Каждый его день был тяжелым, серым и беспросветным. Но однажды он услышал, что где-то очень далеко есть Святой Образ, который дарит людям Радость и Свет. И он встал и пошел туда. Сначала он долго петлял, не мог найти дорогу, но однажды встретил человека, который шел туда же, и они пошли вместе. И вскоре вышли на правильный путь. Уже не слухи и не домыслы рассказывали им, уже попадались живые очевидцы с горящими глазами, ВИДЕВШИЕ чудо. Людей, идущих пешком в одном направлении становилось вокруг них всё больше и больше. И вот в один из дней дорога вильнула и вдруг открылась скала, с сияющим силуэтом Будды. Он был так прекрасен, что его сияние осветило душу. Теперь каждый его день был наполнен Светом и Смыслом: светом образа, а смысл был поскорее придти к нему, прикоснуться.
Но как бы не была длинна дорога, она всё равно заканчивается. Вот и эта в один из дней оборвалась у стен монастыря, главной святыней которого и был Образ.
Самое печальное было для него то, что подойдя так близко к Образу, он почти перестал его видеть: закрывали высокие монастырские стены. Но Образ был так близко, что он уже чувствовал его, даже не видя. И смыслом стали Службы, когда ворота монастыря открывались и паломники могли войти внутрь. Теперь Образ был так огромен, что он уже не видел всю его фигуру, он видел лишь огромное золотое сияние, уходившее высоко вверх и во все стороны.
Самым тяжелым было окончание службы, когда тихие монахи вежливо, но настойчиво выпроваживали паломников за ворота. И тот момент, когда они закрывали за ним двери, был самым страшным для него за весь день. Он купил себе в монастыре маленькую фигурку Образа, которую делали монахи, и смотрел на нее, когда ворота монастыря были закрыты.
И вот однажды он вдруг подумал о том, как счастливы эти тихие бритоголовые люди, живущие под вечным сиянием Образа. Которые могут проснуться даже среди ночи и уснуть успокоенные, так как глаза их увидят мягкое умиротворяющее свечение.
И он понял, что самое большое счастье - это попасть ТУДА, к Избранным, к посвященным. Он сел перед воротами и стал хватать за полы одежды всех выходящих и входящих в него монахов, прося принять его. Но они мягко отцепляли его пальцы и закрывали двери. Но он не уходил, ни на минуту, ни на день. Так прошел месяц. И однажды седой старец приоткрыл дверь и поманил его пальцем. И он вошел внутрь. И остался там.
Никто ничего ему не говорил. Просто отвели его на кухню, дали поесть, потом отвели в баню, вымыли и обрили ему голову, дали желтое одеяние и оставили тут же, на кухне. Он долго работал там, работал много, тяжело, окон на кухне не было, поэтому больше всего он любил выносить помои, только это давало ему возможность видеть Образ в течение дня. Постепенно он понял, что и здесь, в монастыре, есть люди, которые еще больше приближены к Образу. Это были те, кто носил красные одежды и жил во внутренних покоях монастыря, чьи окна выходили прямо на Образ, и в чьи обязанности не входило ничего, кроме медитации на Образ. Все остальные должны были много работать и лишь иногда, в перерывах, да на общей молитве видеть Образ, и лишь Избранные не должны были делать ничего, кроме созерцания Образа.
И он возжелал войти в их круг. Шли годы. Он много трудился и перешел сначала в садовники, потом в уборщики, потом в библиотекари. Это последнее его место работы было ближе всего к касте Избранных, ибо все они были очень начитанны и мудры, но и самым тяжелым для него местом, потому что библиотека была в подвалах, и он неделями не видел Образа. Но зато он много читал, видел много разных изображений Образа и много общался с Избранными.
Но они никогда не говорили с ним об Образе. Пожалуй больше всего об Образе он слышал на своем первом месте, на кухне. Меньше в саду, почти ничего не говорили о нем те, кто убирал внутренние покои. А Избранные не говорили совсем. И это было очень тяжело для него, потому что в библиотеке не было окон. И тогда он решил смотреть подольше в глаза Избранных, потому что эти глаза по многу часов в день безотрывно смотрели на Образ. Но их глаза были глубоки, бездонны .... и темны. Они не отдавали свет наружу, напротив словно поглощали свет, а взгляд их был тяжел и печален. И он перестал смотреть в эти глаза, ему была не понятна и тягостна их молчаливая Тайна. А вот Избранные любили посидеть с ним, и с удовольствием смотрели в его глаза. Постепенно он понял, что они приняли его, посчитали достойным, и когда вдруг один из них взял его за руку и повел из библиотеки прочь, через темно-красные занавеси на тайную половину, он не удивился. Только сердце замерло и перестало биться, затаившись где-то внутри.
Раздвинулись последние седзи и он оказался в пустой комнате с тростниковым татами, в которой не было ничего. Ничего кроме огромного глаза, глядящего прямо в тебя. Это стала его комната и его вид. И каждый день он открывал глаза и видел этот сияющий немигающий зрачок, направленный прямо в него. И даже ночью он просыпался от этого взгляда. Больше не надо было ничего ждать, можно было смотреть и смотреть, и никто и ничто не смело оторвать тебя. Только ты сам решал, когда встать и повернуться к нему спиной.
Он плохо помнил первые дни. Он даже не знал, сколько их пролетело: неделя, месяц или год. Он видел лишь этот бесконечный взгляд, и ни одна мысль не пролетала в его голове.
