Зверь был небольшой, поджарый, но, сразу видно, - умный и смертельно опасный волчина. Одно ухо разорвано, шрам на узкой пасти... Темно-сизая шерсть - плотная, густая, - искрилась как иней. Короткий пушистый хвост, чуткий нос, острые скулы - зверь будто улыбался, предвкушая легкую поживу.

Волк бежал на человека. Человек, худощавый мужчина, горбился в видавшей виды куртке без рукавов, собачьей шерстью наружу. Вместо пояса - бечёвочка с изжёванными концами... Зверь был немолод, по своим звериным годам, и мужчина был немолод, по годам человечьим. Но зверь был силён и хищен, а мужчина... Пегие волосы до плеч, свалявшаяся борода - скорее седая, чем пегая. Стариковский, с синеватым отливом, румянец на блеклых щеках...

На самом деле, Крэнку ещё не исполнилось и пятидесяти. И Крэнк - это, конечно, было прозвище, а не настоящее имя.

Когда на него вышел зверь, он рубил старое, засохшее дерево, поваленное недавней грозой. То есть Крэнк был вооружен, в руках топор имелся, на совесть наточенный, на длинном топорище. Да ведь и трусом он не был. Случалось, он оказывался в таких ситуациях, что приходилось доказывать своё право на жизнь, он и доказывал.

На этот раз Крэнк не загорелся злостью и жаждой боя. Это потому что знал Крэнк, топор ему ни к чему. Немного тут вышло бы проку от топора.

Не нужно знать тайное ведовство, чтобы догадаться: то был необыкновенный зверь. Нет, волчьи глаза не горели красными фонарями, от густой шерсти не сыпались снопами искры, да и серой не несло. И фосфоресценции не было, и не было какой-то другой иллюминации. Громы не ворчали, и земля не дрожала под действием сверхъестественной мощи: серый зверь бесшумно несся в сером тумане. Но вместе с тем было ясно как божий день, не простой то был волк. Зверя выдавала сноровка, с которой он бежал.

И веяло жутью, и завораживало: волчьи лапы совсем не касались лесной тропы. Серый волчина не то летел, не то плыл над землей - над мокрой ежевикой, грязно-белыми соцветиями борщевика и дягиля, над жирными стеблями осота и желтыми лепестками калужницы. И ни единая травинка не колыхалась под поджарым телом хищника.

"Оборотень, вампир или черный колдун", - устало, как-то отстраненно подумал Крэнк. Впрочем, для вампира было слишком светло, хотя день стоял на исходе и солнце скрывалось за непроницаемой облачной пеленой. Для оборотня зверь казался мелковатым, - хотя ещё как посмотреть, ведь разные бывают оборотни...

Значит, колдун?..

Когда волк покрыл половину расстояния до человека, Крэнк воткнул топор в толстый замшелый ствол. Конечно, эта смерть была нечистая, ну а какая смерть чистая? Когда захлебываются в гное, в желчи болезни? Или когда на поле брани истекают кровью, льющей из обрубков конечностей? Или - та, на лобном месте, на эшафоте, в огне и дыму кострища? Говорят, блаженна смерть во сне. Но муторно становится, едва подумаешь, как будешь валяться смрадным трупом, а люди воротят носы. Если же сказать - а, пусть, мертвому всё равно... Зачем же тогда презирать или бояться эту смерть, от клыков колдуна? Больно не будет. Единый удар клыками, какая уж тут боль?..

Крэнк приготовился - рванул ворот рубахи, вздохнул с наслаждением в последний раз...

И вздохнул ещё разок, на прощание, ещё глубже...

Что за напасть?

Ничего не происходило - ни мимолётного укола, ни тумана перед глазами. Ничего не происходило, и Крэнк неволей вернулся к действительности.

Зверя он не увидел.

Он оглянулся, осмотрелся из-под руки. Повсюду - и, впереди, и позади него - стлался густой сизый туман. Внизу, у самой травы, клубы тумана извивались, принимали различные замысловатые очертания, рисовали загадочные образы. Однако Крэнк только что видел зверя - несомненно, он видел зверя, а не клубы тумана.

Сейчас страшного зверя не было нигде.

Крэнк медленно поднял руки к глазам, взглянул на запястья. Ни следа укуса, ни царапины...

Он опять глянул по сторонам - и рассмеялся.

Серый хищник - растворившийся, разошедшийся в тумане... Так не мог уйти оборотень или вампир. Так мог бы уйти колдун - но нет, этот волк не был колдуном в волчьей личине.

Смеясь и кашляя, словно старое дерево заскрипело, Крэнк потянул два толстых сучка к своей избушке.

Да никакого там не было зверя. То есть там не было существа во плоти - ни в обычной плоти, животной, ни в дьявольской колдовской, ни в сумеречной плоти мертвеца-вампира.

Надо же, он совсем разучился угадывать видения.

К счастью или к несчастью его посетил бесплотный призрак из прошлого?

Да разве видения когда-нибудь приходят к счастью?..

* * *

Домик Крэнка кривился у самой реки - у темной воды томной и глубокой Вивианы. Только сейчас Вивиана не была томной и сонной. Пора стояла хмурая, осенняя. После дождей, ливших безостановочно две недели, река вспучилась, вышла из берегов. Который день мутный поток нёс ветки, щепки, а то и целое дерево проплывало, - то подныривая, то перевертываясь, то полностью скрываясь в грязной, глинистой воде.

Сейчас осенний дождь накрапывал мелко и тоскливо, словно взял передышку, лишь изредка убыстряя неторопливый бег.

Крэнк зарабатывал деньги перевозчиком, людей на другую сторону Вивианы перевозил. До города Кабарии, столицы герцогства Кабарийского, было, наверное, с пару часов верховой езды. Кабарийцы, имевшие дела на юго-западе, никак не могли миновать Вивиану, а тут и Крэнк со своими услугами.

Конечно, и кроме Крэнка на Вивиане хватало перевозчиков. Так что маленькие серебряные монетки отнюдь не часто радовали его своим посещением. Да ведь и жил Крэнк на отшибе, в стороне от Королевской дороги, основной связующей артерии между центром страны и богатыми торговыми городами приморья.

В этот день - как и днем раньше, как и раньше неделей, - безлюдна была Королевская дорога. Редкий путник показывался на ней, да и тот миновал тропинку, которая вела к жилищу Крэнка. Впереди, милях в пяти, имелась хорошая паромная переправа, которую держало семейство Хавачей. У Хавачей выходило, конечно, дороже, чем у Крэнка, но в такую непогодицу только Хавачи и могли переправить через бурную Вивиану. Что касается человека нездешнего, тот тем более проходил поворот к домику Крэнка. Попробуй разгляди в тумане малоприметную дорожку, да и не много охоты в слякоть оглядывать окрестности. Редкий путник вжимал голову в ворот плаща и пониже опускал капюшон...

Поскольку рассчитывать на клиентов не приходилось, последние несколько дней Крэнк трудился в лесу, готовил дрова на зиму. Так-то возможно было бы потрудиться и зимой, но Крэнк не имел привычки лодырничать. К тому же голодными Кабарийскими зимами в лесу хватало злобного, безумевшего от голода зверья. За эти несколько дней Крэнк заполнил дровяной сарай больше, чем наполовину. Еще пара дней, и о тепле в предстоявшую зиму ему не стоило беспокоиться...

Подходя к избушке, Крэнк второй раз за день испытал некое чувство, которое у человека более эмоционального называется потрясением. Словно ветер дунул на остывающие, сокрытые толстым слоем пепла уголья. И как тут не подивиться: двое путников ждали у коновязи. Один, низкорослый, худой, сидел на буланом долгогривом коньке. Другой стоял на земле, держа поводья богатырского коня, огромного вороного мирмитонца с пучками шерсти у копыт.

