Все женщины делятся на два типа - одни способны вести домашнее хозяйство, а другие нет. Несомненно, я принадлежу ко второму. Я уже довольно давно это поняла, и не пытаюсь сделать вид, что я великолепная хозяйка. Обычно я ограничиваюсь чисто косметическим наведением порядка, а все вещи, которые лежат как-то не так, просто зашвыриваю в шкаф, с глаз долой. Ну и разумеется, периодически наступают моменты, когда все эти завалы приходится разбирать. На этот раз мое желание разложить все по полочкам и выбросить хлам выпало на утро вторника. Я резонно рассудила, что это никакая не проблема, потому что было все лишь раннее утро, и до вечера я вполне управлюсь.
Все подобные мероприятия изрядно затягиваются по причине того, что в свое время с глаз долой были убраны разные письма, бумажки, тетрадки с какими-то записями, которые всегда интересно полистать - в них спрятаны кусочки воспоминаний, до систематизации которых в свое время не дошли руки. В результате, вся моя вторничная уборка свелась к тому, что я сидела посреди кучи всякого хлама и зачарованно перебирала всякие пожелтевшие бумажки с буквами. Пока наконец не сообразила, что время близится к вечеру, скоро придут гости, а квартира моя представляет собой какое-то кладбище ненужных предметов. В общем, как я и опасалась, я снова быстро распихала все по углам и принялась готовиться к вечерним вторничным бдениям. Все предметы заняли должные места, оставалось дождаться моих полуночников и подумать о предмете сегодняшнего разговора на тот случай, если все явятся с ясными глазами и пустыми головами.
Итак, я задумалась. В голову пока что ничего не приходило, кроме старой истории с перепутанным адресатом. Из-за дурацкого совпадения моей двоюродной сестре принесли толстенное подробнейшее письмо, она долго пыталась сообразить, кто же это ей пишет, тем более что в тексте упоминались знакомые, пока не выяснилось, что послание было предназначено не ей. В общем-то, несмотря на трагические последствия, ничего мистического в этой истории не было - девушка, которой письмо было написано, порезала себе вены, а потом умерла в больнице. Так что история эта годилась скорее на то, чтобы рассказать ее в ходе разговора. Если вдруг будет затронута тема писем. В общем, придется надеяться на гостей, раз самой ничего в голову не приходит. И стоило мне об этом подумать, как раздался первый за этот вечер звонок в дверь.
- Приветствую всех собравшихся и объявляю сегодняшнее заседание открытым, - я медленно оглядела лица сидящих за столом, с надеждой ожидая, что кто-нибудь что-нибудь все-таки скажет. К счастью, надежды мои оправдались, и вперед подался Стефан. Все повернулись к нему и приготовились слушать. Он вообще-то довольно редкий оратор. Во всяком случае, я не припомню, чтобы он попросил слова в самом начале заседания.
- Собственно, я даже не знаю, история ли это, - начал он. - Сначала хочу спросить благородное собрание, наблюдал ли кто-нибудь из вас за детьми?
Публика недоуменно нахмурилась, вспоминая. За себя я могла совершенно точно это сказать - нет, у меня как-то не сложились отношения с детьми, так что я стараюсь за ними особенно не наблюдать. Тем временем Стефан продолжил:
- Вообще-то я тоже до поры до времени не обращал на них внимания. Так, привычное дело, бегают во дворе какие-то пацаны и девчонки, играют в каких-нибудь казаков-разбойников или там, в прятки, ну как мы в детстве. Но однажды я увидел очень странную картину. Процессия ребятишек, строго
парами, у каждого в руке маленький огрызок церковной свечки, передние четверо несут большую картонную коробку, выкрашенную в красный цвет. Меня озадачило столь незаурядное зрелище, и я решил проследить, куда и зачем они идут. Я даже забыл, куда шел сам, кстати. Да, кстати, детишки были возрастом где-то от восьми до двенадцати лет.
