Кулаков С.А. : другие произведения.

Путь странника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  
  
   "И жил Авраам... как странник, дни многие."
   (Кн.Бытия 21:34)
  
  Путь человека - путь странника.
  Откуда лежит он, куда ведет,
  Через что пролегает путь этот?
  Человек ли избирает дорогу
  Или Сам Господь даёт её нам?
  Уклонившись от одного пути,
  Мы попадаем в русло иного,
  Который влечет нас за собой.
  Куда приведёт он странника?
  
  
  
   * * *
  Тот, Кто вне времен, пространств и тленья,
  В числах не испытывал нужды.
  Не числом, а Духа измереньем
  Выводил Он меру красоты.
  
  Божий Дух где хочет, там и дышит,
  Что захочет Слово - то творит.
  Первый день: земля безвидна, выше -
  Тьма, и свет над этой тьмой парит...
  
  
   до Рождества...
  Снег выпал на поля,
  но я
  был не в полях тогда.
  Вода -
  летела, вниз плыла,
  была
  белым-бела она.
  Со дна
  небес кружились вниз,
  в наш мир,
  снега, а здесь глядим
  мы им
  навстречу - снизу вверх.
  Теперь
  повсюду тьма и смерть,
  и нет
  звезд и созвездий там -
  пуста
  вселенная моя.
  Земля
  белеет, и огни -
  как нимб -
  над ней зажглись. О, да!
  Звезда
  от всех сторон земли -
  смотри -
  видна... До Рождества -
  дня два.
  
  
  
   Звезда Рождества.
  Чудо свершилось - звезда Рождества
  С тайны сняла недоступности полог,
  Вышли уставшие от колдовства
  Маг-чародей, звездочет и астролог,
  
  И за знамением Божьим - звездой -
  Трое волхвов из пределов востока
  Долго брели, и вели за собой
  Осликов трех по сугробам глубоким.
  
  Скрип под ногами - то пласт снеговой
  Тихо приветствует трех чужестранцев.
  Вот это место! Над их головой
  Стала звезда, освещая пространство,
  
  Осликов и мудрецов, и дома...
  Старцы в свои завернулись накидки,
  Холодно было - стояла зима,
  И мудрецы постучали в калитку.
  
  "Кто там?" "Пустите посланников Бога,
  Путь наш лежит из неблизкой земли".
  Женщина им отвечала с порога:
  "Что ж вы, входите". И старцы вошли
  
  В дом, под звездой своего Господина;
  Сняли накидки, и в свете свечи
  Долго смотрели на божьего сына,
  Спавшего в люльке у теплой печи...
  
  Топятся печи в канун Рождества,
  Садится хлеб, и готовятся яства;
  В день появленья младенца Христа
  В церкви спешит богомольная паства;
  
  Тучный священник молитву поет,
  Все ей внимают, и плавно, как пенье,
  Падает снег; вековое вранье
  Вновь искупается чудом Рожденья.
  
  
   Имя
  Притихшая Таврида спит устало.
  Журчат цикад недремлющих свирели...
  На склонах, налепившись, как попало,
  Селенья спят, как дети в колыбелях.
  
  Одни лишь мы не спим, и так неспешно,
  К безмолвным прикасаньям привыкая,
  Летим во тьме бездонной и кромешной,
  По-птичьи именами окликаясь.
  
  К нам - точно кожа - имя прикипело,
  И тесно с ним душа переплелась,
  А помнишь время, как оно несмело,
  Издалека едва касалось нас?
  
  И, как пугаясь маленького тела,
  Порой оно пыталось улизнуть,
  Но вслед летели звуки неумело,
  Чтоб имя дикое к себе вернуть;
  
  Как вместе мы росли, как привыкали,
  Как друг на друга злились, и опять
  Мы с именем единым сплавом стали,
  Который не разрушить, не разъять...
  
  Пусть смертна плоть, но имена - живучи,
  И образ наш хранят лишь имена.
  Мы, именем обернуты певучим,
  В грядущие уходим времена,
  
  А здесь, средь диких скал и древних пиний,
  Рождения подходит жданный час,
  И человека пеленают в имя,
  Как пеленали именами нас.
  
  
   * * *
  Темнеет, и ветер гоняет снежок,
  И гнет у деревьев вершины.
  Уже замело за оврагом лужок,
  И дальше - поля и долины.
  
  А в комнате тихо и нет ни души,
  А вьюга свистит за окошком,
  И мальчик не спит, и в кроватке лежит,
  И страшно малютке немножко.
  
  Он верит, как в детстве лишь верить дано,
  В волшебные все небылицы,
  И думает, что в темноте за окном
  Нечистая сила резвится.
  
  Он думает, что это бесы визжат,
  Хохочут, и воют, и дуют;
  И крестик покрепче в ладошке зажал,
  И шепчет молитву простую.
  
  Но утром развеются все миражи,
  Ночные рассыплются страхи,
  Когда он к окну босиком подбежит
  В ночной своей, теплой рубахе.
  
  Там, за окошком - бела и чиста -
  Земля в своем новом уборе,
  Станет под утренним солнцем блистать:
  Застывшим заснеженным морем.
  
  
  
   * * *
  Ребенок к уху Книгу приложил.
  Так бережно держал, так осторожно,
  Когда ему сказали, что внутри
  Незримо обитает Слово Божье.
  
  Как раковину из глубин морских,
  Он испыту́ет любопытным слухом
  Тяжелый том. Что там, в глубинах сих,
  Расслышит он неискушенным ухом?
  
  И, фолиант на место положив,
  Сказал ребенок, обращаясь к старшим
  (Что он услышал, если вдруг спросил?):
  "А там, внутри, Ему совсем не страшно?"
  
  
  
   Триптих Архангелу Михаилу:
   1 (мгновение перед битвой.)
  Прекрасный ангел, утренней зарницей
  Тебя Господь когда-то называл;
  Но, как случилось, светлый мой Денница,
  Что в одночасье ты пред Богом пал?
  
  Ты был мне братом, как и те; из света
  Нас сотворил когда-то Элохим.
  Но - "кто как Бог?" - воззвал я и ответа
  Не нужно мне! Перед лицом твоим,
  
  Оплавленным проказою гордыни,
  Стоял я с пламенеющим мечом -
  Уже не будет ничего отныне,
  Как прежде было! Больше ни о чем
  
  Я не спрошу, отверженный Денница,
  Тебя и тех, кто отошел от нас!
  Как Божья благодать на вас дымиться,
  Как Дух Господень выжигает вас!
  
  Ужасна кара: огненное Слово
  Преобразило - жуткая печать -
  Весь облик ваш. Как длань Его сурова!
  Все замерло... Лишь острие меча
  
  Колышется едва передо мною,
  И я - как песню - Господу пропел
  Девиз мой древний, призывая к бою
  Своих собратий светлых: "Ми ка эл!"
  