Хозяин мирмитонца сразу обратился к Крэнку. И сразу начал поторапливать:

- Старик, это ты плотовщик? Нам на другую сторону нужно. Золотой - и чтоб живо на другой стороне были!

- Никак не можно, господин, - проговорил Крэнк, чьё изумление успело смениться прежним безразличием.

- Что это значит, старая ты развалина? Я знаю, у тебя есть плот. У тебя ведь есть плот?

- Неделю назад была большая вода, мой плот унесло, - соврал Крэнк без тени эмоций, глядя в молодое раскрасневшееся лицо с тоненькими черными усяками.

- Но у тебя, конечно, осталась лодка?

- Лодка? - Крэнк пожал плечами. - Лодку тоже унесло. В ту самую ночь.

Перевозчик врал безыскусно, скучно. Словно ему и дела не было до того, сочтут его лгуном и обманщиком, или нет.

Молодой дворянчик вспылил:

- Ты, старая развалина! Если сейчас же не переправишь нас на другой берег...

Крэнк ухмыльнулся, и моментально получил плетью поперек лица.

Не то чтобы Крэнк упрямился и врал со зла. Нет, разумеется. Просто в такой день, когда вода в реке бурлила словно в котле, было бы глупостью даже пробовать переправиться через реку хоть на лодке, хоть на небольшом плотике, вроде того, который имелся у Крэнка. Этот плотик Крэнк прятал в зарослях рогоза. На нём, кроме людей, возможно было перевезти на другой берег пару-тройку не очень толстых лошадок.

Крэнк медленно провел подушечками пальцев по месту на щеке, где загорелась кожа.

- Да не могу я вас переправить. Не на чем, я ж сказал, - проговорил он угрюмо.

- Старый ворон врёт, - обратился дворянин к своему спутнику. - Сейчас посмотрим, как это у него нет ни лодки, ни плота. Вам лучше обождать здесь, моя леди...

Легкая усмешка тронула губы перевозчика.

Оказывается, этот человек в мужской одежде, - женщина.

Крэнк ещё раз взглянул на маленького худого спутника драчливого дворянина. Немного было видно под капюшоном, надвинутым почти что на подбородок. Но кое-что перевозчик заподозрил, и поэтому он подошел ближе, силясь все-таки рассмотреть лицо маленькой женщины.

- Я ударю тебя, раб, - проговорила девушка властным голосом, дрожавшим от гнева и едва сдерживаемых слез.

В тот раз Крэнк не узнал её. Всё-таки он не вращался в светском обществе, да и вообще, он давненько не бывал в городе, блестящей Кабарии, столице герцогства. За хлебом и маслом он наведывался к соседу-кабатчику, державшему свое заведение всего в полутора милях от его жилища, на проезжей дороге.

"Важная птица, должно быть", - только и подумал Крэнк о девице и сразу потерял интерес и к ней, и к её энергичному спутнику.

Молодой дворянин возвратился с реки ни с чем, как и следовало ожидать. Крэнк, знавший вокруг избушки каждый кустик, каждую тростинку, спрятал плот и лодку столь надежно, что чужому человеку пришлось бы выжечь полберега, чтобы отыскать их.

- Тут ещё где-нибудь есть перевозчики, старик? - спросил дворянин у Крэнка. - Чтобы не такие недотёпы...

- Прямо по Королевской дороге паром будет, через четыре мили, - сказал Крэнк. - На пароме, конечно, переправиться можно, ведь в такую погоду...

- А ещё кто-нибудь? - перебил дворянин, отчего-то не заинтересовавшийся пояснением Крэнка.

- Ещё есть Джо-дудочник, но это далеко, в десяти милях, - лениво проговорил Крэнк. След от плети, оставленный у него на лице, уже почти не чувствовался. - А ещё дальше, миль пятнадцать будет, Пузатый Груль на другую сторону переправляет.

- Дотемна мы доберемся до этого дудочника?

- Что ты, господин, - качнул головой Крэнк. - Ведь уже смеркается. А впотьмах вы, небось, не найдете ни Джо, ни Груля. Ведь это не по дороге, с дороги съехать надобно... Да и не станут они переправлять вас сейчас. Вишь, как река разлилась, вода так и клокочет... Иное дело, паром. Вот на пароме...

Намёк на паром дворянин второй роз проигнорировал. Уж неспроста, мелькнуло в голове у Крэнка. Но перевозчик не стал уточнять да любопытствовать.

Молодой человек, было видно, крепко призадумался. В волнении он оказался несдержан: супил брови, сжимал кулаки и только что не скрежетал зубами. Крэнк стоял и равнодушно жевал несуществующий овощ, поглядывая то на меч дворянина в богатых ножнах, то на знатный плащ с бобровыми оплечьями. Крэнк не торопился. А куда ему торопиться?

- Придется нам заночевать здесь, госпожа, - проговорил дворянин, обращаясь к спутнице. - Завтра поедем к этому дудочнику... Эй, старик! Присмотри за лошадьми. Мы у тебя до утра останемся. Чего застыл как неживой? А, конечно...

Дворянин развязал кошелек, и Крэнку под ноги полетела увесистая монета. Перевозчик медленно нагнулся, щадя поясницу. Надо же, новенький золотой денарий, - его месячный заработок...

От Крэнка ожидали, что ужо он расстарается. Он и попытался угодить, но без особого успеха. Очаг Крэнк разжигал до самой ночи, потому что дрова были с сыринкой, хотя хранились в специальном дровяном сарае. В избушке принялся прибираться - только пыль поднял столбом. Ужином гости остались особенно недовольны, поскольку лучшим блюдом у Крэнка оказалась половина жареного зайца, а вина в его избушке не водилось с прошлого Чечевичника. За время всех приготовлений Крэнк получил несколько затрещин, к которым остался равнодушен. Он сам был виноват: и в том, что из-за непогодицы ныла поясница, и в том, что годы не давали блистать проворностью. Благородная леди то и дело всхлипывала: и из-за скудности удобств, и из-за того, что не переставая сочился дождь, и из-за недотепы, лентяя Крэнка...

И ещё, она чего-то очень и очень боялась. Да они оба, мужчина и женщина, чего-то крепко боялись. Он то и дело выходил на дорогу и вглядывался в даль. А тут не очень вглядишься, туман плавал как молоко. Или вдруг дворянин начинал с напряжением прислушиваться. Однажды, когда Крэнк отправился за дровами, до его уха донеслось, как она спросила: "Ну что? Никого не видно?" "Пока тихо, - проговорил мужчина, которого женщина дважды назвала Аланом. - Будем надеяться, они выбрали Тевронскую дорогу".

Очень скоро Крэнк совершенно уверился: эти двое были беглецы, и они жутко боялись погони. Очевидно, имелись основания... Об этом говорило всё: и их нетерпеливое желание продолжить путь, и их нервозность, и то, что при женщине не оказалось ни запаса дорогой еды, ни всевозможных парчовых и шелковых ковриков и тряпиц, которыми знатные леди имеют обыкновение облагораживать места своих ночёвок. Видно, эти двое бежали от немалой опасности и бежали второпях, раз при леди не было бесполезных вещиц...

Гости не пустили перевозчика ночевать в избушке.