Я шел за детьми, стараясь не выдавать своего к ним интереса. Через некоторое время я понял, куда они идут. Неподалеку от нашего дома есть большой заросший кустами пустырь. Мы в детстве тоже туда бегали, чтобы вдали от глаз взрослых пожечь костер, поговорить на серьезные и важные темы, поиграть во что-нибудь... Так что у меня было преимущество - я хорошо знал это место и знал, откуда за ним лучше всего наблюдать. Дети остановились, поставили коробку и начали деловито и слаженно суетиться - двое мальчишек достали из кустов лопатки, девочки начали расстилать на земле большие лоскуты ткани. Потом кто-то достал спички, и все стали зажигать свои маленькие свечки. Они выстроились кругом, и старший мальчик начал что-то говорить. Речь его была недолгой, он запустил руку в коробку и достал оттуда куклу. Простую пластмассовую игрушку. Он положил ее на один из кусков ткани, и одна из девочек стала ее заворачивать. Завернула и отошла в сторону, вытирая слезы, как я понял. Потом к кукле подошли два мальчика, торжественно ее подняли, а затем опустили в яму. Судя по всему, могилы были выкопаны заранее. Девочка, которая заворачивала куклу, кинула первую горсть земли. Затем по очереди то же самое сделали все дети. Следом наступила очередь мальчиков с лопатами. Они сноровисто закопали яму, выровняли холмик и выпрямились. Очевидно, снова заговорил старший, и все принялись его слушать. Когда его речь закончилась, он снова наклонился к коробке и достал из нее большого плюшевого медведя. И снова ритуал повторился, только заворачивал его в тряпку какой-то мальчик. Всего похороненных игрушек было восемь. Когда последняя была предана земле, дети стали устанавливать на могилы доски-памятники... Потом поставили свечки на свежие холмики, снова построились в процессию парами и ушли.
Я стоял, чувствуя себя не лучшим образом... Я не помнил таких игр из своего детства. Нет, мы конечно принимали участие в похоронах хомячков или попугайчиков, но это было совсем другое. У меня все, пожалуй.
История нас озадачила. Насколько я знала, ни у кого из присутствовавших не было детей подходящего возраста, чтобы он мог выступить экспертом, так что нам, как всегда, остались домыслы. Жаклин поежилась:
- Знаете, мне всегда казалось, что дети знают гораздо больше, чем кажется... Или даже нет, не так... У них есть какие-то свои источники знаний, они видят в этом мире то, чего мы не видим. Но не факт, что этого нет...
Мигель поднялся из своего кресла и вышел на середину комнаты.
- Иду я как-то по улице вдоль гаражей. На одном из гаражей сидит мальчик лет семи, а на земле валяется пластиковая бутылка. "Дядя, подай бутылку", - попросил мальчик. "А что будет, если не подам?" - поинтересовался я. "Ничто", - ответил мальчик... Бутылку я подал, кстати...
- У детей бывает очень странный взгляд, - проговорила Энн. - У моей подруги есть дочка, ей года три, кажется. Периодически подруга просит меня с ней посидеть, и я ей не отказываю в такой мелочи. Однажды я провела с ней весь день, и пока пыталась ее усыпить, заснула сама. Проснулась от странного ощущения, как будто на меня кто-то смотрит. Я проснулась и встретилась глазами с ребенком. Она молча разглядывала меня с очень странным, если не сказать страшным выражением лица. Я чуть не закричала, честное слово. Она как будто размышляла как меня... съесть. Не знаю, о чем она думала, но под этим ее взглядом я почувствовала себя едой. Может спросонок показалось, конечно. Она поняла, что я проснулась, вскочила, заулыбалась, залопотала, и наваждение пропало.
Мне не хотелось бы думать, что дети - это какая-то другая цивилизация, мрачной тайны которой нам не постичь. Все-таки все мы когда-то были детьми, и все любили, помимо всего прочего, страшные сказки...
- Знаете, - тихо заговорила я. - Мы с вами занимаемся тем, чем все остальные люди занимаются только в детстве. Мы собираемся по ночам и рассказываем страшные истории. Разве вы не помните? Про всякие гробы на колесиках, привидения, черные руки... Помнится, у нас всегда ценились рассказчики, которые могли напугать наиболее качественно, до ватных коленок и холодного пота. Самое яркое впечатление в те времена на меня произвела история про пустые глаза... Я уже не очень помню, в чем был ее сюжет, что-то про мужа с женой и какую-то другую женщину. Зато хорошо помню концовку. Там мужчина спрятался в шкафу, а когда шум в комнате стих, он решил посмотреть наружу через замочную скважину. И увидел, что на него оттуда смотрит пустой глаз. Пустой значит белый, без зрачка и радужки... Может быть, современные дети тоже находят способы вместе бояться, только воплощают свои страшные фантазии в жизнь?
