Крюков Олег Валентинович : другие произведения.

Аптекарь из Любека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прошлое изменить нельзя. А так хочется!

  
   АПТЕКАРЬ ИЗ ЛЮБЕКА.
   Операция "Перерождение".
  
  
  
  
   Из записок Генриха Бренера, бакалавра, лиценциата.
  
   Октябрь 1835 года.
  
   Ох, не нравился мне этот дом, ох, не нравился! Ещё проезжая дамбу, и увидев его тёмные неприветливые окна, я почувствовал лёгкий укол тревоги. Дома на побережье, одном из самых красивейших уголков Германии напоминали роскошные виллы римских патрициев периода империи. А этот словно сошёл со страниц мрачных новелл фон Клейста.
   "Бьюсь об заклад, - подумал я, - именно в таких домах происходят страшные и зачастую необъяснимые вещи. Какой-нибудь озлобленный на этот свет дух прежнего хозяина бродит по неуютным комнатам, бьёт на кухне посуду, и премерзко хохочет во тьме". И зачем я примчался сюда прямо из Геттингена, даже не заехав в старый добрый мой Любек?
   Но даже моё разыгравшееся воображение не могло представить, что действительность окажется гораздо кошмарней.
   Возница, привезший меня, поспешно выгрузил вещи прямо у двери, и также быстро, не попрощавшись, уехал. Я стоял перед двухэтажным чудовищем, и мысль в моей голове была одна, поскорее этот дом продать.
   То, что я увидел внутри, тоже мне не понравилось. Мрачная с закопчёнными потолками и подслеповатыми окнами кухня. Я попытался одно из них открыть, и внутрь тут же ворвался ветер с моря, сорвал с потолка сажу и закружил её в бешеном танце. Следует ли говорить, что окно пришлось закрыть?
   К кухне примыкала столовая, довольно просторная, с большим дубовым столом посередине. Здесь окна были побольше, и не выходили напрямую к морю. Так что ветер вёл себя не так вызывающе.
   Кроме кухни и столовой на первом этаже имелась крохотная комнатка для прислуги и большая прихожая, из которой деревянная лестница вела на второй этаж. Под лестницей был дубовый, обитый железом люк, ведущий в подвал. Крышка люка была открыта, что, по крайней мере, было странно, ибо в доме уже давно никто не жил. Некоторое время, постояв в раздумье у каменной лестницы, уходящей вниз во тьму, я решил сначала подняться наверх и осмотреть второй этаж. Был уже восьмой час пополудни, над морем собирались тёмные тучи, и спускаться в подвал следовало утром, желательно солнечным. Только не подумайте, что я праздную труса! Никто не может упрекнуть меня в трусости! Будучи студентом, в Геттингене, я даже участвовал в одной дуэли. Мы славно бились с моим приятелем Каспаром на эспадронах, чтобы завоевать сердце одной красавицы. Кажется, её звали Клотильда. А может Гретхен, если быть честным, то я уже и не помню.
   Второй этаж оказался не лучше первого. Узкие, под немыслимыми углами куда-то сворачивающие коридоры, полутёмные, неуютные комнаты, коих имелось пять. После недолгих раздумий я выбрал наиболее приглядную, южную. Из её двух окон даже виднелись крыши и шпили Травемюнде.
   Дом стоял на скалистом берегу, Любекская бухта с её великолепными песчаными пляжами была милей южнее, так что сквозняки от холодного ветра Балтики обеспечены триста шестьдесят пять дней в году.
   Я затащил в комнату все три свои дорожные сумки и принялся распаковывать их. За этим занятием меня и застала ночь. Следовало умыться перед сном, и, взяв зажжённую свечу, я отправился вниз на кухню.
   Оттуда доносился какой-то шум. Это я услышал, ещё спускаясь по лестнице.
   - Святой Якоб!
   Я стоял у входа в кухню с поднятой над головой свечой. Три жирные крысы стащили с жаровни корзину с едой, которую я пару часов назад там оставил. Графин с мозельским, а также кувшин с молоком были опрокинуты, и их содержимое смешалось, образовав на полу большую лужу. А наглые твари пожирали ветчину, не обращая на меня никакого внимания.
   Мной овладела холодная ярость. Осторожно, очень осторожно я вставил свечу в настенный канделябр и оглянулся в поисках оружия. Ага, вот то, что мне нужно! Железная кочерга была прислонена к стене. Взяв её в руки, примерился и прыгнул. Удар мой был быстр и силён, не зря я проводил часы в университетском гимнастическом зале упражняясь с эспадронами. Одна из мерзких этих тварей забилась в конвульсиях с перебитым хребтом. Но две остальные вовсе не бросились наутёк! Я увидел их горящие злобой глазки, когда они одновременно, оттолкнувшись своими мерзкими хвостами от пола, прыгнули на меня. Одну я сбил на лету кочергой, но последней удалось вцепиться зубами в рукав моего сюртука. Омерзение, охватившее меня, придало силы и скорости. Крутанувшись на каблуках, я резко выбросил вперёд руку с мерзкой тварью. Крыса вместе с вырванным из рукава куском материи отлетела к дальней стене, шмякнувшись об неё. Но когда я бросился следом с намерением добить отвратительного зверька, её уже и след простыл.
   Дом нужно продавать непременно, и как можно скорее! Завтра же отправлюсь в город и подам объявление.
   Когда утром я спустился в кухню, тушки убитых мною крыс бесследно исчезли. Лишь опрокинутая корзина свидетельствовала о вчерашнем происшествии. Наскоро прибрав на кухне, я отправился в город давать объявление о продаже дома, а также подыскать прислугу для уборки.
   Пешком до города было с четверть часа ходу, но я здраво рассудил, что в таком маленьком городишке вряд ли сыщется покупатель на солидный дом в два этажа. Поэтому решил сразу ехать в Любек. Нанял в Травемюнде экипаж и менее чем через час выходил у ворот Хольстентор, почувствовав, что здорово проголодался. Наскоро позавтракав в ресторане, название которого совершенно вылетело у меня из головы, отправился в магистрат, договариваться о продаже дома.
   Но там ждало меня разочарование. Принявший меня чиновник заявил, что согласно одной из статей Любекского права я не могу продать этот дом. Мой отец на протяжении четырёх сроков выбиравшийся в этот уважаемый орган (я имею в виду магистрат) получил дом от благодарных горожан. Дом закреплялся за ним пожизненно, а также мог передаваться по наследству. Но вот продать его мы не могли.
   Кроме того, в магистрате мне напомнили, что я должен в скором времени поступить на службу. Мысль о том, чтобы сидеть в кабинете, перебирать пыльные бумаги, занимаясь крючкотворством, вызывала у меня ужас. Уж лучше воевать с крысами!
   Я заявил уважаемому члену магистрата, что столько лет прозябал в университетских стенах не для того, чтобы утонуть в бюрократических процедурах. Я, к слову сказать, несколько лет занимался физикой в геттингенском университете, и собираюсь идти по стопам знаменитого нашего земляка Кольрейфа, то есть буду ставить научные опыты.
   - А с какой областью физики будут связаны ваши опыты? - проявил осведомлённость член магистрата.
   - Я собираюсь заняться изучением электричества.
   Во взгляде чиновника промелькнуло уважение.
   - Вы всегда можете рассчитывать на нас, герр Бреннер!
   Ну что ж, хоть одну проблему мне сегодня удалось решить! Так думал я, выходя из здания ратуши. Почему бы это не отпраздновать? А то хотели сделать из меня канцелярскую крысу! Вспомнив об этих мерзких животных, принял окончательное решение; проведу эту ночь в Любеке.
   Только в этот скучный и чопорный ресторан, где сегодня завтракал, больше не пойду. Неужели в славном моём Любеке нет заведений повеселее?
   Заведение нашлось, и через два часа я пил токайское в отдельном номере с белокожей полячкой, влюблено глядевшей на меня во все свои славянские глаза. Ночь удалась на славу, и утром, покачиваясь от усталости и выпитого вина, я отправился в этот растреклятый дом у дамбы.
   Погода в это утро была безветренная, и голубые воды Балтики безмятежно расстилались слева от меня до самого горизонта. Ещё позавчера я заметил на берегу в четверть мили от дамбы маяк. В магистрате сказали, что его смотритель также наблюдает и за дамбой. Надо бы зайти и познакомиться со своим единственным соседом.
   Чистенький, одноэтажный домик прилепился к самому маяку. Собачью конуру заметил, когда до жилища смотрителя оставалось пару десятков футов, она была скрыта за кустом можжевельника. Оттуда не торопясь, вылез огромный свирепого вида пёс, и медленно двинулся в мою сторону.
   Я остановился. Собака тоже встала от меня в трёх ярдах и оскалила огромные клыки. Мускулистое тело напряглось, готовясь к прыжку.
   - Ко мне, Цербер! - раздался голос.
   Из-за угла дома вышел огромного роста мужчина. Он был широк в плечах, настоящий Геркулес! Я опять взглянул на пса. Голова вроде бы одна. Животное не торопилось откликаться на зов. Пёс не торопясь, подошёл ко мне и тщательно обнюхал, затем развернулся и, переваливаясь на толстых лапах, побежал к хозяину.
   Великан остановился и разглядывал меня с расстояния десяти ярдов. Я вежливо поздоровался. Смотритель, если это был он, молча и не очень приветливо кивнул. Затем развернулся и вошёл в дом. Я сделал ещё несколько шагов, но Цербер дважды оглушительно пролаял в мою сторону, давая понять, что его хозяин считает нашу встречу законченной.
   Что и говорить, приветливый мне достался сосед, невесело подумалось мне. И всё это в дополнение к мрачному дому, полному злющих крыс.
   Зайдя в дом, я сразу же прошёл на кухню. Дева Мария! Будто ураган прошёлся по ней, хотя оба окна были закрыты. Мука рассыпана по всему полу, и всюду крысиный помёт; на полу, плите, даже в посуде.
   Бессильная ярость охватила меня, взгляд блуждал по кухне в поисках кочерги. Значит, эти твари решили объявить мне войну, мстя за убитых сородичей. Не знаю, сколько времени стоял посредине разорённой кухни, но из оцепенения меня вывел лай, доносящийся с улицы. Сквозь мутное стекло была видна огромная фигура, у ног которой уселся знакомый мне пёс.
   Я вышел на крыльцо. Великан стоял, держа в руке шляпу, седые волосы и аккуратно подстриженная борода обрамляли загорелое, дублёное от морского ветра лицо. Рядом на земле стояла плетёная корзина.
   - Вы, барин так поспешили уйти, а ведь я хотел угостить вас рыбой.
   Я, как мог, выдавил из себя приветливую улыбку.
   - Твой свирепый друг доходчиво объяснил мне, что я должен уйти подобру-поздорову.
   При моих словах Цербер приветливо завилял хвостом, его собачий взгляд был само дружелюбие.
   - Неправда ваша, барин. И вовсе он не свирепый, а лучшего помощника мне и не сыскать. Просто вы для него пока чужой.
   - А ты, стало быть, смотритель маяка и дамбы.
   - Ваша правда, барин. Тобиас я, Тобиас Ланге.
   - Что ты всё заладил, барин, да барин. Зови меня Генрих. Договорились?
   - Воля ваша, ба... герр Генрих. Так могу я рыбу занести на кухню?
   Я вздохнул.
   - Боюсь, Тобиас, что я не успею угоститься твоим подарком.
   - Это ещё почему? - наморщил тот загорелый лоб.
   Я пригласил его в дом. Верный Цербер остался сидеть у крыльца.
   Увидев разгром в кухне, Тобиас присвистнул.
   - Крысы?
   С обречённым видом я кивнул.
   - Я здесь недолго, всего-то три года, - начал смотритель. До этого рыбачил на Борнхольме, а родом из Гамбурга. Так вот, рассказывали мне, что лет двадцать назад, когда в Любеке стояли французы, да покарает их Господь, Городской совет повёл непримиримую борьбу с крысами. Твари эти умные и хитрые. Быстро научились распознавать и обходить ловушки, яды их не брали. Крысоловы из сил выбились. И тут в магистрат заявился аптекарь. В Любеке без году неделя, сам жидовского роду-племени.
   - Постой, постой! - остановил я его. - Если ты хочешь пересказать мне легенду о крысолове из Гамельна, то я её знаю.
   Тобиас обиженно засопел.
   - Так вы дослушайте, герр Генрих.
   - Конечно, конечно, продолжай, - хлопнул я его по плечу.
   Надо сказать, что и сам отнюдь не маленького роста, я с трудом дотянулся.
   - Так вот, аптекарь этот взялся вывести всех крыс в городе. Неделю он не выходил из своей аптеки, готовил какое-то снадобье. Наконец вынес ведро мерзко пахнущей жидкости, и велел слегка смазывать ею возле крысиных нор. На следующий день многие любекцы увидели, как из города на север, к морю шли полчища крыс. И шли они медленно, будто спали на ходу. Ну подростки и некоторые взрослые устроили им кровавые проводы; били камнями и палками, топтали конскими копытами и давили повозками. Говорят, да самого Травемюнде вся дорога была усеяна трупами мерзких тварей. И вроде бы пару сотен спрятались в подвале вашего дома. А что, здесь им раздолье! Батюшка-то ваш редко тут бывал, а в подвале должна быть мука и другие продукты.
   Смотритель замолчал, доставая из кармана своей рыбацкой куртки трубку.
   - Весьма занимательная история, - счёл нужным заметить я.
   - А мне сдаётся, что старый еврей сварганил зелье, от которого крысы впали в полубеспамятство, и подались из города, словно какая-то сатанинская сила влекла их оттуда. Жиды, они на такие штуки мастера, уж вы мне поверьте. Только зря вот горожане стали вслед убивать их. Те из тварей, что в этом доме схоронились, затаили злобу на весь род людской. А поскольку крысы - изобретение дьявола, а вовсе не создания Отца нашего небесного, то ожидать от них можно всякого.
   - Хочу осмотреть подвал, - взглянул я в окутанное табачным дымом лицо Тобиаса. - Не желаешь составить мне компанию?
   - Отчего же не составить. Вот только думаю, Цербер нам не помешает. Верно герр Генрих?
   С этим трудно было не согласиться, вскоре мы втроём спускались в подвал. Первым там оказался пёс, и мы услышали его угрожающее рычание. Я спустился следом, держа канделябр в левой руке и кочергу в правой. Огонь высветил небольшое пространство огромного подвала. Углы его были во тьме, и Цербер вертясь на задних лапах издавал грозные рыки. Я пригляделся. Из тьмы нас смотрели десятки горящих глаз-бусинок. Да, уж здесь эти мерзкие животные чувствуют себя как дома!
   - Эх, не помешал бы здесь мой большой фонарь, - раздался голос смотрителя.
   Рядом с лестницей у стены стояла пара огромных тюков. В одном мы обнаружили кофейные зёрна, другой был полон высушенных листьев китайского чая.
   - Чёрт возьми, а я богат как Крез!
   В это мгновение из-за тюков по полу мелькнула в колеблющемся свете какая-то тень. Но огромный Цербер оказался на удивление проворен. Клацнули зубы и мы увидели в его пасти трепыхающегося в агонии зверька. С довольным видом он бросил добычу к ногам хозяина.
   - Молодец Цезарь! - Тобиас потрепал своего пса по загривку.
   Ещё в подвале оказалось много всякого колониального товара: кроме чая и кофе, виргинский табак, пряности из далёкой Индии, несколько бочек с русским дёгтем. Оказывается, мой отец использовал этот дом как склад. Но откуда у скромного члена магистрата такое богатство?
   - Скажи Тобиас, - спросил я после того, как мы выбрались наверх, - вот ты говорил, что батюшка мой бывал здесь редко. Это, что же, получается, что дом большую часть времени оставался пустым?
   - Почему пустым? Жил тут Клаус со своей Эльзой.
   - Кто такой Клаус? - спросил я, ибо ни слугу с таким именем, ни ещё кого-нибудь имеющего отношения к нашей семье я не знал.
   - Почём мне знать? Клаус - он и есть Клаус. Отец ваш раз в месяц приезжал, на пару часов не больше. Клаус его на крыльце встречал, и провожать всегда выходил. Да ещё Клаус этот лодку иногда у меня брал, чтобы порыбачить. А жена его пирогами с рыбой меня угощала. Вкусные были пироги! Сам-то я одинок, не довелось мне жениться.
   - И куда он делся, этот Клаус?
   - По всему выходит, утонули они оба прошлой весной.
   - Что, и Клаус и Эльза?
   - В прошлом году, в конце мая взял Клаус мою лодку порыбачить. В пятницу это было, потому что каждое утро в этот день ко мне из магистрата приезжают. Эльзу свою туда зачем-то посадил. А вечером нашёл я лодочку свою разбитой на скалах, а пару эту с той поры здесь никто не видел. Только cдаётся, герр Генрих, что-то здесь не чисто.
   - Почему же?
   Тобиас хитро посмотрел на меня.
   - Каждую пятницу, в полночь, вон в тех двух окнах вашего дома загорается свет. Вот уже целый год. Я как-то раз подошёл и увидел и увидел в окне силуэт.
   - И что это был за силуэт? - спросил я, затаив дыхание.
   - Бьюсь об заклад, это была она.
   - Да кто она?
   - Эльза, жена Клауса.
   - А самого Клауса ты не видел?
   Смотритель помотал седой головой.
   - Меня тогда такая жуть взяла, что я бросился наутёк, крепко-накрепко запер дверь своего дома. А Цербер полночи выл.
   - И что он так каждую пятницу воет?
   - Как полночь пробьёт, так он воет, но немного, а в ту пятницу полночи выл. Да и я всю ночь глаз не сомкнул.
   - А ведь сегодня пятница, Тобиас, - задумчиво сказал я.
   Он посмотрел на меня с участием.
   - Можете переночевать у меня, герр Генрих. Стакан превосходного шнапсу я вам обещаю.
   - Милый Тобиас, спасибо, - я пожал его огромную руку. - Но я, пожалуй, откажусь.
   - Как знаете. Цербер, домой! Рыбу-то я почистил, вам осталось лишь подогреть сковороду. Авось, раз в этом доме живая душа завелась, призрак Эльзы не появится нынче.
   И он пошёл к своему домику, огромный как сказочный великан, вслед за убежавшим вперёд псом.
   Я раздумывал, но совсем немного.
   - Тобиас! - позвал я, выйдя на крыльцо.
   - Да, герр Генрих!
   - Не мог бы ты мне одолжить своего пса на эту ночь.
   В выцветших глазах промелькнула едва заметная улыбка. А может быть, мне показалось, и я поспешил добавить:
   - Уж больно ловко он расправляется с крысами. А я его рыбой покормлю.
   Теперь уже великан улыбнулся во весь свой щербатый рот.
   - Отчего же не одолжить. Рыбу-то он любит, настоящий морской пёс. Цербер! - зычно крикнул он.
   Пёс не заставил себя долго ждать. Смотритель потрепал его за ухом.
   - Остаёшься с молодым господином. Слушайся его во всём, да смотри, веди себя прилично!
   Цербер звонко пролаял два раза. Надеюсь, что это означало у него согласие.
   - Пошли, Цербер!
   Пёс не торопясь, проследовал за мной на кухню. Мы пришли вовремя. Две крысы уже подбирались к корзине с рыбой. Одну Цербер тут же размазал по полу своей огромной лапой, вторая бросилась наутёк, но далеко убежать не смогла, один прыжок и мощные челюсти сомкнулись у неё на спине.
   - Вот это да! - воскликнул я. - Интересно, сколько твой хозяин запросит за тебя?
   Пёс пролаял три раза.
   - Три талера? Я готов заплатить и больше.
   Склонив голову набок, животное посмотрело на меня. И клянусь, в собачьем взгляде мне виделось недоумение.
   Я заглянул в корзину и присвистнул. Старый Тобиас преподнес мне поистине королевский подарок. Морская форель была длиной около фута, а ведь рыба эта встречается в здешних водах всё реже и реже. Остальные три рыбины, насколько я разбирался, были лососины.
   Щедро поделившись с Цербером, положил перед ним две лососины, а свою долю решил запечь на угольях.
   Мы славно поужинали, хотя в доме не было ни капли вина. Но я рассудил, что этой ночью вино было бы мне плохим помощником. После ужина отправился закрывать тяжелую крышку люка, ведущего в подвал, а Цербер зорко следил за двумя дырами в полу кухни. Впрочем крысы не появлялись, учуяли, мерзкие твари, что у меня появился опасный для них помощник.
   Я выглянул в окно. Ночное небо над морем наполнилось россыпями звёзд, тусклый свет луны отражался в водах. Да ещё с башни спасительный свет Аргандовой лампы устремлялся сквозь бескрайнюю тьму, словно лучик надежды.
  
   Настенные часы в столовой пробили полночь. Увлечённый картинками ночного моря я пропустил сигнал этот мимо ушей.
   И тут Цербер завыл. Всё это было так неожиданно, что я испуганно обернулся, чуть не вывихнув себе шею.
   Пёс выл, задрав морду, освещённый лишь пылающими угольями кухонной плиты. Его собачий взгляд был устремлён в прихожую. Где была лестница, ведущая на верхний этаж. А там комната, где, если верить Тобиасу, каждую пятницу зажигался свет, и женский силуэт виднелся в окне.
   Я зажёг самую большую свечу, в нерешительности постоял у лестницы. Встряхнул головой, смахнув с себя наваждение. Пять лет я занимался физическими опытами, и не верю в призраков!
   - Не хочешь составить мне компанию?
   Животное перестало выть и виновато взглянуло на меня. Уж лучше я здесь, на кухне покараулю, чтобы вредные грызуны вновь не учинили какого-нибудь безобразия, говорил его взгляд.
   - Ну, как знаешь, - пробормотал я, ставя ногу на первую ступеньку.
   В комнату, что находилась в самой середине коридора, дверь была приоткрыта и сквозь щель в тёмный коридор пробивалась полоса света.
   Решительно направился туда. Половицы под башмаками предательски заскрипели, тут же погас свет, будто кто-то задул свечу. Ну, ничего, у меня есть своя!
   - Кто здесь? - крикнул я, распахнув дверь.
   Вместо ответа увидел на мгновение взмах чёрного крыла. Пламя свечи метнулось в сторону и погасло, растворилось во тьме комнаты. Справа от меня что-то прошелестело, следом в коридоре раздался скрип половиц и стук каблуков. Пока, чертыхаясь, выбивал огниво, пока зажигал свечу, звуки шагов исчезли.
   Цербер встретил меня внизу, держа в зубах жирную крысу, которую торжественно и положил у моих ног.
   - Мимо тебя никто не пробегал?
   Умный пёс три раза пролаял. Да и дверь, я убедился, была закрыта изнутри.
   Неужели "призрак" ещё в доме?
   Я опять поднялся наверх и обошёл все пять комнат, заглядывая в шкафы и даже под кровати. Никого и окна закрыты! И лишь после получаса поисков обнаружил в противоположном от лестницы конце коридора дверь. Она была под цвет стены, поэтому и не бросалась в глаза при беглом осмотре. За ней оказалась лестница, ведущая вниз. Ну что ж, теперь я знаю, что в моём доме есть чёрный ход!
   Северный ветер пригнал тучи, звёзд уже не было видно, да и круглая час назад луна стала похожа на серп. Я выскочил во тьму в лёгких башмаках, бришах, даже без жилета. Порывистый октябрьский ветер тут же задул свечу и бесцеремонно забрался под ворот моей рубашки. Надо ли говорить, что таинственный незнакомец, проникший в мой дом, бесследно исчез.
   Всё же я бросился к дороге, для чего пришлось обойти дом. Но за первым же углом, что-то огромное нависло надо мной и прижало к стене, а в грудь упёрся острый и холодный кусок железа.
   - Пресвятая Дева Мария! Герр Генрих, это вы?
   - Нет Тобиас, это твой Цербер, только вставший на задние лапы, - отвечал я, осторожно отводя от груди острие гарпуна.
   - Я видел её! - зашептал мне в ухо смотритель, обдавая запахом не самого лучшего шнапса.
   - Кого, её?
   - Эльзу, вернее её призрак.
   - Ты уверен?
   - Честно говоря, нет, - ответил старик, опустив седую голову.
   Из дальнейших расспросов выяснилось, что смотритель, снедаемый любопытством, а возможно тревогой за своего пса (не меня же!), взял свой рыбацкий гарпун и отправился к нам на подмогу. Перед этим для храбрости выпил самую малость. К тому времени таинственный пришелец успел ретироваться, и великан лишь услышал стук копыт и скрип колёс уезжающего в сторону города экипажа.
   - Подведём итоги, - сказал я, когда мы с Тобиасом вернулись в дом. - Кто-то ловко загасил мою свечу и, воспользовавшись темнотой, выскользнул из комнаты, и через чёрный вход на улицу. Ты, стало быть, слышал шум отъезжающей повозки?
   - Клянусь святым Ансгаром! Так же, как слышу сейчас вас.
   - Из этого следует вывод, что тот, кто забирается в дом каждую ночь пятницы - человек из плоти и крови.
   - Почему вы так решили, герр Генрих? - простодушно спросил Тобиас.
   - Потому, что, будь это призрак, он нашёл бы более экстравагантный способ удалиться. Например, мог вылететь в окно.
   - Вы, конечно, человек учёный, - во взгляде старика промелькнула жалость, должно быть, к моим шести годам, загубленным в университетских стенах. - Но неужели ничего не слыхали об Адской охоте?
   Кто же не знал эту жуткую легенду о призраках, скачущих на лошадях вдогонку за несуществующей дичью?
   - Но причём здесь Адская охота?
   - Так призрак Эльзы тоже умчался на лошадях.
   Мне ничего не оставалось, как пожать плечами. Не вступать же в спор с невежественным рыбаком!
   Подумав так, тут же устыдился своих мыслей. Всё-таки Тобиас Ланге был славный малый, да и его пес, несмотря на свирепый вид и малосимпатичную кличку был под стать своему хозяину.
   - В печи осталась рыба. Надеюсь, ты выпил не весь шнапс? Предлагаю захватить закуску и выпивку и подняться в башню. Бьюсь об заклад, там прекрасный вид.
   Но в прихожей мы увидели Цербера, который напряжённо всматривался под лестницу. Шерсть на загривке у него встала дыбом, сквозь раздвинутые губы виднелись угрожающие клыки. Неужели опять крысы?
   Мы подошли к псу и проследили за его взглядом. Весом почти в сто фунтов подвальный люк был поднят, хотя я лично после ужина опускал и закрывал тяжёлую крышку. Неужели это сделали крысы?
   - Ему что-то не нравится, - прошептал рядом смотритель. - Пойду-ка, принесу с улицы свой большой фонарь.
   Я взглянул на животное. И мне показалось, что в собачьих глазах был страх. Сомневаюсь, что его напугала подвальная тьма!
   Вернулся Тобиас с фонарём. В другой руке он сжимал свой гарпун. Ваш покорный слуга взял в руки кочергу. К нашему удивлению Цербер отказался спускаться в подвал первым, предоставив это право своему хозяину.
   Свет большого фонаря выхватил всю середину подвальной комнаты, и лишь по углам затаились зловещие тени. Мы обошли её всю, но никого не обнаружили. Лишь пару раз под ногами прошмыгнули серые хозяева.
   - Но я точно помню, что закрыл крышку!
   - Ах, герр Генрих, вы уж поверьте мне, старику, со мной тоже подобное случалось. Вроде бы твёрдо помнишь, что включил Аргандову лампу, через час выходишь на осмотр, а этот чёртов фонарь и не думает гореть!
   Добрый старик, он меня успокаивал! Но когда мы шли к выходу, у меня было такое чувство, что за нами наблюдают чьи-то недобрые глаза. Уже поставив ногу на ступень лестницы, я резко обернулся. Взгляд наткнулся на тьму, ибо Тобиас уже преодолел половину лестницы со своим фонарём.
   - А ну-ка, дай мне твой фонарь!
   Ящик. Бьюсь об заклад, вчера его здесь не было. Он был кем-то втиснут между тюком с кофейными зёрнами из португальских колоний в Африке и огромным мотком русской пеньки. Сколоченный из сосновых досок, размерами примерно с кованый сундук, стоявший наверху в моей комнате. На нём чёрной краской были начертаны готические буквы:
   ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ - КОММУНА ШПИТАЛЬ, ОКРУГ ВАЛЬДФИРТЕЛЬ.
   Насколько я был сведущ в географии, а я был сведущ, это где-то в австрийских Альпах, несколько сотен миль к юго-востоку отсюда.
   На стене появилась огромная тень смотрителя маяка. Расшалившиеся от ночных событий нервы заставили меня резко обернуться. Ланге торопливо перевёл взгляд на ящик, но я успел заметить, что до этого он внимательно рассматривал меня. А может, в этом подвале у меня разыгралось воображение!
   - Как ты считаешь, Тобиас, если этот ящик находится на моей территории, имею я право знать что там?
   - Вне всякого сомнения, герр Генрих.
   - Ну, тогда помоги открыть его. Очень надеюсь, что это не ящик Пандоры.
   При помощи его гарпуна и моей кочерги мы его открыли. Внутри оказалась плотная промасленная бумага. Я осторожно развернул её.
   - Странные железки, Тобиас, ты не находишь?
   Старик неопределённо хмыкнул. Железки были похожи на причудливой формы пистолеты, только без замка, да и дуло слишком узкое, чтобы можно было забить в него приличную пулю. Ни приклада, ни деревянного ложа, ни огнива на этом странном изделии не было. Но, тем не менее, это было оружие. Не клистирная же трубка? Может Клотеры изобрели что-то новое? Они мастера на подобного рода штуки.
   Мои познания в оружии были более чем скромными, и ограничивались дуэльными пистолетами Жана Лепажа. Я взял одно из этих странных изделий в руки. Рукоятка находилась почти под прямым углом, но для стрельбы с одной руки это оружие довольно тяжеловато, весило фунтов десять, не меньше.
   Тобиас стоял рядом и смотрел на меня. Понимая, что выгляжу как абориген с берегов Чёрного дерева и Слоновой кости, впервые увидевший серебряную табакерку, положил железку обратно в ящик. Мысли в моей голове перепутались как клубок шерстяных ниток. Виной тому бессонная ночь с чередой странных, необъяснимых событий. Самое время посидеть в башне, глядя на умиротворяющую гладь моря. Ради этого даже готов выпить полпинты дешёвого шнапса. А потом как следует выспаться.
   Правда, море в это осеннее утро было совсем не гладким. Северный ветер гонял по нему буруны волн, которые разбивались о камни на тысячи мелких брызг. Зато яблочный шнапс оказался не так уж и плох.
   Старый рыбак сидел как изваяние, его выцветшие глаза были устремлены в морскую даль, словно он видел что-то, там, за туманом. Лишь время от времени его могучая ладонь подносила ко рту кружку с крепким напитком.
   Я же размышлял о событиях прошедшей ночи; таинственном посетителе, загадочном ящике. Как учёный, я не люблю тайн, тем более тех, которые меня окружают, и теперь буду, одержим зудом, до тех пор, пока их не раскрою.
  
