|
|
||
- Шли бы вы отсюда, друзья! - сказал я, после чего "друзья" принялись превращать мои худосочные щеки - в худосочные отбивные, а мою печень - в паштет.
Эти парни, очевидно, были нездешние. Завсегдатаи "Бурого лося" прекрасно знали, кто я такой. Кто я был такой... Ни один бы не посмел.
Но сейчас пыжиться - не совсем удобное время. Руками я закрыл голову, выставляя локти. Хорошо, что хоть не женщины. Женщины обожают лупить в пах... Я не пробовал отбиваться - тем самым открылись бы новые болевые точки для ударов, а ребята были поддатые, и били они хорошо.
Помощь пришла быстро, да иначе я бы избрал иную тактику. Я вдруг почувствовал, что уже не бьют, и опустил руки. Четверо хороших ребят, помесь дубины со шкафом, крепко занимались двумя головорезами, напавшими на меня. Я ещё собирался с силами, готовясь подняться на ноги, а мерзавцы уже были на полу, и мои ребята принялись вколачивать ум в их скошенные лбы специальными ботинками, утяжеленными железными пластинами.
Проститутка, товаром которой я не позволил воспользоваться задаром, исчезла. Зато рядом собрались все завсегдатаи харчевни: в основном это были королевские солдаты, потому что поблизости находилась казарма, да торговцы с Суконной улицы. Но "Бурый лось" - заведение приличное, и я мельком приметил шпоры и перья трех или четырех дворянчиков.
Сейчас все, кто ни был в харчевне, с замиранием сердца следили за избиением. Пьяные глотки восторженно ревели и гукали, пьяные глаза алкали, пьяные душонки купались в аромате пота и свежепролитой крови. Двое любителей дрыгали ногами, повторяя удары моих ребят, один задел кого-то и получил затрещину. У меня самого, честно говоря, голова шла кругом не столько от боли, сколько от злости, так что я не мог не прибавить жару.
Я выплясывал на физиономии одного из идиотов, накинувшихся на меня, когда меня окликнули.
- Нельзя ли побеспокоить вас, господин...
- Сейчас я сам побеспокою кого угодно, - проворчал я, но все-таки посмотрел на голос.
В следующий миг я уже выходил из потного, сального круга. Зеваки почтительно шарахались, освобождая путь...
Луис Бриксон сказал:
- Ничего себе работенка, а? Вышибала в дешевой харчевне! Негусто для человека, прошедшего Посвящение.
- Старший вышибала, - поправил я и осведомился: - А разве Трибунал предлагал мне что-то лучшее?
- Ты мог бы работать в нашей библиотеке...
- Нюхать книжную пыль? Хватит болтать, Бриксон! Я понадобился Трибуналу? Зачем?
- А ты не вежлив, Чарльз Пайп, - нахмурился Луис Бриксон, штабной капитанишка, любимчик составлявших Совет Трибунала аскетов, язв и индюков. - Видно, шанс, который Трибунал хотел дать тебе, не про тебя.
Бриксон развернулся. Он был уверен, что я начну извиняться, унижаться, - и он был прав, этот скотина Бриксон.
Он долго шагал с полной невозмутимостью по Суконной улице, даже не давая себе труда отмахиваться от меня, как от надоедливого насекомого, а я бежал за ним и унижался, будто последний побирушка. На перекрестке Суконной и Трех Осляти он смилостивился:
- Завтра в полдень будь на Королевской площади. Трибунал даст тебе задание. Только помни: ещё один такой финт, как в прошлый раз, и тебя не просто отставят. Придется тебе, друг мой, спознаться с нашими боевыми соратниками инквизиторами, а там и до палача недалече... Держи!
Бриксон давно ушел, а я всё ненавидел себя. Ну не жалкий ли я слизняк? Я сжимал в ладони медный перстень - безделицу, медный перстень, с дешевым светло-зеленым хризопразом в простой оправе, - и я готов был выгрызть кинжалом свои слякотные щёки и глаза.
* * *
Резиденция Белого Трибунала - дворец Сан-Грайс - располагалась на площади короля Джосера II, по преданию, основавшего и три Белых Ордена, и Белый Трибунал. Его медная статуя, которую каждые три года покрывали сусальным золотом, стояла в центре площади - огромный мужичина с буйной бородой держал в одной руке меч, а в другой - пухлую книгу с застежками. Предания рассказывали о Джосере различно, но не удивлюсь, если в действительности это был карлик с выщипанной бородёнкой, хилый и полуграмотный. Но уж он был король - это да... Прямо под Джосером, всего в паре шагов от его гранитного постамента, стояла другая столичная достопримечательность, - фундаментальный, сделанный на века, каменный эшафот. На эшафоте пупырилась плаха - огромная деревянная колода, которую, в связи с частым использованием, меняли не реже раза в месяц. Для колдунов имелось своё снаряжение - деревянный столб и несколько вязанок хвороста на ближайший случай.
Вход во дворец Сан-Грайс, - огромные двустворчатые ворота, - демонстрировал свой утробистый зев прямо напротив эшафота. Эти ворота вообще никогда не закрывались (во всяком случае, я не помню ни единого такого случая). И к чему им закрываться? Они вели в огромный зал братства Белого Трибунала, где всегда - и днем, и ночью, - толпился народ, и уж эти люди защитили бы свой дом получше всяких засовов и хитроумных замков.
Так и сейчас. За столами сидели, по истертым коврам ходили, на подоконниках лежали, перебирая струны мандолин, десятки мужчин. Не то чтобы здесь собрались писаные красавцы - я видел натруженные пивные животы, брыластые щеки, нетрезвые мешки под глазами, скрюченные и скособоченные носы и массу кривых ног, - но ребята здесь собрались бравые. У кого не было волосатых гирь-кулачищ, у того в запасе имелась парочка заклинаний, способных превратить ваши внутренности в начинку для колбасы, а ваши мозги - в кисель.
На камзолах одних членов братства был вышит белый цветок лотоса, у других на плащах, на обшлагах курток, на перевязях золотился дракон, изрыгавший огонь. Некоторые не имели отличительных знаков, вроде меня. То есть это на первый взгляд они не имели отличительных знаков: внимательный глаз мог бы заметить, как на их пальцах, очень редко, поблескивал перстень с зеленым камнем.
О том, что мне предоставили шанс, конечно, все знали. Ко мне подошли - сперва Тим Уиллес, вечный весельчак, огромный, как пивная бочка. Мне долго пришлось тереть плечо после его дружеского хлопка. Затем откуда-то вывернулся Джо Каппельман, безупречный Джо, за два месяца моего отсутствия дослужившийся до капитанов. Дорого же далась ему нашивка капитана: два пластыря на тощей физиономии, один - с заходом на правый глаз... "Джо, глаз-то цел?" - "Цел!", - и он язвительно засмеялся, вот и понимай как хочешь. Томми Литтл и Фрэнк Кэбл, проходя мимо, пожали мне руку. От одного столика закричали: "Э, Чарли! Давай к нам!" Вообще-то зал братства - это не питейный зал какой-нибудь харчевни, здесь не было барменов и здесь не угощали, но столы здесь никогда пустовали - ребята, дело известное, приносили с собой. Совет Трибунала закрывал глаза... На том далеком столике я увидел пузатую фляжку. Приятелям я отрицательно помахал рукой: ну уж нет, не в этот раз. Еще не хватало, предстать с блестящими глазками перед Советом.
