За окном последний день октября 1967 года. Холодный ветер гонит по школьному двору пожухлые листья, солнце время от времени ныряет за тучи. Поздняя осень.
5 "Б" в предвкушении каникул. Дети встали, чтобы поприветствовать свою классную, Надежду Петровну. Рядом с ней жилистый пожилой мужчина с орденскими планками на мешковатом пиджаке. Жёсткое лицо с колючим взглядом, на левой щеке круглый шрам.
- Ребята, познакомьтесь. Сегодня у нас в гостях Пётр Селиванович Щетинин - герой гражданской войны, почётный чекист, непосредственный участник революционных событий.
Она усадила старика на своё место, а сама скромно встала слева от него.
- Здравствуй, смена! - бодро поздоровался тот, сверля класс серо-голубыми глазами из-под кустистых седых бровей. - Я был чуть старше вас, когда добровольцем вступил в Красную армию. Всю гражданскую прошёл, да и после несколько годков добивал недобитую контру и прочую белую сволочь!
Надежда Петровна кашлянула и с лёгким укором посмотрела в седой висок. Всё-таки дети!
- А недобитков этих много в ту пору ходило по нашей с вами советской родине. Вот помню в двадцать первом под Томском...
Март 1921 года.
- А вот отец Никодим говорил, что всякая власть от Бога.
- Да как же от Бога! - горячился Егор. - Сатанинская она, власть эта! Мы - соль земли Русской, а они нас под корень извести хотят! Где это видано, чтобы овцу в разгар зимы стричь? Им для республики шерсть понадобилась, а крестьянин, значит, голодной смертью помирать должен? А малых детишек в заложники брать, где это видано? Уж при Колчаке тоже нашего брата по головке не гладили, но до такого не додумались!
- Значит, брешет отец Никодим? - не унимался Степан.
- Брешут собаки, - строго посмотрел на спутника Егор. - А батюшка - человек, так что может ошибаться.
- Тпрууу! - остановил он лошадей. - Дорога кончилась, дальше пешком пойдём, сани с лошадьми не пройдут, завязнут.
- Много топать-то?
- Версты три будет.
Распадочек этот Егор присмотрел ещё прошлой зимой, когда ходил на медведя. На двести вёрст вокруг ни одной деревни. Верил он, можно здесь отсидеться пару-тройку лет. А там, глядишь, комиссаров скинут. То, что большевики недолго продержатся, он не сомневался. Не может такая власть долго править! Понимал, что за грехи она досталась, но, сколько уже крови пролито! Все грехи смыли.
Терпение у деревенских лопнуло в ноябре двадцатого. Тогда из губернского центра приехали уполномоченные новой власти. Два комиссара с дюжиной красноармейцев. Потребовали, чтобы местные сдали на нужды Красной армии сто пудов шерсти. И это в самом начале зимы! Да голые овцы и двух недель не продержатся, все передохнут!
Комиссары дали на всё три дня, иначе грозили расстрелять десять человек по законам революционного времени. Завалились в избу к старосте, потребовали самогонки и закуски, да стали бражничать. Но караул выставили.
Морозы с начала ноября крепчали, снегу выпало много, и к середине месяца деревня утонула в сугробах. Егор с мужиками наблюдал, как боец в застёгнутом шерстяном шлеме с красной звездой приплясывает у старостиной избы, хлопая себя по бокам руками в тёплых рукавицах.
- С Богом, Аксиньюшка.
Аксинья, жена Егора уже стояла в сенях в беличьем полушубке, прижимая к себе четвертную бутыль самогона, приправленного дурман-травой.
- Выпей, касатик самогоночки. Замёрз, поди?
Красноармеец принял из рук ладной, румяной крестьянки чарку с самогоном, закусил куском печёной оленины. Минут через десять прислонился к стене избы и съехал в снег.
Караульщика осторожно положили в сенях. Подпёрли дверь снаружи, у каждого окна поставили двоих мужиков с вилами. Руководил всем Егор.
- Поджигай!
Огонь весело пожирал просмоленные брёвна, и вскоре изба запылала как факел. В толстую и прочную дверь некоторое время молотили, потом стали стрелять в окна. Те из красноармейцев, кого Бог дородностью обидел, пролезали в маленькие сибирские оконца, чтобы тут же угодить на крестьянские вилы. Вскоре всё было кончено. Сельский староста Овечкин с тоской в глазах смотрел на то, что осталось от его дома.
- Не горюй Евстафий, - похлопал его по плечу Егор, - к весне тебе новую избу справим. Лучше прежней будет. А пока живи у меня.
Вскоре к восстанию присоединились два соседних села, где тоже до смерти побили уполномоченных. В колпашевском ГПУ собрали конный отряд при одном пулемёте, но местные прознали вовремя. Устроили засаду на узкой дороге, ни один из чекистов не ушёл. Не мудрено, все охотники, им попасть белке в глаз, что перекреститься.
