Аннотация: Память скупа на подробности произошедших событий и щедра на пережитые эмоции.
За мамку...!
Память скупа на подробности произошедших событий и щедра на пережитые эмоции.
Такие глаза позабыть невозможно! Белёсые в обрамлении белёсых же ресниц. Имя обладателя таких глаз, без усилия вонзившееся в мою маленькую рыжеватую головку, мне пришлось тоже запомнить с того моего раннего детства - Фриц.
С чувством ненависти я познакомился впервые в связи с тем именем и с тем страшным бесцветным взглядом, с которым встретился, прячась между коробками под единственной кроватью в стареньком домишке, где мы с мамкой жили до войны вдвоём.
Окатив меня ледяным холодом, глаза исчезли. Лающая гортанная речь. Невнятное: "Партизанен. Шнель". Топот кованых сапог по скрипящим половицам. И мамку увели.
Перебирая в памяти те далёкие дни, я не могу с уверенностью сказать, заметил ли немец или же нет испуганные глазёнки малыша, зато я его хорошо разглядел.
Мамка запретила мне плакать, только шепнула перед тем, как в избу вломились трое в нацистской форме: " Дань, не бойся ничего. Полезай под кровать. Меня не будет несколько дней. Иди к бабке Алёне".
Поэтому, когда мамку увели, я не заплакал. Накинул на себя потёртую телогрейку, нахлобучил ушанку, всунул ноги в валенки и поплёлся по ночным сугробам к бабке Алёне, которая, как впоследствии оказалось, была не на много старше моей матери. Просто, с приходом немцев, испортила себе лицо, чтобы не домогались; в одёжу старушечью обрядилась. Стала прихрамывать и ходила, опираясь на суковатую палочку.
Помню, что сугробы местами доходили мне до пояса. Хорошо знакомая дорога напрямик через огород показалась слишком длинной, но я упрямо лез напролом, едва не теряя валенки.
Залепил пару раз снежком в закрытый ставень. Взвизгнула дверь. Бабка Алёна, разглядев меня в тусклом мерцании свечки, всплеснула руками:
- Ну вот, ещё один мой внучок пожаловал.
Она уложила меня спать рядом с собой. Я пригрелся и уснул.
Проснувшись наутро, не сразу сообразил, где нахожусь. Молочный потолок и молочные стены. Вскочив с постели, подбежал к окну и забрался на лавку. Натолкнулся на тот же белёсый взгляд, еле-еле различимый в туманной дымке, и пронзительно закричал:
- Мамка!
Трое конвоиров вели её, босую, с распущенными рыжеватыми, в одну ночь ставшими седыми, волосами, в белой, с бурыми пятнами, сорочке на тоненьких лямочках.
Лицо - сине-серое и тоже в бурых пятнах и подтёках.
- Куда мою маму?
Я кинулся к двери, но натолкнулся на что-то мягкое.
Бабка Алёна, заткнув мне рот тёплой ладонью, увела меня в тёмный угол, прижала к груди и принялась гладить по голове:
- Молчи, мой хороший. Только молчи. Ты мой внук, запомни. Я всё тебе расскажу. А пока молчи. Ты мой внук. Так надо.
Так надо длилось, и длилось, и не было ему конца.
Помня напутствие мамки, я не плакал и ждал, когда она ко мне вернётся.
Потом закончилась война. Потом нас, бабку с ещё четырьмя сиротами, которых она выдавала за своих внуков, выслали из Белоруссии в небольшой посёлок в Казахстане. Нам, детям, было интересно ехать в новые места. А взрослые хмурились, глядели вокруг себя исподлобья, переговаривались вполголоса.
Такие глаза позабыть невозможно! Белёсые, в обрамлении белёсых же ресниц.
Новый учитель немецкого языка, Франц Оттович, глядел на наш восьмой класс именно такими глазами.
Немецкий язык меня с самого начала нужно было заставлять учить. Принуждать. Не хотел. Но бабка уговорила. Иначе, мол, школу мне не закончить.