Дежурному офицеру я доложил о прибытии. Офицер, чинный и строгий, почти мальчик, в мундире воина Митры, потребовал показать перстень. Когда он поднес рукоять своего меча к камню моего перстня, и мой дешевый хризопраз, и восхитительный граненый рубин в навершии рукояти вспыхнули на мгновение - не то чтобы ярко, но вполне заметно для глаза. Потом он долго рылся в списках. Никаких распоряжений относительно меня ещё не поступало, так что мне было велено дожидаться в общем зале. Дожидался долго - семеро надутых индюков, составлявших верхушку Белого Трибунала - Совет, как всегда, блюли авторитет. У меня рука заболела от рукопожатий, когда, наконец, меня пригласили пройти в коридор, выводивший в Белую Башню.
Пока я поднимался до Залы Совета, я миновал пять постов, и всякий раз мне вежливо предлагали удостоверить личность. Мой перстень - и алый рубин меча, неяркая вспышка... Как всегда, на охране стояли воины Митры, все, словно на подбор, - богатыри со слоновьим торсом, силачи, чьей эмблемой был огнедышащий дракон. Троих я хорошо знал, но даже эти ребята бровью не дрогнули. Изобразили, будто видят меня в первый раз... Вот тебе и братство, пес его дери! С одним из этой троицы, Даном Кумпсом, мы даже как-то раз на двоих сняли одну проститутку. Дисциплина, конечно, дисциплиной, но не сукины ли дети?
У дверей Совета мне, ясное дело, опять пришлось дожидаться, и это уже начинало бесить.
* * *
В огромном зале, залитом желтым солнечным светом, за полукруглом столом сидели члены Совета - чванливая, гнилая верхушка нашего братства, некогда избираемая, а последние сто лет - назначаемая королём. Я заметил, два - нет, три места пустовало. Командор инквизиторов Ассаурас, вечно подозрительный, сидел нахохлившись, как ворон, худые руки - на подлокотниках, глаз в провалах не разглядеть. Он ненавидел меня - как, впрочем, и всех, этот мерзкий аскет, непоколебимый девственник Ассаурас... Верховный жрец Сараписа, Алан Таббарис, был не намного лучше. Молодой, велеречивый, этот сынок нынешнего канцлера упивался властью - поговаривали, что и жрецом он стал только потому, что хотел видеть перед собой склоненные головы баронов, герцогов и королей. Этот мерзавец два месяца назад первый предложил отнять у меня перстень и выгнать из братства, а ведь официально мы служили одному и тому же богу - Сарапису... Хорошо, что хоть мой начальник Рой Фалаунт, Командор охотников Сараписа, был на месте. Он подмигнул мне, и стало легче.
Кресло Председателя пустовало.
Заговорил верховный жрец Сараписа:
- Чарльз Пайп! Ты был вычеркнут из наших списков, и по заслугам. Но, взвесив всё и учитывая мнение сиятельного Роя Фалаунта (Таббарис взглянул на моего Командора), Высший Совет Белого Трибунала постановил даровать тебе прощение. То есть не прощение - прощение ещё надо заслужить, мы приговорили дать тебе шанс. Тебе предстоит задание...
- Надеюсь, и плата предстоит тоже?
- Негодяй! - громко прошептал главный инквизитор, иссохший старец Ассаурас.
- Не ёрничай, - со сдержанной злостью проговорил Таббарис и продолжил: - Тебе предстоит исполнить одно непростое задание, и это будет твоим испытанием. Испытанием веры и преданности нашему августейшему монарху Георгу V, нашему святому делу и нашему Братству... Опять чего-нибудь учудишь - и будешь изгнан из Братства навсегда.
- Нет, не изгнан, - проскрипел Ассаурас, - тогда им займёмся мы, недостойные слуги Изиды, инквизиторы... - Командор инквизиторов в предвкушении удовольствия потер тощие руки. - Мои умельцы уж расстараются - от тебя мало чего останется, сынок, к тому времени, когда тебя потащат на костер!
Знали решительно все: пикироваться с Ассаурасом было бесполезно и чревато желудочными коликами.
- Чарльз, - проговорил Рой Фалаунт, Командор охотников Сараписа и, между прочим, мой высший начальник по должности, - иди в храм, там тебя ждет отец Турин. Помолись Трем, и смотри, молись как следует! Потом отправляйся в Департамент "С", там найдешь капитана Лукса Клаввера. От него получишь задание.
- Если исполнишь, как должно, тебе вернут перстень, - проговорил надменно Таббарис.
- Вообще-то я распорядился, чтобы ему уже вернули перстень, - негромко сказал мой Командор.
Это была лучшая для меня минута за весь день: Таббарис побледнел, а дряблые щеки старого стервятника Ассаураса покрылись бледным румянцем негодования.
Гневно раздувая ноздри, этот неженка Таббарис пролепетал, будто был воин и муж:
- Милорд, кто позволил вам...
- Неужели мы отправили бы охотника Сараписа на задание без перстня? - проговорил Рой Фалаунт, не скрывая злости.
- Он получил перстень, даже не помолившись в храме?! - вскричал Ассаурас, воздевая дрожащие руки с чувством, как будто увидел какую-то мерзость вроде самого прекрасного в мире соития.
- Да помолится он, помолится, - злым голосом ответствовал Рой Фалаунт, делая мне знак, чтобы я убирался. - Молитва никуда не уйдет.
- И это говоришь ты, Командор охотников Сараписа?! - инквизитор задыхался. Он не находил слов, и я немного задержался у двери. А вдруг, у Командора хватит ума довести Ассаураса до апоплексического удара?
- Вот именно, что Сараписа, - проговорил Фалаунт, намекая на нрав нашего с ним небесного патрона.
Сарапис, бог ветров и облаков, привечал добрую смекалку и расчетливое, гибкое упорство лучше всяких поклонов, бормотаний и членовредительства.
- Я доложу обо всём его высочеству герцогу Йоркскому! - взвизгнул молодой Таббарис. Брат короля Теодор, герцог Йоркский, в это время председательствовал в Совете в полном соответствии с традицией, когда главой Совета назначался кто-то из членов королевской семьи.
Тут наконец-то проснулся четвертый член Совета. Всё это время Жорж Ваббар, Верховный жрец Митры, тучный розовощекий старик, похрапывал с локтями на столе, пряча закрытые глаза под кустистыми веками и выдавая сонное сопение за трудовое кряхтение государственного деятеля.
- А я говорю, Митра - превыше Изиды, так же как бык - превыше коровы! Даже если корова яловая... - проговорил он густым голосом, глядя мутными, сонными глазами прямо в морщинистое лицо главного инквизитора Изиды. Это был их извечный спор, иногда заканчивавшийся полетами в воздухе посторонних предметов.
К сожалению, на этом мне пришлось удалиться. Ещё не хватало настроить против себя старика Фалаунта, моего Командора, и без того доведенного до белого каления и делавшего мне резкие знаки.
* * *
Храм Трех Богов находился здесь же, во дворце Сан-Грайс. Огромный длинный зал был разбит гранитными колоннами на три нефа; потоки света проникали сюда через красные, синие и зеленые стекла, означавшие цвета Трех Богов - Митры, Изиды и Сараписа.
