Круковер Владимир Исаевич : другие произведения.

Поэт - тот же смертник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эти стихи ждут исполнителей и оражировщиков. В России многие из этих стихов уже поют.Не поют золотые трубы,Имя дьявола шепчут губы,Нету сил назад возвратиться,Петербург - моя заграница.Я не смог бы там жить счастливо,Не осмыслит мне Тель-Авива,Мне в еврея не воплотиться,Ленинград - моя заграница.Средиземное море тихоПотревожит покой прибоем,Да, в России сегодня лихо,Для того, кто Росией болен.Да, в России опять морозыИ кого-то опять убили,И уныло стоят березы,Те, которые не срубили.А вдобавок - шальные ценыИ правители - вурдалаки,Кровью залиты храмов стены,Воют брошенные собаки...

   Часть II - СТИХИ ДЛЯ ПЕСЕН
  
   Николай Рубцов
   Представлять скорбного гения Рубцова нет смысла. Другое дело, что далеко еще не все его стихи стали песнями. Это грустно…
  
   В МИНУТЫ МУЗЫКИ
  
   В минуты музыки печальной
   Я представляю желтый плес,
   И голос женщины прощальный,
   И шум порывистых берез,
  
   И первый снег под небом серым
   Среди погаснувших полей,
   И пусть без солнца, пусть без веры
   Гонимых снегом журавлей...
  
   Давно душа блуждать устала
   В былой любви, в былом хмелю,
   Давно пора понять настала,
   Что слишком призраки люблю.
  
   Но все равно в жилищах зыбких -
   Попробуй их останови! -
   Перекликаясь, плачут скрипки
   О желтом плесе, о любви.
  
   И все равно под небом низким
   Я вижу явственно, до слез,
   И желтый плес, и голос близкий,
   И шум порывистых берез.
  
   Как будто вечен час прощальный,
   Как будто время ни причем...
   В минуты музыки печальной
   Не говорите ни о чем.
  
   ПЕРВЫЙ СНЕГ
  
   Ах, кто не любит первый снег
   В замерзших руслах тихих рек,
   В полях, в селеньях и в бору,
   Слегка гудящем на ветру!
  
   В деревне празднуют дожинки,
   И на гармонь летят снежинки.
   И весь в светящемся снегу
   Лось замирает на бегу
   На отдаленном берегу.
  
   Зачем ты держишь кнут в ладони?
   Легко в упряжке скачут кони,
   И по дорогам меж полей,
   Как стаи белых голубей,
   Взлетает снег из-под саней...
  
   Ах, кто не любит первый снег
   В замерзших руслах тихих рек,
   В полях, в селеньях и в бору,
   Слегка гудящем на ветру!
  
   ПАЛЬМЫ ЮГА
  
   Еще один
   Пропал безвестный день,
   Покрыты снегом
   Крыши деревень
   и вся округа,
   А где-то есть
   Прекрасная страна,
   Там чудо все -
   И горы, и луна,
   и пальмы юга...
  
   И я глядел, глядел
   За перевал,
   Где до сих пор
   Ни разу не бывал...
   Как воет вьюга!
   За перевалом первым
   Побывал,
   А там открылся
   Новый перевал...
   О, пальмы юга!
  
   Забуду все,
   Займусь своим трудом.
   И все пойдет
   Обычным чередом,
   но голос друга
   Твердит, что есть
   Прекрасная страна,
   Там чудно все -
   И горы, и луна,
   и пальмы юга,
  
   Не стану верить
   Другу своему,
   Уйду в свою
   Декабрьскую тьму, -
   пусть будет вьюга! -
   Но, видно, так
   Устроен человек.
   Что не случайно
   Сказано навек:
   - О пальмы юга!
  
   "ПЛЫТЬ, ПЛЫТЬ, ПЛЫТЬ..."
  
   В жарком тумане дня
   Сонный встряхнем фиорд!
   - Эй, капитан! Меня
   Первым прими на борт!
  
   Плыть, плыть, плыть
   Мимо могильных плит,
   Мимо церковных рам,
   Мимо семейных драм...
  
   Скучные мысли - прочь!
   Думать и думать - лень!
   Звезды на небе - ночь!
   Солнце на небе - день!
  
   Плыть, плыть, плыть
   Мимо родной ветлы,
   Мимо зовущих нас
   Милых сиротских глаз...
  
   Если умру - по мне
   Не зажигай оння!
   Весть передай родне
   И посети меня.
  
   Где я зарыт, спроси
   Жителей дальних мест,
   Каждому на Руси
   Памятник или крест!
  
   Плыть, плыть, плыть...
  
   БЕРЕЗЫ
  
   Я люблю, когда шумят березы,
   Когда листья падают с берез.
   Слушаю - и набегают слезы
   На глаза, отвыкшие от слез.
  
   Все очнется в памяти невольно,
   Отзовется в сердце и в крови.
   Станет как-то радостно и больно,
   Будто кто-то шепчет о любви.
  
   Только чаще побеждает проза,
   Словно дунет ветер хмурых дней,
   Ведь шумит такая же береза
   Над могилой матери моей.
  
   На войне отца убила пуля,
   А у нас в деревне у оград
   С ветром и дождем шумел, как улей,
   Вот такой же желтый листопад...
  
   Русь моя, люблю твои березы!
   С первых лет я сними жил и рос.
   Потому и набегают слезы
   На глаза, отвыкшие от слез...
  
   Зинаида Гиппиус
   Зинаида Гиппиус эмигрировала от большевиков после революции и умерла за границей. Ее странная, немного "больная" поэзия ныне почти забыта…
  
   ОПРАДАНИЕ
  
   Ни воли, ни умелости,
   Друзья мне - как враги...
   Моей безмерной смелости,
   Господь, о помоги!
  
   Ни ясности, ни знания,
   Ни силы быть с людьми...
   Господь, мои желания,
   Желания прими!
  
   Ни твердости, ни нежности...
   Ни бодрости в пути...
   Господь, мои мятежности
   И дерзость освяти!
  
   Я в слабости, я в тленности
   Стояю перед Тобой,
   Во всей несовершенности
   Прими меня, укрой.
  
   Не дам Тебе смирения, -
   Оно - удел рабов, -
   Не жду я всепрощения,
   Забвения грехов,
  
   Я верю - в Оправдание...
   Люби меня, зови!
   Сожги мое страдание
   В огне Твоей Любви!
  
   Владимир Круковер (Верт)
  
   Владимир Круковер считает, что поэт - сам себе и палач, и жертва. Некоторые песни, принадлежащие его перу, опубликованы в первой части сборника. Тут мы представляем его стихи о неволе (написаны в тюрьмах и зонах), о попытке жить за границей (Израиль, Кипр,Мюнхен) и, конечно, о любви.
  
   Я САМ СЕБЕ И ЖЕРТВА И ПАЛАЧ...
  

Не пою я песен,

Голос мой охрип,

Мир тюремный тесен,

Как садок для рыб.

   СОННАЯ ПЕСНЯ
  
   Димедрольное похмелье, димедрольное вино,
   Очень странное веселье мне судьбою суждено.
   Очень странные виденья, очень сонная судьба,
   Постоянные сомненья и схождение с ума.
   Ни одеться, ни покушать, никого не обольстить,
   Самого себя послушать, самого себя любить,
   Сам собою восторгаться и себя же уважать,
   И с самим собой встречаться и себя потом ругать.
   На себя таить обиду, от себя ее скрывать,
   Не подать себе же виду, что ругал себя опять.
   Сам собою обесчещен, сам собою и прощен,
   Если был с собою честен, то собой и награжден.
   Две таблетки димедрола - то ли сон, а то ли явь -
   Захрипела радиола, заиграл ноктюрн рояль.
   Вышли девушки навстречу - пять красавиц, как одна,
   Обнаженные их плечи, а глаза - хмельней вина.
   Я под музыку рояля фее руку протяну:
   - Как зовут тебя? Ты - Майя? Майя, я иду ко дну!
   Затихает радиола, успокоился рояль,
   Сон без имени и пола увлекает меня вдаль.
   Там, вдали, мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
   И во сне теперь я буду вас счастливей в много раз.
  
   Димедрольное похмелье поутру меня возьмет,
   Сон мечты приятней хмеля... В жизни все наоборот.
   В жизни все грубей и проще, в жизни все оценено:
   Есть цена прекрасной рощи, есть расценка на вино,
   Цены есть и на красавиц, на красавиц и на фей...
   Стоит дорого мерзавец, чуть дороже - прохиндей.
   Есть цена на президента, есть цена на палача,
   За валюту резидента покупаем сгоряча.
   Покупается отрава, покупается любовь,
   И дешевая забава, и пылающая кровь.
   По червонцу за улыбку, поцелуй - за четвертак...
   Только золотую рыбку подкупить нельзя никак.
   Но - таблетка димедрола, дальше рыбка не нужна.
   Заиграла радиола, грань у яви смещена.
   И вдали мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
   И спокоен, словно Будда, я уже в который раз.
   Димедрольное похмелье, димедрольное вино...
   Очень странное веселье мне судьбою суждено.
  
   СРАВНЕНИЕ
   Я к животным неравнодушен,
   В каждом сам себя нахожу:
   Как котенок, я непослушен,
   И как пес, за кусок служу.
   Как сайгак, я гоним по полю,
   И как заяц, насторожен,
   Заключен, как орел, в неволю,
   И как лошадь, порабощен.
   Взбрыкну, было, лихим мустангом,
   Но не терпит судьба коня.
   И возложит заботы разом,
   Как на буйвола, на меня.
   Как осел, я тащу упорно
   Непосильных обрядов груз,
   Сердце вечным испугом полно,
   А в глазах - вековая грусть.
   На запрет, на флажки, напрасно
   Я пытаюсь прорвать свой бег,
   И от этих нагрузок страшных
   Я страдаю, как человек.
  
   Но когда я увижу даму,
   То готов, кем угодно быть
   И за самкою драною самой
   И бежать, и лететь, и плыть.
   От удачи, павлин безмозглый,
   Начинаю обалдевать,
   И святые слова, как розы,
   Под копыта ее ронять.
   Как глухарь, я не слышу шорох
   И не вижу стволов ружья...
   Остается лишь перьев ворох
   От влюбленного соловья.
   Ей на веер, на опахало
   Или стол подмести крылом...
   Слишком часто в любви бывало
   Так со мной и любым зверьем.
   На запрет, на флажки, напрасно
   Я пытаюсь прорвать свой бег,
   И стреляет в меня бесстрастно
   Не животное - человек
  
   ***
  
   Заключенные стихи не часто пишут,
   Заключенные навзрыд поют стихами.
   Учащенно звезды ночью дышат
   Над моими скомканными снами.
  
   Спит планета в горестной оправе,
   Спутники - слезинки среди ночи.
   Заключенный в собственной державе
   Безутешно сны свои полощет.
  
   Вдоль забора ходят часовые,
   Автомат отсвечивает грозно,
   Лают глухо псы сторожевые,
   И все реже всхлипывают звезды.
  
   Утро наступает, как проклятье,
   Зона изувечена туманом.
   И разборчивых стихов заклятья
   Как обычно кажутся обманом.
  
   ***
  
   ДОРОГА
  
   Ручей на перекате очень строг,
   Река на перекате, как шальная.
   Из множества проложенных дорог
   Я худшую зачем-то выбираю.
   Иду, иду... Устану - упаду...
   Родиться б мне в прощающем году.
   А я - в году потерянной любви,
   А я - в году растерянной любви,
   Растрепанной, но все-таки любви,
   Дорогой худшей...
   Ноги все в крови...
   Иду, иду... Устану - упаду...
   Родиться б мне в прощающем году,
   В котором множество проложенных дорог
   К прощению, конечно, примыкают.
   По ним бы я дойти, конечно, мог
   Туда, где обязательно прощают.
  
   ***
  
   Я свою любовь оставил
   Где-то там,
   Где вокзальных площадей
   Унылый гам,
   Где стоят милиционеры -
   На посту,
   Где текут немые слезы
   По лицу.
  
   Где-то там, на перекрестке.
   Трех дорог,
   От любви я, как от ноши,
   Изнемог,
  
   Положил ее под кустик
   Полежать,
   А она решила к другу
   Убежать.
  
   И ищу ее по свету,
   Как дурак.
   Вон цветет на той поляне
   Пьяный мак,
   Вон стоит какой-то фраер
   На углу,
   Вон хохочут две девчонки на бегу.
  
   Светит солнце, будто нанялось
   Светить,
   Плохо мне под этим солнцем
   Будет жить.
   Я замру с мильтоном рядом
   На плацу,
   Потекут немые слезы
   По лицу...
  
   РАСПАД ЛЮБВИ
  
   Любовных слов ты требуешь,
   Признаний,
   Красивых жестов,
   Благородных чувств.
   А я опять залез в чужие сани
   И под гору стремительно качусь.
   Ты ищешь в письмах холод и измену,
   Винишь меня за сухость редких строк.
   А мне бы хоть белья вторую смену
   Да отработать заданный урок.
  
   Качусь с горы, качу бревно с надрывом,
   По наледи отчаянно скольжу.
   И все-таки стараюсь быть счастлиьым,
   Поскольку сам-собою дорожу.
   Гляжу на караульных, на решетку,
   Гляжу сквозь них на волю, на страну.
   Своей судьбы раскачиваю лодку,
   Отчаянно глушу души струну.
   Но все-таки пишу без перерыва
   Стихи,
   Хотя их некому читать.
   Наивных рифм
   С есенинским надрывом
   Веду напев, как Каина печать,
   В них польза только
   Для меня, быть может,
   Без них совсем
   Замерзла бы душа
   (Любую душу
   Надобно тревожить,
   Покоя чтоб не ведала
   И сна).
  
   И вот читаю странные упреки,
   И сам себя в свой ватник завернув,
   Иду "тянуть" положенные "сроки",
   Охраннику задорно подмигнув.
   Он автомат растерянно поправит,
   Сквозь зубы по-нерусски пробурчит.
   А взор его в обученной оправе
   Мою фигуру дважды прострочит.
   Но я уйду своей походкой валкой,
   Снег загребая валенком худым.
   Останется стоять бревном под шапкой
   Нерусский человек со взглядом злым.
  
   Потом, попозже, вечером в бараке
   Я буду твои жалобы читать
   И будут, словно призраки во мраке,
   Ответные упреки возникать.
   Я их зажму, запрячу, уничтожу,
   Молчание твое перемолчу.
  
   ***
  
  
   МАМА
   Что принести мне маме на могилу?
   Своих несчастий непосильный груз,
   Свои давно истраченные силы,
   Или печаль моих усталых муз?
  
   Мне нечего нести, но я не плачу,
   И ты, родная, я прошу, не плачь,
   Я отгоняю от себя удачу,
   Я сам себе - и жертва, и палач.
  
   Цветы на холмике давно уж порыжели,
   И что-то тлеет глубоко в земле...
   Я посажу там, в изголовье, ели,
   Как поздние прощания тебе.
   Еще стихи... На памятник нет денег.
   Одни долги. Брат не оплатит их.
   И ели кинут на могилу тени,
   А корни их тебе прошепчут стих,
  
   Мой стих, мое последнее причастье,
   Тем, кто ушел, желать не надо счастья.
   Их дух раскован и свободен он.
   Я ж плотью ослабевшею стеснен.
  
   СЕРДЦЕ
  
   Каждый день наводит грусть
   Слово тягостное - Русь.
   Вроде, что мне? Я не русский,
   Я - еврей, простой семит.
   Мне что русский, что зулусский,
   Ничего не говорит.
   Что с того, что я тут вырос?
   Что Россия мне дала?
   Разве что тюрьму на вырост,
   Два обломанных крыла...
   Был, как белая ворона,
   "Жид!" - мне всякий вслед кричал.
   Много разного урна
   В жизни я перевидал.
  