После зажили своей крестьянской республикой. Выбрали Совет, куда вошли уважаемые сельчане всех трёх деревень. Над войском поставили Егора Щетинина. Мол, солдат бывалый, ещё в японскую, несмотря на молодость до унтера довоевался.
Дальше дело пошло хуже. Комиссары чоновцев прислали, те ближнее от тракта село окружили. Мужики с оружием всё же ушли в тайгу, просочившись сквозь кордоны, но каратели заявили, ежели не сдадутся, всех баб с малыми детишками в расход пустят. Двадцать семь человек из тайги вышли, сдали ружья. Расстреляли их в тот же день в овраге за селом, тех, кто был ещё жив, добивали штыками.
На совете решили всем оставшимся в тайге прятаться. Тогда Егор и предложил хорониться в этом распадке. Если что, отсюда по Кети можно дальше на север уходить. Совет послал их со Степаном определить место для застройки.
- Вот и пришли.
Егор снял широкие лыжи. Меж огромных сосен и пихт стояла добротная охотничья избушка.
- Здесь место расчистим, и строиться начнём.
За соснами виднелась закованная в лёд Кеть.
Мужики вошли в зимовку, разожгли очаг, достали строганину.
- Про брательника своего что-нибудь слыхал? - спустя некоторое время спросил Степан, кладя на угли кусок мяса.
Егор молча помотал головой. Он не любил вести с односельчанами разговоры о младшем брате, три года назад ушедшем с красными. Тогда наступал Колчак, и большевики откатывались на запад. 16-летний Петька сызмальства не имевший склонности к крестьянскому труду примкнул к отряду красногвардейцев.
- Говорят, служит исправно брательник твой комиссарам, даже в ГПУ пошёл.
- Мало ли, что говорят, - угрюмо проворчал Егор. - Лучше, вон, смотри, чтобы мясо не подгорело.
Степан почувствовал настроение друга и перевёл разговор на другое.
Переночевав в зимовке, ещё затемно утром двинулись назад. Не доехав полверсты до родного села, Егор втянул ноздрями морозный мартовский воздух.
- Беда, Степан, - повернул побледневшее лицо к другу. - Сдаётся, опоздали мы.
Они целый час рассматривали родные избы из ближайшего леска.
- Тихо, как на погосте, - прошептал Степан.
Не сговариваясь, двинулись к селу. Обычно над избами вился дымок, сейчас они стояли будто гробы, ждущие своего покойника. Сердце у Егора болезненно сжалось.
Тела своих земляков они нашли в овраге, куда свозили останки скотины. Долго стояли, опустив бледные лица. Снег вокруг небольшого овражка был красный от крови.
- Я их... я их на куски рвать буду! - сквозь зубы твердил Степан.
- Похоронить бы надо по христиански, - взглянул Егор в горящие жаждой мести глаза друга.
За ночь вырыли одну большую могилу, мартовская землица была смёрзшейся и плохо поддавалась лопате. Солнце уже поднялось над тайгой, когда Егор утрамбовывал землю вперемешку со снегом у деревянного в его рост креста.
Каратели вынесли из крестьянских домов всё, даже мелкую домашнюю утварь и бельё. Деревня, которой без малого было двести лет, перестала существовать. Может быть, придут в пустые дома иные люди, но это уже будет другое село.
- Что дальше будем делать, Егор? - спросил Степан друга.
- Охотиться будем, - поднял тот пустые глаза, - на волков.
Начали они вдвоём свою партизанскую войну. Их берданки не знали промаха, и к маю у каждого на прикладе было по два десятка зарубок. Лица почернели, обросли бородами. Питались одной дичью, слава Богу, было её вокруг немало. Друг с другом почти не разговаривали, словно боялись задать друг другу один вопрос: А не надоело ли убивать? И оба не знали на него ответа.
Чекисты с ног сбились, пытаясь изловить "банду". Но, бывалые охотники, знающие тайгу, как свой карман, они всегда ускользали от преследователей.
Пришла весна, земля зазеленела, но друзья не замечали преобразившейся природы. И снился им обоим один и тот же сон; полураздетые тела односельчан, которые они, стараясь не смотреть в знакомые и родные лица, хоронили в большой братской могиле.
За этим отрядом, состоявшим из дюжины бойцов ЧОНа, они следили уже несколько часов. Главный штаб карателей расположился в одной из трёх восставших деревень, и отряд этот после бесплодных поисков возвращался туда. Чекисты стали осторожными, пообвыкли в тайге, то ли дело поначалу, когда Егор со Степаном могли в одном бою уложить с полдюжины врагов. Поэтому сейчас выбирали командиров. Степан стрелял только в голову, чтобы наверняка, Егор в сердце. Вот и сейчас он выцеливал обтянутую хромовой кожей спину, чтобы пуля вошла под левую лопатку. Палец уже плавно давил на крючок, когда человек обернулся, словно почуял притаившуюся в дебрях смерть. Сердце Егора бешено забилось, и он убрал палец с курка. Он узнал это лицо, несмотря на пробивающуюся над верхней губой щёточку рыжих усов. Это был Петруха, его непутёвый младший брат. После того, как батю задрал медведь, 22-летний Егор стал своему пятилетнему брату вместо отца. Учил стрелять, распознавать следы и повадки зверей. Хорошо, что никудышный был Пётр ученик. Как подрос, всё о городской жизни мечтал.
