Кулак Петрович, Ада : другие произведения.

Vox molae. Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Завершающая часть трилогии о Времени Вьюги. Как самостоятельное произведение читать не советуем) Выложено начало, файл будет дополняться по мере готовности.

  Vox molae
  Пролог
  
  1
  
  - Знаешь, почему никто так и не смог завоевать Архипелаг?
   "Потому что с вами дороже связываться", - безразлично подумал Наклз, глядя в покрытое инеем стекло. За ним стыл черный вечер и белый снег. Вьюга выла тоскливо и близко, как будто к окну подошла стая волков. Волки, правда, в сердце заледеневшего города едва ли нашлись бы, тут и собаки-то все сами передохли, кроме тех, которых горожане отловили и зажарили. Чем дольше Наклз здесь находился, тем сильнее он вообще сомневался, что среди промерзших насквозь, как по линейке вычерченных улиц могло бродить что-то живое. Этот город словно был самой природой предназначен для того, чтобы через сотни и тысячи лет, когда звезды изменят орбиты и растают ледники, будущим археологам вышло бы удобнее его откапывать, как еще два года назад энтузиасты откапывали гигантские кости древних чудовищ. И что-то там даже фантазировали на предмет того, как они вообще могли здесь жить и что отправило их в историю с билетом в один конец.
  С его современниками все было достаточно просто. "Ваша кровь восстанет сама на себя, и все будет кончено", - невозможно долгий год назад пообещала ему рэдская нищенка. Скорее всего, она была мертва давным-давно, а вот эхо ее слов до сих пор носилось по миру. И еще, конечно, был холод, заступивший как часовой на пост. Если бы не календарь на стене, Наклз бы никогда не поверил, что вчера наступил апрель.
  - Ты обдумываешь ответ на мой вопрос или просто грустишь?
  Эвеле Бьорнгард, как и всякая тварь, уверенная в своем эволюционном превосходстве, любил поболтать именно с представителем отсталой и менее генетически совершенной ветви. Наклз это еще в Аэрдис проходил, но, надо отдать должное, богоравные белокрылых далеко обошли. Одно у них, правда, имелось общее: и те, и другие перед душевными излияниями не забывали совершить возлияния физические. Эвеле, подобно Дэмонре, предпочитал даггермар, черный и вязкий, как масло. Один вид этого напитка, медленно стекающего по стенкам бутыли, вызывал у Наклза рвотный рефлекс.
  И, пожалуй, богоравный угадал: магу действительно было грустно, просто грустно, безотносительно скверной ситуации и собственных мрачных перспектив. Печаль плыла в воздухе вместе с резким полынным запахом и оседала на потертые кресла со словами нордэна, тихими и тоже какими-то потертыми. Державная позолота осыпалась с них еще пару недель назад, хотя причин маг не знал. Но командирские нотки человека, безоговорочно уверенного в своем праве приказывать, никуда не делись.
  - Предел Зигерлинды, - подумав несколько секунд, выдал "безопасный" ответ Наклз. - Думаю, из-за него.
  Эвеле фыркнул. Надо отдать должное, эта бестия даже напиваться умела довольно красиво. Во всяком случае, холеная морда просила пули между глаз не сильнее обычного.
  - Камни - и только? - усмехнулся он.
  "Камни и только" на самом деле были пучиной ревущей темно-серой воды, которая неслась между нависающими темно-серыми же скалами и клокотала как кипящей котел с каким-то ведьминым варевом. Первое и последнее - не считая обратного пути - морское путешествие Наклза проходило настолько отвратительно, что он не мог даже напиться, и буквально ползал по кренящемуся полу, надеясь, что шхуна затонет и тем прекратит его мучения. А Дэмонра к тому же сказала ему, что это они еще не попали в сезон штормов. Если то, что Наклзу довелось пережить в проклятой посудине "Факел", не являлось штормом, маг, едва не отдавший богу душу, вообще не хотел знать, как выглядит настоящий шторм.
  - Насколько я знаю, это самый сложный фарватер в обитаемом мире, - пожал плечами Наклз. Очевидно, Эвеле хотел услышать другой ответ, но угадать его было невозможно, уж проще дождаться, пока богоравный объяснит сам. Ниже в его глазах южанин все равно бы не пал.
  - Все дело в том, что наши боги не зажигают маяки, кому попало.
   "Или вы первыми придумали ложные маяки", - равнодушно подумал Наклз. Нордэн говорил для себя, не для него. Маг был вещью, а вещь не имело смысла пугать или что-то ей растолковывать.
   - Но ты отчасти угадал. У Дэм-Вельды три кольца обороны. - Видимо, не будучи уверенным, что профессиональный вероятностник тверд в арифметике, нордэн принялся загибать пальцы. - Первое - вода и скалы, Предел Зигерлинды. Второе - холод и тьма, полгода нашей ночи, ледяной как преддверие ада. Ее рассеивают только всполохи мечей валькирий... Их иногда можно видеть в небе. Вы называете их "северным сиянием". Как будто там, откуда идет этот свет, действительно север...
  Сочетание безоговорочной веры в технологию и самого дремучего мистицизма у нордэнов всегда ставило Наклза в тупик. Он еще мог понять поклонение паровым котлам и грозам по отдельности - в конце концов, каждому свои игрушки - но вместе они вызывали у него острое ощущение нереальности происходящего. Наверное, плохое было время, когда дикари плясали у костров, вымазав лица кровью врагов. Но теперь, когда те же дикари, вооружившись самыми совершенными в мире пистолетами и надев красивые мундиры, устроили свистопляску в лучших традициях пещерных предков, выходило еще хуже. Особенно если принять во внимание, что в качестве полигона те выбрали двухмиллионный город. Разумеется, двухмиллионным он был четыре месяца назад, до начала реализации нордэнского плана по спасению столицы от предателей во Временном совете и внешних врагов.
  - Если верить карте, так и есть. Там север, - покорно сказал Наклз, когда молчание затянулось, а Эвеле все еще гипнотизировал его взглядом. Глаза у него были настолько светло-серыми, что их с тем же успехом можно было назвать "темно-белыми". Мага эти провалы в морозное небо, смотрящие с довольно заурядного лица, нервировали с первой встречи. В остальном нордэн из толпы ничем, кроме роста, не выделялся, и при желании получилось бы поверить, что эта тварь принадлежит к роду человеческому, как и он сам.
  - Идиоты эти карты рисовали. Может, там когда-то и был север, а теперь там ад. Смерть. Гремящие моря, если так тебе понятнее. Нет там ни севера, ни юга, ни времени - ничего. Только песни морей и сияние над мглой. Конец нашей дороги, конец всех дорог...
  Эвеле с истинно нордэнской храбростью преодолел разумный предел в четыре рюмки, и его, как обычно после этого подвига, понесло на цветистые сравнения. Наклз, в общем, привык. Он не понимал, как можно находить в смерти что-то красивое и романтичное, но, видимо, все северяне в этом плане были несколько свихнувшимися. У Дэмонры, когда она говорила о Гремящих морях, тоже глаза горели, как у молодух из родной деревни Наклза при виде ярких бус.
  Шизофрения в национальном масштабе. И не лечились же.
  - Но есть еще третье кольцо. То, которое никто и никогда не прорывал. - Эвеле усмехался чему-то невидимому в углу. Наклза не в первый раз посетила очень некомфортная мысль, что сумасшедший нордэн видит галлюцинации. И хорошо, если свои собственные, а не его. - Знаешь, через что оно проходит?
  "Через ваши сердца и души, а как же иначе".
  - Нет.
  - Лжешь. Я ведь не первый нордэн, с которым ты пьешь. Уверен, эта пустоголовая девочка тебе и не такое рассказывала.
  - Кейси не пила. - "И я с ней не разговаривал, я только делал так, чтобы она не молчала".
  - Я о Дэмонре, не притворяйся глупее, чем ты есть.
  Разговаривал ли он с Дэмонрой, Наклз предпочел бы не знать.
  - Третье кольцо проходит здесь, - нордэн отточенным движением коснулся сердца. - Через мою душу и еще много других душ.
  "Двести пятьдесят тысяч. Вас двести пятьдесят тысяч. И здесь вам даже морозы ваши не помогут". Наклз отчаянно мерз. Нордэн, надо думать, ждал, пока он попросит даггермара, но маг никогда не просил. Даже не из гордости - как раз с гордостью Наклз легко расстался бы до лучших времен, если допустить, что она у него вообще когда-то имелась - просто он не считал возможным пить эту дрянь с кем-то, кроме Дэмонры. Его бы точно наизнанку вывернуло прямо на начищенные сапоги его милости. Пожалуй, это следовало оставить как неплохой вариант самоубийства, требующий минимум усилий и храбрости.
  - И вот поэтому нас нельзя победить. Мы все - одно. Как цепь. Понимаешь?
  Мир явственно летел куда-то в бездну - и бесы его знали, гнал его нордэнский рок или какой-то неумолимый вероятностный закон - но одну вещь Наклз пока еще понимал. В идеальной северной цепи были изъяны. Маленькие такие изъяны, которые все-таки иногда видели дальше заснеженных елок и с большим трудом, но все же отличали кровь от воды. И суть была не в том, что эти бреши могли огрызнуться пулями. Факта их существования вполне хватало. Они определяли прочность цепи, они бы ее и уничтожили.
  При воспоминании о Дэмонре Наклз, как всегда, ощутил колючий страх. Он больше полугода не видел ее лица в мире и только раз - во Мгле, не получал писем и при этом верил, что она жива и дерется где-то там за свое или хотя бы чужое будущее. Это было очень сложное мыслительное упражнение.
  "Не оставляй меня, не оставляй..."
  - Как цепь. Понимаю.
  - Отлично. - Нордэн вдруг полоснул по лицу Наклза таким взглядом, что у мага едва волосы на голове не зашевелились. На свое счастье, он просто не знал ничего такого, что мог бы рассказать на допросе. Но озноб по позвоночнику все равно прошел. - Завтра ты пойдешь к Сольвейг Магденгерд, - цветистые обертоны закончились. Эвеле заговорил рублеными фразами, точно они не сидели в креслах его рабочего кабинета, а на плацу стояли. - И предложишь ей свою помощь в любых начинаниях. А потом придешь ко мне и расскажешь, о чем она попросила.
  Наклз порадовался, что успел хорошенько накачаться успокоительным. Злость и брезгливость он чувствовал скорее как общий фон к какой-то отстраненной печали. И еще, пожалуй, было скучно, как в повторяющемся сне.
  - Скрывать правду и врать - два разных таланта. Провокаторов сейчас должно быть как грязи, просто пообещайте лишнюю пайку.
  - Маг, я не знаю, где ты услышал вопрос. Я сказал, что и когда ты сделаешь.
  Ну вот, собственно, и пришла пора. Сколько веревочке ни вейся, а конец известен. У Наклза кончики пальцев покалывало, скорее от холода, чем от страха, а в остальном было почти как обычно.
  - Нет, не сделаю.
  Эвеле рассмеялся, пожалуй, даже весело.
  - Совсем, значит, не боишься?
  - Я не настолько сумасшедший, чтобы вас не бояться. Просто этого я делать не буду.
  Бьорнгард, не переставая смеяться, выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшой сверток. Швырнул Наклзу на колени. Маг вздрогнул: следовало иметь очень много оптимизма, чтобы рассчитывать на что-то хорошее. В свертке лежало нечто мягкое. Женские волосы.
  "Магрит", - подумал Наклз. А ее мгновение спустя понял, что нет, не Магрит. Магрит была рыжевато-русая, скорее русая. Обрезанная косица в свете камина поблескивала как бок апельсина. Почти оранжевая.
  - Она стриглась у обычного государственного куафера. Непростительная глупость, правда? Особенно для дочери ведьмы Рагнгерд. Иргнедвигнанден массово скупала нордэские волосы последние лет двадцать. Рагнеда Скульден отучила нас полагаться на порядочность и стремление следовать заветам богов. Очень дорогой ценой, но отучила. Ну как, все еще думаешь, что в нашей цепи есть слабые звенья?
  Наклз промолчал. Он видел не первую и, надо думать, не последнюю непростительную глупость, которую совершила Дэмонра. И почему-то сразу поверил, что коса принадлежит ей, хотя в столице хватало светло-рыжих. Нордэна действительно была достаточно безответственна и ничего не боялась.
  Дэмонра могла быть мертва. Когда буря во Мгле прекратилась, Наклз первым делом бросился искать нордэну по местам, где ей следовало бы находиться - и не нашел ничего. Это не выглядело странным: ветер войны кружил во все стороны. И тогда он догадался посмотреть прошлую весну, тюрьму Эгре Вейд. Не то чтобы он скучал по серым стенам, но в зале суда осенью - и тем более в поезде - происходили такие вещи, что вернуться оттуда нечего было и рассчитывать.
  В Эгре Вейд на нужную дату Дэмонры не оказалось. Наклз решил, что мог промахнуться с числом, в конце концов, опуститься в прошлое с точностью до минуты - это не опуститься по веревке в колодец. Сложно было отмерить нужный отрезок. Он отправился еще глубже. Больше всего на свете Наклз боялся, что просто не обнаружит Дэмонры в своем прошлом, как однажды не обнаружил там десятки других людей, гарантированно существовавших. Что буря во Мгле что-то перепутала, и теперь путь назад приведет не в то место, откуда он ушел.
  Но нордэна нашлась. Только вот все вероятности вокруг нее оказались нулями и единицами. Как если бы она была мертвой.
  Наклз тогда не сделал никакой глупости просто потому, что твердо знал: если бы Дэмонра умерла, он бы что-то почувствовал. Не могло быть так, чтобы он сидел и пытался отогреться у камина, глушил разведенный спирт или работал на Эвеле, а ее в это время где-то там убивали. Существовали объективно невозможные вещи.
  - Думаю, волосы Сольвейг у вас тогда тоже есть. И я вам не нужен, - кинул пробный камешек Наклз, поднимаясь. Подхватил свое пальто, брошенное на стул, начал надевать, чувствуя исходящий от воротника запах ледяной ночи.
  - А я не хочу ее убивать. Я хочу знать, что она планирует сделать. И послезавтра ты мне об этом подробно расскажешь. Иначе мне придется совершить великий грех - пойти против всесильного рока, - Эвеле улыбнулся. Наклз напрягся, но как раз сохранить каменное лицо ему никогда больших трудов не стоило.
  - Рока? Не понимаю, - пробормотал он, продолжая возиться с пуговицами, и, пожалуй, не соврал.
  - Для южанина ты не такой уж тупой, поэтому подумай, это не больно, - ухмыльнулся Эвеле. - Твоя подружка до тридцати пяти не доживет. - Наклз не отрывал взгляда от застежек пальто. Пока нордэн говорил правду. - Убить ее должны изобретательно, думаю, ты со мной согласишься. - А вот это уже начинались новости. Как раз убийство Дэмонры - при любом раскладе - было обставлено очень классически. Независимо от декораций и статистов, ситуация разрешалась как "Дэмонра и пуля". Наклз прижмурился, чтобы не выдать себя взглядом, и подышал на заледеневшие пальцы. Он не ожидал, что нордэн расскажет что-то хорошее, но и плохое следовало знать заранее. Тот не торопился. Наклз старательно делал вид, что происходящее его волнует мало. Защелкнул последнюю застежку у горла, сунул руки в карманы, поклонился.
  - Доброго вечера, мессир Эвеле.
  - Я тебя не отпускал.
   Наклз покорно замер. В конце концов, легче было постоять и послушать лишние три минуты, чем получить пулю в затылок. Нордэн, несомненно, напился, но не до такой степени, чтобы расстаться со своими амбициями хозяина положения и всего мира заодно. А амбиции северян измерялись кровью, такая неприятная правда.
  - Мир и перья убьют ее не на этой неделе, а несколько позже. Но, сам понимаешь, всякое может статься в наше непредсказуемое время. Наша судьба - в наших руках, не так ли? Косичку можешь оставить себе на память. Теперь свободен.
  Что-то в этом коротеньком и глупом "мире и перьях" настолько не соотносилось с реальностью - неслучившейся весной, войной, холодом и голодом - что делалось по-детски жутко. Как будто к реальным монстрам с пистолетами и мандатами добавились их друзья из-под темной кровати.
  - Мир? Перья? Это... странно звучит.
  - А ты рассчитывал, что она от старости умрет?
  Наклз быстро соображал, стараясь не смотреть на нордэна. Тот слишком хорошо читал по лицам.
  Эвеле или держал его за полного идиота, или сам безусловно верил, что Дэмонра жива.
  Вероятности вокруг Дэмонры не менялись.
  Наклз как наяву увидел женщину с костяными браслетами в виде змей. Если это существо вообще было женщиной и человеком. Он бы не поручился. Так или иначе, операция по ее устранению стоила Эвеле двух десятков трупов и половины центра города в руинах в качестве побочного эффекта. Дагмара Рагнвейд организовала себе очень пышную могилу.
  Паршивая валькирия из паршивой же оперы. Он бы никогда не поверил, если бы своими глазами не видел, как белые тени рвали горло нападавшим, а пули летели мимо. Наклзу пришлось в буквальном смысле этих слов похоронить и Дагмару, и людей Эвеле под несколькими тоннами камня, когда ситуация стала критической. Руины ратуши промерзли насквозь в считанные секунды, а потом лед перекинулся на соседние здания и дальше. Им крупно повезло, что штаб расположился на предельной для биноклей дистанции от места боя: белая пурга не докатилась до них каких-то двадцати метров. Температура, впрочем, упала еще градусов на десять. Несколько побледневший во время операции нордэн запустил механизм в ящике - Наклз так и не понял, что это, и просто валялся на коврике неподалеку, слушая мерное гудение - а через очень долгие полчаса сообщил: "Хм, занятно, наверное, трава здесь и впрямь расти не будет". "Там могло жить несколько тысяч человек. Лучше подумай, как будешь отдирать примерзшие трупы от стен", - собственно, это была единственная мысль Наклза. Беспокоился он, как оказалось, напрасно. Покрытые инеем дома и мосты стояли еще несколько часов, а потом беззвучно рухнули, взметнув до небес красивую серебристо-белую волну.
  А Наклз, до сих пор не веря, что он жив, закутался в пальто и побрел к Магрит. Его никто не останавливал. Вот такой выдался чудесный февральский денек. А за ним - очень условный март. Если он и наступил, то только по календарю.
  - Мне даже любопытно. А если бы у тебя был вариант: увидеть ее мельницей зла или мертвой, что бы ты выбрал?
  Наклз открыл рот, чтобы ответить, прежде чем сообразил, что Эвеле ему никакого вопроса не задал. Впрочем, ответ маг знал и так: Наклз хотел видеть Дэмонру живой даже сильнее, чем хотел увидеть солнце сам или чтоб хоть кто-то вообще еще увидел солнце.
  Он вышел в ночь и уже за дверьми рассмеялся, закашливаясь снегом. Луна едва пробивалась сквозь тучи и казалась похожей на очень далекий и тусклый болотный огонек, на фоне которого кто-то шутки ради размахивал шелковым платком. Все вокруг выло, кружилось, пело. Наклз прислушался.
  Так и есть. Где-то по заледеневшим улицам весело били звонкие копыта.
   ***
  Дом Сольвейг с осени переменился существенно меньше чем мир, на который тот смотрел подсвеченными окнами. Разве что когда-то желтоватый и ровный свет газовых светильников сменили красноватые блики от камина и, судя по яркости, множества свечей. И еще шторы на втором этаже оказались наглухо задернуты. Но для города, где каждый третий дом лишился или крыши, или жильцов, это была сущая мелочь.
  Нордэна открыла сразу. Не задавая никаких вопросов, пропустила внутрь. Вежливо подождала, пока Наклз отряхнется от снега - снаружи мело так, что он принес с собой целый сугроб - без слов сопроводила в гостиную. Там действительно горело едва ли не два десятка свечей, а в камине весело трещали дрова. Та же белая скатерть на столе, те же вышитые подушечки в креслах, кружевные салфетки, фотографии.
  Не хватало, собственно, мужа, детей и кошки. И еще чего-то трудноопределимого, что можно назвать словом "жизнь". Это был теплый, со вкусом обставленный и отлично освещенный склеп. Или храм. А перед Наклзом - прямая как палка, бледная и спокойная - стояла его хранительница.
  - Вот, - Сольвейг кивнула на кресло. - Не бойтесь: я его вычистила. А ее усыпила. Чихать вам больше не придется.
  Она произнесла это настолько хладнокровно и ровно, что Наклз сразу понял: считать Сольвейг человеком в здравом уме было бы весьма опрометчиво.
  Он послушно сел. В носу действительно не свербело.
  - Чай или как обычно без прелюдий?
  - Без прелюдий, пожалуй.
  - Напрасно. В том, чтобы пить чай на руинах мира, есть что-то бесконечно нордэнское. Романтически-идиотическое. Ну да ладно. С чем пожаловали, Наклз?
  Сольвейг смотрела ему в лицо таким взглядом, точно из пистолета целилась.
  - Меня послали как провокатора выяснить, что вы задумали. Угрожая убить Дэмонру в случае, если я откажусь.
  Сольвейг криво усмехнулась:
  - Да, вот это было совсем без прелюдий. Ладно, давайте тогда заодно пропустим и про вашу несчастную любовь с лебединой верностью. Я ничего не задумала. Не верят - могут спросить в Тихом доме.
  - Задумали, Сольвейг, иначе они бы не боялись. А они бояться. Что именно - мне не интересно и знать не надо. Если в Тихий дом потащат меня, не хотелось бы располагать информацией. Я, в отличие от вас, не такой храбрый и выдержать пытки не рассчитываю.
  Голубые глаза нордэны тускло блеснули.
  - А вот это уже неожиданно. Как же Дэмонра? Если бы перед ней стоял выбор - самолично перерезать глотки половине города и спасти вас, или никого не резать и не спасать, она бы уже точила шашку и намурлыкивала песенку про всесилие рока.
  Наклз пожал плечами:
  - Ну, перерезать полгорода мне точно не светит. Разумеется, буквально выражаясь. Впрочем, меня и фигурально на полгорода не хватит.
  - Лжете. И что Дэмонра?
  - Не знаю. Если смотреть по вероятностям вокруг нее - она мертва.
  - Довольно странная словесная конструкция для профессионала. Если вероятности вокруг нее - нули и единицы - она мертва безо всяких дополнительных "если". Это достаточное условие.
  - Или она "мельница богов".
  Сольвейг коротко хохотнула.
  - Наклз, бедняга, здорово же вас прижало, если вы в поисках надежды наши мифы лопатили. Там в основном нарушенные клятвы, кровосмешения, блуд и смертоубийство. Еще снега и колокола, чтоб выглядело не так паршиво.
  - И три зимы, которые убьют все живое. Тут волей-неволей призадумаешься. Я не видел солнца уже почти два месяца.
  - Ну, волк сожрет его только через два года после начала конца, не плачьте. Или у вас из-за отсутствия солнечного света развивается депрессия? Ну так ешьте апельсины, до момента, как вас пристрелят, вас должны неплохо кормить и обиходить.
  - Спасибо, Сольвейг, я, конечно, не любитель скачек, но даже я знаю, что такое финиш и как могут поступить с лошадью после него. Обойдемся без шпилек. Я вероятностник на госслужбе, что значит "переходящий приз". И пытаться меня как-то этим задеть совершенно бесполезно. Давайте поговорим о действительно важных вещах, а не моем моральном облике, который к делу не относится.
  - Ну давайте, я просто заинтригована. И какие же теперь есть "действительно важные вещи"?
  - Я убил жрицу по имени Дагмара. Правда, как вы дельно заметили, пришлось обрушить пятую часть города, чтобы гарантированно сработало. Она была "мельницей богов".
  - Впечатлена вашими чрезвычайными, хоть и однообразными талантами. Ну а то, что вы безжалостный сукин сын, я и раньше знала.
  - А вот то, что вы тоже "мельница", я понял только вчера.
  На этот раз Сольвейг расхохоталась в голос. Ее дребезжащий - какой-то неживой - смех отразился в оконных стеклах и замер под потолком.
  - Наклз, вы смешной. Мельница богов, мельница богов... Вы вообще в каком переводе наши мифы-то читали? В детском изложении, с картинками? Там дочка конунга шла полмира за синей травой, да, и волков ей резала? Готова поспорить, все самое интересное оттуда убрали, а то богиня любви и красоты очень оригинально добывала себе ожерелье, куда там нынешним профессионалкам. Очнитесь, Наклз, вы бредите. "Мельница богов" - это ваш дурацкий континентальный оксюморон, знаете, в духе "живой труп". Нордэны между собой их называют "мельницы зла". Надеюсь, комментариев не требуется. Если боги вдруг хотят помочь - а они обычно предоставляют всему, достойному спасения, выжить самостоятельно - то присылают валькирий. Которые, тоже, к слову, бабы ленивые и без даггермара их не видать...
   Наклз мог бы сказать Сольвейг, что знает одну дочку конунга, которая выращивала синюю траву и резала ей волков, сколько могла, да вот не помогли ей ни башмаки, ни железные посохи: на каторгу поехала и пропала. Возможно, в стародавние времена все закончилось не лучше. К счастью, время вымывало из легенд всю грязь, оставляя только смерть и судьбу, и любовь, которая сильнее обеих. Когда этой зимой ему делалось совсем худо, он садился и до рези в глазах читал сказку про синюю траву. Иными словами, Сольвейг быстро бы диагноз поставила.
  - Мне совершенно все равно, как вы это называете. Важно то, что даже Эвеле не рискнул связаться с вами напрямую. Думаю, вы согласитесь, что как безжалостный сукин сын он меня далеко обошел, - устало возразил Наклз. Меньше всего на свете ему хотелось препираться из-за терминологии или обсуждать свою беспорочную службу. Нордэна она или нет, а даже Сольвейг должна была понимать, что Наклз или согласился бы сотрудничать, или ему бы вышибли мозги в одном из равелинов, напоследок показав ту же операцию, проведенную над Магрит.
  Вообще, как Наклз всегда подозревал, позволить себе быть по-настоящему храбрыми могли только люди одинокие и бездетные. Ко всем прочим представителям человечества, в критических ситуациях демонстрирующим принципиальную несгибаемость, маг применил бы совсем другие и куда менее лестные определения.
  И еще особняком стояли нордэны. Народ с безнадежно смещенной системой ценностей.
  Наверное, он подумал правильно, потому что лицо Сольвейг буквально перекосило.
  - Не рискнул связаться?! Мой муж арестован. Мои дети в плену. Я лично усыпила собственную кошку, чтобы больше рычагов давления на меня не осталось. Вы еще уверены, что они не рискнули со мной связаться? Я вот думаю, это меня связали по рукам и ногам. Наверное, я бы даже дала им все, что они просят, но я не могу! Если вы выглянете в окно, то не увидите там снежных великанов, или сотни белых волков, или что там...
  - Снежных волков нет, но я все равно вам не верю.
  Сольвейг осеклась. А потом по-мертвецки усмехнулась. Ее губы растянулись во что-то, вообще мало напоминающее человеческую улыбку, а свет и тени на лице - маг поклясться был готов - на мгновение поменялись местами. И тут же вернулись обратно.
  Почему-то это выглядело очень страшно.
  - Выметайтесь.
  - Вот поэтому они боятся вас больше, чем вы их.
  Сольвейг пожала плечами и уже вполне спокойно, даже как-то по-деловому пояснила:
  - Они прозвонили не в тот колокол, Наклз. Есть вещи, которые нельзя звать никогда. Особенно - справедливость. Справедливость - это не когда у всех одинаковая пайка и солнышко в небе светит. Справедливость - это когда каждый получает по мере своих земных дел. Соображаете? Чума с войной вместе не так страшны, поскольку имеют хоть какое-то отношение к людям. А справедливость - нет. Она вообще не про нашу честь.
  - Вот это мне как раз объяснять не надо. Я в общих чертах представляю. Поэтому можете переходить к деталям.
  - К деталям. Полагаю, мой муж мертв. Там, куда его увели, такие как он не выживают никогда. Он приходил ко мне прощаться, позавчера, я видела его вон в том углу. Нет, я не употребляю наркотики. Это профессиональное табу.
  - А...
  - Мои дети? Не падайте в обморок, Наклз. Мои дети - покойники на побывке. Вроде нас с вами, но с более определенными временными рамками. Уж это вам, как профессионалу, полагаю, тоже объяснять не надо? Они вычеркнули нас из будущего. Или завтра вычеркнут. Ну, может, послезавтра. Это, как вы верно выразились, детали.
  В прагматизме Сольвейг было не отказать. И еще некоторой профессиональной деформации мышления: вот уж убитую горем мать, наверное, должно было заботить настоящее ее еще пока живых детей, а не будущее, которое наступит без них. Нордэна смотрела на проблему под каким-то странным углом. Как будто уже сама стояла за скобками.
  - Вас они не рискнут тронуть. Тут сложно что-то сказать, но этот холод - аномалия. И после смерти Говорящей с Вьюгой стало только хуже. Если Эвеле и компания хотят хоть что-то жрать летом - лично я уже не уверен, что получится, но вдруг - вторую "мельницу" они не убьют. Да, запрут, окружат шпионами, глаз не спустят - но не убьют.
  - А мужа моего зачем убили? Вежливые просьбы - не конек Архипелага, но это было уже как-то слишком. Детей в заложниках обычно хватает.
  Наклз потер руки. В последнее время они мерзли независимо от окружающей температуры. Хотя теперь сложно стало найти помещение, где та превышала бы пятнадцать градусов.
  - Я думал об этом весь вечер вчера. Они целеустремленные психопаты, но не дураки. За чем-то же они, как вы говорите, убили вашего мужа. Он врач, как вы?
  - Он инженер-физик. Термодинамика, если это вам о чем-то скажет.
  - Честно говоря, ни о чем. Возможно, им говорило?
  - Возможно. Но я сомневаюсь, чтобы Георг что-то рассказал. Из него, сколько себя помню, было слова не вытянуть. За пятнадцать лет совместной жизни он признался в любви один раз, и то когда делал предложение. Это чего-то да стоит. В любом случае, Наклз, вы со мной тратите время. А у нас его не то чтобы много осталось.
  - Не у нас, а у меня. Послушайте, Сольвейг. Они вас боятся. Я вас боюсь. Все, что я видел до этого дня, говорит о том, что вы мертвы, мне очень некомфортно с вами здесь стоять. У вас не то чтобы какая-то автокорреляция в остатках. С позавчерашнего вечера все вероятности ваших поступков - нули и единицы, и все лежат в прошлом. Вокруг вас нет настоящего, нет будущего. Это...
  Сольвейг впилась в лицо Наклза взглядом, холодным, как лезвие. Маг понял, что ступает на еще более тонкий лед, чем когда миновал порог ее дома, и каждое его слово будет трактоваться наихудшим возможным образом. Странная женщина со странно лежащими тенями на лице внимательно слушала. Мага чуть ли не впервые в жизни посетила паническая мысль, что кто-то может читать его мысли. Хотя раскалывающаяся голова, в общем, была для него почти обычным состоянием и сейчас уж точно никакой полезной информации не содержала. Он сглотнул и заговорил, медленно и осторожно, прикидывая как бы совместить математику и дремучие нордэнские сказки:
  - Это чудо, Сольвейг.
  - Смешно, когда о чудесах говорит профессиональный вероятностник. Вы лучше всех знаете, что чудес не бывает.
  - Поэтому я напуган сильнее прочих. А все-таки это чудо, Сольвейг.
  - В самом деле? Вам бы для комплекта рассказать мне про истинную любовь и все такое прочее, да вот по химии у меня было "отлично".
  - Мир - не винная карта ресторана, Сольвейг, вы не можете утверждать, будто нечто существует или не существует только на основании того, что оно не указано в меню. Или что вы этого раньше не встречали. Это... это было бы страшное место, если бы было так.
  - Было бы? А так мир - клеверное поле, конечно. И в чем же проявляется так дорогое вашему, оказывается, не в меру романтичному сердцу чудо, Наклз?
  - В вас. Знаете, мы детьми ловили шмелей и привязывали на нитке к колышку. Они жужжали, описывали круги, приземлялись, но не оказывались от оси вращения дальше, чем позволяла длина нити.
  - Вы хотите сказать, что я тот шмель, который оборвал нитку?
  - Вы шмель, который каким-то образом оборвал чугунную цепь, самую крепкую в мире. Может, что-то и склепывает мироздание надежнее, чем связь причин и следствий, но я таких вещей не знаю. А все-таки вы здесь.
  - Ладно, Наклз, если вы думаете, что я пущу слезу из-за ваших детских воспоминаний - не ждите, не пущу. Хотя, не отрицаю, поговорить со мной честно - жест очень широкий. Может, ваши шмели улетали, а я крушу, увы, только незримые оковы. Шпики, стены - они никуда не делись.
  - Это частности. Частности устранимы.
  - И вы пришли предложить помощь? Возвращаемся к этому?
  - Нет. Я не могу предложить вам никакой помощи. Вам уже нельзя ничем помочь, Сольвейг. К тому же, мои действия можно отследить, я-то на веревочке и никуда с нее не денусь. Я только пришел сказать, что вам помощи и не требуется, ни от богов, ни от бесов, ни от их земных наместников. Вы - самый свободный человек на земле.
  - Вы путаетесь в терминологии, Наклз: злые мельницы - не люди, они вещи. Так мягко стелете... Может, мне попробовать застрелиться? Посмотрите на мои мозги по ковру и поймете, что я обыкновенный человек. Отчитаетесь Эвеле об успешно выполненном задании...
  - Сольвейг, давайте обойдемся без оскорблений, вам это не принесет удовольствия, а мне - огорчения. Просто подумайте над тем, что я сказал.
  - И дать вам знать?
  - Ни при каких обстоятельствах. Я мог для вас сделать очень немного, и это сегодня сделал. Рассчитался за таблетки.
  Сольвейг какое-то время молчала, зачем-то поправляя и без того идеально ровно лежащую скатерть.
  - Предположим, вы говорите правду. Вас за это убьют, Наклз.
  - Ну все вероятностники рано или поздно с этим сталкиваются. Не я первый, не я последний. Надеюсь, оно того стоило, потому что умирать... потому что мне будет страшно, Сольвейг. Если встретите Дэмонру... если в мире бывают люди, вероятности вокруг которых мертвы, то и другие чудеса возможны, наверное... Если встретите, скажите ей, чтобы опасалась мира и перьев, что бы это ни значило. Не знаю, откуда Эвеле это взял, но звучит страшно. Я всегда думал, ее пуля убьет.
  Наклза тряхануло. А Сольвейг вдруг прищурилась и стала чуточку похожей на себя прежнюю - малоприятную, но хотя бы живую.
  - Сами ей все скажете, Наклз. Уж такую мелочь я для вас могу сделать. Следуйте за мной.
  На чердаке у Сольвейг было совсем холодно: дыхание вырывалось облачками пара, на стенах у окон и по углам выступала изморозь. А керосиновая лампа в руках нордэны давала так мало света, что Наклз шел за женщиной след в след, почти наступая ей на подол, чтобы не запнуться о предметы, наваленные тут и там во множестве. Весь потенциальный беспорядок дома явно перекочевал в эту просторную комнату, разом сделав ее какой-то узкой, низкой, маленькой, несмотря на приличные размеры. И там что-то тикало, плескалось, скрипело, шуршало. Наклза бы очень успокоила мысль о крысах, но серых тварей он не видел в столице с осени.
  Крысы в промороженных склепах, понятное дело, не жили, не люди все-таки.
  - А теперь, Наклз, замрите.
  Маг покорно выполнил распоряжение Сольвейг. В общем-то ситуация складывалась настолько безвыходная, что собственная судьба действительно беспокоила его крайне мало. С судьбами Элейны и Маргери, которые с его смертью исчезли бы совсем и окончательно, а не так, как все люди после смерти исчезают, было хуже, но здесь ему никто помочь не мог. Даже если бы он вдруг решился рассказать про них Сольвейг, что само по себе являлось глупым решением, надеяться, что они после этого задержатся в мире, было примерно то же самое, как пытаться сфотографировать людей с уже порядком выцветшей картины в темном помещении.
  Сольвейг ковырялась в коробках поблизости, маг видел только очень черную тень и размытое пятно желтого света, рассеченное надвое ее силуэтом.
  - Вот, - наконец, сообщила она. - Так, Наклз, сделайте полтора шага назад. Груда хлама, в которую вы впишетесь - это стол. Обойдите и стойте там.
  Сольвейг чем-то шуршала и грохала еще с полминуты, а потом поставила перед Наклзом увесистую на вид деревянную коробку с конусовидной трубкой и ручкой.
  Магу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он видит не какую-то особую нордэнскую магию с бесовщиной пополам, а фонограф. Он даже нервно усмехнулся.
  - Признайтесь, Наклз, вы думали, я тут заспиртованного младенца вытащу и начну потрошить?
  - Нет, заспиртованные младенцы - это как-то не очень по-нордэнски. Но вы правы, технической новинки я не ждал.
  - Принцип работы представляете?
  - Очень смутно. Я математик, а не инженер.
  Сольвейг снова усмехнулась. В полумраке, разреженном одной-единственной лампой, ее лицо напоминало маску, поэтому любое движение на нем выглядело неестественно. Наклз никак не мог отделаться от ощущения, что стоит перед чем-то страшным, хотя лично ему зла не желающим. Сольвейг пугала не силой или возможностью причинить вред, а нелогичностью своего пребывания здесь. Эвеле мог вытащить из него все кости по одной, но хотя бы сделал это каким-то понятным образом, а что могла выкинуть Сольвейг - этого и Создатель бы не сказал. Тем более, что ее-то сюда точно запустил кто-то другой.
  Маг поежился и приобнял себя за плечи.
  - Страшно или холодно?
  - Очень.
  - Я вас не покусаю.
  - Я даже не знаю, как это передается. Но, надеюсь, никак.
  Нордэна фыркнула.
  - Меня, конечно, удивляет, почему много умных негодяев перетрусило на ровном месте, но дело ваше. Итак, смотрите, - она указала на медный конус, - это, Наклз, акустическая труба. В нее вы будете говорить, и из нее же будет слышен звук при воспроизведении. Все, что вам нужно сделать для записи, так это крутить рукоятку от себя. Вращайте ее со скоростью примерно два оборота в минуту, иначе ваш голос будет невозможно разобрать. И старайтесь делать это как можно более равномерно и плавно, так запись получится более четкой.
  Наклз кивнул. Пока все звучало понятно, хотя технически не совсем просто. Уж точно не граммофон запустить.
  Сольвейг тем временем извлекла из коробки блестящий цилиндр:
  - Вот на этот валик будет делаться запись. Время - чуть меньше двух минут, советую воспользоваться часами, чтобы не пропустить окончание. Здесь, - она кивнула на коробку, - достаточно валиков, чтобы вы могли потренироваться и записать сообщение нужной вам длины. Не стесняйтесь, Георгу они больше не пригодятся, мне - тем более. Давайте я теперь покажу вам, как их менять.
  Сольвейг открутила два каких-то винта, откинула трубу и споро вставила внутрь машины валик. Затем проделала все действия в обратном порядке.
  - Главное, не стукните ни обо что валик, Наклз, иначе покрытие испортится и запись станет невозможна. На нем довольно хрупкая фольга. Попробуйте.
   Наклз повторил действия Сольвейг, поместив валик в машину, но обратно винты почему-то не закручивались. Нордэна проследила за его манипуляциями и покачала головой:
  - Сразу видать теоретика. Вы его неровно поставили, Наклз. Видите эти штифты? Они тут не для красоты. Валик должен встать вот в этот паз, четко параллельно им.
   Маг попробовал снова, на этот раз получилось лучше.
  - Что я должен делать дальше?
  - А дальше начинайте вращать ручку и говорите в трубу. Пододвиньте голову поближе и старайтесь делать это громче, только совсем уж не орите, не хочу объясняться со шпиками. Звук улавливается не очень хорошо, так что пусть эмоциональный накал вашей речи будет принесен в жертву четкости произносимого. И помните про две минуты.
  Наклз взялся за ручку и крутанул ее от себя. Раздался протяжный скрежещущий звук.
  - Наклз, я же говорила, два оборота в минуту! Крутите медленнее, вы можете сломать иглу! И уж тут все северные боги и мельницы вам не помогут.
  Маг вновь начал крутить, на этот раз медленнее.
  - Вот, так гораздо лучше. Теперь наклоняйтесь к трубе и начинайте говорить.
  Наклз замялся, не зная, с чего начать. И как вообще начать, учитывая, что за спиной у него стояла Сольвейг.
  - Да что вы как маленький. Посчитайте.
  - Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Довольно?
  - Достаточно. А теперь передвиньте иголку на начало валика и снова крутите ручку. Вы услышите, что записалось. Главное, не проигрывайте запись по нескольку раз, где-то после четырех-пяти повторений она испортится. Техника, как вы понимаете, не самая надежная.
   На записи его голос звучал глухо, временами, когда Наклз, видимо, говорил недостаточно громко, совсем пропадал. Шипящие были вообще неразборчивы, а звуки "д" и "т" слышались одинаково, отчего голос становился похожим на голос нордэна, не очень хорошо выучившего язык. Но в целом проба могла считаться удовлетворительной. Хотя его в говорящем Дэмонра бы гарантированно не узнала - маг сам себя не узнавал.
  - Благодарю вас, Сольвейг, кажется, я разобрался.
  - Для чистого математика - на удивление быстро. Я спущусь вниз. Запишите сообщение для Дэмонры. Можете рассчитывать на мою скромность. Честно говоря, мне не любопытно. Я видела и более печальные клинические картины, чем вы двое. Хоть и нечасто.
  - Как вы передадите ей запись? Маловероятно, что вы встретитесь.
  - А вот это, Наклз, моя беда, не ваша. Закончите - уходите. Вы так забавно меня боитесь, что я и впрямь скоро уверую в какие-то свои мистические силы. Что, конечно, совершенно лишнее. Прощайте. Привет малышке-ветеринару. Она славная дурочка.
  "Славная дурочка" отбыла в направлении Виарэ уже почти полтора месяца как. С тех пор Наклз не получил от нее ни одного письма, но он сам не велел ей писать, опасаясь, что Магрит могут попробовать выследить, если решат еще разок радикально привести ручного мага к повиновению. Так что он понятия не имел, дурочка ли все еще Магрит, славная ли она теперь, да и вообще - живая ли. И мог рассчитывать только на чрезвычайные и разносторонние таланты госпожи Карвэн. Роскошная дама полусвета в опале - это было то еще приложение надежд, но другого у него все равно не нашлось.
  Шаги Сольвейг стихли где-то внизу. Наклз установил новый валик. Подышал на заледеневшие пальцы. Коснулся холодной ручки, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, собираясь с мыслями, и плавно повел ее от себя.
  - Дэмонра, это я... это Наклз. Нужно было сказать тебе раньше, а я все боялся. Ты умрешь - должна умереть - когда тебе будет тридцать пять. Тебя убьет пуля. Это устойчивая вероятность, она всегда возвращалась, когда случайные факторы уходили. Я видел ее с тех пор, как узнал тебя, а теперь не вижу совсем ничего. Сегодня - третьего апреля триста двадцать седьмого года - со мной говорил эмиссар с Архипелага. Он уверен, что ты теперь жива и что тебя убьют мир и перья. Я уже ничего не понимаю, тут посреди белого дня бродят страшные северные сказки, и, может быть, он прав. Послушай меня. Если ты вдруг не там - вернись на фронт. Не связывайся с охотничьими птицами. Не спи на пуховых подушках. Вообще не спи с кем попало - прости мне эти слова - и запирай двери на ночь. Меня не ищи. Если вы сможете взять столицу, скорее всего, я буду мертв. Я не очень верю в будущую жизнь, и не рассчитываю тебя встретить. Но мысль, что ты жива и радуешься, меня бы утешила, что бы там ни было. Мир и перья, Дэмонра. Мир и перья.
   Маг не знал, сколько времени осталось на запись. И вовсе не был уверен, что хочет сказать Дэмонре что-то на предмет мертвых вероятностей вокруг нее и того, что это может значить. Думал еще секунд десять, а потом решил, что думать поздно и говорить поздно. Если он что-то понял из северных сказок, либо божьи мельницы ломали мир, либо им ломали крылья. Он предпочел бы не участвовать ни в первом, ни во втором.
  