   Ну, а все-таки мне грустно,
   Очень тягостная грусть:
   Уважаю я искусство,
   А искусство - это Русь.
  
   Кто бы ни был я - испанец,
   Португалец, черт, аид, -
   Я не тот пока поганец,
   Кто с России убежит,
  
   Где родился - там умру я,
   Без России я пустой,
   Очень Родину люблю я
   Всей семитскою душой.
  
   Потому-то каждодневно
   На меня наводит грусть
   То, что вечно и нетленно, -
   Опечаленная Русь.
  
   ***
  
   Наташе К,
  
   Я, что ли, виноват,
   Что время
   Изъело рожу
   И смело всю шевелюру,
   Светит темя,
   Со мной без лампочки светло.
   Морщины старости все глубже,
   Седые пряди на висках...
   Такой я девушкам не нужен,
   Я вызываю только страх.
  
   Как ненавижу оболочку!
   В душе мне только двадцать пять.
   Кто ж виноват, что скоро дочку,
   Вторую, замуж отдавать?
  
   Но мне неведома усталость -
   Любому фору дать готов,
   Какая это, к черту, старость,
   Когда кипит любовью кровь?!
  
   Но, вот беда, своих ровесниц -
   Старух - желать я не могу,
   А девы юные, хоть тресни,
   Как от заразного, бегут.
   Им бы послушать речь лихую,
   Понять азарт и ярость сил...
   Мне ж рожу выдали плохую,
   Чтоб юных я не обольстил.
  
   Готов с детьми я бегать, прыгать,
   Готов в запятнашки играть,
   Готов тебя без всяких выгод
   Всю ночь, как дьявол, целовать.
   Представь, что я с другой планеты,.
   Что внешность - чушь,
   Что молод я.
   Что третий год, не знаю, где ты,
   Что адом стала мне Земля.
   Что ты, как вечное проклятье,
   Что ты - бессрочная тюрьма,
   Незавершенное объятье,
   Неискупленная вина.
  
   ***
  
   ПРОЩЕНИЕ ДОЧЕРИ
  
   Дочери Евгении
  
   Прости, дочурка,
   Черт-те что в душе моей творится:
   Там Сатана, надев манто,
   Ягненком притворился,
  
   Там есть и рыцарь, и злодей,
   Есть Козлодоев пакостный,
   И есть отец своих детей,
   И алкоголик радостный.
  
   Прости, дочурка,
   Я себе ведь не ищу прощения,
   Я отражен всегда в тебе,
   А ты все жаждешь мщения.
  
   Разочарована ты, дочь:
   Искала солнца ясного, -
   Но вдруг тебя настигла ночь -
   И нет уже прекрасного.
  
   Ты строго судишь,
   Ты права, но правота безжалостна.
   Зимою падает листва,
   Весной - взрастает яростно.
   Зимой все мрачно, все темно,
   Но если бы не ночи зимние,
   Не принесла б весна тепла,
   И души были б в инее.
  
   Так человек в душе хранит
   Тепло и стужу резкую,
   Хранит и бархат и гранит
   Добро и злобу мерзкую.
  
   Ты молода и ты судить
   Спешишь без исключения,
   А ты попробуй полюбить
   На уровне прощения.
   Ты понимаешь, на кресте
   Давно своей я совести,
   Но если истина в Христе,
   То это все не новости.
   И надо что-то предпринять,
   Чтоб заново себя понять.
  
   КОЛОБОК
  
   Все как в тумане. Мир убог.
   А я - частица в этом мире...
   Петляет полем колобок,
   Чтобы его не проглотили.
  
   Не по зубам всем колобок,
   Стихи - и те в зубах застыли,
   Во всей своей матерой силе.
  
   И ни презрение толпы,
   Ни кагэбэшников пыхтенье
   Не зачеркнут мои мечты,
   Где словно кровь - стихотворенье.
  
   Мораль я ведаю одну -
   Встать выше варварской морали...
   Меня стреляли на лету,
   А заодно в родных стреляли.
  
   Пронзенный падает стрелой,
   Но я пронзен стрелой иною,
   Я одиночеством больной,
   Страдаю вместе со страною.
  
   0 возрождении мечта,
   Хоть трижды ник мой дух распятый,
   Опять молитвою с листа
   К любви взывает стих девятый.
  
   Мой плот убог, но мне - оплот.
   Его несет мое прозренье,
   Я молодею каждый год
   И вечен, как стихотворенья.
  
   ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ
  
   По зыбкой наледи скользя,
   Я шел сюда сквозь лагеря,
   Через охрану и конвой,
   Борясь с людьми, борясь с судьбой.
  
   Я шел сюда через мороз,
   Сквозь горечь непролитых слез,
   Шел, попирая-страх и боль,
   Борясь с людьми, борясь с судьбой.
  
   Я шел, когда идти не мог, -
   Мне помогал, возможно, Бог, -
   Я шел, когда идти нельзя,
   Когда огнем грозит земля.
  
   Шел сквозь тайгу, сквозь тундру шел,
   Туда, где Родину нашел.
  
   Туда, где только нас и ждут,
   Где нас обнимут и поймут,
   Где дух основан на Дати,
   Где можно истину найти.
  
   Где человеку человек
   Не враг, а друг который век,
   Где каждый мне сосед и брат,
   Где я ни в чем не виноват.
  
   Куда, по наледи скользя,
   Я шел всю жизнь сквозь лагеря.
  
   ИЗРАИЛЬ
  
   Мне кажется, что я опять в Москве,
   Из-под машины выскочил счастливо...
   Нет, я сижу тихонько на траве
   В каком-то парке в центре Тель-Авива.
  
   Никто не смотрит хищно на меня,
   Никто не просит закурить и денег,
   И даже пламя вечного огня
   Не бьется у заплеванных ступенек.
  
   Не громыхает хиленький трамвай
   С нашлепками о "баунти" и "марсе",
   И никакой прохожий негодяй
   Не рассуждает о рабочем классе.
  
   Никто про перестройку не гундит,
   Никто не вспоминает время путча.
   И то, что человек в траве сидит,
   Ничье самосознание не мучит.
  
   Все порвано давно. Закрыт хэшбон,
   Я к "должности" олима привыкаю.
   Здесь мне не скажут: убирайся вон!
   В очередях меня не затолкают.
  
   Символик нет, хоть символ - вся страна,
   И нет плакатов с текстом дебилизма,
   А вот детьми исписана стена,
   Но в надписях не славится Отчизна.
  
   В их тексте больше слово sex видно,
   А может быть, чего-нибудь похуже...
   Зато не хлещут горькое вино
   И меж собой так трогательно дружат.
  
   Они горды так Родиной своей,
   Своей такой малюсенькой страною,
   И так они похожи на людей,
   Что я, порой, от зависти к ним вою.
  
   И зависть эта вовсе не во грех,
   Я вою лишь о том, что был закован,
   Что я среди ребяческих утех
   Не замечал, насколько обворован.
  
   Что я кричал: "Москва, моя Москва!"
   И слал привет кремлевским воротилам...
   Москва. Москва... Я убежал едва,
   Чтобы дожить умеренно счастливым.
  
   Чтоб на траве тихонько посидеть,
   Ничей покой при том не потревожить,
   Чтобы чуток под старость поумнеть,
   Порадовать детей счастливой рожей.
  
   И, если вспыхнет в памяти Москва,
   Которую покинул торопливо,
   Вмиг успокоят воздух и трава
   В каком-то парке в центре Тель-Авива
  
   СЕМИТСКАЯ ПЕСНЯ
  
   Не надо рассуждать и спорить,
   Не надо долго говорить.
   Чтоб расставание ускорить,
   Давайте просто уходить.
   Давайте просто хлопнем дверью
   И вниз по лестнице сбежим,
   Давайте просто не поверим
   Всем обещаниям своим.
  
   Давайте ставить все акценты,
   Ведь между нами только ложь,
   Мы русской мафии клиенты
   В одежде странной - из рогож
   Я бы и рад в Россию верить,
   Но ведь она в меня плюет,
   Лишь в лагерях меня лелеет,
   Лишь в пересылках признает.
  
   Ну как смириться мне с Отчизной,
   Когда меня зовут жидом.
   И всей своей кровавой тризной
   Напоминают мне о том.
   Я не хочу совсем прощаться
   Без обещаний и без слез,
   Но нам приходится расстаться,
   На этот раз уже всерьез.
  
  
   ПРОФЕССОР
  
   Старик еврей играет на баяне,
   Коробка рядом с мелочью стоит.
   Старик играет. А на заднем плане
   Весь Израиль обыденно гудит.
  
   Старик недавно въехал из Одессы.
   Профессор и немного музыкант.
   Играет он заученные пьесы
   И агородам бесконечно рад.
  
   Старик не знает местного наречья,
   Он тут недавно - что ему иврит.
   Немеют от баяна его плечи,
   И мучит пальцы рук его артрит.
  
   Он доиграет слабенькую пьесу,
   Пойдет тихонько в ближний магазин...
   А вечером он вспомнит "за Одессу"
   И жалобно вздохнет старик-олим.
  
   ШАБАТ
  
   В России, извините, непогода.
   В России, как известно, холода.
   Огромное количество народа
   Идет там удивленно в никуда.
  
   В Одессе - дождь со снегом за купоны
   Там даже корку хлеба не купить.
   В Калининграде - жесткие законы:
   Запрещено смеяться и любить.
  
   Под Минском снова вымерзла картошка.
   В Саратове взорвался бензосклад.
   В Норильске потеплело, но немножко.
   В Рязани есть немецкий шоколад.
  
   По СНГ прошли антициклоны
   И близятся шальные "выбора"...
   А я иду сегодня в синагогу,
   И мне погода ваша "по хера"!
  
   ЕВРЕЙСКАЯ РУЛЕТКА
  
   Не надо пистолета ствол суровый
   К виску с шальной отвагой приставлять.
   Гораздо проще изувечить словом,
   Ведь слово может даже убивать.
  
   Что нам удальство доблестных гусаров?
   Иную удаль обретем мы тут:
   Научимся гордиться той державой,
   В которой нас под праздник не убьют.
  
   Ах, русская рулетка! Гусарская игра.
   На нас иная метка. Иная нам пора.
   В еврейскую рулетку научимся играть.
   Судьбы своей монетку на шекели менять.
  
  
   ОБРАТНО В РОССИЮ
  
   Все было так, как мы и ожидали,
   В трамвае нас слегка обматерили,
   Все было так, как мы и представляли,
   В России нас покамест не забыли.
  
   Когда мы вылетали, в Тель-Авиве
   Все было, как обычно, очень мило.
   Когда же мы в Россию прилетели,
   То мы сперва немного охренели.
  
   Таксисты окружили нас нахально,
   Ну, а потом отхлынули печально,
   Какой-то частник рьяно торговался,
   Но тоже опечаленно убрался.
  
   Потом мы, попросив совет у Бога,
   Спросили, где тут рядом синагога.
   Нам исполком под флагом показали,
   Но помолиться в доме том не дали.
  
   Ну, а потом, как мы уже сказали,
   В трамвае нас слегка обматюгали,
   А чтобы мы про Израиль забыли,
   Нам ноги аккуратно отдавили.
  
   Мы шли домой, не ведая беды,
   Напрасно шли, как вскоре стало ясно,
   Всю воду в доме "выпили жиды",
   Соседи объяснили зто страстно.
  
   А так, как все евреи - в Тель-Авиве,
   Нас, вместо них, легонечко побили.
   Когда ж соседи выбились из сил,
   Мы убрались обратно в Тель-Авив.
  
   ВОСПОМИНАНИЕ
  
   Когда в Росии этот диктофон
   Включу, чтобы прибой опять послушать.
   Чтобы цикад опять услышать стон,
   И полечить встревоженную душу.
  
   Когда я этот диктофон включу,
   Я будто бы в Израиль улечу.
  
   Я буду вновь стоять на берегу,
   И море будет по песку струиться.
   Я хоть на час с России убегу.
   Чтобы у моря счастью научиться.
  
   А может быть, российский наш жандарм
   Мне не откроет визу за границу,
   И я в снегах концы совсем отдам,
   И не смогу в Израиль возвратиться..
  
   Но даже в очень строгих лагерях,
   Где от мороза каменеют нервы,
   Я буду счастлив, что бывал в краях,
   Где хор цикад над морем Средиземным.
  
   ЕВРЕЙСКОМУ БИЗНЕСМЕНУ
  
   Не надо шекели мусолить
   И их на доллары менять,
   Не надо тут свой бизнес строить
   Монетой чувства подменять.
   Мы все давно сидим по уши
   В свое, торгашеском, дерьме,
   А ты готов дерьмо то скушать,
   Забыв, что ты в родной стране.
   Ты должен был себя оставить
   В России вьюг и лагерей,
   Ты должен тут свободу славить,
   А ты рабом стал шекелей.
  
   Забудь. Достать себя иного
   Из опоганенной души.
   Венцом всему отнюдь не доллар,
   А твои дети - малыши.
   Вложи себя в них без остатка.
   А жить для денег - это гадко.
  
   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ИЗРАИЛЕ
  
   Мне кажется, что я опять в Москве,
   Из под машины выскочил счастливо.
   Нет, я сижу тихонько на траве
   В каком-то парке в центре Тель-Авива.
   Никто не смотрит хищно на меня,
   Никто не просит закурить и денег.
   И даже пламя вечного огня
   Не бьется у заплеванных ступенек.
   Не громыхает хиленький трамвай
   С нашлепками о "баунти" и "марсе"
   И никакой прохожий негодяй
   Не рассуждает о рабочем классе.
   Никто про перестройку не гундит,
   Никто не вспоминает время путча.
   И то, что человек в траве сидит,
   Ничье самосознание не мучит.
   Все порвано давно. Закрыт хешбон,
   Я к "должности" олима привыкаю.
   Здесь мне не скажут: убирайся вон!
   В очередях меня не затолкают.
   Символик нет, хоть символ - вся страна
   И нет плакатов с текстом дебилизма,
   А вот детьми исписана стена,
   Но в надписях не славится Отчизна.
   В их тексте больше слово sex видно,
   А может быть, чего-нибудь похуже...
   Зато не хлещут горькое вино
   И меж собой так трогательно дружат.
   Они горды ТАК Родиной своей,
   Своей такой малюсенькой страною,
   И так они похожи на людей,
   Что я, порой, от зависти к ним вою.
   И зависть эта вовсе не во грех,
   Я вою лишь о том, что был закован,
   Что я среди ребяческих утех
   Не замечал насколько обворован.
   Что я кричал: Москва, моя, Москва!
   И слал привет кремлевским воротилам...
   Москва. Москва... Я убежал едва,
   Что бы дожить умеренно счастливым.
   Что б на траве тихонько посидеть,
   Ничей покой при том не потревожить,
   Что бы чуток под старость по умнеет,
   Порадовать детей счастливой рожей.
   И, если вспыхнет в памяти Москва,
   Которую покинул торопливо,
   Вмиг успокоят воздух и трава
   В каком-то парке в центре Тель-Авива.
  
   ВТОРОЙ ДЕНЬ В ИЗРАИЛЕ
  
   Другие трахают девчонок Подмосковья,
   Другие пьют паршивый самогон.
   Я окунаю руки в чудо-море
   И признаю израильский закон.
   Мне все обрыдло. Бедная Россия
   Пусть без меня немного поживет.
   Мне все евреи стали, как родные,
   Довольно незатейливый народ.
   Тут каждый третий спикает на инглишь,
   И все почти по-русски говорят,
   А я учу иврит, а может идиш,
   И не спешу билеты брать назад.
   Я каждым утром сказочное море,
   Как фею золотую узнаю,
   Оно с меня соскребывает горе,
   А я ему признательность дарю.
   Потом иду неспешною походкой
   По чистенькому раю Натани,
   Свою тоску не заливаю водкой,
   Но в легком хмеле провожаю дни.
   И этот хмель не связан с алкоголем,
   Совсем другой источник у него,
   Я навсегда страною этой болен,
   И не хочу пока что ничего.
   Но знаю я, что грустный день наступит,
   Россия вновь о мне перебурлит,
   Какой еврей так Родину не любит,
   Что каждый раз из Родины бежит.
  