Это мне еще повезло, что в храме в тот день прислуживал отец Турин, худощавый маленький весельчак, большой любитель выпить без закуски. Если бы в храме я застал отца Мавраматиса - толстого чинушу, ханжу, он бы постарался замучить меня до полусмерти своими молитвами... Отец Турин был молодец. Он даже не потрудился полюбопытствовать, за какой грех меня исключили из братства, в чём мне следовало каяться и клясться со слезой. Святой отец поставил меня на колени, прочитал скороговоркой что-то вроде "И да простятся заблудшему все его грехи, будь то блуд, изнасилование или убийство", после чего велел поочередно облобызать гранитный край трех жертвенников - Митры, Изиды и Сараписа. Отец Мавраматис - этот, конечно, заставил бы полчаса утомлять поясницу в поклонах, а то ещё приказал бы держать руку над огнем всех трех жертвенников по очереди, проверяя стойкость в вере...
Служба закончилась моим подношением храму, причем любезный отец Турин облегчил меня всего на дюжину серебряных монет, тогда как жадный и обжористый Мавраматис не отстал бы без полусотни золотых.
С капитаном Луксом Клаввером из департамента "С" (тайная охрана границ королевства) мы были немного знакомы. Клаввер, воин Митры, стал капитаном всего полгода назад, а до этого он тянул лямку в приграничной крепости Нор-Луаз, на границе с беспокойной Парфаидой. Придурковатый, но веселый, он и сейчас служил бы где-нибудь в строю, если бы не обгоревшая до угля правая сторона тела, - след от удара колдовского посоха. С тем колдуном он все-таки управился, отдадим ему должное, за что, в купе со своим убожеством, и был почтен капитанским званием.
- А, Чарли Пайп, гроза всех колдунов, ведьм и, в особенности, ведьмочек! - так приветствовал он меня, скаля зубы (из-за рубцов на правой половине лица, следов ожогов, это выглядело страшно). - Чего сморщился, как мухомор? Ты жив, ну и радуйся этому! И на службу тебя возвратили, и денег дадут, значит - ценят!
Он поднял со значением палец и сам захохотал, как он ловко пошутил, будто на нашей службе могут кого-то ценить.
Судя по тому, что он рассказал мне, так оно и выходило. Разумеется, мне вернули перстень охотника Сараписа не потому что очень уж распереживались по поводу моих прошлых заслуг. Наверное, здесь были хлопоты Командора Фалаунта, всегда заступавшегося за своих людей, - и легкого похмелья ему за это, но ведь не только это. Главное заключалось в задании, которое мне поручили и о котором мне рассказал Лукс Клаввер.
Задание было следующее. Нашлась одна дуреха, которой, видите ли, приспичило как можно скорее попасть в Пальмиру, а Пальмира - столица независимого королевства, находилась неблизенько. Попасть туда возможно было морем - но в последние недели на море осмелели пираты, довольные тем, что весь флот, включая сторожевые корабли, король перевел к границе с Парфаидой. Другой путь пролегал через Черное Полесье - край Черной Земли, как говорили у нас. Некогда это была цветущая область, но тридцать лет назад какой-то колдун освободил из земли древнее зло - теперь это был край нежити, злых духов и злого волшебства. Все люди покинули этот край - которые успели... Только глупец или безумец (что, по сути, одно и то же) рискнули бы проложить свой маршрут через Черное Полесье. Или ещё вот такая пустоголовая, дурная баба, подумал я тогда, слушая разъяснения Лукса Клаввера.
Но эта дура была графиней, придворной дамой Её Величества. Приказ шел от самого короля: Луиза Глория Шарлотта, урожденная графиня Луанская, должна быть доставлена в Пальмиру в кратчайшее время. Раз дело касалось Черного Полесья - проводником, конечно, должен был выступить кто-то из охотников Сараписа. Тут-то и вспомнили про меня. Лучше меня никто не знал тот край, ведь из всех охотников Сараписа я один был родом из той земли...
И мне вернули мой перстень, и вот тебе, в придачу, задание: доставить Глорию Шарлотту Луанскую в Пальмиру живой и невредимой.
- С таким заданием согласится только полный кретин, - заявил я Луксу Клавверу, когда он наконец-то перестал улыбаться своими шрамами.
- Кстати, Пайп, помимо окончательного прощения и полной реабилитации, ты получишь триста золотых монет. Неплохо, а?
Этот страшилище опять улыбнулся.
- Триста золотых? - Я рассмеялся. - Это кто их получит? Мой труп?
- Ну, заведи семью, как раз на такой случай у нашего брата должна быть семья, - рассудительно проговорил Клаввер. - И пенсия вдове выйдет, и погребальные расходы за счет короны... Если, конечно, будет, что хоронить. Ты вот ещё по девкам таскаешься, а пора за ум взяться. Кстати, в путь завтра отправляетесь. Жду в восемь, у первого милевого столба, по Тарентской дороге. А между прочим (Клаввер скроил лукавую физиономию), она вот тоже холостует, графиня наша. Может, в графья выйдешь, друг? Личико у неё как у дикобраза, но это же лучше: с ее стороны меньше будет претензий.
Я глянул зло, и Клаввер, уже собравшийся залиться смехом, посуровел:
- Извини, Пайп, но мне велено сказать: если ты не согласишься, тебе придется вернуть перстень.
И этот Клаввер, - Клаввер, с которым мы так весело собутыльничали, этот хохотун, заводила, любитель женщин, - и этот мерзавец протянул мне раскрытую ладонь!
- Сарапис, думаю, без тебя обойдется, - добавил он ехидно.
Я-то знал, что Сарапис без меня обойдется. Испытывая горячее желание проехаться кулаком по этим маленьким глазкам, по шрамам - чтоб больнее, но ломаному - переломанному носу Клаввера, - я подумал про себя: ну да, а вот я обойдусь без Сараписа?
Моё чувство к Сарапису не было безумным чувством религиозного фанатика. Все эти умильные бормотания, слезливые восторги, сложенные в молении ладони, - всё это было далеко от меня. Правда, я был избранником Сараписа - его воином, или, как говорили, его охотником. Но никакого благоговения перед ним я не испытывал - не знаю, как другие охотники Сараписа. Да чего там благоговеть, умиляться, бить лоб и гнуть поясницу в исступлении? Сараписа не назовешь милосердным, добрым или жалостливым. Думаю, к жалости он даже испытывал отвращение. Просто Сарапис был мне нужен, необходим. Сарапис дело делал: он давал мне возможность колдовать.
Этот мой перстень - это была уздечка к чудной силе, к ветру, который только и мог вынести на дорогу, где тени значили больше, чем вещи, которые их отбрасывали, - на призрачную дорогу волшебства. Этот ветер был божий дар, данный мне при рождении, но он не слушался моих рук и им невозможно было управлять без волшебной уздечки - перстня. Лишенный перстня, я был лишен и чудного дара, и тайного мира, в который был вхож.
Инквизиторы Трибунала знали, когда выламывали мне руки и скручивали с моего пальца перстень с зеленым камнем, чего они меня лишали...
- Закрой ладонь и гони аванс, - сказал я Клавверу. - Как обычно, двадцать процентов. Уж это-то я получу?