  Внизу Наклз столкнулся с Сольвейг. Она стояла неподвижно, как статуя или картина, и смотрела за его плечо с неприятной улыбкой, пока он спускался и пересекал гостиную. Стужа сделалась просто лютая. Наклз отстраненно удивился, что пар от дыхания не вырывается. Если верить его чувствам, он находился в чистом поле в сердце метели. Аж горло перехватывало. Это было что угодно, но только не сквозняк из окон.
  Наклз вдруг вспомнил свой давний сон, снежный вальс и девочку с одной заплетенной косичкой и удавкой на горле. Тогда его разбудил такой же леденящий холод.
  - Узнаешь, - слова падали как льдинки. Наклз даже не был уверен, что их произнесла Сольвейг. Нордэна как будто даже губ не разжимала, только глаза у нее горели страшно, как болотные огоньки, но голубые, а не зеленые. - И боишься. Это хорошо. Ты виноват так же, как и все. Как Рэссэ, и как Вейзер, и как Эвеле, и как Нейратез. Даже больше, чем они. Ты просто стоял и смотрел.
  Наклз медленно кивнул. В принципе, все так и было. Стоял и смотрел, а когда не мог смотреть - еще и отворачивался. Как все люди. Глупо было объяснять стихии, пришедшей то ли уничтожить, то ли переписать с чистого белого листа не очень чистый мир, что кто-то здесь не виноват.
  - Я передумала. Ты мне послужишь.
  - Как и все, в конце концов?
  - Да, но ты - раньше прочих. До снегов, колоколов и чего вы там боитесь и ждете. Эвеле послал тебя узнать, что здесь затевается. Здесь затевается его смерть. Так ему и скажи: здесь прядут его смерть.
  - И что случится?
  - И случится то, что вы пойдете по мосту. А дальше сам думай.
  Наклз клацнул зубами от холода. В какой-то мере это было даже смешно. Что нечистые на руки политиканы, что белая нордэнская Вьюга хотели от него одного и того же: расправы над себе подобными. Даже идеальная Зондэр Мондум как-то пыталась подрядить его на убийство. Никакой вариативности.
  - У меня не получится. С ним будут телохранители, у него есть оружие, а у меня нет. Мгла сбоит. Я получу пулю в лоб раньше, чем сумею туда выйти, и даже семи секунд после мне ничто не гарантирует. Они носят с собой что-то такое, что глушит Мглу. О его физическом превосходстве я даже упоминать не стану. Боюсь, я не лучшая марионетка для этого случая.
  Сольвейг пожала плечами:
  - Был миллион возможностей убить этого человека. Ты это не сделал. Поэтому вы с ним просто пойдете по мосту. И тебя никто больше не покупает.
  - Потому что мне грош цена в базарный день?
  - Потому что базарный день окончен.
  