   НОСТАЛЬГИЯ
  
   Россия вновь в огне,
   А я ее покинул,
   Мне надоели ваучеры там.
   Россия снов во мне,
   Ее я не отринул,
   В душе навечно
   Всероссийский гам.
  
   В душе навечно
   Всероссийский -холод,
   И площадей встревоженных набат,
   И бесконечный наш российский голод,
   В котором наш народ не виноват.
  
   Я вижу все. Я даже вижу плахи
   На площадях!
   И палачей при них,
   И на ветру
   Полощутся рубахи
   На депутатах проклятых твоих.
  
   Я вижу как,
   Окрашенные кровью,
   Несутся псы
   На сворке егерей.
   Россия, мне
   Ты отомстишь любовью
   За то, что я
   Отчаянный еврей.
  
   Ты за стихи, за гневные двустишья,
   Не раз меня на плаху возведешь.
  
   А в Тель-Авиве
   Я навечно лишний,
   И все мечты
   Об Израиле - ложь.
  
   Сюда неплохо приезжать купаться
   И тут не плохо можно отдохнуть.
   Россия ж - дом,
   В который возвращаться
   Я обречен...
  
   НАСТОЯЩАЯ РОДИНА
  
   Не поют золотые трубы,
   Имя Дьявола шепчут губы,
   Нету сил назад возвратиться,
   Светлогорск - моя заграница.
   Я не смог бы там жить счастливо,
   Не осмыслить мне Тель-Авива,
   Мне в еврея не воплотиться,
   Черняховск - моя заграница.
   Средиземное море где-то
   Ворожит на прекрасный берег,
   Ну а песня моя допета,
   И никто мне уже не верит.
   Ну а песня моя устало,
   В немоту до-ре-ми нисходит,
   Словно день в тишину провала,
   Где проклятые черти бродят.
   И не та уже в жилах сила,
   Не забыть бы зайти в больницу,
   За границей, конечно, мило,
   Ну, а как перейти границу?
   Как пройти мне любви таможню?
   Кто откроет для сердца визу?
   Что мне можно, а что не можно?
   И чего я опять не вижу?
   Сто вопросов и нет ответов,
   Не забыть бы зайти в больницу.
   Вы пришлите мне сто приветов
   В Светлогорскую заграницу.
   Средиземное море тихо,
   Потревожит покой прибоем,
   Да, в России сегодня лихо
   Для того, кто Россией болен.
   Да в России опять морозы,
   И кого-то опять убили,
   И уныло стоят березы,
   Те, которые не срубили.
   Да, на Балтике море хуже
   И студенней, чем в Тель-Авиве,
   И народ тут не так уж дружен,
   И тоску избывает в пиве.
   И вдобавок, шальные цены
   И правители -вурдалаки,
   Кровью залиты Храмов стены,
   Воют брошенные собаки.
   Не поют золотые трубы.
   И пора бы давно проститься.
   Почему нас совсем не любит
   Светлогорская заграница?
  
   ПРАВОТА ДОЧЕРИ
  
   Ты, дочка, вечно не права:
   Ни смерти надо нам бояться;
   А старость нам качать права
   Не сможет, если не поддаться.
   Короче, в возрасте любом,
   Меняя знания на мудрость,
   Мы снова юность познаем:
   Преклонных лет прекрасна юность.
  
   Пока ты семя иль росток,
   Пока твоя работа - в росте,
   Ты тем горда, что ты - цветок,
   Который время вскоре скосит.
   Но высшей прелести черты
   Придут со зрелостью под руку,
   И те, наивные, цветы
   Напоминают просто скуку.
  
   Цветок, он только лишь для глаз,
   А сочный плод потомство даст,
   Но суть не в том: цветок ли, плод,
   А - человек ты или скот.
  
   Пока "печаль твоя светла".
   Пока влюбляешься дотла.
   Пока вся жизнь - случайный миг,
   Как первый и последний крик.
   Но то пока...
   Рука легка,
   И за строкой летит строка,
   И вечной юности итог
   Звучит под рифму этих строк.
  
   СКЛОННОСТЬ К РЕЛИГИИ
  
   Я утверждаю.
   Да, я утверждаю!
   Что я в себе плохое побеждаю.
   Что я способен Господа любить
   И, где бы ни был,
   Преданно служить.
  
   Я утверждаю, люди, утверждаю,
   Что все, что мне сказали, понимаю,
   Что мне уже проказа не страшна,
   И истина отчасти мне видна.
  
   Я утверждаю то, что я страдаю,
   Когда стихи - верх честности - рождаю,
   (Не только женам что-либо рожать,
   Нам тоже суждено порой страдать).
  
   Я утверждаю.
   Да, я утверждаю!
   Что я в себе плохое побеждаю.
   Что я способен Господа любить
   И, где бы ни был,
   Преданно служить.
  
   ПОДРЖАНИЕ ХАЯМУ
  
   Свою жизнь я устало читаю с листа,
   Было в жизни плохого, увы, до черта,
   И хорошее было на грани рассвета,
   И не знает никто, где деленья черта.
  
   Говорят, что плохое с хорошим делить
   Надо, чтобы себя оценить,
   Говорят, на весах равновесия нету,
   Ну а я продолжаю по жизни шалить.
  
   Я по жизни - блатной, но не верю я в блат,
   Жизнь без блата рассудит в чем я виноват,
   Что хорошее было, что было плохое
   И чем я в этой жизни сегодня богат.
  
   Свою жизнь я устало читаю с листа,
   Было в жизни плохого, увы, до черта,
   И хорошее было на грани рассвета,
   И не знает никто, где деленья черта.
  
   МОЙ РОК
  
   Вновь в дорогу
   Рок меня мой гонит.
   Надоел и сам себе, и всем.
   Унесут растерянные кони
   Панцырь мой,
   Мой меч,
   Кинжал и шлем.
   Без доспехов,
   Со стихом и скрипкой
   В мир пойду
   Под рубищем шута,
   С навсегда прикленной улыбкой
   На обрывке старого холста.
  
   ***
   Нет, не гонит
   Рок меня в дорогу.
   Щит и меч
   Мне больше не нужны.
   И вернулся все-таки к порогу,
   Где любовь стареющей жены.
   Без доспехов,
   Со стихом и скрипкой
   Я почти всю землю обошел,
   И с дурацкой,
   Выцветшей улыбкой,
   Я обратно
   Выпитый пришел.
   НЕСКЛАДНАЯ ПЕСНЯ
  
   Кто то живет в музыке фортепьяно.
   В мире Моцарта и Чайковского,
   В торопливом аллегро рояльных струн.
   Кто то живет в музыке скрипки.
   В девственном изгибе ее грифа,
   В длинном всхлипе скрипичной струны.
   Кто то живет в музыке флейты.
   В нежном дыхании ее голоса,
   В свирельной пасторали ее выдоха.
   Кто то живет в музыке гитары.
   В цыганской вальяжности ее переборов
   В романтичности ее голоса.
   Кто то живет в музыке органа.
   В мире Баха и Храмов,
   В космическом многоголосии его труб.
   Я живу в мире клавесина.
   В хрустальности его звуков.
   В ужасной прелести прошлого.
   Жаль, только, что нет у меня клавесина.
  
   СЛОВО И ДЕЛО
   Не слово и не дело,
   А просто, братцы, ложь.
   Ужасно надоело
   Терпеть сплошной балдеж.
   Ужасно ломит скулы
   От деловых людей.
   Все "деловые" - шкуры
   Скажу вам без затей.
   Мои издергал нервы,
   Прогнивший этот мир,
   Все бабы - просто стервы,
   А я средь них кумир.
   От шелеста купюры
   У них в глазах - туман.
   Все бабы - просто дуры,
   А их любовь - обман.
   Не слово и не дело,
   Сплошной в стране балдеж.
   Ужасно надоело
   Терпеть сплошную ложь.
   Ужасно ломит скулы
   От пафоса речей,
   Спасайте свои шкуры,
   Скажу вам без затей.
  
   ДИКОСТЬ
  
   Дичаем.
   Пропасть, бездна.
   Вниз ли - вверх...
   Дичаем.
   Противиться бесполезно.
   Ужасный век.
   Приоткрой мне веки,
   Как Вию.
   Разлепи мне уши.
   Пусти меня в мир.
   Дай мне имя
   Или фамилию,
   Или выпусти кровь из жил.
   Я был волком
   Степным,
   Усталым.
   И с рождения - обречен.
   Потерял свою волчью стаю.
   И в собаку был приручен.
   Волкодавом ходил угрюмым,
   И смиренно смотрел на хлыст.
   Одинокую думал думу,
   И все падал и вверх, и вниз.
   Но не долго я был послушен,
   Бунт созрел
   И взошел, как взрыв,
   Будто глину
   Свою же Душу
   Я измял,
   А потом - зарыл.
   Вот - кричу,
   А никто не слушает.
   Не открыть воспаленных век.
   Разлепите хотя бы уши,
   Помогите найти мне Душу...
   Как трудно рождается Человек.
  
   СТАРИННАЯ ПЕСНЯ
  
   В тишине своей квартиры
   Под старинных бой часов,
   Сердце манят звуки лиры,
   Тени чьих-то голосов.
   Век прошедший скрыт в альбоме
   Фотографий старины,
   Век минувший дремлет в доме,
   Притулившись у стены.
   Он частично спит на полке,
   Где "Брокгауз и Ефрон",
   Где игрушечные волки
   На картинках тех времен.
   Где и Дюрьера гравюры
   И виленевый обрез,
   Где забавные бордюры
   Стилизованных сердец.
   Как все мило, пасторально,
   Память мебели и книг,
   Как пронзительно печально,
   Будто в прошлом мой двойник.
   Раствориться бы в прошедшем,
   В кринолине древних лет,
   Сладкой скорбью об ушедшем
   Залит ночью кабинет.
   Улыбается с портрета
   Моя бабка сквозь вуаль,
   Отражение паркета
   Добавляется в печаль.
   Кузнецовские сервизы
   Скромно заняли сервант,
   Юбки бабушки, как ризы,
   А на кофте - пышный бант.
   Вот часы пробили полночь.
   Взвыли кошки на дворе.
   Я очнусь и я опомнюсь
   В век двадцатый в феврале.
   Посмотрю на телевизор:
   Надо выключить давно,
   Нету в прошлое мне визы,
   Вспять вернуться не дано.
   За окном под мокрым снегом
   Воют шалые коты,
   Время мчится жутким бегом,
   Все исписаны листы.
   Не пергамент, а - компьютер,
   Не гравюры, а кино.
   Время - мерзкий экзекутор
   И ему все равно.
  
   ЛЕСНАЯ ЛЮБОВНАЯ
  
   Милая, может быть вечером,
   Может ночью, а может - днем,
   Мы с тобой парой вечною
   Венчаться в рощу пойдем.
   К липам, березам, яблоням
   Или в кедровый лес,
   Или к прекрасным ягодам,
   Что посадил сам Бес.
   В этой поляне ягодной
   Между белых берез
   Сердце свое мне выгодно
   Свете отдать всерьез.
   Белое тело краплено
   Соком лесных плодов,
   Все поцелуи тщательно
   Вложены в память снов.
   Можно ль придумать лучшую
   Брачную нам постель,
   Сердце давно обучено
   РИТМЫ
  
   Волны ветер могут гасить.
   Может ветер гасить волны.
   Миг погашенной удачи
   Удаляется безмолвно.
   Удаляется удача,
   Удаляется надежда,
   Ритмы горя, ритмы плача,
   В складках траура одежда.
   В складках слез лица морщины,
   Заунывный звук печали.
   (Одичалые мужчины
   В воздух чепчики бросали).
   Одиноко шепчут ноты,
   Звук тех нот лишен гармоний,
   Потому что плачет кто-то
   Под пронзительный свет молний.
   В этих вспышках проявляясь,
   Складки слез в лица морщинах,
   В этих вспышках, удаляясь,
   Плачут клоуны - мужчины.
   Ну, а волны гасят ветер.
   Ветер может волны гасить.
   И дрожит наш старый веер,
   Соблюдая ритмы плача.
  
   ОЖИДАНИЕ СВЕТА
  
   Все живу в ожидании света
   И пишу все дни напролет.
   Моя милая женщина Света
   То ли ждет меня, то ли не ждет.
  
   По-Есенински грустно и нежно
   Излагать свои беды учусь,
   А живу постоянно небрежно,
   И не знаю, к чему я стремлюсь.
  
   Все живу в ожидании света
   И пишу все дни напролет.
   Моя милая женщина Света
   То ли ждет меня, то ли не ждет.
  
   Под пронзительным куполом неба
   Тучи водят слепой хоровод,
   Моя жизнь - сумасбродная небыль
   И никто меня дома не ждет.
  
  
   ЗОНА В КВАДРАТЕ
  
   Как описать квадраты бытия,
   В которых ныне обитаю я?
   Квадрат цехов, а в них - ненужный труд:
   Мешки тут для картофеля плетут.
   Квадрат асфальта под названьем "плац",
   Где каждый день подсчитывают нас.
   Квадрат столовой... О, тут любят жрать
   И у слабейших пищу отнимать.
   Квадрат жилья. Там тумбочка, кровать,
   На третий ярус надо залезать.
   Квадрат санчасти. Жалкий аспирин
   Ждешь два часа: "ты в зоне не один".
   Квадрат ШИЗО, а может - ПКТ.
   Квадрат письма на маленьком листе.
   Квадраты фото - память детских глаз
   -Они тоской изматывают нас.
   И неба голубеющий квадрат,
   А в центре - ты. И в чем ты виноват?
  
   ТЮРЬМА
  
   Как подрывание основ
   Тюрьмы нелепая зараза.
   Два бытия. Две сути слез.
   И да, и нет. И плюс, и минус.
   От вспышки новых грез и звезд
   До черных дыр, куда я ринусь,
   Чтоб задержать дробленье чувств,
   Противоречие безумства,
   Ищу в комедии искусств
   Уход от здешнего искуса.
   Хорош ильплох? Я - антипод.
   Я сам себя не разумею.
   Опять живу наоборот
   И перед вечностью наглею.
   Война идет с самим собой,
   За Да и Нет, за Плюс и Минус.
   Не опрокинутый тюрьмой,
   Куда, когда я опрокинусь?
  
   ПОДРАЖАНИЕ БАРАТЫНСКОМУ
  
   "И властны мы самим себе...
   Не зря в отроческие леты
   Даем поспешные обеты
   Идти наперекор судьбе."
   Баратынский
  
   "Пусть не бывало и не будет
   Ни твердой ясности, ни слез,
   Пусть неоформленность погубит
   Долину неизвестных грех.
   Пускай абстрактны и туманны
   Мои последние стихи,
   Пускай поступки не гуманны
   И, даже, попросту плохи.
   Пускай ночами, вроде бреда,
   Приходят мысли о дурном
   Обвивший выход в белый свет,
   Пускай беда, как будто овод,
   Меня кусает много лет.
   Пускай стихи мои убоги,
   А мысли -попросту плохи,
   Пускай меня отвергли Боги
   И мне не искупить грехи.
   Пускай себя с глухим упреком
   Я не приемлю... Пусть. Пускай.
   Я все же буду, спорит с Роком,
   Закрывшем мне дорогу в Рай.
  