Мой тон был груб, но Клаввер не стал напоминать о субординации. Очевидно, он не был уверен, что я горел желанием оставаться охотником Сараписа.
Клаввер быстро написал записку для казначея.
Прощаясь, он все-таки пошутил:
- Кстати, Пайп. Я все-таки спрошу тебя. Понимаешь, когда подумаю об этом, я завожусь... Ну, в тот раз. Так какова она была, чертовка?
Клаввер спрашивал про мое прошлое задание, после которого у меня отняли перстень Сараписа. С инквизитором Стивом Стэблишем, горбатым старикашкой, мы должны были отконвоировать в Каммагену, к палачу, одну ведьмочку. Путь был не близкий - из тюрьмы Сен-Клер, на западе королевства, на южное побережье. Ведьмочку, правда, мы доставили в лучшем виде, но вот беда: по пути я пару раз (не больше, чем раз восемь) сошелся с ней накоротке. Что поделать, ведьма была в самом соку, под сороковник, а приставала, домогалась - сил нет. Хотела меня размягчить, рассопливить, чтобы я как-нибудь потихоньку дал ей сбежать. Конечно, я только посмеялся над ней, но старый хрыч Стэблиш, как только мы прибыли в Каммагену, сразу составил докладец, ну мне и впарили "сношение с нечистой силой". И напрасно я уверял, что хоть сношение и было - но не то, какое подразумевалось в законе. Серьезно, тогда я просто хотел доказать ведьме, что никакими чарами воина Белого Трибунала не сломить. Мне не поверили, идиоты, и осудили, исключили из Ордена.
- Ведьмочка? Так, ничего особенного, - ответил я пожал я плечами. - Только злая была больно, весь живот исцарапала.
Клаввер прыснул со смеху и стал поучать жестами: "Ты бы её...". Одна рука у него была как клешня, с двумя пальцами, остальные - обрубки... Я долго любоваться на Клаввера не стал, к казначею отправился.
* * *
Утро выдалось дрянное, смурое и дождливое. У меня насквозь промок плащ и вода стала затекать за воротник, пока я из квартала Менял, где снимал недорогую квартирку, на своем гнедом коньке добирался до первого милевого столба по Тарентской дороге.
Они уже дожидались меня, хотя, уверен, я не опоздал.
- Вот этот недоносок и есть ваш проводник, госпожа графиня, - услышал я голос Клаввера. Под ним была белая, в яблоках, кобыла. Графиня в плаще с бобровыми оплечьями сидела на вороной лошадке. Её лицо совершенно закрывала черная вуаль, так что совершенно невозможно было понять, была ли она страшна, как пугал накануне Клаввер, или он врал мне. Но уж фигуркой аристократка обладала очень даже недурственной, - то есть у неё была целая фигура, без видимого жира, но мускулистая, как у молодой кобылицы.
Рядом с графиней, тоже на вороном коньке, сидел старый человек с простецкими усами и с лицом в коричневых старческих пятнах, как мне потом назвали его, - это был старый слуга графини Джон Стайрос, или просто дядька Джон.
Графиня сказала голосом отнюдь не тоненьким, девичьим, но всё-таки весьма приятным, сочным и веселым:
- Здравствуйте, рыцарь!
- Я - охотник Сараписа, а не рыцарь, госпожа, - проговорил я, касаясь шляпы.
- Но уж на этом пути вы будете моим рыцарем и защитником, не так ли? - Я не мог видеть ее лица, но, конечно, после этих слов она улыбнулась. Потом я удостоверился: она улыбалась замечательно, так и хотелось впиться губами в ярко-алые, четко очерченные аристократические губки.
В ответ я молча поклонился, обещая себе, что если Клаввер ещё раз подмигнет, сброшу его с лошади. И не посмотрю, что он - калека.
Видно, по моим глазам Клаввер кое-что понял, поэтому всё время, пока он был с нами, он больше не хохотал и не подмигивал.
Клаввер проводил нас до третьего милевого столба. Прощаясь, он вручил мне мешочек с золотыми - на дорожные расходы. А я уже хотел подъехать к графине, поинтересоваться, не забыла ли она дома свой кошель. Ещё не хватало мне оплачивать путешествие из своего аванса.
За исключением первого дня, ненастного, мы ехали очень хорошо. Миля за милей, миля за милей... Тиана, Галлея, Тарент. Тучи разошлись и больше не показывались; дни стояли теплые, но не жаркие. Марьянник в подлеске цвёл малиновым и фиолетовым. Повсюду летали огромные белые бабочки с черными прожилками на крыльях, чьи гусеницы, как говорили, сожрали весь урожай. Вообще, замечаешь много хорошего, когда ты - при деньгах и можно тратить, не задумываясь.
Останавливались на постоялых дворах. Старик, дядька Джон, молчаливый кряхтун, всегда спал в коридоре, под дверью комнаты своей госпожи. Как дворняжка - на коврике. И как только высыпался... Графиня держалась со мной любезно, но слегка отстраненно. На лицо она оказалась совсем не дурна - лаковые щеки, черные глаза, точеный длинный нос, но длинный не до уродства... Чёрт, больше я не запомнил ничего. Одним словом, ничего была баба, и я всё думал: да когда же, пес её дери, она начнет со мной заигрывать? Она, правда, очень жалостливо рассказывала про себя: отец её, старый граф, посол нашего короля в Пальмире, был при смерти, вот она и торопилась добраться до Пальмиры поскорее, хотела застать отца, воспитавшего ее без матери, ещё живым. Несколько раз я пытался бедняжку пожалеть, но при малейшем недвусмысленном намёке она пускала коня вскачь или под каким-нибудь предлогом подзывала слугу. Я уже начал подумывать, не больна ли красавица, - в смысле, по женской части, когда графиня немного рассеяла мои опасения.
Это случилось на въезде в Тарент.
Небольшой городок Тарент находился всего в двух милях от границы королевства. Дальше начиналось Черное Полесье...
Нас остановили у городских ворот. Полицейский, ознакомившись с подорожной, отдал мне честь, однако вместо того, чтобы пропустить нас в город, попросил обождать и побежал за своим офицером.
Седой офицер с вислыми усами, взглянув в мою подорожную, поднял бровь: "В Пальмиру, через Черное Полесье направляетесь?" Он что-то шепнул. К нему тотчас же поднесли простой глиняный кувшин с ручкой. Потом он ещё долго читал бумагу - наверное, он прочитал ее раз двадцать, а сам нет-нет, да и поглядывал в кувшин. Я не мог увидеть содержимое кувшина, но там, конечно, было молоко...
Пока мы подъезжали к Таренту, нас трижды останавливали полицейские разъезды. Два раза оказалось достаточно моей подорожной, подписанной братом короля, в третий раз офицер внимательно посмотрел в кувшин, который передали ему, и даже отпил из него, и только после этого оставил нас в покое.
Это была известная проверка на молоке. Всё знают, в присутствии колдунов молоко скисает. В Черное Полесье тянулись колдуны со всего мира - там находился источник некой древней силы, не понятной, кажется, ни нашим жрецам, ни могущественнейшим колдунам. С другой стороны, из Черного Полесья приходилось каждодневно ожидать прибытия незваных гостей, так что особые меры предосторожности, которые применялись вблизи этой границы, были вполне понятны и оправданны.