Честно говоря, мне просто хотелось себя успокоить. При воспоминании о пустых глазах у меня до сих пор по коже бегут мурашки, не знаю уж почему... Наша беседа продолжалась. Оказалось, что почти все в детстве слышали или сами рассказывали страшные сказки, о чем и спешили поведать, наверное, чтобы не представлять себе воочию картину, как дети хоронят свои игрушки. Заседание завершилось, ничего сверхъестественного не произошло.
*****
В среду утром меня разбудил телефонный звонок. Папа звал меня принять участие в каком-то семейном торжестве. Не могу сказать, что я частый гость в доме своих родителей, но когда меня специально зовут, я не отказываюсь. Вот и сейчас я собралась и поехала на другой конец города, предчувствуя очередные упреки в том, что до сих пор не обзавелась детьми, приличной работой и занимаюсь не пойми чем. Хотя я уже привыкла к этому, пожалуй.
- Хо-хо, какие люди! - громко заявил мой младший брат, открывший дверь. Месяц назад ему исполнилось двенадцать лет. - Ну заходи, раз пришла!
- Привет, оболтус, - я сняла пальто и повернулась к брату, внимательно изучая его лицо. - Как жизнь молодая?
- Лучше всех! - важно отчеканил он и стремительно убежал вглубь квартиры. Он теперь занимал комнату, которая когда-то принадлежала мне.
- А где родители? - спросила я.
- В магазин ушли, скоро придут, - ответил он. - Да ты проходи, не стесняйся, я тебя не съем! - И демонически захохотал. Мы никогда не были особенно дружны. С чего бы, я ведь больше чем вдвое его старше? И вдруг я заметила предмет, который меня смутил: рядом с вешалкой стояла большая картонная коробка, покрашенная красной акварелью. Совпадение?
Я вошла в гостиную, где был уже сервирован стол для семейного торжества, но никого кроме брата и меня, похоже, дома не было.
- Скажи, а зачем вы хороните игрушки? - зачем-то спросила я.
- Они же мертвые, - ответил брат, нисколько не удивившись моему вопросу.
- Что значит мертвые? Они просто не живые...
- Это одно и то же, - брат задрал подбородок и снова захохотал. - Они не двигаются, не едят, не пьют и не разговаривают. Значит они мертвые. А мертвых положено хоронить, им среди живых не место.
Я молчала в недоумении. Аргументы были железные, придраться к ним было трудновато...
- Кресла, столы и шкафы тоже не едят и не разговаривают, но их же не хоронят, - сказала наконец я.
- Когда умер дедушка, я предложил родителям набить из него чучело и посадить в кресло в кабинете, - брат пристально посмотрел мне в глаза. - Они в ужасе замахали на меня руками и закричали, что мертвых нужно хоронить или кремировать. Они сами сказали, что мертвые не едят, не двигаются и не разговаривают. А я не понимаю, почему бы не посадить чучело дедушки в кресле и чем это отличается от фотографии на стене. Мы бы так не скучали и не расстраивались, если бы каждый день его видели после его смерти. Оказалось нельзя. А игрушки с самого начала мертвые, значит их положено хоронить.
- Ты сам это все придумал? - прищурившись, спросила я. У меня возникло одно недоброе подозрение...
- Мы сначала обсудили это с Вилли.
- Это еще кто такой?
- Он сказал, что знает тебя, - брат снова захохотал, вскочил с дивана и убежал в свою комнату. Продолжать разговор мне не хотелось - во-первых, мне не нравилась манера брата ржать во время разговора, а во-вторых мне не понравилось упоминание про Вилли.
