Кулак Петрович, Ада : другие произведения.

Vox molae. Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава целиком (теперь точно))), обновление 11.02.2019

  Глава 2
  
  1
  Трактир выглядел паршивым, но в меру. Во всяком случае, Дэмонра ночевала в местах и похуже, а слякотная черная осень за его порогом как раз была таким местом. На вывеску она не обратила внимания: тускло-желтого света из мутного окошка и фонаря в зеленом стекле как раз хватило, чтобы опознать заведение, где наливают и, если повезет, кормят. Наличие второго этажа намекало, что там же и спать укладывают, а большего ей знать не требовалось.
  Внутренний антураж был соблюден идеально: почти пустой полутемный зал, запах пережаренного мяса и прогорклого масла, умаянная жизнью дама в переднике сомнительной чистоты, рассохшийся пол, разводы замытой грязи у порога. Если у этого места и имелись какие-то следы индивидуальности, то дождливая ночь их старательно стирала, превращая в безликий 'усредненный трактир'. Таких заведений было без счету разбросано по калладским просторам, осенью еще более угрюмым и неприютным.
  Полковничьи погоны, конечно, сделали свое дело, и к Дэмонре, едва успевшей переступить порог, тут же метнулся субъект, всем своим видом излучающий услужливость. Нордэна предостерегающе выставила руку - не хватало только, чтобы ее, полумертвую от усталости, тут стали обхаживать как кесаревну - и сунула субъекту ассигнацию, пробормотав:
  - Комнату, и быстро. Лучше чистую, чем теплую.
  Дэмонра полжизни моталась по Каллад то по личным, то по казенным надобностям, а потому лишнего оптимизма по вопросу состояния нумеров не питала.
  Был бы здесь Гребер, он бы, конечно, объяснил, что полковник спать так хочет, что пропадает, гораздо вежливее и милее сердцу, но у Дэмонры не оставалось сил ни на вежливость, ни на ее имитацию. 'Простой народ' она любила только в хорошем настроении, и сама это прекрасно понимала. А еще понимала, что, раз уж считает его 'простым', то ни о какой любви речи не идет в принципе. До этой мысли она не своим умом дошла, а Наклз подметил, еще в самом начале их знакомства, и услышать такое было обидно до кровомщения, но правда из чужих уст вообще редко когда звучит приятно.
  Субъект понятливо кивнул, метнулся за ключами, вернулся.
  - Только у нас, ваше благородие, тут... покойница. Как бы вам это не обидно было...
  - Если она до утра не полезет ко мне в номер, это безразлично. Вообще всякий, кто полезет, составит ей компанию. Разбудить в шесть, на завтрак сойдет любое мясо. Провожать не надо.
  Что бы там Наклз ни думал, а Дэмонре ни доставляло никакой радости смотреть, как ей кланяются и распахивают двери. Ключами она и сама пользоваться умела, и на них имелась бирка с номером.
  На грязноватой лестнице пахло прогорклым маслом, пылью и тоской. Истертая дорожка глушила шаги. Нордэна поднималась наверх, а в зале за ее спиной перешептывались: в одном из нумеров только что умерла женщина, чем не повод посудачить. Ни жандармы, ни медики еще не прибыли, да и вряд ли прибыли бы раньше утра - добираться безлунной ночью до трактирчика в глуши было дурной затеей.
  Из-за поворота лестницы на Дэмонру точно бес из табакерки выскочил парень. Нордэна едва успела увернуться, и он промчался мимо, а она отстраненно фиксировала детали, чувствуя, как сердце колотится о ребра. Совсем молоденький, в форме адъютанта, пьяный и смазливый, с перепуганным лицом, эдакий херувимчик в сложной жизненной ситуации. И настолько расхлябанный, что хотелось остановить его и внушить кое-какое почтение к форме известным народным методом, именуемым 'по зубам', дабы не позорил кесарскую армию. Даже если нежно любимая мамаша или опекун буквально сняли его с дурной девки, можно было хотя бы застегнуться. Впрочем, от мамаши так обычно не драпают: парень несся, перескакивая через ступеньки, словно за ним бесы гнались.
  Растрепанные русые кудри и криво болтающийся китель мелькнули и пропали, остался только запах одеколона и винных паров. Дэмонра раздраженно дернула щекой. Этот птенчик, как ни странно, здорово ее напугал.
  А, может, дело в том, что степень паршивости трактира возрастала по мере подъема.
  Коридор второго этажа оснастили масляными лампами, дающими примерно одинаковое - умеренное - количество света и чада. Тень Дэмонры кривлялась на стене, пробегая кривые дверные косяки с номерными табличками. Судя по всему, ее комната располагалась в дальнем конце коридора.
  Удивляло Дэмонру то, что ни одна дверь не была распахнута. Если где-то здесь лежала покойница, то должно было быть хоть какое-то движение - ее спутники, служанки. В конце концов, выскочил же откуда-то полуодетый адъютант. Но перед нордэной был только узкий коридор и ряд одинаковых запертых дверей, как загадка без отгадки.
  'Да мне какое дело?'
  Дэмонра, собственно, не помнила, а какое дело ее и что именно она здесь забыла, но слишком хотела спать, чтобы напрягать память. Было какое-то долгое путешествие, дорога и тоска, серая хмарь и дым, намертво въевшийся в волосы. Она чувствовала его даже сквозь масляный чад.
  Ключ в замке никак не поворачивался. Дэмонра раздраженно крутанула его в обратную сторону и услышала щелчок. Что ж, в заведении такого уровня слуги могли и позабыть запереть дверь. Уставом ей вообще-то предписывалось останавливаться в гостиницах, но делать было нечего. Не пошла бы она глухой ночью искать что-то еще.
  Нордэна толкнула дверь и замерла на пороге.
  В полумраке, образованном борьбой двух подсвечников и текущей из распахнутого окна густой черноты, на полу сидел человек. И скреб этот самый пол тряпкой. Цвет разводов на перевернутом основой кверху ковре и досках простора для воображения не оставлял. Пахло паршивым алкоголем и кровью.
  А на кровати лежала женщина. Ее лицо было накрыто подушкой, из дырки в которой сиротливо торчал пух. Сквозняк гонял несколько пушинок по комнате. Рука покойницы, белая как сахар, бессильно свесилась на пол, и вороненый блеск пистолета притягивал взгляд словно магнит.
  'Надо же ему было из всех нумеров сунуть мне ключ от этого, шкуру спущу', - подумала Дэмонра и вдруг поймала себя на мысли, что не помнит лица человека. Не помнит, как несколько минут назад доставала кошелек и платила. Как брала ключ. Где пролетка, которая ее сюда привезла или конь, если она приехала сама. Какой сегодня день и как давно в нем стоит ночь.
  Как будто полумрак коридора сожрал ее прошлое, ничего не оставив.
  А потом заметила деталь, которая буквально подняла волосы на ее голове дыбом. Обои. Дешевые розовые обои в какой-то мерзкий цветочек.
  Кровать, отодвинутая со своего привычного места, обнажала кусок стены, и у самого плинтуса розовые обои были в более темных разводах. Дэмонра не могла оторвать от них взгляда, понимая, что уже когда-то и где-то это видела.
  Человек в комнате, наконец, понял, что не один, и обернулся. Свет зловеще пробежал по скрюченной фигуре, мазнул по растрепавшимся волосам и осветил лицо, такое же бледное, как рука покойницы.
  Наклз. Постаревший, исхудавший, почти совсем седой, в каких-то немыслимых тряпках с чужого плеча. Ее Наклз. Мыл пол в паршивом нумере, где какая-то баба по пьяни вышибла себе мозги.
  При виде этой картины Дэмонра ощутила физическую боль. Будто сама реальность ударила ее куда-то в солнечное сплетение, да так, что дышать стало трудно.
  - Ты что делаешь? - еле выговорила она.
  Наклз ее явно узнал, вот только вместо радости лицо мага перекосила злость:
  - Свое дело, разумеется. Ты-то уже свое сделала.
  Дэмонра не помнила, чтобы чем-то рассердила Наклза, да еще так сильно. Кажется, они не виделись целую вечность, и она вдруг сообразила, что понятия не имеет, как так вышло. Была весна, она вернулась из Рэды, он болел, а потом стала... осень?
  Чернильная тьма в окне никак не отвечала на этот вопрос. Наклз снова завозил тряпкой по полу, отвернув от нее лицо. Темное пятно на досках не желало тускнеть.
  Дэмонру затрясло. Не отпуская двери - как в ту далекую ночь, когда они познакомились - она с опаской шагнула вперед. Движения мага то ли были дергаными, как у куклы, то ли такую дурную шутку играло пляшущее пламя. Нордэна нашарила в кармане платок.
  - Наклз, прекрати, ты испачкаешься, ты поранишься, давай лучше я...
  Она наклонилась и попробовала коснуться плеча мага, но тот отдернулся и снова обжег ее злым взглядом.
  - Убирать за собой? Это для тебя что-то новенькое.
  Дэмонра ни разу не видела у него такого перекошенного лица. Или не помнила, чтобы видела.
  - Лучше поздно, чем никогда, - попробовала улыбнуться нордэна. Наклз только глазами сверкнул:
  - Уже никогда, Дэмонра! Посмотри. Уже никогда.
  - Наклз...
  - Хватит на меня таращиться, меня тут нет! На то, что сделала, смотри. На себя смотри.
  И Дэмонра, чувствуя, как желудок скручивает в узел, посмотрела. За плечо Наклза, на лежащий на полу пистолет. Отличный тяжелый пистолет системы Рагнвейд. С отличным кесарским вензелем на рукоятке. А потом на неподвижную руку, свисающую с кровати. Острые костяшки, короткие ногти, родинка между большим и указательным пальцем. Третьи фаланги безымянного и мизинца - аккуратно заклеены пластырем.
  Даже не требовалось снимать перчатку и проверять прочие детали.
  Весна. Лето. Осень. Зима.
  Рэда. Тюрьма. Поезд. Война.
  И что-то после нее.
  Дэмонра сделала шаг в сторону тела, чтобы снять с лица подушку. Маг тут же вскочил, как подброшенный, и перекрыл ей путь.
  - Довольно. Я приберусь за тобой. Я это полжизни делаю. Просто не мешай.
  - Наклз, прошу те...
  - А вот просить меня точно ни о чем не нужно, - маг перестал злиться и сделался просто грустным и усталым, таким, каким она почему-то всегда вспоминала его, закрывая глаза. Хотя, если подумать, при их встречах Наклз если не улыбался, то, во всяком случае, и не хмурился. - Ты же всегда знаешь, как правильно, Дэмонра. И знала, и будешь знать.
  - Знаю, но не делаю, ты хочешь сказать?
  - И знаешь, и делаешь. А это раз в сто хуже.
  Что бы Наклз ни говорил, а знал всегда все он. Дэмонра его обычно слушала и слушалась, если только речь не шла о каких-то стальных принципах, переступить через которые было так же невозможно, как пройти сквозь стену. Наследство дедов и бабок, существенно ограничивавшее то, что маг называл 'вариативностью концовки'.
  Дэмонра отвернулась к растворенному окну. Снаружи ни блика, ни движения. Как будто с той стороны подошла вода со страшных глубин. Нордэна хотела бы разглядеть черную даль и черную ночь, но там вообще ничего не было.
  Маг снова завозил тряпкой по полу. Дэмонра не видела его в отражении, как не видела и огней, но слышала звук, с которым ткань елозит о доски. Пахло кровью, порохом, обгорелым пухом.
  Она протянула руку, надеясь почувствовать холод и сырость осени, из которой вроде бы пришла, но мрак под ее пальцами не имел температуры и был каким-то шероховатым, как будто слегка пружинящим. Что-то было неправильно с окном, улицей и вообще.
  - Я... я, конечно, сама, да?
  - Конечно сама.
  Это Дэмонру удивило не так сильно, как могло бы. Не то чтобы идея свести счеты с жизнью когда-либо приходила ей в голову: такие подарки врагам не делают. Но и только, других ограничителей не имелось. Она совсем даже не думала, что самоубийство такой уж великий грех - в отличие от религии Рэды, северная вера как раз никак отношения человека и его единственной жизни не регламентировала. Хочешь - живи, не хочешь - уступи место тем, кто хочет. Дэмонра, бывало, стояла у барьера, однажды - даже без намерения стрелять в ответ, что уже максимально приближалось к прямому самоубийству. Но о том, чтобы просто пустить пулю себе в сердце через подушку - нет, как-то никогда не думала. Здесь требовались веские причины. Бесчестие такое же кромешное, как тьма за окном.
  Дэмонра, конечно, могла бы начать выяснять, что довело ее до такого финала - предательство, трусость, душевная катастрофа или дурная болезнь - но в этом не было смысла. Она уже лежала без дыхания, а Наклз уже пытался отскрести грязный пол.
  - Каким был другой вариант?
  - Другие варианты. Но они все здесь закончились, очевидно потому, что тебя не интересовали.
  - Уж, наверное, я выбрала лучший.
  - Да вот и нет. Ты бы эмигрировала, умерла бы в сорок три года от пневмонии в глубинке Эфэла, оставив годный разбор последней кампании и восьмилетнюю дочь. Или через пять лет поучаствовала бы в монархическом заговоре в Виарэ и поймала бы пулю до того, как первые победы сменились бы поражениями. Или осталась бы в Каллад, примирилась и притихла, переводила бы северные предания на рэдди, а лет через десять тебе бы даже позволили преподавать военное дело, хотя еще через семь все равно бы вспомнили золотые погоны и много чего другого. Еще мы могли уехать к морю, куда-нибудь в тихую провинцию, там я бы преподавал алгебру в единственной гимназии, Магрит вела бы хозяйство, а ты пила бы на чердаке и швырялась в нас бутылками, пока в один солнечный день не перепутала бы окно с дверью. Или ты договорилась бы с Нейратез, отдала бы все, что у тебя попросили, и случилось бы то же самое, но не в Виарэ, а в Каллад. Только гимназия была бы приличнее, этаж был бы четвертый, а день был бы сумеречный. Эти и еще сто тысяч вариантов обнулились прямо здесь.
  Из слов Наклза самым прямым образом следовало, что в Каллад что-то непоправимо изменилось бы. Уже изменилось. Дэмонра не помнила деталей, только какой-то общий ужас с удивлением пополам.
  - А... а такого варианта, при котором все бы осталось как есть, ну, когда ты бы дальше преподавал, а я вернулась бы домой...
  Наклз молчал. Конечно, такого варианта не было. Вчерашний день был им дом. Дэмонра неожиданно поняла это очень ясно, заодно вспомнив, что и раньше это знала.
  Знала, когда он еще был не так далеко, настолько рядом, что еще казался сегодняшним и настоящим, словно лето в самом начале осени. И могла видеть, как тот откатывается все дальше. По большому счету, она всю жизнь только и делала, что наблюдала этот процесс, как уходящий в туман поезд или затухающий колокольный звон. Еще стреляла, пила и плакала, но это уже были неинтересные частности, потому что главная закономерность была одна: ее время катилось назад, а саму нордэну волокло вперед. Да уж иначе это никак не могло кончиться.
  - Наклз, а вот это нечестно мне предъявлять! - раз уж покойница, по всей видимости, была она сама, то необходимость подбирать выражения отпала. - Это не то что 'не мой выбор', это ж вообще никакой не выбор!
  Черное ничто сминалось под руками, как плотная ткань. А за ней...
  - Это не выбор, это тупик. И выход из него.
  Голос принадлежал не Наклзу.
  Дэмонра резко обернулась. Мужчина висел на балке спиной к ней, на тонкой седой косице. И медленно, как в кошмарном сне, разворачивался.
  Она отшатнулась к нарисованному окну, запнулась и спиной вперед пролетела сквозь него, в черное душное ничто.
  
  - Дэм, на тебе лица нет.
  Дэмонра, не отвечая, жадно хлебала ледяную воду. Внутренности буквально скручивало от холода. Не растолкай ее Магда, наверное, теплая шинель, которой она накрылась, прежде чем задремать, стоила бы нордэне сердечного приступа. Ей редко снились кошмары, тем более такие реалистичные. А уж открыв глаза и ничего не увидев, она вообще чуть богам душу не отдала. Ей даже не было стыдно за свой преглупый вид: Магда обнаружила ее на полу, запутавшуюся в шинели и отчаянно орущую. Спасибо смеяться не стала. Наоборот, держалась серьезно как тысяча учителей нравственного закона.
  - Я бы тебе налила, но сейчас нельзя...
  Судя по солнышку за окном, было что-то вроде десяти утра. Да, пожалуй, 'сейчас' было нельзя даже для дочки профессиональной алкоголички, вполне, кстати, готовой пойти по материнским стопам. К счастью, по утрам Дэмонра пить действительно не могла.
  - Я видела прегадкий сон. Спасибо, Магда.
  Та вздохнула и горячо заверила:
  - Никто оттуда живым не ушел, никто, я тебе клянусь, всех как одного до нужных врат подкинули...
  Магда по каким-то своим причинам полагала, что худшим эпизодом в биографии Дэмонры и, соответственно, основным поставщиком ночных кошмаров стал небезызвестной поезд до Снежной. По здравому размышлению так и должно было случиться, но нет. Люди Рэссэ ее, конечно, разукрасили на всю оставшуюся жизнь, но тридцать часов в вагоне вспоминались как мутный сон - без деталей, лиц и логических сцепок. Если даже там и происходило что-то совсем эдакое - она не помнила. И, пожалуй, даже не особенно ненавидела своих палачей - подохли и подохли, Магда врать не будет.
  Но легче было согласиться на поезд, чем пересказывать кошмар, где мешались Наклз и рэдский князь и еще какая-то беда, которая перегородила землю и небо. Дэмонра помнила только последние минуты сна, про тупик, выход и жуткое окно.
  - Я в тебе, Магда, никогда не сомневалась.
  - Да ты чего. Я помню, чьи бутерброды все детство хомячила.
  Магда, конечно, сказала это в шутку, причем совершенно беззлобную. Бедное детство для нее было элементом биографии, а не поводом ненавидеть весь мир. Как и те самые бутерброды с ветчиной. Они стали завязкой их дружбы, но никак не ее двигателем. Дэмонра до сих помнила неправдоподобно солнечный осенний день, широкие окна столовой и крепенькую кареглазую девочку в углу, мрачно водящую ложкой по дочиста опустошенной тарелке. Она тогда подошла к Магде потому, что та показалась ей похожей на обиженную лошадку. Уже зная, что девочка нордэна разве что по метрике, не ее круга - богоравные подружки догадались сообщить, что это дочка изменницы и какого-то вшивого крестьянина, и к тому же бедна, как церковная мышь - имеет серьезные пробелы в образовании, а также вполне может дать в нос. В общем, это не была подходящая компания, и Зондэр поглядывала на опасный маневр Дэмонры с беспокойством, но вмешаться не решилась. Нордэна потопала к 'лошадке' отнюдь не с гордой мыслью осчастливить страдалицу, продемонстрировать милосердие, прикормить дурочку или еще что-то в этом духе. Ей просто не хотелось есть самой, и она видела того, кому хочется. Магда, хвала богам, тоже не стала изображать из себя оскорбленную гордость, секунды три смотрела на Дэмонру - не на бутерброды - а потом встала и притянула ей широкую ладошку. Принесенное подношение она поделила ровно пополам и стрескала с отменным аппетитом.
  Тем же вечером Дэмонра сломала руку и нос однокласснице, учуявшей в воздухе 'кислые щи'. Не будь она дочерью Вальдрезе, это, наверное, был бы последний ее подвиг в стенах престижной гимназии, но обошлось. Одноклассница - ту звали Ирма и она отнюдь не стояла столбом, ожидая, пока ей наваляют по первое число - тоже неплохо подрихтовала Дэмонре физиономию. Когда нордэну, красную до корней волос после отповеди директора, наконец, выпустили в коридор, Зондэр и Магда, 'скучавшие' неподалеку, подошли и с двух сторон взяли ее под руки. В детстве так делали заявку на нерушимую дружбу.
  Самым потрясающим было то, что эта дружба действительно пережила два десятилетия. А еще полторы войны, три повышения и красавцев на горизонте - без счету.
  - О эти роковые бутерброды, краеугольный камень мироздания... Ты еще сочинения вспомни!
  - И сочинения я тоже помню, - серьезно кивнула Магда.
  - А как меня после моей первой пьянки откачивала, помнишь? Да если бы не ты, я б еще в пятнадцать умерла. Причем довольно поганой смертью, за которую меня бы точно выкинули из фамильного древа...
  - Ну меня дед учил закусывать, а у тебя не было деда, что поделать, - в уголках глаз Магды собрались смешливые морщинки. - Было время...
  Здесь дочка Карвэн все правильно понимала: 'было время'. Ей, богатенькой девочке с породистым носом и подбородком, пахло 'кислыми щами', она защищалась надушенными платочками и смотрела в небо или, в крайнем случае, в прицел, чтобы не оскорблять свои эстетические идеалы, а потом - бац! - и кислыми щами запахло по всей стране. К слову, у Дэмонры не имелось никакой уверенности, что, поведи она себя в гимназии так, как велел этикет и неписаные кастовые правила, Магда сейчас бы стояла на их стороне. Та вот в ноябре замуж вышла, пока они с Зондэр метались интеллигентно.
  Их было пятнадцать девочек, до выпускного класса успешно дошло тринадцать, и еще одна умерла от отравления эфиром почти сразу после гимназии. Половина оставшихся вернулись на Архипелаг, где их следы терялись среди заснеженных елок и уровней секретности, бывших таким же темным лесом, только еще темнее. Но даже из тех шести гимназисток, чью судьбу Дэмонра знала, семьей обзавелась только Магда. Детей не было ни у кого. А уж это о них говорило больше, чем любая изобличительная - или слезливо-восторженная - статья в любой газете. И о положении дел в кесарии заодно. И, если вдуматься, все началась задолго до того, как мир сорвался с цепей прошлой весной и пошел вразнос - осенью.
  - Давай, Дэм, умойся и подрумянь щеки, тебя Вильгельм хочет видеть.
  - По делу хочет видеть или меня опять будут чихвостить за Каниана? - не то чтобы Дэмонра как-то влияла на происходящее, но подобные вещи находила полезным узнавать заблаговременно.
  - Да он тебе нравится, не отрицай! - улыбнулась Магда. Вот уж кто был румян, свеж и полон оптимизма. А также деловит и готов к бою. Дэмонра не в первый раз подумала, что рядом с Магдой можно греться, как у жарко натопленной печки - страхи в ее присутствии буквально таяли, оставаясь грязной водой где-то на самом дне души. Если бы Наклз не рассказывал ей, что легендарная Кайра - безграмотная крестьянка, как помелом выметшая превосходящих по силе захватчиков со своей земли - была просто бездушным проводником некоей внешней силы, Дэмонра бы представляла ту похожей на Магду. - Кстати, одобряю. И беру назад все, что сказала у кареты. Он видный парень. Ну, с учетом его скромных габаритов видный, я имею в виду.
  - Вообще-то нет, он мне как раз не нравится, - пробурчала Дэмонра. Чтобы Каниан 'нравился', следовало иметь склонность к драмам или не иметь мозгов вовсе. Эфэлец, несомненно, прекрасно совмещался со спальнями, нумерами, сеновалами и прочими вещами подобного толку, но с чувствами - едва ли. Эдакая 'сложная личность' из романа. Лет до семнадцати в такого еще можно втрескаться насмерть и назло гордецу утопиться, до тридцати - подхватить юбки и бежать от роковой страсти как можно быстрее и дальше, ну а после - разве что вслед усмехнуться и подумать о чем-то таком, что навсегда ушло, даже если никогда не приходило. - И он не видный, он, мать его, слышный. Если где-то кто-то бьет кому-то морду, скорее всего, перед этим там разговаривал Каниан...
  - Ну тогда надо обсудить возможность сдать его в аренду нашим белокрылым друзьям на пару недель, как считаешь? Глядишь, и самим воевать не придется, можно будет сразу в столицу топать порядок наводить. - Магда критически оглядела Дэмонру и поправила ее воротник. - Ну вот, так-то лучше, ты на себя похожа, а как погоны обратно прикрепишь - вообще красавица будешь.
  - Ну красавицей я не буду, даже если шлепнуть мне генеральские и прямо на лоб.
  - Отставить уныние, откормим тебя маленько - и кошачьи глазки падут, если еще вдруг не пали.
  'Кошачьи глазки' - это было в духе Магды. Дэмонра бы скорее согласилась с любезным виарским губернатором и назвала эфэлца 'аспид', а уж если приплести кошачьих - то 'сукин кот'. Она могла бы долго объяснять, что тот годится ей если не в сыновья, то в очень младшие братья, не любит Каллад, сбежит при первой возможности и вообще видал юбки пошикарнее, но Магда была совершенно непробиваема для логических аргументов, когда для себя что-то решила. Проще было не спорить, и спорить Дэмонра не стала.
  - Падут, падут, и капитуляцию стихотворную напишут... Ладно. Если меня не чихвостят за Каниана, то за что меня чихвостят? Кассиан за светлого князя нажаловался?
  - Нет, не думаю. Старик что-то хочет по делу.
  Это как раз удивления не вызвало. Вся ситуация в целом не располагала к задушевному трепу, особенно между командующим и преступником, которого сослуживцы отбили у конвоя по пути на каторгу. Вот уж не погоду и сплетни они стали бы обсуждать.
  Кое-как улучшившееся настроение снова сделалось плохим.
  - Дэм, он старый человек в очень поганой жизненной ситуации, - доверительно сообщила Магда в качестве прощального напутствия.
  - А мы-то в хорошей и молодые! - огрызнулась нордэна.
  - Дэм. Если он тебе предложит сделать что-то, что тебе не нравится, я тебя прошу, не закатывай истерики. Выдохни, досчитай до пяти и согласись. Ты не в том положении, чтобы орать на него, как на Рэссэ орала.
  Вот уж где точно она была дура. Она на на Рэссэ орала, а следовало в него стрелять. Если верить Маэрлингу, приснопамятный Рэссэ подох в тюрьме еще прошлой осенью. Эта новость вызывала у Дэмонры двойственные чувства. С одной стороны, она сожалела, что лично не поучаствовала в таком богоугодном деянии, как вынесение канцлера за скобки. А с другой - какая он ни был продажная мразь, а все-таки 'столп государственности, опора трона'. Трухлявый, источенный червями, ненадежный - но как-то свод он держал. Покатившаяся по площади корона Зигмариненов - это оказалось втрое унизительнее, чем проворовавшийся чиновник из верхов табели о рангах.
  - И на кесаря, помоги ему боги, я тоже, кстати, орала. Вот какая я молодец.
  Магда быстро оглянулась, хотя и так было ясно, что в небольшой комнате купеческого дома, отведенного ей под жилье, никого лишнего не находилось. Понизила голос:
  - Ты сделала, что смогла. Никто не думал, что так обернется. Я тебе верю как себе, и давай про это не разговаривать.
  - А толку мне верить? Магда, я не знаю, был там яд на ленте или не был. Но вот тот факт, что я швырнула ее в лицо человеку, на которого, по-хорошему, глаз-то не имела права поднимать без разрешения, сомнений не вызывает.
  Магда скрестила руки на груди. Ее голос зазвучал почти строго:
  - Именно поэтому я тебя не жалею, Дэм, и не говорю, что ты поступила правильно. Я только говорю, что ты сделала то, что смогла. Там, где была и так, как в итоге получилось.
  - Нет, Магда, я сделала то, что не смогла не сделать, это другое.
  - Тогда вспоминай об этой разнице, когда станешь говорить с Вильгельмом. Старик тебя любит, не огорчай его. Выдохни. Досчитай до пяти, согласись.
  - То есть мне даже можно будет пять секунд изображать, что я человек со своей волей? Какая роскошь.
  - Какая-какая. Лишняя, Дэм.
  Дэмонра вздохнула и пригладила волосы. Магда, как обычно, была права. Вильгельм был старый человек в сложной жизненной ситуации. В той же сложной жизненной ситуации с ним за компанию торчали еще сотня тысяч человек, не считая стомиллионного народа в целом. И вряд ли в ближайшее время что-то бы круто изменилось в лучшую сторону. Поэтому и впрямь не до интеллигентских вывертов. Он и так сделал втрое больше положенного, когда просто стал с ней разговаривать после всего случившегося. Прямо сказать, Вильгельм всю жизнь к ней относился лучше, чем следовало, или, во всяком случае, гораздо лучше, чем мог бы. Тот факт, что она ни слова не сказала про его внука, так хорошо наразведывавшего в одном январском лесу, отчасти проистекал из этого, как нордэна отлично понимала, незаслуженного отношения. Дэмонра сама не хотела бы знать, способствовало ли оно - а если да, то в какой степени - ее вполне пристойной до недавних пор карьере. Учитывая отношение к ней охранки, эту 'пристойную' карьеру можно было смело назвать 'фантастической'.
  - Хорошо, Магда, я буду лаять в строго заданном направлении. Как в старые добрые времена.
  - Не думала, что будешь по ним скучать, да?
  - Да я вообще мало думала. Может, через это так и вышло.
  - Нет. Зондэр вон много думала, а там же сидит. Маэрлинг сделал ей предложение, кстати.
  Новость о том, что Маэрлинг решил остановиться в поиске идеальной любви и сделать предложение живой женщине, выглядела настолько невероятной сама по себе, что предмет его внезапно обретших постоянство чувств значения практически не имел. Дэмонра едва не присвистнула самым простонародным образом и взъерошила затылок.
  - Да-а. Кесарев родич. Вот это будет скандал так скандал. Ты уж ему намекни, что им надо успеть пожениться до того, как мир снова вернется на круги своя. Пока ему не присмотрели великую герцогиню.
  - Я ей намекнула, что им к тому моменту лучше бы иметь общих детей, потому что венчание никого не остановит.
  - Как и общие дети, впрочем...
  - Как и общие дети, но тогда хоть дети у них останутся. И вот этого ты лучше ни ему, ни ей не говори. К тому же, сперва миру нужно вернуться на круги своя.
  Дэмонра скривилась как от зубной боли, но промолчала. Не то чтобы она была уверена в такой перспективе, а Наклза, чтобы спросить, рядом не оказалось. Хотя он ее любил - в той мере, в которой ему вообще доступны подобные вещи - и поэтому, конечно, солгал бы не поморщившись.
  