Не возвращая мне подорожную, седоусый офицер кивнул рыжему юнцу в полицейском мундире, со смешно оттопыренными ушами: "Рой, хлебни". Рой хлебнул. "Нормально. Не кислое". Хлебнул ещё разок... Я надеялся, что на этом проверка закончится, но не тут-то было.
Старый полицейский взглянул на меня с непонятной ухмылкой и вкрадчиво проговорил:
- Прошу простить, господин мой, но у меня приказ. Я пропущу вас в город, если только наверняка удостоверюсь, что среди вас нет колдунов. Попрошу вас снять шляпы и даже вас, мадам, ваша светлость... Мне надо проверить ваши волосы.
И это была известная штука. Чтобы спрятать свою сущность, колдуну только и надо было, у себя на голове завязать прядку волос в узелок. В этом случае, молоко рядом с колдуном не скисало.
Я снял шляпу. Волосы, и правда, у меня ещё не все повылазили. Старому дядьке Джону предъявлять было нечего: его черепок был голый как коленка, но на нем сидела войлочная шляпа и он, разумеется, подчинился, обнажил "коленку" в один момент... А вот графиня не то чтобы не подчинилась, но она медлила снимать шляпку и вуаль, она примеривалась - и медлила. Хмыкала, недовольная, как же, такая важная птица, - а ей приказывали распустить волосы перед простыми солдатами.
- Ваша светлость, подождите, - обратился я к графине, а седому таракану сказал: - Попрошу освободить её светлость от проверки. Ты же убедится, я - не колдун, а значит, я не вру, я - настоящий охотник Сараписа. У нас, охотников Сараписа, есть свои способы вычислять колдунов... Ручаюсь, эта добродетельная женщина не имеет никакого отношения к черному ведовству.
- Я должен удостовериться в этом лично, твоя милость, - расплылся в улыбке старый усач, а вернее сказать, - старый пакостник. Верно, он уже видел, как будет рассказывать, что сегодня перед ним распустила волосы сама фрейлина королевы, графиня.
- Клянусь Тремя, если ты сейчас же не возьмешься за ум, старый каналья, - проговорил я скучным тоном, но громко и четко, - я самого тебя обвиню в колдовстве, а там, может, и поджарю. Ты же знаешь, что ЭТО дает мне такую власть?
И я выставил вперед свой перстень. В тот же миг мой невзрачный хризопраз вспыхнул так ярко, что и сторожку, и городские ворота, и полицейских словно обдало зеленой волной. Это был знак, всем очевидный знак: перед ними действительно стоял охотник Сараписа, - человек, избранный богом, входящий в Белый Трибунал и обладающий правом обвинить любого в колдовстве, даже дворянина, - и судить своим судом, и предать казни. Правда, в законе имелось великое множество оговорок, сводившее право единоличного суда почти на нет, но все-таки само такое право существовало издревле, это было неотъемлемое право любого воина, и охотника, и инквизитора Белого Трибунала, и об этом все знали.
Старикан, конечно, сдрейфил. Ограничившись злобной гримасой, он приказал своим людям дать нам дорогу.
Когда мы въехали в ворота, Луиза Глория Шарлотта, урожденная графиня Луанская, подъехала ко мне и положила свою руку в перчатке из тончайшей замши на мою волосатую пятерню (не то чтобы очень широкую, но, заверяю вас, жилистую). И это благодарное касание длилось куда дольше, чем допускалось приличиями.
В тот день она много извинялась передо мной - за то, что доставляет беспокойства, что выбрала такую ужасную, рискованную дорогу, но что делать, ведь в Пальмире умирает её отец, единственный близкий ей человек... Мне по правде говоря, не очень было жаль её. Плевать я хотел на старика, который подыхал где-то в далекой Пальмире. Зато мне очень было жаль себя: на следующий день наши кони должны были ступить на черную землю Черного Полесья.
До сей поры, когда я вспоминаю про последние дни мои в родной деревне, меня обдаёт холодом.
Эта история началась неожиданно. Мне было четырнадцать лет. У меня имелись младшие брат и сестренка, мать, и мы не были бедны, все-таки отец владел мельницей. В ту ночь, помню, мы все проснулись от страшного, невыносимого воя, переросшего в какой-то храп. Пробудились не только мы - вся деревня... Никто глаз не сомкнул до самого утра, а утром пошли смотреть, в чем же дело. Ну и высмотрели. Недалеко от деревни, на пригорке, с незапамятных времен стоял огромный покатый камень-валун. На нем, насколько я помню, никогда не было никаких знаков - ни знаков, ни рисунков, ничего иного, что доказывало бы, что к нему некогда с определенной целью прикасалась человеческая рука. Теперь этого камня не было, зато рядом с тем местом громоздилась груда камней, - осколки камня-валуна. Не было и пригорка: на месте камня зияла огромная ямина. На дне её поблескивала какая-то черная жижица...
Рядом с яминой лежал человек. Мертвый человек. Он был высок ростом, сухощав, с виду ещё не стар, черная шелковая мантия покрывала его худое тело - и в мантии, на уровне сердца, зияла дыра с неровными черными краями. Его голова была повернута таким образом, как сам сроду не повернешь. Видно, ему вдобавок сломали шею... Из-за этого разворота совершенно не было видно лица человека.
Всем, конечно, до смерти захотелось заглянуть ему в лицо, и уже нашелся смельчак повернуть ему голову, но тут подбежал Салайдос, жрец Мирты. Святилище Митры находилось в центре деревни. Салайдос расставил руки, не пуская к мертвому телу, - он говорил, что нам надо поскорей уходить отсюда, он говорил, что место проклято. И он плакал. Его послушались - Салайдоса в деревне уважали... Этим днем, все знали, Салайдос послал почтового голубя в Белый Трибунал.
Жутко вспоминать, что случилось дальше.
Помню, сначала к нам ночами стали приходить шорохи - как будто кто-то ходил по дому, кто-то шептался, и это не было игрой расстроенного воображения. Эти шорохи и шепоты слышала вся деревня - слышали все, и их слышали наехавшие в деревню люди с красивыми знаками на одеждах - лилиями, драконами, изображениями прищуренного глаза, - эмблемами орденов Белого Трибунала. А потом гнилая вода выступила из земли и стала затоплять низины, и столичные щёголи с этим ничего не могли поделать. Воздух сделался душным, и этот сладковатый муторный запах... Нам сказали, что нам следует как можно скорее уехать оттуда, но родители не захотели покидать нажитое. Один за другим, умерли мои отец и брат, мать и сестра. У меня тогда помутился рассудок, так что сейчас не скажу, было ли это взаправду, или мне померещилось. Когда сестру похоронили, или наяву, или в моём бреду она притащилась ко мне мертвая... Единственное, что из всей этой истории вышло для меня путного, так это то, что столичные умельцы меня заметили. Сами вхожие в сумеречный мир волшебства, они приметили во мне дар, чего не замечал рассеянный Салайдос. Так что вместо того, чтобы стать кухонным мальчиком у какого-нибудь богача, а то и рабом, меня, после всех проверок, отдали в монастырь Сараписа.
Как видите, я немало пережил. Вечером, за ужином в трактире, я несколько раз намекнул графине, что и сам хлебнул немало лиха, но эта самовлюбленная особа только и знала, что тараторила о своем больном отце, а её дядька, старик Джон, не спускал глаз с моих раззудевшихся рук. Стоило мне ненароком коснуться графини, старикан хватался за кинжал... Конечно, я совладел бы с ним в два счета, но ведь я находился на службе, не затевать же насилие над своими нанимателями.
