Деревня Нарутовичи в Берёзовском районе Брестской области известна с XIX века, но настоящая слава пришла к ней только год назад. А устроил всё Бенедикт Иванович Сойка, заслуженный краевед на мелкой должности в белорусском Министерстве спорта и туризма.
В тот памятный день, когда Нарутовичи были навсегда вписаны в историю человечества, он сидел у себя в закутке (отдельного кабинета не полагалось) и ломал голову над планом развития международного туризма в Брестской области. Перед ним лежали карта, лупа и раскрытые справочники, которые он и так знал наизусть.
Увы — предки оказались беспощадными к бизнесу потомков. Возможно, молодой и неопытный чиновник и нашёл бы там нечто удивительное, но Бенедикт Иванович знал Брестскую область вдоль и поперёк и при всём желании не мог там обнаружить ничего нового. Интересных мест было мало, а про те, что имелись, и так всем было известно. Например, Белая Вежа в Каменце. В своё время её даже собирались перекрасить в белый цвет, чтобы перестала смущать туристов красными кирпичами.
Окончательно отчаявшись, он придумывал всякие новоделы. Есть город Мышкин, сдвинувшийся на мышах, Тамбов с Музеем Волка, Смолевичи, вновь превратившиеся в станцию Витгенштейн и прогремевшие на всю Европу своими философскими семинарами, Ульяновск — родина Колобка, а также деревня Чертяж севернее нашего города, внезапно сделавшаяся Колхозом имени НКВД. И до сих пор остаются посёлки, у которых потенциал — скажем, Париж в Витебской области или сибирская Интегральная изба.
Вот, к примеру, Берёза. Там перед вокзалом стоит медный крот. Крот — просто очаровашка, но чтобы его сфотографировать, достаточно выйти из электрички на пару минут. Конечно, если привлечь молодёжь, можно сделать этого крота покровителем диггеров и водопроводчиков. Но увы — в Берёзе нет ни подземного бункера, ни катакомб. Так что паломники к кроту будут разочарованы.
Сойка посмотрел на Берёзу так яростно, словно собирался её испепелить, а потом перевёл взгляд на окрестные деревеньки. И тут он увидел такое, что чуть не выронил лупу.
Чуть левее Берёзы, между ней и Себежем, располагалась деревня Нарутовичи.
Надо сказать, что бесконечный японский мультфильм «Наруто» тогда пытались смотреть очень многие. В нём рассказывается про неугомонного подрастающего ниндзя из странного мира, где все технологии доросли до уровня середины XX века, да так там и остановились, задавленные магией и воинами тени. Сериал был насквозь пропитан пародией, но оригиналы мало кто видел, и потому большая часть зрителей воспринимала его вполне всерьёз. Смотрели почти так же яростно, как за несколько лет до того — покемонов, так что даже оккультисту Верёвочкину пришлось пару раз объяснять своим племянницам, что искусство настоящих ниндзя не имело с магией ничего общего.
Что случилось дальше, Бенедикт Иванович помнил урывками. Пожалуй, никогда ни до, ни после он не писал таких вдохновлённых заявок. Сойка коснулся буквально всего: от развития отечественной анимации и тяжёлого удара, который нанесла ей смерть Деда Барадеда, до преемственности и стабильности, характерных для японского общества. А закончил предложением устроить в Нарутовичах японскую деревню, причём не простую, а скрытую, воинов-ниндзя. С тренировочными полигонами, резиденцией хокаге и гостиницей для японских туристов.
Сначала сюда будут приезжать школьники и фанаты сериала. Очень быстро Нарутовичи превратятся в самое популярное место отдыха японской молодёжи. Потом эта молодёжь вырастет, принесёт инвестиции и в Нарутовичах возникнет инновационный центр с производством процессоров, филиалами крупнейших корпораций и космодромом за околицей.
В министерстве проект оценили. Страна как раз остро нуждалась в валюте. И уже через пару месяцев были отданы указания и закипели подготовительные работы.