  Определение 'старик' в адрес Вильгельма Вортигрена применяли разве что в шутку, с некоторой долей кокетства. Пожилого генерала в армии традиционно любили - до такой степени, что 'белая кость', в конце концов, даже простила ему мещанское происхождение и отказ его поправить, хотя бы женившись на дворянке - но не душкой же его называть. 'Старик' был чем-то вроде удобного компромисса. Вильгельм никогда не казался Дэмонре старым, как мать никогда не казалась молодой. Его лицо, рассечённое глубокой складкой между черных густых бровей, не имело возраста, а глаза были настолько синими, что выглядели почти фиолетовыми. Пожалуй, если бы не добротный курносый нос из тех, что чаще украшают трактиры, чем гостиные, Вильгельм производил бы впечатление грозное и не вполне приятное. К счастью, эта игра наследственности позволяла ему регулировать меру холода, которой он обдавал людей, в зависимости от собственных желаний и намерений.
  - Садись, не стой, не на параде, - сообщил он, едва двери за Дэмонрой закрылись, и вернулся к бумагам. Как-то так повелось, что Вильгельм обращался к ней на 'ты', когда они беседовали тет-а-тет, что случалось весьма редко. Она до сих пор не знала, считать это признаком особого расположения, его отсутствия, или просто, глядя на нее, генерал все еще видел нескладеху лет четырнадцати. В любом случае, у нее и в мыслях не было его поправлять.
  Если уж Вильгельм решил обойтись без политеса, то не стоило с ним спорить. Нордэна покорно опустилась на стул. Их разделял метровый стол, устеленный картами, и, если подумать, целая жизненная пропасть. У Дэмонры имелось довольно времени, чтобы поразмыслить над своими приключениями и понять, что от них за милю несет пеплом Волчьего поля. Вильгельм ее вряд ли к стенке бы поставил - хотел бы, уже сделал бы - но хорошего от этой встречи ждать, определенно, не стоило.
  Как и Каниан, она, мягко говоря, находилась в неопределенном статусе. Но, в отличие от эфэлца, чьи перспективы все-таки лежали между полезными работами по хозяйству и высылкой на историческую родину, она бы ни при каких раскладах легко не отделалась.
  - Дэмонра, хочешь знать, что написано в характеристике охранки на тебя?
  Не считая 'Зимней розы', из грехов, находившихся в ведомстве Третьего отделения, ей могли предъявить разве что сношения с врагом государства, и то половые, а не политические. За такое в тюрьмы не бросали, разве что пожурить и отправить служить подальше от сердечного предмета могли. А знай кто про 'Зимнюю розу' - она бы тут не сидела и вообще нигде не сидела б уже лет десять-двенадцать.
  Следовательно, характеристика, скорее всего, представляла измышления кого-то по теме. И в этом случае писанина превзошла бы самые мрачные ожидания, уступив разве что правде. Нордэна мысленно простилась с жизнью и как могла ровно сообщила:
  - Я не люблю беллетристику, господин генерал. И дурно в ней разбираюсь.
  Вильгельм сверкнул глазами, а потом фыркнул в усы:
  - Порода. Вся в мать. И все-таки там написаны такие вещи, что некоторые вопросы прояснить придется.
  'Если бы он знал про 'Зимнюю розу', он бы со мной не разговаривал. А если бы знал про скандал с кесарем - тем более'. Дэмонра подобралась и кивнула.
  - Если это как-то повлияет на уровень твоей откровенности, то это конфиденциальная беседа, а не дознание, - продолжил Вильгельм, откладывая какую-то бумагу и скрещивая руки на груди. - Потому что, я полагаю, охранка все-таки ошиблась. И, на твое счастье, даю тебе полную возможность меня в этом убедить.
  - Я весьма ценю ваше доверие, госп...
  - Мое доверие - дело десятое. Пока я разговариваю с тобой по большей части потому, что хорошо знал твою мать, мир ее праху. Характеристики на нее были еще хуже, а офицера лучше я не встречал.
  Дэмонра дернула щекой и решила, что самое время 'прояснить некоторые вопросы':
  - Вот уж где охранка сплоховала. Мать любила Каллад всем сердцем или что у нее там было. Если бы для доказательства этой несложной истины ей пришлось бы лично повесить мужа, сына и дочь, я бы тут не сидела.
  - Ты полагаешь?
  - Как вы можете видеть, я не обзавелась семьей, чтобы мне однажды случайно тоже не пришлось ничего никому доказывать!
  Вильгельм от ее слов, конечно, не дернулся и не побледнел, но Дэмонре показалось, что ее ответ его даже не огорчил, а напугал. Или обидел, как внезапная затрещина. Она сжала губы, чтобы случайно не сказать что-нибудь в довесок. Например, как здорово ему тут сидеть и предаваться ностальгическим воспоминаниям о женщине, которую сначала с изрядным цинизмом вышибли из мира людей, а потом дружно удивились, чего это она не сумела воспитать деток-конфеток и вообще спилась как купчиха.
  - Рагнгерд рассказывала тебе, как так вышло, что усмирять Рэду отправили именно ее? - после паузы поинтересовался он, глядя чуть мимо лица Дэмонры.
  - Никогда. Мать вообще не употребляла формулировки вроде 'меня отправили', 'мне приказали'. Она, будьте уверены, 'сама поехала'.
  - Ты, конечно, тоже?
  - Конечно. Отправить меня мог батюшка в оперу, а на театр военных действий все-таки выезжают самостоятельно!
  Дэмонра осеклась и несколько раз вдохнула и выдохнула. Она обещала Магде не орать, и орать в самом деле не следовало. Вот уж не Вильгельм, надо думать, был виноват в ее незадавшейся жизни.
  Тот медленно кивнул.
  - Я Рагнгерд двадцать лет знал, - неожиданно сообщил он, и здесь Дэмонра удивилась. Нордэна была в курсе, что ее мать и будущий генерал пересекались по службе с юности, но никогда не думала, что их связывали какие-то личные отношения. Судя по горечи, вложенный в это 'двадцать лет знал', речь шла не о шапочном знакомстве. Поэтому нордэна на всякий случай промолчала, ожидая продолжения, и оно последовало:
  - Дело было при кесаре Эвальде. Мне сложно сказать, было ли это хорошее время, или это просто была наша молодость, поэтому оно казалось хорошим. Думаю, ты понимаешь.
  Дэмонре хотелось бы сказать, что она понимает, но, будучи честной с собой, она прекрасно знала: нет, не понимает. В ее юности не сияло никакого такого золотого света, который положил бы флер на всю будущую жизнь. Даже первая любовь подкачала: отчетливее всего нордэна помнила Мейнарда в тот момент, когда он вышвыривал ее из саней. Расширившиеся зрачки, за какую-то секунду заполнившие светлую радужку - и все. Крик, грохот, лязг, черный дым, опрокинувшийся белый снег и синее небо. Празднично-яркая кровь, чужеродная, как нарисованная. Над ней поднимался парок. Мейнард валялся на испятнанном снегу переломанной куклой, и она видела это вверх ногами, как неправильно подвешенная марионетка. Если бы в тот день им под сани не метнули бомбы, поженились бы они? Да, несомненно. Прожили бы вместе всю жизнь, в здравии и болезни, в горе и радости? Ответ на этот красивый вопрос вряд ли был бы таким же красивым.
  Может, какой-то теплый свет еще шел от ее детства, где была рэдская дача с соседской ребятней, раскормленная мягкая кошка, сказки, которые потихоньку рассказывал Гребер - отец никогда не позволил бы неграмотному мужику 'портить' дворянских детей, хоть и ратовал за отмену сословий - и улыбка Вигнанда. Только этого тепла не хватало, чтобы отогреть все остальное. Улыбку брата стерла пуля, и дальше с каждым годом мир только леденел. Этому бесконечному отпадению всего, что она любила или пыталась любить, еще как-то можно было противопоставить Наклза - тоже свет, но холодный, как от электрической лампы с Архипелага - да нескольких друзей юности, которых ей удалось протащить через жизнь. И все. Дэмонра как-то с этим мирилась, пока имелся Каллад, на благо которого она еще очень давно и с чисто юношеской жестокостью решила обменять свое маленькое персональное счастье. Теперь и Каллад, наверное, самая мощная константа ее перековерканной жизни, уже не мог ничего удержать и сам нуждался в поддержке.
  Дэмонра себе не лгала: мир все еще оставался красивым, бескрайним, холодным и светлым, и он еще мог вернуться на круги своя. Но, несомненно, если бы Вильгельм, отечески с ней поболтав, все-таки поставил ее к стенке, одним из чувств, которое она испытала бы, стало бы облегчение. Кассиан, проклятый лис, был прав, когда так подло швырнул ей в лицо обвинение в полном банкротстве. Ничего своего у нее не было: ни личной любви, ни личной мечты. Пока Каллад стоял как скала, это было даже удобно: один прямой путь и никакого лишнего груза за плечами. А теперь, когда зашаталось само сердце ее мироздания, это 'свое' помогло бы ей удержаться, как Магде помог удержаться Гюнтер, а Крессильде - желание вернуться в столицу и поговорить по-свойски с господами, укравшими милые ее сердцу лозунги. Дэмонру ничего не держало, и она буквально чувствовала кружение времени, как какой-то водоворот, утаскивающий ее вниз, пока путеводный свет все тускнел и тускнел...
  - Понимаешь же?
  - Нет, я не понимаю, но я вам верю.
  Вильгельм вздохнул, почему-то напомнив нордэне старого уставшего пса.
  - Ты слышала про 'Циркуляр о кухаркиных детях'?
  Вот уж про этот циркуляр Дэмонра слушала все детство. Ее отец полжизни положил на то, чтобы его отменили. Как она уже тогда понимала, вовсе не потому что Бернгард Вальдрезе так уж любил кухарок и их детей: он вообще вряд ли считал их человеческими существами вполне. Но прямо в законе заявить, что людей нельзя выводить из среды, где они родились, с точки зрения юриста было преступлением. Называл он это правда 'опасным прецедентом'.
  - Конечно.
  - А мы с твоей матерью даже видели его в действии. Я чудом успел отучиться до того, как началось это мракобесие. Застал его уже в чине капитана. Некоторые мои сослуживцы в тот момент сделали все возможное, чтобы я как можно скорее подал в отставку. Средствами они не гнушались: как-никак от нежелательного элемента избавлялись. Армия - не место для 'кислых щей'. Я посещал только те собрания и приемы, не явиться на которые было решительно невозможно, и все равно меня нашли повод прилюдно оскорбить. Вызвать дворянина званием выше себя я не мог, и мне оставалось разве что застрелиться, потому что в двадцать с небольшим из-за такого стреляются. Тут в дело вмешалась твоя мать. Мы с ней не были добрыми друзьями - да что там, до того вечера мы едва парой слов перемолвились. Собственно, буду откровенен, я сильно недолюбливал нордэнов как касту. Надеюсь, ты извинишь старика, но на фоне всех лощеных хлыщей вы самые лощеные.
  Дэмонра возражать бы не стала: чтобы любить нордэнов, следовало родиться нордэном. Это было необходимое условие, но вовсе не достаточное. Она разве что никогда не могла понять, почему их сперва так воспитывают, мол, 'морду не кривить, на людях не плакать, голоса не повышать, спина ровная, взгляд стеклянный', а потом обвиняют в отсутствии человечности. В 'хороших семьях' человечность из детей выколачивали лет с пяти, если не с трех. Им с Вигнандом в этом отношении повезло: они родились в смешанном браке, возможно, даже будучи плодом любви, и воспитывались на континенте, а не на Архипелаге. Знавала она истинных детей Дэм-Вельды: такие держали равнение даже во сне.
  - Твоя мать буквально тремя фразами добилась того, чтобы самый голосистый вызвал меня сам. Мне оставалось его только заколоть, что я и проделал. Если бы я к тому моменту не был женат на Амалии и не прижил двух детей, видит небо, я бы влюбился. Рагнгерд, может, не была писаной красавицей, но улыбка у нее была...- Вильгельм как-то даже посветлел лицом. Может, яркий отблеск тех дней и вправду долетал до настоящего и как-то грел его сердце. Конечно, время, когда Рагнгерд могла улыбаться, существовало, просто не совпало с тем временем, когда Дэмонра ее знала. - Тебя не утомили дела давно минувших дней?
  - Простите, господин генерал, но для меня это сказка. Вы рассказываете мне, как улыбался человек, видеть которого одновременно трезвым и довольным жизнью мне не довелось. Во всяком случае, в сознательном возрасте. Моим отцу и брату в этом отношении повезло меньше. Мне жаль, но я не могу разделить вашей ностальгии. Вы говорили о том, кто и почему поехал усмирять Рэду.
  Вильгельм еще сильнее погрустнел и перевел взгляд на бумаги.
  - В Рэду поехала Рагнгерд. Вместо меня поехала. Потому как прекрасно знала, что она, нордэна и дворянка, после такого получит генерала, а я - позорную отставку. Как бы я ни выполнил приказ, он был бы выполнен не так. Она... предприняла меры.
  'Вы с ней хоть спали?' - вот, собственно, и все, что в данный момент заинтересовало Дэмонру. Хотя, если подумать, она вот с Наклзом не спала, а сделала бы для него все что угодно и еще втрое больше. Видимо, романтичным особам выпадала 'роковая любовь', а у них в роду водилась 'роковая дружба'. Та еще девиация, Сольвейг бы долго смеялась.
  - Рагнгерд очень своевременно поругалась с Рэссэ так, что он носом землю рыл, лишь бы туда отправили именно ее. А кесарь Эвальд... Меня он не любил как зарвавшегося мещанина, обезличено, если так можно сказать, а Рагнгерд - вполне персонально. Ей не пришлось слишком уж стараться.
  Дэмонра смотрела мимо и пыталась представить себе ту же ситуацию, но с другими действующими лицами. Карательная операция, скверные перспективы, лучший друг, собственная семья...
  - Я не хотел, чтобы так обернулось. Мы страшно бранились.
  'Оно так обернулось, как вы ни бранились'. Рейнгольд вот с ней тоже бранился, но потом, гордо хлопнув дверью, отпустил спасать Наклза, а сам уехал. Не то чтобы Дэмонра его осуждала - из них двоих осуждения был достоин как раз не он - но все-таки за свое следовало бороться до последнего. И потом не вздыхать, что мол, сделал что мог. Кто сделал абсолютно все, что мог, тот или победил, или умер.
  - Когда мы уже почти разругались между собой, я предложил жребий. И Рагнгерд мне сказала, как сейчас помню: 'Спички тянуть? Очнись. У тебя семеро детей, а у меня двое'.
  Дэмонра стиснула зубы. Так, наверное, даже Наклз не рассуждал. Может, это и было в высшей мере благородно, в лучших традициях кастовой чести и морали начала прошлого века, золотого стандарта армии. И вообще 'сам погибай, а товарища выручай'. Но как-то уж слишком бесчеловечно выходило по отношению к тем самым двоим.
  - Вот у меня девятнадцать внуков и внучек, и уже правнук есть, - тихо добавил Вильгельм.
  Нордэна не сразу поняла, почему щекам холодно. Потом сообразила, зло отерла слезы. Предатели текли так тихо, что она понятия не имела, сколько длилось это безобразие.
  - Разделяю вашу радость, господин генерал!
  - Требовать разделить радость, оплаченную собственной радостью, нельзя даже с дочки Рагнгерд. Я только хочу, чтобы ты знала: я был в курсе про... цветы. Белые рэдские цветы.
  - Давно? - задохнулась Дэмонра. Ей даже в голову не пришло подумать о провокации или чем-то подобном.
  - Мне Рагнгерд незадолго до смерти сказала. Я... не был в восторге, но она и не нуждалась в моих восторгах и одобрениях. И ты не нуждаешься.
  Дэмонра едва удержала готовый сорваться смешок. А это было в своем роде очаровательно: генерал не осуждал ее за провоз нескольких сотен инфицированных людей и устройство их в вверенную его заботам армию. Вот так чудеса творились в Калладской кесарии. Так можно было докатиться до того, что он и за скандал с кесарем ее бы не осудил, а уж это точно был бы крах мироздания. Как нордэнские Сумерки богов, только еще более основательный.
  - Так что ту часть характеристики, где тебя подозревают в симпатиях к рэдским сепаратистам, мы обсуждать не будем. Теперь это было бы просто комично.
  - Комично, - клацнула зубами Дэмонра. Ее все еще бил нервный смех, который она из последних сил сдерживала. - В таком случае, какие подозрения мы будем обсуждать?
  Глаза Вильгельма превратились в узкие щелки, наполненные предгрозовой синевой:
  - Как на самом деле зовут Найджела Наклза, где ты его откопала и можешь ли дать слово чести, что он не спящий агент?
  - Он не спящий агент, слово чести.
  - Я могу узнать, что лежит в основе твоей уверенности, кроме, гм, доброго отношения к этому человеку?
  - Обстоятельства нашей встречи, которые я бы хотела оставить при себе. Которые я, прошу прощения, в любом случае оставлю при себе. Существует миллион способов завербовать или подослать агента без таких сложностей, с какими мы столкнулись при знакомстве. И, извините, они бы прислали кого-то в моем вкусе. К тому же Наклза никогда не интересовала политика или моя служба. О вообще, кроме математики, ничем не интересуется.
  - Он из 'Цет'?
  - Это тоже в отчете охранки было? - опешила Дэмонра. Да будь такое в отчете, никакие силы не уберегли бы Наклза от беседы с Третьим отделением, а там дурачков, способных проглядеть шрам на его кисти, не нашлось бы.
  - Нет, такого там не было. Но эта лисица Рэссэ его очень берег, а касаемо канцлера вопросов много.
  - Наклз закончил все свои дела с канцлером, как только получил гражданство, то есть лет с десять назад.
  - Ты так уверена?
  - Да. Я бы знала. Наклз получил, что хотел, я уверена, озаботившись всеми необходимыми гарантиями, а дальше он бы Рэссэ помогать не стал. Наклз о канцлере... невысокого мнения.
  - Канцлер мог хорошо оплатить его услуги.
  - Наклз не особенно интересуется деньгами. И ему жить лет пять осталось при хорошем раскладе, какие к бесовой матери деньги... - Дэмонра снова сжала губы, чтобы не заплакать второй раз, теперь - совершенно осознано. Маги жили мало, это и дети знали. Но магов много, а Наклз у нее был один.
  - Чем, думаешь, он теперь занят?
  Вот здесь ответ как раз выглядел очень простым. Если Наклз успел сбежать из столицы, он сбежал. Забился в какую-нибудь дыру подальше, ждал, пока катаклизм завершится. Если нет - служил тем, кто стоял у власти. Могли прийти фиолетовые, синие, хоть зеленые в крапинку - маг бы работал на всех, кто сумел бы качественно прижать его к стенке. А сделать это вышло бы вовсе не так трудно, как можно подумать, глядя на всегда отрешенного Наклза. Он боялся смерти, боялся боли и уж совсем боялся, когда опасность грозила людям, которые имели для него ненулевое значение. Наклз потому за дюжину лет в Каллад даже собаки не завел, пока ему братец племянницу не подкинул. Такую милую, симпатичную и конопатую петлю на шею.
  - Перебирается на перекладных куда-нибудь на юг. Ему не подходил наш климат, а уж без отопления... Вы меня понимаете. Это все, в чем меня подозревают?
  - Нет. Есть еще некто Каниан Иргендвинд.
  Вот здесь Дэмонра поперхнулась воздухом безо всякого притворства.
  - Извините?
  - Ты совсем не знаешь человека, за которого просила? - ухмыльнулся Вильгельм.
  - Ну, до некоторой степени знаю. - Нордэна лихорадочно соображала, какой мировой заговор должен был нарисоваться в голове сотрудника охранки, приплетшего к ее жизни Каниана. Фантазия ей, определенно, отказывала. До момента, как случай буквально швырнул их друг навстречу другу на лесной дорожке, они пересекались дважды, причем в одну из этих встреч Дэмонра приставляла к его голове пистолет. Ей даже сделалось интересно, каким словом можно обозначить такой статус отношений. Разве что 'пили вместе', но генералу это бы не понравилось. Впрочем, все было бы лучше, чем врать про 'калладское знакомство'. У Вильгельма хватило бы ума спросить особые приметы Каниана, и Дэмонра немедленно села бы в лужу.
  - Для 'некоторой степени' ты была бесовски убедительна...
  - Господин генерал, вот это точно неправда! Что бы там ни писали, я вас могу заверить, что ни к какой разведке, контрразведке и прочему шпионству...
  - Неужели? А конфиденциальная встреча на пляже?
  Дэмонре оставалось разве что мысленно присвистнуть. Оказывается, Третье отделение все-таки не зря ело свой хлеб. Во-первых, в Виарэ она состояла под надзором - что не было удивительно, удивительно было, что она об этом не подумала! - и да, у черного, пахнущего железом моря они, похоже, тоже оказались не так одиноки, как ей представлялось, во-вторых. Восхитительно. Милуйся они на тех камнях - вот вышла бы история. Но тогда она могла бы покраснеть и ничего не объяснять. А это было бы существенно лучше, чем объяснять, не краснея:
  - Нас свела личная неприязнь. Я ему угрожала пистолетом, потому что иначе разговора бы не получилось.
  - Если бы ты хотела его пристрелить, ты бы его вызвала.
  - А он бы вызова не принял. Эфэлец не обязан стреляться с дамами.
  - Он очень хороший стрелок. Дюжина дуэлей и ни царапины. Почти все его противники покойники или изуродованные калеки. Узнать это было нетрудно. Как и то, что, разозли ты его достаточно сильно, он сделал бы исключение.
  - Вы имеете в виду, что я струсила?
  - Нет, скорее дождь вверх пойдет: ваша упорная и самоубийственная храбрость, вероятно, считается семейной добродетелью.
  - У меня двенадцать лет как нет семьи. Моя упорная и самоубийственная храбрость, по счастью, огорчает только моих немногочисленных друзей.
  - Ладно, оставим это. Так или иначе, вы не стрелялись, а разговаривали.
  - Так и было. Не стану отрицать, что мы поболтали и о политике, возможно, в выражениях, которые меня не красят, но не более того. Это произошло год назад, в апреле. Потом я вернулась и почти сразу попала в тюрьму, а дальше вы знаете. Второй раз столкнулись по чистой случайности - вы можете спросить Кассиана Крессэ, он подтвердит мои слова. В почтовой карете оказалась не та посылка...
  Вильгельм медленно кивал, словно слушал интересную байку, которой, впрочем, не особенно верил.
  - Ну хорошо, допустим, посылка была не та, вас свела личная неприязнь и вы год не виделись. Зачем ты его сюда-то приволокла?
  - Ну, он все же дворянин, Кассиан вряд ли знает об обычае менять знатных пленников на деньги, но...
  - Тогда почему бы не отправить его родственникам официальный запрос?
  Дэмонра вздохнула. Пора было прекращать врать, потому что она завралась. Хотя врать следовало прекратить до того, как ее прямо уличили. Оставалось ответить честно:
  - Да я не знаю, господин генерал, зачем его сюда притащила. Никакая разведка не оплачивает мои глупости. Я могла бы дать слово чести или поклясться чем-нибудь уж совсем нордэнским и диалектным, но оно вам надо? Мы оба знаем, что молнии до земли не долетают, не 'старые добрые времена'. Наверное, он мне просто меня напоминает лет десять назад. Я бы не назвала это словом 'нравится', но некоторые... моральные обязательства налагает.
  - Что еще было в 'не той карете'?
  А вот это был очень, очень плохой вопрос.
  Допустим, на пляже еще мог сидеть шпик из Третьего отделения. Но лихо мчать по лесной дороженьке он точно не мог. О том, что Каниана перевозили эфэлские 'особые поручения', генерал узнал бы только через Кассиана. Сказал Лис или нет? Если бы сказал, графа бы уже допрашивали. А пока всего только разговаривают с ней.
  Сообщи она, что в карете не обнаружилось ничего ценного, стало бы очевидным, что главной ценностью являлся пленник. Ей Каниан не ответил, что он сделал и зачем его, полумертвого, тащили обратно на родину, но другие люди могли спросить и по-другому. Война - не место для церемоний, особенно с врагами.
  Дэмонра ощутила легкий холодок в основании шеи. Сейчас она или разминется с пулей, или нет.
  - Вроде бы какие-то цацки. Я потеряла сознание до того, как ее обчистили.
  - Тогда почему твой граф так отчаянно старается сохранить инкогнито, что даже недельку почистил картошку?
  Нордэна и сама не отказалась бы это узнать, а в ложь полезно капнуть капельку правды:
  - Он бастард короля, и это факт известный. Асвельда Второго, я имею в виду. Принимая во внимание отсутствие законных наследников и то, что творится в Эфэле, я бы на его месте тоже сидела очень тихо. Его могут разыскать и убить просто за кровь, которая течет в его венах. Чтобы раз и навсегда пресечь род и не дать реставрировать монархию. Причем сторонники республики и великие герцоги будут рады ему одинаково.
  Проницательный, нечеловеческий взгляд Вильгельма буквально пришпилил Дэмонру к спинке стула:
  - Снайпер, застреливший эфэлского короля и наследника, оказал Каллад большую услугу. Хотя за такие услуги случайных людей, как правило, не благодарят, а вешают.
  - Прошу прощения?
  - Каниан Иргендвинд - один из лучших стрелков нашего времени. Чистит картофель и таскает мешки в армии врага - а мы Эфэлу враги - прикрываясь фальшивым именем. Ты никогда мысленно не сопоставляла эти факты?
  По позвоночнику Дэмонры прокатился холод. Нет, не сопоставляла. А могла бы. Что же, значит, в той карете наблюдалась максимальная концентрация успешных цареубийц в мировой истории.
  - Я не думаю, что это... невозможно. Но снайперов не так мало, это дорого и модно, кто-то да научился, наверняка, среди них есть хорошие. Граф не высказывал никаких антимонархических убеждений и, как мне кажется, не имел мотива. Для таких выходок нужно здорово ненавидеть свою страну, а Эфэл он любит...
  - Ты, значит, полагаешь, что не он?
  - Полагаю, не он, - твердо сообщила Дэмонра, прекрасно понимая, что лжет. Она понятия не имела, делал Каниан это или нет. Вообще, зная Каниана, пусть мало и недолго, нордэна поверила бы, что при необходимости он расстреляет отряд монашек из пулемета и не поморщится. Просто у него не имелось известных ей причин так поступать.
  - Я должен тебе напомнить, каковы будут последствия, если этот человек вдруг исчезнет? С винтовкой или без нее.
  - Нет, я понимаю, - кивнула Дэмонра. Что уж тут не понять. Исчезни Каниан в неизвестном направлении, она бы тоже очень быстро исчезла. Но куда более понятным маршрутом.
  - В таком случае, последний вопрос. Что ты намерена делать?
  - Извините... В каком смысле?
  - В таком смысле, что из армии ты вышла в отставку на совершенно законных основаниях. Еще до цирка с судом. Твой полк перешел Зондэр Мондум и, безотносительно того, что ты или я об этом думаем, твое возвращение - не повод попросить его назад, речь не о казенной квартире. Мне ждать от тебя проблем по этой части?
  - Никак нет.
  - Ты полагаешь, Мондум способна командовать в боевой ситуации?
  - Вас интересует мое профессиональное мнение или человеческое?
  - Отвечай без вывертов.
  - Зондэр командовать не способна и не хочет. Но снимать ее все-таки нельзя, как вы верно заметили, полк - не казенная квартира и не бутылка коньяка, чтобы гонять его туда-сюда. К тому же, насколько я поняла, она его все-таки вывела в сложной ситуации. И в полку осталась Магда. Критических проблем я не вижу.
  - Надеюсь, ты не рассматриваешь ситуацию как повод для обид.
  - О моих обидах и амбициях я подумаю, когда мы окажемся в родном штабе, а наши враги окажутся на фонарях. Хотя, пожалуй, в столице слишком красивые фонари, чтобы пачкать их всякой мразью.
  - И все-таки ты здесь, следовательно, отставку свою считаешь мерой вынужденной.
  - Меня выставили из страны в сорок восемь часов. Трудно назвать мою отставку добровольной.
  - И что ты намерена теперь делать?
  Дэмонра посмотрела Вильгельму в глаза:
  - Делать я намерена то, что вы мне прикажете. В том звании, которое сочтете нужным. Совершенно очевидно, что из моей, так скажем, жизненной ситуации очень трудно вылезти живым полковником. Более того, я прекрасно понимаю, что, окажись на вашем месте любой другой человек, меня бы, скорее всего, расстреляли, потому что от всей этой истории за милю несет государственной изменой. Я, если хотите, готова сознаться в убийстве и контрабанде, но своему отечеству я не изменяла.
  - А государю?
  Если бы Вильгельм знал про ленту, никакого разговора не состоялось бы. Он бы ее расстрелял сразу. Некоторые вещи невозможно объяснить, оправдать или простить.
  - А я нордэна, нет у нас государя, только отечество. Его я люблю. Пойду, куда пошлете, сделаю, что прикажете.
  - В разумных пределах?
  - И далеко за ними. 'Разумные пределы' подохли прошлой осенью.
  - Тебе это говорят убеждения?
  'Это мне говорила мертвая мать, когда я сидела в тюрьме и готовилась расстаться с жизнью. Кровь и Вьюга мне так говорят, а они не я, ошибиться не могут'.
  Дэмонра усмехнулась:
  - Так точно, убеждения.
  Вильгельм молчал почти полминуты. Поднялся, медленно прошелся туда-сюда, опустился обратно на стул и медленно заговорил:
  - Три дня назад люди, переодетые в калладскую форму, вырезали и спалили Красный Лог. Из свидетелей - я говорю о тех, кто там реально находился и сумел бежать, а не о тех, кто громко дерет глотку на этот счет - имеем мальчишку лет семи и девушку, которая до сих пор не говорит. А это было богатое и крупное село. Кассиан считает, что за делом стоит коммуна Маркуса. Три сотни социалистов, бандитов и прочей разноокрашенной швали в комплекте, - Вильгельм, наконец, спустил длинное ругательство, обстоятельно пройдясь по всем политическим цветам и оттенкам. Так он хотя б на себя сделался похож, от обсуждений 'золотого вчера' вернувшись к привычному амплуа. Дэмонра расслабилась. Она прекрасно понимала, какое сейчас будет 'дальше' и совершенно перестала нервничать. Ей предстояло пойти той же дорогой, куда уходило вчерашнее, догнать вчерашнее и не дать другим забыть вчерашнее. Рагнгерд бы посмеялась.
  - Раз уж 'калладцы' лютуют и могут спалить что-нибудь еще, количество людей у этого выблядка Маркуса вырастет в самое ближайшее время. Следует раз и навсегда отучить местных царьков от ... маскарадов! Они могут стоить нам жратвы, не говоря уже о...
  - О мерзости подобных методов. Понимаю.
  - И задать звону им следует до того, как растает снег и сюда пожалуют белокрылые! Им, сука, Гильдерберта пока никто не пристрелил! Сколько человек и времени тебе нужно на решение этой задачи?
  - Мне нужно поговорить с Кассианом насчет этого Маркуса. Если мы действительно имеем дело с обнаглевшими бандитами и мародерами - полроты и полчаса на месте. Часа четыре на подготовку, плюс дорога.
  - Помимо бандитов и их б..., там могут оказаться гражданские.
  - Я так поняла, в Красном Логе гражданских не оказалось.
  - Ты поняла меня совершенно правильно.
  - Повесить без фокусов или красивыми гирляндами?
  - Разберешься на местности. Эфэлца бери с собой, под твою личную ответственность. Раз уж он лопает наши припасы, может за нас и пострелять. У нас тут не балет, каждый паек на счету. Если его сиятельству это предложение не понравится, отправим его в места с меньшими проблемами снабжения...
  Что-то Дэмонре подсказывало, что при такой формулировке проблемы Каниан откажется. А если он откажется, Вильгельм найдет способ сделать так, чтобы графа обменяли на что-то полезное, потому что в текущем состоянии он бесполезен, более того, вреден. Замазавшись же в карательной операции, тот тридцать три раза подумает, прежде чем попытаться удрать. Виселицы вообще здорово отрезвляют. Дэмонра сама этого не проверяла, но ее мать выражалась именно так.
  - По успешном завершении операции я обсужу возможность особым порядком вернуть тебя в армию и восстановить в прежнем звании. В настоящий момент о тебе ходят разного рода слухи, и портить отношения на ровном месте я не могу. Вопросы?
  - Никак нет, господин генерал.
  - Свободна.
  
