В одиннадцатом классе появился новый человек по имени Лева. Как выяснилось на собрании коллектива, он был моложе присутствующих, только что прибыл с родителями и младшим братом из Прибалтики, откуда они поменяли квартиру на Цхалтубо. Он успел закончить девятый класс вечерней школы, начав трудовую карьеру в экспериментальном производстве приборостроительного завода. А поскольку на кавказском курорте работы молодому токарю не было и в помине, родственники в Кутаиси подсказали, куда можно устроиться.
Тамошний автозавод проглотил молодого инструментальщика с удовольствием и наградил превосходным учителем, героем соцтруда по имени Георгий Лордкипанидзе. Жора назвал Леву еврейским сыном грузинского народа, перекрестил в Левана и за несколько лет выпестовал хорошего инструментальщика, к тому же заразив его желанием стать инженером. Будни участка сложно-режущего инструмента протекали на масляно-битумном, щедро посыпанном древесными опилками полу, под шумный аккомпанемент старинной ременной трансмиссии токарных станков, вывезенных из трофейного Кёнигсберга. На три с половиной года эти будни стали Левиной жизнью в его первом настоящем интернационале.
По вечерам в старшем классе школы рабочей молодежи собиралось человек десять-одиннадцать парней, из них - двое русских взрослых, уже женатых, а также Лева с Яшей и остальные - местные. В грузинской средней школе это был единственный русский класс, организованный только потому, что сыну директора и отпрыскам еще нескольких уважаемых городских "батоно" надо было после получения дипломов уезжать в Москву или Питер и продолжить грызть гранит. Было несколько кадров, которые, видимо, недавно спустились с гор и по-русски говорили только матом, добавляя для смысла грациозно-витиеватые и непонятные Леве грузинские ругательства.
Яков срочно взял Льва под опеку, он знал грузинский и как оказалось, был вообще чрезвычайный эрудит и большая умница. Через десять лет он прервал их дружбу резко и навсегда, когда Лева развелся с Таней, хотя в пору когда они с ней собирались пожениться, Яша был настроен скептически и весьма осторожно-предосудительно советовал повременить, вероятно из-за юного, по его мнению, возраста друга. Яков производил впечатление очень солидного человека, и на самом деле был Левиным самым близким товарищем, другом и наставником, ведь если родители отпустили единственную дочь с двумя молодыми людьми путешествовать по Грузии, это целиком заслуга Якова, взрослость и надежность которого не вызывала сомнений.
Наставник привлек ученика к фантастике, давал читать тьму-тьмущую книг, и советских и переводных. Он знал всех современных тогда писателей-фантастов, а также классиков, кого можно было найти и прочесть, мог цитировать куски из книг. Впитав всё как губка, Лева, ни мало сумняшеся, даже разродился школьным рефератом на свободную тему о современном состоянии англо-американской научной фантастики. Естественно, это был сплошной компиллят-плагиат по аннотациям читанных книжек, но зато Левиной рукой написанный и поданный как творческая работа. Кто знает, может оно было посевом будущего графоманства или проявлением пока невостребованного писательского гения.
Яков не имел друзей из-за сложности характера. Впоследствие, по прошествии многих лет, уже умея самостоятельно анализировать людские характеры, Лева стал это понимать все лучше, и то ли из-за общения с ним, то ли по совпадению - себя включил в ту же категорию индивидуалистов. А был он, как сам признавался мне позже, белым листом, куда можно было записывать все, что хочешь. На его счастье, ментор был высокоэрудированный, с хорошими моральными качествами, а также скрытый диссидент. Яшина мама, ее брат с женой - они жили вчетвером, - представляли чрезвычайно образованную ячейку, я просто не помню многих деталей, что Леван рассказывал о них, но люди эти были замечательные - открытые диссиденты, антисоветчики и закаленные идейные коммунисты, за что сидели в советских и румынских лагерях и потеряли здоровье. Как утверждал Лев, он впервые глотнул настоящего интеллигентного общения, иногда слыша их домашние дебаты о политике, государстве, обществе.