Стояла такая спешка, что самих жителей деревне никто не известил. Поэтому когда поступили первые указания, в сельсовете сначала не разобрались, что от них хотят и начали строить силосную башню, самую высокую в республике. Потом из Минска прислали подробные эскизы и планы. Деревенское начальство было вынуждено признать, что совершенно не понимает, что там нарисовано. Пришлось устроить перерыв. Полтора месяца и строители, и устроители провели в берёзовском кинотеатре, просматривая бесчисленные серии «Наруто», а в конце написали по ним тестирование. И только потом взялись за возвращение деревни требуемого исторического облика.
Нашлись у деревни и недруги, причём отнюдь не среди самураев. Нелюбовь к Нарутовичам совершенно неожиданно объединила всех тех пёстро-разнообразных людей, которых умные политологи называли «белорусской консервативной оппозицией».
В ненависти к новоявленным ниндзя объединились все сторонники давно сгинувшего Белорусского народного фронта, все те, кто мог перечислить членов первого правительство БНР с именами и отчествами, все литвины и кривичи, все те деятели культуры, кто шестнадцать лет подряд грозил властям национальным самосознанием и ждал революции — а потом обнаружил, что революция если и будет, то какая-то непохожая. Надо сказать, что Беларусь представлялась им чем-то вроде зубра, которого оседлал непрошенный всадник, а враги-москали напустили дыма. Но теперь, за время суеты вокруг Нарутовичей, дым внезапно рассеялся, и стало ясно: что под тем же всадником уже не зубр, а какое-то другое, совершенно незнакомое животное. И эта подмена не могла остаться незамеченной. Она и пугала, и возмущала. Многие начинали подозревать, что даже когда нынешние всадники уйдут на покой, на спине этого зверя места им не будет.
Статей появилось даже больше, чем бывает обычно перед выборами. В них обличалось попрание национальных святынь, метались громы и молнии, и сообщалось, что устроители постыдной деревни рано или поздно ответят перед Большим Народным Трибуналом. Составляли петиции, собирали подписи, — и только потом обнаруживали, что отправить их некому. Поэтому отправляли всем и сразу. Писали в правительство Польши, требуя остановить глумление над памятью первого польского президента Габриэля Нарутовича. Писали в ЮНЕСКО, требуя не допустить создания национально-неадекватной деревни — там отвечали, что готовы помочь в борьбе против разрушения старых памятников, но никак не против строительства новых. Кто-то написал даже в Спортлото, требуя объявить мораторий на продажу билетов гражданам Республики Беларусь, а известный блоггер Ш. пытался Спортлото пикетировать.
Увы, очень скоро даже самые отчаянные из борцов обнаружили, что их борьба протекает словно бы в параллельной реальности. На воззвания не приходило даже отписок, скандальные репортажи тонули в волне обзоров и картинок из мультфильма, а дети разгуливали в маечках с желтоволосым Наруто и совершенно не желали приобщаться к национальной традиции.
Были и конъюнктурщики другого рода. Известный народный историк Тарас даже написал восемь книг о боевых искусствах литвинской шляхты, в которых доказывал, что деревня Нарутовичи была основана самыми настоящими ниндзя, сбежавшими от революции Мейдзи по Транссибирской магистрали, а настоящий Наруто, судя по жёлтым волосам и голубым глазам, был белорусом. Но так как комикс читали все, ему никто не поверил.
Очень скоро строительство пошло полным ходом. А пока красили домики, японское рекламное агентство должно было обеспечить поток туристов. Эти ребята работать умели и очень скоро донесли до фанатов, что теперь уже недостаточно просмотреть весь сериал, прочитать всю мангу, а также выучить названия всех техник (притом, что их полного списка не помнил сам автор). Теперь настоящий отаку должен был побывать в деревне, увидеть всё своими глазами и сфотографироваться на фоне — причём не в Японии, где деревни ниндзя захирели ещё при сёгунах, а в Берёзовском районе Брестской области.
Реклама пришлась ко двору, она внесла неожиданное разнообразие в поток пёстрых серий. Кое-кто из фанатов грозился изучать белорусский язык, а одному из них это в какой-то степени удалось.
Надо сказать, что по жизни Сирикава Мацугаэ из юго-западной Осаки был типичный хикикомори, не желавший ходить даже в школу. Целыми днями он сидел у себя в комнате, не выходя даже в туалет, — а значит, мог посвящать языку сколько угодно времени.