  2
  
  Магрит до конца не понимала, что же это за такое 'крушение основ' и 'времетрясение', о которых говорили курсисты, вздыхала Эйрани и молчал Наклз, а оказавшись в поезде - разом осознала. Вернее даже не охватила разумом, а скорее почувствовала кожей, как социальный барометр упал на бурю.
  Наклз, бедный, всю сознательную жизнь прожил в мире, где билеты в первый класс ограждали от встречи с пассажирами третьего класса надежно, как физическая преграда, запертая накрепко дверь или даже стена. И, конечно, он купил ей билет в первый класс, просто из заботы, которая вышла боком. Нет, в купе к ней никто не ломился, но Магрит боялась выходить: иногда в коридоре курили люди не слишком интеллигентного вида. Да и вообще ей, привычной к третьему классу, в вагоне с водяным отоплением, огромным мягким диваном - бархатная обивка выглядела настолько новой, что облокачиваться страшно - уютным креслом, зеркалом и даже собственной раковиной было так непривычно, словно она у кого-то украла метрику и теперь покорно дожидается визита жандармов, которым этот печальный факт известен. Эйрани, прокравшаяся к ней почти сразу, вроде бы за судьбу роскошного бархата не беспокоилась, но сделалась какая-то задумчивая: забилась в угол у окна и замерла там, без звука и движения, как привидение. Полуголодная зима стерла с ее лица легкий загар и вообще сделала какой-то более строгой, сухой, отрешенной. Даже Магрит, уж насколько ее это мало касалось, стало жаль той невероятной красоты, которая буквально ослепила ее в сентябре. А еще Эйрани, увидев свое отражение в окне, несколько секунд рассматривала на просвет пряди волос, а потом беззвучно заплакала.
  - Ты все равно самая красивая, - глупо ляпнула Магрит, понимая, что даже при крушении мира такая женщина скорее зарыдает над сединой, чем над какими-то абстрактными вещами. Но она только рукой махнула:
  - Красивая... Если это не закончится скоро - а оно не закончится, он бы нас не заставил уехать, будь шансы дождаться - я выйду из этой истории старухой. Старухой, Магрит, как ты не понимаешь? Они отбирают мою жизнь...
  Тут она не нашла, чем Эйрани утешить. Да, ее просто пугали, гоняли по свету, заставляли меньше есть и хуже спать. А у красавицы и правда отнимали саму жизнь, потому что без поклонников, балов и бриллиантов для нее, наверное, не было и жизни. Кто что имел - тот то и терял.
  Другой она, возможно, рассказала бы, что такую, как она, любят не только за красоту, но и за душу, но какая уж там душа, когда зеркало - хоть и мутное - на расстоянии вытянутой руки.
  И вот тут, глядя, как Эйрани рыдает над вещами, которые Магрит не в силах даже представить, рэдка поняла: очень сомнительно, что им ляжет одна дорога. Только крушение мира - Наклз звал это мудреным сочетанием 'социальный коллапс' - вообще могло столкнуть их, и оно же их бы и развело. Красавице нечего было делать в ее компании. Магрит, наверное, залегла бы на дно в приморской деревушке, а Эйрани? Чем ей там заниматься, сети вязать? Рыбу потрошить? Куда ей туда ехать, летом зной, зимой - ветра бы кожу испортили...
  - Мне тут Наклз денег оставил...
  - Мне тоже, будь уверена, - пробормотала Эйрани.
  - Ну, не совсем деньгами, там...
  - Прячь и молчи.
  На этом разговор, собственно, и оборвался. Еще год назад Магрит, нисколько не сомневаясь, сказала бы красавице, что она со всем справится сама, привыкла путешествовать без комфорта, у нее друзья в Рэде, да и вообще она слишком взрослая, чтобы нуждаться в заботе. Но девушка предельно хорошо помнила сцену в доме Наклза, когда ворвались четверо бандитов. Будь она одна - не помог бы ей никакой пистолет, а слова те точно не стали бы слушать. Магрит как-то не привыкла ощущать себя добычей или жертвой - а теперь вот ощущала, и чувство оказалось премерзкое. Раньше она не боялась темноты и вообще, не моргнув глазом, пошла бы в одиночку через поля и перелески много километров - что, собственно, не раз проделывала - а теперь вот одна боялась сделать три десятка шагов до кондуктора и попросить заказать ужин из вагона-ресторана.
  Страшная зима забрала у нее смелость, как у Эйрани - победительную красоту.
  - Можно мы сегодня не будем ужинать?
  Красавица мрачно усмехнулась:
  - Ехать три дня при обычных условиях. Поезд, как ты могла заметить, тормозит у каждого столба и подолгу стоит бесы ведают где. Так что ставлю на неделю. Мы всю неделю есть не будем?
  - Я.. я схожу...
  - Ну уж нет. Схожу я.
  - Наклз же не здесь. Ты можешь не нянчится со мной...
  - Не твоего ума дело, деточка, - вот, собственно, все, что Магрит услышала в ответ.
  Красавица и вправду добыла и ужин, и завтрак, но вид у нее сделался совсем мрачный. 'Смешанное общество, представилась купчихой', и весь сказ.
  Ночью, глядя, как белое пламя огромной луны скользит по напряженному даже во сне лицу Эйрани, Магрит все думала. Бабочки не годились для тарана. Наклз, очевидно, навязал ее столичной красавице в оплату каких-то услуг, ничем другим нельзя было объяснить их совместное путешествие. Бабочку следовало отпустить. Тащить ее с собою в виарскую глушь - это было убийство. Может, время и сошло с ума, но она-то не сошла с ума, она не хотела участвовать в убийстве.
  Едва Эйрани открыла глаза, Магрит немедленно поделилась результатами своих раздумий:
  - Если ты сойдешь где-нибудь в крупном городе, я Наклзу не скажу!
  Она выпалила эти слова на одном дыхании, потому что не чувствовала уверенности, что ей хватит духу повторить.
  Эйрани обожгла ее злым взглядом:
  - Ты, девочка, успела сан принять?
  - Что?
  - Ах, нет? С какого же беса ты мне индульгенцию выдаешь?
  - Ты же в деревне погибнешь...
  - А ты - под насыпью.
  Магрит дернулась. Вот это было обидно.
  - Я же от души...
  Женщина недобро сощурилась:
  - У меня, Магрит, тяжелый момент самоопределения. Я тут решаю, шлюха я или еще что. Твое размахивание добротой как бельем дело никак не упрощает. Поэтому не лезь. Уверяю тебя, если решу сбежать в первом пригодном городе с первым же пригодным душкой - я тебя в известность ставить не буду и прощения не попрошу. Наклз уже расплатился, знаешь ли, больше мне с него ничего не перепадет, даже если он выживет.
  - Он выживет!
  - Вместо того, чтобы третировать меня своим милосердием, советую отвернуться к стеночке, встать на колени и очень-очень просить своего боженьку, чтобы так оно и вышло! - голос красавицы дрогнул, она глубоко вздохнула и уставилась в окно.
  Магрит как-то кожей почувствовала, что Эйрани, обычно не говорившая так прямо и такими грубыми словами, сейчас сказала правду. И перестала к ней лезть. Уж действительно, захотела бы сбежать - сбежала бы, и без исповеди на восьми листах.
  Поезд лениво полз уже двое с половиной суток. До границы Каллад и Виарэ оставалось примерно столько же - примкнувшая к окну Магрит, как ей казалось, узнавала некоторые места, которые видела летом и осенью. Снега еще не сошли, но, по мере продвижения на юг, темнели, кое-где радуя глаз клочками обнажившейся земли. Мягкие сумерки укутывали холмы, заставляя вспомнить о лавандовом море и побережье. Прилично это было бы или неприлично, а Магрит разыскала бы родителей Миклоша. Даже если бы они не поверили ей насчет браслета невесты, они были славные старики и хотя бы рассказали ей, что знают о сыне. Да и в апреле в Виарэ начинают сеять, наверняка в каком-нибудь из хозяйств, из-за войны оставшихся без сыновей, пригодилась бы лишняя пара рук.
  Магрит еще какое-то время повертелась на постели - ей служило то, что днем было спинкой дивана - а потом решила, что все равно не заснет из-за духоты. Теплый воздух поднимался вверх и, каким бы шикарным ни был поезд, Магрит задыхалась, а Эйрани, разместившаяся внизу, напротив, мерзла под двумя одеялами. Стараясь не шуметь, девушка осторожно спустилась по крохотной лесенке и уселась в кресло, немного подышать. Прохлада ударила по лицу, как вода. Магрит аж поежилась от удовольствия. Она давно предлагала красавице поменяться местами, но та вбила в голову, что попутчица простудится и, видимо, не хотела возиться.
  'И вовсе она не дурная женщина. У нее жизнь дурная, а не она сама'.
  В конце концов, Наклз бы ее с 'дурной женщиной' не отправил. Впрочем, маг не то чтобы хорошо разбирался в людях.
  Магрит, увы, мало что могла сказать о внутреннем мире красавицы. Для нее поставить себя на место Эйрани было не проще, чем поставить себя на место кесаревны или волчицы, например, до того мало общего у них нашлось бы. И вроде как Создатель сотворил всех людей равными - но этот тезис тут же разбивался вдребезги, стоило Магрит поглядеть сперва в зеркало, и потом - на свою спутницу. Ни о каком равенстве и речи идти не могло. И эта красота - какая-то непостижимая, таинственная, даже страшноватая сила - поднимала между Эйрани и ней непроницаемую стену. Нет, рэдка понятия не имела, что творилось у нордэны в голове. Наверное, Эйрани не швырнула бы ее под насыпь, но, упади она туда сама, вряд ли полезла бы выручать. И этого нельзя было от нее требовать: выражение 'одним миром мазаны' в их случае не подходило. Эйрани ни с кем не была 'одним миром мазана' - она была отдельно. И далеко.
  'Интересно, какие ей сны снятся? Как людям? Или как кошкам? Как лесным зверям в чащобах?'
  Почему-то Магрит казалось, что мысли красавицы сейчас темны и свернулись вокруг ее головы. Хотя на самом деле это просто черные в ночи волосы растеклись по белой подушке, чуть блестя, как вода, вот и казалось, что Эйрани тонет.
  'А все-таки дурной женщине Создатель бы такой красоты не дал. Она, может, просто где-то не туда свернула, вот и ищет обратный путь, мечется, мается...'
  Магрит отчего-то сделалось Эйрани жалко, как родную, как Наклза, как покойную маму. Обнять бы, утешить, сказать, что все дороги обязательно приведут, куда надо, потерянное - найдется, дорогие друг другу люди - встретятся, что придет весна и уничтожит страшную зиму и саму память о ней...
  Девушка осторожно поднялась, наклонилась над Эйрани, чтобы поправить сползающее одеяло и положить свесившуюся на пол руку обратно на постель, но ничего сделать так и не успела. Во-первых, женщина, видимо, потревоженная шумом, распахнула глаза и резко села, словно заводная кукла, подброшенная пружиной. Во-вторых, пол под ногами как-то странно дернулся, заставляя Магрит неудачно оступиться. Она уже начала заваливаться назад, когда Эйрани с силой рванула ее на себя.
  - Боги, - только и выдохнула красавица. С таким ужасом, что и Магрит сделалось страшно, хотя она ровно ничего не поняла.
  А секунду спустя вагон сотряс удар, швырнувший обеих о стену, как тряпичных кукол. Рэдка, крепко приложившаяся головой и коленом, мало что соображала, а Эйрани вцепилась в нее, как бес в грешника, и прижимала лицом к своей груди, словно пыталась от чего-то спрятать. Магрит выворачивалась, как того требовал глухой инстинкт - бежать, немедленно бежать...
  - Дево...
  Стена вдруг устремилась куда-то от Магрит, и рэдка полетела ей вдогонку, увлекая за собой не разжимающую объятий Эйрани.
  Еще летели стекла, лампа, подушки, столешница, тарелки и приборы. Какое-то повальное бегство предметов. Косяком, наискосок.
  И над всем этим - невообразимый лязг, визг железа, запах металлической стружки.
  - Голову прячь! - Эйрани каким-то чудом удалось докричаться до Магрит через летящий кувырком ад. Она сжалась в комочек, ее еще раз швырнуло - а потом мир обрел некоторую точку стабильности.
  Вернее, перед глазами он все равно плыл - но ее хотя бы больше не колотило со всех сторон.
  Вагон перевернулся на бок и еще сколько-то проехал в таком положении вниз по насыпи, разламываясь на ходу. Впрочем, это Магрит сообразила только уже лежа на том, что раньше было стенкой, в осколках светильника, и глядя в окно, неожиданно оказавшееся сверху. А в сам момент крушения она ощущала только ужас букашки, которую огромная рука сметает со стола. Походя, без желания причинить вред. Земля просто сбросила с себя что-то лишнее, не заботясь, как оно приземлится.
  Кругом валялись какие-то щепки, доски, осколки, куски батареи, исходила паром пролившаяся горячая вода.
  Рядом, дрожа, пыталась подняться Эйрани. Ее лицо украшала огромная ссадина, из-под волос текла кровь. Свет, омывавший красавицу, тоже был какой-то красный. Магрит не сразу сумела сопоставить его с заревом пожара, который, судя по гулу, бушевал совсем близко. Скорее всего, взорвался паровоз.
  Рэдка тоже попробовала встать, не смогла. Перевела взгляд на свою ногу, торчавшую из-под перепутанных и подранных юбок, и опешила. Даже с учетом толстого шерстяного чулка делалось понятно, что колено вывернуто как-то не так.
  - Ох...
  Магрит почему-то не чувствовала боли и вообще ноги не чувствовала.
  Эйрани, шатаясь, все-таки поднялась. Привалилась к стене, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Казалось, красавица собиралась разрыдаться.
  - О-огонь... Мы сгорим?
  Услышав вопрос, то вздрогнула, словно проснувшись, помедлила несколько секунд и энергично покачала головой:
  - До нас должен сгореть багажный вагон. Погоди, девочка, сейчас выбере...
  Эйрани осеклась. Магрит тоже прижала руки ко рту, чтобы не закричать: снаружи застрекотали выстрелы. Не часто, но достаточно, чтобы не перепутать их со взрывами в голове поезда даже при сильнейшем желании.
  Красавица снова рухнула на пол, подминая под себя Магрит. Та, наконец, начала чувствовать ногу, и заорала в голос. Эйрани тут же зажала ей рот ладонью. В золотых глазах плескался ужас, но говорила та все еще вполне спокойно, разве что почти беззвучно:
  - Магрит, девочка, не кричи. Лежи тихо, тихо лежи, как мышка. Я вылезу в окно и посмотрю. Только не шуми, девочка, мы в вагоне первого класса...
  Магрит, насколько позволяла чудовищная боль, действительно замолчала, то есть вцепилась зубами в рукав и постаралась всхлипывать как можно реже.
  Красавица дело говорила: они сидели в вагоне первого класса, таком красивом, синем, с золотой полосой по боку. Если вдруг поезд сошел с рельс не по своему почину, к ним бы нагрянули раньше всех. Уж не семечки из третьего класса пошли бы воровать.
  Где-то вдалеке уже раздавались грубые голоса. Крики. Брань.
  Эйрани кое-как вскарабкалась на остатки кресла, лежащего на боку, жалко выставив вывернутые из пола ножки, и чуть высунула голову через разбитое окно. Оглядывалась она недолго.
  - Г-грабят? - тихо проскулила Магрит, когда красавица снова оказалась в вагоне. Та дернула щекой:
  - Не так, чтобы бояться. Пассажиры удирают в лес, их не преследуют. Не в худших традициях 'эксов' из газет, не бойся...
  'Конечно, удирают из вагонов третьего класса, это к нам еще просто не пришли...'
  Магрит попыталась сглотнуть слезы. В коленке, где-то прямо под костью, разгорался костер. Ей даже дышать сделалось больно. При мысли, что нужно подниматься и тоже как-то бежать в лес, хотелось лечь и умереть. Она никак не вылезла бы из вагона через оказавшееся на потолке окно, а дверь смотрела прямо в землю. Да и красавица бы ее до леса не дотащила. Нечестно было убивать Эйрани только потому, что она, Магрит, сломала ногу.
  - Эйрани, ты убегай...
  - Заткнись.
  - Ты убегай, ты же красивая...
  - А ты, по всей видимости, совсем глупая, Магрит. Мы посреди ничего. Я, по-твоему, специалист по ориентированию в ночном лесу?
  'Можно подумать, чтобы удрать подальше от места крушения, нужно иметь карту и уметь ее читать. Как будто утро не настанет и она не разберет, где север, где восток...'
  - Тебя же могут, ну, обидеть...
  Лицо Эйрани сделалось злым:
  - Ага, а еще нас обеих может накрыть взрывом паровоза, например. Просто замолчи. Меняемся чулками.
  - Что? - Магрит опешила так, что даже оставила попытки переубедить свою спутницу. Ей казалось, что та пошутила. Кто бы в подобной ситуации стал беспокоиться о чулках?
  - Магрит, слушай и запоминай. Ты - богатая наследница, твой отец заплатит выкуп. Я - твоя бонна. И да... ты немая.
  - Немая?!
  - С этой самой бесовой секунды. Если хочешь, мычи что-нибудь, но чтобы 'разумной' речи я от тебя не слышала. Потому что на ее разумность как раз не рассчитываю. Соглашайся со всем, что я говорю - и все. Так, девочка, сейчас будет больно, но богатая наследница не может ехать в Виарэ в шерстяных чулках, это участь бонн и всяких прочих Зондэр Мондум...
  - Нас же не будут раздевать?
  - Замолчи, еще раз откроешь рот - ударю. Ты говоришь с рэдским акцентом, давай не будем проверять местных бандитов на патриотизм. Не знаю, разденут или нет, поэтому предпримем меры. Сделай мне одолжение, постарайся упасть в обморок.
  Магрит вовсе не собиралась делать Эйрани упомянутое одолжение, но красавица с изрядным коварством рванула плотный шерстяной чулок вниз, вспыхнувшая в коленке боль прошила бедро насквозь и мир действительно куда-то поплыл.
  - Не бойся, девочка, не бойся...
  Эйрани кое-как натягивала на нее порванные шелковые чулки, скользкие как змеи. Магрит, по большому счету, уже чувствовала только холод.
  Кажется, затрещала ломаемая стенка. Рэдка еще увидела какой-то блеск, вроде как топоры, и лица, в свете огня жуткие, будто из сырого мяса вылепленные. При мысли, что за ними пришли бесы, Магрит крепко зажмурилась.
  