  
  
   2 (битва кончилась)
  Пеплом спадали с небес
  Бывшие други
  Вниз. Все вы теперь бесы,
  Дьявола слуги.
  Помните? Прежде, сыны
  Светлые были...
  Как же стремительно вниз
  Вас уронили!
  С горних, прекрасных высот -
  В юдоль из праха;
  Вниз - через весь небосвод -
  Прямо с размаха
  Падала бывшая треть
  Ангелов бывших;
  Как же ужасно смотреть:
  Тыщи и тыщи...
  Став там - горе́, на карниз -
  Птичьею стаей;
  Вслед вам, заброшенным вниз,
  Молча взираем.
  В руке пламенеет меч,
  Лики - суровы;
  Из-за голов и плеч -
  Очи Отцовы.
  
  
   3(Михаил и Иисус)
  Богу хвала вовек и Его Духу!
  Как и сказал Господь: иди
  Чрез Иордан - пройдешь, аки посу́ху.
  Наконец, равнин посреди!
  
  Позади - пустыни сорокалетье;
  Иерихон перед нами.
  Вышли мы из песков бывшие дети
  Исхода и, точно знамя,
  
  Завета ковчег несем пред собою.
  Пусть сердце врагов слабеет!
  Мы племя Божие - Он нам откроет
  Города этого двери.
  
  Крепкий Иерихон, в страхе закрытый,
  Лагерем вокруг обойдет
  Израиля стан голодный, ты - сытый;
  Посмотрим, кто кого дожмет.
  
  Вышел - взглянул - вижу: вот человече,
  Взирает на город рядом
  С холма; вечереет, в руке его меч
  Блистает, и сам он - взглядом.
  
  "Кто ты есть? Наш или от вражеской силы?"
  "Нет, Иисус, нет. Я - Господня
  Воинства вождь, архистратиг Михаил;
  Вот, к тебе пришел сегодня.
  
  C колен восстань, и обувь свою сними -
  Свято место, где я стою.
  Слушай, ты, и Божьему Слову внемли́:
  "Город сей - тебе отдаю!"
  
  
  
   У Иавока.
  В многоголосье блеющего стада
  Пастух Иаков звездной ночью брел.
  Большой Вселенной темная громада
  Нависла хмуро, влажным оком вол
  Водил испуганно, ягненок блеял;
  Так много звезд, и тесно в темноте им.
  
  Дары для брата, жен, своих сынов -
  Всех перевел он через Иавок;
  Хоть было время отдыха и снов.
  Вот, он один и впереди - поток,
  А времени так много до зари,
  И в воздухе скользят нетопыри...
  
   А эта встреча так неотвратима!
  И мыслям - точно звездам - в голове
  Так тесно, и уже Носящий имя
  Чудное близко, а Иаков не
  Ведает, что каждое мгновенье
  Теперь влечет его к благословенью.
  
  
  
   Иов - друзьям.
  Пусть будет хлебом мне тоска,
  Питьем - одно лишь горе;
  Нуждою, вместо пояска
  Я затянусь, но вторить
  За вами не желаю я,
  Что Бог меня покинул,
  Мои презренные друзья,
  Разящие и спину,
  И грудь, и печень, и живот -
  Всего, всего! Проказа,
  Пусть заживо меня сожрет,
  Но, ни единой фразы,
  Я не желаю повторить
  Из ваших словопрений:
  Царю несчастному - цари
  Лукавств и обольщений.
  
  
  
   Чудо Георгия.
  Конь боевой хрипит, дрожит, бьет копытом;
  Чует сердцем своим: скоро будет битва!
  
  Всадник крепко сидит в седле, сам - спокоен;
  Знает, что битва будет, Георгий-воин.
  
  Бронь на нем, меч и копье. Божьим знаме́ньем
  Себя он покрыл и коня, Кто-то сенью
  
  Его незримой накрыл - крепче кольчуги.
  Станут враги здесь скоро: друг против друга!
  
  Вон, наружу ползет тварь из водной глади,
  Все убивает вокруг дыханьем смрадным...
  
  Больше глядеть не будет злым своим оком!
  Выдохнул - смрад, а вдохнул - копье глубо́ко.
  
  
  
   Другое я. (жене)
  Когда сомнений тихая змея,
  Как в сад Эдема, внутрь меня вползает,
  Отличье есть ли между "ты" и "я",
  Или же нет? Порою я не знаю.
  
  В дни ветхие, наш праотец Адам,
  Восстав от сна, смотрел завороженный,
  Как в зеркало, в нее, и видел там
  Не отраженье, но - свою икону.
  
  И Ева в его образе себя
  Отчетливо и живо узнавала;
  Еще не "ты", пока - "другое я"
  Для тех двоих тогда существовало.
  
  Прошу тебя, постой, не уходи,
  Побудь еще, прекрасное мгновенье!
  Все будет после: грех и липкий стыд,
  И долгое, сплошное искупленье.
  
  Все будет после, а сейчас они
  Так счастливы, и так неосторожны...
  Шуршит змея... Пока никто из них
  Не рвал плода и не сквернился ложью.
  
  
   Грех входит в мир.
  Все Словом Божьим сделано: и свет,
  И твердь небес, и суша, и светила,
  И всякая душа, и это было
  Так хорошо, и злого в этом нет.
  
  Тогда и оживил Всесильный Дух
  Растенья, рыб морских и птиц небесных,
  И всяких разных тварей бессловесных,
  И в завершенье - человеков двух.
  
  И насадил для них Едемский сад,
  И поселил их там, откуда реки
  Струились по земле: Гихон, Хедде́киль,
  Фисон был третьей, а еще - Ефрат.
  
  Для всех Господь раздал Дары Свои,
  И каждому из Своего творенья,
  Дал образ Он и всякие уменья,
  И заповедал правила сии:
  
  "Пусть в пищу будет зелень трав земных,
  И всякий плод земли и плод древесный,
  Питьем пусть будет вам источник пресный,
  И человеку станьте все верны!
  
  Иди, Адам, и нареки для них,
  По разуменью, имя каждой твари..."
  По Слову, все пред ним покорно стали,
  Пока он в сущность каждую проник.
  
  "...но ты, Адам, лишь одного плода
  С женой не ешьте из обилья сада,
  Его касаться даже вам не надо,
  Чтоб не погибли смертью вы тогда!"
  
  И от трудов почить Он захотел,
  Мир сотворив с любовью и заботой,
  Благословив и освятив субботу,
  Как день отдохновения от дел.
  
  ...спешит жена к Адаму. Дрожь внутри,
  И плод в руке: "Змей прав! В нем смерти нету.
  Попробуй..." "Ты ослушалась запрета?"
  "Но я не умерла!.. Смотри, смотри!"
  