  Глава 1
  1
  Карьера Каниана в калладской армии началась с того, что карьера Дэмонры там едва не завершилась. Происходи дело в Эфэле, они оба уже получили бы по пуле в качестве окончательного расчета. Впрочем, изрядно промерзший и измотанный дальней дорогой Каниан не стал бы исключать такого финала. Отказать калладцам в некоторой широте души он не мог: сначала их накормили и даже напоили - вроде как в разъезде, на который они нарвались, оказались знакомые Дэмонры - и только потом доволокли до начальства и приступили к формальностям. Разумеется, подозрительного типа без метрики в кабинет не пустили, и он стоял в приемной, если плохо прогретая комнатушка провинциальной усадьбы заслуживала этого гордого названия. А в кабинете наверху бушевала такая гроза, что ее раскаты долетали даже через закрытую дверь. Поначалу слышно было не все, однако уже через пару минут громкости сделалось достаточно, чтобы уяснить масштаб катастрофы.
  - Твою мать, Дэмонра! - морхэн Каниан, в основном, изучал по книгам и газетам, поскольку в программу подготовки правильного эфэлского наследника входил только аэрди, и, как следствие, в брани силен не был. Но генерал, имени которого Каниан не выговорил бы и под пистолетным дулом, отнесся к его языковым трудностям с пониманием и повторял одно и то же, как порядочный ментор. Вернее рычал из-за двери уже в пятый, наверное, раз.
  - Вам виднее, господин генерал, - Дэмонра отвечала чуть тише, но отнюдь не спокойнее. - Могу заверить, что в таком ключе Рагнгерд мне о вас ничего не рассказывала!
  - Да как вы это прикажете понимать? Подобных выходок себе даже Маэрлинг не позволял! Извольте объясниться, армия в ваших глазах хоть сколько-нибудь отличается от бардака?!
  - Да, господин генерал! В отличие от меня, девки за свои разнообразные услуги получают деньги. А я подставляла лоб под пули во имя чистой и бескорыстной, но, увы, неразделенной любви!
  - Это к кому же, позвольте спросить?! Уж не к этому ли субъекту?
  - К моему Отечеству, господин генерал. Разделить любовь с данным субъектом можно было на предельной дистанции от фронта, без пистолета, шашки и необходимости выслушивать отповеди, которых я не заслужила!
  Каниан не удивился бы, если бы после этой фразы Дэмонру быстро и без бюрократических проволочек списали прямиком в ад. Или в рай. По правде говоря, он сильно сомневался, что небесная канцелярия фильтрует вновь прибывших по национальному признаку, а о жизни нордэны знал слишком мало для таких всеобъемлющих выводов. Пожалуй, по отношению к нему, Каниану, та и вовсе вела себя очень хорошо, хоть и заставила смотреть на реку с головокружительной высоты. Его, наверное, не вывернуло наизнанку только из-за гордости и пустого желудка, и сложно было сказать, какой фактор являлся определяющим. Пока Каниан предавался не самым приятным воспоминаниям о черном рассветет над черной водой, вражеский генерал несколько секунд молчал, а потом холодно осведомился:
  - Мне его маркитанткой оформить? Или он еще хоть что-то делать умеет?
  - Господин генерал, я не знаю, что Кассиан написал в письме... - тон Дэмонры резко утратил всякую лихость.
   - Будь уверена, достаточно, чтобы твоего доброго знакомого расстрелять. В другой ситуации его можно было бы посадить под замок, но сейчас у нас каждый рот на счету.
  - Господин генерал, если таково ваше окончательное решение, я, разумеется, пойду и сообщу графу, что, вопреки своему слову, притащила его сюда исключительно с благородной целью повесить, патроны-то тоже на пересчет, - Дэмонра заговорила сухо, корректно и как-то на удивление отстраненно. Каниану снова пришлось прислушиваться. - Сейчас немного не та ситуация, чтобы из-за личных фанаберий пускать себе пулю в лоб. Но прошу вас немедленно разжаловать меня в рядовые, поскольку подобное мое поведение несовместимо с понятием офицерской чести.
  Ледяное молчание за дверью висело почти с полминуты. Каниан, старательно делавший вид, что ни слова не понимает на морхэнн, поглядывал то на адъютанта, то на стены, но по большей части - в пол. И украдкой потирал замерзшие руки. За последние полгода он мог бы и привыкнуть к тому, что за него его судьбу решают совершенно другие люди, но как-то все не получалось.
  Дверь приоткрылась, выпуская усталый голос генерала:
  - Ты вылитая мать, храни ее боги. Ладно. Поменьше называй своего графа графом. Припишем его к кухне, все одно тощ как щепка, хоть отъестся...
  - Господин генерал...
  - Не благодари. И иди сама поешь. А то мне страшно представить ваши, гм, маневры. Даю тебе времени три дня, приходи в себя, а потом изволь явиться для предметного разговора.
  - Есть явиться!
  Дэмонра, показавшаяся в дверях, не то чтобы сияла как именинница, но улыбку выдавила:
  - Идемте, - пробормотала она по-рэдски. Потом, видимо, сообразила, что адъютант все слышал, вскинула голову и окатила молодого человека истинно нордэнским взглядом. Пожалуй, гордая поза ей удалась, но полковницу выдавали красные уши. Да и щеки у нее горели, как будто она получала затрещины не только нравственного толку. Дэмонра, более не оборачиваясь, проследовала к выходу, на ходу натягивая полушубок. Каниан, не дожидаясь особого приглашения, сунул нос поглубже в воротник и двинулся за ней.
  - У нас тут армия, а не балет, роли зрителя не предполагается, - сквозь зубы сообщила она, спускаясь по ступенькам крыльца. Под ногами захрустел снег. Каниан мерз и злился. Калладцы каким-то чудом умудрились протащить морозы в обычно теплую Рэду. Не иначе, за собой из любезного отечества волокли, вместе с высокомерием, спесью и прочими национальными доблестями. - Так что будете на кухне помогать. Понимаю, это не соотносится с дворянским статусом, но там тепло, еда и преимущественно дамское общество. Иными словами, на данной территории - это ближайший аналог рая.
  Каниан скривил губы:
  - Уверен, как только закончатся морозы, мы все окажемся к нему существенно ближе.
  Нордэна резко крутанулась на каблуках, так, что Каниан, шедший позади, чуть на нее не налетел. Сверкнула глазами:
  - Благодарность принята. Но в следующий раз постарайтесь подобрать для нее более адекватные слова!
  - Не уверен, что стою таких благодеяний.
  - Я вот тоже не уверена! - рявкнула она, отворачиваясь. Прошла еще пару шагов, наклонилась, схватила в ладонь снега и приложила ко лбу. Постояла так немного, тяжело вздохнула, а потом почти мирно попросила:
  - Забудьте слово "благодеяние", пожалуйста. Оно очень некрасивое. Для моих нордэнских мозгов от него несет ладаном и мертвечиной.
  Каниан удержал улыбку. Калладцы, без сомнения, были странные. Но нечто человеческое за их вечными мундирами иногда проступало. Не сказать, чтобы симпатичное, но хотя бы человеческое. Следовало, конечно, поблагодарить эту издерганную женщину за помощь и пообещать ей не устраивать диверсий на кухне, но он слишком плохо представлял свое будущее и разбрасываться благодарностями не торопился. Прежде чем демонстрировать признательность и давать опрометчивые обеты, следовало выяснить один принципиальный момент.
  - Я правильно понимаю, что нахожусь в статусе военнопленного?
  Вопрос нордэну явно несколько озадачил. Каниан тоже прекрасно понимал, что такие вещи спрашивать неразумно и небезопасно, но предпочел внести ясность сразу. Женщина замялась, а потом заговорила, старательно подбирая слова:
  - Генерал Вортигрен под мою личную ответственность любезно не заметил вашего эфэского происхождения, так что вам следует изъясняться на эйльди. Здесь много рэдцев, вас выдаст произношение. И - это просьба - учите морхэн. Винтовка вам на кухне не понадобится, но я гарантирую ее полную сохранность.
  - Вы не могли бы выразиться яснее?
  Дэмонра явно снова начала закипать, но говорила все еще не повышая голоса:
  - Выражаюсь яснее. Вы военнопленный не с сегодня, а со дня, когда нам официально объявит войну Эйнальд, до чего, впрочем, не так далеко. Я за вас поручилась. Вы можете попробовать бежать в ваше любезное отечество. Но, если вас поймают, нас с вами повесят на одном суку. А у меня другие планы, поэтому за вами будут приглядывать. Так достаточно ясно?
  - Да.
  - Тогда перестаньте упражняться на мне в красноречии, мне это весьма неприятно. И вообще приберегите вашу неподражаемую иронию до лучших времен. Вас на кухне никто на дуэль вызывать не будет. Мор... Лицо разукрасят, и дело с концом.
  - Не сталкивался с культурой кухонь, поверю вашему опыту. Как мне к вам теперь обращаться?
  - Что?
  - Мы уже не пьем даггермар под рэдской елкой. Как мне к вам обращаться?
  Дэмонра поджала губы и вдруг взглянула на Каниана с обидой:
  - Можно уже никак. Мы же больше не пьем даггермар под рэдской елкой. Предметы не существуют вне их назначения. Мой лучший друг - профессиональный вероятностник, поэтому не волнуйтесь, такие простые аксиомы мне понятны.
  Каниан почувствовал себя неуютно. Не как будто глупость какую-то сказал, а словно ни за что ударил человека в лицо. В принципе, все, что ему следовало выяснить, он уже выяснил, вылазку за неприятностями можно было прекращать.
  - На самом деле я имел в виду только то, что не хотел бы доставить вам неприятностей, - как можно более нейтрально заметил он.
  - Вы их уже доставили. И давайте помолчим, пока вы еще чего-нибудь такого не имели в виду, за что мне, по-хорошему, нужно будет залепить вам затрещину. Я не прошу от вас ни благодарности, ни уважения. Только благоразумия, господин граф. Это все, о чем я прошу.
  Стойкий оловянный солдатик, похоже, разозлилась не на шутку.
  Каниану не то чтобы очень хотелось столкнуться с упомянутой культурой кухонь непосредственно сейчас и получить по зубам. Скорее ему требовалось проверить, как далеко лежит предел терпения и порядочности вряд ли уж очень терпимой нордэны. Проще говоря, ударит ли она человека без оружия и, таким образом, заслуживает ли в случае провала и вправду оказаться с ним на одном суку. Эфэлец, разумеется, минуты лишней на земле богоданного кесарского воинства оставаться не собирался. Но одно дело рискнуть собственной головой, и несколько другое - потащить за собой в петлю кого-то еще. Здесь к выбору компании следовало подходить с особым тщанием.
  Первичная разведка показывала, что нет, все-таки не ударит.
  Дэмонра была зла как бес, и скрывала это не лучше гимназистки. Побледнела, потом покраснела, беззвучно ругнулась сквозь зубы, но никаких агрессивных действий так и не предприняла. Только зашагала еще быстрее, глубоко вспахивая снег, с грацией лося, ломящегося через целину.
  Надо думать, со скрипом соображала, что, оказывается, не все хорошие поступки вознаграждаются, а добрые боги могут патронов и не подкинуть.
  Бить этого черно-белого оловянного солдатика, пусть и отлитого в форме куклы, было неинтересно, неспортивно и - если поглядеть правде в глаза - просто некрасиво. В Эфэле такие не выживали и, надо думать, в Каллад тоже не выжили бы. Само мироздание разрешило бы вопрос весьма быстро, и соучастие в данном случае попахивало подлостью. Некоторые вещи просто следовало наблюдать с предельной дистанции.
   Каниан мог бы немного подождать, пока с нордэной разберется время, или как следует оглядеться и разжиться подходящим трупом, чтобы для всех он не сбежал, а умер. Одно из этих двух событий непременно наступило бы в более-менее обозримом будущем. Каниан нахмурился и спрятал нос так глубоко, как позволял воротник из свалявшейся шерсти, пропахшей костром и табаком. Проблема побега усложнялась тем, что для калладца он был невысок, для рэдца - еще и тощ, а разыскивать и убивать подростка соответствующего сложения выглядело уж совсем поганым вариантом.
  Кухня распространяла запах, который Каниан еще год назад однозначно определил бы как "помои". Картофельные очистки, консервы, кисловатое тепло - то ли капуста, то ли много плохо простиранных тулупов в одном месте. Хотя осенне-зимние события, конечно, отучили его от привычки к разносолам, Каниана все равно затошнило. Возможно от нервов, которые, по понятным причинам, сделались ни к бесам. Того и гляди, со дня на день начал бы рыдать, как некстати забеременевшая гимназистка. Он раз пять был вполне готов умереть - на колокольне, от тифа, во время захвата кареты, у партизан, и еще когда чокнутая нордэна потащила его смотреть реку в темноте - но чистить картофель и отскребать объедки с котелков не подписывался.
  Видимо, лицо у него позеленело, потому что Дэмонра, все еще насупленная, поджала губы:
  - Мне кому-нибудь написать?
  - Что?
  - Мне написать кому-нибудь, чтобы вас можно было обменять, как военнопленного?
  Каниан нервно усмехнулся. А план выходил хорош. Сказал бы нордэне, что это он двумя выстрелами отправил в мясорубку войны с полдюжины стран, и картошку чистить бы точно не пришлось.
  - Благодарю, но нет, не стоит.
  - Вас никто не ждет или чересчур сильно ждут?
  Оловянный солдатик неожиданно продемонстрировал зачатки логического мышления. Впрочем, нордэна вытащила его связанным из кареты с дипломатическими номерами - только законченный романтик не подумал бы об "особых поручениях". С другой стороны, Дэмонра не поминала этот эпизод больше трех месяцев. Наверное, для женщины это могло трактоваться как подвиг, списывающий лет эдак сто в аду. Хотя, если верить бабкиным сказкам, у северян и ад был другой, и попадали туда за другое, и долги так легко не списывались.
  - Чересчур сильно ждут.
  - Что вы такого сделали?
  - Простите, мы точно тут будем беседовать, как добрые друзья у камина? Должен предупредить, что меня сейчас вывернет. Прошу объяснить это не душевной организацией, а сложной гаммой ароматов вокруг.
  - Мой вопрос - не праздное любопытство, - на этот раз провокацию нордэна стоически проигнорировала. Ее глаза - серые и темные - смотрели неожиданно пристально.
  "Я родился на свет, научился только стрелять и выстрелил, когда возникла необходимость". Пожалуй, это была самая краткая и точная его биография.
  - Не дал себя арестовать, убил пару жандармов при побеге, а еще от меня хотят золота и информации, которыми я не располагаю. Ни то, ни другое, впрочем, не стоит того, чтобы лезть за мной на территорию, контролируемую калладской армией.
  Дэмонра еще несколько секунд смотрела ему в глаза - выражение лица у нее сделалось самое несчастное, как будто перед нордэной поставили некую трудно разрешимую задачу - потом вздохнула:
  - Граф, мы в кесарии, а не на "территории, контролируемой калладской армией". Не оговоритесь так больше ни при ком, пожалуйста. Легкий флер диссидентства был в моде, когда мы сидели в столице и распивали игристое. А теперь в столице вместо нас распивают игристое какие-то сомнительные личности, а у нас тут заснеженные перелески и паршивая водка, и по этому поводу все злы.
  "Злы вы будете, когда и этого не останется", - безразлично подумал Каниан, но, конечно, придержал язык. Оловянные солдатики, наверное, очень расстраивались, когда рушились их карточные домики. А данный конкретный домик, носивший гордое название Калладская кесария, к тому же легко мог похоронить под своими обломками половину континента.
  Впрочем, его проблемами на ближайшее время стали бы не высокие материи, а поварешки и картофельные очистки.
  - Здесь я вас оставлю, - добавила она, не дождавшись ответа. - Бумаги на вас скоро передадут.
  Каниан, к собственному стыду, только теперь сообразил, что вообще-то нордэна права. Не дело полковнику, бывшему или нынешнему, провожать под ручки какого-то работника кухни, ходячую овощерезку. Социальная пропасть между ними возникла во всей красе не в эту секунду, но осознал ее он только теперь. Что это действительно больше не женщина, с которой он пил даггермар на виарском пляже в прошлой жизни, и что он уже не тот человек, который пил там с ней даггермар. В такой строгой кристаллической структуре, как калладская армия, подобная перемена, наверное, была не более обратима, чем смерть.
  Сказать, что изрядно побитая жизнью нордэна вызывала у него теплые чувства, значило бы сильно преувеличить, но она все-таки оставалась единственным островком стабильности, склепывающим между собой скверное настоящее и уютное прошлое. Стабильности и, чего уж скрывать, безопасности. Дэмонра держалась так, как будто мир, в котором Каниан занимал достойное место, существовал и имел какую-то власть в настоящем. Вот только нигде, кроме головы нордэны, у данного мира власти не осталось.
  Несколько оглушенной этой мыслью, Каниан забыл попрощаться, хотя, наверное, следовало ее поблагодарить, хотя бы потому, что оказаться в кухне ему все же хотелось несколько больше, чем в петле. Но, когда он это сообразил, нордэна уже отошла шагов на десять. Стоять и смотреть на вызывающе прямую спину было глупо.
  Каниан, стараясь глубоко не дышать, шагнул по утоптанному снегу прямо к низенькому длинному зданию, которое на ближайшее будущее стало бы той самой пристанью, к которой его прибили волны времени. Очень паршивой, провонявшей кислой капустой пристанью.
  Человек в шинели окликнул его, когда до дверей оставалось несколько шагов. Резко задал пару вопросов на морхэн - впрочем, на морхэн, на слух Каниана, и признание в любви звучало бы резко. Эфэлец, не выходя из роли, сперва помолчал, потом представился на эйльди. Светлые глаза солдата смотрели на него так, словно парень уже приставил дуло к его лбу и только ждал команды, чтобы спустить курок.
  "Что не так?" - пытался сообразить Каниан. Уж вряд ли его выдал бы акцент.
  Потом понял. Опустил взгляд и чуть ссутулил плечи.
  - Этот в помощь кухне. Было распоряжение оформить и накормить.
  Второго говорящего Каниан не видел, потому что послушно рассматривал снег под своими сапогами. Его легонько тронули за плечо и потянули в сторону входа, вдобавок к кислой капусте обдав запахом табака. Каниан вспомнил, что не курил уже почти полгода и, такими темпами, вряд ли покурит что-то, кроме этого жуткого самосада.
  Спасибо бабке-нордэне, плакать он отучился лет с десять назад и научиться снова не планировал. Но как-то кожей почувствовал, что впереди очень и очень плохие времена. Даже не то, что впереди, а уже здесь, прямо в лицо скалятся.
  "Счастье будет дальше", - Каниан как наяву увидел ледяную улыбку Ирэны, отчитывающейся о результатах очередной революционной и новомодной методики, которая разрешала и более безнадежные случаи, чем ее, и вот-вот поставила бы больную на ноги. - "Все дальше и дальше, как водится". "Это временно", - храбро врал Каниан, который в других вопросах сестре почти никогда не врал. "Конечно, лет через сорок проблема перестанет быть актуальной", - вполне спокойно соглашалась она, только взглядом сверкала так, что окружающих озноб пробирал.
  Прознай Ирэна, что ее физически совершенно здоровый и даже не особенно побитый жизнью - не считая тифа и рецидива - братец стоит и жалеет себя, как ребенок, поставленный в угол, она бы не оценила. Так, окатила бы презрением и сообщила, что в их роду, полном мерзавцев, трусов все же пока не водилось и, значит, порода, увы, испорчена, да и поехала бы по своим делам.
  Мысль о мертвой сестре, в которой само по себе было мало утешительного, неожиданно подействовала на Каниана успокаивающе. Не как облегчение горю, а скорее как обыкновенный седатив, оставляющий горечь во рту и ватную тяжесть в голове, но нервы все-таки унимающий.
  "Чтобы сделать хуже, нужно будет постараться, так что к бесам все". Проблемы решались по мере поступления. Сбежать прямо сейчас он не мог, вернуть слетевший с катушек мир в состояние равновесия не смог бы никогда, а вот о себе мог и позаботиться.
  - Покурить не будет? - поинтересовался Каниан на рэдди. Уж эту фразу любой бывалый путешественник мог произнести правильно и без акцента.
  Солдат наградил его хмурым взглядом исподлобья, но самокрутку достал.
  - Варежки у тебя хороши, - неторопливо и значительно сообщил он.
  Что-то менялось, а что-то не менялось никогда. Сын, внук и правнук банкиров почувствовал, как раскачанный маятник мироздания замедлился и движется к точке равновесия.
  - Банка кофе.
  - А чего не сразу ящик родименькой пригнать, падла?
  Каниан не настолько хорошо знал местные нравы, но поставил бы на то, что речь шла о самогоне. И горячем нежелании с ним расставаться.
  - Десять папирос.
  - Есть только семь. Берешь?
  Каниан пожал плечами и стянул варежки. Сунул в карман законную добычу, пахнущую чем угодно, только не табаком.
  - Курить потом будешь, у нас тута не санатория.
  "Да у вас тут не "санатория", у вас тут целый цирк. Что характерно, гастролирующий. И клоуны, и зверье - все в наличии".
  
  2
  
  Матильда, на ходу выпутываясь из платка, переступила порог "конспиративной квартиры". Убогую голубятню, которую им с Эдельвейсом пришлось облюбовать, было одинаково сложно заподозрить как в принадлежности к жилым помещениям в целом, так и в любом отношении к конспирации. Что анархисты, что филеры все же являлись божьими тварями и в таких кошмарных условиях не выжили бы ни ради каких политических благ. Полуподвальное помещение, в котором они с Эдельвейсом провели начало зимы, выходило лучше по всем статьям: и теплее, и даже светлее, но сырость, оставшаяся на память от разгула Моэрэн, намертво вгрызлась в каменные стены, из-за чего Матильда довольно быстро начала кашлять. Винтергольд, как и положено профессиональному пессимисту от жандармерии, ныне благополучно расформированной, на этот раз испугался очень своевременно и жилье они сменили в пару дней. Конечно, ютиться в коморке с единственным чердачным окошком под потолком, куда в любое время дня и ночи проникала едкая щелочная вонь от расположенной неподалеку прачечной, оказалось мало радости, но там температура хотя бы поднималась градусов до пятнадцати, потому что внизу находились жилые помещения. Ни о какой печке внутри, конечно, речи не шло - мигом угорели бы, да еще и дымом бы выдали свое местонахождение. Эдельвейс и так дергался, уверенный, что рано или поздно и этот "неприкосновенный запас" из фонда Третьего отделения обнаружат. Благо хоть сметливых ребят, догадавшихся бы посчитать количество окон на четвертом этаже, по окрестностям из-за холода не шаталось. Но Эдельвейс все равно заставил Матильду выучить наизусть план прилегающих улиц и канализации под домом. В качестве самой крайней меры. В случае облавы, он бы отвлекал внимание на себя, уходя крышами, а Матильде предстояло очередное путешествие в темноте, только на этот раз без Кая.
  Эдельвейс Матильду в свои планы не посвящал, и, по правде сказать, она до сих пор гадала, что заставило его, ударяясь в бега, взять с собой такую недостаточно морозостойкую обузу. По прямому назначению, вероятностным манипуляциям то есть, он ее не использовал ни разу. Да и по всяким женским надобностям Матильда ему точно не требовалась - к ее удивлению, холеный полковник из "бывших" сам готовил, стирал свои вещи и зачем-то до блеска мыл полы. Пожалуй, последнее заставило Матильду все-таки зауважать аристократов как класс: в конце концов, выбирая, жить в грязи или плескаться в ледяной воде, она выбрала бы первое, а Эдельвейс вот не выбрал. Более того, делал все так спокойно, словно это не доставляло ему никаких неудобств.
  Существовал еще один вариант, зачем мужчине тащить с собой абсолютно бесполезную женщину, но про амуры тот и вовсе не заикался. Надо полагать, неполные полгода на одной территории так и не превратили Матильду в объект интереса в его понимании, что делало честь хорошему вкусу жандарма, или моральным качествам, или всему разом. Матильде, в общем, было все равно, не трогали - и хорошо. Она прекрасно осознавала одно: без этого человека с глазами цвета такой морозной голубизны, что они спорили с зимним небом, ей бы и дня в столице не продержаться. Эдельвейс не то чтобы ей нравился- от него тянуло холодом не меньше, чем от растворенного в ночь окна, хотя сам он был предельно закрытый, молчаливый, "бывший" - но в какие-то моменты он напоминал ей Кая. Наверное, способностью, сцепив зубы, волочь все на себе и не сопровождать это никакими комментариями.
  - Я могла бы пойти на рынок днем, - однажды все-таки сказала Матильда, увидев, что Эдельвейс явился за полночь, белый как снег безо всяких поэтических украшательств. За окном стоял мороз, без малого минус пятьдесят. Давно столица такого не видала, если вообще когда-то видала. Птицы падали с неба, не успевая даже жалобно прокричать.
  Тот полоснул ее взглядом из-под заиндевевших ресниц:
  - Каждый из нас уже мог умереть по три раза, мадмуазель, но давайте не будем упрощать эту и без того легкую задачу. - Эффект от сказанного несколько портило то, что жандарм откровенно стучал зубами.
  - Идею принести присягу новому правительству совсем не рассматриваете? - поинтересовалась Матильда. Вопрос, с точки зрения кесарского офицера, мог быть оскорбительным, но, в конце концов, задавал его бывший маг на госслужбе, и вовсе не из праздного любопытства. Матильде просто очень не хотелось однажды ждать и не дождаться.
  - А з-зачем? Догнать государя по дороге в рай? Уже не догоню, времени прошло немало и маршрут спор-рный, - проскрипел тот, впрочем, никакого недовольства антимонархической позицией Матильды не выказывая. Просто замерз человек до крайности. - Понимаете, кто присягал на верность дважды, один раз уже точно клятвопреступник, - почти извиняющимся тоном добавил он. Надо думать, понимал, какое небольшое расстояние отделяло их от нормального питания и жизни по нужную сторону теплых стен. Новой власти, что ни говори, были нужны специалисты. Расстрелять их бы успели лет через десять. - А тут - Государь, Временный Совет, ССД, а скоро, надо думать, и какой-нибудь "Иргендвигнанден" или что-то из той же северной оперы, но чуть более произносимое, - Эдельвейс смотрел в сторону. - Запутаюсь присягать.
  На том, собственно, и закончили.
  Политические взгляды Матильды сводились к той простой формуле, что, пока живы она и Кай, на них не надели ошейники, не колют наркотики и не приставляют к голове пистолеты, любая власть нормальная. В эти критерии вписывалась и жизнь при кесаре, и, надо думать, вписалась бы жизнь при Совете. При прежнем режиме у нее не имелось ничего такого, за что стоило бы копья ломать или над утратой чего рыдать в подушку. Это Эдельвейс был "бывший", а она все-таки нет. И нужно было искать Кая. Из каморки на чердаке его было не найти. Наверное, Матильда ушла бы от Эдельвейса еще осенью, если бы не стала тогда невольным свидетелем одной картины.
  Стоял поздний ноябрь, холодный, как преддверие нордэнского ада. Река уже разметала все и вернулась в берега, кто утонул в процессе, а кто и сгорел впоследствии, но жизнь продолжилась. С улиц исчезли дети, псы и кошки, даже крысы не шмыгали. Сперва взлетели цены, потом исчезли ценники, а чуть позже - и сами продукты. Легальной торговли больше не существовало. Все - от продуктов до спичек - выдавали по карточкам. Эдельвейс, судя по всему, предвидел ситуацию, потому что еды и дров - тогда они еще жили в подвале и топили печку - раздобыл впрок. Не то чтобы много, но не умереть с голоду им бы хватило: Матильда ела как птичка - к счастью, от природы, поэтому отсутствие аппетита даже не приходилось имитировать - а на себе холеный жандарм, как ни удивительно, экономил в первую очередь. Овсянка на воде утром, пара картофелин вечером - вообще непонятно, в чем душа теплилась. Все, в чем хотя бы теоретически могли содержаться витамины, шло Матильде, хотя он не мог не знать, что вот уж рожать детей патентованной Вету не светит ни в каком сияющем будущем, да и вообще она - продукт совершенно бесполезный. Из роскоши у них обитали пара банок кофе да несколько упаковок галет. Для человека, который несколько месяцев назад, наверняка, имел три варианта меню на завтрак, обед и ужин, включавшее в себя трюфеля и апельсины, это, конечно, было тяжелее, чем для Матильды. Но Эдельвейс как-то держался, и по мере возможности решал их продовольственные проблемы, никогда не посвящая сожительницу в подробности.
  Видимо, жандарм оформил где-то в городе заначку, чтобы не привлекать внимания, расхаживая по улице с большим мешком, и перетаскивал вещи маленькими партиями. Матильду он просил по возможности днем подвал не покидать, но уже спускались сумерки, и ей делалось просто физически дурно от темных стен, как будто хранивших в себе запах ледяной воды, хотя помещение было относительно теплым. И она вышла, разумеется, не имея никакого намерения шпионить.
  Эдельвейс не дошел до их убежища каких-то пол-улицы. Метрах в пятнадцати от Матильды, в арке, заметаемой мелким метельным снегом, он стоял напротив закутанной в какое-то рванье - женщины? девочки? старухи? - и та пела. Только сумасшедшей могло прийти в голову просить милостыню в такое время и таким способом. Наверное, она и была сумасшедшей, ничем иным надежду найти сочувствие на промороженных до самого сердца столичных улицах объяснить было нельзя.
  Тонкий голосок дребезжал как треснувший колокольчик. Скорее всего, все-таки старуха. И какой-то пустой салонный романс. Розы-морозы, кровь-любовь. Наверное, Эдельвейс сейчас слышал не столько глупую песенку, сколько шум осколков, на которые рассыпалось их уютное прошлое. Поэтому и стоял, как завороженный. Подойди к ним сейчас силы правопорядка, тот бы даже пистолет достать не успел.
  Дрожащий человеческий голос тонул в завываниях ветра. Матильда, пожалуй, впервые в жизни осознала, насколько наивна людская надежда всеми этими розами и морозами противостоять ледяной стихии, которая принимала разный облик, но имя ей было одно - смерть. Холодная незыблемая константа.
  Эдельвейс простоял как истукан еще почти с минуту, извлек из-под полушубка какой-то сверток и положил в снег у ног старухи, а потом быстро пошел прочь, не оборачиваясь. Матильда едва успела юркнуть в проулок. Что-то помимо логики подсказывало: жандарм простит ей то, что она видела его замерзшим, голодным и болтающимся на самой границе социального дна, но этой минуты не простит. Эдельвейс, наверное, считал свой поступок глупостью или слабостью. Очевидно, оставив сумасшедшей старухе еду, он не отдалил бы ее гибель, зато ухудшил бы их с Матильдой и без того скудную жизнь. Надо думать, жандарм мог бы привести много аргументов, почему это глупо, и все-таки сверток заносило снегом у обтрепанной юбки, а он почти убегал прочь, как будто с места преступления. А Матильда, прижавшись к стене, слушала затихающие вдали слова, бессильные кому-то помочь, и делающие холодный мир еще более холодным.
  Им - Эдельвейсу, старухе, всем этим "бывшим" - довольно было просто притвориться. Что прошлого нет. Что обязательств нет. Нет никакой сословной чести, великой культуры, морали, нравственности и прочей несъедобной чепухи. Будет новый день - будут обязательства. Тогда станут опять целовать ручки дамам и оставлять милостыню нищим. Но пока тянется одна-единственная черная ночь, может, длинною в пару месяцев, а, может, и в пару лет - следует просто укрыться, как зверье под снегом, не делать лишних движений, без нужды не смотреть по сторонам. Никому не сделалось бы лучше от этого глупого благородства.
  Матильда тоже могла найти много аргументов, почему Эдельвейс неправ, но именно в этот момент она четко поняла, что больше никогда ничего ему не скажет про присяги и продуктовые карточки, и сама не уйдет.
  Она простояла на улице минут пятнадцать, пока окончательно не замерзла, давая жандарму время прийти в себя и нацепить приличную маску, и только потом вернулась. Стены все так же пахли водой, едва слышно потрескивал огонь в печке, а Эдельвейс, сжавшись, сидел в самом темном углу. На доске, положенной на кирпичи, заменявшей им стол, стояла одна тарелка. И лежал прибор, которым пользовалась Матильда. Вот уж недостатка в шикарных вилках у них не было - такая ирония судьбы.
  - Эдельвейс, поешьте.
  - Я уже поел.
  Жандарм, конечно, врал.
  - Если вы себя голодом уморите, кому легче станет? - поинтересовалась Матильда, деля порцию на тарелке строго пополам.
  Голубые глаза тускло блеснули из темноты.
  - Мне, во всяком случае, - холодно и раздельно процедил он.
  - Что случилось?
  - Ничего. На фоне всего остального, что случилось.
  - Во всем остальном, что случилось и о чем мы, видимо, говорим, вы не виноваты. Или хотя бы персонально вы....
  Эдельвейс резко вскинул голову и отчеканил:
  - Во всем остальном, что случилось, виноваты персонально вы. И персонально я. И каждый, кто сидел и протирал штаны в учреждениях, где мы с вами этим занимались, тоже персонально виноват.
  - И что же мы не так сделали? Мало вешали?
  - Да!
  - Ну а теперь, когда вы знаете, как все закончилось, если бы вы могли уйти на полгода назад, что, вешали бы больше?
  Эдельвейс молчал долго. Матильда даже обрадовалась, так и не услышав звонкого и злого "да".
  Она вернулась к тарелке. Очевидно, жандарм разговор считал оконченным. Или что-то там такое сложное думал, и ему лучше было не мешать. Безвкусная картошка, немного соли, теплая вода, натопленная из снега. Все еще, пожалуй, сложилось не так уж и плохо. Кофе бы заварить, и совсем хорошо станет.
  - Нет, - вдруг глухо выдохнул Эдельвейс. Он, конечно не плакал, но голос у него звучал придушенно, как будто человек держался из последних сил. - Это и есть самое плохое. Даже теперь, зная, как все закончится, вешать никого без доказательств я бы не стал. Вот поэтому мы с вами сидим в подвале, а на углу поет баронесса и..., - он замолчал и покачал головой, словно что-то отрицая.
  - Мы можем уехать. В провинции будет полегче. Хотя бы охота...
  - Не могу я никуда уехать.
  - Эдельвейс, скажите мне честно, что вы забыли в этом аду?
  - Кесарских детей.
  - Что?
  - Кесарские дети. Если они живы, они здесь. Я поднял кое-какие связи. Им... им всем не лучше, чем нам, рассчитывать не на кого. Но дети, если они жи... Но дети в городе. Их отсюда не успели увезти до наводнения.
  Матильда не удивилась только потому, что ожидала чего-то подобного. Какой-то великолепной и очень масштабной глупости, которая бы красиво все объясняла. Что же, кесарские дети - это был повод. И символ. И совершенно обычные дети, вместо которых они могли бы найти трех любых других детей да покрасить их державной позолотой.
  - Хорошо, Эдельвейс, я поняла. - Матильда буквально силой пихнула ему в руки тарелку с половиной ужина. - Это в счет будущего спасения отчизны.
  - Не смешно.
  - А я не смеюсь. Вы правда приложите к этому руку, и это будет страшно. Но, конечно, не строго обязательно случится. И строго обязательно не случится, если вы перестанете есть сейчас.
  - Что я сделаю? - скривился он.
  - А вы мне поверите?
  - Нет, но все-таки хочу услышать.
  - Если все пойдет хорошо, вы застрелите в спину безоружную женщину.
  Глаза Эдельвейса распахнулись. Он дернулся так, словно Матильда в полную силу влепила ему затрещину. Серебро звякнуло о деревянную тарелку. В какой-то момент девушка даже подумала, что сейчас ее содержимое полетит ей в лицо.
  Но тот только отвел взгляд и покачал головой:
  - Думаю, вы ошиблись, Матильда. Если ко мне Заступники спустятся и такой ценой счастье всему миру предложат купить, я откажусь. Не потому, что я такой хороший человек - я просто не смогу.
  - Ну, спустятся к вам не Заступники. И выигрыш будет поскромнее. Но цена именно такая.
  - Зачем я стану стрелять?
  - Чтобы не платить по долгам. Вам и многим прочим. Решите проблему с очень страшным кредитором.
  - Быть такого не может.
  - Очень даже может. Но придется постараться: победа сама себя не построит.
  - И вы хотите сказать, что я этим выиграю войну? - спросил Эдельвейс после долгой паузы.
  - Нет, этим вы выиграете мир.
  - Это... это совершенно точно?
  - Нет, я же сказала, это будет, если все пойдет хорошо. Хотите узнать, что будет, если все пойдет плохо?
  Винтергольд отвернулся и буркнул в стену:
  - Нет.
  - Вот и я не хочу. Поэтому ешьте, Эдельвейс.
  Матильда кивнула и села так, чтобы быть поближе к печке. Через минуту за ее спиной мелодично зазвенели столовые приборы.
  