В ту ночь старик Джон не сомкнул глаз - я нарочно несколько раз выглядывал в коридор.
На другой день, подъезжая к пограничной заставе, мы повстречали два разъезда. Один раз нас опять проверяли на молоке, у другого офицера при себе имелся крупный прозрачный янтарь. В присутствии колдуна этот благословенный камень Митры мутнеет. Убедившись, что янтарь не помутнел, дотошный офицер попросил нас, как и тот седоусый развратник, снять головные уборы - показать волосы. И снова мне пришлось прибегнуть к бранному красноречию, чтобы избавить графиню от этой нескромной проверки.
Когда офицер, бормоча ругательства, отъехал со своими солдатами, Глория Шарлотта опять положила свою руку, мягкую и теплую, на мои вспотевшие пальцы. На этот раз она благодарила меня значительно дольше, чем в предыдущий. Дамочка давала надежду...
Но все эти проверки оказались ерундой в сравнении с той, которую нам устроили на пограничной заставе.
В этом месте, в двух милях от деревеньки Мимидеи, дорога была перегорожена шлагбаумом. Рядом стояла караульная башня с продолговатой, длинной пристройкой, - казармой. Я сразу прикинул: должно быть, там несли службу два десятка солдат и хотя бы один воин Митры, на случай, если из Полесья в наше благословенное королевство полезет какая-то чертовня... Здесь же стояло небольшое святилище, жертвенник под крышей, посвященное Изиде, - на шпиле поблескивал медный лотос.
Караульный офицер, заглянув в мою подорожную, галантно поклонился графине, отдал честь мне, - и самым вежливым образом попросил нас троих спешиться и проследовать за ним. Малый выглядел удивленным, и его можно было понять: наверняка подобную подорожную, разрешающую въезд на Черную Землю, он видел впервые за всё время службы.
В светлой квадратной комнате нас первым делом проверили на янтаре. Дотошный офицер попросил даже дунуть на янтарь - крупный, почти с ладонь, красноватый камень. Графиня засмеялась, но дунула. Старый слуга ее, дядька Джон, крякнул и дул долго, старательно. Дунул и я... Потом нас проверили на молоке - и уже офицер готов был распрощаться с нами, но тут в комнату вошел высокий сухощавый человек в черном камзоле, на левой стороне которого была нашита белая лилия, - инквизитор Изиды.
Оказывается, как раз в это время на заставе проходила проверка, а этот инквизитор и был проверяющий инспектор.
Офицер в нескольких словах рапортовал о нас. Инквизитор долго вчитывался в мою подорожную, потом вскинул белесые глаза:
- Кто из вас Чарльз Пайп?
Я назвался.
- А я, - инквизитор Стив Крух, коллега, - он особенно певуче, сладко, как это умеют только инквизиторы, произнес слово "коллега". - Как вы понимаете, проезд в Черное Полесье запрещен. И вы знаете, почему.
- Коллега не разобрался в моей подорожной? - поинтересовался я.
- Ах да, подорожная... Но ведь она подписана его светлостью герцогом Йоркским, а граница охраняется по приказу самого короля... Ну, ну! - тут же пробормотал он успокоительно, увидев мое выражение лица. - Конечно, вы будете пропущены в Полесье, раз у вас такая бумага, но я попросил бы позволения подвергнуть вас дополнительной проверке.
Угрюмым ворчанием я выразил согласие, после чего инквизитор в самых отменных выражениях потребовал, чтобы мы сняли головные уборы для осмотра и освидетельствования наших волос. Мы с дядькой Джоном немедленно сняли шляпы. Графиня промедлила. Я уже собрался привычно вступиться за неё, но она остановила меня и самым нежным голосом сказала: ладно же, пусть удостоверятся - её волосы в полном порядке.
Она сняла шляпку с вуалью, убрала заколку, - и прекрасные черные волосы просыпались на её покатые плечи. Они блестели как алмазы, клянусь Сараписом! Инквизитор, пуская слюни, стал осматривать волосы аристократки, передвигаясь по кругу. В какой-то момент он сделал движение, попытался коснуться дивных волос, но я так ругнулся, что маленькие ушки графини покраснели.
Наконец, Стив Крух закончил осмотр.
- Кажется, всё в порядке, коллега? - прорычал я.
- Не... не совсем, - проговорил инквизитор. - Если позволите, еще одно небольшое испытание. Посмотрим вашу кровь. - И он извлек из ножен маленький кинжал с блестящим серебряным лезвием.
Это была тоже известная проверка - на серебро. Кровь колдуна, соприкасаясь с холодным серебром, начинала пениться и пузыриться, словно попала на раскаленную сковороду. Разумеется, я заявил инквизитору, что он - негодяй и мерзавец, раз он собирался подвергнуть такой болезненной процедуре женщину. Я бы завернул и покруче, но графиня остановила меня. Она попросила, чтобы я не волновался зря, - к боли ей не привыкать, и уж этот маленький укол она легко перенесёт.
Инквизитор кончиком кинжала наколол нам пальцы, после чего выдавил по капле на серебряное лезвие. Он пялился на три алые капли, пока они не стали засыхать, потом досадливо хмыкнул и проговорил:
- А теперь, милостивые господа мои, последняя проверка. Вы же знаете, коллега, - он обратился ко мне, - что некоторые колдуны - мастаки менять свою внешность. А что, если эта прекрасная дама, в действительности, - старый, горбатый колдун, который сумел ввести в заблуждение нашего уважаемого охотника Сараписа? (Он с прищуром взглянул на меня.) Или вот этот старый человек (он показал на дядьку Джона) - молодая, бодрая ведьма-кровососка? Кто знает, ваши бумаги могут быть фальшивыми... Если ты, сударь мой, как и я, действительно принадлежишь к братству Белого Трибунала, то тебе прекрасно известно, как искусны бывают колдуны и колдуньи в обманных чарах.
В том, что сказал инквизитор, имелся свой резон. Среди колдунов, действительно, встречались редкие умельцы отводить глаза. Я не очень обольщался насчет этих двоих, которых препоручили моей опеке. И графиню, и её старого слугу я дважды проверил своим особым образом - зрением Сараписа. В первый раз, когда только увидел их, в тот дождливый, ненастный день. Для них это было совсем незаметно: я дотронулся до своего перстня, воззвал к Сарапису, воззвал к своему дару, - и тайные ветры окутали меня, и на несколько мгновений я увидел тайную суть вещей. Если бы на графине или её слуге были фальшивые личины, я бы это увидел. Второй раз я проверил их, когда графиня впервые коснулась моей руки. Она коснулась моей руки, а я дотронулся до камня на перстне, - нет, несомненно, она не была ведьмой, и на её слуге я не заметил никакого наведенного колдовства.
Пока я раздумывал, как бы втолковать это инквизитору, настоящему фанатику Изиды, к нему поднесли бутыль с узким горлышком и три серебряные чаши. Я так и знал: Стив Крух собирался устроить нам испытание желчью Изиды, мерзким зельем, которое варили девять дней из двенадцати трав, и после единого глотка которого даже добропорядочного подданного короля начинало тошнить, выворачивать наизнанку, прополаскивать и сверху, и снизу. Правда, с точки зрения инквизиции, эти мучения оправдывались: если испытуемый был колдун, любой морок, любое наведенное волшебство слетали, словно паутина, при такой проверке.