  Ел и Адам тогда запретный плод...
  Но не бывает пусто Слово Божье,
  И отменить Господь Его не может -
  Оно всегда исполнится, и вот:
  
  Они свою узрели наготу,
  И тут же в теле ощутили язву,
  Которой новый Мир другим стал сразу,
  Ту, Божию, утратив чистоту.
  
  Того, что раньше было - больше нет!
  Все разделилось, что когда-то прежде
  Единым было, и теперь одеждой
  Не будет им несотворенный Свет.
  
  На наготу смоковные листы
  Они поспешно наложили. Тают
  Сердца от страха, а Господь взывает:
  "Адам! Адам! Где ты? Где ты? Где ты?"
  
  
  
   Гибель Вавилона.
  Послушай, не бойся, милый,
  Ведь небо еще не свилось;
  Еще не упали звезды
  На землю с больших небес.
  
  Постой, погоди немного,
  Еще все цари - в чертогах,
  Но Ангел по небу быстрый
  За нами уже летит.
  
  Постой - погоди - послушай:
  Мы все здесь грешные души,
  Нам так одиноко, страшно,
  И молим: помилуй нас!
  
  Все то, что всегда манило:
  Исчезло - ушло - уплыло,
  Что было душе угодно,
  Увы, уже не найдешь.
  
  Все в миг один изменилось -
  В пожарище превратился
  Ты, город великий, крепкий!
  И голод, и плачь, и смерть...
  
  К Тебе мы взываем вместе:
  Жених и его невеста,
  Но Ты уже не внимаешь,
  И голос наш тих и слаб.
  
  Уже и его не слышно!
  Как Ты сказал - так и вышло;
  Тебя превозмочь не в силах
  Никто и ничто. Аминь!
  
  
   * * *
  Пять царей Аморрейских висят на ветвях,
  А недавно кричали, храбрились,
  Что сожгут Гаваон, обратят его в прах...
  Как бесчестье такое случилось?
  
  Вас Израиль мечом поразил, иль Господь -
  Градом каменным, точно пшеницу?
  Страшно было сражаться, когда небосвод
  Ночью - солнечным светом свети́тся?
  
  Яфий, Адониседек, Девир и Гогам -
  Ужас смерти сжимает им душу,
  Голосит о пощаде, несчастный Фирам...
  Разве станет Израиль их слушать?
  
  Пять мужей Аморрейских - пять мертвых царей...
  Вам, надменным противникам Божьим,
  Будет гробом - простая пещера в горе,
  И оплакать никто вас не может.
  
  
   Давид и Господь сражаются
   с Голиафом.
  В сумке пастушьей - пять гладких камней из ручья.
  Нет ни меча, ни доспеха,
   лишь посох в руке, да праща.
  - Филимистянин надменный, твой труп нынче я
  Пищей на трапезу зверю и
   птицам небесным отдам.
  
  - Израильтянин, ты молод и нежен лицом;
  Если тебя поражу,
   разве будет мне слава и честь?
  Чтоб пастуха одолеть быть не нужно бойцом!
  Или у вас, кроме юношей,
   воинов опытных несть?
  
  - Вот ты с копьем и мечом на меня, и щитом...
  Господа Бога Израиля
   бранью поносишь своей;
  Громко кричишь и храбришься - не знаешь о том,
  Что ныне станешь ты блюдом
   обильным на пире червей.
  
  Бог Саваоф передаст тебя в руку мою,
  Чтобы узнали иные:
   не в силе, а в правде Господь.
  Ляжет немало, ужасною жатвой, в сию
  Землю Сокхфоры мужей
   филистимских вослед за тобой.
  
  Вышел вперед Голиаф, и навстречу Давид
  Филистимлянину выбежал,
   быстрой вращая пращой.
  Неотвратимо, как Божие Слово, летит
  Камень речной - этим камнем
   повержен, убит... не мечом.
  
  
  
   * * *
  На тихих, сытых островах архипелага
  Мы жили счастливо, послушные богам.
  На празднествах лилась вина хмельная влага,
  И яства грудились, и времени мука
  
  Мололась в жерновах, и нам тогда казалось,
  Что боги к нам щедры, и будет так всегда,
  И солнце доброе с небес для нас сияло,
  И не сверкала слез прозрачная слюда...
  
  Как быстро миновалось время золотое!
  Теперь в краю чужом мы лагерем стоим;
  За речкой, вдалеке темнеют стены Трои,
  И девять лет войны кадится едкий дым.
  
  
  
   Одиссей.
  Невыносим дворцовой скуки яд,
  Где медвяное время умирает;
  Из окон Одиссей -
  движенья верный брат -
  За морем милым
  его сердцу наблюдает.
  
  Как скушен труд и верная жена,
  Не радует ни скипетр, ни держава,
  Ни чаши сладкие
  на пиршествах вина,
  Ни дряхлая,
  посыпанная пылью слава.
  
  Нет больше сил, пока в груди тоска,
  И гложет голод доблести и знаний.
  "Ведь мы живем,
  затем чтоб новизну искать,
  Но, как в невежестве
  позорно прозябанье.
  
  Нет, светлый жребий нам принадлежит:
  Исполнить волю грозного Зевеса,
  Раздвинув знаний
  наших скудных рубежи,
  О землях новых
  за столпами Геркулеса".
  
  Материка покинута постель.
  Пространство - губкой впитывает зренье.
  К развязке катится
  прощанья канитель,
  Но, кажется,
  вот-вот и разорвет терпенье.
  
  Прощаться - тяжелей, чем воевать...
  Приятна глазу плавность гладких линий,
  Рукам - корабль
  к далеким землям направлять,
  И океан делить
  на крыльях весел длинных.
  
  
  
  
   * * *
  В хриплый рог затрубила Аллекто. Латинских царей
  Заполнялся весь список подробный, как в мифе Гомера
  Вереницею длинною шли имена кораблей;
  Прославлялись обильно героев могучих примеры.
  
  В семь слоев грубой кожей воловьей обернутый щит,
  И - сверкающий медью - доспех на груди у героя,
  Но не мыслит никто, что и он будет в битве убит,
  Верят только в погибель незваных пришельцев из Трои.
  
  Войска этого не было лучше с тех жутких времен,
  Когда греки собрали на дальнюю Трою армаду,
  И от всех, отдаленных и ближних, союзных племен,
  К Турну славному сходятся нынче на битву отряды.
  
  О, латиняне гордые, вам для чего воевать?
  Снова смертная женщина стала кровавой препоной!
  Надоело богам с их высоких небес наблюдать
  За резнею кровавой, и слышать предсмертные стоны.
  
  Но недаром Аллекто тревожный сигнал подает -
  В сердце воинов ненависть черной змеей заползает,
  И латинский боец на свободу пускает копье,
  И троянец на волю стрелу с тетивы отпускает.
  