   ВМЕСТО ЧАСТУШЕК
  
   Мои стихи - сиюминутки:
   Пройдет эпоха,
   И они
   Исчезнут, как шутки
   Про перестроечные дни.
   Ну да, мы делаем эпоху.
   Эпоха делает на нас.
   Не потому ли нынче плохо,
   Что захирел страны Пегас.
   Его при Сталине лупили,
   Потом его охолостили,
   Стал вроде мерина Пегас,
   А мерин чуда не создаст.
   И вот, пишу сиюминутки
   Взахлеб читают проститутки,
   Читать народу - не резон:
   Народ подсчет ведет ворон.
   Ему их карканье привычно.
   А вороны живут отлично.
  
   ПЕРЕСТРОЙКА
  
   Все смешано. Разруха косит
   Косой заржавленной людей,
   А семя крови жадно просит
   Вскрой вену и его полей.
   Все смешано. В тисках событий
   Куски страны, накалы цен,
   Обломки разнообразных бытии
   И рев обглоданных арен.
   Я - на арене. Я не клоун.
   Я - паж величества судьбы.
   Я беззастенчиво раскован
   Под звук сияющей трубы.
   Она поет, что перемены
   Несут пока что черт-те что:
   Ушло правительство со сцены,
   Пришло другое, но не то.
   Эпоха правит человеком.
   Эпохой правит человек.
   Одна беда с XX веком;
   Какай-то бестолковый век.
   Все смешано. На грани века
   излишне суженная грань,
   Как будто шрам со лба до века,
   как будто нож, воткнутый в рвань.
   Фамилии вождей народа,
   Эмблемы шелковых знамен...
   Любого сделаем урода
   Отцом всех наций и времен.
   Что нам парламент? Словобудство.
   В антрактах - очередь в буфет.
   Руководить - всегда искусство,
   Искусства же пока что нет.
   А то, что есть, всего лишь голос
   дворняги хилой на цепи.
   Искусство, как пшеницы колос:
   Хоть снова сей, хоть запеки.
   Все смешано. Под визг голодных
   Мы по арене мерим круг,
   У всех изжога от свободы,
   Враждебен даже старый друг.
   И все смешалось. Пойте трубы.
   Мой меч - мое стило - готов.
   Судьбы обветренные губы
   Целую я без лишних слов!
  
   МАВЗОЛЕЙ
  
   Снимите шапки перед мавзолеем,
   В котором прах задумчивый лежит.
   Лежит спокойно беспокойный Ленин,
   У стен Кремля великого лежит.
   Снимите шапки, не спеша войдите
   И этот труп спокойно разглядите,
   Чей на портретах радостный оскал.
   Как долго он Россией торговал!
   Теперь лежит, нахохлился, как кочет,
   И над Россией проданной хохочет,
   И жалок голый черепа овал.
   И скулы Чингис-хана, не ссыхаясь,
   Рельефно выступают под глазницы,
   И все идет толпа к немой гробнице,
   Чтоб поклонится? Или чтоб понять?
   Но мертв под желтой кожей мощный череп,
   И тягостно обычаю поверить,
   Что мертвых неэтично оскорблять.
   Его иконы мрачною усмешкой
   На мир глядят. Люд молится поспешно,
   Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.
   И - никто, чтоб проколоть гнойник.
   Снимите шапки. В этом мавзолее
   Лежит, как идол, равнодушный Ленин.
   Сквозь узкое окошко виден рот,
   На вечную усмешку осужденный,
   И, словно на заклание, народ
   К нему идет, Свободой угнетенный.
  
  
   МОЙ РОК
  
   Снова меня Рок в дорогу гонит,
   Снова мне чего-то не хватает,
   Снова мчат разгневанные кони,
   С диким ветром яростно играя.
   Города мелькают и станицы,
   Облака в мерцании морозном,
   Сказочное море словно сниться,
   Отражаясь в небе очень звездном.
   Города мелькают и деревни,
   Люди, глупо головы закинув,
   На меня взирают в удивленье...
   Из-за них я отчий дом покинул!
   Мчусь, как Демон, в вековом пространстве,
   Сам себе хозяин и владыка,
   Обдувает щеки ветер странствий,
   Прошлое проклято и забыто.
  
   УТРО
  
   Взлохмачены верхушки тополей,
   Их утро чуточку росой припорошило,
   И в тишине торжественной разлило
   Алеющий рассвет своих кудрей.
   Спит город. Свежесть в наши окна льется,
   Галдят в полсилы птицы за окном.
   А небо прогибается и рвется
   Задорным первым солнечным лучом.
   Больница даже этого не видит,
   Лишь стонет кто-то тихо через сон,
   А маленький, веселы чижик-пыжик
   Спокойно чистит крылья за окном.
   Почистился, встряхнулся, оглянулся,
   Защебетал, и в синеве пропал.
   И город беспокойно шевельнулся,
   Зевнул спросонья и частично встал.
   Зацокали по улицам подметки,
   Затренькали трамвайные звонки
   И синие рабочие спецовки
   Заполнили дорогу вдоль реки.
   Впитали солнце окна,
   Но больница
   Все отразила, как похоронила.
   Искажены печалью вечной лица.
   И санитарки движутся уныло.
  
   ГАДАЛКА
  
   Погадала... На сердце
   Стало легче, вроде.
   Кошка нынче ластиться,
   Как к плохой погоде.
   Ты опять за старое,
   Ты опять гадаешь,
   Будто все бывалое
   Заново листаешь.
   А стихи, как песенка,
   Грустные и нежные,
   И слова, как лесенка,
   В сумерки безбрежные.
   Пишутся и пишутся,
   И легко читаются,
   А тобой услышаться.
   А, как кровь впитаются
  
   ПЕСНЯ ДРЕССИРОВЩИКА
  
   Я - дрессировщик,
   Сто зверей,
   И зеркало манежа.
   И лица глупые людей,
   Всегда одни и те же.
   Так безразмерен мой манеж,
   Как будто вовсе не манеж,
   Как будто в нем моя вина
   Кольцом людей окружена.
   Я - дрессировщик,
   И меня
   Не слушаются звери,
   В кольце людском
   Кольце огня
   Они оцепенели.
   Припев
   Я - дрессировщик,
   Кто меня
   Сегодня дрессирует?
   Бегу, бубенчиком звеня,
   В отлично сшитой сбруе.
   Припев
   Я - дрессировщик,
   Мой порыв
   Никем не будет понят,
   Остатки сил ушли из крыл,
   И ржут в конюшне кони.
   Припев
   Я - дрессировщик,
   Бог ты мой.
   На уровне манежа
   Нас дрессируют со страной
   Всегда одни и те же.
   Так безразмерен мой манеж,
   Как будто вовсе не манеж,
   Как будто он моя страна,
   Кольцом врагов окружена.
  
  
   ПЕВЕЦ
  
   Он выходил на сцену, словно Бог,
   Не для того, чтоб властвовать над залом
   А чтобы песней подводить итог
   Того, что в сердце с юности дрожало.
   Всю боль свою он вынес, словно дар,
   (И суд чинуш над ним был безуспешен),
   И переборы мощные гитар
   Вновь в наших душах пробивают бреши.
   Он отдал все, и в песне растворясь,
   Шел за кулису медленно, устало,
   А мы, мгновенно в Кинчева влюбясь,
   Орали так, что люстра дребезжала.
   А кто-то вызвал скорую, но он
   Вернулся вновь. И рушились обвалом
   Слова и звуки сказочных времен,
   В которых все ликующе пылало.
   Ну, а потом цветы преподнесли,
   Чьи лепестки топорщились беспало...
   О, если б мы хоть изредка могли
   Так выражаться в отраженье зала!..
  
   ***
  
   РИТМИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
  
   Марии Романушко
  
   Сидя дома,
   Сидя дома,
   Ты до гроба
   И дойдешь.
   Сидя дома,
   Сидя дома,
   Так сидячим
   И помрешь.
   Вот случайно,
   Вот случайно
   Кто- то тянет
   За бугор.
   Ты согласен?
   Не согласен?
   Ты боишься,
   Снова пляшет
   Коломбина
   И зовет
   Тебя в кабак.
   Снова плачет
   И уходит,
   Ты хохочешь,
   Как дурак.
   Воет ветер,
   Воет ветер,
   За окном
   Идет борьба.
   Бьются стекла,
   Рвутся шторы
   И не видно
   Ни черта.
   Что за время?
   Что за бремя?
   Что за дьявол?
   Что за грех?
   Ветер воет,
   Ноет сердце,
   Истеричный
   Слышен смех...
  
  
   МУЗА ПОЭТА
  
   Сегодня меня похвалили,
   Сказали, что свет есть в стихах,
   Сегодня меня полюбили,
   И было признанье в словах.
   Как мало на свете есть радости,
   Как много на свете есть зла,
   В какой удивительной малости
   Черпают поэты слова!
   Льет дождь на балкон влагу нудную,
   Скрежещет в костях ревматизм,
   И сквозь этот мрак музу чудную
   Встречает щенок с кличкой "Винь".
   Поэзия - сгусток чудесного,
   Умом не измерить ее,
   Не любит поэзия пресного,
   Не любит чужое белье.
   Не даром в своем воплощении
   Поэзия - это ты сам,
   Не даром твое ощущение
   Поэзии вырастет в псалм.
  
   ПЕТЕРБУРГСКИЕ МОТИВЫ
  
   1
  
   Санкт-Петербург лежит в ночи.
   Ночное требуйте такси,
   На Черной речке ждет вас Он
   Под звук скрежещущий ворон.
   На Черной речке много лет
   Вас ждет дуэльный пистолет,
   Вас ждет усталый секундант,
   Бретер, повеса и педант.
   Вас ждет молчание ночи
   -Ночное требуйте такси,
   -И вмиг туда, где пистолет
   Вас ждет угрюмо много лет.
  
   2
  
   Отойди. Но от этой встречи
   Отойти невозможно...
   Ночь
   Предвещает на Черной речке
   Обнаженную правду - ложь.
   Отойди.
   И спокойным шагом
   Приближайся к проклятью дня,
   И в дуэльную сущность разом
   Окуни горожанина.
  
   3
  
   А потом на такси рассветном
   Ты вернись в тишину квартир,
   И на листике неприметном
   Запиши, кто кого убил.
  
   4
  
   Расстреляйте меня под утро,
   Все равно я давно убит,
   И на Речке той неуютно
   Мое тело в снегу лежит.
   Воздух утренний очень гулок,
   Дым из дула... И все - зола.
   И стоит секундант - придурок,
   Словно призрак того вчера.
   А таксисты в двадцатом веке,
   Тормозят, чтоб тебя вести
   В это прошлое...
   Стынут реки,
   На часах еще без пяти...
   У кого-то свиданье с дамой,
   У кого-то свиданий нет,
   Я прощаюсь сегодня с мамой
   И беру с собой пистолет.
   Утро гулкое, снег сыпучий,
   Невозможно колючий снег,
   И до носа закутан кучер,
   И кончается прошлый век.
   Еду я и мой вальтер старый,
   В пиджаке на груди лежит,
   И шофер на такси устало,
   Про инфляцию все брюзжит.
   И жужжат фонари на старых,
   На облупившихся столбах,
   А ямщик, как шофер усталый,
   Норовит завернуть в кабак.
   Секунданты, нахохлив спины,
   И упрятав носы в пальто,
   Режут линию в снеге синем,
   Только это еще не то.
   То наступит, когда проклятьем
   Приподнимется пистолет,
   Чьих-то лиц, чьих-то рук распятье,
   Тех, которых давно уж нет.
   Чьих-то слов безобразный шорох,
   Чей-то стон
   И удар о снег,
   И одежды ненужной ворох,
   И дрожанье замерзших век.
   А потом, когда тело взгрузят
   На пролетку
   И вскач - к врачу,
   Я куплю у на проспекте водку,
   И грехи свои залечу.
  
   5
  
   Жевать свои стихи, как жвачку,
   Устать от вялости строки,
   И ждать от гения подачку
   В снегу колючем у реки.
   Поднять тяжелое запястье,
   Прицел заучен был за век,
   И выстрел, словно бы причастье,
   И крест тяжелый - пистолет.
   И тишина, но искупленье
   Еще готовится. Исход
   Давно назначен. Преступленье
   Свершилось...
  
   6
  
   Решетки, снег, унылый вечер,
   Извозчик, легкий стук копыт,
   И чей-то веер, чьи-то плечи,
   И кто-то речи говорит.
   И кто-то нес цветы к надгробью,
   А кто-то воздрузил плиту,
   А кто-то смотрит изподлобья
   На человечью суету.
   А я опять в унылый вечер
   Иду ссутулившись к реке,
   Хоть не назначены там встречи,
   И нет убийцы в парике.
   Смотрю на смуглые решетки,
   Сквозь ночь мне слышен стук копыт,
   И рвется хриплый стон из глотки,
   И сердце горестью свербит.
  
   7
  
   Мне все время это чудится,
   Просто грех,
   В фонарях беззвучных улица,
   Черный снег,
   Я листок спешу дописывать,
   Рассветет
   И в то утро очень чистое
   Жизнь пройдет.
   Будет речка не замершая
   Чуть журчать,
   Будет эхо меня прошлое
   Окликать,
   Распахнет рубаху доктор мне
   На груди,
   И привидится кошмар во сне -
   Разбуди.
   Не добудишься теперь меня,
   Просто грех,
   Переулками заблудишься,
   Просто смех,
   Фонари в беззвучных улицах
   Отгорят,
   Речки Черные запрудятся,
   Отжурчат.
  
   8
  
   Я лабиринтом улиц ранним утром
   Пройду и выйду к месту,
   Где дуэль
   Должна свершится.
   Я - усталый Уллис,
   И стих мой - на подверстку нонпарель.
   Я выйду и замру между акаций,
   Дождусь, когда пролетка подойдет.
   Увижу все,
   Но не смогу вмешаться,
   И смерть меж мной
   На землю упадет.
   И будет так стонать она,
   Как будто
   Самоубийством разрешилась смерть,
   И будет черным
   И кровавым утро,
   А тень акаций хлещет, словно плеть.
  
  
   ПЕРЕСТРОЕЧНЫЕ КУПЛЕТЫ
  
   Отпущены цены. Отпущены цены.
   Бегут гладиаторы с рынка - арены,
   Бегут и спартанцы, трусливо бегут,
   Они понимают - не сдюжить им тут.
   Ну ладно бы смерть от меча или шпаги,
   От голода смерть недостойна отваги.
   Бегут мушкетеры, и рыцари мчат,
   Никто и нечто не вернет их назад.
   Шуршат мокасины асфальтом дороги,
   Бежит Чунгачгук, как медведь из берлоги,
   И рыцарь Печальный пришпорил коня,
   Блестит его щит, за собою маня.
   Мюнхгаузен вон, на ядре улетает,
   За ним Санчо Панса едва поспевает,
   Бежит Уйленшпигель, забыв озорство,
   И мчит толстый Ламе, презрев естество.
   Под грохот и звон Медный Всадник рысит,
   Поп Никон с распятьем стрелою летит,
   Ужасно старуха спешит Изергиль,
   Вслед - красная конница давит ковыль.
   Виденьем прекрасным Елена идет,
   Троянскую клячу за повод ведет.
   Спасается Разин в ладье, по воде,
   За ним Аваакум - на убогом плоте.
   Евреев исход. В Палестину их путь.
   А русский алкаш - хоть куда бы нибудь.
   И в Мекку узбеки спешат на арбе.
   И нации все различимы в толпе.
   Смешалась реальность под грохот газет,
   И кажется: счастья действительно нет.
   Реальность страшна, не поможет ей миф,
   Разбился наш миф о реальности риф.
   И скачущий стих - не поэзия, нет:
   Поэзия пала под залпом газет.
   Нет хлеба, нет зрелищ - утехи толпы,
   И жалости нет у российской судьбы.
  