Избушка у Крэнка была однохатка, то есть состояла из одной единственной и не очень-то вместительной комнатки без перегородок. Не то чтобы молодые господа собирались затеять в избушке какое-то распутство, просто Крэнк не имел никакого придворного или служилого звания. Место черни - во дворе или на конюшне. Да и пахло от Крэнка, убей бог! В особенности неказисто несло от его куртки на собачьем меху, да и другие неудобоваримые ароматы имелись... За ворчание Крэнк получил ударом плети по загривку и вторую золотую монету.

Швырнув третий золотой перевозчику под ноги, молодой дворянин сказал:

- Это чтобы ты не спал ночью, старик. Если кто-то покажется на дороге, сразу меня буди. Я прикорну у двери. Если же проспишь свою службу, не обижайся.

У Крэнка не спрашивали, нужна ему такая служба или нет. Ладно же... Крэнк поднял золотую монету, конечно. Но уж не смыкать глаз ночь напролёт ради каких-то чванливых господ он не собирался.

Когда дворянин зашел в избушку, Крэнк прошествовал в дровяной сарай, где и устроился на дерюжке, рядом с мышиной норкой. Какое-то время дверь сарая он оставлял открытой. Если бы дворянин вздумал его проверить, - пожалуйте, он бдит на посту, честно надзирает за дорогой! Выждав немного, Крэнк дверцу прикрыл, чтобы избавиться от холодного ветра и заносимых ветром капель дождя.

* * *

Его разбудили громкие голоса. Голоса людей, ржание коней... Ничуть не горюя о том, что заснул, Крэнк приоткрыл дощатую дверь в широких щелях.

На маленьком клочке земли между избенкой и дровяным сараем яблоку негде было упасть. Поблескивали факелы, мелькали конские гривы и хвосты, суетились какие-то люди в плащах... В свете факелов тускло отсвечивала сталь доспехов.

Никаких звуков битвы или хотя бы пустяшной потасовки и в помине не было. Да и откуда им взяться: люди герцога Горайна Кабарийского взяли беглецов спящими. И леди, и ее рыцарь были так измотаны и измучены дорогой, что отключились напрочь, едва их головы коснулись ветоши, положенной вместо подушек.

"Какой-то человек - услышал Крэнк сухой, трескучий голос. - А ну-ка, сюда его, сердешного!"

Перевозчик моментально был выволочен из сараюшки и брошен на колени перед низеньким худощавым человечком в кожаном панцире с золотой вышивкой (стального панциря хилая натура господина, наверное, не выдержала бы). Поверх панциря на человечке топорщился дорогущий плащ из шкурок пятнистого зайцееда.

Не успел Крэнк объясниться, как из открытой двери донесся рык:

- Грок, кто там? Давай его сюда!

Послушные солдатские руки немедленно втащили Крэнка в собственную избу и опять швырнули на колени.

А у него-то было людно. Весьма и весьма... Два человека сидели на широкой скамье у оконца. Один - стройный, крепкий, в вороненом панцире и плаще с куньей поддёвкой, - держался настоящим воином и господином. Другой - это пучилась гора с круглым плоским основанием и приплюснутой верхушкой, поросшая дремучим лесом.

В первом господине Крэнк признал грозного барона Роя Бриджерса, одного из виднейших вассалов властительного герцога Горайна. Второй господин, весь в лохмах волос и нечесаной бороды, был барон Томас Баррос. Обжорство этого господина вошло в поговорку. Пять лет назад Баррос разорился в прах, после чего поступил на службу к герцогу Кабарийскому. Про толстенного барона поговаривали, что он попросту проел все свои родовые деревеньки.

Рядом с Бриджерсом стоял навытяжку солдат с факелом. Ещё два человека в грубых солдатских плащах, с ладонями на рукоятях мечей, держали стражу в дальнем конце избы. Там, в углу избы, Крэнк увидел свою благородную постоялицу... Аристократка сидела и дрожала в деревянном резном креслице с низкой спинкой - единственном сколь-либо ценном предмете обихода, находившемся в избушке.

Крэнка передернуло, и совсем не оттого, что он проникся жалостью к молодой леди. И уж тем более не оттого, что он узнал в бесформенном пятне у стены избитого в кровь и сопли молодого дворянина.

- Ну? - рявкнул Бриджерс.

- Я - Крэнк, перевозчик... людей на другую сторону перевожу... - Крэнк угрюмо показал рукой в окно.

От этих благородных господ, все-таки выследивших и настигших мужчину и женщину, Крэнк ожидал чего угодно. Его могли в одно мгновение назвать пособником беглецов, и, не долго думая, обезглавить. Или того хуже: люди герцога могли затеяться с пытками, обвиняя его в провинностях, о которых он и духом не ведал, и выковыривая из него признания в вымышленных кознях.

Крэнк услышал неожиданное.

- Вставай, отец, - обратился к нему Бриджерс после недолгого раздумья. - Вставай и принеси нам с полдюжины факелов. Наши вот-вот прогорят. Темень-то какая, а!

Факел, который держал человек Бриджерса, в самом деле, был на последнем издыхании: он горел красным, неровным огнем и здорово дымил.

- Нет у меня факелов, - проговорил Крэнк недобро, медленно поднимаясь с колен. Судя по тону, он не очень-то оценил благосклонное к себе отношение.

- Но перекусить-то у тебя есть чего-ничего?

Это уже не Бриджерс - это у Крэнка поинтересовался, колыхая толстым животом и пугая дремучей бородой, вечно голодный Томас Баррос.

Крэнк не успел ответить, как Бриджерс осадил своего не в меру оголодавшего товарища:

- Некогда нам столоваться. Передохнули - и в путь, - Бриджерс встал, разминая плечи. - Герцог не похвалит за задержку.

- А если в темноте лошадь упадет, и нежная шейка леди слегка сломается? - ехидно поинтересовался человечек в дорогом плаще. Грок, так назвал этого человека Бриджерс, вспомнилось Крэнку.

Войдя в избушку следом за перевозчиком, Луис Грок присел у двери на скамеечке. Так-то он был одного звания с Бриджерсом и Барросом, но рабская привычка давала знать. Луис Грок был дворянин не родовой, а пожалованный. Герцог пожаловал ему дворянство и деревеньки за некие услуги, большей частью - довольно мерзкого свойства, вроде кражи юных девушек и убийств их возмущенных женихов (а если заодно возмущался и отец, то и ему оставалось недолго). Воином Грок был неважнецким, но зато в крови у него так и пузырилось умение соглядатая. Или, скажем культурно, следопыта... Грок частенько примечал то, чего совсем не замечали другие, и ищейкой он, в самом деле, был отменной. Недаром Бриджерс постарался, чтобы из всех отрядов, отряженных в погоню, Грок попал в его отряд.

И Грок не подкачал. По каким-то своим приметам он вычислил правильную дорогу, одну из множества, по которым могли бежать беглецы. В этом чутье маленького, горбоносого Грока многим чудилось что-то зловеще. Злые языки поговаривали, что за дьявольский нюх Грок продал душу одному из злобных подземных божеств... Люди подлого звания сторонились и пугались зловредного коротышку, а благородные господа презирали. Но, как бы ни было, именно благодаря Гроку благородные Бриджерс и Баррос оказались в выигрыше.

Грок не горел желанием пуститься опять в дорогу, потому что он окоченел и измёрзся. Таким образом, они с Барросом были заодно, но Бриджерс, старший в их компании, несомненно, поступил бы по-своему. Кавалькада отправилась бы в обратный путь, не дожидаясь утра, если бы не последнее замечание Грока. Как ни хотелось Бриджерсу сколь можно скорее порадовать герцога, но он прекрасно понимал: вместо благодарности ему придётся спознаться с палачом, если вместо беглянки, леди Эльвины, он привезёт калеку со сломанной шеей или труп.

