшего к мачте, от криков вдруг охватило некое ведьмино заклятие, известное под именем 'дьявольское наваждение', болезнь похоти, требование женщины, несмотря ни на что. Он заревел, двинулся к каюте, дернул веревку, дверцы распахнулись. Толстяк сразу ухнул в проем, не удержавшись, скатился на пол.
   Годы тренировок для Лизетты не прошли даром. Это была классическая ситуация, скажем: бандит и злодей почти настигает на арене девочку. Прыжок на трапецию, размах, и вот уже пружинистые ноги сбивают злодея, он распрямляется, в ошеломлении шарит пистолет за поясом. Но нет! Вмиг девочка сбрасывает платье. Под ним холщовые штаны и пояс с двумя ножами. Рев цирка сопровождает перевоплощение: 'Гастон -огонь и нож! Гастон - огонь и нож!' Пистолет злодея уже в руках у Гастона, выстрел, бандит корчится в муках, друзья из первых рядов за ареной выскакивают, подставляют широкую доску под спину злодея. Тот картинно распахивает руки. 'Гастон - огонь и нож ' - не ждет. Бросок, другой - и вот уже тряпье на руках бродяги намертво схвачено ножами! Можно проносить тело по арене. Какой финал!
   Пистолет за поясом толстяка был заряжен давно и кремень был не из лучших, но Господь иногда помогает праведникам. Выстрел раздался, бродяга скорчился. Брантон, услыхав выстрел, кинулся в распахнутые дверцы, придерживаясь руками за верхний козырек. Это его погубило.
   Инстинктивно ли, либо учение детства стало второй натурой, но крутанулась, как учили, нож метнулся из - под руки- ' дзинь' взвизгнула сталь от доски обшивки каюты, но успело лезвие пройтись по широкому горлу Брантона, брызнула струя из вены и заорало смертельным ужасом горло самой Лизетты.
   Четверо, ступивших на барку, выстрел слышали.
   В длиннополых плащах они уже не казалась хилыми монастырскими послушниками, уже проглядывалась стойкость маленького отряда, умение чувствовать ' локоть друг друга'. Наемные бандиты, любители крепкого пива, над этим не задумывались. А зря. Три длинных пальто вздрогнули, три шпаги выпорхнули из - за спин и дополнили кинжалы. И вот уже троица сумела поставить в середину девчонку, сверкнула сталью, и двое из нападавших завалились вбок. Кто - нибудь мог дальше рисковать своей шкурой из-за трех луидоров? Провались оно, ремесло бесстрашного грабителя! Палуба вмиг опустела.
   Лизетта выскочила на палубу, бросилась на пристань, неслась с воплем, пока не почувствовала чью то крепкую руку.
   - Ты чего вопишь? - придержал юную цыганку прилично одетый господин. Что она цыганка -навидался в местностях мадьярских. Она - того самого 'розлива', сродни вину токайскому, к нему он был неравнодушен, равно как и к голосу, занявшему все пространство. Не гулкому, не визгливому, но переливчатому на три октавы.
   - Экий голосина, прости Господи, природный, крестьянский!.
   Дух из Лизетты давно вышел; она шла за незнакомцем покорно.
   Судя по запаху от его перчаток - сегодня её накормят. Незнакомец шел быстро, потом помедлил и подождал.
   Вдруг он понял: судьба послала ему дивный инструмент. Ничто не может сравниться с человеческим голосом, если он звучит так нечеловечески сильно и красиво. Он сможет получить столь дивное наслаждение от собственных мелодий! Они будут звучать столько раз, сколько ему захочется. И Мир признает нового творца! Необузданный полет фантазии, такой же необузданный, как девочка - сорванец, одетая в застиранное платье послушницы. Небось, еще недавно была в монастыре.
   - Как зовут твою мать настоятельницу ? - обратился он участливо. Начиналась новая неизвестность для Лизетты Ренан.
  
