Кулаковская Рэната Александровна : другие произведения.

Алябьев. Люди,города и веси в судьбе композитора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Реферат о жизни и творчестве композитора Александра Алябьева

А.А. Алябьев

Люди, города и веси в судьбе композитора

Реферат по материалам сетевых и бумажных публикаций

Составитель - Р.А. Кулаковская

Пущино - 2013 г.

Оглавление

   1. Происхождение фамилии Алябьев
   2. Род и герб Алябьевых
   3. Отец -Александр Васильевич Алябьев. Мать. Братья и сестры
   4. Биография в датах
   5. Краткая биография
   6. Тобольск
   7. Астрахань
   8. Петербург: 1-ый период - приезд из Астрахани, 2-ой период - после выхода в отставку
   9. Москва
   10. Война 1812 г.
   11. Служба в армии после войны. Старая Русса. Воронеж, знакомство с Времевым. Бороздин. Отставка
   12. Кавказ: Ставрополь, Пятигорск, Кисловодск
   13. Оренбург. Самарская губерния
   14. Село Рязанцы
   15. Коломна
  16. Клинский край
  17. Село Пущино
   18. Римские-Корсаковы. Екатерина Александровна Римская-Корсакова
   19. Офросимовы
   20. Дома Алябьевых в Москве
  21. Список музыкальных произведений А.Алябьева
   22. Библиография
  
   "Не так живи, как хочется, а как бог велит,
   никто столько не испытал, как я грешный."
   (А.А. Алябьев)
  
  
      -- Происхождение фамилии Алябьев
   Значение фамилии: В корнях этих фамилий слова 'алаба' 'алабыш' 'алябья', обозначающие различные виды мучных изделий: пирожки и блинчики. Мирское имя Алабыш встречается в русских грамотах уже с конца ХVI века. Любопытно, что один из Алабышей, ямщик, был сыном Колоба и, очевидно, по деду носил фамилию Перепечин - пример традиционных родовых имен по сходным предметам. Алябыш, олябыш - изделие из теста: у вологжан это пирожок, у вятичей колобок, а у сибиряков олябыши - пышки, оладьи. Встарь на Руси пели такую колядку: Хозяйка в дому, как оладья в меду, а детушки, как олябышки. Отсюда происходят и фамилии Алябьев, Олябышев. В "Ономастиконе" Веселовского: Олябей, Олябьевы. Михаил Олябей Емельянов, от него Олябьевы, позже Алябьевы.
   Происхождение фамилии Алабин может иметь два объяснения. Первое: из собственного имени Алибей 'высокий' а также имя собственное мужское Али, особо почитаемое последователями четвертого халифа Али зятя пророка Мухаммеда турецкое 'бек, дворянин' русский суффикс -ин- фамилии Алабин, Алябьев. Али-бей - старший бей. Второе: из башкирского и татарского 'награждение, жалование, награда'. Алаба могло иметь первоначально значение прозвища, а затем, с присоединением суффикса -ин, превратилось в фамилию Алабин.
   АЛЯБЬЕВЫ. От Александра Алябьева, поступившего на русскую службу в XVI веке; от Михаила Олебея, поступившего на русскую службу в 1500 году .
   Фамилия Алябьев в России очень распространена, обладатели этой фамилии даже не знают, что она принадлежала дворянскому роду и талантливому композитору,
   В России много сел, носящих название Алябьево много, эти названия никак не связаны с фамилией композитора.
   Курская область. Одно Алябьево в Пашковском сельском совете, второе в Бесединском.
   Орловская область. Верхнее Алябьево и Нижнее Алябьево расположены на довольно большом расстоянии друг от друга. САХАРНЫЙ ЗАВОД В АЛЯБЬЕВО. В 1802 году подполковник Я.С. Есипов и генерал-майор Е.И. Бланкеннагель в селе Алябьево Чернского уезда построили первый в России сахарный завод, работавший на местном сырье. С этой целью в селе посадили 20 гектаров сахарной свёклы. Крепостные за свой труд ничего не получали. Через год завод перешёл в ведение Е.И. Бланкеннагеля, затем его купил помещик Герард, а в 1822г - братья Скворцовы. После большого пожара 1854 года завод больше не восстанавливали. Сейчас село Алябьево находится во Мценском районе Орловской обл.
   Оренбургская область. Пономаревский район в долине реки Кнель. Название села связано с фамилией первопереселенца из центральной России в 30-х годах 19-го века. В селе даже есть 3 улицы: Заречная, Луговая, Центральная.
   Ханты-мансийский АО, Советский район, поселок Алябьевский. Алябьевская СОШ. Полное наименование школы: Муниципальное общеобразовательное учреждение "Алябьевская средняя общеобразовательная школа". История поселка Алябьевский начинается с мая 1966 года. Согласно проектному заданию, Алябьевский ЛПХ должен был обеспечить годовой объем по заготовке и вывозке 300 тысяч кубометров древесины. К началу 1967 года были построены 40 жилых домов, общежития.
   Тюменская область. Алябьево - железнодорожная станция.
  

2. Род и герб Алябьевых

  
   Алябьевы -- старинный дворянский род России. Его родоначальником считается некий Александр, выехавший из Польши на службу великому князю Василию III Ивановичу и пожалованный имениями в муромских волостях. Различные представители рода Алябьевых служили стольниками, дьяками, головами и воеводами.
  

Описание герба

   В щите, имеющем красное поле, изображена серебряная стрела, летящая в левую сторону, между двух серебряных же стрел переломленных, и под ними видны три реки: большая, средняя и малая. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нём короною, и тремя страусовыми перьями. Намёт на щите голубого и красного цвета, подложенный серебром. Герб рода Алябьевых внесён в Часть 2 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 70.
  
   Сведения из "Богородских родословных / Алябьевы"
   (неполная Родословная и материалы к ней)
   Составитель Ровенский Георгий Васильевич, г. Фрязино.
  
   Александр ок. 1480, из Польши. Предок фамилии Алябьевых, Александр, выехал в Москву к великому князю Василию Ивановичу из Польши и жалован в Муромском уезде деревнями. Его потомки служили российскому престолу в стольниках и иных чинах. В "Алфавитный список дворянских родов Владимирской губернии" они внесены в 1861 году по VI разряду как "древние благородные роды".
   Внук Александра Венедикт Афанасьев по прозванию Голова писан в жалованных грамотах: Голова Афанасьев сын Алябьев 1573 год. Его дети - Савка, Андрей, Моисей писаны в детях боярских по городу Мурому. Род числился по Ярославской губернии. Алябьевы служили в воеводах, стольниках и один из них, Григорий Андреевич, был послом в 1631 году в Нидерландах
   "1755 году Апреля 17 дня, по полудни во 2 часу, преставился господин полковник Афанасий Иванович Алябьев в Москве. Рождение его 7185 Генваря 11 дня; бысть лет жития его 78 и 3 месяца; тезоименитство его того-ж месяца 18 дня. Над телом его надгробное пение учинено Преосвященным Аеанасием, митрополитом Грузинским, со архимандриты и приходсками священники. А земли предадеся у церкви Николая Чудотворца, что на Эдоме, июня 3 дня того-ж году. Тело его погребено под сим камнем. Сей благочестия бысть хранитель и храмов Божиих строитель, иже словеса Святаго Златоуста исполняше, на церкви имение свое нещадно устрояше" (при Богоявленской церкви Николо-Эдомскаго прихода Роман. Борисоглеб. у.).
   ж. Алябьева Ксения Стефановна, рожд. Теляковская, жена стольника Ивана Яковлевича Алябьева. Без дат (при Богоявленской церкви Николо-Эдомскаго прихода Роман. Борисоглеб. у.).
   Андрей Венедиктов, то же. Нижегородский воевода. [Письмо Никифора Плещеева и Карпа Навалкина гетману Яну Сапеге, об измене царю Дмитрию (Лжедмитрию) городов: Нижнего Новгорода, Балахны и Павлова, с просьбою о помощи против изменников (после 7 декабря 1608 г.) // Сборник кн. Хилкова, N 12, пис. 25; Память Нижегородского воеводы Алябьева старостам, целовальникам и крестьянам стародубских сел Яковцева, Вачи и Пуреха, о присылке к нему челобитчиков с повинной Государю (10 декабря 1608 г.) // Акты исторические. Т. 2, N 112; Отписка Нижегородских воевод кн. Александра Репнина и Андрея Алябьева муромцам, о поражении русских изменников под Нижним Новым городом, Балахной, на Ворсме и под селом Павловым, с убеждением их принести Государю повинную (11 декабря 1608 г.) // Акты исторические, Т. 2, N 113; Царская похвальная грамота воеводе Андрею Алябьеву за приведение к покорности Муромцев, с повелением идти с ратными людьми во Владимир, а оттуда к Троицкому Сергиеву монастырю (27 мая 1609 г.) // Акты исторические. Т. 2, N 225; Итак, приказ правительства Шуйского о немедленном выступлении Алябьева с войсками к Москве застал его в самый разгар муромских ...... они подошли к Владимиру, где разыгрались события, аналогичные муромским. В городе вспыхнуло восстание, тушинский воевода Вельяминов был убит, и владимирцы присягнули Шуйскому. 2 апреля посланные Алябьевым силы вместе с кинешемскими и шуйскими мужиками с успехом отразили отразили отряды самозванца Сапеги. 27 мая 1610 года царь Василий послал Алябьеву похвальную грамоту за его "прямую службу и правду", которую он являл, будучи в Нижнем Новгороде, за его "великое радение по благу царскому", за его "отвагу и за взятие Мурома и Владимира".
   Иван Яковлев, стольник. ("В 1651 году на р. Сунже в лесу было замечено много дикого винограда или одичавшего. По указанию царя Алексея Михайловича астраханский воевода выяснил, что растет этот виноград в разных местах и делают "из него виноградное питье, привозят на продажу в Терки и про себя держат". По мнению князя, "развести его можно и у нас, но виноградное дело не за обычай". Терские воеводы М.. Щетинин и И. Олябьев извещали, что около Сунжинского острога также растет много винограда, из которого местные жители делают вино и привозят на продажу не только в Терки, но и в Астрахань". "Алябьев Iоанн Яковлевич, стольникъ". Даты стерлись (при Богоявленской церкви Николо-Эдомскаго прихода Романо-Борисоглеб. у.).
   Афанасий Иванович (11.1.1677-7185-17.4.1755, Москва), полковник. В 1749 г. построил в Ваулове новую - каменную, двуглавую, в честь Успения Пресвятой Богородицы, с приделом в честь Святителя Николая Чудотворца. Освятили ее в 1751 году. "1755 году Апреля 17 дня, по полудни во 2 часу, преставился господин полковник Аеанасiй Иванович Алябьев в Москве. Рожденiе его 7185 Генваря 11 дня; бысть лет житiя его 78 и 3 месяца; тезоименитство его того-ж месяца 18 дня. Над телом его надгробное пенiе учинено Преосвященным Аеанасiем, митрополитом Грузинским, со архимандриты и приходсками священники. А земли предадеся у церкви Николая Чудотворца, что на Эдоме, iюня 3 дня того-ж году. Тело его погребено под сим камнемъ. Сей благочестiя бысть хранитель и храмов Божiих строитель, иже словеса Святаго Златоуста исполняше, на церкви именiе свое нещадно устрояше" (при Богоявленской церкви Николо-Эдомскаго прихода Роман. Борисоглеб. у.).
  
   3.Отец -Александр Васильевич Алябьев. Мать. Братья и сестры
  
   Александр Васильевич (1746 - 16.10.1822, Москва), действительный тайный советник, из Ярославских дворян (внесен в Родосл. кн. 7.1.1791). Представитель старинного дворянского рода, ведущего свое начало от Александра Алябьева, выехавшего в XVI веке из Польши в Россию и получившего от великого князя Василия Ивановича поместье в Муромском уезде.
   После 16 лет военной службы - полковник в отставке, определен в 1777 г. к статским делам. В 1779 - статский советник, вице-губернатор Перми, где содействовал развитию золотых приисков и солеварения. Тобольский наместник в1787-1796 гг., поощрял развитие просвещения в крае. При нем были открыты семь народных училищ, Тобольский театр и "вольная типография", издававшая первый провинциальный журнал "Иртыш, превратившийся в Ипокрену" (1789-1791). В 1806 отпустил своих вологодских крестьян "в вольные хлебопашцы". Потом возгл. Моск. межевую канцелярию. В 1815 г. у него имения в Волоколамском и Бронницком уездах - 62 души, в Ярославской губ. 340 душ. [1; ОПИ ГИМ, ф. 187 д.171 л.21; ЦИАМ ф.4 оп. 14 д. 45 Дела о доказательстве дворянства]
   Биография
   В 1761--1777 годах был на военной службе, начав службу кадетом в Преображенском полку. Полковник в отставке.
   С 1777 года служил в Мануфактур-Коллегии.
   В 1779 году -- советник Вологодской казенной палаты, где ему было поручено также правление таможнями и учреждение пограничной таможенной цепи по всей Архангельской области.
   С 1783 года -- Пермский вице-губернатор. Статский советник. Упорядочил дела Казённой палаты, содействовал развитию горной промышленности, провел ряд мероприятий по улучшению судоходства по реке Чусовой.
   С 1787 года -- Тобольский губернатор. Благодаря его деятельности в Тобольске активно развивались промышленность, судоходство, была открыта первая в Сибири типография (1789), где стали печатать первые сибирские журналы. В 1794 году Алябьевым был построен в Тобольске первый в Сибири театр. Ему удалось без последствий собрать до 1 миллиона рублей недоимок, улучшить средства приказа общественного призрения, усилить благотворительную деятельность последнего и построить для него некоторые каменные здания. За эти дела он удостоился чина действительного статского советника и ордена Св. Владимира 2-й степени.
   С 1796 года -- губернатор Кавказской губернии. Кроме того на него были возложены особые поручения по губернии Астраханской, которая находилась в расстроенном состоянии, улучшил продовольственную часть, вследствие чего цена на муку в Астрахани сильно понизилась. Алябьев организовал снабжение провиантом русских войск, находившихся в Персии. 11 февраля 1796 года Астраханским губернатором назначен тайный советник Александр Васильевич Алябьев
   В 1798 году Алябьев назначен сенатором.
   В 1798--1803 годах -- президент Берг-коллегии, управляющий Монетным департаментом и Конторой разделения золота от серебра (1801), директор Горного Училища (1801--1803). Находясь на посту президента Берг-коллегии и директора ГУ много сделал для развития горного дела и горного образования. Принимал участие в упорядочении труда приписных крестьян на горных заводах, -- выработке положения о "непременных работниках". По его предложению был построен на Каме Ижевский оружейный завод. При его директорстве дети горных чинов получили преимущества при определении в казенные воспитанники ГУ.
   В 1803--1818 годах числился только сенатором. Был в командировке в Олонецкой губернии по проверке доносов, поданых на чиновников губернии.
   В 1806 году отпустил своих вологодских крестьян "в вольные хлебопашцы".
   В 1810 году ревизовал московские присутственные места.
   В 1815 году вел расследование обнаруженных в Костромской гражданской палате беспорядков и упущений. Население Костромы в знак благодарности поднесло ему икону.
   В 1815 году -- землевладелец, помещик имел имения в Волоколамском и Бронницком уездах -- 62 души, в Ярославской губернии 340 душ.
   С 1818 года -- главноуправляющий Межевой канцелярией, действительный тайный советник.
   В Межевом Корпусе, как, впрочем, и везде, где служил Алябьев, он оставил по себе самое теплое воспоминание, выразившееся в желании чинов этого корпуса поставить на свои средства памятник над его могилою. Владел землями в Ярославской уезде, там было его имение с крепостными от 50 до 100 душ. и в московской в районе нынешних Люберецкого района за речкой деревня Петраково с 216 душами, с них собирали дворовые доходы по 40 копеек со двора. Деревня находилась в районе добычи московского строительног песчанника.
   В Москве на Предчистенской набережной возле Большого каменного моста и сейчас стоит особняк, некогда принадлежавший дворянскому роду тАлябьевых ( в одной из комнат сохранился камин отделанный малахитом, модным в то время).
   Источники
   Лоранский А. М. Исторический очерк Горного института. СПб., 1873;
   Перечень русских горных деятелей. (Из бумаг покойного горного инженера С. Н. Кулибина). -- ГЖ, 1900, т.3, кн.8.
   Русский биографический словарь
   Заблоцкий Е. М. Деятели горной службы дореволюционной России. Краткий биографический словарь. СПб.: "Гуманистика", 2004.
   Соколов "Исторические и статистические описание горного кадетского корпуса", СПб., 1830, стр. 23.
   "Научно-исторический сборник", изданный к 100-летнему юбилею Горного института, СПб., 1873, стр. 35.
   Некролог Алябьева в "Благонамеренном" 1822 г., ч. 20 и некоторые сведения в письме его сына к издателю "Отеч. Зап." (1822 г., ч. 12).
   Соловьев " Вызов иностранных мастеров на Ижевский завод" ("Горн. Журн.", 1893 г., N 1).
   Конев А. Ю., Софронов В. Ю. Алябьев Александр Васильевич // Тобольский биографический словарь. А-И. Тобольск: Изд-во ТГПИ им. Д. И. Менделеева, 2003.
   При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896--1918).
  
   Публикуемые дневниковые размышления А. В. Алябьева "Взгляд на теперешную беду" не только дают яркий, хотя и краткий очерк внутреннего состояния современного ему общества, исполненный горечи и переживания за Отечество, но также бросают отчетливый свет на внутренний мир самого автора. Записи ни в коей мере не предназначались для обнародования. Александр Васильевич набросал свои мысли и суждения вполне искренно, в достаточно резкой форме, не взирая на высокие лица. Документ на двух сдвоенных листах плотной писчей бумаги, характерной для начала XIX в., представляет собою полный автограф с немногими уточняющими вставками и исправлениями стилистического характера. "Взгляд" вместе со многими другими материалами архива семьи Алябьевых был приобретен известным собирателем древностей П. И. Щукиным, а затем, в 1905 г., уже в составе его коллекции, поступил в Российский Исторический музей. За несколько лет до передачи в музей этот источник был издан в "Бумагах, относящихся до Отечественной войны 1812 года, собранных и изданных П. И. Щукиным" (Ч. 5. М., 1900. С. 278--280). Это издание из-за малого тиража ныне является библиографической редкостью. Во время публикации ряд наиболее резких мест был изъят и заменен отточиями. В 1930-е гг. во время разбора и описания щукинских связок в ОПИ ГИМ "Взгляд" случайно попал из фонда Алябьевых-Нееловых-Шушериных (N 187) в состав фонда Леонида (Краснопевкова), еп. Дмитровского (N 194), потеряв, таким образом, свою атрибуцию, которая была вновь установлена нами только в недавнее время.
   Документ публикуется ныне по автографу в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации, с сохранением по возможности авторского правописания. Выпущенные в издании 1900 г. места выделены нижним подчеркиванием. Авторские подчеркивания переданы курсивом. Недописанные буквы воспроизведены в квадратных скобках.
   ВЗГЛЯД НА ТЕПЕРЕШНУЮ БЕДУ
   1812 год. Сентябрь. Высокос. Московски[й]
   Июля от 6-го объявлен манифест о вторжении в границы наши французов. Губернии: Виленская, Гродненская, Минская, Могилевская, Витебская и Смоленская до 4-го августа сделались их добычею, а 2-го сентября победоносный флаг Наполеона выставлен в Кремле.
   У какова рускова не обольется сер[д]це кровью при слухе, что Москва в плену и святыня в ней оставлена врагам на поругание. Что сие есть иное, как не явное и праведное попущение Божие на всех россиян. Мы отступили совершенно от строгостей закона духовного и предались без осторожности буйственной склонности натуры и корыстолюбию, единственных основателей теперешной нашей беды, ибо от отклонения строгостей закона духовного натуральные побуждения сделались изобретателями послабляющих законов и, так сказать, покровителей пороков*. Из сего последовало неуважение к догматам веры, в коих предки наши находили святыню и с благоговением отправляли всякое служение Богу.
   18-й век есть начало государственного образования и частно каждого почти росиянина морального развращения. В нем появились французские авторы, в их системе некоторые государи нашли соль души, а их последователи, наши переводчики и сочинители, довели до сведения каждого почти из нас все строки буйственных выражений, и если не расстроили совсем, то поколебнули веру, насажденную в сер[д]цах наших кроткими родителями, почерпнутую ими из Священного Писания и из опытной жизни, основанной всегда на несомненном уповании на воплощенного Господа Иисуса и святых его угодников. Теперь мы пожинаем плоды сих наставников и учителей.
   Буйством нашим взведен на окровавленный престол государь, не знающий ни духовных, ни гражданских законов и прилепленный к одному только барабанному бою и салдацкой амуниции. Министры достойные в отставке, а глупые налицо. В 50 губерниях разве 5, а прочие все губернаторы дураки. В 50 эпархиях разве 5 архи[е]реев, каков подобаше нам, а прочие естьли не блудники, то корыстолюбцы.
   Злодей целого света Наполеон Бонапарт заключает Тильзитской мир1, основанный на теперешной нашей погибели, после него готовится 18 месяцов, на поражение нас сбирает свои и посторонние силы, действует при глазах наших по берегам Вислы и Немана. Нам сказывают, что беда вам будет, а от нас для переговоров ездит дурак Румянцов2. Чрез Неман наводятся пантоны, а Государь в Вильне: жалует крестами поляков, принимает их в камергеры, волочится за сестрами милосердия.
   Злодей вступает в пределы наши, окруженный цесарцами и пруссаками, коих пред сим ограбил, в плен взял и ведет на казнь за свою славу. Народы иноплеменные с ним, которые за славу и истинных своих царей и царств не могли выдерживать долговремянного батального огня, а тут сражаются как львы, казнят друг друга в подозреньи, чтобы поразить нас, не сделавших им ни малейшего зла, но напротив в последнюю пред сим войну защищавших их самих от мнимого покровителя злодея Наполеона.
   Праведная рука Божия отяготела над нами и попустила рассыпаться стенам Московским. Эта осиротевшая вдова Русского царства должна была почувствовать сию строгую казнь гнева Божия. Она уже несколько лет как сделалась гнездом беззакония: в ней не стыдились опоганить брачное ложе, кому случилось наперед, мужу или жене. В ней не стыдились опоганить самый храм Божий во время отправления "святая святым"3, делая его сходбищем любострастию. В ней не стыдились каким бы то ни было образом ограбить ближнего и сравняться в пышности с теми, кому дал Бог великое наследие.
   Царя Давыда Нафан пророк обличал в проступках, а нашему царю по взятии неприятелем Смоленска викарий Московский4 сказал похвальное слово. Царя Соломона одарил Бог премудростию свыше, а у нашего отнял и людей правоправящих и дальновидных. Народ наш утопал в пороках и благодать Божия едва блистала, и то над некоторыми. -- Итак, согласимся единодушно, что праведен гнев Божий и мы достойное восприимем.
   Москва взята, а Петербурх в опасности: Кунс[т]камера, Главная аптека, Ермитаж, часть Сената, часть царского имущества на судах, из коих иные замерзли, а некоторые потонули. Крохинская пристань5 описана, хозяева из жизненных припасов обязаны не продавать ничего.
   В железной год ополчение, рекрутчина, лошади, поборы с крестьян и помещиков.
   1812 года декабрь
   Господь долготерпелив и многомилостив, не до конца прогневается, ниже в век враждует. Вот Господь услышал моление некоторых россиян, по вере своей достойных слуг Христовых, и злобной француз за границей нашей. Что воздадим Богу за свое спасение? Ничево, -- ибо чего и ждать от сердец неблагодарных и загруженных пороками, от сердец удаленных от благодати и не обращающих никогда и ни при каком случае душевных очей своих к Богу. Чего ожидать от человека, смотрящего равнодушным оком на ограбленного смольянина, в присудствии коего и сам грабит казенного крестьянина, и сими деньгами обольщает младую еще верную жену своего ближнего.
   ПРИМЕЧАНИЯ
   1 Мирный договор, заключенный между Францией и Россией 25 июня / 7 июля 1807 г. во время свидания императоров Наполеона I и Александра I в Тильзите и завершивший русско-прусско-французкую войну 1806--1807 гг. Тильзитский мир значительно ослабил Пруссию, привел к включению ее в сферу французского влияния и повлек за собой временное сближение России и Франции.
   2 Румянцев Николай Петрович (1754--1826), государственный деятель, дипломат. В 1781--1789 гг. чрезвычайный посланник и полномочный министр при Германском союзе во Франкфурте-на-Майне, в 1792--1795 гг. в Кобленце состоял при брате французского короля Людовика XVI. В 1796 г. назначен сенатором, в 1797 г. -- директором Вспомогательного для дворянства банка. В 1798--1801 гг. в отставке, жил за границей. С началом царствования имп. Александра I возвращен на службу и назначен членом Непременного совета и к присутствованию в 1-м департаменте Сената. В 1801--1809 гг. состоял главным директором водных коммуникаций, а в 1802--1810 гг. -- министром коммерции. С 1807 г. управлял Министерством иностранных дел (министр с февраля 1808 г.). В августе-сентябре 1808 г. сопровождал Александра I в Эрфурт на свидание с имп. Наполеоном I, до февраля 1809 г. состоял чрезвычайным послом в Париже, проводил политику тесного сближения с Францией. 5 сентября 1809 г. заключил Фридрихсгамский мир со Швецией, за что получил чин канцлера. В 1810 -- нач. 1812 г. председатель Государственного Совета и Комитета министров. С марта 1812 г. отошел от дел в связи с тяжелой болезнью. При известии о вторжении Наполеона в Россию был поражен апоплексическим ударом, вследствие чего стал глохнуть. Полностью уволен со службы в августе 1814 г. Н. П. Румянцев собрал богатую библиотеку печатных изданий и рукописей, а так же коллекции по этнографии и нумизматике, которые легли в основу Румянцевского музея (открыт в 1831 г.).
   3 Возглас священника на литургии, предваряющий вынос Св. Даров для причащения верующих.
   4 Августин (Виноградский, 1766--1819), ректор Троицкой лаврской семинарии в 1795--1803 гг., с 1804 г. епископ Дмитровский, викарий Московской епархии. Практически возглавил епархиальное управление вследствие старости и немощи митрополита Платона (Левшина). В 1812 г. при наступлении французов Августин руководил эвакуацией из Москвы церковных ценностей, а после их отступления из столицы занимался восстановлением разрушенных и оскверненных храмов и монастырей. С 1814 г. архиепископ, архимандрит Троице-Сергиевой лавры и член Св. Синода. В 1818 г. получил титул архиепископа Московского.
   5 Крохинская пристань в Белозерском у. Новгородской губ., при истоке из Белоозера реки Шексны, до сер. XIX в. была большим перевалочным пунктом при доставлении хлебных припасов в С.-Петербург по рекам и каналам Мариинской систем. Публикация А. А. ПЕТРОВА
   Владения А.В. Алябьева
   Имения сенатора Алябьева были разбросаны по всей России, в том числе располагались и в Волоколамском уезде (села Никольское и Петраково).
   Никольское - деревня в Волоколамском районе Московской области России расположена примерно в 14 км к северо-востоку от Волоколамска. Относится к Теряевскому сельскому поселению. По данным на 2005 год в деревне проживало 4 человека. Ближайшие населённые пункты -- деревни Чеклево, Большое Петровское и Малое Петровское. До 1929 года входила в состав Калеевской волости, относившейся сначала к Клинскому (до 1917 года), а затем к Волоколамскому уезду Московской губернии. По данным на 1890 год в деревне проживало 365 человек, по материалам Всесоюзной переписи 1926 года - 315 человек, насчитывалось 64 хозяйства, среди которых крестьянских - 61, имелась школа. В деревне Никольское расположены две улицы: улица Овражная и улица Сиреневая. Никольское переименовано в Алябьево.
   "Из писцовой книги по Волоколамскому уезду за 1626 год известно, что в присёлке Никольском дворцового села Юрьевского в начале XVII века стояли две деревянные церкви: во имя Николая Чудотворца и в честь великомученицы Параскевы Пятницы. Были государев сад, два пруда, где водились караси. В период польско - литовского нашествия в 1612 году интервенты всё разорили и сожгли. Во второй половине XVII века возрождённый присёлок Никольское был приписан к дворцовому селу Ярополец (ныне в Волоколамском районе). Примерно в 1673 году в Никольском построили деревянную церковь Николая Чудотворца. К этому времени здесь насчитывалось 16 крестьянских дворов. По царскому указу от 25 июля 1684 года село Ярополец с приселками Никольское и Архангельское пожаловано в вотчину бывшему украинскому гетману Петру Дорошенко, который через четыре года отдал присёлки в приданое засвоей дочерью Марией стольнику Ивану Михайловичу Головину. С тех пор село получило новое название - Никольское - Головинское. После смерти И.М. Головина во владение селом вступил его сын Иван. По его прошению в 1722 году вместо ветхой церкви разрешено построить новую. В 1746 году И.И. Головин заложил свое имение соседнему помещику В.Ф. Шереметеву. По документам Генерального межевания Волоколамского уезда 1769 года село Никольское приписано к селу Архангельское и принадлежит действительному тайному советнику А.В. Алябьеву. Южнее села на карте отмечена пустошь Лучинники - дача церкви Николая Чудотворца.
   В имение своего отца Александра Васильевича в селе Никольское приезжал его известный сын русский композитор Александр Александрович Алябьев (1787-1851). После ухода в отставку в 1823 году он проводил здесь длительный, около двух месяцев, отпуск.
   В период наполеоновского нашествия в 1812 году управляющим имением Гаврилой Анкудиновым и уездным капитан - исправником Беляевым был организован партизанский отряд, благодаря чему соседние сёла и деревни, да и весь Волоколамский уезд, не подверглись разорению французскими мародёрами. Память сохранила
   имена самых активных партизан села Никольское: Дмитрий Иванов, Фёдор Феропонтьев, Николай Михайлов. Помощниками Анкудинова были несколько отставных военных чинов и некоторые старосты окрестных селений. В числе руководителей крестьян - поселян были жители села Середа - волостной голова Борис Борисов с сыном Василием, крестьяне Аким Фёдоров и Филипп Михайлов, волостной староста деревни Бурцево Иван Ермолаев, волостной писарь Михаил Фёдоров, крестьяне деревни Подсухино Кузьма Кузьмин и Герасим Семёнов. В разные набеги отряд Анкудинова уничтожил более 600 французских солдат. Уже после освобождения Москвы от французов в январе 1813 года владелец имения А.В. Алябьев писал из Казани, что он "весьма много обязан за Никольское своему управляющему Гавриле". Вместе с тем, алябьевские крестьяне разобрали по своим хозяйствам имущество и скот помещика. Власти представили это как "бунт" и направили на усмирение крестьян воинскую команду из 50 казаков. Приехавший в имение А. Бенкендорф, стоявший с отрядом в Волоколамске, убедился в полной невиновности крестьян. С 1840 года селом владеет полковник Стерлигов Фёдор Иевлиевич. По данным 1852 года в селе было 76 крестьянских дворов, 260 душ крестьян мужского пола и 253 женского пола (об участие крестьян в войне 1812освящено подробнее в главе - Дополнение ).
   В приход церкви с тремя приделами: свт. Николая, кн. Владимира и вмц. Марии Магдалины, входили 132 двора, 459 крестьян мужского пола и 554 -
   женского. Известен факт отказа крестьян села в 1858 году отбывать барщину в связи с непосильными повинностями. Помещик вызвал казачий отряд, и сопротивление было подавлено. В 1893 году в селе на средства крестьян деревень Никольское, Дунилово, Дубронивка, Куркино, Головинские Рамешки была построена земская школа. Первым учителем школы стала Мелекова Наталья Гавриловна. С 1915 года школа - четырёхклассная. Занятия приходились проводить в две смены. Затем село перешло во владение помещика А. П. Андреева.В 1911 году в селе числились 75 крестьянских дворов,
   земское училище, казённая винная лавка, помещичье имение. Недалеко находились андреевская пустошь "Мошки" и имение С.Н. Леонова с водяной мельницей. Последним владельцем села был лесопромышленник А.П. Жаров, уроженец села Ядрово Волоколамского уезда, который развёл большой сад и розарий. По воспоминаниям старожилов он пользовался уважением. Как потом оказалось, его сын Иван Андреевич был профессиональным революционером и преследовался царской охранкой. Крестьяне села об этом знали и сочувствовали. В 1918 году имение было национализировано и перешло во владение Всеобуча, здесь разместилось подсобное хозяйство для московской столовой. Старожилы помнят приезд в село в 1921 году начальника Всеобуча Н.И. Подвойского. При нём случился пожар в бывшем помещичьем имении. Впоследствии выяснилось, что это дело рук бывшего урядника Губанова. Затем в бывшем барском доме разместилась начальная школа. "
  

Большая биографическая энциклопедия

   Алябьев, Александр Васильевич -- сенатор, действительный тайный советник, президент берг-коллегии, впоследствии главноуправляющий межевою канцеляриею, род. в 1746 г., ум. в октябре 1822 г. Принадлежал к старинному дворянскому роду, который происходил от Александра Алябьева, выехавшего в XVI в. из Польши в Россию и получившего от великого князя Василия Ивановича поместье в Муромском уезде. Вступив на службу в январе 1761 г. кадетом в Преображенский полк и в 1777 г., произведенный в армии-полковники, Алябьев определен был к "статским делам" в мануфактур-коллегию. В 1779 г. он был назначен советником Вологодской казенной палаты; при этом ему было вверено также правление таможнями и поручено учреждение пограничной таможенной цепи по всей Архангельской области. Заботясь о правильном поступлении таможенных доходов, Алябьев довел здесь таможенный сбор со 150 до 250000 рублей в год. Назначенный в 1783 г. пермским вице-губернатором (с переименованием в статские советники), Алябьев привел в порядок казенную палату и старался, по возможности, содействовать развитию горной промышленности; ему же обязана Пермская губ. улучшением судоходства по р. Чусовой. В 1787 г. Алябьева назначили тобольским губернатором; деятельный, энергичный, живо относившийся ко всякому делу, с которым ему приходилось соприкасаться, он старался ввести улучшения во вверенной ему губернии: ему удалось, не обременяя жителей, собрать до 1 миллиона рублей недоимок, улучшить средства приказа общественного призрения, что дает возможность усилить благотворительную деятельность последнего и построить для него некоторые каменные здания. В 1796 г. Алябьев был переведен губернатором в Кавказскую губ.; при этом на него были возложены особые поручения по губернии Астраханской, которая находилась в расстроенном состоянии; он привел ее, на сколько мог, в порядок. улучшив, между прочим, продовольственную часть, вследствие чего цена на муку в Астрахани сильно понизилась. Заслуживает упоминания энергичная деятельность Алябьева по снабжению провиантом русских войск, находившихся в Персии. В 1798 г. Алябьев назначен сенатором и занял пост президента берг-коллегии, главным директором коей состоял М. Ф. Соймонов. Управляя (по именному Высочайшему указу 4-го января 1800 г.) также горным училищем, Алябьев и в нем сумел ввести коренные улучшения; расширив помещение училища и испросив разрешение увеличить сумму на содержание его до 10000 рублей и, кроме того, на каждого воспитанника сверх комплекта отпускать по 300 рублей. Дети горных чиновников получили преимущество на определение в казенные воспитанники. Выхлопотав ежегодное пособие в 5000 руб. на опыты и практическую поверку при училище горными чиновниками их изобретений и улучшений по горному делу, Алябьев, предполагал также устроить при училище плавильные горна, печи и различные механизмы для практического ознакомления воспитанников с заводским делом. Предположение это было одобрено Государем, причем поручено было составить и смету, но однако исполнение этого проекта потом почему-то было найдено неудобным. 1-го января 1801 г. Именным Высочайшим указом, монетный департамент с конторою разделения золота от серебра был передан в полное ведение и распоряжение Алябьева, который предложил также и банковский монетный двор (действовал до 1805 г.) перевести в ведение названного департамента. Здесь, "за приращение казне дохода", Высочайше повелено было производить Алябьеву от упомянутой конторы по 1000 руб. в год и пожизненно 300 руб. столовых в месяц. Вследствие недостатка в оружии, по мысли Алябьева Императором Павлом в 1800 г. повелено было завести на Каме оружейный завод для приготовления белого и огнестрельного оружия. Вопрос о том, кому строить завод -- вызвал борьбу между горным ведомством и военным. Алябьев, принимавший деятельное участие в этом деле, настаивал лишь на том, чтобы завод был выстроен, а кем -- безразлично, но при этом находил, что по отстройке завод должен поступить в управление военной коллегии. Такая постановка вопроса решила дело и завод, выстроенный обер-берггауптманом Дерябиным и названный Ижевским, 28-го октября 1808 г. был передан в военное ведомство. Выработка положения (изданного в 1807 г.) о непременных работниках на горных заводах, происходила также при деятельном участии Алябьева. В 1803 году Алябьев оставил пост президента берг-коллегии и числился до 1818 г. только сенатором; за это время он был командирован в Олонецкую губ., вследствие доносов, поданных на чиновником означенной губ.; затем (в 1810 г.) производил ревизию московских присутственных мест, и наконец (в 1815 г.) производил расследование обнаруженных в Костромской гражданской палате беспорядков и упущений. Население Костромы в знак благодарности поднесло ему икону. В 1818 г. Алябьев назначен был главноуправляющим межевою канцеляриею и занимал это место до самой смерти. В межевом корпусе, как, впрочем, и везде, где служил Алябьев, он оставил по себе самое теплое воспоминание, выразившееся в желании чинов этого корпуса поставить на свои средства памятник над его могилою. Один из сыновей Алябьева, Александр Александрович, был композитором.
   Соколов, "Историч. и статист. описание горн. кадетского корпуса", СПб., 1830, стр. 23. -- "Научно-историч. сборник", изданный к 100-летнему юбилею Горного института, СПб., 1873, стр. 35. -- Некролог Алябьева в "Благонамеренном" 1822 г., ч. 20 и некоторые сведения в письме его сына к издателю "Отеч. Зап." (1822 г., ч. 12). -- Соловьев, " Вызов иностранных мастеров на Ижевский завод" ("Горн. Журн.", 1893 г., N 1).
   С. Кулибин.
   Мать
   Новикова Анна Андреевна, из дальних родственников просветителя Н. И. Новикова. Она была дочерью Андрея Ивановича Новикова и Авдотьи Ионовны Григоровой. Некоторые источники утверждают, что известный издатель Н. И. Новиков приходился ей родным дядей, однако это не так: он представлял другую родственную ветвь. У Анны Андреевны были братья Федор, Петр, Иван, Нил и сестра Наталья, вышедшая замуж за полковника Федора Григорьевича Стрекалова. В 1812 вместе с семьей бежала в Казань, где в мае 1813 скончалась.
   Дети
  
   Василий Александрович (1784-1857), поэт, автор либретто и нескольких стихотворений, на которые и брат Александр писал оперы и романсы. В 1800 г. окончил горное училище, с 1801 служил по горному ведомству в в СПб. и в Москве. В Московской губернии ему принадлежало с. Семеновское Бронницкого езда, доставшееся ему от матери (совместно с Новиковыми). Его письма в ж-ле "Русская старина", 1880, кн. 10, стр. 341. Помещик Вологодской и Владимирской губ. Братья Василий и Александр были очень дружны
   Евдокия Александровна (1785-1849). Заботилась вместе с сестрами о судьбе брата. По ее ходатайству к Государю разрешено было композитору ехать на лечение в Пятигорск.
   муж Соймонов Владимир Юрьевич (-20.8.1825). Имеются письма его к В.Ф. Алябьеву. Имение - село Тарычево Подольского уезда Мос. губ.
  
   Екатерина Александровна (1786-1850-е), добрый гений композитора, приехала к нему в ссылку в Тобольск, вела хозяйство, хлопотала о смягчении его участи. В архиве ГЦММК - ее письмо совместно с Исленьевой к брату.
  
   Александр Александрович (4.8.1787, Тобольск- 1851, Москва), композитор-романтик, автор более 200 романсов и песен, многих инструментальных произведений, в т.ч. к операм и водевилям. Начал службу в Горном ведомстве в СПб., а затем в Москве. Участник Отечественной войны 1812 г. (3-й Украинский казачий полк - 1812, Иркутский и Ахтырский гусарский полк - 1813-1814 гг.), за взятие Дрездена (был ранен), сражения под Лейпцигом, бои на Рейне и взятие Парижа награжден двумя орденами св. Анны 3-й степени, орденом св. Владимира 4-й и медалью в память войны 1812 г. Окончил службу ротмистром. С 1823 уволен в отставку подполковником с мундиром и полным пенсионом. В 1825 арестован по подозрению в убийстве, приговорен к ссылке в Тобольск с лишением всех прав и дворянского звания. В 1843 получил разрешение проживать в Москве под надзором полиции. Жил у сестры в Рязанцах Богородского уезда. Здесь и венчался. Самая знаменитая песня "Соловей". Среди др. сочинений - оперы, балеты, камерно-инструментальная, театральная музыка. Скончался в Москве. Похоронен в Симоновом монастыре в усыпальнице Алябьевых.
  
   Елизавета Александровна (1788, Тобольск-?).
  
   Софья Александровна (1789, Тобольск -?).
  
   Варвара Александровна (11.9.1796, СПб.-11.3.1860). Замужем ок. 1813. Ходатайствовала не раз о смягчении участи брата и мужа. Их имение - Александрово Звенигородского уезда, где гостил Алябьев А.А. (27 августа-1 сентября 1835 г.). Похоронена здесь у церковной ограды вместе с мужем. Ее муж Шатилов Николай Александрович ( 22.1.1788-9.11.1841 ), поручик Иркутского гусарского полка в 1813 г., в котором в это время был и Алябьев. Сотоварищ в беде Алябьева А.А., был по делу о сопричастности к убийству помещика Времева (чья смерть последовала через 2 дня после карточной игры), лишен чинов и дворянства и сослан. После 1834 жил в Воронежской губ., к нему заезжал в 1835 году А.А. Алябьев, живший у сестры в Рязанцах. Алябьев гостил у Шатиловых у сестры Варвары с 27 августа по 1 сентября 1843 года.
  
   Наталья Александровна (1796-п.1852), в замужестве Исленьева. Ей (известно что она хорошо пела) брат посвятил немало романсов - "Трубадур" ("Шел с войны дорогой") на слова С.И. Давыдова, изд. М., 1827; "Желание" ("Если б ты любил меня"), романс на слова Н.Н., изд. М., 1827; "Терпение" ("Благое, твердое терпенье", романс на слова неизвестного автора (в серии "Северный певец 1829 г .), изд., М., 1829, "Девичий сон" ("Мимо дома все хожу, все в одно окно гляжу"), романс на слова П.А. Вяземского, М., 1832.
   В обширном фонде Алябьевых, собранном в Государственном историческом музее, всего несколько документов отражают жизнь Исленьевых. При создании в Москве Музея музыкальной культуры им. М. Глинки туда из ГИМ передали все, тесно связанное с композитором. Среди них письмо Натальи Александровны Исленьевой брату в ссылку в Тобольск от 29 августа [1828]: "Любезный брат Александр! Последнее твое письмо сестра получила при нас, из которого видно, что становишься немного спокойнее против прежнего и совершенно полагаешь на волю всевышнего; - чем очень нас успокаиваешь. Мы сюда приехали на несколько дней, чтобы ехать в Тулу, но нашли довольно неприятное известие от них: Башилов первой занемог сильным кровавым поносом, а потом все его дети тою же болезнию занемогли, и до сих пор не все еще вышли из опасности; признаюсь, что не очень приятная нам встреча. Мы с детьми, слава Богу, все здоровы, что время, которое мы проводим в своей половине, было для нас очень приятно; я была у Ехимзиных , где все в восхищении от твоего Соловья, даже и хозяин дому, т.е. Ехимзин, так и распевает и велел тебе об этом написать. Поздравляю тебя, любезный брат , дай Бог нам скорее все праздничные дни вместе праздновать и уже никогда чтобы нам не расставаться - вот искреннее и душевное желание всех нас. Прощай, целую тебя. Николая Александровича также целую и желаю, чтобы мое письмо нашло вас здоровыми. Н. Исленьева".
  
  

4.Биография А.А. Алябьева в датах

   1787 год.15 августа в Тобольске родился Александр Александрович Алябьев
   1796 год -Астрахань
   1797 год -Петербург
   1797 до 1804 -Москва год переезда по разным источникам конец
   1801 Унтер-шихмейстер 3-го класса в Берг-коллегии в Санкт-Петербурге
   1803 Шихмейстер 14 класса. В этом ведомстве он служит до ухода в армию, постепенно продвигаясь по чину.
   1812 год отправился добровольцем в армию. 3-й украинский казачий полк.
   1813-1814 Ахтырский полк. 10 лет службы после окончания войны
   1816 - Старая Русса. Минеральные воды. Воронеж, С-Петербург
   1823 год. Отставка. После отставки попеременно Петербург - Москва. Кавказские Минеральные воды
   1824 году был возобновлен в Москве Петровский театр, простоявший двадцать лет в развалинах, он был открыт прологом "Торжество муз", а музыка к этому прологу была написана А. А. Алябьевым и А. Н. Верстовским
   1825 год. Арест
   1828 год -Тобольск
   1831 (1832)? год февраль. 1833 год. До начала курортного сезона Ставрополь, Кисловодск и наконец Пятигорск
   1833 - 1834 годы. Оренбург
   1835 год апрель Рязанцы
   1840 год 20 августа венчание в Рязанцах
   1840-1842 годы Полулегально в Москве
   1842 - 1843 годы Коломна
   1843 год- Москва, под надзором полиции
   1843 год 6-12 августа Тырчево Подольского уезда
   1843 год 27 августа - 1 сентября Александрово Звенигородского уезда у Шатиловых
   1843 год 15 сентября Даниловское Дмитровского уезда у Волковых
   1851 год 6 марта ушел из жизни

5. Краткая биография А.А. Алябьева

   Александр Алябьев родился 15 августа 1787 года в Тобольске, где его отец был губернатором.
   Первые уроки музыки получил в семье, затем в Петербурге, где занимался игрой на фортепиано и теорией композиции у И.Г.Миллера. Впервые как композитор проявил себя в 1810 года. В печати появился "Новый французский романс с аккомпанементом для фортепиано" и два фортепианных вальса. Алябьев - Участник Отечественной войны (1812) и заграничного похода (1813-1814). Был ранен при взятии Дрездена. После войны остался на военной службе в Москве и продолжил сочинять музыку. Одновременно в обеих столицах с успехом прошла премьера его первой комической оперы "Лунная ночь". В январе 1825 года, во время открытия Большого театра, был одним из авторов торжественной музыки.
   24 февраля 1825 года Алябьев был арестован по ложному обвинению в смерти одного из участников карточной игры. Происшествие получило широчайшую огласку и вызвало в обществе всевозможные толки и кривотолки. Алябьев был объявлен убийцей. И хотя на суде выяснилось, что никакого преступления не было, обвиняемого подвергли суровому наказанию. Клевета преследовала его всю жизнь и не стерта полностью до наших дней.
   Что же произошло?
   24 февраля 1825 года Алябьев принимал у себя в квартире приятеля, отставного полковника, воронежского помещика Т. М. Времева. Среди немногих гостей был отставной майор И. А. Глебов. Времев и Глебов затеяли карточную игру. Вначале везло Времеву, но затем помещик проиграл крупную сумму и отказался уплатить ее. Возымели действия, и он вынужден был подкрепить их реальным действием -- нанес недобросовестному игроку две пощечины. Времев поспешил на следующее утро оставить Москву. Но отъехав немного от столицы, он задержался в близлежащей деревне. Переночевав здесь, Времев вернулся в Москву для завершения своих дел и к ночи опять приехал в деревню. Еще до рассвета он вышел по надобности на двор, и тут его поразил апоплексический удар. Произвели медицинское освидетельствование, составили протокол и 3 марта похоронили.
   Разнесся слух об убийстве. По требованию обер-полицмейстера вырыли тело из могилы (через одиннадцать дней после похорон!) и произвели новое освидетельствование. Возникли расхождения между медиками. Одновременно велось следствие. Арестовали Алябьева, его гостей, посадили в полицейский дом слуг, начались допросы с пристрастием. Положение осложнялось распрей между обер-полицмейстером и гражданским губернатором, возводившими друг на друга вину за упущения в следствии, а также личными счетами чиновников с обвиняемыми (с главным следователем полицейским полковником Ровинским у Алябьева было в свое время столкновение); с другой стороны, неблагоприятную позицию по отношению к Алябьеву и его товарищам занял судья И. И. Пущин (декабрист). Он настаивал на решительном осуждении их, вразрез с мнением большинства заседателей.
   Делом занимались многие инстанции: в Москве -- Управа благочиния, Надворный суд (где судьей был Пущин), Земский суд, Уголовная палата, военный генерал-губернатор, общее собрание московских департаментов Правительствующего Сената; в Петербурге -- Комитет министров, Государственный Совет и императоры -- сначала Александр I, затем Николай I.
   Даже находясь под следствием, Алябьев продолжал писать музыку. Здесь был создан знаменитый романс "Соловей", на слова А.Дельвига, завоевавший европейскую известность.
   Версия об убийстве отпала. Объяснение смерти игрока разрывом селезенки от "наружного насилия" было опровергнуто заключением наиболее авторитетных медицинских экспертов. Отклонено было и подозрение в личном участии Алябьева в карточной игре. Но Уголовная палата признала подсудимого виновным в ряде других "преступлений", как-то: допущение запрещенной игры, побои, пьянство и т. п.
   Алябьев был приговорен к лишению знаков отличия, чинов-и дворянства и к ссылке в Сибирь. Такая же участь постигла гостей, присутствовавших на обеде, но, как и хозяин, не участвовавших в игре: зятя Алябьева -- камер-юнкера и титулярного советника Николая Александровича Шатилова (женатого на сестре композитора Варваре) и спутника Времева -- губернского секретаря С. А. Калугина (выступавшего все время как свидетель обвинения). Один из присутствовавших на обеде, товарищ Алябьева, живший у него в доме, отставной майор Н. Я. Давыдов, умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Что касается партнера Времева по игре, И. А. Глебова, то его также лишили всех прав, но "в уважение его прежней службы" сослали не в Сибирь, а "в один из отдаленных великороссийских городов" (на деле -- в город Тотьму Вологодской губернии). Алябьева, кроме того, присудили к церковному покаянию.
   Царь конфирмировал приговор 1 декабря 1827 года. 20 января 1828 года решение было объявлено в Московской Уголовной палате, где собралось много народу. Как доносил начальник московского корпуса жандармов А. А. Волков Бенкендорфу, "...обвиненные, выслушав приговор, не потеряли присутствия духа, кроме Алябьева, с которым по приводе уже в тюрьму сделался обморок".
   Почти три года длился процесс. Алябьев сначала находился под домашним арестом, а затем, с середины 1825 года, содержался в съезжем доме (месте заключения при полицейской части).
   После ссылки в Тобольск, Александр Александрович был отправлен на Кавказ под конвоем не раньше февраля 1832 года: 27 января 1832 года он только выехал из далекого Тобольска. Очевидно, пятигорские окружные власти, получив уведомление от начальника Кавказской области о предписании царя перевести Алябьева на юг, дали 30 октября 1831 года, еще до прибытия "преступника", соответствующее распоряжение местной полиции.
   До наступления курортного сезона Алябьев жил в областном городе Ставрополе. Затем он переехал в Пятигорск. Из архивных материалов видно, что проживал он в Пятигорске в доме "умершей майорши Карабутовой". Этот одноэтажный деревянный дом. в пять окон по фасаду, находился на углу нынешних улиц Буачидзе (N 1) и Анджиевского, по соседству со зданием школы (теперь этот дом переоборудован).
   По возвращении из Кислых вод, "... с коих обратно прибыл в Пятигорск 13 числа сего месяца", Алябьев поселился в доме "вдовы подполковницы Толмачевой" -- там, где ныне театр, на Советском проспекте.
   В Кисловодске Алябьев провел около месяца.
   Через неделю после его приезда сюда, 22 августа, на празднике, устроенном местным начальством, было исполнено музыкальное произведение поднадзорного композитора.
   "...Праздник был блистательный, каких здесь еще не бывало,--пишет современник. -- Кроме посетителей приглашено было 300 кабардинских князей и узданей...;пред ними стихи и разыгрывали прекрасный полонез с хором, сочиненный известным композитором, любителем музыки г. Алябьевым..."
   Во время пребывания в Пятигорске Алябьев много работал: было положено начало новому большому этапу в творческой деятельности композитора -- его занятиям музыкальным фольклором. Алябьеву принадлежат первые в России обработки песен -- русских, украинских, цыганских, народов Заволжья, Средней Азии и Кавказа. В Пятигорске был создан цикл романсов, посвященных Е.А.Офросимовой.
   Потеряв мужа, Е. А. Офросимова в 1840 году вышла замуж за Александра Александровича. Композитору в то время было уже пятьдесят три года.
   В одном из прошений на "высочайшее" имя (от 21 июля 1844 года) жена разжалованного и лишенного прав подполковника писала:"Я вступила в супружество с Алябьевым уже во время его несчастия, не увлекаясь никакими житейскими выгодами, и одно только чувство любви и уважения к его внутренним качествам могло ободрить меня на такую решимость, несмотря на прежнюю вину его и на продолжающееся наказание".
   Можно не сомневаться, что в сердечном сближении будущих супругов решающими оказались их встречи на Кавказе. Художественным памятником этих встреч остались произведения Алябьева, посвященные Екатерине Александровне, и прежде всего "Тайна" -- романс-акростих, в котором первые и соответственно последние слова каждой строфы составляют фразу "Я вас люблю".
   В те же годы Александр Александрович создал еще ряд романсов, проникнутых искренним лиризмом. Среди них -- еще одна "Тайна" ("Скажи, друг несчастный"), автором слов которой в нотах назван И. Козлов, и "Тайная скорбь" ("Туманен образ твои, как даль") на слова автора ранее упомянутой "Тайны" ("Я не скажу, я не признаюсь") -- А. Ф. Вельтмана. Этот романс вместе с романсом "Уединение" композитор посвятил своей сестре -- Наталье Александровне Исленьевой.
   В 1833 году Алябьев был отправлен на поселение в Оренбург, а с 1843 года он под надзором полиции стал проживать в Москве, где к нему то и дело обращались с просьбами принять участие в благотворительном вечере, написать по случаю романс.
   Умер композитор 6 марта 1851 года.
   Даты пересчитаны на Григорианский календарь.
  