Проводя с Яшей в длиннейших разговорах часы после занятий в вечерней школе, и частенько заполночь, несмотря на ранний подъем, а также по выходным - ученик впитывал все до последней капли. А разговором-то их общение и назвать было трудно - что мог Лева рассказать Яше такого, чего он бы не знал или не понимал? Недавно Леван звонил ..., и опять вернулся к той теме, важно ему было потом, через много лет, осознать, что оказывается в первое десятилетие постижения мира он это делал через призму суждений друга-учителя, его глазами, с помощью полученных от Яши массы всяких и всяческих фактов, фактиков и теорий их объясняющих. Яков знал, что умеет рассказывать и объяснять, видел, что друг - достойный слушатель (а может просто другого никого рядом не было). Лева говорил, что теперь весело вспоминать, как друг сердился на иногдашнюю его непонятливость. Если он переспрашивал что-то, или на контрольный вопрос давал неправильный ответ, Яков "зверел". А выражалось это в забавном окаменевающем выражении лица, остеклении взгляда в пространство сквозь нерадивого, и настолько сжатых губах, что их становилось почти не видно.
Яков знал, кем будет и как распорядится жизнью. Абсолютная любовь к своему предмету, которым он овладел в объеме трех курсов университета к окончанию школы, не оставляла сомнений, что у Левана учителем был будущий ученый-химик. Так оно и стало - Яша стал ведущим специалистом в отрасли и изобретателем искусственной бумаги. Леван однажды показал мне сохранившийся кусочек серебристой мягкой ткани с Яшиным автографом. Если вспомнить, что Лева перескочил из девятого в одиннадцатый, беззаботно пропустив основы химии, физики и часть математики, то более чем благодатного ученика Яков не мог и пожелать. Выяснив для начала, в чем состояли пробелы Левиного знания, а скорее - объемы незнания, старший товарищ начал массированную атаку на эти пустоты, причем это все происходило без бумаги или классной доски. Яша умел рассказывать о формулах, уравнениях и сорить фактами с упоением поэта, декламирующего свои творения. Десятки именитых нобелевских лауреатов, авторы теорий и законов будто бы делегировали своему представителю право внедрять необходимое и недостаточное в Левину голову. Причащение продолжалось весь учебный год.
Помнится, Лева как-то однажды с гордостью сообщил, уж не помню, по какому случаю, что получил серебро за среднюю школу. Другое дело, какой пробы было то серебро; во всяком случае ему казалось, что Татьяна, когда они познакомились на первом курсе, была очень невысокого мнения об нём, о серебре... "Да ладно, я наверстал уже!" - шутил он. На медали "шли" сын директора Резо, Яков и Лев. По разнарядке было выделено три медали на выпускной вечерний класс. Директор школы - уважаемый человек, член всяческих комитетов, номенклатура, значит и сын - уважаемый, значит надо медаль, а чтоб глаз не колоть, мол из хорошей среды человек вышел - добавили медалей. Короче, по оценкам наши двое друзей были впереди планеты всей, грузинский товарищ имел, что надо. Ясно, что как ни тужься, а написать сочинение на высший балл дадено не всякому урожденному гению, даже и носителю родного языка. А что говорить о батоно Резо?
Предусмотрительный Яша заранее добыл в аптеке, где работала тетя, дефицит под названием "фенамин" - загадочный стимулятор мозговой активности, совершеннейшая новинка по тому времени, который без рецепта и красной печати получить было нельзя. По две таблетки каждому. Тетя взяла грех на душу, а что не сделать для единственного племянника. Ребята наготовили шпаргалок на все возможные темы сочинений, взрезали подкладки экзаменационных пиджаков, устроили там глубокие карманы и явились. А процесс приготовления шпаргалок занял не один день. И не просто же это механическое перекатывание текстов, а творческий процесс переноса информации с одного вида носителя на другой, как сегодня бы сказали - смена медиа. Претенденты на серебро сидели на кухне, за клеёнчатым столом допоздна, а когда клонило в сон от нудного писания мелким почерком, Яша приносил стеклянный кувшин с холодющей водой. По его теории это действовало наподобие кофе ... Может и так, зато к экзамену Лев пришёл с хриплым простуженным горлом, и как он утверждает, его низкий голос заледенел именно в те ночи.