  3
  
  Маркус, несомненно, был хороший человек. В его пользу свидетельствовала скорость, с которой он спивался. Приятной возможности последовать его примеру Эрвин лищился из-за порфирии, и просто наблюдал, почти механически фиксируя детали на их маршруте к полной и окончательной катастрофе. Без особенного любопытства и без особенной печали.
  Строго говоря, Маркус жил в доме юности Эрвина, да еще и с любовью его юности, но никакой зависти Нордэнвейдэ не испытывал. Было бы сильным преувеличением сказать, что он испытывал хоть что-нибудь: болтание в петле на заснеженной конюшне, как ни удивительно, привело его в идеальное внутреннее равновесие. Конечно, рекомендовать этот метод друзьям он бы не торопился, но, несомненно, средство принадлежало к разряду действенных. Прошлое Эрвина из открытой раны, заставлявшей его метаться и делать глупости, превратилось в корку, которая отвалилась совсем без боли. Даже уход матери в феврале - та мирно заснула под вой пурги и не проснулась утром - не оставил особенного следа в его душе. В конце концов, его мать хотела в тихое и светлое вчера и ушла туда, не ему ее останавливать. В мире за окном не оставалось решительно ничего такого, за что стоило бы держаться и уж тем более сражаться.
  Прекрасный социальный рай провалился. В общем-то, он дышал на ладан еще в начале зимы, но Эрвин, которому в кои-то веки дали кров, дело и человеческое отношение, не приправленное необходимостью откликаться на чужое имя и строить из себя кого-то другого, предпочел не считать прорехи, а латать их. Хотя и понимал, что, собственно, прорех больше, чем кафтана. Пожалуй, это была единственная доступная ему в настоящий момент форма благодарности, хотя благодарностью свое отношение к Маркусу он не считал, скорее выплатой процентов по долгу, шансы погасить который невелики. Эрвин - покойник на побывке - знал свое ближайшее будущее и не особенно боялся. Но это не значило, что не боялся совсем. И вот здесь работа, даже такая бессмысленная, отвлекала от осознания, что его не более осмысленная жизнь быстро движется к некоторой финальной точке. Занят делом - и ладно.
  Маркусу требовался грамотный начальник штаба, если то, чем располагал этот харизматичный и не лишенный здравого смысла человек, следовало называть штабом. Для Эрвина это, конечно, был уж очень лихой карьерный поворот, но, в конце концов, сама история вокруг и не так выворачивалась. Поэтому он согласился, прекрасно понимая, что вот уж теперь точно окажется вторым в очереди на сосну или елку, если доживет. Дожить, правда, выглядело сомнительно.
  Чтобы понять, как такое странное образование, как социальный рай Маркуса, носивший красивое название "Белоречье" по имени деревеньки неподалеку, жители которой первыми прониклись идеалами братства и равенства, вообще могло возникнуть на исполосованной шрамами дорог территории Восточной Рэды, следовало признать несколько неприятных вещей.
  Во-первых, не уболтай мужиков Маркус, уболтал бы кто-то еще. Как Эрвин сильно подозревал, дело было даже не в содержании его речей или, упаси Создатель, "программе" - плевать все на нее хотели, пока в амбары не лезли да винтовками перед носом не крутили - а просто в том, что Маркус сориентировался раньше других. Сколотил отряд. Нашел машинистку, напечатал крупными буквами свой "манифест" - наверное, сам удивился бы, прознай, что это так называется - брякнул печать "покрасивше" размером с добрую подкову, да и приколотил получившееся чудо к церковным дверям ясным утром. Чтоб уж точно прочитали. Прочитали, погудели, да и решили, что вольная республика Белоречье - это такая новая жизнь, а не старая утопия. Наверное, никто и слова-то такого не знал. Подсуетился он, в общем-то, вовремя. Никакой официальной власти не было с ноября. И осенью это казалось прекрасным: наконец-то пришла долгожданная воля, калладские захватчики вот-вот убрались бы в свой ледяной ад, а рэдцы впервые за три сотни лет вдохнули бы полной грудью воздух свободы, да, глядишь, и зажили бы своим умом. Не перспектива, а прямо-таки сказка, рай к лету, все дела. Зимой - уже чуть менее прекрасным, потому что нашлись такие маловеры, которые сияющего счастья не оценили и пошли грабить соседа. Поскольку воля - волей, а жратва - жратвой, и первая вещь абстрактная, а вторая - материальная. Но про это рассказывали не те, кого вешали, а те, кто вешал. Дезертиров и бандитов по лесам теперь пряталось столько, что следовало серьезно беспокоиться за популяцию волков - у честных четвероногих не оставалось и шанса. Весной отсутствие калладцев сделалось бы катастрофой, и даже самые отчаянные оптимисты приходили к этому пониманию, постепенно накачиваясь местным самогоном.
  Эрвин знать не знал, с какими силами Аэрдис ударит теперь, но, по большому счету, чтобы раскатать сияющее рэдское счастье, вольность и прочие радости в тонкий блин, тысячи хватило бы с лихвой. Белокрылые без больших проблем для себя поставили бы в двести раз больше. Так что любые стратегические измышления и трезвая голова были несовместимы. Вот бедный Маркус и топил в горькой свое, увы, верное понимание ситуации.
  Во-вторых, рэдцы в критических обстоятельствах категорически не умели объединяться, если задача стояла серьезнее, чем пустить красного петуха зарвавшемуся помещику. Во всяком случае, попытки Маркуса провести набор парней в ополчение в деревнях, непосредственно примыкавших к Белоречью, где он строил свою идеальную коммуну, провалилась. Потому что Аэрдис - он еще когда вдарит - да и вдруг не вдарит? - а слезать с печи, бегать по морозу и подставлять лоб под пули, пока в твои двери не стучатся - где такое видано? Да и вообще соседки сын в леса ушел, надо будет - и они уйдут, а воевать - увольте, навоевались. И вообще, чего это он себе позволяет, у черноштанных барских замашек набрался? Так эти замашки выколотить недолго, топай, мил человек, подобру-поздорову. И весь сказ.
  Маркус, пересказывавший Эрвину историю своего "посольства" к старостам, буквально трясся от злости. Прекрасно понимал, что с таким уровнем организации и взаимопомощи их перестреляют как куропаток, что черноштанные, что белокрылые, что любые серо-буро-зеленые, которым только придет в голову вылезти на свет божий. О том, чтобы что-то социализировать, делить землю или решать еще какие-то глобальные вопросы речи даже не велось - Маркус только хотел получить хотя бы пару сотен крепких парней под ружье в дополнение к тем трем сотням, которой располагал. Не удалось даже это.
  - На что они рассчитывают? - взгляд у Маркуса после половины бутылки был мутный, но разум, судя по вопросу, вполне ясный. Его не интересовало, что старостам не понравилось в его предложении или чего они вообще хотели. Только надеялся узнать, какие же такие удивительные вещи они держат в голове и что лежит в основе их гордого отказа, выглядящего, с его точки зрения, как несколько отсроченное во времени самоубийство.
  "На то, что Аэрдис тоже выгребет пшеницу и введет цензовые законы", - равнодушно подумал Эрвин, но промолчал. Ему, очевидно, не светило дожить до этого момента ни при каких раскладах. Хотя, как ни странно, организм реагировал на отсутствие сыворотки более чем сдержанно - возможно, сказалась встряска в январе. Нордэнвейдэ при первой возможности запасся пилюлями, которые без раздумья пустил бы в ход, едва солнце стало бы жечь его как нечисть из сказки, а больше ничего сделать не мог, поэтому перестал нервничать. В особенно ясные дни мигрень укладывала его в постель на пару часов, но, в целом, могло быть гораздо хуже.
  Собственно, кроме этих неприятных эпизодов, о своей порфирии он вспоминал только из-за машинной барышни Мадлен, которая как раз и принимала непосредственное участие в рождении Маркусова "манифеста". Эрвин не был знатоком женщин и уж точно таковым себя не мнил, но машинная барышня представляла собой вполне определенный тип. Бойкая девица с острым носом, острым взглядом, острыми прядями стриженных под каре волос, падающими на лицо - вообще вся какая-то составленная из лезвий - и внешностью, и манерами напоминала консервный нож. Эрвин не удивился бы, узнав, что та на самом деле столичная журналистка и сунула голову в самое пекло рэдской вольницы исключительно с тем, чтобы в будущем году взять престижную премию за репортаж с места событий.
  Уж насколько Эрвин насмотрелся на всяческих эмансипе - а в полку, где верхушка состояла преимущественно из нордэн, сохранить представления о женщинах как о нежных существах оказалось непросто - Мадлен представляла собою случай уникальным даже по либеральным калладским меркам. Скорее всего, в патриархальной Рэде двери ей дегтем не измазали только потому, что она предусмотрительно остановилась в одном доме с Маркусом и не стала съезжать из флигеля даже после довольно громких скандалов с русалкой, такому соседству явно не обрадовавшейся. От манер Мадлен начальник, надо думать, и сам не приходил в восторг, но она действительно была отличная машинистка - печатала быстро и грамотно, буквально на лету улавливая суть сказанного. Некоторые косноязычные конструкты Маркуса в ее обработке приобретали почти что изящество. Не иначе девица все-таки окончила что-то по литературной части, а может была из интеллигентной семью, но тщательно это скрывала. Нравилась она Эрвину или нет - вообще-то скорее не нравилась - Мадлен была человек полезный. На ней же лежала корректура и газета "Алая искра", которую Маркус начал выпускать в агитационных целях.
  - Я вечером свободна, - как-то обмолвилась она, подняв на Эрвина острый взгляд и блеснув стеклами очков-половинок.
  Не то чтобы Нордэнвейдэ привык к тонкому флирту, но даже Магда Карвэн, эталон умения говорить прямо и без обертонов, вряд ли стала бы вести себя настолько беспардонно. В первый момент он просто не понял, зачем машинная барышня информирует его о своих планах на свободное время, поэтому на всякий вежливо уточнил, не нуждается ли она в какой-либо помощи.
  Ответ был таким, что Эрвин покраснел. Ему уже не нравились ни революция, ни вольница, ни ее востроглазые Заступницы над печатной машинкой.
  - Извините, я вас, наверное, неверно понял.
  Мадлен, фыркнув, объяснила еще более понятно. Даже пьяная Дэмонра так не выражалась, а уж полковница в карман за словом не лезла и имела привычку называть вещи своими именами. Ссылаться на непонимание дальше оказалось решительно невозможно. В планы Эрвина вовсе не входило ставить эту девицу в известность о некоторых медицинских деталях, поэтому он молча поклонился и вышел вон из здания, где располагалась временная типография.
  Свое предложение - оформленное уже несколько вежливее - Мадлен повторила через пару недель, заодно объяснив его: так уж звезды сошлись, что в этой богом забытой дыре о личной гигиене, этикете и венерических заболеваниях с научной точки зрения знают только она да Эжен, а это перст судьбы почище расцветшего в ноябре миндаля. И, если она не вписывается в его эстетические идеалы, так пусть свет погасит, все равно, если они этого не сделают, полдеревни сбежится советы давать, а она советов не любит.
  Наверное, еще в прошлом году на такое заявление Эрвин бы мысленно предрек даме раннюю смерть от сифилиса, а вслух посоветовал бы в персты судьбы не очень верить. Но в прошлом году он как-то не собирался умирать при хорошем раскладе через пару месяцев. Наверное, человеческого тепла Мадлен могла подарить примерно столько же, сколько шелестящая под окнами поземка, но она все-таки была живой. Принимая во внимание ее манеры и поведение, недолго бы таковой осталась, даже если бы он сам оказался чист как первоцвет.
  И Эрвин смолчал.
  Когда в лицо ему ударило тепло жарко натопленной комнатки во флигеле, он думал о чем угодно, только не об эмансипе Мадлен. Целовалась та со знанием дела, а он ее низкого смеха кровь стучала в висках быстрее. И, в полном соответствии со своими обещаниями, первым делом она стала гасить свечи, не забыв стратегически приспустить блузку с плеч. Плечи у нее тоже были острые, но красивые и напоминали о какой-нибудь картине модернистов на выставке.
  Взгляд Эрвина упал на фото в рамке, одиноко стоявшее на столике. Будь там мужчина, он бы, наверное, просто выбросил это из головы, как лишний элемент, но из полумрака смотрела строгая женщина в возрасте, одетая по моде прошлого десятилетия. С таким же острым носом, острыми плечами и даже очками-половинками. Она еще секунду буравила Эрвина взглядом, а потом угасла в темноте вместе со всей остальной комнатой, оставив только белое пятно блузки Мадлен.
  Эрвина бросило в холод. Он совершил в своей жизни достаточно поступков, за которые ему можно было бы разбить лицо, но ни один не стоил ему так дешево и не обошелся бы другому человеку так дорого.
  - Стой!
  - Если вы собираетесь мне торжественно сообщить, что любите другую, так и любите на здоровье, - фыркнула Мадлен, не прекращая активных действий. Пуговицы трещали так, что грозили покатиться по полу в ближайшие секунды.
  Эрвин резко отпихнул Мадлен в душную темноту. Судя по звуку, та во что-то влетела, но приземлилась на тюфяк.
  - Ты в своем уме?! - зашипела она. - Весь дом перебу...
  Какие-то комментарии перед уходом дать все-таки требовалось, и Эрвин вытолкнул:
  - У меня порфирия.
  Тяжелое дыхание Мадлен оборвалось, несколько секунд висела тишина, настолько мертвая, насколько мертвой она вообще может быть в старом деревянном доме в лютый мороз, а потом голос машинистки изменился до неузнаваемости. Из него как будто разом выцвели все эмоции - злость, веселье, страсть:
  - И это ты говоришь только сейчас?
  - Нужно было сказать через час-другой? - Эрвин в темноте пошарил по полу в поисках своего шарфа. Мадлен особенно не стеснялась и зашвырнула его куда-то еще до всех разговоров.
  Машинная барышня заворочалась в темноте, а потом вспыхнул огонек зажигалки. Эрвин в тусклом свете рассмотрел только то, что искомого предмета поблизости нет. А та, натянув блузку, начала зажигать свечи в подсвечнике. Подсвечник, старинный, тяжелый, в виде виноградной лозы, раньше стоял у них на пианино, но, видимо, не удовлетворил эстетическим идеалам Марины. Эрвин в ту часть дома, где жил раньше, дальше гостиной никогда не заходил.
  Мадлен как ни в чем не бывало поправляла волосы. Эрвин отвел взгляд. Он как-то слышал, что для счастья нужна или чистая совесть, или чистое отсутствие совести. И, пожалуй, второй категории завидовал даже сильнее, чем первой.
  - Наливкой я вас по понятным причинам не угощу, но сама выпью, - проинформировала она. - Сигареты или миндаль?
  - Миндаль? Вы все-таки из Каллад, так?
  - Думаю, вам не хуже меня известно, что миндаль импортируют из Виарэ.
  - Это разве ответ?
  - А вы, можно подумать, нет.
  Эрвин едва не фыркнул. Вот уж он был самым что ни на есть местным. Двадцать семь лет назад появился на свет натурально в этом доме, только в другом крыле.
  - С чего вы взяли?
  - Осанка, манеры, порфирия. Эжен, вы пока не превратились в соляной столп и вряд ли уже превратитесь. Присядьте.
  - Честно говоря, не вижу смысла. Как вы уже поняли, вечер я вам не скрашу.
  - Да уж, такое возможно по большой любви, но уж никак не по зверской скуке. Вас как сюда занесло, Эжен?
  - Вы статьи пишете.
  - О, ну хотя бы за это пока не убивают. Пишу статьи. Вы их даже читаете, хотя нет, у вас не настолько дурной вкус. Полагаю, вы топите ими печку.
  - Я имею в виду не социальные сказки.
  Мадлен, наконец, улыбнулась.
  - Как грубо. Мы оба знаем, что это называется "утопия", а не сказка. Вы присядете?
  Эрвин плюнул на поиски шарфа, пригладил волосы, застегнулся, приведя костюм в более-менее пристойный вид, да и сел, чего уже было комедию ломать. Мадлен протянула ему раскрытую коробочку жареного миндаля, пустую на две трети, а себе налила в рюмку чего-то темно-красного и сильно пахнущего ягодами. Опрокинула, даже не поморщившись.
  - Ну в общем да, вы угадали, я пишу статьи. Вернее, книгу. Думаю, года через два всем будет очень интересно прочитать, что же на самом деле здесь творилось.
  - А то, что эти два года вам нужно как-то пережить...
  - А это остается за рамками повествования. Журналистика и документалистика - это ведь сугубо мужские профессии, куда уж мне?
  - На ближайшую елку, когда белокрылые придут.
  - Вы пессимист. Ближайшую займут Маркус и достопочтенная хозяйка дома. Но леса тут хватает, так что и для меня, глядишь, отыщется.
  - Нужно же было уехать на много сотен километров от Каллад, чтобы встретить такой чисто нордэнский фатализм.
  - Это не фатализм, а профессиональный интерес. Я год назад слышала от одного лектора, что революция - функция перераспределения не свобод, а капиталов. Вот и решила проверить. Пока капиталов здесь не наблюдается, свобод же с избытком, и, думается мне, что скоро я смогу убедительно доказать, что он ошибался.
  - И чтобы доказать провал теории одного конкретного лектора, вы решили сунуться в самое пекло? - почему-то Эрвину казалось, что "консервным ножом" должны были двигать причины совершенно иного характера. Это больше походило на выверт истеричной гимназистки.
  Мадлен скривилась и сделала в воздухе быстрое хватательное движение, а потом с силой опустила кулак на тюфяк, выбив из него облачко пыли:
  - Знаете, есть такая категория людей - видели две минуты, а уже хочется взять за волосы и разбить всезнающую морду о ближайшую твердую поверхность, - процедила она. - Обидно, когда вас окатывают презрением как из брандспойта просто потому, что вы "лишние-люди-вон-отсюда" на взгляд какой-то чрезвычайно умной чрезвычайной сволочи. Я тогда впервые в жизни под дверью аудитории подслушивала. Очень хотела узнать, что же услышат те, которые не "лишние", и не "вон". Он там так уверенно вещал про функции перераспределения капиталов. Кто-то же должен рассказать, что здесь на самом деле происходило, Эжен. Без вранья. Без "перераспределений". - Мадлен вдруг всхлипнула. То ли у консервного ножа все же оказались какие-то человеческие чувства, то ли наливка была хороша, то ли все разом. - Про "перераспределения" и "капиталы" лет через сто пусть пишут те, у кого рука поднимется. А пока - за такое надо лица бить и не бояться. Интересно, какие капиталы перераспределялись, когда двое ублюдков в поезде девчонку... А ладно, - Мадлен резко выдохнула, плеснула в рюмку еще наливки - Эрвин рефлекторно отшатнулся, потому что пара капель пролетела мимо - и выпила, откинув голову назад. На тонкой шее билась жилка.
  - Мадлен...
  - Да не меня, не делайте такой печальный взгляд. Я же сказала "девчонку". Маленькая такая, худенькая, как воробушек, вспомнить страшно. Наверное, на лекции этого господина она называлась бы "третье сословие".
  Эрвина тряхануло. "Воробушек". Он как наяву услышал стенания пианино.
  - Как зовут?
  - Марта.
  Это было хорошо. Ужасно, конечно, но хорошо. Ужасно для некоей Марты и хорошо - для Анны. Хотя, если подумать, сколько в это беспокойное время таких вот воробушков разлеталось во все концы огромной, задыхающейся в лихорадке махины Каллад, шансы встретить одного конкретного стремились к нулю. А порфирия Эрвина только делала эту функцию еще более предсказуемой. Кривая линия его жизни должна была вот-вот соприкоснуться с торжествующе-бесконечной прямой, и сломаться об нее.
  - Она не очень, знаете ли, разговаривать хотела, - продолжила Мадлен, отставляя бутылку. - Мы с ней в больнице встретились. Я там, хм, жизнеописания собирала. И, знаете, ради литературы можно пойти на многое, но больше я "живой материал" интервьюировать не собираюсь. Не хочу однажды утром проснуться как этот, с перераспределениями свобод и капиталов.
  Мадлен снова тяжело вздохнула и обняла себя на плечи. Руки у нее казались почти такими же белыми, как блузка.
  - Ну вот и славный вечерок скоротали, - фыркнула она. - Амур-тужур.
  Здесь было не поспорить. Эрвин чувствовал себя еще более лишним, чем обычно. Не в этой конкретной комнате и не с этой конкретной барышней, а вообще. Но кое-что объяснить все-таки попытался:
  - По-моему, ни один зарвавшийся профессор не стоит таких жертв. Может, он уже за границей, или в тюрьме, или в могиле. Не стоит вам рисковать своей жизнью ради возможности потом швырнуть книгу в лицо снобу.
  - А Марта стоит таких жертв? Ну, чтобы кто-то хотя бы попытался объяснить, что на самом деле будет происходить, когда свободы, капиталы и прочие слова опять...
  - До нас объясняли, после нас объяснят, если будет, кому и для кого объяснять. Не работает все это, Мадлен. Уезжали бы вы отсюда.
  - Куда? - усмехнулась та.
  Ответа Эрвин не знал, поэтому счел правильным помолчать. А еще лучше - встать и уйти. Первую часть он проделал с успехом, а вторая не удалась, потому что Мадлен неожиданно крепко схватила его за руку. Пальцы у нее были как металл - жесткие и холодные.
  - Ну уж нет, давайте без ухода в туман. Я вам тут всю душу на изнанку вывернула и заслуживаю ответной любезности.
  Эрвин аккуратно высвободил кисть.
  - Вы, вроде бы, не интервьюируете "живой материал", разве нет?
  - У меня осталось профессиональное любопытство. Один вопрос. Я сюда приехала, чтобы найти информацию. А вы что рассчитывали здесь найти?
  "Себя". Это было так правдиво и так глупо, что для ответа просто никак не подходило.
  - Анну, - подумав, ответил Эрвин. Это даже не совсем ложь. Хотя для человека, который действительно искал бы, он слишком быстро сдался. Мадлен кивнула:
  - Ясно.
  - Неужели?
  - Анну свою вы, очевидно, не нашли, а я журналист, не вивисектор. Разница небольшая, но присутствует. Придете завтра миндаля погрызть?
  Честный вопрос заслуживал честного ответа:
  - Нет, не приду.
  - Если я...
  - Мадлен! Через три месяца, может чуть раньше, может чуть позже, мне умирать.
  Та прищурила глаза и покачала головой:
  - Через три месяца - это еще не завтра. Хотя на три месяца у меня миндаля, конечно, не хватит. Эжен, мы не знаем, что будет здесь даже через месяц. Приходите. Я тут не буду трясти в воздухе своими передовыми взглядами на тест Кальдберга и все прочее, это непристойно даже по моим меркам. Процитирую вам лучше по памяти стихи символистов, про зеленых обезьян и синих фламинго. После такого, наверное, даже лихой штыковой атаки не испугаешься.
  Эрвин опустил глаза. Мадлен не видела одной очевидной вещи: вместе с ненавистным Каллад в пропасть заодно летели некоторые договоры. Которые были не так плохи, как держава, их подписавшая.
  Никто не пошел бы в лихую штыковую. Это была какая-то слишком кесарская доблесть. Да и вообще прошлый век.
  Калладцев отсюда проще всего оказалось бы выкурить при помощи дальнобойной артиллерии, сверхтяжелой артиллерии, огнеметов. И, конечно, газа.
  Это кесария была кровно заинтересована в том, чтобы к осени на местных полях взошло как можно больше урожая. Аэрдис кормился с других сырьевых придатков.
  Впрочем, после такой зимы вряд ли бы что-то взошло. Уж насколько калладцы традиционно мало понимали в сельском хозяйстве, для них этот вопрос являлся стратегическим, и специалистов бы они нашли. И те им популярно объяснили бы, что можно уже чуда не ждать и особенно не осторожничать.
  На памяти Эрвина снег никогда не лежал полуметровым слоем в самом конце марта. Холода пришли вместе с калладской армией, и с ней же остались. А что пришло бы после - этого он знать не хотел и вряд ли узнал бы.
  Пожалуй, на фоне приближающегося будущего зеленые обезьяны и синие фламинго выглядели неплохо. Во всяком случае, хуже бы не сделалось. Эрвин кивнул:
  - Хорошо, я приду послушать символистов.
  