6. Тобольск

  
   Во времена Екатерины Великой среди прочих новых административных образований в России была намечена и губерния, в которой предполагалось собрать уезды Урала и казенные горные заводы. Вот тогда-то и вспомнилось предложение В.Н.Татищева о выделении особой уральской провинции под именем Пермского наместничества.
   Чтобы определить будущий город для размещения наместника с его аппаратом, на берега Камы отправились последовательно две комиссии. Одну возглавлял казанский генерал-губернатор князь Платон Степанович Мещерский, другую - губернатор выборгский генерал-поручик Евгений Петрович Кашкин. Обе комиссии согласились в том, что для учреждения нового губернского города наиболее подходят окрестности Егошихи. В своем рапорте Кашкин писал, что эти места отличает выгодность положения для развития торговли и транспорта, в результате чего создаются благоприятные условия "купечеству, мещанству и крестьянству". Соображения двух комиссий посчитали основательными, и 16 ноября 1780 г. за подписью Екатерины II последовал указ на имя Е.П.Кашкина, в котором императрица назначала его наместником Пермским и Тобольским и распоряжалась об учреждении города Перми и наместничества в составе двух губерний: Пермской и Тобольской.
   В декабре 1780 г. Егошихинский и три других завода были возвращены в казну, а 27 января 1781 г. вышел указ, предписывающий открыть Пермскую губернию и Пермско-Тобольскую провинцию к октябрю 1871 г. При этом предлагалось разделить Пермскую губернию на две области: Пермскую и Екатеринбургскую. В каждой области надлежало иметь 8 уездов (всего 16). В Пермскую область Пермской губернии входили Пермский, Кунгурский, Соликамский, Чердынский, Обвинский, Оханский, Осинский и Красноуфимский уезды. В помощь наместнику в новую губернию были назначены губернатор генерал-майор Иван Варфоломеевич Ламб и вице-губернатор Александр Васильевич Алябьев (отец композитора А.А.Алябьева, автора популярного романса "Соловей"). А.В.Алябьева в 1787 г. перевели губернатором в Тобольск.
   По официальной версии основателем Тобольска считается воевода Данила Чулков. Однако воевода, по сообщению Есиповской летописи, "...пришед в Сибирскую землю...татарове же сего убояшася русских вой много пришествия, избегоша от града своего, иде же прежде сего быть в Сибири татарский их городок стольный усть Тобола и Иртыша иже именуемый Сибирь, оставиша его пуста. Рустии же вои придоша и седоша в нем и утвердивше град крепко, иде же бо ныне именуемый Богоспасаемый град Тоболеск." То есть русский летописец конкретно говорит о том, что татары бежали от многочисленных русских воинов из своего столичного города, который именовался Сибирь, а сейчас называется Тобольск. Вероятно, именно поэтому вплоть до XVIII века на географических картах Тобольск иногда обозначают как "город Сибирь". Тобольск стал вторым (после Тюмени) русским городом в Сибири. Символическим актом, означавшим передачу власти над Сибирью от старой ханской столицы к Тобольску, стало пленение воеводой Чулковым в Тобольске последнего сибирского царя Ораз-Мухаммеда. Действительно, уже с 1590 года Тобольск становится разрядным городом и центром русской колонизации Сибири -- так называемой "столицей Сибири", что было официально закреплено петровской реформой 1708 года, когда Тобольск назначен административным центром самой большой в России Сибирской губернии, включавшей территорию от Вятки до Русской Америки. С Тобольска начиналась также знаменитая "сибирская ссылка". Первым ссыльным стал угличский колокол, поднявший народ на восстание после загадочной смерти царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного и единственного законного наследника царя Фёдора Иоанновича. Угличский колокол вернулся из тобольской ссылки только в XIX веке. В 1616 году в Тобольск была сослана несостоявшаяся царская жена Мария Хлопова.
   Помимо выполнения важных административных функций, Тобольск внёс посильный вклад и в развитие отечественной культуры. Так, известия о первых театральных постановках в городе датируются 1705 годом, когда Пётр I только намеревался восстановить театр в столице. А построенное в 1899 году здание Тобольского драмтеатра (сгоревшее в 1990 году) считалось даже архитектурным шедевром как единственное деревянное здание театра в СССР. В 1743 году в Тобольске была открыта духовная семинария. В 1789 году в Тобольске появился один из первых в провинции и первый в Сибири литературный журнал -- "Иртыш, превращающийся в Иппокрену". И основанная в 1810 году Тобольская мужская гимназия стала первой в Сибири (следующая, Томская, была открыта 28 лет спустя).
   В Тобольске есть Алябьевская беседка, устроенная прямо на лужайке. Все это очищено, вместо мусора уложен новый плодородный слой земли, и на нем высажен зеленый газон.
   - Почему Алябьевская?
   - А здесь место такое, сюда соловьи постоянно прилетают и поют.
   "Губернатор А.В.Алябьев был не только любителем музыки, но и завзятым театралом. При нем в Тобольске возник так называемый благородный театр. Первоначально труппа, набранная из ссыльных, выступала в резиденции губернатора, а в 1794 году для театра построили специальное здание. Основы театральной традиции в городе были заложены еще в начале XVIII века приехавшим с Украины митрополитом Филофеем Лещинским. Открыв в Тобольске славяно-русскую школу, Лещинский наладил и постановку учениками этой школы пьес религиозного содержания. В дальнейшем в представлениях начали принимать участие и школьные учителя. В 1743 году вместо славяно-русской школы была учреждена Тобольская семинария. При этом театр при учебном заведении продолжал работать. В репертуар семинарского театра постепенно стали включаться и светские произведения. Спектакли охотно посещались местной "светской" публикой. На одном из представлений, устроенных на Пасху в 1733 году, побывал профессор И. Г. Гмелин, участник научной экспедиции в Сибирь. "Первое действие было таким: пели, потом появился мальчик, который поздравил всех с наступлением Пасхи, - передавал свои впечатления ученый путешественник. - После его ухода появился другой, совсем черный и в образе черта, как его обычно изображают. Он гнал перед собою старого седобородого человека, который жалобно пыхтел и всем своим видом изображал обычную старческую слабость. Он должен был олицетворять старого Адама. Черт совершал вокруг него разные фиглярства и повесил ему на шею чучело змеи с яблоком в пасти, после чего старый Адам замертво упал на землю. Потом появилась Смерть с серпом и хотела забрать с собой умершего, а черт сопровождал все это снова своим фиглярством. Наконец появился господин Христос в образе довольно безобразного юноши, держащего в одной руке крест, а в другой - корону; при его появлении черт стал очень застенчивым, не знал, куда спрятаться, а потом удрал из комнаты. Сила креста придала Адаму снова жизнь, и господин Христос, приказав ему встать, увенчал его золотой короной, которую держал наготове. Старый Адам не знал, куда деваться от радости, и очень мило благодарил господина Христа. После этого господин Христос увел его в рай, и они удалились. Новое действие изображало преподнесение десяти заповедей...В-третьих изображалось святое крещение...". Семинарский театр не исчез и после появления в городе постоянной актерской труппы. Нередко семинаристы устраивали свои представления в домах местной "аристократии" ( Нина Миненко, доктор исторических наук).
  
   В городе была и типография. Разрешение на открытие корнильевской типографии было выдано В.Я. Корнильеву 5 апреля 1789 г. Уникальность ее в том и заключалась, что, наряду с канцелярской продукцией, в первой за Уральским хребтом типографии печатались и книги, издавался журнал с материалами местных авторов. Дмитрий Васильевич, который после передачи ему отцом типографского станка, судя по всему, пристально следил и за конъектурой выпускаемой продукции, оказался настоящим патриотом сибирского края и принимал к изданию исключительно труды своих земляков. Одним из первых среди них стал ссыльный поэт, бывший конногвардеец Панкратий Платонович Сумароков, внучатый племянник известного российского писателя. 1790 г. стал наиболее плодотворным для сибирских авторов и издателей. Важен тот факт, что в Тобольске удалось сформировать творческий коллектив из учителей, чиновников и даже ссыльных, которые стали авторами журнала с довольно необычным для современного уха названием: "Иртыш превращающийся в Иппокрену". На титульном листе сообщалось, что это будет "...ежемесячное сочинение, издаваемое от Главного Народного Училища, 12 книжек в Тобольске, в типографии Корнильева". И хотя среди авторов не было ни главного редактора, ни составителя, удалось осуществить казалось бы немыслимое: в провинции (второй случай в России; до этого в 1786 г. в Ярославле издавался аналогичный журнал под названием "Уединенный Пошехонец"), практически на общественных началах, стал выходить журнал, оценить который потомки смогли лишь спустя столетие. Наиболее активное участие в формировании "Иртыша" приняли учителя Главного народного училища, все тот же Панкратий Сумароков и... губернский прокурор И.И. Бахтин, который, по воспоминаниям современников, даже на служебные заседания брал с собой томик вольнодумца Вольтера! В журнале публиковались речи учителей Главного народного училища на различных торжествах, переводы иностранной литературы, а так же литературные произведения местных авторов. Переводы с французского, немецкого, английского языков выполнялись учащимися и носили учебный характер. За основу брались отрывки из Плиния, Ньютона и др. Один из учащихся "бухаретин" (бухарец) Апля Маметов перевел с персидского "Мнение магометан о смерти пророка Моисея". Первый номер "Иртыша" вышел в сентябре 1789 г. Но журнал просуществовал недолго: с 1789 г. по 1791 гг. Всего за этот период было выпущено 24 номера журнала. При этом распространить удалось далеко не все номера, что можно истолковать как неготовность читателей того времени к прочтению трудов современников. Одновременно с "Иртышом" в 1790 г. стал выпускаться "Журнал исторический, выбранный из разных книг". Составителями "Журнала" стали учителя Тобольского Главного народного училища. Вышло всего две части журнала, в которых помещались переводы из различных "исторических сочинений" без указания источников и авторов перевода. С 1793 по 1794 гг. в Тобольске выходило в свет другое периодическое издание: "Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая и увеселительная, в пользу и удовольствие всякого звания читателей". Большая часть статей были переводом различных сочинений из французских и немецких книг и журналов. Редактировал журнал ссыльный поэт П.П. Сумароков, и материалы, подготовленные им лично, исследователи признают наиболее интересными и оригинальными, имеющими авторский почерк и самобытность. Всего вышло в свет 12 номеров журнала.
   После 1794 г. типографское дело в Тобольске по непонятным причинам замирает на довольно продолжительный срок. Чаще всего в подобных случаях можно отыскать сразу несколько причин, повлиявших на закрытие предприятия. Одна из них -- смерть 31 января 1795 г., на 61 году жизни, Василия Яковґлевича Корнильева. Смерть сказалась на его сыне Дмитрии, которому тогда исполнилось 32 года, не только эмоционально; думается, что он оказался без финансовой поддержки со стороны отца, чего постоянно требовало книжное дело. Кроме того, в 1796 г. переводится к новому месту службы в Астрахань и покровитель Корнильевых А.В. Алябьев. И, наконец, 16 сентября 1796 г. выходит известный императорский указ о закрытии всех вольных (частных) типографий "вследствие некоторого злоупотребления". А.И. Дмитриев-Мамонов по этому поводу пишет: "По закрытии типографии Корнильева, устроена была типография сначала при Тобольском Наместническом Управлении, а затем, по упразднении Наместнического Управления, в 1797 году, типография была присоединена к Губернскому Правлению". Далее он сообщает, что имеющаяся типография "была устроена на частные средства" и содержателю ее выплачивалось ежегодно 600 руб. ассигнациями. Здесь же он высказывает предположение, что "владельцем и этой типографии был тот же Корнильев". В конце 1800 г., по инициативе тобольского губернатора Д.Р. Кошелева, Приказу общественного призрения предлагается "устроить на средства, которыми он располагает, особую типографию", поскольку расходы прежнему "содержателю типографии оказывается отяготительным и поэтому типография та закрыта". Но типография Корнильевых сыграла свою роль в истории сибирской книжной печати: более 50 томов вышло в свет, при общем тираже в 15 тысяч экземпляров. В том числе -- 11 наименований книг и три журнала.

Алябьевы в Тобольске

   Алябьевы оказались в Тобольске по воле императрицы Екатерины Великой, назначившей своим указом отца будущего композитора -- Александра Васильевича Алябьева, представителя древнего русского рода -- правителем (губернатором) огромного сибирского края, именуемого тогда Тобольским наместничеством.
   Расположенный на берегу Иртыша, недалеко от впадения в него реки Тобол, Тобольск тогда являлся не только административным, но и духовным центр Сибири, будучи в то же время вратами в мрачное изгнание, одним из главных этапов суровой ссылки.
   Не случайно самое первое упоминание о композиторе принадлежит ссыльному, а именно А.Н. Радищеву, которому губернатор разрешил, по пути в острог в 1790 г., задержаться в Тобольске на целых семь месяцев, за что получил выговор от начальства. В своем письме писатель рассказывает о случившемся большом пожаре в городе: "Всех больше потерпел здешний губернатор. Счастливым себя почитал тем, что осталась в доме его овчинная шуба, в которую кутали трех его детей при случившейся тогда холодной погоде". Среди этих малышей был и восьмимесячный Саша. После пожара Алябьевы переехали в двухэтажный каменный дом на Богородской улице, сохранившийся и поныне.
   Во время пребывания Радищева в дружной семье Алябьевых было уже два сына (Василий, Александр) и четыре дочери (Евдокия, Екатерина, Елизавета, Софья). Все хлопоты в большой семье лежали, очевидно, на плечах матери, Анны Андреевны. Отец, Александр Васильевич, был очень занят административными трудами, за которые удостоился чина действительного статского советника и ордена Св. Владимира 2-й степени.
   Благодаря его деятельности в Тобольске активно развивались промышленность, судоходство, была открыта первая в Сибири типография (1789), где стали печатать первые сибирские журналы. В 1794 г. А.В. Алябьевым был построен в Тобольске первый в Сибири театр, а до этого он разрешал театральной труппе давать представления в своем доме на Богородской улице, где проходили также и музыкальные вечера, репертуар которых включал более 100 произведений. Александр Васильевич часто просил присылать из столицы ноты и музыкальные инструменты. Губернатор А.В.Алябьев был не только любителем музыки, но и завзятым театралом.
  
   В доме Алябьевых постоянно звучала музыка, часто устраивались домашние концерты. Семья губернатора, который был покровителем местного театра и оркестра, не пропускала, практически, ни одного спектакля или концерта.
   Алябьев родился в Тобольске в 1787 году. Маленький Саша получил хорошее домашнее образование, возможно, брал уроки фортепиано у знаменитого Джона Филда (1782-1837). Первые музыкальные произведения опубликовал в 1810 г. Большой полонез для фортепиано, посвященный своему выдающемуся учителю, - одна из самых первых в России попыток создать концертное произведение в танцевальном жанре.
   Мать композитора --Анна Андреевна, урожденная Новикова -- близкая родственница выдающегося русского просветителя, писателя и издателя Н.И. Новикова. Всю жизнь семьи Алябьевых и Новиковых были в близком общении и духовной дружбе.
   Когда Саше было семь лет, в 1796 году семья Алябьевых покинула Тобольск в связи с назначением отца губернатором Астраханской губернии. Вряд ли кто мог предположить, что через несколько десятилетий Александру Алябьеву придется вернуться в город детства вовсе не по своей воле. Губернатор Д. Н. Бантыш-Каменский назначил этот город местом проживания ссыльных.
   Ссылка в Сибирь
   В середине марта 1828 года после многодневного зимнего пути по этапу Алябьев вместе со своим зятем Н. А. Шатиловым, также осужденным по делу Времева, приехал в родной Тобольск, но теперь уже для отбывания пожизненной ссылки. Над обоими ссыльными был учрежден секретный полицейский надзор.
   Когда Алябьев узнал, что по Высочайшему соизволению он высылается в Сибирь и определяется на жительство в город Тобольск, он, несмотря на свое трагическое положение, расхохотался.
   - Что вас изволило так развеселить, сударь? - с недоумением поинтересовался чиновник. - В Сибири-то вас научат серьезности!
   - Это вряд ли, - отозвался Алябьев. - В Тобольске я провел лучшие годы моей жизни - детство и юность. Ведь мой батюшка был губернатором Тобольска...
   Добровольно в изгнание с ним отправилась старшая сестра. Этот жертвенный подвиг родного человека, несомненно, облегчил и осветил тяжкую жизнь композитора в неволе. Известно, что сестре он посвятил много своих произведений.
   Уничтоженного, раздавленного Алябьева спасла музыка. В сибирской неволе он буквально не отходил от рояля, создавая все новые произведения. Многие не прочитаны до сих пор и ждут своего времени в архивах Московской консерватории. Особенно его привлекали увертюры и симфонии. Сочинения Алябьева разными путями попадали в Москву и Петербург, исполнялись в салонах лучших домов.
   Несмотря на то, что композитор жил в ссылке, его произведения были хорошо известны московской публике. Его приятель, композитор Алексей Верстовский был главным человеком в Большом театре, и на афишах то и дело появлялись произведения Алябьева под инициалами А.А.
   Однажды начальник Тайной канцелярии Его Величества доложил Николаю I, что за таинственными инициалами скрывается сосланный Алябьев.
   -- Неужели? -- рассеянно отозвался император. -- Это который "Соловья" написал?
   -- Так точно, Ваше Величество.
   -- Недурная вещица...
   -- Однако какие мне долженствует принять меры, Ваше Величество, для пресечения сей дерзкой деятельности?
   -- Граф, я очень доволен вашей службой, -- с улыбкой отвечал Николай, -- и весьма доволен, что ни один преступник не в состоянии скрыть от вас своих опасных замыслов. Но поскольку деятельность А.А. не грозит в ближайшее время уронить Трон, я лично прошу вас сделать вид, будто вы не знаете, кто это. А таким образом отпадает и необходимость принимать меры. Пусть этот таинственный А.А. сочиняет себе, а мы с вами займемся государственными делами...
   В 1829 году через Тобольск, где отбывал ссылку Александр Алябьев, проезжал знаменитый немецкий путешественник и натуралист Александр Гумбольдт. В его честь композитор сочинил увертюру для хора с оркестром. Гумбольдту произведение очень понравилось, он увез его с собой в Берлин, где оно впервые и исполнялось. В городе есть памятники еще Менделееву, Достоевскому, а вот на памятник Алябьеву только собирают деньги.
   В ссылке Алябьев организовал симфонический оркестр "казачьей музыки", руководил симфоническими и хоровыми концертами, выступал как дирижёр и пианист. К этому времени относятся широко известные романсы Алябьева, опубликованные в сборнике "Северный певец" (1828, 1831), "Иртыш", "Зимняя дорога", "Вечерний звон", "Два ворона" и ряд оркестровых произведений.
   Несмотря на унизительное положение поднадзорного, Алябьев в Тобольске пользуется расположением генерал-губернатора Западной Сибири И.А. Вельяминова, директора гимназии И.П.Менделеева (отца будущего великого ученого), местной интеллигенции. При этой поддержке он сразу включается в культурную жизнь города, оживляет и украшает ее. Местный казачий оркестр под его руководством превращается в концертирующий коллектив, начинает давать регулярные симфонические концерты, исполняя произведения русских и зарубежных композиторов, а также сочинения самого Алябьева.
   22 января 1829 года в помещении местной гимназии (бывший губернаторский дом -- детская обитель композитора) состоялось первое публичное выступление Тобольского оркестра под управлением А.А. Алябьева. Восторженный отклик на это событие был опубликован далеко от Сибири, в центральном журнале "Московский телеграф". Сообщалось, что "оркестр состоял из трех певческих хоров и 100 музыкантов". "Не знаю, что со мной сделалось, -- продолжает автор, -- мне не верилось, что я в Тобольске. В одних столицах можно встретить такое величие! Надобно было видеть радость, начертанную на лицах каждого".
   Вскоре Алябьева по всей России стали называть "Сибирский Орфей", "Сибирский Россини". Произведения его в столицах, по цензурным соображениям, печатались под девизом "Северный певец".
   "Высочайше утвержденным 1 декабря 1827 года мнением государственного совета Александр Александрович был приговорен к ссылке "на родину", на житье в Тобольск ("Исторический Вестник", 1908 года, апрель, "К биографии Алябьева" А.В. Безродного).
   Алябьев присужден к церковному покаянию, уже сделаны соответствующие представления местному архиепископу Евгению "для зависящего со стороны его распоряжения". В Тобольской ссылке Алябьев жил в приходе Захарьевской церкви, где ему вменялось регулярное покаяние
   Вполне можно допустить, что Алябьев искупал свои "грехи" музыкальным талантом, точнее -- своими духовными хоровыми произведениями. Сочинение культовой музыки должно было расположить к композитору церковное начальство, под присмотром которого он исполнял наложенную на него епитимыо. Вместе с тем церковный хор, при отсутствии театра, доставлял Алябьеву возможность слушать создаваемые произведения в живом звучании (хоры, как писал композитор, -- "моя всегдашняя страсть").
   В Знаменском монастыре был отличный хор. Оставить это без внимания было невозможно, и композитор стал сочинять духовную музыку, которая исполняется в местных храмах. В этот новый для себя жанр он привнёс бетховенскую страсть. Иным современным регентам его "Херувимская" ближе произведения Бортнянского на те же слова. Это благорасполагает духовенство к ссыльному музыканту. Оно несколько умягчает условия наложенной на него епитимьи, ему даже разрешили жить вне стен монастыря..В этот период композитор занимается сочинительством военной и церковной музыки, в основном оставшейся неизданной. Церковные сочинения Алябьева в церковно-певческую практику не вошли. Рукописи их хранятся в библиотеке московской консерватории.
   Местное духовное начальство должно было определить продолжительность церковного покаяния. В решении Тобольской духовной консистории говорилось, что по церковным правилам на Алябьева "следовало наложить епитимию на 15-ть лет; но как он уже наказан лишением чинов, орденов и дворянства и ссылкою, то наложить на него епитимию только на семь лет с половиною, которую исполнить ему при Градо-Воскресенской церкви под присмотром той церкви протоиерея Михаила Арефьева". 21 марта 1828 года это определение было утверждено тобольским архиепископом.
   Свидетельства о том, в чем заключалось церковное покаяние, оставил норвежский астроном Кристоф Ханстен, директор обсерватории в Христиании, посетивший Тобольск осенью 1828 года. Три раза в неделю, публично осужденный должен был становиться на колени перед алтарем, творить крестное знамение, касаться лбом пола и читать молитвы. "Гордый Алябьев, -- вспоминает путешественник, -- не пожелал отбивать поклоны; тогда московский Синод предписал заключить его в монастырь, где монахи должны были наблюдать за неукоснительным соблюдением приговора суда. Однако монахи добились не больших успехов, чем миряне".
   Остряк Шатилов заявлял Ханстену: "Я не понимаю, почему мой шурин с таким упрямством сопротивляется этим требованиям: это весьма полезное для здоровья движение, вполне подходящее для человека, которому угрожает полнота".
   Неизвестно, с какой точностью отражал норвежец события, насколько он понимал характер Алябьева, называя его "надменным и высокомерным"
   О душевном состоянии композитора косвенно свидетельствует письмо его сестры, Натальи Александровны Исленьевой (август 1828 года): "Любезный брат Александр! Последнее твое письмо сестра получила при нас, из которого видно, что ты становишься немного спокойнее против прежнего, и совершенно полагаешься на волю Всевышнего; чем очень нас успокаиваешь".
   На заседании консистории 31 октября 1828 года протоиерей Михаил Арефьев дал положительный отзыв о "кающемся" ссыльном и привел даже оправдательные объяснения к случаям уклонения композитора от посещения церкви: "...Алябьев возложенную на него епитимию исправлял тщательно, ходил в церковь ко всем службам и исповедывался у него, и что оный Алябьев иногда не ходил в церковь единственно за болезнями, особенно в худую погоду с ним случающимися от гиморойных припадков и от ран, полученных им во время сражения" .
   Кроме того, в документе говорится о том, что композитор без принуждения посещал Знаменский монастырь в нижнем Тобольске: "Алябьев, исправляя епитимию при Воскресенской церкви, по собственному желанию ходил для моления в церковь монастырскую: то время хождения его в монастырь зачесть в монастырской епитимии и далее ныне продолжать ему оную в монастырь. А по истечении срока монастырского исправлять ему остальное время епитимии паки при Воскресенской церкви под наблюдением той церкви протоиерея Арефьева, коему предписать его, Алябьева, если не окажется препятствий, приобщить к святым тайнам, а по усмотрении в нем плодов, достойных покаяния, в уменьшении поступить сообразно 102-му правилу 6-го Вселенского собора и указу Святейшего Синода 1780-го года марта 21 дня".
   Автор монографии о композиторе Б. Доброхотов считает, что протоколом от 31 октября 1828 года завершается дело Алябьева в консистории: "Можно предположить, что в последний день октября консистория сняла покаяние с Алябьева. После состоявшегося в этот день заседания консистории упоминания о покаянии отсутствуют во всех официальных бумагах, связанных с именем композитора. Очевидно, решающее влияние на сокращение срока покаяния с семи с половиной лет до 7 месяцев оказал факт сочинения Алябьевым многочисленных церковных хоров".
   Цель обращения Алябьева к духовной музыке вряд ли можно видеть только в том, чтобы расположить к себе церковное начальство. Композитор признавался: "Хоры -- моя всегдашняя страсть", и ему было очень важно слышать создаваемые произведения в живом звучании.
   Б. Доброхотов пишет о том, что все духовные сочинения были написаны в течение шести месяцев 1828 года. С апреля по сентябрь было создано около тридцати песнопений для смешанного хора: "Очевидно, эти хоры созданы до сентября, то есть в те месяцы, когда композитор выполнял покаяние в Воскресенской церкви, где имелся хор такого состава". Произведения для мужского хора, с точки зрения биографа, "написаны в октябре 1828 года"; он связывает это с тем, что "с октября 1828 года Алябьев начинает посещать Знаменский мужской монастырь". Последнее утверждение не совсем обоснованно, так как о времени начала посещения монастыря в протоколе заседания не сообщается. Кроме того, трудно согласиться с мнением, что все хоры написаны в такой короткий срок, ведь работа над духовными сочинениями могла продолжаться и в последующие три года тобольской ссылки.
   Вероятно, на мужской хор Знаменского монастыря ориентировался композитор при создании своей "Литургии св. Иоанна Златоуста" ре минор. Это крупное духовное сочинение Алябьева опубликовано в 2002 году под редакцией О. И. Захаровой. Но большинство сочинений рассчитано на смешанный хор. К их числу относится и фрагмент песнопения "Милость мира", помещенный в нотном приложении (два немного отличающихся друг от друга автографа хранятся, как и многие другие рукописи духовных сочинений, в Государственном музее музыкальной культуры им. М. И. Глинки: ф. 40. N 62, 66). Торжественное, почти маршевое начало сменяется на словах "И Святому Духу" лирическим минорным эпизодом, в фиоритурах которого можно услышать интонации "Соловья", ставшего "своеобразной монограммой композитора".
   Б. Доброхотов, подчеркивая "художественные достоинства большинства церковных хоров" Алябьева, отмечает, что композитор нередко превращал богослужебные песнопения в своеобразные лирические хоровые романсы: "Сочиняя их, композитор не мог отказаться от столь близкой ему светской вокальной музыки, и часто в этих хорах богослужебного назначения начинают звучать романсные интонации". Такой подход к богослужебному пению отличал не одного Алябьева: он присутствует в духовной музыке А. Е. Варламова, А. Н. Верстовского и других композиторов доглинкинского периода русской музыки.
   Свящ. В. Металлов, давая достаточно полный список духовных сочинений Алябьева, делает вывод: "Все эти сочинения не получили распространения в певческой практике, но они имеют свой интерес для характеристики того времени в церковно-певческом отношении и для характеристики автора, как композитора. Эти опыты духовно-музыкальных произведений, по крайней мере, доказывают, что церковно-певческий интерес, захватывая более или менее выдающихся композиторов светской музыки того времени, равно и последующего, не миновал и Алябьева, отдавшего свою дань и этой области".
   Популярность романсов Алябьева была очень велика. В романсах, имеющих почти всегда простую куплетную форму, Алябьев обнаружил несомненный мелодический дар. Мелодии его красивы, задушевны и порою не лишены русского национального характера.
   Всю свою творческую энергию Алябьев направил на сочинительство, музицирование и организацию любительских ансамблей.
   В январе 1829 г. в актовом зале Тобольской гимназии состоялся концерт, устроителем которого являлся ссыльный композитор. В сольном исполнении подготовленной Алябьевым певицы прозвучал его "Соловей". Концерт стал крупнейшим событием в культурной жизни Тобольска первой половины XIX века. За короткий срок Алябьев сумел создать в городе оркестр "казачьей музыки", руководил симфоническими и хоровыми концертами, выступал как дирижер и пианист. Данью Алябьева-сына родному городу явилось сочинение для мужского хора "Вдоль по улице широкой молодой купец идет" из сказки "Фома-кузнец" П.П.Ершова. В Тобольске Алябьев написал музыку на стихи поэтов А.С.Пушкина, В.А.Жуковского, Н.М.Языкова, А.А.Дельвига, Ф.Н.Глинки, П.Г.Ободовского, П.Я.Вяземского и тд.
   Живя в Сибири, Алябьев творчески сближается с кругом местных поэтов. С И. Черкасовым пишет "Гимн в честь ученого А.Гумбольдта". Впоследствии, в Берлине, ученый передал подаренную ему партитуру местному оркестру. Гимн был исполнен и высоко оценен искушенными немецкими музыкантами и слушателями. На стихи И.И.Веттера сочиняется романс "Иртыш" ("Певец младой, судьбой гонимый"). Он, как и написанные в этот же период "Вечерний звон", "Зимняя дорога", "Пробуждение", "Два ворона", стали своеобразной лирической исповедью композитора на тему одиночества, изгнания, тяжелых скитаний.
  
   Алябьев сумел наладить отношения также с местными чиновными и военными кругами. Уже сразу по прибытии в Тобольск Алябьев и Шатилов посещают дома некоторых представителей здешней администрации и принимают гостей у себя дома. Это не могло остаться незамеченным. Правитель Западной Сибири, военный генерал-губернатор и командир Отдельного Сибирского корпуса Вельяминов 1-й вынужден был сделать соответствующее внушение высшим губернским чинам, а также самим ссыльным. Генерал-лейтенант (вскоре генерал-от-инфантерии) Иван Александрович Вельяминов прибыл в Тобольск вскоре же после Алябьева, 29 марта 1828 года. Спустя два месяца он направил управляющему губернией и одновременно начальнику штаба корпуса предписания касательно "лишенных чинов и дворянского достоинства Алябьева и Шатилова".
   Приводим текст отношения, адресованного начальнику штаба корпуса генерал-майору С. Б. Броневскому: " К крайнему прискорбию" моему дошло до сведения моего, что находящиеся здесь в гор. Тобольске на жительстве лишенные чинов и дворянского достоинства Александр Алябьев и Николай Шатилов не только приглашаются некоторыми чиновниками на обеды и на званые вечера, но имеют вход во все публичные собрания, и даже по приглашению их на завтраки и обеды чиновники к ним съезжаются.
   Таковое внимание к Алябьеву и Шатилову и самое их поведение, столь противное законам, а особливо 5 пункту 410 ст. Учреждения об управлении губерний, долженствовало бы обратить внимание господина управляющего Тобольскою губерниею, и ему следовало бы при самом начале положить оному преграды, но он, презрев тем, на что надлежало бы обратить строгий надзор, довел до того, что люди благомыслящие начали по справедливости упрекать здешнее начальство в непростительном потворстве законами осужденным преступникам потому только, что они богаты и имеют связи с людьми сильными, я допускаю, что ко всем впадшим в преступлении должно иметь сострадание, но оно должно иметь пределы; а приятельское отношение с Алябьевым и Шатиловым выходит уже из оных, и начальством отнюдь не должно быть дозволено."
   "Алябьев, в споре как-то с Ершовым, сказал ему шутя, что в музыке он, Ершов, пас, не смыслит ни уха, ни рыла. "Ну, брат, я докажу тебе, на первой же репетиции, что ты ошибаешься!--возразил я",--говорил Ершов. -- "Ладно, увидим",-- промолвил Алябьев... Вот и репетиция. Сели мы с ним поближе к музыкантам. Я дал ему слово, что малейший фальш замечу. В то время первой скрипкой был некто Ц-ков, отличный музыкант; он, при каждой ошибке в оркестре, такие рожи строил, что хоть вон беги. Я с него глаз не спускаю: как только у первой скрипки рожа, я и толкну Алябьева. Не вытерпел он, в половине пьесы встал, да и поклонился мне... Когда дело объяснилось, мы оба расхохотались". Этот забавный случай мог произойти на репетиции к какому-нибудь концерту. Здесь же уместно заметить, что к организации этого концерта, состоявшегося в январе 1829 года, имел непосредственное отношение крупный тобольский купец Н. С. Пиленков, у которого квартировали братья Николай и Петр Ершовы, его родственники. Купец "пожертвовал по случаю сего концерта все освещение и все материалы для устройства залы и оркестра", как сообщалось в корреспонденции, посвященной этому музыкальному событию. Возможно, через Пиленкова и завязались связи гимназиста Ершова с Алябьевым, руководившим этим концертом. Подчеркнем еще раз, что концерт был проведен в помещении гимназии, в которой учился Ершов.
   Гимназист Ершов был знаком с Алябьевым. Правда, в новейших биографиях поэта сведения о беседах маленького Петра Ершова с ссыльным музыкантом на политические, литературные и эстетические темы также являются не больше, чем домыслом. Но встречи будущего создателя "Конька-горбунка" с автором прославленного "Соловья" в Тобольске подтверждаются свидетельством самого Ершова, переданным его университетским товарищем и первым биографом А. К. Ярославцевым. Ярославцев близко общался с Ершовым в последние два года занятий поэта в университете. Ершов, между прочим, предполагал привлечь своего товарища в качестве музыканта к собиранию "туземных" песен в Сибири.
   В книге "Петр Павлович Ершов, автор сказки "Конек-горбунок", вышедшей спустя три года после смерти сибирского педагога и поэта, Ярославцев сообщает интересные факты и мнения об отношении Ершова к музыке. "В то время,-рассказывает он,-я много занимался игрою на фортепьяно, даже, как молодой человек, порывался к композиторству. Ершов охотно пускался со мною в разговоры о музыке, припоминал замечательное в жизни артистов, с увлечением говорил иногда -- как хорошо представить бы в опере ту или другую сцену, какую припоминал в жизни необыкновенных лиц или в истории. Он и сам стал заниматься изучением игры на флейте..."
   На слова Ершова Алябьев позднее написал песню о тобольском кузнеце. В 1864 году, когда композитор давно ушел в мир иной, в Петербурге, в Мариинском театре, состоялась виртуальная встреча двух сибирских талантов. Итальянский композитор Чезаре Пуньи, работавший с Мариусом Петипа над балетом (по сказке Ершова) "Конек-Горбунок, или Царь-Девица", включил в него мелодию "Соловья" Алябьева.
   В Тобольске возникает также ряд произведений, окрашенных в светлые тона, согретых радостной улыбкой. Таковы подкупающие своим доверчиво-ласковым тоном романсы на слова П. А. Вяземского "Незабудочка" ("Вокруг тебя луч радости светлеет", 1831) и "Девичий сон" ("Мимо дома все хожу", 1831), произведения на слова А. А. Дельвига --"Кудри" ("Наяву и в сладком сне") с их экспрессивной лирикой (1830 или 1831) и добродушно-насмешливый "Дедушка" (1831), "утешительный" романс "Бели жизнь тебя обманет" на слова А. С. Пушкина (1828), лирическое признание--"Недоумение" ("Какое чувство, я не знаю") на слова Г. Р. (Ржевского? -- 1829) и задорный дуэт в ритме мазурки "Русый локон" ,на слова рязанского поэта И. Голдинского (1830).
   Упомянем еще трогательную колыбельную "Баюшки-баю" ("Спи спокойно, не пугайся", автор слов неизвестен, 1828), суровую песенку балладного характера "Два ворона" ("Ворон к ворону летит") на слова Пушкина (1829), ироническую "эпиталаму"-- "Совет" ("Ты, Федор, славный был гусар") на слова брата композитора Василия Алябьева (1829). Помимо отдельных изданий, входивших в серию "Северный певец", романсы тобольского композитора печатались в различных нотных сборниках. О подготовке одного из таких сборников мы узнаем из письма петербургского нотоиздателя и композитора М. И. Бернарда к А. Н. Верстовскому от 6 июня 1830 года. (Кстати сказать, в 1829 году Бернард перепечатал вышедшую ранее в Москве колыбельную Алябьева "Бающки-баю", причем в рецензии "Северной пчелы" говорилось об этом сочинении как об "известной песне"). Издатель сообщил Верстовскому, что Алябьеву "посланы слова, чтобы положить их на музыку". Судьба этого сборника до сих пор не выяснена. Но до нас дошли два других петербургских сборника начала 30-х годов, где напечатаны романсы Алябьева. В "Музыкальном альбоме" на 1831 год, изданном композитором-любителем И. Романусом, помещен романс на слова Ф. Н. Глинки "О друг младой, прекрасный друг" (сочинен не позже 1830 года). На стихотворение Ф. Н. Глинки написан также романс "Тоска больной Нины" ("С тех пор, как мы разлучены судьбой"; сочинен не позже 1831 года). Этот романс появился в "Музыкальном альбоме северного певца", поступившем :в продажу в начале 1832 года.
  
   20 июня 1831 года генерал-губернатор Вельяминов докладывал Бенкендорфу об "исправлении" ссыльного: "Алябьев во все трехгодичное в Сибири пребывание не только вел себя весьма похвально, но даже замечены в нем и истинные чувства раскаяния" . Тем не менее помилования не последовало.
   Только в 1831 году неустанные просьбы родных(сестры композитора Екатерина, Варвара Шатилова и Наталья Исленьева), многие высокопоставленные лица хлопотали об изменении участи Алябьева и Шатилова, и друзей, подтверждаемые врачебными заключениями о серьезном ухудшении здоровья композитора (был созван консилиум из трех врачей), привели, наконец, к высочайшему соизволению покинуть Сибирь, ему разрешают поправить здоровье на минеральных водах.
   Перед отъездом Алябьев дает свой последний прощальный концерт -- искреннюю благодарность всем тоболякам, поддержавшим его в трудную пору жизни. Исполняется специально написанная увертюра "Прощание с Севером" -- для солиста, хора и оркестра. Особое место в концерте -- дважды исполненный романс "Прощание с Соловьем на Севере" на стихи И.Веттера ("Улетай, наш Соловей, с хладна Севера скорей, отдохни в стране родной после бури роковой").
   В 1832 г. А.А.Алябьев покинул Тобольск.
   Во время ссылки Алябьева в Тобольск губернаторами были
   Нагибин Василий Афпанасьевич, статский советник, 30\7 т1828 -19\11 1831 г.
   Сосов Петр Дмитриевич, статский советник, 19\2 1831-17\\10 1831
   Вакансия 17\10 1831 - 30\10 1832г
   Муравьев Александр Николаевич, статский советник, председатель губернского правления 30\10 1832- 21\12 1833г
   Генерал - губернатором Сибирского края, куда входил и Тобольск был Вельяминов, с которым Алябьев был знаком со времен войны 1812 года.
  
   В прошении на имя генерал-губернатора Западной Сибири от 17 июня 1831 года ссыльный композитор писал: "...во время суда, произведенного надо мною по делу о скоропостижной смерти коллежского советника Времева и продолжавшегося около трех лет, я содержался под арестом в полицейском доме в самой сырой комнате, что самое много способствовало к разрушению здоровья, в особенности же глаз моих, уже от природы весьма слабых".
   Александр Александрович был отправлен на Кавказ под конвоем не раньше февраля 1832 года: 27 января 1832 года он только выехал из далекого Тобольска. Очевидно, пятигорские окружные власти, получив уведомление от начальника Кавказской области о предписании царя перевести Алябьева на юг, дали 30 октября 1831 года, еще до прибытия "преступника", соответствующее распоряжение местной полиции.
  
   На родине, в Тобольске, есть улица Алябьева, есть колледж искусств и культуры и детская школа искусств его имени, проводится фестиваль "Алябьевская осень".
   В настоящее время имя композитора в Тобольске присвоено детской школе искусств и училищу искусства и культуры, в котором находится бюст Александра Александровича Алябьева работы скульптора Н.В. Распопова.
  

7. Астрахань

   1796 год - семья Алябьевых покидает Тобольск и переезжает в Астрахань. Об этом периоде сведений найти не удалось.

8. Петербург: 1-ый период - приезд из Астрахани, 2-ой период - после выхода в отставку

   Впервые Саша Алябьев попал в Петербург из Астрахани в 14 лет в 1796 г. 16 апреля 1801 года его зачисляют на гражданскую службу по Горному ведомству, унтер-шихтмейстером в "чертежную". по горному ведомству в Санкт-Петербурге, затем шихтмейстером 14 класса (1803) в Москве.
   В этом ведомстве он в дальнейшем служил до ухода добровольцем в армию. Служба его не тяготила, было время и для светских развлечений, и для занятий музыкой, и для посещения театров. Своим искусством завораживали "звезды" русского искусства тех лет: Елизавета Яковлева (Садунова), Василий Самойлов, Екатерина и Нимфодора Семеновы, Даниил Кашин, Александра Каратыгина, Мария Вальберхова, Яков Шушерин и многие другие. На сценах идут комические оперы, пышные трагедии... На афишах имена Озерова, Кавоса, Титова, Аблесимова, Гайдна, Моцарта, Керубини...И в этой духовно-возвышенной атмосфере у молодого Алябьева формировались эстетические вкусы и предпочтения. Он начал серьезно заниматься музыкой. Кто был его учителем? Документально подтверждено - молодой австриец Иоганн Миллер. У него занимались и Грибоедов, и Верстовский, и Михаил Виельгорский.
   В Петербурге Алябьев бывал в период своей службы в армии после завершения компании 1812 года.
   В 1823 году после смерти отца Алябьев уходит в отставку и в чине подполковника с мундиром и полным пенсионом и проживает короткое время в Петербурге,а потом живя попеременно в Москве и Петербурге, он сблизился с артистическим миром обеих столиц. В доме драматурга А. Шаховского он встречался с Н. Всеволожским - организатором литературного общества Зеленая лампа; с И. Гнедичем, И. Крыловым, А. Бестужевым. В Москве на вечерах у А. Грибоедова музицировал с А. Верстовским, братьями Виельгорскими, В. Одоевским. Алябьев участвовал в концертах как пианист и певец (прелестный тенор), много сочинял и все больше завоевывал авторитет у музыкантов и любителей музыки. В 1822 г. в Петербурге и Москве с большим успехом состоялись постановки его первой оперы "Лунная ночь, или Домовые" (либр. П. Муханова и П. Арапова) и написанной в сотрудничестве с А. Н. Верстовским оперы-водевиля "Новая шалость, или Театральное сражение". В 20-е гг. на сценах московских и петербургских театров появляются водевили М. Загоскина, П. Арапова, А. Писарева с музыкой Алябьева ("Деревенский философ" (1823, Москва), "Путешествующая танцовщица-актриса, или Три сестры-невесты" (1824, Петербург, бенефис А. И. Истоминой; 1825, Большой театр, Москва, бенефис Д. С. Ришард), "Забавы Калифа, или Шутки на одни сутки" (1825, совм. с комп. Ф. Е. Шольцем и А. Н. Верстовским) и др). В январе 1825 вместе с Верстовским Алябьев пишет музыку к прологу "Торжество муз" М. А. Дмитриева, прозвучавшему на торжественном открытии Большого театра.

9. Москва

   Когда Саше исполнилось 9 лет в конце 1797 году, семья переехала в Москву. Отец Алябьева дал сыну хорошее домашнее образование, которое он закончил в Благородном пансионе Московского университета, где занимался игрой на фортепиано и теорией композиции.
   Впервые как композитор Алябьев проявил себя в возрасте 23 лет, в 1810 году: в печати появился "Новый французский романс с аккомпанементом для фортепиано" и два фортепианных вальса. В 1812 из Москвы он уходит добровольцем в армию.
   По окончанию войны Алябьев продолжил службу в армии в разных городах. Он перебирается в Москву после отставки в 1823 году. В это время сблизился с писателем Михаилом Загоскиным, композитором Алексеем Верстовским. Там же жил и его друг Грибоедов. У двух Александров были общие театральные интересы и общие светские связи. Они вместе бывали на всех балах, всех праздниках, пикниках и собраниях. В них обоих - молодом и уже заявившем о себе поэте и не таком молодом, но известном композиторе, все еще кипел дух гусарской вольности.
   Существует два мнения о том, когда и где познакомились Грибоедов и Алябьев.
   Одно из них: они познакомились во время войны 1812 года в Иркутском полку, где вместе служили. Однако, по другим сведениям, Алябьев в Иркутском полку не служил, а то время, когда в нем Грибоедов, Алябьев находился в партизанском отряде Давыдова.
   Достоверно известно, что они подружились в послевоенный период в Москве.
   Известен рассказ о совместном посещении двумя Александрами московского театра. Приятели шумно реагировали на игру актеров, увлекая за собой партер и раек. Когда в антракте Грибоедов и Алябьев вышли в коридор, к ним подошел предмет насмешек москвичей полицмейстер Ровинский в сопровождении квартального. Последовало объяснение по поводу слишком вольного поведения. Полицмейстер обратился к Грибоедову:
   - Как ваша фамилия?
   - А вам на что?
   - Мне нужно это знать.
   - Я Грибоедов.
   - Кузьмин, запиши, - сказал полицмейстер квартальному.
   Тогда Грибоедов обратился к полицмейстеру:
   - Ну, а ваша как фамилия?
   - Это что за вопрос?
   - Я хочу знать, кто вы такой.
   - Я полицмейстер Ровинский.
   - Алябьев, запиши, - сказал Грибоедов своему приятелю.
   Этот незначительный эпизод имел самые неблагоприятные последствия в дальнейшей судьбе Алябьева.
   В широко известной книге М. И. Пыляева "Старая Москва" в главе XXIII, где рассказывается о сатирической ( в первую очередь, любительской) поэзии начала XIX века упоминаются куплеты об Алябьеве, относящиеся к московскому периоду его жизни:
   "Следуя далее, мы в стихотворении встречаем фамилии двух Алябьевых; это были дети сенатора А. Алябьева; старший из сыновей был известный в то время спортсмен, младший, А. А. Алябьев, служил в военной службе и был позднее адъютантом у корпусного генерала Н. Бороздина; он был известен как очень талантливый композитор романсов: один из них, "Соловей мой, соловей", посейчас у всех на памяти.
   Когда в 1824 году был возобновлен в Москве Петровский театр, простоявший двадцать лет в развалинах, он был открыт прологом "Торжество муз", а музыка к этому прологу была написана А. А. Алябьевым и А. Н. Верстовским. А. А. Алябьев кончил жизнь очень печально, чуть ли не в Сибири, за убийство товарища во время азартной карточной игры.
   Стихи на Алябьевых следующие:
   Выпив водки близко бочки,
   Вот Алябьевы идут,
   То-то, милые дружочки,
   Едва голову несут."
   Жил тогда Александр в Леонтьевском переулке, в небольшом особняке. Чугунная ограда, жёлтые стены, белые наличники, памятник у парадного подъезда - особняк как особняк, таких в Москве немало. Этот дом был не слишком красив, не окружён парком, да и размером особо не вышел: два этажа, в каждом по фасаду пятнадцать окон. Дом этот принадлежал в начале 19-го века купцам Заборовым, а Алябьев его только снимал. Именно в этом доме 24 февраля 1825 года случилось нелепое происшествие, которое изменило всю жизнь композитора.
   День 24 февраля 1825 года выдался вполне славным. С утра Алябьев работал и долго терзал слуг игрой на рояле, днём ездил с визитами, а к вечеру ждал гостей. В лавочку послали за десятком карточных колод, страсбургским пирогом, окороком, икрой и двумя дюжинами шампанского. Гости съехались к восьми вечера, обнялись, расцеловались, представили друг другу тех, кто незнаком, сели за стол - и в потолок полетели пробки. Они пили до десяти вечера, а потом в Леонтьевском переулке вновь зазвучал рояль: хозяин играл свои романсы, гости пели. Около одиннадцати музыка оборвалась - все взялись за карты.
   ...Свечи оплывали, под потолком висел табачный дым. Игра была в разгаре: карты ложились на стол, игроки в азарте перебивали друг друга. Все сидели в расстёгнутых сюртуках, раскрасневшиеся, взъерошенные, пьяные, продолжая пить и крепко ругаться, правда, по-французски.
   Александр Александрович участия в игре не принимал. Он выпил больше, чем надо, и с трудом боролся с дремотой в углу в удобном кресле. За карточным столом сражались отставной гродненский гусар майор Иван Глебов, лихой молодец разбойничьего вида, и воронежский помещик Тимофей Миронович Времев - пятидесятилетний солидный мужчина с двойным подбородком и массивной золотой часовой цепью через толстый живот. Алябьевский зять Николай Шатилов, губернский секретарь Сергей Калугин, а также бывший драгун Давыдов налегали на шампанское.
   Внезапно за игровым столом вспыхнул скандал. Времев, проиграв очередную партию, не пожелал смириться с поражением и обвинил игравших в мошенничестве. Услышав такое, Алябьев сразу проснулся и вскочил с кресла: его дом только что сравнили с шулерским притоном! А на столе мелом было записано, что Времев должен Глебову сто тысяч рублей. У карточного стола началась суета, с грохотом повалились кресла, на пол полетели карты. Следом раздались звуки пощёчин. Алябьев на правах хозяина попытался уладить конфликт. Он внимательно осмотрел карты. Те оказались чистыми, не отмеченными ногтем, не наколотыми. Шатилов и Давыдов клялись, что никто из игроков не передёргивал. Начались уговоры, но Времев отказывался платить проигрыш. Он юлил, притворялся вдребезги пьяным, клялся, что денег у него нет, хотя только что он выиграл у того же Глебова триста восемьдесят золотых. Случайно или нет, но тут из его сапога выпала монета. Александр Александрович разозлился от такого наглого вранья, влепил Времеву две полноценные оплеухи и пригрозил дуэлью.
   Времеву пришлось разуться, и вытащить из сапог злополучные припрятанные червонцы. Их отдали взбешённому Глебову, и тот уехал. Окончательно раскисший Времев потащился в гостиницу - о дуэли он и не заикнулся. На этом в общем гадкая история закончилась, и вскоре Алябьев выбросил её из головы. Да и к чему о ней помнить - не расскажешь же порядочным людям о том, как столбовой дворянин, богатый помещик закрывался от ударов, по-бабьи растопырив пальцы; сидя на полу, вытряхивал из сапог золотые, а потом сбежал, не попрощавшись?
   Но именно так началось "дело о подполковнике Алябьеве", моментально обросшее множеством слухов.

Одна из версий о злополучном событии

   Как гусар и бывший армейский офицер, Алябьев вел соответствующий образ жизни: карты, выпивка за игральным столом, вспыльчивые игроки, бурные ссоры и не менее бурные примирения. Помещик Тимофей Миронович Времев приехавший в Москву заложить крестьян и расплатиться с долгами, попал на одну из таких игр. Сначала он выигрывал, но... фортуна отвернулась, Времев проигрался и... стёр с суконного карточного стола все записи игры, обвинив Алябьева в шулерстве и сказав, что результат игры не честен. Тогда Алябьев вместе с другим игроком Калугиным поступили по-гусарски -- перевернули Времева вверх ногами, немного потрясли и из помещичьих сапог посыпались золотые монеты. Разгневанный Алябьев вызвал Времева на дуэль, свидетелями которой стали слуги. Они же потом свидетельствовали, что Времев вину признал, бывшие враги помирились и отбыл Тимофей Миронович потрепанный, но довольный. Однако, доехав до деревни Чертаново, он почувствовал недомогание и, спустя малый промежуток времени, скончался. Несколькими днями позже к Алябьеву явился Калугин и потребовал с него деньги, шантажируя его написанным доносом. Последовавший за этим спуск с лестницы пыл Калугина не охладил, а скорее наоборот подогрел. Зимой 1825 года Александр Александрович Алябьев был арестован и осужден по всей строгости, потому как дело его неожиданно приобрело политический оттенок. Случилось восстание декабристов, и судьям было приказано придать делу бытовой оттенок -- мол, вовсе не революционный настрой, а разврат и пьянство сгубили декабристов. Дело Алябьева, дружившего со многими из них, как нельзя лучше подошло для этакого звания, и его сослали в Тобольск.
   Версия об убийстве отпала. Объяснение смерти игрока разрывом селезенки от "наружного насилия" было опровергнуто заключением наиболее авторитетных медицинских экспертов. Отклонено было и подозрение в личном участии Алябьева в карточной игре. Но Уголовная палата признала подсудимого виновным в ряде других "преступлений", как-то: допущение запрещенной игры, побои, пьянство и т. п.
   Почти три года длился процесс. Алябьев сначала находился под домашним арестом, а затем, с середины 1825 года, содержался в съезжем доме (месте заключения при полицейской части). Несмотря на недоказанность обвинения, приговорён к ссылке в Сибирь с лишением всех прав и дворянского звания. Основной причиной сурового приговора послужила, по-видимому, близость Алябьева к декабристским кругам. Николай I неоднократно отклонял ходатайства о смягчении участи Алябьева
   Накануне отъезда в каторжный край Алябьеву пришлось пережить еще одну душевную муку - лишение дворянства, публичную гражданскую казнь на эшафоте. Над его головой ломали шпагу, с офицерского мундира срывали эполеты, ордена - и бросали в костер...
   В 1828, после 3-летнего заключения в крепости, Алябьев был направлен в Тобольск.

