Сначала опустошить чашу до дна, чтобы влить в нее как можно больше.
Потом наполнить до краев и дать настояться как хорошему вину.
Тогда во мне рождается нечто: некая мысль, философия, система, танец, рисунок, символ.
А чаще всего ничего не рождается, кроме мутных теней и разводов на стенках.
Я потерял веру в себя.
Это самоистязание: вновь и вновь пытаться заполнить чистый лист, зная безуспешность и бессмысленность этих попыток.
Быть может писать это удел других людей?
Я осторожен как альпинист перед отвесной стеной. Видеть невозможность взобраться наверх и все-же карабкаться, шаг за шагом, сливая механические движения в сон, наполненный видениями.
Где главное видение - взгляд с вершины. И вырезать в камне вкус сна, заключить в царапины обрывки чуств, что когда-то переполняли того, кто стоял на вершине, и весь мир лежал у его ног. Воздух бил в лицо и высота кружила голову.
Это боязнь высоты. Это чуство пустоты белой бумаги.
Знаете, как тяжело стать опустошеным? Как сложно стряхнуть всю ту грязь обыденности, что облепляет тело день за днем. Остановится, выключить музыку, вбивающую гвоздями осточертевшие фразы для идиотов, забыть о делах.
И какая сила нужна чтобы вновь наполнить окружающее смыслом? Найти нечто волшебное в пустыне обыденности.
Остановить мир. Разрушить его, чтобы вновь потом поднять из пепла, обновленный и сияющий первозданной красотой, как феникс. Когда привычные вещи заиграют новыми красками, потеряв налет обыденности, которая как пыль покрывает их равномерным слоем, смазывая грани.
Чтобы потом излить это на бумагу так, что дрожь пробегает по телу от слов, вырезанных черной тушью на бархате листа. Нечто, что поразит в самое сердце, наполнит звоном пустоту. Вытеснит мутную жижу из сердец, заставляя их почуствовать новое.
Как откровение, как признание в любви, как полнота и цельность.
Чтобы потом, годы спустя, прочитать ложь: самый страшный обман, тайну мира, три слова:
ВСЕ ПАХНЕТ НЕФТЬЮ.
Всего лишь разводы на стенках, бесформенные пятна вместо узоров.