  К счастью или несчастью, но ни с остроглазой Мадлен, ни с загадочными символистами у него не сложилось: на следующее утро Маркус, каким-то удивительным образом пришедший в состояние умеренной трезвости, вызвал Эрвина к себе. У того даже мелькнула дурацкая мысль, что виной всему ночные хождения по журналисткам, да деятельная помощь местной русалки, которая, к гадалке не ходи, шпионила. И что он все-таки допрыгался до беседы на дисциплинарные темы, но нет. Маркус, всклокоченный, с красными глазами и стоящей дыбом бородой, явно был далек от всяческих амуров.
  - Поговорить надо, - пробурчал он.
  По утрам высокое начальство старалось в сторону Эрвина не дышать, за что он были искренне благодарен. Винные пары не нанесли бы никакого вреда его здоровью, страдали только эстетические идеалы.
  - Эжен, дела-то хреновые.
  "Вот уж воистину новости".
  Марина быстро заглянула, поставила поднос с завтраком и тихо шмыгнула обратно за дверь. На нее это не было похоже: русалка предпочитала делать вид, что Эрвина в упор не замечает - так, место какое-то пустое и неприятное, которое лучше обойти по широкой дуге - но при этом непременно подбоченивалась и плыла как королева. Ее торопливая походка и испуганный взгляд о чем-то да говорили.
  А уж то, что завтрак она подала на две персоны, и вовсе казалось чем-то немыслимым.
  - Я сейчас от похмелья помру, но ты поешь. Поговорить серьезно надо.
  Маркус был из тех людей, для которых проще сделать то, что они просят, чем объяснить причину отказа, даже если она очень веская, а уж поковыряться в тарелке каши Эрвину труда не составило. Он для приличия проглотил пару ложек, пригубил чай - если судить по тому, сколько заварки Марина бросала туда, она приходилась истинной калладкой почище Дэмонры, потому что этим черным как деготь напитком можно было мертвых поднимать - и кивнул.
  - Спасибо.
  - Оно правильно. Я вон вообще не пустое брюхо не соображаю, а сообразить надо бы. Этот клещ, Густав...
  Песню про клеща Густава Эрвин слышал уже не раз и не два, разве что упомянутый Густав нередко менял свою видовую принадлежность, хотя выше класса паукообразных в своей эволюционной борьбе в глазах Маркуса не поднимался. Эрвин, впрочем, был солидарен с начальником: редкая гнида даже по их диким временам. Если верить слухам, начинал свою карьеру как конокрад, который по рэдским понятиям, конечно, не вор, но это вовсе не значило, что, догнав, ему не посчитали бы кости. Потом более-менее успешно спивался, воровал, попадался, сдавал подельников, и так по кругу, который весьма вероятная при таких кульбитах смерть не разорвала только потому, что очень своевременно приключилась воля и стало не до того. И тут Густав неожиданно всплыл, как "страдалец режима" и принципиальный борец с калладскими захватчиками. Эрвин, не понаслышке знавший калладских захватчиков, брезгливо думал, что те бы очень удивились такому врагу. Густав как-то втерся в доверие к старосте крупного села неподалеку и отчаянно мутил воду в округе, проповедуя необходимость защитить родимый край с каждой пригодной для этой цели бочки.
  В принципе, в калладской столице солидные мужчины в великолепно пошитых костюмах делали то же самое в здании Сената, и преступлением это не считалось, но, принимая во внимание сложное время, Эрвин предпочитал людей, способных держать язык за зубами и не разжигать пожар, который и без них бы прекрасно разгорелся. А всякие Маркусы потом тушили бы его даже не с ведром, а с чайной ложкой воды.
  - Густав предложил дело.
  Вот это был неожиданный поворот.
  - Маркус, я понимаю, что ситуация сложная, но не до такой степени, чтобы связываться с бандитами.
  - Так и скажу калладским карателям, что не стал с бандитами связываться, может повесят не всех, а через одного, как думаешь?!
  Эрвин думал, что казенные цветочки на могиле генерала Рагнгерд давно увяли, возможно, и могилу уже разнесли, если все происходило так, как Кай говорил, а эхо ее страшных дел все носилось по миру спустя больше двух десятков лет. И еще думал, что, лично зная ее дочь, имел прекрасную возможность пустить ей пулю в лоб и даже в спину. И никогда даже не смел помыслить, чтобы это сделать. Стала бы Дэмонра вешать людей на фонарях?
  Дэмонра, несомненно, любила Рэду. Она прекрасно говорила на его родном языке, пела местные песни, держала свое принципиальное калладское неверие - или нордэнский политеизм, или что там у нее было - при себе, не задевая рэдской религии в разговорах. Но та же Дэмонра в прошлом январе, не моргнув глазом, расстреляла и бросила в лесу почти что детей. Эрвин там чуть богу душу не отдал, когда рассмотрел, от кого же они так здорово отбились, а нордэна пробурчала что-то про бойню за идеалы на чужих грядках, да и повела роту дальше, потому что так в уставе написано.
  Калладская армия. Порода, и этим определением все, в принципе, исчерпывалось. Эрвин за шесть лет видел Дэмонру без белых перчаток два раза - в день, когда она проворачивала свой непонятный маскарад в поезде, и в день, когда умирала на пожухшей траве, вытащенная из совсем другого поезда.
  Гончая мчится за добычей, заяц удирает от смерти. Заяц проигрывает больше, гончая может позволить себе уступить. Могла позволить, но теперь для нее это такой же вопрос выживания, как и для зайца. Эрвин вспомнил глаза Дэмонры, серые и холодные, как низко нависшая зимняя туча, которая вот-вот обрушится на землю снегом. И понял, что не стал бы очень доверять порядочности этой женщины.
  - Что Густав предложил? - сквозь зубы вытолкнул Эрвин, и тут же запил вопрос нестерпимо горьким чаем. Так сделалось менее тошно. Этого вообще не следовало обсуждать.
  - Красный Лог... - Маркус осекся. Глаза у него сделались ну точь-в-точь как у умной собаки, которая все понимала, но человеческой речью не владела. Эрвин буквально кожей чувствовал, что происходит нехорошее. И молчал. Не его дело было помогать Маркусу. Во всяком случае, не в этом. Когда устраивают подлости, нет смысла толкаться локтями за место в партере. Все равно досмотреть спектакль до конца Эрвин бы не сумел, а первый акт и с галерки прекрасно видно.
  - Пощупать. Красный Лог. Так вот.
  Эрвин брезгливо скривил губы, а потом подумал, чего это он, собственно, сейчас строит из себя святую невинность. За Каллад пострелял, теперь за Рэду пограбит - итог-то, в принципе, один.
  - Ну и чего ты не кричишь, что я гад и допился до полной потери соображения?! - начал закипать Маркус. Видимо, он надеялся услышать возражения или хоть что-нибудь. А Эрвин тут сидел с кривой улыбочкой, только калладской формы да белых перчаток не хватало.
  - Потому что мы дошли до полной потери совести, но не до полной потери соображения.
  Маркус уставился на него как на привидение:
  - Ты меня отговаривать не станешь?
  Эрвин поднялся из-за стола и подошел к окну. За голубоватыми морозными узорами проступала снежная глубина. Утро брезжило вдалеке, за кромкой леса, тонкой лимонно-желтой полоской, и окно обрамляло его как тяжелая старинная рама - картину. Все казалось ненастоящим: весна, свет, небеса...
  "Да почему я должен возражать? Я не участвую. Я им ничего не должен. Вещи не имеют долгов. Никто же не требует верности от стула или скамейки. Я не мщу, я просто не вмешиваюсь в естественный ход вещей. Изобразить калладцев, разграбив свое же село, и параллельно поживиться припасами - что может быть естественнее? Милое дело, как по нотам, сплошные плюсы. Закрома набьют, врага подставят, кровью всю банду повяжут. Маркус сволочь, а кто здесь святой?"
  - Почему именно Красный Лог?
  - Побогаче остальных.
  - И к армии Вортигрена поближе?
  - Соображаешь хорошо, Эжен. Да, поближе. Ходят слухи, там староста с Лисом стакнуться может.
  Красный Лис - он же Кассиан Крэссэ - это был не "клещ" Густав, а зверюга покрупнее. И опаснее. Конкурент. Эрвин Маркуса в такие подробности, конечно, не посвящал, но этого человека он видел, когда сопровождал полумертвую Дэмонру в безопасное место. И голову бы свою поставил против дохлой кошки, что тот попробовал бы с калладцами договориться. Цензовые законы лучше войны всех со всеми. По большому счету, от драки рэдцев и калладцев выиграл бы только Аэрдис. В краткосрочной перспективе. Потому что аппетиты белокрылых исторической Рэдой бы вряд ли ограничились, дальше вмешались бы нордэны - знатные любители оставлять последнее слово за собой - и в конце концов веселились бы вороны. Эрвину особенно не нравилась идея связываться с народом принципиальных фаталистов, совершенно серьезно считавших весь белый свет только перевалочным пунктом на пути к настоящему празднику. Крэссэ, надо думать, это тоже прекрасно понимал, и, скорее всего, только ждал удобной возможности, чтобы принести Вильгельму оммаж, обставленный более-менее приличным образом. То есть и первым успеть, и трусливым предателем не прослыть. Задачка, конечно, не из легких, но, надо думать, Лис бы постарался. И "приданое" бы себе обеспечил. Пара десятков "Красных Логов" - и вот перед Вильгельмом стоит уже не паршивый социалист из лесной заимки, а вполне себе серьезный и уважаемый человек с хорошо развитым стратегическим мышлением и всеми шансами года через два стать прогрессивным губернатором.
  Прокалладскому прагматизму можно было противопоставить или союз с белокрылыми, которые зимой дальше Эфэла особенно и не рвались, или откровенный бандитизм. И Маркус, увы, выбрал вариант романтически-идиотический. По-своему даже честный. Разумеется, до того момента, как красного петуха в первый раз пустили бы своим же, сопроводив это традиционными калладскими кричалками.
  - Форму где достанут? - устало спросил Эрвин. С крыши посыпалось мелкая снежная крошка, сделавшая нереальный зимний пейзаж еще более нереальным. Он вдруг вспомнил другой такой зимний пейзаж - золотистое промороженное небо, блики свечей, ливень бриллиантов на дамских плечах, оркестр. Страшно давно, как в другой жизни.
  "У Каллад нельзя отнять красивых вальсов..."
  А заодно сумасшедшей жестокости, откровенного скотства и возможности купить, продать и проиграть человека в карты, которую на бумаге отменили всего два десятка лет назад. Что не помешало, например, купить Эжена Нерейда по весьма сходной цене, шесть лет попользовать, оставив парочку ноющих на погоду пулевых ранений на память, а потом продать и вовсе за бесценок.
  - У Густава все есть.
  - Откуда у этого человека может быть калладская форма?
  - Да какая разница, там что, интенданты не воруют? Дезертиры на штоф водки не меняют? Дезертиров у них, думаешь, мало? Оттуда и форма.
  Заявление звучало несколько сомнительно, но Эрвин кивнул. Когда в деревню влетают на конях профессиональные убийцы с шашками наголо, скорее всего, никто не будет особенно рассматривать, насколько правильные у них шевроны.
  - Понятно.
  - Эжен, я тут должен начать ныть, мол я тебя-де просить не могу, и все такое прочее, но я чай не барин. Я просить тебя могу. И прошу. Ты ж понимаешь, они сюда три сотни лет за яблоками ходили, а мы что? Вот так первой же весной опять поводок им принесем и сами ошейники наденем?
  - Куда уж, намордники-то с нас сняли, - пробормотал Эрвин.
  - Что говоришь?
  - Ничего.
  - Так пойдешь? Ну, ты один, кто может... ну...
  "Ага, я один здесь калладская сволочь, профессиональный каратель, специалист по разграблению мирных деревень. Еще могу орать на морхэнн без акцента и знаю много удивительных слов из арсенала Магды Карвэн. И даже почти научился не блевать в кустах, когда детям черепа дырявят. Хотя последнее сброд Густава, надо думать, и без меня умеет".
  - Эжен?
  Дэмонра, Зондэр - они же прекрасно знали, как его зовут. И никогда так не называли. Так приучили к калладской кличке, что он, наверное, и в аду бы на нее отзывался бы.
  - Сколько их будет?
  - Человек тридцать. Ну и наших с десяток, самых проверенных... "Проверенные тебе за такое в морду плюнут".
  - Наших не нужно. Что говорить и как действовать - я парней Густава научу. И чтоб без самодеятельности, так и передай.
  - Да какая самодеятельность, Эжен, мы ж понимаем...
  - И скажи ему, что калладцы никогда не трогают женщин и детей. Вообще никогда. Это засыплет всю операцию.
  - Ну что баб не позорят, это верно, но стреляют они во все, что движется...
  - Стреляют они во все, что винтовку в руках держит. Винтовку, не нож, не палку, не сковородку!
  - Эжен, да какой разговор...
  - Никакого разговора. Или так, или можешь меня прямо под окном возле стеночки...
  Маркус шумно сглотнул.
  - Эжен, да ты ж понимаешь, что мы не ради удовольствия на это идем.
  "Ага, ради будущего счастья. Слава Создателю, я его не увижу".
  Уходя, Эрвин заставил себя пожать широкую ладонь, доверчиво протянутую ему на прощание. Не дернулся, даже морды не скривил. Чего уже было морду кривить. Кивнул, вышел, тщательно оделся, проигнорировав жалкий вопрос Марины "Ну что там? Что будет-то?" Русалка вертелась вокруг него с несвойственным ей беспокойством. Возможно, и вправду любила Маркуса, а не его социальный статус.
  Эрвин молча сошел с крыльца и от души пнул сапогом кинувшуюся ему под ноги собаку. Пес, привыкший, что тот его треплет по ушам, а не бьет, взвизгнул от обиды, заскулил и быстро потрусил прочь, по-собачьи смешно перебирая лапами в глубоком снегу. Тощий бублик рыжего хвоста скрылся за углом дома.
  Нордэнвейдэ, засунув руки глубоко в карманы, добрел до церквушки. Единственный купол горел в утреннем свете как яркая свеча. Он поднялся по трем ступенькам, уже взялся за ручку, чтобы открыть двери, и даже уловил знакомый запах ладана, как вдруг понял одну очень простую вещь.
  Если уж ему так хотелось, чтобы бог в небе простил его земные прегрешения, так нужно было их не совершать. Пойти и отказать Маркусу - аргументировано или с воплями про свое принципиальное несогласие, потому что разумом-то он отчасти согласен, бунтовала эмоциональная сторона и это - видимо, в Каллад приобретенное - чистоплюйство. Вшивенькая, бесполезная интеллигентность. Высказаться, выслушать ответ, оформленный опять же словесно или как-то менее мягко. Получить пулю, или петлю, или дорогу на все четыре стороны - но только не согласиться научить одних негодяев, как свалить вину на других негодяев, а потом поплакать перед иконами и вроде как снова стать чистеньким.
  Он, конечно, пал низко, но все-таки не настолько низко, чтобы тянуть вслед за собой в грязь еще и своего бога. Как-нибудь перебился бы без прощения.
  Эрвин развернулся, спустился и, не оглядываясь, пошел прочь.
  