Еще одна версия

   Алябьев был приговорен к лишению знаков отличия, чинов и дворянства и к ссылке в Сибирь. Такая же участь постигла гостей, присутствовавших на обеде, но, как и хозяин, не участвовавших в игре: зятя Алябьева -- камер-юнкера и титулярного советника Николая Александровича Шатилова (женатого на сестре композитора Варваре) и спутника Времева -- губернского секретаря С. А. Калугина (выступавшего все время как свидетель обвинения). Один из присутствовавших на обеде, товарищ Алябьева, живший у него в доме, отставной майор Н. Я. Давыдов, умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Что касается партнера Времева по игре, И. А. Глебова, то его также лишили всех прав, но "в уважение его прежней службы" сослали не в Сибирь, а "в один из отдаленных великороссийских городов" (на деле -- в город Тотьму Вологодской губернии). Алябьева, кроме того, присудили к церковному покаянию. Царь конфирмировал приговор 1 декабря 1827 года. 20 января 1828 года решение было объявлено в Московской Уголовной палате, где собралось много народу. Как доносил начальник московского корпуса жандармов А. А. Волков Бенкендорфу, "...обвиненные, выслушав приговор, не потеряли присутствия духа, кроме Алябьева, с которым по приводе уже в тюрьму сделался обморок".
   Наверняка вы не раз слышали выражение: "Да за это ж надо канделябром по голове!" Сейчас мы расскажем вам, откуда оно взялось. Помните старинный романс на стихи А. Дельвига: "Соловей мой! Соловей!"? Музыку к нему написал композитор - любитель, гусар и храбрец Александр Александрович Алябьев, слывший записным кутилой, ловеласом и игроком. Ранней весной 1825 года он приехал поиграть в карты "на крупный куш" в дом одного господина, известного в обществе под кличкой Калмык. Соперником композитора за зеленым сукном оказался помещик Времев. В тот вечер Алябьеву очень везло. Спустя какое-то время разозлившийся противник обвинил Алябьева в шулерстве: "Здесь наверняка играют, у вас баламут подтасован!" Баламут - это шулерский прием в карточных играх. Услышав оскорбление, Алябьев, недолго думая, обрушил на голову помещика тяжелый подсвечник и попал прямо в висок. Через несколько дней Времев скончался. "Везучий" игрок был арестован по обвинению в убийстве, лишен всех чинов, наград, дворянства и приговорен к сибирской ссылке. Однако присутствия духа он не потерял и, находясь в застенках Петропавловской крепости, в 1827 году сочинил знаменитого "Соловья". Так что получается, что легендарный "Соловей" -- это, по сути, тюремная лирика. Карточные шулера, к которым взрывной Алябьев ни в коем случае не принадлежал - вот они-то, начиная с древних времен, считались очень опасными преступниками и частенько отправлялись не в тюрьму, а сразу на виселицу. Кстати, самым веселым способом шулерства, на наш взгляд, был "музыкальный". Наводчиком служил скрипач, который, свободно перемещаясь со скрипкой по игорному заведению, мог подсмотреть и с помощью определенных музыкальных сигналов сообщить шулерам информацию о картах соперников.
   Привычка бить канделябрами провинившихся карточных игроков имеет в России давние традиции. Самым прославленным рыцарем канделябра можно считать известного русского композитора Алябьева, которого все знают по романсу "Соловей". В 1825 году, - пишет Пыляев, - он играл с князем N [Времевым] в доме, который не пользовался доброй репутацией. Алябьеву везло. Князь, раздосадованный вечными проигрышами, закричал на весь зал: - "Здесь наверняка играют, у вас баламут подтасован!" - "Как баламут?" - возмутились партнеры во главе с Алябьевым. В азарте композитор схватил тяжелый подсвечник и угодил противнику прямо в висок; князь после удара не вставал и отдал Богу душу.
   Тимофей Миронович Времев, отставной офицер имел земли в Воронежской губернии. Первый интересный факт - женат он был на Наталье Мартыновой, сестре того самого душегуба Мартынова, который будучи мерзким человечишкой неверной сексуальной ориентации, обескровил русскую поэзию всадив пулю в сердце М.Ю. Лермонтова.. Так вот, дела у нашего помещика шли плохо, и зимой 1825 года он отправился в Москву заложить крестьян и оплатить закладные под усадьбу. Получив недурные деньги он не нашел ничего лучше как возжелать провести ночь за зеленым сукном. Очевидцы утверждали, что в тот вечер ему сказочно везло.. сначала.., а потом он продул все и ничего лучше не нашел как объявить присутствующих шулерами и стереть со стола долговые записи. Второй интересный факт - игра велась в доме А.А. Алябьева, который известен многим как автор музыки к романсу "Соловей".. Однако помимо музыкальных наклонностей Алябьев и его друзья были отставными офицерами, героями войны 1812г... Нетрудно догадаться, что строптивого картежника за такой демарш сильно вздули, перевернули вверх ногами и трясли пока из сапог не высыпались золотые червонцы.. Через два дня, увы Тимофей Миронович скончались.. Выйдя во двор по большой нужде в сопровождении слуги, Времев скончался от апокалипсического удара.. Так во всяком случае значилось в заключении земского врача. Отпели покойного и похоронили.. И все бы ничего. Но на дворе стояла зима 1825г. И имена декабристов уже шептали во всех полицейских участках. А тут прошел слух, что при покойном оказалась денежная недоимка в 1600руб. И свидетели буйной ночи нашлись. И что самое неприятное, дело отправили на пересмотр к И.И.Пущину, лицейскому другу А.С.Пушкина, который на практике был порядочной сволочью и ярым ненавистником гусарских вольностей. Пущин добился от церкви разрешения на эксгумацию и назначил публично(!!!) вскрытие тела Времева с целью уяснения истины. Публичное вскрытие - первый и единственный раз в истории Московского суда. В какие игры играли эти чиновники? Не известно, но истину нашли - помещик оказывается умер от разрыва селезенки, случившегося в следствии нанесенных ему побоев. Крепко били гусары.
   Бедный Алябьев на заре своей музыкальной карьеры был разжалован, лишен всех наград и сослан в Томск без права выезда. Герой 12 года. Говорят плохо ему там было. Но - это не помешало ему написать в ссылке и Соловья, на стихи Дельвига, и несколько оперных произведений и жениться там на приехавшей из Москвы дочке композитора Римского-Корсакова! Браки в Сибири входили в моду! Вот такая история вытянулась при определении найденной пуговки!
   Через несколько дней в Москве говорили, что карты метал Алябьев, а когда Времев поймал его на нечестной игре, хватил того бутылкой мадеры в висок и убил на месте. Что в сговоре были все игроки, а Времев открыл их шайку, и они забили его стульями. Что в первый момент они сплоховали и выпустили Времева из дома, но потом пустились в погоню, перехватили где-то под Москвой, вытащили из кибитки, избили, ограбили и бросили на дороге умирать...
   В Москве 6 января 1825 года, о котором сообщали все газеты. "Московские ведомости", статья "Об открытии большого Петровского театра": "С поэзией Пролога соединена была очаровательная музыка А.А.Алябьева и А.Н.Верстовского. Торжественные хоры первого возбуждали в душе чувство величия". "Московский телеграф": "Хоры и Гимн, соч. г-ми Алябьевым и Верстовским, должно поставить в числе первоклассных творений в своем роде". Прошли годы, и открытый Прологом "Торжество Муз" театр превратился в сверкающий бриллиант, имя которому -- Государственный Академический Большой театр России.
   Но всё это было впереди, а пока, на третий день после происшествия, Александр Алябьев проснулся около полудня, обтёрся водой с одеколоном, плотно позавтракал, посидел за роялем, а после обеда начал одеваться к балу. Он ничего не стыдился и ни о чём не жалел. Да и о чём жалеть, если помещик Времев ушёл из его дома слегка побитый, но живой и почти здоровый?
   На балу Александр Алябьев кружил свою даму в танце, а потом стоял за её стулом и потчевал её смешными рассказами. Дама весело хохотала, слушая алябьевский басок, Александр крутил усы и выпячивал грудь: он был влюблён, а очаровательная Катенька Римская-Корсакова (1803-1854) подавала ему надежду. Катенька была дочерью Марии Ивановны Наумовой и Александра Яковлевича Римского-Корсакова, дом которых на Страстной площади в Москве, помнивший Пушкина, Грибоедова, Дениса Давыдова, считался одним из прототипов дома Фамусова. К сожалению, нам неизвестны портреты Екатерины Александровны Римской-Корсаковой, но какое-то представление о ней может дать посвященное ей стихотворение Жуковского "Кто вас случайно в жизни встретит". Сохранился и рисунок А.С. Пушкина, на котором изображена ее сестра Александра Александровна, которой был тогда увлечен поэт и даже посвятил ей строки из седьмой главы "Евгения Онегина":
   У ночи много звёзд прелестных,
   Красавиц много на Москве.
   Но ярче всех подруг небесных
   Луна в воздушной синеве.
   Но та, которую не смею
   Тревожить лирою моею,
   Как величавая луна,
   Средь жён и дев блестит одна.
   С какою гордостью небесной
   Земли касается она!
   Как негой грудь её полна!
   Как томен взор её чудесный!..
   Но полно, полно; перестань:
   Ты заплатил безумству дань.
   Екатерина Александровна, по-видимому, не уступала по красоте своей сестре. Алябьев же дружил и с братьями Катеньки. Уже целых три года на балах он был её кавалером, тенью следовал за ней на гуляньях, спешил к её карете, когда Катенька приезжала в театр, и каждый день убеждался заново в том, что любовь пьянит сильнее шампанского. Алябьев клялся самому себе набраться, наконец, храбрости и сделать Катеньке предложение. Решил завтра же поехать в дом Римских-Корсаковых на Страстную площадь и просить её руки. Правда, его мучили сомнения: не стар ли он для неё: ему ведь уже 38, а ей только 22, она ещё почти совсем ребёнок. Может, ещё обождать?
   Он не знал, что его судьба решается в эту самую минуту за девять вёрст от Москвы, на грязном постоялом дворе деревни Чертаново Коломенской волости.
   Тимофей Времев проснулся там около пяти утра, кликнул слугу и велел проводить себя на огород - по нужде. Он вышел из тепло натопленной комнаты в темень и февральскую стужу, выбрал удобное местечко, присел - и умер, прямо на глазах у своего слуги. По словам уездного лекаря, смерть произошла "от сильного апоплексического удара, коему споспешествовали сырое телосложение, преклонные лета и какое-нибудь сильное огорчение". Но это ни на что не повлияло: в Москве уже говорили о том, что Времева убили.
   О слухах доложили обер-полицмейстеру Ровинскому. Он уже знал о карточной ссоре и решил, что с этой смертью что-то неладно... Подполковник Алябьев пил, гулял, шутил, шалил, сочинял чудесную музыку и знать не знал, что есть люди, которым он как гвоздь в сапоге. Полицмейстер Ровинский запомнил его имя ещё с тех пор, как композитор Алябьев и литератор Грибоедов от души набезобразничали в Большом театре, а затем высмеяли его при всей публике.
   Судья, которому было поручено это дело, тоже терпеть не мог Алябьева, но по другим причинам. По странному стечению обстоятельств судьёй в этом деле был Иван Пущин, тот самый, будущий декабрист, лицейский однокашник Пушкина. Он ненавидел распущенность и хотел изменить российские нравы. Он был аристократом, служил в гвардии, по идейным соображениям подался в квартальные надзиратели, и только по слёзным просьбам родственников согласился стать судьёй. Пущин твёрдо знал: пороки надо выжигать калёным железом, а тут они налицо. Аристократы играют в карты, пьют, дерутся, и даже есть труп!
   Пущин понял всё: в Леонтьевском переулке собирались убийцы, там орудовало целое общество игроков, по его членам, конечно же, плачет каторга. Более того, Алябьева с друзьями надо отправить в Сибирь, даже если они никого не убивали - ради благого примера, для исправления нравов и чтобы другим неповадно было.
   И началось громкое, долгое, несколько раз заходившее в тупик следствие. Тело Времева эксгумировали. Мнения врачей разошлись: они никак не могли установить, были ли на теле побои или нет. У дома в Леонтьевском переулке поставили полицейский караул, Алябьева и его друзей взяли под стражу. За них просили родственники, и Иван Пущин окончательно убедился, что имеет дело с преступниками. Он был честным судьёй, и не пошёл навстречу просьбам родственников.
   Вскоре, однако, к его огорчению, открылось, что в доме номер восемнадцать играли в карты в первый раз; Времев ушёл из Леонтьевского переулка на своих ногах; к врачу из-за побоев он не обращался, на боли не жаловался. Его слуга показал, что на огородах деревни Чертаново у барина прихватило сердце. Тогда Пущин признал обвиняемых виновными в "драке и картёжной игре". Большинством голосов суд их оправдал, но Пущин по-прежнему требовал, чтобы Алябьева и его друзей лишили чинов, орденов, дворянства, зачислили в солдаты и отправили в Сибирь. Дело послали в Уголовную палату. К этому времени уже и сам Пущин сидел в Петропавловской крепости...
   Вместо Александра Павловича на престол взошёл Николай I, а надворный судья, декабрист Пущин превратился в опасного политического преступника. Наступили новые времена.
   Так прошло два года, а "дело о подполковнике Алябьеве" всё ещё кочевало по инстанциям, а сам он по-прежнему сидел под домашним арестом. Именно в этот период Алябьев пишет один из самых своих знаменитых романсов - "Соловей" на слова Дельвига.
   Александр Александрович думал, что ничего хуже с ним случиться уже не может. Но вскоре выяснилось, что худшее ещё впереди.
   Новый император железной рукой приводил разболтавшуюся страну к порядку: он тоже заботился об исправлении нравов и не любил картёжников. 1 декабря 1827 года Государственный совет признал Алябьева "человеком, вредным для общества", его лишили дворянства, чинов, орденов, званий и приговорили к ссылке в Тобольск. Николай I наложил резолюцию: "Быть по сему".
   В начале 1825 Алябьев был арестован по подозрению в убийстве помещика Т. М. Времева, он сознавая свою невиновность еще шутил
-- Слава Богу, что сенатор N и князь NN преставились неделей раньше, -- с иронией сказал Алябьев следователю. -- А то сидеть бы мне еще и за этих...
На самом деле Алябьева оправдали, но за побои и азартную карточную игру приговорили к ссылке в Сибирь.
В ожидании окончания следствия и вынесения приговора Алябьев сочинил в тюрьме массу музыкальных произведений: комический балет "Волшебный барабан, или Следствие волшебной флейты" и его самое знаменитое произведение - романс "Соловей". Известно, Алексей Верстовский заметил по этому поводу, что русскому таланту и тюрьма - на пользу! Известно и то, что ответил Алябьев: "Передайте ему, что рядом со мной полно пустых камер".
   Но судьбой композитора управляла злая воля. Дело попало к недобросовестным судебным чиновникам, допустившим нарушения, чудовищные даже по меркам эпохи самодержавия. Следственная волокита длилась три года. За Алябьева неустанно хлопотали родственники, друзья, персоны, приближенные к императорскому дому. Но все было бесполезно. Молчал и царь Николай I. Его равнодушие к судьбе Алябьева расценивалось как реакция на близость композитора к декабристам.
   В сырости подземелья композитор заболел ревматизмом и начал слепнуть. Его душило отчаяние. Но тут неожиданно явилось спасение, которое помогло обрести смысл жизни и сохранить рассудок. Старшая сестра выхлопотала разрешение поместить в камеру фортепьяно, любимого друга с детских лет. ... На исходе зимы 1826 года московский народ с любопытством наблюдал, как в кованые двери городской тюрьмы близ Кремля здоровенные молодцы затаскивали старинное фортепьяно с бронзовыми подсвечниками. Крышка то и дело открывалась, показывая желтые зубы клавиш, носильщики кряхтели, шутили: не тюрьма, а консерватория.
  
   Делом Алябьева занимались
   Управа благочиния
   Народный суд, где судьей был Пущин.
   Земский суд.
   Уголовная палата.
   Военный генерал-губернатор.
   Общее собрание московского департамента.
   Правительствующий сенат.
   В санкт- Петербурге - комитет министров.
   Государственный Совет.
   Императоры Александр 1 и Николай 1
  

Где сидел Алябьев?

   Первое основательное учреждение полиции совершилось 19 января 1722 года при Петре Великом, и первым московским обер-полицмейстером был полковник Греков. В 1729 году в Москве учреждается полицейский драгунский эскадрон, и Москва делится на 12 команд, центральным пунктом которых назначается Съезжий двор. Таких съезжих дворов построено было двенадцать, и в каждом было два офицера, два урядника и шесть солдат с барабанщиком. Рогаточные караулы из жителей оставались в то время, как и прежде. При Петре III вместо обер-полицмейстера было учреждено звание генерал-полицмейстера, но вскоре это звание уничтожено, и в Москве с восшествием на престол Екатерины II восстановлен опять обер-полицмейстер и введен следующий штат полиции: обер-полицмейстер, надворный советник, асессор и секретарь с канцелярскими чинами. Для посылок при московской полиции находилось двадцать человек конных драгун.
   Из числа начальников полиции в век Екатерины был знаменит генерал-поручик Николай Петрович Архаров. Простое обращение с народом и особенно умение красно и в то же время понятливо говорить с ним облегчало Архарову его трудную обязанность начальника полиции. Архаров знал до малейших подробностей все, что делалось в городе; с изумительной быстротой отыскивал всевозможные пропажи, умел читать в чертах и выражениях лица приводимых к нему людей, нередко по одному этому решал, прав или виноват подозреваемый, и с помощью самых оригинальных средств обнаруживал самые сокровенные преступления. Архаров имел помощником некоего Шварца, одно имя которого держало в страхе всю Москву. В важнейших полицейских случаях Екатерина нередко призывала Архарова во дворец. Среди москвичей того времени пользовался недоброй славой так называемый суровый Архаровский полк, сформированный самим Архаровым. Имя "архаровца" стало служить в народе синонимом сорванца и пройдохи1. Архаров имел внешность крайне антипатичную, но был умен и проницателен. Вскоре после оказанных ему милостей со стороны императора Павла Петровича он впал в немилость и был выслан в свое тамбовское имение, где прожил три года. В 1800 году он получил позволение жить в Москве, но уехал опять в свое тамбовское имение, где и умер в 1814 году.
   Подобно Архарову деятельным и энергичным обер-полицмейстером Москвы был А. С. Шульгин. Место свое он занимал десять лет и оставил после себя хорошую память во многом. Он сделал по своему ведомству множество полезных преобразований.
   Сперва дом для обер-полицмейстера находился при частном доме Мясницкой части. Потом был приобретен дом от помещиков Кологривовых
   Съезжий дом или двор - это полицейская управа с помещением для арестованных под одной крышей, часто там размещалась и пожарная часть. В центре Москвы был Съезжий переулок , его назвали так потому, что на нем находился съезжий дом (двор), позднее его переименовали в Спиридоньевский.
   После пожара в 1812 года в восстановлении Москвы самое активное участие принимал архитектор Бове, в частности по его проектам строились и съезжие дома
   Алябьев писал про полицейский дом, в котором провел три года.
   ...Около трех лет я содержался под арестом в полицейском доме, в самой сырой комнате, что само много способствовало разрушению здоровья, особенности же глаз, легких, уже от природы весьма слабых.
   В некоторых источниках указывается, что Алябьев сидел в Таганской тюрьме, но видимо, это ошибочно.
   На месте здания Моссовета была долговая тюрьма - "яма". Тюремные здания были расположенные в улублении, куда спускались с площади по лестнице больше 5 метров длиной. Тюрьма делилась на камеры под названиями мещанская", "дворянская", "управская" и "женская". Деньги за содержание арестантов- неисправных должников- должны были платить кредиторы. "Яма" была настоящей грозой для героев темного царства Островского, но попадали в нее далеко не одни только купцы. Известная московская поэтесса Каролина Яниш, рассердившись за что-то на своего мужа - литератора Н.Ф.Павлова, сделала донос на его неблагонадежности, и Павлов был посажен в "управскую" камеру "ямы". Этот арест подал повод к стихотворной шутке московского остряка Соболевского.
   И куда не взглянешь,
   Все любовь - могила:
   Мужа мамзель Яниш
   В "яму" посадила. (Московский летописец, книга первая. Московский рабочий 1988г.) Тверская площадьОблик площади несколько раз кардинально менялся, а памятники ставились и удалялись
   Сегодня эта композиция выглядит логично и по-европейски: напротив мэрии, главного городского органа управления, расположен памятник основателю города. Но так было далеко не всегда, облик площади несколько раз кардинально менялся, а памятники ставились и удалялись в соответствии с идеологическими установками текущего момента.
   Владение напротив дома московских генерал-губернаторов было расчищено в 1790 году после сноса ветхих деревянных зданий и предназначалось под плац-парад - площадь для военных парадов и развода караула. Расчисткой территории, как и строительством генерал-губернаторского дома, занимался архитектор М.Ф. Казаков.
   После пожара 1812 года казна выкупила еще одно владение, теперь уже за площадью: в 1823 году там была выстроена Тверская полицейская часть, двухэтажное классицистическое здание с шестиколонным портиком, центральная часть которого венчалась деревянной каланчей - обязательным элементом всех полицейских домов Москвы. Помимо полицейского управления, здесь размещалась пожарная команда и тюрьма, в стенах которой среди прочих арестантов некоторое время провели композитор А.А. Алябьев в 1825 году и драматург А.В. Сухово-Кобылин в 1854 году.
   24 июня 1912 года на площади был торжественно открыт памятник покорителю Средней Азии, герою Русско-турецкой войны 1877-1878 годов М.Д. Скобелеву работы скульптора П.А. Самсонова, изображающий "Белого генерала" на коне и с обнаженной саблей, украшенный скульптурными группами солдат и барельефами с изображениями военных баталий. Одновременно и площадь получила новое название - Скобелевская. Простоял монумент недолго: через 6 лет, в 1918 году, советская власть в рамках кампании по снятию старых памятников русским императорам и героям дореволюционной эпохи снесла и фигуру Скобелева.
   На смену "Белому генералу" пришел монумент в честь первой советской Конституции 1918 года: трехгранный обелиск с текстом Конституции РСФСР. Кроме того, в подражание американской Статуе Свободы перед памятником была поставлена "Советская Свобода", созданная скульптором Н.А. Андреевым. Сама же площадь была переименована в Советскую. Здание Тверской полицейской части уничтожили в несколько приемов: сначала снесли основную часть, оставив колоннаду и превратив ее в пропилеи, а затем сломали и этот остаток, разбив еще один сквер с гранитным памятником В.И. Ленину работы скульптора С. Меркурова.
   Обелиск и Статуя Свободы были взорваны в ночь с 21 на 22 апреля 1941 года, за два месяца до начала Великой Отечественной войны - по официальной версии, в рамках реконструкции улицы Горького. Пустовала площадь недолго: в 1947 году на ней в рамках празднования 800-летия Москвы был заложен памятник князю Юрию Долгорукому, который торжественно открыли в 1954 году. Чуть ранее был надстроен бывший генерал-губернаторский дом, ставший местом заседаний Моссовета. После этого значительных изменений в облике площади более не происходило.
   (Никита Брусиловский)
  

В Москве после ссылки

  
   Возвратившись в Москву, А. продолжал в Москве пользоваться большой известностью. К нему нередко обращались с просьбами принять участие в благотворительном вечере или написать по какому-нибудь случаю романс или хор. Для концерта в пользу нищих А. написал, например, гимн благотворительности на патриотические стихи Ф.Н. Глинки для оркестра, хора и для голоса соло; в том же концерте была исполнена написанная А. "Песнь на смерть Лаврова" (артиста московского театра). Опера А. "Аммалат-Бек" на сюжет повести А.А. Марлинского вовсе не увидела света рампы. Рукопись ее хранится в московской консерватории. Опера "Кавказский пленник" также, по-видимому, относится к позднейшему периоду творчества А.; она издана Юргенсоном в 1898 году, вместе с романсами А. Это - ряд сольных вокальных номеров в куплетной форме романсов А.; эти номера чередуются с мелодекламацией и с небольшими инструментальными интермедиями, весьма бесхитростными по музыкальному изобретению, но пытающимися охарактеризовать то или другое сценическое положение, начиная с интродукции, рисующей лунную ночь в горах Кавказа, и кончая номерами, иллюстрирующими бегство пленника и гибель черкешенки в реке. Хоров в "Кавказском пленнике" вовсе нет. Значение А. в истории русской музыки основывается, главным образом, на его романсах. Музыка в его водевилях состоит, кроме увертюр и инструментальных интермедий, большею частью из куплетов, запеваемых на один мотив; оперы примитивны по форме, не отличаясь по существу от водевилей. В романсах, имеющих почти всегда ту же куплетную форму, А. обнаружил несомненный мелодический дар. Мелодии его красивы, задушевны и порою не лишены русского национального характера. Декламация естественна и довольно выразительна. Фортепианное сопровождение, простое по гармонии, написано звучно, но не разнообразно, хотя в нем зачастую сказываются намерения иллюстрировать текст ("Вечерний звон", "Зимняя дорога" с подражанием колокольчику, "Черкесская песня" и пр.). В романсах А. отразился дух времени. Как и тогдашняя русская литература, они сантиментальны, порою слащавы. Большая их часть написана в миноре. Они почти не отличаются от первых романсов Глинки, но последний шагнул далеко вперед, а А. остался на месте и теперь устарел. Первое издание романсов А. выпущено в Москве у Ю. Грессера в 1859 году в двух частях: в первой 58, во второй - 12 романсов. Второе издание П. Юргенсона (1898 - 99, Москва) заключает в четырех томах 111 романсов, в том числе шесть малороссийских песен, вошедших в сборник, изданный еще в 1833 году (М.А. Максимович , "Голоса украинских песен", в аранжировке А., Москва) и оперу "Кавказский пленник". Популярность романсов А. была очень велика. В изданный в Германии сборник русских романсов и песен под заглавием: "Sammlung Russischer Romanzen und Volkslieder" (изд. Шуберта, Гамбург) вошли романсы А.: "Соловей", "Песнь бедняка", "Луч надежды" и "Вечерком румяну зорю". "Соловей" распевался всюду. Его пели Полина Виардо , Аделина Патти, Марчелла Зембрих. На него писались вариации, между прочим - Глинкой для фортепиано. Лист сделал на эту же мелодию транскрипцию. Гр. Тимофеев.
   После возвращения из ссылки Алябьев прожил в Москве нелегально несколько лет. Ему приходилось устраивать постоянные инсценировки, чтобы не докучала полиция: он разъезжал по городу в дорожном экипаже с привязанным к нему сзади простым сундуком, как будто отправляясь в дальнюю дорогу... В 1838 г. в Большом театре были поставлены на музыку Алябьева комедия У. Шекспира "Виндзорские кумушки" и драма А.С. Пушкина "Русалка".
   После женитьбы с 1840 по 1843 год Алябьев живет во владениях жены в усадьбе Васильево и Павельцове Конаковсаского района. Усадьба Васильево была разорена и частично подтоплена, сохранилась только лиственница (сосна), посаженная композитором в память о Тобольске. В Москве он бывает по-прежнему полулегально
   6 апреля 1843 года Екатерина Александровна Алябьева подала князю Д.В.Голицыну письменную просьбу: восстановить ее мужа на службе и ходатайствовать о разрешении ему жить в столицах. Разрешение было получено в июне. 5 июля в Коломенском городническом правлении А.А.Алябьев дал подписку в том, что ему "о Высочайшем соизволении разрешения... жительства в Москве коломенским господином городничим ... объявлено". 17 июля он прибыл в первопрестольную и остановился в доме своей жены на Новинском бульваре. По сведениям полиции, с 6 по 12 августа Александр Александрович
   находился в селе Соймоновых Тарычево Подольского уезда, с 27 августа по 1 сентября -- гостил в селе сестры В.А.Шатиловой Александрове Звенигородского уезда, а 15 сентября выехал в Дмитровский уезд в село Даниловское, принадлежавшее сестре Е.А.Алябьевой Софии Волковой. На этом Коломенская ссылка закончилась, и 17 июля 1843 г. Алябьев прибыл в Москву и остановился в доме своей жены на Новинском бульваре.
   Неся клеймо "убийцы", Алябьев живёт замкнуто, старается не показываться в публике. Он как будто смирился со своей участью. Здоровье его ухудшается, жена также хворает, денег всегда недостаёт.
   По-прежнему главное место в жизни занимает музыка. Он часто выезжает в Клинский уезд, где находится сельцо Василёво, принадлежащее его жене.
   К этому периоду относится сближение Алябьева с А.И.Дюбюком (известным пианистом, педагогом, композитором), дружеское общение с А.С.Даргомыжским, Н.П.Огаревым.
   Он принимает участие в "Русских концертах" петербургского "Общества поощрения бедных в музыкальном отношении".
   Особенно творчески насыщенным стал 1850 г. Алябьев вновь обращается к оркестровой музыке и пишет Большую симфонию, польку B-dur, а ещё 13 светских хоров без сопровождения.
   После официального разрешения пребывания в Москве Алябьев поселился с женой в доме на Новинском Бульваре, откуда ходил в храм Десяти мучеников по Большому Девятинскому переулку
   Как постоянное напоминание о пережитом несправедливом наказании, последние годы жизни проходят в доме, что называется, окна в окна, с особняком прокурора С.П. Жихарева. Это именно он настаивал на обвинительном приговоре, показательной позорной "казни" и отправке Алябьева в ссылку: "Дабы не повадно было другим в нарушение государева веления играть в карты и вести пьяный разгульный образ жизни". Судьба богатого творческого наследия Алябьева сложилась не менее драматично, чем судьба автора. Большая часть его произведений (всего их более 450) так и остались в рукописях, многие из которых утеряны. Своих детей у Алябьевых не было, но они заботились о Леониле Пассек (ок.1824-1904), взятой на воспитание ребенком Екатериной Александровной около 1831 года.
   Алябьев умер 22 февраля 1851 года на шестьдесят четвертом году жизни, его хоронили 25 февраля. 24 февраля умер его двоюродный брат Николай Петрович Новиков (похороны состоялись 27 февраля). Они были похоронены рядом с церковью близ северной ограды в Симонове монастыре, рядом с могилами подвижников Симонова монастыря иеросхимонаха Алексия, М.З. Дурасова. Там были похоронены многие родственники Алябьева: отец и мать, братья матери Нил и Петр Новиковы и ее сестра Стрекалова. Эпитафии на памятниках А.В. Алябьеву и П.А. Новикову принадлежали Н.Д. Иванчину-Писареву. Были похоронены в монастыре Авдотья Соймонова с семьей, Вадим Пассек со своими детьми и, по иронии судьбы, Т.М. Времев .
   Ни одно издание не осмелилось откликнуться на смерть прекрасного композитора, талантливого пианиста и дирижера, благородного, доброго человека: еще не был помилован ни один из участников декабрьского восстания, дружественные связи с которыми стали истинной причиной столь длительного неприятия официальной властью личности музыканта.
   После смерти композитора его вдова Екатерина Александровна часто посещала монастырь и заказывала панихиды, стараясь не пропустить 22 число месяца (день смерти). В 1853 году вдовой композитора была возобновлена церковь у северной ограды монастыря, освященная во имя Александра Свирского, в память о муже. Под церковью была устроена усыпальница, где покоился Алябьев. В 1854 гоґду Екатерина Александровна заказывала ежедневные литургии в этой церкви до своей смерти весной. Позже, очевидно, исполняя волю покойной, ежедневные служения заказывала ее воспитанница Сорокина.
   "Русская музыкальная газета" писала в 1901 г., что Алябьев с женой похоронены в склепе, получающем свет через небольшое окошко, где на некотором возвышении находилась огромная чугунная плита, над плитой висело большое Распятие и несколько икон, а перед ними лампада, в стороне стояло полуразрушенное кресло стиля ампир (не на нем ли проводила время Алябьева у могилы мужа?) Симонов монастырь взорвали в 1930 году, могила несчастного композитора и его жены была стерта с лица земли.
  

Алябьев на войне 1812 г.

  
  
   Александр Алябьев участвовал в Отечественной войне 1812 и заграничных походах русской армии в 1813-14 (3-й Украинский казачий полк - 1812, Иркутский и Ахтырский гусарский полк - 1813-1814 гг.). Участвовал во взятии Дрездена организованном партизаном и известным поэтом Денисом Давыдовым. При взятии Дрездена был ранен. Принимал участие в сражении под Лейпцигом, боях на Рейне и взятии Парижа. Награжден двумя орденами св. Анны 3-й степени, орденом св. Владимира 4-й и медалью в память войны 1812 г. Окончил войну в чине ротмистра. Продолжил военную службу в Петербурге, где он сочинил, в 1815 году, одно из самых ранних своих произведений -- гусарскую песню "Один ещё денёк".
  
   Война 1812 года изменила плавное течение жизни многих людей. Не стал исключением и Александр.
   "...Будучи ж употреблен в самых опаснейших местах, везде отлично исправлял данные препоручения..." Так в послужном формуляре характеризуется участник Отечественной войны 1812 г. А.А. Алябьев, известный впоследствии как один из предшественников русской композиторской школы. Через месяц после начала войны (12.06) 25-летний Алябьев отправляется добровольцем в армию, куда вместе с графом Н.И. Толстым (отцом писателя) принят корнетом 3-го Украинского казачьего полка, выступившего в сентябре из Белой Церкви к Брест-Литовску. После переправы через р. Буг Алябьев получает боевое крещение в крупном сражении при Ловчицах, а впоследствии участвует в операциях также на территории нынешней Белоруссии, в том числе и в Березинской операции, где Наполеон потерял больше половины своей армии и сам чуть не попал в плен.
   В конце 1812 г. Алябьев действует с партизанским отрядом Д. Давыдова, а в начале следующего его переводят в Иркутский гусарский полк, где он подружился с корнетом А.С. Грибоедовым. В феврале отряд подпоручика Алябьева уже Ахтырского гусарского полка принимает участие в битве у г. Калиш (Польша) и заставляет сдаться в плен два вражеских батальона во главе с саксонским генералом К.Ф.Э. Ностицем.
   В марте 1813 года в сражении под Дрезденом, взятом небольшим отрядом Дениса Давыдова, Алябьев получил пулевое ранение в руку. В октябре этого же года он принимает участие в битве под Лейпцигом ("битве народов"), где в жестокой битве сошлись армии почти всех государств Европы, за что был награжден орденом святой Анны 3-ей степени "За храбрость". Как непосредственный участник военной кампании на территории Российской империи он получает также серебряную медаль "1812 год". За последующие непрерывные военные действия, проходившие уже на территории Франции, Алябьев был награжден еще орденом святого Владимира 4-степени с бантом. Как и орден святой Анны, его давали исключительно лишь за личные боевые заслуги и храбрость. 20 января 1814 г. Алябьев захватил в плен со всеми бумагами адьютанта начальника штаба французской армии фельдмаршала Л.-А. Бертье. За эту операцию он был произведен в поручики.
   18 марта русские войска с триумфом входят в Париж. Война закончилась, и в апреле зачисленный в лейб-гвардейский конно-егерский полк Алябьев возвращается на родину, в Старую Руссу.
   Значительную часть службы в армии Алябьев провел в боевой обстановке в Западной Европе. С 1812 по 1814 гг. там он находился в ежедневных передвижениях, постоянном соприкосновении с противником и частых "жарких сражениях". В этот период имелось мало возможностей общения с музыкальной культурой Германии, Польши и Франции, они, однако, случались и, конечно, не были бесследны для будущего композитора. Временные затишья на фронте позволяли иногда посещать немецкие, итальянские и французские оперные и балетные спектакли, музыкальные вечера.
   В эти годы Алябьев познакомился также с песенно-маршевой музыкой зарубежных стран, постоянно слышал русские и украинские казачьи, солдатские песни, военно-патриотические марши. Отзвуки военных лет можно слышать во многих его произведениях, созданных как в ближайшее после войны время, так и более поздние годы. К ним, несомненно, относятся романсы "Прощание гусара", "Одни еще денек", "Слеза", "Совет", застольные военные песни "Друзья! Не будем тосковать", "Застольная гусарская", "Из страны, страны далекой", "Война, война! Прощай, Сиана", "Бойцы садятся на коней", "О ночь, о ночь, лети скорей", "Ты помнишь, брат, те времена", "Чу! Тревога грянула", "Усы, усы мои лихие".
   В сочинениях композитора Алябьева, связанных с кампанией 1812-1814 годов, звучат вариации различных солдатских, казачьих, крестьянских бытовых песен и маршей военных лет. Их можно объединить в два цикла : гусарских лирических (романс "Прощание гусара" на слова Н.Н. Оржицкого, сослуживца композитора по Ахтырскому полку, "Слеза" на слова А.С. Пушкина, "Совет" на слова В.А. Алябьева) и застольных военных песен ("Из страны далекой" на слова Н.Н. Языкова, "Застольная гусарская песня" на слова Н. Стромилова).
   За годы войны и последующей армейской службы дружеские отношения связали А. А. Алябьева со многими представителями передовой интеллигенции. Кроме упомянутых выше А.С. Грибоедова и Д.В. Давыдова, в числе его близких знакомых были многие декабристы (Н.Н. Оржицкий, П.А. Муханов, Ф.Н. Глинка, А.А. Тучков, А.А. Бестужев-Марлинский), с которыми композитора связывали не только приятельские отношения, но и творческие связи. В круг близких знакомых Алябьева входили лица очень разных, даже противоположных, политических взглядов. Чувство воинского братства у него, однако, стояло выше этих различий и он всегда живо откликался на все, что касалось боевых соратников. В частности, именно по замыслу Алябьева был создан памятник-саркофаг командира Ширванского полка Н. А. Теплова, скончавшегося в 1813 г. от тяжелой контузии, полученной в Бородинском сражении.
   Иногда к числу приятелей Грибоедова периода военной службы относят и композитора А. А. Алябьева (Восп. С. 364). В действительности это не так. Алябьев только формально числился офицером Иркутского гусарского полка, а на самом деле в это время оставался в действующей армии, участвовал в заграничных походах, в боях под Дрезденом, "в партизанском отряде Д. Давыдова, в боевых действиях в Силезии, под Парижем. только в октябре 1814 г. возвратился в Россию". Встречи и приятельские отношения Грибоедова с Алябьевым относятся к 1823--24 гг.

Взятие Дрездена

200 лет назад поэт и композитор без боя взяли одну из европейских столиц

Дмитрий Шеваров 07.03.2013

  
   Кантата "На взятие Дрездена". Музыка А. Алябьева. Слова Д. Давыдова.Такого произведения нет, но оно могло бы быть.
   В 1813 году офицер казачьей кавалерии Александр Алябьев имел честь быть ближайшим сподвижником Дениса Давыдова в зарубежном походе русской армии. К тому времени будущий автор "Соловья" участвовал во многих боях и за свою храбрость был награжден орденами.
   Давыдов всегда старался избегать лишних жертв. Когда его казачий отряд подошел к Дрездену (к той его части на правом берегу, что называлась "новой"), выяснилось, что маршал Даву отвел свои основные части за реку, в Альтштадт (Старый Город). В новом оставались три тысячи французских солдат и местный гарнизон. Давыдов, не дожидаясь подхода главных сил, решил добиться капитуляции хитростью.
   Денис Васильевич приказал казакам разжечь на берегу Эльбы множество костров, создавая впечатление, что к городу подошло несметное войско. Утром 10 марта 1813 года он послал к бургомистру Дрездена парламентера, который объявил, что русские готовы к штурму, но, памятуя о благе горожан и художественных сокровищах столицы Саксонии, не лучше ли решить дело миром. Бургомистр согласился, что рисковать уникальной коллекцией фарфора и картин ради французского узурпатора не стоит, и отдал половину города без боя.
    Как вспоминал потом Давыдов, "в полдень вся моя партия села на коней и по предписанному мною порядку вступила в ворота укрепления. Тут стоял гарнизон. Он отдал честь, сделав на караул при барабанном бое... Я благодарил гарнизон легким приподнятием шапки... Мы двинулись вперед, и песенники залились: "Растоскуйся, моя сударушка!.."
   Погода была прелестная. Число любопытных невероятно. На всей большой улице не оставалось пустого места. Во всех окошках двух- и трехэтажных домов торчали головы; крыши усеяны были народом. Иные махали платками, другие бросали шляпы на воздух...".
   Давыдов вправе был ожидать одобрения от командования (тем более что он вошел в Дрезден с разрешения командующего кавалерией авангарда), но вместо этого на его голову посыпались шишки. Оказалось, что освободителем столицы Саксонии видел себя генерал Ф. Винцингероде. Перемирие с неприятелем, которое сберегло столько жизней, он назвал государственным преступлением. Давыдова отставили от командования и отправили в Петербург для "примерного наказания".
   Эта история с Дрезденом стала настолько тяжелым ударом для Дениса Васильевича, что и четверть века спустя (в мае 1836 года) в письме А.С. Пушкину Давыдов пишет, что до сих пор чувствует себя "в дураках от этого проклятого городишка...".
   А вот как Денис Васильевич вспоминает о вынужденном расставании с боевыми товарищами в своих записках: "Кто когда-нибудь отрываем был от подчиненных своих, с которыми так долго разделял он и голод, и холод, и радость, и горе, и труды, и опасности, - тот поймет волнения души моей... Я расставался уже не с подчиненными: я оставлял сына в каждом гусаре, в каждом казаке. О, как черствый сухарь на биваке, запах жженого пороха и купель кровавая роднят людей между собою! Пятьсот человек рыдало, провожая меня...".
   Денис Васильевич, кажется, хватил тут лишнего. Пятьсот закаленных бойцов, может, и рыдали про себя, но разделить участь командира вызвался лишь Алябьев, раненный в руку при взятии старой части Дрездена. "Алябьев поехал со мною; служба представляла ему случай к отличию и к награждениям, езда со мною - одну душевную благодарность мою; он избрал последнее...".
   К счастью для друзей, начальство ограничилось строгим внушением и вскоре Давыдову дали Ахтырский полк, куда тут же перешел Алябьев. Вместе они участвовали в знаменитой битве народов при Лейпциге и дошли до Парижа. 18 марта 1814 года русские войска с триумфом вошли в Париж. Окончил войну в чине ротмистра.
   "Именной алфавит" русских генералов и офицеров, получивших боевые награды за участие в военной кампании 1812-1814 годов, Алябьев включен как корнет Ахтырского гусарского полка, кавалер орденов Анны и Владимира.
   Служба в армии после войны. Старая Русса. Воронеж, знакомство с Времевым. Бороздин. Отставка
   Война закончилась, и в Париже Алябьев зачислен в Лейб-гвардейский конно-егерский полк. В составе этого полка Алябьев возвращается на родину.
   Алябьев вернулся в Россию уже после окончания военных действий. Извещение о том, что союзные армии вошли в Париж, было отправлено генералу Кологривову из Варшавы 14 апреля 1814 г. Алябьев вернулся в составе конно-егерского полка на зимние квартиры сначала в Старую Руссу, потом в Новгород. С 15 января 1815 г. находился четыре месяца в Москве, в отпуске. 20 января 1816 г., взяв бессрочный отпуск, он отправился лечиться на воды. В декабре 1816 г., вновь будучи в отпуске, Алябьев бывал в Петербурге. В этом году он попал в Петропавловскую крепость, за то, что явился в театр не по форме одетый. Друзья его быстро спрятали, но полиция быстро вычислила.
   В апреле 1817 г. он возвращается в Ахтырский гусарский полк в чине штабс-ротмистра. Через год получает назначение на должность адъютанта при генерал-лейтенанте Н.М. Бороздине, под началом которого находился Дерптский конно-егерский полк, куда Алябьев переводится в чине штабс-капитана. В мае следующего года он произведен в капитаны, а несколько месяцев спустя, оставаясь адъютантом, вновь переходит в лейб-гвардейский конно-егерский полк, где участвует в учениях, маневрах и смотрах.
   В 1822 году умер отец Александра (мать скончалась ещё раньше, в 1813 году), и капитан Алябьев подал прошение об отставке. Уволен со службы он был "подполковником с мундиром и пенсионом полного жалованья".
   Есть и другая версия - Алябьев был послан в отставку вместе с Денисом Давыдовым по высочайшему повелению монарха. Алябьев прошение об отставке не подавал, ведь средств к существованию было немного, семья все потеряла во время бегства из горящей Москвы во время нашествия Наполеона.
   В 1819-1823 годах Алябьев находился на военной службе в Воронеже, часто бывал в имении сестры в селе Алексеевском Воронежского уезда (ныне в черте Воронежа), в имении Времевых в сл. Голофеевке Валуйского уезда. В эти годы Александром Александровичем написана опера "Лунная ночь, или домовые", водевили "Новая шалость" и "Деревенский философ", романсы.

И.В. Хохлов. Конно-егерский Лейб-гвардии полк. 1814-1815 гг. Вестник Старорусского края, август 2013

   Заграничный поход русской армии завершился 19 марта 1814 г. взятием неприятельской столицы - Парижа. Император Александр I пожелал увековечить это событие необычным "живым памятником" - формированием нового полка гвардейской кавалерии, лейб-гвардии Конно-егерского. Уже 30 марта он поставил в известность об этом решении генерал-инспектора кавалерии цесаревича Константина Павловича, а тот, в свою очередь, разослал соответствующие предписания командирам четырёх корпусов.
   3 апреля 1814 г. был объявлен приказ о формировании полка "в знак памяти взятия города Парижа и благополучно оконченной незабвенной с французами войны, продолжавшейся 1812, 1813 и 1814 годы". Формирование полка было поручено генерал-адъютанту И.В. Васильчикову, общее руководство осуществлял цесаревич Константин Павлович. Вновь создаваемый в пригороде французской столицы Версале полк комплектовался солдатами из полков армейской лёгкой кавалерии - одиннадцати гусарских и четырёх конно-егерских. 25 апреля первым полковым командиром был назначен А.Н. Потапов. В тот же день в полк из других частей армии были переведены 53 офицера. Среди первых офицеров полка было девять Георгиевских кавалеров, ещё тринадцать имели наградное золотое оружие.
   21 мая только что сформированный полк выступил в поход в Россию. Постоянные квартиры гвардейским конным егерям были отведены в Старой Руссе и Старорусском уезде, где и до того квартировали кавалерийские части. 14 октября 1814 г. полк парадом вошёл в город, а уже на следующий день эскадроны выступили в назначенные им места квартирования в уезде: лейб-эскадрон - в Воскресенскую волость, 2-й эскадрон - в Порожицко-Славитинскую, 3-й - в Поддорско-Коломенскую, 4-й - в Нижне-Коломенскую. Эскадронные дворы (то есть штабы) разместились соответственно в деревнях Черенчицы, Городцы, Соколье и Головенька. Жители Старой Руссы радушно приняли новых постояльцев: за свой счёт они привели по возможности в порядок конюшни, манеж и лазарет, а также пожертвовали в пользу нижних чинов внушительную сумму - 2300 рублей.
   Однако такое рассредоточенное расположение полка было очень неудобно: связь между эскадронами и даже взводами была затруднена из-за многочисленных рек. Некоторые эскадроны были удалены от полкового штаба на 70 вёрст, а бездорожье весной и осенью и вовсе отрезало эскадроны от него. Лишь один эскадрон из семи (помимо четырёх, сформированных под Парижем, позднее были сформированы ещё три) пользовался манежем в Старой Руссе, который при этом был мал. Ещё четыре эскадрона были расположены относительно удобно в казённых конюшнях в уезде, а два - разбросаны по разным деревням. Однако конюшни были малы и требовали ремонта, а отсутствие манежей мешало обучению в сильные морозы. Как отмечал командир полка, "в лазарете главные стены и потолки перекосило, и они угрожают падением". Поэтому А.Н. Потапов просил губернские власти о постройке хотя бы небольших манежей при каждом эскадроне.
   В июле 1815 г. конным егерям едва не пришлось выступить в поход. Наполеон покинул место своей ссылки на острове Святой Елены и снова захватил власть во Франции. Это известие стало причиной мобилизации гвардейского корпуса. Полк вот-вот должен был выступить из Старорусского уезда в направлении на Вильно, когда был получен приказ об отмене похода: Наполеон потерпел поражение при Ватерлоо и повторно отрёкся от престола. В августе того же года полк был собран в полном составе на шесть недель в Старую Руссу для совместного обучения. В городе в то время было весьма неспокойно. Командир полка в письме городничему отмечал, что "по улицам невозможно ходить, так как жители стреляют пулями, что вовсе противно законам общего порядка и спокойствия". Для поддержания порядка городская гауптвахта была занята караулом конных егерей, на улицы высылались патрули.
   Во время квартирования в Старой Руссе в полку служил известный композитор, автор знаменитого романса "Соловей" Александр Александрович Алябьев. Его военная карьера началась в 1812 г., когда он добровольно вступил корнетом в 3-й Украинский казачий полк. В следующем году он был переведён в Иркутский гусарский полк, находившийся тогда в тылу. Прежде чем отправиться к новому месту службы, А.А. Алябьев в составе партизанского отряда Дениса Давыдова участвовал во взятии Дрездена. В том же году из Иркутского гусарского полка его перевели в Ахтырский, в составе которого он сражался под Лейпцигом и дошёл до Парижа. За боевые отличия он был награждён орденами святой Анны 3-й степени и святого Владимира 4-й степени. При формировании лейб-гвардии Конно-егерского полка заслуженный офицер был переведён в него. Прибыв с полком в Старорусский уезд, А.А. Алябьев находился здесь до начала 1815 г. 15 января он получил длительный отпуск и уехал в Москву. Позднее А.А. Алябьев вернулся в полк, но ненадолго - 20 января 1816 г. он снова взял отпуск, вскоре после возвращения из которого 26 апреля 1817 г. получил чин штабс-ротмистра и был снова переведён в Ахтырский гусарский полк. Однако окончательно потеряв интерес к военной службе, осенью 1823 г. он вышел в отставку.
   Неоднократные просьбы командира об улучшении условий размещения полка возымели действие, 20 октября было получено высочайшее повеление о переводе гвардейских конных егерей в Новгородский уезд. 7 ноября 1815 г. лейб-гвардии Конно-егерский полк покинул Старую Руссу.
  
  
   Надежда Красикова,
   заведующая методическим отделом СГБИ имени А.С.Пушкина
   Страницы истории. Служа Отчизне и музам. Газета "Коммуна" N140 (25968), 21.09.2012г.
  
   Композитор Александр Алябьев ряд своих произведений создал в Воронеже
   Война с Наполеоном победоносно завершилась. В апреле 1814 года император Александр I издал приказ о создании конно-егерского полка, причислив его к гвардейскому корпусу. Туда брали солдат и офицеров лёгкой кавалерии, особо отличившихся в сражениях. Среди них был и двадцатишестилетний Александр Алябьев.
   Весна...Версаль... Душа поет! Только что получив чин поручика, Александр мечтает как можно скорее вернуться к любимому занятию в мирное довоенное время - музыке. Наконец полк сформирован, и ранним майским утром конноегери отправились в долгий поход на Родину. Их кони цокали копытами по мостовым Европы, через места недавних событий. Встречали их цветами, музыкой.
   Александр часто вспоминал своих боевых друзей - Дениса Давыдова, Александра Грибоедова, Николая Шатилова, Николая Толстого, Федора Толстого (Американца), братьев Михаила и Николая Бедряг, Федора Глинку, Николая Оржицкого, Александра Бестужева, Петра Муханова, Николая Бороздина... Многие потом войдут в русскую историю, прославив ее своими деяниями, литературными трудами, а кто-то станет прототипом книжных героев. В 1880 году выйдет роман А.Ф.Писемского "Масоны". Главного героя зовут Лябьев. Здесь будут повторены многие факты жизни Алябьева, даже сочинение знаменитой песни "Соловей". Роман отразит трагические последствия одной ночи с застольем и картами, когда в феврале 1825 года его, Александра, обвинят в убийстве гостя, давнего приятеля, воронежского помещика Тимофея Времева. Об этом года три будет судачить вся Москва.
   В Воронеж Алябьев прибыл в марте 1819 года, попав в окружение понимающих и поддерживающих его людей.
   С генералом Н.М.Бороздиным он мог встречаться в период военной кампании 1812-1814гг. в боях при Лаоне, Краоне, Фер-Шампенуазе (тот командовал 1-й Драгунской дивизией). Командир был личностью весьма незаурядной. Близко знавшие его подмечали блестящий ум, нравственные достоинства, сердечность и прямоту. К тому же он любил музыку. Это последнее и остановило его выбор на помощниках с музыкальными наклонностями. Вторым адъютантом у Бороздина служил князь Сергей Давыдов (1790-1878). Возможно, и он знал Алябьева ранее. Оба были ранены в руку под Дрезденом. А может, и до войны встречались. Светский мир тесен. Позднее, в 1827 году, они вместе сочинят романс "Трубадур".
   Но это будет потом. А сейчас он торопится в Россию, там его ждут родные - отец, брат, сестры, племянники. Матушка скончалась. Своей семьёй он не обзавелся. Особенно хочется повидать младшую сестру Вареньку: она живет в имении мужа Н.А.Шатилова, недалеко от Воронежа, в селе Александровском (ныне район Репного).
   Но до поездки в Воронежскую губернию ещё пять лет. За это время он станет штабс-ротмистром. Поменяются не раз места службы, пока не придет приказ от 4 февраля 1819 года о назначении его адъютантом командира 4-го резервного кавалерийского корпуса, генерал-лейтенанта Николая Бороздина (1776-1830).
   Штаб был в Воронеже. О воронежских годах воина-композитора А.А.Алябьева - наш рассказ.
   Как военный он к тому времени был отмечен двумя орденами Анны 3-й степени, орденом Владимира 4-й степени, медалью в честь Победы. О его храбрости знали многие в армии. Как композитор Алябьев имел в своем творческом багаже уже вышедшие в печатном варианте "Новый французский романс", "Большой польский" (полонез), струнный квартет ми-бемоль мажор, два вальса для фортепиано до-мажор и соль-мажор. Все гусары распевали романс на слова Кантакузена "Один еще денек и здесь меня не будет".
   Зарегистрированы цензурой в 1818 году (факт выхода в свет ждет подтверждения) четыре романса на слова В.А.Жуковского. В журнале "Для немногих" Алябьев взял текст для песни "Кольцо души-девицы". Но, как многие его произведения, в печати они появились годы спустя. Таким образом, хронологические рамки творчества композитора могут быть фактически гораздо шире.
   Но главное не в датировках (хотя для музыковедов это весьма важно), а в той роли, которую сыграли творения Алябьева в истории русской музыки. В последние годы не заявил еще о себе никто из отечественных романсистов, симфонистов, авторов камерно-инструментальных произведений первой половины XIX века. Верстовскому было 16 лет, и он еще не начал заниматься композицией. Варламов, Гурилев, Глинка были моложе его. Дебют "дедушки русского романса" Николая Титова состоится лишь в 1820 году. Так что Алябьева можно считать первопроходцем.
   Ещё один любопытный факт. Генерал Бороздин относился к числу виднейших масонов. Его имя встречается в списках почетных и действительных членов различных лож. Вместе с Михаилом Виельгорским он являлся наместным мастером "Великой провинциальной ложи на Востоке С.-Петербурга", состоял в ложе "Соединенных друзей" (там же были А.С.Грибоедов, П.Я.Чаадаев, П.И. Пестель, С.Г.Волконский, М.И.Муравьев-Апостол), которая боролась с фанатизмом и национальной ненавистью, проповедовала триединый идеал: "Солнце, Знание, Мудрость".
   Важно то, что близость Алябьева к деятельным масонам, а к ним принадлежали многие из его друзей - и Федор Глинка, и отставной полковник Александр Поливанов - нисколько не повлияла на композитора, он не примкнул к ним. Тайные заговоры, мистика были ему чужды, более близок был открытый братский дух "гусарской вольницы". Его тянуло к друзьям по оружию, воронежцам - шурину Шатилову, братьям Бедрягам, Денису Давыдову.
   В Петербург и Москву с осени 1821 года до конца 1823 года случалось отъезжать часто. Не только командировки были тому причиной. Он как композитор набирал силу, на сценах ставились его произведения, а присутствие автора порой было необходимо. Исследователи ни в военных архивах, ни в письмах не нашли документов, подтверждающих его многочисленные и порой длительные отпуска. Можно предполагать только одно: лояльность командования. При всей своей строгости генерал-лейтенант Н.М.Бороздин, видимо, позволял талантливому человеку совмещать воинскую службу и служение музам.
   Повезло Алябьеву! И благодаря этому в воронежский период Александр Александрович сумел окончить комическую оперу "Лунная ночь, или Домовые" (1821г.), подготовить премьеру водевиля Н.Хмельницкого "Новая шалость или театральное сражение" на сцене Большого театра в Петербурге, сочинив музыку в соавторстве с А.Верстовским и Л.Маурером (12 февраля 1822 года). Благодаря успеху Алябьев стал хлопотать о постановке своей "Лунной ночи" в Петербурге. В апреле цензура дала разрешение.
   Репетициям помешал арест Алябьева. С 4 мая по 4 июня он просидел в Петропавловской крепости за то, что посмел прийти в театр не в мундире, а во фраке. Правда, во время инцидента композитор сумел незаметно скрыться, и друзья его не выдали, но его, как сейчас говорят, "вычислили". Назначенную на июль премьеру отменили. В октябре скончался отец, А.В.Алябьев, прослужив беспрерывно на военном и гражданском поприще 61 год. Надо было оформлять наследство.
   Премьера состоялась только в июне 1823 года. Автором либретто был его друг Петр Муханов, который жил в Воронеже в 1821-1822 гг. и преподавал в Военно-сиротском отделении.
   До конца пребывания на службе в Воронеже Алябьев продолжал творить - сочинил, например, музыку к водевилю М. Загоскина "Деревенский философ", ноктюрн для валторны, фортепиано и струнного квартета, ряд романсов. Некоторые исследователи предполагают, что в эти же годы он сочинил музыку к инсценировке "Кавказского пленника" по пушкинскому сюжету для домашнего театра с музыкой, песнями и декламацией.
   В ноябре 1823 года следом за Д.В.Давыдовым в отставку ушел и "капитан Алябьев подполковником с мундиром и пенсионом полного жалованья". В Воронеж он уже не вернется. Его судьба будет складываться неровно, порой трагически. Об этом можно узнать из многочисленных книг, но воронежский период композитора изучен мало. Наш музыковед Ю.В.Воронцов начал свои исследования в середине 1980 годов, но не успел довести их до конца. Краеведам он путь обозначил. К нему требуются усилия, кропотливость и удача.
  