   Следующие два дня прошли в борьбе с крысами. Наглые грызуны, должно быть, чувствовали себя подлинными хозяевами дома. А после того, как Цербер вернулся к хозяину, мерзкие животные обнаглели совсем. Они рыскали по всему дому, пожирая продукты и портя мебель. По нескольку раз за ночь я просыпался от их противного писка. Несколько крысоловок, расставленных у прогрызенных в полу дыр, не помогли, умные твари научились обходить их. На третью ночь проснулся оттого, что огромная жирная крыса забралась на мою постель и смотрела на меня злобно горящими в темноте бусинками глаз. Ещё пара таких ночей, и я просто сойду с ума!
   Поздним вечером понедельника я сидел в домике смотрителя, попивая из кружки киршвассер.
   - Герр Генрих, а почему бы вам не обратиться к аптекарю? - посоветовал Тобиас, выслушав мой рассказ об отчаянной борьбе с грызунами.
   - А что, старый жид ещё жив?
   - Ну, не настолько он и стар. Его аптеку вы найдёте у Голштинских ворот.
   На следующее утро я отправился в Любек.
   Аптеку нашёл довольно быстро. Она занимала весь первый этаж двухэтажного дома. Над дверью была надпись:
  
   Иезекииль Франкенберг. ПРОВИЗОР.
  
   Библейское имя и дворянская фамилия вызвали у меня горькую усмешку. Вряд ли этот провизор является потомком мистика из Лейпцига.
   А в правом верхнем углу была нарисована красная шестиконечная звезда. Я немного изучал символику в Геттингене, и знал, что у евреев этот знак означает щит Давида. Но вот именно красную звезду я встречал на гербе Ротшильдов. Неужели аптекарь из семьи этих еврейских богатеев? Тогда понятно, почему у него столь благозвучная фамилия. Должно быть, он или его папаша отвалили за неё целую гору талеров!
   Внутри было тихо, пахло, как обычно пахнет в подобного рода заведениях; карболкой, смесью трав, какими-то маслами. Я взял лежавший на прилавке молоток и два раза ударил по висевшему на медной подставке колокольчику. Через минуту из дверного проёма, ведшего вглубь дома, появилось испуганное девичье лицо. И тут же исчезло. Прошло ещё несколько минут в полной тишине. Наконец послышались неторопливые шаги, и к прилавку вышел невысокий человек в европейском платье. А что я ожидал увидеть; ермолку, чёрный лапсердак?
   - Чем я могу быть полезен?
   - Господин Франкенберг? - я попытался придать голосу как можно больше беспечности.
   - Да, это я, - осторожно ответил аптекарь.
   - Вы-то мне и нужны.
   В тёмных глазах мелькнул испуг.
   - Может быть, молодой господин желает вина? Я велю подать.
   Он указал рукой на стол у окна.
   - Пожалуй.
   Я уселся в кресло, положив шляпу перед собой.
   - Мозельское? Рейнвейн?
   - Полностью полагаюсь на ваш вкус.
   Назвать этого плюгавого представителя сынов Авраама господином Франкенбергом мой язык больше не поворачивался.
   - Простите, а как мне вас называть? - спросил аптекарь, продолжая стоять за прилавком.
   Пришлось представиться.
   - Уж не сын ли вы нашего уважаемого члена магистрата?
   Этого я отрицать не стал.
   Франкенберг ушёл, видимо, отдать распоряжение насчёт вина.
   Мозельское, урожая 1815 года было отменным и привело меня в благодушное настроение. Это видимо не осталось без внимания господина Франкенберга, и он, выйдя, наконец, из-за прилавка уселся за стул напротив.
   - Так чем могу вам служить, герр Бреннер?
   Стараясь быть кратким, как нас учили профессора (хотя сами таковыми не являлись), я изложил аптекарю суть своей просьбы.
   - Слухи о моём, якобы волшебном эликсире сильно преувеличены, - заскромничал тот, - обросли легендами. Народ, сами знаете, склонен придавать сверхъестественный характер всему неизвестному.
   - Так вы мне поможете?
   - А чего вы хотите, герр Бреннер? Чтобы крысы оставили дом, или передохли в своих норах?
   Воспоминание о наглых тварях, последнюю неделю отравляющих мне жизнь не оставило от благодушия и следа.
   - Последнее было бы предпочтительнее. Разумеется, я хорошо заплачу.
   - Я не возьму с вас деньги, герр Бреннер, - аптекарь пристально посмотрел на меня.
   - Вот как?
   Чтобы еврей отказался взять деньги, мир должен сильно измениться!
   - У меня в услужении есть девица. Она христианка, но немного не в себе. А у вас, я так понял, нет домработницы.
   - Объясните, что значит, не в себе?
   - О, ничего страшного! Лёгкая степень идиотизма. Но работница, уверяю вас, отменная. Агата! - позвал он.
   Прошло не менее двух минут, прежде чем к прилавку вышла та самая обладательница испуганного взгляда. Внешность у неё была самая обыкновенная. Этакая белокурая Гретхен, в меру хорошенькая. Вот только в голубых глазах кроме испуга не читалось ничего: ни какой-либо мысли, ни даже кокетства, присущего девицам в этом возрасте. И впрямь идиотка!
   - Агата умеет делать всё, - стал загибать свои маленькие пальчики аптекарь, - готовить, стирать, мыть посуду...
   - Я согласен! Сколько вы хотите, чтобы я платил ей?
   - А это уже на ваше усмотрение, герр Бреннер. Тщу себя надеждой, что вы не обидите бедную девушку.
   - Можете во мне не сомневаться, - любезно улыбнулся я.
   Вот хитрая бестия! Уж я-то знаю, что все денежки, что заплачу несчастной, попадут в твои цепкие руки!
   - Значит, завтра утром я отправлю к вам фиакр с Агатой и эликсиром.
   Дело было решено и я, откланявшись, вышел на улицу. Предстояло ещё закупить кое-что для физических опытов, поэтому следующие два часа были посвящены хождению по любекским лавкам.
   Наняв возницу и наказав ему привезти все купленные вещи к пяти часам пополудни к дому, я отправился в трактир подкрепиться. И уже в начале шестого возница заносил в дом лейденские банки, пару янтарных шаров, четыре вольтовых столбика, 10-футовый кусок железной проволоки и железный же лист. Всё это необходимое для получения гальванического элемента и в дальнейшем электричества было перенесено в мою комнату, что на верхнем этаже.
   Наука, вот, что спасёт не только меня, но и всё человечество! Что мне крысы, что мне незваные ночные гости, когда я собираюсь оседлать молнию!
До полуночи я собирал гальванику, чтобы начать опыты с электричеством. Странно, но грызуны меня не тревожили, из чего я сделал вывод, что даже они уважительно относятся к науке!
Эту ночь проспал как убитый, и проснулся от звона дверного колокольчика. В окно был виден отъезжающий фиакр, и бедная идиотка, стоящая у входа. Впрочем, не так уж она и безнадёжна, раз догадалась позвонить.
- Доброе утро, Агата! - поздоровался я, открыв дверь.
Та промолчала, даже не взглянув. Её взор был устремлён куда-то в землю, словно дурочка искала упавшую монетку. Ну, да ладно, я не в обиде! Тем более утро было действительно добрым. Обычно скупое в это время года балтийское солнце, проливало мягкий свет на наши суровые берега.
В руках у девушки была тёмная бутыль, должно быть с заветным эликсиром, который подарит мне вожделенное спокойствие.
Она молча сунула её мне в руки и вошла в дом, слегка оттеснив меня круглым плечом.
К горлышку бутылки была прикреплена записка, в которой Франкенберг со всей обстоятельностью объяснял, как применять противокрысиное средство. Надо было смочить этой жидкостью маленький кусок сыра и бросить в нору, откуда появляются грызуны. Причём в каждую нору надо бросить не менее пяти кусочков. После этого тщательно вымыть руки дёгтярным мылом.
Таких нор на первом этаже я насчитал восемь, и, не мешкая, принялся за работу. Агата тоже не теряла времени даром, мыла кастрюли и кухонные горшки.
Через два часа и кухня, и столовая сияли чистотой, пришёл черёд второго этажа. В свою комнату девушку я не пустил, боясь за электрическую машину. Нисколько не расстроившись, та принялась чистить и мыть коридор с четырьмя оставшимися комнатами.
В два часа пополудни за ней приехал фиакр. Агата получила от меня полгульдена и приглашение явиться через три дня.
Кажется, моя жизнь в этом доме начинала налаживаться. Чистота и порядок, которые мы, немцы, так любим, глядела из всех углов. Даже крысы притихли в своих норах. Наверное, отведали сыра с еврейским ядом и у них начались желудочные колики. Во всяком случае, хотелось, чтобы это было именно так.
К тому же моя электромашина, чёрт возьми, работала! После ухода Агаты попробовал завести её, и вот, получилось!
Я выглянул в окно, и в свете умирающего осеннего дня увидел смотрителя маяка, прогулявшегося возле дома со своим верным Цербером. Привезённая из Любека бутылка мозельского стояла на столе, и надо было отблагодарить славного старика за его доброту.
- Тобиас! Не желаешь составить мне компанию?
Увидев в раскрытое окно бутылку вина, тот охотно кивнул, и вскоре мы втроём сидели на кухне. В печи весело потрескивал огонь, Цербер спал, положив на лапы голову, а мы вели неспешную беседу.
- Так вы были у аптекаря, герр Генрих? - спросил смотритель.
В его взгляде сквозило уважение.
- Храбрый вы человек.
- А в чём храбрость, Тобиас? - засмеялся я. - Чтобы зайти в аптеку?
- Так ведь люди говорят, что старый жид - злой колдун. Запросто может на человека морок навести.
- Ох, Тобиас, я в эти предрассудки не верю. Посмотри, за окном девятнадцатый век, век торжества научного гения.
- Я человек неучёный, герр Генрих. Хотя в маяках знаю толк.
- Идём, я кое-что покажу тебе.
Мы поднялись ко мне в комнату. При виде электромашины глаза старика стали удивлённо-восторженными, как у младенца. Всё-таки есть в нашем народе уважение к науке! Иной мракобес назвал бы моё детище дьявольской забавой. А простой смотритель рассматривал его с детским любопытством, да ещё и вопросы толковые задавал.
- Вот смотри!
Я начал быстро крутить рукоятку.
Тобиас протянул руку к батарее.
- Не трогай! Удар может быть очень болезненным, тем более, что моя батарея состоит из пяти лейденских банок. Чем их больше, тем сильнее сила электричества.
И как бы в подтверждение этому из проволоки в железный лист ударила маленькая молния.
- Да вы тоже колдун, герр Бреннер! - воскликнул старый рыбак. - И сдаётся мне, посильней аптекаря.
Но его глаза при этом выражали не суеверный испуг, а скорее восторг первооткрывателя.
- Наука, Тобиас, это не колдовство, а победа человеческого разума!
Наши забавы прервал бешеный лай Цербера.
- Что-то случилось, - в голосе смотрителя прозвучала тревога.
Мы бросились вниз.
То, что увидели на кухне, повергло нас обоих в трепет. Впрочем, за Тобиаса ручаться не могу, но мои волосы встали на голове дыбом.
   Пёс стоял, прижавшись к стене. Вокруг него полукругом готовились к атаке не менее полудюжины крыс. Но это были какие-то другие крысы! Каждая размером с большого кота, и весила не меньше двадцати фунтов. Чуть в стороне конвульсивно дёргала задними лапами ещё одна. Должно быть, испытала на себе силу собачьих челюстей.
   - Господи Иисусе Христе и Дева Мария!
   Тобиас перекрестился.
   На шее и боках Цербера были многочисленные раны, из которых струилась кровь. Видимо схватка для славного пса была нелёгкой.
   Слава святому Якобу, кочерга была недалеко от меня. Мой огромный друг достал из-за пояса рыбацкий нож.
   Твари не обращали на нас внимания, подбираясь к израненному псу. Я нанёс одной из них удар, целясь в голову, и с удовольствием услышал, как хрустнули кости. Но тут же почувствовал острую боль в ноге. Другая гигантская крыса вцепилась в мою лодыжку своими острыми зубами. Тобиас ловко ударил её ножом под самую челюсть. А тут и Цербер бросился в атаку.
   Как пишут в романах, битва закипела с новой силой. Через минуту от идеального порядка, наведённого Агатой в кухне, не осталось даже воспоминаний. Кастрюли раскиданы по всему полу, перевёрнутые стулья, и кровь. Кровь была повсюду; на полу, на стенах.
   Мы стояли с Тобиасом спина к спине, а вокруг валялись издохшие твари. Я насчитал восемь трупов.
   И посредине кухни пошатываясь на четырёх лапах, стоял Цербер. Его собачьи глаза выражали смертную тоску, шерсть была в кровавых потёках. Сделав два неуверенных шага по направлению к нам, он рухнул на бок.
   Смотритель бросился к нему. Пёс лизнул руку старика, его задние лапы судорожно дёрнулись. В общем, смерть, не очень весёлое зрелище. Даже, если это смерть собаки.
   Для Тобиаса Цербер был не просто собакой. Это я понял, когда увидел скупую слезу, скатившуюся по загорелому лицу.
   В углу кухни послышался шум. Обернувшись, я увидел, как из дыры в полу лезет крысиная морда. Глаза горят злобным огнём, жёлтые зубы оскалены.
   О, мой Бог! Вон и ещё одна! Снизу из подвала доносился адский шум, будто черти устроили там пляски. Пол под ногами дрожал и вибрировал.
   - Надо уходить, Тобиас! - потянул я за рукав своего друга.
   Огромным тварям дыры были явно малы, и они остервенело грызли дерево, пытаясь их расширить. Я пошарил по кухонному столу и схватил, что первым попалось под руку. Это оказалась бутыль с остатками яда, который мне дал аптекарь. Целя в голову, всё же промахнулся, сосуд ударился о стену прямо над головой гигантского грызуна и разбился. Жидкость жёлто-зелёного цвета стекала вниз. Животное, издав противный писк, принялось слизывать её, и было видно, что это доставляло крысе удовольствие. Тут и сыр был не нужен.
   Старик взял на руки своего мёртвого друга, мы выбежали из кухни, захлопнув за собой дверь. Жаль, что подпереть её было нечем!
   - На улицу, быстрей!
   Меня охватила безумная мысль. Скорее на улицу, а проклятый дом поджечь!
   Но входная дверь была заперта, причём изнутри. Ударил плечом, да куда там! Дубовые доски, толщиной около пяти дюймов, поддадутся только тарану.
   Времени на раздумье не было. Дверь в кухню приоткрылась, явив нам отвратительную оскаленную морду.
   - Наверх!
   По пути к лестнице со всей силы пнул дверь ногой. Хруст крысиной челюсти вызвал на моём лице жестокую усмешку.
   Там, на втором этаже был чёрный вход, но, преодолев первый пролёт, я вспомнил, что запер его. Ключ остался на кухне, на полке с посудой.
   Мы ворвались в мою комнату, и я сразу бросился к окну. Внизу, в пятнадцати футах была жёсткая каменистая земля. Шансов приземлиться, не переломав себе ноги, было не много.
   Дверь была закрыта на щеколду, но я видел зубы этих тварей. Что им стоит прогрызть в двери огромную дыру.
   Схватив свой баул, принялся вытряхивать содержимое на пол. Вот он! Двуствольный английский пистолет может увеличить наши шансы на выживание.
   И тут взгляд мой упал на электромашину.
   - Тобиас, помоги!
   Вдвоём мы подтащили её к двери. Другой конец железной проволоки привязал к медной ручке.
   Снаружи крысы уже начали обрабатывать дверь, и я принялся крутить рукоятку. Тобиас, тем временем, со знанием дела зарядил оба ствола и встал рядом, направив пистолет на дверь. Несмотря на наше положение, умение логически мыслить не покинуло меня, и я задался вопросом. Откуда простой рыбак умеет обращаться с оружием? Впрочем, тут же нашёлся и ответ. Может быть, служил в солдатах, наверное, и воевать доводилось.
   Руки уже устали вращать рукоять, а должного заряда всё не было. Вот уже между дверью и полом появилась дыра, которая становилась всё больше, и вскоре зубы вцепились в край железного листа. Мой друг прицелился.
   Есть! В лист ударила искра, и запахло палёной шерстью. Дохлая тварь так и застряла в этой дыре.
   - Тобиас! - закричал я. - Надо освободить дыру. Пусть их больше попадёт на металл, пока разряд достиг наивысшей мощности.
   Смотритель схватил кочергу и вытолкнул труп из прогрызенной дыры, стараясь при этом не задеть железный лист. Тут же показалась морда следующей твари, которую постигла участь первой, и старик вновь вытолкнул её в коридор. Так продолжалось четыре раза, а потом за дверью наступила тишина. Лишь я продолжал крутить рукоятку плохо слушающимися руками.
   - Герр Генрих! - на плечо мне легла тяжёлая рука. - Кажется, они ушли.
   Мне с трудом удалось разжать пальцы, и некоторое время мы прислушивались. В доме было тихо, как в пустом гробу, да простят мне это не совсем удачное сравнение. Может быть, эти твари затаились, и ждут, когда мы выйдем, чтобы напасть?
   - Ну что ж, - подвёл итог Тобиас, - мы живы, у нас есть два выстрела, нож и тяжёлая кочерга.
   Он знаком попросил меня помочь отодвинуть от двери нашу электромашину.
   - Вы чуточку приоткройте дверь, а я буду держать её под прицелом.
   - Зажги свечу, - сказал я, в коридоре тьма хуже египетской.
   Храбрый старик выглянул в коридор, держа в одной руке пистолет, в другой свечу. Время тянулось нестерпимо долго, пока, наконец, не появилась его удовлетворённая физиономия.
   - В коридоре никого, - сообщил он.
   Мы вышли в коридор; впереди - Тобиас со свечой и пистолетом, за ним я с ножом и кочергой.
   У двери моей комнаты лежало друг на дружке четыре тушки. Смотритель нагнулся и колеблющееся пламя свечи осветило эту неприятную картину. Каждая особь была размером с дикого лесного кота.
   Двери в остальные четыре комнаты были целы и закрыты. Через каждые два шага останавливаясь и прислушиваясь, мы дошли до лестницы и спустились.
   В разгромленной кухне тоже никого. Если не считать восьми убитых нами особей.
   Входная дверь не поддавалась, и я вылез через окно в комнате прислуги. Снаружи дверь оказалась подпёрта толстым бревном.
   Тобиас забрал мёртвого Цербера и через полчаса мы сидели в его домике. Я потягивал шнапс прямо из бутылки, а хозяин бинтовал мою покусанную ногу, предварительно промыв тем же напитком рану.
   - Я ничего не понимаю, Тобиас. А ты?
   - Сдаётся, что кто-то хочет вашей смерти, герр Генрих.
   - Но кто? Меня шесть лет не было в Любеке, уехал, едва исполнилось семнадцать, и врагами обзавестись здесь не успел. Да и в Геттингене я никому не сделал зла.
   - Может, кто-то из врагов вашего покойного батюшки?
   - Увы, я не знал ни его врагов, ни его друзей. Да и его самого знал не очень хорошо. Целыми днями пропадал на службе, дома появлялся, когда все уже спали. А я всё удивлялся, неужели магистрат работает до позднего вечера? Даже, когда десять лет назад умерла мама, отец не стал уделять мне больше времени.
   - Так вы с малолетства без родительского внимания?
   - Выходит так, - вздохнул я. - Правда у нас была домработница. Достойная женщина, вдова. Она жила в нашем любекском доме с дочерью, примерно моего возраста. Хорошо помню, как в детстве мы играли с Анной. Так звали девочку.
   - И куда они потом делись?
   - Они были откуда-то из Австрии. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец посчитал, что не годится вполне взрослому юноше жить под одной крышей с двумя, как он выразился, особями женского пола. Я был отправлен в пансион, а Анна с матерью вернулись в свою деревню.
   Воспоминания отрочества захлестнули меня. Даже представил вкус отвара, которым меня поили от простуды.
   И вдруг меня осенило.
   - Аптекарь! Когда я разбил бутыль с эликсиром о стену, одна из гадин принялась жадно лизать жидкость. Клянусь святым Якобом, мерзавец дал мне совсем не яд! Я не знаток в медицине и химии, но где-то читал, что существуют травы и растения, настой из которых позволяет увеличить мускулатуру и повысить выносливость. Ну, а уж средств для возбуждения агрессивности в наше время и вовсе очень много.
   Тобиас встал во весь свой гигантский рост.
   - Если это действительно так, гнусный иудей за всё ответит! Как ваша нога, герр Генрих?
   Я встал и сделал пару шагов. Нога была в порядке.
   - Ну что, прямо сейчас идём в город? Я готов.
   Время перевалило далеко за полночь, когда мы стояли перед вывеской с красной пятиконечной звездой в правом верхнем углу.
   Примерно минут через пять на наш настойчивый звонок дверь открыла заспанная, но всё равно испуганная Агата.
   - Где твой хозяин? - грозно спросил её Тобиас.
   Я тронул старика за рукав. Всё-таки добрая девушка ни в чём не виновата.
   Мы вошли внутрь, и почти тут же к прилавку вышел Иезекииль в домашнем халате и ночном колпаке. Увидел меня, и его и без того на выкате глаза чуть не выскочили из орбит.
   - Чем могу...
   Мой друг в мгновение оказался за прилавком и сдавил своей огромной ручищей горло аптекаря.
   - А ну признавайся, отродье иудино, что ты прислал молодому господину?
   Лицо Франкенберга покраснело, из горла слышались хрипы. Некоторое время я наслаждался этим зрелищем, но когда лицо из красного стало пунцовым, похлопал по могучему плечу.
   - Осторожно, Тобиас, ты свернёшь ему шею. Не лишай меня удовольствия самому отправить мерзавца в преисподнюю.
   Великан ослабил хватку. А я достал из кармана сюртука свой двуствольный пистолет.
   - Иезекииль Франкенберг! Если вы сейчас же не расскажете нам всё, мне ничего не останется, как пустить вам пулю в лоб!
   И я направил своё оружие аптекарю между глаз.
   Пунцовость на его лице тут же сменилась мертвенной бледностью.
   - Герр Бреннер, я не понимаю, о чём вы?
   - Не притворяйтесь! Всё-то вы понимаете! Что за гадость вы дали мне. От неё крысы преисполнились ярости и увеличились в три раза.
   - Клянусь, я приготовил вам самый сильный яд!
   - Значит, не хотите говорить правду? - я взвёл курок. - Ну что ж, молитесь своему еврейскому богу. Хотя он вас вряд ли услышит, вы ведь служите дьяволу.
   - Герр Бреннер! - взмолился аптекарь. - Вы же учёный человек! Я готов вам показать все ингредиенты, из которых состоит отрава...
   - Сейчас ты можешь показать нам всё, что угодно. Но час назад огромные твари чуть не разорвали нас на куски.
   Я ткнул ему дулом в лоб. Но тут входная дверь раскрылась, и в аптеку вошёл полицейский офицер в сопровождении двух стражников. Чуть позади них стояла бедная дурочка.
  