   ПРОСТАЯ ДОЛЯ
  
   Наша доля проста -
   Что отмерено, то и отбудем,
   Наша доля проста -
   Четвертушка простого листа.
   В смене ночи и дня,
   И в бессилье назойливых будем,
   От холстины пеленок
   До смертной одежды холста.
   И наивно уста
   Повторяют простейшие сути:
   Наша доля проста,
   Наша суть в четвертушке листа.
   И на вздохе - исход,
   Пересчитаны скучные будни,
   И приходит черед
   Погребальной одежды...
  
   КОНВЕЙЕР СУДЬБЫ
  
   Поставьте на конвейер Круковера,
   Чтобы крутил он гайки день за днем.
   Пускай его обугленная вера
   Сгорит на зоне пламенным огнем.
   Пускай надолго помнит он обиду,
   Неправедность пускай переживет.
   И веру в правду, как пустую прибыль,
   О камни плаца пусть он разобьет.
   Он на изломе. Истина больная
   Уже не ступит рядом с ним в барак,
   И, от неправды он изнемогая,
   Уже не вступит с ней в неравный брак.
   Он на надрыве. Ритм ужасных гаек
   Для творческого сердца ржавый нож.
   Он в стадо уголовных негодяев
   Был вброшен, будто лакомая кость.
   Озлится и писать уже не сможет:
   Недобрый и неумный - не поэт.
   И на конвейер голову положит,
   Под пневматический для гаек пистолет.
  
   КИЛЛЕР
  
   Купите право на убийство.
   Я это право продаю,
   И жертв растерянные лица,
   Как приложение, дарю.
   Купите. Дешево, сердито
   И развлекательно весьма.
   Забава кровию полита -
   Прекрасный допинг для ума.
   Охотник - жертва: цели ясны,
   И смысл коллизии простой,
   И даже способ безопасный,
   И дело только за ценой.
   В рублях не выражена сумма,
   Совсем другой эквивалент,
   Зато товар подобный в ГУ Мах
   Не купишь. И на базе нет.
   Купите право... Каждый выстрел,
   Давно оплаченный судьбой.
   Я на себя беру убийство
   И искуплю его тюрьмой.
  
   КПЗ (Камера Предварительного Заключения)
  
   Сижу на нарах. Лампа светит,
   Зовется - лампа Ильича,
   Еще тюрьмы три года светит,
   И это изменить нельзя.
   А лампа светит сквозь решетку,
   (Такой порядок принят тут),
   По коридору вдоль молодку
   В восьмую камеру ведут.
   Ведут два дюжих "джентльмена"...
   Скажи им: женщина - цветок!
   Посмотрят лишь в глазок надменно,
   Как смотрят только в водосток.
   Слова для них - пустые звуки,
   Но виноваты ли они,
   Что в нашей Родине лишь суки
   У власти определены?
   Что каждый дважды обворован:
   И телом нищ, и духом нищ,
   Что каждый трижды ошельмован,
   Будь то профессор или бич.
   Все относительно на свете:
   И там тюрьма, и тут тюрьма.
   В решетку лампа тускло светит
   Мне в душу полную дерьма.
   ПРОЗРЕНИЕ
  
   Прозрение приходит не сразу,
   Мучительно надо страдать,
   Чтоб мира людского заразу,
   Как истину, разом принять.
   Меняются знаки в оценке
   Добра и великого зла,
   Когда прислоняешься к стенке
   Под дулом чужого ствола.
   И вдруг милосердие разом
   В прицеле прищуренных глаз,
   И падаешь, будто в маразм,
   В сметенье испуганных масс.
   Толпа... Ты частица... И все же
   В себе свою личность куешь,
   Коль нету желанья с навозом
   Смешать свою жизнь ни за грош.
   И в странном восстании духа,
   Прозрев в ожидании зла,
   Ты миру гигантское ухо
   Кричишь, что любовь умерла.
   Кричишь, что людское распятье -
   Игрушка в руках у толпы,
   Что знаешь святое заклятье
   Про то, что все люди слепы.
   Потом, прозревая у смерти,
   На самом паршивом краю,
   Желаешь, чтоб гнусные черти
   Купили душонку твою.
  
  
   РАЗЛУКА
  
   Я не могу постичь корней
   Организованной разлуки,
   Когда один среди людей
   О ней испытываю муки.
   Все было пошло донельзя:
   Аэропорт в турбинном реве
   И трап, железный, как стезя,
   И слезы поздние, как вдовьи.
   И больше... все,
   И только раз
   Письмо, заклеенное ложью.
   А у меня: Литва, Кавказ,
   А дальше - тропы бездорожья.
   На берегу Алтын-ручья
   Сижу с обвисшими плечами,
   У нас с любовию ничья,
   Теперь воюю с комарами.
   Хожу маршрутами в тайге,
   Пью чай, пропахший дымной хвоей.
   И отражается в костре
   Твое сомнение больное.
   И не могу постичь корней
   Организованной разлуки,
   Когда один среди людей
   К тебе протягиваю руки.
  
   СПАСЕНИЕ В ЛЮБВИ
  
   Светлане
  
   Много грязи в человеке,
   Много чистого в грязи...
   Ты прикроешь сонно веки,
   Я воскликну - погоди!
   Я воскликну - дай мне малость,
   Погляди в глаза хоть раз,
   Чтобы я, отбросив жалость,
   Сам себя от грязи спас.
   В человеке много грязи,
   Много чистого в грязи...
   Но один по грязи лазит,
   У другого грязь в груди.
   Кто-то грязью очарован,
   Всех испачкать ей готов,
   Я ж тобою околдован,
   Ты - рыбак, а я- улов.
  
   ВОРОВСКОЕ
  
   Ну что засовы и тюрьма?
   Ну что забор семиметровый?
   В решетки воля не видна,
   А виден лишь закон суровый.
   Ну, что бараки? Летом - пыль,
   В другое время - грязь, болото.
   Автоматическая быль
   И постоянно жрать охота.
   Еще - охота на людей,
   Верней, их жалкое подобье.
   Но есть и воры: вора - бей,
   Чтоб не глядел он исподлобья.
   Без человеческих затей
   Людей тут люди охраняют.
   А встретишь вора: вора - бей.
   А зэки вора уважают.
   ЗВЕРИНЕЦ
  
   Опять зверинец. В чем тревога?
   Страна давно уж зоопарк.
   А мне - цыганская дорога,
   В конце которой полный мрак.
   Быть Ланцелотом очень трудно,
   Не в моде скрипка и стило.
   Стихи рождаются подспудно,
   Зачать их только тяжело.
   Предугадаю миг зачатья,
   Пока еще не импотент,
   Откройте, Муза, мне объятья,
   Я вмиг использую момент.
   Цветы растут в навозной куче,
   И в ней - жемчужное зерно.
   Светлана, ты меня не мучай,
   Мне быть распятым суждено.
   Я и сейчас уже кроваво
   Страной обиженной распят.
   А слава - это мелочь, право,
   Любовью вашей я богат.
  
   ПАМЯТИ В. ВЫСОЦКОГО
  
   Высоцкий, мне не обыграть
   Противоречие натуры,
   То, что умел ты воспевать
   И примитивно, и культурно,
   Весь тот подтекст твоих стихов,
   Который болью отдается,
   Двоезвучанье цепких слов,
   Чей отзвук по стране несется.
   Опошлить можно и сонет;
   Вот почитательская орда
   Фальсифицирует куплет,
   Что сам ты пел с усмешкой лорда.
   Ирония твоя меж строк
   У них в блатную хриплость влита,
   А, что ты смог, и что - не смог
   Опошленно, но не забыто.
   И, что ты смог, и что - не смог
   Осталось - гений не подсуден.
   Вся жизнь, как вскрик, и ты, как Бог,
   Распят людьми на радость людям.
  
  
   АЛИМЕНТЩИК
  
   Дочери Жанне
  
   Так было просто Жить и не тужить:
   Сезонник летом,
   А зимой - бродяга.
   По всей стране
   Бездумно проходить,
   Как анархисты раньше -
   С черным стягом.
   И вдруг письмо откуда-то пришло,
   Исписанное детскою рукою.
   По всей стране... Но все-таки нашло,
   Когда он был наедине с тайгой.
   Оно вошло, как взрыв, как диссонанс,
   В безумное и вольное житье,
   В скрещение его различных трасс
   Оно проникло, как в висок - ружье.
   Он у ручья задумчиво сидел,
   Уже седой, пропитый и... ничей,
   И вроде дополнительно седел,
   Смотря, как смотрят в зеркало, в ручей.
   Потом он встал,
   Буквально по частям,
   И вдоль ручья
   Потерянно
   Пошел...
   Там золото искали по ручьям,
   А ом его, как видно, не нашел.
  
   ПАМЯТИ В. ШУКШИНА
  
   Спохватились: Памяти... Василия...
   И шу-шу, шу-шу, шу-шу Шукшин!
   Лучше бы при жизни возносили,
   А не разносили в рас-ту-дым.
   Лучше бы в глаза, да правду-матушку,
   Чем шу-шу, шушукать за глаза.
   А теперь возносят даже бабушку
   И при том от первого лица.
   Стоит ли за сердце браться с горечью,
   Прочитав, что "не смогли сберечь"?
   Но смешно: всю жизнь боролся с сволочью,
   А они - надгробие и речь.
   И стишки все: Памяти... Василия...
   И шу-шу, шу-шу, шу-шу, Шукшин!
   Как надгробный памятник Россия
   Над тобой - великим и простым.
  
  
   ПАМЯТИ Б.ОКУДЖАВЫ
  
   Разбита скрипка Моцарта давно,
   Кумир всех пошлостей страны на пьедестале.
   И днем и ночью в камере темно,
   Проходит время в тягостном угаре.
   Какой камзол? Какие башмаки?
   Какие кружева на этой рвани?
   лишь слабое движение руки
   И глаз туберкулезное мерцанье.
   Со лба ладони... Боже упаси!
   Не убирать... Но скрипка-то разбита.
   Ладони надо бережно нести
   С улыбкой записного паразита.
   И нету в жизни радостной гульбы.
   Одна стрельба... Кто это отрицает?
   Некрашенные в моде тут гробы,
   И землю тут неглубоко копают.
   И молодость мгновенна, точно взрыв,
   Пожар чахотки выжигает очи.
   Ко лбу ладони - совести порыв.
   А дальше - мрак,
   А дальше - многоточье...
  
   СЦЕНА ЖИЗНИ
  
   Дочери Маше
   Все мы - артисты, Маша,
   Мы - на сцене
   У времени, надежды, у судьбы,
   И не понять твоей подружке Лене,
   Что мы с тобой играть осуждены.
   А жизнь нас ломает ежечастно,
   А время сокращает право жить,
   А зрители глазеют безучастно
   И не желают за билет платить.
   Но вот антракт. Или запой? Не знаю.
   Опять меня влечет наверх, в буфет.
   Я там коньяк в фужеры разливаю
   И жду тебя, купив кило конфет.
   А ты на сцене около софитов
   Уныло смотришь в опустевший зал.
   То у суфлерской сядешь так разбито,
   Как будто Сатана тебя проклял.
   Потом - ко мне. В буфет, как на причастье.
   Конфету в рот... Но вот второй звонок.
   И вновь на сцену, к счастью и несчастью,
   И роль твердить, как школьники урок,
   И вялые слова цедить в пространство,
   И жестами натуру подменять.
   А публика уныла и бесстрастна,
   И невозможно публику понять.
   Сегодня ты - Офелия, а завтра
   Какая-то военная вдова,
   Джульетта вечером... А утром ты мерзавка,
   И бросилась на мать "качать права".
   Весь мир - бардак. Но сцена нашей жизни
   Совсем другой расклад в душе творит,
   Там постоянно мы на чьей-то тризне,
   И правит там неправый фаворит.
   Но все ж... Сыграть хоть раз
   На лютой сцене,
   Сыграть хоть раз неистово,
   Сквозь стон!...
   Потом уйдем туда,
   Где пляшут тени,
   Могилы где
   И карканье ворон.
   ПРОЩЕНИЕ
  
   Ты прости, ты прости, пожалуйста,
   Не хотел я тебя покинуть.
   Ты же знаешь - добро безжалостно,
   Если жалость, как жало, вынуть.
   Ты еще на меня надеешься,
   И иконой стоит портрет.
   Ты на праздник с утра оденешься,
   А меня и в помине нет.
   Ты прости, ты прости, пожалуйста,
   И икону сожги в печи,
   Ты же знаешь - любовь безжалостна,
   Если встретишь ее в ночи.
   Ты же знаешь - не знает жалости,
   Враз нахлынувшая любовь.
   На любовь, я прошу, не жалуйся,
   Не расходуй прекрасных слов.
   Ты прости, ты прости, пожалуйста,
   И портрет мой сожги в печи.
   А любви не проси: безжалостно
   Умирает любовь в ночи.
  
   РАЗРЫВ
  
   Не разлюбила, просто поняла,
   Что жить со мной - терпеть сплошные срывы.
   И, что бы быть умеренно счастливой,
   Тихонько пострадала и ушла.
   Не разлюбила, просто поняла… ….
   Не разлюбила, просто поняла,
   Что возраст беспощаден, жизнь уходит.
   Пусть он один, как мальчик, колобродит,
   Хлеб с маслом нужен, а слова - зола.
   Не разлюбила, просто поняла.
   Не разлюбила, просто поняла,
   Что детям нужен папа, а поэты
   Растерянно шатаются по свету
   И нет от них ни зла и ни добра.
   Не разлюбила, просто поняла.
  
   ТАЕЖНОЕ
  
   Еще один дождливый день убит,
   За байками и чаем похоронен.
   Развал костра ослабленно дымит,
   А вечер отвратительно спокоен.
   Горит свеча, шуршит о полог дождь,
   Ревет ручей, раскормленный дождями,
   И, как вдова, опять нисходит ночь,
   И черт-те что мерещится ночами.
   Шальной ручей под иглами дождя,
   Костер в дыму, маршрутов наших карта...
   И нету сил домучиться до дня,
   И все дрожит и рушится куда-то.
   Деревья оголтело свистопляс
   Ведут, махая мокрыми ветвями,
   И тень любви уже в который раз
   Ужасно проявляется ночами.
   То - контур, то - зрачок, то - целый глаз,
   Гримаса губ, с щербинкой легкой зубы,
   В который - Боже мой! - в который раз
   Неясное мне что-то шепчут губы.
   Я этих слов никак не разберу.
   Прислушаюсь - дождя унылый шелест,
   Гудит ручей, как бубен на ветру,
   И мокрыми ветвями машут ели.
  
   СМЕРТЬ КОСТРА
  
   Отгорает костер...
   Все поленья давно прогорели
   Лишь одно еще тлеет
   И искорки мечет во тьму.
   Отгорает костер...
   Круг золы незаметно светлеет,
   Превращается в саван
   Прощальной одеждой ему.
   По полену последнему
   Прыгают желтые змеи,
   Скачут синие искры,
   Пушистый настил шевеля.
   А потом и они
   Подменяются пеплом
   И слышно,
   Как копается ветер
   В беспомощном прахе огня.
  
   ШАЛАШ ИЗ СТИХОВ
  
   Беспощаден. А может, бесстыден?
   Ну, а может, ты просто есть Бес?
   Ты пока что еще не обыден,
   Уведи меня в жизнь, наконец!
   Там построй теремок из рассказов,
   А не хочешь - шалаш из стихов,
   Чтобы я, ошалевшая, разом
   Возвела тебя в ранг чудаков.
   Стань ты разным:
   То - Бесом, то - странником,
   Негодяем и ангелом стань,
   И не верь, не вдавайся в ту панику,
   Что чеканится жизнью, как скань.
   Я боюсь, что за призраком образа
   Потеряюсь... Потом не найдусь.
   Я боюсь, что опять странным образом
   Я в тебя по-дурацки влюблюсь.
   А влюбленная - слабая женщина,
   Не живет она в мире из слов,
   Она просто мечтает, что женится
   Этот полупоэт чудаков.
   Ну, а он - полубес, полурадуга
   И не полу-, а просто мужик,
   Ее правдою вряд ли обрадует,
   И, как лис, от нее убежит.
   Он - никто. Разве что - полувыгода.
   Разве - полунахал и самец.
   Он из мыслей ее завтра выгонит
   И спокойно вздохнет наконец.
   Так забудь эти фразы отчаянья,
   Будь обычной, самой собой будь,
   И бессмысленность полувосстания
   Не забудь, словно пыль, отряхнуть.
  
