Эта история прицепилась ко мне сама. Точнее, не сама история, а ее рассказчик, который следовал за мной по пятам и не отставал, пока я не согласился выслушать его. До последнего слова. А дело было ночью. Густая темнота прилипала к одежде, залезала в карманы, проникала за пазуху, ела чернотой глаза. Я шел по улице, ускоряя шаг и завидуя тем, кто уже давно уютно устроившись на кухне, попивал горячий чай с каким-нибудь малиновым вареньем. Переулки мелькали перед глазами. Скоро метро, скоро метро. Ну где же оно? Спасибо, еще хоть не в Питере. Там идти от станции к станции ого-го сколько можно... Ну где же оно?
Эй, парень! - послышалось из-за угла. - Эй! Ты слышишь меня? Парень, иди сюда.
Известное дело, мне ничего не оставалось, как подойти к нему. Я чертыхнулся про себя и шагнул в вязкую тень закутка, откуда слышался голос.
На меня пахнуло тяжелым запахом плохого пива, которое, по-видимому, говоривший очень любил. Это был человек, явно потрепанный жизнью и безработицей. Он плохо стоял на ногах, а еще он был не брит. Почему-то я всегда отмечаю это качество в встречающихся мне мужчинах. Иногда мне кажется, что по тому, как человек выбрит, можно определить его характер. Сам я регулярно исполняю этот ритуал, чувствуя, что он приближает меня к разряду гомо сапиенс и все дальше отдаляет от моих древних предков-приматов. Черная щетина приблизилась к самому моему носу и проговорила:
- Ты наверное думаешь, что я сумасшедший, только это не так. Я снова его видел. - Он многозначительно посмотрел на меня, а его взгляд красноречиво говорил: парень, ты ведь знаешь, что я имею в виду.
Я кивнул. Нервно кивну. А что мне оставалось делать? Ночь, темный переулок. И если воротила весом в центнер, да еще и пьяный говорил мне, что он видел его, то мне оставалось только соглашаться. Я хотел спросить можно ли мне уже идти, но не успел. Он приблизил ко мне вплотную свои воспаленные глаза и прошептал:
- А ты когда-нибудь видел его?
- Нет, - ответил я, так как совершенно не понимал, о чем и о ком идет речь. А уточнить никак не решался. Да и не очень мне хотелось это знать. Я хотел домой, в тепло, к чашке с зеленым горячим чаем.
- А я вот видел. - Доверительно повторил мой неизвестный собеседник. И не только я, кстати. Он выдержал трагическую паузу и снова сказал:
- И не только я. Многие видели.
По-видимому, он ожидал от меня какой-то реакции. Я нервно сглотнул. Это все, на что я был способен в тот момент.
- Ты думаешь, я пьяный, да? - мой воротила оказался просто экстрасенсом.
- Да, - выдавил я из себя. - Мне уже можно идти?
Он рассмеялся каким-то диким смехом, смехом совершенно трезвого человека. И мне стало жутко. Ощущение того, что все это происходит со мной в реальности, в этот вечер, холодный осенний, ноябрьский, совершенно исчезло. Я будто бы проснулся от мысли о том, что мой новый знакомый совершенно не шутит. Что он готов сообщить мне что-то важное и что я не в праве его отталкивать. Я должен выслушать его. Наивная мысль, от которой я не раз страдал. Но в этот раз мне она показалась главной из всех чертовых мыслей, закопошившихся в моей голове в ту минуту. Да, я должен узнать, в чем дело.