   - Вы должны понять нас господин Бреннер! Вы угрожали господину Франкенбергу оружием. А он, между прочим, является уважаемым жителем нашего города.
   - Да, я слышал про эту историю с крысами.
   - И лишь учитывая заслуги вашего покойного отца, а также то, что господин Франкенберг отказался подавать на вас жалобу...
   - Освободите Тобиаса Ланге, - обратился я к члену магистрата. - Он в этой истории совершенно не при чём.
   Чиновник осуждающе покачал головой, но распоряжение дал.
   На улице я нанял старику Ланге фиакр, чтобы добрался до маяка, который и так всю ночь оставался без присмотра.
   Сам же в нерешительности остался стоять на улице, кажется, эта была Мариенштрассе. По правде говоря, идти мне было некуда. Проклятый дом этот принадлежал не мне, а магистрату. Вот пусть городской совет и разбирается с той чертовщиной, что там творится! А мне есть куда податься. В конце концов, уеду в Кенигсберг к своему приятелю Каспару.
   Прямо передо мной остановился закрытый экипаж. В маленьком окошке я узрел физиономию Иезекииля Франкенберга.
   - Прошу! - распахнул он дверцу.
   Поскольку я стоял в нерешительности, настойчиво повторил:
   - Садитесь, господин Бреннер!
   А почему бы и нет? Я забрался внутрь. Аптекарь ударил в стенку, и кучер тронул лошадей с места.
   Некоторое время мы молчали, рассматривая друг друга.
   - Господин Бреннер, - наконец разлепил пухлые губы аптекарь. Вчера вы упомянули о каких-то гигантских крысах.
   - Ну да, каждая размером с крупного кота.
   - Я, знаете ли, потратил немало лет на изучение этих животных, и с уверенностью могу сказать, что серая крыса редко превышает в размерах пятнадцать дюймов.
   - Эти огромные и злющие появились после того, как я положил в норы ваш так называемый эликсир.
   - Клянусь, я приготовил вам самый эффективный яд. Изучая rattus norvegicus, я пришёл к выводу, что у животных этих очень сильно развито чутьё. Видят они неважно, обоняние и слух включаются лишь на очень коротких расстояниях, но всё это компенсируется необычным устройством психики. Не поверите, но за короткое время они научаются распознавать яды. Поэтому всё время приходится выдумывать что-то новое. А тут, если верить вам, такой необычный случай.
   - Мы со смотрителем чуть не были съедены крысами, а вы рассуждаете о необычности?
   - Я понимаю ваше возмущение, господин Бреннер, - он похлопал меня по коленке. - Но у меня одно объяснение случившемуся: кто-то подменил сосуды. Прошу вас, расскажите мне о вчерашних событиях в вашем доме.
   Мне пришлось поведать Франкенбергу эту жуткую историю. Слушал он очень внимательно, изредка кивая головой.
   - Я хотел бы взглянуть на трупы, - изрёк он, когда я закончил.
   - Если у вас хватит смелости войти в дом. Предупреждаю сразу, я туда ни ногой.
   - Успокойтесь, господин Бреннер. Изучая этих животных, я стал чувствовать опасность также как и они, и уже на пороге я скажу вам, угрожает нам что-нибудь в этом доме или нет.
   Через час Франкенберг стоял на крыльце злосчастного дома, приложив ухо к двери. Что он мог услышать за толстой дубовой доской?
   Ваш покорный слуга благоразумно держался чуть поодаль, в любую минуту готовый дать дёру. Наконец, аптекарь, покачав головой, открыл дверь и обернулся ко мне.
   - Прошу.
   - Нет уж, увольте.
   - Чего вы боитесь, господин Бреннер? Действие любого эликсира рано или поздно заканчивается.
   - Тогда вы первый.
   Пожав плечами, аптекарь вошёл внутрь. Я, чуть помедлив, двинулся следом.
   - Мне не терпится увидеть трупы этих чудовищ.
   Но в кухне никаких туш убитых нами крыс не оказалось! Мало того, там царили такие же порядок и чистота, как до этих кошмарных событий. И лишь обгрызенные дырки в полу свидетельствовали о том, что вчерашние события мне не привиделись.
   - Ничего не понимаю!
   Поймав на себе сочувствующий взгляд аптекаря, я бросился наверх. В комнате моей тоже был идеальный порядок; все три сумки стояли под кроватью, электромашина на том месте, где я её собрал. Но дверь внизу была вся со следами крысиных зубов.
   - Господин Бреннер, - позвал меня снизу Франкенберг.
   Он стоял над тяжёлой крышкой люка.
   - Если не возражаете, я хотел бы осмотреть подвал. Помогите поднять крышку.
   - Вы можете считать меня безумцем, вы можете считать, что мы с Тобиасом перебрали шнапса, но Цербер...
   - Вы что, побывали по ту сторону реки Харон? - воззрился на меня аптекарь, и в его взгляде мне привиделась тщательно скрываемая усмешка.
   - Цербер - это собака смотрителя маяка Тобиаса Ланге. Из породы немецких догов. Эти чудовищные крысы загрызли его насмерть.
   Мы подняли тяжёлую крышку, Франкенберг зажёг большую свечу и смело стал спускаться по лестнице. Как этого и не хотелось, а пришлось идти следом за ним.
   Скажу честно, все восемь ступеней, которые мы преодолевали, спускаясь в подвал, меня не покидала мысль, что вот сейчас нас накинутся огромные крысы и разорвут наши бренные тела в клочья.
   Но нас встретила тишина. Храбрый аптекарь зажёг ещё пару свечей, пламя которых осветило совершенно пустое помещение, если не считать полдюжины предметов садового инвентаря, стоявших у стены.
   Тюки с товарами из дальних стран бесследно исчезли! Я в недоумении крутил головой. Франкенберг же направился к тому месту, над которым располагалась кухня.
   - Так-так, вот и эти дыры, через которые грызуны проникали наверх. Вы знаете, господин Бреннер, крысы везде оставляют после себя помёт. А этот, так сказать, конечный продукт деятельности организма может нам о многом сказать.
   Продолжая так рассуждать, он достал из кармана маленькую бутылочку с достаточно широким горлом.
   - Посветите мне, пожалуйста, вот сюда.
   Я поднёс свечу, а аптекарь вынул из сосуда пробку, взял пинцетом что-то мне невидимое и положил внутрь.
   - Ну, вот и всё, осталось сделать анализ. Уж следы своего яда я всегда сумею определить. К тому же, - он повернулся ко мне, - ночью, как только вы эээ, ушли, я расспросил Агату. У неё могли выкрасть мою бутылку и заменить другой, похожей.
   - А что, Агата умеет разговаривать?
   - Она у меня всего два месяца, - улыбнулся аптекарь. - Первые две недели молчала, как рыба. У душевнобольных такое бывает. Тут необходимо терпение, и видит Бог, я его проявил. Я, позвольте заметить, сторонник подхода Конноли. Слышали о таком?
   Я кивнул, хотя медициной не занимался. Но имя этого психиатра было хорошо известно в университетских стенах.
   - Ну и что же эта несчастная?
   - Речи от неё я так и не добился, но языком жестов, мы пользуемся и вполне понимаем друг друга.
   Оставаться в этом доме один я не хотел, несмотря на то, что Франкенберг успокоил меня. Он заявил, что действие любого эликсира заканчивается и скорей всего животные не выдержали такого воздействия на свой организм, и издохли где-нибудь в норах. По возвращению в город он обещал прислать в дом членов магистрата с полицейскими.
   Вдвоём мы взялись за тяжёлую крышку. Вдруг аптекарь охнул и схватился за поясницу.
   - В моём возрасте заниматься подобной гимнастикой уже поздновато, - с вымученной улыбкой сказал он, глядя на меня. - Колба! - хлопнул себя по карманам. - Я оставил внизу колбу с помётом.
   Пришлось опять спускаться вниз. С зажженной свечой я подошёл к тому месту, где возился Франкенберг. Маленькую бутылочку нашёл на полу.
   И в этот момент наверху что-то грохнуло. А ещё через несколько мгновений стало понятно, что это была захлопнувшаяся крышка люка.
   Фитиля в моей свече хватит едва ли на полчаса. А потом кромешная тьма. А потом...
   О том, что будет потом думать, не хотелось. Я почти бегом поднялся по лестнице и упёрся спиной в крышку. С таким же успехом мог бы упереться в стену трёхфутовой толщины.
   Ничего другого не оставалось, как усесться на ступеньках и ждать. Либо помощи, либо смерти. Наступит ночь, и истинные хозяева этого дома не замедлят появиться. Жаль, что у меня нет никакого оружия, даже кочерги. Уж я бы дорого продал свою жизнь!
   А кому она, собственно, нужна моя жизнь? Родителей потерял, семьёй не обзавёлся, да и в науке ничего не достиг. Подумаешь, соорудил электромашину, да сейчас это проще простого, тем более для выпускника Геттингена.
   Вот такие невесёлые размышления охватили меня, когда глядел на неотвратимо уменьшающий огонёк свечи. Огонёк становился всё меньше, отдавая тьме, дюйм за дюймом, пока не потух вовсе.
   Я оказался в полной темноте. Жизнь, как и время, текли где-то там, наверху, при свете скудного осеннего солнца. А здесь времени не было, как вероятно скоро не будет и жизни.
   Я сидел в этом безвременье, и пару раз мне показалось, будто во тьме мелькнули огоньки крысиных глаз, да послышался писк у дальней стены. Я поморгал глазами; огоньки исчезли, и сколько не прислушивался, писк не повторился. Зато наверху зазвучали шаги, и поднялась тяжёлая крышка. Даже такой тусклый свет из прихожей на миг ослепил меня. Когда глаза привыкли, на верхней ступени лестницы показалась ножка, одетая в изящный женский башмачок, следом юбка, женская рука с фонарём. И вскоре я увидел... Агату!
   Добрая девушка! Если бы ты знала, как я рад тебя видеть!
   Слова эти должны были сорваться с моих губ. Но не сорвались. Потому что в нос что-то ударило, я почувствовал сладковатый запах. И прежде чем потерять сознание, увидел, что лицо бедной идиотки было отнюдь не испуганным.
   Ах, как хорошо было лететь на мягком облаке, кутаясь в него, как в тёплое ватное одеяло. Земля и море - всё осталось там внизу. Как смешно суетятся люди, какими крохотными они кажутся с высоты. Меньше крыс, и достать они меня не смогут.
   - Эй, малыш!
   Я с трудом разлепил глаза, чтобы увидеть приближающуюся к моему лицу женскую ладонь. Звонкая пощёчина позволила осмыслить, никакого облака нет. А есть всё тот же подвал доставшегося от папеньки дома. И в нём я, почему-то прикованный железной цепью к скобе, торчащей из стены.
   - Очнулся!
   Передо мной стояла Агата, держа в тонких пальцах деревянный мундштук. Бедная дурочка курила сигару, смотрела на меня холодными и умными глазами, выдыхая табачный дым прямо в лицо.
   Я закашлялся, ибо никогда не имел склонности к табакокурению.
   - Агата, что всё это значит? Где Франкенберг?
   Она молчала, рассматривая меня как заспиртованного уродца.
   - Франкенберг нам ещё нужен, - наконец услышал я её низкий голос. - А вот ты - нет. Хотя, можешь не верить, мне очень жаль тебя. Исключительно как человеческий материал. Такой красавчик! Белокурый и голубоглазый как Зигфрид, настоящий ариец!
   Я ничего не понимал. Вернее понимал не всё. Мне было лестно сравнение с Зигфридом, павшим от рук коварных бургундов, но кто такие арийцы?
- Было бы полбеды, если бы ты был нам не нужен. Я могла предложить руководству другой способ твоей нейтрализации, очень уж непрактично уничтожать такую идеальную германскую особь.
   Она провела своими пальцами по моей щеке.
   - У нас с тобой могли бы быть красивые дети. Но, - её тонкие пальцы оказались на удивление сильными, когда она больно ущипнула меня за щёку, - ты сунул нос не в своё дело. И чуть не поставил под угрозу нашу операцию.
   - Какую операцию, Агата? Я ничего не понимаю.
   - Тем лучше для тебя.
   Агата сделала глубокую затяжку и на этот раз выдохнула дым в сторону. Когда вновь взглянула на меня, в её глазах читалась жалость.
   - Я бы ликвидировала тебя более гуманным способом, но начальство решило подстраховаться. Весь Любек знает о твоей войне с крысами. Поэтому ты должен на этой войне пасть.
   Вдруг в руке её я увидел маленькую бутылочку, которую она поднесла к моему носу.
   - Узнаёшь?
   Это был эликсир Франкенберга! По крайней мере, пахло из бутылки так же.
   - Неплохое средство. Разработка биологической лаборатории специально для парней на Восточном фронте. Подозреваю, что Сталин пичкает своих солдат тем же самым. У нас этот напиток называется WG. Кроме анаболического эффекта здорово повышает агрессивность. Один недостаток, через три часа после применения ярость берсерка сменяется жуткой депрессией. Вплоть до суицида. Хочешь попробовать? Советую. По крайней мере, умирать будет совсем не страшно.
   Я с трудом понимал, о чём говорила эта девица. Должно быть, длительные периоды молчания сменялись у неё каким-то жутким бредом.
   В это время Агата подошла к противоположной стене, надавила на выступающий кирпич и большая часть стены выдвинулась и поползла со скрежетом в сторону. В образовавшемся проёме я увидел комнату, немногим меньше моего подвала. У одной из стен стояла большая клетка, в которой сидело с полдюжины моих соседей.
   - Бедные зверушки! - донёсся до меня голос сумасшедшей. - На самом деле они довольно безобидны. И если солдаты вермахта при побочных действиях WG пьют шнапс, то эти твари просто умирают от тоски. Ну, ничего, в лаборатории профессора Шпенглера их достаточно. К тому же они служат делу процветания германской нации.
   Агата смело открыла дверцу, взяла блюдце, стоявшее внутри и наполнило его жидкостью из бутылки.
   - Вот и всё. Осталось подождать полчаса и наши друзья тобой займутся всерьёз. Точно не хочешь выпить перед смертью этого зелья?
   - Агата, - я пытался подобрать правильные слова. - Думаю, тебе надо освободить меня, чтобы мы вместе могли решить эту проблему...
   - Какую проблему, красавчик?
   Дьявол, я совсем не умею разговаривать с сумасшедшими! Ну, ещё бы, ведь я изучал физику, а не медицину. Тем более безумие и болезни мозга одни из самых сложных её составляющих.
   - Моя проблема - это ты, - ответила безумная на свой же вопрос. - Может быть, всё-таки выпьешь? - она вновь сунула мне под нос бутылку.
   А почему бы и нет? По крайней мере, умру без страха, как древнегерманский воин.
   На вкус эликсир оказался ещё хуже, чем на запах, но я смело сделал два больших глотка.
   - Вот и умница! - по-матерински улыбнулась Агата. - Ну что ж, малыш Генрих, давай прощаться.
   И она, приблизив своё лицо к моему, подарила жаркий поцелуй прямо в губы.
   С грохотом захлопнулась крышка люка, и мне осталось погибнуть также славно, как мой далёкий предок Зигфрид.
  
   ***
  
   Из записок Эльзы Рихтер, обершарфюрера СС.
  
   Ноябрь 1944 года.
  
   Я читала "На мраморных утёсах", когда по внутреннему телефону меня вызвал к себе доктор О. Собственно, Юнгер мне нравился не очень, а если быть честной, то совсем не нравился. Была в его романе какая-то червоточинка, едва уловимая, но всё же была. Германскому солдату был чужд еврейский дух рассуждений и размышлений, он просто выполнял приказы фюрера.
   Да, Вернер Бумельбург мне нравился гораздо больше, думала я, шагая по запутанным переходам нашего Управления.
   Отдел "Z", в котором я работала, был создан три года назад в рамках Департамента рас и поселений. Руководителем стал доктор О - наш славный физик, совершенно неизвестный за пределами Рейха, что и определило выбор Рейхсфюрера. Зачем физик нужен нашему департаменту не моего ума дело, мой долг любить фюрера и Германию, и выполнять приказы начальства.
   Постучав, я открыла массивную дверь докторского кабинета.
   - Хайль Гитлер!
   - Садитесь Эльза.
   О снял очки и потёр переносицу. Я заметила тёмные круги у него под глазами - результат бессонных ночей. На столе, обитом зелёным сукном, стояла лампа. Большая часть кабинета была погружена во тьму.
   - Вы, наверное, знаете, что наш отдел ведёт исследования в области преобразования энергии? - начал доктор нести свою заумную чушь.
   Я с трудом подавила зевок. К чему он говорит это мне, простой немецкой девушке, с грехом пополам закончившей семь классов средней школы?
   И словно отвечая на мой невысказанный вопрос, доктор О продолжил:
   - И недавно добились в этом значительных успехов.
   Я закинула ногу на ногу, как бы ненароком задрав юбку чуть выше середины бедра. Пусть этот интеллигент-задохлик увидит ляжки настоящей германской женщины. И послала задохлику свой самый обворожительный взгляд.
   - В общем, - он уставился на мои ноги, судорожно сглотнув слюну, - нам удалось создать темпоральное поле...
   - Да что вы говорите? - сделала я удивлённо-восхищённое лицо. - Хвала фюреру!
   - Дорогой доктор, не надо загружать прекрасную головку фройлян сложными научными терминами, - раздался голос и из тьмы вышел...
   О, мой Бог! Я вскочила, щелкнула каблуками, вытянув руку в приветствии.
   - Хайль Гитлер!
   Рейхсфюрер, а это был он, подошёл и положил руку мне на плечо, усаживая обратно. Свет лампы отразился в стёклах его очков.
   - Вы выполнили задание вашего шефа? - мягко спросил он.
   - Какое, господин рейхсфюрер?
   - Прочитать немецких авторов первой половины прошлого века.
   Я закусила губу. Вот досада! Значит, этот приказ исходил от самого Гиммлера. А я-то считала это очередной блажью чудаковатого доктора.
   - Рейхсфюрер, я предпочитаю идеологически выдержанную литературу нашего Рейха.
   Он посмотрел на меня, и в глазах сверкнул стальной блеск.
   - Даю вам три дня, - голос был, тих и монотонен. - Слышите? Три дня.
   - И мемуары еврея Гейне тоже?
   Не ответив, Гиммлер вышел из кабинета. Доктор смотрел на меня виновато. Да и что взять с этого жалкого интеллигентишки?
   - Вы должны войти в образ, Эльза.
   - В чей образ?
   - В образ немецкой девушки сороковых годов прошлого столетия.
   - Я что, буду играть в театре?
   - Нет, - О вновь снял очки и принялся тщательно протирать их. - Мы отправляем вас в прошлое.
   В прошлое! А чего я там забыла? Нет лучше времени, чем время торжества немецкого духа, нет лучше страны, где правит обожаемый фюрер!
   Но меня никто не спрашивал. Ничего не оставалось, как начать читать упадническую литературу столетней давности про страдания молодого Вертера, про годы унижений и позора, когда лягушатники сидели гарнизонами в немецких городах.
   Через три дня я держала экзамен перед самим рейхсфюрером. Слушая мои неуклюжие реплики, он каменел арийским лицом, лишь желваки перекатывались под смуглой кожей. Рядом переминался с ноги на ногу доктор О. В немецкой литературе он разбирался ещё меньше чем я, несмотря на свои учёные степени. Конечно, его сердце целиком принадлежало физической науке.
   Я немного поскромничала, когда сказала о семи классах обычной школы. В сороковом целый год училась на партийных курсах, потом школа СС. Это, собственно, меня и сгубило. Лекции доктора Геббельса выбили из меня бюргерский дух предков. Об этом со вздохом сказал рейхсфюрер, послушав мои неуклюжие речи.
   - Мы, конечно, могли поручить это профессиональной актрисе, - подытожил он мое провальное выступление. - Но задание такой исключительной важности, что его выполнение должно быть возложено лишь на проверенного члена партии. Не скрою от вас, геноссе Эльза, мы рассматривали больше дюжины кандидатур. И лишь ваш образ почти полностью совпал с портретом немецкой девушки того времени, так подробно описанным нам профессором Бауэром.
   Я смотрела на обожаемого рейхсфюрера, и от стыда готова была провалиться сквозь землю. А само обожаемое начальство сидело, вперив взгляд, приводивший в трепет Европу, в мои коленки и нервно постукивало указательным пальцем по столу.
   Затянувшуюся паузу весьма кстати прервало почтительное покашливание доктора О.
   - Прошу простить меня рейхсфюрер, но может быть Эльзе следует воспользоваться другим образом.
   Тот внимательно посмотрел на начальника отдела "Z".
   - У вас есть конкретное предложение, доктор?
   - Можно войти в образ немой дурочки.
   Спасибо за доверие, дорогой доктор!
   - А что, это не лишено оснований.
   Он с новым интересом посмотрел на меня, не замечая негодования, отразившегося на моём лице.
   - Основания для чего?
   - Для достижения успеха вашей важнейшей миссии, дорогая Эльза, - голос Гиммлера был строг и торжественен. - Немая дурочка? Тут главное не переиграть.
   Он опять внимательно посмотрел на меня и вдруг рявкнул:
   - Встать!!!
   Я испуганно вскочила, вытянувшись в струнку.
   - Хочешь на перевоспитание в лагерь? В один барак с евреями и коммунистами?
   Губы мои задрожали, и сил хватило лишь на то, чтобы отрицательно мотнуть головой.
   - Нале - во!
   Развернувшись на каблуках, я увидела в большом настенном зеркале своё испуганное лицо, на котором застыло довольно-таки идиотское выражение. На плечо мне легла рука рейхсфюрера.
   - Запомните это своё новое лицо, фройлян, - сказал он, подводя меня к зеркалу. - От него сейчас зависит судьба нашей национальной идеи. А значит судьба Германии и всего мира.
   Так появилась Агата - несчастная вечно испуганная дурочка. Постепенно я так вошла в свой новый образ, что, идя по улице, ловила жалостливые взгляды прохожих. А один капрал с нашивками люфтваффе с досадой сказал своему товарищу:
   - Посмотри Эрих на ту девушку. Истинно немецкая внешность и недочеловеческое содержание. Вот уж действительно, природа своенравна, и даже доктор Геббельс здесь бессилен.
   Где-то в первых числах ноября меня опять вызвал к себе доктор О и сообщил, что портал откроется через три дня. А завтра генеральная репетиция в присутствии рейхсфюрера и окончательная постановка задачи.
   - Вы уж постарайтесь не подвести меня, Эльза.
   Я опустила голову, выкатила глаза на своего начальника, открыв при этом рот.
   - Великолепно!
   О вскочил со своего кресла и подошёл ко мне.
   - Вы прирождённая актриса, Эльза!
   Его горячая ладонь легла на моё бедро.
   - Мы могли бы сходить в ресторан, поужинать, выпить вина, затем расслабиться перед завтрашним днём.
   - Не страшно, доктор, ложиться в постель с идиоткой?
   - Чего только не приходится делать ради торжества германской науки, -плотоядно улыбнулся он. - Кстати, можете звать меня Клаусом.
  
   На этот раз экзамен прошёл великолепно, и рейхсфюрер остался очень доволен.
   - Говорить вам не надо, но вы будете должны передать рекомендательные письма вот этому человеку.
   И он показал мне писаный маслом портрет немолодого еврея.
   - И Агата, - впервые назвал меня новым именем, - смотрите не проявите свои здоровые националистические чувства. Юдофобия тогда, конечно, имела место, но предки наши ещё не осознавали той опасности, которая исходит от еврейства. К тому же вы - недоразвитая, и вам плевать на религиозные и расовые различия. А теперь, - он указал мне стул рядом с собой, - перейдём непосредственно к цели вашего задания.
   Я села, обратившись в слух, а Гиммлер встал и принялся мерить шагами пространство между столом доктора О и стеной.
   - Вы, должно быть, слышали о генеалогических исследованиях рода нашего Фюрера, проводившихся в Англии и США?
   Доктор О кивнул. Я неопределённо пожала плечами. Не в моём любимом "Рейхе", ни в " Фёлькишер Беобахтер", ни даже в нашей "Дас Шварц Кор" о таких исследованиях ничего не писали. А англосаксонские издания у меня читать не было возможности. Чего не скажешь о докторе О.
   - Собственно исследованиями это можно назвать с большой натяжкой, а вот то, что это провокация - вне всяких сомнений. Тем не менее, в некоторых кругах высшего руководства нашего рейха эти инсинуации нашли отклик, причём не всегда отрицательный.
   Рейхсфюрер взглянул на меня, как в тот день, когда грозился отправить меня в лагерь.
   - Этот человек, чей портрет вы только что видели, гипотетически, повторяю, ГИПОТЕТИЧЕСКИ может быть дедом нашего фюрера. Ваша задача и состоит в том, чтобы исключить даже гипотетическую возможность.
   Он взял со стола плотный лист и протянул мне. Я увидела портрет простой крестьянской девушки.
   - Это Мария-Анна Шикльгрубер - бабка нашего фюрера, - пояснил рейхсфюрер. - Хорошенько запомните это лицо. По некоторым сохранившимся сведениям она служила кухаркой в доме богатого еврея Франкенберга. Эта женщина ни в коем случае не должна попасть в дом Франкенберга. Вы меня поняли?
   - Да, рейхсфюрер!
   - И не забывайте, что она мать матери вождя германской нации. Было бы неплохо, если бы вы поспособствовали её сближению с достойным представителем немецкого народа.
   Было бы неплохо? Только и всего? Я посмотрела на свои руки. В этих женских руках судьба нацистской идеи, черт подери!
   Я вскочила со стула.
   - Я сделаю всё, что в моих силах, рейхсфюрер! И даже больше.
   Он подошёл ко мне. За стёклами очков внимательно смотрели серо-голубые глаза. Нервно подрагивали тонкие губы.
   - Я верю в вас ... Агата.
  