   В Англии трое возмужавших дворян и Елизавета отдавали долг человеческий, стояли у могилы того, кого вряд ли можно было причислить к людям. Наверно, это чувствовали все, приходящие к ней, потому что на плите было высечено:
   'ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ТОТ, КОМУ БЫЛ ТЕСЕН ЭТОТ МИР!'
  Маги и чародеи - особое племя, а этот был один из великих.
   - Твой отец - просто сказал Андрей.
   - Как красиво звучит 'Калиостро! Он граф, настоящий?
   Она знает, что во Франции титулы отменили. Андрей наклонил голову.
   Неплохо было бы посмотреть Англию дольше и внимательнее, но все настолько устали и чувство Родины так стремительно нарастало с порывами морского ветра, что уже через два дня они закутывались в задуваемую этим ветром парусину, и напряженно вглядывались вдаль, чтобы убедиться, что Северная страна не исчезла с лица Земли.
  
  ПОВЕСТВОВАНИЕ БРОНСКОГО.
  
   Вечер третий.
  
   С наслаждением приступаю я к описанию финальной сцены этой авантюрной эпопеи.
   На Неве ветерок уже гулял по тонкому блестящему льду. Снегопад нынче запаздывал, к огорчению всех. Но зато солнышко веселило. Люстры во дворце, даже без зажженных свечей, вдруг выбрасывали цветную радугу на зеркальные стекла окон, все преображалось, становилось каким -то драгоценным, изящным, и каждый чувствовал, что такое изящество впивается и в него, и он, словно хрупкий драгоценный камень. Когда в дворцовой комнате появилась девица Темкина Елизавета, в окружении трех юных, чуть запыленных, но свежо - умытых, повзрослевших дворянчиков, - князь Юрий, наставник их, в чем - то заменивший отца, сразу воскликнул:
   - Какие превосходные человеческие экземпляры может преподносить божье творение!'
   - Да. Порода видна. От Светлейшего поворот головы, а уж дерзость во взгляде от итальянки!
   Лукавила матушка - хотелось вернуть былые годы. Девица Темкина была, как дрожащий листок. Все промолчали.
   Когда остались вдвоем с князем; государыня открыла сундучок. Ослепление было ошеломляющим даже для них, коим была подвластна вся остальная вселенная. Но искусственные цветы и птицы, вензеля, похожие на дьявольские заповеди, застывшие крики и вообще нечто невообразимое из бриллиантов и тончайшего золота, таинственное, тревожащее сокровище проняло обе души, уже стоявшие на пороге другого мира.
   - Думаю, его дочь замолит мои грехи, если они еще остались перед его памятью! - возвышенно сказала Императрица. Князь подумал, что можно было бы и поплакать, но промолчал. Под конец все-таки помянули из секретного графинчика.
   На торжествах в Зимнем дворце Екатерина сидела в широком кресле с пуфиком под ногами. По обе стороны сели князь Юрий и старая фрейлина. Сзади толпилось с дюжину придворных. Дверь в приемную распахнулась. Вошли трое в пеньковых париках, черных глянцевых камзолах - кто знал картину Рембрандта, мог бы сказать: 'Ба! 'Ночная стража!'. Сделав шаг от двери, вмиг опустились, каждый на колено, шпаги звякнули, и сделано это было так ловко, что императрица помедлила, продлила минуты любованья. Произнесла -'Достойные наследники!' При последнем слове в груди её что-то повернулась и про себя государыня прошептала: 'Я думаю сердцем!' Приподняла веер - 'Ночная стража' отступила, сдвинулась к окну. Екатерина с легким смешком, торжествующе объявила:
   - Посмотрим на приданое!
   И в проеме двери возникло сияющее видение - высокая девушка с вишневыми глазами, в сверкающей потемкинской диадеме. Она плыла медленно, до кресла было так недалеко. Шешковский придержал её за локоть.
   - Мы не зря старались, правда, князь? - молвила Екатерина. Князь наклонил голову, улыбаясь, как всегда, её детским шалостям. Все застыли. Это был финальный аккорд, картина, такая созвучная их характерам, Зимнему дворцу, блеску солнца над Невой.
   Старательный летописец не может не упомянуть о некотором конфузе, погрузившим всех в минутное смущение. Мудрая императрица, как всегда, благополучно его разрешила. Спасенная монастырская послушница обратилась с словами благодарности к князю Юрию по -русски и начала со слов:
   'О, мой светлейший князь!' Тотчас же началось всхлипывание старой фрейлины, которая уверяла , что слышит голос Лоренцы. Затем этот голос стали слышать и другие. Наступило всеобщее всхлипывание. Только властная рука матушки - государыни прекратила этот балаган.
   - Моя признательность давно уж вас ждет! - сказала императрица. Потом было все попроще. Принесли бокалы с вином, дыню из оранжереи. Выпили по бокалу вина - честь неслыханная! Молодые люди, князь, придворные стоя, а фрейлина и государыня в креслах.
   Подарки и пожалования соратники и гости рассматривали в приемной комнате рядом с покоями, чтобы можно было насладиться ахами и охами, и восторгом. В память сего дня, итальяночка получила в подарок живописные миниатюры: матушки - государыни, графа Калиостро, светлейшего князя Потемкина, Лоренцы, нарисованной по памяти князем Юрием и подправленной придворным иконописцем. Старая фрейлина была объявлена крёстной матерью, дала волю слезам. Князь уговаривал:
   - Ну, драгоценная вы моя, столько лет прошло, столько воды утекло; но есть еще время для поучения русским привычкам, обычаям, почитанию старших, а главное матушки - государыни !
   Фрейлина и князь Юрий подарили иноземной девице икону святой Екатерины. Фрейлина обнимала уже почти взрослую девушку и шептала: 'Как виноградина на солнце..' очевидно, как талисман или приворот.
   Прошли годы. Время для женитьбы было не самым лучшим, так сказать, не самым благоприятным. Только что помянули год со дня кончины матушки - государыни.
   Все деяния наследника, ныне самодержца всея Руси Павла Первого, подданные его непрерывно сравнивали с тем, как делала Великая. Ничего противопоставить Павел не мог , только время. Не стал расформировывать Смольный институт, но ясно дал понять, что чем больше совершится замужеств, вместо этих пастушеских трелей, тем лучше. Ибо укрепление государства, особенно в его воинской части, происходит тогда, когда у подданного есть Дом и Семья.
   Празднества в Смольном превратились в смотрины, и князь Андрей со щемящей грустью прошел мимо палат, той, кого даже в мыслях называл Великой. Ах, какие были времена! Какие люди - было из кого выбирать!
   Вокруг покоев нечто вроде зимнего сада, увитые тропическими листьями беседки. Вдруг листья раздвинулись и показалась рука до локтя со склоненной кистью. Она была столь женственна, полна жизни и вдруг замерла - словно мраморная, словно идеал лучшей из существующих рук.
   -Так вот вы какой ! прозвучало из за листьев голосом, полным волнения, как при первом свидании. И началось время, которое летописец с удовольствием бы обозначил крупными буквами : ' ЕЛИЗАВЕТА И АНДРЕЙ '. И поставил бы точку. Да, это была та самая, спасенная им девица Темкина, но все в ней было новое. То же самое могла бы сказать и Елизавета: да это был тот самый спаситель, жестокий князь Андрей, который знал только дело и не хотел ничего знать о чувствах, но все в нем было новое.
   Судьба дала им единственную дочь; хотели назвать её Лоренцой, но пришли к мысли, что Екатерина - не хуже. В память государыни- матушки, пожаловавшей Андрею Ахметьеву два имения на Дону и под Смоленском.
   Одно событие осталось памятным в их жизни. В январский вечер, когда вьюга за окном стремилась проникнуть в уютную гостиную, глаза Елизаветы неотступно следовали за движениями князя Андрея. Красавец генерал, герой Отечественной войны, с уважением останавливал дерзкую руку. Прихрамывая, подошел к столу, провел пальцем по вершинке гусиного пера, и, как бы в раздумье, молвил: 'Писать не смей'. Лукавый арап засмеялся:
   - Ваш преданный слуга, мой генерал! А на словах?
   - В первый и последний раз! - Генерал, поддерживая локоть итальянки, слушал восторженные комплименты:
   Сквозь рокот вьюги и в сиянье дня
   Услышишь ли мой слабый стих?
   Италия звучит в глазах твоих
   И трепетным рабам, нам, не дает покоя
   Звук голоса, как счастье для меня,
   Блаженством обнимает вдруг волною.
   Других здесь нет. Мы только двое...
  
