У меня нет ничего, кроме мгновений, когда она рядом. Мучительно-долгожданных, подпитываемых одиночеством и пустотой. Небытием. Когда она смотрит на меня, в меня, поправляя темные, чуть ниже плеч, кудри, когда улыбается, мои губы непроизвольно растягиваются в ответной улыбке, руки тянутся повторить ее движения - размеренные, плавные, невероятно женственные. А потом она уходит - воздушная, неземная. Закрывает дверь, окунается в жизнь, которая бурлит вокруг нее водоворотом событий, а я остаюсь здесь, за чертой, брошенная, ненужная, забытая всеми.
Без нее меня нет.
Только безупречная гладь, подернутая серебром, и пустота. Это вынуждает меня прятаться, избегать света, дрожать в промозглом углу, дожидаясь часа, когда придет та, в кого я вросла корнями. Она устало посмотрит на меня, небрежно уронив на трюмо сумку, вздохнет. Ее всегда немного грустные глаза, слегка красные, наполнены разочарованием и грустью. Все совсем не так, как утром, когда она - улыбчивая, живая - носилась по квартире, зажигая и гася свет, туда-сюда, часто останавливаясь около меня и поправляя макияж. Вечером она другая. Но именно по вечерам она мучительно похожа на меня.
Иногда мне хочется выть от одиночества, боли, от того обжигающего холода, что является вечным гостем моего серебряного мира. И я кусаю губы, искушаемая диким желанием прикоснуться к той, что стала моим наваждением, ощутить ее тепло, наполниться им и жить, жить! Чувствовать, прикасаться к предметам, вдыхать запах жареных грибов из кухни, что она готовит так часто, ощущать терпкий вкус кофе во рту. Выйти на улицу, вдохнуть полной грудью, улыбнуться - не принудительно, а по желанию - какому-нибудь интересному мужчине, одному из тех, что она приводит иногда. Сбросить оковы серебряного рабства...
Но я не могу - я вынуждена сидеть здесь, за тонкой стеной непрозрачного стекла, повторять выверенные и надоевшие до одури ежедневные ритуалы: причесывание, тональный крем, румяна, тушь. Словно в руках искусного кукловода, корчиться, пытаясь вырваться из рабства, и неизменно сдаваться, задыхаясь от бессилия и злобы.
Иногда днем, когда ее нет, я осторожно подхожу к стеклу, прикасаюсь к холодной мертвой поверхности со своей стороны, царапаю ее аккуратно подстриженными ногтями, захлебываясь слезами.
Нет, нет, я жива! Я могу говорить, кричать, даже разбить это чертово зеркало, заложницей которого я стала.
Но что бы я ни делала, все напрасно, и с утра все начинается сначала: она подходит, улыбается мне, проводя расческой по гладким, мягким волосам. А иногда по вечерам плачет, глядя мне в глаза, и тогда я чувствую горячие слезы на щеках. И в такие моменты я вновь люблю ее - безудержно, неистово, до одури.