Кавказ: Ставрополь, Пятигорск, Кисловодск

   В 1816 году (по другим данным 1818 году) Алябьев посетил Кавказ, в Ставрополе он добивался направления в корпус Ермолова.
   В 1831 году Алябьев с большим трудом добился "высочайшего соизволения" на "пользование" Кавказскими минеральными источниками. В 1832 году император дозволяет Алябьеву выехать на юг для лечения, и тот в сопровождении урядника отправляется в Ставрополь.
   Поездка на Кавказ не изменила социального положения Алябьева, он по-прежнему ссыльный и по-прежнему находился под надзором местных властей.
   Шеф жандармов Бенкендорф посылает командующему войсками на Кавказской линии генерал-лейтенанту Алексею Вельяминову уведомление: "...покорнейше прошу Вас приказать иметь за Алябьевым во время нахождения его в Кавказской области строгое наблюдение, и когда он окончит свое лечение, уведомить меня об образе его поведения".
   Но, вопреки предписанию, генерал Вельяминов относится к ссыльному благожелательно и оказывает ему поддержку.
   Путешествие по Кавказу в те годы было небезопасным из-за стычек с горцами. Поэтому в подорожной, выданной композитору, указывалось: "От казачьих станиц и казенных селений, по тракту состоящих, под съезд давать из обывательских по три лошади за прогоны и сверх того предписываю от казачьих команд, на почтовых станциях, учрежденных и от прочих постов, для безопасного проезда давать в конвой по четыре конно-вооруженных казака без малейшего задержания".
   С февраля до начала курортного сезона Алябьев провел в Ставрополе. Только 5 июня 1832 года получил подорожную на проезд по Кавказскому тракту в Пятигорск. В Пятигорске он поселился в двухэтажном деревянном доме. Из архивных документов известно, что это дом "умершей майорши Карабутовой".
   Этот дом сохранился до наших дней, с 1980 года отмечен мемориальной доской, а с 1997 г. является отделом музея-заповедника М.Ю. Лермонтова ("Дом Алябьева").
   Во время пребывания в Пятигорске Алябьев много работал: было положено начало новому большому этапу в творческой деятельности композитора -- его занятиям музыкальным фольклором. Алябьеву принадлежат первые в России обработки песен -- русских, украинских, цыганских, народов Заволжья, Средней Азии и Кавказа.
   В Пятигорске, совместно с профессором ботаники Московского университета и страстным собирателем малороссийского фольклора Михаилом Максимовичем (другом А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя), были аранжированы для голоса с фортепиано 25 украинских народных песен. Изданные в Москве, они составили первый самостоятельный сборник украинского фольклора "Голоса украинских песен". Этот сборник, изданный в 1834 году, был отмечен высокой похвалой Гоголя.
   На Кавказе Алябьев познакомился с украинским историком и фольклористом М. А. Максимовичем и вместе с ним подготовил сборник. На темах кавказских народных мелодий была написана пьеса для фортепиано "Французская кадриль из азиатских песен". Эта небольшая кавказская сюита явилась первой попыткой инструментальной переработки кавказской народной музыки. В сборнике "Подарок любителям танцев" появились две "Мазурки кавказские" для фортепиано.
   Тема Кавказа, обозначенная в творчестве Алябьева в известной "Черкесской песне" на слова А.С. Пушкина и музыкальной инсценировке "Кавказского пленника", получила дальнейшее развитие в его "восточных" романсах, таких как "Грузинская песня" на слова Л. Якубовича, романс "Черкес" на слова брата Василия. Позднее появилась "Черкесская песня" из поэмы М.Ю. Лермонтова "Измаил Бей".
   "Кавказский певец" -- так писал о себе Алябьев уже в конце 1833 г. Под этим названием в Москве в музыкальном издательстве Грессера и Миллера был издан сборник песен и романсов, объединивший вокальные произведения композитора этих лет. Обложку его украшал вид Пятигорска на фоне горы Машук. К изданию был приложен литографированный портрет Александра Алябьева, рисованный с натуры Григорием Гельмерсеном. В настоящее время сборник утрачен.
   Алябьев - чуткий и глубоко эмоциональный лирик. В Пятигорске был создан цикл романсов, посвященных Е.А. Офросимовой, чувство нежной любви к которой композитор пронес через всю жизнь. На рукописи одного из них, романсе "Тайна" на стихи А.Ф. Вельтмана, сохранился автограф композитора: "Пятигорск, 17 июля 1832 года".
   Увлеченность Кавказом не могла не привлечь композитора к очень популярным в 30-х гг. ХIХ в. повестям также плененного кавказской экзотикой писателя-романтика А.А. Бестужева (псевдоним - Марлинский), за участие в восстании декабристов высланного в Якутск, а затем прослужившего долгое время рядовым в Кавказском корпусе и погибшего в стычке с горцами. Писатель и композитор были лично знакомы и неоднократно встречались. На слова стихотворений Бестужева-Марлинского из его повестей "Аммалат-бек", "Мулла Нур" и "Испытание" Алябьевым написаны "Кабардинская песня", "Песня Кичкине" и романс "Скажите мне, зачем пылают розы", посвященный племяннице композитора.
   При жизни Алябьева отрывки из оперы "Аммалат Бек" были исполнены в марте 1838 в концерте И.И. Иоганниса. В печати сообщалось: "Слышавшиеся в Москве песни кавказских горцев, которые успел схватить Алябьев, странствуя по Кавказу, говорят, что это -- те очаровательные звуки, которые Европа не знала, от которых веет горными бурями, в которых слышна новая жизнь".
   Сам А. Алябьев называл себя тогда "кавказским певцом".
   В декабре 1832 года Алябьев переселяется в Ставрополь. Здесь он сочиняет романс "Узник" на стихи Пушкина.
   Хлопоты родных, мечтавших, чтобы композитор мог поселиться у кого-нибудь из них в подмосковном имении, привели лишь к ухудшению в его положении: Алябьеву предписано переехать в Оренбург. Командующий войсками на Кавказе А.А. Вельяминов (брат сибирского Вельяминова), передовой и высокообразованный человек, друг прославленного генерала А.П. Ермолова, берет на себя смелость и самовольно откладывает отъезд Алябьева на Урал.
   Следующий сезон Алябьев вновь проводит на минеральных водах.
   В 1832 году он прожил месяц в Кисловодске. Здесь композитор работал над романсами, вошедшими в цикл "Кавказский певец", и написал прекрасный полонез с хором. 22 августа 1832 года Алябьев присутствует на горском празднике байрам, устроенном около кисловодской крепости и совпавшем с праздником в честь годовщины коронации Николая I. На празднике было исполнено музыкальное произведение поднадзорного композитора. "...Праздник был блистательный, каких здесь еще не бывало,--пишет современник. -- Кроме посетителей приглашено было 300 кабардинских князей и узданей...;пред ними стихи и разыгрывали прекрасный полонез с хором, сочиненный известным композитором, любителем музыки г. Алябьевым..."
   По возвращении из Кислых вод, "... с коих обратно прибыл в Пятигорск 13 числа сего месяца", Алябьев поселился в доме "вдовы подполковницы Толмачевой" -- там, где ныне театр, на Советском проспекте. В 1832 г. А.А. Алябьев покидает Пятигорск. И хотя с Кавказом композитор прощался навсегда, но только не с кавказской тематикой в творчестве. Самыми известными стали кабардинская песня "На Казбек слетались тучи" и "Черкесская песня" ("Много дев у нас в горах") на стихи М. Ю. Лермонтова из поэмы "Измаил-бей". Она была издана уже в 1843 году. Вершиной творчества композитора в кавказской тематике стал сборник песен и романсов под названием "Кавказский певец", вышедший в 1834 году. На обложке изображены гора Машук и вид Пятигорска.
   В Пятигорске был создан цикл романсов, посвященных Е.А.Офросимовой. Ее воспел В. А. Жуковский в стихотворении, вписанном в альбом восемнадцатилетней девушки, встреченной им в Карлсбаде летом 1821 года (16/28 июня):
   "Кто вас случайно в жизни встретит,
   Тот день нечаянный такой
   Меж днями счастия заметит
   И скажет случаю спасибо всей душой!
   И я ему, причудливому богу,
   Спасибо всей душой сказал
   За то, что мне он на дорогу
   Попутчиком любезным дал
   Приятное об вас воспоминанье!
   На чуже страннику сей дар -- благодеянье!
   С таким товарищем не скучен скучный путь,
   Веселый веселее вдвое!
   Кто ж раз увидел вас, тому невольно
   Вселяется желание живое:
   Чтоб в жизни встретить вас еще когда-нибудь,
   Чтоб, стоя счастия, вы и счастливы были.
   Но чтоб и нового знакомца не забыли!"
   Можно не сомневаться, что в сердечном сближении будущих супругов решающими оказались их встречи на Кавказе. Художественным памятником этих встреч остались произведения Алябьева, посвященные Екатерине Александровне, и прежде всего "Тайна" -- романс-акростих, в котором первые и соответственно последние слова каждой строфы составляют фразу "Я вас люблю".
   В те же годы Александр Александрович создал еще ряд романсов, проникнутых искренним лиризмом. Среди них -- еще одна "Тайна" ("Скажи, друг несчастный"), автором слов которой в нотах назван И. Козлов, и "Тайная скорбь" ("Туманен образ твои, как даль") на слова автора ранее упомянутой "Тайны" ("Я не скажу, я не признаюсь") -- А. Ф. Вельтма-на. Этот романс вместе с романсом "Уединение" композитор посвятил своей сестре -- Наталье Александровне Исленьевой.
  
   " Касаясь украинских связей А.А. Алябьева, нельзя не упомянуть активного его участия в музыкальной жизни Одессы, славившейся в первой половине Х1Х в. своим театром, которому уделено несколько строф последней главы "Евгения Онегина": "...Пора нам в оперу скорей. Там упоительный Россини, Европы баловень - Орфей". Следует, однако, отметить, что воспоминания А.С. Пушкина ("Итак, я жил тогда в Одессе") посвящены старому зданию театра, уничтоженному, к сожалению, пожаром в 1873 г. Именно в старом здании театра был исполнен ряд произведений Алябьева, приехавшим после сибирской ссылки в Одессу в 1836 г. для лечения ревматизма грязями Куяльницкого лимана. Там впервые была исполнена симфония "Прощание с Севером", посвященная тобольским друзьям, скрасившим его пребывание в ссылке, а также поставлены оперы-водевили "Новый Парис" и "Новая шалость".
  

Дом-музей Алябьева в Пятигорске

  
   Объект Государственного музея-заповедника М.Ю. Лермонтова. Памятник истории и культуры федерального значения. Один из старейших домов в "Заповедном Лермонтовском квартале".Он является типичной для начала XIX в. провинциальной городской постройкой, выполненной согласно "Образцовым проектам", разработанным для провинции Петербургским Строительным комитетом в 1810-е. Здание деревянное, одноэтажное, на каменном цоколе с помещениями со стороны улицы; под металлической четырехскатной кровлей; с обширными поздними пристройками.
   Построено в 1823 комендантом Моздокской крепости полковником Котыревым для собственного проживания и сдачи внаймы посетителям Кавказских Минеральных вод. После его смерти дом перешел по наследству его жене, во втором браке М.И. Карабутовой. Поэтому другое название музейного объекта -- "Дом Котырева-Карабутовой".
   В 1823 в доме размещалась химическая лаборатория известного исследователя Кавказских Минеральных вод профессора А.И. Нелюбина. В 1832 в доме Карабутовой снимал квартиру композитор А.А. Алябьев, который создал здесь романс "Тайна" и ряд произведений на кавказские темы. Этот пятигорский адрес композитора был установлен сотрудником музея С.И. Недумовым.
   После смерти Карабутовой в 1832 дом перешел во владение ее мужа, а затем его родственников и их потомков. Во второй половине XIX в. дом переходил от одних владельцев к другим. Было сделано несколько пристроек, в том числе веранда со стороны двора. В результате дом приобрел П-образную конфигурацию с многочисленными самостоятельными жилыми помещениями, которые имели отдельные выходы во двор и на улицу.
   В 1920-е дом национализирован. В 1980-е по инициативе Государственного музея-заповедника М.Ю. Лермонтова на доме установлена мемориальная доска в память о пребывании в нем композитора А.А. Алябьева.
   В 1991 пятигорский архитектор Г.В. Асриян разработал проект реставрации дома, который удалось осуществить лишь в 1997. К этому времени дом находился в аварийном состоянии, поэтому было принято решение разобрать его до основания и выстроить заново в тех же размерах, но из кирпича. Уличные фасады оформлены по состоянию на 1823 год, время постройки дома. Сохранена веранда со стороны двора, а также поздние пристройки к северному фасаду, что позволило расширить экспозиционные площади и технические помещения. До настоящего времени в пристройках остается несколько жилых квартир.
   Музей "Дом Алябьева" был открыт в 1997. Находится на балансе Государственного музея-заповедника М.Ю. Лермонтова и является литературно-музыкальным отделом музея. "Дом Алябьева" в Пятигорске -- это единственный в России мемориальный музей композитора. Его экспозиция посвящена теме Кавказа в жизни и творчестве Алябьева, а также теме "Лермонтов в музыке". Экспонируются подлинные нотные издания лермонтовского времени, редкие литографии с видами Москвы, картина Лермонтова "Атака лейб-гусаров под Варшавой". Нотная коллекция музея составляет свыше 1500 предметов основного фонда.
   Помещения в цоколе и веранда используются под различные выставки из собрания музея, а также выставки художников Ставропольского края. Состоялись персональные выставки живописи и графики Казанчана К.Г., народного художника России; Арзуманова В.Н., заслуженного художника России; Комарова В.Ф., Шаховской И.В., Ошкиной Л.Н., членов Союза художников России; выставка горячей эмали Мацковой М. (мастерская Н. Вдовкина); выставки жанровой живописи, групповые выставки молодых художников Кавказских Минеральных вод.
   Из собрания музея были представлены: старинная гравюра XVIII-XIX вв., "Кавказская война в изобразительном искусстве", графика Корецкого П.С., Ветрогонского В.А. из серии "По дороге к Лермонтову". Лермонтовская тема по-прежнему остается одной из самых притягательных в современном искусстве и приоритетной в деятельности музея-заповедника.
   В музыкальном салоне и выставочном зале проходят музыкальные вечера старинного русского романса, звучат инструментальные сочинения А. Алябьева. Стали традиционными программы "Летние вечера с квартетом "Гран" (известный на Кавказских Минеральных Водах коллектив заслуженных артистов России), в концертах исполняются произведения русской и мировой музыкальной классики и поэзии.
  

Отрывок из книги Вадима Хачикова "Профили истории"

Три жизни Александра Алябьева

   В лето от Рождества Христова (точная дата, видимо не установлена 1816 или 1818) июня 19 дня, в поселение на Горячих Водах въехала коляска, запряженная ямскими лошадьми. Глядя на сидящего в ней офицера, никто не стал бы гадать, к какому роду войск он принадлежит. Расшитый золотыми шнурами доломан, опушенный мехом ментик, небрежно наброшенный на левое плечо, сразу же выдавали в нем гусара, как и бакенбарды, и пышные усы, которые высочайше дозволялось носить только в легкой кавалерии. Цвета мундира и приклада новоприбывшего указывали на то, что служит он в Ахтырском гусарском полку. А представленная им подорожная, подписанная Екатеринославским губернатором, свидетельствовала о том, что податель ее - штабс-ротмистр Александр Александрович Алябьев.
   Фамилия эта сразу же заставляет нас обратиться к миру музыки и вспомнить чудесный, трогательный романс "Соловей", сочиненный на слова Антона Дельвига композитором по фамилии Алябьев. Имеет ли он отношение к прибывшему на Воды гусару? Самое прямое - гусарский штабс-ротмистр с усами и бакенбардами и есть будущий автор "Соловья". Только жизнь его однажды оказалась разорванной на две части, настолько отличавшиеся друг от друга, что позволяет говорить не об одной, а о двух жизнях Александра Алябьева. И даже о трех - третьей стала жизнь его музыкального наследия. Для жителей Пятигорска чрезвычайно важно то, что город их оказался не только свидетелем всех этих трех жизней, но и причастным к некоторым переменам в судьбе композитора.
   Приезд на Воды летом 1818 года был одним из эпизодов первой жизни Александра Александровича, той, к которой пишущие о нем не проявляют большого интереса, и о которой частенько говорят не очень вразумительно. Очень бегло описывается, как правило, и первый приезд будущего композитора на Кавказские Минеральные Воды. А право же, этот приезд сыграл немаловажную роль в его судьбе, а значит, заслуживает нашего внимания.
   Начнем с того, что мог увидеть у подножья Машука гусарский штабс-ротмистр, прибывший сюда для лечения застарелой раны. А увидеть он мог, как рождался молодой курорт. Еще стояли в Горячеводской долине солдатские палатки, шалаши и балаганы. Еще привозили сюда к началу сезона кочевники-калмыки свои войлочные шатры-кибитки. Но уже появились у источников дощатые купальни, а к ним удобная экипажная дорога, проложенная пленными поляками и ими же выстроенная каменная лестница.
   Внизу, под горой, то здесь, то там вырастали деревянные и турлучные строения, давая начапо улице, которая пролегла вдоль всей долины, образованной двумя машукскими отрогами. Первым поставил свои дома - по обеим сторонам дорога к источникам - аптекарь Иван Матвеевич Соболев. За ним потянулись и другие жители губернского города Георгиевска. Более поздним обитателям поселения, селиться было уже не так страшно. А вот Ивану Матвеевичу... И все же он рискнул обосноваться в местности, где "почти не было никакого строения, а существовала одна пустота и опасность от набегов", как говорила позднее его дочь Елена, очень скоро сделавшаяся хозяйкой этих домов по смерти своего батюшки. Впрочем, управляла домами не она сама, а ее мать, вышедшая вторично замуж за уездного предводителя дворянства, подполковника Толмачава. Оттого в поселении Соболевские домовладения стали называть "домами подполковницы Толмачевой".
   Были это, не Бог весть, какие хоромы, но чистые и просторные - их не стыдно было сдавать под жилье самой приличной публике.
   В одном из этих домов и поселился Алябьев со своим крепостным слугой Петром Сахатурой и сопровождавшим его унтер-офицером Семеном Щегловым. В каком именно - неизвестно и потому трудно сказать, сохранился ли этот дом. Ведь судьба строений на обеих усадьбах Соболева-Толмачевой была разной. Те, что стояли ниже дороги на гору Горячую, были сломаны при строительстве Всесословного клуба (ныне Театр оперетты). Не уцелело и самое верхнее здание, замененное на рубеже Х1Х-ХХ веков, большим "доходным домом". Угловой дом, выходящий к дороге на "Горячку", был значительно перестроен. И только небольшой домишко у ворот верхней усадьбы остался в своем прежнем виде - разве что камышовую крышу заменили шиферной.
   Жизнь на Водах в ту пору была не слишком веселой. Главные занятия приезжих составляли питье воды из кислосерного колодца и прием ванн, что было связано с долгим ожиданием в очередях. Ведь и купален, и ванн в них было, как говорится, раз-два и обчелся. Так что времени на лечебные процедуры уходили долгие часы. Остаток дня посвящался отдыху и нехитрым развлечениям, из которых наиболее распространенными были игра в карты, поездки в соседнюю шотландскую колонию и беседы, доставлявшие приятность в случае, если собеседники оказывались подходящими.
   Что касается штабс-ротмистра Алябьева, то люди, с которыми он мог общаться тем летом - по крайней мере, двое из них - оказались
   интересны не только ему, но и нам с вами, поскольку благодаря им мы имеем возможность заглянуть в жизнь нашего героя, предшествовавшую его появлению на Водах. Одним из этих людей был старший брат Александра Александровича, Василий. Встреча с ним, видимо, была оговорена заранее и не могла не принести обоим большую радость, ибо в последние годы обстоятельства вынуждали братьев жить вдалеке друг от друга, тогда как ранее были неразлучны.
   Детство свое они провели в Тобольске, где отец их занимал пост губернатора. В 1796 году его назначили правителем Кавказского наместничества, центр которой находился тогда в Астрахани - туда и переехала семья, но пробыла там недолго, всего год спустя сменив провинциальное житье на столичное. Александр Васильевич Алябьев был сделан президентом Берг-коллегии, которая руководила всем горным делом в России. Это во многом повлияло и на судьбу его сыновей - оба они еще в юные годы оказались зачислены на службу в руководимое им ведомство. Василий, а за ним и Александр, довольно быстро шагали по ступеням служебной лестницы, имевшим в горном деле свои замысловатые наименования - унтершихтмейстер, шихтмейстер, бергшворен, гиттенфервалтер.
   В 1812 году службу Александра в Берг-коллегии прервала Отечественная война, Василий же продолжал служить, и к моменту их встречи имел чин обербергмейстера (старшего горного инженера), соответствовавший генеральскому. Несмотря на это он, прибыв на Воды, почему-то поселился со всей своей прислугой не в капитальном доме, а в "кибитке и палатках", как свидетельствует "Ведомость посетителей Горячих Вод".
   Братья, конечно же, проводили много времени вместе, говорили и не могли наговориться, поскольку, разлучившись в 1812 году, впоследствии виделись чрезвычайно редко. Несомненно, что, путешествуя по окрестностям поселения, они не раз заезжали в ближайшие горские аулы, внимательно знакомились с жизнью и бытом их обитателей. О том, что подвигало их к тому не досужее любопытство праздных курортников, свидетельствует появление горских мотивов в музыке Александра и сочинения на кавказские темы, написанные Василием, который, оказывается, не без успеха сочетал горное дело с занятием поэзией. Один из романсов Алябьева на стихи брата, так и называется "Черкес". Но романсы - это в будущем. Пока что в активе начинающего композитора лишь немногие "пробы пера", созданные в 1810-1811 годах, незадолго до того, как война вырвала Александра Александровича из привычного круга мирной жизни и заставила надеть военный мундир.
   О событиях 1812 года и последующих лет, поведенных в боях и походах, о службе воинской, кавалерийской, гусарской, Александр Алябьев мог вести речь с ротмистром Павлом Ивановичем Петровым, который тем летом прибыл на Горячие Воды, как ремонтер, закупавший лошадей для своего Александрийского гусарского полка. Документальных свидетельств их знакомства у нас нет, но трудно предположить, что оно не состоялось - как могли не встречаться и не общаться в маленьком поселении два гусара полки которых, к тому же, входили в одну дивизию? Не исключено даже, что они могли быть знакомы и раньше.
   Правда, сражаться вместе им не довелось - Алябьев начал войну корнетом Третьего украинского казачьего полка, потом, уже в начале заграничного похода, был переведен в Иркутский гусарский полк. И лишь за год до приезда на Воды стал ахтырским гусаром, чему способствовал, скорее всего, назначенный командиром этого полка небезызвестный Денис Давыдов. Алябьев подружился с ним, воюя под его началом в партизанском отряде. Так что было у него и о чем рассказать собрату-гусару, и о чем расспросить того. Ведь известно, что александрийцы в Отечественную войну покрыли себя неувядаемой славой и получили прозвище "бессмертных гусар".
   Через Павла Ивановича Александр и Алябьев мог познакомиться с Хастатовыми, с которыми тот породнился. Прожившая не один год на Кавказе, прославившаяся здесь своей храбростью, Екатерина Алексеевна Хастатова, как и женатый на ее старшей дочери поручик Аким Акимович Шан-Гирей, могли многое рассказать свежему человеку, каким был Алябьев, об удивительном крае, куда занесла его судьба. Рассказы эти, вместе с другими пятигорскими впечатлениями запали в душу начинающему композитору и в значительной мере повлияли на его творчество. Кавказская тематика в дальнейшем станет одной из важных составляющих его музыкального наследия. А воспоминания о Пятигорске - одними из самых приятных в его последующей, второй, жизни...
   Прошло тринадцать лет. Промежуток времени, не столь уж долгий для человеческой жизни. Но сколько вместил он для Александра Александрович Алябьева! Отставка, беззаботное житье-бытье в Москве. Вхождение в мир театральный и музыкальный. Обретение широкого круга друзей и единомышленников. Первые серьезные произведения, первые успехи на композиторском поприще. Пробуждение любви к чудесной девушке. Потом нелепая история - смерть случайного знакомого, участвовавшего в ссоре за карточным столом в доме Алябьева. Тюремное заключение. Суд. Жестокий, трудно объяснимый приговор, лишивший безвинного, в сущности, человека всех прав и состояния, чинов и орденов. Приговор, переломивший жизнь его надвое.
   Вторая жизнь Алябьева началась в тюрьме и продолжилась в сибирской ссылке, которая по злой иронии судьбы протекала там, где прошло счастливое детство композитора - в Тобольске. Правда, тяжкое положение ссыльного облегчали общение с представителями местной интеллигенции, совместные с ними занятия музыкой. И творческая мысль Алябьева, напряженно заработавшая во время заключения (именно в тюремной камере был написан всемирно известный "Соловей"), бурно расцвела при встрече с городом детства.
   Но ссылка есть ссылка. Лишив композитора свободы, она нанесла и жестокий вред его здоровью. Прогрессирующая болезнь потребовала срочного серьезного лечения. С трудом вырванное разрешение императора выехать на Кавказ принесло новое унижение: долгий путь сюда Алябьев проделал в сопровождении конвоира, казачьего урядника. А вдогонку ему летело предписание об усиленном надзоре. И все же поездка на Кавказ наметила кое-какие перемены к лучшему. Правда, поначалу они были не видны ни окружающим, ни самому Александру Александровичу.
   Да он и не ждал перемен. Просто радовался, что, наконец, снова увидел Кавказские Минеральные Воды. Сюда Александр Александрович прибыл к началу курортного сезона, прожив некоторое время в Ставрополе. Вместе с ним приехала и сестра Екатерина Александровна, взявшая на себя заботу о больном. Как и полагалось в те годы, лечение было начато у подножья Машука.
   Здесь вместо маленького поселения, занимавшего когда-то лишь часть Горячеводской долины, вырос симпатичный городок, сбегавший с машукского склона в долину Подкумка. В нем появились уже большие каменные здания и строительство их продолжалось. Источники отделали камнем, вдоль главной улицы проложили бульвар. Совсем недавно поселок получил статус города и стал именоваться Пятигорском. Наиболее приятной для жизни сделалась его верхняя часть, удаленная от запаха серных источников и раскаленных скал горы Горячей, обдуваемая свежим ветерком и украшенная зеленью молодых садов. Именно там, на горке, в доме, принадлежавшем поначалу семье Котыревых, а позже Карабутовых, и поселились брат и сестра Алябьевы.
   В отличие от домов Толмачевой, где, кстати сказать, композитор жил не только в свой первый, но и некоторое время во второй приезд, это его жилище привлекало и продолжает привлекать пристальное внимание краеведов. О "Доме Алябьева" - его хозяевах, печальной судьбе этого памятника культуры и борьбе общественности за его сохранность - написано более чем достаточно. Избегая излишних повторений, остановлюсь лишь на некоторых эпизодах пятигорского бытия композитора. Несмотря на болезнь, плохо поддававшуюся лечению, он вел довольно интенсивную духовную жизнь: серьезно изучал жизнь кавказских горцев, слушал их музыку. Знакомство и сближение с чешским
   композитором и теоретиком музыки Иосифом Гунке позволило Алябьеву окунуться в мир западно-славянской мелодики, а встреча с украинским ученым-естествоиспытателем Михаилом Максимовичем открыла перед ним мир народной песни, которую он постигал, "аранжируя для пения и фортепиано". Плодом их совместного творчества стал сборник "Голоса украинских песен". Но важнейшим событием пятигорской жизни
   Александра Александровича, имевшем счастливое продолжение в дальнейшем, стала встреча с любимой женщиной.
   Свое начало эта история берет в Москве, когда Александр Алябьев, осенью 1823 года отправленный в отставку, вернулся к штатскому существованию и, как говорится, с головой окунулся в светскую и театральную жизнь "второй столицы". Среди его тогдашних приятелей был Григорий Александрович Римский-Корсаков, представитель известнейшего в Москве семейства В гостях у Римских - Корсаковых часто бывали Пушкин, Мицкевич, Кюхельбекер, Денис Давыдов. Связанный с этим семейством родственными узами А. С. Грибоедов описал дом Римских-Корсаковых в своей комедии "Горе от ума", как дом Фамусова, хотя главенство там давно принадлежало не почившему в Бозе хозяину, отставному камергеру, а его вдове, Марии Ивановне. Кроме Григория у нее было еще двое сыновей и пятеро дочерей.
   Самая младшая, Катя, пленила сердце отставного гусара, часто навещавшего Григория Александровича. У нее возникло ответное чувство. Но роман их развиться не успел - грянуло судебное дело Алябьева, разлучившее влюбленных. Два года спустя, уступив настояниям матери, Екатерина Александровна стала женой некоего Офросимова. Вспоминал ли ссыльный о недолгих счастливых минутах, проведенных с нею. Тосковала ли она, живя с нелюбимым мужем, по обаятельному, умному, талантливому товарищу своего брата? Верили ли они в то, что могут встретиться? Кто знает, кто знает...
   Но вот Пятигорск, лето 1832 года. Екатерина Офросимова вместе с матерью приезжает сюда лечиться. К сожалению, биографы Алябьева не могут дать точный ответ на вопрос, случайной ли была их встреча, состоявшаяся 2 июня? Ведь известие о том, что ссыльному композитору разрешено лечиться на Кавказе, конечно же, к весне успело дойти до Москвы. И Катя, узнав об этом, смогла убедить мужа, что ей необходимо лечение кавказскими Водами...
   Кстати сказать, это была не первая ее поездка в южные края. В мае 1827 года Мария Ивановна с тремя детьми - сыном Григорием, дочерьми Александрой и Екатериной, ездила лечиться на Кавказские Минеральные Воды. Путешествие это любопытно во многих отношениях. Начать с того, что семейство подверглось нападению горцев, которые, по уверениям некоторых современников, не только ограбили проезжих, но и захватили в плен старшую дочь, Александру. Ходили слухи и о том, что к ней посватался владетель Дагестан, Шамхал Тарковский, одновременно с ними лечившийся на Горячих Водах. Факт его пребывания на курорте документально подтверждает отчет главного врача Ф. П. Конради.
   А главное, поездкой очень заинтересовался Александр Сергеевич Пушкин, неравнодушный к Александре. Он хотел сделать ее героиней задуманного им "Романа на Кавказских Водах". Замысел свой поэт не осуществил, но в единственной, полностью написанной им, первой главе рассказал о том, как московская барыня Катерина Петровна Томская собирается везти свою дочь Машу для лечения на Кавказские Воды. Здесь легко узнаются Мария Ивановна и Александра.
   Катя же, хоть не попала в наброски романа, но в истории российской культуры оставила след куда более весомый, чем ее старшая сестра. Ведь ей посвящен целый вокальный цикл Александра Алябьева. Работать над ним композитор начал в Пятигорске, после их встречи, показавшей обоим, что былые чувства не угасли, а, наоборот, окрепли в разлуке. Открывает цикл романс "Тайна" на слова Александра Вельтмана. На рукописи помечено: "Пятигорск, 17 июля 1832 года". Алябьева этот текст привлек тем, что первые и последние слова каждого куплета образуют вместе фразу "Я вас люблю". Екатерине Александровне посвящены и еще пять романсов: "Я вижу образ твой", "Кольцо", "Где ты, где ты, друг мой милый", "До свиданья", "Люблю, когда пташка моя защебечет".
   Спустя восемь лет, выдержав положенный срок после смерти супруга, Екатерина Александровна сама найдет любимого и сумеет убедить его: не смотря ни на что, они должны соединить свои судьбы. 13 августа 1840 года в маленькой подмосковной церквушке состоится их венчание. Так, благодаря пятигорской встрече Александр Александрович обрел свое счастье. И тем, что он оказался не в Сибири, а в Подмосковье, композитор, в конечном счете, тоже обязан Кавказу. Ведь положение поднадзорного делало его здесь объектом внимания Командующего войсками па Кавказской линии и в Черномории, осуществлявшего на Северном Кавказе и гражданскую власть. В 1831 году, после Г. А. Емануеля, тяжело раненного в бою, эту должность занял генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов, сподвижник Ермолова и очень гуманный человек.
   Его старший брат, Иван Александрович Вельяминов, сибирский генерал-губернатор, хорошо знавший "поднадзорного Алябьева", старался, как мог, облегчить ему жизнь в ссылке. И, отправляя ссыльного на лечение, конечно же, сообщил об этом брату, попросив позаботиться о безвинно осужденном. Алексей Александрович так и сделал. Он даже назначил специальную комиссию, которая дала отзыв о плохом состоянии здоровья Алябьева и о его примерном поведении. На этом основании композитор просил оставить его на Кавказе. К сожалению, император не внял этой просьбе, однако же, распорядился изменить место ссылки, поменяв Тобольск на более близкий к Центральной России Оренбург. А там заботу об облегчении участи ссыльного взял на себя генерал-губернатор А. П. Перовский, который и добился того, чтобы Алябьеву было разрешено жить в Московской губернии, а потом и в самой Москве. Здесь, в любимом городе, Александр Александрович продолжал свою интенсивную творческую жизнь, хоть и не восстановленный в правах, но горячо почитаемый многочисленными поклонниками его таланта, окруженный заботами любящей cупруги. У нее на руках и скончался 22 февраля 1851 года замечательный композитор, "русский соловей", которого, впрочем, не раз называли и "кавказским соловьем".
   Музыка Алябьева начала звучать на Кавказских Минеральных Водах еще при жизни композитора. В августе 1832 года в Кисловодске, куда, по тогдашнему обычаю всех лечащихся, переехал и Алябьев, был устроен грандиозный праздник. Владимир Броневский в своей книге "Поездка на Кавказ" так описывал его: "Праздник был блистательный, каких здесь еще не бывало. Кроме посетителей, приглашено было 300 кабардинских князей и узденей... пели перед ними стихи и разыгрывали прекрасный полонез с хором, сочиненный известным композитором, любителем музыки Алябьевым".
   Демонстрируя горцам свое творчество, композитор старался больше узнать и об их музыке. Продолжая знакомство с местными жителями, начатое в первый приезд, он посещал соседние аулы, записывал песни их обитателей, не забывая обозначить и звучание инструментальных наигрышей. "Слышавшие... песни кавказских горцев, - писал позднее один из почитателей его таланта, - которые успел схватить Алябьев,
   странствуя по Кавказу, говорят, что это что-то очаровательно-прекрасное, звуки, которых Европа еще не знала, от которых веет горными бурями, в которых слышна новая жизнь".
   Народные мелодии сделались основой ряда "кавказских" романсов, таких как "Кабардинская песня", "Песня Кичкине", "Грузинская песня", "Черкес", "Любовник розы соловей", "Черкесская песня". Кавказские мотивы звучат в фортепьянных пьесах Алябьева и, конечно, в самом крупном его "кавказском" произведении - опере "Аммалат-Бек" на сюжет повести Бестужева-Марлинского. Надо полагать, что некоторые из этих вещей исполнялись и в последствии, уже после кончины композитора, как профессиональными музыкантами, так и артистами - любителями, дававшими концерты в городах Кавказских Минеральных Вод. Они дали начало третьей, посмертной, жизни Александра Александровича, душа которого осталась в его творениях.
   Навсегда поселился в наших южных краях прилетевший с далекого севера знаменитый "Соловей"- один из шедевров мирового музыкального искусства. Он не только вошел в репертуар многих местных и гастролировавших здесь певиц, но и сделался обязательным вставным номером в опере Россини "Севильский цирюльник", которую не раз доводилось слышать здесь любителям музыки.
   В последние десятилетия отдельные произведения Алябьева, в первую очередь, романсы "Соловей" и "Нищая", не раз звучали со сцен кисловодского Курзала, Лермонтовской и Пушкинской галерей, и, конечно же, пятигорского театра, построенного на месте "домов Толмачевой", которые давали когда-то приют композитору. Наполнен музыкой и "Дом Алябьева", сохраненный усилиями общественности от разрушения и ставший частью заповедного "лермонтовского квартала". Память о выдающемся российском композиторе живет здесь в любовно собранных нотных тетрадях, пластинках, книгах о его творчестве. И в регулярно проводящихся концертах, где волшебные мелодии "кавказского соловья" сплетаются с произведениями русской и зарубежной классической музыки, народными напевами, духовным песнопением, задумчивыми аккордами бардов.
   А некоторое время назад посетители музыкальных вечеров в "Доме Алябьева" получили просто-таки роскошный подарок. Заслуженная артистка России Ирина Комленко отыскала с помощью своих друзей ноты романса "Тайна", того самого, что был посвящен Екатерине Офросимовой и написан после их судьбоносной встречи. Многие годы он пребывал в забвении и вот теперь вновь зазвучал в стенах того дома, где был написан. "Третья жизнь" Александра Алябьева продолжается!

Кавказские Воды. Сезон 1832 года

   О чём может поведать список отдыхающих на Водах? Ни о чём или о многом.
   В личных бумагах могущественного сановника эпохи Николая I, министра внутренних дел и министра уделов, управляющего Кабинетом и Академией художеств графа Льва Алексеевича Перовского "Список господ, посетивших Кавказские Минеральные Воды в 1832 году" кажется документом случайным. Из него следует, что сам Перовский (в то время вице-президент Департамента уделов, гофмейстер, сенатор и ещё не граф) прибыл на Воды 21 июня. Для человека не бездельного и уважающего себя - время прибытия вполне достойное.
   "Курсовые" начинали съезжаться на Воды в апреле: 8-го числа чиновник 12-го класса Ельчанинов, 16-го числа - полковник Бирюлин, 20-го - майор Сокольской. 22 апреля появилось первое значительное лицо: герой сражений под Бауценом и Лейпцигом, участник взятия Парижа генерал-от-кавалерии Георгий Арсеньевич Емануэль (Эммануэль) с сыном Георгием же, прапорщиком. До 1831 года Кавказ - место службы генерала: он командующий войсками на линии и начальник области. Но в очередной экспедиции против горцев Емануэль получил тяжелое ранение, за которым последовала отставка. Теперь он приехал на Кавказ лечиться и, возможно, решать какие-то запоздалые дела. Прочие путешественники рисковали увязнуть в дорожной грязи, очевидно, в надежде занять жилье подешевле. А риск был реален: первое шоссе от Петербурга до Москвы ещё только строилось, об облагораживании дальнейшего пути "в полуденную сторону" и говорить не приходилось. Но имелась и причина для спешки: "курс" 1830 года выдался чрезвычайно многолюдным (до полутора тысяч отдыхающих), и тогда мест на всех не хватило. Хоть и на Юге, а коротать время в калмыцкой кибитке - не забавная затея!
   В мае в южных степях наступает лето, к концу июня зной окрашивает их в бледно-жёлтые и голубые тона. О грязи уже и помину нет. Если не случилось дождя, тучные черноземы высыхают и лопаются такими широкими трещинами, что в них легко умещается человеческая ладонь. В эти-то два месяца и проходил основной сбор "водяного общества". Ехали в запряженных шестернями громоздких рыдванах, венских спальных дормезах, сопровождаемые обозами с челядью, провизией и с непременными большими самоварами. Дорожное чтиво для многих - изданная в 1831 году книга главного врача Кавказских Вод Ф. Конради "Рассуждения о искусственных минеральных водах с приобщением новейших известий о Кавказских минеральных источниках".
   Конечно, Кавказские Воды - ещё не Баден-Баден. И обустройство их едва началось (так кисловодский нарзанный источник в 1832 году - "две галереи с переплетом в брусьях, обтянутые парусиною"), и среди врачей немало шарлатанов (из-за которых больной, по свидетельству Конради, "обманутый в надежде на выздоровление, с ропотом и неудовольствием оставлял Воды"). Да и соседство непокоренного Кавказа не внушало спокойствия. В том же 1832 году кровопролитному и разорительному набегу горских "хищников" подверглись Ессентуки - ещё не город-курорт, но казачья станица на полпути из Пятигорска в Кисловодск.
   Однако вернемся к списку, разумеется, не с целью разобрать, кто в нём "жертва чести боевой, кто почечуя, кто Киприды", но с надеждой обнаружить знакомые имена и с их помощью понять назначение документа.
   Вот, например, 17 мая на Воды приехал полковник Петр Семенович Верзилин. Пока ещё полковник, но документы на производство в генеральский чин за отличие при подавлении польского мятежа уже отправлены, и рекомендует его сам фельдмаршал Паскевич. Стало быть, дело решённое. Тот самый Верзилин, дочерям которого в 1841 году будет посвящать стихотворные экспромты Лермонтов и в доме которого поэт примет роковой вызов на дуэль. Знаменитый дом, кстати, уже куплен Верзилиными в 1829 году, а для самого Петра Семеновича Пятигорск место не отдыха, но службы: он - наказной атаман Кавказского линейного войска со штаб-квартирой с этом городе.
   На следующий день, 18 мая, прибыл Александр Андреевич Тон, академик, профессор Академии художеств, наблюдающий за строениями Царского Села. Напротив его фамилии - карандашная помета: "В доме Арешева". Свидетельство респектабельности и состоятельности "курсового". Побывавший здесь девятью годами ранее поэт С. Д. Нечаев (в прошлом - член Союза благоденствия, в будущем - обер-прокурор Святейшего Синода) отмечал: "Исключая двух домов кизлярского купца Орешева, все другие на Горячих Водах построены в один этаж и почти все покрыты тростником". А ещё Тон - виртуозный, изысканный рисовальщик. Благодаря его сепиям, мы сегодня знаем, как выглядели тогда Кавказские Воды.
   Одновременно с академиком появился на Водах и отставной поручик Дмитрий Александрович Молчанов, служивший прежде в расформированном Семеновском полку, а в 1826 году подвергшийся аресту по подозрению в причастности к выступлению Черниговского полка. Вина осталась недоказанной, офицера вернули в строй. Но дальнейшая служба, как видим, всё же не сложилась. 26 мая прибыл действительный статский советник Дмитрий Евлампиевич Башмаков. Не чета отставному поручику, а в прошлой биографии та же запятая: однополчанин Павла Пестеля и князя Сергея Волконского, и Матвей Муравьев-Апостол вроде бы сообщал о его причастности к Союзу благоденствия, да следствие предпочло не заметить.
   Всё равно пока не понятно: чего ради список "курсовых" появился, а, главное, так основательно задержался в бумагах Льва Перовского?
   10 июня на Воды приехал отставной прапорщик Николай Николаевич Оржицкий. Ещё один персонаж декабристкой драмы. Следствие сочло, что членом тайного общества он не состоял. Современные историки склонны относить его к категории "полупринятых", то есть отказавшихся вступить в общество, но сохранивших тайну. Зато декабрист Дмитрий Завалишин (свидетель не самый надежный) не только числил Оржицкого в рядах Северного общества, но и считал "склонявшимся" в свою сторону и потому находившимся на подозрении у не любившего его К. Ф. Рылеева.
   В последнее сложно поверить, зная о характере контактов Рылеева и Оржицкого в "роковые дни" 1825 года. 13 декабря Оржицкий пришёл в рылеевскую квартиру, ставшую штабом подготовки восстания. Однако лидер "северян" не стал призывать отставного штабс-ротмистра присоединиться к повстанцам, а дал ему иные поручения: "Потом просил он меня, чтобы в случае неудачи я не покинул жены и дочери его, да к тому же просил ещё отыскать на юге... Муравьева-Апостола и сказать ему, что они полагали выгоднее действовать 14 числа". На следующий день, уже после поражения выступления, Оржицкий вновь в рылеевской квартире - вместе с Иваном Пущиным и Петром Каховским. Рылеев отправил его к Никите Муравьеву с известием о случившемся и о том, что князь Трубецкой и Якубович "изменили". Но Оржицкий упорно манкировал опасностью и около восьми часов вечера вернулся к Рылееву, дабы ещё раз подтвердить обещание "не оставить его семейство".
   Вскоре Оржицкого арестовали. Содержали его вначале на городском карауле, затем в Зотовом бастионе Петропавловской крепости. К числу прочих вин в его деле добавилась и такая, от которой мороз по коже. Мичман В. А. Дивов передал следователям слова Д. И. Завалишина: "Прекрасно выдумал мой знакомый г. Оржицкий: сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев". Да ещё это вызывающее поведение на следствии! На вопрос о том, почему не донес, отвечал заносчиво: "Мысль носить на себе постыдное имя предателя была причиною, побудившею меня умолчать перед правительством о бывшем мне известном заговоре". В итоге Оржицкого лишили чинов и дворянства, приговорили к ссылке в дальние гарнизоны. Летом 1826 года он отправился с жандармом на Кавказ, чтобы вновь вступить в военную службу - на сей раз в чине рядового. В жарких делах военных кампаний против персов и турок, как и под мрачными сводами всероссийской темницы, бывший ахтырский гусар чести не посрамил. В январе 1828 года он заслужил звание унтер-офицера и уже через два месяца - прапорщика.
   В феврале 1832 года Н. Н. Оржицкий дождался вожделенной отставки, исходатайствованной ему генералом М. Е. Храповицким, женатым на его сестре. В столицы, однако, въезд был запрещён, жить позволено только в собственной деревне или у Храповицкого на поруках. Поездка под предлогом лечения на Воды - едва ли не единственная легальная возможность повидаться с теми, о ком помнил, о ком тосковал все эти годы. С кем же?
   Тут самое время вернуться ко Льву Перовскому. Многое объединяло его с Николаем Оржицким. Во-первых, двоюродные братья, во-вторых, оба незаконнорожденные дети графов Разумовских: Перовский - внебрачный сын Алексея Кирилловича, Оржицкий - Петра Кирилловича. Даже если почти одновременное появление кузенов на Водах - простое совпадение, их встреча была неизбежна. Вспомним первый день Печорина в Пятигорске: "спустясь в середину города", он "пошел бульваром", чтобы затем подняться "по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику". Это ежедневный маршрут каждого "курсового". Была и причина, по которой гофмейстеру, сенатору и ещё не графу, участнику замысловатых придворных интриг, не полезно было афишировать отношения с опальным родичем. Дело в том, что и сам Лев Алексеевич в юности состоял в Союзе благоденствия. Но на Водах, где волей или неволей все встречались у источников, кто упрекнет?
   Итак, они встречались. И, вероятно, Перовский не прочь был поименно знать всех, кто мог донести весть об этом до державного и неласкового Петербурга...
   И все же в список попали не все посетители Вод того "курса". С конца предыдущего года в Пятигорске проживал Александр Александрович Алябьев. Автор знаменитой русской песни "Соловей" был близок со многими декабристами - Петром Мухановым, Федором Глинкой, Александром Бестужевым, Вильгельмом Кюхельбекером. С Николаем Оржицким, сослуживцем по Ахтырскому гусарскому полку, в составе которого оба прошли боевой путь от Силезии до Парижа, - особенно. На стихи фронтового товарища композитор написал романс "Прощание гусара". Когда "первенцы свободы" вышли на Сенатскую площадь, Алябьев уже томился в крепости, но по делу отнюдь не политическому: за допущение в своем доме азартных игр и пьяную драку, предположительным следствием которой стала смерть одного из гуляк. После четырех лет сибирской ссылки и неустанных хлопот родни Алябьеву разрешили выехать для лечения на Кавказские Воды, не избавляя при этом от статуса ссыльного (как бы ни было удивительно это нам после века XX). В Пятигорске Алябьев оставался до 15 августа, в Кисловодске - до 13 сентября, после чего отправился в Ставрополь.
   Мы не знаем, где останавливались в Пятигорске Перовский и Оржицкий. Пятигоский же адрес Алябьева известен. В 1840 году Лермонтов рисовал знаменитый бульвар. В правом нижнем углу рисунка он поместил двухэтажный корпус Дома для неимущих офицеров, строительство которого было завершено как раз в 1832 году. Сразу за ним - невысокие домики усадьбы подполковницы Толмачевой, у которой и квартировал композитор. Опять же невозможно предположить, что два опальных гусара не встретились на том самом бульваре. И почти также сложно представить, чтобы Оржицкий не воспользовался случаем попросить могущественного родственника за старинного приятеля.
   В жизни Алябьева на Водах произошли важные события. Из списка Перовского узнаем, что 13 июня сюда прибыла дочь действительного статского советника девица Екатерина Александровна Алябьева - родная сестра композитора. Разумеется, совпадением это объяснить нельзя. А вот и совпадение из того же списка: 2 июня приехал отставной полковник Андрей Павлович Офросимов. В документе не указано, но мы знаем, что вместе с ним была молодая жена - также Екатерина Александровна, сестра декабристов Владимира и Григория Римских-Корсаковых. С нею Алябьев был знаком ещё по Москве, но именно на Кавказе в его душе разгорелось чувство, отразившееся в целом цикле романсов ("Тайна", "Я вижу образ твой", "Кольцо" и др.) и в 1840 году, уже после кончины Офросимова, объединившее двух людей священными узами брака.
   А что же Лев Перовский? Если Оржицкий действительно просил за друга, помог ли он?
   Проследим дальнейшую биографию Алябьева. Воды не принесли "почти никакой пользы", и доктора пришли к выводу, что "северный и южный климат вредны для его здоровья". Основываясь на этом заключении, он пытался получить разрешение вернуться в Москву, но царь назначил новое место ссылки - город Оренбург. Биографы композитора, иронизирующие над "милостью" императора и не замечающие разницы между ссылкой в Тобольск или в "далекий и суровый Оренбург", не вполне справедливы. Оренбург, конечно, тоже ссылка, и зимы здесь тяжелы по причине жестоких степных метелей (вспомним хотя бы буран из пушкинской "Капитанской дочки"), но климат все же не сибирский.
   Впрочем, дело даже не в климате. Оренбургским военным губернатором в это время служил Василий Алексеевич Перовский, младший брат Льва и также бывший член Союза благоденствия. Едва ли дело обошлось без протекции. В лице В. А. Перовского, по мнению исследователей, "Алябьев встретил не бездушного царского сатрапа, а скорее покровителя, очень много сделавшего для облегчения участи своего поднадзорного не только во время его пребывания в крепости Оренбург, но и в дальнейших мытарствах композитора" (В. Я. Трайнин). Покинув Кавказскую область лишь в сентябре 1833 года, Алябьев в мае следующего года отпросился у губернатора на все лето к только-только входившим в употребление уральским Сергинским серным водам. А в начале 1835 года Василий Перовский уже выхлопотал композитору частичную амнистию. Алябьеву, как и Оржицкому, было позволено жить у родни под надзором полиции, но запрещено появляться в столицах.
   Однако и сердечные, и творческие дела неудержимо влекли Алябьева в Москву. Спустя год он уже по собственной воле предпринял неблизкую поездку в Оренбург - к В. Перовскому. И вновь надежды "Соловья" не были обмануты. В августе 1836 года последовало "всемилостивейшее прощение" и позволение "вступить на гражданскую службу по Оренбургской губернии первым классным чином". Сведения о том, что новоиспеченный коллежский регистратор хотя бы раз после своего назначения посетил Оренбург, отсутствуют. Милостивый начальник поручил ему "ближайший надзор за находящимися в Москве для обучения разным мастерствам малолетками казачьих войск". Неофициально же Александру Александровичу было сообщено, что поручение это "нисколько не должно мешать ни вашим другим занятиям, ни лечению и не обязывает вас ни к чему". Более того, Василий Перовский отстоял бессрочную командировку своего подчиненного в 1841 году, когда этим фактом заинтересовалась московская полиция. И в 1842 году, когда подобный же интерес высказала жандармерия, он вновь встал на защиту Алябьева. Но на сей раз оренбургский военный губернатор получил от императора гневный выговор, а композитор был уволен от службы и выслан в Коломну.
   Со своей стороны Александр Алябьев увековечил имя благодетеля, посвятив ему музыкальный цикл "Азиатские песни" и сборник хоров "Застольные русские песни".
   Вот, кажется, и связались узелки. Вот и протянулись ниточки от благополучных Перовских к опальным Оржицкому и Алябьеву. Да мало ли ещё о чем может поведать список отдыхающих на Водах... (Материал для предоставлен В. Шкериным)
  
  
  

Кавказская мазурка

Ирина Селунская АиФ Северный Кавказ N 38 (730)

   Хоть автор знаменитого "Соловья", основоположник жанра романса в русской музыкальной культуре Александр Алябьев и появился на свет в 1787 г. в Тобольске, где его отец был губернатором, можно смело утверждать, что именно на Кавминводах композитор обрел вторую жизнь, любовь и новую грань в своем творчестве.
   Повоевать в горах не довелось
   Впервые бравый поручик, прославившийся в сражениях с наполеоновской армией, прибыл в Ставрополь в 1816 году. Он добивался направления в один из полков Отдельного Кавказ-ского корпуса, командовал которым легендарный Ермолов. Но воевать в горах Алябьеву не пришлось. Зато он успел побывать на Водах и даже немного "отхлебнуть" из кубка "кавказской экзотики".
   В 1823 году в чине подполковника Алябьева отправляют в отставку. В Москве, как в омут, он окунается в светскую жизнь, не забывая, впрочем, и о музыке. Сближается с таким же вольнодумцем, как и он, Григорием Римским-Корсаковым, влюбляется в его сестру Екатерину.
   Но не успели распространиться слухи о предстоящей помолвке героя войны 1812 года со знатной девицей, как в Белокаменной грянул гром скандала.
   Алябьев слыл азартным игроком. И в доме Александра Александровича частенько собирались друзья за ломберным столиком. 24 февраля 1824 года заглянул на огонек и воронежский помещик Времев. Повздорили, дошло до рукоприкладства. Через три дня помещик скончался. В его смерти обвинили Алябьева. Приговор Государственного Совета гласил: "Подполковника Алябьева лишить знаков отличия, чинов и дворянства и сослать на жительство в сибирские города".
   Композитор возвратился в город своего детства Тобольск. Хозяином Западной Сибири в то время был генерал-губернатор Иван Вельяминов -- родной брат генерал-губернатора Кавказской области Алексея Вельяминова. Откликнувшись на просьбу сестры Алябьева, они содействовали поездке ссыльного на юг, поскольку у Александра Александровича катастрофически падало зрение.
   В начале весны 1832 года Алябьев приезжает в Ставрополь. Здесь он дожидается своей сестры, и в июне они направляются в Пятигорск, где и происходит заветная встреча.
   Как-то прогуливаясь по липовой аллее, Алябьев нежданно-негаданно встречает свою бывшую невесту. Она уже была замужней дамой -- госпожой Офросимовой. И хотя ничто не предвещало будущего счастья, для больного поднадзорного Алябьева забрезжил луч надежды. А как велик был творческий подъем! Он пишет романсы для своей любимой. Один из них "Тайна" датирован рукой композитора: "Пятигорск, 17 июля 1832 года". Вокальный цикл песен и романсов, посвященный Е.А. Офросимовой, вошел в сборник "Кавказский певец", который был издан в 1834 году. На обложке нот изображена гора Машук.
   Надо отметить, что Алябьев одним из первых начал записывать горские мелодии, глубоко вникая в черкесский фольклор. Он создал кавказскую оперу на сюжет повести декабриста А. Бестужева-Марлинского "Амманат-Бек". И даже сочинил кавказскую мазурку под впечатлением от встречи с Екатериной, ведь некогда на балу в Москве они станцевали три мазурки подряд, что означало предложение руки и сердца. А теперь четвертая -- кавказская -- предрекала перемены к лучшему.
   Правда, пройдет почти десятилетие, прежде чем Екатерина Александровна овдовеет, и в августе 1840-го в скромной церквушке подмосковного сельца Рязанцы они обвенчаются. "Глупость госпожи Офросимовой" -- так отзывались о поступке Екатерины Александровны современники -- обернется счастьем, скрасившим последние годы жизни композитора.