  
   ТЮРЕМНОЕ ЛЮБОВНОЕ
  
   Спасибо, что не пишешь.
   Как подарок
   Безмолвное признанье в нелюбви.
   Скорей бы отгорел и тот огарок,
   Что чувства в заключенье берегли.
   Слезами воск стечет,
   Фитиль устало дрогнет,
   Огонь сорвется с кончика его...
   Тюрьма еще не так людей хоронит,
   Я часть отдал, хотела же - всего.
   Спасибо, что не пишешь.
   Разлюбила?
   Давно, конечно, надо разлюбить.
   Все это было, многократно было,
   И ты меня не сможешь удивить.
   Слезами воск стечет,
   Фитиль устало дрогнет,
   Огонь сорвется с кончика его...
   Судьба еще не так людей хоронит,
   Я часть отдал, хотела же - всего.
   И все-таки спасибо, Что не пишешь,
   Не продолжаешь тягостный обман.
   Как хорошо, что ты меня не слышишь,
   Что все ушло в болотистый туман.
  
  
   ***
   Последней сигаретой не накуришься,
   Как не напьешься последним глотком,
   На прощанье не нацелуешься
   Пароходным разъят гудком.
   Пароходным ли? Паровозным ли?
   ТУ взлетает - дрожит бетон.
   Закричит ямщик: "Эй, залетные!"
   Задрожит, как конь, мой вагон.
   Не накуришься, не налюбишься,
   Что потеряно - не найдешь.
   Может где-нибудь окочуришься,
   Только прошлого не вернешь.
  
   ***
   Светлане, моей Музе
   Я отражаюсь в призрачной воде,
   И чуть колеблет ветер отраженье,
   Я должен отразиться и в тебе,
   Когда пройдут пути преображенья.
   Когда пройду,
   Приду опять, приду
   И отражусь в тебе,
   Как сон - в пруду,
   Как ночь - в реке,
   Как птица - вдалеке,
   Как сказка - в крепко сжатом кулаке.
   Я, отраженный, тих и некрасив,
   (Оригинала до конца не знаю),
   Я глаз своих мерцанье пригласил,
   Чтоб ты ко мне не вышла, как чужая.
   Чтоб ты меня постигнуть не могла -
   Тогда сильнее будет притяженье:
   Заговорит прохладная рука
   Красноречивым, бережным движеньем.
   И ссохшийся овал усталых губ
   Внезапно станет резок, даже груб,
   И, может быть, тогда начнут опять
   Твои глаза доверчиво мерцать?
   И в их все очищающем огне,
   Дано пройти превоплощенье мне,
   И я пройду,
   И больше не уйду,
   И отражусь в тебе,
   Как сон - в пруду,
   Как ночь - в реке,
   Как птица - вдалеке,
   Как сказка - в крепко сжатом кулаке.
  
   ***
   Не верьте, Магдалина, во Христа,
   Ему четыре шага до креста.
   Я тоже был распят, но не совсем,
   Не до конца, а только лишь на год,
   А жизнь с тех пор пошла наоборот:
   Я стал амебой - только пью и ем.
   Лишь по ночам приходят мысли о любви,
   Лишь по ночам нещадно давит стыд.
   Пью анальгин, и совесть не болит,
   И не пылают Храмы на крови.
   Я не похож на вещего Христа,
   До точки я дошел, не до креста.
   Быть может не хватает Магдалины,
   Чтоб опять взвалить на спину крест,
   И никого похожего на окрест,
   Лишь пьяница бренчит на магдалине.
   Поверьте, Магдалина, во Христа,
   Ему четыре шага до креста.
   МАСКИ
  
   Наступит день и я сойду со сцены,
   И маску надоевшую сниму,
   Пока ж играю,
   Но играю скверно,
   А для чего играю - не пойму.
  
   Наступит день и я свой грим отмою,
   Сотру черты усталого Пьеро,
   И свой костюм, приросший, вместе с кровью
   Cорву и брошу в мусорник, в ведро.
  
   Наступит день и больше арлекином
   Я перестану публику смешить,
   И смою всю браваду вместе с гримом,
   И буду в правде жизни скромно жить.
  
   Наступит день...
   А если не наступит?!
   А если сценой, как проказой, заражен?
   А если роль чужая не отступит,
   А если быть артистом обречен?..
  
   ***
   Смотрите ж, люди, Арлекин
   Снимает маску из холстины.
   Бичей и чудиков акын
   Опять справляет именины.
   Ломает скрипку, а смычком
   Куда-то тыкает с отвагой,
   Сошел с ума, возможно, он,
   Смешал опять смычок со шпагой.
   Как он хохочет, да он пьян!
   Или сыграть кого-то хочет?
   Он говорит, что жизнь - обман,
   И надувается, как кочет.
   Он говорит, что он - поэт,
   А сам от смеха весь трясется.
   На нем и маски нынче нет,
   А он о жизнь, как рыба, бьется.
   Каждый месяц новые псевдонимы:
   В октябре я - Октябрь,
   А в июле я, конечно, Июль.
   Думы мои, печальные мои думы,
   Изрешеченные сотнями
   ядовитых мыслей-пуль.
   В тумбочке, что у кровати обрубленной,
   Десятки масок - любую выбирай и одевай:
   Я - изумительный, я больной,
   я - чувственный,
   Я - такой-сякой и я - с псевдонимом Май.
   На этой маске (современной, мимирующей)
   Можно изобразить множество разных чувств,
   Но, если немного переманипулируешь,
   Появляется незапрограммированная грусть.
   И ее уже не снять
   современной гримирующей техникой
   И псевдоним не поможет тут мне уже,
   И надо вызывать психиатра,
   а лучше - сантехника,
   Живущего в нашем доме на первом этаже.
   Он придет с ключом своеобразным ,
   сантехническим,
   Заменит (за вознагрождение) прокладки,
   что-то там повернет,
   И грусть человеческая
   заменится маской скептической,
   А может, даже саркастическая подойдет.
  
   ***
   Я к животным неравнодушен,
   В каждом сам себя нахожу:
   Как котенок, я непослушен,
   И, как пес, за кусок служу.
   Как сайгак, я гоним по полю,
   И, как заяц, насторожен,
   Заключен, как орел, в неволю,
   И, как лошадь, порабощен.
   Взбрыкнусь было лихим мустангом,
   Но не терпит судьба коня,
   И возложит заботы разом,
   Как на буйвола, на меня.
   Как осел, я тащу упорно
   Непосильных обрядов груз,
   Сердце мышки испугом полно,
   А в глазах, как у волка, грусть.
   На запрет, на флажки, напрасно
   Я пытаюсь прорвать свой бег,
   И от этих нагрузок страшных
   Я страдаю, как человек.
   Но когда я увижу даму,
   То готов кем угодно быть,
   И за самкой драной самой
   И бежать, и лететь, и плыть.
   От удачи, павлин безмозглый,
   Начинаю обалдевать,
   И святые слова, как розы,
   Под копыта ее ронять.
   Как глухарь, я не слышу шорох
   И не вижу стволов ружья...
   Остается лишь перьев ворох
   От возлюбленного соловья.
   Ей на веер, на опахало,
   Или стол подмести крылом,
   Слишком часто в любви бывало
   Так со мной и любым орлом.
   На запрет, на флажки, напрасно
   Я пытаюсь прорвать свой бег,
   И стреляет в меня бесстрастно
   Не животное - человек.
  
   ***
   Братьям
   Мой средний брат
   не пьет пока, не курит,
   на женщин даже взгляд не обращает,
   как будто ждет, когда кукушка прокукует,
   что молодость, как в сказке, возвращается.
   А старший, старший - йог,
   он между ног
   свой фалокрозис - лысину - просунет
   и верит, что к нему нисходит Бог,
   что на него святейшим духом дунет.
   А я смеюсь чудачествам родни
   и в легком хмеле провожаю дни.
   Ни молодость, ни чудо не манят,
   Любовью я и дочками богат.
  
   ***
   Опять в зверинце волки воют
   И просит курево верблюд.
   Меня в ментовке успокоят,
   И пересылками убьют.
   А вот рабочие. Их трудно
   От тех, кто в клетках, отличить,
   Они гребут опилки нудно,
   Их надо срочно похмелить.
   Вчера они от самогона
   Визжали, как ночной шакал,
   Такого ярого Содома
   Я у животных не видал!
   Сегодня что ж? Тупые рожи,
   В глазах блевотины налет,
   И грязь вонючая на коже,
   И гнилозубый жадный рот.
   Каким-то чудом не в тюряге,
   Не в резервации скотов...
   Из уважения к бумаге
   Я замолчать о них готов.
   Ну а в зверинце грязь и запах,
   И перестроечный помет,
   По пьянке я бывало плакал
   Над тем, как тут зверье живет.
   Вон крокодил лежит уныло,
   Неделю воду уже ждет,
   И пума бедная простыла,
   И канарейка не поет.
   Ждут тигры нового отстрела,
   Ведь нынче мясо не купить,
   И обезьяна поседела,
   И старый слон не хочет жить.
   Директор весел - бабки варит,
   Торгует шкурами и мной.
   Сам Сатана, как видно, правит
   Зверинцем и родной страной.
   Все изменилось постепенно,
   Мне не на что купить пальто.
   Ушло правительство со сцены,
   Пришло другое, но не то.
   Родные дочки водку хлещут
   И на тусовках ноги бьют.
   Я тоже к ним бесчеловечен
   За то, что не со мною пьют.
   А волки воют, страшно воют.
   (А может быть, они поют?)
   Меня в ментовке успокоят,
   А пересылками убьют.
  
   ***
   Ю. Никулину, клоуну и Человеку
   Слон за решеткой
   Олень за решеткой,
   Пьяница палкой тычет в орла,
   Пахнет в проходах блевотой и водкой,
   Где-то кукушка в часах умерла.
   Ласковый запах навоза и сена
   Не перебьет запах многих блевот.
   Зрители - звери, а площадь - арена,
   В этом зверинце все наоборот.
   Лев, словно Брежнев, нахмуривший брови,
   Вьется пантера, как юный гимнаст...
   Кровью пропахли кабины неволи,
   Множество боли, смешение каст.
   Шаркают люди в буфете ногами,
   Сдачу не дал продавец-обормот.
   В ад пропускают не только с грехами,
   В этом зверинце все наоборот.
   Лама печально ресницы воздела,
   Горб вяло тащит губастый верблюд.
   И в отраженье мартышек умело
   Люди веселые смрачно плюют.
   Сунут им бритву - лихая потеха,
   Кровью прольется зверинца кошмар!
   Все подходяще для хищного смеха,
   Все продается за денег навар.
   Есть одиночки, есть общие клетки,
   Фауну тут на любой вкус и цвет.
   В клетки отдельной
   Животные-детки,
   К ним на просмотр отдельный билет.
   Рядом они:
   И тигренок, и мишка,
   Маленький волк рядом с маленьким львом;
   Смотрит на нас удрученно мартышка,
   Зебра прикинулась старым ослом.
   В клетке под надписью "Очень опасен!"
   Прутья двойные и бронестекло.
   Взглянем туда:
   Видно в зеркале ясно
   Наше, почти обезьянье, чело.
   Вон на табличке, конкретно, читайте:
   "В клетке сидит самый яростный зверь!"
   Ночью жену вы теперь не ласкайте,
   Зверя рождать не прилично теперь.
   Лучше пройдите в террариум, к гадам,
   Где легкой струйкой змея истекла,
   Где дышит кобра запасливым ядом,
   Где крокодил смотрит из-за стекла.
   Злобы они ни к кому не питают,
   Яд для защиты природа дала,
   Переползают и в кустиках тают,
   Не разделяя добра или зла.
   Выйдем ж на площадь,
   И в смраде буфетов,
   В чавканье слов и в блевотине фраз
   Кинем себя, как пустую монету,
   В хлев человеческих проклятых масс
   Кинем себя среди всех одиночек,
   Желтых домов и совминовских дач,
   Русских дорог опостылевших кочек,
   По деревням, где старушечий плач.
   Боль растоптать у слона под ногами?
   Горесть воздеть на сухатого рог?
   Даже сбежать к непонятливой маме
   Нам никогда не позволит наш рок.
   В зыбе ресниц обездоленной лани,
   В тихом движении этих ресниц
   Кто-то, возможно, потянет для длани,
   Но не удержит упавшего ниц.
   Падать дано нам дано по привычке:
   Раб на коленях надежнее стоит...
   Слышишь, кудахчут две "райские" птички -
   Пьяные девки, забывшие стыд.
   Видишь, за бронью, где прутья стальные,
   Зеркало все обнажает до тла,
   Видишь глаза? Свои очи шальные.
   Видишь прищур перед выстрелом зла?
   Вспомни свой дом. Твои пьяные дочки
   Вместе блевали вповалку, как скот.
   Так вырастают в России цветочки,
  
   Скоро до ягодок дело дойдет.
   Выстрелом сам же себя убиваешь,
   В каждом живом - отражение нас,
   Сам от себя от флажков убегаешь,
   Чтобы успеть на свой выстрел как раз.
   Вечный зверинец. Ирония жизни...
   Рот до отказа открыл бегемот.
   "Слава народу и слава отчизне!" -
   Пьяный ишак между прутьев орет.
  
   ***
   Кем я хотел бы быть? Кентавром!
   Лугами дикими скакать.
   Кем я хотел бы быть? Кинжалом!
   Но свой клинок не обнажать.
   Хотел бы быть гитарой томной,
   И скрипкой яростною быть,
   И судном парусным упорно
   По морю пасмурному плыть.
   Хотел бы взмыть, как турман, в небо,
   Как коршун, в небе том парить.
   Смешать хотел и быль и небыль
   И стих любимой посвятить.
   Я весь дроблюсь. Мои мечтанья,
   Мои молитвы - будто сон.
   Нет ощущенья обладанья,
   Лишь только карканье ворон.
   Всем быть мне хочется.
   Уроки
   Суровой жизни мне не в прок,
   Давно просрочены все сроки,
   Ложится палец на курок.
   Еще мгновенье
   И я буду
   Всем, кем желаю,
   Растворюсь,
   Воочию узрею Будду,
   С всемирной истиной сольюсь.
   А на надгробье мне напишут:
   "Быть всем хотел - никем не стал".
   - Себя считал он, - скажут, - лишним,
   И вот, по дурости, пропал.
   Посадят иву в изголовье,
   Цемент закажут на плиту,
   Стихи, написанные кровью,
   В подвал загаженный снесут.
   И станет тихо. Коршун в небо
   В потоке теплом воспарит,
   Смешаются и боль, и небыль,
   Гитара душу облегчит.
  
   КОЛОБОК
  
   Все, как в тумане. Мир убог.
   А я - частица в этом мире...
   Петляет полем колобок,
   Чтобы его не проглотили.
   Не по зубам вам колобок,
   Стихи и те в зубах застыли,
   Был теста ком, теперь же - волк,
   Во всей своей матерой силе.
   И ни презрение толпы,
   Ни КГБэшников пыхтенье,
   Не зачеркнут мои мечты,
   Где, словно кровью, - стихотворенье.
   Мораль я ведаю одну -
   Стать выше варварской морали.
   Меня стреляли на лету,
   А заодно в родных стреляли.
   Пронзенный падает стрелой,
   Но я пронзен стрелой иною.
   Я одиночеством больной,
   Болею вместе со страною.
   О возрождении мечта,
   Хоть трижды ник мой дух распятый,
   Опять молитвою с листа
   К любви взывает стих девятый.
   Мой плот убог, но он - оплот,
   Его несет мое прозренье,
   Я молодею каждый год,
   И вечен, как стихотворенье.
  
