Я певучей трубы не касался ни разу,
с саксофоном совсем не знаком голосистым -
я с гармошкой судьбою капризною связан,
но меня не спеши называть гармонистом:
на обычной гармошке сыграет любой -
я умею играть на гармошке губной.
Мне под силу покончить с любой тишиною:
и с ночною, и с мертвою, и с гробовою.
И толпа, прекратив на минуту движенье,
мне охотно подарит свои сбереженья:
как листву осыпает желтеющий сад,,
так монеты в сомбреро мое полетят.
Ты не знаешь границ моего дарованья:
я мерцанье легко обвенчаю с геранью,
и расколотый атом - с весенним закатом.
Но меня не спеши называть музыкантом:
я, скорей, ученик разъяренных котов
и луной озаренных бессонных волков.
Я ведь не был воспитан на творчестве Баха.
Я играл на гармошке, не ведая страха,
заставляя завыть своего фокстерьера,
и меня вдохновляла не муза, не вера,
не любовь, не тщеславие, не благодать,
а простое желанье чуть-чуть полетать.
То же самое, в общем-то, что и у волка.
От меня никакого бы не было толка,
если я бы попал в обученье к Орфею
или мучил соседей трубою своею:
так сыграет любой виртуоз записной,
а попробуй сыграть на гармошке губной!