   Через два дня, ранним утром мы сидели в подземной лаборатории отдела "Z".
   Почти половину огромной комнаты занимала машина доктора О, создающая по его словам темпоральное поле. Я впервые воочию видела машину времени, о которой в детстве лишь читала в фантастических романах.
   Мой непосредственный шеф давал последние инструкции, наклеивая на моё запястье специальную ленту под цвет кожи, чтобы скрыть мой личный номер. Рейхсфюрер сидел рядом и слушал их так внимательно, будто именно ему предстояло отправиться в прошлое и спасти запятнанную репутацию нашего вождя.
   - В нескольких милях к северо-востоку от Любека, на берегу моря, рядом с маяком мы обнаружили заброшенный дом с вместительным подвалом, - начал доктор О. - Я произвёл необходимые расчёты, и вы, Эльза...
   - Агата, - тихо сказал Гиммлер.
   - Прошу прощения, конечно же, Агата. Вы попадёте прямо в подвал этого дома, где мы и устроим нашу базу. Каждую пятницу вы должны выходить с нами на связь, чтобы мы знали, как проходит ваша миссия.
   - У меня два вопроса, штурмбанфюрер. Первый, каким образом я буду выходить на связь...
   - Я ещё дойду до этого.
   - И второй. Каждую пятницу 1835-го года, или 1944-го?
   Доктор О поправил на носу очки, а рейхсфюрер удовлетворённо заметил:
   - Я вижу, вы основательно подходите к делу.
   - Конечно же, каждую пятницу 1835-го, - нервно облизнув губы, ответил доктор О. - Я уже вычислил, какой день недели нашего времени будет совпадать с вашей пятницей.
   Я украдкой вытерла со лба пот. На мне были две юбки, льняная сорочка, поверх которой ещё одна, расписанная на груди традиционным немецким орнаментом, толстые чулки, которые вечно сползали. И венцом всего - жуткие деревянные башмаки, весившие, должно быть десять фунтов каждый.
   Я предпочла бы оказаться в диверсионной группе, заброшенной во вражеский тыл. По крайней мере, экипировка у них была гораздо удобнее.
   - А почему в Любек, доктор? - спросил Гиммлер. - Насколько мне известно, Франкенберг в те времена обитал в австрийском Граце.
   - Нам в руки попала изданная в 32-м году в Вене брошюра "Австрийская ветвь Ротшильдов". Там было и о том, что провизор Иезекииль Франкенберг с 1811 по 1837 годы держал аптеку в Любеке.
   - Вы уверены, что это тот самый Франкенберг, который нам нужен?
   - Господин рейхсфюрер, тому есть свидетельства. Иезекииль на борьбе с антисанитарией в Любеке заработал неплохие средства, но после какой-то загадочной для нас и неприятной для него истории, перебрался в Грац, где у него проживала родня. Нам даже известно, что его аптека находилась где-то возле Голштинских ворот.
   - А где в этот момент, вернее, в эти времена находилась Мария-Анна?
   - На своей родине, в Шпитале.
   - Значит, ваша задача, - Гиммлер повернул ко мне своё холёное лицо, - не допустить даже вероятности их встречи.
   - А почему бы сразу не ликвидировать этого Франкенберга? - спросила я. - Невелика потеря для истории.
   И без того узкие глаза рейхсфюрера за стёклами очков и вовсе превратились в щёлочки. Голос его был едва слышен.
   - Ваша задача, Агата, не допустить даже вероятности их встречи. Повторите!
   Я механически повторила свою задачу, не отрывая при этом своих глаз от его, загипнотизированная словно кролик удавом.
   - Вплоть до моего особого распоряжения, - после короткой паузы добавил он.
   Потом меня опять инструктировал доктор О.
   - Портал ведёт прямо в подвал пустого дома на морском берегу. Дом построен в 17-м веке, и кроме основного подвального помещения там имеется тайная комната, про которую спустя двести лет забыли. При нажатии одного из кирпичей часть стены отойдёт в сторону, и вы окажетесь в основном подвальном помещении, из которого наверх ведёт лестница. Запомните Эль... Агата, портал будет открываться каждую пятницу за полчаса до полуночи. Если вы два раза не выйдете на связь, мы отправляем человека на ваши поиски.
   Я смутно помню, как меня завели внутрь огромной машины, посадили в какое-то кресло.
   - Постарайтесь войти к нему в доверие, - давал мне последние наставления рейхсфюрер. - Если он возомнит себя психиатром, и вздумает лечить ваш "недуг", можете даже спустя какое-то время заговорить. Надеюсь, что к тому времени вы освоите разговорные обороты того времени.
   Доктор О показал Гиммлеру на часы.
   - Помните, я верю в вас, Агата, - сжал тот на прощание моё плечо.
   А доктор почему-то вложил мне в руку свою зажигалку "Dunhill".
   Потом я осталась одна, перед глазами мелькали какие-то лампочки. И вдруг... время для меня остановилось. Я почувствовала это настолько явно, как ощутила, к примеру, потерю слуха или зрения. Внутри меня времени не было, и это было непередаваемое ощущение.
   Затем наступила темнота, настолько плотная, что её, казалось, можно потрогать руками. Я крутанула колёсико зажигалки, и огонёк осветил передо мной кирпичную стену. Теперь надо найти этот треклятый кирпич, пока не кончился бензин.
   Я принялась шарить правой рукой по стене. Вдруг до меня донёсся какой-то шорох и следом противный писк. Крысы! Ненавижу этих мерзких тварей! Хотя и не боюсь. В школе СС, которая находилась в старинном замке, нас в наказание заставляли спускаться в подвал и не возвращаться без трёх крысиных тушек. Я всегда приносила не меньше пяти.
   Наконец, один из кирпичей под моей рукой поддался, и часть стены с противным скрежетом поползла в сторону. Огонёк зажигалки еле тлел, практически не давая света.
   Справа от себя я увидела полоску света, на которую и пошла. Несколько ступенек упирались в крышку с небольшой решёткой посередине. Через неё в это подземелье и проникал свет. Люк, на моё счастье оказался незапертым, но крышка весила не меньше тридцати кило, и если не ежедневные занятия гимнастикой, которые мне привили в школе СС, сидеть мне в подвале до следующей пятницы.
   Крышка люка стукнулась о стену, подняв целое облако пыли, и я выбралась, наконец, из этого подвала.
   Дом явно пустовал, иначе его обитатели сбежались бы на грохот, с которым я ввалилась из двадцатого века в девятнадцатый. Да и не бывает в немецких домах в присутствие хозяев столько пыли.
   На кухне стояла нетронутая посуда, жаровней долгое время никто не пользовался. Я посмотрела в окно. Сквозь мутное стекло было видна серая гладь Балтики. А недалеко от окна стоял дог великолепной немецкой породы и смотрел прямо на меня. Я обожаю собак, особенно больших. Это был великолепный экземпляр! Его шерсть блестела даже при блеклом октябрьском солнце, из раскрытой пасти виднелись устрашающие клыки.
   И вдруг животное завыло так, как, должно быть воют по покойнику. Мне стало не по себе.
   Со стороны маяка к собаке приближалась высокая мужская фигура. Прежде чем спрятаться, я успела увидеть высокие рыбацкие сапоги, шляпу, которые труженики моря носят и в наше время.
   Великан что-то спросил у собаки. Из его фразы я поняла только одно слово. Цербер. Так звали сторожевого трёхголового пса из греческой мифологии. В школе СС мы изучали греческие мифы, как образец подлинной арийской культуры.
   Всё остальное осталось за гранью моего понимания. На вид рыбак был истинным немцем, должно быть, смотритель маяка. Но вот говорил он на совершенно непонятном мне языке.
   Немного я знала русский, ещё лучше английский, на слух могла определить французскую и итальянскую речь. Ни под один из этих языков фраза, произнесённая рыбаком, не подходила.
   Если признаться честно, поначалу я испугалась. А вдруг, как здесь все так говорят? Но, поразмыслив, здраво рассудила, что смотритель вполне мог оказаться каким-нибудь кашубом или прусом, и говорить на забытом языке своих предков.
   Рыбак потрепал пса по загривку, и они пошли в сторону моря, туда, где на скалистом берегу возвышался маяк.
   А мне надо было выбираться из дома и пробираться в Любек, где, если верить доктору О держал свою аптеку Франкенберг.
   Но прежде я решила осмотреть и изучить дом, чтобы пятничной ночью не натыкаться на углы.
   Дом оказался не очень большим; на первом этаже кроме кухни и столовой была крохотная комнатка, предназначенная, скорее всего для слуг. На втором зигзагообразный коридор, в котором было пять дверей. Я заглянула во все пять комнат. Широкие кровати, массивные шкафы. И на всём печать запустения. Что ж, место выбрано более чем удачно.
   Шестую дверь я нашла не сразу, она почти сливалась со стеной. Узкая винтовая лестница вела на улицу, башня маяка была не видна за домом. Это было весьма кстати, можно было приходить и уходить, не будучи замеченной, с маяка.
   Парадная дверь оказалась запертой, а ключи от чёрного входа после недолгих поисков были найдены на кухне.
   Я подтянула сползающие чулки, поправила корсет своего допотопного платья и посмотрела в пыльное зеркало, висевшее в столовой, придав своему лицу выражение, так восхитившее рейхсфюрера.
   Надо бы перед выходом выкурить сигарету, чтобы унять волнение. Я достала из складок платья полпачки "Спорта", это были мои любимые. Данхилл дал совсем крохотный огонёк. Бензин кончается, а пользоваться кресалом и огнивом я не умею. Правда, доктор О говорил, что в это время уже вовсю пользовались спичками. Ладно, поживём - увидим.
   Я бросила в жаровню окурок, и отправилась под скупое солнце ноября 1835 года.
   Травемюнде находился в какой-нибудь миле, даже отсюда были видны шпили городских башен. Что такое одна миля для закалённой немецкой девушки?
   Но через сотню метров по песчаной дороге в грубых деревянных башмаках, я почувствовала, что эта миля дастся мне нелегко. Я натёрла ноги, башмаки потяжелели в два раза, и мне было не до морских красот. А любоваться было чем. Из-за туч выглянуло солнце, и свинцовые воды приняли голубой оттенок. Несколько парусников стояло на рейде в Любекской бухте. Всё это походило на картины Андреаса Ахенбаха, виденные мной в Дрезденской галерее.
   Начались пляжи, но отдыхающих было немного. Господа в чёрных сюртуках и широкополых шляпах прогуливались вдоль берега под руку с дамами в чепчиках и платьях с кружевами.
   Пару раз мне навстречу попались крестьяне, видимо возвращающиеся из города в свои деревни, да проехал экипаж, обдав брызгами мелких камешков из-под колёс.
   И ещё воздух. Он был наполнен неведомыми мне ароматами. И море пахло как-то по-другому. В 1942-м в Киле оно пахло нефтью и машинным маслом. А в 1835-м... море пахло моим детством. Я вспомнила, как в 1929-м родители возили меня на остров Рюген. Конечно, мы отдыхали не в Бинце, где собирались сливки общества, а в рыбацкой деревушке, название которой выпало из моей памяти. Тогда я, десятилетняя девчонка часами просиживала на морском берегу с книжкой капитана Марриэта.
   - Тебе куда, красавица?
   Со мной поравнялась крестьянская повозка. Хозяин сидел на козлах, а сзади устроилась, видимо его жена и двое детей.
   Опустив глаза, я тихо ответила.
   - Залезай в телегу!
   Раньше мне в Любеке бывать не приходилось. Вернее не раньше, а гораздо позже, в двадцатом веке. Но доктор О снабдил меня подробными картами города, которые я последние три дня перед отправкой изучила, не менее тщательно, чем книгу нашего фюрера "Моя борьба" в школе СС. Поэтому не пришлось спрашивать дорогу у встречных, и через полчаса блужданий по городу со стёртыми в кровь ногами я стояла возле двери с вывеской:
  
   Иезекииль Франкенберг. ПРОВИЗОР.
  