Мне с детства внушали, что у меня женский характер. Наверное, это не далеко от истины. Мои родители сыграли в этом не последнюю роль. Точнее, моя мама. Она всегда хотела девочку. Очень хотела именно девочку. Ну, ведь бывает же так, что родителям все равно, какого пола родится ребенок. А маме было не все равно. Она хотела именно девочку. Когда родился я, она ничуть не расстроилась, а до трех лет рядила меня в платьица и завязывала бантики. Я был спокойным ребенком и не противился. Когда я подрос, то старался играть только с девочками, они меня никогда не били и всегда принимали к себе в игру. Я им был за это признателен. Так и повелось, что с женщинами я нахожу язык легче. Наверное, потому, что понимаю их лучше. Отец бросил нас, когда мне еще не было пяти. Может быть, его раздражало, что мама делала из его сына девочку, а может, просто так было надо. Так или иначе, а его я совсем не помню. А вот мама никогда не покидала меня. Даже когда умерла. Я очень ярко помню ее в окружении каких-то людей. Они все время жаловались. Соседи, знакомые, просто бабушки в автобусе. А мама все выслушивала, всем сочувствовала. Помогала, кому могла, но выслушивала всех. И мне говорила: "Самое большое, что ты можешь сделать для человека, это выслушать его". Я рос правильным и старался делать все, чему учила меня мама. Так и повелось, что вся моя жизнь превратилась в калейдоскоп чужих историй. Я уже стал забывать свою собственную жизнь, потому что ее вытесняли чужие. Я превратился в пустой стеклянный шар, который наполнен чужими мыслями, страхами, мечтами, чужой верой в счастье и чужим разочарованием. А своего, кажется, ничего и нет. Когда вечером, перед сном я смотрю на вечернее летнее небо и пытаюсь предаться воспоминаниям, на ум не приходит ничего своего. История про потерявшегося любимого кота. История о безответной любви к старому пианисту. История об украденном кошельке с только что полученной зарплатой. История об алкоголике чертовом, который уже всю душу вытряс... И еще много таких же историй. Я знал их миллион и помнил каждую, помнил, кто рассказал мне ее и когда. Помнил выражение лица рассказчика и запах его одежды. А своего - не помнил ничего. Когда-то было детство, потом школа, кажется, отчислили с первого курса... и больше ничего. Только хрупкие стенки моего бездонного стеклянного шара.
И я решил: чему быть, того не миновать.
- Пойдем. - сказал я. И вот, что удивительно, этот здоровенный детина безропотно пошел за мной, как на веревочке. Я скользнул глазами по оббитым стенам соседних домов и, углядев знакомое мне кафе, повернул туда. Там хотя бы было тепло. И чай. А если есть и то, и другое, то чужие истории я могу слушать бесконечно.
Мы сели с ним друг напротив друга и долго молчали. Точнее, молчал он, а я просто ждал, когда он заговорит. Я никогда не вытягиваю слов из собеседника. Если захочет, то скажет сам, и именно то, что должно быть сказано. Все остальное - враньё.
Наконец мой собеседник заговорил. Конечно, это трудно было назвать речью. Слова выпадали из него кусками, как будто старый испорченный стройматериал. Но постепенно они упорядочивались и складывались в цельные крепко сбитые предложения, а предложения - в рассказ... постепенно я стал понимать, о чем он говорит. Возможно, потому что он слово за словом говорил лучше и понятнее, возможно, потому что я сам расслабился и прогнал остатки вязкого страха, сцепившего меня по рукам и ногам в ночном осеннем переулке.
Мой новый знакомый все говорил, и говорил, и я уже не видел ни барной стойки напротив, ни серых клубов сигаретного дыма, ни суетливо снующих официантов. Был только он, Алексей Петрович Воронин, преподаватель физкультуры общеобразовательной школы ? 31 (так вот почему он такой здоровенный детина!). И его история, всыпающаяся в меня по крупицам, по крохотным кирпичикам, и я уже думал, как он, видел, как он, слышал его ушами. И ничего больше не существовало для меня. Был только я, Алексей Петрович.
Алексей Петрович Воронин. Можно просто Лёша. Вы курите? Нет? Это хорошо, курить, знаете ли, вредно для здоровья. Вы, наверное, скажете, что если я преподаю физкультуру, физическую, так сказать, культуру, то курение мне противопоказано. Согласен. Но я никогда не курил раньше. Это вот в последние полгода, знаете ли.. столько всего навалилось сразу... Все сразу... вот и закурил. Скажите спасибо, что не спился. А тут ведь не долго. Вышел я как-то из дому до магазина. Он у нас рядом с домом. Совсем рядом - рукой подать. Так вот ведь и день-то был самый обычный, ничего особенного, разве только, что это мой день рождения был. Ну и что из этого - мало ли людей в этот день родились? Вот и я говорю самый обыкновенный день. Вышел я за мылом и веревкой. Ну что вы на меня так уставились? Да, за мылом и веревкой. Мыло, конечно, туалетное, не хозяйственное, жена попросила купить. Гости придут, теща с тестем, а руки, сами понимаете, мыть совершенно нечем. А веревка - так это на дачу, мы в выходные собирались. Да, вот и сказала мне купить все сразу, чтоб потом не бегать. Да и забудем ведь потом. Погода, помню, хорошая была, солнечная такая. Возвращаюсь я из магазина, подхожу к подъезду, а навстречу мне наша соседка, Анна Ивановна, я ей по привычке говорю:
- Здравствуйте!