- Ладно. Подождём до утра, - проговорил Бриджерс с неохотой, опускаясь на скамью. - Отец (это уже Крэнку), давай на стол, чего там у тебя! Да не трясись ты так, мы же не задаром, мы заплатим! Не разбойники, поди... Дик, дай ему монету!

Откуда-то быстро вывернулся крепкий парень в кольчатой броне, оруженосец Бриджерса.

Крэнк ощутил в правой руке две или три маленькие монетки. Не столько эти монетки, сколько легонький толчок в поясницу послужил для него сигналом к действию: кряхтя, он полез по полкам, полез в шкаф, полез под стол, и вскоре на столе появились два чёрствых хлебца и три глубокие чашки с лесными ягодами. От половины зайца прежние столовщики оставили только самый задок с косточкой. Не успел Крэнк сокрушенно вздохнуть, как Баррос вырвал эту косточку у него из руки. Перевозчик взглянул на толстого барана, на его сальные губы в лохматой бороде, услышал оглушительный хруст и передёрнулся.

Крэнк понимал, что такое скромное хлебосольство вряд ли могло удовольствовать незваных гостей. Поэтому, чтобы его ненароком не высекли, он продолжал чего-то лазить по пустым полкам и шкафчикам с мышиными гнездами. Сутулая спина перевозчика так и ожидала удара, однако, к вящему удивлению, Крэнк вскорости услышал довольное сопение и причмокивание.

Он стоял спиной к рыцарям. Оглянувшись, он стиснул зубы. Стало понятно, отчего Баррос так громко и смачно выразил своё удовлетворение: пока Крэнк рассеянно выискивал еду по пустым полкам, ему немного помогли. Оруженосцы Барроса прекрасно знали потребности организма своего господина. Они проявили активность, даже не дожидаясь приказа.

У Крэнка в курятнике жили курочка и петушок. Курочка споро неслась всё лето, да и сейчас неслась, несмотря на наступившие холода. Так что Крэнк чуть ли не ежедневно угощался омлетом. Сейчас и курочка, и петушок - это были всего лишь две куриные тушки, уже ощипанные и выпотрошенные. Один из оруженосцев Барроса нёс их, нанизанных на меч вместо вертела... Этот угрюмый воин с широченными плечами без долгих разговоров стал прилаживать меч над очагом. Второй оруженосец Барроса, молодой прыщавый парень, тащил в охапке дрова.

Крэнк открыл рот, хотел заявить недовольство, сделать внушение, но почему-то получилось нечто вроде бараньего блеянья. На эти звуки ни рыцари, ни их оруженосцы не обратили ни малейшего внимания. Гости как будто бы позабыли про незадачливого хозяина.

Устроившись за столом с максимальным удобством, трое баронов принялись рассуждать о герцоге, о принцессе, ну а больше всего - о предстоявшем вознаграждении. Крэнк уселся в углу на пустом бочонке. Из чужого разговора он кое-что уяснил: леди Эльвина, дочь Джона Уэбстера, была воспитанницей герцога. Старый барон Уэбстер пал в битве под Арднунгом, восемь лет назад. Его замок был продан за долги (обычное дело в те времена), так что Эльвина осталась круглой сиротой без медяка в кармане. Мать её барон Уэбстер убил из ревности, когда Эльвина была совсем малюткой. На поле боя Уэбстер проявил недюжинную храбрость, и герцог Горайн поклялся воспитать сиротку как собственную дочь. Годом позже Горайн овдовел, а ещё через пару лет могущественный властитель стал поглядывать на Эльвину не совсем как на дочь... Тем не менее, хотя Эльвина находилась в полной власти Горайна, старый герцог не позволял себе никакого непотребства. Только не стоит обвинять Горайна в добродетели. Просто герцог здорово постарел за последние годы, и теперь в своей избраннице он видел более объект гордости и чванства, нежели предмет вожделения.

Когда Эльвина достигла возраста невесты, в герцогском замке назначили день свадьбы. И вот, прямо в день свадьбы, девица вздумала бежать с молодым Аланом Широм, - бастардом, незаконнорожденным сыном герцога, также из милости герцога воспитывавшимся при дворе. Прямо из-под венца бежала, беспутная...

За беглецами немедля пустились в погоню многочисленные вассалы герцога, прибывшие на свадьбу, да и немало охотников подлого происхождения, охочих до награды. "Живыми их подать! Живыми!" - кричал старый герцог, лиловея от злости, кричал и рвал на груди золотую цепь с алмазным коршуном... Один из отрядов, как мы видим, достиг своей цели.

Ни с юным Широм, ни с леди Эльвиной рыцари-бароны не заговаривали. Только раз, когда жаркое поспело, старший в отряде, Бриджерс, предложил неразумной леди куриную ляжку. Девушка есть не стала, лишь покачала головой, давясь беззвучными слезами... Возможно, так бы и обошлось до утра, не вздумай Алан Шир прийти в себя.

- А! - сказал толстый Баррос, глядя, как пленник, держась за стену, встаёт на ноги. - Не хотел бы я оказаться на твоем месте, дружище, черти бы меня взяли!

Из этой реплики несложно заключить, что Баррос, несмотря на малопривлекательную внешность, был существом добродушным и даже нежным, в особенности когда его аппетит немного утихомиривался.

- Гляньте, нет ли при нем оружия! - забеспокоился крысоватый Луис Грок.

Немедленно к молодому дворянину кинулись два человека в черных кожаных плащах, оруженосцы Грока. Конечно, никакого оружия при молодом дворянине не оказалось. Меч и кинжал у него отобрали в первую же минуту.

Пленник, загораясь румянцем, блеснул черными глазами.

- Лучше стой спокойно, юноша, - предостерег Баррос. - Заметь, это тебе же лучше.

- А ещё лучше не родиться бы ему на свет, - хихикнул Грок. Луис Грок как никто знал нрав герцога Кабарийского. Алана Шира в замке герцога ожидали такие пытки, в сравнении с которыми померкли бы мучения святого Бонифация.

Баррос и Грок сделали ещё несколько замечаний в адрес молодого дворянина, Баррос - тоном безразличного сожаления, а Грок - со злой или зловещей насмешкой. Молодой дворянин не отвечал ни словом - но, было видно, это давалось ему не без труда... Молчал и Рой Бриджерс, угрюмо макая кусочки хлеба в куриный жир и незамысловато отправляя их в рот.

В целом сцена была жалкая, больная.

Крэнк неприметно вздыхал, свесив голову.

Вдруг он услышал резкий скрип половицы.

Он глянул исподлобья.

Алан Шир несся на своих пленителей. Грохот отброшенного стола, крик... Маленький барон Грок, воин скверный, как хорек, кинулся за спину к Бриджерсу. Баррос насупился и замотал головой, словно силясь понять, что происходило. Перед тем, как опрокинуть стол, Алан сумел схватить со стола кинжал. Это был кинжал Барроса, с его помощью барон только что отправил в рот сочную куриную гузку. Залязгало оружие - это оруженосцы, дежурившие у двери в ожидании приказаний господ, схватились за мечи...

Бриджерс промедлил лишь мгновение.

Да и это мгновение он, по правде сказать, промедлил нарочно.

Рой Бриджерс был одним из ближайших командиров герцога Горайна, - герцог отличал его за непоколебимую верность, за несомненный полководческий талант. Последние пять лет старый герцог уже не участвовал в битвах лично - всякий раз он препоручал свое войско и свое знамя верному Бриджерсу. Всякий раз, кроме последнего... Тогда вразумить мятежного вассала, барона Котта, был послан Алан Шир.