Мало удовольствия видеть, как прекрасное создание, подобное нашей графине, стало бы корчиться и изрыгать блевотину. К тому же, я заметил гаденькую ухмылку на лице инквизитора - это был ещё тот садист...
- Вот что, коллега, - сказал я. - У меня приказ Белого Трибунала: доставить её светлость в Пальмиру как можно скорее, а после твоей отравы мы трое суток плашмя проваляемся. Так что попрошу не препятствовать. Ваша светлость...
Я галантно показал графине на дверной проём. Как она дрожала, бедняжка... Мимо, мимо солдат, я направился на выход.
- Задержать его! - взвизгнул инквизитор...
Трое молодых солдат замялись, не зная, исполнять ли приказ.
- Чего ты молчишь! - инквизитор обернулся к караульному офицеру. Тот в раздумье поглаживал жиденькие усяки. - Прикажи задержать их!
У двери я обернулся и сказал инквизитору, сдерживаясь из последних сил:
- Хорошо, мы выпьем твоё зелье. Но сперва сам его отведай - а может, ты и есть шпион, соглядатай Черной земли, и твоё зелье - яд, чистый яд, отрава из челюстей гадюк?
Инквизитор затрясся, так я его раздраконил.
- Я приказываю, - зашипел он, буравя зрачками караульного офицера, - я приказываю именем короля, задержи их!
- А может, вашей милости, в самом деле, надо первому попробовать это зелье? - пробормотал офицер. Несмотря на почтительный и даже виноватый тон, он, кажется, был рад, что ему представился случай насолить отраве-инквизитору. - Кто его знает, ваша милость, - добавил офицерик в раздумье, - граница-то рядом...
Солдаты, видя, что их непосредственный начальник не горит желанием исполнять приказы инквизитора, дали нам беспрепятственно выйти наружу. У шлагбаума нам, правда, пришлось задержаться. Задержка оказалась недолгая. Скоро красный, взъерошенный офицер высунулся из окна и скомандовал сторожившим дорогу солдатам:
- Пропустите их!
Заскрипел шлагбаум...
Когда мы немного отъехали от заставы, я был с невиданной, прямо-таки невообразимой щедростью вознагражден за свою решительность. Графиня подъехала ко мне и проговорила самым ангельским голосом: "Благодарю, мой друг"... И она коснулась своею холеной ручкой моей руки. Это нежное касание длилось не дольше, чем в прошлый раз, но теперь рука графини была без перчатки.
* * *
Вечерело. Мы ехали по Черной Земле - кругом кривились маленькие сосны да рос темный осот. Солнечный диск касался верхушек далеких елей. Поблизости пузырилось болото, над которым парил туман.
Я машинально направлял коня поводьями, а сам думал, как мы будем оберегаться этой ночью. В таких местах очень важно выбрать правильное место для ночевки. Лучше, чтобы ближние деревья стаяли равносторонним треугольником - символом трёх богов, и чтобы обязательно рядом были осина и ольха, а вот падуба или сосны не нужно. Из травы хорош старый друг чертополох - средство от нечистой силы хоть и слабое, но верное... Я думал еще о многих таких моментах - и ведь поляна должна быть достаточно большая, чтобы мы могли уместиться в круге вместе с лошадьми. И место надо выбрать ровное - нечисть может скрываться в любом пеньке, в любой коряжине. Вот был бы смех, когда бы я заключил нечистого в круг вместе с собою! А вот родники приветствуются, только в таком месте их десять раз проверить нужно, чтобы в воде не было ни гнили, ни свежей крови.
У края болота я присмотрел подходящую полянку и скомандовал привал. Так-то, до темноты, мы могли бы ехать ещё с полчаса, а то и с час, но не разбивать же становище на болоте.
С дядькой Джоном мы расседлали коней, потом все трое поужинали. Любо-дорого было смотреть, как графиня, их светлость, объедала куриную ножку. Курицу держала кончиками пальчиков, алый роток раскрывался чуть-чуть, а потом красивая головка с масляными губками вытягивалась далеко вперед, чтобы громко не рыгнуть... Вот что значит - аристократическое воспитание! Вина она выпила всего два глотка, Джон едва пригубил, и это хорошо, потому что у меня в горле пересохло за день.
После ужина они разлеглись на траве, головами на седлах, а я сказал:
- Сейчас я проведу черту. Смотрите, не переступать за неё! И вообще, поменьше пяльтесь по сторонам, особенно это относится к вам, сударыня. Спите лучше, а услышите чего - покрепче зажмурьте глаза.
Я не стал пояснять, что, как только стемнеет, со стороны болота к нам уж кто-нибудь пришвырнется. Без мертвяков, ясно, не обойтись, в разной степени разложения. А там, глядишь, и мохнорылые, уродливые карлики гнильюны пожалуют. К полуночи налетят призрачные собакоголовые рукокрылы... Прочерчивая линию перстнем, я подумал: лишь бы только никто не сунулся из живых, из колдунов, то есть. От мертвяков и от нечистых я кое-как оберегусь, а вот если колдун или ведьма заявится... И ещё я пожалел, что не прихватил снотворное. Графине надо было бы дать снотворное, да и старику, - крепче бы спали, а не то ещё примутся голосить, глядя на сгнившие рожи. Или ошалеют, станут метаться. Удержи их потом в круге.
Замкнув круг, я решил немного подремать. Кто знает, подумал я, удастся ли мне поспать ночью? Хоть так сосну часок... Я лег на плащ, положил голову на седло и закрыл глаза.
Я не проспал и пятнадцати минут (потом я прикинул время по бронзовым часам-луковице, дедовскому наследству).
Ощущение тревоги разбудило меня. Это было, словно комар залетел в ухо и пищал всё сильнее...
Открыв глаза, я поднялся на локте.
Так и есть, круг светился. Круг, который я прочертил перстнем Сараписа, светился! Охранный круг светится, когда нечисть поблизости, но сейчас (я всмотрелся в сторону болота) никакой нечисти рядом не было. И в отдалении не было. Да и рано быть нечисти - красная полоса, с фиолетовым отливом, тянулась по верхушкам далеких ёлок. Солнце ещё не село...
Только больно тихо было у меня за спиной.
Я обернулся к своей родовитой нанимательнице.
- Назад! - закричал я как полоумный, потому что графиня со стариком слугой как раз выходили из круга. Кажется, я ещё раз крикнул "Назад!", а может, и не раз... И у меня пересохло в глотке.
Выйдя из круга, они остановились и обернулись ко мне.
А старика уже не было. Рядом с графиней - прекрасной, с матовой кожей, с копною восхитительных черных волос, - стоял мужчина зрелых лет, поджарый, смуглый, с блестящими глазами навыкате. Он был в одежде старика слуги.
Я прикоснулся к камню перстня.
Так и есть!
Незнакомого мужчину окутывала легкая фиолетовая дымка, подвижная, невидимая обыкновенным глазом.
Да тут и без помощи Сараписа можно было догадаться, - спутник графини был колдун.