   На склоне лет, когда великого арапа давно уже не стало, вспоминая этот вечер, генерал повторял для любопытствующих слова, пожалуй, близкие к тем, что прозвучали под шум январской вьюги. Можно пожалеть, что истинные - не записала великая рука..
   А вот сундучок с каменьями в оправах по-прежнему хранился где - то в царских покоях. Уже и второй император сменился. Подавали Прошение наследники, но так и неясно почему, заветных сокровищ не получили.
   Пересекались ли пути наших героев? А как же. Все Пути - неисповедимы. И решением ведает только Бог. Угодно было Ему в теплый осенней вечер в прелестных аллеях Павловска заставить повторять слова любви к любому из сидящих в зале - с помощью несравненного голоса французской дивы Лизетты Ренан, то ли мадьярки, то ли цыганки. Голос её гулял, как ветерок между листвой, то затихал, то вдруг срывался бурей. Ах, как велико было её сердце! Вечер был на редкость теплым, и сняла певица длинные перчатки, обнажила руки с крапинками и порезами, неизвестно откуда взявшимися. Жаль, что князь Андрей с драгоценной женой своей, с которой, как говорили, он все еще пушинки сдувал, сидели чуть дальше от сцены, чем следовало бы.
   Оба соратника князя Андрея, Антон и Тимоша остались на военной службе, удачно воевали в Отечественной войне, счастливо женились. Но это уже другая история.
  
   - Это уже другая история ... - медленно повторил Броский и все с наслаждением вздохнули.
   В первый вечер никто из троих от затеи пана Болеслава ничего особенного не ждал. Но, коли есть гость - ему требуется внимание. Но затем продолжения театральных рассказов, заветного выезда в ночную степь ждали с нетерпением.
   Стихотворная вставка, которую с воодушевлением, особым голосом 'на публику' читал вальяжный гость показала, что начался Театр. Синяя густеющая ночь, стелющийся костер, искры, взлетающие ввысь есть декорация, скрывающая покои императрицы, кельи французского монастыря, таинственных послушниц, лихих спасителей.
   Иван Иванович во всех женских образах почему-то видел Марусю, самой Марусе вспоминались мотивы из 'Запорожца за Дунаем', Василию Ивановичу приглянулся Шешковский. Три вечера прокатились волшебной сказкой. Не однажды прерывала Маруся повествование возгласами, не могла удержаться.
   - В их жизни любовь была самым главным! - сказала Маруся.
   - Была Смыслом Жизни! - перефразировал Бронский.
   - Да, это правильно. Так и должно быть! - убежденно сказала юная женщина.
   Яркая дорожка звезд Млечного Пути, к которой подняла она голову, подтверждала мерцанием своим: - Да, так это и было, мы же видели всю эту старину!-
   Вернувшись в дом, насладившись, несмотря на поздний час, вишневым пирогом, не тем, что называется ' косой', на воде да соде, а пышным, на сметане, запив его холодным компотом из абрикосов, Бронский попросил, как и во все дни, застелить ему стожок с сеном. Улегся, долго ворочался, потом успокаивался, глядя на небо со всё прибавляющееся в числе звездами. Пришла мысль, что люди разбросаны во времени, как эти звезды в пространстве:; люди существуют всегда, каждый в своем времени
   Приснилось ему, что находится в покоях в Смольном; слышит голоса Екатерины и князя Юрия.
   Екатерина звонко смеётся: 'Сама я не скромна! Нимало! Люблю, когда трубят! Но долг свой помню, молодцы дворянские вызволили - таки -э-э падчерицу! Угадать бы наследников. Может - зря старались? Я правильно сказала, князь?'
   ' Да, Ваше Величество, великодушное сердце ваше все подсказало верно!'
   Бронский проснулся от петушиного крика. Звёзды почти растворились в светлеющем небе, прохлада подобралась к плечам Сон не шел из головы:
   ' Угадать бы наследников! ' сказала Екатерина. Пока что, из наследников - эта робкая девочка; прекрасный голос, богатство и тонкость чувств, но без должного воспитания, простейшее образование, словом, ничего княжеского. Но порода есть - преданность, истинное благородство. Повезло солдату, впрочем, и они с братом люди незаурядные. Сокровище бы их стесняло, как поклонение божеству, в которое они не верили. В мире, где они существовали, бриллиантам вообще не было места. Будем надеяться, что мальчика или девочку сумеют выучить по высшему классу, а там и власть снимет лозунг: 'Война Дворцам!' Тогда и откроем дары Светлейшего для наследников.
   Завтракали яичницу - глазунью с помидорами - затея Бронского, рассмешившая пани Марию. Пан Болеслав отрезал сам огромный ломоть абрикосового пирога, прищелкивал языком, запивая молоком из глиняного кувшина, а пирог вишневый, жареную уточку Маруся подготовила в дорогу.
   Присели. Бронский как бы невзначай пояснил:
   - Рассказывал я все это неспроста, а потому что вы, пани Мария, родом из Сосниных, а значит, в наше время прямая наследница этого рода. Соснины породнились с Ахметьевыми еще в сороковых годах. Вы - правнучка той самой итальяночки, которую похищал князь Андрей.
   - Возьмите от меня в подарок эти записки, может быть вам, или детям вашим пригодятся!
   Маруся запунцовела, поцеловала Бронского, свернула бумаги, положила за икону.
   - Скоро зима, я всё еще раз перечитаю! Жаль, что не буду слышать вашего голоса!
   - Да мы приедем, Марусенька ! - воскликнул Василий Иванович. - Как услышим, что подсвинка к Рождеству приготовили: мы - тут, как тут!
   - Живите к благополучию собственными трудами! -пожелал Бронский.
   - Наверное, есть и другие наследники, но это мы узнаем, когда разыщем все бумаги.
   - У меня для Вас есть особая благодарность и памятка о днях незабвенных. Помогите - ка, дорогой Василий Иванович!
   Василий Иванович держал в руках два миниатюрных серебряных цветка в форме французской королевской лилии. В центре каждого сверкал камень, на который не просто было смотреть - так он искрился.
   - Словно слезинки - подумала Мария.
   - Золотую оправу сняли, чтоб в глаза не бросались. - пояснил Василий Иванович, поколдовал щипчиками за мочками Марусиных ушей, закончил и поцеловал в обе щеки.
   Бронский добавил:
   - Для посторонних - купила на ярмарке, по случаю.
   Мария вдруг спросила:
   - Они не самые дешевые?
   Бронский рассмеялся:
   - Как раз стоимостью в два ваших хутора. Не смущайтесь, пани Мария: они принадлежат вам по праву! - сказал пан Болеслав и склонился к её руке.
  