Вообще, за последний год герцог, не имевший законных наследников, заметно приблизил к себе бастарда. Бриджерса это страшно бесило - его заслуги были несопоставимы с ничтожными воинскими заслугами мальчишки Шира. Не то чтобы Бриджерс рассчитывал на герцогское наследство. У герцога хватало дальних и не очень дальних родственников, охочих до его земель. И тем более Бриджерс злился на Шира, которому родственная близость к герцогу давала куда больше прав, чем вся многолетняя служба Бриджерса.

Бриджерс нарочно дал молодому дворянчику схватить со стола кинжал, и тотчас сам выхватил из ножен собственный кинжал - с лезвием из аллеудской стали, по которому вились слова древнего заклятия, с рукоятью из драконьего зуба. Окрик в сторону оруженосцев, толпа отхлынула, - и Бриджерс сошелся с молодым Аланом один на один.

Не было ни прыжков, ни стремительных нырков, ни кувырков с подсечками. В мгновение ока юноша оказался обезоружен, а в следующее мгновение он очутился на полу, с острым жалом в нежной ямочке между ключицами.

- Слабый ты солдат, Шир, - проговорил Бриджерс, выравнивая дыхание.

Бриджерс убил бы бастарда - не то чтобы с ликованием, но, скажем так, с удовлетворением. Однако Бриджерс не убил. Был четкий приказ герцога: доставить беглеца и беглянку в замок живыми. Бриджерс терпеть не мог всевозможных ловчил, - в верности он черпал особенное удовольствие, и он собирался, как всегда, исполнить приказание своего сюзерена в точности. Герцог, конечно, догадывался, с какой ревностью его ближайший сподвижник относился к бастарду. И тем более Бриджерсу хотелось вернуть Алана Шира в замок живым.

Кончик кинжала немного подрожал у горла молодого дворянина, - ровно столько, чтобы Шир успел прочувствовать всю остроту ситуации, - а потом Бриджерс спокойно спрятал кинжал в ножны и отошел.

Оруженосцы связали Шира по рукам и ногам и положили в дальнем углу, как куль.

- Прошу извинить за беспокойство, сударыня, - Бриджерс галантно поклонился леди Эльвине. А та сидела ни жива ни мертва, ломая ногти о деревянные подлокотники...

Крэнк, хотя и видел всё, оставался совершенно невозмутим. Он притаился на дальней лавке, привалившись к стене. Можно было подумать, что он заснул или умер, - но нет, вот он со вдохом разогнул поясницу и опять согнулся в три погибели, будто древний старик.

- Хочешь есть, отец?

Голос раздался прямо над ним.

Подняв глаза, Крэнк увидел зажаренное до угля куриное крыло. Бриджерс протягивал ему мясо в блестящих от жира пальцах.

Эти два существа, курица и петушок, были единственными живыми существами, второй год скрадывавшими одиночество Джоя Бадинга Крэнка...

Крэнк с усилием качнул головой, не поднимая глаз.

- Кстати, Баррос, - проговорил Бриджерс, возвращаясь к столу. - А ты заплатил за этих кур?

Баррос глухо заворчал. Бриджерс что-то проговорил, более резко, и вскоре к Крэнку подошел оруженосец Барроса. Парень сунул ему в руку несколько монеток. Они просыпались на пол, только оруженосец отошел...

- Не помешает вздремнуть, - проговорил Баррос с зевком. Его оруженосцы тут же расстелили на полу свои плащи. Едва приняв горизонтальное положение, тучный барон захрапел, и вскоре к нему присоединилось тоненькое "фью-фью", это захрапел крысоватый Грок.

Бриджерс, похоже, спать не собирался. Он всё сидел и сидел за столом, - но после всё-таки начал качаться, после повалился прямо на стол всем своим крепко сбитым телом. Он даже не успел отдать приказ оруженосцам ни в коем случае не смыкать глаз. Наверное, поэтому оруженосцы, ребята смышлёные, очень скоро улеглись, где попало, и захрапели на разные голоса.

Оруженосец с факелом заснул самым последним. Он честно держал факел, пока сам мог как-то держаться на ногах. А потом он упал, и факел вывалился у него из рук. Избежать пожара удалось каким-то чудом. Вернее, помогло то, что факел уже догорал. Как только он оказался на полу, от простого соприкосновения с грязью, нанесенной воинами, огонь погас.

Несмотря на хор мужских храпов, было хорошо слышно, как потрескивает пламя в очаге.

* * *

Крэнк проснулся от какого-то толчка.

Это на него наступили: по комнате, круша мебель, метались их милости бароны и их оруженосцы. Бриджерс рявкал какие-то приказы, Баррос сыпал ругательствами, Грок то шипел, то постанывал от злости. Вдруг благородные господа, один за другим, вылетели из избушки. Оруженосцы, как горох, посыпали за ними.

Ах, ну да. Пленники-то исчезли...

Поднявшись с пола, Крэнк подошел к окну.

Стояло раннее утро, тихое и светлое. Подмораживало. Падала редкая снежная крупа. Солдатский плащ мелькнул в окне...

Нахмурившись, Крэнк потихоньку направился к двери. Чем-то ему не понравилось такое погожее утро...

Вскоре обнаружилось, что даже в этой суматохе Бриджерс сохранил разум. У двери он оставил одного из своих оруженосцев, сторожить перевозчика.

Пришлось Крэнку возвратиться к окну. Он сел на краешек скамьи, подрагивая. Он ещё надеялся, что обойдется.

Не обошлось.

Очень скоро рыцари возвратились, все трое. Они возвратились в избушку мокрые (не раз и не два им пришлось проехаться по скользкому берегу), дрожавшие от нетерпения и злости.

Баррос сразу сунулся к перевозчику - и в следующую секунду бедный Крэнк засучил ногами, вознесённый на высоту полуфута от пола.

Прямо перед собой он увидел красное, мясное лицо Барроса. Куда делся добродушный обжора, - маленькие глазки толстого барона плавились от злости, жирные складки на шее раздувались как у жабы, толстые губы то и дело сжимались в узкую щелку.

С присвистом Баррос отшвырнул Крэнка от себя, как паршивого щенка. Ударившись о стену, перевозчик потерял сознание.

Он очнулся на столе. Ну да, его распластали на столе, на его собственном столе, как лягушонка. Два оруженосца держали его за плечи, чтобы он не вздумал безобразить.

Заговорил Рой Бриджерс:

- Не стоит отпираться, отец. Благородный Грок - неплохой следопыт (он кивнул в сторону своего жидконогого товарища). Там, в грязи, следы твоих башмаков и их следы... Ты помог им уйти, старик!

Крэнк проглотил комок, дёрнулся. Да куда там, держали крепко.

- Он переправил их на другую сторону! - взвизгнул Грок со злобой. - Очевидно, у него плот есть. Иначе как бы они могли перевезти коней?

- А может, он не переправил их за реку, а спрятал в лесу на этой стороне, - в раздумье сказал Бриджерс. - Сейчас Вивиана словно взбесилась, не так-то просто использовать плот... Ты же спрятал их в лесу где-нибудь поблизости, ведь так, отец?

Крэнк смотрел прямо в лицо Бриджерсу - в красное, злое лицо с подрагивавшей щекой, - и молчал.

- Где ты спрятал их, старик? - взревел Баррос.

Крэнк молчал.

- Мне очень жаль, отец, - проговорил Бриджерс, и его лицо исчезло.

Вместо Бриджерса Крэнк увидел Грока.

Теперь, помимо злости, по лицу Грока нет-нет да проскакивала тень удовольствия. Грок обожал пытать...