Посредством английских справочников и грамматик он кое-как научился связывать фразы, потом продал коллекцию из 23 532 анимешных фигурок, каким-то немыслимым способом долетел до Беларуси, нашёл вокзал (он один раз видел его по телевизору), сумел добраться до Берёзы, оттуда — до Нарутовичей, и уже там выяснил, что его лингвистический порыв был не нужен. Все строители говорили на русском со вкраплением интернационально-матерного языка междометий.
Промучившись пару дней, Сирикава стал первым японцем, говорящим на «трасянке», научился управлять бетономешалкой и оказался способен даже давать небольшие советы. Например, именно он заменил иероглифы в раменной на более осмысленную подпись (к сожалению, никто не запомнил, как она переводится), и отговорил проектировщиков от строительства в деревни ниндзя линии метро до райцентра. Сам Сирикава считал, что уместней проложить синкансен и доезжать до медного крота за пять минут или меньше. После долгих споров был принят компромиссный вариант — не стали строить ни метро, ни синкасена.
И бетономешалка заработала с новой силой. А деревня благодаря умелой рекламе получила международное признание.
Итак, памятный день настал. Открытие первой в Европе деревни ниндзя, «настоящей, как в вашем любимом мультфильме», отмечали на государственном уровне. Министр, правда, остался в Минске, чтобы получить орден и благодарности от президента, но всё прочее было как положено, — и сцена, и флажки вдоль дороги от самой Берёзы, и фанаты в костюмах персонажей «Наруто».
Школу перестроили в Академию Ниндзя, клуб стал гостиницей, болота — тренировочным полигонам, домам нахлобучили крыши, загнутые на китайский манер, а бывшая автобусная остановка превратилась в раменную — там появились потолок, стены, лапша в мисочки и надпись иероглифами над входом. Возле резиденции хокаге поставили обмен валют и банкомат с йенами.
Медленно текут минуты ожидания. Где-то через час должны прибыть два автобуса туристов прямиком из Японии. Ещё утром в Минске приземлился самолёт и первые туристы стартовали с того самого минского автовокзала, который, чтобы запутать шпионов, называется «Автовокзал Московский».
Казалось, стоит им добраться до Нарутовичей — и что-то изменится в жизни каждого… и это и станет самой главной и всепобеждающей техникой ниндзя нашего времени. А пока никого нет, в Нарутовичах царит обычная суматоха, которая бывает в деревне перед приездом важных людей.
— Рамен готов?
— Мы же говорили, у нас нет морских ушек!
— Сварите лапши с тушёнкой, будет белорусский рамен по-флотски!
— Кто доску от забора утащил?
— Не важно! Плакатом завесьте!
— Траву покрасили? Пожухлая в кадр не попадёт?
— Мы не красили, мы новую привезли.
Дороги в спешке начали асфальтировать, потом вспомнили, что деревня древняя, и засыпали уже положенный асфальт песком.
— Лису куда?
— На курятник!
— Мы же сломали курятник!
— Тогда на ворота. Пусть встречает гостей. И хвосты расчешите!
— Кто съел Колобка?
Вешают приветственный транспарант с иероглифами.
— Где Сирикава?
— Опять в сеть ушёл!
— Ищите!
Сирикавы нигде нет, поэтому транспарант вешают вверх ногами.
— Тарелки, тарелки, куда делись тарелки?
— Пояс для кимоно с белорусским орнаментом? Да вы ошизели!
— Кто съел Колобка?
— Послушайте, тут такое дело. Песня, которую мы разучили… Короче, детям за неё влетит, а мы — вылетим.
— Ну пускай что-нибудь другое споют! Дети петь любят.
У населения изъяты ружья, рогатки, ручки из которых можно плеваться. Ниндзя должны быть безопасны для иностранных гостей.
— Кто съел Колобка?
— Лиса съела!
— Какая лиса?
— Вон та, на воротах!
— Она не могла!
— Это ещё почему? Смотри, какие зубища и морда хитрая.
— Потому что колобок был чугунный!!
Заборы покрасили два раза — сначала просто как ремонт, а потом — как, судя по мультфильму, красили в японских деревушках.