   И вновь страх охватил меня. Руки сами собой потянулись за сигаретами, но вовремя вспомнились наставления доктора О, которые он давал мне в перерывах между бурными вспышками поистине животной страсти.
   - И не вздумайте курить на улице, Эльза. Среди простых, но порядочных девушек это немыслимо.
   К тому же я - идиотка. А идиотка с солдатской сигаретой в зубах, это уже слишком.
   Я открыла дверь и под звон колокольчика вошла внутрь. Здесь тоже пахло детством; касторкой, мятой, какими-то мазями. За прилавком возился мужчина в белой холщовой рубахе и чёрном жилете. Он стоял спиной к входу, но когда обернулся, я узнала Франкенберга. Сходство с портретом, который мне показывал рейхсфюрер, было почти стопроцентным.
   Выражение любезной, хотя и несколько фальшивой улыбки тут же исчезло с его лица, лишь только он встретился с моим отработанным взглядом.
   - Чего тебе?
   В голосе было явное раздражение, но я была рада, что аптекарь говорил на понятном мне немецком языке.
   Я молча протянула ему рекомендательное письмо, которое целых три дня писали сотрудники нашего отдела. Оно было якобы от некоего Самуила из Аугсбурга, который занимался в том баварском городе врачебной практикой и приходился аптекарю Франкенбергу двоюродным дядей.
   В письме была настоятельная просьба взять в услужение бедную сироту за крышу над головой и пищу, и не обижать бедную девушку, которая и так обижена судьбой. Расчёт был на то, что не откажет Франкенберг единоверцу и родственнику. С которым, по словам доктора О он едва ли виделся в своей жизни.
   Аптекарь так долго читал письмо, что я уже испугалась, а владеет ли он грамотой? Наконец, он отложил его в сторону, снял пенсне и внимательно посмотрел на меня.
   - Так значит, ты - Агата?
   Я энергично закивала головой. А аптекарь стал бесцеремонно оглядывать мою фигуру, и взгляд у него был в точности, как у шефа отдела "Z", когда он после ужина привёл меня к себе на квартиру, где я уселась в кресло в своей самой соблазнительной позе.
   Мысль о том, что этот еврей будет прикасаться ко мне своими пахнущими касторкой руками, вызвала во мне лёгкую панику. Я послала ему один из взглядов, от которого даже у доктора О пропадало всякое желание.
   Но это, отнюдь, не смутило аптекаря. В его глазах был интерес, и спустя несколько минут, я поняла, что это интерес иного свойства, чем вожделение к моему телу.
   - Дядюшка Самуил пишет, что ты потеряла дар речи в результате душевного расстройства, случившегося в детстве. И он как не бился не смог тебя вылечить.
   Я молчала, глядя из подлобья на Франкенберга. Собственно, ответа он и не ждал, это были мысли вслух. Уже хорошо, что не стесняется бедной дурочки.
   - Да ты не бойся, - опять обратился ко мне аптекарь. - У меня ты не будешь испытывать никаких стеснений. Я сторонник теории Конолли - никаких стеснений больному. Мне как раз нужна помощница. Ты будешь жить у меня. Здесь, внизу есть комнатка. За работу будешь получать трехразовое, - он показал мне три пальца, - питание. Я научу тебя делать мази и сортировать по склянкам микстуры.
   Я опять энергично закивала головой.
   - Ну вот, видишь, какая ты умница, - улыбнулся аптекарь. - Идём, я покажу тебе твою комнату.
   Всё получилось гораздо проще, чем я думала. Надо отдать должное специалистам нашего отдела, это они корпели над письмом. Теперь главное, чтобы между этим Самуилом и моим новым хозяином не завязалась переписка. Но это уже моё дело.
   Работа была несложной: убирать в аптеке и наверху, в комнатах Франкенберга. За это мне предоставили постель, завтрак, обед и ужин. Еда была простой, но сытной, её мне приносила кухарка Клара с городского рынка. Сам аптекарь, конечно же, вкушал кошерную пищу, которую ему готовили в еврейской семье, живущей по соседству.
   В пятницу, в десять вечера, когда мой новый шеф уже спал у себя наверху, я, предварительно сняв дверной колокольчик, выскользнула на улицу. В начале ноября ночи были холодными, к тому же дул крепкий ветер с моря. Для того чтобы незаметно проскользнуть мимо заставы, мне даже пришлось снять свои башмаки. Впрочем, стражник даже и носа не казал из своей будки.
   Мне повезло, меня подобрала припозднившаяся почтовая карета, ехавшая в Травемюнде. Лошади резво бежали по пустынной дороге, и вскоре я вышла на каменистую дорогу, ведущую к нежилому дому. Проклятые деревянные башмаки громко стучали в ночной тишине. Вдруг у последнего поворота, за которым уже была видна дамба, передо мной возникли две фигуры.
   - Гляди, Фриц, девица!
   Произнёсший эти слова костлявый субъект поднял над головой фонарь. Тот, которого он назвал Фрицем, был напротив, плотного сложения с намечающимся брюшком.
   - Да она и красотка к тому же! - расплылся костлявый в щербатой улыбке.
   Чёрт! Я совсем забыла про своё новое лицо. Расслабилась, думала, ночью меня всё равно никто не видит.
   Фриц смотрел на меня и облизывал губы совсем как доктор О.
   - Фройлян не желает угоститься сидром? - спросил он.
   И, несмотря на мой отрицательный жест, схватил за руку. Рука у него оказалось тёплой и влажной, хотя на улице было холодно.
   Мужское вожделение не знает времён. И всегда и везде мы - женщины становимся его жертвами. Но только не в эту сентябрьскую ночь 1835 года.
   Костлявый оказался сзади и зажал мне своей шершавой ладонью рот. Я вдохнула запах рыбы и дешёвого табака. Теперь я была только рада, что на мне такие тяжёлые башмаки. Фриц получил пинок под колено, а пыхтевшего сзади костлявого я схватила рукой за его мужское достоинство, которое оказалось невелико. По крайней мере, для меня.
   Оба взвыли от боли и отпустили, один - руку, другой - лицо. Но это было лишь начало экзекуции.
   Основанием ладони я двинула потного Фрица снизу в нос и тут же нанесла безжалостный удар своим сабо в пах. Бедняга без звука рухнул на землю. Теперь очередь костлявого. Терпеть не могу, когда меня лапают за лицо немытыми руками.
   Мой локоток попал ему прямо в щербатый рот. Если там и оставалось немного зубов, то теперь бедняге точно придётся обращаться к дантисту.
   Я резко развернулась, но костлявый уже улепётывал, бросив своего приятеля на произвол судьбы. Что было с его стороны вполне разумно. У него всё равно не было против меня никаких шансов. В нашей школе самооборону преподавал тибетский монах Дзямпо, и я лично видела, как он легко укладывал трёх здоровенных парней из лейбштандарта.
   Дальнейший путь я проделала без приключений. Меня очень интересовал смотритель маяка, но в сторону башни этой ночью я не пошла, пёс может учуять чужого.
   Отперев ключом дверь чёрного входа, прислушалась. В доме было тихо, если не считать завывания ветра в дымоходе, да крысиной возни где-то в подвале. Достав заранее припасённые свечи, пару минут возилась с огнивом. Затем достала спрятанные неделю назад в дверной коробке свои наручные часы фирмы Ланге. Слава фюреру, завод ещё не кончился. У меня в запасе было целых двадцать минут.
   Со свечой в руке я поднялась по лестнице, и зашла в комнату, окна которой смотрели прямо на маяк. Его луч пронзал туман, сгустившийся над морем, и зрелище так заворожило меня, что я не сразу заметила под окном немецкого дога смотрителя. Кажется, его звали Цербером. Пёс смотрел прямо на меня, и, спохватившись, я убрала свечу от стекла. Но, чёртов пёс задрал морду, и взвыл, как в прошлую пятницу. Ночь, луна и этот жуткий вой. И ещё я в пустом и тёмном доме. Я встряхнула головой. Не годится мне, национал-социалистке предаваться дурацкому страху, как какой-нибудь девчонке, начитавшейся готических романов!
   - Цербер!
   Из тьмы появилась огромная фигура смотрителя, я еле успела нырнуть за портьеру. Большой дядя потрепал пса по загривку и оба они уставились на моё окно. Смотритель, должно быть, заметил отсвет свечи, которую я поставила на пол. Пришлось загасить её своим деревянным башмаком.
   Прошло долгих пять минут. Всё это время я, не шевелясь, стояла за пыльной портьерой. Наконец, хозяин и его собака развернулись и пошли в сторону своего жилища.
   Чертыхаясь, я на ощупь спустилась на первый этаж, где был люк, ведущий в подвал, и лишь там вновь зажгла свечу, опять несколько минут провозившись с огнивом.
   С порталом всё получилось проще. Я просто спустилась в подвал в намеченное время, Довольно быстро нашла скрытый механизм. Часть стены отошла в сторону, и я очутилась... в лаборатории нашего отдела, где меня уже ждали рейхсфюрер и доктор О.
   После обстоятельного доклада, который Гиммлер выслушал очень внимательно, задавая иногда вопросы по существу, мне было предложено вернуться обратно.
   - Я понимаю, Агата, вы не против отдохнуть, но сейчас не время. Вы можете выпасть из образа. Обещаю, что когда выполните задание, я отправлю вас в Испанию, на средиземноморское побережье. А сейчас скажите, есть ли у вас какие-нибудь просьбы.
   - Пусть мне заправят зажигалку, ну, и какое-нибудь оружие, если можно. Там по ночам не так уж и безопасно.
   Гиммлер вынул из одного кармана своего кителя инкрустированный Mylflam, на одной стороне которой была выгравирована свастика, на другой его инициалы HH.
   - Кажется, полная.
   Из другого рейхсфюрер извлёк Маузер Hsk. Обе вещи он бережно положил на стол передо мной. И уже в который раз произнёс:
   - Я верю в вас, Агата. Кстати, смотритель вызывает наше опасение. У нас есть данные, что в Америке тоже проводятся эксперименты со временем, и их интересует родословная нашего фюрера. Доктор, - обратился он к шефу отдела "Z", - к следующей пятнице пусть ваши биологи снабдят фройлян Рихтер чем-нибудь, что отвлекло бы животное.
   Я вернулась в аптеку около трёх утра, а через три часа Франкенберг уже поднял меня на работу.
   Всю следующую неделю я добросовестно исполняла роль помощницы аптекаря, что не мешало мне отслеживать его передвижения. Это было несложно; каждый день обедал он у своих соседей-единоверцев, раз в неделю посещал другой дом, где за неимением городской синагоги евреи Любека собирались на общие молитвы, да один раз ходил в порт, где имел беседу с капитаном одной шхуны. Близко подойти мне тогда не удалось, но, судя по обрывкам фраз речь шла о каком-то грузе.
   В следующую пятницу меня встречал в лаборатории один доктор О. Рейхсфюрер был срочно вызван в ставку фюрера. Доклада не получилось, мы с моим шефом как безумные набросились друг на друга, срывая одежды.
   - Тебе пора, Эльза, - сказал он, когда мы, наконец, погасили пламя своей похоти. - Темпоральное поле не может работать долго. Последнее время не редки перебои с электричеством. Да и союзная авиация посещает нас всё чаще.
   Доктор выкатил огромную клетку с обычными серыми крысами. Около тридцати особей сидело за проволочным ограждением.
   - Наши друзья последуют за тобой, Эльза. Очень милые создания, питомцы доктора Шпенглера из отдела биотехнологий. Я хочу проверить возможности своего темпорального поля. Больше одного человека мне отправлять не доводилось. Может быть, в дальнейшем можно будет перебросить в прошлое несколько ребят из штурмгруппы.
   - А почему в прошлое, Клаус? - спросила я. - Почему твоё поле посылает только в прошлое? Неужели, тебе не хотелось заглянуть в будущее?
   Он опустил глаза.
   - Видишь ли, потоки энергии, которые мы выявили, следуют в строго определённом направлении...
   - Ну, так разверни их!
   Доктор О поднял на меня взгляд, в котором я видела лишь одну усталость.
   - Я боюсь, Эльза.
   - Ты можешь бояться лишь одного, не оправдать доверия Родины и фюрера!
   - Перестань, Эльза! - поморщился он, будто от зубной боли. - Я боюсь, что нет там никакого будущего. По крайней мере, для нас.
   Я раскрыла рот, чтобы дать его пораженческому настроению яростную отповедь, но он уже заталкивал меня в цайт-камеру, сунув в руки пакет с каким-то порошком.
   - Обмакнёшь в него кусок мяса, и через пять минут любая псина заснёт крепким сном. Надеюсь... увидеть тебя через неделю.
   Мне очень не понравился тон, каким была сказана последняя фраза, и пауза перед словом надеюсь. Но когда я вновь очутилась в подвале старого дома, от встречи с доктором О осталась лишь лёгкая горечь, да сладкая истома. И ещё клетка с крысами, оказавшаяся вместе со мной. Грызуны, казалось, и не заметили, что очутились на сто лет назад.
   Кусок говядины весом в целый фунт был принесён мною завёрнутым в отрезок холста. Сначала я отрезала маленький кусочек, обмакнула его в порошок и бросила в клетку. Два зверька тут же бросились к нему, вцепившись с двух сторон. Через несколько минут оба лежали без движения, не реагируя на ползающих по ним сородичей. Изваляв мясо в порошке, я двинулась к домику смотрителя.
   Цербер встретил меня на полпути. Он возник из тумана неожиданно, подобно призраку. Я бросила ему кусок. Мясо шлёпнулось на землю у самых лап, но пёс даже не взглянул на него. Его взгляд был устремлён на меня, свет луны отражался в собачьих глазах.
   В школе мы проходили курсы кинологии, поэтому с собаками обращаться я умела. К тому же в глазах и всей позе животного не было агрессии, скорее любопытство.
   Смело, подойдя к Церберу, я подняла с земли мясо.
   - Что, приятель, не спится? На, поешь. А я пока пойду, познакомлюсь с твоим хозяином.
   И я сунула мясо ему под нос. Пёс благосклонно обнюхал его и зацепил своими огромными клыками. У меня всегда получался контакт с собаками.
   Я не стала дожидаться, пока он съест мясо, и двинулась к дому. В единственном окошке горел свет. Опять пришлось снять шумные башмаки. Земля была жёсткой и холодной.
   Огромный старик стоял на коленях и, глядя в стену, что-то бормотал. На его седой голове была ермолка, а плечи покрыты накидкой с шестиконечными звёздами.
   Вот это да! Могучий старик, в чьей внешности даже я со своим арийским чутьём не заподозрила представителя неполноценной расы, оказался евреем. И как его могли назначить смотрителем на маяке? Всё это необходимо было выяснить. Можно было сделать это сейчас, приставив личный пистолет рейхсфюрера к голове гиганта, но это значит раскрыть свои карты. Тогда смотрителя придётся убрать, а это привлечёт внимание полиции. К тому же рейхсфюрер будет недоволен такой топорной работой.
   Огромное тело пса лежало прямо на дороге, бока мерно вздымались. Снотворное доктора О работало.
   Стук моих сабо так раздражал, что я разорвала тряпку, в которой принесла мясо на две половины, и обмотала ими чёртовы башмаки. Теперь я могла передвигаться более или менее бесшумно.
   На том самом повороте, где у меня произошла встреча с потным Фрицем и его тощим приятелем, я услышала нетвёрдые шаги со стороны города. Прижалась к скале, постаравшись слиться с ней.
   По дороге нетвёрдой походкой шли мои знакомые.
   - Три зуба, Фриц, последние три зуба эта ведьма вышибла мне, - шепелявил костлявый. - Теперь моя основная еда - хлеб, замоченный в шнапсе. А желудок мой уже не тот, что раньше.
   Я возникла перед ними подобно валькирии, спустившейся с неба. Только без сверкающих доспехов. Оба разинули свои рты.
   - Не бойтесь, мальчики, сегодня бить не буду. Мало того, тебе, тощий дам совет. Попробуй хлеб замачивать не в шнапсе, а в молоке. Желудок свой вылечишь. Но совет не бесплатный. Понятно?
   Парни кивнули.
   - Вы знаете смотрителя маяка?
   Опять кивок.
   - Давайте, рассказывайте, кто он и откуда.
   Первым пришёл в себя Фриц.
   - Он в наших краях недолго, пару лет, может больше. Зовут Тобиас Ланге. Сказывают, раньше рыбачил где-то на Борнхольме.
   - Что, он - немец и богобоязненный лютеранин?
   - А кого другого на такую должность поставят, верно, Арни? Ведь не еврея же?
   - Действительно. Ещё, что можете сказать о нём?
   - А что можем? Он ни с кем не общается без надобности. Да и собака у него огромная, никого к дому не подпускает.
   - Молодцы, мальчики, сегодня ведёте себя хорошо. Вот вам ещё два совета: любите Германию. А ты, Фриц, береги зубы.
   Значит этот молящийся своему еврейскому богу человек в ермолке - настоящий и богобоязненный лютеранин? Всё это мне очень не нравилось. Но, без приказа руководства никакие действия в отношении этого Ланге я решила не предпринимать. Так что придётся ждать неделю.
   Но в следующую пятницу всё осложнилось ещё больше. В ту ночь я решила воспользоваться фиакром, закрыв голову и плечи платком. Подъехав, увидела в окне кухни свет. Несколько минут стояла в раздумье, поёживаясь от холодной осенней ночи. Пришлось отпустить возницу.
   Я стояла на пустой дороге и думала. Пропустить сеанс, или всё-таки выяснить, кто забрался в необитаемый дом? Вполне вероятно, что это могли быть просто бродяги.
   Я проверила пистолет, и как можно осторожней отперла дверь. Прислушалась. Огня решила не зажигать, тем более что все закоулки знала, как марш " Хорст Вессель".
   Лишь только я поднялась наверх, как тишину дома нарушил знакомый вой. Внизу послышался чей-то голос, и вскоре по лестнице застучали шаги. Я проскользнула в ближайшую дверь.
   Кто-то планомерно осматривал все комнаты. Делал он это уверенно, будто был в этом доме хозяином.
   Я вжалась в стену справа от двери. Наконец, та раскрылась, и в комнату с зажжённой свечой вошёл...
   Это был мужчина моей мечты. Высокий, белокурый, огонь плясал в голубых, как небо, глазах.
   Всё это я успела заметить в те короткие секунды. Но важно было, чтобы красавчик не заметил меня.
   Я взмахнула платком, и когда свеча погасла, выскользнула под боком у вошедшего в коридор. Нырнула в дверь чёрного входа, и уже спустилась на несколько ступенек, но потом подумала, что на связь выходить всё равно надо, неслышно поднялась и притаилась в углу за дверью.
   Для того чтобы найти замаскированную дверь блондину понадобилось несколько минут. И вот он уже бежит вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Можно было беспрепятственно идти в подвал.
   Цербер сидел на кухне и не обращал на меня никакого внимания. Зато в подвале меня ждал сюрприз. Он был заставлен тюками. Такие же я видела вы порту, когда следила за Франкенбергом.
   Когда я вошла в тайную комнату, то увидела, что дверца клетки была открыта, а питомцы доктора О бегали кругом и не обращали на меня никакого внимания. Неужели кто-то раскрыл мой тайник? Тогда зачем он выпустил крыс?
   На этот раз меня, кроме доктора ждал и рейхсфюрер. Он напряжённо выслушал мой доклад, надолго задумался, подперев сплетёнными пальцами гладко выбритый подбородок.
- Кто бы это мог быть, шарфюрер? - наконец, повернулся он к доктору О. - Бейтар, ЛЕХИ?
   - Я не исключаю возможности, что кто-то из сионистов - учеников Энштейна смог создать прибор, излучающий темпоральное поле, - отвечал тот.
   Ничего не понимая из их разговора, я задала волнующий меня вопрос:
   - А как быть с объявившимся хозяином дома?
   - А как поживают наши крысы? - в свою очередь спросил доктор.
   - Кто-то открыл дверцу клетки, и теперь они свободно гуляют по всему подвалу.
   - Я наблюдал за опытами, которые почти год ведут наши биологи. Именно на этих милых животных испытывали WG - средство для повышения боевого духа. Сейчас оно используется на Восточном фронте. Повышает стойкость, холодную ярость, сообразительность, и уменьшает болевой порог. Так что дверцу эту крысы открыли сами. С их помощью мы можем заставить нового хозяина покинуть дом.
   - Всё это замечательно, Клаус, - задумчиво сказал Гиммлер, - но боюсь, что одними вашими чудо-крысами не обойтись. У меня предчувствие, - Гиммлер выделил последнее слово, - что появление этого иудея с внешностью викинга может быть связано с Анной Шикльгрубер. Можете, Вы, доктор, перебросить туда зондер-комманду? Причём срочно? Помните, время работает не на нас.
   - Я постараюсь, господин рейхсфюрер.
   - Поторопитесь, доктор. Их ещё надо доставить из Любека в Шпиталь. А пока с Агатой доставьте оружие.
   Так я вернулась в подвал с тремя литровыми бутылками WG и ящиком с двумя дюжинами MP-40, завёрнутыми в промасленную бумагу. Бутылки были запечатаны и залиты сургучом. Две я спрятала там же, а одну решила взять с собой. Так, на всякий случай.
   Ящик с оружием доктор О переместил крайне неудачно. Одним углом он выходил прямо в основное помещение подвала, не давая закрыться двери, замаскированной под часть стены. Другим упирался в стену. Я попыталась втащить его, но получилось наоборот; тяжеленный ящик вывалился в основное подвальное помещение.
   Моих женских сил будет явно недостаточно, чтобы втащить его обратно. Оставалось надеяться, что среди многочисленных тюков он какое-то время будем незаметным. А там доктор пришлёт ребят из лейб-штандарта.
   Я осторожно выглянула из люка. Где-то с улицы, со стороны парадного входа доносились голоса.
   Пса на кухне не было. Выглянув в окно, увидела старого смотрителя рядом с молодым мужчиной, который так поразил меня своей мужественной красотой. Тут же вертелся и Цербер, время, от времени бросая взгляды в сторону окна, за которым я пряталась.
   Мужчины что-то горячо обсуждали, затем молодой хлопнул старого по плечу, и они развернулись в сторону дома. Я бросилась на второй этаж. Там остановилась, прислушиваясь. Покинуть дом я всегда успею.
   - Но я точно помню, что закрыл крышку! - раздался внизу молодой голос.
   Вот чёрт, я забыла закрыть люк!
   - Ах, герр Генрих, вы уж поверьте мне, старику, со мной тоже подобное случалось. Вроде бы твёрдо помнишь, что включил Аргандову лампу, через час выходишь на осмотр, а этот чёртов фонарь и не думает гореть!
   Перегнувшись через перила, я увидела, как мужчины спускаются в подвал. Что я могла сделать? Свой инкогнито раскрывать без приказа рейхсфюрера ни в коем случае нельзя. Оставалось уповать на удачу.
   А через два дня красавчик сам заявился к нам в аптеку. Я пряталась за прилавком и слушала их разговор. Оказывается, крысы доктора О не на шутку расшалились, и герр Генрих Бреннер - сын уважаемого члена магистрата просил у аптекаря средства для борьбы с ними. А добрый дядюшка Иезекииль, по которому давно плачет концлагерь, в качестве платы за услугу предложил ему в домработницы меня. Как будто мне в его чёртовой аптеке работы мало! Ещё и деньги, наверное, будет у меня отбирать?
   Ну, я вам устрою! Пора поддержать милых зверьков средством наших биологов.
   На следующее утро Франкенберг вручил мне бутылочку со своим эликсиром, записку, и нанял фиакр. В дороге я поменяла сосуды. Доктор О говорил, что WG надо использовать крайне осторожно, дозы должны быть не более трёх капель на зверька. Но в записке аптекарь рекомендовал щедро поливать сыр своим ядом. Посмотрим, что из всего этого выйдет. Думаю, что за этот эксперимент начальство на меня не рассердится?
   Надо ли говорить, что уборку в доме молодого Бреннера я сделала на совесть. Кухня блистала чистотой, и скупое солнце, заглянувшее в отмытые окна, отразилось в боках начищенной медной кастрюли. Во время работы прислушивалась к шорохам, доносящимся из подвала. Доктор О рассказывал мне, что животные под воздействием WG сначала набросятся на своих сородичей, которым не хватило препарата, а затем могут обратить свою агрессию на любое живое существо. Будь то даже крупный и опасный хищник. WG во много раз повышает агрессию, и снижает инстинкт самосохранения. Надо было, как можно быстрей покончить с уборкой, пока крысы и так не отличавшиеся спокойным характером не вырвались наверх.
   Судя по яростному писку, крысы, отведавшие гениальную разработку наших биологов, вошли в первую стадию, то есть рвали в клочья своих обделённых сородичей.
   Я успела. Кухня сияла чистотой, под окнами остановился фиакр, малыш Генрих дал мне монету за работу. Уже садясь в повозку, увидела, как пёс смотрителя зашёл в дом. Ну что ж, остаётся надеяться, что красавчик не пострадает, просто унесёт ноги из папашиного дома и поселится в городской гостинице.
   Но молодой Бреннер оказался крепче, чем я полагала. Той же ночью вместе со смотрителем они ворвались в лавку и принялись угрожать моему хозяину. Перепуганный еврей сделал мне незаметный жест, чтобы я вызвала полицию.
   Ну, а смотритель, каков! Серо-голубые глаза горят праведным, прямо-таки арийским негодованием. Если бы сама не видела, как он бормотал иудейские молитвы, честное слово, поверила бы в истинную германскую неистовость.
   После того, как полицейские увели дебоширов в городскую тюрьму при магистрате, Франкенберг какое-то время чесал свой крупный нос, что было у него признаком глубокой озабоченности. Затем внимательно посмотрел на меня.
   - Агата, ты не оставляла эликсир без присмотра?
   Я энергично закивала, вытаращив глаза, будто от испуга.
   - А записку, которую я приложил, герр Бреннер прочитал?
   На этот раз я недоумённо пожала плечами.
   - Бедная дурочка, - пробормотал аптекарь, глубоко вздохнув.
   После этого отпустил меня спать.
   Утром, даже не позавтракав, оделся и вышел из дома.
   До чего неудобную одежду носят женщины в девятнадцатом веке! Пока натягивала чулки, застегнула все крючки на платье, мой хозяин чуть не скрылся на городских улицах. Хорошо, хоть увидела в окно, что пошёл он налево. Еле успела нагнать, когда на углу он остановил извозчика.
   Мне казалось, что грохот моих деревянных башмаков слышит весь город. Бежать за фиакром, правда, пришлось недолго. Франкенберг вышел у магистрата, велев вознице ждать. Через полчаса вышел и сел в фиакр, но никуда не поехал. Ещё через какое-то время из здания магистрата вышли красавчик Генрих со смотрителем. Остановив проезжавший мимо фиакр, молодой человек посадил туда загадочного еврея с арийской внешностью, а сам остался стоять посреди мостовой, засунув руки в карманы брюк. Холодный осенний ветер трепал его белокурые локоны. Передёрнув плечами, молодой Бреннер застегнул все пуговицы своего сюртука. И в этот момент фиакр, в котором сидел аптекарь, подъехал к нему. Некоторое время они о чём-то говорили, затем Бреннер забрался внутрь
   Ну, уж, дудки! Больше я в этой обуви бегать не буду. Я огляделась по сторонам и даже посмотрела наверх, словно с неба наши парни из люфтваффе, должны были сбросить мне сейчас теннисные туфли. И чуть не была сбита проезжающей мимо повозкой.
   - А ну, стой!
   Возница открыл, было, рот, чтобы сказать какую-нибудь резкость, но я быстро показала ему шиллинг.
   - Вон за той каретой, быстро!
   Случилось то, чего я больше всего боялась; они отправились к дому у дамбы. Ситуация требовала решения, причём немедленного. Франкенберг производил впечатление довольно дотошного человека, как впрочем, большинство его единоверцев. Что будет, если они обнаружат потайную комнату? Вряд ли они догадаются, что это временной портал, но рисковать не стоило.
   У того самого поворота, где на меня напали пьяные рыбаки, я отпустила повозку.
   Мужчины недолго постояли у дома, затем аптекарь открыл дверь и вошёл. Красавчик Генрих некоторое время колебался, потом всё же двинулся следом.
   Чтобы не быть замеченной со стороны маяка, я решила воспользоваться чёрным входом. Оба уже спустились в подвал. Я подошла к люку и прислушалась. Говорил в основном Франкенберг, и говорил преимущественно о крысах. Но когда они поднялись наверх, аптекарь заявил, что пришлёт чиновников и полицейских. А вот этого ни в коем случае допускать было нельзя! По крайней мере, эти три дня. Сегодня среда, а в пятницу ночью должна прибыть первая партия гвардейцев. Чтобы не вызывать подозрений мне были даны указания купить вместительный дилижанс для их переброски в австрийские Альпы. Я уже договорилась с торговцем.
   В моей голове созрел план, который в старинных романах принято называть дьявольским. Но я не верю ни в бога, ни в дьявола, я верю одному лишь фюреру. А значит в борьбе за чистоту его имени и происхождения все средства хороши.
   Обстоятельства были на моей стороне. Франкенберг, страдающий болями в пояснице получил очередной приступ, вызванный тяжёлым для него физическим действием - поднятием крышки люка. К тому же, будучи рассеянным, что-то очень нужное ему, забыл в подвале. Пришлось спускаться молодому Бреннеру.
   Момент был самый подходящий. Я сняла башмаки, быстро и бесшумно спустилась. Только бы ничего не напутать! Как там учил Дзямпо? Точка Цзинь-Со, между седьмым и восьмым спинными позвонками. Нажать левой рукой.
   Дядюшка Иезекииль, наверное, не успел ничего понять, как тут же потерял сознание. С тяжёлой крышкой справиться оказалось гораздо труднее, но помогли занятия гимнастикой.
   Я задвинула деревянный засов. Потерпи малыш Генрих, и до тебя скоро дойдёт очередь!
   - Скорее, скорее, хозяину плохо!
   Возница, задремавший на козлах, чуть не свалился на землю.
   - Его надо срочно в аптеку!
   Вдвоём мы погрузили аптекаря в фиакр.
   - Гони!
   Через час сумасшедшей езды уже заносили Франкенберга в дом, чтобы уложить на кровать. Я дала извозчику шиллинг, наказав держать язык за зубами и ждать меня в фиакре.
   Итак, первая часть моего дьявольского плана прошла успешно. Пора приступать ко второй. И я погнала фиакр назад. Герр Бреннер, должно быть, заждался.
   У дома я отпустила карету окончательно. Генриха вывозить никуда не надо, он должен окончить свою короткую жизнь в доме, оставленному покойным отцом и принадлежащему магистрату города Любека. Кто знает, может я, спустя сто с лишним лет поплачу на его могилке?
   В сущности, как несправедлива жизнь! Представитель презираемой расы остаётся жить, а носитель истинной германской красоты, я надеюсь, и духа должен умереть, причём жуткой смертью. Интересно, что сказал бы по этому поводу рейхсфюрер? Что-нибудь вроде того, как жернова истории никого не щадят?
   А ведь у нас могла бы получиться прекрасная арийская семья, подумала я, входя в дом. И тут же одёрнула себя; служение Родине не терпит сантиментов. Тем более, думать надо не об этом.
   Во избежание неприятностей, я приготовила пузырёк с эфиром. Всё-таки молодой Бреннер достаточно атлетически сложен, да и в его комнате я видела какое-то холодное оружие, не то шпагу, не то саблю.
   Но когда я открыла люк, он был похож на слепого котёнка. И всё же я брызнула ему в лицо немного эфира, затем приковала наручниками из своего шпионского арсенала к скобе, вбитой в стену.
   И только тогда обратила внимание, что подвал бы пуст. Ни тюков с товаром, ни моего ящика с оружием.
   Из трёх десятков грызунов в живых осталось всего четыре особи. Остальные пали либо в бою с малышом Генрихом, либо от передозировки WG. Щедро плеснув им жидкости, посмотрела на часы. Минут тридцать у меня есть.
   Из них пару минут я потратила, чтобы при свете фонаря полюбоваться идеальными чертами его лица. Он действительно был чертовски красив, этот Генрих Бреннер! Идеальный римский нос, волосы цвета спелой пшеницы, пушистые ресницы.
   - Эй, малыш!
   Я с размаху влепила ему пощёчину. Пушистые ресницы затрепетали, он с трудом поднял веки, и огонь фонаря заплясал в синих глазах.
   Чтобы унять волнение, я закурила сигарету. Сначала на лице пришедшего в себя Генриха при виде меня мелькнула радость.
   Мне слишком тяжело воспроизводить весь диалог. Мы говорили на разных языках. Он, естественно, ничего не понимал. Не повезло парню родиться во времена, когда большинство немцев ещё не осознали величия своего исторического предназначения. Я даже не стала спрашивать беднягу, куда подевалось содержимое подвала. В школе СС у нас были прекрасные психологи; учили читать по глазам, по жестам. Генрих читался, как детская сказочка. Если, конечно, не был великим актёром. Но несколько недель слежки за ним, давали мне повод для уверенности, он не играл.
   И сейчас этот красивый, честный, но наивный немец должен умереть!
   Но я могла облегчить его предсмертные мучения. И я это сделала, влив ему в рот остатки Силы и Ярости.
  
  
   * * *
  
  
  
  
   Из записок Генриха Бреннера, бакалавра, лиценциата.
  
  
   "Сила Зигфрида изменила ему,-- он не мог уже стоять, вся мощь его пропала, и смерть наложила уж на его лицо свою бледную печать".
   Кажется, так пал храбрый германский воин.
   Моя сила тоже изменила мне. Она стала несоизмеримо больше. Захлопнулась крышка люка, ещё горел на губах поцелуй Агаты, а я уже стал чувствовать нарастающую дрожь во всём теле.
   Дзинь! Со звоном порвались стальные наручники, и я рухнул на каменный пол. Когда поднялся, то увидел, что из клетки уже выбирается огромная злобная тварь, за ней вторая. Вскоре четыре крысы, каждая размером со среднюю собаку встали полукругом. Добрая дурочка не только напоила меня эликсиром силы, но и оставила фонарь. И в его свете я видел оскаленные жёлтые зубы и горящие неистовой злобой глаза.
   - Ну, нападайте, мерзкие твари! - воскликнул я, сжимая кулаки, ибо никакого оружия у меня не было.
   Твари не заставили себя упрашивать дважды. Одну мне удалось сбить кулаком на лету, зубы второй вырвали кусок кожи с моего плеча.
   Крысы исполняли вокруг меня бешеный танец, да с такой скоростью, что рябило в глазах. Я тоже не стоял на месте, вертясь как волчок, нанося удары и уворачиваясь от зубов. Мне удалось добежать до противоположной стены, где стояла садовая лопата. Теперь я был вооружён!
   Фонарь давно был опрокинут на пол, но продолжал гореть. Увидев в моих руках лопату, грызуны стали проявлять чудеса ловкости, чтобы избежать удара.
   Я не слышал, как поднялась крышка люка, и кто-то спустился вниз.
   - Герр Генрих! - раздался громоподобный голос. - На пол! Быстро!
   Повинуясь чему-то неосознанному, я упал на пол. Прямо надо мной стоял Тобиас Ланге и держал в руках странное оружие, которое мы обнаружили с ним в деревянном ящике.
   Я не был на войне, но видел, как стреляют из ружья или пистолета. Довелось пострелять и мне. Но чтобы пули вылетали из дула с такой скоростью и в таком количестве! Скорей всего дело в эликсире, которым угостила меня Агата. Он увеличивал скорость восприятия действительности.
   - Вставайте, герр Генрих! Вы в порядке?
   Сильные руки подняли меня. Оглушённый грохотом и ничего не видя из-за порохового дыма, я беспомощно вертел головой.
   - Пойдёмте наверх.
   - А крысы? Ты убил всех, Тобиас?
   - Конечно.
   Дым немного рассеялся, и я увидел четыре туши изрешечённые пулями.
   Яростное возбуждение, вызванное двумя глотками эликсира, не торопилось покидать меня. Я разразился гневной филиппикой, обращаясь к Тобиасу, ибо кроме него слушателей у меня не было.
   - Видит Бог, этот дом проклят! Дьявол творит в нём свои мерзкие козни, и даже такая безобидная дурочка, как Агата, ступив под эти своды, превратилась в чудовище. Я уничтожу это вместилище нечистой силы!
   Я схватил фонарь, лежавший на полу и со всей силы грохнул его о стену. Искры полетели во все стороны, в углу загорелась солома.
   - Что вы делаете, герр Генрих? Магистрат назначит расследование, и вы угодите в тюрьму за поджог.
   Добрый старик принялся затаптывать пламя. Я наблюдал за ним остановившимся взглядом.
   - Идёмте. Вам надо отдохнуть.
   Он обнял меня за плечи.
   - Ты не понимаешь, Тобиас! Этот дом надо разрушить!
   В раздражении я скинул с себя его руки. И видно не рассчитал своих сил. Смотритель отлетел к стене, ударившись об неё затылком, стал медленно сползать вниз. А я схватил лопату и принялся яростно лупить по толстым каменным стенам, пока в моих руках не остался обломок черенка. Затем выскочил из подвала и взялся крушить всё, что попадалось под руку; стулья, кухонную утварь. Пока не потерял сознание.
  