Перевозчика кололи кинжалами, секли широкими солдатскими ремнями, в раны сыпали соль. Его щеки и подбородок прижигали раскаленными лезвиями. Зажав рукавицей угли, ему жгли пятки. Наконец, остаток горящих углей Грок высыпал мученику на грудь. При этом крысоватый барон вслух пожалел, что Крэнк - старик, а не мужчина. А не то угольков ему сыпанули бы ещё и на другое место...

От последней пытки Крэнк благополучно мог скончаться, поэтому немного погодя мучители смилостивились. Как только перевозчик потерял сознание, угли были сброшены на пол.

Крэнк пришел в себя от холода.

Это его привели в чувство, облив из ведра ледяной водой.

- И всё-таки мне кажется, отец, ты чего-то скрываешь, - задумчиво проговорил Бриджерс.

- Мы тут потеем с ним, а он даже не пикнул! - взвизгнул Грок.

Баррос выругался.

- Я хочу знать, где они, - проговорил Бриджерс, склонившись над Крэнком так, что чуть не испачкался в крови, сочившейся из разодранных губ и синюшных век перевозчика. - Если ты думаешь, отец, что это всё, на что мы способны, ты не прав...

- Как ты усыпил нас, старик? - крикнул Грок в ухо перевозчику. - Такого не бывает, чтобы заснули все и сразу!

Крэнк молчал.

- Ещё угольев, - приказал Бриджерс.

- В очаге нет ничего, твоя милость, - услышал Крэнк робкий голос, донесшийся будто бы издалека.

- Ну так разожгите огонь, остолопы, мне нужны угли! - взревел Бриджерс. На миг утратив хладнокровие‚ благородный барон с силой вонзил кинжал в край стола, вогнал до самой рукоятки. Для двух других баронов это послужило сигналом: Баррос и Грок кинулись крушить всё, что попадало им под руку. Скосив глаза, (вернее, левый глаз, правый совершенно заплыл и не двигался), Крэнк увидел: скамьи, шкафы и шкафчики, полки - всё рушилось в щепы. Щепки и обломки благородные кидали в камин, чтобы не заморачиваться с дровами. Кто-то высек искру, и вскоре в очаге загудело пламя.

Вдруг Крэнк увидел: толстый Баррос, рвавший и метавший громче всех, в два счета разломал резное кресло - чудное резное кресло старинной работы, на котором так любила сидеть она... Деревяшки полетели в огонь.

Тут Крэнк впервые порадовал своих палачей громким стоном.

- Глянь-ко! А он не немой! - воскликнул злорадно Грок...

Вторично Крэнк застонал, когда в огонь полетели пяльцы его жены.

Спустя недолгое время и в третий раз застонал Крэнк. Это когда Баррос сорвал со стены темный гобелен, - портрет молодого мужчины в венчике из трав, - и швырнул его в огонь.

Этот портрет - это был сам Крэнк, какой он был тридцать лет назад.

Она вышила его портрет собственными руками.

Крэнк, собрав силы, приподнял голову. Сперва у него перед глазами стояла пелена, потом кое-как развиднелось, и он увидел: Баррос плющил волосатым пальцем длинную, жирную мокрицу, себе на горе высунувшуюся из щели.

- Ты убил мою мокрицу, - проговорил Крэнк с расстановкой.

Все посмотрели на перевозчика. Что касается Барроса, тот даже немного растерялся.

- Так ты будешь говорить, отец? - спросил Бриджерс.

- Буду, буду, сынок... - Крэнк усмехнулся и сглотнул слюну. Немыслимым усилием воли он сел на столе, сел и привалился к углу оконного проёма.

Один из молодых оруженосцев дёрнулся к перевозчику, собираясь опять кинуть его на стол.

Бриджерс остановил инициативного паренька небрежным жестом.

- Я будку говорить, - возгласил Крэнк, облизывая губы и сплевывая кровавую зубную кашицу. - Только... Ты, кажется, старший у них? Ну так прикажи им... Что я скажу сейчас, очень важно... Это тайна, важная тайна... Прикажи им не перебивать меня. Чтобы стояли как вкопанные, иначе я ничего не скажу!

Последние слова Крэнк выкрикнул с нервами, с болью. Немедленно у него перед глазами потемнело, но все-таки он удержался, не кинулся в обморок.

Для Роя Бриджерса слова Крэнка пришлись как нельзя более кстати. А то Бриджерс уже начинал подумывать: да в самом деле, виновен ли старик? Его милости Бриджерсу, барону Ноэлии, Мэтты и Шанрона, приходилось пытать людей довольно часто. Бриджерс набил руку в этом не таком уж заурядном деле, и у него было так: уж какие кремни попадались, и те начинали болтать на первой же минуте. Отчего же старик перевозчик держался так долго? Это трудно объяснялось знаменитым стариковским упрямством. Или, в самом деле, старик был невиновен, ему вправду нечего было сказать?

Гордые слова перевозчика сняли с души Роя Бриджерса некую невесомую пушинку, именуемую совестью. Теперь-то уж понятно, палачи старались не зря. Но было понятно и другое: в этом бегстве принцессы и ее воздыхателя всё очень непросто. Вряд ли перевозчик помог им из-за денег. Тогда он не держался бы столько. И для чего он потребовал, чтобы его не перебивали? Кто стал бы его перебивать и зачем?

Да полно, старик ли помог беглецам? Или им помог кто-то из сотоварищей Бриджерса, благородных рыцарей? Перевозчик мог оказаться всего лишь свидетелем, - ненужным свидетелем, запуганным до смерти.

Что же до следов, которые перевозчик якобы оставил на берегу рядом со следами беглецов... Эти самые следы сумел высмотреть только следопыт Грок. А что, если Грок врал про следы? У принцессы, конечно, имелись при себе всякие драгоценные безделушки - браслеты, кольца... Она могла подкупить этого Грока, алчного и злобного, как хорь.

Бриджерс мигнул своим ребятам. Оруженосцами у него были молодые парни не только крепкие, но и смышленые: не успели благородные товарищи Бриджерса и слова вымолвить, как им в бока уперлись на совесть наточенные лезвия мечей.

Барросу такое обхождение жутко не понравилось.

- Рой, ты чего? - буркнул он с обидой.

- Жаба меня раздери, - проговорил Бриджерс, - но этот человек скажет всё, что он хочет сказать. И если хоть кто-то попытается ему помешать... - Выдержав паузу, Бриджерс обежал глазами лица своих спутников. Все пугливо потупили взоры: в решимости и силе барона Роя Бриджерса никто не сомневался.

- Говори, отец! - ободрил Бриджерс Крэнка.

- Благодарствую, сынок, - опять улыбнулся Крэнк, и никто не заметил, да и невозможно было заметить, как под кровавой маской переменилось его лицо. - Вот я говорю: Агруэр, Бар-Баррох, Азаказуэль! Бат-Аддат, Мириаль, Гробахас! Карраушель...

Перевозчик долго выговаривал непонятные слова - без особого усилия, без патетики, без придыханий. То ли он говорил на чужеземном языке, то ли перечислял какие-то чудные, нечеловеческие имена. И бароны, и их оруженосцы сперва прислушивались, силясь вникнуть, потом начали злиться.

В другое время старика живо заставили бы изъясняться по-человечески, но ведь был приказ Бриджерса, не мешать старику.

Недоумевая, досадуя, кипятясь, - все молчали.

Пока помалкивал и Бриджерс.

Рой Бриджерс был бывалый воин, и он знал, как скверно для дисциплины, когда офицер сам первый нарушает свои же приказы. Иное дело, возможно заменить один приказ другим, но пока что ситуация была слишком неясна, и Бриджерс тянул с новым приказом. Авось, само проясниться, с какой стати так чудно забормотал перевозчик.