— …Значит, не съела. Ищи давай, куда положил!
— Съела, я точно уверен! Вон, огрызок валяется.
— Берегись! Падает!
— Эй-эй-эй-эй!
В сельсовет поставили спутниковый интернет. Потом долго придумывали, как замаскировать антенну. И замаскировали — самым остроумным образом.
— Всё, не берегись. Упало.
— Есть кто живой?
— Тут все живые!
— А я нет?
— Где здесь сакура?
— Вон, целая толпа стоит. У них парики розовые.
— Нет, мне деревья.
— Деревья вон там. Что это у тебя?
— Цветы развесить надо.
— Не сезон. Убирай корзинку. Сакура весной цветёт.
— Это в Японии весной, а у нас — весь туристический сезон круглосуточно!
— А где японец?
— Нету его!
— Ну, нету, так нету. Мы из-за случайных японцев ничего отменять не будем. Всё уже обговорено. Бетономешалку отбуксовали?
— Отбуксовали ещё вчера. Только кто хлеб-соль нести будет?
— Девочка любая понесёт. И запомни — это у нас хлеб-соль. А у них — рис и глютамат натрия!
— Так кто съел Колобка?
— Какая разница! Он всё равно не из этой сказки!
— А зачем везли?
— Не разобравшись. Давай, отходи. Лучше вон доску для го перетащим.
— Тихо!
Сойка на трибуне. в новом чёрном пальто и со строгим лицом. Сейчас он действительно похож на птицу, причём птицу высокого полёта.
— Дорогие соотечественники, жители японской деревни. Сегодня у нас знаменательный день. Мы встречаем здесь настоящих японцев. Наша задача — сделать так, чтобы они почувствовали себя здесь как дома, настолько дома, что возвращались сюда как домой каждое лето. Сделать это непросто, но мы постараемся. Можно много рассуждать о сходстве и различии нашей культуры и культуры Японии. Все мы знаем, что японская культура — древняя и загадочная. Что касается нашей культуры, то она тоже древняя и загадочная… в особенности для нас самих! Иногда нам кажется, что мы знаем о Японии больше, чем о себе. Но мало знать — надо использовать эти знания в общении с японцами и обеспечивать прибыль! Мы пока мало знаем о многовековых контактах Японии и Беларуси, о взаимопроникновении культур… о многих таких вещах мы знаем настолько мало, что даже не уверены, что они есть. Да, здесь сложно сказать что-то конкретное. Но мы можем быть уверены: если турист к нам едет, то это неспроста! Сложно сказать, что здесь играет большую роль — информационное общество или взаимопроникновение парадигм, монады или адвайта, Бодрийда или Деррияр, бытие, время или ничто, а может быть просто скромное очарование наших болот и лесостепных регионов. Но в любом случае, даже если нам нечего сказать, нам есть что предложить, причём за твёрдую валюту. Старайтесь изо всех сил, чтобы наша деревня выглядела так же, как в сериале. А если чего забудете — сохраняйте спокойствие. Эти пятьсот-с-чем-то серий равно никто до конца не смотрел!..
Тем временем из небольшого леска, что возле поворота на Нарутовичи, изучали окрестности два человека в совсем других костюмах. Бородатые, в тулупах и с ППШ, они словно сошли со страниц полузабытых партизанских мемуаров.
Бороды происходили из одного гримировочного набора, но внешне бойцы отличались. Первый был высохший и старый, но ещё сравнительно крепкий. Его борода могла бы сойти за настоящую. Второй, молодой и со сверкающими глазами, больше напоминал деда Мороза.
— Оружие у всех есть?— спросил старший по-белорусски.
— Да. Но влетели мы с ним порядочно. Нам предлагали Калашниковы, но я настоял, чтобы принесли ППШ. Надо соблюдать антураж.
— ППШ было не обязательно. Всё равно никто не оценит. Патроны нашли?
— Да.
— Старайтесь не тратить. Мы террористы, нам ставка помощь не пришлет. Сколько у нас людей?
— Вместе с вами — пятнадцать. Второй отряд прикроет другую сторону дороги.
— Значит, пятнадцать… Кто-то не пришёл?