   Серые волны неспешно набегали на скалистый берег и разбивались об него на мелкие осколки. Вот и наша жизнь подобна недолговечной морской волне. Как же легко разбить её!
   Для меня таким негостеприимным скалистым берегом оказался этот проклятый дом, доставшийся от отца. И ту меня осенила мысль: а не он ли и явился причиной смерти моего батюшки? А что, собственно, я знаю об этом?
   В марте этого года, будучи в Геттингене, я получил письмо с извещением о смерти моего отца, Августа Бреннера, уважаемого члена любекского городского совета. Мчался из Геттингена на перекладных, но всё равно опоздал, батюшка мой уже был похоронен за счёт городской казны. В магистрате сказали, что причиной смерти стала остановка сердца. Утром слуги пришли в дом и обнаружили тело в одной из комнат на втором этаже. Вот, собственно, и всё. Я постоял у могилы на кладбище Христа, имея в голове одни философические мысли, да лёгкую грусть о скоротечности бытия. Всё-таки с батюшкой мы не были близки, как ни печально это признавать.
   - Как вы, герр Генрих?
   Я с трудом оторвал взгляд от маленького окошка, за которым плескалось море, и увидел огромную фигуру, сидящую в плетёном кресле. К затылку смотритель прикладывал мокрую тряпку.
   И тут я всё вспомнил. И свои безумные выходки, бешенство, охватившее меня. Рывком я скинул ноги на пол и сел на кровати, закрыв лицо руками.
   - Ах, Тобиас, простишь ли ты меня?
   - Вы были не в себе. Будто нечистый влез к вам внутрь.
   - Это всё Агата. Она угостила меня этой дрянью, от которой взбесились крысы.
   - Эта бедная дурочка, приживалка аптекаря?
   Не отрывая рук, я кивнул.
   - Значит, жид и ведьма вступили в сатанинский сговор?
   Тут я взглянул на Ланге с жалостью, вспомнив о своём университетском образовании. И тут же стыд пронзил меня. А не сам ли, не далее, как час назад обзывал обычный дом вместилищем нечистой силы?
   - Может, обратиться в полицию? - спросил я смотрителя.
   - В полицию? Да хитрый еврей купил, наверное, всю полицию Ганзы. Или вы забыли, как резво они примчались ему на выручку и потащили нас в околоток?
   - Знаешь, Тобиас, от всех этих событий, обрушившихся на меня за последние пару месяцев, голова моя скоро лопнет. Тем более я не понимаю их сути. Может, я сошёл с ума?
   - Моя чудом не лопнула, когда вы меня швырнули о стену.
   Я лишь глухо застонал.
   - Да не переживайте вы так. Мы - Ланге всегда были крепкие, особенно на голову. А что касается сумасшествия... Не забывайте, что не вы один. Значит, мы оба сошли с ума. А Цербер? Бедного пса разорвали бешеные крысы.
   - А что, и такое может быть. Может, в здешнем воздухе носятся миазмы, вызывающие безумные галлюцинации. Крысы взбесились и покусали до смерти пса. Тебе каждую пятницу чудятся призраки. Я в подвале вижу товары из далёких стран. Кстати, сейчас там пусто. Бессловесная дурочка Агата, попав сюда, меняется, обретает дар слова. Но какой? Несёт околесицу. И откуда ей знать такое словосочетание, как биологическая лаборатория?
   - А это что?
   - Bios, так древние называли жизнь. Это недавно появившаяся наука о различных формах жизни. Но откуда она известна необразованной девушке, к тому же умственно отсталой?
   - Не знаю, как вы, герр Генрих, но я считаю, что во всём виноват проклятый аптекарь. Гнать его надо из этих мест! Решил на всех порчу колдовскую навести, и начал с вашего дома.
   - Успокойся, мой горячий друг.
   Я встал и вышел из домика смотрителя. Холодный ветер тут же атаковал меня, заставив поднять воротник сюртука.
   Я смотрел на море и меня посещали очень нехорошие мысли. Жизнь в двадцать четыре года казалась бессмысленной и недостойной продолжения. Серые буруны волн манили меня, как аргонавтов пение сирен, как крыс флейта гамельнского крысолова.
   - Герр Генрих!
   Я в раздражении обернулся. Взгляд Тобиаса выражал тревогу. Он, что, мысли мои читает?
   - Предлагаю пропустить по стаканчику шнапса. У меня как раз есть бутылка яблочного. Уверяю, он вам понравится.
   Шнапс сделал своё дело. Через час я сидел в домике смотрителя, с тихой грустью глядя в окно, и смотрел на волны, мелкими брызгами, разбивающимися о скалистый берег.
   - "Вот так и проходят годы нашей жизни, - думалось мне. - Один достигает своего берега и разлетается брызгами, а следом спешит второй".
   - Ну и силища у вас, герр Генрих, - говорил Тобиас, осторожно касаясь затылка. - Отшвырнули меня как пушинку, а я ведь ни много, ни мало, а вешу целых двести пятьдесят фунтов.
   - Это всё Агата. Она влила мне в рот эликсир Франкенберга. От которого крысы увеличиваются в размерах и впадают в ярость.
   - Немая дурочка? Интересно, зачем она это сделала?
   - Понятия не имею. Она говорила о каком-то Сталине, который тоже поит своих солдат этим эликсиром. И ещё, что солдаты каких-то оборонительных сил, чтобы не покончить с собой от побочных действий этого эликсира, пьют шнапс.
   Произнеся последнюю фразу, я бросил быстрый взгляд на смотрителя. А ведь не просто так он предложил мне выпить? А что, если ему тоже известно об эликсире?
   Но, увидев простодушное лицо Тобиаса, смотревшего на меня серо-голубыми глазами, устыдился своих мыслей. Он всё-таки спас мне жизнь.
   И опять картинка недавнего прошлого встала перед глазами. Тобиас ловко стреляет из странного оружия, пули из ствола сыплются, как горох из дырявого мешка.
   - А как у тебя получилось выстрелить из этой штуковины из деревянного ящика, который неизвестно кто затащил в мой подвал?
   Некоторое время смотритель молчал, и в его молчании я почувствовал некоторую растерянность и смущение. Или это мне показалось?
   - Видите ли, герр Генрих. Я с детства имел тягу ко всякого рода механизмам. Очень меня интересовало как всё внутри устроено. Вот и ваша машина, которой вы так ловко поджарили крыс не даёт мне покоя. Признаюсь, взял я себе одну из этих штуковин. Ну, чтобы разобраться.
   - Если верить виденному мной в подвале, тебе это удалось.
   - Два дня мучился. Дуло у этого странного оружия слишком узкое, пришлось отлить пулю поменьше. Но только некуда порох сыпать в казённую-то часть. А потом понял; там пули прямо в рукоять вставляются. Да и сами пули крепко соединены с патроном, который железный. Всё это вставляется в казённую часть. Затем курок отводится назад, первая штуковина идёт в ствол. А потом только и делов, что жать на спусковую скобу, а пули сами вылетают. Волшебство, да и только. Хотите попробовать?
   - Лучше завтра.
   Я зевнул. Две кружки шнапса изменили цвет моей меланхолии с чёрного на светло-серый. Наступила апатия, и меня всё сильнее стало клонить в сон.
   А за окном стало темнеть, короткий ноябрьский день подходил к концу. Я положил тяжёлую голову на жёсткую подушку, и последнее, что видел, как Тобиас накрывает меня суконным одеялом.
   Когда проснулся, за окном была глубокая ночь. Смотрителя в комнате не было. Должно быть, пошёл проверить башню. Я взял фонарь и вышел из дома.
   Ветер стих, и море успокоилось, отражая в своих водах полную луну. Недалеко от берега стояла рыбацкая шхуна.
   Я решил подняться наверх, чтобы полюбоваться оттуда лунной дорожкой, пересекающей морскую гладь. У самого основания башни, со стороны моря, прямо в земле увидел дыру среди зарослей можжевельника. Рядом лежала каменная плита, открывая чёрный зёв уходящего во тьму подземелья. Вниз вели сырые каменные ступени.
   Не знаю, что заставило меня ступить на них. Ступеней было немного, всего дюжина. Дальше шёл коридор футов пять в ширину и столько же в высоту. Пока я раздумывал, идти мне вперёд, или вернуться, наверху раздался голос Ланге. Фраза, которую он произнёс, была вроде и на немецком, но я понял далеко не всё. Кроме нижнемецкого диалекта, я хорошо понимал и обердойче, ведь матушка моя была родом из имперских земель. Но диалект, на котором Тобиас задал вопрос невидимому собеседнику, не относился ни к тому, ни к другому.
   И тут я понял. Это был язык немецких евреев.
   - Вы всё вынесли? - спросил Тобиас.
   - Да, - ответил кто-то.
   - Тогда закрывайте.
   Смысл этого короткого диалога дошёл до меня лишь тогда, когда тяжеленная плита легла между мной и надземным миром.
   Я остался стоять во тьме подземелья, и лишь фонарь образовывал около меня небольшой круг света. О том, чтобы сдвинуть каменную глыбу в несколько сот фунтов весом, нечего было и думать. Здесь не обойтись без пинты чудесного эликсира для увеличения силы и ярости.
   Делать нечего, и я двинулся вперёд по коридору. Через сотню футов упёрся в стену. Но ведь не может такого быть, чтобы подземный тоннель заканчивался тупиком?
   Рычаг нашёлся в углу. Стена со скрежетом отошла в сторону, и я оказался в комнате. В углу стоял знакомый деревянный ящик со странными толи ружьями, толи пистолетами.
   После недолгих поисков я нашёл ещё одну потайную дверь, и очутился в своём подвале. Я даже не удивился. Дом мой был похож на русскую матрёшку. Я видел эту забаву в Геттингене у одного русского студента. Внутри у этой куклы точно такая же, только поменьше. Открываешь её, а там ещё одна. Я насчитал их семь.
   Так что, вполне возможно, что обнаружу в этом доме ещё что-нибудь. Например, площадку для монгольфьера на крыше.
   Я сел на ступеньки и принялся размышлять. Собственно, если бы кому-то удалось подслушать мои мысли, он бы счёл их бредом преследования. Я слышал об этом делириуме от одного знатока душевных расстройств. Размышления сводились к следующему; была ли служанка Франкенберга Агата и женщина, разговарившая со мной прошедшим днём в этом подвале одним и тем же лицом? И ещё одна мысль касалась смотрителя. А тот ли он, за кого себя выдаёт?
   Делириум мой прервал звук открывающейся наверху входной двери и тяжёлых шагов.
   - Герр Генрих! - услышал я зычный голос смотрителя маяка.
   Сам не знаю, почему, я спрятался под лестницу. Некоторое время Тобиас ходил наверху, затем деревянные ступени заскрипели под тяжестью его тела. Свет фонаря заплясал на стене подземелья.
   Мой большой друг подошёл к проходу, откуда я вышел полчаса назад. Стараясь ступать неслышно, я двинулся следом. Когда осторожно выглянул из-за стены, то обнаружил в комнате с ящиком лишь фонарь сиротливо стоявший на полу. Может быть, Ланге решил проделать обратный путь по подземному коридору? Но зачем оставлять зажжённый фонарь?
   Я взглянул на стену, у которой стоял фонарь, и волосы на моей голове встали дыбом. В воздухе виднелись расплывчатые контуры огромной фигуры смотрителя. Яростно я потёр глаза, и привидение исчезло.
   Что это? Остаточное действие эликсира? Может быть, я недостаточно проспался?
   Но чему я научился за годы пребывания в университете, так это упорству в поисках истины. Теологи учат, что в полном объёме её понять невозможно, Истину знает один лишь Господь, но как все мы, и грешники, и праведники греемся под солнечными лучами, то и Истину можно познавать по крупицам. Иначе, просто сойдёшь с ума.
   Странное оружие отражало вороненым стволом свет фонаря. Как там рассказывал Тобиас? Пули вставляются в рукоять. Рукояти на этом оружии имелось две. Задняя была на вид не полая, а вот передняя...
   Я несколько минут возился с ней, пока не нащупал маленький рычажок, и железная рукоять отделилась. Так есть, внутри поблескивали конические пули. Ещё какое-то время ушло на то, чтобы выковырять одну из них.
   Смотритель не знал об открытии Говардом гремучей ртути, и о том, как Форсайт с её помощью сконструировал капсюль. А может быть, знал?
   Эта пуля составляла с патроном как бы одно целое. Причём сама пуля была свинцовой, а патрон стальным.
   Попытка вставить рукоять с пулями обратно была неудачной, но моя въедливость помогла. Надо было просто отвести скобу назад и вставить в специальный вырез. Затем я снял затворную скобу с выреза, направил ствол в сторону стены, где несколько минут назад видел призрак смотрителя и нажал спуск.
   О мой Бог! Пули вылетали из ствола с бешеной скоростью. Подвал наполнился пороховым дымом и гарью. Оружие плясало у меня в руках, пули впивались в стену, кроша старинный кирпич.
   Затем всё стихло. Оглохший и ослепший я не сразу понял, что кончились патроны. А сами они пустые валялись у моих ног! Вот это оружие! Армия, вооружённая такими ружьями будет непобедима.
   Дым рассеялся, а я всё стоял. И нисколько не удивился, когда вновь увидел перед собой призрак Ланге. Но на этот раз он не исчез. Смотритель появился, будто из-за стены.
   - Герр Генрих...
   Я наставил на него пустое оружие.
   - Тебе придётся мне всё объяснить, Тобиас.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
   Из записок Эльзы Рихтер.
  
   Я вышла из дома, как обычно, через чёрный ход, чтобы не быть замеченной со стороны маяка.
   Ну что ж, одной проблемой стало меньше. Но удовлетворения я не испытывала, на душе кошки скребли, таким неправильным и несправедливым казалось то, что бедный мальчик сейчас гибнет жуткой смертью.
   Чтобы избавиться от сантиментов, надо было сосредоточиться на второй проблеме? А ей, несомненно, был смотритель маяка. Самое время нанести старику визит!
   Я обошла дом с северной стороны, и направилась к маяку через дамбу. Северная стена домика смотрителя была без окон, к тому же вся увита плющом, значит, была мала и вероятность того, что он увидит меня издалека.
   На мой настойчивый стук в дверь никто не ответил. Дверь оказалась незапертой, и я вошла.
   Домик состоял из одной-единственной комнаты. В левом, дальнем от входа углу был скромный очаг. Дощатый стол, узкая кровать, заправленная солдатским одеялом - вот и вся обстановка.
   В башне, куда я поднялась, после того, как тщательно осмотрела дом, Тобиаса Ланге тоже не было. Мне ничего не оставалось, как ждать. Позиция была более чем удобная. Дорога из Травемюнде хорошо просматривалась до того злосчастного для Фрица и его костлявого дружка поворота.
   Единственное, что отвлекало, так это море. Был не очень сильный ветер с северо-запада и свинцовые буруны волн навевали мысли о нарастающем величии немецкого духа. Я была в Италии и видела тёплые зеленоватые воды Средиземного моря, но лишь наша Балтика вызывала у меня почти священный трепет.
   Через несколько минут у меня заныла шея от постоянного верчения головой; море - дорога, опять море. И я чуть было не пропустила Ланге. Он вышел из дома Бреннеров и буквально тащил на себе молодого Генриха. Парень был жив, хотя и изрядно помят.
   Я испытала одновременно радость и досаду. Радость оттого, что молодой Бреннер жив была недолгой и сменилась злостью на себя за плохо выполненную работу. Даже пожалела, что под рукой у меня нет Маузера-98к. Обе проблемы могли быть решены всего двумя выстрелами.
   Мужчины, между тем, скрылись в домике смотрителя. Солнце шло к своему закату, и с наступлением темноты Ланге всё равно поднимется в башню, чтобы зажечь свой чёртов фонарь. Послезавтра откроется "коридор", рейхсфюрер будет ждать моего доклада. Для того, чтобы разговорить смотрителя у меня ещё достаточно времени. Надеюсь, Франкенберг не поднимет всю ганзейскую полицию на ноги, чтобы найти свою слабоумную домработницу?
   Теперь я могла наслаждаться морским пейзажем. Ветер к вечеру стал стихать, буруны становились всё меньше, будто кто-то невидимый гладил море гигантским утюгом. Из-за туч выглянуло солнце, отражаясь в линзах маяка.
   Со стороны Любекской бухты была видна рыбацкая шхуна, которая двигалась в нашу сторону. Внизу я увидела старика Ланге, стоявшего на берегу и напряжённо вглядывающегося туда, откуда скользя по волнам, приближалось судно.
   Шхуна бросила якорь в полусотне метров от берега, и вскоре с неё спустили шлюпку. Трое мужчин сели за вёсла. Вскоре все они были на берегу, обмениваясь рукопожатиями со смотрителем.
   Ланге подвёл их к основанию башни, и я уже подумала, что все четверо собираются подняться наверх. С таким количеством мне явно не справиться! Тут нужен Дзямпо.
   Я осмотрела помещение башни, но спрятаться здесь было негде.
   Моя тревога оказалась напрасной. Ланге раздвинул у самой стены густые заросли можжевельника, все четверо взялись за каменную плиту, и было видно, как они с трудом сдвигают её в сторону. За плитой открылся вход в подземелье.
   Потом троица рыбаков спустились вниз, и через четверть часа стали вытаскивать наверх знакомые тюки. Ого, оказывается, наш смотритель промышляет ещё и контрабандой! Это облегчало мне задачу в предстоящем разговоре, но при одном условии. Если господин Ланге дорожит своей репутацией и работой.
   А где же наш малыш Генрих? Наверняка спит сном праведника в крохотном домике. Последствия принятия WG делятся на две стадии; депрессия, а потом усталость. И как рассказывал мне Клаус, устранить эти симптомы биологи пока не могут. Уж слишком велико для человеческое организма физическое и эмоциональное напряжение.
   Примерно через час все тюки были перевезены на шхуну. Смотритель сел в свою лодку и тоже отправился на борт, должно быть, за расчётом. А из его домика на нетвёрдых ногах вышел Генрих Бреннер и направился к башне. А вот встреча с ним не входила в мои планы, по крайней мере, сегодня. Но парень остановился около входа в подземелье. Рыбаки не закрыли крышку, может по забывчивости, а может ещё не закончили свои дела. Постояв в раздумье с минуту, Генрих стал спускаться вниз. Если у парня с такой внешностью есть недостатки, то главным из них, несомненно, любопытство. Оно, как известно, сгубило кошку.
   И словно в подтверждение моих слов, обе лодки вернулись на берег. У основания башни мужчины о чём-то с минуту переговорили, а затем закрыли тяжёлую крышку люка. Ланге вставил в железные скобы толстый деревянный засов, и вскоре кусты скрыли вход в подземелье. Но мне уже было понятно, куда оно вело.
   Рыбаки попрощались со смотрителем и вернулись на судно, где уже поднимали якорь. А Ланге вернулся в дом. Пробыл он там, как я и полагала, недолго. Выскочив на улицу, он некоторое время смотрел наверх. Меня, естественно он видеть не мог. Сейчас-то он точно должен подняться, пора зажигать фонарь, солнце вот-вот уйдёт за море.
   Но смотритель пренебрёг своими обязанностями, и быстрым шагом направился к дому Бреннера.
   Я чувствовала, что впереди интересные события. И разве я могла пропустить их?
  
  
   - Тебе придется мне всё объяснить, Тобиас.
   Кажется, я успела вовремя.
   - Герр Генрих... Не наставляйте на меня эту штуковину. Тем более, вы не умеете с ней обращаться.
   - Я разобрался, Тобиас.
   До меня донеслось клацанье затвора. Пора было и мне выходить на сцену.
   - Привет, мальчики!
   Я шагнула в ещё одну потайную комнату этого подвала. Свет стоявшего на полу фонаря отражался на бледном лице Ланге.
   Бреннер тут же направил ствол в мою сторону, но я уже летела к нему кульбитом. Кажется, Дзямпо называл этот приём "дракон бьёт хвостом".
   Малыш Генрих рухнул на каменный пол в трёх шагах от смотрителя. Ланге не торопясь, преодолел эти три шага за своих полтора, нагнулся, и нажал большим пальцем у бедняги где-то за правым ухом. Голубые глаза подёрнулись пеленой, и красавчик который раз за последние несколько часов отправился в страну грёз.
   А я уже была на ногах, готовая к бою.
   Старик взял из безвольных рук оружие, отстегнул магазин.
   - Пустой.
   Швырнул автомат на пол и поднял на меня бесцветные глаза.
   - Здравствуй Эльза.
   От изумления я открыла рот, но тут же взяла себя в руки.
   - Меня зовут Агата и...
   - И ты бессловесная дурочка, - улыбнулся Ланге. - А где твой муж, Клаус?
   - Я ещё не замужем.
   Со стороны могло показаться, что разговаривают двое ненормальных. Но я-то была нормальной, это подтверждают неоднократные проверки наших штатных психологов. Значит, у старика не всё в порядке с мозгами?
   Я начала маленькими шажочками перемещаться к ящику с оружием.
   - Эльза, - покачал головой Ланге. - Я с самого вашего появления знал, кто вы и откуда.
   С необычной для его возраста прытью он оказался у ящика раньше, преградив мне путь. Я пнула его ногой в лодыжку, и, согнув верхние фаланги пальцев правой руки, резко выбросила её вперёд, целя в горло. Он легко перехватил мою руку и сжал, будто железными тисками.
   - Нам надо поговорить, Эльза!
   Его выцветшие серо-голубые глаза спокойно смотрели в моё исказившееся от боли лицо.
   - Отпусти!
   - Обещай, что будешь себя хорошо вести, - он чуть ослабил хватку.
   Мне ничего не оставалось, как согласно кивнуть.
   - Ты превосходная актриса, Эльза. Или Агата? Признаться, я запутался.
   - Да и ты не хуже. Ни за что бы не подумала, что ты - еврей.
   - Значит, Гиммлер рассказал тебе?
   Усилием воли мне удалось сохранить бесстрастное лицо.
   - Конечно.
   - Тогда, ты должна знать, что мы делаем одно дело.
   - Я не знаю, каким делом занимаешься ты, но меня учили не доверять евреям.
   - А где учили? В школе СС?
   - Мама с папой! - я начинала злиться.
   Может попытаться ещё раз атаковать этого громилу? Но первая наша схватка показала, что шансы мои равны нулю. Он как-никак почти в три раза тяжелее меня.
   - Я читал твои записки, Эльза.
   - Какие записки? Я не писала никаких записок.
   Ланге устало вздохнул и присел на ящик с оружием.
   - В 1966 году я копался в архивах времён Третьего рейха...
   - Подожди, не так быстро! Ничего не понимаю. В каком году, в каких архивах? И кто тебе позволил?
   - Не беспокойся, у меня было разрешение федерального правительства. Эй, Эльза! - он внимательно посмотрел на меня. - Неужели, ты не поняла, что я тоже прошёл темпоральное поле?
   Надо взять себя в руки!
   - Закурить есть? - спросила я, присаживаясь рядом.
   Он молча достал из кармана пачку "Dunhill".
   - Ого, трофейные?
   - Можно сказать и так.
   Мы закурили.
   - Продолжай!
   - И там я наткнулся на записки обершарфюрера СС, Эльзы Рихтер.
   - Что, в 1966 году я всё ещё ходила в шарфюрерах?
   - Третий рейх к тому времени отменили, Эльза. Так же, как и организацию СС.
   - Это что, еврейская шутка?
   - Это не шутка, Эльза. В 1945-м союзники взяли Берлин, ваш фюрер покончил с собой, а Германия капитулировала.
   - Ты врёшь!
   Меня охватило непреодолимое желание швырнуть ему в лицо горящую сигарету.
   - Увы, Эльза!
   Вот теперь он был похож на еврея. По крайней мере, библейская грусть, застывшая в серо-голубых глазах выдавала его.
   - Год спустя, в Нюрнберге состоялся судебный процесс, где всё ваше руководство было признано преступниками по международным законам.
   - И рейхсфюрер?
   - Гиммлер попал в плен к англичанам. Во время обыска он раскусил капсулу с цианидом. Режим, которому ты служила, преступен, Эльза и конец его закономерен.
   - Заткнись! Тебе ли говорить об этом? Я видела, как из твоего тайника на шхуну грузился контрабандный товар.
   Я вся дрожала от бессильной ярости, и мечтала хотя бы о глотке WG.
   - Вы убили миллионы евреев! Вот ты, сколько моих единоверцев ты убила лично?
   На меня вдруг навалилась страшная усталость. Не было даже сил огрызаться. Но всё же вяло ответила:
   - Ты будешь первым, если не заткнёшься.
   Самое страшное заключалось в том, что я чувствовала, Ланге, или как его ещё там зовут, говорит правду. Война уже шла на территории рейха, союзники высадились на материке, и хотя наши славные ребята ещё одерживали победы, призрак краха будто витал в воздухе. Вот и Клаус последние полгода только и говорит о том, что конец близок.
   Стоп! Клаус. Откуда этот смотритель знает о моём начальнике? И не его ли называет моим мужем?
   - Я ценю твою преданность идее, но дело, которому ты служишь, обречено.
   - Заткнись!
   Я швырнула недокуренную сигарету на пол. Может попробовать застрелиться из MP-40? Наверное, это жутко неудобно? Для этого надо засунуть ствол в рот.
   Представив своё лицо, развороченное пулями, я вынуждена была признать, что затея не из лучших.
   - Говоришь, тоже прошёл темпоральное поле?
   - Мы воспользовались разработками вашего отдела, усовершенствовали их. Но "скакать" можем только в прошлое и обратно. Будущее, увы, нам недоступно.
   - Может оно и к лучшему.
   Малыш Генрих застонал на каменном полу.
   - Я не удивлюсь, если скажешь, что этот красавчик тоже из ваших.
   - Не скажу. Но у нас на него имеются виды, и они совпадают с вашими.
   Ланге достал из кармана прозрачный пакет, в котором я увидела шприц.
   - Это снотворное, - ответил он на мой невысказанный вопрос.
   Он засучил Бреннеру рукав и быстро ввёл препарат.
   - Помоги!
   Я помогла взвалить Генриха ему на плечи, и смотритель, кряхтя начал подниматься по лестнице.
   После того, как хозяина дома уложили в его комнате, Ланге предложил мне прогуляться до маяка.
   - Уже пару часов, как стемнело, а я не зажёг лампу. Это непорядок. Мне всё-таки платят приличную зарплату, целый гульден.
   Мы сидели в башне. Я смотрела на море, в котором отражалась полная луна, курила американские сигареты и слушала. Ланге рассказывал чудовищные вещи. Моя родина оказалась расчленённой на два государства, причём в одном стоят русские войска и поддерживают захвативших власть коммунистов. А у евреев, наконец, появилось своё государство.
   - Я ведь родом из большого Франкфурта. Когда нацисты пришли к власти, только поступил на медицинский факультет. Мать умерла в тридцать пятом, отец - год спустя, так что до Ночи разбитых витрин им посчастливилось не дожить.
   В ноябре тридцать восьмого мне довелось пережить весь этот ужас. С сотнями других меня отправили в Дахау, а через месяц депортировали в Польшу.
   - Это было нашим ответом на подлое убийство немецкого дипломата евреем...
   - Это было спровоцировано гестапо, Эльза. В Израиле об этом даже ребёнок знает.
   - Так то в Израиле, - только и нашлась я ответить.
   Некоторое время мы молчали, вглядываясь в темноту.
   - Ну и какие у вас виды на малыша Генриха? - наконец спросили я. - И если они совпадают с нашими, то я ему не завидую. Он мешает, и начальство дало мне санкцию.
   - Конечно! Что вам жизнь какого-то юнца? Вы весь мир затопили в крови!
   - Пошёл бы ты со своей еврейской агитацией! А на нас крови всё равно меньше чем на вас! Все революции с междоусобными войнами - ваших рук дело!
   Я смотрела на него с ненавистью. Впрочем, его взгляд тоже не отличался дружелюбием.
   - Нам надо успокоиться, Эльза, - первым отвёл он глаза.
   А ведь он прав, чёрт возьми! Как учили нас в школе СС - в спокойствии скрытая сила.
   - Я тоже знаю об исследованиях, проводимых в некоторых странах о еврействе Гитлера, - голос Ланге был ровен и спокоен. - Они псевдонаучны. Но мы решили подстраховаться. Я нахожусь здесь, чтобы не допустить этого. Даже гипотетически.
   - Ну, а Бреннер-то, каким боком?
   - Я отправил его кровь на анализ в институт Вейцмана. Там есть очень умная машина, называется евгеноскоп. По результатам, которые она выдала, потомки герра Генриха будут обладать здравым умом, отсутствием склонности к авантюризму, тягой к наукам, ориентиром на традиционные ценности.
   - Что-то я не совсем понимаю.
   - Я сделаю всё, чтобы он женился на Анне-Марии Шикльгрубер. Или хотя бы вступил с ней в интимную связь.
   - Что? - до меня стал доходить смысл сказанного. - Ах ты грязный еврейский выродок!
   Я бросилась на него так стремительно, что он не успел среагировать. Дзямпо был бы мной доволен.
   Руками я наносила быстрые жалящие удары по наиболее уязвимым местам; глазам, горлу. Тяжёлыми деревянными башмаками пинала по голени. Впрочем, надо отдать должное Ланге, он довольно умело защищался.
   В борьбе мы опрокинули на пол масляную лампу.
   - Эльза, остановись! Это безумие! Мы сожжём маяк.
   Горящее масло разлилось по всей башне.
   Смотрителю удалось поймать и больно выкрутить мою руку. Он со всей силы швырнул меня на пол, и принялся затаптывать пламя.
   - Идиотка! Нацистская шлюха!
   Это были самые деликатные выражения в мой адрес. Сквозь боль, пульсирующую в левой руке, я стала плохо понимать происходящее. Кажется, этот еврейский громила сломал мне руку!
   - Убирайся прочь с моего маяка!
   Я кубарем скатилась по лестнице. Где-то на востоке робко занималась заря нового дня, и если я ещё совсем не свихнулась от сегодняшних событий, это должна быть пятница.
   Прижимая к груди руку, я бегом кинулась к дому. У меня созрел план, если это можно назвать планом. Буду держать оборону в подвале, пока не откроется портал. Хитрый еврей перетащил мой ящик с оружием к себе. Пока его тайное убежище открыто, вооружаюсь и держу под прицелом спуск в подвал. Мне продержаться-то всего каких-нибудь семнадцать-восемнадцать часов.
   На кухне я захватила полбутылки вина, засохшую лепёшку и яблоко. Больше из еды ничего найти не удалось. Бутылку взяла в правую руку, а еду запихала в отворот платья, потому что моя левая на каждое движение отзывалась резкой болью.
   Перед тем как спуститься в подвал, взглянула в окно. Над морем вставал серый рассвет, на фоне которого высился маяк. Там, наверху Ланге уже затушил начинающийся пожар и сейчас, должно быть, устанавливает лампу. Часть ночи маяк стоял без огня и если кто-то из начальства об этом узнает, смотрителю не сдобровать. От этой мысли мне почему-то стало чуть лучше.
   В подвале я сразу бросилась к "еврейской комнате", как про себя, её окрестила. Слава фюреру, ящик на месте!
   Всё-таки германская техническая мысль гениальна! MP был удобен в обращении, даже одной рукой я быстро вставила магазин и дослала патрон в ствол. Теперь пусть попробует сунуться этот пейсатый герр Ланге!
   Надо было контролировать лестницу, ведущую из прихожей, потому что через подземным тоннелем, ведущим от башни, смотритель вряд ли воспользуется. Я видела, как четверо здоровых мужчин с трудом справлялись с тяжёлой крышкой.
   Поставив напротив лестницы, пустую клетку, в которой ещё вчера жили крысы, я уселась на неё, положив оружие на колени.
   Кстати, грызуны из дома пропали, и теперь его стены наполняла жуткая тишина. Эти зверьки чуют опасность, и не означает ли это, что дом или провалится в преисподнюю, либо сгорит в адском пламени. Но меня это волновало мало. Я здесь была не нужна. Миссия моя раскрыта, её цель совпадает с целью Ланге.
   Как он сказал? Их потомки будут обладать здравомыслием, тягой к наукам и не будут склонны к авантюрам. Намекал, еврейская свинья, на то, что наш фюрер не обладает ни одним из этих качеств! Почему же тогда Германия, имея такого вождя, за короткий срок стала величайшей империей в этом мире? На этот вопрос его ущербный еврейский умишко вряд ли найдёт ответ.
   Стало клонить в сон, и я принялась жевать жёсткую лепёшку, делая маленькие глотки из бутылки. Вино было превосходным, оно бодрило. Конечно, не так как WG, но сонливость прошла.
   Где-то наверху спал красавчик Генрихи, и я в этот момент ему завидовала.
   Здесь, в подвале время тянулось медленно. Интересно, какой час? Надо подняться в столовую и взглянуть на настенные часы.
   Я прислушалась. В доме было тихо. Не выпуская оружия, встала, пошевелила пальцами ног, чтобы вернуть нормальное кровообращение и стала подниматься по лестнице.
   Из кухни в прихожую лился солнечный свет, и я зажмурилась. А в следующий момент яркая вспышка перед глазами, что-то взорвалось в голове, и наступила темнота.
   Очнулась на холодном полу погреба. Голова раскалывалась от боли, на темени выросла здоровенная шишка, а в нос ударил едкий запах дыма. На четвереньках я выбралась наверх. Огонь уже лизал пол и стены прихожей. В кухне и столовой тоже бушевало неистовое пламя.
   Я бросилась на второй этаж, ещё не охваченный пожаром. Там, в своей комнате накачанный снотворным спал молодой Генрих Бреннер. Уж если кто достоин стать дедушкой нашего обожаемого фюрера, так это он!
   Но в его спальне я обнаружила лишь смятую постель. Остальные четыре комнаты тоже оказались пусты. Значит, проклятый еврей вытащил парня, нужного в их закрученной комбинации, а меня решил заживо зажарить в этом доме? Ну, уж дудки!
   Внизу вовсю бушевало пламя. Я раскрыла одно из окон. До земли не меньше пяти метров, внизу острые камни, голые ветки какого-то кустарника. Шанс переломать кости или напороться на острую ветку был велик. К тому же как я смогу потом добраться до подвала?
   Мысль, конечно, была безумной, но в тот момент другие меня не посещали. Закрыться в потайной комнате, по каменным стенам огонь не доберётся, закрыться и ждать открытия портала.
   И я бросилась вниз. Мне удалось добраться до люка и даже закрыть тяжеленную крышку, ибо силы мои в состоянии смертельной опасности удесятерились без всякого препарата WG. И это всё с изувеченной левой рукой! Да и на правой ладони набухал огромный волдырь от раскалённой огнём ручки.
   Ну, как там говорят на фронте наши парни? С нами Бог.
   Сквозь щели пола в подвал проникал едкий дым. Я забралась в свою комнату, взяв автомат, недопитую бутылку вина и яблоко. Стена с грохотом задвинулась и где-то с полчаса ничего не происходило. Но потом и сюда стал доходить запах гари, а вскоре сквозь невидимые щели стал проникать дым.
   Примерно через час стало трудно дышать. Я забилась в дальний угол и думала сколько мне осталось? По всем расчетам выходило, что до открытия портала я не доживу, максимум через час начнётся удушье, через полтора я потеряю сознание. Так что доктору О достанется лишь моё бездыханное тело.
   Но Бог не оставил меня. Дым уже стелился по всей комнате, я вдыхала пропитанный им воздух маленькими осторожными глотками, как Он явился. Хотя и имел растерянное лицо моего чудаковатого начальника.
   - Эльза! - он подхватил меня на руки и вскоре я вдохнула полной грудью воздух лаборатории, наполненный отрицательными ионами.
   - Прости меня, Эльза, что я так долго не открывал портал! - хлопотал вокруг меня Клаус. - У меня на то имелись причины...
   - Долго? Но ты вышел на несколько часов раньше!
   - Да, но почти на десять недель позже. Сегодня восьмое февраля сорок пятого года.
   - Но там, в тысяча восемьсот тридцать пятом наступила очередная пятница.
   - Я и забыл. За два с половиной месяца я успел здоров соскучиться.
   Милый доктор! Я обняла его за шею и коснулась губ самым своим целомудренным поцелуем. Всё-таки прошлый век научил меня скромным манерам.
   - Дело в том, Эльза, что всё это время я работал над регулятором энергетических потоков. И мне удалось создать таймер на три года; 1834-й и два последующих.
   Я села на кушетке, кивком поблагодарив Клауса за стакан с водой. Эх, жаль, что превосходное вино осталось в том подвале! Самое время выпить за моё спасение.
   - Клаус, у тебя нет ничего покрепче?
   Он внимательно посмотрел на меня и достал из ящика своего стола бутылку Кальвадоса. Я выплеснула воду на пол и налила себе половину стакана яблочной водки.
   - А теперь рассказывай, что хорошего произошло за два с половиной месяца в тысячелетнем Рейхе? Как здоровье фюрера?
   - Фюрер здоров, а в остальном дела не очень. Русские захватили почти всю Польшу, вот-вот возьмут Будапешт, наши отступают из Франции. Думаю, ещё месяц-другой и всё закончится.
   Что там мне рассказывал Ланге? Всё закончится в мае сорок пятого. Ну что ж, Клаус сделал верные расчёты.
   - Успокойся, мой доктор! Выпей кальвадоса и позвони рейхсфюреру.
   - Сеанс связи у нас назначен, - О посмотрел на часы, - через три часа сорок две минуты. У тебя полно времени для отдыха. Кстати, тебе нужен врач.
   - Ну, тогда проводи меня в душ. Не могу же я предстать перед врачом в таком виде
  