Или бедняга попросту сошел с ума от сотрясения головы?

Когда Бриджерс стал терять терпение, интонация голоса перевозчика изменилась. Ну наконец-то, подумал Бриджерс...

Крэнк назвал последнее слово: "Вара-Вагаракс", и со смешным, неуместным величием воздел руки. Правая рука у него была вся в крови. Кровь текла струйками из обрубков пальцев и бойко капала с локтя. На этой руке ему не оставили ни одного пальца, всё были отсечены под самый корень. Отсекали не сразу, а по фаланге, любезно давая жертве время собраться с мыслями.

Голос Крэнка был глух и слаб, но тон совершенно не вязался с его бедственным положением.

Крэнк сказал:

- Вы, создания ночи... Вы, что, псы, думали, я не увижу вас? Или вы позабыли, из чьих шкур сшита моя куртка и шапка? Довольно же играть в прятки, я повелеваю вам!

Окажись в этой избушке кто-нибудь из вас, мои многоуважаемые читатели, могущие колдуны и прекрасные ведьмы, вы бы, несомненно, сразу заметили их, прятавшихся по теням, сынов Черных Гор. Да любой наблюдательный человек, не обладающий зрением колдуна, приметил бы странное: всё время, пока горел очаг, - и до побега принцессы, и после, - по полу и стенам избушки плясало множество теней. Теней было слишком много, - гораздо больше, чем должно было бы быть. Здесь были тени совсем обычные - от огня, горевшего в очаге, от собравшихся в избушке людей, - но были здесь и совсем другие тени. Оскаленные морды, рога, клыки и хвосты с кисточками - вот какие тени плясали на полу и стенах избушки всю ночь и даже не убрались в свое нечистое место с наступлением утра.

Как только Крэнк вымолвил последнее слово, странное и страшное приключилось в избушке. Обладатели этих странных теней, чьи имена перевозчик так долго и усердно перечислял, вдруг словно бы выплыли из тени. Покровы колдовства опали, и вот они явились во плоти: у стен, и меж людей, и под самым потолком появились твари не мира сего. Одни напоминали птиц, да только, кроме крыльев, у них имелись маленькие уродливые ручки. Другие были похожи на щетинистых камышовых кабанов, вставших на задние копыта. Третьи напоминали собак, но прямо из ушей у них росли кривые рога. Четверные, и эти были отвратительнее всех, походили на людей - да только их хвосты, рока и клыки не давали усомниться в их истинной природе.

Конечно же, далеко не всегда при пытке, или рядом с умирающим, собирается столько нечисти. Но для Крэнка всё это были старые знакомцы - вот они и явились посмотреть, сопроводить в последний путь, так сказать, попитаться его мучениями и болью... Последние восемь лет Крэнк ни разу не колдовал, и они думали, что за восемь лет Крэнк позабыл многое, если не всё. Они думали - они мечтали, что ужо упьются его муками, однако...

- Думали, я всё забыл, собаки? - усмехнулся Крэнк, пробежав глазами по огромным, с плошку, и маленьким, мышиным, и почти человечьим глазам демонов и духов Ночи. - Нет, - Крэнк покачал головой. - Я ничего не забыл.

Один из дьяволят, похожий на мальчишку, на маленького воришку, сунулся было к перевозчику. Крэнк так глянул на него - дьяволенок съежился вдвое и живо спрятался за лохматую спину громадины Зараброта, повелителя Морового болота.

Крэнк заговорил:

- Знаки зодиака Заммы: Лев, Ехидна, Орел. Знаки зодиака двенадцатого неба Бездны: Кот, Скорпион, Мухомор, Гриф. Знаки зодиака седьмого неба Света: Крест, Серп, Копье...

Крэнк продолжал говорить - он называл теперь понятные слова, но смысл их был темен и страшен... Перечисляя, Крэнк показывал в воздухе левой рукой и обрубком правой. В ответ и у потолка, и в воздухе, и у стен загорались белым, слепящим светом тайные знаки. Пока они сокрыты, только колдун может видеть их - эти знаки, дающие власть...

Эти знаки различны во всякое время и в разных местах, и колдун должен правильно увидеть их и правильно назвать.

И горе колдуну, который ошибётся.

Пока что Крэнк не ошибся ни разу.

Перечислив все переменные составляющие, Крэнк, говоря научным языком, взялся за постоянные. Негромким голосом он назвал силы, сущие в этом месте постоянно. Он воззвал к пламени очага, и языки огня немедленно лизнули потолок. Он назвал гадюку Нарью - маленького духа этого места, - и отскочила половица, и гадюка высунула свою треугольную голову из щели в полу. И двух светляков поименовал Крэнк, и своего сверчка. От сверчков, иной раз, проку бывает куда больше, чем от людей...

В этом месте заклятия колдуны призывают ветер. Ну Крэнк и призвал ветер, явил свою силу пред трепещущими демонами и теряющими сознание от ужаса, оцепенелыми людьми.

В ответ на слово колдуна рухнула оконная рама. Холодный воздух ворвался в избушку - и вдруг ветер стал виден, будто в него вплелись струи сиреневого дыма. И эти струи стали принимать вид крючковатых рук, странных существ и животных.

Чародей закончил перечислять печати Аримана. Крэнк снял их, высвобождая колдовские ветра. Затем он начал называть имена звезд Бад-Бадура - звезд, под которыми родились демоны, собравшиеся у его смертного одра. Это знание давало колдуну абсолютную власть над демонами. Демоны знали это, знали они и другое. Колдуны произносили эти слова, только когда замышляли какую-то пакость против их, созданий Черных Гор. К примеру, если предполагалось заключить какого-то демона в серебряное кольцо или запереть в душную бутылку.

Стон пронесся по рядам страшных тварей - и, один за другим, демоны стали опускаться на колени пред их исконным врагом и повелителем. Вспомнили, твари, как они страшились и дрожали его... А те, у которых не было коленей, демонстрировали свою покорность по-своему: склоняли головы, жалобно растопыривали крылья или падали ниц.

Люди, находившиеся в избушке, словно бы обратились в соляные столбы. Но нет, не все обратились: один из оруженосцев (кажется, это бы человек Барроса), вдруг закатил глаза и рухнул навзничь, прямо на демона Квика. В иное время Квик очень обрадовался бы этому обстоятельству и немедленно принялся бы человека сосать. Сейчас Квик не шелохнулся. И его, бедняжку, сковывал ужас...

Мужественный Рой Бриджерс раскачивался из стороны в сторону, словно маятник. В две минуты он стал седой как лунь.

Вдруг демоны, один за другим, залепетали:

- Помилуй... Помилуй нас, Серый Жнец...

Когда-то так называли Крэнка и колдуны, и вампиры, и демоны.

Крэнк оборвал заклинание. Помедлив, он приказал, показывая демонам на своих недавних мучителей:

- Берите их, собаки. Убейте их и дайте их силу мне!

Демоны как будто только и ожидали этой команды. Прозвенело истеричным звоном мгновение - и твари и ужасы преисподней накинулись на людей.

Кое-кто потерял сознание после первого же укуса, и этим повезло больше всех. Другие, наоборот, пришли в себя. Некоторые схватились за оружие, глупцы. Смертоносные клинки быстро стали исчезать в красных пастях вместе с руками... Другие и не пробовали сопротивляться. Люди только задыхались от ужаса, видя, как твари обгрызают их тела, объедают мясо на костях, как обнажаются их ребра, позвоночник...