  
  
   * * *
  Как отраженный в зеркале наряд,
  Мелькнет на миг, и снова исчезает -
  Слова недолго воздух тяготят,
  И наступает тишина глухая.
  
  В окаменелой этой тишине
  Мы, словно рыбы, ртами шевелили,
  Слова ушли, и мыслей к миру нет,
  И только звуки нам не изменили.
  
  Железа лязг и рта гортанный крик
  Нам были лучшей музыкой на свете,
  И звуками залитый материк
  Срывал с себя проклятое столетье.
  
  
  
  
   Дант и Флоренция.
  В горле звучали терцины бродячего Данта,
  В сердце трезубцем они проникали мое;
  Даже пред тенью сего флорентийца-гиганта
  
  Посторонюсь. Этой речи алмазной копье
  Многим не даст - как не дало ушедшим - покоя.
  Чувства и ум бередит, ну а душу зовет
  
  Прочь от несчастий земных, и - вослед за собою,
  Сей Алигьери-изгнанник, почти что старик.
  Как залетел в эту высь, ты, рожденный земною
  
  Женщиной? Как в эти дивные дали проник?
  Как эта мощь, эти крылья к тебе вдруг попали?
  Не изнемог, не сломился от "черных" интриг,
  
  Муж флорентийский, политик; еще не устал ли
  От этих дрязг, гиббелинов, пустых ловкачей -
  Тех, чьи сердца из нечестья, позора и стали?
  
  Ты не с Донати, не с Черки; теперь ты - ничей.
  Божий! Как, впрочем, и должно большому поэту:
  Без словоблудий, позерства, никчемных речей.
  
  Вдоволь изгнанья хлебнешь, погуляешь по свету...
  Только Флоренция будет не рада тебе!
  Пишет Флоренция Данту изгнанья декреты,
  
  Смертью грозит, не пускает поэта к себе.
  Только она! Казентина, Верона, Равенна -
  Рады скитальца укрыть от невзгод и от бед.
  
  Что ж после смерти его, ты, Флоренция, с пеной
  Будешь у лживого рта своего голосить,
  Что он был чадом твоим, и теперь, непременно,
  
  Должен в твоих усыпальницах пышных почить?
  Ты в вероломстве таком не одна; еще будут
  Области, целые страны поэтов клеймить,
  
  Впрочем, злодейства творят ведь не страны, а люди...
  
  Смогут потомки позор своих праотцев смыть?
  
  
  
   Волны.
  Издалека, неведомо откуда,
  Бежит волна и в берег темный бьет.
  Летят, спешат воды бугристой груды,
  Жизнь положить на грозный свой поход.
  
  Мертва волна, но образ жив подвижный;
  Кровь пенная стекает в океан,
  И на камнях, следы отметин рыжих
  Не смоет шторм, не вытрет ураган.
  
  Мы от рожденья к берегам туманным,
  Неясным, страшным устремляем путь.
  Сердца шумят, как волны океана,
  И ветер в легких надувает грудь...
  
  
  
   Мой Гамлет.
  Я - книжный червь. Я мысль свою
  В притворе мозговом лелею,
  И воздух знаний жадно пью,
  Но жить как вы я не умею.
  
  Мой грубый век, день ото дня,
  По своему подобью - грубо -
  Пытался вылепить меня,
  И, точно зверю, дал мне зубы,
  
  И злость в холодном блеске глаз.
  Но, я рожден был человеком:
  Как мог - ученой мыслью - я
  Сопротивлялся злому веку.
  
  Так трудно, трудно одному
  Сражаться с временем и мненьем!
  Я у судьбы своей в плену;
  Что мне избрать: предназначенье
  
  Или кровавый долг людской?
  Я так хотел... но долг - дороже!
  И смертной сознаю тоской,
  Что я один из них... О, Боже!
  
  
  
   * * *
  Мы породнились с жизнью плохо,
  И нас влечет иное бытие;
  И вот душа такую воду пьет
  Теперь, которой не иссохнет
  
  Источник животворный никогда.
  Чудесная, нездешняя вода,
  Что обещал когда-то у пруда
  Иаковлева - Тот, Кто есть всегда.
  
  
   Вера.
   I
  Как надоел мне облик человечий!
  Уйти бы прочь от суеты и гама,
  Чтоб вытянулись голова и плечи
  Подобием узорчатого храма.
  
  Здесь в сводах о́жил вдруг послушный камень;
  Во всем - любовь, повсюду - дышит мера,
  Вот где душа пила с Господней длани,
  И растворялась в полумраке веры.
  
  В веселых витражах слюда цветная,
  И слух доверчивый внимает звукам;
  Так тускло светит люстра подвесная,
  А сердце бьется, бьется частым стуком...
  
   II
  Я вытянулся весь, и замер в восхищеньи!
  Я - семя слабое в Его обширной пашне,
  Но так легко стоять под Божескою сенью,
  И, кажется, что умирать совсем не страшно.
  
  Не страшно умирать, но страшно жить без веры!
  Как в склепе каменном должна душа томиться,
  Бесправнее раба на боевых галерах,
  И сладко дремлет где-то совесть-кровопийца.
  
  
  
  
   Душа и тело.
  Душа моя, ты вся в полете!
  Куда захочешь - полетишь,
  Но Духом Божиим ко плоти
  Прикреплена, и вот сидишь -
  
  Как в камере - в тяжелом теле;
  Наружу только два окна
  Распахнуты - на самом деле -
  Лишь днем, а ночью - тьма одна.
  
  Нет ни надсмотрщика, ни стража,
  Лишь плоть противная вокруг;
  Бывает так, что очень страшно,
  И этот непонятный стук
  
  Из-за решетки рёбер крепкой...
  Что там стучит, кто там живет?
  Кто звук однообразный этот
  Душе тревожно подает?
  
  А ты, мое земное тело,
  Так неприветливо - почто,
  К душе-страдалице несмелой?
  Не дружишь с нею ты за что?
  
  За то ли, что она воздушна?
  Что в ризе этой, на земле
  Душе бывает пусто, душно,
  Как плоти в стянутой петле?
  
  За то, что будет и по смерти
  Еще она существовать;
  Пока тебе в могильной тверди
  Придется до конца лежать?
  
  Припомните свое рожденье:
  Когда душе отдал Господь
  Свою частичку - дуновеньем -
  И ожили душа и плоть...
  
  Тебе душа, при расставаньи,
  Потом - придется тосковать:
  Покуда с телом сочетанья,
  Нескорого, придется ждать.
  
  Наступят времена, сложатся
  Все сроки тайные, и Глас
  Нас призовет к Нему собраться,
  И тело оживет тотчас...
  
  Душа-бродяжница, ты снова
  Вернешься в свой восставший храм,
  И навсегда уже, по Слову
  Господнему, пребудешь там!
  