Оренбург. Самарская губерния

   В 1833-34 гг Алябьев жил в Оренбурге. Сведения об этом периоде его биографии подробно отражены в монографии ректора Оренбургского государственного института искусств имени Л. и М. Ростроповичей Б. П. Хавторина "Александр Алябьев в Оренбургской ссылке", изданной по решению редакционно-издательского совета института в 2001 году. 68 страниц тиражом 100 экземпляров. В интернете отсутстчсвует. 2013 11 сентября Мне Инна Викторовна прислала ксерокопию этой книги. Я ее прсмотрела сделала копию интересующих меня глав. Данные о творчестве Аляьбева в этот период, приведенные ниже, взяты из этой книги.
   С первых дней пребывания в Оренбуге Алябьев стал активным участником концертов. Помимо существовавшего квартета, при его содействии были созданы новые камерные ансамбли (дуэты, трио), для которых он сочинял музыку: скрипичную и виолончельную сонаты, фортепьянное трио, вариации на тему русской песни "Во саду ли, в огороде" для двух скрипок и виолончели. В Оренбурге им были написаны для хора гимн "Боже, царя храни" на слова Жуковского 1834 г. и "Солнце мира, вознесло ты" на слова Даля 1835г.
   Исполнение гимна имело большой резонанс в городе. В одном из писем к А. Верстовскому композитор указывал на масштабность исполнения гимна, достигнутого за счет привлечения большого количества музыкантов и участников: " Я написал новую музыку "На Боже царя храни", напев национальный, здешним всем понравилось. Вообрази, с музыкантами, трубачами и певчими 100 человек. Ась! Каково - в Оренбурге!Многие из акатеров и аматрисс будут участвовать, будут держать ноты, как по обыкновению и наше счастливое время в Москве. Вспомни адъютанта К.Голицына, Ефимовичевых и проч., возле которых я стоял и не слышал их голосов, но это нужно для эффекта". Алябьев желал, чтобы произведение Перовский направил в Петербург, видимо, надеялся на облегчение своей участи. В 1835 году ноты гимна были выпущены в Москве в авторском переложении для хора и фортепьяно.
   Второе произведение было написано по случаю встречи губернатора Перовского в Оренбурге после очередной поездки в Петербург. Дирижировал сам автор.
   Там же был создан вокальный цикл "Азиатские песни", два романса, посвященных будущей жене, три романса, посвященных Корфу, несколько песен и романсов с сопровождением оркестра
   Жену губернатора Оренбурга упрекали в том, что она приглашает на свои вечера ссыльного Алябьева, на что она ответила: "Я полагаю, что России повезло, что у нее есть такие преступники. Вдвойне же повезло Сибири и Уралу, куда этих негодников сослали и где, благодаря им, наконец возникло культурное общество".
   В этот период времени Алябьев начал посещать Серноводск, курорт Самарской губернии. А.А. Алябьев лечился в Серноводске на курорте "Сергиевские минеральные воды" в 1834-1848 годах. Вот что сообщается об этом на сайте Музея истории Самарского края
   (http://museum.samgd.ru/region/pamjatnye_daty/dlja_perenosa/102228/ музей истории Самарского края) в связи с 225- летием со дня рождения композитора: "Санаторий "Сергиевские минеральные воды" по сей день находится в поселке Серноводск Сергиевского района Самарской области. Главной его достопримечательностью и базой для лечения здешних пациентов является Серное озеро. Оно по праву считается гордостью не только Самарской области, но и всей России - ведь во всем мире существует всего лишь несколько водоемов, в которых, как и в Серном озере, благодаря деятельности особых серобактерий происходит непрерывное образование и отложение самородной серы.
   С начала XIX века серные воды стали регулярно посещать состоятельные люди, приезжавшие не только из Самары, но также из соседних губерний, из Москвы и Санкт-Петербурга. Официальное открытие курорта состоялось в 1833 году. В 1919 году "Сергиевские минеральные воды" были объявлены курортом общегосударственного значения.п. Серноводск. Спуск к Серному озеру
   Первыми пациентами курорта были ветераны Отечественной войны 1812 года.В 1897 году от станции Кротовка до поселка Серноводск была специально проложена железнодорожная ветка, поскольку извозчики просто не справлялись с потоком пассажиров на этой трассе, особенно в летнее время.
   Сергиевские минеральные воды. Музыкальная эстрадаВ течение XIX столетия в санатории лечились многие известные люди России: поэт, журналист и публицист И.С.Аксаков, писатели Н.Г.Гарин-Михайловский, В.А.Соллогуб,композиторы А.А.Алябьев, П.И.Чайковский, А.Г.Рубинштейн, математик Н.И.Лобачевский, химик К.К.Клаус. В Серноводске некоторое время жил со своей семьей писатель С.Т.Аксаков.
   А.А.Алябьев, посещал курорт в 30-40-х годах XIX века. Здесь им были написаны знаменитые романсы "Я пережил свои желанья..." (слова А.С.Пушкина), "Жаль мне и грустно, что ты молодая будешь молиться в глуши", "Взамен разлуки и печали, что впереди тебе дано?" (слова И.С.Аксакова)."
  

"Сослать в Оренбург для поправления здоровья..."

Газета "Вечерний Оренбург" N 38 от 17 сентября 2003 г. Наталья Романенко

   Оренбург практически сразу же после основания весною 1743 года становится столицей степного края, территория которого равнялась тогда пяти с половиною тысячам квадратных верст. Безграничная степь удручала своим однообразием. "Тюрьма иль степь - все едино! Степь - и больше ничего!" Так считали и думали те, кто не по своей воле "посетил" Оренбургский край. В словах этих - тоска, скука, лишения, какие только привелось перенести в степном краю ссыльным, для которых степь была и оставалась долго неизведанной землей. Причины ссылки были различные: политика, "провинности гражданские и по военному ведомству", "провинности житейские". По последнему определению и попадает в ссылку в Оренбург композитор Александр Алябьев, автор романса "Соловей" (произведение было создано в конце 30-х годов XIX века и относилось к жанру "Русская песня"). Александр Александрович Алябьев родился в 1787 году в семье видного сановника. По окончании курса в Московском университетском пансионе Алябьев поступил на службу в горный департамент, где отец его занимал высокий пост. В 1812 году в чине офицера он принимал участие в Отечественной войне, сражался в Германии под Лейпцигом и за военные заслуги был повышен в чине. После войны он делит свой досуг между светскими развлечениями и серьезными занятиями музыкой. Первые композиторские опыты Алябьева относятся к 1820 году, он пишет романсы и песни, музыку для водевилей.
   В 1823 году Алябьев в чине подполковника переезжает из Петербурга в Москву, вскоре уходит в отставку и целиком отдается творчеству. Однако его величество случай меняет полностью течение его жизни...
   Однажды во время карточной игры у себя в доме Алябьев в запальчивости избил одного из своих партнеров, и тот через несколько дней умер. Алябьева арестовали. Судебное дело длилось около трех лет, но судебное следствие не установило непосредственной вины Алябьева. Однако в конце 1827 года суд лишил его "чинов и дворянства" и приговорил к ссылке в Сибирь. Принимая во внимание болезненное состояние Алябьева, его перевели на Кавказ.
   13марта 1833 года министр внутренних дел Блудов секретным письмом на имя оренбургского военного губернатора В.А. Перовского сообщает, что царь повелел отправить Алябьева на жительство в Оренбург, так как северный и южный климаты вредны для его болезни. Одновременно министр предлагал установить за композитором полицейский надзор: "... бывший подполковник Алябьев, лишенный чинов и дворянства и сосланный в Тобольск под надзор полиции, в начале минувшего 1832 года отправлен был на Кавказ к тамошним минеральным водам для излечения от тяжкой глазной болезни; ... воды не принесли ему почти никакой пользы в его недуге, и северный, и южный климаты вредны для его болезни. Его Императорское Величество Всемилостивейше повелеть изволили отправить Алябьева на жительство в Оренбург..."
   18 сентября 1833 года Алябьев под охраной был отправлен с Кавказских минеральных вод в Оренбург. Ссыльный город встретил опального музыканта доброжелательно: губернатор Перовский и его окружение всячески стремились облегчить пребывание Алябьева в чужом и столь отдаленном от Москвы краю. Однако столица степного края даже отдаленно не напоминала ссыльному блестящую светскую Москву...
   ... "Оренбург в тридцатых годах девятнадцатого столетия изображал из себя какую-то душную коробку, бока которой составляли крепостные стены, - вспоминал один из старожилов города. - Ни улицы, ни дворы не мелись; по городу прогуливались гуси, коровы, свиньи... Каменных зданий было только семь; большая часть построек состояла из двух- и трехоконных лачужек, до половины окон ушедших в землю. Снега и бураны были настолько обильны и свирепы, что в их время ворота крепости закрывались... Некоторые улицы бывали совершенно занесены, торчали только концы труб и жители выходили через прорытые галереи. По распоряжению графа Перовского лачужки были сломаны в трехлетний период, и город "стали приводить в надлежащий вид". Садов и бульваров не было, и любители прогулок выходили вечером на крепостной вал полюбоваться степными просторами. Спасаясь от зноя, оренбуржцы "гуляли в роще за Уралом, тогда еще густой, с бесчисленными стаями грачей и галок. В праздничные дни выезжали на Маяк, где под березками расстилались ковры, появляся повар, самовар, пироги, домашний мед, наливки, настойки, булки, крендели, копченые гуси, фаршированные поросята... Но надо правду сказать, что в то время в Оренбурге жилось широко, весело, легко, привольно, люди того времени как-то не умели еще завидовать, интриговать, подставлять ногу; культура не вполне коснулась еще их, она успела познакомить их только со сплетнями..."
   ... Ссыльный композитор был "обласкан" местным обществом, ему сочувствовали, жалели и помогали! Он же, тяготясь "скучным городом", искал места для поправления расстроенного здоровья". 13 мая 1834 года композитор направляет Перовскому письмо, в котором просит: "... пользующий меня медик находит нужным для поправления расстроенного уже несколько лет здоровья моего употребления Сергиевских серных вод; вместе с тем господин оренбургский губернский предводитель Егор Николаевич Тимашев приглашает меня приехать в его деревню, а оттуда отправиться на те воды; почему осмеливаюсь утруждать Ваше Превосходительство покорнейшею просьбою позволить мне воспользоваться испрашиваемым отпуском для укрепления слабеющих от климата и душевных скорбей сил моих". Поездка была разрешена, правда, с полицейским надзором.
   По просьбе друзей Алябьева Перовский возбуждает перед Николаем I ходатайство о его помиловании. Царь, ненавидевший композитора, отказывает. Однако 18 сентября 1835 года Перовский получает письмо с грифом "Секретно" от министра внутренних дел Блудова: "... Находящемуся в Оренбурге и лишенному чинов и дворянства бывшему подполковнику Алябьеву дозволено жить у родных, с запрещением выезда в обе столицы и с отдалением его под надзор полиции в месте его жительства".
   20 марта 1835 года Алябьев уезжает к родным в село Рязанцы Богородского уезда, а в феврале 1836 года неожиданно появляется в Оренбурге. На секретном запросе тульского губернатора Перовский ставит резолюцию:"Уведомить, что г-н Алябьев по пробытии здесь нескольких дней возвратился к месту своего жительства и приезжал сюда по надобности, у него собственно до меня имевшейся". В итоге Перовский добивается у Николая I разрешения "вступить г-ну Алябьеву на гражданскую службу по Оренбургской губернии первым классным чином". В Высочайшем Повелении от 21 августа 1836 года не было указаний о дальнейшем полицейском надзоре и запрете въезда Алябьева "в столицы", и потому Перовский, зачислив ссыльного в свою канцелярию, командирует его в Москву для наблюдения" - за малолетками Оренбургского казачьего и башкиро-мещеряцкого войска, обучавшимся там разным мастерствам". Но это будет позже...
   Будучи "причисленным" к канцелярии губернатора, Алябьев в числе имевших счастье быть приглашенными отправляется вслед за Перовским на его летнюю кочевку. "Кочевка эта имела вид городка с изящными и удобными помещениями. Прелестный горный воздух, живописная и роскошная природа Башкирии, полная свобода делали жизнь на кочевке очаровательной, - читаем в воспоминаниях старожила. - Всякий имел право располагать собою, как ему угодно: охотиться, гулять, пить кумыс, ездить верхом, не заботясь ни о чем, потому что обо всем этом ранее позаботился граф-барин.
   Сообщение с кочевкой, отстоявшей от Оренбурга в ста двадцати верстах, было очень удобно: на каждых пятнадцати верстах стояли башкирцы с готовыми двадцатью лошадьми. Граф был большой любитель ружейной охоты. Становилось несколько десятков войлочных кибиток, привозились столы, стулья, серебряная сервировка, повара, лакеи; съезжались несколько тысяч башкирцев, им раздавался свинец, порох и все отправлялись на охоту за глухарями, тетеревами и рябчиками. К вечеру возвращались и начиналось угощение, для чего резали несколько лошадей и быков. Разводились необъятные костры, выступали борцы, плясуны... Выносились мешки мелкой серебряной монеты, которая горстями бросалась в народ... По окончании охоты, продолжавшейся несколько дней, дичь, которой набивалось тысячи, раздавалась приезжим охотникам, и они увозили ее в Оренбург и кушали всю зиму..."
   Осенью 1836 года Алябьев уезжает в Москву. Формально он наблюдает "за казачьими малолетками", а фактически все время отдает творчеству. В течение нескольких лет ему удается не быть замеченным московскими обер-полицмейстером и военным генерал-губернатором. Последний 23 января 1841 года посылает Перовскому секретный запрос: "На каком основании композитору разрешено пребывание в Москве?" Узнав об этом запросе, Алябьев просит у Перовского заступничества: "Ваше Превосходительство! От Вас, единственно от Вашего милосердия зависит теперь участь всего моего семейства и собственного моего благосостояния. Помогите и защитите меня от всех предстоящих мне неприятностей со стороны московской полиции, имея в виду данное мне Вашим Превосходительством поручение в Москве по делам службы, не обращает на оное внимания".
   Перовский отвечает и Алябьеву, очень завуалировано, прося его быть осмотрительным, и московскому генерал-губернатору: "... Г-н Алябьев командирован в Москву по делам службы и будет отозван... как только получит облегчение от болезни".
   Алябьев остается в Москве, но, боясь быть отозванным в любой момент в Оренбург, постоянно пишет Перовскому и жалуется на свое положение. Одно из писем приведем полностью: "Ваше Превосходительство! Находясь в Москве с дозволения Вашего и согласия его светлости г-на московского военного генерал-губернатора, я пользуюсь всеми медицинскими пособиями, столь необходимыми моему здоровью. Но болезнь моя... настоятельно требует дальнейшего постоянного лечения и препятствует мне явиться к месту служения. Кроме сего, дело жены моей касательно части имения ее покойного мужа требуют постоянного ея пребывания и ходатайства в Москве. Если б здоровье мое и дозволяло мне отправиться в Оренбург, то жена из любви ко мне, никак не решилась остаться в Москве одна и принуждена была б пренебречь всем и распродать все за бесценок...
   Ваше Превосходительство! Умоляю Вас, войдите в положение как собственно мое, так и жены моей! Тяжкая болезнь моя, опасения лишиться куска хлеба и вообще двадцатилетняя бедственная моя участь вынуждают меня просить Вас ходатайствовать перед Его Величеством. Я позволяю себе надеяться, что безукоризненное мое поведение, болезнь и затруднительные домашние дела смягчат, может быть, гнев милосердного монарха".
   Алябьеву удалось разжалобить оренбургского военного губернатора, и он возбуждает перед Николаем I ходатайство о помиловании "коллежского регистратора Алябьева и разрешения проживать ему в столице". Но царь непреклонен. Шеф жандармов, всесильный Бенкендорф, 16 июня 1842 года сообщает Перовскому, что "император в отношении просьбы коллежского регистратора Алябьева оставлении его в Москве не изъявил на сие свое соизволение и повелел Алябьева выслать из Москвы на жительство в Коломну, уволить со службы". Перовский же за свое мягкосердечие по отношению к опальному композитору получает выговор. К письму Бенкендорфа канцелярия третьего отделения приложила документ с резолюцией царя по делу Алябьева: "Генерал-адъютанту Перовскому заметить, что он не имел никакого права командировать его (Алябьева) без испрошения моего дозволения, а Алябьева выслать на жительство в Коломну, уволив со службы. 24 апреля 1842 года".
   Во время ссылки Алябьева в Оребург там были
   военным губенатором В.А. Перовский,
   губернатором Н.В. Жуковский, действительный статский советник;
   вице-губернатором - Безбородко, колежский советник,
   предводителем дворянства Е.Н. Тимашев
  

Село Рязанцы

   Рязанцах В Алябьев жил у своей сестры Натальи по мужу Исленьевой. Во время этого периода он в Воронеже, Тульской области, Оренбурге, Одессе, Пущино.
  
   О пребывании А.А.Алябьева в селе Рязанцы все доступные интернет-ресурсы пользуются сведениями из книги:
   Ровенский Г.В. Алябьев в Рязанцах. История села Рязанцы и других селений прихода церкви Св. Троицы: Ескино, Еремино, Глазуны, Бобры, Афонасово. Наукоград Фрязино - Щелково. 2005.
   Автор: Ровенский Георгий Васильевич, краевед, кандидат технических наук, автор 26 краеведческих и генеалогических книг, более 100 статей по истории края, член Общественных советов музеев гг. Щелково и Фрязино, доцент Российской Международной Академии Туризма. Книга издана приходом храма св. Троицы (Рязанцы Щелковского благочиния).
   Ниже эта книга приводится полностью:
  
   "Каждые два года в Рязанцах, ("в 66 верстах от столицы"), торжественно и красочно проходит областной музыкальный праздник, посвященный творчеству композитора А.А. Алябьева. Это место давно стало для многих любителей музыки лирически-священным: и остатки старинного парка усадьбы, и широкий пруд, и Троицкая церковь, стены которой помнят праздничное торжество долгожданного венчания в 1840 г . немолодого уже композитора со своей старой любовью.
   Село Рязанцы спряталось за густыми лесами и глубокими оврагами севера Щелковского района. Гостеприимное шоссе приводит сюда москвичей, любителей старины и почитателей композитора Алябьева. По Щелковскому, а затем по Фряновскому шоссе, разворачиваясь в поселке Фряново на восток, вы приезжаете через 10 км в село Троицкое-Резаново, как звалось оно в старину, которое раскинулось по обе стороны старинного пруда.
   В Троицком, после выхода своего мужа в отставку, жила с семьей Наталья Александровна Исленьева, младшая сестра Алябьева А.А. У них ком-позитор жил подолгу в 1835-40 гг., здесь в селе он и венчался в 1840 г .
   Алябьевы
   Алябьевы (Олябьевы) старинный дворянский род. Согласно легенде происходят от некоего Александра Алябьева, выехавшего из Польши в Россию в начале XVI века и пожалованного от великого кн. Василия Ивановича деревнями в Муромском уезде. Род числился по Ярославской губернии. Алябьевы служили в воеводах, стольниках, и один из них, Григорий Андреевич, был послом в 1631 году в Нидерландах.
   В нашем крае "Никита Васильев сын Олябьев" получил от свекрови Капитолины Сабуровой ("за дочерью ея") пустошь Подъягодное Желудево тож на Хомутовской дороге, поставил там дворы и овины и заселил её. В 1623 г . это его селение уже имело сегодняшнее имя Сабурово (Подъягодное тож).
   Отец композитора Александр Васильевич (1746 - 16.10.1822, Москва), действительный тайный советник. После 16 лет военной службы - полковник в отставке, определен в 1777 г . к статским делам. В 1779 - статский советник, вице-губернатор Перми, где содействовал развитию золотых приисков и солеварения. Был тобольским наместником в1787-1796 гг., поощрял развитие просвещения в крае. При нем были открыты 7 народных училищ, Тобольский театр и "вольная типография", издававшая первый провинциальный журнал "Иртыш, превратившийся в Ипокрену" (1789-1791). Потом возглавлял Московскую межевую канцелярию. В 1815 г . у него имения в Волоколамском и Бронницком уездах - 62 души, в Ярославской губ. 340 душ. [1; ОПИ ГИМ, ф. 187 д.171 л.21; ЦИАМ ф.4 оп. 14 д. 45 Дела о доказательстве дворянства]
   Мать - Анна Андреевна, умершая в мае 1813 г . (Казань), была из дальних родственников просветителя Н. И. Новикова.
   Композитор Александр Александрович родился в Тобольске 4 (15) августа 1787 г . Он был участником войны 1812-14 гг. Вместе с Денисом Давыдовым гусар Алябьев воевал в Европе и был ранен, награжден орденом.
   После войны служил в Лейб-Гвардии конно-егерском полку, затем в Ахтырском гусарском. Но уже более 10 лет служба его все далее оттеснялась композиторским творчеством.
   В 1823 умирает отец, и капитан Алябьев подает прошение об отставке и был уволен "подполковником в отставке с мундиром" - от отца досталось ему имение Никольское в Волоколамском уезде, которым надо заниматься.
   В отставке его творческая деятельность расширяется. Его новые романсы, музыкальные произведения к операм и спектаклям снова звучат со сцены театров обеих столиц.
   Как и многие молодые отставники, Алябьев А.А. много "гусарствует" - частые балы, азартные картежные игры, дружеские пирушки. В начале 1825 г . приходит беда. 24 февраля в квартире Алябьева после длительной пирушки в картежной игре проигрался в пух и прах (ок. 80 тыс. руб.) помещик Времев. Расписки он не написал и даже не вернул выигранные перед этим деньги. Произошла ссора, Времев получил пощечину ... и через 2 дня ("27-го утром на рассвете") скончался.
   Началось следствие, и все участники игры были обвинены в соучастии в запрещенной игре, в драке, после которой последовала смерть помещика Времева. Следствие, допрос слуг, медицинские исследования, повторное обвинение и повторная "эксгумация трупа" вроде бы не дали прямых улик, но наступило злосчастное 14 декабря 1825 г . ("восстание декабристов"), и власть постаралась показать пример строгих наказаний любых нарушений нравственности. Алябьева и всех участников игры, в т.ч. шурина его Шатилова Н.А., в 1827 г . по приговору Государственного совета лишили дворянства, военного чина, боевых орденов "как людей, вредных для общества" сослали в "сибирские города" (один из участников - Давыдов Н. Я. умер до приговора в тюрьме).
   сосланных вначале в Тобольск, потом в Оренбург, но все было безрезультатно.
   Лишь в начале 1835 гг. по прошению оренбургского генерал-губерна-тора В.А. Перовского император Николай I "...повелеть соизволил находящемуся в Оренбурге лишенному чинов и дворянства бывшему подполковнику Алябьеву дозволить жить у родных с запрещением въезда в обе столицы и с отданием его под надзор полиции в месте его жительства".
   Как место пребывания Алябьев указал "в Московскую губернию Богородского уезда село Рязанцы подполковника Исленьева и на богомолье в Воронеж, а из Воронежа опять к родным в село Рязанцы".
   17 марта, как рапортовал оренбургский полицмейстер, Алябьев "отсюда выехал Московской губернии в город Богородск". [9,285]. Сибирская дорога ("Казанская", "Владимирка") проходила через Богородск, где композитора могла дожидаться коляска из Рязанцев, и по Троицкой дороге, через Душеново, а затем, свернув на Фряново, Александр Александрлвич приехал в Рязанцы и смог обнять сестру и ее домочадцев. Было это, вероятно, уже в начале апреля.
   В Рязанцах
   Весной 1835 года, летом 1836 года, зимой 1836-37 гг., летом 1840 года Александр Александрович подолгу жил у Исленьевых в селе Рязанцы. Здесь были написаны или завершены несколько его сочинений.
   В Рязанцах был создан романс "Сельская элегия" ("В тиши села уединенной, младой страдалец грустно жил") на слова лирического поэта И.И. Козлова. В его стихах, написанных в том же году, так были созвучны судьбе композитора многие строки:
   Уж в церковь нашего селенья
   Вас призывают на моленья,
   В вечерний колокол звоня;
   Молитесь богу за меня.
  
   Когда ж начнет дубрава тмиться,
   Туманы лягут над водой,
   Тогда скажите: "Не томится
   Теперь страдалец молодой".
   Но вы меня не забывайте,
   В унывных песнях поминайте
   И, слыша звон с кончиной дня,
   Молитесь богу за меня.
   Пред хитрой, злобной клеветою
   Я дам всю жизнь мою в ответ,
   И с непорочною душою
   Без страха я покину свет...
   Несколько произведений дядюшка в год приезда посвятил племяннице Софье, дочери Исленьевых, которой, по наследству от матери, перешел дар красивого голоса. Это романс "Счастье во сне" ("Дорогой шла девица, с ней друг ее младой", романс на слова В.А. Жуковского и "Элегия" ("Ты клятву дал, она страшна"), автор стихов неизвестен. Годом ранее ей же композитор посвятил романс на слова А. Пушкина "Что в имени тебе моем?" (изд. М., 1834).
   Тем временем устанавливаются более близкие связи с запрещенной для въезда Москвой. 18 октября 1835 г . имя Алябьева вновь появилось на афишах московского театра. В этот день в качестве вступления к водевилю "Иван Савельевич" исполняется его "Увертюра с колокольчиком".
   Алябьев, получив долгожданную, хотя и несколько ограниченную свободу, в 1835-40 гг. выезжал надолго к другим сестрам и друзьям. Летом 1835 г . он съездил в Воронежскую губернию, где у его шурина Н.А. Шатилова, женатого на его сестре Евдокии, было именьице. Шурину, получившему по "алябьевскому" делу ссылку в Тобольск, в том же 1835 г . дали разрешение выехать в свои имения. Вернувшись и пожив в Рязанцах, на первую "свободную" зиму композитор отправляется в Тульскую губернию где, как сообщает его биограф Б. Доброхотов, жили его друзья по военной службе: брат хозяина Рязанцев, упомянутый выше Александр Михайлович Исленьев (село Красное, рядом с Ясной Поляной ) и Николай Ильич Толстой (в Ясной Поляне).
   Вернувшись к весне в Рязанцы, композитор отдыхает в ставшей ему родной семье сестры. Сохранилось в фонде Алябьева [9,161; ЦММК ф. 40 N461] пришедшее сюда из подмосковного имения Ламишина письмо от 31.5.1836 друга, поэта Петра Евстафьевича Бурцова, тоже находившегося под полицейским надзором: "Любезный друг Александр! Много горя было без тебя, но рассказывать некогда, оставлю его до следующего разу. Главное миновалось, скажу только, что жена была опасно больна, но теперь, слава Богу, в неопасности.Посылаю тебе песню в твоем вкусе, не знаю, понравится ли. Если понравится, доработай по-своему.
   Старинная песня
   "Прости, мил-сердешный друг!
   Прости.... не забывай!
   Ты пойдешь в далекий путь!
   В чужой край, за море.
   Ты увидишь там хороших,
   Ты увидишь там пригожих.
   Но найти тебе нигде
   Другого сердца моего!
   Прости, мил-сердешный друг!
   Прости.... не забывай!
   Когда месяц светел
   Станет над ручьем
   Ты в раздумье сладком
   Вспомни обо мне.
   Прости, мил-сердешный друг!
   Прости.... не забывай!
   Когда в роще темной
   птичка запоет,
   Я зальюсь слезами,
   Вспомнив о тебе!
   Прости, мил-сердешный друг!
   Прости.... не забывай!
   Я старался как можно сделать его проще и ближе к нашим старым песням. А по содержанию относится к тебе... Прощай, очень тороплюсь, пишу из деревни, но случай не хочу пропустить. Вновь твоим прошу засвидетельствовать мою искреннюю привязанность. Еще буду писать. Весь твой, П. Бурцев".
   Да..., видно, многие друзья Александра Александровича знали о сердечных воздыханиях его о замужней Екатерине Офросимовой. Мы не знаем, откликнулся ли композитор на эти стихи. В его фонде в ЦММК им. Глинки сохранилась только обложка и одна страничка нот изданного романса романса, написанного им на ранее присланные слова этого же автора "Прости" ("Прости, прости, ты мне сказала//И с грустью руку подала;//Душа во мне затрепетала//И лира стоны издала.//Прости, прости... [ЦММК ф.40 N 457]
   Что представляло собой село Рязанцы в те годы (см. карту): к усадьбе (4) подходила дорога (6) из Фрянова, усадебная территория была обширна и, вероятно, имела, как и в 7 г ., сад..
  
   Длинный усадебный дом, вероятно, остался деревянным, как и в соседнем Фрянове, и смотрел окнами на широкий пруд и Троицкий храм (1) за прудом (2) (в "Завражье"). Порядок крестьянских домов (5) стоял за усадьбой по другую сторону дороги, идущей через плотину (3). Из пруда вытекал ручей и впадал в р. Мележу, пограничную с Владимирской губернией. Живописные овраги и приречные леса дополняли красоту этого места. А прелесть окрестных лесов с щебетаньем птиц и пением соловьев возбуждали волшебные струны творчества.
   Летом 1836 г . Алябьев отправляется в Одессу (получив разрешение от Перовского), где ему нужно было пройти курс лечения грязями от мучавшего его ревматизма. Там прошли несколько концертов его произведений.
   Возвратившись из Одессы в Подмосковье, композитор останавливается у друга Пушкина, Петра Вяземского, на стихи которого он сочинил немало песен, в его сельце Пущино Серпуховского уезда. Именно такой адрес имеет на партитуре "Итальянская ария" для скрипки с фортепиано. Эта запись и послужила причиной присвоения имени А.А. Алябьева пущинской городской Музыкальной школе и организации там Музеем музыкальной культуры им. Глинки большой музейной экспозиции.
   Весть о присвоении ему "первого классного чина", выхлопотанного у царя Перовским, застала композитора, вероятно, уже в Рязанцах. До этого он значился в документах - "бывший подполковник"; теперь он приобретает гражданский чин 14-го класса - коллежского регистратора (о дворянстве можно было хлопотать по достижении 8 класса).
   Здесь зимой в Рязанцах, вероятно, в начале февраля 1837 г . настигает его трагическое известие о смерти А.С. Пушкина. С именем Пушкина давно связано творчество композитора - многие романсы на стихи поэта и музыкальное содружество с его друзьями ("Соловей" написан на слова пушкинского друга Антона Дельвига, немало романсов - на стихи Павла Вяземского и Василия Жуковского).
   Эти сопереживания Алябьев "выплеснул" в музыке к трагедии его брата Василия "Отступник или Осада Коринфа". Партитуру, хранящуюся в фонде Алябьева в ГЦММК, искусствоведы отнеси к дате "1837 года 20 февраля, село Рязанцы". Кстати на стихи своего брата, служившего по Горному ведомству, композитором написано немало произведений.
   Увертюра, воинственный мужской хор, хор молящегося народа, песенка могильщика, инструментальный номер и музыка для заключительной декламации - все это должно было сделать "Отступника" привлекательным зрелищем. Музыковеды отмечают особую трагедийность увертюры, сближающей ее с бетховенской увертюрой к "Кариолану". В этом, вероятно, сказалась трагедия смерти любимого Россией Пушкина.
   Летом 1837 г . отмечалось 25-летие Бородинской битвы. Грандиозные парады в Москве и торжества на поле при Бородино дали всплеск патриотическим эмоциям в обществе. Как известно, Алябьев сам был участником сражений антинаполеоновской коалиции в 1813 г ., где был ранен. Хозяин Рязанцев, Владимир Михайлович Исленьев, имел больший боевой опыт и вечерами мог рассказать шурину о боевых эпизодах войны 1807 г . в Европе, где он тоже был ранен, взят в плен и пробыл более года в плену у французов. Он был участником тяжелых боев в 1812 г . при отступлении от Смоленска к Бородино, где в битве Исленьев был снова дважды ранен ("контужен") пулями. Творческая душа композитора несомненно откликнулась на празднества. Гроза войны нашла отражение в "Осаде Коринфа", написанного здесь в Рязанцах в этот год, а тема Праздника - в песне "Ну-ка, первый бокал", застольная песня для мужского хора с оркестром на слова С.И. Стромилова к его пьесе "Русский инвалид на Бородинском поле".
   В "рязанцевские" 1835-40 годы Алябьевым написаны более 36 песен, романсов, инструментальных произведений, музыкальных номеров к постановкам.
   Среди них поставленная в Большом театре 20.4.1838 "Русалка" А.С. Пушкина, "драматический отрывок в стихах и 3-х картинах... Новая музыка сочинения А.А. (так зашифровано имя опального композитора)".
   Он продолжал лечить свою застарелую болезнь ноги. Сохранился черновик его письма от 6 октября 1838 г . из Рязанцев правителю канцелярии Оренбургского военного генерал-губернатора Перовского полковнику Середе А.И. в Оренбург : "М(илостивый) Г(осударь) Акима (Иванович). Нет слов выразить мою благодарность (?, неразборчиво), получивши ваше письмо от 21 сентября, где вы меня уведомляете, что мой единственный благодетель нисколько не переменился против меня, но еще по своей милости добро - один Бог видит моё чувство благодарности.
   Думаю, что вы получили письмо от князя и моё свидетельство... Только признаюсь, такого строгого осмотра еще в жизни моей не случалось, быв раздет при нескольких членах; нисколько не внимали словам моего медика, (а ) я для предосторожности приехал с ним, дабы он мог лучше объяснить мою болезнь. Но, увидевши ногу, согласились всем присутствием, что мне серьезное лечение необходимо нужно...
   Теперь я живу в деревне у сестры Ислен(ьевой), беру ванны и пр(очее). ... срок моего отпуска кончился. Еще раз прибегаю с моею просьбой похлопотать о моем неприятном теперешнем положении; уверен в вашем добром сердце - вы меня не оставите..." . [Частично - в 14, 5; полностью - в ЦММК ф. 40 N194 - черновик]
   Чистовик письма отослан был, вероятно, 6 октября, потому что в том же фонде имеется скопированное писарем [N200] ответное письмо полковника Середы от 18 октября (получено в Москве почтою 27 октября):
   "Милостивый государь, Александр Александрович!
   Будьте снисходительны к вашему неисправному корреспонденту и извините, что на два почтеннейших письма от 23 сентября и 6 октября отвечает одним.
   ... Теперь имею честь уведомить вас, что его превосходительство Василий Алексеевич , желая предоставить вам продолжить свое лечение в Москве, не прибегая к увольнению в отпуск, изволил сделать вам поручение заведывать обучающимися у Московских мастеров казачьими малолетними; но как ими заведывает уже майор Александров, то вам остается только для формы, так сказать, поверхностное наблюдение, которое нисколько не должно мешать вашим другим занятиям , ни лечению и не обязывает Вас ни к чему. Одним словом, это поручение имеет более целью доставить вам возможность лечиться, нежели обременять вас хлопотами. Оканчивая этим письмо, прошу верить истинному почтению и искренней к вам преданности вашего М.Г. покорнейший слуга Акима Середа".
   В 1839 г . с посвящением так много сделавшему для него генерал-губернатору Перовскому был издан сборник Алябьева "Застольные русские песни". В том же году он пишет многие эпизоды своей "кавказской оперы" "Аммалат-бек". Летом он снова уезжает на юг, в Крым, а затем в Одессу. В эти месяцы он заканчивает оперу "Буря".
   По возвращении Алябьев много времени проводит в Москве. В июле умирает муж любимой им Екатерины, и он, вероятно, считает себе необходимым бывать у нее на Новинском бульваре чаще. К тому же есть и музыкальные репетиции с хором - 27 октября его русская песня "Ах ты, ноченька, ночка темная" для 3-х голосов с оркестром исполняется в Москве.
   Старые краеведческие статьи утверждали, что на встречу с Алябьевым в Рязанцы приезжал молодой композитор А.С. Даргомыжский. Но подтверждений этого пока не найдено.
   Современники оставили словесный портрет Алябьева А.А. этих лет: "в черных усах и бакенбардах, с необычным вкусом, с прелестным тенором и в очках на ястребином носу...".
   Опишем село Рязанцы этого времени поподробнее. Была в селе церковь св. Троицы (освящена в 1784 г .), дворни в усадьбе было достаточно много 34 мужчины и 32 женщины. Вероятно, они обслуживали и большой скотный двор, и свою барскую запашку ("пахотная земля"). Рядом с усадьбой стояла цепочка ("порядок") из 28 крестьянских дворов, в них проживало 126 мужчин, 109 женщин ( 1837 г .). В имение издавна входила и соседняя в 2 верстах южнее деревня Ескино (Эскино) в 10 домов и 86 душ.
   В усадьбе проживали в это время (на 1840 г .) 54-летний отставной гвардии подполковник Исленьев Владимир Михайлович, жена его Наталья Алексеевна 48-ми лет, урожденная Алябьева. Дети их Михаил 20-ти лет, Софья 23-х и Мария 18-ти лет, Василий 16-ти лет, ставший потом активным земским деятелем нашего Богородского уезда.
   Соседними помещиками по приходу были: штаб-капитан Федор Яковлевич Николя, владелец деревеньки Бобры, и дворяне Вяземские (некняжеского рода), издавна владевшие сельцом Могутовым и жившие там многочисленным семейством (они владели и деревенькой Гритьково).
   Прежде чем перейти к описанию свадьбы Алябьева в Рязанцах, расскажем об истории этого края.
   Сохранился в фонде ЦММК черновик этого письма [ф. 40 N194]
   Так сам Середа называет себя в своем письме, см. далее [ф. 40 N200]
   Речь идет о Перовском В.А.
   Генерал-губернатор Москвы князь Голицын Д.В., по просьбе Перовского организовал осмотр Алябьева врачами, которые составили медицинское свидетельство о необходимости лечения.
   Ванну с травами и лекарствами.
   Генерал-губернатор Оренбургской губернии Перовский, принимавший деятельное участие в смягчении участи композитора.
   Композиторской деятельности.
   Сообщение в, что деревня Ескино в это время принадлежала сестре композитора, неверно, деревня была издавна в составе имения Исленьевых.
  
   Древняя история
   В старину эта территория входила в Шеренский стан Московского уезда, объединенный затем с соседним станом в Шеренский и Отъезжий стан. С 1781 г . село вошло в новооткрытый Богородский уезд. После отмены крепостного права при административной реформе 1865 г . земли местных сельских обществ были включены в образованную Аксеновскую волость Богородского уезда, а с 1929 - в создаваемый Щелковский район.
   Первое упоминание о селениях этой территории относится к XVI веку. По писцовым книгам "лета 7082-го" (1573-74 годов) в Шеренском стане у дьяка Андрея Щелкалова были сельцо Резаново , пустошь Завражье и пустошь Ескино , за князем Андреем Щербатовым - пустошь Могутово .
   На тот период, как видно из записи, жилое было только сельцо Рязаново, а известные сегодня названия ближних к нему селений относились к пустошам - пахотной земле или бывшей пахотной земле, поросшей лесом.
   Через 50 лет все это пространство было освоено и заселено.
   В 1892 г . в приходе Троицкой церкви было 6 селений с 800 жит.:
   с. Троицкое Рязанцево тож в 44 двора с 184 муж. и 245 жен.,
   д. Эскино в 20 дворов, 61 муж. и 56 жен.,
   д. Боброво в 14 дв. 27 муж и 67 жен.,
   д. Глазуны в 26 дв. 43 муж. и 44 жен.,
   д. Гритьково в 6 дв. с 10 муж. и 10 жен.,
   д. Еремино в 66 дв. 213 муж. и 228 жен.
   Село Рязанцы (Троицкое Резаново тож)
   Сельцо Резаново в Шеренском стане впервые упомянуто в писцовых книгах 1573-74 гг. В 1767 и в 1852 - Троицкое Рязанцы тож. В конце XIX и в XX веке - Рязанцы . Происхождение - наиболее вероятно, от фамилии более ранних, не известных нам владельцев Резановых (например послух Наум Резанов, Белозерье, ранее 1427 г ., ярославские Резановы в 1568, боярский сын Иван Филатов сын Резанов из Москвы, 1647 г .). Второе наименование Троицкое - по построенной в 1695 г . Троицкой церкви. Изменение от Рез- к Ряз-, произошло от сравнительного подражания слову Рязань, которая в старину тоже звалась Резанью . Краевед М.Баев считал возможным появление названия Резаново от беженцев-рязанцев во времена нашествия хана Батыя. В пользу этой версии можно привести и названия пустоши в том же Шеренском стане - Батыево.
   По писцовым книгам Шеренского стана 7082 года (1573-74 года) "Андреевское поместье Щелкалова, а ныне на оброке за дьяком за Рохманином за Русиновым сельцо Резаново: пашни паханые 50 четв в поле (около 25 га ), а в дву потому ж доброй земли, сена 40 коп ( 4 га сенокоса), лесу пашенного 4 десятины; пустошь Завражье: (за оврагом от Резанова) пашни паханые 30 четьи в поле а в дву потому ж, сена 30 коп, лесу 2 десятины. Да того ж Ондреевского поместья пустошь Ескино продано в вотчину дьяку Рохманину Русинову". Упомянутый первый владелец Резанова, думный дьяк Андрей Щелкалов был в это время очень влиятельным в государстве, с 1570 возглавляя Посольский приказ, контролировал внешнюю торговлю и был практически главным казначеем и хранителем печати.
   В 1584-86 гг. бывшее сельцо значится уже как пустошь Резаново за конюшенным дьячком Шеметом Ивановым, а пустошь Завражье было "Христофоровское поместье Нововыезжего."
   Свадьба композитора
   20 августа 1840 года в селе Троицкое-Рязанцы Богородского уезда в церкви святой Троицы А.А. Алябьев (жених убавил себе 4 года) обвенчался с вдовой Екатериной Александровной Офросимовой (15.8.1803-9.3.1854), урожденной Римской-Корсаковой. Исленьевы были в родстве с Офросимовыми. Кузина хозяина Софья Александровна Исленьева была замужем за Владимиром Павловичем Офросимовым, братом Андрея, покойного мужа невесты.
   Алябьев познакомился давно с еще юной тогда Екатериной. Она была дочерью Александра Яковлевича Римского-Корсакова и Марии Ивановны Наумовой (1764-1832), дом которых на Страстной площади в Москве, помнивший Пушкина, Грибоедова, Дениса Давыдова, считался одним из прототипов дома Фамусова. П.Вяземский писал про Марию Ивановну: "Она жила, что называется, открытым домом, давала часто вечера, обеды, балы, маскарады, разные увеселения, зимой - санные катания за городом, импровизированные завтраки". У них был сын Григорий да дочери Екатерина и Александра.
   В одну из красавиц-дочерей, Александру Александровну, Пушкин в ту пору по словам П. Вяземского "привлюбился". У Римских-Корсаковых поэт бывал в 1826-1830 гг. Он сблизился с сыном Марии Ивановны Григорием Александровичем, "замечательным человеком по многим нравственным качествам и по благородству характеров" (П.А. Вяземский), принявшим участие потом и в смягчении участи Алябьева.
   По словам Вяземского, Пушкин воспел Александру "намеками" в "Евгении Онегине":
   "Но та, которую не смею
   Тревожить лирою моей,
   Как величавая луна
   Средь жен и дев блестит одна.
   С какою гордостью небесной
   Земли касается она!
   Как негой грудь её полна!
   Как томен взор ее чудесный!".
   Можно думать, что такие же слова можно было бы отнести и к ее сестре Екатерине, к которой, говорят, был неравнодушен Александр Алябьев до ее первого замужества. Но он попал в тюрьму, и она вышла в конце 1826 г . замуж за другого.
   Портретов обеих сестер не сохранилось, но пушкинисты считают, что на одной из рукописей поэт нарисовал Александру (рис. выше) . Вероятно, такова была в молодости и будущая алябьевская невеста.
   В 1832 г . когда Офросимовы были "на водах" в Пятигорске, где было разрешено пройти курс лечения и ссыльному композитору, увлечение Алябьева возобновилось. Он часто бывал у них в гостях и даже для переписки оставил именно их адрес.
   В это время и позднее он написал и посвятил Екатерине Александровне сборник: "Шесть романсов, посвященных Е.А. Офросимовой", изданный позднее в Москве, в 1834 г . В него вошли страстные лирические романсы "Я вижу образ твой", "Кольцо" ("Печально на кольцо заветное гляжу"), "Тайна" ("Я не скажу, я не признаюсь"), "Где ты, где ты, друг мой милый", "До свидания" ("Прости! Как грустно это слово" П. Вяземского), "Саше" ("Люблю, когда пташка моя защебечет" А.Мицкевича).
   Музыковеды относят к теме этой любви и романс ""Прости, прости, ты мне сказала и с грустью руку подала", романс на слова П.Е. Бурцова. Изд. М., 1835.
   Екатерине Александровне композитор посвятил в эти годы "Литургию" и две песни на слова И.И. Лажечникова из романа "Последний Новик, или Завоевание Лифляндии": "Отворяй барон, ворота" (похоронная песня) и "Сладко пел душа-соловушка" ("заунывная песня" для голоса и женского хора с фортепиано). Может быть, это был отклик на смерть ее матери в 1832 г . или еще на какую-то трагедию семьи Офросимовых. Последние 2 песни были изданы в 1834 г .
   30 июля 1839 г . умер муж Екатерины, и уже ничто теперь, кроме времени, не мешало им соединиться. Традиции требовали выждать год.
   Алябьев запросил разрешение на брак у начальства, губернатора Петровского, бывшего в это время в Петербурге. 5 августа такое разрешение было отправлено из северной столицы:
   " Свидетельство. Дано с подписанием моим и приложением казенной печати служащему в канцелярии моей коллежскому регистратору Александру Алябьеву в том, что ему дозволено вступить в первый законный брак с вдовою полковника Офросимова Екатериною, если со стороны духовного начальства не будет состоять препятствия к совершению брака их.
   Означенный коллежский регистратор Алябьев, как по формулярному списку, значится холост, от роду имеет (цифры нет) лет, по совершению же бракосочетания, духовное ведомство той церкви, при которой он будет венчан, выдать ему, Алябьеву, в том свидетельство.
   С. Петербург. Августа (даты нет) дня 1840 г .
   Оренбургский генерал-губернатор
   генерал-адъютант (подлинная подпись - Перовский)" . [9, 289 - часть текста; ЦММК ф.40 N488]. Примечательно, что бумага с этой записью была найдена в 1961 г . нашим краеведом из Голубцов Константином Крючковым в разрушенном Троицком храме среди обледеневших бумаг, разбросанных на полу ("он оттаивал ее от льда ладошками"), и передана в Музей музыкальной культуры. Так она стала достоянием исследователей...
   И вот за день до окончания строгого Успенского поста 13 августа
   1840 г. жених и невеста вместе выезжают из Москвы в Рязанцы.
   15 августа в Рязанцах они отметили день рождения невесты, а 20 августа обвенчались в Троицком храме, стоявшем на высоком берегу пруда, противоположном усадьбе. Екатерина Александровна писала потом в письме к императору: "Я вступила в супружество с Алябьевым уже во время его несчастия, не увлекаясь никакими житейскими выгодами, и одно только чувство любви и уважения к его внутренним качествам могло ободрить меня на такую решимость".
   Как и всякая "барская" свадьба, она была, несомненно, большим праздничным событием для крестьян села и селений прихода.
   Кто же был поручителями на венчании? В метрической книге Троицкой церкви, сохранившейся в Центральном историческом архиве Москвы и Московской области, осталась запись об этом венчании. Венчал их священник Логин Вырковский, поручителями от жениха были граф Федор Иванович Толстой и местный помещик, отставной корнет, Николай Иванович Иохимсен, свидетели от невесты - полковник князь Андрей Николаевич Вяземский, титулярный советник Иван Петрович Рышков и хозяин усадьбы Владимир Михайлович Исленьев. Представим их читателям.
   Граф Ф.И. Толстой - это знаменитый москвич Толстой-"Американец", "сват" в 1830 г . А. Пушкина, друг Дениса Давыдова и Павла Вяземского. Алябьев на слова его дочери Сары (умерла в 1838 году) сочинил романс "Роза". "Граф Федор Иванович Толстой, - писал Л.Н. Толстой о своем двоюродном дяде, - был человек необыкновенный, преступный и увлекательный...". Это была неординарная личность, и как всегда он бросил вызов и стал поручителем опального композитора.
   Второй поручитель по жениху - местный помещик, отставной корнет Николай Иванович Иохимсен (Йохемзин) (1789-п.1850), у которого вместе с братом Александром было имение в уезде - село Ямкино на Троицком тракте на пути из Богородска в Рязанцы. Его брат Александр Иванович и был тем "корнетом Екимзеным", о котором сообщается в как сослуживце Алябьева не только по Иркутскому гусарскому полку, но и по более раннему месту службы в 3-м Украинском казачьем полку. Поручитель был в это время депутатом дворянства (1826-1844), а затем стал уездным предводителем дворянства в 1844 - 1850. Кто-то из братьев был упомянут и в ранее приведенном письме Н.А. Исленьевой брату, как восторгавшийся "Соловьем". Андрей Вяземский, очевидно, был братом Александра Николаевича, мужа Александры Римской-Корсаковой, сестры Екатерины Александровны. Вяземские были родными племянниками Е.П. Яньковой [5].
   Свидетелями от невесты были - полковник князь Андрей Николаевич Вяземский", который был в дальнем родстве с другом Алябьева Павлом Андреевичем Вяземским, титулярный советник Иван Петрович Рышков, ставший потом управляющим имениями Екатерины Александровны, и хозяин усадьбы Владимир Михайлович Исленьев, с краткой биографией которого мы уже знакомили читателей.
   После свадьбы "молодые" прожили в разных местах 11 лет совместного супружества. Полицейский надзор перебрасывал их из города в город. Но они были счастливы.
   Немало произведений написано Алябьевым в эти годы, но счастье семейной жизни все дальше оттесняло привычную радость творчества.
   ...Большой интерес для будущего алябьевского концерта в Рязанцах представляют сочиненные им в 1840-х годах духовные хоры. Их более 10, вместе с хорами, сочиненными в Тобольске; здесь и многоголосый хор "Отче наш", "Херувимские", "Верую", "Слава отцу и сыну" и другие.
   Автор "Соловья" умер 22 февраля 1851 г . в доме жены на Новинском бульваре и был похоронен в Симоновом монастыре. В память своего мужа, Екатерина Александровна восстановила даже заброшенную в монастыре церковь св. Александра (ангела-хранителя мужа) и подготовила склеп, куда и перенесли прах композитора, и где рядом с ним упокоилась в 1854 г . под общей чугунной доской и она.
   Многое написано композитором за годы жизни, но в памяти поколений он остается автором "Соловья".