   Улучила минутку Маруся, забежала в горницу с прикрытыми ставнями, взглянула в зеркало - в ушах мерцали тусклые горошины, схватила зеркальце, выбежала на солнечный свет, ударил синий луч по стенке известковой, недавно побеленной хаты, за ним зеленый. Охнула Маруся, прикрыла уши прядями волос, дернулось сердце тревожно.
   Ивану Ивановичу мысль, что Марусе достанется какое-то наследство, позабавила и тут же сменилась другой:
   − Да что с ним делать -то? Не покажешь, не продашь!
  Для пана Болеслава теперь оно - головная боль. При нынешней власти не только отнять камни, голову снести - как пить дать! А Василий, с его характером, прирос к пану Бронскому накрепко. Незавидная доля.
  
   На пролетке уехали за шесть верст, к поезду. Бронский прощался легко и весело, предчувствие подсказывало, что еще вернется к этим людям. Обнял на прощание Ванюшу, как называл меньшего брата, подумал:
   − Неглупо рассудил солдат: ' Надо жить на умах людей!' Поищем бумаги, попробуем получить признание для наследников - сумасшедшая задача в этом государстве поиграем с ним и в прятки, и в догонялки. А пока - ни слуху, ни духу. На жизнь заработаем какой- ни будь славной Авантюрой. Бог даст, не в последний раз!
  
   Иван Иванович послушал звон станционного колокола, свистящий гудок, повернул голову к белому дымку над паровозом и уехал. Пролетка двигалась шагом, соответствуя
  его мысли: 'Когда еще свидимся?'
  