- Ты провел нас через все ваши заставы, охотник Сараписа, молодчина! - похвалил меня колдун. - За мной должок!
- Спасибо тебе, охотник Сараписа! - со смехом вторила ему графиня. Уж она-то, я видел теперь отчетливо, - она-то была обыкновенная женщина, не колдунья, если не считать колдовским чувство, которое наполняло её и которое было обращено к ее спутнику. Да уж, не ко мне...
Они помахали мне руками - и, взявшись за руки, летящей походкой зашагали в сторону болота. У края болота они не задержались ни на миг - они так и пошли по болоту, не разбирая дороги, не выбирая пути... Наверное, где-то там, в этом болоте, стоял дом этого колдуна. Или иная цель была у них - не знаю, я видел только, как фиолетовые языки пламени, невидимые для простого человеческого взгляда, окутывали колдуна и волнами переходили на его спутницу. Там, между этими двоими, сейчас творилось колдовство: часть тайной силы колдун передавал ей, своей избраннице, чтобы она вот так же легко, как он, могла идти по стоячей воде. А болото-то, говорили, было бездонное...
Признаюсь, в первый миг я растерялся. Растерялся и сглупил - со своим кинжалом, освященным по всем правилам в храме Сараписа, я кинулся за ними, за этими двумя. Вдруг обруч, начертанный мной, поднялся в воздух и закрутился, звеня и преграждая мне дорогу. Я знал, что это означало. Пока я спал, проклятый колдун успел вывернуть наизнанку заклинание, которым я создал магический обруч, - и теперь мое собственное творение обернулось против меня самого.
Они оглянулись на мгновение и засмеялись, и устремились дальше, легко и красиво, словно олень и лань, и, верно, в следующий миг они совершенно позабыли про меня...
Я долго стоял так, как дурак, стоял и кусал губы. Я ненавидел их обоих, но её я ненавидел больше, чем его. Она флиртовала со мной, внушала надежду, чтобы я, дурачок, уводил их от опасных ситуаций... Та ведьма, из-за которой у меня отняли перстень, хоть и была маленько косоглаза, да и благоухало от неё не очень, - она все-таки давала всё, что могла, платила щедро своим телом, надеясь на свободу. А эта стерва...
На кого у меня не было зла, так на Сараписа. Ну да, под фальшивой личиной графского слуги я не увидел колдуна, хотя дважды смотрел на этого "дядьку Джона" волшебным зрением - взглядом Сараписа. Моё колдовство не удалось, и что удивительного? Что удивительного, ведь я был охотником Сараписа, а не колдуном и не богом. Сарапис давал мне силу - но взамен он требовал от меня не посты и молитвы, но находчивость, ловкость, смекалку. Сарапису не было дела до лодырей и дураков, хоть унижи все пальцы перстнями с зеленым хризопразом, освященными в его храме.
Но ведь, при всём этом, Сарапис не был злым насмешником. Я вспомнил своего наставника, охотника Тука Вайба. Старина Тук любил поговаривать: "Запомни, сынок, Сарапис всегда дает шанс..."
Только где он, этот шанс?
И тут на меня словно сумасшествие какое-то нашло. Мне показалось, что я нашел способ... Я кинулся к их седлам. За время пути мы не одну ночь провели на дороге, почивали на травке, а под головы клали седла. Что с того, что на колдуне была личина старика? Эта личина - это был всего лишь морок, мираж, в действительности у него волос на голове хватало - и, значит, несколько волосков должно было остаться на седле, которое он всякий раз клал себе под голову...
Я, в самом деле, нашел на её седле несколько длинных черных волосков, а на его - пару-тройку рыжеватых. Я не смог вспомнить, чтобы этот способ когда-то применялся, но я подумал: вдруг сработает?
Кинжалом я выковырял из перстня зеленый хризопраз. Я попытался наставить камень на солнце, поймать последний солнечный луч, и мне это удалось.
Хризопразом Сараписа, как увеличительным стеклом, я поджег черные и рыжеватые волоски. Их было всего несколько, этих волосков, они сгорели очень быстро, и когда они сгорели, я увидел: получилось.
Великая магия заключена в человеческих волосах, только она очень подвижна, эта магия. Она подвижна как ветер: очень трудно её увидеть, но ещё трудней - уловить. На этот раз Сарапис помог мне: как только последний волосок сгорел, исчезла магия, окутывавшая колдуна и его любовницу, позволявшая им идти по болоту. Я увидел: сначала она рухнула в жирную, пузырившуюся грязь. Он пытался поддержать её (представляю его изумление), но тут же сам начал погружаться в болото. Он, видно, здорово растерялся, все заклинания вылетели у него из головы, а когда он взял себя в руки, - он уже ушел в болото по плечи, и руки были малые помощники ему в сотворении заклинаний. И ведь ещё он должен был поддерживать её. О, как он поддерживал её! Он не кричал слова заклятий - он твердил её имя, и он ушел под воду, скрежеща зубами и с хрипом выхаркивая ее имя... И даже когда он уже был под водой, он продолжал поддерживать её голову. В результате мучения графини продлились на лишнюю минуту.
Это зрелище, что и говорить, было утонченное и весьма приятное для меня, очень подходящее для воспитания эстетического чувства. Но не было времени эстетствовать: я ещё должен был избавиться от исковерканного враждебным колдовством охранного круга, а потом - как можно скорее убраться оттуда. Мне совсем не улыбалось ночью сидеть в круге и смотреть, как новоявленные утопленники станут ходить вокруг да около, пялиться на меня и плющить носы о невидимую преграду.
Уже далеко на болоте загорелся первый огонек, когда я, наконец, совладел с испорченным кругом. Я вскочил на коня, даже прилаживать седло не было времени, и с места припустил галопом. Не знаю, что сталось с теми двумя лошадьми, - прогнал ли их страх от болота, или их сожрали мертвяки.
Когда я возвратился в Каммагену, сперва мне не поверили, даже арестовали вгорячах, но при этом немедленно отрядили людей для обыска столичного дворца светлейшей Луизы Глории Шарлотты, урожденной графини Луанской. По счастью, любовники не собирались возвращаться в Каммагену, так что они даже не стали заметать следы. В комнате, смежной со спальней графини, нашли и колдовские книги, и черепа, а в огромной золотой чаше с вином - то, что осталось от старого графского слуги, настоящего старика Джона...
После того случая меня даже хотели наградить - но не наградили, мерзавцы. Командор инквизиторов напортил, трухлявый старикашка. Он сказал, что я, наверняка, не раз проводил время накоротке с графиней, а ведь это приравнивается к сношению с нечистой силой! Он даже предложил не давать мне триста золотых, обещанных за работу, но тут уж возмутился сам герцог Йоркский, наш бессменный председательствующий, так что свои деньги я получил.
А те двое стали блуждающими огоньками, когда окончательно разложились. Об этом мне рассказал один приятель, тоже - охотник Сараписа, у которого было задание в том месте. Эта парочка огоньков так и кружила, так и манила его в болото, показывая несуществующие тропинки. Наверное, они до сей поры мелькают и кружатся там, мороча головы заплутавшим путникам.
( СЛЕДУЮЩАЯ ИСТОРИЯ О ЧАРЛИ ПАЙПЕ БУДЕТ ВЫЛОЖЕНА
1 ОКТЯБРЯ 2002 )