Я отступлю немного от повествования и расскажу одну почти забытую историю из детства. Мы с лучшей подружкой как-то решили, что станем писательницами, когда вырастем. Но готовиться к этому важному событию решили раньше. Кто-то из взрослых знакомых посоветовал вести дневник, чтобы научиться писать каждый день. Моя подруга так и сделала - она стала ежедневно записывать свои мысли, рассказывать письменно про друзей-подруг, описывать свою настоящую жизнь. А мне не хотелось писать про себя, потому что я была очень скрытным ребенком. Мысль о том, что дневник попадет кому-нибудь в руки, приводила меня в ужас. Тогда я стала вести дневник Вилли. Он был очень странным человеком, и с ним все время происходили страшные и странные вещи. Я старалась вывернуть наизнанку все, о чем думала, вложить в голову Вилли все свои страхи и фантазии, придав им гротеск и приукрасив. Как умела в свои одиннадцать лет, конечно. Потом это как-то закончилось, и куда делся дневник Вилли, я не знаю. Теперь вот он снова появился. Однако на сей раз в жизни моего брата. Не помню, писала ли я там про похороны, кстати...
- Эй ты, оболтус! - крикнула я. - Ты нашел дневник Вилли?
- Какой еще дневник? - ответил мой брат из своей комнаты. Но очевидно он не нуждался в ответе, потому что в следующий момент из-за его двери заиграла громкая музыка. Пришлось довольствоваться предположением, что он мне просто не хочет говорить, что копался в моих вещах.
Родители вернулись из магазина минут через сорок. Мама сразу же подключила меня к приготовлению праздничного ужина, параллельно сообщая, что в гости сегодня придут те и эти, в общем, знакомые все лица. Семейные торжества - вещь неизменная...
Когда закончились разговоры о политике, анекдоты, футбол, магазины, "а кем ты работаешь?", "много ли платят?", "когда же ты родишь нам внука?" и гости разошлись восвояси, и родительский дом погрузился в сон, я решила во что бы то ни стало найти старую тетрадь с дневником Вилли. Почему-то мне казалось, что именно в нем все дело, и бред про чучело дедушки именно оттуда.
Когда я переехала от родителей в отдельную квартиру, оставшиеся дома мои вещи были аккуратно сложены в ящик и засунуты на антресоли. Я была уверена, что их до сих пор не выкинули. Разумеется, так оно и оказалось. Я включила на кухне свет и принялась разбирать разные блокноты, альбомы, бумаги и тетрадки. Вот эти несколько уцелели еще со школы... Вот блокнот с набросками статей... В этой тетрадке стихи - мои и чужие. Я пробежалась по ним глазами и улыбнулась. Мне кажется, что в определенном возрасте все пишут стихи, но далеко не все становятся поэтами. Вот и я не стала. А эти несколько толстых тетрадей - университетские лекции. Альбом с рисунками. Старые фотографии. Открытки. Листочки с какими-то набросками. Письма. Вот она.
"Дневник Вилли.
1 декабря.
С этого дня я буду записывать здесь все, что со мной происходит. Зачем? Не знаю еще, но все так делают, а значит зачем-то это нужно, может быть я пойму позже. Меня зовут Вилли. А если точнее, то это я себя так называю, потому что не хочу, чтобы тот, кто это прочитает, знал мое настоящее имя. Мне одиннадцать лет, я живу в старом доме на окраине города Покровска. Этот дом построен в давние времена, но долгое время в нем никто не жил, потому что прежних хозяев зарезали. Милиция убийц поймать не смогла, поэтому дом стоял пустой. Совсем недавно дом отдали моим родителям. Остальное напишу позже".
Да, это был он. Старые страницы, исписанные моим ровным и чуть угловатым почерком. Я листала его страницы и вспоминала. Почему я придумала именно Вилли?
"4 января.
Новый год - дурацкий праздник. Почему-то все мои одноклассники восторженно его ждут. Ну да, Дед Мороз принесет всем подарки. Про Деда Мороза все врут, это все понимают, но все равно эту байку продолжают поддерживать. Я люблю черное, а блестящее и белое не люблю. Поэтому зима - это самое ненавистное мне время года. И Новый год..."
Вилли я придумала назло, это я точно помню. Моя подружка начала вести дневник на несколько дней раньше меня, и когда она мне прочитала все эти записи очень хорошей девочки про своих замечательных подруг, про любимую школу и обожаемые книжки, мне стало скучно на первых строчках. Я решила, что буду писать какой-нибудь другой дневник. Если уж я буду врать на его страницах, то пусть это не будет похоже на кукольный бред. подумала я тогда.