— Да Ганс как обычно скандалить начал. Дескать, партизаны — это грабители, убийцы, вымогатели и содомиты, а хорошие — это полицаи, настоящие национальные патриоты и всё что с этим связано. Ну, мы его в лесу привязали и рот заклеили. Развяжем, когда всё закончится.
— На муравейник посадили?
— Нет. Муравьёв жалко.
— Хорошо, гуманно. Когда автобус?
— В течение получаса.
— Отлично. Выдвигай наших.
Старшего партизана звали Якуб Максимович Буслик. Он преподавал белорусскую филологию в Бобруйском Государственном Университете. А молодым и по-своему бородатым — его бывший ученик Алесь Адрадженец (урождённый Москалёв).
Именно ему принадлежала идея перехватить японских туристов и объявить их заложниками. Потому что — и с ним согласились все прочие участники заговора — другого шанса отстоять традицию у них не было. Что последует за Нарутовичами, не знал никто, но все понимали — нечто страшное. Стойбища древних укров? Викинги в Малоритском районе? Умирающий Максим Богданович, которого спасает банка пепси-колы? Порнофильм «Симон-музыкант»?
Найти оружие было сложно, — ведь они видели его только на картинках. Потом была подготовка, а это отдельная морока. Каждый поход на стрельбище неизменно перерастал в дискуссию о том, можно ли оправдывать Язэпа Найдюка и какими путями пошло бы национальное возрождение, если бы на первых президентских выборах вышел другой расклад.
Наконец, всё было готово, а Ганс — люстрирован. И вот новоявленные партизаны подходят к дороге. Они держат автоматы так бережно, словно оружие сделано из хрусталя.
— Все на месте?— спросил Буслик.
— Первый отряд пришёл полностью. Второй подойдёт через пару минут. Всё в порядке.
— Что с японцем?
— Взяли,— ответил за всех партизан с рыжей щетиной, торчавшей из-под накладной бороды,— в землянке сидит.
— Сопротивлялся? На помощь звал?
— Нет. Похоже, что он даже не заметил, что его выкрали. И про график ничего не знает. Мы его даже связывать не стали. Вернули ноутбук, он сейчас сидит, играется. Такого даже сторожить не надо, всё равно сбегать не будет.
— Что он рассказал?
— А вот с этим плохо. Он языка толком не знает. И он не знает вообще ничего полезного. Похоже, он и там наедине с компьютером сидел.
— Ладно, такая ноша не тянет. Где второй отряд?
— Через пять минут будет.
— Значит, речь я буду говорить только вам. Спадарство!— Буслик приосанился, но почувствовал, что силы его оставляют и схватился рукой за ствол,— Белорусская культура гибнет, белорусский язык вымирает. Мы, подобно слуцким повстанцам, вынуждены прибегнуть к террору. Не забывайте, террор — оружие слабых. Если бы мы были сильны, то всё решила бы одна общенациональная забастовка. Если бы у наших партий было много сторонников, их не рискнули бы запрещать. Ведь у наших противников нет ни оккупационных войск, ни зондеркоманд. Но мы слишком слабы и нам остаются только автоматы. Этого не надо стесняться, потому что мы действительно слабы как никогда. Наши требования просты — закрытие Нарутовичей, белорусский язык становится единственным государственным, отставка правительства, открытие института белорусского языка. Выкупа мы не требуем и помилования не ждём. Сделайте всё, что от вас зависит. Потому что второго шанса никогда у нас уже не будет.
Партизаны молча разошлись по кустам. Буслик тоже отошёл и пристроился в заранее вырытый окопчик.
В лесу воцарилась тишина. И сквозь тишину всё больше и больше ощущался зреющий в душе ужас.
Источником профессорского ужаса было то, что он защищал. За неделю до атаки Якуб Максимович почти поверил, что победа возможно, и принялся готовить базу победившей культуры. Мало вынести из церкви старые иконы, нужно принести новые. Вот Буслик и пытался их отобрать, но чем больше выбирал, тем больше чувствовал, что выбрать нечего.
Всю жизнь он шёл возле культуры, которую защищал, думал о ней, писал и говорил. А сейчас попытался её изучить. И понял, что возрождать мало. Предстоит создать её заново.