  3
  
  - Магда, расслабься, я знаю, что бутерброды столько не стоят.
  'Когда ты уже перестанешь эти бутерброды считать?'
  Магда вздохнула. Она однажды слышала, как Дэмонра, в ответ на гневную тираду Зондэр стала неожиданно спокойно и подробно объяснять, что, мол, любит она Наклза всегда, а вот нравится он ей не всегда, и когда так обходится с Кейси - то, конечно, не нравится, но все же... И так по кругу. В тот момент концепция показалась не вполне трезвой Магде излишне сложной, нет бы сразу признать 'очень люблю, все спускаю', будто Дэмонра первая такая дура на земле. А вот по прошествии лет она, пожалуй, подошла к осознанию проблемы и с этой стороны. Дэмонра все еще была ее друг. И на удивление хороший человек. Она понимала, что жизнь обошлась с той ну очень жестоко. И все равно, чем дольше Магда ее слушала, тем сильнее хотела лицо расквасить. 'На подумать'. В гимназии проблемы подобным образом разрешались, но, увы, они уже давно вышли из гимназии и печали им добавляли не контрольные работы с 'синявками'.
  - Дэмонра, я тебя люблю сильно, давай ты просто заткнешься и послушаешь?
  - Да я последние полгода только и делаю, что всех слушаю, чего бы мне и тебя не послушать? - ощерилась та. Выглядела Дэмонра после беседы с генералом не то чтобы плохо, но как-то иначе. Молоденькие гимназисты с таким выражением лица револьверы в аптеках покупали, а барышни - в Моэрэн прыгали. По-умному это, кажется, называлось 'решился'. В голове Магды вертелось достаточно более грубых определений.
  Она бы поняла, если бы Дэмонра, например, не хотела участвовать в том, чего требовал генерал Вортигрен. В конце концов, то, что Рагнгерд кого-то когда-то повесила, вовсе не гарантировало, что дочь с радостной улыбкой кинется повторять подвиги матери. Да и вряд ли сама Рагнгерд влетела в эту историю на крыльях энтузиазма - улыбочку ей уже потом на портретах пририсовали. В жизни та как раз на улыбки была скупа, на гнев, впрочем, тоже. Или просто хорошо держала лицо при посторонних. Магда генерала Рагнгерд даже немного знала: семья Дэмонры забирала ее к себе на каникулы зимой и на дачу летом и тем, конечно, очень помогала невеликому их бюджету, причем так деликатно, что не подкопаешься. Иногда к ним ненадолго присоединялась Зондэр, которую родители отпускали, но неохотно, чуть ли не под расписку.
  О том, что эта подтянутая, надменная женщина с белыми висками пьет и не всегда осознает реальность, она не догадалась бы никогда: та не выходила из комнат во время возлияний, не шумела, выглядела опрятно. Магда хоть и понимала, что перед ней хорошая знакомая матери и отца, к тому же немало хлопотавшая перед кесарем после их смерти за нее и Эйрани, почему-то все равно ту побаивалась. А потом Рагнгерд чуть ее не убила.
  Одним летним вечером - долгим, тягчим, теплым - они с Дэмонрой и Зондэр бродили по саду. Дэмонра и Зондэр спорили о чем-то из учебной программы, она же смотрела на деревья, траву и небо и думала о своем. Куда ей было с ее троичным аттестатом со своим мнением лезть. Дэмонра, вроде как, одерживала в споре верх, сложно сказать, из-за аргументов или благодаря уверенному тону. Магда к тому моменту уже отлично понимала, что не прочитала в жизни и четверти того, что почла подруга, да и вряд ли прочитает. Что они не ровня. Что рано или поздно эта дружба Дэмонру начнет тяготить - скорее всего, в тот момент, когда они покинут гимназию и идея 'четыре кулака лучше, чем два' потеряет свою актуальность, но, скорее всего, еще раньше. Что, наверное, это последнее лето, которое они проводят вместе, может, предпоследнее. Что они слишком разные и дорогами пойдут разными. Она даже жалела, что за несколько лет до того Дэмонра разошлась с Ингрейной Ингихильд - девочка Магде не очень нравилась, но была надежна, как скала, а вернее как айсберг. Так у Дэмонры все равно осталось бы четыре кулака вместо двух, пусть и затянутые в белые перчатки. Она еще не знала наверняка, что такого опасного в 'большом мире', убившем ее родителей, но интуитивно чувствовала, что судьба людей вроде Дэмонры, оказавшихся там с неприкрытой спиной, очень печальна.
  Поскольку Магда не принимала участия в споре, она больше смотрела по сторонам. Сад, особенно в сумерках, выглядел таинственным и страшноватым. Яблони были неухоженные, старые, перекрученные, как вздувшиеся жилы на руках прачки. В том, как они тянули ветви во все стороны, чудилось что-то угрожающее. Наверное, не будь воображение Магды занято рисовкой всяких ужасов - умеренно-страшных, как сказки, потому что не может быть страшно там, откуда видно огни надежного дома - она бы силуэта и не заметила. Но Магда как раз размышляла, что в таком саду только какой-нибудь кикиморе или русалке сидеть, а потому обратила внимание на высокую фигуру, застывшую совершенно неподвижно. Женщина, облокотившись на забор, смотрела в вечереющее поле, уже покрытое клочьями тумана и далеко-далеко чуть подсвеченное закатом - как будто по темному небу краской мазнули.
  Она стояла на некотором расстоянии от калитки, и вот это показалось Магде странным: к проходу в поля легко можно было дойти по дорожке, выметенной и обложенной камнями, а не продираться сквозь неуютные яблони, да еще по темноте обратно идти. Так и с глазами расстаться недолго.
  - А я говорю тебе, Зондэр...
  Магда, наконец, узнала женщину и чуть не рассмеялась от облегчения:
  - Дэм, тут твоя мама?
  Она не поняла, отчего при этом простом вопросе Дэмонра будто напряглась. Обернулась. Уже открыла рот, чтобы что-то ответить. А потом под ногой у кого-то из них троих - вот этого память Магды не сохранила - хрустнула сухая ветка. Громко хрустнула, страшно, как выстрел.
  Женщина у забора развернулась с какой-то сумасшедшей скоростью, словно была не человек, а сжатая пружина, внезапно обретшая свободу. В руке у нее возникло что-то, что Магда опознала как пистолет уже после того, как тишину разбил второй выстрел, на этот раз настоящий.
  Она это сообразила только из-за того, что порохом запахло.
  Магда не видела почти ничего, потому что лежала лицом в траву. Дэмонра, оттолкнув Зондэр в сторону, просто упала на нее сверху. Не закричала: 'Ложись!' Вообще ни звука не издала, только сбила ее на землю и прикрыла собой.
  И уже оттуда, спустя несколько секунд, выкрикнула со слезами в голосе:
  - Мама, не надо!
  Женщина выругалась на норди, очень грубо помянув богов. Магда и не думала, что так можно говорить. Судя по треску веток, та напрямик рванула в их сторону.
  - Мама, все нормально. Мама, прости, я тебя не видела.
  Магда тоже Дэмонры, говорившей это, не видела, но понимала, что у нее губы трясутся.
  - Какого беса вы ночью шляетесь?!
  - Мы заболтались, мы уходим...
  Магде, наконец, удалось вылезти из-под Дэмонры. Лицо у той сделалось белее молока. Рядом, дрожа, поднималась Зондэр. Отряхивала колени и смотрела на генерала Рагнгерд, как кролик на змею.
  Глаза женщины в густых сумерках выглядели страшновато, как у охотящейся кошки. И от нее пахло даггермаром - этот запах в свои тринадцать Магда уже знала.
  - Все трое быстро в дом. - Рагнгерд говорила медленно и преувеличенно четко. Магда только теперь сообразила, что та, должно быть, очень пьяна. А еще зла сверх всякой меры, как человек, из-за чужой глупости переживший большой страх.
  - Мы уходим, - повторила Дэмонра. - Прости.
  - Здесь есть дорога!
  - Да, мы уходим по ней.
  В дом они возвращались в молчании. Зондэр, видимо, поняв, как близко с ними разминулась смерть - почти задев рукавом - сжала губы и только тряслась, но все же не плакала. Дэмонра шла впереди и ни на кого не смотрела, старательно вышагивая по центру дорожки. Магда видела, что та держится за левое предплечье, но крови на пальцах вроде бы не было. У крыльца они, не сговариваясь, остановились.
  - Зондэр, наверное, напиши родителям, что погода скверная и ты вернешься раньше...
  - Хорошо. Так и напишу. Я никому не скажу. - Каблуки Зондэр быстро простучали по ступенькам крыльца. Хлопнула дверь.
  Дэмонра то ли вдохнула, то ли всхлипнула, и все так же не глядя на нее продолжила:
  - Магда, мы завтра с тобой Вигнанда возьмем и на станцию сходим, вдруг...
  - Ты чего это на меня как тигра лютая прыгнула?
  - А то ты не поняла!
  - Зондэр ты просто пихнула.
  - Зондэр весит вроде как я, - скривилась Дэмонра. Она все время отводила глаза. - Ты выше и сильнее. Я могла тебя толчком и не повалить.
  - Руку покажи.
  - Да нечего там смотреть, узорами не расписано...
  Пуля порвала рукав и оцарапала предплечье, но неглубоко. Магда поцокала языком. Дэмонра стояла, зажмурившись и сжав губы. Ее потряхивало.
  Магда нахмурилась. Она тогда, может быть, впервые поняла, что жизнь - очень хрупкая штука. Только что была, и уже нет - ищи-свищи по темному саду, где ходит безумная женщина с пистолетом, метко стреляющая вслепую.
  - Там ерунда. Подорожник приложу. Главное на глаза никому с этим не попасться, идем...
  - Дэм.
  - Да чего тебе еще-то?!
  - Не реви. Я тебя никогда не оставлю.
  - Что?
  - Никогда, говорю, тебя не оставлю.
  Дэмонра, наконец, подняла на Магду глаза. Прищурилась недобро:
  - Она, может, и вовсе не попала бы!
  Можно было, конечно, начать обстоятельно объяснять Дэмонре, что генерал Рагнгерд - и это факт известный - дырявит подброшенные пятаки с тридцати шагов навскидку, и что значение имеет поступок, а не вещи, которые могли или не могли произойти, что у нее, вообще-то, кровь рукав пропитывает, что пальба в парке - не ее вина и что не надо плакать над несчастьями, которые не случились.
  Магде не хотелось говорить умные, но необязательные вещи. Их могла сказать Зондэр, но Зондэр ушла.
  - Кровь смешаем или так поверишь?
  На этот раз подруга аж дернулась:
  - Нет, Магда, вот кровь мы мешать не будем.
  - Не веришь в богов? Или это потому, что ты дворянка?
  - Какую ты сейчас мерзость сказала, Магда, про дворян, стыдно! - прошипела Дэмонра. - Как раз в богов я верю. Вот потому и не будем. Ты клянешься-клянешься никому не сказать?
  - Как могила.
  Дэмонра вздохнула и понизила голос до едва различимого шепота:
  - Мне в детстве снилось, что я - метель. Не птица в метели, не человек, не волк. Просто метель.
  Магда не отшатнулась не потому, что мало верила в дэм-вельдские сказки. Она скорее не верила, что возможная 'злая меленка' бросится под пулю за другого.
  Ей захотелось спросить, а видит ли Дэмонра те же сны сейчас, и каково это вообще - слиться с метелью и узреть вдали Сумерки владык, но такого, конечно, спрашивать было нельзя.
  - Я знаю, что и маме те же сны снились. Или... или снятся.
  Если кто и походил на роль божьей мельницы, то Рагнгерд-вешательница, что правда, то правда.
  - Твоя мама просто... немного выпила. Уверена, в жизни она хорошая.
  - Была. Была хорошая.
  - Ты хорошая.
  - Когда-нибудь и я стану 'была хорошая'. Вот поэтому мы с тобой кровь мешать не будем, Магда.
  - А сестрами будем?
  - А сестрами будем. Сколько получится.
  'Всю жизнь получится, обязательно всю жизнь и получится', - подумала тогда Магда, слушая, как Дэмонра поднимается в дом по слегка поскрипывающим деревянным ступеням. Заливались соловьи, счастье казалось неизбежным, путь впереди - длинным-длинным, а повороты на нем - обязательно по указателям и только к правильной цели.
  И вот почти через двадцать лет кривая завела. Осталось ей же и вывести.
  - Я внимаю с трепетом, Магда. Попробуй изобрести какую-нибудь душеспасительную гадость, которую я еще не слышала...
  - Вот чего ты кривляешься? Тебе все добра хотят.
  Дэмонра осеклась. Помолчала несколько секунд, потом фыркнула:
  - Ну, хвала богам, я теперь хотя бы понимаю, почему на это 'тебе все добра хотят' так зверел Наклз. Увижу его - извинюсь. Если увижу...
  - Увидишь.
  При упоминании мага Дэмонра, как ни странно, будто успокоилась. Взгляд у нее сделался задумчивый.
  - Пожалуй ради этого и стоит пошевелиться. Касс выдает мне полсотни своих, гм, бойцов. В рамках сохранения добрых отношений, примерно столько же придется вернуть. Они партизаны, опыта городского боя - даже меньше, чем у нас, если такое вообще называют 'опытом', конечно...
  Запахло жареным. Узнав, за какие именно подвиги Зондэр обзавелась новенькими золотыми погонами, Дэмонра, мягко говоря, не обрадовалась. А та, дура дурой, и вовсе от нее едва ли не бегала, видимо, надеясь, что с небес самолично спустится Заступник и даст подруге необходимые разъяснения вместо Зондэр. Пока роль Заступника взяла на себя Крессильда Виро, вероятно, единственный раз в жизни в меру своих талантов смягчившая краски. Но даже это особенно не помогло: Дэмонра, при всем ее взрывном характере, сначала вывела бы вверенных заботам людей в безопасное место, а уж потом дырявила бы лбы тем, кто ей не нравится, со спокойной душой. Она называла это 'приоритетами'.
  - Дэм, Зондэр перед тобой извинилась! Как бы я ни относилась к происходящему, она была там одна и сделала, что сделала...
  - ... положив через это больше трети моего полка. И, к слову, вывел людей Глир. Она их только завела.
  - Вот уж вообще не время выяснять, кто и где ошибся. Ты же не предъявляешь мне, что Гюнтер меня пьяную погрузил в коляску и увез на месяц безо всяких 'увольнений' и 'отпусков'. А Зондэр подделала бумаги, чтобы с меня спросу не было. Думаешь, без этих писулек мне бы Вильгельм сильнее, чем тебе, обрадовался? Да, она не самая храбрая на свете, что больше десяти лет не секрет. Мы ее не за храбрость и любим.
  - А я и не пытаюсь выяснить, кто и где ошибся. Я только говорю, что, пока это будет от меня хоть в малейшей мере зависеть, принимать ответственные решения Зондэр не придется, - Дэмонра отрезала это негромко и даже без особенной экспрессии, но Магда сразу поняла: та не шутки шутит. Может, подвига Ингихильд и не повторит, но что-то подобное выкинет и не поморщится.
  - Она рада этому назначению не больше тебя! Ты ее вообще видишь, когда на нее смотришь?! Да у Зондэр на лбу написано, что она сдаст полк хоть тебе, хоть бесу лысому по первой просьбе!
  - Это не последняя причина, по которой я согласилась на данную... вылазку за погонами. Чтобы остатки полка случайно не сдали лысым бесам по первой просьбе.
  Магда, конечно, могла бы объяснить ей, что многие приличные люди начинали с таких вот кривых ухмылок и 'вылазок за погонами', а кончали пулей в висок в каких-нибудь паршивых нумерах, но не стала. В конце концов, жизнь проехалась по Дэмонре достаточно жестоко, чтобы та могла позволить себе не подбирать выражения при немногих оставшихся друзьях.
  - Хорошо, вернем тебе погоны, - только и вздохнула она.
  Дэмонра коротко кивнула. Потом нахмурилась:
  - Ей так страшно?
  - Да. И тебя она боится больше, чем имперцев, уж поверь. В имперцев ей хоть стрелять можно. Поговори с ней. Тебя и меня там не было. Ни ты, ни я не знаем, как вывели бы полк и вывели ли бы вообще, какие бы были потери, добрались ли бы мы до Вильгельма. Ты сама видела: сюда стягиваются части и в худшем состоянии. Надеюсь, у Бризенгема, храни его боги, дела получше...
  - Не сомневайся, у Бризенгема они получше, да вот Вильгельм о нем тебе хоть слово сказал?
  Магда задумалась. Базилю Бризенгему вроде бы не так давно перевалило за семьдесят. Вот уж кто старик, так старик. И их единственный надежный союзник. Святой человек, насколько святым может быть военный в чинах и летах. После виарских подвигов тридцатилетней давности он так и остался на юге. Женился на виарке, близкой родственнице князя, причем, похоже, по взаимной и пылкой любви. Наверное, попроси он престол, ему бы отказали, а его детям - нет. И калладский контингент, расквартированный в Виарэ, его боготворил: живая легенда, отчаянный храбрец, рыцарь без страха и упрека. За таким бы и в пекло полезли - тридцать лет назад лазили и возвращались с трофеями. Выращенные им отряды до сих пор колошматили горцев так, что пух и перья летели. Один был у него минус - ни он, ни его люди не воевали на севере.
  Дэмонра поглядела на огонь. Лицо у нее сделалось непривычно отстраненное. Магде на какую-то секунду показалось, что с тенями и светом на нем что-то не так. Когда она моргнула, ощущение пропало.
  - Как только Бризенгем выйдет из Виарэ, горцы тут же устроят повторение пройденного. Бризенгем это знает, виарцы это знают, Вильгельм это знает. Я бы сильно от Бризенгема помощи не ждала.
  - Каллад - его родина...
  - ... которой он тридцать лет не видел. Его дети говорят на морхэн, да, но думают они на виари. И князь отдаст любые деньги и титулы, лишь бы Бризенгем остался там, где он есть.
  - Ты говоришь ужасные вещи, Дэм.
  - Я говорю только то, что ты неверно определяешь нашего основного союзника.
  - Ну так ты мне скажи, кто нам поможет.
  - Холод.
  - Неужели? Что-то я не чувствую от него большой поддержки, когда утром до ветра выбегаю!
  - Да. Памятуя войну Белого года, можно еще добавить 'и колоссальные расстояния', но в данном случае - только холод. Он держит перевалы непроходимыми. Нас привязал здесь, их - там. Как только дороги откроются - сюда хлынет вся имперская армия, ну и союзнички им что-то да подкинут. Я не думаю, что Вильгельм здесь из любви к Рэде торчит. Скорее он понимает, во что обойдется марш на восток по такой погоде, особенно с учетом, что пункт назначения встретит нас не пирогами и антибиотиками. Напомню тебе, имперцы уже пытались выполнить этот смертельный номер, и закончилось это тем, что у нас все основные тракты на столицу костями как кустами засеяны.
  - Положение в Каллад-на-Моэрэн доподлинно неизвестно, не забывай. Возможно, там даже все налаживается, пока мы тут сидим...
  Дэмонра бросила на Магду какой-то очень странный взгляд:
  - Дэм-Вельда на континенте. Да все тебе известно. Ты просто думать про это не хочешь.
  - Один застреленный нордэн ничего не доказывает!
  - Доказательство существования чудовища - наличие смертей. Доказательство непрямое, и все-таки достаточное. Уверена, они тащат туда все пулеметы, которые успели собрать. А времени на сборку у них имелось достаточно.
  - В тебе говорит нелюбовь к Дэм-Вельде. Не скажу, что незаслуженная, но...
  - Во мне говорит понимание некоторых простых и неприятных вещей, Магда. Так или иначе, едва начнут таять снега, все круто изменится.
  - Страшновато тебе, наверное, спать, с такими-то мыслями.
  Дэмонра скривилась:
  - Я думаю, страшные сны Вильгельму снятся. Вряд ли он хочет, чтобы снег растаял.
  - А ты хочешь?
  - Нет. Но он растает через неделю.
  - Откуда ты знаешь? Приметы?
  Та только плечами пожала:
  - Снег стает через неделю, в три дня уйдет. Ларна из берегов выйдет.
  И вот здесь Магде сделалось не то, чтобы страшно, но очень не по себе: Дэмонра никогда не демонстрировала каких-то особенных талантов в предсказании погоды. А сейчас она сыпала словами так уверенно, точно учебник по памяти цитировала. Даже тон был какой-то не ее.
  - Ты в себе давно дар погодника открыла?!
  - У меня нет даров, а снег стает в три дня.
  - Знаешь, Дэм, вот давай только тут не будем сидеть с такими всепонимающими минами!
  - Я понимаю, когда уйдут снега. Все остальное - не ко мне.
  - Ты Вильгельму сказала?
  - Мне даже ты не веришь. Что я принесу генералу? Страшные сказки, волков да воронов? Он меня бандитов вешать послал, не пророчествовать.
  - А если вдруг... если вдруг ты права?
  - То сперва все одно надо Белоречье с землей сравнять.
  - Полагаешь, Сумерки богов снова начались? Вот так запросто?
  - А им надо строго обязательно начаться с плясками и кровавой метелью? Так еще и не вечер, еще и спляшем, и заметет.
  - А предсказания? Колокола...
  - ... божьи мельницы...
  - Не смешно!
  - А я и не смеюсь. Собственно, я хотела переговорить с тобой на предмет твоей роты. Доверить наше серьезное дело 'рэдским патриотам' - это как маслом огонь тушить.
  - Да я за тобой куда угодно, и Зондэр даст тебе хоть роту, хоть три...
  - На три роты там не осталось, привыкай! Я с ней потом... потом обсудим. Еще с нами пойдет Каниан.
  - А он... согласился?
  - Нет, ему это предстоит.
  - Мне ему сказать?
  Дэмонра фыркнула:
  - О нет, оставлю себе это совершенно особое удовольствие.
  - Он же тебе нравится.
  - Ну не настолько я сумасшедшая. Скажем, планирую изучить новые речевые обороты, когда буду слушать его ответ. Учитывая, что за дерьмо у нас в перспективе - мне пригодится. К слову, все забываю спросить... Маэрлинг здесь, Гюнтер здесь, а Эрвин где?
  Магда этого вопроса ждала и не то, чтобы боялась, но чувство было поганое. Впрочем, не поинтересуйся Дэмонра судьбой Нордэнвейдэ, зло, которое Магда ему причинила - неважно, по глупости, равнодушию или неосторожности - не перестало бы существовать. Мир же не исчезал, когда она глаза закрывала.
  - Я не знаю. Последний раз в лесу и видела.
  Магда была уверена, что Дэмонра скажет что-то вроде 'но они же с Каем вместе в столицу возвращались' и придется объясняться, но та промолчала, только кивнула. Никто отчета не требовал, но Магда все же начала:
  - Я ему обещала... сама знаешь, что обещала. И даже достала. Отдать, вот, не смогла: меня в столице не было почти...
  - Мне Крессильда говорила, он к Зондэр заходил незадолго до всей этой... истории.
  А вот это было что-то новенькое. Магда, во всяком случае, впервые слышала, чтобы Эрвин вернулся в Каллад-на-Моэрэн.
  - Ты... ты уверена?
  - Зондэр все отрицает, Глир молчит, Крессильда уходит от ответа с тактом бригады лесорубов. Так что да, я уверена. Ладно, вернемся к этому, когда с Белоречьем закончим. Хотя и возвращаться, в общем, не к чему. Эрвин сделал втрое больше, чем можно ждать от человека в его положении. Не удивлюсь, если он просто поехал к родителям. - На лице Дэмонры, наконец, промелькнуло что-то человеческое. - Я запрещала ему писать матери. Занятно, как нужно получить по морде от жизни, чтобы понять: нельзя благодетельствовать безнаказанно и нельзя запрещать сыну писать матери.
  - Ты отвечала не за него одного.
  - Да. Вот это меня и беспокоит. Знаешь, я недавно пыталась вспомнить, как мне вообще пришло в голову расширить... географию маминой деятельности. Да и масштабы... поменять. И методы.
  - И как же?
  - А никак. Не помню. Но одно могу сказать тебе точно: в учебе я звезд с неба не хватала. А план-то вышел хорош. Особенно для двадцатилетней девочки, которая со своей жизнью разобраться не может.
  - Ты что-то этим хочешь сказать, Дэм?
  - А вот и подумай, кто мне так хорошо насоветовал.
  - Кто?
  Дэмонра улыбнулась.
  - Ну, если это вдруг не был Создатель, то у меня бесовски плохие новости.
  Магда, прищурившись, оглядела подругу. Никакой очевидной жути, а все-таки жуть берет. Сидит, говорит. Разом здесь и не здесь. Раньше такие фокусы она только в исполнении Наклза-то и видела.
  - Ты еще кому говорила?
  - Про розу-то?
  - Про себя.
  - А смысл? Если я просто умом тронулась, то это не беда, все к тому и шло. А если снега стают через неделю - ты выведешь меня подальше в лес, помолишься там хорошенько, да и застрелишь. Скажешь, что я сама. Сифилис или угрызения совести - все едино.
  - Даже не рассчитывай.
  Нордэна снова улыбнулась. Теперь Магда, наконец, поняла, что не так с ее лицом. Свет и тени. Какая-то крохотная, трудно фиксируемая, но все-таки бесспорная ошибка.
  - И мордой к огню не сиди!
  - Помолишься и застрелишь. Тело сожжешь и пепел с железной стружкой смешаешь, закопаешь тихонько, место не отмечай...
  - Дэмонра. Ты себя и меня не жалеешь, Наклза хоть пожалей. Помереть раньше него с твоей стороны - чистое скотство...
  - Он лучше многих знает, что такое судьба, поэтому не обидится.
  - Судьбу, Дэм, главное с трусостью не путать. Мы, конечно, фаталисты, но даже я знаю, что эта грань тоньше волоса.
  Дэмонра спрятала лицо в ладони, но вроде как не плакала. Плечи, во всяком случае, не тряслись.
  - Хорошо. Сперва постучимся в Белоречье, потом постучимся к богам. Где-то нас да встретят.
  
