Эдгар Аллан По

              Ворон.
Как-то в поздний час вечерний я сидел над книгой древней
Долго, так что очутился я в каком-то полусне.
Может древнее преданье усыпило мне сознанье; 
Только я едва расслышал тихий стук в мой кабинет. 
"Гость какой-то" - я подумал - "постучал в мой кабинет.
                                       Это гость пришел ко мне". 


Шел декабрь - я помню точно. Было это в час полночный. 
Тлел камин, и отблеск красный тени плющил по стене.
Я желал напрасно горе по исчезнувшей Леноре
Сделать тише. Но, напрасно, я не мог забыть о ней: 
Деве с именем прекрасным. Я не мог забыть о ней, 
                                        Наяву и в полусне.


И печальный, тихий шорох шелестел в пурпурных шторах.
О, какой же ужас шорох этот вызывал тогда во мне; 
Сердце сжалось и не билось, я шептал почти без силы: 
"Это только гость какой-то постучал случайно в дверь.
Только гость случайный, поздний постучался в эту дверь;  
                                        Только поздний гость, поверь".


Я едва собрал все силы, чтоб промолвить: 'Гость мой милый, 
Нет, обиды затаенной не держи - я был во сне
В этой комнате. В потемках еле слышно стук негромкий
Прозвучал. Ты так неясно постучал снаружи в дверь.
Ты прости меня!' и тут же распахнул я настежь дверь - 
                                        Тьма и только тьма извне.



В сумрак ночи удивленно я смотрел завороженный; 
Но в мечтах не здесь - в минувшем оставался. Там, во тьме
Не было округ ни звука, мучила безмолвья мука, 
Только тихий стон: "Ленора!" вдруг раздался в тишине.
Это молвил я, и эхо возвратило слово мне. 
                                       Только эхо там, во тьме.


Дверь я затворил несмело. Вся душа моя горела. 
Снова стук и он как будто слышится в моем окне. 
"Там, в окне загадка эта! Нужно лишь добавить света, 
Нужно посмотреть и разом разгадать загадку мне; 
Успокоить сердце нужно, и - решить загадку мне".
                                           Только ветер там, во тьме.
 

И из этой тьмы морозной вдруг влетел, и с видом грозным
Над моей уселся дверью Ворон - птица древних дней.
Он сидел там с видом важным, на меня не глянув даже, 
Без поклона, без привета, без почтения ко мне.
Точно лорд какой-то знатный - без почтения ко мне. 
                                            Сел и замер, как во сне.


Гость мой черный, гость мой грозный, вид твой строгий и серьезный
Лишь улыбку, да - улыбку, вызывал теперь во мне. 
"Повидал ты, брат, не мало" - я сказал - "и храбр, пожалуй!
Ты поведай, древний Ворон, из далеких, мрачных мест,
Расскажи, какое имя было там дано тебе?"
                                              Громко крикнул Ворон: "Нет".


Я был удивлен, пожалуй, тем, что птица мне сказала, 
Пусть совсем не много смысла заключал ее ответ.
Только разум вряд ли нужен, если вдруг влетит из стужи, 
В поздний, зимний час ворвется в задремавший кабинет
Тварь незваная, ночная - точно в логово к себе -  
                                             С именем таким, как: 'Нет'.


Ворон мрачный, одинокий говорил одно лишь только
Слово, будто в слове этом что-то важное он пел.
В тишине сказал зловещей я ему: "Мой Ворон вещий,
От друзей, когда-то близких, не остался даже след; 
Ты меня покинешь тоже, только лишь взойдет рассвет!"
                                              Мне ответил Ворон: "Нет".


Я от этого простого, незатейливого слова
Вздрогнул телом и душою в кабинетной тишине. 
"Несомненно, слово это - часть какого-то куплета
Птицей слышанной когда-то" - бормотал я сам себе - 
"и рассказ печальный этот, о загубленной судьбе,
                                              Завершался словом "Нет".


Разгадать бы тайну эту! По скользящему паркету
Я придвинул свое кресло прямо к двери в кабинет,
И на бархатном сиденьи, предаваясь размышленьям, 
Я смотрел застывшим взглядом, и искал, искал ответ.
Что хотел поведать Ворон? В чем был заключен секрет
                                               Слова сказанного: "Нет".


Так, раздумьем увлеченный, я сидел завороженный
Взглядом птицы, и пылала вся душа моя в огне.
Я откинулся, как если б, я без сил лежал на кресле
С темной бархатной обивкой, но обивку эту не
Примнет уже вовеки та, что больше всех нужней.
                                                Та, которой больше нет.


То ли воздух здесь сгустился, то ли ангел вдруг спустился; 
Тихим шагом опустился ангел светлый на паркет. 
"Этим сном или виденьем мне Господь дает спасенье," -  
Крикнул я - "покой желанный, и забвение о ней.
Так глотай забвенье это и забудь, забудь о ней!"
                                                 Мрачно молвил Ворон: "Нет".


"Может ты орудье злое, может ты - пророк покоя, 
Или может ты предвестник страшных дней, и зол, и бед? 
О, скажи мне, умоляю: здесь в тоскливом, мрачном крае,
В этом доме одиноком будет исцеленье мне?
О, ответь мне, заклинаю: будет исцеленье мне?"
                                                 Но ответил Ворон: "Нет".