Коломна

   В апреле 1842 узнав, что строжайший запрет на проживание в Москве нарушался Алябьевым под покровительством Перовского в течение нескольких лет, разгневанный Николай I приказал: "Алябьева выслать на жительство в Коломну, уволив от службы". Алябьев служил в канцелярии Перовского коллежским регистратором.
   24 апреля 1842 года Алябьеву, находившемуся в столице полулегально, было высочайше предписано выехать на жительство в Коломну, По сведениям полиции, композитор покинул столицу 16 мая, за ним последовала его жена. В год приезда в городе свирепствовала эпидемия холеры, от которой погибло множество жителей. Поэтому композитор вел затворническую жизнь. Нам неизвестно, на какой улице и в каком доме он жил в Коломне.
   Сведений о пребывании Алябьева в Коломне почти не сохранилось
   Коломна городок - Москвы уголок" - говорится в пословице о самом красивом городе Московской губернии. Коломна - родина митрополита Филарета, писателя И.И. Лажечникова (на его стихи Алябьев писал музыку), писателя-богослова Н. Гилярова-Платонова. В 40-е годы XIX века она представляла собой тихий провинциальный город, население которого составляло, в основном, купечество. Славилась Коломна древним кремлем, церквями и фруктовой пастилой. Город был овеян красивыми легендами. По преданию, прудок на улице Олений Вражек образовался от церкви, ушедшей под землю вместе с людьми во время нашествия Батыя; в одной из крепостных башен (Маринкиной) была похоронена опальная царица Марина Мнишек. Город церквей и монастырей, его живописные улочки и окрестности располагают к творчеству (некоторые художники специально поселились здесь, чтобы запечатлять неповторимые виды на холст.
   Живя в Коломне, Алябьев заканчивает некоторые ранее начатые произведения (опера "Рыбак и русалка", отдельные номера оперы "Волшебная ночь") и все силы посвящает работе над последней оперой "Аммалат-бек" по повести А.А.Бестужева-Марлинского. До нас дошла запись коломенской пословицы, сделанной Александром Александровичем на титульном листе нотной тетради: "У дворян животы тонки, да длинны, а у купцов животы толсты, да коротки"..
   Он пишет несколько превосходных романсов ("Черкесская песня" на слова М.Ю. Лермонтова, "Кабак" на слова Н.П.Огарева, "Почтальон" на слова Е.Н.Гребенки).
   Не оставляет он сочинений для церковных хоров. Точно известна дата одного из них: "Отче наш" для смешанного 4-голосного хора "1842 года 30 сентября г.Коломна".
   Здесь же он получает от известного петербургского нотоиздателя М.И. Бернарда письмо и пять экземпляров фортепианной транскрипции своего романса "Соловей", сделанной Ференцем Листом.
   В ответном послании Алябьев пишет: "Я горжусь тем, что мой романс заинтересовал такого знаменитого автора, как г-н Лист: музыка этой транскрипции восхитительна"... и далее: "Коломна 1842 г., 20 августа".
   Ещё в 1833 году на тему "Соловья" написал свои прекрасные фортепианные вариации Михаил Иванович Глинка, а незадолго до своей смерти в 1856 г. он инструментовал сопровождение "Соловья" для оркестра.
   Круг его тамошнего общения нам удалось восстановить по архивным документам.
Из наиболее известных коломенских жителей того времени композитор мог встречаться с Иваном Ивановичем Мещаниновым и Савином Дементьевичем Шераповым.
   Титулярный советник И.И.Мещанинов жил в старинном доме, который когда-то посещала Екатерина II (проезд Артиллеристов, 7, в усадьбе сейчас располагается артиллерийское училище). Современники отзываются о нем как о человеке хорошо образованном и склонном к уединению. Упоминает о Мещанинове как об уважаемой в городе личности и литератор Н.Д.Иванчин-Писарев, выпустивший в 1843 году книгу "Прогулка по древнему Коломенскому уезду". В Коломне он познакомился с "почетным гражданином Сав. Дем. Шераповым, храмоздателем и благотворителем неимущих, а притом и любителем отечественных древностей". К нему Николай Дмитриевич отнесся с заметной долей иронии. В письме к Д.П.Голохвастову он сообщает: "Я получил еще три письма от выступающего на литературном поприще коломенского почетного гражданина Шерапова, и все три со стихами".
Сам Н.Д.Иванчин-Писарев к родоначальнику русского романса Александру Алябьеву имел не последнее отношение: его тетка Елизавета Петровна была женою дяди композитора Петра Андреевича Новикова. К тому же Алябьев является автором музыки к двум стихотворениям Николая Дмитриевича. Иванчин-Писарев жил у себя в имении в селе Рудины Серпуховского уезда и, вполне вероятно, навещал Алябьева в Коломне.
   Новиковы вообще тесно связаны с Коломенским уездом, где издревле находились их поместья. Родовая вотчина матери Алябьева - село Юрасово, пожалованное Новиковым еще в XVII веке. В середине XIX века это село (уже Бронницкого уезда) принадлежало двоюродному брату композитора Николаю Петровичу Новикову, соседнее же Семеновское - его родному брату Василию вместе с Новиковыми Николаем Петровичем и Авдотьей Ивановной(дочь дяди Алябьева ИванаАнлреевича).
В конце XVIII века в Коломенском уезде дядя Анны Андреевны (матери А.А.Алябьева) Борис Иванович Новиков владел селом Непецино, а ее братьям: Иван Андреевич - селениями Алешково, Хахалево, Обухово, Мощаницы, Нил Андреевич - селениями Обухово, Тарбушево, Москево. Владели Новиковы поместьями и в Каширском уезде: Ивану и Нилу принадлежало село Малое Руново, Федору - часть села Злобино (это село являлось также древней вотчиной Иванчиных-Писаревых.
   В 1843 году селом Непецино владел троюродный брат композитоґра литератор Петр Александрович Новиков. Тарбушево, Обухово принадлежали двоюродному брату Николаю Петровичу; Алешково, Речицы, Хахалево - зятю И.А. Новикова Петру Артамоновичу Кожину; Мощаницы - двоюродной сестре Алябьева Авдотье Ивановне Новиковой. Владели поместьями в Коломенском уезде и другие Новиковы. Подпоручик Николай Алексеевич (ум. 1827 г., сын майора Алексея Григорьевича) владел селом Новое и Семеновское. Он приходился четвероюродным братом матери композитора. Дочь Николая Алексеевича Мария была замужем за Владимиром Николаевичем Стрекаловым, в 1843 году они с мужем жили в его имении Ачкасово .
   В архивных делах упоминаются тетя Марии Николаевны Авдотья Никифоровна Леман и ее муж Петр Николаевич, а также знакомые Стрекаловых уездный доктор Федор Егорович Сабинин, Канищевы, чиновник Мефодий Галактионович Лужковский. Со Стрекаловыми наверняка был знаком Алябьев.
  

В Коломне Алябьевых могли навещать их родственники Соймоновы, Сорокины и другие, а также знакомые. Установлено, что в Коломну к Алябьевым неоднократно приезжал их зять капитан артиллерийской бригады Сорокин. Он был в Коломне в начале июня, конце июля 1842 г., и в конце февраля 1843 г.
   Муж сестры композитора отставной подполковник В.М.Исленьев был в Коломне на новый 1843 г. и с 11 по 18 марта 1843 г.
   По дороге в свое имение Непецино мог заезжать и статский советник П.А.Новиков: так 26 июля 1842 г. он вернулся в Москву из Коломны, а около 15 июня 1843 г. - выехал в Коломну.
   Один из братьев Виельгорских по дороге в свое имение так же мог навестить опальных. "Действительный статский советник граф Виельгорский" отправился в Коломну 19 июля 1842 г.
   За время пребывания в Коломне Алябье несколько раз был в роли крестного:
   1. 31 октября 1842 года в Успенском соборе в Кремле крестили Николая, сына канцеляриста Михаила Николаевича Лаврова и его жены Екатерины Сергеевны (обряд происходил, очевидно, в теплом Тихвинском соборе, до нас дошла его постройка 1861 г.), крещение совершали протоиерей Иоанн и псаломщик Парфентий Васильевский. Восприемниками были "коломенский помещик Александр Александрович Алябьев и коломенская дворянка девица Варвара Васильевна Иванова". В уезде М.Н. Лавров владел сельцом Паново, Гришино и Большое Карасево. Его жена была дочерью майора Сергея Александровича Тиханова и Аграфены Ивановны Викулиной, у нее были братья Василий, Александр и сестра Елизавета. Тихановы владели селениями Волохово и Зиновьевы горы, были знакомы с И.И. Мещаниновым (он был крестным отцом Александра и Елизаветы Сергеевичей). М.Н. Лаврову в 1843 году было 35 лет, его жене 31 год, кроме Николая у них была еще дочь Вера 9 лет. Девица В.В. Иванова, дочь коллежского асессора (Ивановы упоминаются как близкие родственники детей Лаврова), относилась к приходу Покровской церкви, там же значилась и сестра Лавровой Е.С. Тиханова. Михаил Николаевич был сыном коллежского асессора Николая Алексеевича Лаврова, он служил в уездном суде г. Коломны, исполнял должность помощника столоначальника, в 1839 году вышел в отставку, жил с семьей в Коломне. М.Н. Лавров умер в 1849 году. Его вдова в 1854 году продолжала жить в Коломне с детьми: Верой (позже вышла замуж за штабс-капитана Охатского), Николаем, Сергеем (1844 года рождения). Известны их знакомые: надворный советник Павел Иванович Младенцев, отставной майор Яков Ильич Колмаков (владел сельцом Дубна совместно с Канищевым), Мефодий Галактионович Лужковский
   2. 1 апреля 1843 года в церкви Николы Гостинного в Кремле (храм 1501 года, находится позади Успенского собора) был крещен Иосиф, сын коломенского уездного доктора, коллежского советника и каваґлера Федора Егоровича Сабинина и жены его Любови Николаевны. Восприемниками были "подполковник Стефан Кондратьевич Канищев и 14 класса чиновница из дворян Екатерина Александровна Алябьева, урожденная Римская-Корсакова". Таинство крещения совершил приґходской священник Константин Симеонович Протопопов с дьячком Иваґном Степановичем Никольским и пономарем Николаем Матвеевичем Добронравовым В 1843 году Сабинину было 45 лет, его жене 35 лет, их дочери Вере 16 лет, сыну Егору 13 лет. Сабинин был женат на дочери чиновника 8 класса Николая Андреевича Исполатова и Елизаветы Ивановны. Сестра Сабининой Ольга Николаевна в 1843 году жила со своей другой сестрой Екатериной и ее мужем Николаем Ивановичем Поповым в селе Малино. В 1847 году в мае Сабинина умерла. В 1849 году не было в живых Федора Егоровича, он умер от холеры. После него остались дети: Вера, Егор, Сергей (2 года), Ольга (1,5 года) и почти никакого имущества. Их опекуном был назначен штабс-капитан Поляков. Дети из сострадания были взяты к себе помещицей Стрекаловой и по ее ходатайству малолетние призрены в Московском Воспитательном доме в малолетнем отделении, Егор обучался в 1-й Московской гимназии на своем иждивении, Вера находилась при ней. В 1853 году В.Ф. Сабинина проживала в Пензенской губернии в селе Стяжкина в имении княгини Максютовой (оно находилось недалеко от имения Голицыно брата Алябьевой Г.А. Римского-Корсакова). В 1856 году Егор Сабинин учился в главном Педагогическом институте в Петербурге. Известно, что он был учеником математика М.В. Остроградского, профессором Новороссийского университета, жил в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище (1909 г.) .
   3. С.К. Канищеву в 1843 году было 63 года, его жене Лукие Дмитриевне 37 лет, дочери Анне 10 лет, сыну Сергею 8 лет. Семья Канищева относилась к приходу церкви Троицы в Ямской слободе. Степан Кондратьевич был сыном коллежского асессора Кондратия Степановича. Последний нередко упоминается в делах Коломенского уездного суда. Их предок Александр Дмитриевич в 1614 году за "Московское осадное сидение" был жалован вотчиной в Коломенском уезде. Отец Степана Кондратьевича был женат на отпущенной на волю Прасковье Тихановой, а его прадед Иван Степанович на Анне Авдуловой, дочери Михаила Игнатьевича, Степан Кондратьевич служил в Колывановском пехотном полку, участвовал в походах 1805 года, 1812-1813 годов. Был уволен в 1817 году по домашним обстоятельствам. С 1823 по 1829 год он исполнял обязанности в Коломне земского исправника, заслужил похвалу от начальства. Канищев владел в Коломенском уезде селениями Лопаковка, Гришино (совместно с Лавровым), Марьинка, Дубна, а в Каширском уезде частью села Малое Руново вместе с Н.П. Новиковым. Степан Кондратьевич был женат на дочери майора Дмитрия Михайловича Норова. Брат Канищевой полковник Петр Дмитриевич Норов был женат на Татьяне Семеновне Викулиной - падчерице Александры Ивановны Дельвиг, двоюродной сестры поэта; сохранились нелицеприятные воспоминания о Норове ее брата А.И. Дельвига В.В. Иванова и С.К. Канищев, были, судя по всему, состоятельными людьми, они упоминаются в документах как люди, дававшие деньги взаймы. Упоминается в этом качестве также дьячок церкви Николы И.С. Никольский.
   Алябьевы и в Коломне продолжали заботиться о своей воспитаннице.
   17 июня 1842 года Алябьева оформила доверенность на Г.П. Сорокина, она полностью доверяла ему управлять своим имением. В частности, наказывать по своему усмотрению крестьян (отдавать их в рекруты, ссылать в Сибирь), доставлять к ней оброк. 14 августа она доверила управлять имением Ивану Петровичу Рышкову (вероятно, Сорокин по службе не мог заниматься этими делами). При оформлении доверенностей участвовали следующие служащие суда: уездный судья Павлов, секретарь Беляев, дворянские заседатели Младенцев и Поляґков, писцы Курчанский и Любавин.
   В фонде Коломенского уездного суда сохранились копии доверенностей, оформленных супругами в 1842 году. 3 июня Александр Александрович выдал доверенность своей сестре Авдотье Соймоновой на получение заемных писем от Екатерины Александровны (жены) на сумму 42 тысячи 857 рублей серебром. Сумма эта, судя по всему, была взята Екатериной Александровной для обеспечения приданым Леонилы Пассек. 17 июня Е.А.Алябьева оформила доверенность Г.П.Сорокину на управление своим имением, а 14 августа передала полномочия управляющего Ивану Петровичу Рышкову
   Г.П. Сорокину Екатерина Александровна оставила свое имение, включая дом на Новинском бульваре.
   6 апреля 1843 года Екатерина Александровна из Коломны подала прошение князю Д.В. Голицыну о восстановление ее мужа на службе и о ходатайстве перед царем о разрешение жить ему во всех городах.
   Разрешение было получено в июне. 5 июля в Коломенском городническом правлении Алябьев сдал подписку в том, что ему "о Высочайшем соизволении разрешения .. жительства в Москве, коломенским господином городничем ... объявлено... " 17 июля Алябьев прибыл в Москву и остановился в доме своей жены на Новинском бульваре
   Городничим в Коломне был в то время Зенгбуш. Вероятно о нем писал Иванчин-Писарев в 1843 году: "почетный господин Шерапов, воспламененный моими фразами, с ревностию антиквара разрывает" Маринкину башню. "Он в свою очередь воспламенил к этому городничего так, что сей спустился сам в тайник башни на 20 аршин ... Градоначальник был возвращен своему городу с помощью рабочих и полиции".

В Коломне чтят память композитора

   Центральная детская музыкальная школа носит его имя, также в его честь назван переулок рядом с музыкальным училищем. В школе, которая носит имя выдающегося русского композитора Алябьева, стараются увековечить его наследие в различных формах. В ней открыт уголок памяти композитора, создана выставка стендов о его жизни и творчестве. В библиотеке собрана целая коллекция нотных сборников с музыкальными произведениями композитора. Ведущие преподаватели школы создали фильм, посвящённый Алябьеву, который рассказывает о буднях и успехах школы, об её достижениях. Презентация фильма состоялась на юбилейной конференции, посвященной Алябьеву, в Коломне.

Ольга Шульдишева

Коломна. Алябьев

Написано к юбилею композитора в 2012

  
На Коломенской дороге
   Снова хмурая пора;
   День осенний, стылый, строгий,
   Словно слиток серебра.
  
   Но согреют кафель печи
   Раскалённые дрова;
   Мы запомним эту встречу
   Накануне Покрова!
  
   Смолкнул колокол великий,
   Смолкли отзвуки часов,
   И чудесная музыка
   Льётся бархатом басов.
  
   А под вечер глянет солнце,
   И сквозь кроткий робкий свет
   Нам Алябьев улыбнётся
   Через эти двести лет.
  

Клинский край

   Имя Александра Александровича Алябьева тесно связано с историей Клинского края. В последние годы своей жизни он жил и работал на клинской земле, в сельце Василево и деревне Павельцево, принадлежавших его супруге Екатерине Александровне Офросимовой. Сельцо Василево и деревня Павельцево расположены на правом берегу р. Ламы (ныне Конаковский р-н Тверской области).
   Здесь Алябьевы часто жили в летние и осенние месяцы с начала 1840-х гг . С начала 1840-х по 1850 год Александр Алябьев жил и работал на берегу Ламы, в усадьбе Василево (Конаковский район). Дом Алябьевых стоял на самом берегу Ламы, окруженный небольшим парком и садом. Среди тишины и лесных и луговых просторов композитору прекрасно работалось. Здесь сочиняются хоровые произведения и камерно-инструментальная музыка. Летом и осенью 1846 года на Клинской земле создается струнный квартет, романс, пьеса для трубы с фортепиано, завершается цыганская песня "Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый".
   Летом 1849 года в клинском имении рождается романс "К ней" ("Я помню вечер незабвенный"), посвященный любимой жене. В Василево композитор работает над многими музыкальными произведениями. Среди них: романс "Луч надежды", чешская песня "Сирота".
   В память о родном Тобольске Александр Александрович Алябьев посадил на берегу Ламы лиственницу. Она растет и поныне, стала громадной в два обхвата.
   Опубликованы сведения о том, что в Василево и Павельцево к композитору часто приезжал и подолгу жил декабрист, член Северного общества, Петр Александрович Муханов. С Мухановым Алябьев был дружен в период службы в Воронеже. Муханов жил в Воронеже в 1821-1822 гг. и преподавал в Военно-сиротском отделении. В 1822 году он вместе с П. Н. Араповым составил либретто к опере Алябьева "Лунная ночь, или Домовые".
   Можно предположть, что в Клинский край к Алябьеву он приезжал из Сибирской ссылки, где последнее время жил на поселении после неоднократных просьб матери в с. Усть-Куда Иркутского округа - 19 ноября 1841 года, переведен в апреле 1842 года. Однако с учетом трудностей поездок и невозможности ссыльному покидать место ссылки, эти сведения представляются недостоверными.
   Впоследствии усадьба в Василеве перешла к внучке воспитанницы Алябьевых Екатерине Григорьевне Аверкиевой (1852--1918), русской женщине, ставшей овощеводом-селекционером. С 1881 г. она постоянно проживала в Василеве и вела большую практическую работу по отбору, выведению и апробированию множества сортов огородных и плодово-ягодных культур. Ее руководства по плодоовощеводству получили широкую известность в России и за рубежом, а само ее хозяйство фактически стало хорошо оборудованной сортоиспытательной станцией, на базе которой в 1908 г. была открыта школа для обучения крестьянских детей основам рационального ведения сельского хозяйства, а в 1928 г. в поселке Козлове была создана школа молочного скотоводства (ныне сельское профтехучилище).
   К сожалению, дома, где жили Алябьевы, в обоих деревнях не сохранились.
   Василево осенью 1936 года было перенесено в другие населенные пункты в связи с затоплением акватории Московского моря и образованием Иваньковского водохранилища. Иваньковское водохранилище возникло в связи со строительством канала имени Москвы, оно образовалось в результате подпора волжских вод Иваньковской плотиной. Водохранилище имеет три плеса. Его площадь 372км , длинна -113 км, максимальная глубина - 19 м., наибольшая ширина 12 километров, объём воды в нём превышает один миллиард кубических метров.
   Деревня Павельцево у реки Лама существует и сегодня. Усадьба Алябьевых не сохранилась, за исключением некоторых посадок, там продолжает расти старинная лиственница. Это памятное место, связанное с историей русской музыкальной культуры в настоящее время находится на территории Завидовского государственного заповедника.
  

Село Пущино

   Впервые Алябьев побывал в Пущино-на-Оке в усадьбе Офросимовых после своего возвращения из ссылки. Приезжал он к Екатерине, в девичестве Римской-Корсаковой, с которой его связывали многолетние взаимоотношения.
   Последний раз композитор побывал в Пущине, по сведениям полиции, зимой 1842 года. Дом старинной усадьбы в Пущине остался единственным в Подмосковье домом, связанным с жизнью композитора.
   В статьях замечательного человека и увлеченного краеведа Юрия Васильевича Беспалова, сказано, что Алябьев стал бывать в Пушино с 1836 года, здесь сочинялись и исполнялись многие его произведения. Вероятно, он присутствовал и на отпевании Андрея Офросмова, супруга Екатерины. Братья Андрея отсудили имение в Пущино у вдовы и с этого времени Алябьевы в Пущино не бывали.
  
   По инициативе Ю.В. Беспалова в Доме ученых проводился вечер, посвященный 200-летию Пущинской усадьбы. Ему очень хотелось, чтобы на вечере прозвучала итальянская ария, написанная по его логическому умозаключению в Пущине на Оке, а не в Пущино на Наре, как раньше предполагалось. Он обратился за помощью к Инне Викторовне Голубевой - библиотекарю музыкальной школы за нотами, у нее нот не оказалось. Но рассказ Ю.В. ее заинтересовал, и она ринулась в изыскания, результатом было появление выставки об Алябьеве в школе. Ниже она представлена в фотографиях и описании.
   И.В. решила начать свои поиски с музыкального музея имени Глинки. Чтобы получить сканированную копию "Итальянской арии" пришлось ездить несколько раз. В одно из посещений ей показали выставку, посвященную Алябьеву и оформленную сотрудниками музея. Ей даже предложили изготовить такую же для Пущино, конечно, за определенную плату.
   Инна Викторовна пыталась найти спонсоров, но таковых не нашлось, из бюджета школы их выделить их тоже не представлялось возможности, пришлось обратиться в мэрию города. Директриса школы поняла, что ее учреждение с открытием выставки поднимет свой престиж, освободила класс для размещения выставки и стала хлопотать, чтобы школе присвоили имя Алябьева. Выставка пришла во время и 15 декабря 1999 года была открыта, а в 2001 школа получила право носить имя Алябьева.
   Ноты " Итальянской арии" были получены, и произведение прозвучало на юбилее усадьбы, но нужно было доказать, что оно написано именно в Пущино на Оке. Не сразу и не просто удалось в архивах найти сведения, что в момент написания арии Алябьев был действительно в Пущино на Оке, вопрос был снят.
   Экспозиция в музыкальной школе подготовлена совместно сотрудниками школы и государственного музея музыкальной культуры им. М.И. Глинки. На ней представлены в частности подаренные историком М.А. Чусовой полицейские донесения на Алябьева, однозначно подтверждающие пребывание композитора в с. Пущино-на-Оке, а не в с. Пущино-на-Наре, как предполагали некоторые биографы Алябьева.
   На выставке экспонируются прижизненные издания произведений композитора, нотные и рукописные автографы. Одним из первых ценных экспонатов явилась "Итальянская ария для скрипки и фортепьяно", на нотах которой, как обнаружено пущинским краеведом Ю.В. Беспаловым, рукой самого А.А. Алябьева помечено: "1836 г. соч. в селе Пущино".
   Создателем и душой этой выставки, ставшей со временем музеем на общественных началах, является Инна Викторовна Голубева, которая стала не только хранителем, но и экскурсоводом. Она пополняет постоянно фонды, уже побывала почти во всех местах, связанных с пребыванием Алябьева - Тобольск, Оренбург, Пятигорск, Коломна, Рязанцы, Санкт-Петербурге, бесчисленное число раз в Москве. Теперь в России знают Пущино не только как научный центр, но и как место, где бывал Алябьев.
  

Римские-Корсаковы. Екатерина Александровна Римская-Корсакова

   Жена А.А.Алябьева РИМСКАЯ-КОРСАКОВА Екатерина Александровна (1803-1854), дочь Марии Ивановны Наумовой (1764-8.7.1832) и Александра Яковлевича Римского-Корсакова, дом которых на Страстной площади в Москве, помнивший Пушкина, Грибоедова, Дениса Давыдова, считался одним из прототипов дома Фамусова. В 1-м браке - за Офросимовым Андреем Павловичем ( 1788 -30.7.1839), полковником, имевшим братьев Константина и Александра. 2-й брак - венчание 20.8.1840 в Троицкой ц. с. Рязанцы Троицкое Богородского уезда. Похоронена вместе с мужем в Симоновом монастыре. Имела по наследству от первого мужа имение в разных губерниях. Писалась в документах "14 класса чиновница из дворян Екатерина Александровна Алябьева, урожденная Римская - Корсакова".
   Супругой Алябьева была Е.Офросимова, урожденная Римская-Корсакова. О ее матери сохранилось много упоминаний в мемуарной и художественной литературе XIX века, большой материал о ней дан в книге Гершензона М. О. "Грибоедовская Москва". В этом же отрывке много информации о ее детях.

Гершензон М. О. "Грибоедовская Москва" Моск. рабочий, 1989.

Римская-Корсакова. Отрывок из книги

  
   ...балы, на которые Марья Ивановна ездит "со всей прелестью", т. е. со всеми тремя дочерьми (или, может быть, только с двумя старшими); бал у Ростопчиной, бал у Бартеневой, до 150 человек народу, бал у Кологривовой, человек 300, светло и прекрасный бал; вернулись домой в час, а Сережа в 6 ч. утра, пропасть новых лиц; отличался особенно полковник Дурасов; пляшет мазурку французскую до поту лица, "большой охотник; я прорекаю ему, что он отсюда без жены не уедет, какую-нибудь, хоть дуру, но богатую подхватит"; "только умора, Гриша, как здесь офицеры себя наряжают; есть здесь Зыбин, на нем панталоны завязаны внизу прегустыми бантами, башмаки тоже". Марья Ивановна не охотница до балов,- спина заболит, сидя на одном месте, и ужинать под ночь подают,- но не ездить нельзя, да и Наташу вывозить надо. Разумеется, и сама Марья Ивановна дает балы. Зато, как кончится сезон, она вздыхает с облегчением: слава Богу, дожили до чистого понедельника; так уж балы надоели, что мочи нет. А кроме балов, сколько других обязанностей! Жара такая, что двигаться трудно, а надо ехать обедать к тетке Олсуфьевой, на крестины; обед будет плохой, да это не худо, в жаре не надо много есть, легче дышать. Или надо на свадьбу к Николаю Николаевичу Наумову, женится на Булыгиной, сестре Ивана Дмитриевича Нарышкина; пир кончился только в 11 часов вечера: "если бы ты меня видел, как я была важна в диамантах, в перьях". Умер Офросимов - надо на похороны, умер Голицын А. Н.- тоже,- и как это грустно! "Жизнь наша в руках Всевышнего, и для того-то не должно мерзостей никаких делать, чтобы быть готовым предстать перед Ним; без покаяния умрешь, как скот какой". Словом, точь-в-точь как Фамусов в сцене с Петрушкой:
  
   Постой же. На листе черкни на записном
   Противу будущей недели:
   К Прасковье Федоровне в дом
   Во вторник зван я на форели.
   Куда как чуден создан свет!
   Пофилософствуй -- ум вскружится!
   То бережешься, то обед;
   Ешь три часа, а в три дни не сварится!
   Отметь-ка: в тот же день... Нет, нет...
   В четверг я зван на погребенье.
   Ох, род людской! пришло в забвенье,
   Что всякий сам туда же должен лезть,
   В тот ларчик, где ни стать, ни сесть.
  
   Лето Марья Ивановна с дочерями проводит или в своей рязанской деревне, или в разъездах по подмосковным своих родных и друзей. Погостит у дочери Софьи (Волковой), оттуда, передохнув день в Москве, перекочует к племяннице, Марье Дмитриевне Ралль, оставит здесь дочерей и одна едет по близости к своей приятельнице Марье Ивановне Постниковой или к Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Из этих поездок она привозит домой выкройки, рецепты кушаний и варений и, верно, потом, сидя утром за кофеем у Анисьи, делится с нею своим новым знанием. Один такой рецепт сохранился между ее письмами. На полулисте серой бумаги старательно нацарапано, должно быть рукою крепостного повара, нижеследующее наставление:
   КОРМИТЬ КУР.
   Сделать садок на каждую курицу, местечко, чтоб могла только курица повернуться. На 13-ть кур.
   Муки гречневой 21/2 фунта в сутки, масла коровьего 1 фунт. на три дня, молока 5 фунта. в сутки. Муку и масло замесить вместе с водою в крутое тесто и разделить на три части, и все оные три части разделить каждую на 13-ть брусочков и с каждого брусочка делать по 8-ми шариков и давать в сутки три раза каждой курице по 8-ми шариков, поутру в 7-м часов. пополудни в 12-ть часов и ввечеру в 7-мь часов, обмакивать в молоко и пропущать в горло,-- и когда, накормя оных кур, закрыть в избе окны, чтобы не было свету, и каждая курица получит в сутки 24 шарика, и в 16-ть дней куры должны быть сыты. Молоко для пойла 5 фу. разделить на 3 раза, для пойла же должны быть корытцы или черепчики, и когда давать пить молоко - черепушки чтоб были чисты и сухи. Приготовлять тесто с вечера на целые сутки. На 9-ть индеек такая же пропорция на 24 дня.
   Этот куриный рецепт - тоже зеркало времени и в нем есть своеобразная прелесть.
   Марья Ивановна, разумеется, богомольна. Каждое воскресенье, а часто и в среду, она отправляется к обедне либо в чью-нибудь домовую церковь: к Вяземской, к Волконской, либо с Дуняшкой в Страстной монастырь; "когда возвратится с бала, не снимая платья, отправится в церковь вся разряженная; в перьях и бриллиантах отстоит утреню и тогда возвращается домой отдыхать". В тот день, как Сереже первый раз идти на службу, она с утра посылает за Казанскою, чтобы поручить Сережу под ее покров; "всякое дело надо начинать с молитвою, а особенно где зависит счастие человека". Познакомившись с приезжим патриархом иерусалимским, она просит его отслужить у нее молебен. За ним посылают карету, он служит молебен и святит воду; собрались все домашние, старухи снизу пришли, и весь "двор" Марьи Ивановны: Метакса, Спиридов и пр.; патриарх всех благословил; подвела своих мамзелей -- "На что тебе трех? Одну в Иерусалим со мной отпусти. Я очень Москву люблю; я бы ее с собой взял". В два часа его отвезли назад. Говеет она ежегодно, истово и заранее предупреждает Гришу, что ближайшую неделю не станет писать ему каждый день, как обычно, времени не будет: надо рано вставать к заутрене, потом обедня, потом обедать, потом соснуть, потом вечерня. Причащается она обыкновенно в субботу на Страстной или в Светлое Воскресенье. Ездит она и в Ростов на богомолье; в 4 поутру ложится в кибитку, туда 3 дня, там 3 дня да назад 3. У Марьи Ивановны твердые принципы, но они не сложны и еще того менее глубоки. Она многократно внушает сыну, что надо честно служить, но это на ее языке значит аккуратностью в службе и послушанием начальству делать карьеру: "надо к службе рвение, если и не в душе его иметь, но показывать; дойдет до ушей всевышнего (т. е. государя) - вот и довольно, на голове понесут". Она, как Фамусов, знает, что "у кого дядюшки есть, тем лучше на свете жить: из мерзости вытащат и помогут", и как Молчалин,-- что "надо всякого роду людей в сей жизни, не должно никем пренебрегать; лучше доброе слово не в счет, нежели скажут: гордец. Приласкать человека не много стоит". Она стоит также за нравственность, за "честные правила": "кто их имеет; тот и счастлив, а все побочные неприятности в сей жизни, не надо так сокрушаться, сносить с терпением, и все будет хорошо". Она твердо знает, что дочерям надо выйти замуж, и она выдаст их; она твердо знает, что женщина, которая позволит себе написать письмо мужчине,"конченая"; знает она, что крепостной есть крепостной, но знает также, что мужиков продавать без земли "смертельный грех". Когда у Гриши в Петербурге умер кучер, она недоумевает: "Странно мне, как же. Петрушка и умер! Верно, объелся"; но Дуняша в свои именины утром от себя угощает Марью Ивановну и барышень кофеем, и летом, приезжая в свою деревню, Марья Ивановна задает пир крестьянам: 20 ведер сивухи, два быка, десятка два баранов, горы пирогов, и до 6 часов вечера нарядная, подвыпившая толпа гуляет и пляшет перед домом и песни поет; качели нарочно поставили. Кого она любит, того любит крепко; выдав дочерей замуж, она "пристяжных" сыновей, т. е. зятьев, любит так же, как родных. "Я люблю любить твердо,- говорит она. Не умею любить немножко, вся тут, меры в любви и дружбе не знаю, а скажу, как Павел-император,-- он, покойник-свет, все говорил par parabole: "не люблю, сударь, чтобы епанча с одного плеча сваливалась, надо носить на обеих твердо". Она находит, что с 12-го года Москва "деженерировала"; "ни сосете, ничего нет путного; тошно даже на гулянье: карет куча, а знакомых почти нет; так идет, что час от часу хуже, точно кто был последний, тот стал первым". Она охотно уезжает из Москвы в деревню, за границу, на Кавказ, да она и просто любит ездить, хотя это ей и не по летам. По годам, пишет она, "мне бы надо в моей гостиной уголок, красного дерева навощенный столик, чтоб ящичек выдвигался, в котором должны лежать мятные лепешечки, скляночка со спиртом, чулок, очки, хотя еще в них не гляжу, et des lettres d'affection, на столике колокольчик, с поддонышком не стакан, а кружка с водой, две игры карт делать patience, изредка позвонить -- "Ванюшка, сходи к такой-то, приказала Марья Ивановна кланяться, спросить о здоровье, когда, дескать, матушка, я вас увижу?" -- целый день сидеть в вольтеровских креслах, и только подниматься с них за необходимыми нуждами, пообедат к Софье Петровне и Якову Андреевичу".Поэт Марья Ивановна! чем не художественная картина? Но она нисколько не похожа на этот портрет. Напротив, она еще очень бодра и подвижна, весела и затейница, несмотря на свои годы и полноту. Она мастерица выдумывать катанья и устраивать folles journИes, она в Ставрополе сплотит и разбудит сонное общество, заставит скупого задать блины на всю компанию и пр. Сыну она проповедует: "Терпение надо, да и большое, на сем свете. Кто его имеет хотя частичку, и тому лучше, а как полная доза, так и архихорошо"; но о самой себе признается: "Я такая дура, как что положу в голову, так вынь да положь", и любит, чтобы все делалось скоро: "медленность хороша только блох ловить". Ей ничего не стоит, имея одну темно-серую лошадь с черной гривой, остановить на улице карету, в которой запряжена точно такая же лошадь, и спросить господина, сидящего в карете, не продаст ли он ей лошадь,-- но он, взглянув на ее карету, в которой запряжена та лошадь, не будь дурак, потребовал за свою 2500 р.-- догадался, что ей нужно для пары. Собралась Марья Ивановна в театр и радуется, что удалось добыть ложу,-- пьеса, говорят, очень хороша; уже велела закладывать, вдруг говорят ей, что спектакль отменен, и по какой причине! -- директор театров (Кокошкин) зван куда-то за город со своей актрисой Синецкой. "Нужды нет, давайте все-таки карету!" -- и, наперекор всем увещаниям, едет в театр; приезжает, никого нет, спектакль действительно отменен. "Человек, позови кого-нибудь из конторы". Является какая-то фигура: "Что вам угодно, сударыня? Театра не будет; Ф. Ф. Кокошкин приказал отказать".-- "А я прошу вас сказать Ф. Ф. Кокошкину, что он дурак. Пошел домой",-- и, отъезжая, величественно пояснила: "Я Марья Ивановна Римская-Корсакова" . А как она бойка на язык! Ее письма так и пестрят меткими словами и сочными характеристиками. Свой день рождения она называет -- "день, что я прибыла на здешний суетный свет и вас за собой в него притащила"; сыновьям она пишет: люблю вас, дескать, равно,-- "вы все из одного гнезда выползли, одна была квартира". Узнав, что жених, на которого она имела виды для Наташи, готов посвататься к другой, она пишет с досадою: "Свертели малому голову. Он, видно, крепок только усами -- отпустил, как кот заморский". Или вот, например, о кучерах: "Ванюшка хорош на дрожках, рожа и фигура хороши, и как он на козлах, он думает об себе, что он первый в мире, как думал Наполеон; а смотреть, кормить лошадей, это не его дело, всех испортит лошадей; то советую, хоша Семенка и козел, но за лошадьми присмотрит. Я на его лицо прибавлю 100 руб., на содержание козла-Семенки, а Николашку пришлите, или дать ему пашпорт, куда хочет на волю, то есть не вечную волю, а по пашпорту; пускай попробует, будут ли держать пьяных услужников". Царская семья знает Марью Ивановну, и не только как тещу московского коменданта: несколько лет назад она была с Наташей в Петербурге, гостила у тетки, княгини Голицыной, и там Наташа опасно заболела; царь, узнав об этом, прислал к ней своего лейб-медика. Когда осенью 1817 года царь с семьею посетил Москву, Марья Ивановна, как дама одного из первых 4 классов и как одна из директрис Благородного Собрания, уже ex officio должна была участвовать в торжествах. Она с Наташей, в числе других дам московского дворянства, представилась государю и обеим государыням, причем государь напомнил ей свое петербургское обещание приехать в Москву, которое он теперь сдержал, а про Наташу спросил, та ли это ее дочь, которая была больна в Петербурге. На следующий день они были на балу во дворце, Наташа с ген.-ад. кн. Трубецким открывала бал, была больше мертвая, чем живая, потом шла с государем польский, и государь очень восхищался ее красотой, а с Марьей Ивановной говорили обе императрицы, и у Елизаветы Алексеевны были слезы на глазах, когда Марья Ивановна рассказывала ей о своих потерях 12-го года. Потом Марья Ивановна, вместе с остальными тремя директрисами, принимала царскую фамилию на балу в Собрании. Вдовствующая императрица спросила ее: "Где ваша дочь? Я так много слышала о ней хорошего, позовите ее сюда, я ее хочу видеть поближе". Марья Ивановна отыскала Наташу среди танцующих и привела; императрица встала с места, подошла к ним и приветствовала Наташу: "О лице вашем нечего говорить, это видно, но я слышала о ваших достоинствах; вам делает честь, а вам, как матери, должно быть приятно, что вы так успели в воспитании вашей дочери". Одним словом, так была милостива, что передать нельзя; "в польском идет или что-нибудь скажет, или такое умильное лицо мне сделает, что мне самой смешно. Царь всегда особый поклон моему месту". Красота Наташи делала фурор; царь несколько раз говорил о ней Волкову. Вместе с царской семьей был здесь и прусский король, Фридрих Вильгельм III; несколько лет спустя Фамусов скажет:
   А дочек кто видал, всяк голову повесь!
   Его величество король был прусский здесь:
   Дивился не путем московским он девицам --
   Их благонравыо, а не лицам.
   Но Наташа Корсакова взяла и тем, и другим.
  
   Однако блеск двора мало ослепляет Марью Ивановну; у нее свои виды. После первого же представления царской семье она пишет сыну: "Теперь, слава Богу, мы с царями знакомы. Со всеми с нами они переговорили, но что от этого будет? Кажется, нас не прибудет ни на волос, и признаюсь тебе, что ничего не хочу и не желаю, однако ж, кроме одного, чтобы Гриша мой был флигель-адъютантом. Вот от этого не прочь".-- Флигель-адъютантство, конечно, только утопия в шутку: цели Марьи Ивановны более достижимы. Она рассчитывала, что царский приезд приведет и ее Гришу в Москву, но его полк остался в Петербурге, теперь она хочет добыть для него отпуск. И вот на Воробьевых горах, во время парада по случаю закладки витберговского Храма Спасителя, происходит такая сцена. Милорадович стоял против Корсаковых; и слышит Марья Ивановна, как он говорит соседу, что потерял свой носовой платок; она смеясь говорит Голицыну, что генералу придется сморкаться в руку, а Голицын ей: "Дайте ему, если у вас есть лишний". Подходит Милорадович, Марья Ивановна и говорит ему: "Я слышала, вы потеряли платок, хотите я вам дам свой?" и, отдавши платок: "Вы, верно, меня не узнали?" -- "Нет, извините, не узнал".-- "Я Корсакова, и вы мне пропасть вещей обещали, а ничего не сделали", и т. д., и в заключение потребовала от него, чтобы он достал Грише отпуск, на что он отвечал, что ей стоит только назначить время, когда она хочет видеть у себя сына. Но несколько дней спустя дело неожиданно приняло другой оборот. Московский генерал-губернатор Тормасов , который уже давно, и даже дважды, обещал взять Гришу к себе в адъютанты и ни разу не исполнил своего обещания, теперь вдруг по собственному почину предложил через Волкова взять в адъютанты одного из сыновей Марьи Ивановны и, встретивши ее на царском балу в Собрании, лично повторил это предложение. Марья Ивановна объяснила, что Сережа слишком молод и еще не знает службы, а она желала бы, чтобы это место занял Гриша. Неожиданную любезность Тормасова она приписывала тому, что он видит, как ласков царь с Волковым и с ними, Корсаковыми; "я полагаю,-- пишет она,-- что Тормасов немножко подлец". Три дня спустя государь, по представлению Тормасова , назначил Гришу к нему в адъютанты, и Марья Ивановна после этого имела счастье больше года видеть сына при себе. Но главная ее забота в эти годы -- выдать замуж Наташу. Девушка засиделась, даром что красавица. У нее -- не материнский темперамент: она вялая, любит сидеть дома, отчего мать и зовет ее Пенелопой; рада-радехонька, когда зуб разболится или сделается флюс, чтобы не ехать на бал. У нее, по словам матери, удивительное счастье на таких женихов, которые нимало не похожи на порядочных людей. Вот в нее одновременно влюблены трое. Первый -- какой-то купчик, Барышников; от его имени приезжал к Соне Яковлев просит "последнюю резолюцию",-- "что молодой человек так жалок, болен от любви, и теперь нервическая горячка". Другой влюбленный -- "дурак Волконский, отец этого, к которому ты езжал, что жена в салопе, варшавский, ездит к Вяземской и просит ее, чтобы она сватала. Ну, с ума сошел старый дурак. Вяземской очень хорошо, он ее всем кормит -- огурцами свежими, фруктами, цветов присылает". Наконец Талызин, бывши здесь, непременно требовал от Вяземской, чтобы она спросила решительный ответ у Наташи. "Вот трое почти вдруг, один одного хуже". Ради дочерей и ради престижа Марья Ивановна раза два в сезон дает балы, не считая тех вечеров, когда "съезжаются домашние друзья потанцевать под фортепьяно". Зная Марью Ивановну, как затейницу, и судя на основании нижеследующего, можно думать, что она старалась выделить свои балы из ряда обычных какими-нибудь эксцентричными выдумками. 14 января 1820 г. состоялся у нее маскарад; "гвоздем" вечера была собачья комедия, в которой принимали участие не только мужчины, но и дамы; "Башилов, как собачка, прыгал через обруч, и чуть не так, то А. М. Пушкин ну его бичом, а он ну лаять". Это рассказывает А. Я. Булгаков в письме к брату ; а танцы в этот вечер сопровождались пением куплетов, специально ad hoc сочиненных кем-то из друзей дома,-- куплетов в честь четырех сестер-красавиц -- Сони Волковой, Наташи, Саши и Кати. Эти куплеты были заранее отпечатаны в типографии Селивановского тетрадкою в 4 страницы в 16-ю долю на плотной зеленоватой бумаге, и в таком виде, вероятно, раздавались гостям на маскараде. Они приводятся здесь по экземпляру -- вероятно единственному,-- который сохранился в библиотеке Московского университета.
   КУПЛЕТЫ, петые в маскараде М. И. Р.-К. 1820 года Генваря 14 дня.
   Польской
   Здесь веселье съединяет
   Юность, резвость, красоту;
   Старость хладная вкушает
   Прежних лет своих мечту.
   - - - - - -
   Для хозяйки столько милой
   Нет препятствий, нет труда;
   Пусть ворчит старик унылой,
   Веселиться не беда.
   --------
   Ряд красот младых, прелестных
   Оживляет все сердца.
   После подвигов чудесных
   Воин ждет любви венца.
   Мазурка
   Скорей сюда все поспешайте;
   Кто хороводом здесь ведет,
   Хвалы ей дань вы отдавайте:
   Ее в красе кто превзойдет?
   --------
   Но не уступит ей другая
   Искусством, ловкостью, красой,
   И сердце, душу восхищая,
   Блестит как солнышко весной.
   --------
   Но трудно третьей поравняться,
   Шептать все стали про себя;
   Но вот и ты; и нам бояться
   Не нужно, право, за тебя.
   --------
   Еще четвертая явилась
   И стала с прежними равна;
   Но слава прежних не затмилась:
   Четыре словно как одна.
   Экосез
   Веселитесь
   И резвитесь,
   Нужно время не терять.
   --------
   Лишь весною
   Красотою
   Роза может нас прельщать.
   --------
   Полны славы,
   Нам забавы
   Только надобно вкушать.
   Вот какова была и как жила видная представительница грибоедовской Москвы.
   А домашние и друзья Марьи Ивановны, те, кто составляли ее "двор" и ближайший круг,-- "знакомые все лица"! Не с Дуняшки ли списал Грибоедов свою Лизу? Дуняшка -- горничная, крепостная, Дуняшка по-французски характеризует гостя: "charmante personne, joli garcon"; она пьет с Марьей Ивановной чай поутру и сопровождает ее к обедне, а летом, в деревне "Саша (барышня) ездит всякий день верхом на гнедке, я велела остричь хвост, и они с Дуняшкой ездят по очереди: одна сидит в кабриолетке, а другая верхом; так они отправляются от крыльца, а воротятся, которая была в кабриолетке, та уже верхом; Петр-кучер сзади, и за кушаком кнут вкось c'est le genre". Нет, Лиза не вся списана с субреток французской комедии.Не с Софьи ли Волковой списал Грибоедов Наталью Дмитриевну, потому что лет пять спустя разве не могла, не должна была Наталья Дмитриевна говорить мужу или брату то, что в 1820 г. писала Софья брату Грише -- сначала по-французски (я перевожу): "Избегай всего, что может возбудить неудовольствие твоих начальников. Пусть они даже истуканы, это все равно. Не следует искать в них всегда совершенства: таким манером ты никогда не найдешь между ними сносных; ты должен видеть в них только людей, которым ты подчинен, и исполнять хорошо свои обязанности. (Дальше по-русски.) И в твоем чине должно сие делать для примера других, ибо верно, младшие тебя не осмелятся, видя твое повиновение хоть к истуканам, не только что сделать противное, но даже подумать". И Софья Волкова всегда в заботах о муже: "здоровьем очень слаб... все ревматизм и головные боли", и муж ее кстати -- московский комендант, а Наталья Дмитриевна о своем уверена, что
  
   Когда бы службу продолжал,
   Конечно, был бы он московским комендантом.
  
   Свербеев, описывая чету Волковых в 1824 году, точно дает портреты Платона Михайловича и Натальи Дмитриевны Горичевых: "Волков был добряк, и человек не глупый, а жена его красива, по-московски бойка и по-французски речиста безукоризненно". Но Лиза и Наталья Дмитриевна -- типы, а вот один вероятный прообраз: бессарабско-венецианский грек Метакса, который в 10-х и 20-х годах бывал во всех домах корсаковского и грибоедовского круга, всюду завтракал и обедал, всюду делался нужным и порою за глаза обзывался "надоедалой". О нем часто говорит А. Я. Булгаков в письмах к брату, он годы целые упоминается едва ли не в каждом письме Марьи Ивановны к сыну, как ее утренний и обеденный завсегдатай. В 1816 году Кристин пишет о нем княжне Туркестановой: "Как это вы не знаете Метаксы? Толстый, маленький, 35 лет, чернее цыгана, нос уже в гостиной, когда сам грек еще в передней, морской офицер (в отставке), имеет Георгия, живет у Варлама, которому спас жизнь, когда слуги хотели его убить, весь мир его знает, и вы сто раз видали у Ростопчина при мне в 1813 году. Софья давно его знает, я часто по утрам встречался с ним у нее; он -- завсегдатай Марьи Ивановны Корсаковой". Скорее всего о нем, а не о Сибилеве, как думали комментаторы, потому что Сибилев был русский дворянин, Чацкий спрашивает Софью:
  
   А этот... как его... он турок или грек...
   Тот черномазенький, на ножках журавлиных,
   Не знаю, как его зовут,
   Булгаков пишет брату, Куда ни сунься -- тут как тут
   В столовых и гостиных? --
  
   (уменьшительные "черномазенький" и "ножки" могут указывать на малый рост, о котором говорит Кристин). Грибоедов, конечно, знал Метаксу в свои молодые годы, и потом в 1823 году застал его таким же, всюду бывающим. 12 октября 1823 г. А. Я. что к нему прибегал Метакса, вне себя от испуга. "Представьте себе!" -- "Что такое?" -- "Какое чудо! Вообразите, что Марья Ивановна Корсакова должна была быть погребена со всеми домашними под развалинами своего дома".-- "Как это?" -- "А вот как. Она поехала в деревню и Ростов; между тем, заметя, что вверху пол несколько пошатнулся, велела дворецкому это починить в отсутствие свое. Стали пол ломать, вдруг все балки обрушились, все упало; в том падении целая капитальная стена тоже повредилась. Много людей, т. е. работников, перебилось, но, к счастию, никто до смерти. Балки столь были ветхи, что, дотрогиваясь до них, они рассыпались. Архитектор говорит, что дом этот более двух суток стоять не мог. Вот надобно же было Марье Ивановне именно поехать в это время из Москвы? А? Это точно чудо!" -- И ну хлопать глазами, смотря быстро на небо".
   А последние обломки минувшего века, которых так много на сцене "Горе от ума", в лицах и портретах,-- сколько их вокруг Марьи Ивановны! Начать хотя бы со старой княжны Хованской, тетки знакомого нам Нелединского. Не о ней ли спрашивает Чацкий:
   А тетушка? Все девушкой, Минервой,
   Все фрейлиной Екатерины Первой?
   Воспитанниц и мосек полон дом...
   Летами в подмосковной одного из своих друзей Марья Ивановна видит княжну, проводящую там лета. Княжна стара, дряхла. Она ежедневно совершает прогулку в большом кругу вокруг двора; на плече сидит зеленый попугай, девка держит зонтик над ее головой, а лакей сзади. Так было в 1814 году, а в 1818 птицы уже нет, а вместо нее -- большая собака английской породы, которую "ее сиятельство откормила как кормную свинушку". Старик Офросимов -- друг Марьи Ивановны. Он, как Фамусов,-- Павел Афанасьевич, да и фамилия Фамусова (может быть, от лат. fama, пошлая молва) отдаленно напоминает Афросимова, как писали и говорили тогда все. Он генерал-майор в отставке, богат и важен, один из директоров Дворянского Собрания, московский туз. Он никогда не отличался быстротой ума,-- Настасья Дмитриевна, его грозная жена, громогласно заявляет, что она его похитила из отцовского дома и привезла к венцу, а москвичи рассказывают, что однажды на улице, проезжая с ним в открытой коляске и за что-то разгневавшись на него, она публично сорвала с него парик (он носил парик) и бросила на мостовую . Теперь он стар и дряхл, глух и обжорлив. Марья Ивановна с ним очень дружна и во время его последней болезни (в феврале и марте 1817 года) навещает его ежедневно. Приедет, он ей обрадуется и просит ручку поцеловать. Жизнь уже едва теплится в нем, он ужасен, "точный скелет", а говорит и думает только о еде и все жалуется доктору, что ему мало дают есть. Марья Ивановна посылает ему угощенье -- студень из ножек, желе, компот, клубники и ежевики вареной,-- все это разом,-- и оправдывается перед сыном: "кажется, умирающему человеку это слишком много, но он удивительно как кушает". И каждый раз, побывав у него, она пишет: "Сидит и так уписывает! ест, хотя бы не умирающему, а ужасен". Его уже соборовали, совсем умирал,-- глядь, опять посвежел: и все об еде: "Теперь хлопочет сам, велит при себе кресс-салат сеять и ест; вдруг спрашивает, можно ли наливать голубей яйцами, как цыплят; это он думает, чтобы есть в Светлое Воскресенье". Это было за несколько дней до его смерти. А судьба и напоследок была к нему добра,-- и правда, что с него взять! Он до последней минуты был в памяти, не умер, а заснул без всякого страдания. Марья Ивановна два дня не выходила от Офросимовых. А потом были похороны богатые и почетные, и Фамусовы могли сказать:
   Но память по себе намерен кто оставить
   Житьем похвальным -- вот пример:
   Покойник был почтенный камергер,
   С ключом, и сыну ключ умел доставить;
   Богат, и на богатой был женат;
   Переженил детей, внучат;
   Скончался -- все о нем прискорбно поминают:
   Кузьма Петрович! мир ему!
   Что за тузы в Москве живут и умирают!
  
   Грибоедов хорошо знал Офросимовых. В одно время с Офросимовым умирал другой московский туз, иного рода,-- из тех, которые, "великолепные соорудя палаты", "разливались в пирах и мотовстве", которые "для затей"" сгоняли крепостных детей на балет и, промотавшись, умирали в нищете. То был кн. А. Н. Голицын, по прозванию "Cosa-rara", проживший громадное состояние (свыше 20 000 душ) и теперь существовавший на пенсию, которую выдавали ему его племянники, князья Гагарины. Про него рассказывали, что он ежедневно отпускал своим кучерам шампанское, крупными ассигнациями зажигал трубки гостей, не читая подписывал заемные письма и пр. Сердобольная Марья Ивановна навещает его в его предсмертной болезни и очень жалеет его: "один лежит на холопских руках; имевши жену, имевши 22 тыс. душ -- и в этаком положении. Не накажи, Господи, никого этакой бедой! Два человека наняты за ним смотреть". Его жена, урожденная княжна Вяземская, не вынося его самодурства и расточительности, развелась с ним еще в начале века и вторично вышла замуж за гр. Льва Кирил. Разумовского; Голицын был дружен с мужем своей бывшей жены, часто обедал у нее и нередко даже показывался с нею в театре. Голицын умер в апреле 1817 года; Гагарины схоронили его с почестью -- похороны, пишет Марья Ивановна, стоили 10 тысяч, на попонах и на карете были голицынские гербы; "если бы он и имел все свои 22 тысячи душ, лучше бы его не схоронили". Еще тузы и типы грибоедовского общества, друзья Марьи Ивановны и ее соседи по пензенскому имению,-- Кологривовы, Петр Александрович и его жена, Прасковья Юрьевна, не без основания считаемая прототипом Татьяны Юрьевны в "Горе от ума" 2. Их дом был тот самый, что теперь обер-полицмейстера, на Тверском бульваре. Муж -- надутый, тупой, бестактный: "он без намерения делал грубости, шутил обидно и говорил невпопад" (Вигель); о нем очевидец (А. Я. Булгаков) рассказывает, что он, обругав в Собрании (в 1821 г.) одного из своих товарищей по директорству дураком, затем оправдался так: ясно ведь, что я пошутил; ссылаюсь на товарищей: ну, может ли быть дураком тот, у кого 22 тысячи душ? -- Ни дать ни взять, как у Грибоедова: В заслуги ставили им души родовые.
   Жена была "смолоду взбалмошная", веселая и живая, и еще в двадцатых годах, несмотря на свои 60 лет, любительница забав и увеселений; ее частые балы славились по Москве богатством и многолюдством. В "Горе от ума" Чацкий говорит о Татьяне Юрьевне:
   "Слыхал, что вздорная",
   а Молчалин с почтением:
   Как обходительна, добра, мила, проста!
   Балы дает, нельзя богаче.
   От Рождества и до поста,
   И летом праздники на даче.
  