  
  
   * * *
  Морозный воздух звездами прошит -
  Серебряными нитями ночными,
  А неба свод растянут впрямь и вширь,
  И я один в суровом этом мире.
  
  Как вынести мне, как преодолеть
  Небес ночных нависшую громаду,
  Над этим телом маленьким, как мне
  Не обезуметь, не прибегнуть к яду;
  
  Как стать мне лучше, как себя спасти,
  Как горечь смерти миновать телесной?
  Но, кажется, не хватит слабых сил
  Бороться с вдруг открывшеюся, бездной.
  
  Я чувствовал весь ужас пустоты,
  Я слезы проливал себя жалея...
  Лишь бледный свет иззябнувшей звезды,
  Ласкал меня, в манящем небе тлея,
  
  И зреньем, влажным от печальных слез,
  Я вверх смотрел, и мне душа шептала,
  Что смерти нет средь этих вечных звезд,
  Как было в Божьем мире от начала...
  
  
   Болезнь.
  Там - холодно! Не воздухом, а паром,
  Как мех вином, залита легких гроздь;
  А тело, здесь, томиться сильным жаром,
  И пот пижаму вымочил насквозь.
  
  Библейским желтым небом стало нёбо,
  Растресканой пустыней лег язык,
  Тисками стен - квадратных, страшных скобок -
  Сжат головы распухший материк.
  
  Мысль ковыляет с неглубоким бредом
  В обнимку, как друзья из кабачка,
  И нужно, до бровей укрывшись пледом,
  Лекарство пить с усердьем новичка.
  
  Так хочется холодного напитка,
  Чтоб хоть немного тело остудить,
  Но всем видней! Какая, все же, пытка -
  Горячее глоточками цедить.
  
  Я только пешка в Божьем мощном плане,
  Так мне ли на судьбу свою роптать?!
  А кожа на лице белее ткани,
  И хочется все время только спать.
  
  
  
   * * *
  Был я не зычным -
  Косноязычным;
  Помню, лечила меня
  Бабка-ведунья,
  Не злая колдунья -
  Прямо средь белого дня.
  Свечку топила,
  Ладан кадила,
  В воду накапала воск;
  Я не признался,
  Что испугался,
  Как срезала прядку волос.
  Что-то шептала,
  Вместе сжимала
  Волосы с воском - в комок;
  В красной лампадке
  Мигал мне украдкой
  Тусклый такой огонек.
  Что-то старуха
  Шептала в ползвука,
  Со стен мне смотрели в глаза
  Лики простые,
  Божьи святые -
  Старых времен образа...
  
  
  
   * * *
  Забраться туда бы, где тишь-благодать:
  Где слов не услышишь, где лиц не видать,
  Где плещется море, где синь-небеса,
  Где горы в зеленых, мохнатых лесах,
  Где птица летает и бродит зверье -
  Вот там и поставить простое жилье;
  Молится бы Богу, да жить-поживать
  Вдали от людей, там, где тишь-благодать!
  
  
  
  
  
   Монах.
  Я занят весь своей заботой,
  И мыслью мой напитан ум,
  А вы - увлечены работой,
  И чередой свинцовых дум.
  Я знаю вас, я жил меж вами,
  Но я одним из вас не стал,
  Пускай и резкими словами
  На ваши речи отвечал...
  
  Ах, милая моя забота,
  Я в каждом звуке узнаю,
  И в каждой зазвеневшей ноте,
  Песнь комариную твою.
  Чудесным, знаний тайным знаком
  Намечен дух бессмертный мой -
  Я стал отшельником, монахом,
  С мечом для битвы неземной.
  
  Как счастлив я в своем в затворе
  Господним игом дорожить,
  Из сада слушать рокот моря,
  И медленную мысль цедить...
  Пускай завистливые люди
  Болтают праздно обо мне;
  Я повторяю: "Буди! Буди!"
  И радуюсь своей судьбе.
  
  
  
   Молитва.
  В этом мире синем-синем
  Говорил я Бога имя.
  Говорил: "Спасибо, Боже,
  Что могу я видеть тоже
  Все дела и все творенья
  Твоего, Господь, уменья!"
  Говорил: "Господня Слава
  Велика и величава,
  И утверждена навеки
  Среди смертных человеков".
  Я и сам - изделье Божье;
  У Твоих шепчу подножий
  Лишь одно мое хотенье:
  Быть всегда в Господней сени;
  Осоленым - Божьей солью,
  Выполнять Его лишь волю!
  
  
   Побег из той Византии.
  Нелепицей в стихах сквозит прекрасных.
  Чудесно всё в них: рифмы, ритм, слова,
  Но для чего? Покуда смысл опасный
  Там заправляет, буду рад едва
  Красотам этим. Пользу разве даст нам,
  Хоть сколько говори: "Халва, халва..."?
  Ведь их создатель: оккультист и маг -
  Друг эллинам, а христианам - враг.
  
  Пугаясь люто старости телесной,
  Лукавит больше пред самим собой:
  Боясь покинуть этой плоти тесной
  Пределы, а, застигнутый трубой
  Пришествия, - не встать и не воскреснуть.
  И величаясь мудростью пустой,
  Фантазией в миры ступил иные,
  И очутился в землях Византии.
  
  В той Византии, что ему приснилась -
  Пригрезилась скорее - есть изъян
  Воображенья. Эта злая сила
  Всё исказит, что можно и нельзя,
  И приукрасит, что давно прогнило.
  Пусть мудрые мне сердца не разят,
  И не коснутся духа моего,
  Когда они не создали его!
  
  Претит ожить мне снова хоть в металле,
  Хоть в бронзе, хоть в граните - всё одно!
  В той вечности, какую мы созда́ли -
  Несовершенства нашего полно.
  И, как бы мы иного не желали,
  Восстать всем в этом теле суждено,
  Когда сойдутся времена и сроки;
  Как нам и обещали все пророки.
  
  
  
  
  Паутина ночных теней.
  Ночами, при полной луне,
  Вокруг проступают тени;
  Вот они, окружают нас:
  Тени греха, печать клеветы...
  
  Смотри, как изящны они.
  На земле - черные тени,
  Как полночные кружева,
  Сети зла, паутина ночи.
  
  Я знаю, что скрывает тень:
  Туда не заходит Господь!
  Что нужно, чего мы хотим:
  Остаться или вырваться прочь?
  
  Кто смастерил эти тени,
  Из чего они сплетены?
  Может быть это ловушка?
  Мы уже угодили в неё!
  
  Это вошло в нас когда-то,
  И оно изменило нас.
  Кто же мы теперь? Может быть,
  Мы не эти ночные тени...
  