- Ты чего, Егор? - зашептал рядом Степан. - Стреляй, за поворотом место открытое, трудней будет.
- Вот и свиделись с братцем. Ты, Стёпа ступай на наше лежбище, жди меня там.
- А ты куда?
- Хочу с родственничком своим потолковать, взглянуть в глаза его комиссарские.
Он поднялся, и неслышно ступая, скрылся за кустами.
- За мной не ходи! - услышал недоумевающий Степан приказ своего друга.
Видимо была какая-то незримая нить между братьями. В полверсты от околицы Пётр Щетинин остановил коня.
- Я догоню! - крикнул бойцам.
Густые еловые лапы неслышно раздвинулись, и на дорогу вышел бородатый человек. Рука Петра потянулась к деревянной кобуре.
- Ты поводья-то обоими руками держи, а то неровён час, свалишься с лошади. Ты у меня всегда наездник был никудышный. А маузер свой не тревожь, ты знаешь, я промаха не даю.
- Всё ли у тебя хорошо, братец? Не напился ещё родимой-то кровушки?
Тот молчал, глядя на старшего брата из-подлобья.
- Не дрожала у тебя рука, когда своих земляков в расход пускал?
- Я в соседней деревне был, - выдавил Пётр.
- Вот как? Ну, у меня прямо гора с плеч.
- Но если бы советская власть послала меня в родную, рука бы не дрогнула.
- Что так? - усмехнулся Егор.
- Потому, что нет у меня к контре пощады, и не будет!
- Это мы-то, контра? Это я - контра? Две войны в окопах гнил, под пулями ходил, всё всегда вот этими руками делал! Нет, ты мне скажи, это я - контра?
- Раз на советскую власть руку поднял, значит и ты.
- Погоди-ка, Пётр! Вот вы, большевики всё талдычите, что власть ваша народная, что, мол, всё для народа! Что же вы, народ свой так, а? Ни немец, ни японец с нами так не поступали. Вон, народ твой в одной яме лежит, как скотина заразная!
- А он и есть скотина заразная, - усмехнулся Пётр. - Потому что в новую жизнь идти не хочет и другим дурной пример подаёт.
Егор взглянул в глаза брата. И увидел, как плещется в них безумие.
Он вспомнил, как Пётр был сопливым мальцом, а он утирал ему сопли, и если бы потребовалась его жизнь за братскую, отдал бы, не колеблясь.
- Брат! Проснись, брат!
- Это ты, Егор, спишь. Прежнее уже не вернётся, пойми ты!
"А может, это мы оба спим? - подумал Егор. - И видим один и тот же дурной сон?".
- Живи, брат, - опустил он винтовку. - И уезжай отсюда. Для тебя же лучше.
Сказал и, развернувшись, пошёл в тайгу. В ушах звенело, перед глазами проносились картинки их прошлой с Петром жизни, поэтому и не услышал, как брат выхватил из деревянной кобуры маузер. Сухо треснул выстрел и тут же следом ещё один.
Егор удивлённо обернулся, и последнее, что увидел в своей жизни, был медленно сползающий с коня Пётр.
Степан стрелял только в голову и ещё ни разу не промахнулся.
- В конце концов, мы эту банду накрыли. Бой был нешуточный. И мне, вот, от белобандитов гостинец достался.
Старик ткнул узловатым пальцем в левую щёку. Замолчал, глядя за окно, где октябрьский ветер собрал над школьным двором тучи, готовые вот-вот расплакаться дождём.
Дети слушали ветерана раскрыв рты. Надежда Петровна с лёгкой завистью подумала, что ей ни разу не удалось добиться такой тишины в классе.
- Ну, прощевай смена! А мне пора.
Пётр Селиванович поднялся. И тут его качнуло.
- Вам плохо? - поддержала за локоть старика учительница.
- Мне? - одними губами улыбнулся он. - Как же мне может быть плохо, дочка? В такой стране живём. Дети, помните, как в песне поётся "эх, хорошо в стране советской жить"?
Надежда Петровна проводила его до выхода, осторожно прикрыв за ветераном дверь. Повернулась к классу.
- Ребята, достаём тетради и ручки.
Пётр Щетинин зашёл в пустую учительскую, где на вешалке висели его пальто и фуражка. Оделся и вышел на улицу, мокрую под начавшимся дождём. Ноги вдруг подкосились и он сел прямо на ступени у центрального входа. Схватился за сердце и поднял к свинцовому небу мокрое от слёз и дождя лицо.