А она мне в ответ:
- Да вроде здоровались уже, Алексей Петрович.
Когда, думаю, здоровались? Поднимаюсь на свой седьмой этаж, звоню в дверь. Сам напеваю: "Не слышны в саду даже шорохи...". Это у нас звонок такой музыкальный, с совковых времен остался. За дверью слышу голос жены: "Лёш, открой, а!". Это она мне, значит. Улыбаюсь - день рождения, все-таки, а про себя думаю: "Ну, как же я могу открыть, когда я без ключей. Сама же говорила, ключи не бери".
Не прошло и двух минут, как дверь открылась. И тогда я впервые увидел его. Точнее, я увидел себя. Но в том-то все и дело, что это был не я. Я был здесь, по эту сторону двери. А он был там, по ту сторону. Он был в моей зеленой футболке. В моей любимой футболке с пятном от кофе внизу справа. А моя жена готовила для него завтрак на кухне. Он посмотрел на меня без тени изумления и так небрежно спросил: "А вам кого?". Я растеряно хлопал глазами, открыв рот как будто мне не хватало воздуха. Да впрочем мне в ту минуту и правда не хватало ни воздуха, ни слов, ни сил что-либо сказать. Да и что тут скажешь? Что может сказать человек, когда, придя домой в свой день рождения, он в своей квартире находит ... второго себя. Ни в коем случае не двойника, нет. Не чужого мужика, который прикинулся тобой, сделал такую же стрижку, как у тебя, оделся так же и пришел к твоей жене вводить ее в заблуждение. А себя самого, только со стороны. Видели ли мы когда-нибудь себя со стороны? Никто и ни когда. То, как мы видим себя, это все неправда. Искаженное зеркальное изображение. Ложные эмоциональные посылы и ошибочная самоидентификация. А это был точно я. Такой, какой я есть. Только со стороны. Сам не знаю, как я это почувствовал. Но поверь, парень, если ты когда-нибудь увидишь его, то есть себя со стороны таким, какой ты есть, ты не ошибешься. Ты точно это почувствуешь. И я тогда почувствовал. И почувствовал, как мои волосы встали дыбом. Это был не страх, это был какой-то глубинный ужас, и я не знал, куда мне бежать от него, что мне делать.
Не помню, сколько я еще стоял перед дверью в собственную квартиру, после того, как ее захлопнули прямо перед моим носом. И я уже сомневался, кто я. Есть ли я на самом деле. А может быть меня и вовсе нет?
С тех пор я стал скрываться. Скрываться от людей, которые могли меня знать. От своих родных и знакомых. Я бросил свою работу. Точнее я ее, конечно, не бросал - ведь я все таки продолжал там работать. Правда, это был не я, а он. Он исправно ходил в школу, вел уроки физкультуры, откликался на имя Алексей Петрович. Вечером после уроков заходил в магазин и покупал хлеб, помидоры и все, что просила моя, теперь уже его, жена. Встречался с моими друзьями, здоровался с моими соседями. А я постепенно переставал существовать. Я никогда не бывал там, где кто-нибудь мог меня случайно узнать и воскликнуть: "Алексей Петрович! Как поживаете? Жене передавайте привет!". Я ночевал на вокзалах, совершено опустился, пытался подработать, привык жить под чужим именем. А он, как будто бы издевался надо мной. Я встречал его чаще, чем ты можешь себе представить. Он как будто бы преследовал меня. Ты, брат, можешь подумать, что я псих. Но клянусь, так и было. Наконец, я сдался. Однажды, встретив его на улице (а он шел мне навстречу как ни в чем не бывало, будто бы и не замечая меня вовсе, и курил, хотя этот факт меня тогда не удивил, потому что я и сам уже курил к тому времени), я собрался с духом и подошел к нему.