   АРТИСТ
  
   Сыграть себя
   на лютой сцене,
   Сыграть неистово,
   Сквозь стон!
   Потом - туда,
   Где пляшут тени
   Под крик, скрежещущий,
   Ворот.
   Родные лица
   Только в профиль,
   Полупрозрачные они.
   И все - эскиз,
   И чьи-то строки
   Висят, вцепившись
   За карниз.
   Полупрозрачная реальность,
   Преображенная стезя,
   Кольцом завитая начальность,
   Чтоб до конца дойти
   Нельзя.
   Ну, а пока
   на лютой сцене
   Сыграть себя
   В который раз!
   Потом - туда,
   Где только тени
   Ведут угрюмый
   Перепляс.
  
   ЗОНОВСКАЯ ТЯГУЧАЯ
  
   Я - на зоне,
   А все не верится,
   За решеткою я,
   В тюрьме.
   Бесконечною лентой стелится
   То, что думают
   Обо мне.
   Обо мне жена скажет нежное,
   Над подушкою
   Прикорнет,
   Система и в споре,
   И в спорте,
   И даже, порою,
   В тюрьме.
   Нельзя угасать бессистемно,
   Система страданий сильна,
   И вот пробираюсь по стенам
   К обрывкам прекрасного сна.
   Тупые громады заборов
   Встают, как кошмары, в пути,
   И общей системой поборов
   Мешают духовно расти.
   Отрынув бесплодие цели,
   Я свой соберу урожай,
   Свои одолею я мели
   И спраздную свой первомай.
   Но общей системой захватан,
   Не верю ни йогам, ни "вам",
   Я вновь распадаюсь, как атом,
   Завещанный прошлым векам.
  
   АРЛЕКИН
  
   Смотрите ж люди, Арлекин
   Снимает маску из холстины,
   Бичей и чудиков акын
   Опять справляет именины.
   Ломает скрипку, а смычком
   Куда-то тыкает с отвагой,
   Сошел с ума, наверно, он,
   Смешал, видать, смычок со шпагой.
   Как он хохочет! Да он пьян,
   Или сыграть чего-то хочет?
   Он говорит, что жизнь - обман,
   И надувается, как кочет.
   Он говорит, что он поэт,
   А сам от смеха весь трясется,
   На нем и маски нынче нет,
   А он об нас, как рыба, бьется...
  
  
   ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖЕНЕ
  
   Я сперва к тебе хотел приехать,
   Словно витязь, гордо, на коне.
   А потом подумал, что нелепо
   Прискакать на лошади к жене.
   Нет, подумал, на таксомоторе
   Я приеду стильный и хмельной,
   Привезу в багажнике не горе,
   А единство мирное с семьей.
   Но, тут память, подлая, сказала:
   Было, было - помнишь, как-то раз,
   Помнишь, как на "не изменяла",
   То же может быть и в этот раз.
   Да, приеду, видно, на трамвае,
   Так небрежно спрыгну на асфальт,
   Скучные собаки не залают,
   Лишь зевнут - "еще один инфант".
   Проводив со скукою на морде
   Тощую комплекцию мою,
   Вновь залягут в стылой подворотне,
   Равнодушно к жизни и жилью.
   Я взойду по лестницу нечистой,
   Звякну, как привык, десятки аз,
   Шум за дверью в несколько регистров
   Будет долог - было так ни раз.
   Будет шум, но дверь не шелохнется,
   Так минута трижды пролетит,
   Лишь потом у двери заскребется
   Неизвестный ранее мне тип.
   "Вам кого?" - вопросит он развязно?
   "Вовка! Ой!" - то ты из-за спины!
   Эхо вспыхнет лестницею грязной,
   Отразившись трижды от стены.
   Проходя в прихожую сквозь лица
   Разом взаполошенных друзей,
   Я замечу: "Что глядите кисло?"
   Подмигну: "Глядите веселей!"
   Подойду к столу: "Ну что, осталось?"
   Сам себе набухаю стакан, Выпью.
   Пробурчу: "Какая гадость!"
   И усядусь шумно на диван.
   В кровь вино проникнет незаметно,
   Станут проще чувства и глаза,
   Отраженьем прожитого лета
   Будут серебриться волоса.
   Я скажу (покажется мне звучно):
   Я хотел приехать на коне..."
   Будешь ты восторженно и скучно
   Говорить о брошенной семье,
   Будет день за шторой накаляться,
   Будут дети "папа" говорить.
   Будет кто-то в чем-то извиняться
   И куда-то где-то уходить...
   ШУТОЧНОЕ
  
   Все дороги и дороги...
   Вдоль дороги у реки
   Поселилися бульдоги
   И дрянные старики.
   Старики коренья сушат,
   А бульдоги берег рушат.
   Не пройти там,
   Ни проехать:
   Не съедят - заговорят.
   Всему миру на потеху
   Старики в реке сидят.
   Кофе пьют,
   Сухарь макают
   В речку, полную мальков.
   Ничего не понимают
   В сочинении стихов.
   А бульдоги вдоль дороги
   Застолбили все пути,
   Очень толстые бульдоги,
   Не проехать, не пройти.
   Старики коренья сушат,
   А бульдоги берег рушат.
  
   ПОЛУСТАНОК
  
   Нет, он реален, полустанок,
   Хоть остановка - ноль минут.
   Здесь дней моих сухой остаток
   Сухие ели ввдаль влекут.
   Здесь я еку за бремем время,
   Хоть время стало здесь давно,
   Я не один. Нас много. Племя
   Из сорока пяти голов.
   Я в стаде признан, как вожае,
   Мне в большинстве забито льстят,
   И очень редко злобой мстят,
   И не сместят меня нак.
   Течет река, а все стоит;
   Проходит поезб постепенно...
   Здесь все безвременно, нетленно,
   Забыто... и пока что спит.
  
   ***
   Разбей свою надежду,
   Разметай
   Ее остатки ветром аккуратным,
   И будущее тоже изломай,
   И убегай отсюда без оглядки.
   И без надежды проживи свой век,
   Пока покой не слепит твои вежды.
   Зачем тебе надежда, человек,
   Когда на свете царствуют невежды.
  
   ***
   Я сегодня шальной и ласковый,
   Я над миром взойду луной.
   Загорится светочек махонький
   В древней сказве лесной мечтой.
   Пробежит по тайге игрушечный,
   Нежно-плюшевый серый волк,
   И ударит картечью пушечной
   Оловянный потешный полк.
   А луна всего на три четверти,
   Полнолуния ждать и ждать...
   Оторву на рубахе петельки:
   Счастье по лесу раскидать.
  
   ПРИРОДА
  
   Под образа!
   А нет их - под березы.
   Молиться и прощения просить.
   А утром будут росы,
   Словно слезы,
   Мне голову осеннюю лечить.
   И душу мне омоют,
   Я поежусь,
   Стряхну с щеки
   Лихого комара.
   Шуршит в траве
   Не мышка и не ежик,
   И не щенок, играющий с утра,
   И не мечта,
   Забытая навеки,
   И не судьба,
   Проклятая на век.
   А солнце
   Словно бритвой режит веки,
   И плещется
   На гребнях сопок
   Снег.
  
   МАТРЕШКА
  
   Матрешке я подобен.
   И в меня
   Судьба вложила
   Горечь без остатка.
   Меня на половины
   Расчленя,
   Не обнаружишь
   Светлого осадка.
   Чехол один -
   Пропитая любовь,
   Другой - она,
   Пропитая с друзьями,
   А третий -
   Безутешная любовь,
   Что, как кошмар,
   Мерещится ночами.
   Их сочленив,
   Любовью обречен.
   Любовью,
   Каку пустыней,
   Обезвожен.
   И, даже, сочлененный
   Разлучен,
   И к одинокой старости
   Низложен.
  
   АНТИРИТМИКА
  
   Я - альбинос,
   (Не альбатрос, не путайте слова),
   Я - альбинос,
   весь белый,
   как трава
   на выжженных предгорьях Казахстана.
   Я - альбинос,
   Вся в белом голова,
   Как будто забинтованная рана.
   Я - белая ворона.
   В человечьем
   Сообществе
   Мне очень трудно жить.
   Но, как ни странно,
   Мне совсем не хочется
   Свой цвет в угоду стаи
   Изменить.
   Я белое чудачество
   Средь серых,
   А также среди черных и цветных,
   Нас очень мало -
   Совершенно белых,
   И всякий норовит нам дать
   Под дых.
   Нас постоянно травят,
   Изгоняя
   Из стада (или стаи - суть одна),
   Но жить под маской,
   Белизну скрывая,
   Чтоб не была под нею суть видна,
   Я не желаю.
   Многим альбиносам
   Приходится всю жизнь скрывать свой цвет,
   И я все время задаюсь вопросом:
   Зачем они рождаются на свет?
   Их облик был естественным,
   Они же
   В угоду стае (или стаду - суть одна)
   Готовы стать сиреневым и рыжим,
   И черно-бурым сверху и до дна.
   А я нахально меж домов белею,
   Хожу себе, как белый человек,
   А я, как щеголь, белизну лелею,
   От шевелюры до белесых век.
   Я - альбинос.
   Похож я с альбатросом:
   Мы с ним - шальные вестники штормов;
   Мое происхожденье под вопросом
   Для многих разукрашенных умов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Когда сжимает горло
   Движение любви,
   Когда ищу спасенья
   У Спаса на Крови,
   Когда итог не ясен,
   Но не сложнее слез,
   Когда конец прекрасней,
   Чем грезы лучших звезд,
   Когда душа - в распашку,
   Читается с листа,
   Когда навечно наша
   Любовь и красота,
   Когда от поцелуя
   Ты жмуришься слегка,..
   Тогда сжимает горло
   Движение любви,
   И не ищу спасенья
   У Спаса на Крови,
   Тогда итог мне ясен,
   И нету больше слез,
   И мне тогда для счастья
   Не требуется грез.
   29.05.02
  
   ***
  
   Я обожаю рифмы звук,
   Стихи - они моя стихия,
   Сквозь немоту скрещенных рук
   Они проходят, как Миссия.
  
   Возьмите Библию, Коран...
   Они написаны стихами,
   И, если скрыт в стихах обман,
   То сочинен он только нами.
  
   Как мантру утром повторять,
   Так и стихи мне сочинять.
   О чем угодно:
  
   Рифмы вязь,
   сплету небрежно,
   не трудясь.
  
   О чем угодно:
  
   Осень проседь
   на челку милой моей бросит,
   и станет ярче Светин свет,
   что светит мне десятки лет;
   и нет стихов во мне без света,
   который дарит миру Света.
  
   О чем угодно:
  
   Женя знает -
   не саксофон мечту рождает,
   а тот, к чьим он устам приник;
   вот - музыка, она - родник,
   она искрится и журчит,
   она в комке струи мерцает
   и, вдруг, как заводь, замирает,
   что б вновь - фортиссимо...
   и звук
   забил ключом сквозь пламя рук;
  
  
   О чем угодно:
  
   Знает Маша
   что вечная забота наша,
   чтоб бросила она курить
   и реже стала "тоник" пить;
   но это - шутка,
   а всерьез
   ей светит сцена светом звезд,
   ей самый маленький софит
   об очень многом говорит,
   о том, что истину - не вдруг
   ей поднесет Санкт-Петербург.
  
   О чем угодно:
  
   Даже кот,
   чего-то инстинктивно ждет,
   о чем-то искренне мечтает,
   чего-то искренне желает;
   но безразличен к рифме кот,
   сидит на кухне, рыбу жрет.
  
   О чем угодно:
  
   Грань событий
   всегда на грани перемен,
   поэт - он нерв таких событий,
   артист таких вселенских сцен!
   Он умирает с каждой смертью,
   сопровождая души в Рай,
   предупреждает, если черти
   приходят в наш родимый край.
   Он постоянно в самозводе,
   он постоянно начеку,
   он растворяется в природе,
   он весь всегда в своем народе...
   И нет покоя чудаку..
  
   СТИХИ ПРО СОБАК
  
   Извечная тема стихов про собак...
   Собака - страдает, хозяин дурак.
   Хозяин - изменщик, предатель, лопух,
   А пес, не простивший предательства друг.
   И жизнь под трамваем кончает тот пес,
   А может, под поезд его бес занес,
   А может, он бросится в прорубь, под лед,
   А то, под автобусом гибель найдет.
  
   Я знаю, собаки нас любят и ждут,
   А люди нередко собак продают.
   Я сам, хоть невольно, собаку предал,
   Когда в день отъезда соседке отдал.
   Но пес все же выжил. Немного скучал,
   Скулил первой ночью, потом - перестал,
   Не ел только день, на второй - слопал суп,
   А пес был хороший и был он не глуп.
  
   Я думаю так: псы умнее людей,
   Они отличают врагов от друзей,
   Они понимают, кто предал кого,
   И жизнь не пойдут отдавать за того,
   Кто их забывает, как лишнюю вещь,
   Кто чувства друзей не умеет беречь.
  
   Но все же, замечу, и между собак
   Найдется предатель, стервец и дурак,
   Двуличные есть и продажные есть,
   Готовые, даже, хозяина съесть.
   Поэтому трудно черту подвести,
   Кто прав и не прав и кого тут простить?
  
   Хотя, в основном, человек предает,
   Уже даже тем, что он осознает
   Поступок на уровне мысли,
   А пес
   До этого смысла пока не дорос.
  
   А кроме того, чтобы лучше нам стать,
   Нам надо кого-то в пример себе брать.
   Мы взяли собаку - не плох эталон,
   Хотя человеческой сутью взращен.
  
   СОБАКУ БРОСИЛИ…
   В семидесятых с подачи "Комсомольской правды" страну обошла история
   овчарки, брошенной хозяином в аэропорту.
   Больше года ждала она предателя. Потом ее взяла любительница из
   Красноярска.
   В полете их сопровождал ветврач из Московского общества защиты
   животных. И не зря, у овчарки дважды отказывало сердце...
  
   Собаку бросили. Уехали. И - вот
   Она встречает никого который год.
  
   Она садится там, где гаснет гул,
   Где самолет швартуется, у трапа.
   В отчаянном движении вперед
   Сидит, вся напряженная, собака.
  
   Проходят мимо миллионы ног
   И виновато смотрят стюардессы.
   Собака просто ждет который год,
   Как обнаженный символ ее сердце.
  
   Прости же пес, ведь я не виноват,
   Ну, разве, в том, что создан человеком,
   Что стал твоим предателем собрат,
   Что ты опять обманут нашим веком.
  
   За то, что ждешь у трапа никого,
   И горя не разделишь своего.
  
   УБИЛИ СОБАКУ
  
   Убили собаку.
  
   Не просто убили,
   Ее предварительно
   Долго травили.
  
   Травили умело,
   Мышьяк ей бросали,
   А сами в милицию
   письма писали.
   Писали в милицию,
   Суд и газету,
   Что надо на мыло
   Забить псину эту,
   Что шерсть всюду падает,
   (Пес, ведь, линяет),
   Что эта собака
   Детишек пугает...
  
   Писали, писали,
   Судили, рядили,
   И, водки, нажравшись,
   Собаку убили.
   Убили жестоко,
   Продумано,
   Зло,
   Как будто для них
   Убивать ремесло.
  
   Лежала собака,
   Откинувши лапу,
   И кровь уходила
   По капельке на пол.
  