   Другая приятельница Марьи Ивановны -- знаменитая Настасья Дмитриевна Офросимова. Ее с фотографической точностью, вплоть до фамилии и закачиванья рукавов, изобразил, как известно, Л. Н. Толстой в "Войне и мире"; ее же часто называют прототипом Хлестовой в "Горе от ума". Нет сомнения, что Грибоедов должен был ее знать. Это одна из самых видных фигур в тогдашней Москве; ни к кому в такой мере, как к ней, не могут быть применены слова Фамусова:
   А дамы? -- сунься кто, попробуй, овладей;
   Судьи всему везде, над ними нет судей...
   Скомандовать велите перед фрунтом!
   Присутствовать пошлите их в сенат!
   Она действительно властно командовала в московском обществе. Ее боялись, как огня, не только ее сыновья, рослые гвардейские офицеры, которых она держала в страхе пощечинами (она говорила о них: "у меня есть руки, а у них щеки"), но и все, кто встречался с нею. В 1822 году Офросимова, бывши в Петербурге, собиралась ехать назад в Москву; по этому поводу А. Я. Булгаков чрез брата предупреждал содержателя дилижансов между Петербургом и Москвою, Серапина, чтобы он оказал старухе всевозможное снисхождение,-- "ибо она своим языком более может наделать заведению партизанов или вреда, нежели все жители двух столиц вместе. Жалею заранее о бедном Серапине". Тот же Булгаков за год перед этим сообщает брату анекдот, может быть выдуманный московскими шутниками, но типичный для Офросимовой. Шел днем проливной дождь; в это время Настасья Дмитриевна почивала; под вечер видит -- хорошая погода, велела заложить и поехала на гулянье; а там грязно; рассердилась старуха, подозвала полицмейстеров и ну их ругать: боитесь пыли и поливаете так, что грязь по колено,-- подлинно, заставь дураков Богу молиться, так лоб разобьют.-- Сцена между Ахросимовой и Пьером в "Войне и мире" совершенно верна, разве только Толстой облагородил свою Марью Дмитриевну и дал ей слишком мягкие манеры.
   Е. П. Янькова рассказывает, что матери перед балом наказывали дочерям -- как завидят старуху Офросимову, то подойти к ней и присесть пониже; и точно, если не сделать этого, она "так при всех ошельмует, что от стыда сгоришь": "Я твоего отца знала и бабушку знала, а ты идешь мимо меня и головой мне не кивнешь; видишь, сидит старуха, ну, и поклонись, голова не отвалится; мало тебя драли за уши" и т. д. Свербеев картинно описывает одну встречу с Офросимовой. "Возвратившись в Россию из-за границы в 1822 году и не успев еще сделать в Москве никаких визитов, я отправился на бал в Благородное Собрание... Издали заметил я сидевшую с дочерью на одной из скамеек между колоннами Настасью Дмитриевну Офросимову и, предвидя бурю, всячески старался держать себя от нее вдали, притворившись, будто ничего не слыхал, когда она на ползалы закричала мне: "Свербеев, поди сюда! Бросившись в противоположный угол огромной залы, надеялся я, что обойдусь без грозной с нею встречи, но не прошло и четверти часа, дежурный на этот вечер старшина, мне незнакомый, с учтивой улыбкой пригласил меня идти к Настасье Дмитриевне. Я отвечал: "сейчас". Старшина, повторяя приглашение, объявил, что ему приказано меня к ней привести. "Что это ты с собой делаешь? Небось, давно здесь, а у меня еще не был! Видно, таскаешься по трактирам, по кабакам да где-нибудь еще хуже,-- сказала она,-- оттого и порядочных людей бегаешь. Ты знаешь, я любила твою мать, уважала твоего отца..." и пошла, и пошла! Я стоял перед ней, как осужденный к торговой казни, но как всему бывает конец, то и она успокоилась: "Ну, Бог тебя простит; завтра ко мне обедать, а теперь давай руку, пойдем ходить!" -- и пошла с ним и с дочерью не по краю залы, как делали все, а зигзагами, как вздумается, хотя в это время танцевали несколько кадрилей, и на робкие замечания дочери и Свербеева громко отвечала: "Мне, мои милые, везде дорога".-- Так могла она встретить в 1823 году и Грибоедова. В старости она была вздорная и сумасбродная, на манер Хлестовой, все знала и ко всякому приставала с допросом. На балу у Пушкиных (1821 г.) она впивается в Булгакова: "Сказывай новости!" -- Ничего не знаю.-- "Врешь, батюшка. Ты все скрытничаешь: брата твоего в Царьград".-- Это пустяки, сударыня.-- "Какой пустяки! Ему Нессельрод и другой-то, как его! -- свои; ну они это и сделали".-- Да это не милость бы была, а наказание.-- "Пустяки говоришь; он заключит с турками мир, государь даст ему 3000 душ, а турки миллион".-- Да, сударыня, государь душ не дает.-- "Ну, аренду в Курляндии", и т. д. В декабре 1820 года ее разбил паралич; она и в самой болезни грозно правила домом, заставляла детей по ночам дежурить около себя и записывать исправно и вечером рапортовать ей, кто сам приезжал, а кто только присылал спрашивать о ее здоровье. Три недели спустя она вдруг, как тень, является на бал к Исленьевым,-- это было на Рождестве,-- и заявляет, что прогнала докторов и бросила лекарства: отложила леченье до Великого поста. Она умерла только пять лет спустя, 74 лет,-- подобно мужу, "ухлопала себя невоздержанностью в пище"; перед смертью с большой твердостью диктовала дочери свою последнюю волю, даже в каком чепце ее положить, и раздала много денег и наград.
   Еще одно лицо в кругу Марьи Ивановны хочется отметить, тоже характерное для этого пустого, веселящегося, сплетничающего, беспечного общества. Один из ближайших друзей Марьи Ивановны Александр Александровч Башилов. В неделю уж верно раза два он приезжает утром и остается к обеду. Он отставной генерал-майор и живет в абсолютной праздности. Несмотря на почтенный воинский чин и на годы (ему в 1820 году уже 43 года), он душа общества и всеобщий любимец; его специальность -- всевозможные бальные эффекты и сюрпризы. Устроить на балу у Апраксиных скандальную и грубую публичную ссору с молодым Апраксиным, к ужасу хозяев и всех присутствующих, и затем открыть, что это был "сюрприз"; на именинах генерал-губернатора, кн. Д. В. Голицына, инсценировать балет, где сам Башилов исполнял мужскую роль, а другой господин женскую; принимая у себя вел. князя Михаила Павловича, спросить его, не желает ли он чая, и через минуту вернуться в виде толстого немца в шитом кафтане и напудренном парике, с подносом и чаем; на dИjeunИ dansant у Марьи Ивановны в качестве ресторатора, с колпаком на голове и в фартуке, угощать гостей по карте блюдами, им самим изготовленными и, по словам Вяземского , рассказывающего это, очень вкусными, и мало ли еще остроумных идей рождал этот изобретательный ум! И, верно, был мастер угодить старухе Хлестовой арапкою, а Софье Павловне билетом на завтрашний спектакль, хотя и не "лгунишка, картежник, вор", нет: впоследствии сенатор, тайный советник. По крайней мере, Марья Ивановна в нем души не чает и не нахвалится его услужливостью. Грибоедов мог завидовать беспечальной, легкой жизни Башилова, как он однажды, по известному рассказу его сестры, позавидовал танцевальной ловкости молодых Офросимовых. На святках, в январе 1824 г., дворецкий утром вручает графине Бобринской письмо, написанное по-итальянски, где ее извещают, что только что прибывший из-за границы табор цыган, солдат, актеров и пр., в количестве до 100 человек, прослышав о ее гостеприимстве и веселом нраве, просит позволения развлечь ее нынче вечером. Графиня легко узнала в письме почерк Метаксы, а немного позже явился Башилов и шепнул ей на ухо, что это затея Марьи Ивановны Корсаковой. Графиня распорядилась все приготовить для бала, и в 10 часов начался маскарад. Раскрылись обе половинки дверей, и мимо гостей двинулась процессия: лавочка пирожника, с чучелом мальчика-продавца внутри, наполненная конфетами, ликерами и пр.; ее двигал скрытый в ней Башилов; старуха Офросимова в маске, в кресле на колесиках, которое толкал "человек"; кадриль из французских солдат и женщин; группа русских крестьян и крестьянок; маркиз и маркиза времен Людовика XIV; маркитант с ослом; кадриль из паломников и паломниц, извозчик с санями и лошадью, и т. п. Каждая группа пела особую арию и танцевала танцы своей страны. Эти маски так заняли присутствующих, что бал можно было начать только в полночь, и он затянулся до 6 утра. Присутствовало около 150 человек. Сани извозчика были так хорошо сделаны, что он катал Бобринскую по комнатам; но подошла Марья Ивановна: "Извозчик, что возьмешь свезти меня в уборную?" -- Садись, барыня, даром свезу; -- не отъехали двух шагов, как картонные сани под тяжестью Марьи Ивановны -- трах, и набок .-- Кто теперь умеет так беззаботно-ребячески веселиться? Не надо удивляться старухе Хлестовой, которая ночью с Покровки час битый тащится на вечер к Фамусовым: во время описанного сейчас маскарада Марье Ивановне было под 60, Настасье Дмитриевне Офросимовой -- за 70 и даже Башилову 47-48 лет.
   Но пора вернуться к рассказу. В начале 20-х годов при Марье Ивановне оставались уже только две младшие дочери. Наташу ей, наконец, удалось пристроить: на масленой 1819 года, на балу, в нее влюбился приехавший в отпуск из Тамбова полковник Акинфиев (бывший впоследствии сенатором в Москве). Павел Ржевский приехал от его имени сватать; "Марья Ивановна сказала, как Наташа хочет, а Наташа -- как вам, маменька, угодно. Только вышло угодно всем трем, и по рукам". Это сообщает А. Я. Булгаков в письме к Вяземскому; и он же пишет в другой раз: "Вчера собирали город смотреть приданое; говорят, что великолепно, а старая Офросимова даже сказала: ай да Марьища (т. е. Марья Ивановна), не ударила лицом в грязь!" Пенелопа засиделась: ей было уже 27 лет. У Марьи Ивановны гора с плеч свалилась. И тут она немедленно затеяла экстраординарное увеселение -- поездку в чужие края. Взманило ли ее любопытство, или соблазнил пример Волковых, незадолго перед тем путешествовавших за границей, но она решила и не слушала возражений. Предлогом она выставляла сыпь, бывшую у нее на лице. Из-за денежных затруднений поездка в этом году не состоялась; но к весне 1820 года Марья Ивановна достала денег и начала готовиться в путь. Софья Волкова писала брату: "Теперь возможности более встретилось ей исполнить желание свое, она же любит поездить, посмотреть, да и другим делать приятное (т. е. дочерям) -- вот причины. Я, может быть, первая ей сказала, на что и зачем вам ехать?" Янькова рассказывает, что Марья Ивановна добыла деньги на поездку, продав меньший из своих двух домов на Страстной площади за 50 тыс. руб. Ассигнациями . Марья Ивановна с дочерьми, Сашей и Катей, должна была лето провести в Карлсбаде, а на зиму перебраться в Вену; ей сопутствовал знакомый нам Башилов. Выбраться из Москвы надолго было для Марьи Ивановны, при ее обширном знакомстве, не шуточное дело: надо было проститься со всеми, чтобы никого не обидеть. В четверг в 6 час. дня Марья Ивановна села в карету и пустилась по визитам, с реестром в руке; в этот день она сделала 11 визитов, в пятницу до обеда 10, после обеда 32, в субботу 10, всего 63, а "кровных с десяток,-- пишет она после этого,-- остались на закуску". А два дня спустя начались ответные визиты: в одно после обеда перебывали у нее кн. Голицына, Шаховская, Татищева, Гагарин, Николева. На нее напал страх: "ну, если всей сотне вздумается со мной прощаться!" -- и приказала отвечать всем, что ее дома нет. Ей нужно было пред отъездом обделать еще одно дело, которое она держала в тайне от всех. В последних числах апреля она послала государю в собственные руки письмо. Она писала, что плохое состояние ее здоровья требует леченья за границей; а как человек в своей жизни не волен, у ней же других протекторов нет, то она вверяет своих двух сыновей Богу и ему (государю) и с этой надеждой поедет спокойнее. Уже отослав письмо, она сообщила о нем сыновьям. Она сама хорошо понимала, что ее поступок нахален, но соблазн был силен: два года назад царская семья обошлась с нею так милостиво, государь Волкова любит,-- авось расщедрится. Она бы, может быть, и теперь не осведомила сыновей (даже Софья Волкова ничего не знала), но могло случиться, что царь при встрече заговорит с кем-нибудь из них о ее письме; поэтому она предупреждает их, что если государь спросит, чем она больна, они должны отвечать, что больна расстройством нерв от огорчения вследствие потери мужа, сына, дочери и зятя, которого любила тоже как сына. Поступок же свой она мотивирует так: "Как ни верти, но участь наша вся зависит от него. Кто знает, если он вас короче узнает, в уши его дойдет, что вы себя ведете хорошо,-- репутация хорошая. Другие же, которые возле него, не порох же выдумали, а мои чем хуже других!.. Ну, если, Гриша, письмо мое он примет в том чувстве, как я его пишу, скажет: "Возьму старшего себе в адъютанты!" Не знаю, будешь ли ты этим доволен, а я сверх головы буду счастлива". Забегая вперед, скажу, что ее письмо к царю имело тот самый результат, какого следовало ожидать. Шесть недель спустя Волков был несказанно удивлен, получив из царской канцелярии пакет на имя Марьи Ивановны; это и был ответ на ее письмо. Ей отвечали, что она может быть спокойна за своих сыновей, если и они со своей стороны будут исполнять свой долг. В этих словах заключалось предостережение, но Марья Ивановна, конечно, не могла понять его. Выехали 12 мая, на Смоленск, Могилев, Броды, ехали ежедневно с 4 час. утра до 10 ч. вечера, когда останавливались на ночлег; наконец, 6 июня добрались до Праги, откуда до Карлсбада рукой подать. Марья Ивановна датировала свои письма русским стилем: "немецкого и писать никогда не стану; со мной календарь, по нем и живу". Восхищению Марьи Ивановны не было границ. Она восторгалась и дешевизною товаров в больших городах, и красотой видов, и, особенно, общим благоустройством: "Маленький лоскуток земли, но прелесть смотреть, так чисто. Самая дрянная вещь, картофель, но так чисто выполено, что каждая былинка растет сама собой, а не с крапивой по-нашему. Генерально все лучше, начиная с их мазанок; у нас в избу войти нельзя, а у них все бело. А дети в тряпках, в заплатках, но чисто, накрахмалено. Хлеб в поле прелестен, дороги бесподобные, не толкнет, катись только, а у нас такие ямы, что мозг трясется на мостовой, а как начнет толкать из ямы в яму, только держись. Мосты чудесные, как столы гладкие, а у нас из жердинок, идешь по мосту, смотри, чтобы головы не сломать или нога пополам", и т. д. Писем Марьи Ивановны из-за границы сохранилось немного, и судить о ее дальнейших впечатлениях по ним невозможно. Она провела лето в Карлсбаде, а в конце августа чрез Дрезден перебралась в Париж и там зазимовала; в Париже Саша и Катя брали уроки предметов. Следующее лето она снова провела в Карлсбаде, где тогда лечилось множество русских, в том числе вел. кн. Михаил Павлович; Марья Ивановна встречалась с ним там, танцевала с ним польский на балу, принимала его у себя. Жила она без расчета, а главное, накупала целые возы вещей; уже чрез четыре месяца после ее отъезда из Москвы цифра денег, пересланных ей Волковым за границу, достигла 65 тысяч ассигнациями, а к концу парижской зимы она издержалась до того, что принуждена была просить взаймы у Ростопчина; он не дал ей денег, и, если бы не помог ей Григорий Орлов поручительством у банкира, ей пришлось бы за полцены продать то, что она накупила: этих денег тоже, разумеется, хватило не надолго, весною, когда Марья Ивановна собралась в обратный путь, у нее уже опять ничего не было ни на уплату мелких долгов, ни на дорогу; этот раз ее выручил Поггенполь, поручившись за нее банкиру в шести тысячах франков. Так она и уехала из Парижа, не уплатив долга ни Орлову, ни Поггенполю, а с последнего банкир еще долго спустя требовал уплаты, потому что Марья Ивановна и в Москве не захотела платить, когда банкир прислал сюда ее вексель для взыскания. Между тем, пока она жуировала за границей, ее постигли в России две крупные неприятности. Первая, при ее богатстве, была не так страшна, но все же чувствительна: она проиграла давнишний процесс против кн. Ник. Меньшикова, того самого, что когда-то ухаживал за Наташей, и через то потеряла 4000 десятин в Пензенской губернии с 600 душами. Эта потеря была, впрочем, возмещена изрядным наследством, которое Марья Ивановна получила в 1821 году после родственницы своей, М. И. Высоцкой . Вторая неприятность должна была поразить ее несравненно больнее: она касалась ее любимца Гриши. Григорий Александрович, после своего адъютантства у Тормасова, был теперь полковником л.-гв. Московского полка в Петербурге. Известно, какая нервность овладела высшими военными властями после Семеновской истории. В офицерских кругах столицы сильно негодовали на суровую кару, постигшую семеновцев, и эти толки беспокоили Александра. На запрос кн. П. М. Волконского, находившегося при государе в Троппау, кто из офицеров особенно "болтает", И. В. Васильчиков, командовавший в это время гвардейским корпусом, отвечал, что главными болтунами считаются трое: полковник Шереметев, капитан Пестель и Григорий Корсаков; "этот последний,прибавлял он,-- в особенности беспокойный человек". Васильчиков находил полезным перевести их в армию, но советовал осторожность, так как удалить их без явной вины с их стороны значило бы подать повод к новым толкам о произволе. Это письмо было послано из Петербурга 3 декабря (1820 г.). В Троппау на дело взглянули иначе; государь велел написать Васильчикову, что если у него есть верные доказательства, нет оснований церемониться с упомянутыми тремя лицами: их следует перевести в армию,"тем более, писал Волконский, что мы имеем письмо, писанное полковником Корсаковым в весьма дурном духе". Очевидно, какое-то письмо Корсакова было перлюстровано и в числе других таких же доставлено царю в Троппау. Но Васильчиков и сам был не промах. Еще прежде, чем приказание государя дошло до него, он нашел повод придраться к Корсакову. Случай был ничтожный и в другое время не имел бы последствий. 13 января (1821 г.) на балу, вероятно, во дворце, Григорий Александрович за ужином расстегнул мундир. Этого было достаточно: Васильчиков послал сказать ему, что он показывает дурной пример офицерам, осмеливаясь забыться до такой степени, что расстегивается в присутствии своих начальников, и что поэтому он просит его оставить корпус! Корсаков тотчас подал в отставку совсем. Когда об этом узнали в Троппау, то были очень довольны. На представлении Васильчикова об увольнении Корсакова, по домашним обстоятельствам, в отставку с мундиром, была 20 февраля 1821 г. положена высочайшая резолюция: "Мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что оный его беспокоил" . Марья Ивановна вернулась в Москву в августе 1821 года. Здесь в ближайшую зиму разыгрался в ее доме роман, изложение которого, надеемся, сообщит нашему повествованию тот романтический интерес, какого ему до сих пор недоставало. Впрочем, нас ждет впереди и второй роман, герой которого -- Пушкин.
   Общей героинею обоих романов была Alexandrine Корсакова, по-домашнему Саша, старшая из двух еще незамужних дочерей Марьи Ивановны. Она была не только красавицей, как ее старшие сестры, но и самобытной натурой. Мать говорит о ней: "elle a du caractИre". В 14 лет она все шесть недель поста упрямо ест только пустые щи и кашу, хотя все в доме едят и рыбу; тогда же, наслушавшись рассказов иерусалимского патриарха, она в шутку заявляет, что уедет в Иерусалим, и мать, пересказывая эту шутку в письме, прибавляет: "И уверена в Саше, если бы она твердо предприняла, верно бы сделала". А два года спустя, живя поздней осенью в деревне с дочерьми, Марья Ивановна писала оттуда Грише: "Скажу тебе об Саше: достойная крестница своего крестного отца (ее крестным отцом и был Григорий Алекс.). Третьего дня после ужина вышли мы на крыльцо. Ночь бесподобная, светло, тихо. Говоря об разных разностях, зашел разговор об страхах. Я Саше пропозицию: "Дойдешь ли ты до церкви? Если дойдешь, я даю сто рублей".-- "Иду, право, иду!" -- "Полно врать!" -- "Даете ли сто рублей?" -- "Даю". Пошла, оделась. "Ну, маменька, я иду". "А чтобы мы знали, ты оставь на могиле платок, я за ним пошлю". Мы прежде думали, что она шутит. Отправилась наша Саша. Акинфиев издали пошел смотреть. Я послала, погодя довольно время, Дугина и сто рублей проигранных. Он ее встретил на половине дороги, пошел на погост, взял платок, на который она положила даже камушек, чтобы ветром не унесло". Марья Ивановна признается, что она ни за какие деньги не пошла бы ночью на кладбище. "Я уверена, если б московские сочинители узнали бы храбрость 16-летней девчонки, то есть Жуковские, Шаликовы с братией, верно бы написали балладу". В 1821 году, когда разыгрался первый роман Саши, ей было всего 18 лет. Но Марья Ивановна была рачительная мать; притом позднее девичество и, в конце концов, вовсе не блестящий брак Наташи предстояли тревожным предостережением; поэтому можно поручиться, что Марья Ивановна при первой же возможности не положит охулки на руку, особенно если представится блестящая партия. Хотя она до сих пор и не имела большого счастия в условлении женихов для своих дочерей, но она столько раз практиковала это искусство, что, конечно, приобрела в нем большую опытность. И вот случилось, что в конце 1821 года, т. е. чрез несколько месяцев по возвращении Марьи Ивановны с дочерьми из-за границы, появился в московском свете самый блестящий из женихов, о каком только могла мечтать для своей дочери самая любящая из матерей типа Марьи Ивановны. Это был молодой граф Николай Александрович Самойлов, второй сын екатерининского генерал-прокурора. Он рано начал службу под начальством Ермолова , участвовал в его персидском посольстве 1817 года и затем несколько лет безвыездно оставался при Ермолове; теперь, вернувшись с Кавказа, он только что (в августе этого 1821 года) был назначен флигель-адъютантом при государе. Красавец и кутила, "Алкивиад того времени", наследник громадного состояния (ему принадлежало, между прочим, м. Смела), он был в жизни сущим младенцем и по врожденной мягкости характера легко поддавался чужим влияниям. Еще жива была его мать, по происхождению Трубецкая, женщина энергичная и жесткая в противоположность сыну; его слабая воля была беспомощна пред непреклонной настойчивостью матери. Как раз теперь его сыновняя покорность подвергалась жестокому испытанию: мать требовала, чтобы он женился на красивой и очень богатой девице Пален, которая ему не нравилась. В таком настроении Самойлов приехал в Москву и здесь влюбился в Александру Корсакову. Скажу заранее, что, несмотря на все усилия, приложенные Марьей Ивановной, усилия пламенные и героические, из этого романа ничего не вышло, что Самойлов, в конце концов, уступил-таки настояниям матери и женился на Пален и что, наконец, этот брак был очень несчастлив, как и следовало ожидать. Внешний ход романа нам совсем неизвестен; зато сущность возникшей здесь драматической коллизии и психика действующих лиц изображены в одном из писем Марьи Ивановны с такой наглядностью и экспрессией, которые сделали бы честь романисту. Она намеревалась только рассказать и попутно нарисовала художественные портреты, прежде всего самой себя, потом Самойлова и Саши. Можно сказать, что страстность хотения сделала ее поэтом.
   Письмо писано к Григорию Александровичу, 28 февраля 1822 года; пишет Марья Ивановна из Ельца, куда она только что приехала с Сережей и обеими дочерьми, Сашей и Катей, чтобы погостить у Наташи, муж которой стоял здесь со своим полком. "Милый друг, родной мой Гриша. Я уверена в доброй твоей душе, что ты совершенно примешь участие в своей крестнице. Я все тебе теперь расскажу, как что было с начала и до конца. Ты, верно, тоже видел, что и я, что Самойлов Сашу отличал против других. Это было очень ясно, разве слепой П. И. этого бы не приметил. Первое мое дело было, чтоб Саше дать всю мою доверенность. Я ей всякой день говорила (и) успела в ее откровенности ко мне. Она столько была благоразумна, чего бы я от нее не ожидала; но что, милый друг Гриша, мне стоило слез втихомолку, это я одна знаю. Всякое утро я сама была не своя. Много мы с Самойловым говорили обиняками, я понимала, что он мне говорил, также и я ему отпускала порядочно, не в самую бровь, а в самый глаз. В понедельник вечером стоит он у камина после ужина, Саша тут. Самойлов стоит повеся нос. Граф, отчего вы так грустны? "Ехать не хочется". Мне кажется, вы сами не знаете, чего вы хотите. Граф! сколько раз я вам говорила d'Йtre confiant, de n'Йtre mИfiant! Я уверена, что вы такой, как я, еще в жизнь вашу не находили. "C'est juste".Послушайте, граф Самойлов, я хочу вам говорить (с) открытой душой. Пора нам снять с себя маски. Si je veux vous parler, c'est vous mИme qui en est cause, l'assiduitИ que vous avez pour ma fille A., la confiance que vous avez pu m'inspirer, me donnent le droit de vous parler А coeur ouvert . Я б хотела знать, чем это кончится? Саша ту минуту ушла вон. Он стоит у камина, точно остолбенел, слезы катятся, а я говорю дрожащим языком, сердце замирает, руки трясутся; но как я увидела его слезы и его фигуру, это мне дало еще больше смелости с ним говорить. Я полагала, что вы честный человек, человек с правилами, какое же ваше намерение насчет моей дочери? Любовницей вашей она быть не может, мезалианса между вами и ей ни на волос нет. Самойлов: "Вы знаете, что у меня есть мать, мне надо к ней писать". Я знаю, что ваша мать никогда на это не согласится, потому что она положила себе в голову вас женить на графине Паленше. "Не полагаете ли вы, что у моей матери нет никаких чувств? Je tБcherai de la flИchir". M-r le compte, vous auriez dШ penser avant А tout ce que vous avez fait, et non rendre le malheur dans la famille . Я вам божусь счастьем моей дочери, что все это время я не знала дня себе покойного."М. И., jamais je n'ai entendu s'exprimer de cette maniИre" .-- А сам стоит истинно точно истукан. Помилуйте, граф, что я плачу, я женщина, вы-то мужчина. Самойлов: "Верьте мне, что я честный человек; божусь вам, если я не имею правил честного человека, то я недостоин носить имя Самойлова . Время вам докажет, que je suis un homme d'honneur". Я вам очень верю. "Послушайте, M. И., если б была (здесь) моя мать, я бы сейчас женился". Да я от вас этого теперь не требую, я скажу вам, милый граф, что я вас вижу в последний раз. Мало сказать, что я в вас обманулась, знаю, что этого несчастья я в век мой не оплачу. Я уж не говорю об себе, за что вы ее омпрометировали? -- "Нет, я бесчестным человеком никогда не был". Я не знаю, что вы были, а что вы есть то я знаю. Le refrain плачет горько. Я встаю со своего стула: Прощайте, граф. "Нет, М. И., позвольте мне завтра у вас быть", взял мою руку, плачет над ней. Опять села, опять поговорка.Что я выиграла вашим здешним присутствием? Вы уезжаете, оставляете мне все на плечах вашу матушку, графиню Бобринскую, которая всех фельдъегерей выдумала, княгиню Гагарину. Как я на них буду смотреть? вы сами войдите в мое положение. "М. И., что же вы думаете обо мне?" Граф, мне смерть грустно; от роду со мной подобного несчастья не случалось. Я доказала, что я не интересантка: трех дочерей выдала, не искала богатства, а желала им только совершенного счастья; и в доказательство божусь, что не знаю, что у вас есть. Что вы граф, меня это не удивляет, мне все равно, только была бы она счастлива. "Я вам сказал, больше говорить не могу; если б моя мать была здесь, то завтра бы было все кончено. Не думайте обо мне так мерзко". Мне уж он стал жалок своими слезами; божусь, никогда не видала человека этак плакать; стоит у камина, разливается. Право, пора уж спать,3 часа. Обнялись мы с ним. "Завтра вы мне позволите прийти?" Приходите.
   Это было во вторник. Я хотела ехать в ночь в 5 часов, он меня уговорил, и я поехала в середу утром. В Тулу я приехала в 9 часов вечера, в четверг, а он нас догнал в Туле в четверг в 12 часов ночи. Не видались (т. е. ночью). Поутру в пятницу явился ко мне: "Вы мне позвольте ехать с вами".-- Милый, послушайте: эта дорога нас еще больше сблизит."Если б мог, я бы ни на минуту с вами не расстался".-- Вы не забудьте, какую вы клятву дали Саше, vous avez jurИ par les cendres de votre pИre . Ну, если вы не воротитесь, так как вы есть, что с вами делать! мало меня на виселицу повесить. Он в Ельце остановился в Собрании, я у Акинфиева. Послала я Сережу за ним звать обедать. С понедельника до четверга он все так же был с утра до вечера у нас. Один день Саша была больна головой, вечер весь была у себя в комнате; надо было видеть, что был Самойлов! После ужина остаемся мы с ним двое; он садится возле меня. "Скажите, Бога ради, что делается с Александрой А.?" Я ему сказала: -- Ах, милый, куда тяжело расставаться! Скажите, милый, чистосердечно, я уверена, что вы писали к вашей матушке? "Писал".-- Это все будет пустое. Граф. Пален у ней сидит крепко в ее намерениях.-- "Да разве я кукла или ребенок? Нет. М. И., я вам клянусьcomme un homme d'honneur et par tout ce qu'il y a de plus sacrИ -- depuis que j'existe, jamais je n'ai eu de sentiment pareil . Дайте вашу руку". Он мою взял, прижал и поцеловал. А тот день, что он поехал, 24 февраля, говорит он Саше, что он хотел бы с ней поговорить про свою мать, но всего он не смеет. Несколько раз начнет и замолчит. Саша ему говорит: "Это, право, скучно. Да говорите". Наконец решился. "Моя мать непременно хотела, чтобы я женился на графине Пален; я ей, бывши в Петербурге, сказал, что не хочу. Нельзя жениться, когда не имеешь никакого чувства к тому человеку. Я не хочу обманывать: знаю, уверен, что она не согласится. Получа ее письмо, я сказал вашей маменьке, что я ей дам ответ. Если моя мать не будет согласна, то я буду просить генерала Ермолова, чтоб просил государя о позволении мне жениться. Я писал к своей матери, начал тем, что прошу позволения, а если она не будет на это согласна, то я ее извещал о своем намерении". AprИs celА il lui dit: "M-lle Alexandrine, dites, vous m'appartenez?" -- C'est drТle, ce que vous me demandez. C'est vous qui devez le savoir.-- "Oui, je suis persuadИ que vous serez А moi et n'appartiendrez А personne autre".-- Как он прощался, от роду не видала никого qu'on puisse Йtre Иmu comme lui, pleurant, mais comment? -- А chaudes larmes! Из комнаты не вышел, а вывалился, вечером в два часа". Тем дело и кончилось. Самойлов возвращался на Кавказ, и Марья Ивановна имела все основания сомневаться в успехе своего дела. Мы узнаем еще, что, расставаясь, он Богом просил ее писать к нему, говорил, что будет стараться приехать как только можно скорее, даже будет проситься в курьеры. Что Марья Ивановна не преувеличивала его взволнованности, это доказывают два его письма к ней, копии которых, переписанные Сашей, она послала сыну. Он действительно плакал при разлуке; а три дня спустя он писал ей с дороги (по-французски): "Если бы вы могли представить себе, как одиноко я себя чувствую! До сих пор не могу привыкнуть к мысли, что мы более не вместе, и часто, проснувшись вдруг, я спрашиваю у слуги, сидящего возле меня: "Марья Ивановна впереди?" на что он неизменно отвечает смехом, а я снова погружаюсь в мои печальные мысли, от которых меня отвлек было сладкий сон". Марья Ивановна была этому письму "мало сказать, что просто рада, а безмерно". Она пламенела не меньше его, ее "душа и сердце теперь заняты" этим делом "сверх головы". Она взвешивает шансы, весь вопрос -- в согласии матери; об остальных его родных и о его опекуне, графе Литта, нечего беспокоиться, дело можно решить и без них; о гр. Литта она даже в шутку спрашивала Самойлова, и он подтвердил, что голос опекуна для него не будет иметь значения. Григорий Александрович в своих ответных письмах, по-видимому, упрекал мать, что дело с их стороны велось неправильно, что она и Саша делали слишком много авансов Самойлову и не сумели внушить ему доверия к себе. Марья Ивановна оправдывалась: "Это правда, что я ему начала говорить прежде (т. е. первая); я его в этом не совсем виню, он после мне сам отдал справедливость, что я ему говорила и что я ничего дурного в этом не сделала..." И Саша ни в чем не виновата: "Я знала все, что он ей говорил, она меня слушалась, все мои наставления исполняла в точности"; а что он недоверчив, это правда: он действительно все время присматривался к Саше, хотел ее узнать короче, и он сам говорил ей (М. И.) несколько раз, что он света совсем не знает, с людьми почти не жил, и это делает его недоверчивым. "Раз мы с ним разговорились: -- Скажите правду, Самойлов, что вы обо мне думаете? Я уверена, что вы не имеете никакого чувства касательно родства.-- "Я одно вам скажу: с тех пор, как я на свете, вы -- первая, которая меня так балуете. Вот как я жил до сих пор: родился необыкновенной величины, только что начал говорить -- меня отдали в пансион, я не знал почти ни отца, ни матери, после отдали меня в артиллерию, потом попал к Ермолову, а теперь к вам, и это в первый раз в моей жизни, что я могу сказать, что я живу. И вы меня балуете. Не хочу скрывать, что я в первый раз себя чувствую счастливым, как никогда". Марья Ивановна признавалась, что она, может быть, чересчур баловала его. "Дуняшка мне говорит: М. И., вы, право, больше влюблены в него, чем Саша", и она кается: "Признаюсь тебе в моей слабости к нему: ну, страх люблю. Впрочем, это не новое: Акинфиев не дал мне времени в себя влюбиться, а Волков, Ржевский -- в обоих так вляпалась, что по уши". Она влюблялась, вероятно, во всякого молодого человека, которого ей очень хотелось женить на своей дочери; так преломлялась в ней страстность желания. Любопытно, что, обещав Самойлову держать в тайне свои интимные переговоры с ним, она не только немедленно и со всей подробностью сообщила их Грише, но точно такие же три письма, как приведенное выше, послала еще дочери Софье, сыну Сереже и своей любимой племяннице, Марье Дмитриевне Ралль, и объясняла свой поступок так: "Я обещала Самойлову, что все то, что мы говорили, останется между нами тремя; мне бы должно точно молчать, давши честное слово ему, но не могу, потому что вы мне все равно, что я". И даже поручала Грише дать прочесть ее письмо ее любимой приживалке, Марье Тимофеевне: "Я знаю, что это у нее умрет, а ей моя доверенность послужит вместо лекарства". Вот и все, что мы знаем об этом романе. Героине он, видимо, обошелся не дешево: в начале октября П. Муханов писал своему приятелю, что Alexandrine Корсакова была отчаянно больна нервическою горячкою, но теперь выздоравливает . Самойлов в 1825 году женился на Пален. Их благословили к венцу Александр I и имп. Мария Федоровна, устроившая для молодых и блестящий бал в Павловске, в Розовом павильоне. Невеста, наследница громадного состояния графа Литта, была, по словам историка, "красива, умна, прелестна, обворожительно любезна", но и столь же легкомысленна. Молодые прожили вместе лишь год и затем навсегда расстались. Самойлов умер в 1842 году бездетным, и с ним угас род Самойловых .
   В начале июня 1823 г. Марья Ивановна поехала на Кавказские воды лечиться от лишаев: Пикулин обещал ей, что "все останутся в Азии, ни один не переживет Силоамской, сиречь Константиногорской купели". С нею поехал Сережа, а Григорий, Саша и Катя остались в Москве. На водах она нашла обширный круг москвичей -- Васеньку Олсуфьева, Ржевского, Ив. Муханова и других. Григорий писал ей туда: "Вы, я думаю, часто забываетесь и думаете быть на Тверской, когда окружены московскими согражданами, а Сашу с Катей полагаете поехавшими за разными комиссиями и меня бегающего по Белокаменной улицам, и наконец садитесь обедать, не дождавшись нас. Иной подумает, что все ваши знакомые с намерением выбрали этот год съехаться на пределах Азии, чтоб дать вам случай приятнее провести время у подошвы Эльборуса". Уезжая на Кавказ, Марья Ивановна надолго рассталась с Григорием. Уже два года он жил без дела в отставке; теперь его страстная мечта исполнялась: Марья Ивановна дала согласие на его поездку за границу. Он стремился туда, "чтобы возвратить потерянное время в караулах, балах, танцах и возвратиться достойным сыном России". Он выехал из Москвы 18 июля вместе с кн. П. А. Вяземским, сутки провел у него в Остафьеве и затем двинулся дальше, на Тулу. Он вез с собою рекомендательные письма -- от Вяземского в Величку, чтобы осмотреть соляные копи, от Малышева -- к знаменитому живописцу Орасу Вернэ, и пр. Путь его лежал на Краков, Прагу, Дрезден. Из последнего города он писал матери в октябре: "Телом я здесь, но душой и сердцем всегда в драгом отечестве; чем более отдаляюсь, тем более его люблю и готов всеми манерами его защищать от безрассудных понятий, кои часто об нем здесь имеют. Я не рад, когда меня принимают за француза или поляка, и жалею, что народы не имеют, или наш народ не имеет, отличной наружности, хотя б это был калмыцкий нос, чтоб никто в нас не ошибался. Первым качеством полагаю в людях любовь к отечеству, а прочие все в ней находятся; кто ее не имеет, тот недостоин носить имя человека". Григорий Александрович вернулся домой только три года спустя, в 1826 году, благополучно проездив и заговор, и кару декабристов, которые, верно, не миновали бы его. В июне 1826 г. Софья Волкова писала матери, как могла бы написать о своем Платоне Михайловиче Наталья Дмитриевна из "Горе от ума": "Это вам сам Бог внушил желание доставить Грише удовольствие вояжев. Sans entrer dans ces sociИtИs diaboliques, il aurait pu Йtre initiИ a leurs infames projets, et cela serait toujours un crime" . Сережа в конце 1822 г. вышел в отставку с чином штабс-капитана и с этих пор жил при матери. А Марья Ивановна по-прежнему жила легко и людно; по-прежнему к обеду Метакса и Башилов, по-прежнему балы, и катанья, и сумасшедшие траты, и беззаботное веселье в доме. В письмах современников за 1824-25 годы то и дело мелькает ее имя, и все в связи с разными увеселеньями: "Кутит Марья Ивановна, дым коромыслом: каталась и под Новинским, кататься ездит и в Петровское" . В январе 1824 г. на маскараде у Бобринской Саша и Катя Корсаковы одеты римлянками, "великолепные костюмы, и бриллианты с головы до ног" . В апреле 1825 года Марья Ивановна дает бал в честь гостившего в Москве Каннинга . Григорий Александрович уже вернулся в Москву из своего заграничного путешествия, когда явился в Москве Пушкин. По-видимому, они не были знакомы раньше, но Пушкин слышал о семье Корсаковых давно: в апреле 1823 года он из Кишинева по чьей-то просьбе спрашивал Вяземского, "где Марья Ивановна Корсакова, что живет или жила против какого-то монастыря (Страстного, что ли), жива ли она, где она, если умерла, чего Боже упаси, то где ее дочери, замужем ли и за кем, девствуют ли или вдовствуют и проч.". Теперь, осенью 1826 года, Пушкин близко сошелся с Григорьем Корсаковым, вероятно, чрез Вяземского, который был дружен с последним. Как известно, Пушкин провел в Москве осень этого года (сентябрь и октябрь) и почти всю следующую зиму, с 20-го декабря до середины мая 1827-го. Много лет спустя Вяземский, рассказывая о Григории Александровиче, вспоминал: "Особенно памятна мне одна зима или две, когда не было бала в Москве, на который не приглашали бы его и меня. После пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую Слободу, и в Замоскворечье. Наш триумвират в отношении к балам отслуживал службу свою наподобие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных почетных гостей", и т. д. В это же время Пушкин начал бывать у Марьи Ивановны; так, удостоверено, что он был у нее 26 октября (1826 г.) на вечере, который Марья Ивановна устроила специально для него и куда она назвала множество гостей . В мае 1827 года Марья Ивановна с обеими дочерьми уехала на Кавказские воды; Пушкин дал ей письмо к своему брату Льву, служившему тогда в Грузии: "Письмо мое доставит тебе М. И. Корсакова, чрезвычайно милая представительница Москвы. Приезжай на Кавказ и познакомься с нею, да прошу не влюбиться в дочь"; разумеется, он намекал на красавицу Сашу. На Кавказе Корсаковы провели свыше года: два лечебных сезона -- на водах, промежуточную зиму -- в Ставрополе. Там у Марьи Ивановны были разные приключения -- "у Корсаковой ни минуты без авантюров", как писал А. Я. Булгаков брату: где-то на нее напали горцы и ограбили до рубашки; потом какой-то мирной князь, уже немолодой (Тарковский шамхал), пытался увезти Сашу и, не успев, стал свататься к ней, предлагая тотчас 300 тыс. руб. задатка в счет калыма . В Москву Корсаковы вернулись в конце октября 1828 года, а в десятых числах декабря приехал сюда и Пушкин. Тотчас после его приезда Вяземский пишет А. И. Тургеневу: "Вчера должен он (т. е. П.) был быть у Корсаковых; не знаю еще, как была встреча". Эти последние слова останавливают на себе внимание: значит, от прошлых отношений Пушкина к этому дому, т. е. от зимы 1826--27 гг., осталось какое-то осложнение, и увидеться ему теперь с Корсаковыми было не просто. Месяц спустя (9 января 1829 г.) тот же Вяземский пишет о Пушкине: "Он что-то во все время был не совсем в себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, или чего не было, mais it n'Иtait pas en verve . Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у Цыганок; и в том и в другом месте видел я его редко, но видал с теми и другими, и все не узнавал прежнего Пушкина". Впоследствии Вяземский дважды высказал предположение, что в 52-й строфе седьмой главы "Онегина" Пушкин воспел Александру Корсакову. Его свидетельство имеет в этом случае большой вес, как свидетельство очевидца; во всяком случае, оно доказывает, что у Вяземского сохранилось воспоминание о влюбленности Пушкина в Корсакову. Вот эта строфа (описывается бал в московском Собрании):
  
   У ночи много звезд прелестных,
   Красавиц много на Москве,
   Но ярче всех подруг небесных
   Луна в воздушной синеве.
   Но та, которую не смею
   Тревожить лирою моею,
   Как величавая луна
   Средь жен и дев блестит одна.
   С какою гордостью небесной
   Земли касается она!
   Как негой грудь ее полна!
   Как томен взор ее чудесный!
   Но полно, полно, перестань,
   Ты заплатил безумству дань.
  
   Важно отметить, что эта глава "Онегина", 7-ая, писана именно в годы знакомства Пушкина с Корсаковыми: 1827 и 1828. В "Дон-Жуанском" списке Пушкина указаны две Александры,-- возможно, что одна из них -- Александра Александровна Корсакова . Был ли точно Пушкин влюблен в Сашу Корсакову? Кажется, что да; но наши сведения слишком скудны, чтобы можно было утверждать это положительно. Шли годы, Марья Ивановна старела, не стареясь; еще на седьмом десятке она задавала тон в московских увеселениях . Александра Александровна долго оставалась в девушках. Уже и младшая ее сестра, Екатерина, успела выйти замуж (в начале 1827 года) за одного из сыновей Настасьи Дмитриевны Офросимовой, Андрея, потом (в 1828 году) Сережа женился на Грибоедовой, а Саша все жила у матери. Е. П. Янькова намекает, что жениха ей наконец "изловила" Марья Ивановна; этим женихом был племянник Яньковой, кн. Александр Николаевич Вяземский, причастный к делу 14 декабря. 8 декабря 1831 года Пушкин из Москвы сообщал жене, что Alexandrine Корсакова выходит замуж за кн. Вяземского. Янькова говорит: "По правде сказать, и с той и с другой стороны партия была подходящая; одно только -- что невеста была немного постарше жениха и уж совсем не хозяйка для дома, ни о чем понятия не имела. Свадьба была 12-го февраля (1832 г.). Приглашали и с той, и с другой стороны одних родных и самых близких знакомых; было, однако, людно и парадно" . Александре Александровне шел уже 29-й год. Марья Ивановна умерла в 1833 году; она похоронена в Николо-Пешношском монастыре, Дмитревского уезда, Моск. губ. Из ее детей раньше всех за нею последовала Наталья Акинфиева, умершая в 1848 году; в январе 1852 года умер холостой Григорий Александрович, друг А. А. Тучкова (о нем много говорит в своих воспоминаниях Н. А. Огарева-Тучкова). Остальные Корсаковы надолго пережили мать. Екатерина после смерти Офросимова вторично вышла замуж -- за известного композитора Алябьева . Александра Александровна умерла в 60-х годах, и муж ее еще вторично женился; Софья Волкова дожила до 80 лет, а Сергей Корсаков -- почти до 90; он умер в 1883 году, а его жена, кузина Грибоедова,-- только в 1886-м. Но еще долго после смерти Марьи Ивановны в ее доме против Страстного монастыря витал ее беззаботный, веселый дух. В 1845 году здесь поселился Сергей Александрович и открыл ряд многолюдных и блестящих праздников: старина ожила. "Его дом (так вспоминал позднее современник),-- при его матери, приветливой и радушной, в продолжение стольких лет средоточие веселий столицы,-- еще раз оживился и в последний раз заблестел новым блеском и снова огласился радостными звуками: опять осветились роскошные и обширные залы и гостиные, наполнились многолюдною толпой посетителей, спешивших на призыв гостеприимных хозяев, живших в удовольствие других и веселившихся весельем каждого. В сороковых годах дом С. А. Корсакова был для Москвы тем же, чем когда-то бывали дома князя Юрия Владимировича Долгорукова, Апраксина, Бутурлина и других хлебосолов Москвы... Каждую неделю по воскресеньям бывали вечера запросто, и съезжалось иногда более ста человек, и два, три большие бала в зиму. Но из всех балов особенно были замечательны два маскарада, в 1845 и 1846 годах, и ярмарка в 1847 году; это были многолюдные блестящие праздники, подобных которым я не помню и каких Москва, конечно, уже никогда более не увидит" . Один из присутствовавших на маскараде 1846 года под свежим впечатлением восторженно описал это празднество в фельетоне "Северной Пчелы" . Мы с удивлением узнаем, что этот маскарад 7 февраля 1846 года был не просто увеселением, но должен был иллюстрировать и доказать некую философско-эстетическую идею. Спор между славянофилами и западниками был как раз в разгаре; обе последние зимы внимание общества было всецело поглощено манифестациями обоих лагерей -- публичными курсами Грановского и Шевырева, стихотворным памфлетом Языкова, диспутом Грановского и пр. Маскарад должен был ad oculos разрешить вопрос, который страстно дебатировался в светской части славянофильского лагеря,-- вопрос о том, может ли русская одежда быть введена в маскарадный костюм. По свидетельству корреспондента "Северной Пчелы", маскарад С. А. Корсакова блистательно разрешил задачу в положительном смысле: русское одеяние совершенно затмило все другие. Это был урок наглядного обучения, инсценированный с достодолжной убедительностью в присутствии 700 гостей. Маскарад открылся танцами в костюмах века Людовика XV и антично-мифологических; когда очарованные взоры достаточно насытились этим роскошным иноземным зрелищем,-- ровно в полночь музыка умолкла, распахнулись двери, и под звуки русской хороводной песни в залу вступила национальная процессия. Впереди шел карлик, неся родную березку, на которой развевались разноцветные ленты с надписями из русских поговорок и пословиц, за ним князь и княгиня в праздничной одежде и 12 пар бояр с боярынями, в богатых бархатных кафтанах и мурмолках, в парчовых душегрейках и жемчужных поднизях, потом боярышни с русыми косами, в сарафанах и т. д; шествие заключал хор из рынд, певцов и домочадцев; он пел куплеты, написанные С. Н. Стромиловым и положенные на музыку в русском стиле А. А. Алябьевым:
   Собрались мы к боярину,
   Хлебосолу-хозяину, и т. д.
   Но, кажется, еще великолепнее была ярмарка, устроенная в доме Сергея Александровича 24 января 1847 г. и также описанная московским корреспондентом "Северной Пчелы"; тут были в залах шатры и павильоны, приют Флоры, булочные и вафельные лавочки, мордовская овощная и французская галантерейная лавка, множество подобных сюрпризов, и чудо! между всеми этими элегантными костюмированными красавицами-продавщицами большинство носило знакомые нам имена: это имена тех людей, которые четверть века назад толпились на балах Марьи Ивановны, это просто -- дети тех самых людей, все Римские-Корсаковы, Акинфиевы, Ржевские, Волковы, Исленьевы, Башиловы. Тут внуки Марьи Ивановны -- дочь Сергея Александровича, дочь Наташи и сын Софьи Волковой, тут дочь Башилова, дочь Ржевского, сын Вяземского. В этом кругу московского общества, в грибоедовской Москве, ничто не изменилось за 25 лет; еще уцелели наследственные поместья, и даже приумножились женитьбами, а чиновные, тогда молодые, Башиловы и Акинфиевы преуспели по службе и теперь -- сенаторы; уцелели, не изменились нравы и вкусы, интересы и забавы, разве только модная идея, возникшая в другой, в мыслящей части Москвы, залетев сюда, дает повод к новому маскарадному "сюрпризу" в духе Марьи Ивановны. Кн. П. А. Вяземский справедливо предостерегал некогда против отождествления грибоедовской Москвы со всей Москвою: "Это разве часть, закоулок Москвы. Рядом или над этой выставленною Москвою была другая, светлая, образованная Москва". Она существовала и в те годы, когда устраивала свои бальные сюрпризы Марья Ивановна, об этом не следует забывать, читая настоящую хронику. Но на всем протяжении времени оба эти круга жили раздельной жизнью, и грибоедовская Москва, как сказано, осталась почти неизменной вплоть до Крымской войны или, может быть, даже до отмены крепостного права. Здесь, на рубеже новой эпохи, в последний раз ярко вспыхнула легкая кровь Марьи Ивановны в ее внуке. "Еще одно, последнее сказанье", и конец дворянской беспечности, а с нею и конец нашей хроники. Сын Сергея Римского-Корсакова, Николай, четырехлетним ребенком еще знал свою бабушку. Юношей 17-18 лет он блистал красотой и весельем на отцовских балах и ярмарках; кончив Московский университет, он рано женился на богатой и обворожительной девице Мергасовой, был выбран вяземским предводителем дворянства, но бросил и жену, и службу и отправился на войну под Севастополь. Здесь он оказал чудеса доблести, получил два ордена за храбрость, из них один с мечами, а после войны перешел в гвардию в лейб-гусары. Богач и красавец, элегантный, остроумный и веселый, он был в числе первых львов Петербурга и Москвы, любимец "света", душа балов и веселых затей. Его и его жену знал в Москве Л. Н. Толстой и вывел их под прозрачными именами в "Анне Карениной", в картине бала. Едва Кити вошла в залу, как уже ее пригласили на вальс, "и пригласил лучший кавалер, главный кавалер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемонимейстер, женатый красивый и статный мужчина Егорушка Корсунский" (читай: Николушка Корсаков). Тут же в левом углу зала, где сгруппировался цвет общества, сидит его жена "до невозможного обнаженная красавица Лиди". Корсунский говорит о себе: "Мы с женой как белые волки, нас все знают". И кажется, подобно тому, как 35 лет назад Грибоедов с завистливым презрением смотрел на бальную развязность Офросимовых, точно так неуклюжий и неловкий Толстой в 1857 или 1858 году смотрел, как Корсунский с спокойной уверенностью вальсировал, умеряя шаг, "прямо на толпу в левом углу залы, приговаривая: "pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames", и, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму", потом поклонился, выпрямил открытую грудь и подал руку, чтобы провести ее к Анне Аркадьевне". Потому что, как писал один старинный писатель, "не всякому дан талант танцевать так, чтобы ноги дам не задевать, а миновать", и иному приходится утешаться вычитанным в журнале известием, "что лорд Кестльри, отличный человек и член верховного парламента, был также неспособен к танцеванию". Позднее Корсаков разошелся с женою. О ней рассказывает современник "Жена его считалась не только петербургскою, но и европейскою красавицей. Блистая на заграничных водах, приморских купаньях, в Биаррице и Остенде, а также и в Тюльери, в самый разгар безумной роскоши императрицы Евгении и блеска Наполеона III, В. Д. Корсакова делила успехи свои между петербургским великим светом и французским двором, где ее звали la VИnus tartare". Расставшись с мужем, она поселилась в Ницце, в прекрасной собственной вилле, где и жила до своей смерти. Николай Корсаков умер молодым, в 1875 году. Его родители были еще живы. Кроме сына, у них была дочь, Анастасия, замужем за Устиновым; спустя год после смерти брата и она была похищена смертью. И остались старики одни -- последний сын Марьи Ивановны, "последний московский хлебосол", и кузина Грибоедова, предполагаемый оригинал Софьи Фамусовой. Один из тех, кто молодым человеком веселился на их балах, итальянский продавец меловых бюстов на их ярмарке 1847 года, в 1877 году писал о них: "Немощные и престарелые родители пережили молодых и здоровых своих детей, которым, казалось, столько еще впереди жизни и счастья... Грустно и жалко видеть одиноких и хилых стариков, переживших детей своих! Глядя на них, со вздохом повторяю я мысленно стихи:
  
   Как лист осенний, запоздалый,
   Он жив -- коль это значит жить,
   Полусухой, полузавялый,
   Он жив, чтоб помнить и грустить!"
  
