Бухгалтер, умирающий от скуки,
уставился в таинственный Талмуд.
Доносятся безрадостные звуки:
Егорычу заламывают руки,
Романа опрокидывают в пруд -
В поселке под названьем Перестуки
селяне совершают самосуд.
Они не размышляют о науке,
о шахматах дискуссий не ведут.
И все же - что-то вроде умиленья
внушает мне унылое селенье,
в сирени утонувшие дома.
В них вскоре воцарится полутьма,
послышатся хмельные песнопенья,
рассказы про гигантского сома,
который в сонной заводи таится.
Егорыч доберется до больницы.
Заблещут ослепительно зарницы.
Со смехом полуголая девица,
давным-давно сошедшая с ума,
помчится в направленьи неизвестном.
Собакам это будет интересно:
они о ней подумают нелестно
и с лаем побегут за нею вслед.
И, полон дум о Царствии небесном,
глотком напитка жгучего согрет,
я выйду в полумраке из избушки,
в которой больше месяца живу,
в которой засыпаю без подушки,
без книги, без перины, без подружки,
за что сбежавшим узником слыву.
В саду царит приятная истома.
Горит огонь в жилище агронома.
Я знаю - он открыл свою тетрадь
и пишет стих о жизни незнакомой,
строчит о счастье будущем опять.
И муза - золотиста, невесома,
парит над вдохновенной головой.
Нелепо, непонятно: здесь я свой,
хотя и побродил по белу свету,
настойчиво исследуя планету,
знакомясь с оболочкою живой,
которою она пока покрыта.
Пускай селенье это знаменито
лишь дракой комбайнеров и цыган,
в которой много кровушки пролито,
но - медленно поднявшийся туман,
обнявшаяся с ясенем ракита,
наполненная ямбами тетрадь...
Нет, этого рассудком не понять