Каждый раз, когда он рассказывал об этом эпизоде, а я вас уверяю, что слышал не менее пяти раз, и с новыми деталями, всегда было весело... "Открываю свой билет, и ... надо кушать медицину, ну ни хрена нет, ни в голове, ни в подкладке. Заглотал таблетки, начал генерировать, через полчаса принялся что-то строчить со скоростью асса-машинистки. Писал, пока был на взводе (единственный раз в жизни был под наркотой). Действие таблеток прекращалось (и прекратилось таки!) ровно через два часа. О побочных эффектах Яша не знал или забыл предупредить. Меня потянуло резко в сон, а экзамену еще два часа длиться. А проверять? А переписать начисто? Короче, это был еще тот цирк. Якову попалась шпаргалья тема, и он спокойно все перекатал, сохранив таблетки для другой оказии. Сдали мы писанину. Назавтра, в субботу, находит меня учитель русского языка, приводит в школу, дает мое сочинение и говорит "Пэрэпиши, без ошибок. Две запятые можешь наврать". Эту цитату Леван наверное придумал, потому что каждый раз она звучала иначе, наверное не помнил, что сказал учитель. Но он переписал тот "фенаминизированный кошмар" и получил запланированную четверку. Яша потом сказал Леве, что и он, и Резо тоже были в школе и ревизировали свои работы. Во всем остальном их оценки были более или менее (на фоне окружающих) реальные, и максимальные. Могу подтвердить, что Левино огорчение четверкой - совершенно справедливо, во всяком случае, на мой взгляд, особенно в свете его нынешних "фенаминизаций". Пишет ведь, - и без таблеток!
Смышленый ученик Лордкипанидзе выделялся в бригаде не только расторопностью и неуемной любознательностью. Сложно-режущий инструмент потому так и назывался, что предназначен был для весьма сложных операций, ну и соответственно, произвести его на свет из неприглядной стальной болванки можно было непросто. Леван как-то пробовал мне рассказать, насорив дюжиной спецтерминов, но поскольку за каждым инструментальным словом громоздились еще более непонятные предложения, то я ему невежливо сказал - мол, вижу, что твои губы шевелятся, но что произносят, не слышу. Посмеялись над моей технической тугоухостью, а потом он вспомнил, что Яша-друг очень высоко ценил его проинженерный путь и сулил большие высоты, ежели Леван выберет настоящую специальность.
Другая часть причащения - к практике инструментального дела, вперемешку с основами марксистского осознания пролетариатом своего положения в обществе, проходила все на том же масляно-битумном, щедро посыпанном древесными опилками полу, под шумный аккомпанемент старинной ременной трансмиссии токарных станков, вывезенных из трофейного Кёнигсберга. Здесь и было предложено передовому рабочему, питомцу героя соцтруда, студенту-вечернику и представителю нацменьшинства славного кутаисского автозавода, вступить в ряды партии с испытательным сроком. Семья, на глазах которой происходило построение социализма в отдельно взятой стране, но со странными, и порой ужасающими перекосами в национальной политике, желала сыну самого лучшего и единым голосом приговорила - немедленно вступать - пока зовут. Аукнулось ветеранство Левану в самый неподходящий момент, вроде бы и забыл уже, в какой партии-то состоял. Экспедиция в Перу задержалась из-за этого почти на год, пока заморочки с паспортом, с бывшим советским и предстоящим американским гражданствами не разрешились, наконец, в пользу вертолетчика. Но об этом позже.
Этот эпизод своей юности пришлось Левану вспомнить и аккуратно изложить в объяснительной записке, когда пришла пора получать американское гражданство. Странные пересечения, однако, бывают в жизни. Услышав в 99-м новости по поводу иммиграции бывшего орденоносного ракетостроителя, сына Хрущева, который решил, что пора пожить по-человечески и детям-внукам построить счастливую жизнь в штатах, Леван вспомнил эпизод тридцатипятилетней давности, связанный с этим же именем. Кукуруза победно шествовала по стране под неукоснительно-повелевающей десницей секретаря-агроноватора, и в тех местах, где когда-то колосились хлеба, надменно вставала королева полей... На ноябрьскую демонстрацию бесхлебного 63-го года Леван вышел еще комсомольцем. Прохладный ветерок реял стяги и транспаранты, а череда членов политбюро на трехколесных велосипедах гордо выстроилась во главе заводской колонны. Первым, как и положено в любой праздничной демонстрации, от Москвы до самых до окраин, должен был ехать первый секретарь. И вот она, ирония будущей судьбы Левана - именно ему парторг инструментального цеха поручил почетную миссию - толкать Никиту. Под обрывки маршевых мелодий, сдуваемых ветром, под взглядами обозленных жителей, стоящих в бесконечных очередях к пустым хлебным магазинам, катил Лева свою тележку. И не могла в его голову придти такая крамола, что через три десятка лет он вновь встретит это имя в краю, где кукуруза с пшеницей уживаются, как любящие сестры, а хлеб по вечерам из магазинов вывозят в места проживания добровольцев-бездомных и раздают бесплатно.