  
  
   * * *
  Я слышу пламенные звуки
  Каких-то неземных речей;
  Они сжимают сердце мукой,
  И выкривляют смысл вещей,
  И, приводя в изнеможенье,
  Они расшатывают ум
  Тревожным, непонятным пеньем,
  И череда несветлых дум
  За ними тянется... Но, все же,
  Иные звуки к нам, быть может,
  Придут на краткий, краткий час,
  И, прозвучав легко и нежно,
  Разбудят от тоски безбрежной,
  И исцелят Любовью нас.
  
  
  
   * * *
  Когда б был смысл в полете мотылька,
  Он не спешил бы умирать скорее -
  На лампы свет, и ты живешь, пока
  Хватает сил, бегляночка-Психея.
  
  Не торопись, быстрянка, умирать;
  Кружись, кружись, ведь мы еще успеем
  Увидеть Леты мягкие луга,
  И тихого Элизия аллеи.
  
  Пусть жизнь трудна; пусть выбьешься из сил,
  Устав крылышковать прозрачной феей;
  Пусть Гиблы станет горек мед, но ты
  Не доверяй обманщице-Цирцее.
  
  А смерть мани́т серебряным лучом,
  И, убегать от смерти не умея,
  Упрямицу к погибели влечет;
  Но дар бессмертья, все равно, сильнее!
  
  
  
   Звезды - во мне.
  Ночь - точно ломоть хлеба - ноздревата,
  И крупной солью звезды в ней блестят,
  И, как водой холодной из ушата,
  Я временем облит до самых пят.
  
  Я временем облит, но жизни тяжесть
  Еще гнетет упрямый позвонок,
  И тянется судьбы слепая пряжа,
  И тоненько пульсирует висок.
  
  Я жив пока, но Вечность, темной пеной,
  Мой слабый мозг пьянит сильней вина.
  Я - маленькая часть большой Вселенной,
  И кровь во мне - как звезды - солона!
  
  
  
   31 декабря.
  Столетье жалкое свой избывает срок,
  Протеем хитрым в Вечность ускользает;
  а время вяжет
  спицей новый узелок,
  и вертится
  Вселенная большая.
  
  Так ночью холодно под небом декабря.
  Столетье это - тихо умирает,
  и слышно: звезды,
  как осколочки скрипят,
  Вселенной мощной
  двигаться мешая.
  
  А утром кажется, что внове все вокруг,
  и хочется, как в радужных мечтаньях,
  Душе с немногими
  на незнакомый луг
  попасть,
  не зная ничему названья;
  
  и новые слова, как ноты выпевать,
  толкая языком капризным звуки,
  и никому уже не нужно
  больше лгать,
  и умолять,
  протягивая руки.
  
  Привычного стесненья телу больше нет,
  а все, вокруг, так удивляет зренье:
  и мягкий, чистый луг
  и яркий, новый Свет...
  Под незнакомой,
  ласковою сенью
  
  легко теперь звучать и двигаться легко,
  и, кажется, что мы совсем не знаем,
  что Время старится,
  и где-то далеко
  теперь от нас
  обитель голубая.
  
  
  
   К N.
  Поведайте, в каких еще краях,
  Ну, может, кроме Африки голодной,
  Лгут - вдохновенно, грабят - благородно,
  И мастерят свободу на костях?
  
  Как долго будем думать: "может быть,
  Нет-нет, не здесь, а где-то там - далёко,
  В другой стране, губительного рока
  Мы избежим и станем лучше жить?"
  
  Как хорошо в фантазиях летать!
  Не замечать железной жизни поступь
  И с удивленьем обнаружить после,
  Что наступило время умирать...
  
  
  
   Бессонница.
  Я сижу, сижу, а все не клонится
  Ко груди, иль набок голова,
  Что ж ты делаешь со мной бессонница?
  Точно житель темноты - сова -
  На диване я сижу как на́ ветвях;
  Головой кручу и не могу
  Ночью спать как человек, как праведник -
  Все сижу и что-то стерегу...
  Что я маюсь, отчего недобро так
  На душе? А я молчу, молчу...
  Отчего, ко спальной страшной комнате
  Не могу идти я? Не хочу...
  
  
  
   Из "Моцарта".
   Когда б вы знали, как бывает тяжко
   на скрипке Божьей вытянуть все струны
   в один согласно зазвучавший лад,
   и, двигая смычком воображенья
   по этим напряженным жилам боли,
   волшебную, чудесную музы́ку,
   которой нету ничего прекрасней
   и совершенней в этом грубом мире,
   явить на свет и удивиться: "Как же,
   к чему все это чудо совершенства
   взялось из развращенной, смертной плоти,
   которая лишь час тому назад
   жевала и проглатывала что-то?"
   Один ответ я вижу и приемлю,
   какой дает мне ясность, оправданье:
   Что с нами Бог, и это Дух Господень
   тревожит нас несовершенства мукой,
   которая звучит душе приманком,
   и от неверья переводит к вере,
   и обещает чудо воскресенья,
   и радость вечной, светлой, новой жизни.
  
   Как хорошо, покойно и свободно,
   и этих слез раскаянья не стыдно,
   и одного лишь хочется: прощенья
   просить. Не знаю у кого, не важно!
   Очищен храм и Богу приготовлен,
   принесена молитва покаянья,
   совершено причастье. Растворяюсь...
   и - нет меня! Домой вернулся сын;
   отправился опять к своим истокам,
   когда настали времена и сроки.
  
  
  
   Бывает страшно.
  За жизнь свою боясь, и трепеща
  От мысли: "вот и мы, увы, не вечны...",
  Я притворяюсь, рифмами треща.
  И нипочем мне все, и так беспечно
  Я время трачу между "от" и "до" -
  Две даты на моем могильном камне,
  Что будут отпечатаны потом
  Каким-нибудь ремесленником славным.
  
  Что я ищу, и есть ли польза в том?
  И, глядя на себя сторонним взглядом,
  Кажусь: то человеком, то скотом,
  И удивляюсь этому разладу.
  Кто я такой? Зачем мне умирать?
  Но голос плоти - тише, замирает...
  Я слышу, вот и мне: "Теперь - пора!"
  И сердце всю вселенную вмещает.
  
  
  
   Пред сретеньем - прощанье!
   I
  Взмах ресниц - движенье заломленных рук,
  И матовой кожи свет...
  Было тихо, странно так было вокруг:
  Тускло блестели две
  Серебристые нити; глаза в глаза
  Уже взглянуть не могли,
  Что-то нужно мне было еще сказать -
  Слова на память не шли!
  
   II
  Обыденны, мелки слова,
  И зренье застит даль разлуки;
  На чудо б надо уповать,
  Но чуда нет. Простерлись руки
  Над телом, словно два крыла.
  Молитва в мыслях неумело
  Ткалась - рвалась - опять ткалась,
  Освобождаясь из предела
  Души. На опустевший храм
  Кладу холодные ладони,
  Но кто-то произнес: "Пора!"
  И голоса в стенаньях тонут.
  