"Или ты орудье злое, или ты - пророк покоя! 
Заклинаю небом, Богом, только дай мне, дай ответ!
"За порогом жизни этой - пусть во Мраке или в Свете - 
Вновь увижусь ли с Ленорой там, куда влечет нас Смерть?
С этой девой лучезарной там, куда влечет нас Смерть?"
                                                   Ворон мне ответил: "Нет".


"Замолчи, посланник ада!" - крикнул я ему. - "Не надо
Больше слов! Ступай обратно - в область, из которой мне
Ты явился наважденьем, птицей в черном опереньи, 
Чтоб терзать мне душу, чтобы доставлять мне только вред.
Уходи, покинь навеки этот тихий кабинет, 
                                                     И не говори мне "Нет"!


Ворон дом не покидает. Восседает, восседает
Неподвижно и не слышно, больше он ни "Да", ни "Нет" 
Не промолвил. Взглядом сонным, этим взглядом отрешенным
Смотрит, и от птицы черной тень ложится на паркет, 
И душе моей из тени вырваться туда, на свет
                                                    Не получится, о нет!  



                


Edgar Allan Poe

            THE RAVEN 

   Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary, 
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore, 
   While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping, 
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door. 
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door- 
                 Only this, and nothing more." 


   Ah, distinctly I remember it was in the bleak December, 
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor. 
   Eagerly I wished the morrow;- vainly I had sought to borrow 
   From my books surcease of sorrow- sorrow for the lost Lenore- 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore- 
                 Nameless here for evermore. 


   And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain 
Thrilled me- filled me with fantastic terrors never felt before; 
   So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating, 
   "'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door- 
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;- 
                 This it is, and nothing more." 


   Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer, 
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore; 
   But the fact is I was napping, and so gently you came rapping, 
   And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door, 
That I scarce was sure I heard you"- here I opened wide the door;- 
                 Darkness there, and nothing more. 


   Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, 
       fearing, 
Doubting, dreaming dreams no mortals ever dared to dream before; 
   But the silence was unbroken, and the stillness gave no token, 
   And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!" 
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"- 
                 Merely this, and nothing more. 


   Back into the chamber turning, all my soul within me burning, 
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before. 
   "Surely," said I, "surely that is something at my window lattice: 
   Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore- 
Let my heart be still a moment and this mystery explore;- 
                 'Tis the wind and nothing more." 


   Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and 
       flutter, 
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore; 
   Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he; 
   But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door- 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door- 
                 Perched, and sat, and nothing more. 


Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling, 
By the grave and stern decorum of the countenance it wore. 
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no 
       craven, 
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore- 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!" 
                 Quoth the Raven, "Nevermore." 


   Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly, 
Though its answer little meaning- little relevancy bore; 
   For we cannot help agreeing that no living human being 
   Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door- 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door, 
                 With such name as "Nevermore." 


   But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only 
That one word, as if his soul in that one word he did outpour. 
   Nothing further then he uttered- not a feather then he fluttered- 
   Till I scarcely more than muttered, "other friends have flown 
       before- 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before." 
                 Then the bird said, "Nevermore." 


   Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken, 
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store, 
   Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster 
   Followed fast and followed faster till his songs one burden bore- 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore 
                 Of 'Never- nevermore'." 


   But the Raven still beguiling all my fancy into smiling, 
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and 
       door; 
   Then upon the velvet sinking, I betook myself to linking 
   Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore- 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore 
                 Meant in croaking "Nevermore." 


   This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing 
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core; 
   This and more I sat divining, with my head at ease reclining 
   On the cushion's velvet lining that the lamplight gloated o'er, 
But whose velvet violet lining with the lamplight gloating o'er, 
                 She shall press, ah, nevermore! 


   Then methought the air grew denser, perfumed from an unseen censer 
Swung by Seraphim whose footfalls tinkled on the tufted floor. 
   "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee- by these angels he 
       hath sent thee 
   Respite- respite and nepenthe, from thy memories of Lenore! 
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!" 
                 Quoth the Raven, "Nevermore." 


   "Prophet!" said I, "thing of evil!- prophet still, if bird or 
       devil!- 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore, 
   Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted- 
   On this home by horror haunted- tell me truly, I implore- 
Is there- is there balm in Gilead?- tell me- tell me, I implore!" 
                 Quoth the Raven, "Nevermore." 


   "Prophet!" said I, "thing of evil- prophet still, if bird or 
       devil! 
By that Heaven that bends above us- by that God we both adore- 
   Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn, 
   It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore- 
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore." 
                 Quoth the Raven, "Nevermore." 


   "Be that word our sign in parting, bird or fiend," I shrieked, 
       upstarting- 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore! 
   Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken! 
   Leave my loneliness unbroken!- quit the bust above my door! 
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my 
       door!" 
                 Quoth the Raven, "Nevermore." 


   And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting 
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door; 
   And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming, 
   And the lamplight o'er him streaming throws his shadow on the floor; 
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor 
                 Shall be lifted- nevermore!