Левины воспоминания складывались не за две-три наши последние встречи, и даже не за несколько лет. Был перерыв на его отъезд по делам совершенно невероятным, почти фантастическим. "Фенаминизация" Левановой жизни начала проявляться чуть раньше, чем допинговые таблетки были съедены на выпускном экзамене по языку и литературе. Этот, еще детско-подростковый слой воспоминаний он мне доложил сравнительно недавно, уже после экспедиции, поделившись секретным планом уйти на покой и полностью отдаться мемуаристике.
Первый, первая, впервые - эти прилагательные места и времени превращали пятнышки памяти в ярко искрящиеся клубочки, разматывать и распутывать кои стоило немалого труда, но вознаграждение бывало значительным. Наверное, понятия первости, начала, истока оказывают благотворное и подстегивающее действие на воспоминания, а с сигарами, коньяком и кофе в качестве стимуляторов этого труда, мы с ним провели длинную серию вечеров-посиделок по вскрытию давно забытых детских историй.
Первый класс и встреча с чудищем, во сто глаз поедавшим новенького, который припозднился на неделю после семейного отпуска в солнечной Грузии. Широчайшая гамма воспринимаемых флюидов со стороны будущих друзей, приятелей, неприятелей и просто одноклассников тревожила Леву, до того первого дня не знавшего более трех-четырех сверстников. Домашний ребенок, лишенный детсадовской закалки, не умел говорить с себе подобными, практика отсутствовала напрочь. Семь лет жизни прошли в слушании ближайшего окружения - мамы, папы, иногда старшего брата и деда, а также далеких родственников и частых папиных застольных гостей-приятелей. Никто ничего не спрашивал, никому ничего не рассказывал. Наглядная география со второй полки купейного вагона по дороге между Балтийским и Черным морями. Привычно-монотонный сосновый пейзаж из окна электрички между Ригой и Юрмалой. Зарубежные зарисовки из зачитанных до мягкости сказок братьев Гримм, приключений Буратино, Мюнхгаузена, Гулливера, Пантагрюэля и мушкетеров, благо читать мама научила к пяти годам.
Первой девочкой, которую Лева увидел рядом, на расстоянии в пол-парты, была Люся. Поскольку все места поближе к учительскому столу были заняты, а Лева к тому же был на пол-головы выше среднего, но с Люсей одного роста, они и стали соседями. Парты-столики, каждая на двоих, были разновысокими, от самых низких в первом ряду до высоких в последнем. Как оказалось впоследствие, для Люси это было манной небесной, потому что любое решение задачек и домашнее задание для списания были всегда справа от неё. Но прозорливая Эльвира, учуяв, наконец, неладное, отсадила Левана на два ряда вперед. Люсина настырность стоила Леве целого учебного года страданий в неуютной тесноте этого пыточного ящика рядом с самым маленьким по росту парнишкой в классе.
Первой девочкой, которую Лева потрогал за волосы, была Бронислава, сидевшая перед ним. Зачем он это сделал, объяснить себе сумел только с высоты времени. Броня, маленькая, смешливая, белолицая, с веснушками во все личико, и как можно догадаться, совершенно рыжая, имела такую шевелюру, какой он никогда, ни у кого в жизни не встречал, разумеется в жизни до первого класса. Волосы были волнистые, ярчайшего медного отлива, с запахом непонятного происхождения, и все это в пачке обворожительной стрижки. Запах и визуальная жесткость Брониных волос требовали проверки, и Лева протянул руку.