   III
  Всем нам встретиться вновь суждено!
  Прежних лиц не важны очертанья -
  Там, в отличье от жизни земной,
  Ни к чему будут нам узнаванья.
  Будет с Новых Небес золотых,
  Над землей обновленной, иное
  Солнце светом нетварным светить:
  Без проклятья, без смерти, без зноя.
  
  
  
   Человек умер.
  Желтеет восковое тело
  На простыне голубоватой.
  По-детски - как-то неумело -
  Оно раскинулось в кровати,
  
  И, человечью речь не слыша,
  Лежит, согнув в колене ногу,
  И притаилось, и не дышит,
  И коченеет понемногу.
  
  И в суете предпохоронной,
  Средь всхлипов, выдохов и стонов -
  До самых слез слова затронут
  Заупокойного канона.
  
  А ты, душа, что обомлела,
  И, как воробушек, прижалась?
  Теперь одна, совсем без тела -
  Такого мертвого - осталась.
  
  Так неуютно, так печально
  Душе, так одиноко в мире,
  Но - слышишь - дудочкой прощальной
  Раздалось пение Псалтири.
  
  И, позабыв про ужас тленья,
  Душа притихшая взирает,
  Как к ней, под эти песнопенья,
  Неслышно ангелы слетают.
  
  
   * * *
  
  Тонкий лучик сочится в прореху завешенной шторы
  (Столько много пылинок на солнце блестит серебром!),
  Позабытое всеми, глядит исподлобья, с укором,
  Наклоненное зеркало, и отражаются в нем:
  Этот солнечный лучик на старом ковре, половина
  Шкафа старого с книгами, письменный стол у окна.
  Сзади старого шкафа растянута сплошь паутина
  (В отражении этого нет), да, еще тишина
  Отражается в плоском овале циклопова ока...
  Отраженье - живым, а вещам не важны зеркала.
  Без подвижного, мягкого тела вещам одиноко;
  Одиноко без плоти, которая их создала!
  Но и плоти пугливой так страшно без Вечного Духа,
  Нет, она не привыкла, не может одна вековать,
  И тогда отверзается зренье иное, и слуха
  Прежнего входы - в притворы свои - принимают Печать.
  
  Деревянное ложе и крест в изголовье точеный...
  Только белый, и только коричневый с зеленью цвет...
  В этой комнате узкой, мой дух обитает спасенный;
  Ничего, кроме духа в набеленной комнате нет.
  
  
  
  
   Сорокоднев. (в память отца)
  
  Спускался с одной стороны косогор,
  С другой стороны поднимался бугор,
  А рядом - кресты и могилы,
  Молюсь среди них что есть силы.
  
  Здесь, в этой кладбищенской, тихой земле,
  Лежит твое тело во мраке и тле,
  И день наступил сороковый,
  И крепки у смерти оковы.
  
  Я смерти дыхания тоже боюсь,
  Но, страх пересилив, усердно молюсь,
  Ака́фист о мертвом глаголю:
  "Помянут будь, раб Анатолий..."
  
  Читаю слова во спасенье души,
  Бредущей по чащам загробной глуши:
  "Что бури уже миновали,
  И больше не будет печали.
  
  Но только любовь остается сильна,
  От мрака и злобы спасет нас она;
  Страданья твоим не умножи,
  Заступниче наш, Христе Боже!"
  
  Закончив читать, я стою и молчу,
  В могилку воткнув восковую свечу.
  Лишь ветер колышет печальный,
  Названья венков погребальных...
  
  
  
   На смерть матери.
  Мы не встретимся больше, прощай!
  Дай еще на тебя напоследок
  поглядеть; о ненужных вещах
  говорить мы не будем. Беседы
  нам с тобою уже не вести,
  И за все, если можешь, прости.
  
  После этих событий пошли,
  церемоний иных вереницы:
  многих слов погребальных и лиц
  хоровод над тобою кружится.
  Может быть, ты похожа, но мать -
  не могу в этом теле узнать.
  
  На лицо наложила печать
  смерть, как встарь надвигали забрало;
  после - стали тебя поминать;
  тела нет! только имя осталось.
  Вспомнишь имя, и память тебя,
  вызволяет из небытия.
  
  Я теперь такой взрослый! Ну как
  мне серьезным и взрослым не стать?!
  Ведь из этого издалека,
  ты не сможешь меня опекать.
  Где теперь ты? В какой стороне?
  Только вместе уже нам не...
  
  Мы не встретимся? Радость сию,
  знаю, многим дашь, Господи Боже!
  Ей - на язвы пролью Литию,
  и молитвой Тебя потревожу,
  чтобы только, по смерти, опять,
  мы друг друга смогли бы узнать.
  
  
  
   * * *
  Могильные плиты, надгробья вразброс,
  Больших кипарисов аллея,
  И, еле плетущийся, времени воз
  Отсюда спешит поскорее.
  
  Тут так хорошо, и всегда тишина,
  Лишь листья на плиты слетают,
  И там, в глубине, у могильного дна
  Покой человек обретает.
  
  Но только наступит неведомый час,
  Как мертвые Господу внемлют:
  "Вставайте, оттуда Я выведу вас
  На Новую, лучшую Землю!"
  
  
  Диалог умершего и ангела.
  - Я себя не припомню; не знаю кто ты:
  Мне посланник, вожатый иль друг мой?
  Расстоянье - ничто, но сквозь время пласты,
  Нам, не вечным, протиснуться трудно.
  
  - С грозным временем этим суметь совладать
  Могут слово людское и дело...
  Что от Духа, то к Духу вернется опять,
  Для могил - это бренное тело.
  
  - Время слижет нас, слабых, с ладоней земли,
  Бог - поглубже упрячет, до срока;
  Наши кости занозами в почву вросли,
  И глядят черепа одиноко.
  
  Могут слово и дело? Поступков и слов
  У живущего - ворох огромный,
  Но, набросит над гробом могильщик покров,
  И попробуй хоть пару припомнить.
  
  - Вечность. Тьма. Пустота. Только звездный маяк
  Свой мерцающий свет посылает...
  Ты вошел?! Так смелее ступай через мрак
  Вверх - горе́ - в направлении Рая.
  
  Не топчись и ступай. Прежде вера была,
  А теперь, преисполнившись знаньем,
  С провожатым своим, распростершим крыла,
  Поспеши в глубину мирозданья.
  
  
  
   Вспоминая молитву сирийского старца.
  Во дни Великого поста
  Одна молитва неизменно
  У нас - коленопреклоненных -
  В церквах и дома, на устах:
  
  "Не доведи, Владыко, дать
  Нам духа праздных слов и лени,
  Унынья духа, и стремленья
  Людьми другими управлять;
  
  Но, целомудрия нам дай,
  Ещё - любови и терпенья,
  И духа мудрого смиренья
  Пошли с Небес для нас сюда.
  