  
  
   Глава 7
  
   Павлуша родился в августовский день, всем в радость и всем не до того, потому что обмолот, потому что день год кормит. Но все родственники были счастливы. Давно в роду не было мальчиков.
   Дом. Жена. Сын. Скоро должна исполниться и следующая мечта - новый дом с зеркальными стенами и пруд, где плавают лебеди.
   Прошло три года.
   Начинался благодатный майский день, чувствовалось, что лету уже ничто не может помешать, разве что украсить теплым дождиком. Из колыбели, пахнувшей свежим деревом, Маруся приподняла малыша вместе с тонкой рубашкой:
   - Вставай, сонюшка, день на дворе, петух кричит, верблюжата проснулись!
   Так она говорила каждое утро, и мальчуган удивлялся новому дню, состоящему из вереницы животных, их криков, непослушания, внезапно нахлынувших дел на речке, возле гусей, или павлинов, или верблюжат. Но сегодня мальчик не смог удержаться за деревянный поручень, сполз вниз и заплакал. Снова заботливые руки приподняли мальчика и закрепили за поручень. Мальчик совсем расплакался и опрокинулся в колыбельку.
   Через минуту подворье огласилось леденящим душу криком:
   − Ой, маменька, - и что же случилось!
   Уже бежал к дому Иван Иванович. И в один день повернулась вся линия жизни.
   После приступа детского паралича стал сын приволакивать правую ногу, к великой печали родителей. Приезжали родные, сочувствовали. Василию Ивановичу сообщили о несчастье. Получили коротенький ответ:
   - Жди. Я приеду!
   Теплым вечером отец посадил сына на плечи, и пришли в хату к крестному. Светила луна, в хате на припечке горел каганец - фитилек в плошке с маслом, да лампадка перед божницей. Мальчик, ковыляя, заполз на печку к семечкам.
   - Пришли мы, кум, за помощью. Хотим поехать в город к докторам. А тебя - просить присмотреть за хозяйством.
   - Все сделаем. Как за своим.
   - Где что - ты знаешь. Верблюдицу на покосы не пускай, потом не дозовешься. А со всем остальным кума справится, дом наш - твой родной.
   Уже занялось росистое утро, лошади похрумкивали сеном вперемешку с молодой кукурузой, мальчика укутали, Маруся держала его на руках, тяжеленького бутуза, давно ли такого неугомонного, любознательного, бесстрашного. Иван Иванович собирал в дорогу провизию и презенты: подношения нужным людям - поди догадайся, сколько их и что каждому нужно. Но надеялся пронять их своим сельским простодушием и неизбывным семейным горем.
   Вернулись все трое через две недели.
   Кума Аксинья бросилась к дрожащему мальчику, уставшему, испуганному, беззащитному. Мужчины распрягали коней, и бесконечный день продолжился бесконечным вечером, за которым отец и кум перелистывали опыт своей жизни, так необходимый в это смутное время.
   Маруся рассказывала о приеме у местной знаменитости, у профессора Штерна, хорошо рассказывала, по - книжному.
   - Встретил нас седовласый старик с жесткими кудрями, как на старинных портретах. -долго смотрел Павлуше в глаза, потрогал ногу и сказал: ' Сделать ничего нельзя. Не тратьте время. И деньги. Лучше на них выучите мальчика. Он может многого достигнуть. Мальчик неглупый. А нога - это может стать незаметным, если ребенок будет сам стремиться её расходить, разработать. Не печальтесь. Учите мальчика .'
   Меня спрашивал:
   − Как вы жили в девушках? Чем ваша жизнь отличалась от подружек?
   Маруся думала долго - на память пришел весенний день, когда в щелястый сарай вошел мужчина, заслонив лучи солнца. Все было так явственно, что она сказала :
   - Пела. Наталку - Полтавку.
   - А, эту фолькс оперу !
   Маруся покачала головой:
   − Нет . не оперу, а 'Ой, не ходы, Грицю, тай на вечорныци'.
   Профессор улыбнулся и сказал:
   - Внимательно следите за малышом - книжку ли попросит, картинку, музыку - всё позволяйте, ко всему ... постарайтесь приохотить. Должно быть что -то, где проявится мать -природа. Неглупый мальчик, широкие радужки у зрачков. И мужу объясните. Он вас слушается?
   Она никогда не задавала себе этого вопроса : они были одной плотью в разных телах.
   И профессор увидел в глазах невысокой рыжекудрой женщины, не упрямство степнячки, но бесконечную преданность двум людям, мужу и сыну. Остальной мир ничего не значил.
   - Бедно вы живете ? - спросил Штерн.
   Маруся вспомнила главное украшение комнаты : аппликацию из цветных лоскутов - узкоглазых женщин с веерами, которых называла: 'Мои Кармены', и сказала:
   - Не очень.
  