  4
  
  Когда решался вопрос, кто поедет в город за спичками, лекарствами и прочими предметами первой необходимости, Ингрейна и 'деда' Пауль орали друг на друга так, что малышня попряталась, а старших, восхищенно внимающих новым словам и целым оборотам, пришлось разгонять Каю. К моменту, когда он вернулся, накал страстей ничуть не утих. Чисто калладское соревнование в благородстве и жертвенности натуры шло полным ходом. 'Деда' справедливо говорил, что он свое пожил и, случись с ним что, большой беды не выйдет, а Ингрейна и одна справится с хозяйством: для такой тощей кобылы она очень даже выносливая и вообще ну просто молодец. Ко второму часу скандала в этом тезисе из пристойного осталось разве что имя нордэны да предлоги. Ингихильд в свою очередь орала, что ничего ей в городе не сделается, потому как на нее даже каторжник распоследний не позарится, а посидеть с детворой пару деньков Пауль не переломится, вот до ее приезда сидел же, не помер, упрямый старый хрыч.
  Кай молчал, радуясь, что его мнением не интересуются. Мгла уже иногда открывалась, так что он видел: кто бы ни поехал в город, по пути обратно тот заболеет, что в их ситуации, скорее всего, равняется 'умрет'. Ингрейну Кай бы не отпустил, даже если бы пришлось сыпануть ей снотворного или что-нибудь сломать - в случае с нордэнами крайний и оптимальный вариант частенько совпадали.
  - Ингрейна, Пауль. Прекратите. Поеду я.
  Фраза возымела ровно тот эффект, на который Кай и рассчитывал: спорщики мгновенно перестали лаяться между собой, перекинувшись на него, косорукого, мелкого, жалкого, не умеющего ездить верхом и к тому же принципиально неспособного отличить будку от сортира, мать их, спасителя.
  - И думать, того, позабудь, малец!
  Кай Пауля о своих специфических талантах в известность решил не ставить, и тот, похоже, на самом деле верил, что он - прибившийся к Ингрейне по дороге сиротка, всего на пару годков старше самых взрослых воспитанников. То есть тоже шпана малолетняя, нуждающаяся в уходе и жизненных советах по поводу и без. Кай не спорил, понимая, что хромой дед - одновременно мрачноватый и словоохотливый - наименьшая из его жизненных проблем. Лекарства, позаимствованные у Наклза, подходили к концу. В глуши он бы новые не раздобыл, а потащился бы один в город - едва ли они бы ему еще пригодились. Мысль о том, чтобы обзавестись компанией, он все-таки отбросил: волочь за собою в ад женщину, только что выкарабкавшуюся оттуда и к тому же повесившую себе на шею почти два десятка детей, было скотством даже для патентованного Вету.
  По правде говоря, он сам так и не понял, почему оставил Каллад-на-Моэрэн и отправился в путь с Эрвином и Ингрейной. Наверное, после разнесенного водой и переворотом города - просто не соображал, что творит. Вот и поехал, куда взяли, как глупая механическая игрушка. А теперь сидел здесь, зная, что обратный путь ему не одолеть. И считал таблетки.
  В столице все решилось бы проще: под гулкими сводами мостов текла грязно-серая вода, ледяная даже на вид. Один шаг - и дело сделано. Даже если бы в последний момент он испугался, толстое пальто помогло бы закончить начатое. Собственно, в тот ноябрьский день Кай и шел к мосту, абсолютно любому, касаясь рукой парапета набережной и не понимая, то ли он продвигается вперед, то ли это время медленно-медленно относит ему за спину все предметы, запахи и звуки. Он очнулся еще по эту сторону перил, потому что наткнулся на нечто постороннее: бумажку в кармане, оказавшуюся адресом гостиницы, где остановился Нордэнвейдэ. Эрвин, видимо, заботливо написал ему еще утром и сунул в пальто, на случай, если Кай забудет. Две пляшущие перед глазами строчки, выведенные каллиграфическим почерком, в конце концов и стали той путеводной нитью, которая легли между рекой и сегодняшним днем. Кай записку даже не выкинул, так и таскал в кармане сам не зная зачем, словно какой-то дурацкий талисман. Вот уж в талисманы, колокольчики и все прочие ладанки дипломированный Вету не верил, а если поверил бы, то, значит, к доктору идти уже поздно.
  - Пауль, ладно, расходимся, завтра решим. Кай, только попробуй - догоню и уши все оборву, - в своей манере предупредила Ингрейна, улыбнулась и ушла хлопотать на кухню.
  Вот уж кому, пожалуй, жилось неплохо. Не в том смысле, что она работала меньше остальных или питалась лучше - как раз наоборот - но за зиму нордэна буквально расцвела. Не в нежную розу, конечно, а во что-то более морозоустойчивое и колючее, хотя и вполне нарядное, вроде пушистой елочки с картинки. Ингрейна теперь улыбалась даже тогда, когда не знала, что на нее смотрят - эта ее умиротворенная улыбка Каю, пожалуй, нравилась больше, чем все другие - могла тихонько намурлыкать себе что-то под нос, двигалась почти плавно, шутила, смеялась. Если бы речь шла о юной девушке, Кай бы по совокупности признаков предположил, что та влюбилась, но Ингрейну в состояние какого-то почти видимого внутреннего света явно привели не амурные дела. Оставалось признать, что она и вправду самой природой была предназначена на роль матери большой семьи, пусть от женщины такого склада характера и жизненного пути это сложно ожидать. Просто вышла из вьюжной ночи, осмотрелась, спрятала пистолет, взяла поварешку и как-то вошла в полную гармонию с миром и собой.
  Выглядела эта метаморфоза страшновато, во всяком случае для того, кто знал ее раньше или имел понятие о биографии, прямо сказать, очень далекой от гуманистических идеалов. До своей неожиданной выходки в столице эта дама успела повоевать на окраинах Виарэ, причем так, что горцы клялись содрать с нее кожу заживо, а начальство отзывалось о тогда еще майоре Ингихильд в выражениях не всегда цензурных, но, безусловно, уважительных. А тут одного человека словно заменили другим. Вернее, словно нашлась какая-то иная версия одного и того же человека, жившая в других условиях и видевшая другое. Вроде и здорово, а вроде и жуть берет.
  И уж совсем странно было то, что воспитанники - вовсе не Создателевы Заступники с ясными глазками и идеальным воспитанием - приняли ее как непререкаемый авторитет. Это уже не магия, а истинное чудо. Кай, сам выросший в приюте, на предмет нравственных качеств сироток не обольщался. Выплыви к нему лет десять назад такая вот фея с ласковыми глазами и запасом сказок про троллей и жернова - он бы ее послал куда подальше просто потому, что приходить нужно вовремя и невозможно разом любить почти два десятка детей как родных. Мама - не посуда, радость индивидуальная и никогда не общая, даже для родных братьев-сестер, что уж говорить о всех прочих. Возможно, ситуацию Ингрейны спасло то, что она вовсе не изображала из себя внезапно обретенную мамочку, скорее уж такую старшую сестру, которая вроде их обожает, но миндальничать долго не будет. Если у нордэны имелись любимцы или любимицы, то Кай бы их не назвал, даже приставь кто-нибудь к его голове пистолет. Он бы описал отношение Ингрейны к детям как эдакую кристаллизованную справедливость, которую все-таки замешали на добре. Красивое и страшное чудо.
  Впрочем, сироты вели себя вполне терпимо, видимо, понимая, что заметаемая снегом и с трудом отапливаемая летняя кухня - вовсе не место для истерик и бунтов. По графику ходили за хворостом со старшими, чистили картошку, топили снег, мыли тарелки, помогали Ингрейне в кухне.
  Однажды ночью к их обиталищу вышла стая бродячих собак. Дежуривший Кай с перепугу принял их за волков - по светящимся в темноте злым огонькам сложно разобраться, бродили ли их обладатели раньше по лесу, городу или аду - и поднял шум. Пауль и Ингрейна решили вопрос в пару выстрелов, громких и глухих из ружья и четких, сухих - из пистолета, а утром нордэна долго хмурилась, рассматривая закоченевшие трупы, наполовину заметенные снегом. Каю тоже не понравились выступающие под свалявшейся шерстью ребра. Он в жизни не видал таких тощих псов. На одной из собак сохранился ошейник.
  'Это волк', - спокойно сообщила Ингрейна, срезая его. Кай хотел было задрать нос и ответить, что ему вовсе не надо врать во спасение как малышу несмышленому и он прекрасно представляет, какие дела там сейчас творятся в ближайшем городе, раз собаки дичают. А потом решил, что нет, не знает и знать не хочет, кивнул и сделал вид, будто верит. В конце концов, Ингрейна честно считала его восемнадцатым и, пожалуй, без своих таблеток он скоро бы таким и сделался. Совершенно бесполезным куском мяса с хорошим потенциалом, постепенно размываемым весной.
  С конца февраля им всегда выдавали увеличенные дозы. Теперь он сидел на сильно сокращенной, а март уже перевалил за середину, хоть снега и не таяли. Иногда слышал звон в ушах. Еще в начале месяца его по имени окликнула Белинда, и он даже механически повернулся только для того, чтобы осознать, что смотрит в стену с рассохшейся штукатуркой. Это все очень, очень плохо бы закончилось. Если кому и следовало поехать в город за продуктами, так это ему, пока он еще в принципе мог принести хоть какую-то пользу. Но Кай почти с малолетства знал, что его, скорее всего, убьет пневмония и больше боялся даже не смерти, а того, как будет выкашливать легкие среди подушек день, три, а то и неделю. Особенно мало ему хотелось делать это под взглядом Ингрейны, которая и без него насмотрелась в жизни всякого. Хуже вышло бы только, окажись здесь Матильда.
  Кай слушал, как Ингрейна, тихонько напевая нечто по-нордэнски бравурное, чистит картошку за стенкой. Судя по кряканью с улицы, Пауль рубил дрова. Малыши шушукались в единственной протопленной комнатушке, старшие мальчики гудели неубедительными басками. Под дверью плакала Белинда. Говорила, что не может родиться снова, потому что тварь надела ее лицо и вернется вместо нее. Он прекрасно понимал, что голос звучит не из снежных сумерек, а в его собственной голове, но все равно постарался забиться как можно дальше от входной двери, почти спрятавшись за полупустыми мешками. Подгнившая картошка. Ей здесь даже стены пропахли.
  - Малец. Выйди на два слова перемолвиться.
  Кай вздрогнул. То ли он заснул, то ли отключился, во всяком случае, из времени выпал. Пауль за это время успел порубить дрова и даже аккуратно сложить их в поленницу. Поежившись, он накинул тулуп и вышел вслед за стариком. Спустившись с низенького крылечка, от которого шелестящая поземка почти ничего не оставила, тот закурил. Оглядевшись и убедившись, что других воспитанников рядом нет, протянул Каю самокрутку.
  - По тебе видать, что смолишь.
  'Ты говоришь мне это в пятидесятый раз'.
  Кай каждый раз брал и каждый раз потом запихивал в карманы дедова тулупа. Он не курил, он просто выглядел как покойник на побывке, но здесь дольше было объяснять.
  - Спасибо.
  - Пособи мне, сынок.
  Не требовалось большого ума, чтобы угадать, о какой помощи старик попросит.
  'Я сейчас соглашусь, и ты умрешь'.
  Кай глубже втянул голову в плечи. Ему сделалось не столько холодно, сколько пусто и отвратительно. Он-то знал, что отправившийся в город назад вернется, а долго жить не будет. Знал, что сам скоро перестанет понимать, где кончается реальность и начинается бред. Возможно, сделается опасным. Возможно, уже сделался. И все одно готов деда этого за смертью услать, лишь бы самому не ехать.
  Ему в затапливаемом бункере не было так страшно, как здесь. Может потому, что до этого своего вояжа Кай никогда не видел леса и вообще мест, где нужно долго-долго идти, чтобы встретить людей - заимка в тайге и убежище рэдских сепаратистов не в счет, туда его везли поезда, а сама дорога по безлюдью легла очень короткая. Пока он выхаживал Дэмонру, наружу практически не высовывался, так что не помнил леса, а лагерь Кассиана больше походил на городские предместья, чем на зеленое сердце ничего, даже на карте не отмеченное. Столица, пусть и разнесенная водой, напоминала работающий механизм - все шумело, суетилось, двигалось. То, что происходило вокруг него сейчас, он, в принципе, мог бы придумать и удержать в воображении. Не так уж много вертящихся колесиков с разными именами - всего-то девятнадцать, не считая него - а вокруг километры пустоты, окрашенной разными оттенками черного и белого. Как цикличный кошмарный сон. Утром белое, ночью темно-серое, и почти всегда метет, уменьшая и без того скромную видимость. Кай бы не поклялся, что мир вокруг него - настоящий. Вдруг он утопился в Моэрэн, а это то, что после нее.
  И даже отсюда уходить было очень страшно.
  - Чем помочь?
  - Да царевну нашу бы попридержать. Больно боевитая.
  Царевна не далее, как прошлой осенью, встала между строем и толпой, оплатив собственной кровью отсутствие бойни. Хотел бы Кай посмотреть, что, кроме двух метров земли над головой, вообще способно удержать таких людей.
  - Ее разве что на цепь для волкодава посадить, и то не уверен.
  - Тогда ее надо обмануть. Помню у них там была какая-то сказка про цепь-обманку, - хмыкнул в бороду Пауль. - Она их много знает.
  'И, что поразительно, в них верит'.
  - Уезжайте перед рассветом. Я сделаю вид, что мне плохо. А вы тихо выводите лошадку. К моменту, когда она поймет, вас здесь все одно не будет, не на крыльях же догонять.
  - Вот это дело. Не пристукнет же она тебя за пару дней, да?
  Кай фыркнул. Не будь он из Вету, чтобы его 'пристукнуть' Ингрейне потребовалось бы несколько секунд и, возможно, она даже обошлась бы без пистолета. Патронов все-таки наперечет.
  - Не пристукнет, но возвращайтесь скорее.
  
  Сообразив, что с мечущимся по постели Каем приключилось острое воспаление хитрости, а коняги вместе с Паулем и след простыл, Ингрейна, надо отдать должное, вполне спокойно вывела его в коридор. Плотно прикрыла дверь, чтобы другие не видели. И только потом залепила по лицу так, что он в стенку улетел, по пути едва не опрокинув поленницу.
  Кай, в общем, приготовился и не к такому и не имел намерения защищаться. Для него не являлось секретом, как кристально честная нордэна относится ко лжи в любом виде, особенно - во спасение.
  Он поднялся по стенке и замер в ожидании продолжения.
  Лицо Ингрейны кривилось так, словно она орала во всю мощь легких, хотя в коридоре висела тишина, только в голове после затрещины немного гудело.
  - Выблядок.
  Кай опустил ресницы. Так дело и обстояло, даже документы когда-то имелись.
  - Какой же ты выблядок. Да как ты вообще до этого додумался?
  Вот уж без особенного труда. Кай был полностью уверен, что, не пожалуйся он на чудовищную головную боль вечером, нордэна бы тихонько уехала под утро.
  - Он старый, старый, ты понимаешь, Кай?!
  - Вы кричите. Нас слышат.
  - Как ты спать после этого будешь, Кай?
  - Плохо, как и раньше.
  Ингрейна, видимо, собралась влепить вторую затрещину, для симметрии. Кай подобрался и зажмурился. Рука у нордэны оказалась тяжелая.
  Время тянулось, а удара все не было.
  - Со мной-то ты за что так, Кай?
  Вот это уже выходило хуже затрещины. На удары женщине можно было и не отвечать, а тут какие-никакие пояснения дать бы пришлось.
  - Так всем лучше будет.
  - 'Всем', Кай, разом лучше не бывает никогда, я это и без ваших теорий вероятностей знаю. Я говорю о том, что ты меня напугал и обманул. Главным образом, что напугал. Откуда мне было знать, что ты прекрасный актер, а не на самом деле в горячке мечешься?
  - Ну я патентованная тварь, в другой ситуации мог бы рекомендации предоставить, они у меня приличные!
  - Кай.
  - Мне убираться?
  - Тебе умыться. Ты плачешь, малолетнее чудовище.
  Кай не понял, добавила она последнее серьезно, как некое обобщение его жизни, или попыталась так разрядить обстановку, и нервно прыснул.
  - А потом?
  - А потом пойдем завтрак готовить. Не ври мне больше. Слышишь, Кай, больше никогда не смей мне врать. Мы могли договориться.
  - Не могли.
  - Могли попробовать.
  - Не вышло бы.
  - Так и теперь не вышло, а еще каждый чувствует себя свиньей. Второго можно было избежать.
  С этим Кай спорить не стал.
  
  Пауль вернулся на третий день. Надо отдать должное, Ингрейна на него даже не кричала, только крепко обняла при встрече, словно и впрямь видела перед собой родного отца, ввязавшегося в опасную авантюру и возвратившегося живым. Подсумки разбирали всем миром. Среди деликатесов, привезенных 'дедой', нашлась даже белая сахарная голова. Радости малышни не было предела. Кай, как человек, к сладкому равнодушный, помогал колоть это богатство и делить его поровну для вечернего чаепития. Ингрейна, подмигнув, от операции устранилась ввиду того, что с детских лет готова за сахар продать все, кроме Родины.
  'Деда', сопровождая рассказ шутками и прибаутками, описывал путешествие в город. Его послушать, так за стенами их жилища оказался не мир, а сон. И всюду спокойно, и волков не видел, и подснежники нашел, да вот не привез - рвать пожалел, маленькие еще. С лисичкой поболтал, лисичка обещала скорую весну. Медведь спал в берлоге, от его храпа с елок снег сыпался. Зайцы, когда он поплутал, дорогу верную показали.
  Кай с тревогой наблюдал не за лицом старика, а за его руками. Те, вроде бы, не дрожали, может, и не промерз Пауль, пока его зайцы к дому выводили. Младшие девочки льнули к своему 'деде', требовали деталей, дергали его за бороду. Кай запоздало понял, что со смертью одного человека умирает не только сам человек, но и целая система вокруг него - воркующие дети, все эти зайчики-белочки-лисички, нерассказанные сказки. Навсегда отбывают на станцию без названия. Он много раз видел смерть и много раз был ее причиной, но никогда не представлял последствий, кроме разве что чисто практических: займет пост нужный или ненужный министр, получат они лишний выходной или нет. И, пожалуй, только теперь как-то смутно осознал, как она жестока к умирающему и еще более - к остающимся.
  Дед, натянув видавшую виды меховую шапку на самый нос, рычал, изображая медведя, разбуженного в неурочный час.
  - Где моя весна?! Где моя малина?! Уууу, зашибууу!
  Бетти и Марта покатывались со смеху. А Каю каждое слово как иголка в спину втыкалось. Он прекрасно знал, что у поступков - абсолютно любых - есть результаты, и знал, что они его не касаются, потому что как раз за них он и получает свои деньги и таблетки. Ему никогда не приходило в голову смотреть на себя и на эти последствия вместе. Как если бы он был не человек, швыряющий камень с моста, а сам камень, упавший в воду и вызвавший расходящиеся круги.
  Взрыв хохота.
  Кай вскочил, как подброшенный, перевернув стопку деревянных мисок, выструганных тем самым 'дедой', вылетел из кухни, промчался через коридор, едва не сбив с ног кого-то из воспитанников, толкнул дверь и оказался во вьюжном вечере, спустившемся совсем низко. Сначала он даже мороза не почувствовал. Скатился со ступенек, пропахал сугроб, чтобы подняться из низины, отбежал подальше. Застыл, задыхаясь и хватая ртом воздух, ледяной и тяжелый, словно вода.
  И буквально ощущал, как тот вливается в легкие, заполняя их мертвенным холодом.
  'Бесы с вами всеми, лучше пусть я'.
  Кай знал, что аксиома Тильвара не слышит молитв и не принимает извинений. Знал, что в город он уже не поехал и теперь никакие покаяния этого не изменят. Знал, что его смерть - от пневмонии ли, простуды, оспы или сифилиса - не повлияет на шансы Пауля увидеть лето. Знал, что, скорее всего, понимает это все не потому, что перестал быть тем, кто он есть, а просто из-за отсутствия нужных седативов в нужном количестве.
  - Это еще что за представление? - Ингрейна, прорвавшаяся через легкую снежную крупу, выглядела не столько злой, сколько ошарашенной. Напуганной Кай ее представить не мог.
  - Тошнит, - буркнул он. В какой-то мере это была правда.
  - Кай, хватит врать.
  - Я не сказал, что от ужина.
  - Жизнь в целом?
  - Вроде того.
  - Отлично. Тогда нарисуй на лице широкую улыбку и немедленно возвращайся в дом. Тоже мне первый выискался, кому от жизни дурно делается. Или ты думаешь, что от этого есть таблетки? Тогда ты самый умный дурак на моей памяти.
  - У меня заканчиваются лекарства.
  Нордэна молчала секунды три. Потом вылезла из тулупа, набросила его Каю на плечи, застегнула у горла и поинтересовалась:
  - А три дня назад это сказать было нельзя никак?
  - В уездном городе их не достать.
  - Кай, погоди, ни беса не понимаю в этих ваших маговских припарках. Но их же продают в аптеках, это я знаю.
  - Что в аптеках продают, то мне уже лет пять как не поможет. Это как пневмонию чаем с ромашкой лечить.
  Ингрейна сильно нахмурилась.
  - Тебе плохо?
  Кай мог бы рассказать про Белинду, зовущую его то из снежной ночи, то из-под штукатурки, а иногда - прямо над ухом, но решил, что нордэне и без этого забот хватает. У Ингрейны, несомненно, нашлось бы любви и участия и на его долю, но что-то он не слыхал, чтобы эти замечательные явления останавливали пули или исцеляли сумасшедших.
  - Пока терпимо. Будет хуже.
  - Где можно достать твои таблетки?
  - В нашей ситуации - нигде.
  - Кай! Я не прошу тебя анализировать 'нашу ситуацию'. Напоминаю, я старше тебя по званию. И просто вдвое старше. Так что прекрати выделываться и говори как есть поскорее, я тоже мерзну.
  - В аптеке крупного города, возможно, найдется заменитель, хоть что-то. Не знаю. И у меня все равно нет рецепта.
  - Ну после того, как мы сделалась конокрадами, не ограбить аптеку было бы очень изысканным чистоплюйством. Так, глядишь, и до 'эксов' докатимся, - Ингрейна молодец была. Даже шутить пыталась.
  - Вы поедете без документов в крупный город? Бросите детей тут на хромого истопника? На меня, зная, что не сегодня так завтра я их от бесов отличать перестану? Потащите всех с собой по бездорожью и... и как назвать сотрясение времени?
  - Ну что ты, Кай, я просто сяду у печки, приготовлю ужин и посмотрю, как ты умрешь!
  - Уверяю, при таком раскладе перед этим вы посмотрите на что-то куда более занимательное. Вам не понравится.
  - Нам обязательно возвращаться в Каллад-на-Моэрэн? Или нужные лекарства найдутся поближе? Вальдрезе? Ремель? Граза?
  - Эти ваши 'поближе' - больше ста километров отсюда, если я правильно представляю карту...
  - Сто десять, сто сорок и сто шестьдесят. Не твоя задача - карту представлять! Отвечай на вопрос, который я задала.
  - В Гразе, наверное, будут.
  - Вот и все.
  - Очень глупо ради одного угробить девятнадцать.
  - А гарантированно угробить одного?
  - Разумеется, это лучше.
  - Отлично, Кай. В следующий раз, когда задумаешься в духе 'лучше убить столько-то, а не столько-то', вспомни, пожалуйста, что ты не выпускник военного училища. И в принципе не можешь ответить на этот вопрос правильно, потому что неправильно его задаешь. Для военных это не моральная категория, а категория целесообразности. Так что да, я в критической ситуации смогу тебе сказать, что кого-то мы оставим без помощи, чтобы избежать худшей альтернативы. Меня этому десять лет учили, это будет мое решение и моя ответственность. Твое 'лучше убить' - треп у камина, что бы ты там ни думал, потому что суть вопроса не в количестве жертв, а в том, к чему надо прийти этой ценой. Как только ты начинаешь думать об убийстве с позиции 'лучше-хуже', ты уже становишься мразью, в эту самую секунду. Я с Дэм-Вельды приехала и, поверь, в этом понимаю больше многих. У нас пять сотен лет назад жрецы собрались и тоже решили, что лучше убить одного и спасти миллионы. Сейчас нас пятьсот тысяч и минимум каждая десятая женщина хронически бесплодна, то есть живет зря. Расскажи мне, как 'лучше' убивать, я с большим интересом послушаю.
  Кай впервые в жизни слышал, чтобы Ингрейна говорила так, и поверил ей еще раньше, чем узнал про каждую десятую, которая 'живет зря'.
  - Был бы ты мой сын - розгой бы выдрала! - видимо, смутившись, закончила она ледяным тоном. Но глаза все-таки отвела.
  Кай думал, что повезло бы ее сыну или дочери, родись они на свет.
  - Меня в коробке из-под шляпы у больницы оставили, зимой, даже без записки с именем, вот Каем и назвали. Вы бы так не сделали, но мир не добрый и, с нашей точки зрения, не справедливый. В общем - справедливый. Нас десять лет учили этому 'в общем'. Поэтому мне очень тяжело видеть частности. Я думаю, что убил..., - Кай запнулся.
  - Никого. Все живы, и я позабочусь, чтобы все были живы. Идем в дом.
  