Первым приятелем, а потом и другом стал малыш-Толик, еще один рыжик, в соседи к которому Левана отсадили от Люси. Толины веснушки и рыжесть были другого рода, он был лимонного цвета с короткой челкой, которую было принято носить всем мальчикам в то время. Степенный и выдержанный крепыш, немногословный и положительный, он таким, наверное, остался и в зрелые годы, выросши до начальника отдела кадров того завода, где работал его отец.
Первая учительница Эльвира Васильевна, весьма преклонных лет латышка, разговаривала с чудовищным акцентом, объяснение которому Леван вычислил в зрелые годы. Для Эльвиры русский язык стал государственным всего лишь за четырнадцать лет до встречи с этими детьми оккупантов. Она была классной дамой целых три года и свой родной язык сумела поставить так, что Леву местные жители принимали за своего. Первый иностранный стал чуть ли не родным и благодатью ко времени осознания народом своей национальной гордости в конце прошлого века. Латышский язык, напевный и местами мелодичный, давался очень легко, однако ушел неожиданно и почти насовсем после эмиграции. На встрече с бывшими земляками, через год после въезда в штаты, вдруг оказалось, что почти родной язык заместился английским. Да, хороша американская поговорка - юз ит ор луз ит, что по русски значит - пользуй, иначе потеряешь.
В первом инциденте-столкновении с весьма нахальным и беспардонным ёрником, которых в любой школе есть несколько штук, и чьё имя Леван никогда и не узнал, обидчику сильно пришлось пострадать от мощных клещевых объятий вконец разозленного увальня. Гоняться за ним Лева не мог в силу своей неторопливости и пухлости, что и было основой цепляний со стороны юрких насмешников. Однажды на лестничной площадке бедолаге не повезло и он не смог увильнуть, когда Лева обхватил его сзади и, заперев пальцы в замок на груди, стал сжимать обидчика с такой силой, что после проведения акта мщения хлипкий мальчишка упал без сознания у ног великана. С тех пор все девчонки в классе старались держаться ближе к Левану, когда наглецы хотели подергать косички и бантики.
Впервые Леван почувствовал вкус к сочинению, как и следовало ожидать, на уроках русского языка. Проявлением тех или иных наклонностей мы часто обязаны случаю или кому-то, а может и тому и другому вместе. Галина Валентиновна, которую он про себя почему-то переиначил в Валентину Галентиновну, была замечательным рассказчиком и юморным человеком. Если бы Леван не захотел как-то выделиться своими сочинениями в подражание Галине и заслужить похвалу, то его дальнейшие "фенаминизмы" вряд ли проявились так ярко. Природа, если не отваливает кому-то избранному всё по самую верхушечку, то раздает направо и налево щепотки таланта или ярковыраженные способности. Как Леван рассказывал, выучить наизусть стих, поэму или правила грамматики ему не удалось ни разу, и каждый вызов к доске грозил превратиться в пытку под смех класса. Для профилактики ненужных страданий он изобрел свой способ преодоления зубрежки. Как известно, для получения хорошей оценки в табеле нужно в течение четверти собрать достаточное количество отметок. И в те дни, когда давался новый материал всего-то и нужно было по горячим следам активно поработать, отвечая на вопросы Валентины Галентиновны.
Первое жульство с оценкой в дневнике, оно же и последнее, произошло до смешного тривиально, но последствия имели пожизненный характер. Ну не выучил, как положено, а так себе, с подсказками из класса, ну получил тройку с минусом. А дневник на подпись родителю в субботу надо давать. И по непонятной причине, видимо, от стыда, уверенный в себе пятиклашка решился на подделку. Сами же знаете, что пятерка от тройки визуально недалеко ушла. Опасным лезвием, соскоблив тройкину сутулую верхушечку, Лева водрузил над ее останками гордое знамя победы. Отец, однако, не подыграл сыновнему рвению, сразу разглядев останки оригинала на истерзанной страничке. От подписи отказался и велел в понедельник пойти и на себя настучать, рассказать о своей проделке классной даме. В третий раз сгорая от стыда за один и тот же прокол, Лева повинился перед Надеждой Гавриловной, получил обратно свою законную трюху рядышком с полупрозрачной, несостоявшейся пятеркой и себе наказал - впредь не мухлевать!