"16 марта.
Мне нравится ходить на похороны родственников. Когда кто-то умирает, сразу же собирается орава каких-то малознакомых людей, которые приторно плачут, приторно умиляются тому, как я вырос, приторно жрут поставленное на стол и приторно пьют водку из стаканов. На похоронах все такие приторно лживые и так радуются, что в гробу лежат не они, что мне хочется смеяться. И еще я их всех ненавижу".
Были ли мысли Вилли моими, я не помню. Мне кажется, что нет. По-моему, я придумывала их полностью, не могла же я быть таким злобным ребенком...
"12 июня.
Вчера я смотрел, как пацаны поймали крысу и гоняли ее палками по двору. Дураки, они ведь чувствовали себя по-настоящему жестокими. Они просто не знают, что такое настоящая жестокость".
Вообще-то я всегда считала, что память у меня неплохая. Детство свое я большей частью помню хорошо, но времена, когда я вела дневник Вилли, я почти не помню. Они словно подернуты какой-то дымкой. Я совершенно забыла, что, когда и почему я писала.
"2 сентября.
Школа похожа на муравейник, где всех нас делают похожими на муравьев. Чтобы все мы потом по команде тащили бревно или червяков в общие закрома. И потом жрали одинаковую гадость. И вообще не возникали и думали одинаково по любому поводу. Город тоже похож на муравейник. И земля похожа на муравейник, я уверен, хоть и не видел ее со стороны. Кто-то делает нас похожими на муравьев, а мы как дураки подчиняемся".
В чем-то Вилли несомненно был прав, только как-то уж очень он озлоблен на этот мир и людей в нем живущих. Я не нашла ни одной записи, где было бы написано хоть что-то хорошее. Но самое интересное ждало меня в конце.
Другим почерком - крупным и неровным было написано еще кое-что:
"Я снова здесь, и у меня появились новые мысли. Вчера я был в мастерской чучельника и видел там разных неподвижных, но почти как живых зверей и птиц. Я сразу подумал, что вместо того, чтобы закапывать людей в землю, где их сожрут черви и от них не будет никакой пользы, нужно набивать из них чучела. Тогда не о чем будет рыдать на похоронах - ведь чучело бессловесного дяди или дедушки будет еще лучше, чем дедушка настоящий - его не нужно будет слушаться, он не будет ругаться и брюзжать и портить всем настроение..."
Это точно писала не я, хотя не похоже, чтобы эту тетрадь с самого дна коробки хоть кто-то доставал. Неужели Вилли существует на самом деле? Я зябко поежилась и посмотрела по сторонам. Потом одернула себя - чего я ожидаю, интересно? Что дрянной мальчишка из моей детской фантазии притаился за холодильником в родительском доме? Я решительно захлопнула пыльную тетрадку и засунула ее себе в сумку. Будет, что рассказать в следующий вторник...
*****
За завтраком я решила более серьезно поговорить с братом.
- Откуда ты знаешь про Вилли? - спросила я, удерживая его за руку, чтобы он в своей всегдашней манере не ускакал и не закрылся в своей комнате. Я готова была даже терпеть его манеру ржать во время разговора, лишь бы узнать о том, откуда в тетрадке появилась новая запись.
- Отпусти меня! - возмутился он.
- Нет, братец, не отпущу, пока ты мне не ответишь, - сказала я. - Я совершенно серьезно.
- Нет никакого Вилли, я все придумал! - почти закричал он.
- Расскажи мне про Вилли! - настаивала я, сжимая его руку все крепче.
- Ай, больно! - взвизгнул брат, потом нахмурился и буркнул. - Ладно... Только ты не смейся, хорошо?
Я кивнула и отпустила его.
- Я придумал Вилли, правда. У нас дневники ведут одни девчонки, а мы иногда подслушиваем, как они их друг дружке читают. Один раз пацаны вытащили у одной девчонки дневник, и мы его по очереди прочитали, - брат прыснул в кулак. - Было смешно и немножко стыдно, потому что она там все время писала про одного пацана, как она его любит и как мечтает, чтобы они поцеловались. Я тогда еще подумал, что пацан тоже мог бы вести дневник, но писать от себя не хотелось, ведь если бы мой дневник кто-нибудь увидел, то меня бы засмеяли. Тогда я решил, что буду как будто писателем, и придумал Вилли. Я не знаю, почему ты так завелась, я ведь просто так брякнул, что он тебя знает, просто чтобы позлить...