  Слышала вьюжная ночь молитву загнанного в угол атеиста или нет, но некоторое милосердие она проявила. На утро вышло солнце, а еще через день оно вдруг зажарило совершенно по-летнему. Сосульки радостно барабанили капелью по крыльцу, укрытому мигом ставшим рыхлым снегом. Кажется, где-то вдалеке даже запели птицы. Птиц Кай не слышал так давно, что списал бы их голоса на галлюцинацию, если бы младшие девочки вдруг разом не притихли, а потом загомонили наперебой, мол, весна идет, весне дорогу, ласточки вернулись.
  Вряд ли это звенели ласточки, но в лесу действительно что-то изменилось. Может, просто отступило ледяное дыхание долгой зимы, делавшее мир за пределами дома каким-то не вполне реальным из-за вечной поземки, гасящей звуки и не позволяющей достоверно отличить небо от земли. Открылся горизонт, небеса нежно заголубели над все еще белыми деревьями, запахло землей, водой и дымом.
  Пауль с радостным кряканьем колол дрова почти вдвое быстрее. Ингрейна, наконец, разрешила малышне поиграть в снежки. Даже Кай несколько успокоился, решив, что, может, нордэна и вправду что-то придумает. Она полком в шесть или семь сотен человек командовала, а тут всего-то два десятка олухов на поруках.
  А потом начали таять снега и радости быстро поубавилось. Летняя кухня стояла в низине. Добротный фундамент должен был защитить ее от паводков, но в этом году снега выпало чуть ли не втрое больше чем обычно, а весна пришла поздно и в какие-то считанные дни. Белое море очень быстро превратилось в потоки грязной воды, с шумом понесшиеся во все стороны. Нет, смерть от утопления им, конечно, не грозила, но полы залило. Особенного холода не ощущалось - термометра у них не нашлось, но Кай бы поставил градусов на двенадцать, если не на все пятнадцать выше нуля - однако спать в доме, полном воды, было опасно. Такие подвиги частенько заканчивались бронхитами, пневмонией и прочими совершенно лишними в их положении вещами. Талые воды, несомненно, скоро ушли бы в землю, но даже пара недель в подобных условиях для детей никак не подходила.
  И еще заболел Пауль. Едва он начал кашлять, как тут же схватил свой тулуп, миску, кружку, ложку и ушел в самую дальнюю часть постройки, строго-настрого запретив к нему соваться. Кай вызвался поухаживать и, к своему удивлению, не получил от Ингрейны грубого отказа. Видимо, ее целесообразность сказала ей, что, если она сляжет тоже, тут в скором времени будет не один покойник, а два десятка.
  Нордэна несколько раз ходила на руины поместья, набрала там кирпичей и более-менее сохранившихся досок, наладила мостки, по которым они и передвигались в доме. По этим скрипучим и не совсем надежным конструкциям Кай, замотав лицо тряпкой, трижды в день курсировал в кухню за едой. Воду на чай Паулю кипятил прямо во дворе у черного входа, на большой колоде, торчавшей из образовавшегося озерца, добавлял варенья и сахара, кормил, поил, давал лекарства по часам и развлекал как мог. 'Деда' здорово побледнел, но старался держаться. Перестукивался через стену с младшими девочками, мол, жив-цел, скоро буду как новенький. Кай видел только желтизну на его висках и дрожь старческих рук. Ему раньше казалось, что у Пауля пудовые кулачища, а когда он однажды взял его ладонь, чтобы положить под одеяло, то поразился, до чего она легкая, как из шершавой бумаги сделанная.
  Микстуры старик пил исправно, но кашлять не прекращал. Кай винил холод и затхлый запах воды, их главного врага. Солнце жарило, пели птицы, на лицах детей, которых он видел мельком, расцветали веснушки, а Пауль, видимо, умирал.
  - Я не знаю, что делать, - Кай сдался на четвертое утро, услышав, как 'деда' пытается прокашляться, оставшись один. Звуки были жуткие, как будто человек захлебывался водой. - Здесь он не поправится.
  Кай прекрасно понимал, какое это глупое заявление. Вот уж не подогнала бы Ингрейна ковер-самолет из виарской сказки, чтобы доставить 'деду' в более приемлемое место. Имейся у нее такая возможность, воспитанники уже не топтались бы по мосткам, рискуя навернуться в грязную холодную воду.
  Ингрейна невозмутимо пожала плечами:
  - Я отвезу его в город. Там больницы.
  - Я могу...
  - Не можешь, Кай. Я отвезу его в город.
  - Но...
  - Это не предмет дискуссии. Выйди на улицу, подыши, там тепло, думаю, скоро ягоды пойдут.
  - Он заболел, когда в город ездил.
  - Он заболел потому, что под нами целое море, в котором чего только ни плавает, включая трупы грызунов и ежиков. Хвала богам, хоть без дизентерии обошлось.
  - Если бы в город поехал я...
  - То по возвращении я бы все-таки сломала о тебя парочку розог, в назидание самым храбрым. Кай, иди погрейся, я разберусь.
  - Ингрейна, вы же его не...
  - Кай. Ты или взрослый, или ребенок. Или ты решаешь проблемы сам, или предоставляешь решать их другим. И тогда не даешь советов, если о них не просят, а также оставляешь при себе весь свой ужас, негодование и прочее принципиальное несогласие. Хотя мне довольно мерзко, если ты думаешь, будто я отведу старика в лес, пущу ему пулю в голову, покукую там денька три и вернусь с широкой улыбкой.
  Кай хотел возразить, что такой вариант даже не приходил ему в голову, но вспомнил, что обещал не врать, во всяком случае, без крайней необходимости. Впрочем, вот уж пули на старика в сложившейся ситуации ни одна нордэна тратить бы не стала.
  
  Попрощаться с 'дедой' лично Ингрейна никому не дала, но заставила всех написать письма, использовав вместо бумаги куски обоев, просушенные над огнем. Не меньше десяти предложений и очень, очень душевные, чтобы, читая их в больнице, Пауль шел на поправку не по дням, а по часам. Продемонстрировать свои сложные отношения с запятыми и некоторыми грамматическими формами пришлось даже Каю. Письма Ингрейна аккуратно упаковала, Пауля завернула во все самое теплое, что нашлось, бережно усадила на лошадку, взяла ее под уздцы и растаяла в рассветных сумерках, сопровождаемая тихим рыданием малышни за стенкой.
  Кай, оставшийся с семнадцатью воспитанниками, одним ружьем, каким-никаким запасом продовольствия и голосом Белинды, тихонько окликающим его в самых неожиданных местах, второй раз в жизни просто не знал, что ему делать. Только теперь рядом не оказалось Эрвина с адресом гостиницы. Он, пожалуй, даже скучал по Нордэнвейдэ, хотя никогда не назвал бы того своим другом. Но Эрвин, в отличие от Ингрейны, не родился на Архипелаге и ему, случись что, грехи отпускал бы более-менее понятный Создатель, а не жестокие северные боги, так что с ним вышло бы легче сговориться или хотя бы поговорить. Сложно сказать, как он поступил бы на месте Ингрейны, но он, во всяком случае, объяснил бы свое поведение, а не оставил Кая мучиться сомнениями.
  Нордэна вернулась вечером четвертого дня, разумеется, в одиночестве. Ее голову украшала повязка, чуть запятнанная кровью. Вероятно, Ингрейна добралась до них раньше, но решила в таком виде всем не показываться и дождалась темноты. Во всяком случае Каю казалось, что он услышал тихий лошадиный шаг - скорее даже ритмичный плеск и хлюпанье - существенно раньше, чем нордэна спустилась в низину, аккуратно ступая по скользким мосткам.
  - Ты бледен как упырь. Каждую ночь сам дежуришь?
  - Только первую половину.
  - Я же говорила, как надо распределять часы, чтобы все высыпались.
  - Говорили. У вас кровь.
  - Знаю. Кипяток найдется?
  Кай без лишних слов приволок кастрюлю. Нордэна отыскала ножницы и принялась срезать повязку. Кожа над бровью у нее оказалась глубоко рассечена, причем неаккуратно, словно Ингрейна подвернулась под удар чем-то зазубренным и острым. Он осторожно промокнул рану чистой тканью.
  - Спиртом уже залили?
  - А ты как думаешь? Но, если вовнутрь предлагаешь, то мне до конца жизни заказано.
  - Тогда просто бинты сменю.
  - Нормально, там все чисто. Спасибо, Кай.
  - Пауль...
  - Пауль в больнице. В городе у власти наполовину социалисты, наполовину бандиты, где кончается одно и начинается другое - бесы не разберутся. Но лечебные учреждения, спаси их боги, пока работают. Я оплатила уход на Паулем остатками наших с тобой марок. Удивлена, как их приняли.
  - Правда?
  - Ты взрослый или ребенок, Кай? Или не задавай вопросов, или верь сказкам.
  - Предположим, я поверил сказке.
  - Хорошо. Тогда пакуй семимильные сапоги, мы уезжаем послезавтра.
  - Куда?
  - За синей травой для короля-ворона, ясное дело.
  - Так... так нельзя.
  Ингрейна тяжело вздохнула:
  - Кай, поверь, будь это на самом деле вопрос выживания всех, я бы тебя на вожжах повесила сейчас, и сама бы повесилась - потом. В отдаленном и светлом будущем.
  Врала нордэна, как и большинство ее сестер, не особенно талантливо, так что Кай, конечно, не поверил. Но до конца решил дослушать без возражений.
  - Но до отдаленного и светлого надо еще как-то добраться. Здесь мы до него не досидим, потому что снег стаял и скоро в городе кто-то да вспомнит о лежащем неподалеку поместье, откуда, наверняка, можно натаскать не зеркал с сервизами, так досок с кирпичами. В такие времена ошейники впору не только с собак срезать. Я не буду сидеть здесь с тобой, семнадцатью несовершеннолетними детьми, из которых десять девочек, и тремя обоймами. Останься с нами Пауль, я бы еще подумала, он из ружья неплохо стрелял... стреляет. Теперь думать не о чем. А раз нам все равно уходить - не вижу причин не пойти туда, где тебе могут помочь.
  - В городе все настолько плохо?
  - Ну с меня четверо посреди бела дня попытались снять тулуп, в качестве орудия убеждения используя битые бутылки. Пистолет не заставил их передумать. Даже не знаю, как описать такую ситуацию, кроме сакрального 'дальше только снега и колокола'.
  - Если кто-то сюда сунется, я еще успею... решить некоторое количество проблем.
  - Нет.
  - Я это на самом деле умею.
  - Без сомнений. Сколько тебе лет, Кай? Только честно. Ты не в трактире, я тебе и так налью, если хочешь.
  - Шестнадцать.
  - Кай.
  - Шестнадцать в декабре будет. Правда будет. И я не такой уж... комнатный цветок.
  - Да я знаю, кем ты работал. Убила бы всех, кто это допустил.
  - А раз знаете, тогда чего думать-то.
  - Ответ все равно 'нет', Кай. Я, пока ехала назад, все пыталась понять, обязана я достать оружие и учить их стрелять или не обязана.
  - Мне кажется, ответ очевиден.
  - Тебе так только кажется. Уж ты-то должен понимать, как опасны интуитивно верные ответы.
  Кай вздохнул:
  - Если все дороги равно невозможны, можно спокойно идти по ним в темноте, да?
  - Да, вроде того.
  
