Аннотация: Сначала книга задумывалась как истории, которые рассказывают Хозяину его постояльцы. Позже оказалось, что у него не могло быть так много таких разных постояльцев :).
Однажды мне привиделся человек в обтрёпанном старом пальто, который идёт по узкому, напоминающему ущелье проходу между двумя домами, склонив голову и стараясь не наступать в лужи. Шляпу он держит в руке и можно разглядеть, что он довольно стар и измучен, но всё-таки ещё весьма крепок и уверенно держится за своё обычное дело. Нельзя сказать, насколько это дело легально, но очень похоже, что оно принесло ему какие-то сбережения и впридачу окончательно разочаровало во всём, что как-то связано с человеком.
За проулком - тесный дворик, стиснутый домами, заборами и, словно куполом, накрытый тенью громадного раскидистого каштана - каштан этот, разумеется, не благородный, а конский, с зелёными плодами и крупными несъедобными ядрами/ Много лет спустя их будут высаживать в больших городах, чтобы очистить воздух от выхлопных газов.
На каштане, в листве, куда можно вскарабкаться по небольшой лесенке, живёт хозяин двора, которому и принадлежат все окрестности. Он помешан на химии и уже почти не спускается на землю. Весь двор - собственность этого странного высохшего человечка, в том числе и маленькая красного кирпича халупка, где ютится наш герой. Внутри халупки одна-единственная комната с тусклым окошечком, столом и кроватью; по размерам она едва ли больше тюремной камеры. Там наш герой ужинает и спит, даже во сне не переставая обдумывать какие-то детали очередной сделки. Покупателей и посредников не принимает в своём доме никогда.
Соседи ему незнакомы, с ними он только здоровается. В двухэтажном доме с рухнувшей задней стеной живёт вдова каменщика с двумя сыновьями, шестнадцати и восемнадцати лет. В сарайчике (в деревнях такие стоят на каждом подворье; крестьяне складывают туда косы) - крошечный старикашка, вечно бурчащий о каких-то сокровищах и при этом исправно вносивший за аренду. Дальше, в другой половинке двора, позади двух сдвинутых сарайчиков, куда уже не доходит тень каштана и дома понарядней, низкорослая голосистая девица из оперы снимает один этаж двухэтажного особнячка с мозаикой возле входа. Особой известности она не стяжала, поёт исключительно в хоре, а чаще просто танцует вместе с полусотней друг Пастушек и Горожанок. Любит печёную картошку и сама же её и выращивает в бывшем цветочном вазоне. По поводу цветов говорит, что "глаза я накормлю и на работе?. К тому же весьма гордится своей независимостью и нередко спала на полу, уступив кровать подруге, которую опять выгнал любовник.
Прочих обитателей (иные из них заселялись только на неделю-другую) можно даже и не пытаться запомнить, потому что на самом-то деле дворик самый обычный и вокруг можно увидеть не меньше полусотни таких двориков, столпившихся в целый райончик, не имеющий, впрочем, общепризнанного названия. Трущобным, кстати, его не считают. Это так, преддверие, нечто вроде трамплина, крошечный закуток для тех, кто приехал завоёвывать город, но не скопил пока на собственное жильё. Двор с Каштаном считается здесь одним из самых дешёвых и непрезентабельных, даже старенький доходный дом на другой стороне улицы выглядит по сравнению с ним весьма франтоватым и зажиточным.
Нашего героя, однако, престиж интересует мало - его дела лежат в одной плоскости, жильё в другой, еда в третьей, а сам он не существуют уже нигде, наглухо завёрнутый в одну и ту же утомительную паутину повседневных тревог и привычек. Сорок лет жизни - достаточны срок, чтобы больше ни на что не надеяться. Но в тот момент, когда он мне привиделся, над ним всё-таки сгущаются беды и закат, заблудившийся между домами на другой стороне улицы, окатывает его спину и плечи тревожным багровым заревом. И даже там, дома, в знакомой темноте, он чего-то или кого-то боится - кого?
Может, причиной был худой, костлявый и всесильный владелец двора, замкнутый в своём непонятном могуществе, которого все окрестные жители называют Хозяином Большого Каштана?
Очень долго не мог я понять, что за история с ними связана. Мне было, кажется, лет с пятнадцати, когда я впервые увидел всё это и потом ещё много-много раз я представлял се себе этот двор и перебирал его - доска за доской, кирпич за кирпичиком,- но ключ к истории так и не упал в мои ладони. Или может, это история и не про мрачного человека вовсе, а про упорную и негасимую тоску, которая чадит внутри у того, кто живёт на дереве? Ведь только нижняя часть ствола, и упавшие каштаны и листья принадлежат дереву во дворе, в то время как ветки, листья и вид из кроны оно вынуждено делить с точь-в-точь таким же огромным каштаном, который стоит на перекрёстке Лекенаври и Мхорской, возле мясной лавки, участка городской стены и купеческих особняков, примыкающих к Восточному Мосту. Архитектор, восстановивший город после долгой осады, когда все деревья ушли на дрова, а половина домов стояла без крыш и деревянных перегородок (возможно, этим архитектором был Ханемит, ставший потом королевским садовником, тот самый мастер тесла и ножниц, что мог заставить расцвести даже деревянный забор) совместил два дерева, чтобы упростить труд уборщиков - теперь каждую осень созревшие на перекрёстке каштаны и пожухшие листья падали в совсем другое место, причём вместе с кроной пришлось перенести и тень, так что во дворе даже в самые солнечные дни было почти вдвое темнее, чем в любом из соседних.
Дни и ночи, под солнцем и в море огней, созерцал несчастный хозяин кипение чужой жизни: кареты с зеркальными дверками и повозки, что уже сто третий год на ходу, мясников с ножами и носильщиков с тележками, влюблённых, что часами простаивали под деревом, не замечая, что оно не отбрасывает тени, и просто прохожих, которые спешили мимо, неизвестно откуда и неизвестно куда. И он не мог не обнаружить, с какой лёгкостью всё это разнообразие обходится без него. Что бы он не делал, какой бы суп за ужином не ел и сколько монет в месяц за любой из своих домиков не назначил, на другом конце города всё так же росло бы дерево, чья листва опадала на его землю. Миру было всё равно, есть ли у него наблюдатели, он тёк по своему собственному руслу, вне зависимости от того, кто на него смотрит.
Случалось, он даже жалел, что не обучен ремеслу художника, ведь можно было бы нарисовать всё, что он здесь видит и притом до дрожи здорово, так, чтобы в картину хотелось, как в окно, выглянуть - и сразу же себя одёргивал и смеялся над этой попыткой поймать форель сачком для ловли бабочек. И то верно, есть ли хоть горсточка смысла в рисовании картины, сама суть которой в том, что она постоянно меняется самым неожиданным образом?
А может, там и не случилось никакой истории, просто сама жизнь текла себе и текла своим чередом, своим руслом? И не была там больше ничего, а была только багровая тревога над домами и холодная тень между двумя стенами, и тесная кровать с клетчатым одеялом, под которую даже сундук не поставишь, и на которой мой первый герой, всегда один, уныло проваливался в недра непролазно-тёмных сновидений?
Поэтому я и составлю его там, где он сейчас, не выяснив даже его имени, а читателю предложу совсем другую, более интересную часть его истории - её название. Ведь если название есть, а самой истории нет, то нужно его куда-нибудь пристроить, чтобы не пропало напрасно.