Золотая нить традиции тянется из далёкого прошлого… и разорвана во многих местах. Сколько ни листал профессор то, что осталось от Великого Княжества Литовского, сколько ни пытался вникнуть в свары магнатов и религиозные диспуты, — он всё больше сознавал, что и сам ничего в этом не понимает. Позолоченная, шёлковая, картофельная Мезоамерика какая-то. Ясно, что красиво, но совершенно не при чём.
Даже в двадцатые годы прошло века, когда вроде бы наметилось возрождение, оно вылилось в длинный ряд тяжёлых, мрачных книг о горькой доле белорусского крестьянина в мирное время, на войне, в коллективизацию и революцию. Мало кто из них заслужил бы прочтения, если бы не экзамен в конце семестра. Возможно, они интересны этнографам, но заселить всю страну этнографами невозможно.
Вообще, бунт белорусской культуры казался делом бессмысленным — как могло бунтовать то, что всегда появлялось в соответствии с коньюктурой? Поэтому новые книги, растерявшие господдержку и не получившие поддержки читателей, были ещё хуже. Фейлософы и мыслемесители продолжали бесконечную партию в бисер.
Один обвиняет большевиков в том, что запретили белорусам читать Гегеля и грозит Московии мятежом национального духа. Другой берётся писать книгу о белорусском национальном самосознании, провозгласил его важность, необходимость, выделил отличительные черты, а в конце пришёл к выводу, что его не существует. Причём виноват в этом Витовт — зачем не уследил за короной?
Вот роман от автора, который призывает говорить правду. На второй странице сообщается, что единственная правда мужчины — это его член. Такого выпусти в телевизор — того и гляди, достанет правду и начнёт трясти в прямом эфире.
Или вот скандальная книга про американца (который на самом деле — потомок бобруйских дворян). Он знакомится в Стамбуле с девушкой-оппозиционеркой, которой на самом деле никогда не было. Потом происходит что-то совсем непонятное. И конец.
А ещё куцый ряд советских поэтов-лауреатов, которые в начале девяностых просто вступили не в ту партию. Этих даже открывать страшно.
Буслик сжал зубы и приготовился к худшему. Возможно, захват автобуса с японскими туристами станет самым выдающимся достижением национальной традиции за всё последнее двадцатилетие. И автоматы будут нужны. Потому что читать такое будут только под дулом автомата.
«Мы её уничтожили,— подумал Буслик,— и сами построили эти Нарутовичи. Обижались и плакали, требовали что-то от властей. А ведь власти книги не читают. Их читают читатели. А мы про них забыли. И они про нас»
— Где второй отряд?
— Мы их потеряли!
— Связи нет?
— Связь есть. Они это… решили мультик посмотреть. Чтобы знать, с чем дерутся.
— И что?
— Ну вот, уже седьмая серия…
Буслик хотел выругаться, но тут показался автобус и все тёмные мысли разом пропали. На душе стало легко, а мир показался простым и понятным.
— Стой!— кричит Адражденец и даёт автоматную очередь под колёса. Автобус замирает. Красный пластик и тонированные стёкла. Бесшумно отъезжает дверь и из проёма высыпаются мальчики и девочки в разноцветных анимешных нарядах. Впереди — мальчик в белом костюме, в руке у него «Преступление и наказание». Буслик начинает надеяться, что их акция найдёт понимание.
Алесь делает шаг вперёд.
— Мы — белорусские национальные партизаны. Мы берём вас в заложники и не причиним вреда.
Дети смотрят, явно ничего не понимая. Потом вдруг начинают водить руками, словно что-то доказывают на языке глухонемых. Буслик в недоумении — может, мы захватили не тех туристов? Как-то неудобно брать в заложники инвалидов.
Алесь набирает побольше воздуха и готовится скомандовать ещё раз. Но вдруг дёргается и валится на дорогу, не переставая сжимать ППШ. В шее сверкает серебристая звёздочка сюрикена.
— Отходим!, собирается скомандовать Буслик, но тут прямо перед ним взрывается огненный шар. Поздно!