  Господь и Царь, дару́й: узреть
  Грехи мои; не осуждати
  В великом или малом брата;
  Тебе хвалу во веки петь!"
  
  И кажется, с колен восстав,
  После молитвы этой чу́дной,
  Уже не так, как мнилось - трудно -
  Молясь, нести обет поста.
  
  
  
   В пустом храме.
  В храме пусто, гулко в храме -
  Образа глядят;
  Пред иконой в темной раме
  Огоньки горят.
  Свечек тонких, жолтых свечек,
  Свечек восковых;
  Отовсюду мне навстречу -
  Ликов взгляд святых.
  Посреди иконостаса,
  С золотых небес,
  Зорко смотрит образ Спаса
  Прямо в сердце мне.
  Я скажу слова молитвы,
  И зажгу свечу;
  Уберечься от ловитвы
  Вражьей я хочу:
  "Господи, не дай над нами
  Страху превозмочь,
  Не дозволь прельстить нас снами
  Бесам в эту ночь.
  Нам страданья не умножи
  И при свете дня,
  И всегда помилуй, Боже,
  Грешного меня".
  
  
  
   Небеса смотрят на нас.
  Мы смотрели фрески в Божьем храме.
  В этой гулкой, легкой тишине,
  Дух Святой витал тогда над нами,
  И не подступали к нам извне
  Суета, обыденность мирская;
  Свечи - тонким пламенем горят,
  И святые, как из окон Рая,
  С золотых икон на нас глядят.
  
  Взор их прям и лик святой спокоен,
  Кроток жест и поступь так легка;
  Дева и Христос, монах и воин -
  Наблюдают нас издалека.
  В золоте небес Его прекрасных
  Ангелы бесплотные парят:
  Лики серафимов в крыльях красных,
  Херувимов вездесущий взгляд...
  
  Сердце замерло... Вдохнуть - не смеем!
  Здесь для нас открылся мир иной.
  Все земное перед ним тускнеет,
  Меркнет, покрывается золой...
  Он один - блистает, пламенеет,
  И вернуться нас, земных, зовет,
  Как Господь когда-то иудеев,
  От скорбей и уз увел в Исход.
  
  
   * * *
  Луч света протянулся от стекла
  окна собора, прямо до иконы
  Спасителя, и утренняя мгла
  подвинулась, с почтительным поклоном.
  
  Как будто перст Предвечного Отца,
  указывал молящимся на Сына:
  "Тот, кто из вас послушает Его,
  того и Я вовеки не покину!"
  
  
  
   В день Господень.
  Этот белый храм, этот крест
  Золотой, этот купол черный
  Молвят нам: на земле места
  Нет человекам! К свету, к горней
  Родине вам спешить надо,
  Прочь от грубой земной юдоли;
  Быть не сытым земным стадом -
  Становиться небесной солью.
  
  И отсюда, душой ползти
  К Богу лествицею небесной
  Нам пристало; оставь, пусти
  Мир смертельный, больной, прелестный.
  Но, от этих привычных пут,
  Как уйти, ускользнуть, утечь нам?
  Как обманный земной уют
  Обменять на милую вечность?
  
  Человекам нельзя спастись,
  Богу - можно все! По небесной,
  Звонкой тверди прозрачной, ввысь
  Колокольная льется песня.
  Этот храм, небесная синь,
  И креста золотые реки,
  Вторят звонам: "Аминь! Аминь!"
  И: "Хвала Христу во все веки!"
  
  
  
   Чаша причастия.
  На алтаре она - сама-едина!
  Уже священник вверх поднял возду́х;
  Воспели: "Веруем в Отца и Сына...";
  Зовём сойти Животворящий Дух.
  
  А в чаше этой таинство творится;
  Не дай, Господь, узреть ничьим глазам,
  Что там Христос - для нас, живых - дробится
  В Хлеб и Вино, как пожелал Он сам.
  
  Господняя святая Литургия,
  Все вместе здесь: Земля и Небеса!
  И с Ангелами служим мы - живые;
  
  Блистают светом Божиим Святые;
  И вот из Врат Христос выходит Сам,
  В нетленной Славе Своего Отца.
  
  
  
   Надпись в Библии (Т.В.)
  Не исчезанья кратким мигом
  Вдруг завершиться жизнь твоя!
  Прочти писанья этой Книги,
  Узнай премудрость бытия.
  Ты, в этом Откровеньи Новом,
  Всю жизнь свою пересмотри;
  Работу - сказанную Словом -
  Начни работать изнутри.
  Не праздность для души полезна,
  А труд упорный, земляной,
  И шевеленье мысли тесной
  В ее коробке костяной.
  И, став на путь для жизни новой,
  Простое надобно понять:
  Удобства мягкие оковы
  Скорее с тела нужно снять.
  Душе необходима вера;
  Без веры трудно - она ведь,
  Есть упование без меры,
  Чего нам не дано узреть.
  Но дело лишь первостепенно,
  Лишь делом веру укрепим;
  Так будь, вовек, благословенно
  Меж нами действие любви!
  Нас исцелит она в страданьях,
  С любовью все возможно, и
  Не кратким мигом исчезанья
  Жизнь завершается в Любви!
  Есть утешение унынью,
  И горечь смерти не страшна,
  Ведь смерти нет: она отныне -
  Навек, навек - побеждена!
  
  
  
  Поднимаюсь по зимней тропинке
   к кресту.
  Вверх и вверх иду-иду-иду.
  Под ногами - снежная тропинка,
  Снег хрустит так сочно под ботинком,
  Пока вверх, на гору я иду.
  
  Далеко вокруг одни холмы.
  Нет ни деревца на них, ни хаты,
  Лишь трава засохшая примята
  Снегом, да - холмы-холмы-холмы...
  
  Дикая, степная простота.
  Ширь-простор... Безлюдно, одиноко,
  Только увлекает вверх высоко
  Образ православного креста.
  
  Здесь когда-то вырезали храм
  В меловой горе монахи Богу,
  Дабы им от мира понемногу
  Отлепиться Он помог. Гора
  
  И окрестности ее пусты
  С тех времен до наших пор; на много
  Верст вокруг лишь узкая дорога
  Тянется между холмов простых.
  
  Чтоб могли паломники придти,
  Приложиться к моленным иконам,
  А потом: топ-топ-топ - вверх по склону,
  Поклониться Господу взойти.
  
  
  
   Странники Божии.
  И дождь, и снег идут на землю,
  И каждый год родит земля...
  Я слово каждое приемлю
  Господнее, и верю я,
  
  Что праведник не умирает,
  Но, как зерно - произрастет.
  От зла земного изымает
  Господь его, и он идет
  
  Покорней агнца, тише лани,
  Вслед за Святым своим Вождем;
  Безропотный и кроткий странник -
  Прямым путем, святым путем.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"