   Гиммлер велел мне составить подробный письменный отчёт обо всём, что произошло на балтийском побережье за время моего пребывания в 1835-м году. Интерес рейхсфюрера к моей миссии несколько увял, это я поняла из телефонного разговора. А ведь раньше он лично встречал меня после возвращения!
   Три дня я не выходила из своей комнаты, пятнадцать часов в день, стуча по клавишам на "Олимпии" отчёт высшему начальству. И ещё один для своих потомков. Работала я бодро, потому что левая рука оказалась всего лишь вывихнута, а ожог на правой ладони заживал достаточно быстро.
   Через три дня я позвонила Клаусу и доложила, что отчёт мой готов. Вечером сидела в его кабинете, потягивая кальвадос.
   - Значит, говоришь, тебе удалось создать таймер на три года? Как насчёт того, чтобы отправить в прошлое наших вождей? Ты не подавал эту мысль рейхсфюреру?
   - Думаю, она и сама приходила ему в голову. Но однажды рейхсфюрер сказал мне: - "Мы живём в великое время. Потомки будут нам завидовать".
   - Великие слова великого человека! - воскликнула я.
   - К тому же, Эльза, - доктор О принялся протирать свои очки бархоткой, - где-то с месяц назад мы пытались послать тебе в помощь трёх агентов. К сожалению, эксперимент закончился трагически. Их просто разнесло на молекулы по энергетическим потокам.
   - Что, и со мной такое могло случиться? - передёрнула я плечами.
   - Теоретически - да, - невозмутимо ответил он. - Но после неудачи с агентами я провёл необходимые расчёты. Темпоральное поле может перебросить двоих, если они крепко прижмутся друг к другу.
   Я взглянула Клаусу в глаза, и он не отвёл их.
   - А не пора ли нам подобно питомцам профессора Шпенглера покинуть корабль под названием Тысячелетний Рейх?
   - Я думал об этом, Эльза. Но пространственный континуум остался прежним, а дом, если я не ошибаюсь, сгорел, - он потёр переносицу, - 27-го ноября 1835 года. Собственно, каменный подвал, думаю, цел.
   - Какой же ты всё-таки глупый, Клаус! - я потрепала его по светлым волосам. - Мы отправимся туда на год раньше. И у нас будет возможность повернуть события в нужное нам русло.
   - Гениально, Эльза!
   Он обнял меня за талию и привлёк к себе.
  
   * * *
  
   Из записок Генриха Бреннера.
  
   Мне снилось адское пекло. Многочисленные костры, на которых жарились несчастные грешники. И едкий дым уходил в чёрное беззвёздное небо. Я начинал задыхаться, пот струился с меня градом. Жар от костров жёг лицо.
   Вдруг кто-то сильный поднял меня и полетел сквозь огонь. Должно быть, мой ангел-хранитель посчитал, что я не заслужил ада. Вскоре свежий ветер разогнал дым, дышать стало легче.
   - Герр Генрих! Проснитесь!
   Я открыл глаза и увидел себя лежавшим на холодной земле, а надо мной тревожное лицо Тобиаса Ланге.
   - Слава Иегове! - воскликнул он.
   С трудом повернув голову, увидел, что дом, принадлежавший магистрату Любека пылает как свечка. Облегчение охватило меня.
   - Проклятая наци! Она всё-таки сожгла дом!
   - О ком ты говоришь, Тобиас? Разве не ты сжёг этот проклятый дом?
   Смотритель посмотрел на меня как-то странно, а я вспомнил загадочное появление его прямо из стены.
   - Вставайте, а то простудитесь!
   С трудом я поднялся.
   - А ты ведь так и не объяснил мне, Тобиас, свои фокусы. Я даже не буду тебя спрашивать, давно ли занимаешься контрабандой. Меня интересует, как ты сумел исчезнуть в совершенно пустой комнате и также появиться?
   - Я восхищаюсь вами, Генрих! - расхохотался Ланге, опустив обращение, господин. - Вот уж, действительно, душа учёного! Пять минут назад были на волосок от смерти, ваш дом на глазах превращается в пепелище, а вас интересуют мои фокусы.
   К месту пожара уже бежали жители ближайшей рыбацкой деревушки с баграми и лопатами, старая кляча с трудом везла телегу с бочкой воды.
   - Поздно! - с плохо скрываемым удовлетворением крикнул я.
   - Рядом с домом я подобрал вот это.
   Смотритель показал на валявшуюся неподалёку большую двухштофововую бутылку.
   - Что там?
   - Там был керосин.
   Ага, горючая жидкость, полученная лет десять назад русскими путём перегонки земного воска.
   - Сумасшедшая Агата щедро разлила его внутри дома, поэтому он так быстро и сгорел.
   И словно в подтверждение его слов рухнула крыша. Наконец, подъехала водовозка, и пейзане принялись тушить то, что осталось от дома.
   - А где она сама?
   - Не знаю. Может, осталась внутри, а может сейчас на пути в Любек. Идёмте, Генрих, думаю, здесь справятся без нас.
  
   - Я отказываюсь вам верить!
   Рассказ Ланге настолько поразил меня, что я начал сомневаться. А не бред ли это выжившего из ума уже немолодого человека? Например, от одиночества. Но физические термины, которыми с лёгкостью оперировал этот, ещё недавно малограмотный рыбак перевесили чашу сомнений.
   - В настоящий момент, ничем не могу помочь. Чтобы попасть в подвал, где открывается портал, надо ждать пока не остынет пепелище. Ибо, вдвоём нам с вами плиту под башней не сдвинуть.
   - Что-то здесь душно. Пойду, подышу свежим морским воздухом.
   - Конечно, конечно! - улыбнулся Тобиас.
   Только сейчас я заметил, что у него ровные, белые зубы. А ведь в наше время у пожилого человека такие и не встретишь!
   На самом деле мне надо было поразмышлять над невероятным рассказом. Разум мой отказывался верить. Темпоральное поле, пространственно-временной континуум, электромагнитное излучение - всё это Ланге обрушил на мой бедный мозг. И я боялся, что он не выдержит. Это не моя электрофорная машина! Боже, какой примитивной она мне сейчас казалась! Как детская погремушка.
   Я мельком взглянул на дымящиеся развалины и повернул своё пылающее лицо к морю, чтобы хоть немного успокоиться. Что там говорил этот странный смотритель? Что мне уготована в этом важная роль. Участвовать в неслыханном научном эксперименте? Да, за это и всей жизни не жалко!
   Я решительно двинулся к домику смотрителя.
   - Через шестьдесят лет в австрийских землях родится человек, которого большинство человечества будут называть дьяволом во плоти. Пытаясь объединить под германскими знамёнами всю Европу, он ввергнет мир в жестокую бойню. Бонапарт по сравнению с ним будет выглядеть как нашкодивший мальчишка. К тому же у корсиканского чудовища, как вы его называете, присутствует благородство. Он - полководец от Бога, его интересовали лишь сражения, где сходятся две армии. Он не опускался до войны с мирными жителями.
   - О, вы не знаете, что творили французы в Германии двадцать лет назад! - перебил я его.
   - Я знаю, - спокойно ответил Ланге. - Я изучал историю наполеоновских войн. А вот вы, точно не знаете, что творил Гитлер по всей Европе.
   - Простите, кто?
   - Его звали Адольф Гитлер. И во времена его правления государственной идеологией Германии стала расовая теория.
   - Ну, это естественно. Ведь человечество делится на расы.
   - Да, но он провозгласил приоритет германской расы над всеми остальными. Евреи, цыгане были поражены в правах, ссылались в лагеря, где их держали на голодном пайке, изнуряли непосильным трудом, проводили над ними бесчеловечные опыты...
   - Я вам не верю! Мы - немцы, достаточно цивилизованная нация...
   - Значит, недостаточно. В стране велась активная пропаганда, и, в конце концов, им удалось обмануть подавляющее большинство народа.
   - Вы говорите ужасные вещи. Всё это напоминает преддверие Апокалипсиса. Но какова моя роль во всём этом?
   - Я послан сюда, чтобы не допустить рождения Адольфа Гитлера.
   - Ну, тогда вы немного, если вам верить, лет на шестьдесят ошиблись в расчётах.
   - Мы не ошиблись. Через полтора года должен родиться Алоис Шикльгрубер - отец Гитлера.
   Фамилия была мне смутно знакомой.
   - Имя его матери Анны-Марии вам ни о чём не говорит?
   Ну конечно, Анна-Мария! Спутник моего раннего детства. По достижении мной отроческого возраста, она с матерью вернулась в свою деревню.
   - Продолжайте!
   - Гитлер тщательно скрывал своё прошлое. Но вы знаете людскую натуру, чем больше что-то скрываешь, тем больше у окружающих появляется желание это раскрыть. Но документы, свидетельствующие о его происхождении, были, либо уничтожены, либо хорошо спрятаны. Тем не менее, появилась версия, что его предком является некий Франкенберг...
   - Аптекарь из Любека, Иезекииль Франкенберг? Но какое отношение он имеет к Анне-Марии? Вряд ли они знают о существовании друг друга.
   - Всё, рано или поздно случается, герр Бреннер. Моё руководство сначала поставило целью физическое уничтожение Анны-Марии...
   - Что? Вы хотели хладнокровно убить молодую ни в чём не повинную женщину? Чем же вы тогда отличаетесь от этого монстра - Гитлера?
   - А вот сантименты, герр Бреннер, здесь только вредят. Зло такого масштаба должно быть уничтожено любой ценой.
   На безмятежное лицо Ланге падали отсветы огня из печи.
   - В Геттингене со мной учился один русский. Он был очень набожным человеком. Однажды, за кружкой пива он сказал мне: - Если ты пытаешься, зло уничтожить другим злом, ты лишь приумножишь его. Зло может победить лишь добро.
   - А как звали студента? - с усмешкой спросил Ланге. - Не Фёдор Михайлович Достоевский? Хотя ему сейчас всего четырнадцать, если мне не изменяет память.
   - Его звали Анатолий. Фамилии не помню, русские фамилии так труднопроизносимы. Но мы отвлеклись от темы нашего разговора. Так какая же роль отведена здесь мне? Я должен найти Анну-Марию и убить её?
   - Успокойтесь, не надо никого убивать. Мы провели некоторые исследования и вот что обнаружили.
   - Интересно, интересно.
   - Я взял образцы крови ваши и господина аптекаря. Потом под видом лекаря посетил простую немецкую крестьянскую девушку и взял кровь у неё. Мы смешали образцы крови её и Франкенберга и заложили в прибор под названием евгеноскоп.
   - Евгеноскоп?
   - Евгеника, - со вздохом стал объяснять Ланге, - это учение о наследственности. Нам удалось превратить этот род социальной философии в подлинную науку. В евгеноскоп закладываются частицы крови двух людей, он выявляет их совместимость и качества потомства. Так вот. У немецкой крестьянки и Франкенберга, учитывая еврейский мятежный дух последнего и крестьянскую основательность девушки, могли появиться потомки со склонностью к авантюрам. Им не в коем случае нельзя занимать государственные должности выше среднего звена.
   Он достал трубку и стал набивать её табаком.
   - А ваш табак тоже оттуда? - спросил я.
   - Нет, я предпочитаю табак девятнадцатого столетия из Коннектикута. И вообще ваш табак чистый, без примесей. И почему вы всегда меня сбиваете с нашей темы, герр Бреннер? Неужели, не хотите знать, что выдал евгеноскоп из вашей частицы?
   - Рассказывайте, - вздохнул я.
   - Вы идеально подходите друг другу для создания потомства. Тяга к наукам, основательность и дисциплина, веротерпимость...
   - Вы, что, хотите меня женить на Анне?
   - Это было бы идеально. Создав семью с фройлян Шикльгрубер, вы избавите человечество от страшного диктатора и спасёте миллионы жизней.
   - А также спасу жизнь самой Анны?
   - Вы же учёный, Генрих! Что значит жизнь одного человека, по сравнению с миллионами?
   - Не забывайте, что этот человек был другом моего детства. Для меня это важно.
   - Так вы согласны?
   - Помочь человечеству, разве это не смысл жизни любого учёного?
  
  
  