  4
  
  - Интересное место выбрали для склада, - пробормотала Дэмонра, карабкаясь по обледенелым ступенькам высокого крыльца. Большой деревянный дом, потемневший от времени, постройки начала прошлого, если не конца позапрошлого столетия, стоял на холме и смотрел на все четыре стороны поблескивающими окнами. Те сохранились в целости, что само по себе истинное чудо. Это было явное "дворянское гнездо". В смутные времена такие лишались стекол - а порой жильцов - в первую очередь. А здесь - Дэмонра обратила на это внимание - все выглядело тихо, чинно и спокойно, как будто на другой стороне поля, в селе, не расквартировалась очень условно дружественная армия. Усадьба, конечно, хорошо охранялась, но жилой не казалась.
  - Почему оно представляется тебе интересным? - Кассиан спрятал в пушистый воротник непроницаемую улыбку. Дэмонра знала, что о чем-то они с Вильгельмом да сговорились, и в текущей ситуации не стала бы осуждать ни одного из них. В хорошие времена генерал патриота бы вздернул, а патриот генерала взорвал, да вот времена наступили паскудные и пришлось волку с лисом временно подружиться. Конечно, дорога общая им бы легла не дальше первого поворота, но до этого поворота еще нужно было дойти. Кассиан теперь, в качестве демонстрации уважения, на людях говорил на совершенно правильном, хотя и несколько книжном морхэн, и лишь в частных беседах с Дэмонрой позволял себе вернуться к певучему и мягкому рэдди. Его речь даже на трескучем морозе лилась как музыка.
  - Я не сказала, что место интересное. Я сказала - для склада интересное. Через поле да вверх по холму чесать, - пробурчала Дэмонра.
  - Ну, в текущей ситуации вашу любимую тактику - в подвале собора зерно, в соборе - стойло, уже как-то не использовать, - на удивление беззлобно усмехнулся Кассиан и ловко подхватил Дэмонру под руку, когда она заскользила по ступенькам. Ох и выпороть кого-то следовало за такой порядок на крыльце.
  - Бомбу в бургомистра тоже особенно не метнешь, - фыркнула она.
  - Это потому, что бургомистры разбежались.
  - Да и бомбы для соседа скорее пригодятся.
  - Напомни мне, чтобы я тебе на досуге объяснил тонкую грань, между пикировкой и поводом к смертоубийству, а то ты, хоть и носительница высокой калладской культуры, ни хрена ее не видишь...
  - Почему не вижу? Ее обычно на земле чертят и по десять шагов отмеряют.
  - Безнадежно, - вздохнул Кассиан, а потом распахнул перед ней тяжелые двери.
  Сенями это было не назвать никак - вполне приличная прихожая, более-менее освещенная, и даже отчасти протопленная. За ней виднелась гостиная с огромным камином, в котором весело трещали дрова. По сравнению с купеческим домом, где сейчас располагалась ставка Вильгельма - натуральный дворец. У Дэмонры даже мелькнула в голове привычка из прошлой жизни - что нужно бы снять сапоги и не пачкать ковры мокрыми разводами.
  - Не нужно, - улыбнулся Кассиан.
  - Это ты мне как хозяин официально разрешаешь?
  - Это я тебе официально разрешаю, потому что хозяев не беспокоят грязные полы.
  Дэмонра, уже вошедшая в просторную гостиную, только головой покачала. Она без колебаний поставила бы свою голову против дохлой кошки, что это дворянское поместье. А рэдские дворяне были на порядок большими чистоплюями, чем калладские - отсутствие громких военных побед в прошлом и наличие их в преданиях, помноженное на традиционную спесь, просто обязывало.
  - И давно они открыли в себе такой неслыханной либерализм?
  - Не ругайся в приличном доме. Ты находишься в родовом гнезде сиятельных князей. А грязные полы их не беспокоят уже лет семьдесят, я думаю.
  - В каком смысле?
  - В таком смысле, что род прервался. Еще в прошлом столетии, ближе к середине точно никого не осталось.
  Дэмонра обшарила взглядом стены, еще сохранившие на себе потемневшие от времени портреты и пейзажи. Из тусклой глубины выступали бледные лица с одинаково поджатыми губами да покрытые трещинами лака южные города под светом луны. Поразительно, что за семь десятков лет ничего не украли или просто не разломали ради молодецкой удали.
  - Что за род-то? - поинтересовалась она. Как ни удивительно, этот совершенно безопасный, комфортный и хорошо охраняемый дом ей не нравился. И даже не тем, что он нашелся в самый подходящий момент, чтобы послужить нуждам храброго кесарского воинства. Как будто самой матушкой-природой был предназначен, чтобы разместить ставку Вильгельма. Но тот, побывав внутри, отчего-то приказал использовать его как склад и остался на прежнем месте, воюя со сквозняками и снежными заносами.
  - А ты подумай, - улыбнулся Кассиан.
  Дэмонра наскоро осмотрела портреты. Старая женщина в чепце, молодая женщина с пудрой в волосах, несколько вооруженных красавцев в одеждах разных лет, мальчик лет десяти с какой-то неуловимой ошибкой художника в лице, делавшей его похожим на куклу, пейзажи. Все, что нордэна могла сказать с уверенностью - мужчины этой семьи любили войну и блондинок. Негусто.
  - Понятия не имею.
  - Уверяю, имеешь.
  Дэмонра, напрягая зрение, ломала глаза о полустертые буквы в углах некоторых картин. Нет, ничего она об этих людях не знала. То, что она когда-то воровала яблоки парой сотен километров южнее, а ее мать - вешала повстанцев на фонарях парой сотен километров восточнее, еще не делало из нее специалистку по рэдской истории и уж тем более - геральдике. Золотые дубовые листья под червленым полем герба говорили только о том, что Кассиан и так упомянул - усадьба принадлежала князьям. И происходило это очень давно. Мальчик был изображен в костюмчике, какой теперь можно встретить разве что в музее. Если в столице еще остались бы музеи.
  - Кас, мне не преподавали отдельно рэдской истории.
  - О, мне тоже, можешь быть уверена.
  - Поговорим о плохой учебной программе и цензовых законах? Если да, то лучше на воздухе. Я прослежу, чтобы все загрузили, потом ...
  - Ты проходила это в курсе калладской истории. Поднимись наверх, походи, осмотрись.
  - Да на кой бес? Если Вильгельм тебе ясно сказал, что сидеть здесь не будет, значит не будет. Сказал, что сложат тут патроны - значит, сложат!
  Кассиан пожал плечами:
  - Ну как знаешь. Пойду пригляжу, чтобы ящики не разбили.
  Развернулся и быстро вышел. Дэмонре, пожалуй, даже сделалось стыдно за свое поведение. Могла бы назвать пару фамилий наобум, даже с десяток, может, и попала бы в цель. А так вышло, что обидела человека своим пренебрежением на ровном месте. Хотя сама постановка вопроса казалась странной. Как и его младший братец, лис не был любителем рассказывать сказки, даже страшные.
  Дэмонра протерла ладонью стекло и выглянула наружу. Группа солдат быстро и споро перетаскивала ящики. Люди как-то уже приноровились ходить по глубокому снегу. Среди одинаковых шинелей выделялся коричневый тулупчик Каниана - на кухне тот задержался ровно на три дня, на четвертый окунув одного из поваров руками в кипящее варево. От виселицы его спасло чудо: трое человек под присягой подтвердили, что драку начал не он, у повара имелся тесак, а у Каниана - ничего, и тот вместо рук вполне мог обварить обидчику и лицо, но не стал. Дэмонра, зная эфэлца чуть лучше прочих, понимала: этот мог довести человека до белого каления при помощи самых невинных замечаний, но свои соображения оставила при себе. Как выяснилось в итоге, повар грешил тем, что лазил по чужим вещам. Ситуация была не та, чтобы демонстративно всыпать плетей, поэтому беднягу отправили в лазарет лечить жуткие ожоги, а высечь Каниана - это лежало уже вовсе где-то за пределами разумного. Эфэлец, хоть и не состоял в армии, недельку посидел в карцере на одной воде, и вышел оттуда еще более худым и злым.
  Магда, впрочем, после этой истории прониклась к нему некоторой симпатией. С кухни его по понятным причинам убрали, но Карвэн присматривала за тем, чтобы на совсем уж тяжелую работу Каниана не посылали. Вот занести пару ящиков в подвал и заодно согреться - в самый раз.
  Орать "Каниан!" на всю округу, определенно, не было лучшим вариантом, поэтому Дэмонра вышла на крыльцо и закурила, дожидаясь, пока коричневый тулупчик снова попадется ей на глаза. И только тогда махнула рукой, в последний момент сообразив, что приветственный жест нужно заменить на "эй-быстро-поди-сюда". В итоге получилось нечто среднее, но Каниан все-таки приблизился и замер, не доходя пару шагов до ступенек. Не козырнул, не поздоровался - просто стоял очень прямо и смотрел чуть прищуренными глазами, даже с небольшой дистанции казавшимися черными. Дэмонра сообразила, что совершила ошибку. У Каниана не имелось определенного места в их лагере - вернее, имелось, но такое, что разговаривать с ним как бы не предполагалось. Предложить сигарету было глупостью. Не предложить - грубостью. Пока она соображала, окурок тлел в ее руках. Дэмонра отшвырнула его, обжёгши пальцы.
  Каниан все также безразлично созерцал ее снизу вверх. Нордэна не впервые отметила его странную способность замирать совершенно неподвижно, как змея перед броском. Она, да тяжелая винтовка, которая теперь лежала под замком в сундуке Дэмонры, наводили на некоторые интересные размышления.
  Увы, на "важный разговор" Вильгельм ее пока так и не вызвал, поэтому она по мелочи помогала Магде на свой страх и риск, да вот с Лисом беседовала. И думала о вещах, о которых лучше было не думать. Тоже, к слову, находясь в неопределенном статусе. Полк отошел Зондэр. Вернее, те две трети, которые от него остались.
  - Подниметесь в дом, - только и сумела выдать она и повернулась спиной, подозревая, что выражение лица эфэлца отражает самую нелестную оценку ее умственных способностей.
  Дверь хлопнула за спиной Дэмонры секунд через десять, не раньше.
  - Чем могу быть полезен? - ледяная вежливость Каниана частенько напоминала оскорбление и в лучшие дни, но тогда она хотя бы могла ему ответить, как в далекий день бала. А сейчас он просто сжался, пытаясь одновременно сохранить гордый и независимый вид и хоть немного согреться после улицы. Определенно, Дэмонре нечего было перед ним стыдиться: она вроде как спасла ему жизнь и тем заслуживала вечной благодарности, но как-то эта мысль не успокаивала. С момента их встречи в Виарэ они оба понесли достаточно потерь - может, она даже больше - но в проигрыше, как ни странно, остался Каниан.
  - Вам подать графа и водки? Или зачем позвали? - эфэлец не дал Дэмонре долго разбираться в том, что же в ситуации ей не нравится, и мигом сделал ее намного хуже.
  - Я предупреждала насчет драк и кухни, - вяло попробовала отбиться она.
  - Вне всякого сомнения, я слушал ваши предупреждения очень внимательно. И они мне очень помогли в сложной ситуации. Вы меня о чем-то еще предупредить хотите?
  - Если я предложу тебе сигареты, влепишь мне еще какую-нибудь моральную пощечину?
  - Ну физические пощечины женщинам лепить я пока не начал, хотя пребывание на территории, контролируемой кесарским воинством, несомненно, облагораживает.
  Дэмонра, тяжело вздохнув, вытащила из кармана портсигар и протянула эфэлцу:
  - Кури. Грейся. Молчи ради Создателя или в кого ты там веришь.
  Каниан фыркнул, обогнул ее по максимально широкой дуге, какую только позволяло пространство прихожей, и опустился на пол у камина. Снял шапку, протянул ладони к огню. Кисти у него теперь были чуть ли не как у Наклза - все сухожилия считались. Нордэна в своей жизни видела и куда более печальные картины, но ей все равно сделалось не по себе. Она снова вспомнила виарский бал, безупречный изумрудный мундир, пятно от игристого.
  Прощаясь с эфэлцем на пустынном пляже Дэмонра, пожалуй, хотела снова его встретить. Но не так, как все обернулось в итоге. Лучше бы тот сидел в своей столице торгашей и банкиров да проводил сравнительный анализ достоинств разных балетных школ.
  - Каниан, да никому тут к бесам не нужен за тебя никакой выкуп, ты просто скажи мне, кому написать.
  - Я могу вам сказать, кому написать, как раз если выкуп вам нужен, - бесцветно отозвался тот, даже головы не повернув. Перед карцером его еще разок побрили, так что уши буквально светились на просвет, во всяком случае верхний край, выступавший над воротником тулупа. Эфелец сидел, втянув голову в плечи и всем своим видом давал понять, что продолжать беседу не расположен.
  "Ну вот и поговорили".
  - Я не могу посадить тебя в поезд до Эфэла!
  - Как и себя в поезд до вчерашнего дня. Чтобы понять эту простую вещь кричать совсем необязательно.
  - Тогда чего ты хочешь?
  - Здесь есть варианты. Кофе. Горячую ванну. Хорошего коньяка. Про балерин рассказывать?
  - Каниан.
  - Ладно. В таком случае - ничего. Я просто греюсь, вы мне это только что любезно разрешили.
  - За что ты злишься на меня?
  - Не льстите себе, госпожа полковник, я злюсь на весь мир в целом: ваш вклад в мои проблемы относительно невелик.
  Дэмонра уже хотела ответить что-то задушевное и неласковое, как хлопнула входная дверь, а буквально через несколько секунд в гостиную ввалилась Магда, сопровождаемая Кассианом, чья улыбка выглядела более натуральной, чем обычно.
  - О, надо же, - присвистнула Магда, оценив обстановку. - Здравствуй, Каниан. Дэмонра, ты уже научила его, как бить, если весишь в полтора раза меньше противника, ведь правда?
  Пожалуй, это и впрямь было бы куда более приятным и полезным провождением времени, чем пикировки и воспоминания о золотом вчера, прямо сказать, откатывающемся в никуда.
  - Видите ли, леди Магда, к тому, что придется ломать людям носы, жизнь меня никогда не готовила, - тон Каниана сделался на пару градусов теплее, а манера тянуть слова перестала походить на издевательство. Может и правда это неприятное ленивое мурлыканье было следствием акцента. - Но я готов взять пару практических уроков.
  Дэмонра ощутила не столько зависть, сколько недоумение. Магда обладала потрясающим талантом разрядить обстановку одним своим появлением, не прилагая для этого вовсе никаких усилий. Попробуй она, Дэмонра, воспользоваться тактикой Карвэн и задай тот же вопрос, дело, наверняка, закончилось бы совсем скверно, а теперь Каниан поднялся и даже скинул тулуп.
  Кассиан, хитрый лис, прижмурился:
  - Будешь давать ценные советы или все же вспомнишь гимназический курс истории?
  Вопрос сопровождался вполне выразительным кивком в сторону лестницы. Пожалуй, задерживаться здесь и вправду не имело смысла. Кто бы ни наломал дров, а Магда уже вполне аккуратно укладывала их в поленницу, весело приговаривая:
  - Кулак складываешь правильно, стоишь неправильно. Тебя так с одного удара опрокинут. Это вообще что? Если так бить, с твоим весом нормальный противник не разберет, то ли ты ему двинул, то ли погладил и на сеновал приглашаешь, так что, во избежание, бей с разворота! Не так! Да не рукой бей, а всем весом, о боги надменные, тебя вообще люди растили?
  С педагогическими способностями Магды все было понятно - они ничуть не изменились с гимназических лет, когда та учила Дэмонру пинать излишне инициативных ухажеров под коленку - поэтому нордэна со спокойной душой поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Здесь оказалось еще чище и как-то грустнее. Просторный коридор с обеих сторон заканчивался запертыми дверьми. Из не закрытых ставнями окон на пол падали четкие белые прямоугольники, но все равно казалось, что вокруг темновато. Сумрак был не как вода, а скорее как легкая коричневая пыльца, лежащая на предметах чем дальше от смотрящего, тем гуще.
  Дэмонра не могла бы точно объяснить, что ей здесь не нравится, но прекрасно могла понять генерала Вортигрена, забраковавшего такую вне всякого сомнения великолепную ставку - утепленный дом, на холме, отличный обзор, глубокий подвал.
  В гостиной ковра не лежало, а вот коридор второго этажа украшала дорожка, и по ее состоянию нордэна поняла, что Кассиан не соврал. Род и вправду пресекся очень давно. От темно-зеленого ворса, расшитого золотым орнаментом из виноградных лоз, остались, в основном, воспоминания, да сиротливо точащие нити. Насилие времени над пространством, как всегда, выглядело несправедливым и убедительным.
  - Зачем ты притащил меня в этот музей? И кто здесь убирает?
  - Обычно никто, местные считают, дом проклят. Перед визитом генерала убирали неместные.
  - О, чудесная находка для ставки.
  - Я считаю, что для такой махины он отлично отапливается, а в подвалах можете хоть амуницию хранить, хоть дезертиров стрелять, как фантазии хватит. Плюс можно не бояться, что жители округи попробуют поживиться запасами и получат пулю от излишне инициативного солдатика на подходе. Сюда вообще редко суются.
  - Да я вижу, вон сколько золотой нити можно было надергать, а она все на месте.
  - Я бы сказал, национальных героев обирать не принято, но пара воришек еще в прошлом столетии упала с лестниц, сломав шеи в пяти местах. Других умельцев выловили из колодца в деревне неподалеку, и то когда вода уже стала пованивать. Бесы его знают, от кого парни там прятались, но спрятались они хорошо - через неделю нашли. Я могу рассказать тебе еще много таких историй, но ты, наверное, не веришь в привидения?
  - Не верю. А уж в воздаяние тем более, поэтому заканчивай травить байки и переходи к экскурсии.
  Кассиан пожал плечами.
  - Да экскурсии особенной не будет. Правая половина дома мужская, левая - женская, так тогда было принято. Приближенные слуги на первом этаже жили, хозяева на втором. А мы пойдем в мансарду, там кабинет князя.
  - Да ни один рэдец не позволил бы загнать себя на чердак, даже если он называется мансардой, Касс.
  - А это прямо связано с темой нашей экскурсии, если тебе угодно ее так называть. Мне кажется, тебе следует это увидеть.
  Добравшись до конца коридора, Кассиан дернул рычаг в стене, на который Дэмонра, занятая разглядыванием полустертого рисунка гобелена, и не обратила внимание. С потолка с лязгом опустилась разложившаяся железная лестница. Ножки глухо стукнулись о побитую временем ковровую дорожку, и встали довольно плотно. Нордэна покосилась на механизм с некоторым подозрением, но была вынуждена признать, что делали на совесть.
  Люк открывался вниз. А то, что Дэмонра поначалу приняла за какой-то чудной светильник, оказалось запирающим устройством.
  Кассиан ловко поднялся по ступенькам - они были довольно широкие и с перилами - и исчез в черном проеме. Ей ничего не оставалась, как последовать за ним, хотя затея нордэне уже не нравилась. Не требовалось выдающихся инженерных навыков, чтобы понять: при такой конструкции открыть мансарду изнутри было совершенно невозможно.
  - Я не кошка и в темноте не вижу, - поморщилась Дэмонра, оказавшись на последней ступеньке. Она могла разглядеть только слабо освещенный круг толстого ковра, перечеркнутый ее собственной тенью. А дальше - совершенно убивающая представление о расстоянии чернота, в которой могло быть что угодно.
  Дэмонра не считала себя впечатлительной, но ей отчего-то сделалось не по себе.
  - По поверью, больше одной свечи здесь зажигать нельзя, так что потерпишь, - остался глух к ее возмущению Кассиан. Чиркнула спичка, и в паре шагов от нордэны заплясал огонек. Лис деловито поджигал желтую церковную свечу. Не иначе в кармане притащил, интриган бесов. - Давай сюда.
  Вопреки опасениям нордэны, ничего такого в комнатушке не обнаружилось. Это был даже не весь чердак, а его часть, пять на пять метров, с плотно зашторенными окнами. Дэмонре потребовалось несколько секунд, чтобы осознать неприятную вещь: штор не висело, стены покрывал рисунок в виде драпировки. Видимо, оконные проемы заложили кирпичом, а сверху заштукатурили. И все кругом - обили какой-то плотной тканью. Во всяком случае, вой беснующегося снаружи ветра в мансарду не проникал. Здесь вообще было тихо, как под водой.
  А прямо напротив лестницы располагался проход в следующее помещение, и его перекрывал незнакомец, бывший на голову выше Кассиана. Потому что он не стоял на полу.
  Дэмонра, как обычно, выхватила пистолет раньше, чем начала соображать, что происходит. Взвела курок.
  - Если ты намерена портить интерьер, то я тебе никакой сказки не расскажу, - поморщился Кассиан, оборачиваясь. Свет свечи переместился, крутанулись и тени на полу, а вот тени на лице незнакомого мужчины лежали ровно так же. Нордэна только теперь поняла, в чем дело, и резко выдохнула от облегчения.
  "Это" действительно стоило увидеть. Едва взглянув на полотно, Дэмонра поняла, откуда ноги растут у всех слухов о призраках в доме. При тусклом освещении картину и вправду было легко принять за живого человека. Ростовой портрет мужчины в форме начала прошлого столетия не висел, а стоял, прислоненный к стене. Наличие минимальной фантазии мигом превращало раму в дверной проем.
  Дэмонра, повинуясь какому-то малопонятному ей чувству, остановилась на некотором расстоянии. Она, конечно, была предельно далека от мысли, что старинный холст и краски причинят ей вред. Просто не захотела нарушать границы личного пространства, как будто перед ней и вправду находился незнакомец.
  - Что скажешь?
  - Я не ценитель живописи, но, кажется, работа великолепна. Если он сейчас зашевелится, я выстрелю, но не удивлюсь.
  - Очень калладское описание проблемы. И это все?
  "У меня сердце чуть из груди не выскочило, вот это было бы все". Признаваться Лису в этом она, конечно, не стала бы. Дэмонра немного покопалась в голове и процедила:
  - Красивый мужчина. Даже слишком. Хотя орден у него, мне кажется, изначально был другой - он грубее нарисован. Портрет, похоже, исправляли.
  - Орден, я думаю, не раз, - Кассиан держал свечу так, чтобы Дэмонра лучше видела картину, а сам отошел вбок. Воск, текущий по его перчаткам, кажется, Лиса не особенно беспокоил. - Остановились на калладском, но до этого под ней была эфэлская роза, а раньше - рэдский крест. При такой последовательности ты по-прежнему расписываешься в невежестве? Могу подсказать. Это кампания...
  - Война Белого года, - пульс нордэны, наконец, пришел в норму, а с ним в голову вернулись кое-какие знания истории. - Больше крупных войн в те годы не велось, а орден размером с блюдце, знаешь ли, обязывает.
  - Мысль правильная, хотя вот этого ордена он и не получал. Портрет приказала изменить жена, тогда, когда он сам уже ничего изменить не мог.
  Дэмонра почему-то чувствовала себя неуютно, стоя под неподвижным как у хищной птицы взглядом. То ли краски от времени выцвели, то ли у человека и вправду оказались почти по-нордэнски светлые ледяные глаза. Впрочем, особенно грозным он не выглядел, несмотря на саблю, наполовину извлеченную из богато отделанных ножен. Скорее на породистом лице читалась насмешка, едва заметная в легком прищуре. Губы не улыбались. С другой стороны, Дэмонра еще не видела ни одного парадного портрета, на котором воины улыбались бы, а это был явно воин и явно парадный портрет. Обязательный в таком случае фон с грозовым небом прилагался.
  - Я бы сказала, что он несколько похож на Наклза, если бы точно не знала, что ваш отец не князь, а барон, во-первых, и дом его спалили за много километров к западу отсюда - во-вторых.
  - Угу, и за добрых двадцать лет до сегодняшнего светлого дня, в-третьих, - усмехнулся Кассиан. - Повнимательнее посмотри. Неужели Наклза напоминает?
  - Немного. Глаза светлые, нос прямой, губы тонковаты...
  - Ты, видимо, очень крепко его любишь, и редко сама смотришь в зеркало, Дэмонра.
  Замечание меткое, как ни крути. По Наклзу она тосковала так, что хоть садись на крылечко и вой заодно с поземкой. Вряд ли это была любовь в том смысле, в котором понимал ее Кассиан - с тем же успехом она могла заявить, что любит дышать или ходить. Наклз был не просто частью ее жизни: он был тем холодным и ровным светом, который порой позволял взглянуть на предметы под неожиданными углами, как бы делавшим мир сложнее и просторнее. И еще, пожалуй, мерилом ее поступков. Не таким серьезным, чтобы уравновесить благо Каллад, но достаточным, чтобы сбросить со счетов все остальное.
   А в зеркала нордэна действительно заглядывала нечасто даже в хорошие времена. И мужчина, пожалуй, походил на мага в существенно меньшей степени, чем на генерала Рагнгерд, ее родную мать.
  - Да я как-то не рассчитываю ничего особенно хорошего в зеркале увидеть, особенно в свете последних событий. Намекаешь, что этот человек - моя родня?
  - А это исключено?
  - А это знают только маменьки, как ты понимаешь, и то доподлинно - не всегда. Ничто не исключено. В данном случае даже не маменьки, а прапрабабушки. То есть, считай, никто. Так что за человек изображен на портрете?
  Кассиан улыбнулся своей обычной непроницаемой улыбкой и отвесил шутливый церемониальный полупоклон, прижав правую ладонь к груди:
  - Позволь представить. Его светлость князь Морган Вольфганг Эскеле, более известный как...
  Чехарда с орденами и медалями в голове Дэмонры мигом встала по местам, и все вдруг сделалось красивым и стройным, как решение уравнения, расписанное на доске.
  - Алая Пустота. Согласна, я проходила его историю в академии. Вернее, в основном мы разбирали его операции, а не личную жизнь.
  - Они в равной мере поучительны.
  - Все, что я могу сейчас припомнить, сводится к тому, что даже самая блестящая стратегия не помогает тебе, когда доходит до дележки победного пирога.
  - То есть ты готова признать...
  Дэмонра фыркнула:
  - Касс, любой человек, способный читать и хотя бы немного думать, скажет тебе, что исход сражений при Гардэ и Лиссэ решили действия князя Эскеле. Фактически эти два сражения и остановили бодрый марш белокрылых на восток, дальше их просто гнали обратно и пинали, когда догоняли. Но на экзаменах так отвечать не рекомендуется. И в учебники истории эти операции внесены как блестящие победы калладского оружия. Потому что у нас было больше голов, пушек и еще потому, что обратно по домам белокрылых через половину континента гнали мы и эти учебники тоже писали мы. Я полагала, кстати, что он сильно старше. Это ранний портрет?
  - Нет, до "сильно старше" он не дожил. Это последний прижизненный портрет. Ему здесь около тридцати пяти.
  - А умер он?
  - В сорок с небольшим. Здесь и умер. А потрет потом перенесли.
  - Довольно странно выходит. Сдается мне, он должен был пользоваться бешеной популярностью. А все-таки править Рэдой поставили не его.
  - Он не был благонадежен.
  - Да неужели. Напомни мне, сколько из доброй полусотни рэдских князей в начале войны не переметнулось на сторону Аэрдис?
  - Трое. И это больше вопрос к Каллад, чем к князьям, тебе не кажется?
  - Не кажется. Так или иначе, этот Эскеле был большой оригинал: не перебежал к белокрылым, когда все началось, не изъявил большой любви к нам, когда все заканчивалось. Второе в моих глазах достойно большего восхищения, чем первое, чтоб ты понимал.
  - Понимаю. Это одна из причин, по которым я с тобой вообще разговариваю. Что ты еще о нем знаешь?
  Дэмонра покосилась на портрет, и снова отвела глаза. Как-то неприятно оказалось стоять под взглядом человека, усмехавшегося ей из глубины ушедших лет. Он жил и умер почти столетие назад. Две полноценные жизни. А если посчитать события, выпавшие на тот суматошный и сложный век - так и на десяток жизней бы хватило. Войны, войны, войны, переговоры и снова войны.
  - Да больше вроде ничего.
  - Потому что дальше хорошим калладским девочкам, видимо, не рассказывают. Что случилось через пару лет после окончания войны Белого года?
  Здесь долго думать не требовалось. Случилось то, что мама не обсуждала, потому что полагала опасным давать оценку событиям, произошедшим менее, чем два века назад. Чтобы случайно не проснуться врагом государства или собственного мужа.
  - Несколько полков восстало, - как можно более нейтрально ответила нордэна.
  - И?
  - И как восстало, так и полегло. В те времена жили занятные люди, Касс. Насколько я поняла, они пытались низложить государя, но при этом стрелять отчего-то не хотели.
  - То есть твои симпатии все же лежат на стороне тех, кто по ним выстрелить из пушек не испугался?
  - Надо быть идиотами, чтобы выстроиться в каре перед кесарским дворцом и ждать чуда.
  - А ты не припомнишь, чего эти идиоты хотели?
  - Уж дать свободу твоему любезному отечеству - как пить дать хотели. Там было много выходцев из Рэды. Да и вообще с окраин.
  - И твоему тоже. Они требовали отменить рабство, Дэмонра. В Рэде человек человека в карты проиграть не мог уже две сотни лет, а...
  - Видимо, рано потребовали, - перебила Дэмонра. У каждой страны нашлись бы ошибки. И у ее родины тоже имелись ошибки, но не с рэдским же Лисом ей их было обсуждать. - Или как-то не так. И отменили их. Я ничего про это не знаю. Из этой истории нельзя извлечь никаких практических уроков, понимаешь? Волчье поле тогда капитально засеяли костями. И еще лет десять шептались по углам, пока государь не сменился...
  - У тебя даже великодержавный апломб сейчас из речи пропал, ушам не верю, - присвистнул Кассиан. - Твоя родня ведь стояла в каре, да?
  Дэмонра понятия не имела, стояла ее родня в том каре, или против того каре, или жгла в доме свечи, пила чай и ждала, когда все закончится. По отцовской линии все были дипломаты и ученые и в политику так грубо - вьюжным зимним утром, с шашкой, на коне - не лезли. А мать обсуждать дела минувших дней не любила. Судя по тому, что прабабка с мужем лет на двадцать уехали на Архипелаг, может, что-то такое и случилось.
  - А вот и нет, Касс. Моей родни там вообще не стояло. Ни с одной стороны. Во всяком случае, близких родственников.
  - Имя Илва Вигдис тебе о чем-нибудь говорит?
  Дэмонра покопалась в памяти.
   - Доставлю тебе удовольствие: да, говорит. Это была единственная нордэна, которую тогда официально повесили. Думаю, если взять неофициальную статистику, она оказалась бы не так одинока.
  - В последние часы своей жизни она как раз была очень одинока. Потому что князь Эскеле, втянувший ее в эту авантюру, хорошо подумал и решил, что участвовать не будет. Не стал менять хрупкий мир на любовницу.
  Князь насмешливо щурился из далекого прошлого. Не нужны ему были ни любовница, ни мир, и меньше всего - мнение потомков. Все свои возможности и невозможности этот человек уже унес в черную землю, и не о чем здесь разговаривать.
  - Благоразумно, - буркнула Дэмонра. Чисто по-женски ей было неприятно осознавать, что даже такой вот сказочный красавец способен на земное предательство. С другой стороны, она жила достаточно давно, чтобы понимать: внешность и моральные качества никак не связаны между собой. Просто этот красавец оказался еще и умным.
  - Беременную любовницу.
  - Да хоть любовь всей его жизни с десятью детьми.
  - Полагаешь?
  - Да, Касс, полагаю. Думаю, кесарская армия его романтичных порывов не оценила бы, и паре сотен, а может и тысяч, чьих-то еще беременных любовниц стало бы нечего есть. В лучшем случае. А в худшем - еще и не за чем. Жизнь не сказка.
  - Не сказка, а волшебнее любой сказки будет. Потому что даже при этом раскладе Илва на допросе на него так и не показала. Хотя, надо думать, понимала, что ее белокрылый Заступник как-то запаздывает. Разрешилась в тюрьме мертвым младенцем, едва не умерла сама, но медики сделали все возможное, чтобы через пару месяцев она все-таки попала на виселицу в относительно пристойном виде.
  - Касс, наши боги не добры, но они справедливы. Иными словами, ты можешь заявиться к ним с веревкой на шее, хоть это и не лучшее украшение, но со слезами на глазах - никогда. Известная истина. Я только не понимаю, к чему этот экскурс. Да, не самая славная и приятная страница калладской истории. Да, несколько сотен хороших людей напрасно попало под следствие. Но ты на такой случай всегда можешь вспомнить мою маму, знаешь ли, это и поближе, и понятнее.
  - Ты не умеешь слушать, Дэмонра, - отмахнулся Кассиан. Пламя свечи дернулось, но не угасло. Лис мигом застыл неподвижно. - Я рассказываю тебе историю о человеке, который, на твой взгляд, все сделал правильно. А теперь слушай ее конец. На князя Эскеле показали другие участники заговора, но его даже не арестовали. Не за что было - он же просто сидел дома за много километров от столицы в тот день, когда все случилось. Да и обстановку зачем накалять...
  - Понимаю. И что, судя по твоим обширным знаниям, до конца жизни князь высаживал розы и писал мемуары?
  - Морган Эскеле, который сделал все правильно, застрелился через несколько дней после казни ротмистра Илвы Вигдис. Когда новости дошли.
  Что ж, человек с такими ледяными глазами, пожалуй, мог и застрелить, и застрелиться. За это Дэмонра людей старой закалки, несомненно, уважала. Там, где в оправданиях не было смысла или оправдываться им не хотелось, они не писали покаянные письма государю да не заливались соловьями на заседаниях. Два оборота ключа, пистолет к виску - и проблема если не решена, то уж точно устранена.
  - Его право. Может, совесть замучила. А, может, охранка сработала.
  - Не его право, жизнь - дар Создателя, и швырять его в лицо Создателю - последнее дело, - холодно возразил Кассиан. - Насчет совести ничего сказать не могу, но охранка бы так вряд ли сработала, это жестоко даже для нее. Скорее в стиле справедливой жизни. Пистолет дал осечку. Представляешь кремневые пистолеты тех времен?
  Дэмонра молча кивнула. Еще бы ей не представлять. Она даже на таких стрелялась как-то по дури, в ранней юности. Из любви к красивым эффектам. До сих пор не понимала, как им тогда пальцы не оторвало.
  - Князю страшно обожгло лицо. И к тому же он ослеп на один глаз. На второй - практически ослеп.
  Дэмонре сделалось как-то не по себе. Она бросила взгляд на картину, но оттуда, конечно, все еще насмешливо взирал человек молодой и красивый. Это было глупо, но у нее отчего-то мелькнула мысль, что на белой коже сейчас выступят пятна ожогов. Но ничего не происходило. Мертвец щурился - и только.
  - Как думаешь, что случилось дальше?
  - Дальше его государственная карьера окончательно завершилась, - пробурчала Дэмонра. Она злилась на свою глупость, но все равно ощущала озноб. Как будто где-то в комнате распахнулось окно в снежную ночь и оттуда дуло. То ли сквозняк, то ли белая черта на белом, которую нельзя переходить.
  Кассиан поежился, словно тоже что-то почувствовал:
  - Да. И за дело взялась его семья. Любящая мать, да любящая жена. Последняя трогательно ухаживала за ним пять лет. Ухаживала бы и еще десять.
  - Что он с собой сделал?
  - Угадай. Вокруг тебя - кромешная тьма. И любящие родственники. И стены, обитые мягкой тканью. И заложенные окна. И дверь с засовом с обратной стороны. И много, много лет впереди.
  Дэмонру передернуло.
  - Все-таки высадил окно?
  - Ну что ты. Добрые, любящие, невероятно озабоченные его здоровьем родственники. Жена хотела, чтобы он жил как можно дольше. Это крыло так легко протапливается, потому что здесь до сих пор нет ни одной щели. Очень добротно законопатили.
  - Она его за адюльтер так ненавидела?
  - Кто разберет, за что двое друг друга любят и ненавидят, и есть ли между этими понятиями принципиальная разница, особенно когда один из них ничего не может сделать в ответ.
  - Касс.
  - Ну ладно. Вырвался твой сокол удалой. За пять лет отрастил косу. И повесился вон на той балке. Как принцесса из сказки. Даже занятно.
  Дэмонра не считала себя впечатлительной, но здесь ее тряхануло.
  - Надеюсь, это глупая шутка?
  - Ну, когда одна дверь закрыта, люди ищут другую. Князь искал и нашел. Занятно разве то, что единственной совершенно точно существующей принцессой, повесившейся на собственной косе, в Рэде оказался сорокалетний боевой офицер. И причиной было вовсе не то, что потенциальный жених пересчитал все звезды неба и песчинки на дне реки.
  Дэмонра почти не слушала. Она думала, каково это - провести пять лет в темноте, в запертой комнате, как проклятая душа из сказки, которая не может покинуть место смерти. Только это - еще при жизни. У нее заледенели кончики пальцев.
  - Да какого беса ты меня сюда притащил?
  Кассиан пожал плечами.
  - Причины у меня две. Во-первых, как и все рэдцы, я суеверен. У нас есть поверье, что тот, кто смотрел на портрет князя Эскеле, перед тем, как совершить роковую ошибку, увидит сон. Или знак. В общем, что-то, что поможет ему передумать.
  - Я не суеверна, но кошмаров после этой клетушки, наверное, насмотрюсь. Вторая причина?
  - Более земная. В следующий раз, когда будешь абсолютно точно знать, где и как правильно, я надеюсь, ты вспомнишь эту историю.
  - И передумаю?
  - На такое чудо я не надеюсь. Но хотя бы вспомнишь.
  Дэмонра еще раз поглядела на портрет и кивнула ему.
  - Универсальный детектор жизненных ошибок, значит? Я смотрю, для вас здесь мало что изменилось, светлый князь.
  Кассиан непонимающе поднял бровь. А нордэна резко развернулась и пошла к выходу. Когда люк на потолке с лязгом захлопнулся, она уже знала, что станет делать этой ночью.
  
  Зондэр, замершая на ступеньках, так что над полом выступал только корпус, с напряженным выражением лица и поджатыми губами наблюдала, как Дэмонра и Магда на пару вырезают холст из рамы. И свечей вокруг них стояло куда как больше, чем одна. Вернее, это были заботливо припасенные фонари в стеклянных плафонах.
  - Дамы, не говоря уже об осложнении, гм, международных отношений, мне бы просто не хотелось, чтобы нас тут застукали...
  - Хочешь помочь чем-то, кроме совета? - усмехнулась Дэмонра, тыльной стороной ладони утирая пот. Воздух был затхлым, а после холода ночи снаружи он казался почти осязаемым, как теплый песок.
  Холст скрипел под двумя ножами. Нордэна никогда не думала, что воевать с портретом - такое сложное занятие. Наконец, тяжелая ткань просела под собственным весом и упала ей на руки. Магда, опустившись на корточки, точными ударами отделяла от рамы последние державшиеся на ней куски.
  Дэмонра в общем-то даже не удивилась, увидев, что оборотная сторона портрета расчерчена пересекающимися линиями. Клетку рисовали тщательно и старательно. Версия с любовью, в которую Дэмонра и без этого не сильно верила, тут же отпала. Хотя кто там этих высокородных рэдок, дожидающихся мужей с бесконечных войн, разберет.
  - Так, ну с вандализмом вы справились. Какая вторая часть плана?
  Зондэр нервничала. В этой каморке любой бы занервничал: от обитых мягкой тканью стен просто несло отчаянием.
  Дэмонра с Магдой переглянулись.
  - Выполнить последнее желание джентльмена, - фыркнула первая. - Пошли отсюда, тут больше делать нечего.
  Магда с отвращением посмотрела на решетку позади портрета.
  - Подлость какая. Сжечь бы здесь все к бесовой матери.
  - Мне тоже хочется, но нельзя. Пошли.
  - Что он тебе хоть сказал сделать?
  Дэмонра усмехнулась.
  - Старинные портреты не говорят, Магда. Вернее, это он всем сказал. Погляди на узор на стене повнимательнее. Там, где эти мрази окошко нарисовали. Я тоже не сразу заметила.
  Карвэн поднесла фонарь к самой стенке и почти приникла к ней лицом. Потом дотронулась рукой. Усмехнулась.
  - Я на рэдди не читаю. Тем более, он это даже не написал. Ткань затерта до основы...
  - Он же не видел. Может, он стер пальцы к тому времени и уже не понимал. Или они потом замыли. Так или иначе, тут сказано "я ухожу бродить в закатные поля".
  - В поля так в поля. Уж этого добра хватает. Идемте.
  