Вот так совпаденьице... Мне просто не верилось, что такое может быть.
- Знаешь, братец, это очень странная история, - я открыла свою сумку и достала оттуда старую тетрадь с дневником Вилли. - Когда-то в детстве я решила, что хочу стать писательницей, я придумала Вилли и писала его дневник. Вот смотри.
Брать начал заворожено листать старые страницы.
- Там в конце есть запись, сделанная не мной, - подсказала я.
- Это выглядит так, будто это писал я, - шепотом произнес брат. - Но я, честное слово, ни разу не видел эту тетрадку... У меня есть своя, и я написал в ней то же самое этой осенью, не помню точно когда. Слушай, так ведь это значит, что Вилли существует на самом деле?! Не могли же мы оба придумать одно и то же?
- К сожалению, этот феномен я объяснить не могу...
На этом мы и расстались. Я шла домой и думала, что, наверное, зря я так редко общаюсь с братом, с ним вполне можно разговаривать нормально. И у нас гораздо больше общего, чем мне казалось раньше. Даже Вилли...
*****
Сегодня вторник, а это значит, что вечером придут гости, которые снова рассядутся за круглым столом, покрытым синей скатертью, снова зажгутся свечи, и мы снова будем вести долгие полуночные разговоры. Сегодня у меня было что рассказать, только вот объяснить я ничего не могла...
- Добрый вечер всем, я рада вас видеть сегодня, и сегодняшнее заседание Ордена Ночного Вторника на этом объявляю открытым, - произнесла я. - История, рассказанная Стефаном в прошлый вторник, получила неожиданное продолжение...
Я выложила на синюю скатерть потрепанную тетрадь. Дневник Вилли пошел по рукам, а я рассказывала то, что произошло в минувшую среду и много лет назад.
- Вот так, - закончила я. - Странный ребенок Вилли снова вошел в нашу семью, на сей раз под видом выдумки моего брата. У кого-нибудь есть объяснения или соображения на эту тему?
Все молчали, как я и ожидала. Что же забываем мы, становясь взрослыми? Чья воля двигала моей рукой, а сейчас движет рукой моего брата, выписывая дневник странного малолетнего отморозка Вилли? Это же его злые фантазии воплощали в жизнь дети, хоронившие свои игрушки...
- Все это странно, - сказал Джонатан. - Проще всего было бы предположить, что Вилли - реально существующая персона, которая как-то входит в контакт с детьми... Ты не спрашивала у своих родителей, не вели ли они в детстве дневник Вилли?
Я покачала головой:
- Нет, мне как-то не пришло это в голову. Хотя звучит в чем-то интересно - фамильное привидение...
Все заулыбались, однако Джонатан остался серьезным.
- А он может быть и непридуманным... Представь, что у твоего, скажем, прадеда был приятель Вильям. Плохой мальчик, который умер от какого-нибудь туберкулеза в плохой год. Тогда прадед решил, что не хочет с ним расставаться, и стал писать первый дневник Вилли. Потом он подрос, стало не до того, и Вилли был забыт. Потом твой дед "придумал" Вилли, которого от вашей семьи не отпускали строки, написанные его отцом на бумаге, подкрепленные горячим желанием, чтобы друг не умирал.
Джонатан наморщил лоб.
- Даже не так. Твой дед должен был найти дневник Вилли, прочитать его и продолжить. Потом была ты. А может, до тебя писал дневник Вилли твой отец. Ты его уже просто придумала. Это значит, что он в определенный момент пришел к тебе в голову сам по себе. Ты просто писала разные плохие и очень злые вещи. Сейчас дневник Вилли ведет твой брат. Только теперь он и его друзья воплощают в жизнь его фантазии... Потом...
- То есть ты думаешь, что Вилли с каждой строчкой становится все сильнее и... злее? - спросила я.
- Я просто фантазирую, - пожал плечами Джонатан. Может все было совершенно иначе, данных-то маловато...