Первую сигарету пришлось курнуть во время школьного спектакля "Друг мой Колька", где Леве досталась немногословная, но харАктерная роль хулигана в кепке и рваном пиджачке. Курить взаправду, и уже сразу ракетоподобные, никарагуанские сигары Падрон толщиной с большой палец, Леван начал недавно, после путешествия в Перу. Со времени школьного спектакля прошло более полувека, и противный вкус бутафорской сигаретки, напоминавшей о дедовой привычке крутить козьи ножки из газетных полосок и армейской махорки, не повлиял на приобщение к высшему свету ценителей дорогих сигар. Оттуда же, из окрестностей Титикаки, Леван привез коллекцию "медиа тьемпо" различных сортов табачного листа от наследников индейцев кечуа. Как он утверждал: "Для сравнительного, обонятельного анализа сигар. Аймары и кечуа знают толк в этом деле, их изобретение."
Первый поход в кино с трехрублевкой в кармане. Это был первый самостоятельный контакт с посторонними людьми - и в очереди кассы кинотеатра "Палладиум", и с кассиром в окошке, с билетером на входе, с соседями в кинозале и мороженым на оставшийся рубль. Вслед за этим первым киноопытом были десятки походов в другие, не менее известные в городе кинотеатры. Помпезно-значительный и шикарно-фешенебельный, в стиле рококо, дом кино "Рига" с салоноподобной живой музыкой перед началом вечерних сеансов. Примкнувший к нему аскетически-демократичный "Спартак", в котором можно было безвылазно просмотреть несколько документальных фильмов подряд, поскольку они крутились без перерыва. Идейно-ориентированный поначалу, и в конце-концов, превращенный в казино, кинотеатр "Комъяуниетис". Довелось присутствовать на торжественном открытии детского кинотеатра "Пиониерис", куда свезли сотни лучших юных ленинцев со всего города в день сорокалетия пионерии. Ну, а фильм, который давали премьерой - "Девчонка, с которой я дружил", вообще был весьма в тему для Левы, занятого мечтами о Галине.
Впервые Левану довелось узнать о том, что кто-то хочет умереть добровольно, когда в один из весенних дней подружки Люся и Валя не появились в школе. Эпатажные сорви-головы, эти девчонки выделялись взрослостью второгодников, обособлением и некоторой снисходительностью к младшим товарищам, особенно мальчикам. В друзьях у них были ребята постарше, дворовые, грубоватые и, видимо, более смелые. Правда, это определение "смелый" в те годы было для Левы невнятным, туманным и весьма загадочным, как оказались и слухи о том, что подружки "наложили на себя руки" из-за тех самых смелостей. Осталась невыясненной истинная причина того, почему они выбрали уксусную эсенцию смертельным агентом. Все закончилось жестокими ожогами, потерей голоса на долгое время и язвой желудка. Девчонки выжили, но детское безрассудство наверняка сократило их жизни. В пору отъезда с родины навсегда Леван пытался увидеть своих одноклассников, но следы Люси и Вали вели в никуда.
Первый в школе космонавт. Не Гагарин, а его звание, титул, вернее это новое, красивое слово-термин из узкого круга специалистов, вдруг ставшее самым популярным в апреле того года, получило неожиданное применение в классе. Мальчик Юля, с ярко и явно-выраженной внешностью под стать своей фамилии, был всегдавешним объектом злостных насмешек и задираний со стороны тех, кого природа обделила умом и тактом. Как оказалось, он имел фамилию, весьма созвучную с этим новым словом. В классе появился свой собственный и единственный в школе "кацманавт". Никогда более Леван не встречал такой радующей сам объект дразнилки. Теперь Юля не делал вид, что ему насмешки пофигу, он теперь расплывался широкой улыбкой и с гордостью нес свое уникальное имя. А классная заводила и активистка, всегдавешняя его покровительница Ириша стала "матерью космонавтов"
Первое крещение пламенем пролетарской идеологии случилось весной того года, когда семилетку преобразовали в восьмилетку. Как сказала молодая учительница геометрии, их всего двое комсомольцев в школе, и не хватает третьего для образования первичной ячейки. Ты нам нужен, а парторгу нужна "галка" в плане подготовки молодых коммунистов. Конечно, про "галку" и "ты нам нужен" никто не говорил. Выбор пал на Леву, хорошиста и постоянного выпускателя школьной стенгазеты. Других активистов, видать, не нашлось, поскольку в райкоме комсомола он никого из знакомых ребят не встретил. Сопровождавшая его пионервожатая, она же член будущей ячейки, дала Леве хвалебную характеристику. Устав ВЛКСМ, как и любую зубрежку, выучить не довелось, и пришлось симпровизировать, рассказав о целях и задачах своими словами.