  Костер в ночной темноте отгорел ярко и празднично. Трещало зеленоватое пламя, трескалась краска, пахло лаком. Дэмонра, Магда и Зондэр, сгрудившись у огня, отпили по глотку из фляги. Магда крякнула, Зондэр закашлялась и отерла выступившие слезы, а Дэмонра отдала последние капли танцующему пламени.
  - Нужно спеть, чтобы души весело вернулись к богам, - заметила Магда, когда последний всполох угас.
  - У него же другие боги, Магда. И, кажется, князь собирался идти не на небо, а в поле.
  - Не богохульствуйте, раз уж меня сюда вытащили, - покачала головой Зондэр. - Спеть нордэнское Прощение вы могли и без меня.
  - Тогда вперед.
  - Мы же не кости хороним, и я не священник...
  - Зондэр, я бы тебя после той мерзости на чердаке попросила прочесть молитву, даже если б ты была врач, жокей или проститутка, - поежилась Магда. - Веру и хорошие дела не патентуют. Давай уже, пока мы тут в снег не вмерзли.
  Зондэр стянула шапку, дождалась, пока шапки снимут остальные, осенила остатки костра знаменем и звучно начала:
  - Ныне отпущаеши раба Твоего...
  Дэмонра с Магдой переглянулись. Еще теплый пепел полетел на четыре ветра.
  
  5
  
  "И случится, что вы пойдете по мосту".
  - Маг, ты слушаешь?
  Наклз поднял глаза на Эвеле. Тот тыкал указкой в большую карту города, расстеленную на столе. Утренний свет играл на его перстнях так, что резало глаза. Мир в этот день вообще выглядел на удивление светлым. Не мертвящей, идеальной белизной, к которой он привык за долгие месяцы, а как-то немного иначе.
  По дороге в равелин Наклз видел совершенно невероятную вещь - сквозь тучи пробилось солнце, такое бледное, что скорее серое, чем золотое. Но даже этого хватило, чтобы к горлу подкатили слезы.
  Хорошо было впервые за полгода взглянуть на яркий свет. Пусть и шагая в черноту.
  - Да, мессир Эвеле. Простите, я...
  Эвеле остановил на нем проницательный взгляд. В какой-то мере его можно было назвать даже обеспокоенным. Еще бы, дорогая и полезная игрушка норовила сломаться раньше, чем ей нашли замену.
  - Ты вообще спишь ночами, маг?
  "Одну через две при хорошем раскладе. Можно подумать, ты меня тут за этим держишь".
  Сегодня, впрочем, выпал тот удачный день, когда Наклз спал. И даже видел сон, который не закончился кошмаром. Хорошим его тоже нельзя было назвать, но там присутствовала Дэмонра. Маг не видел ее, однако точно знал, что она там, чувствовал присутствие как ровное тепло печки у самой кровати. Ему запомнилось осеннее поле, залитое лучами закатного солнца, красными, как варенье, и две обнявшиеся фигуры, удаляющиеся через высокую траву прочь от дома на холме. Во сне он отчего-то точно знал, что Дэмонра в этом самом доме, и поднимался к ней, кружа по крутому склону. Это было много лучше обычных его видений: его никто не гнал, он не боялся опоздать из-за какой-то опасности, висящей над нордэной, и спешил только потому, что хотел убедиться, что с ней все в порядке. И даже почти успел. Наклз подошел к дому с угла, с одной стороны залитого светом падающего за горизонт солнца, а с другой - бархатно-черного, уже утопавшего в ночной тьме. Стекла полыхали так, словно внутри горел пожар. В красном луче танцевала какая-то пыльца. Маг застыл точно по границе света и тени, а потом услышал, как где-то неподалеку скрипнула дверь. Он повернулся на звук, но так и не успел сойти с водораздела между днем и ночью - часы начали глухо отбивать семь утра. И Наклз обнаружил себя в обнимку с подушкой под тремя одеялами, даже менее замерзшим и более живым, чем обычно в такой час.
  "Элейна. Маргери. Дэмонра. Магрит. Эйрани". Эти пять имен он повторял каждое утро, как верующий человек повторял бы молитву. Хотя, по большому счету, молитвой это не было. Скорее напоминанием, почему он должен встать, умыться ледяной водой, причесаться, проглотить таблетки, борясь с тошнотой, одеться и пойти к Эвеле через замороженный город, а не сразу приступить к реализации более легкого запасного варианта, выглядящего как неприметный пузырек в ящике стола.
  - Да, мессир Эвеле, я хорошо сплю.
  - При твоей биографии - удивительно, - ухмыльнулся нордэн.
  "Вот уж ты за последний месяц поубивал никак не меньше людей, чем я за всю жизнь, и ничего, чудесно выглядишь". Наклз, конечно, смолчал. Опустил ресницы и вернулся к своему обычному выражению "вещи-не-разговаривают".
  - Если ты думаешь, что твой мирный вид как-то помогает забыть, что ты - самый опасный сукин сын по эту сторону Предела Зигерлинды, не обольщайся.
  Богоравный пребывал в скверном настроении. Впрочем, его настроение ухудшалось уже не первую неделю, и виной этому был явно не Наклз, иначе маг бы ночевал по другую сторону стен равелина. Если вообще еще где-то бы ночевал. Скорее причиной являлось то, что нордэны все не могли достроить какой-то аппарат - детали вовремя не подвезли, что-то разбили по дороге, что-то пропало. Наклз своими ушами слышал, как Эвеле, похожая на ручку от метлы глава службы безопасности и главный механик - судя по такому непопулярному среди нордэнов аксессуару, как очки - орали друг на друга во всю мощь легких, аж стекла звенели. Языка он почти не понимал, но, судя по эмоциональному окрасу, это походило скорее на поиск виноватого, чем конструктивного решения.
  - Ты не переживешь, если со мной что-то случится. Ни ты, ни твоя милашка-"племянница".
  А вот это были уже новости. Эвеле вроде как раньше не беспокоился, что его великолепное земное существование все-таки конечно и может неожиданно завершиться в обозримом будущем. Видимо, в душу бесстрашного северянина все-таки запали слова континентального труса о странном поведении Сольвейг, помноженные на недовезенные детали и взвинченных соратников.
  - Что молчишь?
  - Да, мессир Эвеле. Так и есть, мессир Эвеле.
  - Так Сольвейг - "мельница"? Ты совершенно в этом уверен?
  - Абсолютно уверен.
  Богоравный поморщился, как будто ему пришлось раскусить нечто нестерпимо кислое.
  - Да это же математически невероятно! Ты хоть знаешь, раз в сколько лет рождается одна - одна! - "мельница"?
  - Нет, мессир, насколько мне известно, такая статистика не публикуется, поэтому специальных знаний по данному вопросу у меня нет, - не удержался Наклз. И тут же получил по лицу так, что едва не улетел к стене вместе со стулом. Сплевывать кровь на пол в кабинете начальства, определенно, не казалось хорошей идеей. Маг запрокинул голову к потолку и нащупал в кармане носовой платок. Во рту стояла металлическая горечь.
  Эвеле брезгливо тряхнул кулаком и потер костяшки.
  - На отсутствие еще каких-то профессиональных знаний жалуешься?
  - Нет, мессир.
  - Прекрасно, иначе вместо следующей пайки получишь абонемент в библиотеку. Итак, допустим, она "мельница". И чего она хочет?
  Здесь следовало подумать, как отвечать. Стоматологов Наклз боялся с детства, а вторая такая зуботычина стала бы гарантированным билетом в их лечебный кабинет.
  - Вашей смерти, мессир.
  - А если вернуть ей ее детей, это поправит ситуацию?
  Наклз вот вовсе не был уверен, что твари, свет и тени на лице которой менялись местами по собственному почину, следовало возвращать детей. Да и на Архипелаге, скорее всего, для них оказалось бы безопаснее, чем здесь.
  - Едва ли, мессир. Она... она уже не совсем человек. Или совсем не человек. Боюсь, я действительно некомпетентен в этом вопросе. Могу только сказать, что вероятности вокруг нее ведут себя не так, как они ведут себя вокруг нас с вами. С точки зрения науки, ее нет там, где я ее видел. И вообще нигде нет.
  - Хорошо. И как, по-твоему, она ударит?
  "О, уж получше, чем ты, богоравный".
  Наклз бы добавил в голос дрожи, будь он уверен в своих актерских способностях, но маг как раз был уверен, что их нет. Поэтому он просто опустил лицо и стал теребить в руках окровавленный платок:
  - Не знаю, мессир, но, с учетом прошлого опыта, я бы рекомендовал оказаться на другой стороне Моэрэн, когда ее дом будут... зачищать.
  - Полагаешь, крепость не выдержит?
  Тот факт, что дом нордэны будут зачищать, по-видимому, даже не обсуждался.
  - Мессир, мы оба видели, что творилось с городом в прошлый раз. Я думаю, что единственное спасение - в расстоянии. Не в толщине стен. Холоду все равно.
  - Три недели. Три недели, - нордэн усмехнулся. - Ну не ирония ли. Через три недели уже никакие "мельницы" уже не были бы опасны, но эта проклятая погода... На железной дороге завалы, оборудование - это тебе не картошка, на санях не потащишь, а пока Иргендвигнанден их разгребет, у нас тут уже все северные сказки маршем по площади пройдут, будь они неладны. Значит, предлагаешь удрать?
  - Только отойти как можно дальше, мессир.
  - Мы обстреляем дом ведьмы из артиллерии.
  "Больные ублюдки".
  - Но он не стоит на возвышенности...
  - Если кто-то рискнет остаться в своих хибарах, заслышав канонаду, так тому и быть.
  - Мессир, по весне вам придется встречать армию генерала Вортигрена с теми же людьми, которые сейчас в городе...
  На этот раз Наклз вжался в стул безо всякого притворства. Эвеле прошелся туда-сюда по кабинеты, вертя в руках указку. Маг за это время успел предельно хорошо представить, как та влетает ему в лицо.
  - Во-первых, он не генерал, а бандит. Во-вторых, две армии - Вортигрена и Нейера - привязаны к фронтам, и оттуда им будет не так легко уйти, если, конечно, они не научились кормиться из воздуха и первый - не заручился братской любовью Рэды, а второй не сговорился с горцами... Базиль Бризенгем им на помощь не придет. При этом у нас контроль над столицей и крупнейшими железнодорожными центрами. А также складами. И печатью. И еще три армии, одна из которых перешла на нашу сторону, а две другие тоже захотят жрать. И угадай, маг, какие заводы производят все современное оружие? Огнеметы, минометы? Мне дальше объяснять, маг?
  - Вам виднее, мессир, - как можно более нейтрально ответил Наклз. Он понимал, что уже выиграл. Если бы Эвеле не воспринял слова вероятностника предельно серьезно, он вообще не стал бы ничего объяснять. И чем более пассивно сейчас бы держался Наклз, тем быстрее сработал бы его план.
  Нордэн еще несколько раз измерил шагами длину кабинета, а потом отрывисто поинтересовался:
  - Ладно, где бы ты спрятался?
  - За Серебряным кружевом.
  Серебряное кружево - элитный район особняков и резиденций, ныне населенный в основном прибывшими в столицу нордэнами, членами ССД и их свитой - на взгляд Наклза подходил просто идеально. Во-первых, ему не было бы особенно жаль никого, кто там сейчас находился. Во-вторых, путь туда лежал через самый длинный мост, перекинутый через Моэрен.
  Добрых восемь сотен метров. Это карту маг сумел разыграть бы самостоятельно, а дальше пусть нордэнский рок раскладывал бы смерть Эвеле как ему нравилось.
  Это для Сольвейг базарный день закончился. А для Эвеле, Наклза, Дэмонры и остальных с приходом весны он только начинался. Сам маг в торгах поучаствовать уже бы не успел, но в его интересах было сделать так, чтобы на вход в столицу не заломили слишком высокую цену, потому что платить пришлось бы Дэмонре и тем, кто с ней. Смерть Эвеле и его приближенных как раз являлась той скромной скидкой, которую он мог обеспечить на прощание.
  Нордэн усмехнулся.
  - Ну что ж. Собираемся.
  
  Дэмонра любила этот мост. Прохаживалась себе туда-сюда мимо носящихся карет, совершенно не смущаясь шумом или пробирающем до костей ветром, несущим запах ледяной воды даже зимой. Пожалуй, бродя вдоль витых чугунных перил, Наклз провел не лучшие часы свои жизни - в отличие от спутницы, он отчаянно мерз - но даже маг не мог не признать, что от вида, открывающего с середины моста, захватывает дух. Зимой в ясную погоду город оттуда напоминал оттиск на блеклом золоте: сверкающая река, сверкающий снег, сверкающие крыши и стекла, пронизанное светом небо. Колдовство нарушали разве что суетящиеся темные фигурки людей да уходящие в небо столбы дыма. Теперь последних сделалось меньше, а первые исчезли совсем.
  Притихли в домах, ждали весны. Пожалуй, Наклз только теперь до конца поверил, что весна все-таки наступит. Хотя, по всей видимости, и без него. Пахло дымом. Дэмонра, стоило ей учуять в воздухе этот гибрид железнодорожного вокзала и костра, немедленно принималась хохотать и хлопать в ладоши, намурлыкивать что-то такое боевое себе под нос - а когда и в голос - покупать леденцы на палочках и подбивать Наклза на алкогольные подвиги. И прочие сомнительные авантюры. Наверное, сегодня она бы очень радовалась.
  - Чего улыбаешься?
  Наклз даже как-то на минуту позабыл, что за ним ястребиным оком смотрит будущее в лице Эвеле Бьорнгарда.
  - Весна приходит.
  - Да неужели. Холодно как в аду.
  Наклз пожал плечами. Он сам не вполне понимал предельно непоэтичную концепцию калладской весны, и уж тем более не собирался ее объяснять человеку, который через минуту, скорее всего, был бы мертв. Магу совершенно не хотелось смотреть в будущее и что-то там проверять. Прошлое выглядело уютнее. В конце концов, он мог позволить себе такую роскошь, как пройтись по мосту не с напряженным Эвеле, а с призраком Дэмонры, бодро жестикулирующей и хохочущей без всякого разумного повода.
  Богоравный, ругнувшись сквозь зубы, захлопнул дверцу. В отличие от Наклза, чеканящего шаг по обледеневшей брусчатке, тот с комфортом ехал внутри возка, размерами напоминавшего четверть омнибуса. Внутри поместилось несколько печек, какое-то устройство из медных катушек, блестящего металла и резиновых жгутов, при одном взгляде на которое магу делалась худо - и еще трое богоравных. Остальной эскорт - надо признать, хорошо вооруженный - топал по сторонам от возка. Тяжеловозы, пофыркивая и выбрасывая из ноздрей клубы пара, тянули возок по слегка забирающему вверх мосту. До середины оставалось не так уж далеко.
  Призрак Дэмонры уже, смеясь, раскинул руки, как будто обнимая город. В жизни она, наверняка, сейчас рассказывала бы какие-то глупости, но Наклз не мог воспроизвести слова. Он хорошо запомнил только картинку, и картинка махнула ему рукой через бледно-золотой свет.
  "Ну мы и дел наворотили с тобой. Сидели бы сейчас в Виарэ. Уж квалифицированного специалиста по снятию похмельного синдрома я тебе бы нашел. Родились бы мы в другое время..."
  Наклз уже почти дошел до той мысли, что какое-то - конечно, недолгое - время они были счастливы и так, когда кони резко всхрапнули и вдруг встали, как вкопанные, игнорируя понукания возницы. Смеющийся призрак рассыпался. А маг невольно коснулся груди, где под теплым пальто, свитером и рубахой кожу холодил крохотный колокольчик на выцветшей веревке.
  Началось.
  Эвеле снова приоткрыл дверцу, но гневный окрик буквально замер у него на губах. Наклз прекрасно понимал удивление богоравного: оконное стекло возка, до этого замерзшее едва ли на четверть, вдруг распустилось снежными цветами невероятной красоты.
  Нордэн убрался внутрь, плотно захлопывая за собой дверцу. А Наклз, щуря глаза от мороза, поглядел вперед.
  В одном Сольвейг Магденгерд его обманула: снежные волки у нее при себе все-таки были. Белые тени, из-за скорости кажущиеся размытыми, мчались им навстречу. А женщина стояла у подножия моста. Наклз необыкновенно четко видел ее фигуру, темную на фоне обледенелой и сверкающей под солнцем брусчатки. Как и Дэмонра из его воспоминаний, она раскинула руки, словно хотела обнять весь мир.
  Наклз бы не удивился, если бы у нее это получилось.
  Воздух стремительно выстывал. Через несколько секунд он уже едва мог дышать. Каждый вдох буквально раздирал легкие. Маг закашлялся и отступил к перилам, умом понимая, что хвататься за них не следует даже в варежках.
  Стремительные белые тени преодолели половину расстояния до возка. Кто-то схватился за винтовки и сабли. Грохнули пара выстрелов. Зазвенела упавшая на промерзшие камни сталь. А, может, Наклз просто не отличал посторонних звуков от стоящего в ушах хрустального перезвона.
  Маг кое-как доковылял до перил и почти свернулся на камнях, уткнувшись носом в воротник и стараясь дышать как можно реже. Дрожь в мышцах подсказывала ему, что смерть от гипотермии вполне вероятна. Сердце колотилось как бешеное.
  Хрустальный звон неожиданно перекрыл низкий гул. Даже не то, чтобы перекрыл, а скорее наложился на него. Мгла без мглы. Эвеле сумел-таки запустить свою адскую машину.
  Воздух, кажется, перестал выстывать.
  Наклз сплюнул кровь, и та застыла раньше, чем долетела до земли.
  А снежные волки добежали, и одновременно закружилась метель. Видимость мигом упала до десятка шагов, но и этого хватало, чтобы понять: белые тени даже не рвали конвой Эвеле - они просто мчались через него, оставляя в воздухе мелкую красную пыль. Самые сообразительные - или скорее самые крепкие - бойцы догадались отступить к возку, где засели нордэны со своим устройством, и буквально облепить его стены. Тени блуждали вокруг - в прямом смысле, ступая по морозному воздуху так же легко, как по твердому камню - но вплотную подойти не могли. Возок окружала сфера метра в четыре диаметром.
  Все усилия Наклза уходили на то, чтобы не задохнуться. Белая тварь зацепила его пушистым хвостом, заставив полу пальто покрыться крупными ледяными кристаллам. Но не напала.
  Вокруг последнего оплота Эвеле сновало уже с десяток белых теней. У Наклза ресницы смерзались, и видел он тускло, как через туман.
  В конце концов, Архипелаг имел свои резоны, посылая сюда этого человека. Эвеле Бьорнгард, на взгляд Наклза, был безжалостной мразью, принадлежащей к роду человеческому лишь в силу каприза эволюции, но трусом он бы его никогда не назвал. Приоткрыв дверцу, нордэн что-то резко прокричал - почти прокаркал - а потом сам выскочил наружу и бросился отцеплять от упряжи трупы лошадей.
  Швабра - Наклз никак не мог запомнить, как зовут эту женщину - метнулась следом за ним, но в противоположную сторону и облетела сани с другой стороны. По ее белому как мел лицу тоже текла кровь, однако держалась она неплохо. Налегла на заднюю часть возка всем весом, пытаясь толкнуть его вперед. Старший техник - уже без очков, едва передвигающий ноги - попытался ей помочь, но поскользнулся и неудачно приземлился, оказавшись за пределами сферы.
  Белая тень мягко прыгнула сверху. Тот даже закричать не успел, только брызги крови, фонтаном вырвавшиеся в сторону Наклза, ударили мага как россыпь мелких льдинок. Свернувшийся в кольце исчерна-красных бусин, он с трудом глотал воздух.
  Но возок, повинуясь усилиям всех оставшихся бойцов, все-таки двинулся. Нордэнам очень повезло, что Сольвейг позволила им дойти до середины моста. Или, напротив, позаботилась о том, чтобы они достигли середины и не смогли убежать. Так или иначе, крытые сани со скрипом поехали вниз. Чудовищно медленно - большая масса и маленький угол наклона просто не позволяли набрать скорость сразу.
  Белая тень зависла над магом. Тут-то все и кончалось. Наклз смотрел в глаза своей смерти - удивительно человеческие на смазанной волчьей морде, синие, старые - и ждал удара. Вот теперь он мог выйти во Мглу. Собственно, он в нее и вышел, чтобы убедиться в том, о чем и раньше догадывался: никаких снежных волков на мосту не было. Сольвейг и все, что пришло с ней, стояло вне смысла последствий. Профессиональному шулеру, заменявшему одни коэффициент другими, крыть оказалось нечем.
  Синие человеческие глаза сузились, а потом Наклз почувствовал, как челюсти смыкаются на его воротнике - как будто его укусила сама зима. Только она не стала рвать, а поволокла за шкирку вниз по обледенелым камням. Маг предпочел не сопротивляться. В конце концов, холода он уже не чувствовал, и, значит, жить ему оставалось всего ничего. Сердце больше не пыталось отбить максимальное количество ударов впрок, а, напротив, стучало размеренно и очень, очень медленно.
  Волк отпустил мага, ткнув носом ровнехонько в труп гвардейца. Вернее, в винтовку, валяющуюся в полуметре от него. Намек выглядел понятнее некуда. Наклз, мало понимая, как он вообще это делает, передернул затвор. Ему повезло: патрон оказался в стволе. До возка было метров семь - при всем желании не промахнешься, даже при такой паршивой видимости. Наклз кое-как прицелился с колена и выстрелил через пляшущий снег, тут же поскользнувшись и завалившись назад из-за отдачи.
  Судя по лязгу, он сделал то, чего от него хотели, то есть повредил один из полозьев. Больше богоравный Эвеле на этой колымаге никуда бы не уехал.
  Швабра орала так, что Наклз слышал даже через стук крови в ушах. Он не рассчитывал ее задеть, но, по большому счету, умри она пятнадцатью секундами раньше или позже, разницы никакой.
  Один из полозьев покорежило, возок тряхнуло и гул смолк. С десяток белых теней метнулись туда. Маг предпочел отвернуться и не смотреть. Волки работали бесшумно, но людей он слышал прекрасно. Собственно, он отличал людские крики от звериных только потому, что звери звуков не издавали.
  А потом и вовсе сделалось тихо. Белая бескрайняя тишина. Наклз плавно погружался в нее, уже ничего не боясь и ни на что не надеясь.
  Цок-цок. Цок-цок.
  Маг, с трудом оторвав голову от рукава, повернул лицо на звук. Пожалуй, он был готов увидеть всадников с белыми плюмажами из своих зимних снов, но нет, шла одинокая женщина. Сольвейг Магденгерд, брезгливо обходя лужи замерзшей крови и постукивая по льду тонкими каблучками, приближалась к нему.
  Смешные кудряшки плясали вокруг лица с неправильно лежащими тенями. Двигалась она странно. То ли ее скорость и положение в пространстве непредсказуемо менялись с небольшой, но все же визуально заметной ошибкой, то ли у нее не осталось ни одной целой кости. Маг предпочел бы отвернуться и не глядеть, но он настолько устал, что мог только глаза зажмурить. Что и проделал.
  - Наклз, сегодня особый день, я решила не краситься. Это так ранит вашу душу?
  - Сольвейг?
  Под руку мага пролезла другая рука. Как ни странно, теплая. Она же коснулась его щеки. Прямо над ухом недовольно поцокали языком.
  - Наклз-Наклз. Приятно, конечно, когда такие мужики к ногам валяться, но я вдова, а не какая-то там шалава. Так что не надо передо мной тут как томная балерина перед гвардии полковником. Открой глаза и встань.
  - А потом будет "Встань и иди"?
  - Ну хотя бы глаза открой.
  Подумав, Наклз выполнил эту просьбу. Тени на лице нордэны теперь лежали правильно. А еще она выглядела озабоченной и не слишком довольной. На ее ресницах дрожали крупные снежинки.
  - Если тебе интересно, это самое красивое проявление фатализма на моей памяти, - улыбнулась она. В отличие от Наклза, женщина не была вымазана кровью с ног до головы, поэтому ее улыбка казалась неуместной, но не жуткой.
  - Если вам интересно, думаю, я умираю от переохлаждения, и вижу галлюцинацию, - с трудом шевеля губами, сообщил маг. Тело он чувствовал, но как-то не так, как обычно. И - что хуже всего - не ощущал холода. А это в сложившейся ситуации вряд ли было хорошим знаком.
  - О нет, - усмехнулась та. - В мою смену еще никто не умер.
  Сольвейг, крякнув, приподняла Наклза, перекинула его руку через плечо, и обняла мага за талию. Тот чувствовал себя куклой на шарнирах, по которой только что проехалась карета, но равновесие кое-как держал. Конечно, не без деятельной помощи нордэны.
  - Идти можешь?
  Вопрос был лишен смысла. Мог он или не мог, а, если только Наклз не хотел быть арестованным среди трех десятков разорванных в клочья трупов, происхождение которых мог бы объяснить только северной байкой, следовало идти. Маг, покачнувшись, сделал первый шаг. Второй, третий. Мир явственно плыл, но крепкая хватка Сольвейг удерживала его в реальности и вертикальном положении заодно.
  - Почему вы сделали это только сегодня?
  - В каком смысле?
  - Вы могли спасти несколько тысяч людей, включая вашу семью, если бы убили их еще осенью.
  Сольвейг шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы. Наклз, может быть, сам особенно много и не весил, но огромная шуба, все еще покрытая ледяными наростами, вряд ли добавляла нордэне удобства.
  - Наклз, у тебя шок. Перестань говорить ерунду. Убил их всех ты.
  - А... А волки?
  Сольвейг выразительно изогнула бровь.
  Маг потерянно завертел головой. Мир послушно мотнулся, размываясь по краям. Волков не было. Кровь на льду - была. Тела - были. А белые твари с человеческими глазами как испарились.
  - Тебе пора перестать верить в сказки.
  - Я их видел...
  - Наклз, готова поспорить, бесов ты тоже видел. Но не побежал же в церковь свечки ставить.
  Крыть было нечем.
  Маг, тяжело опираясь на нордэну, миновал перевернутый возок. Внутри на полу, покрытый изморозью, валялся тот самый прибор - какие-то катушки и черные ленты.
  - Прислонись к решетке. Бесы с тобой, лучше сядь. Я должна его взять.
  Пожалуй, эта неприятная женщина нравилась Наклзу непобедимым прагматизмом, то есть качеством, которым его самого природа не наделила и которое он проявлял только в крайних случаях. Для Сольвейг же снять с трупов врагов их оружие было так же естественно, как для него - размешать в чае сахар.
  Наклз на всякий случай съехал вниз по решетке и снова уткнулся носом в колени. Теперь он по крайней мере чувствовал, что его потряхивает.
  - Сольвейг, это же вы говорили, что я пойду по мосту... Я и Эвеле. Говорили же?
  - Нет. - Нордэна деловито выволокла аппарат. - Это ты сказал. Как и время, когда я должна буду тебя встретить. И дал мне денег на извозчика, что было особенно унизительно. Как ты понимаешь, прямо сюда он не подъедет, так что береги силы, нам нужно дойти, пока не закончилась метель. Если Эвеле не дурак, он посадил неподалеку пару снайперов.
  Не будь Наклзу так плохо, он бы расхохотался.
  - Боюсь спросить, что я еще сказал.
  - Ты сказал, что я еду на север, а ты - на запад. И что в этой ветке реальности мы больше никогда не встретимся.
  "В этой ветке реальности". Наклз как наяву увидел тюремную камеру, крохотное окошко, медленно ползущий по полу солнечный луч. Комнату с замытыми у плинтуса розовыми обоями. И еще несколько картин, которых не в жизни не встречал, но помнил четче, чем лицо жены.
  Если он и вправду так сказал, то оловянные солдатики по обе стороны воображаемой линии доблести даже близко не представляли себе истинного масштаба проблемы.
  Непрогнозируемые вероятности. Войны, потрясения, катастрофы. Мельницы богов. Мог бы догадаться раньше.
  У некрасивой реальности существовало только одно красивое объяснение. Где-то они на полном ходу влетели в "боковой коридор". И теперь увязали в его мутной водице, как конница в болоте. С той лишь разницей, что у них не было ни карты, ни возможности повернуть назад, а при самом плохом раскладе - и этого самого "назад" уже, в принципе, не существовало.
  - Я как врач не сторонник любования снежинками в чьих-то волосах, поэтому надень шапку и пошли уже отсюда. Нас ждут великие дела. Ты сам так сказал.
  - Мне страшно.
  - А мне еще страшнее. Давай я тебя пожалею где-нибудь, где нас не пристрелит снайпер, ладно?
  Мир снова качнулся и завалился на плечо Сольвейг.
  - Я сказал, зачем еду на запад?
  - Нет, но разве ты не собираешься отыскать Дэмонру? Если вдруг не надумал удрать в Виарэ или записаться в какое-нибудь ополчение, конечно. Можно подумать, есть еще какие-то варианты.
  Наклз, насколько позволяло его положение, помотал головой. В чем-то неизменно любезная леди Магденгерд была права. Где бы ни лежала ошибка, она не могла быть исправлена. Так что он действительно мог поступать, как нравится.
  - А вы едете на север, чтобы спасти детей? Насколько я понял Эвеле, они еще там и с ними все пока хорошо...
  - Не за этим, - отрезала Сольвейг. - Ты посоветовал мне решать общую проблему, а не частные. И, пожалуй, это дельный совет. Ты разве не помнишь, как я обругала тебя больным выродком?
  - Нет, не помню. Чего вы хотите, Сольвейг? Победить кого-то? Выжить?
  На лице нордэны расцвел оскал, который даже волчьим назвать было сложно, потому что волк все-таки живая теплокровная тварью. Нечто подобное скорее можно было увидеть на черепе. И кожа у нее выглядела как выбеленная кость.
  - Зачем? Я хочу их уничтожить. Ты же понимаешь разницу?
  - Вероятно не совсем так, как понимаете ее вы.
  - Я, Наклз, не собираюсь ни с кем драться и никому ничего доказывать. Я хочу вычеркнуть их из будущего. Их и весь их род до последнего колена. Хочу, чтобы там, где они сейчас сидят и думают, что делят мир, только вьюга выла.
  - Это вряд ли возможно.
  - Это уже было. И еще будет. Ты же видел Дальнюю Дэм-Вельду, Наклз. Неужели Дэмонра не сказала, что это такое?
  