  5
  
  Когда вьюжным мартовским утром разъезд Витольда натолкнулся на двух всадников, одним из которых оказалась полковник Дэмонра, он в первый момент просто не поверил глазам. С тем же успехом навстречу ему по белому полю могла скакать Госпожа Стужа или кто-то из местных Заступников. Какое-то веселое и немного страшное волшебство. Потом, конечно, все радовались, тихонько пили чудом раздобытый даггермар местного производства - в другие времена Витольд назвал бы напиток 'сивуха по северным мотивам' - рассказывали, как докатились до такой жизни, и сами себе не верили.
  Компанию нордэне составил молоденький тип, чей неприятный взгляд никак не соответствовал возрасту. Молчаливый и по виду очень высокомерный, ну просто принц в изгнании из труппы заштатного театра, тот мгновенно вызывал желание хорошенько прополоскать его мордой в снегу, в качестве особой любезности морду в процессе не попортив. Статус субчика Витольду был сугубо непонятен, на морхэн тот не говорил, однако Дэмонра для него кое-что переводила, так что он на всякий случай держался очень вежливо. Парой дней позже застав нового знакомого за выносом картофельных очистков из кухни, Витольд испытал одновременно глубокое удивление и какую-то злую радость, удивившую его самого. И, несомненно, обзавелся смертельным врагом: субчик, заметив его, вспыхнул будто девица, услышавшая сомнительный комплимент, полоснул ненавидящим взглядом и вскинул голову так высоко, что удивительно, как не навернулся по дороге.
  Витольду не составило большого труда выяснить у Магды, что это некий фон-барон в сложной жизненной ситуации, вроде как знакомец Дэмонры из старых добрых времен. Маэрлинг при всем желании не вообразил бы ситуацию достаточно сложную для того, чтобы заставить дворянина чистить картошку или мыть полы, так что на всякий случай поглядывал на субчика с удвоенным презрением при редких встречах. Тот довольно скоро оказался в карцере, вышел оттуда еще более издерганным и злым, глаз, правда, больше не поднимал. Но Витольд не мог отделаться от мысли, что Дэмонра приволокла с собой существо опасное, наподобие дрессированной змеи или паука, поэтому следил за тем, чтобы его дороги с Зондэр не пересекались.
  Зондэр, еще в начале зимы получив полковничьи погоны, вечером заученно улыбалась и благодарила за оказанную честь, а потом прорыдала всю ночь. Витольд даже не знал, чем ее утешить, кроме разве что предложения бросить все и дезертировать в Виарэ, под крыло к его бабке. Подобный пассаж, как самое малое, лишил бы их дворянства и, скорее всего, отправил под суд, когда стало бы до того, при этом гарантированно сожрав остатки состояния. Но тогда его любимая женщина хотя бы перестала бы плакать. Выбирая между унизительным положением при спокойной Зондэр и любыми успехами при ее несчастии, Витольд бы без колебаний выбрал первое. Он, конечно, понимал всю важность 'исторического момента', верил в кастовую честь, вызвал бы любого, кто обвинил бы его в трусости, и вообще понимал, что самое время навалять этой повылазившей на свет сволочи по первое число, но все это как-то ломалось, когда он ловил на себе загнанный взгляд синих глаз. Они молили помочь хоть чем-нибудь, а он настолько не мог ничего сделать, что его буквально мутило. Восстановленные в звании после увольнения лейтенанты не приходят к командующим армией и не объясняют им, где и в чем те ошиблись, когда раздавали погоны.
  Иногда Витольд, к собственному стыду, очень жалел, что нет здесь Ингрейны Ингихильд.
  А потом на холодной заре судьба подбросила ему другую Ингрейну, встретить которую живой он и не чаял.
  Казалось бы, все проблемы должны были разрешиться как по мановению волшебной палочки, однако ничего подобного не случилось. Дэмонра вовсе не сняла с плеч Зондэр ненужную той ответственность, более того, вела себя странно. Витольд никогда не считал рыжую нордэну доброй женщиной - добрые женщины просто выбирают иную жизненную стезю - но она казалась ему способной понять многое. Уж на то, чтобы увидеть, как Зондэр плохо, много ума не требовалось, тем более от человека, знавшего ее с гимназии. А Дэмонра как-то упорно 'не понимала'. Нет, у нее хватило такта Зондэр не поздравлять, но в разговорах, которые Витольд слышал, проскальзывали колкие как льдинки нотки. Зондэр же, завидев ее, буквально съеживалась, словно от холода, и все никак не могла найти в себе сил пойти и спокойно объяснить, что произошло в столице, как настаивала Магда. Последняя, в конце концов, треснула кулаком по столу и сказала, что они, хвала богам, уже не в гимназии и две тридцатитрехлетние дуры, у одной из которых полковничьи погоны есть, а у другой - были и будут, вполне в силах просто сесть и поговорить.
  Дэмонра даже пришла. Зондэр сказалась нездоровой. Витольд понимал, что вытащить ее в комнату, где ждала бывшая полковник, можно только волоком. Магда, пришедшая проведать 'болящую', знатно выругалась и сообщила, что умывает руки. Витольд наскреб в себе мужества явиться к Дэмонре самостоятельно, хоть и понимал, что дела это, даже при самом лучшем раскладе, не поправит.
  Нордэна, окинув его взглядом, лениво улыбнулась, чем-то напомнив Наклза. Маэрлингу сделалось совсем не по себе.
  - Витольд, врать за других - очень унизительно.
  Он честно сказал единственную правду, которая существовала между небом и землей:
  - Я ее очень люблю и всегда буду защищать. Я прошу вас ее не трогать.
  Дэмонра даже фыркнула:
  - Трогать? Интересные у тебя представления о том, как я решаю проблемы.
  - Я видел, как проблему решила Ингрейна Ингихильд. С тех пор нордэнские методы меня... беспокоят.
  Бывшая полковник прижмурилась:
  - Помню такую. Если бы мы с ней нашли способ не прибить друг друга в юности, могли бы стать добрыми товарищами. Храни ее боги.
  - Храни ее боги. Вы можете... пожалеть Зондэр? Она рада еще меньше вашего.
  - Могу. А ты можешь пожалеть всех, чьими костями она засеяла дорогу сюда, выйдя из города с боем и без необходимых запасов? Можем заодно уж пожалеть все деревни, через которые вы прошли. Лейтенант Виро врать не умеет: кесарские деньги не везде хотели принимать, а солдат надо кормить. Нам обратно той же дорогой возвращаться.
  - Зондэр не отдавала никаких... - Витольд замялся.
  - ... этически небезупречных? - усмехнулась Дэмонра.
  - ...этически небезупречных приказов.
  - Это меня и беспокоит. Она, насколько я понимаю, вообще никаких приказов не отдавала. Этически небезупречные приказы, по-видимому, отдавал капитан Глир.
  - Да.
  - Ну и благодари небо, что он был с вами, а то дошло бы не две трети полка, а половина или того меньше.
  - Раймон... Капитана Глира без поощрения не оставят.
  - В столице осталась его семья. Потому что у вас была пара часов на сборы.
  Витольд опустил глаза.
  Дэмонра поднялась, неспешно прошлась по комнате. Пространство крестьянского дома было крохотное - клетушка метра два на три, с низким прокопченным потолком и мутным оконцем, слепо глядящим в ночь. Витольд почему-то подумал о хищниках в клетке, обманчиво медленных и спокойных, которые только и ждут, чтобы вцепиться в горло работнику зверинца и вырваться наружу.
  - Он ее грязно оскорбил! Тот негодяй из ССТ.
  - Ну так она и смыла оскорбление кровью, все правильно, - фыркнула Дэмонра. - Знатные вышли помывочные процедуры.
  - А вы что бы сделали?!
  - Понизь тон, Витольд, пока у нас тут еще сугубо дружеская беседа. Ты меня спрашиваешь как бывшего полковника кесарской армии или как частное лицо?
  - Как человека, который вполне мог оказаться в том самом кабинете и не оказался там ввиду глупых случайностей.
  - Не надо называть судьбу глупыми случайностями, я там не оказалась потому, что там оказаться не могла. За что бы меня на самом деле ни судили, то, в чем меня обвиняли, я тоже делала. Впрочем, если как человека... Что он там ей предложил? Вряд ли пойти и регента пристрелить, правда? Выдать полковую казну? Да он бы с ней по улице прошел до ближайшего поворота. Выходит, переспать?
  - Д... допустим.
  - Вот уж ужас, со времен Сумерек Богов ни одна женщина такого оригинального предложения не получала. Ну, положим, если бы мне удалось не упасть в обморок сразу...
  - Вы издеваетесь.
  - Отнюдь. И, к слову, я сомневаюсь, что Зондэр получила именно такое предложение или хотя бы именно в такой форме, мы берем подобный пример только в угоду твоему возмущенному виду. Ну, допустим. Ей ничего не стоило немного поломаться, да и согласиться сходить с ним в ресторацию, скажем, завтра, которое удачно превратилось бы в 'никогда', как и многие другие 'завтра'. Или налить ему даггермара прямо на месте. Я бы напоила парламентера так, чтобы он башки своей не смог найти без карты. А человек, побежавший за добавкой, быстренько бы разузнал, что происходит в городе и не пора ли нам по кому ударить, если все умеренно плохо, или уходить, если 'плохо' переходит границы разумного. Что мы бы и осуществили в ближайшую ночь, хорошенько подготовившись.
  - А если бы парламентер отказался пить и... не привык к ресторациям?
  Дэмонра фыркнула:
  - Витольд, пощади мою скромность. Тогда человек бежал бы не за добавкой, а за какими-нибудь еще полезными надобностями: дама в такой ситуации вправе рассчитывать хотя бы на бутылку игристого и шоколад. Результат вышел бы тот же. Разумеется, все это произошло бы только в том случае, если бы я имела уверенность, что за притащившимся говоруном стоит реальная сила. В противном случае я бы его, конечно, пристрелила. Вина Зондэр не в том, что она стреляла, а в том, что она стреляла не вовремя и не в тех. Этого товарища из ССТ надо было или оприходовать еще при первом его визите, или хотя бы справки навести, кто таков и кто стоит за ним. Желательно - совместить, то есть быстро навести справки и быстро же оприходовать. И точно не сидеть и не ждать, пока он явится под ручку с нордэном. Вот уж такой за игристым не сгоняет и в 'завтра' не поверит.
  - Наш полк из города хотя бы вышел.
  - Именно. Если там у власти нордэны, уверяю, они сделали так, чтобы после нашего полка из города ни один другой не вышел. Хотя бы с тем руководством, которое имел изначально.
  - Вы... вы говорили об этом генералу Вортигрену?
  Дэмонра брезгливо скривилась:
  - Витольд, до дуэли дошутишься. Пока тебя извиняет твоя счастливая влюбленность и один опасный вояж в тундру, но следующее такое замечание - и я решу, что романтизм мне отказывает. Разумеется, нет. Я планировала сказать об этом Зондэр. Но Зондэр это, очевидно, неинтересно.
  - Просто она вас боится.
  - Очень жаль, если человек, проведший бок о бок со мной последние лет двадцать пять, относится ко мне именно таким образом. Передавать этого не нужно. А ты меня тоже боишься?
  - Вы... сильно изменились.
  - Обтекаемо. В таком случае, позвольте пожелать вам доброго вечера до того, как я вас случайно загрызу. Или что я там сделаю.
  Если уж Дэмонра, всю жизнь грозившаяся оборвать ему уши и сломать нос в правильную сторону, перешла на 'вы', дело пошло очень плохо.
  Сложности ситуации добавляло то, что Витольд даже не знал, как к ней теперь обращаться. 'Госпожа полковник', как раньше? Сошло бы за издевательство. 'Дэмонра'? Она ему не подружка и он не Магда, чтобы так ее называть. 'Госпожа Ингрейна'? Это убило бы остатки интимности в их беседе, сделав ее официальной и холодной как подаяние.
  - Я не имел в виду ничего подобного. Я только хотел вам сказать, что люблю Зондэр и собираюсь жениться на ней при первой возможности.
  Дэмонра глядела ему в глаза каким-то не вполне человеческим, застывшим взглядом, но хотя бы не фыркала ничего в духе 'поздравляю!', так что Витольд негромко продолжил:
  - Я бы обошелся без этих излияний, и они не доставляют мне радости, но, я думаю, тут многое от вас зависит...
  - Уверяю, Зондэр выйдет за вас без моего благословления.
  - Пожалейте ее. Она вас боится больше, чем имперской армии.
  - Она не должна бояться ничего из перечисленного, и особенно - второго. Мы жалование получаем не за наши страхи.
  - Вы понимаете, о чем я.
  Дэмонра тяжело вздохнула:
  - Витольд, сформулируйте для меня коротко и понятно, чего вы хотите? Что я, по-вашему, должна или не должна делать, чтобы не пугать вашу суженную? Поговорить с ней я сегодня уже приходила и больше не пойду. Рассказывать Вортигрену о ее служебном несоответствии - тем более не буду. Меня на ее место не поставят.
  - Нет?
  - Нет. Это невозможно. Не случись то, что случилось, на территории Каллад я была бы преступницей в розыске. Приговоренной к двадцати годам каторги. Генерал Вортигрен за кесаря и за бога только здесь. Он не может одним росчерком пера отменить приговор суда - меня осудил даже не трибунал. Если, при моих обстоятельствах, генерал выдаст мне полк, при малейшей ошибке ему будет очень сложно заткнуть рты тем, кто, в лучшем случае, станет обвинять его в кумовстве. В худшем - в измене.
  Витольд никогда не думал о вопросе в таком ключе. Дэмонра во главе Ломаной звезды являлась для него непреложной истиной, вроде восхода солнца на востоке или холода зимой.
  Наверное, растерянность отразилась у него на лице, потому что нордэна неожиданно смягчилась:
  - Привыкай, Витольд, у нас тут детство подохло, самое время расплетать бантики. И да, если Зондэр хотела отказаться от звания - ей следовало сделать это самостоятельно и не заставлять окружающих плести интриги.
  - Я понял. Можно задать последний вопрос?
  - Конечно.
  - Отца и Милинду убили.
  Дэмонра вздрогнула.
  - Хочешь знать, в какой мере ответственна я?
  - Нет. Ни в какой: мой отец был взрослый и умный человек, а Милинда его очень любила. Только стоило ли оно того.
  Нордэна нахмурилась и сильно потерла виски:
  - Стоило, Витольд. Мне надо рассказывать, как мне жаль?
  - Нет, конечно. Я вам верю. Я... потом приходил туда. Я хорошо знаю дом, но...
  - Ты не вернулся и не вскрыл тайники? Ты и не должен был. Не надо, Витольд. Что жандармы нашли, то нашли, с этим потом будем разбираться. За подделку защищенной патентом сыворотки тебе ничего не сделают, Вальтер ее не подделывал и даже не сбывал, только хранил.
  - Если бы я вскрыл тайники, хотя бы немного поискал, у меня были все ключи, а отец... он ничего не сказал... этим. Я бы тогда отдал Зондэр то, что она просила, еще осенью. Возможно, она бы повела себя иначе, если бы получила помощь.
  - Витольд, мы проявляем себя в ситуациях, когда разбираемся самостоятельно, а когда мы получаем помощь - проявляют себя те, кто ее оказывает.
  - Я говорю о том, что и я виноват, и многие другие.
  Дэмонра вздохнула:
  - Виноватых нет, есть только жертвы, все как обычно. Меня с юности эта концепция в тупик ставит. Ладно. А твою невесту я поберегу, как смогу, пусть только у меня на глазах носом не хлюпает.
  С учетом манеры Дэмонры выражаться, это сомнительной вежливости заявление могло трактоваться как священная клятва. Витольд ушел с легким сердцем.
  А буквально через пару дней узнал, что нордэна набирает людей для операции в Белоречье. И, конечно, тут же попросил взять и его. Не то, чтобы Витольда так уж тянуло вешать бандитов на елках или, тем более, выслуживаться, но сидеть без дела он устал, а театров и рестораций, где можно отдохнуть, поблизости не наблюдалось.
  Вылазка, по большому счету, предстояла плевая. Разведка сообщала, что у противника порядка трех сотен человек, уж конечно, не кадровых военных, ограниченный запас патронов и не особенно серьезная позиция. Иными словами, центр села частоколом попробовали обнести и часовых по точкам расставить догадались, но на крепость Белоречье никак не тянуло. Село пряталось в лесу, к нему вело только две дороги. Магда оценивала ситуацию как 'полроты, две пушки и двадцать минут делов'. Витольду даже интересно стало посмотреть на эти 'двадцать минут делов', особенно когда он узнал, что генерал выдал Дэмонре отряд из десяти пластунов, которым предстояло зайти первыми и помешать часовым поднять шум. Он даже разок видел этих ребят - на удивление загорелых для калладцев, хотя и светлоглазых, немногословных, чем-то отличающихся от остальных виденных им солдат. Они держались особняком, не то, чтобы надменно, но с некоторой долей самоуверенности. Маэрлинг через знакомого сержанта довольно быстро разузнал, что парни обучались на границе Виарэ и Сеали, так что на скрытном проникновении и тихом вырезании часовых собаку съели.
  Как офицер пехотного полка, Витольд прекрасно знал: их дело - метко дать несколько залпов, а потом рвануть в штыковую, не шарахаясь от огня неприятеля. Собственно, качество полка и определялось умением 'не кланяться пулям' да, при необходимости, не разбегаться под картечью. Пластуны, по слухам, имели куда как более разнообразный набор талантов, и Витольда буквально разбирало любопытство, как же выглядит война без дружного 'til bjalla!' и натиска на врага.
  В конце концов, он решил, что тайное проникновение, а также бегство из множества спален через окна - а однажды даже через каминную трубу - можно считать некоторым экзаменом на пригодность, и пошел представляться. 'Смотрины' прошли неплохо, возможно потому, что Витольд догадался упомянуть Ингрейну Ингихильд. Двое парней служили с ней раньше и оказались рады узнать, что слухи врут и их 'беленькая ласточка' жива осталась. Это, видимо, и решило дело, потому что пускать в свои ряды постороннего пластуны явно не рвались, но шанс показать свои таланты Витольду предоставили. Его вежливо попросили полазить под кустами, перемахнуть высокий забор с минимальным шумом, а также выкрасть баклажку спирта у санитарок. Маэрлинг не был уверен, что последнее задание представляет интерес чисто профессиональный, но отказываться не стал. Многоопытный в таких вопросах Витольд жидкость, в армии традиционно служившую смазкой добрых знакомств, не украл, а получил в качестве благодарности за несколько комплиментов, совершенно, к слову, искренних. Технического поражения ему не засчитали и, после второй рюмки - первая была за здоровье все той же 'беленькой ласточки' - и долгих уговоров скрепя сердце согласились взять с собой, если на то будет начальственное дозволение. Разумеется, с тем условием что он будет сидеть вдалеке тише мыши и носа не высовывать. Иначе они ждать не станут, пока поднятый чужаком шум будет стоить им жизни, не в ресторации за бокалом вина сидят. Витольд сперва подумал, что парни просто красуются и пушат перья перед ним, как-никаким, но тоже 'фон-бароном', а потом поглядел на лицо их главного, Генри, и решил, что это не шутка, заткнут каким-нибудь методом из арсенала Ингрейны Ингихильд, разве что без выстрелов, потому что громко выходит.
  Помимо пластунов, из тех, кого Витольд не знал, на дело отправлялись пять десятков патриотов от Кассиана - Дэмонра, правда, называла их совершенно другими словами и явно была рада этому пополнению как петле на шее. А также, как ни удивительно, неприятный тип, имя которого Витольд, наконец, запомнил. Каниан, то ли эйнальдец, то ли эфэлец, но, безусловно, сволочь редкая и экзотическая. Упомянутый подарок судьбы Дэмонра сгрузила Магде, мотивировав свой поступок тем, что уж ей-то в спину 'его сиятельство', наверное, не пальнет, хотя его и 'ангажировали пострелять по крестьянам'. Судя по злющему выражению лица, Дэмонра явно кого-то цитировала. Каниан, напустивший на себя вид 'истинный дворянин перед закланием', большую часть времени гордо молчал, разве что попросил свою винтовку. Винтовку ему не выдали - он, по-видимому, не располагал достаточным доверием начальства, чтобы самостоятельно выбрать какую-нибудь елку подальше и повыше - но снабдили вполне приличным пистолетом системы Рагнвейд. Сообразив, что вокруг него полно калладцев, очень трепетно относящихся к родной оружейной промышленности, Каниан даже стратегически добавил 'судьба моя' к выплюнутой парой секунд ранее 'тяжелой дряни'.
  Операцию готовили быстро, буквально в два дня. Накануне утром Дэмонра собрала у себя что-то вроде военного совета. В комнатке плавали клубы дыма, заволакивавшего карту как настоящий туман. Нордэна водила по ней указкой, скупо давая пояснения.
  План Дэмонры, предельно простой, Витольду представлялся удачным. Та собиралась без изысков использовать 'партизан' Кассиана на то единственное, что они годились, то есть сидеть подальше и потише да смотреть в оба, пока пластуны вырежут блокпосты и проверят лес на предмет 'секретов'. Пройди эта часть операции без лишнего шума, и все - пушки можно будет подкатить как на параде, по дорогам. А дальше уже снять дозорных, если таковыми озаботились, перекрыть оба выхода и ударить по самым резвым прямой наводкой, тут много ума не требовалось. И две пушки с минимальным расчетом артиллеристов им как раз отрядили.
  Да и новолуние выдалось как на заказ.
  - Дома, откуда отстреливаются, закидывать 'красным смехом '. Бутылок не жалеть. И пусть смотрят, куда кидают, о земляной пол может не разбиться, - наверное, в третий раз предупредила Дэмонра, подводя итог их небольшого 'совещания', на котором присутствовал только офицерский состав и старший из пластунов, очень молчаливый и кажущийся меланхоличным мужчина лет сорока по имени Генри. - Ставку Маркуса не поджигать, всех, кто там сидит - брать живыми и потом тащить ко мне. Крестов за такое не выдают, но, скажите ребятам, по стопке отличившимся я всяк выбью, а про кресты в столице поговорим.
  Вот это уже были некоторые новости. Несмотря на то, что Дэмонра находилась при армии в неопределенном статусе, данной операцией все-таки командовала она. И Витольд, конечно, никогда не рискнул бы поставить ее слова под сомнения, хотя и не находил идею распылять и без того небольшие силы на то, чтобы уж так всенепременно повесить негодяев, особенно хорошей. Негодяев все равно судить не стали бы, следовательно, их можно было с тем же успехом расстрелять, зарубить или сжечь, не рискуя.
  - Пойдем с севера и с юга. Кто раньше до этого крысиного гнезда доберется - тот и молодец. Берете в кольцо и ждете меня, приведу два десятка и пойду внутрь.
  - Может, ставку мне оставить? - поинтересовалась Магда. - Я тоже могу взять два десятка и в лучшем виде...
  - Магда, мы полжизни знакомы, даже дольше, - фыркнула Дэмонра. - Нет. На тебе подходы к ней, чтобы крысы не разбежались.
  - Нам так непременно нужно с ними потолковать?
  - А не нужно?
  - По правде, нет, по мне толковать нам не о чем. Где сидят, знаем, кто платил - знаем. Если только взаимное понимание наладить, а на кой оно нам бес? Тут уж, извини меня, правда зайца и правда волка. Нам чего говорить-то? Если заяц поймет волка, а волк - зайца, оба сядут и подохнут. Так что быстрее тут все обстряпаем - быстрее в столицу вернемся. Вот там, если будет желание, разговаривайте. Или думаешь, там найдется какая-то корреспонденция, деньги или еще что-то, представляющее интерес для генерала Вортигрена?
  - Одна мразь точно найдется, - с неожиданной ненавистью отрезала Дэмонра. Витольд даже удивился, до чего резко изменился ее тон. Над картой она стояла совершенно спокойной, а тут вдруг дернулась, как внезапно обретшая свободу пружина, и снова замерла, вроде бы неподвижно, но как-то жутковато. - Выжившая девушка в лазарете, похоже, временно подружилась с рассудком. Я с ней беседовала утром. Говорит, в Красном Логе командовал калладец в офицерской форме. Она уверена.
  Магда энергично помотала головой, словно хотела стряхнуть с лица грязную воду, оставшуюся после этих слов. Витольд ее понимал: вот уж чего, а этого быть не могло даже в капитально спятившем мире.
  - Она бы калладца от рэдца не отличила, - осторожно начала Магда. - Я не говорю, что мы народ светочей, а они - народ сволочей, но это уже слишком. Вильгельм знал бы, дезертируй у него офицер!
  - Офицер это, рядовой или актер провинциального театра - не важно, - отрезала Дэмонра. - Если существует хотя бы крохотная вероятность, что такая мразь ходит по земле, мы должны ее разыскать. А там уж или перед строем расстреляем, или вздернем без изысков - в зависимости от видовой принадлежности. Так что с Маркусом поговорить придется: командир за своих в ответе. Господа, вопросы, замечания?
  Витольд стоял, все еще пытаясь осознать последние новости. Какие уж тут замечания. Нарядиться в чужую форму и перебить несколько сотен гражданских. Допустим, Каллад было, за что посчитаться с Аэрдис. Но даже имперцы не занимались такими чудовищными маскарадами.
  Мрачная как туча Крессильда Виро негромко выругалась сквозь зубы. В общем и целом, предложила свои услуги, если любителя переодеваний поймают и с ним потребуется душевно поговорить.
  - Стало быть, замечаний нет. Приступим этой ночью, перед рассветом. Новолуние, очень удобно. Выход сегодня в три часа. Всех накормить хорошо, обувь проверить. Винтовки. На морозе палить радости немного, пусть почистят как следует.
  Витольда, вчера слушавшего рассказы пластунов, беспокоила какая-то смутная, не вполне оформившаяся мысль. Дэмонра молча сворачивала карту, люди начинали расходиться.
  Он, наконец, сообразил. Винтовки. Два заряда. Длинные и тяжелые. В доме вроде этого - едва ли там Маркус во дворце сидит - с тесными коридорами, узкими проходами и потолками такими низкими, что кое-где приходилось нагибаться.
  Тот еще смертельный номер, весьма вероятно, с настоящей смертью в конце.
  Стрелковые полки не предназначены для штурмов зданий. Бомбометателей и прочих инсургентов захватывают жандармы. И вооружены те не винтовками, а обыкновенными пистолетами, даже такими простыми, как система Асвейд.
  На улице у солдат еще имелись бы шансы, но внутри дома они только добавляли бы друг другу проблем. Умение ходить строем и делать дружные залпы здесь никак не помогло бы.
  'Надо заменить винтовки пистолетами'.
  Мысль, пришедшая ему в голову, была настолько крамольная, что Витольд даже немного испугался. Дать пистолеты рядовым. За такую шутку Дэмонра отправила бы его высаживать морковку и розмарин под окнами штаба до конца жизни даже в те времена, когда мир еще не сорвался с цепи. А теперь, учитывая столичные события, могла выразить решительный отказ, просто пальнув ему в лоб, это нордэна хорошо умела.
  - Госпожа полковник...
  - Нет такой. Лейтенант Маэрлинг, слушаю.
  Витольд уже сам не был рад, что вообще рот раскрыл. Но, раз уж начал, следовало договаривать.
  - С винтовками в доме неудобно.
  Дэмонра приподняла бровь, ожидая продолжения. Свет масляной лампы в красном бумажном абажуре падал на ее лицо, делая его каким-то нечеловеческим. Шутка про 'я вас случайно загрызу' отчего-то перестала казаться Витольду шуткой.
  - Рядовые при штурме ставки Маркуса будут мешать друг другу, если отправить их с винтовками, - старательно не отводя взгляда, проговорил он.
  - Не понимаю. Вы предлагаете отправить их с голыми руками?
  Скорее всего, Дэмонра действительно не понимала. С ее точки зрения, Витольд, вероятно, предлагал помесь кощунства и святотатства.
  За конструкцию вроде 'рядовым нужно выдать пистолеты' нордэна бы точно убила. Витольд сглотнул слюну и как мог четко произнес:
  - Полагаю, штурмующим винтовки можно заменить другим огнестрельным оружием.
  Тишина, повисшая после этой фразы, была воистину мертвая.
  - 'Другое огнестрельное оружие' - это не у местных охотников ружья одолжить, я верно понимаю? - поинтересовалась Дэмонра после паузы. Голос у нее стал как лед.
  - Так точно.
  - Вы предлагаете выдать рядовым пистолеты?
  - Д..да. Так точно, госпожа полковник.
  - У вас есть два десятка лишних пистолетов, господин лейтенант?
  - Нет. Но...
  Витольд знал, где их взять. У каждого офицера на вооружении имелась пара пистолета системы Рагнвейд. По одному могли и одолжить.
  Крессильда Виро за спиной Витольда рассмеялась, скорее зло, чем весело:
  - Нет, ну дожили, надменные мои боги!
  - Лейтенант Виро, поясните причину веселья.
  - Есть пояснить, госпожа полковник. Лейтенант Маэрлинг дело говорит. Хотя, конечно, идея социализировать офицерские пистолеты - это как-то сильно даже для меня. Я полагала, начнется с чего-то поскромнее...
  - Двадцати хватит, - это проговорила Магда, непривычно задумчивая.
  - Если винтовки повесить за спины, а пистолеты убрать под полы, никто лишний не увидит, - незнакомый голос, очень глухой и сиплый, явно принадлежал Генри. Витольд удивился, услышав его: командир пластунов даже за 'ласточку' пил молча. - Насколько я понимаю, в дом вы намерены зайти с двумя десятками бойцов. Проверенные люди болтать не станут.
  Дэмонра без слов распахнула окно и высунулась наружу, облокотившись грудью на подоконник. Витольд почувствовал, как засквозило по полу. В пропитанную сигаретным дымом комнатушку ворвалась холодная свежесть и мелкая снежная крупа.
  Возможно, нордэна, конечно, пыталась договориться с поземкой, но Витольд поставил бы на то, что она не хочет показывать лица. Маэрлинга сильнее поразило даже не то, что кто-то его идею поддержал, а то, что Дэмонра вообще стала слушать. Для 'белой кости' происходило немыслимое.
  - Странно, но я не вижу на горизонте Сумерек Владык, - она говорила в сероватый свет, стоя спиной к остальным. - Ваше предложение, лейтенант Маэрлинг, совершенно неприемлемо по ряду причин, очевидных настолько, что перечислять их смысла не имеет.
  Дэмонра круто развернулась, открыла ящик стола, извлекла оттуда флягу, приложилась к ней, поморщилась:
  - ... с ним, согласна.
  И положила на стол пистолет.
  Крессильда, фыркнув, добавила еще два:
  - Ну гулять так гулять, раз Вьюга приходит.
  
  6
  
  Очнувшийся в чистой постели Эрвин некоторое время не мог соотнести прошлое и настоящее. Дым и крики Красного Лога и хрустящие простыни не вязались друг с другом и вместе были так же невероятны, как метель из цветов или пролившийся с неба мед. Ему потребовалось несколько минут, чтобы восстановить в памяти последнюю виденную перед чернотой картину: высокое крыльцо, косые солнечные лучи и Анну, стоящую среди них совершенно неподвижно, словно не вполне принадлежащую этому миру.
  Вспомнив ее, он попытался подняться на подушке и тут же услышал недобрый окрик на морхэн, раздавшийся откуда-то из-за пределов видимости:
  - Лежать спокойно!
  Незнакомый голос явно принадлежал мужчине в возрасте, а просьба сопровождалась щелчком предохранителя. Принимая во внимание, что творилось в мире, Эрвин не стал бы никого осуждать за подобную предосторожность. Он медленно откинулся на спину.
  - Где Анна? И где я?
  - Своеобразный порядок вопросов.
  - Анна здесь?
  - Допустим. Анну послушать, так вы спорхнувший в наш грешный мир Заступник. А по мне, так крылышки у вас подпаленные. И форма вся в крови измарана, да не в вашей.
  Эрвин вспомнил свист стека и лицо Пауля, разделяемое на две неравные части обжигающе-красной полосой. Да уж, крови, наверное, хватало. Позже Нордэнвейдэ попробовал оттереть ее снегом, а она не оттиралась и в какой-то момент он бросил попытки.
  - Ваше имя?
  - Эжен Нерейд.
  - Неужели?
  Анна даже имени его настоящего не знала. Такое вот 'неужели'.
  - Эрвин Нордэнвейдэ.
  - Уже лучше. У вас два имени, жизни, я так понимаю, тоже две?
  'Ни одной'.
  В голове все еще мутилось, и звуки долетали как из густого тумана. Он, может, и подумал бы, что попал в чистилище, а строгий голос, допрашивающий его - голос Создателя, да вот прекрасно знал, что после Красного Лога дорога ему лежит в ад, безо всяких развилок и объяснений на пороге.
  - Нет. Я могу поговорить с Анной?
  - Не можете. Она, как кровь на вас увидела, сама не своя сделалась. Я дал ей успокоительное, она спит. Что, к слову, в ее положении нехорошо.
  - П... положении?
  Мужчина вне зоны видимости тяжело вздохнул.
  - Помимо того, что вы калладский офицер и к тому же святой, вы, похоже, сторонник версии об аистах.
  - Каких аистах?
  - Которые детей приносят. Калладцев трудно заподозрить в надежде на капустные грядки в этом вопросе - вы ж все такие герои, не сеете и не пашете...
  Аисты и капустные грядки, наконец, перестали плыть перед глазами Эрвина, совместившись с шипящей Мариной и 'брюхатыми б...', которых он, якобы, куда-то присылал. Его замутило. Анна мало походила на девушку, которая станет путаться с приказчиком, а потом убежит через полмира, лишь бы не получить нагоняй от маменьки, предварительно написав малознакомому порфирику объяснение в любви.
  Видимо, русалка раз в жизни для разнообразия сказала ему правду.
  Эрвин звонко расхохотался, игнорируя вцепившуюся в виски боль.
  В романе это, в зависимости от убеждений автора, называлось бы 'трагедия' или 'пассаж'. Как это назвать в жизни, Нордэнвейдэ не знал, поэтому задыхался от смеха безо всяких попыток дать реальности оценку.
  В поле зрения, наконец, появился седой мужчина с аккуратной, почти щегольской бородкой. Эрвин бы его не заметил, если бы тот чуть не выбил ему зубы стаканом, когда пытался напоить водой. В конце концов, Нордэнвейдэ удалось сделать несколько глотков и, вроде бы, перестать смеяться и плакать. Его все еще трясло, но он хотя бы понимал, на каком свете находится.
  - Спасибо.
  - Я понял. Отлеживайтесь. Поговорим потом.
  - Но...
  - Это я вам как врач велел. К Анне выйдете завтра. С широкой улыбкой. Поняли меня? С широкой улыбкой!
  
  Эрвин действительно вышел к Анне широкой улыбкой, предварительно хорошенько отмывшись и побрившись. Он вообще поразился, как та его узнала при встрече: он заросшего бандита в зеркале не узнавал. Нордэнвейдэ до синевы выскреб щеки и подбородок, чтобы стать хоть сколько-нибудь похожим на человека, переоделся в костюм хозяина дома, висевший на нем мешком, и долго стоял неподвижно, пытаясь осознать природу связи между мужчиной по ту и эту сторону стекла.
  Зеркала оказались очень милосердны и клейма, которое он ощущал буквально физически, не показывали. Если просто смотреть на отражение, то Эрвин несколько поседел, побледнел и похудел. И все. Не перестал быть человеком, не провалился ниже всякого морального дна, не заслуживал того, чтобы первый встречный пристрелил его как бешеную собаку.
  Благословенный калладский этикет разрешал в любой неоднозначной ситуации упасть перед дамой на колени и целовать ей руки, что Эрвин и проделал. Подобная поза, хоть и выглядела картинно, снимала все вопросы и отодвигала беседы в неопределенное будущее. У него язык не повернулся бы спросить Анну, что произошло и как она собирается жить дальше. Он, пока ее не встретил, вообще не задумывался, что какое-то 'дальше' наступит. Анна, наверное, тоже не слишком хотела говорить, потому что без слов гладила его волосы. Грэссэ вышел почти сразу: Эрвин слышал, как тихо клацнула притворяемая дверь.
  Положение казалось Нордэнвейдэ несколько нелепым - он, мещанин, изображал коленопреклоненного дворянина в лучших традициях - но Анне все-таки не было и двадцати, она любила 'Кассиату' вкупе с романами из маменькиного шкафа и заслуживала, чтобы хоть однажды кто-то выразил ей восхищение таким патетическим жестом.
  - Все, Эрвин, все, не плачьте. Даже я не плачу, - слабым голосом произнесла она.
  Нордэнвейдэ не плакал. Он совершенно осознанно спрятал лицо в складках ее передника: не хотел, чтобы Анна разглядела то, чего не видели зеркала. Та всегда была на диво проницательна для своих лет, она могла бы.
  - Я не плачу, Анна. Я только счастлив вас видеть.
  - Даже вот так?
  - Как угодно, Анна. Как угодно...
  
  Доктор Роман Грэссэ оказался мужчиной серьезным. Пистолет далеко не убирал и свою позицию по вопросам всяческих амуров обозначил предельно ясно в тот же вечер, когда Анна ушла спать, а Эрвин, проводив ее, вернулся вниз, чтобы подумать:
  - Девочке голову морочить не дам! Женитесь? Куда увезти думаете? Если хотите остаться - то, извините, придется изложить мне вашу героическую биографию. Форма на вас калладская, а на рэдди говорите как местный.
  - Я и есть местный. Женюсь, разумеется.
  Большого смысла требовать уважительного отношения к своим чувствам и показывать характер Эрвин не видел. Во-первых, он все-таки не был гимназисткой, сломленной несчастной любовью, и как-нибудь пережил бы резкий и покровительственный тон от человека вдвое старше него. Во-вторых, Грэссэ, по их диким временам, явил все мыслимое милосердие: увидев под крыльцом своего дома незнакомого мужчину в оборванной калладской форме, к тому же задубевшей от крови, принадлежащей кому-то другому, он не пристрелил его просто на всякий случай. И даже не запер в подвале, хорошенько связав. А еще что-то там с ним обсуждал, вместо того, чтобы пригласить местные силы правопорядка для выяснения личности.
  Доктор недовольно пригладил бородку:
  - Я так понял, счастливый папенька не вы.
  - Предположим, счастливый папенька - я.
  - Вы правда думаете, я интересуюсь, потому что мне важно, какая фамилия в метрике будет?
  - Естественно, моя.
  - Вы мне тут, молодой человек, не белыми перчатками трясите, а объясните толком! Срок какой?
  Вот уж о чем Эрвин понятия не имел. У него просто язык не повернулся спросить Анну. И, пожалуй, он предпочел бы не знать, является это следствием жалости или трусости.
  - Я... я не могу сказать.
  - В счете до девяти не тверды?
  - Господин Грэссэ.
  - Что 'господин Грэссэ'? Господин Грэссэ не акушерка! Это вы тут белокрылый Заступник прилетели, а чего прилетели-то?
  Эрвин бы никогда не сказал, что он 'прилетел'. Его скорее принесло течение времени, изрядно потрепав в пути. Хотя в том, что он, в конце концов, вышел к крыльцу, на котором стояла Анна, Нордэнвейдэ видел последнее убедительное доказательство бытия божьего, перебивающее даже гарь Красного Лога.
  - Анна что про срок говорит?
  - Что дитя сентябрьское. Но не похоже. Живот большой для неполных семи месяцев.
  - Это просто Анна маленькая.
  - Семнадцать лет барышне. Лучше б ей, конечно, быть на год-другой постарше, но что есть, то есть. Точно в июле-августе не миловались? Я не ее маменька, ругать не буду.
  Ее маменька угорела в крохотной комнатке и пошла на корм кошке вместе с двенадцатилетним сыном.
  - Нет, меня в городе не было. И Анна - порядочная девушка, так что, полагаю, сказала... сказала как есть.
  Грэссэ покачал головой:
  - Жаль-жаль. Жаль, молодой человек. Скрывать не буду - роды на седьмом месяце дело опасное. А до девятого она не доносит, и так вон, сами видите, еле ходит.
  Эрвин почувствовал, как его сердце пропускает удар.
  - Это... это точно?
  - Точно в таких вопросах не бывает, женщины по часам не рожают.
  - А... а что же делать?
  - Ждать и быть готовыми. Все уже без нас с вами сделали.
  Год назад Эрвин бы еще сказал, что Создатель не допустит. Или хотя бы так подумал, пусть видел в жизни немало вещей, произошедших из подобного попустительства. Теперь он молча кивнул и пошел в отведенную ему комнату, думать, как бы так наврать Анне, чтобы ей очень захотелось жить. Разумеется, помимо той обязательной лжи, что он ее любит.
  - Я все еще хочу услышать, каких вы убеждений и в какой структуре состоите, - буркнул ему вслед Грэссэ.
  - Сволочь, как все. Дезертир. Кандидат на елку.
  - Доходчиво. Тогда на улицу не выходите и мордой в окна не светите, господин кандидат на елку. Тут две коммуны выясняют, какая коммуннее, и калладцы под боком расквартированы для пущей радости. Все, кто хоть немного разбираются в истории, поставят на победу последних. Но все, кто в ней разбираются, еще и скажут вам, что, чтобы кого-то повесить, победить в итоге совсем не обязательно. Я понятно выразился?
  - Весьма.
  