   А рядом сидел человек небольшой,
   Раздавленный этой
   Нелепой бедой.
   Лежало косматое тело
   У ног,
   И кровь утекала
   Под низкий порог.
  
   ОБРЕЧЕННЫЕ НА ЛЮБОВЬ
  
   Осуждены на страшное заклятье -
   Людскому роду преданно служить...
   Какое утонченное проклятье,
   Мерзавцам верность тщательно хранить!
  
   Пусть он - изгой, насильник, алкоголик,
   Пусть он - бандит, убийца, нимфоман,
   Пусть зомби он, пусть варвар и разбойник,
   Пусть жизнь его - подонство и обман.
  
   Он для собаки - нечто вроде Бога,
   Кроме него не видит никого.
   Средь всех тревог он - высшая тревога:
   Она умрет спокойно за него.
  
   Пойдет в огонь и в воду без задержки,
   С обрыва - вниз, а надо - и на нож.
   Любовь ее возвышена и дерзка,
   И все, что вне хозяина, - то ложь.
  
   Он бьет ее, она же руки лижет,
   Не кормит он,она же знай, верна,
   Он пьяный спит, она - к нему, поближе,
   Хоть и не терпит запаха вина.
  
   Он обменял ее на опохмелку,
   И кто-то на цепи ее увел,
   А пес прогрыз в сарае прочном щелку
   И весь в крови к хозяину ушел...
  
   Предательства постигнуть не умея,
   Обмана не способные понять,
   Они для нас становятся умнее,
   Чтоб нас от НАС все время охранять.
  
   Свое проклятье на любовь, как знамя,
   Они несут в людской переполох.
   Сердца их,
   Как немеркнущее пламя,
  
   И человек для них почти что Бог.
   Памяти Ю. Никулина
  
   Слон за решеткой
   Олень за решеткой,
   Пьяница палкой тычет в орла,
   Пахнет в проходах блевотой и водкой,
   Где-то кукушка в часах умерла.
   Ласковый запах навоза и сена
   Не перебьет запах многих блевот.
   Зрители - звери, а площадь - арена,
   В этом зверинце все наоборот.
   Лев, словно Брежнев, нахмуривший брови,
   Вьется пантера, как юный гимнаст...
   Кровью пропахли кабины неволи,
   Множество боли, смешение каст.
   Шаркают люди в буфете ногами,
   Сдачу не дал продавец-обормот.
   В ад пропускают не только с грехами,
   В этом зверинце все наоборот.
   Лама печально ресницы воздела,
   Горб вяло тащит губастый верблюд.
   И в отраженье мартышек умело
   Люди веселые смрачно плюют.
   Сунут им бритву - лихая потеха,
   Кровью прольется зверинца кошмар!
   Все подходяще для хищного смеха,
   Все продается за денег навар.
   Есть одиночки, есть общие клетки,
   Фауну тут на любой вкус и цвет.
   В клетки отдельной
   Животные-детки,
   К ним на просмотр отдельный билет.
   Рядом они:
   И тигренок, и мишка,
   Маленький волк рядом с маленьким львом;
   Смотрит на нас удрученно мартышка,
   Зебра прикинулась старым ослом.
   В клетке под надписью "Очень опасен!"
   Прутья двойные и бронестекло.
   Взглянем туда:
   Видно в зеркале ясно
   Наше, почти обезьянье, чело.
   Вон на табличке, конкретно, читайте:
   "В клетке сидит самый яростный зверь!"
   Ночью жену вы теперь не ласкайте,
   Зверя рождать не прилично теперь.
   Лучше пройдите в террариум, к гадам,
   Где легкой струйкой змея истекла,
   Где дышит кобра запасливым ядом,
   Где крокодил смотрит из-за стекла.
   Злобы они ни к кому не питают,
   Яд для защиты природа дала,
   Переползают и в кустиках тают,
   Не разделяя добра или зла.
   Выйдем ж на площадь,
   И в смраде буфетов,
   В чавканье слов и в блевотине фраз
   Кинем себя, как пустую монету,
   В хлев человеческих проклятых масс
   Кинем себя среди всех одиночек,
   Желтых домов и совминовских дач,
   Русских дорог опостылевших кочек,
   По деревням, где старушечий плач.
   Боль растоптать у слона под ногами?
   Горесть воздеть на сухатого рог?
   Даже сбежать к непонятливой маме
   Нам никогда не позволит наш рок.
   В зыбе ресниц обездоленной лани,
   В тихом движении этих ресниц
   Кто-то, возможно, потянет для длани,
   Но не удержит упавшего ниц.
   Падать дано нам дано по привычке:
   Раб на коленях надежнее стоит...
   Слышишь, кудахчут две "райские" птички -
   Пьяные девки, забывшие стыд.
   Видишь, за бронью, где прутья стальные,
   Зеркало все обнажает до тла,
   Видишь глаза? Свои очи шальные.
   Видишь прищур перед выстрелом зла?
   Вспомни свой дом. Твои пьяные дочки
   Вместе блевали вповалку, как скот.
   Так вырастают в России цветочки,
   Скоро до ягодок дело дойдет.
   Выстрелом сам же себя убиваешь,
   В каждом живом - отражение нас,
   Сам от себя от флажков убегаешь,
   Чтобы успеть на свой выстрел как раз.
   Вечный зверинец. Ирония жизни...
   Рот до отказа открыл бегемот.
   "Слава народу и слава отчизне!" -
   Пьяный ишак между прутьев орет.
  
  
   ПЕЧАЛЬНЫЙ СВЕТ
  
   Все мне чудится печальный,
   Запоздалый, светлый свет,
   Облик девушки случайной,
   Той, которой больше нет.
   Той, которая мелькнула,
   Словно луч в тени ночной,
   Той, которая сверкнула,
   Серебристою луной.
  
   Все мне чудится смиренье
   И смятенье этих уст,
   Как подлунное свеченье
   Серебристо-нежных чувств.
   Как надлунные печали
   Эти нежные уста,
   И в глазах горит свечами
   Неземная красота.
  
   О, Луна! Планета ночи.
   Спутник грусти и теней;
   Вечер. Девушка. И осень.
   И мерцание очей.
   О, любовь! Каким причудам
   Ты порой подчинена.
   Осень. Вечер. Ты - и чудо,
   И печальная луна.
  
   И всегда, когда я вижу
   Одинокую луну,
   Я в ее свеченье вижу
   Эту девушку одну.
   Вижу вечер, вижу осень,
   Церебристый вижу свет,
   И луны на челке проседь,
   И тебя, которой нет.
  
   ЗВЕЗДЫ ПРОШЛЫХ ЛЕТ
  
   Где вы, звезды прошлых лет?
   Чьи портреты собирали
   Мы, когда еще не знали
   Что такое полусвет.
   Где вы, звезды прошлых лет?
  
   Где вы, юные артисты?
   Позабытые актеры
   Черно-белых мониторов
   На которых ваши лица.
   Где вы, юные артисты?
  
   Где вы, лидеры восторга?
   Нас искусством потрясая
   Вы ушли, куда не знаю,
   Чтоб не стать причиной торга.
   Где вы, лидеры восторга?
  
   Где бессмертные, не боги?
   Не уставшие в поклоне,
   На подмостках, как на склоне.
   На какой теперь дороге,
   На каком тепреь пороге...
  
   Вы, бессмертные, не боги?
  
   ТЕКУЧИЙ МИР
  
   Все связано в мире текучем,
   Блескучем мире.
   Бреньчу на лире.
   А кто-то то весел, то скучен,
   В своей квартире.
  
   Несется по морю парус,
   И есть Чужие.
   Они плохие.
   Что было и что осталось
   В текущем мире?
  
   Все связано постепенно,
   Вот это ценно.
   Хотя и тленно.
   А кое-что неизменно,
   Да, неизменно.
  
   И тает луч света где-то,
   И нету света.
   Как нету лета.
   И вязкая речка эта -
   Зовется Лета.
  
   ЮНОСТЬ ДОЧЕРИ
  
   Ты, Женя, вечно не права:
   Ни смерти надо нам бояться;
   А старость нам качать права
   Не сможет, если не поддаться.
   Короче, в возрасте любом,
   Меняя знания на мудрость,
   Мы снова юность познаем;
   ...Преклонных лет прекрасна юность.
  
   Пока ты семя иль росток,
   Пока твоя работа - в росте,
   Ты тем горда, что ты - цветок,
   Который время вскоре скосит.
   Но высшей прелести черты
   Приходят с зрелостью под руку,
   И те, наивные, цветы
   Напоминают просто скуку.
  
   Цветок, он только лишь для глаз,
   А сочный плод - для всех для нас,
   Но суть не в том: цветок ли, плод,
   А в том, что человек - ни скот.
  
   Пока "печаль твоя светла".
   Пока влюбляешься до тла.
   Пока вся жизнь - случайный миг,
   Как первый и последний крик.
   Но то пока...
   Рука легка,
   И за строкой летит строка,
   И вечной юности итог
   Звучит под рифму этих строк.
  
   ИДИОТСКАЯ ПЕСНЯ
   Гладить я люблю кота,
   Только это - суета,
   Только это - лишь урчанье
   И бездарное бренчанье,
   Рифм на уровне листа...
   Я не тот и ты не та.
  
   Очень ласку любит кот,
   Я сижу с ним, как идиот,
   Суета проходит мимо,
   Все течет наоборот...
   Ты не та и я не тот.
  
   А меня работа ждет.
  
   Ждет, разинув рот, компьютер,
   Ждет моих дочурок "мутер",
   Ждут заботы - полон рот,
   Ну, и кот, конечно, ждет...
   Все вкривь - вкось, наоборот.
  
   За окошком - суета
   Перемешена со снегом,
   И пронзительное небо
   Отражением листа,
   Где - и я, и ты, и та,
   Кто зовется суетою,
   И тоскует тут со мною
   Под мурчание кота.
  
   ПОДРАЖАНИЕ ПАСТЕРНАКУ
  
   Приедается жить.
   Надоевшее время теченья
   Завивается дымом
   Исхоженых ранее троп,
   Приедается быть.
   Все заметней строфа повторений,
   И не хочется СМОЧЬ
   Что когда-то хотел, но не смог.
  
   Приедается все.
   Даже морю дано примелькаться -
   Ты прости антитезу, прекрасный поэт Пастернак,-
   То, что будет еще,
   Все прибоем должно повторяться,
   И нельзя по другому,
   Нельзя по иному никак.
  
   Приедается петь.
   А без песни я жить не умею.
   Не могу без звенящей,
   Такой аккуратной строки.
   Надоело НЕ СМЕТЬ.
   Но и СМЕТЬ я уже не посмею,
   А беесмертие так же
   Пока мне еще не с руки.
  
   ДОЧКИН ВАЛЬС
  
   Есть вальс простой, есть вальс цветов,
   похожий на сонет,
   есть романтичный вальс без слов,
   а вальса Жени нет.
   Я напишу домашний вальс,
   вальс с Женькой и с женой,
   он будет памятью для вас,
   напевный и живой.
   Он не посмеет устареть,
   бессмертным будет он,
   и будут внуки его петь,
   домашний вальс - бостон.
  
   Этот вальс - он для вас,
   мы станцуем сейчас,
   мы споем и станцуем
   домашний наш вальс,
   вальс, Женин вальс.
  
   Когда вальсирует семья,
   когда кружаться пары,
   все в танце - лучшие друзья,
   и старый словно малый.
   Стирает наши годы вальс,
   под музыку столетий,
   в который раз, в который раз
   все взрослые - как дети.
   А дети важно локоток
   подставили партнеру,
   стучат их туфельки: ток-ток
   по старенькому полу.
  
   Этот вальс - он для вас,
   мы станцуем сейчас,
   мы споем и станцуем
   домашний наш вальс,
   вальс, Женин вальс.
  
   Танцует Света с королем -
   поэт - надежда ваша,
   танцует Женя с муженьком,
   и с мужем пляшет Маша.
   Танцует внук с сестрой своей,
   сестра танцует с внуком,
   а то, что нет пока детей,
   так это - чушь и скука.
   Чтоб вальс семейный станцевать,
   нужна семья большая,
   вам, дочки, надобно рожать
   без меры и без края.
  
   Этот вальс - он для вас,
   мы станцуем сейчас,
   мы споем и станцуем
   домашний наш вальс,
   вальс, Женин вальс.
  
   Александр Матус  
   До сих пор не знаю - жив ли Александр. Но помню, как появился он в шестидесятых в молодежной газете г.Иркутска, наивный, насквозь сельский, откровенно "косящий" под Есенина. И в его стихах было некоторое подражание, но мощный и самостоятельный талант был сильнее.
   Саня, если жив и прочтешь этот сборник, отзовись. Напиши прямо на издательство для меня, Круковера.
  
   МЕЖДУ ГОРОДОМ И СЕЛОМ
   Я опять по лугам тоскую -
   Трудно к городу привыкать,
   Все равно, что любя другую,
   Нелюбимую целовать
  
   По утрам гудки пароходов
   Рстревожено будят слух,
   А мне кажется - на воротах
   Наш рябой прокричал петух.
  
   В небе облако проплывает,
   Словно в озере белый гусь…
   Я опять по лугам скучаю
   И чего-то в душе боюсь.
  
   Не того, что сотруться грани
   Между городом и селом,
   Я не против высоких зданий
   И всесильных машин кругом.
  
   Я боюсь, не дай бог, с годами
   На углах и в моем селе
   Вдруг начнут торговать цветами,
   Словно вениками в чехле,
  
   Вдруг начнут торговать скворцами
   И березами торговать…
   Я стучу о бульварный камень -
   Трудно к городу привыкать.
  
   СТОЮ НА БЕРЕГУ ЗАЛИВА
   Стою на берегу залива
   И сам себя понять берусь;
   Рыбачки лодочки тоскливо
   Мою зачерпывают грусть.
  
   Вон, тот рыбак смеется звонко,
   С тем рыбаком у нас борьба,
   Ведь приложением к улову
   Меня ловить его судьба.
  
   Во мне, как в рыбе, тлеет ранка,
   А я чего-то не пойму:
   Клюю на славу - на приманку,
   Клюю на девушку - блесну.
  
   Стою на берегу залива
   И сам себя понять берусь;
   Рыбачки лодочки тоскливо
   Мою вычерпывают грусть.
  
   НОГИ ОТЦА
   Им никогда не быть в мозолях, росу лугов не ощущать,
   Им никогда не пахнуть солью и кровью им не истекать,
   Их на поленья можно резать, не больно им - им все равно,
   И называют их: "протезы", за то что чувств им не дано.
  
   А мастер сделал их искусно, вложил в них душу и талант,
   Надел на них сапожки с хрустом и языком прищелкнул - франт!
   О, мастер был доволен ложью… Не знал иль думать не хотел,
   Как эти ноги не похожи на настоящие, на те.
  
   Им никогда не быть в мозолях, росу лугов не ощущать,
   Им никогда не пахнуть солью и кровью им не истекать,
   Их на поленья можно резать, не больно им - им все равно,
   И называют их: "протезы", за то что чувств им не дано.
  
   А эти ноги на пружинах,
   Что прислонились у стены,
   Хоть и не много лет служили,
   Но вот уж больше не нужны.
  
   ВЕСНА
   Сейчас всему и жизнь, и имя,
   Вон солнце, как бычок-малы,
   Сосет сосульки, словно вымя,
   С деревьев и подталых крыш.
  
   А на деревне ставни красят,
   Макают кисти в небосвод,
   А на деревне брагу квасят,
   Хотя весной полно забот.
  
   Сейчас всему и жизнь, и имя,
   Вон солнце, как бычок-малы,
   Сосет сосульки, словно вымя,
   С деревьев и подталых крыш.
  
   И каждый встречный улыбнется,
   От счатсья можно ощалеть,
   И птицы так поют под солнцем,
   Что крышам хочется взлететь.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"