  Наклз видел, и это выглядело так страшно, что он ничего не спрашивал. И по сей день даже примерно не мог представить, зачем Дэмонра показала ему то место, святая святых своего народа. Сперва шхуна прошла то, что нордэна назвала "второй завесой" - цепь островов, на которых не было ничего, кроме уходящих в туман камней без рун и символов, совершенно одинаковых белых обелисков. Как какой-то адский парад, бессмысленный, бесконечный.
  Наклз даже не сразу понял, что видит кладбища.
  А потом из хмари выплыло то, что нордэны раньше называли Внутренней Дэм-Вельдой, а потом - Дальней. Наклз бы назвал это по-другому. В миг, когда шхуна приблизилась к берегу метров на тридцать, маг, чувствуя, как его буквально трясет, сказал Дэмонре, что либо "Факел" немедленно разворачивается, либо он прыгает за борт и гребет от этого ужаса вплавь.
  Слуховые галлюцинации тогда приключались с ним еще очень редко, поэтому своим ушам он поверил: там страшно кричала нежитая жизнь. Та, которая должна была быть, и которой не дали быть.
  Этот беззвучный вопль боли, отчаяния и смертной тоски перекрывал даже глухие песни Гремящих морей, чьи жутковатые колыбельные с каждым днем долетали все отчетливее. Чем ближе шхуна подходила к берегу, тем сильнее он ввинчивался в уши Наклза, как будто распадаясь на отдельные голоса.
  Пожалуй, он стал единственным южанином, который мог бы похвастать знанием имен нордэнских богов. Богов, которых так отчаянно звали и которые никому не помогли. И еще он теперь умирал бы не забыл бы, как по-нордэнски звучит "мама".
  Дэмонра ничего не слышала, но видела, что у Наклза пошла носом кровь и это не истерика, а ему правда очень плохо. Без нужды она над людьми не издевалась даже по молодости. Только удивилась и велела разворачиваться. Дала ему бинокль, пожала плечами:
  - Прости. Я просто хотела показать тебе клубнику и яблоки, ты такого больше нигде не увидишь. Их нельзя есть, но они очень красивые. Понимаю, ты вырос в Рэде и привык к возделанным полям и садам, но для нас спелые яблоки красивее самых роскошных роз. Здесь и деревья в цвету, им снег не помеха, выглядит волшебно. Только отсюда нельзя ничего выносить, ни цветка, ни камня, и особенно - металл, его нельзя даже трогать. И ни в коем случае ничего не есть. Не пить воду. Не ходить по траве - только по дорогам.
  Походило на описание какого-то очень странного культа или... карантина.
  - Это все боги запретили? - поинтересовался Наклз.
  - Верь не верь, да, это запретили боги. Все, кто не следует этим правилам, умирают очень плохой смертью. Буквально заживо распадаются. Их хоронят на второй завесе. До сих пор, а ведь пятая сотня лет пошла...
  Для наивной рыжей девушки эти ужасы были прямым доказательством существования богов. Для Наклза - ровно противоположным.
  - На самом деле мы в запретной зоне, и долго здесь не пробудем. Нарвемся на патруль - неприятностей не оберешься. Извини, я действительно думала, что тебе понравится.
  Дэмонра не слышала, как сотни тысяч призраков молят о жизни. Она только видела алеющую на снегу крупную клубнику. А Наклз видел какой-то грандиозный вывих реальности, время, вдруг ударившееся в стену, пошедшее не туда. И еще воплощенную ненависть мира, свернувшуюся где-то среди древних камней. Она была очень красивая, эта ненависть, она цвела и сияла.
  Наклз соврал, что все дело в качке и, видимо, морские путешествия не для него. Он бы соврал что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от "второй завесы" и всего, что за ней.
  
  - Ты здорово побледнел. Видел свечение? Или тамошнюю клубнику? Или все это разом?
  - Свечения нет уже давно. Клубнику видел в бинокль, и яблоню с огромными плодами, она даже не могла их удержать и почти лежала на траве, очень зеленой. Там вообще все цветет, и это жутко. Снег падает и то, что не должно расти, растет. Как будто...
  - Как будто вся жизнь ушла в землю и поднялась деревьями? Как-то и было. Там нет ни людей, ни животных, ни птиц, ни даже насекомых. Как выглядит тамошняя рыба, уверяю, ты знать не хочешь. Разве Дэмонра не сказала тебе, что Сумерки Богов начались именно в этом месте?
  - Нет. Разве они уже начались? Я думал, это удовольствие нам только предстоит.
  - Сумерки Богов - не один день. Или, если хочешь, что для них один день, для нас - много столетий. Одно могу сказать наверняка - механизм уже запущен. Колокола прозвонят не завтра, но они прозвонят обязательно.
  - Вы действительно верите в эти... злые сказки?
  - Верим. И делаем былью, с большим старанием, как ты можешь видеть. Первая часть пророчества, к слову, давно свершилась: умер первый из богов. Острова уже остывали, тысячу лет назад, когда потухли вулканы. Богиня плодородия больше ничего не могла сделать - она отдала все свои силы, пытаясь нас прокормить, и умоляла старшего брата быть добрее и отвести Гремящие моря за горизонт. Бог справедливости говорил, что все, достойное спасения, спасет себя само, что знания людям они дали, и другой помощи теперь не нужно. Бог милосердия пожалел то ли сестру, то ли людей, да и поссорился со старшим. Тот наотрез отказался помогать. Тогда бог милосердия вырвал собственное сердце и отдал его нам, чтобы мы могли обогреть холодные острова, а сам уснул. И оно грело, вот только милосердия в мире сделалось так мало, что он выстывал все сильнее и сильнее. Сердцу приходилось работать на износ, а ученые и жрецы, следившие за его состоянием, решили, что богу его дар можно не возвращать. Они попытались усовершенствовать механизм, забирающий тепло, чтобы забрать еще больше. И в один день сердце взорвалось. Бог справедливости судил так, что Внутреннюю Дэм-Вельду выбросило из мира, и она перестала принадлежать людям. И жить там стало нельзя. Только богиня плодородия в память о брате подняла на руинах цветы и деревья. И сделала так, чтобы люди могли видеть роскошные плоды, но не могли их есть. Чтобы напомнить о погибшем брате и его сердце. О том, что не все в этом мире для них и не все принадлежит им. И о том, что, как это ни грустно, прав оказался бог справедливости.
  - Сказавший "справляйтесь-ка, ребята, сами" ... Не самая жуткая ваша сказка, хотя и впрямь довольно грустная. Уверен, там ни слова правды.
  - Почему?
  - Потому что я видел Дальнюю Дэм-Вельду. Или, если хотите, слышал. Это же одна огромная братская могила. Мгла подходит к миру настолько близко, насколько это в принципе возможно, полагаю. И там находится что-то, что убивает до сих пор. Пятую сотню лет, как вы говорите. Вряд ли это божьи запреты. Я бы Дэмонре не сказал, а вам, Сольвейг, скажу. Красивая легенда, по всей видимости, прикрывает карантин.
  - Ни одна болезнь не живет пять сотен лет!
  - Одна, видимо, все-таки живет. И еще история умалчивает о том, что же греет острова сейчас. А ведь это самое интересное.
  Голубые глаза Сольвейг сузились:
  - Ты очень страшный человек. Будь у Дэмонры мозги, она бы никогда тебя туда не отвезла. Ты смотришь на цветочки, а видишь смерть.
  - Вы веками смотрите на смерть и видите цветочки.
  
  
  6
  
  То ли церковь была белее, то ли снег. Эрвин смотрел куда угодно, только не на покрякивающую от мороза толпу, которую согнали, как овчарки овец, на пятачок расчищенной земли неподалеку от него. Самых непонятливых еще и разукрасили, но без особенного вдохновения. Пока шайка Густава - Эрвин не мог подобрать для этих людей другого слова, может, из-за благоприобретенного калладского чистоплюйства - держалась в рамках, если для их поступка еще оставались какие-то рамки.
  Толпа покрякивала, но молчала. Прямо-таки непримиримо. Человек двести. Старые, малые, одинаково насупившиеся и глядящие исподлобья.
  Эрвин буквально чувствовал их ненависть. Она ошпаривала, как кипяток.
  "Калладцы" пощелкивали хлыстами и на все лады гневно цедили:
  - Хлеб. Подай. Пожгем.
  Эрвин, как человек, гарантированно говоривший на морхэн без акцента - и по совместительству обладатель самой чистой физиономии с тонким прямым носом, бывшим какой-то шуткой наследственности - формулировал требования более длинно и связно. Отомкнуть погреба. Отдать добром. Не доводить до крайних мер. "Крайние меры" - это было хорошее словосочетание. Чисто калладское. В Рэде смертоубийство пока еще называли смертоубийством. Впрочем, в Рэде и в чужую форму вроде бы раньше не рядились. Кто знает, какую еще новую моду догадались бы ввести Маркус на пару с Густавом ради благого дела. Эрвин в любом случае самоустранился бы из этой истории любым доступным способом.
  - Кто староста?
  В толпе возникло какое-то шевеление. На полоску земли между сбившимися в кучу людьми и Эрвином вышел старик. В полушубке с чужого плеча и валенках на босу ногу. Ветер трепал белое исподнее, плотно облеплявшее костлявые коленки. Если бы Эрвину кто-то год назад сказал, что тот будет на морозе допрашивать полураздетого старика, он бы ударил острослова в лицо.
  Сейчас бить предстояло не острослова.
  Эрвин, не слезая с коня, указал на старика стеком.
  - Повторять не буду. С хозяйства по мешку зерна и десятку яиц. Каждую вторую овцу.
  - Нетути.
  - Уверен, упомянутый вид животных обитает в заданном ареале, - Эрвин не знал, сказала бы так Дэмонра - Магда бы точно не сказала - но вот Зондэр Мондум могла бы. Что-то такое холодное как подаяние, предельно бесчеловечное по содержанию и не грубое по форме. - Не заставляйте меня применять силу.
  - Нетути.
  Эрвин трезво понимал: не проморгай ополчение лазутчиков - а план атаки составлял он, и "час волка" выбрал не случайно - да не открой те ворота, оглушив часовых - очень возможно, что не он бы сейчас бы смотрел на старика сверху вниз. Но Густав для страховки вместо обещанных трех десятков дал добрых полсотни, а остальное доделали эффект неожиданности и бодрая брань на морхэн. Не факт, что у каждого из нападавших нашлась бы винтовка - но каждый из защищавшихся знал, что калладцы проблем с оружием и боеприпасами не имеют, и никто геройски подставлять лоб под пули не захотел. О том, что их разбила и согнала в безоружную кучу банда очень скромных размеров, жители Красного Лога узнали не так давно.
  Если им, конечно, было до пересчета противника. Эрвин обострившимся до предела слуха различал надрывный младенческий плач. И бормотание женщины, пытавшейся успокоить свое дитя. Если здесь и находился человек, в которого ему хотелось пустить пулю, так это был он сам. Но на прицел он взял старосту.
  - Считаю до трех. Раз. Два.
  "Создатель, помоги им, помоги мне, помоги..."
  - Три...
  Эрвин не знал, стреляла бы Дэмонра. Он выстрелить не сумел. А секунду спустя стрелять стало поздно, потому что произошла полная и окончательная катастрофа. Один из мужиков в мертвой тишине выдохнул:
  - Миклош. Да это ж Миклош, сваток, сучий потрох...
  Нордэнвейдэ не понял, кто это произнес. Видит Создатель, если бы он только успел, то застрелил бы глазастого крестьянина раньше, чем тот открыл бы рот. А Миклош, дурак, обернулся и огрызнулся.
  И уж, конечно, не на языке славного кесарского воинства.
  Дальше, в принципе, черные тряпки можно было снимать.
  Эрвин испугался, как не боялся никогда в жизни. Ему требовалось хотя бы несколько секунд, чтобы осознать происходящее, выправить план, остановить события, понесшиеся как бочка под гору. И как раз этих секунд у него и не нашлось. Лошадь, почувствовавшая настроение всадника, всхрапнула и попятилась. Эрвин вцепился в поводья.
  - Ну мать-перемать допрыгались..., - в отличие от Эрвина, Пауль, человек Густава, не растерялся. И никаких интеллигентских метаний не испытал. У него просто была винтовка, и он просто ее разрядил.
  В толпе завизжали.
  Сват этот идиот Миклош был или брат, а на этом погорела вся операция.
  И поэтому через несколько минут запылало село.
  Эрвину, по большому счету, даже не пришлось ничего делать - только не дать сбесившейся от криков лошади понести. Он болтался в седле, как куль с мукой, а вокруг свистели пули. Трещало дерево. Дико кричали люди. Кто-то догадался побежать в сторону церкви. Двери там тяжелые, выбили бы не сразу.
  Пауль не орал никаких глупостей в духе "В живых никого не оставлять!" Это и так понимали все, даже Эрвин. Особенно Эрвин. Пистолет он выронил еще в первые секунды, и теперь пытался поднять его, свесившись с седла на бок. Лошадь, обученная из рук вон плохо, такого маневра не оценила. Нордэнвейдэ здорово тряхнуло. Не вцепись он мертвой хваткой в холодную луку седла, вылетел бы как миленький.
  А дотянулся бы до пистолета - и не пришлось бы Паулю больше ни командовать, ни стрелять.
  Люди кинулись врассыпную. Тактика была верная, но преследовали их и конные тоже, и у всадников имелось огнестрельное оружие. Качества, конечно, очень среднего, поэтому пули не всегда пробивали полушубки, но "пуля дура - штык молодец", эту жизненную премудрость калладцы в головы своих западных собратьев за годы вколотили накрепко. И те теперь ей отлично пользовались.
  Эрвин все-таки вылетел из седла, и едва успел увернуться от промелькнувших над головой копыт. Лошадь, истошно заржав, унеслась куда-то в прошитую криками темноту. А потом темнота стала отступать.
  Пауль, ублюдок, видимо, предвидел, что "по-хорошему" может и не получиться. Наверное, следовало быть идиотом вроде Эрвина, чтобы верить, будто кто-то из нападавших, получив в голову бутылкой, не завернет чисто местный обертон, а кто-то из защищающихся не окажется чьим-то дальним родственником, сильно удивившимся хорошо вооруженному ночному визиту. Что бы ни плескалось в полетевших бутылках, горело оно хорошо. По деревянным домам побежало веселое пламя. Вверх, прямо к черному беззвездному небу, нависшему низко, как ватное одеяло.
  Эрвин дотронулся до ушибленного при падении затылка. На пальцах осталась густая, липкая кровь, и волосы сделались мокрыми. Особенной боли он не чувствовал, поэтому нащупал в снегу пистолет и огляделся. Его накрывало чувство полнейшей нереальности происходящего. Нордэнвейдэ бы без колебаний отдал свою земную жизнь и вечную душу, только бы проснуться день назад выслушать Маркуса, дать ему по морде и встать к стенке. И чтобы всего этого никогда не было.
  Разрешению практических проблем эти полуобморочные размышления, конечно, никак не помогали.
  Красный Лог уходило в ночное небо с дымом и стоном. Полыхало со всех четырех концов. По полям разбегались обожженные до мяса коровы, на улицах живыми факелами догорали длинношерстные овцы. Лошади шарахались от валявшихся на дороге тел. Щелкали выстрелы. В отличие от своих калладских учителей, рэдцы как раз патроны считали и тех, кого могли, добивали штыками или прикладами.
  Эрвин сидел на снегу, прекрасно слыша, как под самодельным тараном из позаимствованной крепкой скамьи трещат двери церкви. Пахло кровью, гарью и - самое отвратительно - жженым мясом. Сальный запах, буквально въедающийся в кожу и волосы. Пожалуй, было даже хорошо, что кричали заживо сгорающие животные - это избавило Эрвина от подробностей того, что творилось с людьми. В общих чертах он и так представлял. У него в ушах каким-то образом до сих пор стоял плач младенца и бормотание его матери, перекрывающее треск пламени.
  Скоро сделалось светло как днем. Двери церкви не выбили. Ее забаррикадировали и подожгли. И изредка азартно отстреливали тех, кто пытался вылезти из узких окошек. Нордэнвейдэ не требовалось оборачиваться, чтобы понять, что происходит. Коротких и емких комментариев участников событий вполне хватало.
  Никто никогда не поверил бы, что это сделали калладцы. Да, калладцы устраивали в их соборах стойла и овощехранилища. Но они их не жгли, и тем более не жгли вместе с людьми.
  Разбой перешел в грабеж, наверное, через полчаса с небольшим. Все это время Эрвин просидел в снегу с вымокшим пистолетом, ожидая пули в затылок, которая прекратит детский плач. Паулю человек Маркуса живым нужен не был бы, а ему самому эта жизнь была нужна и того меньше.
  - Погнали.
  Пауль буквально вздернул Эрвина на ноги. С перемазанного сажей лица глаза смотрели холодно и цепко.
  - Погнали, говорю, спета песенка. Черный из тебя что надо был, чего скуксился?
  Эрвин поднял пистолет и нажал курок совершенно механически. Ничего.
  Пауль отступил и тоже начал поднимать оружие. Только его последние полчаса в сугробе не валялось.
  Рефлексы сработали быстрее сознания. Эрвин резко выбросил вперед левую руку. Стек взвизгнул в воздухе, и красная полоса разделила лицо Пауля на две неравные части. Тот взвыл и выстрелил мимо. Щеку Нордэнвейдэ обдало жаром, но он, не обращая внимания на пистолет, замахнулся еще раз, метя в глаза.
  Получилось даже лучше ожидаемого. Пауль кулем рухнул к ногам Эрвина, а его вопль по тональности не сильно отличался от тех, что издавали сгоравшие овцы. Нордэнвейдэ корчащийся у его сапог мужчина беспокоил на удивление мало.
  "Это больше не рэдец. Я больше не человек".
  Эрвин быстро оглянулся. Спасибо шуму и прореженной всполохами пожаров темноте, на них никто не смотрел. Он мог сделать все, что угодно. Стек свистнул в третий раз. Эрвин полагал, что, за отсутствием новых зрительных впечатлений, Пауль будет иметь возможность обдумать и переосмыслить уже виденное. И предоставил ему эту возможность.
  А потом поднял его пистолет, перезарядил обойму и спокойным шагом пошел прочь, стараясь смотреть только под ноги. Там был снег, в крови и гари, порванные бусы, вывалившиеся из разбитых сундуков, рассыпанное зерно, какие-то ошметки ткани, руки, косы...
  
  *** "Анна, девочка, давай-ка в дом".
  Анна, облокотившаяся локтями на портик, невольно вздрогнула и поглядела на врача. Тот обычно не возражал, когда она выходила подышать воздухом. Напротив, полагал, что это полезно и ей, и ребенку. Лишь бы одевалась тепло. Мало радости помимо тяжелого живота таскать еще и тяжелый тулуп, но господин Грэссэ достаточно постарался, выхаживая ее после пневмонии прошлый раз, чтобы снова устраивать старику такую встряску.
  Сейчас голос у него звучал непривычно напряженно. Анна невольно поглядела туда же, куда смотрел врач.
  Размокшая за время оттепели дорожка представляла собой хаотично разбросанные озерца луж среди красноватой глины. Они отражали ясное небо, голубое и чистое, как рисуют художники на акварелях. Клочки тумана еще висели в низине, пряча очертания голых деревьев. После страшной зимы лес стоял непривычно тихий. Это Анне, конечно, Грэссэ рассказал: откуда ей, всю жизнь проведшей в закованном в гранит городе, было знать, как положено выглядеть лесу весной. Она, конечно, читала про всяких зайчиков-белочек, но более плотного знакомства с местной фауной, по счастью, избежала.
  Грэссэ нашел ее в декабре, замерзающую в таком же безжизненном лесу, только за пару десятков километров отсюда. Доктор возвращался с похорон тетки и решил срезать путь, потому что ни в какую трясину по такой погоде угодить не вышло бы даже при редком невезении. А двое суток не евшая Анна пошла на стук подков, свято уверенная, что это галлюцинация.
  Позже - долгою зимою - Грэссэ неоднократно высказывал несвойственное принципиальному безбожнику предположение, что Анна - истинное чудо. Ничем другим он просто не мог объяснить, что девочка, истощенная до такого состояния, продержалась на холоде два дня.
  Анна так и не решилась сказать ему, что просто очень не хотела умирать. То есть сперва хотела, а потом уже не хотела, но ее следы замело и вернуться той же дорогой она не смогла. И просто пошла куда-то, потому что стала бы сидеть и ждать - точно бы какую-нибудь лисичку или волка порадовала.
  Грэссэ, хоть и рэдец, оказался человек понимающий. Не стал спрашивать у Анны, где ее муж, хотя интересного положения не заметить не мог. Только один раз очень вежливо и обтекаемо поинтересовался, кто отец, и не нужно ли ему написать.
  Кто из тех троих ублюдков был папа, Анна понятия не имела, они вообще не представились и отнюдь не метрики ей показали. Но разумно решила такими подробностями доброго человека не шокировать. Только опустила глаза, чтобы не заплакать - больше от злости, чем от отчаяния - и сообщила, что этот хороший человек уже в лучшем из миров. Во избежание дальнейших дискуссий. Поверил он или нет, знал только сам Грэссэ, но больше он таких разговоров не вел.
  Проку от Анны выходило не очень много - у нее уже болела спина и отекали ноги - поэтому вся ее помощь сводилась к тому, что вечерами она вслух читала те медицинские трактаты, написанные на морхэн. И только поэтому понимала хотя бы половину прочитанного. Доктор был человек образованный - блестящий образчик вольнолюбивой и несколько ленивой интеллигенции начала прошлого века - настроенный даже отчасти прокалладски, сторонник, как он говорил, "управляемой независимости". Анна в политические тонкости не вникала, ее такие вещи не интересовали. Вот трио молодых людей, встреченных ею в поезде по дороге в Рэду, были социалистами. Монархистами они могли оказаться с тем же успехом. Или любыми другим "истами". Если бы мир делился на людей и подонков по принципу политических убеждений, жить получалось бы очень легко и просто. А жизнь вовсе не была ни легкой, ни простой.
  Грэссэ лечил всех, кто к нему приходил. Обычно даже платы не брал - хотя, если приносили еду или табак, не отказывался. В общем-то этого хватило, чтобы атеистка Анна считала его святым.
  - Аннушка, прошу вас, в дом.
  Анна, наконец, поняла, что заставило старика занервничать. Из низины, полной тумана, на глинистую дорожку выбрался одинокий мужчина. Черная калладская форма хорошо выделялась на фоне тумана. Калладцы стояли достаточно далеко отсюда, и, следовательно, перед ними был дезертир. А от дезертиров любой армии ни один здравомыслящий человек не ждал бы ничего хорошего. Вот Грэссэ, как человек здравомыслящий, на случай таких визитов держал дома два ружья. Если вдруг одно поломается.
  Анна даже не поняла, как именно она узнала человека на дороге. Вряд ли дело было в одежде - Эрвин не то чтобы часто расхаживал по дому при полном параде и ассоциировался у нее с черной калладской формой куда меньше, чем, например, с нотными папками. Он уходил ранним утром, так что Анна, потихоньку глядевшая в щелку зашторенного окна, могла видеть лишь вызывающе прямую спину и завитки всегда чистых каштановых волос, выбивающиеся из-под шапки или фуражки. Человек же шел, вжав голову в плечи. То, что служило ему головным убором, было сложно назвать шапкой, и еще сложнее - фуражкой: он кутался в шарф на манер платка, а довершал картину поднятый до предела воротник. Волосы, торчащие из этого безобразия, уж никак не были чистыми, и седины там нашлось бы не меньше, чем каштанового.
  Тем не менее, Анна узнала его с другого конца дорожки.
  Она не закричала, не рванулась навстречу и даже не заплакала. Так и смотрела, не отрывая взгляда, как Эрвин, вынырнувший из блеклого тумана неожиданно, словно сама судьба, медленно бредет к ее дому.
  Он, наверное, тоже узнал ее, но тоже не закричал, навстречу не рванулся и, конечно, не заплакал.
  Анна даже подумала, что имеет дело с типично калладским высокомерием, бывшим частью обаяния рэдца со сложным именем и отравой в крови, но Эрвин ее удивил. Он несколько секунд рассматривал ее снизу-вверх, стоя у подножия лестницы, и чуть щурясь, как будто в лицо ему бил яркий свет. А потом вдруг улыбнулся с таким облегчением, словно к нему только что лично спустился если не сам Создатель, то его первый Заступник, и пообещал, что теперь все будет хорошо. У всех, сразу и навсегда.
  Впрочем, Эрвин избавил Анну от необходимости подбирать подходящие к случаю слова. Со всей не изменяющей ему тактичностью он упал в глубокий обморок.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"