Демоны, как известно, питаются не столько плотью своих жертв, сколько их духовным телом - их ужасом, их отчаянием. Поэтому, чтобы продлить удовольствие, демоны никогда не убивают слишком быстро. Они даже придают умирающим силу ночи, стараясь, сколь возможно, поддерживать огонь в светильнике. Конечно, последнее ни что иное, как колдовство. И именно благодаря этому колдовству смерть от зубов демонов выглядит совсем иначе, нежели гибель от зубов стаи диких собак. Когда убивают собаки, смерть приходит быстро: разорванное горло, фонтан из сонных артерий, вот тебе и смерть. Но демоны убивают по-колдовски. Вот уже руки обглоданы до костей, вот уже выедены внутренности, вот уже съедено и проглочено самое сердце - а человек продолжает жить, - и слышать, и видеть, и ужасаться. Несчастный живет, пока твари не примутся за мозг, а уж это они оставляют напоследок...

Рой Бриджерс в оцепенении смотрел, как тает его плоть. Как в страшенных пастях исчезают его прекрасные мышцы, как обнажаются кости... А когда от него осталась лишь голова на костяном остове, он вдруг услышал:

- Мне очень жаль, сынок.

И колдун, сидевший на столе, ухмыльнулся ему.

Но и после этого Бриджерс не сразу умер.

На виду у Бриджерса демоны принялись летать, бегать и кувыркаться между своими жертвами и колдуном. Жертвами они питались, а колдуну, наоборот, начали зализывать раны, - и страшные раны на глазах закрывались, и вскоре на теле Джоя Крэнка не осталось и следа от ожогов. А потом у него стали отрастать отрубленные пальцы...

Взглянув на новенькие пальцы, Крэнк с наслаждением несколько раз сжал кисть в кулак.

И посмотрел на Бриджерса.

Тот был уже мертв.

Да вообще, кроме нескольких луж крови, из которых сейчас лакали демоны, от мучителей Крэнка ничего не осталось. Ни их самих, ни их одежды (демоны были очень голодны), ни даже оружия...

- Всё, - буркнул Крэнк нечистым тварям. Правое ухо перевозчика ещё не вполне зажило, через щеку проходил след от кинжального удара, но от соседства с нечистыми его уже начинало подташнивать. - Довольно с вас. Убирайтесь!

Один за другим, демоны тихо стали исчезать. А ведь некоторые обожали исчезать со взрывом. Пришлось на время позабыть привычки: в присутствии такого колдуна, конечно, никто не осмелился щеголять адскими взрывами... Последним исчез маленький демон Зюк, прохожий на полевую мышь, - малыш никак не мог оторвать свою мохнатую мордочку от лужи застывающей крови.

Вообще-то Крэнк ошибся два раза, когда произносил своё длинное заклинание. Это были два момента, когда твари легко могли его растерзать. Но где уж было им растерзать его - им, которые страшились и дрожали его...

Джой Крэнк с улыбкой вспомнил о последней ошибке, когда он неправильно назвал один из знаков Черного Зодиака.

Потянувшись, как сытый кот, он вышел из избушки.

* * *

А ведь прав был Грок. Это он, Джой Крэнк, помог принцессе и дворянину бежать. Не от жалости к ним и уж не из благодарности за их золото. Он помог им, потому что разобрала злость: люди герцога распоряжались в его доме как хозяева, они даже убили единственных близких ему живых существ, пеструю курочку-несушку и ярко- золотого петушка...

Для колдуна спасти беглецов не составило труда. Даже колдовство тут особенное не потребовалось. Кажется, получилось само собой, что дым от огня очага усыпил и беглецов, и их пленителей. А потом Крэнк разбудил леди Эльвину и её юного ухажёра и, прижимая палец к губам, проводил их на берег реки. И про коней их не забыл, тоже на берег Вивианы отправил... Ну а плот Крэнка сам знал, куда надобно плыть и как, чтобы не перевернуться и не встать на бок в таком бурном потоке.

* * *

Джой Крэнк, Бадингский Жнец, шел не спеша, - и улыбался безумной улыбкой, и слегка, почти незаметно, шевелил губами.

Деревья с голыми ветвями тонули в густом тумане. Время приближалось к полудню, и теперь в лесу заметно потеплело. Тихо моросил мелкий дождь.

"Вот и моя клятва..."- вслух подумал Крэнк.

Восемь лет назад он поклялся никогда более не прибегать к колдовству. Поклялся на крови своей любимой, веселой рыжеволосой Агнес... На крови той, которая погибла из-за его неосторожности. Из-за его гордости. Из-за его колдовства...

В турнирном бою с волшебником Шаб-Шаббаром Крэнк не рассчитал свои силы. Правда, в тот раз, на блестящем сборище магов и колдунов всей Могейры, речь не шла о его жизни. Но речь шла о его престиже. Ему льстило прозвище, которое ему дали, - Бадингский Жнец, - и поражение было бы для него несмываемым позором. В том проклятом бою, исчерпав собственные силы, Крэнк обратился к Семи Боэддам - так называли семь злых божеств двенадцатого неба Преисподней. Это не запрещалось правилами боя. Боэдды пообещали помощь, но взамен они потребовали от Крэнка предоставить им то, что находилось в его собственном доме, но о чем он не знал и не мог догадаться. Это была старая штука. Обычно в таком случае разгадка заключалась в преждевременных родинах, но уж Крэнк-то знал, что Агнес совсем не ожидала ребенка. Он, разумеется, заподозрил подвох, но положение казалось ему безвыходным.

Он согласился заплатить Боэддам цену, которую они запросили.

Крэнк был уверен, что Агнес находилась в замке своего отца, владетеля Морайи. Но Боэдды знали, о чем спрашивали: без ведома Крэнка, Агнес возвратилась в его лесной дворец...

В том бою Крэнк победил. Когда, гордый триумфом, он вернулся домой, только несколько пятен засохшей крови встретили его, - всё, что осталось от его любви...

Вот тогда-то Крэнк и поклялся более никогда не прибегать к колдовству. И он удалился в страну, где о нем не слыхивали, и поселился в лесу, в заброшенной избушке-бабушке. И он принялся ожидать смерти. И ещё вчера он готов был умереть...

Надо же, он нарушил собственную клятву, - Крэнк покачал головой, усовещивая себя. Такое за ним раньше не водилось.

Но, странное дело, отчего-то он не жалел об этом.

Крэнк оглянулся, описал рукой полукруг, - и немедленно старая избушка вспыхнула, словно ее подпалили сразу со всех сторон.

Он недолго смотрел на пламя. Мазанув холодным взглядом по сине-огненным языкам, он заторопился в лес.

И тут, в лесу, ему вдруг вспомнилось недавнее видение. Вчера, на лесной тропе, ему привиделся волк. Тогда он верно догадался, хотя и не сразу, что ему явилось видение, знаменовавшее перемены. В одном он ошибся.

Он думал, что то было видение из прошлого.

А ведь то было видение из будущего, усмехнулся Крэнк собственным мыслям.

Из будущего - из теперешнего настоящего...

* * *

Человек шел по забытой лесной тропе, заросшей травой. Человек, черноволосый мужчина, в черной бороде которого едва проблескивали седые волосы. Он шел, молодо блестел глазами, - и вдруг исчез, а на его месте появился зверь.

Этот зверь напоминал волка - зубастый серый хищник, не великий ростом, узкая морда в шрамах.

Но только это был не волк.

И веяло жутью, и завораживало: волчьи лапы совсем не касались лесной тропы. Серый волчина не то летел, не то плыл над землей - над мокрой ежевикой, грязно-белыми соцветиями борщевика и дягиля, над жирными стеблями осота и желтыми лепестками калужницы.