Первое в школе комсомольское собрание, на котором Леву единогласно, в две руки, избрали комсоргом, состоялось на следующий день после уроков. Никакие попытки новоиспеченного лидера склонить хотя бы своих ближайших приятелей и товарищей к пополнению рядов ячейки не увенчались успехом. Даже Иришу, у которой папа был героем войны, а это казалось весьма важным аргументом в Левиных рассуждениях, уговорить не получилось. Не склеивался весомый и действенный ответ на совершенно наивно-инфантильные вопросы одноклассников, типа "А зачем мне это надо?" Он не знал, зачем это могло быть надобно ребятам. Зачем оно ему - сказали дома, как повторят через четыре года по поводу приглашения вступить в партию.
Первая на заказ сделанная отцом пара штиблет для уроков в школе танцев рабочей молодёжи, с тонкой, скользящей по паркету подошвой, дала возможность вытанцовывать невообразимые фигуры танго, фокстрота, твиста и ча-ча-ча ... "... две шаги направо, две шаги налево, шаг назад, наоборот ..." И та же пара легких танцевальных "балеток", как называла их мама, привела к серьезной простуде под Новый Год. В разноцветных лучах софитов и мелькании отблесков зеркального шара над елкой Леван приметил одинокую фигурку у стены. Остаток вечера они провели в центре зала, не расходясь, благо музыку крутили непрерывно, и предновогодний вечер в заводском доме культуры закончился провожанием случайной партнерши по заснеженным улицам.
Первый в жизни поцелуй с девушкой на обледенелых ступеньках её дома в Чиекуркалнс, а через пару дней и первая новогодняя домашняя вечеринка без родителей, куда он пригласил девушку с подружкой, предвещали начало какой-то вкусно пахнущей самостоятельности. Лева слушал бой Кремлевских курантов в компании своих приятелей-одноклассников, которые, кстати, "не приняли" случайных "старушек", и ему слышалась еще ненаписанная Свиридовым мелодия "Время, вперед!" Истекали первые полгода взрослости. Однажды весной он видел отвергнутую, играя в волейбол в обеденный перерыв на заводском заднем дворе, и они не поздоровались.
И в заключение серии отроческих мемуаров Леван рассказал, как его вечерняя студенческая жизнь перетекла в дневную. К концу второго курса молодым героям нашего повествования стало ясно, что они хотят быть подальше от родителей и проводить вместе все время, а не только вечера в аудитории и иногда выходные пол-дня. Лева не помнит деталей о том, как эта идея обсуждалась ими, что они говорили друг-другу, но они хотели быть вдвоем подолгу и быть "большими".
Решили пробовать зацепиться в Питере, там же и Яша, а на худой конец, если не примут - ехать в Ригу, бросив осточертевший "вечерник", и вкусить студенческой жизни. Но сначала нужно было досрочно сдать пару экзаменов и зачетов, что они и сделали с успехом. Самым опасным в ту пору предметом была начертательная геометрия. Лева с Таней ездили ночными поездами туда и обратно в Тбилиси, на дом к преподавателю, где он проверял их курсовые работы, сделанные одной Левиной рукой, почеркал где только мог, а через некоторое время назначил экзамен в Боржомском, или Потийском филиале, где уже Татьяна спасала друга, "рискуя жизнью". Он, правда, оставил их одних на часок в пустой аудитории - должно быть ему приглянулась эта настырная пара хотевших удрать из Грузии ребят. Перед экзаменом они еще успели поваляться на галечном пляже рядом с тубусом чертежей. Они нарушили первую часть старинной политехнический студенческий заповеди: сдал начерталку - можешь влюбиться, сдал сопромат - можешь жениться. Вторую часть соблюли.