Но однажды глаз вдруг дернулся, что-то исказилось в нем. Он стал присматриваться к этому пятну...и вдруг понял, что это лисица. Драная старая лисица сидит на уступе скалы и жрет какую-то падаль. В этот момент пелена упала с его глаз и он увидел, что это просто раскрашенная скала. Раскрашенная очень давно. Так давно, что и краска-то уже начала облупляться, и даже лисы вырыли себе норы. И чудо ушло. Остались только трещины краски на скале. Он пытался вернуть виденье золотого света, и смотрел на скалу, фокусируя глаза и так и эдак, но это только ухудшало дело, иногда он даже переставал видеть глаз, просто видел разноцветные пятна краски, по которым бегают всякие букашки, краски, в трещинах которой застряли клочки старой зимней шерсти лисы, которая любила чесаться об скалу.
Ему стало очень одиноко, пусто, холодно и бессмысленно, и он вышел из своей комнаты, и спустился вниз в сад. Образ остался за спиной, но ему больше не хотелось на него смотреть. Он сел в саду и стал смотреть на цветы. Но через некоторое время вдруг увидел чьи-то глаза, с восторгом и жадностью смотрящие на него из-за ветвей. Это был молодой садовник. И он вздрогнул, потому что вдруг увидел в его глазах сияющий Золотой Образ, который был у него за спиной. Он поманил садовника пальцем, и когда тот подошел, то стал жадно вглядываться в золотое сияние, пляшущее в глазах этого неразумного. Но кто-то вдруг подошел сзади и властно опустил руку на его плечо. Когда он обернулся, то увидел помощника настоятеля. Тот кивком головы указал ему на путь обратно, во внутренние покои. И столько властной силы было в этом кивке, что он поднялся и пошел за ним, хотя казалось тело его весит тонну. Шел и чувствовал на своей спине восторженный и завистливый взгяд молодого садовника.
Никто ничего так и не сказал ему, но он понял, что обратной дороги у него нет. Он не имеет права выйти из комнаты и объявить всем, что никакое это не чудо, просто золотая краска. К тому же очень старая и шелушащаяся. И он понял, что и монастырь, и внутренние покои - всё это нужно лишь для того, чтобы держать людей на расстоянии, потому что только из далека Образ представал как Чудо. И он почувствовал как что-то надломилось в нем. Он отчаянно пожалел о своей настойчивости и наглости, о том, что так рвался сюда, в монастырские стены, в эти темные внутренние покои. Ведь он был так счастлив в этой придорожной пыли у стен монастыря! Нет, пожалуй он был еще счастливее там, на дороге, когда он видел всю фигуру Будды целиком. Он закрыл глаза и вспомнил его мягкое лицо, сложенные пальцы, струящиеся складки одежды... и чуть не завыл в голос, потому что всё, что у него осталось от Образа - вот это черно-белое пятно на золотом фоне... в трещинах и старой шерсти...
Он хотел вскочить и уйти прочь. Но потом вспомнил паломников, вспомнил молодого садовника и понял, что нет. Он не может лишить их Надежды на Чудо. Он должен остаться здесь, и держать оборону, не допуская этих неподготовленных, этих глупых детей сюда, так близко, когда видна вся эта страшная правда.
И он почувствовал, как отяжелел его взгляд, он понял, что теперь и его глаза стали похожи на два бездонных колодца, дна которых не достигает никакой свет.
Теперь он много спал в своей комнате, правда всегда повернувшись спиной к окну, а когда всё же иногда выходил поесть или прогуляться, видел везде эти восторженные и чуть завистливые взгляды. Теперь на службе он стоял в последних рядах на самом верху лестницы, прямо перед колышущимся полупрозрачным алым занавесом, за которым паломники видели Образ, так близко, но так недостижимо. Потому что к этой арке вела длинная лестница, на каждой супеньке которой стояли монахи, а в последнем ряду стояли Избранные. Но паломники были счастливы. Счастливы стоять у самого края этой лестницы, и монахи были счастливы, счастливы стоять чуть выше над паломниками и чуть ближе к Избранным. И все они были счастливы прикасаться к краю одежды Избранных, на которых, казалось, просто осело золотое сияние.
Так прошло еще несколько лет. Он одряхлел от неподвижности и уныния. И однажды заболел и так ослаб, что не мог больше спать лежа - задыхался. Он подполз к стене своей комнаты и сел, облокотившись спиной на нее, и перед его взором снова предстала знакомая раскрашенная стена.
Но теперь она на него навалилась, она мстила ему за годы пренебрежения. А он не мог уйти, не мог закрыть глаза, потому что боялся, что заснет и умрет. И потому он начал смотреть на стену. В ответ. Он стал с ней бороться. Он вспомнил как он шел, как он надеялся, как он стремился, как много значил для него Образ, и всё это отобрала у него эта вульгарная раскрашенная скала, с ошметками старой шерсти. И такая в нем вдруг поднялась волна протеста, что казалось сердце разорвется на куски, всё поплыло и закачалось у него перед глазами, и вдруг комната вспыхнула ярким светом: это заходящее солце отразилось в чешуйках золотой краски. И случилось Чудо. Трещины исчезли, шерсть исчезла, скала исчезла, даже комната исчезла. Осталось только мягкое, золотое сияние, которое склеило его разбитое сердце и прогнало из его глаз бездонную тьму. И он засмеялся. Тихонько. Радостно. Как ребенок.
Он понял, что Образ никуда не уходил, Он всегда был с ним рядом, просто это он так смотрел. Просто это он забыл, что смотрят не глазами, а сердцем.
И вдруг он увидел, что в дальнем конце комнаты открылась дверка. И тот же улыбающийся старик, который впустил его в монастырь, теперь манит его пальцем наружу. Он вышел и оказался по другую сторону скалы. Здесь она была совершенно обычной, поросшей лесом скалой. И он вдруг опять засмеялся. Снял с себя красное облачение и в одной повязке побежал по лесу вниз, в долину. И он пел, и Образ смеялся и пел вместе с ним, потому что жил теперь в его сердце.