Я вымахал здоровенным парнем. Мне уже шестнадцать лет. Вихрастый рыжий чуб. Накачанные гантелями мышцы. Выносливые ноги. Крепкие руки. За окнами - весна со всей её непредсказуемостью. Девчонки стали какими-то слишком обольстительными и улыбчивыми. Не знаешь, на какую глаз положить. А передо мной ...да, именно он, наш новый учитель немецкого языка.
Он - палач моей мамки! Один из палачей.
Возможно, он сохранил мне жизнь.
Но он убил мою мамку.
Моя жизнь.
Мамкина смерть.
Я живу.
Мамку зверски пытали, насиловали и убили.
И я понял, почему он сохранил мне жизнь. Чтобы я мог отомстить. Отомстить за мамку. За мамку! За родимую!
Долго я не готовился. Сгодилась бельевая верёвка.
Я выследил нациста, когда тот возвращался поздно вечером домой по дороге, огибающей кладбище. Одного мгновения хватило, чтобы накинуть верёвку на шею, повалить врага на землю и задушить. Всё произошло в одно мгновение, которое я лелеял десять лет и даже видел однажды во сне вплоть до мельчайших подробностей, которые сейчас слились в одно мгновение.
В километре за кладбищем - городская свалка, куда я оттащил труп, оказавшийся для меня достаточно лёгкой ношей, особенно после свершившегося возмездия. Я закидал тело мусором, рассчитывая, что потом на него навалят ещё и ещё, потом сожгут, и никто ничего не узнает.
Однако на следующий день меня вызвали к директору. В кабинете сидели кладбищенский сторож, сотрудник милиции и ещё какой-то человек в штатском.
Я не упирался. Признался сразу после того, как вскользь рассказал о своём детстве.
- Война уже закончилась. Ты не имел права лишать человека жизни. Ты мог ошибиться. Ты был тогда совсем маленьким. Ты...ты...ты...
Я не сильно вникал в льющиеся потоком слова. Душа моя была спокойна. Я отомстил за мамку. Я блаженствовал. Мне всё равно, что теперь станет со мной.
- За Мамку!
Больше я им ничего не сказал. Ни одного слова. Лишь из глаз почему-то покатились слёзы.
Меня исключили из комсомола, выгнали из школы. Была бы их воля, они исключили бы меня из жизни, но я - несовершеннолетний. Состоялся суд. Меня изолировали, изолировали от нормальных по их меркам девчонок и мальчишек.
Приговор: десять лет колонии для малолетних преступников, в которой меня держали, правда, недолго.
Вина убитого мной фрица в смертях советских людей была вскоре полностью доказана. После войны он был заслан в СССР в качестве резидента для последующих провокаций.
- За МАМКУ!!!
Я не вернулся в Казахстан в посёлок, где проживала ставшая уже настоящей бабкой заменившая мне мать сердобольная тётенька Алёна, только заглянул проездом на минутку попрощаться и направился в Беларусь. Женился. Деток завёл. О моём прошлом до этой поры не знал никто - никого из сожжённой дотла деревни в живых не осталось, кроме моих трёх сводных братьев да бабки Алёны, которая, каким-то чудом прознав о намечающихся расправах, сховалась с нами, приёмными внуками, посредине болот в лесной охотничьей избушке, о которой знала от своего мужа, погибшего на войне, в бытность свою завидного охотника и рыбака.
На месте моей родной деревни я посадил яблоневый сад и часто с семьёй наведываюсь.
Распускаются благоухающие розовые цветы, вокруг которых трудятся неугомонные пчёлки. Зеленеют листья, шуршат на ветру. Спеют, наливаются соками земли яблоки...
ДЛЯ НАШИХ МАМОК!!!
Память скупа на подробности произошедших событий и щедра на пережитые эмоции...
18.01.2017 г.
Автор: Ольга Валентиновна Крюкова
Все права на произведение защищены.
Произведение предназначено для личного прочтения.
Все иные действия с текстом произведения только с разрешения и по согласованию с Автором или законными наследниками.
Цитирование в допустимом Законом объёме, в том числе в вольном пересказе и иной интерпретации - с указанием Автора.
![[]](/img/k/krjukowa_o_w/a-33/download.jpg)