Оглушение длится несколько секунд, за которые Буслик может лишь наблюдать, как падает , изрешеченный иглами, партизан с рыжей щетиной. Вот ещё один вскидывает автомат, пытается дать очередь — но словно из-под земли выросшая девочка с огромной саблей пронзает партизана насквозь. Крайний слева бросается врукопашную. Сверху на него пикирует мальчуган в синей рубашке. Буслик видит, что на глазах у мальчишки странные линзы (если это линзы?) — а партизан уже падает, брызнув изо рта кровью…
Профессор бежал по лесу, мимо забытого лагеря и привязанного Ганса. Ветки сосен хлестали его по лицу, а позади звенели иглы и сюрикены. Плечо обожгло, словно плетью, Якуб Максимович дёрнулся, но удержался на ногах и успел нырнуть вперёд.
Спустя пятнадцать минут он в изнеможении рухнула на землю. Земля подалась вниз, и руки оказались в грязи. Буслик прислушался. Погони уже не было. Потом огляделся. Похоже, он заблудился. Вокруг было болото.
«Мы своих собственных болот не знаем»,— подумал Буслик, пытаясь сориентироваться. Потом махнул рукой и пошёл наугад.
…Да вот она какая — война. Мы думали это что-то вроде драки с ОМОНом. А война — это когда двоих из твоего отряда внезапно разрезает пополам. И ты не можешь себе даже представить, чем их разрезало.
Вспомнился Дед Талаш. Не он ли станет героем-освободителем? Нет, не он. Талаша знают все, а повесть не читал никто. Потом вдруг вспомнилось имя, одно-единственное мощное имя, которое оправдало бы всё. Василь Быков! Эти два слова будто бы излучали величавое, неторопливое сияние. Ничто его не погасит! Профессор уже готов был рассмеяться от радости, но тут прямо на сияющие буквы влезла кровоточащая, алая фраза. Про то, что издатели всё чаще отвергают книги о войне. Из Эренбурга, первая страница его мемуаров. А ведь это шестидесятые годы!..
Он не помнил, как долго выбирался, то проваливаясь по грудь, то ползком по жиже, но внезапно лес кончился. Прямо перед ним была радостная, праздничная деревенька, словно выскочившая из детской книжки про страны Азии, с загнутыми крышами и названием, которое было написано иероглифами. Улицы были запружены народом, на помосте строился нарядный хор. Похоже, тут ждали гостей.
Буслик побрёл туда, жадно глотая воздух. Маленькая девочка с розовыми волосами ткнула в него пальцем.
— Каппа-сан?
— Да, я водяной. Пришёл посмотреть на ваш праздник.
«Как я понял её вопрос? И почему отвечаю по-русски? Что здесь происходит?»
Он не успел додумать до конца. Два красных тонированных автобуса вырулили из-за поворота и затормозили возле помоста. Из отъехавших дверей брызнула мультяшная толпа. Буслик заметил, что хмурая девочка из первого автобуса оттирает платочков кровь со своей сабли, рядом с ней вертится неуловимо знакомый мальчуган в оранжевом комбинезоне, а следом шагает парнишка, крашенный в рыжий цвет, в чёрном кимоно и с огромным кухонным ножом-мутантом…
Но тут хор школьниц с кошачьими ушками грянул «Уми юкаба» и Якуб Алексеевич понял, что тоже подпевает и размахивает руками вместе со всеми, а чёрные мысли высохли и поблёкли — словно засохшая кровь под жарким солнцем острова Сюкоку.
Школьник в белом пиджаке. Он вышел из автобуса первым и сейчас идёт к профессору. Похоже, узнал… Буслик вздрагивает и готовится защищаться, но ничего страшного не происходит — школьник достаёт блокнот и собирается, наверное, взять автограф. Профессор протягивает руку, но тут школьник начинает писать и в грудь Якуба Максимовича вонзается невидимая шпага.
Летний полдень лопается и замирает, растворяясь в чёрных тенях. «Я — последний герой белорусской литературы!»— понимает Буслик и улыбается, оседая на землю.
Последнее, что он видит — это тот самый школьник. Японец уже нацарапал печатными буквами «Якуб Максимович Буслик» и ставит последнюю точку.