   Иван Иванович, при всей неторопливости, был человеком решительным. На старом удостоверении слова: ' Выдано Красному партизану ', и фотокарточка. Папаха чуть сдвинута, но не в сторону лихости, а в сторону основательности. И взгляд человека уже состоявшегося. Затянут в полушубок человек, знающий жизнь, хотя ему едва тридцать. Эта взрослая уверенность людей прошлого поколения, по нынешним меркам совсем молодых, потом стала недоступной людям, выросшим в советском государстве. Однажды, на выезде в вечернюю степь, когда мальчуган, прихрамывая, переползал от полыни к чертополоху, отец сказал:
   - Помни, мальчик должен сам всё преодолеть. Уедем в город, будем лечить и учить!
   Маруся кое-как сварила галушки, сама есть не стала. И потянулось время бессонных ночей и утренних слёз, когда приносила корм ласковой верблюдице и строптивому верблюжонку, когда обнимала своих коровушек, когда выгоняла гусей и уток к журчащему ручейку. Уходила эта жизнь, потому что Ваня решил:
   - Уедем в город, будем сына учить!
   - А как же это всё бросим? Как расстанемся?
   Он не возражал, не утешал, поглаживал её просоленные степью рыжие пряди, и повторял:
   - Надо ехать. Надо учить сына.
   Он к этому времени был председателем одного из первых на Ставрополье колхозов. В той же колонии 'Лисичка', но с новым гордым названием 'Колхоз МОПР'. Считалось, что всё крупное имущество передано в общий фонд, но оно стояло по-прежнему на своих дворах. Хозяйка приговаривала:
   - Ах, кормилица ты моя !
  Хозяин кричал:
   - Пошли вперед, злыдни этакие!
   Жизнь шла своим чередом, но Маруся уже раздала сестрам и соседям кур и гусей. Овец продали; свиней зарезали и закоптили; лошадей отвели на колхозный двор; верблюдов забрали знакомые люди из горских селений.
   Раздался шум таратайки: ' Кто примчался в такую рань?' А это была не таратайка, а фаэтон, щегольской, слегка запыленный, этакий иноземец в степной глуши.
   Пахнул до боли знакомый запах, соскочил человек, одетый по- старинному, по- барски, ткнулся Ванюше в плечо и рыкнул:
   - Все слышал, всё знаю! Но мир не без добрых людей!
   Всегда смущалась Маня в его присутствии, всегда чувствовала, сколь бесконечно он добр. И теперь, словно приехал новый доктор для дорогого её мальчика.
   - Торопился к тебе: земля слухами полнится. Баянист - человек заметный, и вдруг такое горе, мальчика паралич разбил. Помочь нельзя ничем, только головой покачать.
   - Решили ехать? Правильно делаешь! А в городе я кое с кем поговорил. Сын - это главное в жизни!
   Полу-обнял брата, словно приглашая к дуэту на двух баянах, чтобы звучала знаменитая 'Ноченька', в которой была и боль, и скорбь, и утешение.
  
   Однажды, через несколько лет, они приехали на хутор. Налегке, из ближнего села, на верховых лошадях. Под знойным июльским солнцем степь порыжела. Сад, казалось, весь состоял из желтых абрикосовых плодов. Дом был заколочен. Соседи поговаривали, что год будет голодным. Всё пребывало в унынии и оцепенении: и степь, и природа, и люди. На прощанье вернулись к дому. И вдруг, у ног вздрагивающего коня заметалась старая собака. Некогда мощная овчарка, гонявшая стада овец и верблюжат, пыталась подняться к ногам хозяйки. Пыталась и не смогла. Маруся заплакала, и тронула поводья.
  
  
  
   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"