Вся эта суета нужна была, чтобы до первого августа документы со всеми оценками попали в Питер. К лету уже были решены многие оргвопросы - с окончанием работы, с отпуском, с родителями, которые предложили посылать обоим ежемесячные "стипушечки" - ребята не рассчитывали на институтскую стипендию на первом году "дневной жизни". Левина мама собирала то, что он отдавал ей от своего заработка, и теперь оно пригодилось. Пока все это утрясалось, они страшно устали. А тут из Питера вернулся домой Яков после своей сессии и подбил их на приключение - поехать в Батуми, где он помнил хорошие места еще по пионерскому лагерю, но не напрямую, сначала в сторону Сочи проверить одно заветное местечко, а оттуда, если не получится - вдоль побережья на восход солнца. Привели Якова к Таниным родителям, он произвел впечатление, взял на себя ответственность за "детей". Это путешествие было одним из самых ярких впечатлений той поры. Июль 66-го, первый отпуск вместе, но ... втроем.
Неподалеку от Сочи была станция Лазаревская, на её окраине - полустанок, где поезд останавливался по требованию. Ныне, я проверял, это известный курорт и популярный, а тогда... Леван делал большие изумленно-недоумевающие глаза. "На перрон накатывается ленивая волна из маленькой лагуны, а обернешься спиной к воде - и перед тобой сорокапятиградусный буйно-пышный, весь в садах склон холма, уходящий в небо, а по нему проселочная змейка вдоль маленьких домиков. Кто-то нам подсоветовал, что там, на небесах мы сможем снять веранду... Через час или три мы стоим наверху и любуемся самым живописным, самым красивым видом моря и гор, которые можно отыскать на этом участке побережья ... Правда любование было подпорчено перспективой шествия вниз, так как сдаваемых домов и спальных мест не было до конца лета. Спуск был прозаичен, скор и опасен."
Лазаревская врезалась в память, как сказка: "Если б мог положить на холст такую красоту, считай, что дерево посадил, ребенка родил, можно умирать спокойно!" - закончил рассказчик восторженной тирадой. Наверное, тогда они поносили советчика на чем свет стоит, всю ночь и утро ехали - и без толку. Друзья подсели в очередной поезд, ползущий в обратном направлении, к Турецкой границе, и Яша вступил с проводником в длинный, но как оказалось, нелишний разговор. Тот нацарапал на обратной стороне билета точный адрес снохи двоюродного племянника по линии дедушки, которая сдает целый этаж дома в районе Батумского порта. Суточное путешествие приходило к концу.
На улице, ведущей к морю, всегда жарили шашлыки и друзья, пренебрегая будущей изжогой и обожженными горячим и остроперченым мясом губами, запивали жестковатую баранину прохладными столовыми Киндзмараули, Цинандали или, на худой конец, безымянным местным пивом из квасной цистерны. Яков с Татьяной обладали общим слабым местом - белой, чувствительной к солнцу кожей, поэтому загорали они, в основном, вечером. Когда жара отпускала, выходили на закате на берег и сидели, пока луна залетит высоко, звезды и созвездья расположатся и портовые огни начнут меркнуть. "Это тоже просилось в масло, густое, черное с синевой, как нэфть. А купались будто в чернилах, когда облака закрывают небо, и только корабли да порт подсвечивают, это был восторг! " Друг-друга не видят, только переговариваются, да чертыхаются, ступая по крупно-галечному дну, резко падающему в бездну в нескольких метрах от кромки воды. Левану кажется по прошествии стольких лет, что Тане нравилось дразнить молодых людей, заплывая подальше и не подавая голоса - "... а может я это придумал...".
Лева с Яшей спали в передней проходной комнате, а у Тани была маленькая верандочка размером с кровать, со входом из мужской половины и настежь открытыми окнами во всех трёх стенах. "Взрослеющая" пара вела себя совершенно невинно, только целовались, когда друг бывал под душем во дворе. Яков все-таки умудрился "сгореть", несмотря на предосторожности, и на обратном пути страшно страдал; ярко рыжий и с веснушками на девяносто восемь процентов всей своей кожной поверхности он, выглядел подавленно-угнетающе и молчал, что было непривычно, и поэтому еще страшнее. Лева с Таней веселились в душе, радуясь наступающей взрослой безнадзорности, и бездумно улыбались навстречу неизвестности и предстоящему через неделю отъезду. В зоопарке резвились приматы, магнолии источали придурошные запахи, сестры Бэрри "на костях" пели про балалайку, кончалось Татьянино детство..., а Левино кончилось гораздо раньше.