  Особенно изощряться во лжи Эрвину не пришлось. То ли Анне было так плохо, что она не слишком вслушивалась в суть его речей, то ли, как некоторые знакомые ему женщины, пренебрегала содержанием ради формы и больше интересовалась интонацией, чем непосредственно словами. Нордэнвейдэ несколько раз описал ей красоты Эйнальда, которые они обязательно посмотрят вместе, по памяти провел экскурсии по другим замечательным городам, где сам никогда не бывал и только читал о них в книгах, заверил, что крушение времени скоро завершится, потому что все крушения однажды завершатся, и останется только главное - приходящая по расписанию весна.
  - Вне расписания, - только и улыбнулась Анна.
  - И даже вне расписания.
  Анна передвигалась по дому уже совсем мало, и большую часть времени Эрвин проводил у ее кресла, расположенного в стратегической близости от старого, но безукоризненно ухоженного пианино. Нордэнвейдэ, когда Грэссэ не принимал пациентов, играл часами. Музыка, видимо, успокаивала Анну.
  - Я знаете, почему у вас ничего не спрашиваю о ваших перипетиях? - однажды поинтересовалась она, когда Эрвин, не без облегчения, опустил крышку после полуторачасового концерта. Кончиков пальцев он с непривычки не чувствовал.
  - Потому что у вас никогда не было наклонностей вивисектора, Анна. Только блестящей разведчицы.
  - Нет. Потому что я слышу, как вы играете. В столице игра доставляла вам удовольствие. Теперь это, очевидно, не так.
  - Это просто отсутствие практики. Долго не тренировался.
  - К счастью, врать вы тоже долго не тренировались.
  Эрвину ничего не оставалось, как прижмуриться и взмолиться, чтобы Анна не задала никаких опасных вопросов. Например, любит ли он еще хоть кого-нибудь в этом мире и имеет ли иные желания, кроме как пойти и утопиться в пруду неподалеку.
  - Если моя игра кажется вам дурной, давайте обойдемся без нее...
  - Я не сказала, что вы стали играть хуже. Я сказала, что с вами случилось что-то очень страшное. Вы меня не спрашиваете, я вас не спрашиваю. Как какая-то детская игра. Вроде 'не вижу монстров под кроватью'.
  'Хуже, чем увидеть монстра под кроватью, увидеть монстра в зеркале'.
  - Мне не следовало верить той злой женщине, Эрвин. Я только хочу, чтобы вы знали, я ей поверила всего на каких-то полчаса. Только этого получаса мне хватило, чтобы заблудиться. Я не хотела, чтобы вы меня теряли.
  - А я вас никогда и не терял. Шел по следу. Просто иногда путал повороты.
  Анна тепло улыбнулась:
  - Эрвин, как бы там дальше ни сложилось, это уже прямая.
  'Роды на седьмом месяце - дело опасное'.
  Нордэнвейдэ снова откинул крышку пианино, и негнущимися пальцами набрал пару гамм. Потом заиграл 'Кассиату'.
  - Это счастье, Анна. А если это не оно, то, по крайней мере, его отсюда уже видно.
  
  Когда началось, Грэссэ даже успел раздобыть акушерку - как ему вообще удалось в их глуши найти акушерку с образованием и документом о нем на руках вместо деревенской повитухи, оставалось загадкой. Эрвин был в принудительном порядке отправлен наверх, потому что, во-первых, Анне ничем бы не помог, и, наверняка, грохнулся бы в обморок, во-вторых. Нордэнвейдэ с его порфирией, впрочем, и сам бы скорее умер, чем остался в одной комнате с женщиной, которая рожает. Он только успел заметить перепуганные глаза Анны, ставшие огромными, и беленькое, совсем детское личико, утопленное в белой же подушке.
  А потом внизу топотали, шумели, спорили о чем-то взвинченными голосами, носились туда-сюда, и так шесть часов. Эрвин видел, как полоска солнца, пробивавшаяся через щели неплотно заколоченного чердачного окошка, ползла по пыльному полу, меняя угол. Все молитвы, которые он знал наизусть, закончились еще в первый час, на второй он повторял их хаотично, путаясь в словах канона и сбиваясь, на третий - просто шевелил губами, мало понимая, кого и о чем просит.
  Свет на полу - яркий, праздничный - резал глаза. Кажется, загомонили птицы. Над землей простирала крылья настоящая весна. Счастье, наверное, отсюда уже было видно. Но как радугу в небе - сколько ни смотри, под ней не пройдешь.
  Эрвин сидел в прострации еще часа три, механически фиксируя шум внизу. Пока оттуда доносились звуки, все еще не могло стать совсем плохо. Бояться следовало не криков и ругани, а тишины.
  Грэссэ пришел час на седьмой, и выглядел он так, словно за день постарел лет на пять. Старческие губы тряслись, доктор пытался сжимать их в тонкую линию, но получалось плохо.
  - Девочка живая.
  Эрвин выдохнул.
  - Мальчик мертвый родился.
  - Она... знает?
  - Она без сознания. Не знает. Если будет плакать - пообещаете ей еще десяток чудесных детишек. Идите. Как проснется - пусть вас видит.
  Эрвин, конечно, полетел вниз по лестнице как на крыльях.
  Только вот Анна не просыпалась. Ни вечером, ни ночью. Большой опасности в этом врач не видел, поскольку девочка изрядно намучилась и ей следовало восстановить силы. Выглядела она, конечно, не хорошо, но в пределах нормы. 'Это первые роды, к тому же тяжелые, она отсыпается, не бегите впереди паровоза!' - пробурчал он испуганному Эрвину.
  Ближе к полудню Анна пришла в себя - он этот момент как раз проспал, потому что отключился прямо на стуле у ее кровати - и, вроде бы, чувствовала себя вполне хорошо. Эрвин, разбуженный шумом и не спавший до этого почти двое суток, соображал плохо, потому что, будь он в ясном уме, догадался бы Анне никаких других детей не обещать. Не с его порфирией было разбрасываться подобными обетами.
  Новость о смерти первенца Анна пережила на удивление спокойно: может, тоже пока не слишком хорошо осознавала реальность. Акушерка, прогнав Эрвина, проводила какие-то свои процедуры, и по ее словам выходило, что все идет хорошо.
  А к вечеру лоб у Анны сделался как печка. Услышав роковое 'родильная горячка' Эрвин уже даже не испугался. Просто поставил стул напротив кровати, сел и стал ждать то ли чуда, то ли казни.
  Снаружи бодро барабанила капель.
  Грэссэ впрыскивал мечущейся Анне морфин.
  Мир, в котором небо хотя бы иногда, но все-таки отвечает людям, замер в точке покоя. Но - Эрвин это понимал каким-то внутренним чутьем, похожим на осязание - еще один толчок, и все бы рухнуло с диким грохотом, под птичью симфонию за окном.
  Он не помнил, как уснул. А проснулся оттого, что Грэссэ быстро тянул его в коридор. Кажется, Анна в подушках шевелилась. И стояло солнечное утро.
  - Значит так, молодой человек, - тени под глазами врача были без малого черными, - вы сейчас войдете к Анне с широкой улыбкой. Запомнили? С широкой улыбкой.
  И здесь Эрвин понял, что надежды нет. И, конечно, вошел в пропахшую спиртом, кровью и какими-то лекарствами комнату с широкой улыбкой, буквально примерзшей к лицу.
  Пожалуй, Грэссэ правильно его предупредил, дабы не оставлять пространства для интерпретаций. Это было даже в какой-то мере милосердно по отношению к нему: Эрвин не мучился сомнениями. Он видел, что все плохо, и понимал, что все на самом деле и есть именно так плохо, как он видит. Чтобы понять судьбу Анны, не требовалось медицинского образования. Глаз и здравого смысла вполне хватало.
  В горле у Эрвина встал ком. Но улыбку он все-таки удержал, хотя и ощущал ее как нечто чужеродное, словно жесткими нитками к лицу пришитое.
  - Доброе утро, Анна. Прекрасное утро.
  - Эрвин, вы все-таки пришли, - улыбнулась Анна. Губы у нее были совершенно бесцветные. Нордэнвейдэ быстро нашарил в простынях худенькую ладошку и сжал пальцы, поразившись, как они холодны. - Хорошо, что вы все-таки пришли, я не надеялась, но всегда ждала...
  Эрвин сообразил, что морфин или горячка стерли воспоминания Анны о последней неделе, которую он прожил с ней бок о бок.
  - Конечно, Анна, конечно, я пришел. Как бы я мог не прийти? Я... я так рад, что вы сумели уехать, а я сумел вас найти, - выдавил он.
  - Мы год не виделись. Такая глупость...
  - Чудовищная глупость, которая никогда не повторится.
  Вот уж чудесная встреча после долгой разлуки точно бы не повторилась. Сумасшедший бег длиною в год закончился. Круг замкнулся. И судьба, разумеется, догнала девушку, которой никто так и не подарил белых лилий. Билет до Тальде никому ничем не помог.
  - От смерти не уехать, - Анна говорила медленно, не то что с трудом, а скорее как-то задумчиво. Хотя, возможно, сказывался морфин. - Даже на поезде...
  - Смерти? Слово-то какое отвратительное. Анна, не стоит говорить таких вещей. Вы обязательно поправитесь! Вот и доктор Грэссэ мне сказал, что сегодня вам значительно лучше, чем было вчера. Когда вы чуточку восстановите силы, мы поедем к морю, - Эрвин врал отчаянно и самозабвенно, как не врал никогда в жизни. Он сам почти поверил в то, что говорит. Что кризис закончился что Анна окрепнет и они рванут в Виарэ первым же поездом, что будут жить там сто лет и даже чуть больше.
  Анна слушала, не перебивая, и только молча улыбалась. Когда Эрвин осекся, чтобы перевести дыхание, тихо сообщила:
  - Больше всего мне в вас нравится то, что вы совсем не умеете врать, Эрвин. Разумеется, я умираю.
  - Нет же!
  Дверь распахнулась, пропуская в комнату хмурого Грэссэ:
  - Так, молодые люди, поболтали и будет, Аннушка, дайте-ка я погля...
  - Роман! Уйдите, не хочу, вы меня только мучаете... Я хочу говорить с Эрвином!
  - Вам нельзя сейчас много говорить, Аннушка...
  - А умирать мне можно?! - почти взвизгнула Анна, приподнимаясь, и тут же бессильно уронила голову на подушку.
  - Оставьте нас, пожалуйста, если что-то пойдет не так, я позову, - тихо попросил доктора Эрвин. Тот пожал плечами и вышел за дверь, плотно прикрыв ее за собой.
  Ничего страшного не случилось. В тесной комнатке с мутным после зимы оконцем не воцарилось страшной тишины, никаким 'дыханием смерти', о котором так любили писать романисты, тоже не повеяло. Пахло лекарствами, сыростью, весной. А снаружи, в саду, заливались соловьи.
  Весна. Война. Вернувшиеся птицы. Умирающая Анна. От всего этого у Эрвина кружилась голова.
  - Вы молчите. О чем вы так задумались?
  - Вы не можете умереть здесь, Анна, это глупость.
  - Вы не встретили маму? Вам мама сказала, что я сбежала? Она, должно быть, ужасно огорчилась?
  Эрвин отвернулся, чтобы Анна не видела его лица. Врать он и вправду умел прескверно, особенно когда требовалось рассказать, как Анну журила женщина, которой кошка лицо объела в запертой комнатушке. Стряхнул с рукава пылинку. Набрал воздуха в грудь.
  - Да, встретил. У мадам Тирье все в порядке. Она, разумеется, в ярости. Проклянет нас, когда встретит.
  - И Кай выздоровел после скарлатины?
  - И Кай выздоровел.
  - А вы мне не врете, Эрвин? Мне рассказали про погром, и про наводнение тоже.
  - Не вру. Я с ними говорил. Мадам Тирье оттаскала бы меня за волосы, но я защищался пистолетом. Разумеется, я его предварительно разрядил.
  - В портрет кесаря?
  - В портрет кесаря. Он был ужасен.
  - И мама не натравила на вас жандармов? За оскорбление величеств-то...
  - Конечно, натравила! Уважайте патриотизм мадам Тирье, Анна. Но я сбежал через окно и бежал до самой границы...
  Анна мечтательно улыбнулась:
  - Это, впрочем, уже не имеет значения.
  - Не имеет, - согласился Эрвин.
  Столицы такой, какой он ее знал и помнил, уже не было. Каллад уже не было. И, если вдуматься, то вообще ничего из того, что казалось незыблемым год назад, уже не было. А из немногих вещей, которые еще оставались в мире, значение имела только жизнь Анны. Крохотная константа среди пошедших вразнос переменных.
  Эрвин нащупал ее пульс. Сердце колотилось так быстро, словно боялось не успеть сделать положенное число ударов.
  - Ну, что, господин доктор? Ваш прогноз? - насмешливо поинтересовалась Анна.
  - Кажется, я вынужден прописать вам море, Анна. Скажем, Виарэ. Мягкий климат и полный покой. Полный курс, лет, эдак, пятьдесят.
  Та улыбнулась, а потом сделалась серьезной:
  - В Виарэ ведь тоже война?
  Грэссэ, возможно, показывал ей газеты. Эрвин не имел понятия, о чем она помнила и о чем - забыла, поэтому решил совсем уж не завираться:
  - Не то чтобы война. Приграничные конфликты. С Сеали, как всегда. Они это и за войну не считают, так...
  - Война в раю..., - задумчиво проговорила Анна. - Эрвин, неужели теперь везде война?
  - Не знаю. Это тоже не имеет значения. Рано или поздно это завершится. У любой войны есть конец, а у весны - нет. Она приходит после каждой зимы и отменяет зиму. По расписанию. Вне расписания. Всегда, Анна.
  Анна сжала губы. По ее лицу медленно покатились слезы.
  - По расписанию, вне расписания - как поезд... Родились бы мы в другое время... Думаете, родись мы в другое время, могли бы быть счастливы?
  - Времена не выбирают. И не надо так говорить. Еще ничего не кончено.
  - Кончено. Тссс. Слышите, Эрвин, как соловьи поют? До чего же обидно - над землей весна, а я... Эрвин, скажите только честно, не врите, я же пойму, вы же не умеете врать, - Анна почти приподнялась над подушкой, и устремила на Эрвина пронзительный взгляд очень блестящих глаз. - Я... я вам когда-нибудь нравилась? Ну хоть немножко? Я не бог весть какая красавица, но вы же все-таки ко мне пришли...
  Что ж, его клятв в любви она не помнила. Может, и хорошо, что выбросила из памяти неправду. А с Эрвина бы позолота не осыпалась, солги он еще раз.
  - Я вас люблю, конечно.
  - Не шутите?
  - Анна, у меня просто не было шансов против ваших махинаций с пианино и, особенно, водкой с огурцом. Военные - даже очень храбрые - после такого капитулируют и сдают оружие.
  Создатель лжи решительно не одобрял. Судя по тому, как посветлело лицо Анны, здесь у Создателя и Эрвина взгляды круто расходились.
  - С первого дня?
  - Нет, все-таки чуть позже. Я вас люблю и прошу о чести стать вашим мужем.
  - Какой формализм. И сильно любите?
  - Я полагаю. Мне не с чем сравнивать.
  - Бог с ней, со свадьбой, но ответьте: любите достаточно, чтобы купить мне пианино?
  Эрвин заставил себя улыбнуться. Анна шутила. Ему просто следовало сделать так, чтобы эта девочка очень захотела жить. Воля у нее была стальная, она бы выкарабкалась. Ради этого он бы слушал ее фортепианные рулады столько, сколько потребуется, хоть до гробовой доски. Даже на сыворотку бы наскреб по такому случаю.
  - Моей любви хватит даже на рояль. Если хотите, даже на квартет музыкантов сверху. Хотя красивых скрипачей, уж извините, буду отстреливать.
  - И на целую оперу, - улыбнулась Анна. - Значит, если я поправлюсь, вы поедете со мной в Виарэ, к морю?
  - Первым же поездом!
  - Поезда разве ходят?
  - Тогда поедем на лошадях, - не растерялся Эрвин. - Умеете ездить верхом?
  - Нет.
  - Вот и научитесь. Представьте себе, Анна, долгая прогулка по горам. Лес, солнце, стрекозы. Вы не видели стрекоз? Это такие большие насекомые с крыльями, нет, Анна, они совсем не страшные и не кусаются...
  Эрвин говорил еще почти час, не умолкая ни на минуту. Ему казалось, что, пока он здесь и рисует Анне пейзажи, которые сам видел только на картинках, смерть у дверей подождет, не станет переступать порога комнаты. Девушка слушала, опустив ресницы и улыбаясь. На ее щеках выступил легкий румянец. Нордэнвейдэ уже сам почти поверил, что все хорошо и доктор ошибся, в конце концов, чудеса же случаются, не каждый день, конечно, нет, иногда нужно запастись терпением и ждать двадцать семь лет, но чудеса все-таки случаются.
  Солнечные лучи косо перечеркивали комнату. Птицы все заливались. Эрвин явственно охрип, но продолжал расписывать красоты побережья и чудеса южной кухни, знания о которой почерпнул из историй Маэрлинга - больше он мог бы рассказать только о местных борделях, но счел тему рискованной - как вдруг Анна тихо спросила:
  - Уже разве вечер? Так скоро?
  - Вечер? - не понял Эрвин.
  - Разве уже должно быть темно? - удивилась она. Пальцы сжали руку Эрвина. А он, взглянув на лицо Анны, понял, что нет, чуда не будет. Кожа чуть пожелтела, глаза запали, нос стал острее.
  Нордэнвейдэ как наяву увидел тело мадам Тирье на подушке в пропахшей гарью комнате.
  - Да, Анна, просто вечереет, - пробормотал он, глядя на ослепительно сияющее за окном солнце. Даже через мутноватое стекло оно горело так, что свет резал глаза, если смотреть дольше нескольких секунд.
  - Вы можете принести лампу? Так темно.
  - Да, конечно, я сейчас же схожу за лампой... - все силы Эрвина уходили на то, чтобы совладать с голосом. По правде говоря, он не был уверен, что сможет встать и дойти до стола, ни на что не налетев. Его мутило.
  - Нет! Сидите здесь, никуда не уходите. У вас ведь есть спички? Зажгите свечи, здесь где-то валялись свечи...
  Эрвин, не выпуская руки Анны, взял с тумбочки подсвечник, извлек свечу, нашарил в кармане спички.
  Чиркнул. Запахло серой.
  - Подождите минутку. Я зажгу. Вот и все. Лучше?
  - Странно. Светлее не стало. Что такое?
  - Простите, Анна, спички сырые, наверное, и свечи старые. Ничего не получается. Отсырели совсем, вот незадача... Где-то была у меня зажигалка...
  - Эрвин, кто там ходит так тяжело под окном?
  У Эрвина по позвоночнику прошел озноб:
  - Никого, Анна. Просто доктор Грэссэ в сад, наверное, вышел. Слышите, как птицы замечательно поют? В Виарэ такие птицы...
  - В окно скребется!
  - Да нет же. Это деревья. Сад шумит, Анна. Ничего не бойтесь, я же здесь сижу и никого к вам не подпущу.
  - Правда?
  - Истинная. Спите, Анна, утром будет лучше.
  - А дальше будет счастье?
  - Да, дальше будет счастье.
  Губы Анны дрогнули в усмешке:
  - Все дальше и дальше... - тихо выдохнула она и больше ничего не говорила. Эрвин, стараясь не всхлипывать, давился слезами и напряженно следил за лицом Анны, при малейшем признаке пробуждения готовый рассказывать сказки про райских птиц, разноцветных стрекоз и горные перевалы. Про теплое море, которого ни разу не видел сам. Про такое близкое, такое ослепительное, такое возможное счастье.
  Дыхание Анны сделалось частым и неровным, и пальцы, вцепившиеся в ладонь Эрвина, разжались.
  Дальше следовало ждать уже не чуда, а врача. Эрвин аккуратно высвободил руку, распахнул окно и вышел за доктором Грэссэ. Тот недовольно дымил трубкой в соседней комнате, распространяя отвратительный запах местного табака.
  - Кажется, потеряла сознание.
  - Неудивительно. Вообще странно, что она вас дождалась. Жалко девочку, ну да не при ее здоровье такие путешествия, а роды ее добили.
  И отвернулся, ссутулившись. Наверное, не хотел, чтобы Эрвин видел, как он плачет. Когда плачут врачи - это то, что северяне называют 'а дальше только снега и колокола'.
  - Куда ж ей было живого родить, сама почти ребенок. Похоронить там же, в саду, надо. Жалко девочку, ну да скоро отмучается. Ей бы и в столице в лучшие времена не помогли, а у меня из лекарств - сами видели, бинты и спирт. Ну, и морфин, конечно. Антибиотиков нет давно.
  - Ей больно?
  - Не знаю.
  - Вколите ей морфин. Пускай... пускай не мучается.
  - Спасибо за подсказку, уж без вашего совета я бы ей дал подохнуть в муках, как собаке под забором околеть! - Грэссэ все-таки закричал в голос, сверкая глазами из-под седых бровей. - Развелось умников! Малолеток брюхатят! Врачей учат, кому и что колоть! А вы с собой много морфина принесли, как притащились?! А случись здесь бойня - к кому раненых поволокут? Ко мне и поволокут! И как вы себе представляете ампутацию без обезболивающего? Наизобретали, понимаешь, господа артиллерии, а нам, врачам, отдуваться!
  Судя по тому, как орал Грэссэ, он привязался к Анне если не как к дочери, то близко к тому. Эрвин чувствовал какое-то отстраненное облегчение при мысли, что свои последние месяцы та прожила, окруженная любовью и заботой.
  Врач насупился, сделавшись похожим на старого, битого жизнью сыча. Вся ленивая, несколько барская интеллигентность слетела с него, как маска. Остался пожилой человек, видевший в жизни мало хорошего и рассчитывающий в ближайшем будущем увидеть много плохого:
  - Нет уж, молодой человек, морфин другим оставим, а девочка, бедняжка, и сама умрет. Помочь ей я ничем не могу. А если вы такой жалостливый - так я вам хоть шприц, хоть пистолет выдам, идите и сами грех на душу берите!
  - Господин Грэссэ...
  - Ой, да не пугайте меня, нечего на меня глазами сверкать, мы и без вас тут пуганые! Социалисты придут - подавай им жрать и баб, ваши придут - подавай им морфий да самые высокие идеалы. И еще портки им постирайте, чтоб выглядеть роскошно!
  - 'Мои' уже не мои. Я дезертир.
  - И трус, стало быть?
  - Стало быть. Вы сделаете Анне укол, если ей станет совсем плохо? Если нет, я сделаю.
  Грэссэ, пробурчав что-то непонятное, отвернулся.
  Эрвин возвратился в комнату к Анне. Подумав, открыл окно, чтобы впустить воздух весны, хотя уже не надеялся, что это поможет. Девушка лежала в беспамятстве. Ночью, часам к двум, еще раз пришла в себя, но никого уже не узнавала и все втолковывала матери, что надо было уходить раньше, словно Тирье находилась в комнате. Спрашивала брата, какая у него температура и не болит ли горло. Узнавала у Мирты, нет ли у той новых писем от Эрвина. Потом кричала так жутко, что Эрвин, отчаявшийся ее разбудить, даже встал, чтобы пойти к Грэссэ за морфином, но все-таки не набрался храбрости и не пошел. Только держал Анну за руку и врал, что все будет хорошо.
  Потом она снова обеспамятовала. А на рассвете умерла, не приходя в сознание.
  
  - Я не думаю, что встреча с вами была потрясением, спровоцировавшим преждевременные роды. Иначе я б вас пристрелил в первый же день и сказал, что ей на крыльце померещилось, - только и сообщил Грэссэ. - Я обмою. А вы гроб сколотите. И для ребенка тоже. Уж не знаю, чей он был, но, надеюсь, вы не рассчитываете похоронить его в ящике для рассады.
  - Это ребенок Анны. Не рассчитываю.
  - Вот и славно. Гвозди, молоток и доски в кладовке. Если вам надо разнести какой-нибудь шкаф для удобства, выбирайте любой.
  Плотник из Эрвина оказался никудышный. В конце концов, Грэссэ привлек мужика, летом работавшего у него садовником. Тот с начала всеобщего счастья поднаторел в подобных делах и сколотил из старых досок два гроба - маленький и совсем крохотный - за очень умеренную цену.
  Эрвин вырыл в дальней части сада, под яблонями, две ямы. Когда в них опускались гробы, больше похожие на ящики, он так и не смог выдавить из себя ни слова молитвы. Доктор, плюнув, читал отходную, безбожно путая слова, а Нордэнвейдэ смотрел в черную, раскисшую из-за таявших снегов землю, и чувствовал, как слова канона бьются в грязные доски, не проходя дальше. Тяжелые, как свинцовые шарики, и такие же бесполезные.
  - Да проводи ж ты девочку на небо!
  Застигнутый врасплох гневным окликом профессионального атеиста, Эрвин дернулся. Механически прочитал по памяти несколько строк, лишний раз убедившись, что говорит одно, а слышит другое.
  'Мама-мыла-раму-мылом'.
  Когда о крышку гроба Анны чавкнул первый ком влажной земли, вдалеке низко загудело. Эрвин с удивившим его самого равнодушием подумал, что это не крушение мира, а только артиллерийский обстрел.
  Где-то далеко, в черноте, свое слово сказали калладцы.
  Доктор, докурив, ушел. Нордэнвейдэ разровнял землю лопатой и присыпал остатками снега. Сколотил два креста. Потом подумал, что на одном даже имени не будет, а будет совпадающая дата рождения и смерти, и что это - слишком жуткое украшение для любого сада. На втором нацарапал '.310 - 10/04/.327' - даты рождения Анны он не знал - а имя вырезать так и не решился.
  Несколько минут смотрел на криво вбитый в землю крест с мыслью, что видит дурной сон и когда-то его уже видел.
  А потом запахнул кое-как отстиранную шинель и, ни с кем не прощаясь, сквозь старый сад вышел в ночь. Направился на гул и вспыхивающие вдалеке зарницы.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"