  
   - Далеко собрались, доктор?
   Увидев меня и Ланге, Франкенберг замер с саквояжем в руках. Рабочие, загружавшие карету вещами, недовольно ворчали, обходя аптекаря, стоявшего с довольно глупым видом.
   - Я возвращаюсь в Грац, - судорожно сглотнув, наконец, ответил он.
   - Не захватите нас, за компанию?
   Аптекарь смотрел на возвышавшегося над ним Ланге, как кролик на удава. Затем, с трудом он перевёл взгляд на меня. Сюртук мой пришёл в негодность, вещи сгорели вместе с домом, и мой нелепый вид в рыбацкой куртке, должно быть, вызвал у Франкенберга недоумение.
   - Герр Бреннер! Вы живы?
   - А что, по городу ходят слухи о моей смерти?
   - Ни в коем случае! Просто, там, в доме... Вы спустились за склянкой, меня оглушили, и очнулся я только в своей аптеке.
   - Мы живы, доктор, слава Пресвятой Деве, а это главное, - философски ответил я.
   - Так вам, стало быть, тоже нужно в Грац? - оживился аптекарь. - Но что вы будете там делать? У вас там родные или друзья?
   - Мы вам всё объясним, - Ланге положил свою тяжёлую руку на плечо Франкенбергу. - по дороге.
   Аптекарь вновь взглянул на большого человека, и в глазах его я заметил страх.
   - Я собирался выехать утром.
   На утро первого декабря 1835 года, переночевав в аптеке, мы покинули Любек.
   Холодный ветер гулял по ещё безлюдным улицам. Сиротливая желтизна полей, деревья с редкой пожухлой листвой - всё это наводило на меня уныние. Весь первый день нашего путешествия мы молчали, несмотря на обещание Ланге рассказать о цели нашей поездки в Грац. Да и Франкенберг воздерживался от вопросов, и лишь бросал порой настороженные взгляды на смотрителя.
   На следующий день пути у меня открылся сильный жар. Перед глазами всё плыло, озноб сотрясал тело, к горлу подкатывала тошнота. Не доехав немного до Эрфурта мы остановились на постоялом дворе, где Ланге с Франенбергом уложили меня в отдельной комнате.
   Две недели я метался в бреду, и всё это время аптекарь не отходил от меня. Руководил горничными, менявшими мне постель и обтирающими моё тело влажными полотенцами, готовил какие-то лекарства.
   Несколько раз заходил Ланге, что-то раздражённо говорил аптекарю. Наверное, был недоволен столь длительной задержкой.
   Наконец бред сменился слабостью. Я спал целыми сутками, пробуждаясь лишь для того, чтобы отведать куриного бульона.
   Ясным зимним утром открыл глаза и уставился в проём окна. Зимнее солнце слепило глаза, и я отвернулся. Чтобы встретиться с глазами, полными библейской грусти.
   - Здравствуйте, доктор Франкенберг. Сегодня, какое число?
   - Двадцать пятое декабря, герр Бреннер. Поздравляю вас с Рождеством.
   Я тихо поблагодарил его и уставился в белый потолок. Сказочное настроение переполняло меня, как в детстве. Выздоровление началось именно в утро, когда родился Господь наш! Это ли не знак свыше?
   - Простите, что причинил вам столько хлопот. И за задержку.
   - Ну, что вы, герр Бреннер! Моё призвание - медицина и я горд, что при тяжелейшей лихорадке сумел довольно быстро вылечить ваш недуг. Мне, правда, - он скромно улыбнулся, - пришлось пару раз съездить в город, посоветоваться с тамошними эскулапами.
   Дела мои пошли на поправку, и в первый день 1836 года я уже самостоятельно вставал с кровати, хотя ноги дрожали от слабости.
   На праздник Крещения мы гуляли с Франкенбергом. Стоял лёгкий морозец, снег искрился на солнце, мне было тепло в подбитом мехом плаще из толстого сукна, купленном, должно быть, на деньги Франкенберга. Разговор вёлся на отвлечённые темы, но я видел, аптекарь имел озабоченный вид. Словно что-то хотел мне сказать, но никак не мог решиться.
   - Вас что-то тревожит, доктор? - пришёл я ему на помощь.
   Он нервно оглянулся, словно проверял, не подслушивает ли кто?
   - Неделю назад я отвёз образцы вашей крови в Эрфурт, доктору Лазару.
   - Он определил у меня смертельный недуг? - спросил я как можно весёлым тоном.
   - Ну, что вы! У вас была обыкновенная лихорадка, которая охватила организм, ослабленный переживаниями. К тому же на ноге у вас я обнаружил следы крысиного укуса.
   Чего-чего, а переживаний последнее время в моей жизни было с избытком!
   - Но мой Эрфуртский собрат по цеху нашёл в вашей крови антиспермальные тела...
   - Герр Франкенберг, я понимаю ваше уважение к моему геттингенскому образованию, но давайте обойдёмся без этих сложных медицинских терминов.
   - Хорошо. Скажу простым немецким языком. Вы не сможете иметь детей, герр Бреннер.
   - Что? Это вызвано последствиями болезни?
   - Нет. В вашей крови мы нашли следы неизвестного нам вещества, которое видимо и убило воспроизводительную функцию вашего организма.
   Напиток Силы и Ярости! Вот, что стало причиной! Не мозельское же?
   - Господин Франкенберг, - обратился я к аптекарю. - Могу я попросить вас об одолжении?
   - Вам нужны деньги, герр Бреннер?
   Ох, уж, эти евреи! Всё у них меряется деньгами.
   - Нет, что вы! Я и так путешествую за ваш счёт. В банке Любека у меня есть счёт, оставленный отцом, но я так и не успел воспользоваться им. Хотите, я напишу своему поверенному, и он возместит вам расходы?
   - Не сейчас, герр Бреннер. Сначала, вам необходимо выздороветь.
   - Вы очень любезны. Но моя просьба иного свойства.
   - Я - весь внимание.
   - Не говорите о том, что вы мне сейчас здесь поведали Тобиасу Ланге. Хорошо?
   - Даю слово честного человека! - аптекарь нервно облизал губы.
   - Так вот вы где! - услышали мы громоподобный голос.
   На тропинку из-за кустов вышел Ланге. Одет он был в чёрный щегольской плащ, на голове боливар. Трудно было узнать в этом седоватом франте смотрителя маяка!
   - Рад видеть вас в добром здравии, Генрих. Ну, что, вечером в путь?
   - Завтра утром, - тихо, но твёрдо ответил аптекарь.
   В Грац мы прибыли солнечным утром девятого января. При въезде в город Франкенберг стал прощаться, любезно пригласив нас посетить его в родительском доме. Мы с моим соседом вышли на площади перед центральной гостиницей.
   - Может быть сразу в Шпиталь, Генрих? - спросил Ланге.
   - Не гоните лошадей, Тобиас. Со дня на день я жду вексель от поверенного моего отца. Не в моих правилах путешествовать за чужой счёт. Я не видел Анну десять лет. Так неужели три дня могут что-то решить? Кстати, а вы не задавались вопросом, что она уже, может быть замужем?
   Он посмотрел на меня, и в глазах читалась тревога.
   - Я сниму вам комнату, Генрих, а сам немедленно отправляюсь в деревню.
   Я неопределённо пожал плечами. После болезни эмоциональные переживания несколько притупились.
   Уже из окна номера я наблюдал, как Ланге нанял фиакр там же на площади, и вскоре скрылся за поворотом. Ну что ж, историю делать, это не собирать электрическую машину, тут энергия нужна просто неукротимая! А я ещё не совсем восстановился после болезни, поэтому с чистой совестью закажу обед прямо в комнату, а потом лягу спать.
   Следующее утро было ещё лучше предыдущего. Спустившись вниз и позавтракав, я отправился бродить по городу.
   Раньше мне не доводилось бывать в штирийской столице. Откровенно говоря, география моих перемещений довольно скудна; Геттинген, Любек, Гамбург, ну и совсем ребёнком ездил с родителями в Кенигсберг. А тут я иду по улицам старинного города, в котором великолепно смешались готический и романский стили. Грац окружают горы, так что моему взгляду жителя морского побережья, тесно. Жители приветливы, молоденькие фройлян, попадавшиеся мне навстречу, одаривали ласковой улыбкой, и я невольно стал думать об Анне. Если в ней есть хотя бы толика очарования местных девушек, я согласен жениться. При условии, конечно, что ни она, ни её родители не будут против.
   Когда вернулся в гостиницу, в холле меня уже поджидал Ланге. Лицо его было хмурым и невыспавшимся.
   - Где вас черти носили, Генрих? Второй час дожидаюсь!
   - Господин Ланге, - я пытался придать голосу как можно больше спокойствия, - в роли смотрителя маяка вы нравились мне больше. Неужели нравы за сто лет столь изменились в худшую сторону?
   - Простите, Генрих, но давайте оставим обиды на потом. У меня скверная новость.
   - Анна умерла?
   - Она жива. Пару месяцев назад она покинула Шпиталь и подалась в Грац на заработки.
   - Ну вот, а вы торопились.
   - В коммуне мне сказали, что она устроилась горничной в богатый дом. Отгадайте, в чей?
   - Послушайте, Ланге, - я взглянул на него. - Вы - не мой профессор, а я не ваш студент, так что выкладывайте всё, да поскорее.
   - Анна уже два месяца работает в доме Франкенбергов. Об этом мне поведал деревенский священник.
   Вот это да! Значит, события идут путём, навязанным им историей.
   - Что мы тут стоим, Ланге? Идёмте в комнату.
   Мы поднялись в номер, заказав бутылку красного итальянского вина.
   - Франкенбергу уже далеко за сорок, - начал я. - Самое время заводить семью. Но у лиц иудейского вероисповедания не принято вступать в брак с иноверцами. Или я не прав?
   - А кто говорит о браке? - проворчал Ланге. - Это может быть тайная, незаконная связь. Важен итог: зачатие и рождение ребёнка. А вот это должно находиться под моим полным контролем.
   - Сейчас вы похожи на конезаводчика, выводящего новую породу лошадей, - не удержался я.
   - Конечно, я хотел сказать, под нашим контролем. Не придирайтесь к словам, Генрих! Или вы забыли, что на карту поставлены жизни миллионов?
   - Я ничего не забыл из того, что вы мне рассказали.
   А про себя подумал, а что, если он говорит мне неправду? Или часть правды. Или своё видение исторических событий. Что ни говори, а за шесть лет учёбы я впитал дух эмпиризма. Всё должно проверяться путём опытов. Да, но как проверить рассказы Ланге? Способ один, попасть в будущее и быть всему свидетелем. Но на это могут уйти годы!
   - Итак, - прервал мои размышления Ланге, - сегодня вечером мы должны нанести визит Франкенбергам.
   - Без предупреждения?
   - Поводом для визита, - проигнорировал он мой вопрос, - станет состояние вашего здоровья. Скажете, что почувствовали себя хуже. Он, как пользовавший вас доктор должен будет сделать осмотр. А я в это время осмотрюсь в доме.
   Хозяин гостиницы послал с нами мальчика, своего сына, показать дорогу к дому Франкенберга. Семья еврейских торговцев была известной в городе.
   Дом оказался всего в трёх кварталах от гостиницы и поражал причудливой архитектурой. Чувствовалось влияние Земпера, смешение итальянского чинквеченто и современного французского домостроительства. Я не знаток, но дом впечатлял. И не только меня, Ланге восхищённо присвистнул:
   - За что я люблю своих единоверцев, так это за умение красиво жить!
   - Знавал я евреев, владеющих приличным состоянием, но живущими в лачугах.
   - Вы - законченный антисемит, Генрих. Как и подавляющее большинство немцев.
   - Простите, как вы меня назвали? Никогда не слышал этого слова. Даже из уст наших профессоров.
   - Вы много чего не слышали.
   Заносчивость этого еврея, так непохожего на своих братьев по вере, начинала меня раздражать. Видимо, за сто лет народ этот совсем не изменился. Но не на дуэль же его вызывать!
   - А что, в вашем времени принято наносить визиты без предупреждения?
   - У нас есть прекрасное изобретение - телефон.
   - В переводе с греческого, передача слов на расстоянии? - я даже забыл о его высокомерии. - Неужели такой аппарат изобрели?
   - И ещё многое другое, мой юный друг.
   - Во-первых, Ланге, мы с вами не друзья, а лишь союзники. Во-вторых, я старше вас, по крайней мере, лет на сто.
   - А выглядите моложе, - вздохнул он, взявшись за дверной молоток.
   Судя по тому, как напряглось его лицо, пока мы ожидали, когда нам откроют, Ланге, как и я, полагал, что это будет Анна. Но дверь открыла пожилая женщина и наш вопрос отвечала, что кроме хозяина никого нет дома. И тут в дело вступил мой спутник. Он очень убедительно принялся объяснять этой солидной фрау, что доктор Франкенберг настоятельно просил нас подождать его возвращения в доме. В общем, через пару минут мы были внутри, и нас проводили в гостиную.
   Обстановка дома тоже поражала роскошью. Каменные ступени, перила из морёного дуба, в углах античные (разумеется современные копии) вазы.
   - Как доложить о вас хозяину? - спросила служанка, усаживая нас на канапе.
   - Я - друг, а молодой господин пациент доктора, - ответил нахальный Ланге.
   Она вернулась через десять минут.
   - Хозяин сейчас занят. Могу предложить господам кофе.
   - Господа не откажутся.
   Я с неудовольствием посмотрел на него, когда женщина вышла.
   - Может быть, старуха пришлёт нас обслужить вашу подругу детства.
   Но старуха принесла кофе сама.
   - Послушайте, милочка, - обратился Ланге к ней, и вновь превратился в прежнего смотрителя маяка, - а как вам удаётся одной справляться с таким большим хозяйством?
   - Я - старшая экономка в доме, - вскинула фрау двойной подбородок.
   - И много слуг у вас в подчинении?
   - Взяли тут пару месяцев назад одну вертихвостку. Деревенщина деревенщиной, но глазки строить умеет.
   - А кому строит, хозяину или его сыну?
   - Да Иезекииль только вчера приехал! А хозяин слишком стар, ему уже не до молоденьких фройлян. Племяннику Соломону, вот кому!
   Мы переглянулись.
   - Ещё один исторический персонаж, - пробормотал Ланге.
   - Если господа больше ничего не желают, я могу идти?
   - Да, да, милочка, ступайте!
   Как только экономка вышла, Ланге вскочил и принялся мерить огромными шагами просторную комнату.
   - Хочешь рассмешить Господа - построй план! - съязвил я.
   - Препятствия, Генрих, меня лишь раззадоривают. Да и вашей миссии, думаю, наличие соперника придаст остроту настоящего любовного приключения. Надо осмотреть дом.
   - Я с вами.
   Мы покинули гостиную, оставив на столе нетронутые чашки с кофе.
   Широкий коридор заканчивался огромным окном.
   - Комнаты прислуги обычно внизу, - заметил я.
   Но торопливый топот женских каблуков раздался сверху. Ланге удалось спрятать свои шесть футов под лестницей. Мне места там не досталось, и пришлось спрятаться в нише, протиснувшись между стеной и мраморным бюстом Спинозы.
   Я согревал своим горячим дыханием холодное ухо великого амстердамского еврея и не сводил взгляда с лестницы. Вот показалась стройная женская ножка, затем вторая и молодая женщина в тёмно-коричневом платье с белым воротником, который обычно носят горничные, показалась из лестничного пролёта.
   Это, несомненно, была Анна. Несмотря на прошедшие с последней встречи десять лет, я узнал её. Русые волосы, обрамляющие треугольное лицо, серые глаза. Красавицей её не назовёшь, но довольно мила. Стройная фигурка, правда, несколько сухощавая, на мой вкус. Впечатление портило неулыбчивое, даже угрюмое лицо. В детстве я принимал это выражение за задумчивость.
   - Марианна!
   Следом буквально скатился ниже среднего роста юнец в чёрном сюртуке. На бледном лице круглые тёмные глаза с выражением еврейской грусти, курчавые волосы. Как я догадался, это был мой соперник - Соломон.
   Он неуклюже обнял Анну и попытался запечатлеть поцелуй на её щеке. Его маленькие ладошки гладили стянутую корсетом спину. Я почувствовал себя неуютно, подглядывание и подслушивание не входило в число моих пороков.
   - Ну, что вы! Нельзя, нельзя!
   Молодая женщина предприняла попытку вырваться из пылких объятий, правда, довольно слабую.
   - Мне надо идти! Фрау Брумель будет ругаться.
   - Завтра в полдень я буду ждать тебя на Зелёной горе! - простонал юнец, выпуская Анну из объятий.
   Молодые люди разбежались, он - наверх, она - вниз.
   Я выбрался из ниши. Сначала взглянул в ничего не выражающие глаза амстердамского мыслителя, затем в горящие Тобиаса Ланге, или как там его на самом деле звали.
   - Первый акт навёл меня на мысль, что мы с вами только что явились зрителями любовной драмы "Соломон и Марианна". Второй акт состоится завтра в полдень. Место действия - гора Шлоссберг. И мы, дорогой Генрих, уже не зрители. Мы все четверо - действующие лица. И от поведения каждого зависит, не превратится ли любовная драма в трагедию.
  
   Гора Шлоссберг. 11 января 1836 года.
  
   Мы прятались в развалинах старой крепости, кутаясь в плащи. Я с беспокойством поглядывал на своего спутника.
   - Это единственная дорога, ведущая на гору,- успокоил меня Ланге.
   Мой брегет, доставшийся от отца, показывал начало первого.
   А вот и юный Франкенберг. Из-под шляпы с высокой тульей торчат чёрные кудри. Он в нетерпении озирается по сторонам.
   Анна появилась через десять минут. Влюблённые встретились на небольшой поляне, буквально в двух десятках футов от нас.
   Я не собираюсь воспроизводить всю эту чушь, напоминающую голубиное воркование, которой влюблённые обменивались между собой в хаотичном беспорядке, перебивая друг друга. Но была произнесена одна фраза, ради которой, собственно, Ланге и притащил меня сюда.
   - Я жду ребёнка, - произнесла Марианна, опустив голову.
   - Что? Что ты сказала?
   Соломон снял свою шляпу, не обращая внимания на холодный ветер тут же разметавший его кудри.
   Ланге посмотрел на меня, и в его взгляде читалась мрачная решимость.
   - Второй акт, он же последний. Жаль, ибо я трагедии предпочитаю фарс.
   Он достал из кармана своего плаща плоский предмет, весьма отдалённо напоминающий пистолет. Но я-то знал, это был именно пистолет, причём, гораздо более опасный, чем Лепаж или Уоллес и сыновья.
   - Нет! - закричал я, хватая его за руку.
   Он отшвырнул меня резким и мощным движением. Я врезался в пятисотлетнюю стену, и от сильного удара перехватило дыхание.
   Между тем, смотритель маяка вышел на сцену.
   - Жалкий поц! - это к Соломону. - Неужели ты думаешь, что дядюшка даст своё согласие на брак с этой гойкой?
   - Кто вы и что вам нужно? - бледное лицо еврейского юноши стало прямо-таки белым как альпийский снег.
   - Кто я - неважно. А что мне нужно? Да твой жалкий умишко скорее разлетится на молекулы, чем поймёт это. Убирайся!
   Юноша взял Анну за руку.
   - Идём отсюда. Это какой-то сумасшедший.
   - А вот девица останется!
   Соломон закрыл собой Анну. Рука его скользнула куда-то за ворот сюртука, и в руке оказался маленький пистолет.
   - Нет, это вы убирайтесь! - звенящим голосом крикнул он.
   Ланге вскинул руку. Грянул выстрел, второй... В ушах у меня заложило, но дыхание восстановилось, и я обрёл способность двигаться.
   Я прыгнул, целя плечом в широкую спину. Ощущение было такое, будто врезался в скалу. Всё же мы оба повалились на мёртвую январскую траву. Рядом медленно, сначала на колени, затем лицом в холодную землю падал Соломон. Оружие вывалилось из его маленькой, почти детской ладони.
   - Анна, беги! - крикнул, всем телом прижимая к земле своего "союзника".
   Но силы были неравны. Ланге легко сбросил меня и поднялся на ноги.
   - Идиот! - прорычал он.
   Каблук его сапога со страшной силой опустился на мои рёбра. Боль от удара о стену, по сравнению с той, которую я испытал сейчас, была лёгкой щекоткой. Красные круги замелькали перед глазами. Похоже, у меня сломано, как минимум пара рёбер. Но, невзирая на боль, я испытал удовлетворение, увидел фигурку девушки, бегущую к спасительным деревьям.
   Ланге встал на одно колено, вытянул руку с оружием, прицелился. А я, вцепившись в жёлтую траву, сжав зубы от боли, сделал неимоверно усилие; подполз к неподвижно лежавшему юноше, взял пистолет и взвёл курок.
   Этот человек дважды спасал мне жизнь. И я не мог выстрелить ему в спину. Он что-то говорил мне о миллионах жертв. Но я не мог позволить ему хладнокровно убить невинную девушку. Несмотря на не располагающую к размышлениям ситуацию, в моей, испорченной шести годами учёбы, голове, бился вопрос. Что важнее, когда-то спасти всё человечество, или именно сейчас спасти конкретного человека? К тому же, с чего мы оба решили, что её фамилия Шикльгрубер? Из детских воспоминаний совершенно стёрлось это обстоятельство. Или родители мои просто не называли при мне фамилию Анны и её матери. Или называли?
   Мозг мой принялся работать с бешеной скоростью, рыская по закоулкам памяти, подобно голодной лисице. Штиглиц, Шварцкопф, всё не то! Вот оно! Я вспомнил! Фамилия Анны была Шварцмайер.
   - Ланге! - кровавые пузыри вылетели наружу вместе с криком. - Не делайте этого!
   Он даже не обернулся, продолжая выцеливать жертву. До спасительных деревьев Анне оставалось не более десяти ярдов.
   Ну что ж, пусть потомки спасают себя сами. Именно с такой неблагородной мыслью, я выстрелил. И потерял сознание.
  
  
  
   Из записок Эльзы Рихтер.
  
   - Да, я работала у Франкенбергов. Но вот уже полгода ушла от них.
   - Мало платили?
   - Платили, как обычно. А почему госпожу это интересует?
   - Хочу отдать к ним в горничные дочь нашей экономки.
   Женщина уважительно оглядела моё шикарное бархатное платье.
   - Обычные господа, не хуже и не лучше других. Только не нашей веры.
   - Спасибо, душечка.
   Я сунула в натруженную руку серебряный талер, на мгновение, прикоснувшись пальцами к ладони. Но не почувствовала благоговейного трепета.
   - Благодарю вас, фрау!
   Не оборачиваясь, направилась к карете, в которой меня ждал Клаус.
   - Ты прекрасно осваиваешь роль богатой дамы, - он помог мне забраться внутрь и галантно приложился губами к руке. Мы с тобой оба - прирождённые артисты. Помнишь, как мне удалась роль деревенского священника, когда мы отправили этого верзилу Ланге по ложному следу. Надеюсь, полиция Граца закончила расследование этой ужасной бойни на Зелёной горе? Подумать только, два трупа и молодой человек с переломанными рёбрами.
   - Меня радует, что ты забыл ужасы войны, где за один только день гибли сотни тысяч.
   - Это ещё лишь должно случиться, Эльза.
   - Но оттого, что должно, делается ещё страшнее.
   Некоторое время мы молчали. Кучер ждал сигнала к отправлению, кони щипали сочную летнюю траву.
   - Ей сорок лет, Клаус. Представляешь, сорок лет! Моя тётка в сорок три уже была бабушкой. А наш фюрер появится на свет лишь через полвека.
   - Он не наш фюрер, Эльза. Позволю тебе напомнить, наш повелитель - король Дании Фредерик Шестой.
   - Я помню, Клаус.
   Вот уже два года, как мы с Клаусом в этой Германии. Мы - законные муж и жена, повенчанные в одной из церквей Травемюнде. На то золото, что нам удалось забрать с собой из осаждённого русскими Берлина, мой муж построил спичечную фабрику на территории герцогства Шлезвиг-Гольдштейн, и мы достаточно обеспечены. Вот только детей у нас нет. Может тому виной темпоральные поля, а может облучение, которое получил Клаус, работая с расщеплением урана.
   Первые полгода мы жили в доме Августа Бреннера - почётного члена любекского магистрата. И все эти полгода Клаус сохранял портал. Всё никак не мог порвать с будущим. Хотя это было опасно, совсем рядом за пятифутовой каменной стеной расположилась "лаборатория" Ланге. Нашим преимуществом было то, что мы о нём знали, а он о нас - нет.
   Но после того как герр Август случайно угодил во временной коридор, было решено уничтожить всю аппаратуру, спрятанную в подвале. Пропажа Бреннера могла вызвать у властей подозрения в отношении нас. И было решено похоронить его, как умершего от сердечного приступа. Кроме сына, отбывающего срок в Геттингене, родни у отставного члена магистрата не было. Телеграмму послали с опозданием, а свидетельство о смерти выписал доктор Франкенберг. Пришлось, правда, приложить усилия, но перед моим обаянием и научным гением Клауса устоять очень тяжело.
   Правда смотритель маяка и дамбы что-то заподозрил. Всё ходил вокруг дома, вынюхивал.
   Дом было решено нами оставить. Он принадлежал вольному городу Любеку, к тому же передавался по наследству сыну Августа. За неделю до исчезновения Клаус купил милый домик в Травемюнде.
   Затем заплатил рыбаку из соседней деревни, чтобы он подобрал нас в море. Перед этим мы поработали с лодкой, которую взяли напрокат у смотрителя. Конечно, есть вероятность встретить этого Ланге в городе. Но мы не передвигаемся по улицам пешком, ездим в закрытой карете. Да и в домах, где принимают нас, вряд ли примут смотрителя маяка.
   Мне часто снится по ночам мой Берлин. Восторженные толпы народа, выбрасывающие правую руку в римском приветствии. А на трибуне он - человек с длинной чёлкой и усами щёточкой. Аve Caesar, morituri te salutant!
   - А знаешь? - сказала я, когда наша карета отъехала от скромного деревенского домика. - По моему, она ждёт ребёнка.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЭПИЛОГ.
  
   Балтийское побережье, декабрь 1835 года.
  
   Есть большая вероятность того, что человек, попав во временные потоки, может очень быстро состариться.
   Августу Бреннеру, забредшему в конце зимы 1835 года в подвал своего дома, в то время как доктор О активизировал темпоральное поле, повезло. Энергетические потоки, потаскав его вне времени и пространства, выплюнули обратно. Когда время восстановилось, оказалось, что его прошло целых восемь месяцев. Бреннер этого не почувствовал, ибо разум его не выдержал такого испытания. И в декабрь того же года шагнул совершенный безумец. Зато живой.
   В воспалённом мозгу билась одна мысль: предать здесь всё очистительному огню.
   Генрих Бреннер, накачанный снотворным, крепко спал в своей комнате, и не видел, как по дому бродил человек в ночном колпаке и домашнем халате. И очень удивился бы, узнав своего не так давно почившего отца.
   Жажда разрушения переполняла старого безумца. Подобно тени отца Гамлета он ходил по дому, неслышно ступая в мягких домашних туфлях. Дубовая трость с тяжёлым набалдашником была зажата в ещё сильной руке подобно копью.
   Когда из тьмы подвала показалась женская голова, бывший уважаемый член магистрата увидел голову Горгоны. С дьявольской улыбкой на бледных губах, он размахнулся тростью и...
   Эльзу спасло от смерти лишь то, что удар тяжёлым набалдашником пришёлся вскользь.
   На кухне хозяин сорвал со стены полку для посуды. За ней открылась ниша, где стояли несколько вместительных бутылок, наполненных какой-то жидкостью. Он вынул из одной пробку, принюхался и удовлетворённо кивнул. Это был керосин, перегонка воска земли, осуществлённая лет десять назад где-то в России. Август Бреннер принялся поливать полы и стены своего дома. Магистрат Любека запретил продавать дом, но вот о сожжении в договоре ничего не сказано.
   Пламя вспыхнуло от первой же искры. Огонь весело лизал деревянные полы и вскоре добрался до потолочных балок.
   Август с удовлетворением оглядел дело своих рук, поднялся на второй этаж, вошёл в комнату, где размещалась библиотека. Там он достал с полки томик Плутарха, открыл на той самой странице, которую читал восемь месяцев назад. И спокойно уселся в кресло, целиком отдавшись чтению.
  
   Смотритель маяка, известный в здешних местах как Тобиас Ланге, увидел дым, валивший из окон первого этажа. Операция "Ausartung" была под угрозой. Тобиас бегом бросился к горящему дому.
   Генрих фон Клейст (1777-1811) - немецкий драматург, прозаик и поэт.
   Эспадрон (от франц. Espadon) - спортивное колющее и рубящее оружие.
   Готфрид-Альберт Кольрейф (1749-1802г.г.) - учёный физик, профессор Санкт-Петербургского университета.
   Цербер - мифический трёхголовый пёс, охраняющий выход из царства мёртвых. Укрощён древнегреческим героем Гераклом.
   Lange (нем.) - длинный, большой.
   Масляная, а потом и газовая лампа, изобретённая в 1782 году швейцарцем Эме Аргандом (1755-1833) для маяков. Благодаря своей конструкции не давала копоти, что позволило ставить рядом с ней линзу, изобретённую французским физиком Жаном Френелем (1788-1827). Это во много крат увеличило мощность свечения маяка.
   Breeshes - короткие брюки, которые мужчины носили в начале 19 века.
   Согласно древнегреческим мифам, Пандора - жена Эпиметея, младшего брата Прометея. Нарушив запрет мужа, открыла ларец, и беды обрушились на мир.
   Известная в те времена семья оружейников.
   Известный французский оружейник начала 19 века.
   Крепкая вишнёвая настойка.
   Имеется в виду Абрахам фон Франкенберг (1593-1652г.г.) - немецкий мистик и поэт.
   Агата по-гречески означает добрая.
   Латинское название серой крысы.
   Джон Конолли(1795-1866) - английский психиатр, первым провозгласивший отказ от смирительной рубашки и др. насильственных методов.
  
   Wut und Gewalt - ярость и сила (нем.)
   Роман Э. Юнгера, написанный в 1939 году. Воспевал немецкого рабочего-солдата.
   Писатель-прозаик фашистской Германии, писавший сентиментальные романы о фронтовом братстве.
   Rasse- und Siedlungshauptamt - Департамент рас и поселений, следивший в Третьем рейхе за расовой чистотой членов СС.
   Официальное издание СС
   Каждому члену СС наносилась татуировка номера идентификации.
   Кашубы - славянское племя, с древности селившееся по балтийскому побережью. Прусы - древнее родственное литовцам племя, в 13 веке завоёванное Тевтонскими рыцарями.
   " Sport" - сигареты времён Второй мировой войны, популярные среди солдат вермахта.
   А. Ахенбах (1815-1910г.г.) - немецкий художник-маринист.
   Фредерик Марриэт ( 1792-1848г.г.) - английский романист, книги которого посвящены морской тематике.
   Элитное спецподразделение СС.
   Хорст Вессель (1907-1930) написал нацистский гимн на мотив старой моряцкой песни. Убитый в уличной драке коммунистом стал для фашистов символом мученика за идею.
   Боевые сионистские организации времён 2-й Мировой войны.
   Пистолет-пулемёт времён Второй мировой войны, разработанный Генрихом Фольмером.
   Wehr - оружие, оборона; Macht - сила
   Oberdeutsch (верхненемецкий). На этом диалекте говорили уроженцы Южной Германии и Австрии.
   Конструкция воздушного шара, придуманная братьями Монгольфье в 1783 г.
   Delirium (лат.) - бред.
   Франкфурт на Майне
   Печатная машинка времён Второй мировой войны.
   Около трёх литров.
   Керос по-гречески воск. Воском земли тогда называли нефть. Отсюда и название КЕРОСИН.
   Крещение Христа - лютеранский праздник, отмечаемый 6 января.
   Готфрид Земпер (1803-1879гг) немецкий архитектор. Считается создателем стиля неоренессанс в архитектуре.
   Здравствуй Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.)
   Перерождение (нем)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"