   Они пережили большее. На их глазах умерли не только их дети и не только их сверстники: умер весь тот быт, который их вскормил и лелеял. На злачной почве крепостного труда пышно-махровым цветом разрослась эта грешная жизнь, эта пустая жизнь, которую я изображал здесь. Не бросим камня в Марью Ивановну: виновна ли она в том, что она не знала? Но отрадно думать, что ее век прошел. Да едва ли и пристало нам гордиться пред нею. Я сильно опасаюсь, что какой-нибудь будущий историк в отдаленном поколении осудит нас тем же судом, каким мы судим Марью Ивановну, потому что ведь и наша жизнь содержит в себе еще слишком мало творческого труда и, стало быть, также, в свою очередь, неизбежно пуста и призрачна с точки зрения высшего сознания. Я не хочу сказать, что наш век ровно так же плох, как тот век: нет, он неизмеримо лучше, ближе к правде, существеннее, но тот же яд сидит в нашей крови, и отрава так же сказывается у нас, как у тех людей, пустотою и легкомыслием, только в других формах: там -балы и пикники, весь "добросовестный, ребяческий разврат" их быта, у нас - дурная сложность и бесплодная утонченность настроений и идей.
   Дом Римских-Корсаковых стоял на Страстной площади, нынешней Пушкинской. Это прототип дома Фамусова, описанного Грибоедовым. Снесен при постройке здания "Известий" вместе со старейшим кинотеатром Москвы, располагавшимся рядом. Тогда, кстати, было обещано дом не сносить, а встроить его в новое здание. Обещание не сдержали. Мария Ивановна для строительства московского дома продала Наумовское гнездо - Демьяново близ Клина.

Офросимовы

   Материалы об Офросимовых приведены, потому что они были дружны с Римскими - Корсаковыми, и потому что Катенька Римская -Корсакова в первом браке сочеталась с сыном Настасьи Дмитриевны Офросимовой.
   Мать ее- Анна Никитична Лобкова, ур. Волконская (ск. 11.04.1756). Сохранилось надгробие, поставленное дочерью.
   О Настасьи Дмитриевне много рассказано в книге Гершензона М. О. "Грибоедовская Москва" .Отрывок из нее уже есть в главе о Римской-Корсаковой.

Настасья Дмитриевна Лобкова (Офросимова) р. 1753 ум. 1826

Из "Старой записной книжки" Пётра Андреевича Вяземского

  
   Настасья Дмитриевна Офросимова была долго в старые годы воеводою на Москве, чем-то вроде Марфы Посадницы, но без малейших оттенков республиканизма. В московском обществе имела она силу и власть. Силу захватила, власть приобрела она с помощью общего к ней уважения. Откровенность и правдивость ее налагали на многих невольное почтение, на многих страх. Она была судом, пред которым докладывались житейские дела, тяжбы, экстренные случаи. Она и решала их приговором своим. Молодые люди, молодые барышни, только что вступившие в свет, не могли избегнуть осмотра и, так сказать, контроля ее. Матери представляли ей девиц своих и просили ее, мать-игуменью, благословить их и оказывать им и впредь свое начальническое благоволение. Что ни говори, это имело свою и хорошую сторону. (...) У Офросимовой был ум не блестящий, но рассудительный и отличающийся русскою врожденною сметливостию. Когда генерал Закревский назначен был финляндским генерал-губернатором, она сказала: "Да как же будет он там управлять и объясняться? Ведь он ни на каком языке, кроме русского, не в состоянии даже попросить у кого бы то ни было табачку понюхать!"
  
   Благово Д. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные ее внуком Д. Благово. СПб., 1885
  
   Офросимова Настасья Дмитриевна была старуха пресамонравная и пресумасбродная требовала, чтобы все, и знакомые, и незнакомые, ей оказывали особый почет. Бывало, сидит она в собрании, и Боже избави, если какой-нибудь молодой человек и барышня пройдут мимо нее и ей не поклонятся: "Молодой человек, поди-ка сюда, скажи мне кто ты такой, как твоя фамилия?" - "Такой-то".
   "Я твоего отца знала и бабушку знала, а ты идешь мимо меня и головой мне не кивнешь; видишь, сидит старуха, ну, и поклонись, голова не отвалится; мало тебя драли за уши, а то бы повежливее был".
   И так при всех ошельмует, что от стыда сгоришь.
   И молодые девушки тоже непременно подойди к старухе и присядь пред ней, а не то разбранит:
   - Я и отца твоего, и мать детьми знавала, и с дедушкой и с бабушкой была дружна, а ты, глупая девчонка, ко мне и не подойдешь; ну, плохо же тебя воспитали, что не внушили уважения к старшим.
   Все трепетали перед этой старухой - такой она умела на всех нагнать страх, и никому и в голову не приходило, чтобы возможно было ей сгрубить и ее огорошить. Мало ли в то время было еще в Москве почтенных и почетных старух? Были и поважнее и починовнее: ее муж был генерал-майор в отставке, мало ли было генеральских жен, так нет же: никого так не боялись, как ее.
   Бывало, как едут матери со своими дочерьми на бал или в собрание, и твердят им:
   - Смотрите же, ежели увидите старуху Офросимову, подойдите к ней, да присядьте пониже.
   И мы все, немолодые уже женщины, обходились с нею уважительно.
   Говорят, она и в своей семье была пресердитая: чуть что не по ней, так и сыновьям своим, уже взрослым, не задумается и надает пощечин. Она имела трех сыновей: Андрея, Владимира и Константина.
   Не могу теперь припомнить, какая она была урожденная, а ведь знала; но только из известной фамилии, оттого так и дурила.
   Не всем, однако удавалось своевольничать, как старухе Офросимовой; другим за дерзость бывал и отпор и даром с рук не сходило.
  
   Филипп Филиппович Вигель, "Записки"
   В вестовщице Маремьяне Бабровне Набатовой всякий узнает знаменитую лет сорок сряду законодательницу московских гостиных. Она была воплощенная неблагопристойность, ругала дам в глаза, толкала мужчин кулаками в грудь и во что попало и была грозой женщин зазорного поведения, пока они совершенно ей не покорялись: тогда брала их под свою защиту и покровительство. Поэтому можно посудить о тоне тогдашних московских обществ.
  
   Свербеев, Дмитрий Николаевич, "Записки"
   Вторая из барынь крупной бесспорно величины была Настасья Дмитриевна Офросимова, переехавшая после своего вдовства из Москвы в Петербург для бдительного надзора за гвардейской службой своих двух или трех сыновей, из коих младшему, капитану гвардии, было уже гораздо за 30 лет. Обращаясь нахально со всеми членами высшего московского и петербургского общества, детей своих держала она в страхе Божием и в порядке и говорила с любовию о их беспрекословном к ней повиновении: "У меня есть руки, а у них щеки". На этих основаниях, как уверяли, обходилась она и с дочерью.
   Кажется, я уже говорил о ней по случаю кончины моего отца в 1814 году и о том, как она сама вызвалась снабдить нас с теткой в это время деньгами. Она любила мою мать, которая ее страшно боялась, а отец, хотя и уважал, но избегал, сострадая угнетенному ею добродушному и кроткому ее мужу, которого она, как сама признавалась, тайно похитила из отцовского дома к венцу. Павел Дмитриевич Офросимов был, однако, боевой генерал времен Потемкина и с георгиевским крестом, носил парик, и однажды подвергся за какое-то слово публичному оскорблению от жены, которая, ехавшая с ним по улице в открытой коляске, сняла с него этот парик, бросила на мостовую и велела кучеру прибавить ходу.
   Бойкость характера Настасьи Дмитриевны известна была обществу обеих столиц и самому Императору. Надо сказать, что она всегда стояла за правду и везде громогласно поражала порок. Еще в 1809 году, когда Государь Александр вместе со своей сестрой, В. К. Екатериной Павловной, посещал Москву, Офросимовой удалось одним словом с выразительной жестикуляцией уничтожить взяточника, сенатора С. Вот как это было: Государь сидел в своей маленькой ложе над сценой небольшого московского на Арбатской площади театра; Офросимова, не подчинявшаяся никоим обычаям, была в первом ряду кресел и в антракте, привстав, стала к рампе, отделяющей партер от оркестра, судорожно засучивая рукава своего платья. Увидев в 3-м или 4-м номере бенуара сенатора, она (заметьте, что театр был очень небольшой...), в виду всех пальцем погрозила сенатору и, указав движением руки на ложу Государя, громогласно во всеуслышание партера произнесла: "С., берегись!" Затем она преспокойно села в свои кресла, а С., кажется, вышел из ложи. Очень понятно, что Государь начал расспросы, что бы все это могло значить. Ему были вынуждены объяснить, что действительный тайный советник М. Г. С., хотя и почитается в обществе самым дельным из всех московских сенаторов, но в то же время многими, и не без вероятности, признается взяточником. Через несколько времени сенатор С. был отставлен.
   Любя покровительствовать молодым людям и зная меня с моего детства, она и меня однажды сильно огорошила. Возвратившись в Россию из-за границы 1822 году и не успев еще сделать в Москве никаких визитов, я отправился на бал в Благородное собрание туда по вторникам съезжалось иногда до двух тысяч человек. Издали заметил я сидевшую с дочерью на од ной из скамеек между колоннами Настасью Дмитриев ну Офросимову и, предвидя бурю, всячески старался держать себя от нее вдали, притворившись, будто ничего не слыхал, когда она на ползалы закричала мне "Свербеев, поди сюда!" Бросившись в противоположный угол огромной залы, надеялся я, что обойдусь без грозной с нею встречи, но не прошло и четверти часа дежурный на этот вечер старшина, мне незнакомый, учтивой улыбкой пригласил меня идти к Настасье Дмитриевне. Я отвечал: "Сейчас". Старшина, повторяя приглашение, объявил, что ему приказано меня к ней при вести. "Что это ты с собой делаешь? Небось давно здесь а у меня еще не был! Видно, таскаешься по трактирам по кабакам, да где-нибудь еще хуже, - сказала она, - оттого и порядочных людей бегаешь. Ты знаешь, я любила твою мать, уважала твоего отца"... и пошла, и пошла! Я стоял перед ней, как осужденный к торговой казни, но как всему бывает конец, то и она успокоилась: "Ну, Бог тебя простит; завтра ко мне обедать, а теперь давай руку, пойдем ходить!"
   Дочь ее, стройная и строгая двадцатипятилетняя девица Елена (кажется, впервые в московском обществе начала она называться этим облагороженным именем вместо Алены) пошла с нами. Тут новая беда: вместе того, чтобы ходить, как это делали все, по краям огромнейшей залы, Настасье Дмитриевне угодно было гулять зигзагами и перекрещивать всю эту громаднейшую площадку из конца в конец. Напрасно дочь и я робко заметили было ей, что таким образом мы мешаем всей танцующим, а в это время танцевали несколько кадрилей, она отвечала громко: "Мне, мои милые, везде дорога!" И, действительно, сотни пляшущих от нас сторонились и уготовляли нам путь, широкий и высокоторжественный.
  
   Михаил Иванович Пыляев, "Замечательные чудаки и оригиналы", 1898
   Настасья Дмитриевна Офросимова была старуха высокая, мужского склада, с порядочными даже усами; лицо у неё было суровое, смуглое, с черными глазами; словом, тип, под которым дети обыкновенно воображают колдунью.
   Офросимова в свое время имела большую силу и власть. Силу захватила, власть приобрела она с помощью общего к ней уважения. Откровенность и правдивость ее налагали на многих невольное почтение и даже страх.
   Это был суд, как говорит князь Вяземский в своих воспоминаниях, пред которым докладывались житейские дела, тяжбы; молодые барышни, только что вступившие в свет, не могли избегнуть осмотра и, так сказать, контроля её. Матери представляли ей девиц своих и просили её, как мать-игуменью, благословить их и оказывать им и впредь свое начальническое благоволение.
   Благово в своих Записках говорит: "Все, и знакомые и незнакомые, ей оказывали особый почет. Бывало сидит она в собрании, и Боже избави, если какой-нибудь молодой человек или барышня пройдут мимо неё и ей не поклонятся: "Молодой человек, поди-ка сюда, скажи мне кто ты такой, как твоя фамилия?" -- Такой-то. "Я твоего отца знала и бабушку знала, а ты идешь мимо меня и головой мне не кивнешь; видишь, старуха, ну и поклонись, голова не отвалится; мало тебя драли за уши, а то бы повежливее был".
   И так каждого ошельмует, что от стыда сгорит. Все трепетали пред этой старухой -- такой она умела нагнать страх, и никому в голову не приходило, чтобы возможно было ей сгрубить или ответить дерзко.
   У Офросимовой был ум не блестящий, но рассудительный и отличающийся русской врожденной сметливостью. Когда генерал Закревский был назначен финляндским генерал-губернатором, она сказала: "Да как же будет он там управлять и объясняться? Ведь он ни на каком языке кроме русского ни в состоянии даже попросить у кого бы то ни было табачку понюхать!"
   Старуха Офросимова была вдова генерал-майора, она выведена графом Толстым в его романе "Война и мир". У Офросимовой было несколько сыновей, с которыми она обходилась довольно грубо.
   Юрасовский
  
   А.К. Юрасовский. "Былые чудаки в Орловской губернии"
   В старом русском обществе было много типичных старух, которые были отражением своего века. Помещица Орловской губернии (имение Офросимовых находилось на территории Малоархангельского уезда - А.П.) Настасья Дмитриевна Офросимова была старуха высокая, мужского склада, с порядочными даже усами; лицо у нее было суровое, смуглое, с черными глазами. Офросимова в свое время имела большую силу и власть. Силу захватила, власть приобрела она с помощью общего к ней уважения. Откровенность и правдивость ее налагали на многих невольное почтение и даже страх. Это был суд, как говорит князь Вяземский в своих воспоминаниях, пред которым докладывались житейские дела, тяжбы; молодые барышни, только что вступившие в свет, не могли избежать осмотра и, так сказать, контроля ее. Матери представляли ей девиц своих и просили ее, как мать- игуменью, благословить их и оказывать им впредь начальническое благоволение.
   Благово в своих записках говорит: "Все, и знакомые, и незнакомые, ей оказывали особый почет. Бывало, сидит она в собрании, и Боже избавь, если какой-нибудь молодой человек или барышня пройдут мимо и не поклонятся ей.
   - "Молодой человек, поди-ка сюда, скажи мне, кто ты такой, как твоя фамилия?
   - Такой-то.
   - Как? Да ты уж чего доброго не Машенькин ли сын?
   - Да! Мою мать зовут Мария...
   - Ну, так и есть, я твоего отца Константина Алексеевича знала, а с бабушкой Авдотьей Ивановной, когда мы еще в девчонках были, вместе за границу ездили. Я всех твоих знаю - и Хитрово, и Бырдиных, и Рапп, и Меншиковых. Ну, видишь, кто я, а ты идешь мимо меня и головой не кивнешь; видишь, старуха, ну и поклонись, голова не отвалится".
   И так каждого ошельмует, что тот от стыда сгорит. Все трепетали пред этой старухой - такой она умела нагнать страх, и никому в голову не приходило, чтобы возможно было ей нагрубить или ответить дерзко. У Офросимовой был ум не блестящий, но рассудительный и отличающийся русскою врожденною сметливостью. Когда генерал Закревский был назначен Финляндским генерал-губернатором, она сказала: "Да как же он там будет управлять и объясняться? Ведь он ни на каком языке, кроме русского, не в состоянии даже попросить у кого бы то ни было табачку понюхать!"
   Старуха Офросимова была вдова генерал-майора, она выведена графом Толстым в его романе "Война и мир". В "Горе от ума"
  
   Хлестова
   Кто этот весельчак? Из звания какого?
   София
   Вон этот? Чацкий.
   Хлестова
   Ну? а что нашел смешного?
   Чему он рад? Какой тут смех?
   Над старостью смеяться грех.
   Я помню, ты дитей с ним часто танцевала,
   Я за уши его дирала, только мало. И т.п.

Война и мир

  
   Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее
   Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе. Она держалась все так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три-четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе. Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи (II, VI).
   Владения:
   Пущино-на-Оке -- загородная усадьба супругов Офросимовых. Владение её в Москве находилось в Старой Конюшенной -- дом N 5 в нынешнем Чистом переулке.
   Также указывают, что усадьба Офросимовых была на Новинском бульваре -- N 7. Это здание сгорело в 1990-х годах. В 2010 году московская мэрия объявила, что это здание будет воссоздано с нуля по сохранившимся фотографиям, и в нём разместится творческая мастерская народного художника Российской Федерации Василия Нестеренко.
  
   Семья
   Муж -- Павел Афанасьевич Офросимов (1752--1817), боевой генерал времён Потёмкина.
   Родился 28 октября 1752 года, происходил из дворян Тульской губернии, был сыном полковника в отставке и действительного статского советника Афанасия Леонтьевича Офросимова, Смоленского прокурора и затем главного судьи Судного приказа.
   В 1765 году был записан сержантом во 2-й фузелерный полк, продолжая службу в котором, последовательно получал чины: в 1767 г. -- штык-юнкера, в 1769 г. -- подпоручика, в 1778 г. -- капитана и 24 ноября 1784 г. -- майора.
   Числясь при артиллерии Кубанского корпуса, Афросимов принял участие в известном своей неудачей зимнем походе 1790 г. генерала-поручика Ю. Б. Бибикова к Анапе. С семью орудиями, в составе отряда, Афросимов в январе выступил в поход за Кубань из Прочного Окопа, с отличием участвовал 24 марта в штурме Анапы и был свидетелем последовавшего затем гибельного отступления к Георгиевску русских войск.
   Этому отряду, под неотступным преследованием черкесов, предстояло перейти пространство, залитое водой; Бибиков намеревался совершить обходное движение, но встретил общее несочувствие отряда к следованию по пути, который ещё более должен был изнурить войска и подвергнуть их большой опасности. Афросимов, с своей стороны, объявил, что зарядов осталось только на пять орудий. В пылу гнева, Бибиков приказал приковать Афросимова к пушке, но тотчас же освободил его, когда убедился в действительной опасности обходного движения; первые же засады черкесов, встреченные по пути в горах, понудили Бибикова отказаться от своей мысли и вести отряд через воду.
   При обратной переправе через Кубань, Афросимов, забыв оскорбление, явился одним из наиболее энергичных помощников Бибикова, но переправа, за отсутствием мостов и лодок, была столь же неудачна, как и весь поход. Артиллерийская команда потеряла два орудия, почти всю амуницию; из 201 упряжной лошади вернулось только три.
   Приняв вслед за тем начальство над артиллерией в отряде войск генерал-майора Германа, Афросимов с отличием участвовал в сражении 30 сентября на реке Тохтамыше, где огнём орудий ему удалось сбить батареи Батал-паши на правом фланге. И. И. Герман писал об этом сражении: "Турки, растянув свою линию по над речкою Тохтамысом, открыли свои батареи. Вскоре после их скорых выстрелов артиллерии майор Афросимов поспешил с своею батареей, равно и пехота немедленно примкнула ко мне. ... Сражение продолжалось уже во всех частях с разными переменами около двух часов; но решительного ещё ничего нельзя было применить; между тем артиллерии майор Афросимов успел сбить неприятельские батареи на правом их фланге; огонь примечен был реже и гораздо слабее".
   За оказанные в кампанию 1790 г. боевые отличия, Афросимов был награждён орденами св. Владимира 4-й степени и 25 марта 1791 г. -- св. Георгия 4-й степени[3]; в тот же день состоялось производство его в подполковники и назначение к командованию Московской гарнизонной артиллерийской ротой. С оставлением в последней должности, он был определён обер-кригскомиссаром и 3 сентября 1791 г. присутствующим в Московской артиллерийской конторе.
   Получив за служебные отличия 28 июня 1794 г. чин полковника, Афросимов, в 1798 г. был произведён в генерал-майоры, и вскоре за тем уволен от службы. В 1806 г. приобрёл подмосковную деревню Пущино-на-Оке. Скончался 17 марта 1817 года в Москве, похоронен на кладбище Новоспасского монастыря.
  
  
  
   Чистый переулок, N 5 - усадьба Офросимовых.
  
   Городская усадьба ХVIII века, отстроенная после пожара 1812 года по проекту Ф. К. Соколова: деревянные главный дом и флигель, большой сад. Это владение, самое крупное в переулке, принадлежало полковнику А.А. Обухову, а к концу ХVIII века перешло к супруге обер-кригскомиссара Анастасии Дмитриевне Офросимовой, известной в Москве благодаря своему решительному, властному, прямому характеру.
  
   До июня 1941 года усадьба служила резиденцией германского посла Вернера фон Шуленбурга. Здесь в ночь на 22 июня 1941 года Шуленбург получил из Берлина телеграмму с текстом ноты об объявлении войны Советскому Союзу. В половине шестого утра, через два часа после начала военных действий, он был принят в Народном комиссариате иностранных дел и вручил её Вячеславу Молотову. Советник германского посольства Хильгер потом записал: "Мы распрощались с Молотовым молча, но с обычным рукопожатием". Переводчик советской стороны Павлов записал, что Шуленбург от себя лично добавил, что считает решение Гитлера безумием.
   В 1943 году по решению Сталина особняк был передан Московской Патриархии, которая располагается здесь и поныне. Об этом, впрочем, несложно догадаться по зеленому знамени, развевающемуся у входа.
  
   Дети:
  
   Александр Павлович (1782--1846), полковник, адъютант П. И. Багратиона.
   Награжден орденом Св. Георгия
  
   Из книги "Русский литературный анекдот"
  
   Александр Павлович <Офросимов> <...> был большой чудак и очень забавен. Он в мать был честен и прямодушен. Речь свою пестрил он разными русскими прибаутками и загадками. Например, говорил он: "Я человек безчасный, человек безвинный, но не бездушный".-- "А почему так?" -- "Потому что часов не ношу, вина не пью, но духи употребляю".
   Он (А. П. Офросимов) прежде служил в гвардии, потом был в ополчении и в официальные дни любил щеголять в своем патриотическом зипуне с крестом непомерной величины Анны второй степени. Впрочем, когда он бывал и во фраке, он постоянно носил на себе этот крест вроде иконы. Проездом через Варшаву отправился он посмотреть на развод. Великий князь Константин Павлович заметил его, узнал и подозвал к себе.
   -- Ну, как нравятся тебе здешние войска? -- спросил он его.
   -- Превосходны,-- отвечал Офросимов.-- Тут уж не видать клавикордничанья.
   -- Как? Что ты хочешь сказать?
   -- Здесь не прыгают клавиши одна за другою, а все движется стройно, цельно, как будто каждый солдат сплочен с другими.
   Великому князю очень понравилась такая оценка, и смеялся он применению Офросимова.
   В 18-м или 19-м году, в числе многих революций в Европе, совершилась революция и в мужском туалете. Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами сверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх сапог или при башмаках на балах. Эта благодетельная реформа в то время еще не доходила до Москвы. Приезжий N. N. первый явился в Москву в таких невыразимых, на бал М. И. Корсаковой. Офросимов, заметя его, подбежал к нему и сказал: "Что ты за штуку тут выкидываешь? Ведь тебя приглашали на бал танцевать, а не на мачту лазить; а ты вздумал нарядиться матросом".
  
   Константин Павлович (1785--1852), генерал-майор, кавалер ордена св. Георгия 4-й степени.
   Село Тулубьево
   Расположено в 12 километрах от Венева. Название села, вероятно, происходит от речки Тулубьевки, на которой оно находится. Впервые упоминается в 1626 году в Писцовой книге Ростовецкого стана Тульского уезда. Деревня в это время была, по-видимому, большая, так как в ней располагалось сразу два звена охраны и ремонта засек. С той поры, очевидно, и пошло деление села на две самостоятельные части, что потом отразилось в двух церковных приходах в одном селе.
   До революции в селе было два каменных храма. Наибольший приход был у Михайло-Архангельской церкви, которая упоминается еще в 1795 году, как каменная. Сохранившееся до нас здание построено в 1852 году на средства помещика генерала Константина Павловича Афросимова (Офросимова). Есть версия, что автором храма был крупный петербургский архитектор В.Ф. Федосеев, работавший в те годы в Туле и окрестностях. Здание храма можно отнести к типу "ротонда", квадратной в плане. В селе проживали многие родственники Офросимовых, и сейчас там живут их потомки
  
   Андрей Павлович (1788--30.07.1839), штабс-капитан лейб-гвардии Финляндского полка, полковник; с 1827 года был женат на Екатерине Александровне Римской-Корсаковой (1803--1854), овдовев, она в 1840 году стала женой давно влюблённого в неё композитора А. А. Алябьева. Андрей Павлович Офросимов был образован и отважен. Участник Отечественной войны 1812 года, он вышел в отставку в чине полковника гвардии. Андрей Павлович был награжден двумя орденами и золотой шпагой с надписью "За храбрость". Он женился на Екатерине Александровне Римской-Корсаковой. И вместе с супругой переехал в свое Пущинское имение.
   Андрей Офросимов был тяжело болен. Каждое лето супруги ездили на Кавказ, где проходил там курс лечения. Андрей Офросимов скончался летом 1839 года. Отпевали его в Пущинской церкви и погребли у алтарной стены снаружи храма.
  
   Владимир Павлович (1792--1830), умер от холеры, был женат на Софьи Александровне Исленьевой.
  
   Елена Павловна (1794--1830), умерла от холеры.
  
   Михаил Павлович (1796--1801
  

Дома Алябьевых в Москве

   В Москве на Садово-Спасской улице на месте этих современных зданий (на фото) было с конца 1770-х годов большое владение отца композитора Александра Алябьева. Его дома (ныне 3, 5, 7 и 9) уходили далеко в глубь Домниковской улицы (Маши Порываевой). Здесь поселилась семья Алябьевых, приехав из Петербурга. Здесь проходило детство композитора. Эта улица представляет собой часть Садового кольца; названа по находившимся здесь в XVIII веке Спасским казармам и Спасской слободе XVII--XVIII веков.
   Следующим местом жительства была усадьба на Козихинском переулке.
   Малый Козихинский пер. владение 11
   В XIV веке здесь было урочище Козье Болото, в XVI--XVII веках -- патриаршая слобода Козье Болото. Позже эта местность в старомосковском просторечии стала называться Козихой, откуда в XVIII веке возникло название Большого и Малого Козихинских переулков.
   Жители этого переулка организовали акцию протеста против строительства здесь фирмой Никиты Михалкова ТРИТЕ гостиницы. Для этого он это владение снес. И никто не рассказал какого владения лишилась Москва этим летом буквально за день по милости нашего великого режиссера.
   Этот снимок сделан 1 сентября 2009 года - год назад то есть. Он теперь уникален.
   На этом месте была усадьба действительного тайного советника, президента Берг-коллегии, губернатора и сенатора Александра Васильевича Алябьева. Отца композитора.
   Дом минимально пострадал во время Отечественной войны 1812 г., то есть относился к редким московским зданиям, пережившим пожар Москвы. Второй и третий этаж дом приобрел в 1885 г., а четвертый - в 1905 г.
   В этом доме композитор жил приблизительно до 17 лет.
   Затем он жил на Кремлевской набережной в доме N 1\9 , из которого ушёл в1812 году в армию. Между тем есть данные, что в марте 1812 года Алябьевы дом продали, в армию Александр ушел 12 июня 1812 года.
   "Вопреки надеждам любителей городских легенд, сын Алябьева, участник войны 12-го года, известный композитор-любитель, в этом доме не жил и романсов здесь не пел." (сайт российской книжной палаты)
   Мнение это очень категоричное, и видимо не соответствует действительности.
  
   Где жили Алябьевы в Москве с марта 1812 года, из какого дома точно уходил Александр в армию и семья бежала в Казань, где проживал отец после возвращения из Казани .
   Дом N 1/9 на Кремлевской набережной возле Каменного моста
   Дом на Крымской набережной, куда переехала семья Алябьевых в 1804 году и откуда А.А.Алябьев ушёл добровольцем на Отечественную войну 1812 года. Сейчас в этом доме размещается Российская ордена "Знак почёта" книжная палата Министерства культуры, есть мемориальная доска. У этого дома - интересная, долгая и в некотором смысле поучительная история.
   С начала ХVIII века почти весь участок между улицей Ленивкой и Кремлём был занят обширной городской усадьбой. Первое упоминание жилой застройки на этом участке относится к 1740-м годам. В это время участок принадлежал Зотову, сержанту Преображенского полка, и краеведы утверждают, что его знаменитый дед - Никита Зотов, "князь-папа" при Всешутейшем соборе Петра - "имел в этих местах дом ещё в 1716 году". Исследователь Александр Можаев считает, что упоминаемая в документах Петровской эпохи "князь-папинская полата" находилась вблизи Кремля, и "всепьянейшие ассамблеи" с участием "смиренного Аникита" и "протодиякона Пахома <непристойное прозвище> Михайлова" происходили именно здесь.
   По предположению историка С.К. Романюка, Зотовым-внуком был выстроен главный дом - на набережной, "лицом" к реке и "левым боком" к Кремлю.
   После 1780-х годов усадьба не раз меняла владельцев, каждый из которых занимался перестройками и переделками. В современной литературе бывший главный дом часто упоминается как "дом Алябьевых". Известно, что сенатор А. В. Алябьев купил усадьбу в 1805 году у некоей кригс-комиссарши Шатиловой. Стараниями господина сенатора к главному дому были пристроены два флигеля; при этом здание чуть "выросло" в высоту за счёт мезонина. романсов здесь не пел. После Отечественной войны перед домом был устроен парадный двор; в 1820-х годах появился портик о шести коринфских колоннах, он же балкон.
   В течение ХIХ века усадьба продолжала менять владельцев и перестаиваться. В конце 1860-х здесь обосновался некий Попов, коллежский секретарь, и устроил на территории усадьбы водочный завод. По кончине предпринимателя фирма была унаследована его супругой, а затем перешла к "Товариществу преемников вдовы Поповой".
   В 1910-х годах в главном доме разместилось коммерческое училище; одно из соседних зданий отдавалось внаём театральным труппам, в другом разместился синематограф. Владел им известный меценат Пётр Солодовников.
   В октябре семнадцатого года на крыше училища стояли пулемёты - мятежные юнкера обстреливали подходы к Кремлю.
   Примерно треть территории усадьбы со стороны Кремля была "ликвидирована" в середине 30-х годов, когда началось строительство нового Каменного моста (архитекторы Щуко, Гельфрейх, Минкус, инженер Калмыков, 1936-38). Главное здание усадьбы оказалось фактически на стройплощадке, однако, что характерно, его не стали ни передвигать, ни сносить, хотя в результате особнячок с мезонином почти упёрся в монументальный лестничный сход с моста на набережную.
   С другой стороны бывшей усадьбы тоже развернулась стройка - на месте взорванного храма Христа Спасителя уже бетонировали фундамент гигантского Дворца Советов. Руководил работами Борис Иофан, к участию были привлечены те же Гельфрейх и Щуко; в домике на набережной разместилась Проектная мастерская.
   Возможно, особняк снесли бы позже, при благоустройстве территории между Дворцом Советов и Кремлём, но война прервала строительство, проектная контора частично свернула свою работу, и здание временно опустело.
   Итак, распоряжением тов. Майорова, председателя исполкома Московского городского совета депутатов трудящихся, от 10 июля 1942 года было предписано: "В связи с разрушением здания Всесоюзной Книжной палаты, передать для её размещения свободное помещение бывш. Проектной мастерской строительства Дворца Советов в д. N 1 по Кремлёвской набережной".
   Прочие строения бывшей усадьбы либо давно снесены, либо перестроены до полнейшей неузнаваемости, но главное здание сохранило и портик-балкон о шести колоннах, и высокие окна, и даже часть интерьеров.
   Ныне в главном здании Российской книжной палаты на Кремлёвской набережной располагаются дирекция, канцелярия и бухгалтерия, отдел кадров, научно-исследовательский отдел государственной библиографии и книговедения, редакция журнала "Библиография", хозяйственный отдел. На этот почтовый адрес направляются обязательные бесплатные экземпляры из всех регионов и городов России.
   Из сайта Российской книжной палаты
  
  
   Рустам Рахматуллин, Константин Михайлов
   Волхонка и Чертолье АРХНАДЗОР.22 марта 2012
   Отрывок
   Усадьба Зотовых -- Алябьевых -- Солодовникова
  
   Переходим Волхонку, пересекаем дворы снесенных усадеб нечетной стороны и попадаем в Лебяжий переулок. Здесь ничто не привлечет внимания сразу, менее всего -- четырехэтажный дом N 1, перед которым мы как раз и оказались. Но стоит поднять глаза -- и под самой кровлей обнаружатся пять замечательных керамических панно. Настолько замечательных, что исследователи предполагают авторство Врубеля.
   Снизу трудно различить сюжеты, тем более подписи под ними. Это иллюстрации к балладе Алексея Константиновича Толстого "Боривой" с цитатами из нее: "Сшиблись вдруг ладьи с ладьями, / и пошла меж ними сеча, / брызжут искры, кровь струится, / треск и вопль в бою сомкнутом..." Замечая, что баллада посвящена битве славянской и немецкой ратей, москвовед Сергей Романюк видит в майоликах отблеск Первой мировой войны.
   Дом старше, чем кажется: в двух нижних этажах под сбитой штукатуркой обнаружились заложенные арки начала XIX века. Это крыло служебного корпуса усадьбы, главный дом которой выходит к реке. По переулку тянется другое крыло, оставшееся не надстроенным. Обогнув дом с майоликами слева, вдоль устоя Каменного моста, попадаем на задний двор усадьбы. Видим тыльный фасад барского дома с выразительными ризалитами. Обойдя его, выходим на передний двор и набережную Москвы-реки. Общий адрес владения - Кремлевская набережная, 1/9.
  
   Сейчас старинный барский дом с колоннами, стоящий в самом центре города, не слишком приметен: от Кремля он отгорожен Большим Каменным мостом, от набережной - разросшимися деревьями. А ведь перед нами замечательный памятник. В стенах обнаружена большемерная кладка, характерная для рубежа XVII -- XVIII столетий. Да и план постройки позволял предположить, что в ней есть древнее ядро.
   В 1691 году Пётр I пожаловал часть Лебяжьего двора своему воспитателю -- думному дьяку Никите Моисеевичу Зотову. Дом Зотова упоминается на этом месте в 1716 году. "Князь-папа всея Яузы и Кукуя", "всепьянейшего собора всешутейший патриарх", Зотов был распорядителем петровских кощунств. В этом качестве он составлял смысловую пару "князю-кесарю" -- распорядителю политического сыска и пыточного двора. Как и в случае грозненской опричнины, кощунство и тирания шли рядом. "Папская область" этого "патриарха" -- среднее течение Яузы - стала второй Москвой, пародией на первую и вызовом ей.
   Зотов умер в 1718 году; усадьба числилась за его потомками до 1780-х годов. Около тех лет разобрали стену Белого города, и барский дом увидел реку, а река увидела его. Это обстоятельство потребовало перестройки фасада. Новый облик дома и всего берега запечатлен в самом конце столетия художником Жераром Делабартом.
  
   В 1805 году владельцем дома стал сенатор, тайный советник, отставной тобольский губернатор Алябьев. Семейное новоселье справил и восемнадцатилетний сын сенатора Александр, родившийся в Тобольске, будущий композитор. Алябьевы увеличили дом мезонином и задними ризалитами.
   В 1812 году 12 июня Александр Александрович ушел на войну, где был "употреблен в самых опаснейших местах". Перед тем, в марте, Алябьевы продали усадьбу. Продажа носила семейный характер: женой нового хозяина дома, Николая Александровича Шатилова, была сестра Алябьева.
   Шатиловы сразу возвели знакомый нам двухэтажный корпус по линии Лебяжьего переулка, а после войны перестроили главный дом, заменив колонный подъезд с балконом в парадном этаже двухэтажной колоннадой, несущей балкон мезонина.
   В 1868 году усадьбу на набережной приобрел губернский секретарь Михаил Андреевич Попов. Дух "князя-папы" был бы доволен ходом событий: новый хозяин устроил в усадьбе водочный завод. В главном доме разместилась администрация, а рядом появился разливочный цех. В 1878 году производство на тридцать лет перешло к потомственным гражданам Протопоповым, учредившим "Товарищество водочного завода преемников вдовы Поповой".
   В 1911 году хозяином усадьбы-завода стал коммерции советник, предприниматель и меценат Петр Гаврилович Солодовников. Именно по его заказу архитектор Сергей Гончаров перестроил и увеличил на два этажа часть корпуса по Лебяжьему переулку, украсив его керамическими панно.
   В левой (глядя от реки) части усадьбы разместился "Электротеатр", то есть синематограф. В 1915 году здесь выступал театр "Ассамблея" (комедии, фарсы, оперетты, балет, дивертисмент). В 1917-м располагалась оперная студия Зимина -- "Театр миниатюр" на 520 мест. После революции его сменил "Театр народа", баловавший публику "спектаклями-митингами". Одно время в нем работал Евгений Вахтангов.
   В 1990-е годы корпус синематографа был почти снесен: осталась передняя стена с арочным входом. Тогда же радикально реконструирован дом на углу Ленивки (N 2), построенный при Поповых архитектором Семеном Эйбушитцем.
   Под новым Каменным мостом осталась треть усадебной территории, выходившая к проезду вдоль Неглинной (Александровского сада). Главный дом уцелел, служа строительной конторой Дворца Советов. Мемориальная доска напоминает о руководителе строительства Дворца архитекторе Борисе Иофане.
  
   За годы службы Александра Алябьева семья потеряла всю свою недвижимость в Москве, и он снимает квартиры.
   Первую на Малом Кисловском переулке, вторую на среднем Кисловском переулке и наконец на Леонтьевском переулке, из которого его отправляют в тюрьму.
   СОБИНОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК (Малый Кисловский, Верхняя Кисловка, Ивановский).
   N 4. В начале прошлого века здания этого обширного владения выходили в Средний и Нижний Кисловские переулки. В 1813--1819 годах ряд этих зданий занимала Московская губернская гимназия. В 1818 году у ее директора П. М. Дружинина жил поэт К. Н. Батюшков. В 1824 году поселился композитор А. А. Алябьев. В 1826 году во владении была открыта первая Московская глазная больница и помещалась типография Августа Семена. Здесь же жил Адам Мицкевич. В этом владении в середине прошлого века жили профессора-медики А. И. Полунин, издатель "Московского врачебного журнала", и Л. С. Севрук, работавший над усовершенствованием применения эфирного наркоза при хирургических операциях. В 1890 годах тут помещалось музыкально-драматическое училище, в котором учился, Л. В. Собинов. В конце 1920-х и в начале 1930 годов здесь жил профессор консерватории композитор К. С. Сараджев. В главном доме в настоящее время находится Институт театрального искусства имени А. В. Луначарского (ГИТИС).
  
  
  
   СРЕДНИЙ КИСЛОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК.
   N 1/13 -- Стр. 1 -- жилой доходный дом первой трети XIX века со сводчатым подвалом и одноэтным объемом винных складов, а также небольшой жилой флигель 1806--1822 годов.
   Алябьев возвратился в Москву. Как певец и пианист участвовал в музыкальных вечерах. Бывал в доме Бегичева (Мясницкая, 42).
   В 1820-е гг. снимал квартиры на Кисловке (Ср. Кисловский пер., 1 и М. Кисловский пер., 4). С осени 1824 г. жил в доме купчихи Заборовой (Леонтьевский пер., 18)
   Название XVII века, дано по Кисловской слободе. Кислошниками называли людей, профессионально занимавшихся засолкой и квашением овощей и ягод, приготовлением кислых напитков -- кваса, щей и др. В районе нынешних Кисловских переулков находилась принадлежавшая двору царицы царицына Кисловская слобода. Рядом также располагалась патриаршая Кисловская слобода.
   Продукция кислошников поступала на царский и патриарший стол, поэтому за ними велось особое наблюдение. Приказные из царицына двора смотрели, "чтоб вином и табаком не торговали и корчмы и никакого воровства не чинили, и приезжих и пришлых всяких чинов дюдей несродичей к себе во дворы никого не принимали, из дворов своих на улицу в Кисловке всякого помёту не метали, а кто будет нарушать эти правила и таких людей винопродавцев, имая с вином и питухов, и корчемников, и воровских людей, приводить вверх в Приказ Мастерской палаты" (ведавшей продовольствием царского двора).
   Дом по Леонтьевскому переулку, 18, где А.А.Алябьев жил перед арестом после злополучной карточной игры в феврале 1825 года. В тени деревьев, за забором, притаился симпатичный особнячок: судьба его и прежних обитателей была насыщена довольно громкими именами и событиями, о которых говорила вся Москва...
   Собственной недвижимостью господин Алябьев не располагал. Снимал вполне квартиру у купца Заборова. Да и не нуждался вольный "соловей" в обременительной, тяжеловесной собственности и заботах, с нею связанных, - протекающая крыша, вновь запивший дворник и халтурщикґ-трубочист. Пусть лучше этим всем Заборов занимается. Сам же Алябьев будет аккуратно платить за аренду и в ус себе не дуть.
   Дом был построен в XVIII столетии и в 1793 году принадлежал жене московского купца - Ирине Заборовой. В 1824 году она сдала дом внаем подполковнику в отставке Александру Алябьеву. Он к тому времени был уже довольно известным композитором (М. И. Муравьев-Апостол в своем письме к сестре в 1823 году называет Алябьева одним из лучших московских музыкантов и композиторов). Именно в доме Заборовой Алябьев написал несколько популярных опер-водевилей, музыку по случаю торжественного открытия Большого театра. Сюда же, на вечера в Леонтьевском, приходили князь Владимир Федорович Одоевский, Вильгельм Кюхельбекер, Денис Давыдов, друг Алябьева Александр Грибоедов
   Господин Алябьев, живший в доме N18 по Леонтьевскому переулку, отличался живостью характера, светскостью нрава и любовью к развлечениям. Словом, типичный легкомысленный и не нуждающийся в средствах человек. К тому же наделенный даром композитора.
   Роковое событие случилось в доме Заборовой 24 февраля 1825 года. Из этого дома Алябьев попадает в тюрьму
   В 1834 году Заборовы продают свой дом княжне Вяземской, затем он переходит к Римскому-Корсакову, и в 1842 году дом опять меняет владельца. Им становится князь Алексей Иванович Трубецкой, а после его кончины - жена Надежда Борисовна Трубецкая. Она же, в свою очередь, передает дом племяннице Прасковье Уваровой, урожденной Щербатовой. Так в 1881 году хозяином дома становится историк и археолог граф Алексей Сергеевич Уваров, муж Прасковьи Сергеевны, в которую когда-то был влюблен Лев Толстой и вывел ее в своем романе в образе Китти Щербацкой.
   После революции Прасковья Уварова уезжает из России и поселяется в Югославии. А в особняк переезжает из дома напротив Московский комитет РКП(б). 25 сентября 1919 года здесь проходит заседание комитета, куда приглашены многие московские агитаторы, пропагандисты и лекторы, всего порядка двухсот человек. Первым вопросом повестки заседания было сообщение о раскрытии белогвардейского заговора, вторым - организация партийных школ. К нему перейти не успели, в окно дома была брошена бомба. Погибли 12 человек. Путеводитель по Москве 1937 года пишет об этом сухо: "Во время взрыва погибли секретарь МК партии В. М. Загорский и ряд работников. У места взрыва поставлен памятник: на пьедестале - могильная урна, с которой спадает траурное покрывало". Газета "Правда" приводит более яркое описание: "Жуткую картину разрушения представляет собою этот дом после взрыва. Фасадная часть, выходящая в Леонтьевский переулок, сравнительно мало пострадала, хотя и здесь выбиты все стекла. ...В полу большого зала зияет пробитая бомбой громадная брешь аршина 4 в ширину. ...В саду валяются громадные куски железа".После восстановления в 1924 году в особняке расположился интернациональный коммунистический клуб политэмигрантов, затем - Центральный дом художественной самодеятельности профсоюзов. А с 1944 года в доме в Леонтьевском поселяется Украинское постпредство, ныне посольство.
   Юлия Мезенцева
   Новинский бульвар, дом N 7
   Дом жены А.А.Алябьева Екатерины Александровны (урожд. Римской-Корсаковой) во дворе дома N 7 по Новинскому бульвару, в котором 22 февраля 1851 года А.А.Алябьев скончался. Этот дом, сохранившийся при пожаре в Москве 1812 года, "сгорел" в ночь с 28 на 29 апреля 1997 года в период так называемой "перестройки" в России. Подробности. Затем фундамент срыли, сделали глубокий котлован и несколько лет не было никакого движения.
   ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ДОМА АЛЯБЬЕВА
   Недалеко от места пересечения Садового кольца с Новым Арбатом, во дворе шестиэтажного жилого здания, по адресу Новинский бульвар, 7, до недавнего времени стоял редкой красоты деревянный дом с мезонином на каменном цоколе. В этом доме, принадлежавшем жене Алябьева, он проживал с 1840 года до последних своих дней.
   В прошлом веке на этом месте располагалась обширная усадьба, застройка которой сформировалась после пожара 1812 г. Деревянный главный дом с мезонином находился в глубине участка. Открытый двор перед ним фланкировали два одинаковых жилых, также деревянных флигеля, поставленные по линии проезда. Два одноэтажных каменных служебных корпуса за главным домом отделяли задний хозяйственный двор с собственным выходом в переулок, проходивший на месте нынешнего Нового Арбата. В выступе участка внутри квартала был разбит сад. Парадный двор был также озеленен и имел лишь проезд в южной части. Впоследствии дом окружила сплошная жилая застройка, отделившая его от улиц.
   Деревянный дом на каменном цоколе являлся замечательным памятником архитектуры московского классицизма. Он сохранял первоначальный объем, внутреннюю планировку и основные элементы наружного декоративного убранства: портик из 6 полуколонн, к сожалению, утративших коринфские капители; венчающий карниз с широкой гладкой лентой фриза; очень высокие окна парадной анфилады. Высокое парадное крыльцо, к которому вела въездная дорожка, находилось у юго-западного угла дома. В центральной части здания сохранялись своды, а в северной части дома - гостиная с круглой колоннадой, несущей плоский подшивной купол.
   Наряду с архитектурно-художественной значимостью, дом имел большую мемориальную ценность. С 1830-х гг. усадьбой владела Е.А.Офросимова, которая в 1840 г. вышла замуж за известного композитора А.А.Алябьева, прожившего здесь до своей смерти в 1851 г. В этом доме бывали многие композиторы, с которыми дружил Алябьев: А.Н.Верстовский, А.И.Дюбюк, А.С.Даргомыжский и др. Во времена советской власти большие залы алябьевских времен были разбиты на коммунальные квартиры с фанерными перегородками. Капитально дом не перестраивался, но дробился на более мелкие комнатушки. Долгое время был просто жилым домом. И долго до него не было никому дела, пока не установили его связь с именем великого композитора.Как о памятнике, о нем заговорили только после исследований Б. В. Доброхотова, занимавшегося биографией Алябьева.
   Признанный памятник архитектуры с шестиколонным портиком сгорел в 1997г. Незадолго до этого некая коммерческая организация обещала отреставрировать здание и устроить в нем музей Алябьева. Но до сих пор на месте дома Алябьева зияет огромный заброшенный котлован.
   Государственный центральный музей музыкальной культуры им. М.И.Глинки планировал открыть в этом доме мемориальный музей-квартиру А.А.Алябьева, в качестве своего филиала, на основе личного фонда А.А.Алябьева, в котором хранятся нотные рукописи, автографы, письма и другие документы. В центральном зале (бывшей гостиной) предполагалось проводить вечера русской музыки. Однако, этим планам не суждено было сбыться. В последние годы дом А.А.Алябьева находился на реконструкции, а, по существу, был совершенно брошен на произвол судьбы. И вот, в половине четвертого утра 29 апреля 1997 г. жители соседнего дома были разбужены отсветами пламени: перед ними предстало ужасное зрелище - деревянный дом горел. Огонь охватил деревянные перекрытия и распространялся неумолимо. Площадь загорания составила 1500 кв. метров. Пожар был настолько сильным, что вещи на балконах ближайшего жилого дома нагрелись и даже начали дымиться, пришлось заливать их водой. Три стоявшие около дома Алябьева легковые машины были покорежены упавшими на них горевшими бревнами. Уцелел лишь каменный цоколь дома. Когда смотришь на груду обгорелых бревен на месте прекрасного здания, невольно приходят грустные мысли. И в первую очередь - о том, как печальная судьба дома переплетается со сложной, полной драматизма судьбой самого А.А.Алябьева.
   Так в годы новой власти исчез дом Алябьева, а склеп с могилой Алябьева на Симоновом монастыре бесследно исчез еще в годы советской власти. На выступе участка внутри квартала был разбит сад. Парадный двор был также озеленен и имел проезд лишь в южной части. Сама территория владения сформировалась после 1806 года.
  
   Новинский бульвар, д.7. Фото 1996 года, А. Шипилин.
   Москва. Дом жены А.А.Алябьева Екатерины Александровны (урожд. Римской-Корсаковой) во дворе дома N 7 по Новинскому бульвару, в котором 22 февраля 1851 года А.А.Алябьев скончался. Этот дом, сохранившийся при пожаре в Москве 1812 года, "сгорел" в ночь с 28 на 29 апреля 1997 года в период так называемой "перестройки" в России. Подробности. Затем фундамент срыли, сделали глубокий котлован и несколько лет не было никакого движения.

Список музыкальных произведений А.Алябьева

   Всего Алябьев создал более пятисот музыкальных произведений различного жанра, в основном они хранятся в музее Глинки, многие еще не опубликованы
  
   И.В. Голубева, О.Е.Левашева, О.Аверьянова 2005 -2011 Список музыкальных произведений, написанных Алябьевым
   оперы
   Лунная ночь, или Домовые (1822, пост. 1823, Большой театр (Санкт-Петербург))
   Буря (1830-е гг.)
   Эдвин и Оскар (1830-е гг., не окончена)
   Волшебная ночь (1838-39, не окончена)
   Рыбак и русалка, или Злое зелье (1841-43)
   Аммалат-Бек (1842-47)
   оперы-водевили
   Новая шалость, или Театральное сражение (совм. с А. Н. Верстовским и Л. В. Маурером, 1822, Большой театр, Петербург)
   Деревенский философ (1823, театр на Моховой, Москва)
   Хлопотун, или Дело мастера боится (совм. с Верстовским, 1824, Малый театр, Москва)
   Проситель (совм. с Верстовским, Мих. Ю. Виельгорским и Ф. Е Шольцем, 1824, театр на Моховой, Москва)
   Встреча дилижансов (совм. с Верстовским, 1825, Большой театр, Москва)
   Забавы калифа, или Шутки на одни сутки (совм. с Верстовским и Шольцем, 1825, там же)
   Три десятки, или Новое двухдневное приключение (совм. с Верстовским, 1825, там же)
   Утро и вечер, или Ветер переменился (1826) и др.
  
   балет
   Волшебный барабан, или Следствие Волшебной флейты (1827)
   пролог
   Торжество муз. на открытие Большого театра (совм. с Верстовским и Шольцем, 1824, исп. 1825)
   мелодрама
   Кавказский пленник (на текст одноим. поэмы А. С. Пушкина, 1828?)
   кантаты
   для орк., в том числе симфония e-moll (1850), увертюра, танцы
   для дух. орк., в том числе увертюры
   инстр. ансамбли
   3 струн. квартета (ь 1, Es-dur, 1815; No 3, g-moll, 1825)
   2 фп. трио (Es-dur, 1815?; a-moll, 1834)
   фп. квинтет (1815?)
   соната для скр. и фп. (1834)
   квартет для 4 флейт
   квинтет для флейты, гобоя, кларнета, фагота и валторны, и др.
   пьесы и циклы вариаций для разных иструментов фп. пьесы, в том числе соната, танцы
   хоры и хор. обработки собств. соч.
   романсы для голоса с фп. (св. 150)
   Список написанных романсов отпечатан отдельно
   вок. ансамбли
   обр. нар. песен, в том числе
   Голоса украинских песен, изданные Михаилом Максимовичем. Аранжировка Александра Алябьева (1832, изд. 1834, М., 1961)
   Азиатские песни (1833-35?) и др.
   музыка к драм. спектаклям
   Буря (А. А. Шаховского, по У. Шекспиру, 1827), Отступник, или Осада Коринфа (В. А. Алябьева, 1837), Русалка (Пушкина, 1838), Виндзорские проказницы (Шекспира, 1838), Безумная (по повести И. И. Козлова, 1841)
  

Романсы и песни

   1815 Один еще денек. Слова Кантакузина (?).
   Юлия. Голос с того света. Слова В. Жуковского
   Воспоминание. Слова В. Жуковского
   1818 Путешественник. Слова В. Жуковского
   Верность до гроба. Слова В. Жуковского.
   1821 Певец. Слова А. Пушкина
   1823 Прощание гусара. Слова Н. Оржицкого
   Вижу, бабочка летает. Слова П. Шаликова
   1824 Слеза. Слова А. Пушкина
   1826 Кто горит любовью страстной. Слова А. Писарева
   Ее два раза видел я. Слова П. Арапова.
   Ты слишком, милый, осторожен. Слова М. Загоскина
   Давно ль в беспечности счастливой. Слова М. Загоскина
   1827 Коль правда то, что быть вдвоем. Слова В. Алябьева
   Жалоба. Слова В. Жуковского.
   Как счастлив тот. Слова В. Жуковского
   Трубадур. Слова С. Давыдова.
   Желание. Слова Н. Н
   Ах, внучка, убегай любви. Слова А. Редкина
   Сиротка. Слова В. Жуковского.
   Не говори: "Любовь пройдет". Слова А. Дельвига
   Пламенные очи. Слова Горчакова
   1827 Вечерком румяну зорю. Слова Н. Николева
   Соловей. Слова А. Дельвига
   1828 Кольцо души девицы. Слова В. Жуковского.
   Счастлив тот, кому забавы. Слова В. Жуковского
   Разлука с милой. Слова И. Шепелева
   Вечерний звон. Слова И. Козлова (из Т. Мура)
   1829 Прощание с соловьем. Слова Н. Кашинцова
   Если жизнь тебя обманет. Слова А. Пушкина
   Очи. Слова А. Никитина
   Уныние. Слова А. Глебова
   Баюшки-баю
   Разлука. Слова А. Найденова.
   Печальная песнь. (Затмилась зарница, краса наших дней.) Слова А. Найденова
   Терпение
   Черкесская песня. Слова А. Пушкина
   Души невидимый хранитель
  
   1830 Два ворона. Слова А. Пушкина
   Совет. Слова В. Алябьева
   Гроб. Слова П. Ободовского (из Салнса).
   Иртыш. Слова И. Веттера
   Недоумение. Слова Г. Ржевского
   Пробуждение. Слова А. Пушкина
  
   1831 Незабудочка. Слова П. Вяземского
   Канареечка
   Русый локон. Слова Голдинского
   Дедушка. Слова А. Дельвига
  
   1831 Кудри. Слова А. Дельвига
   Живой мертвец. Слова Д. Раевского
   Зимняя дорога. Слова А. Пушкина
   Веселый час. Слова А. Майкова
   Прощание с соловьем на севере. Слова И. Веттера
  
   1832 - Ах, когда б я прежде знала. Слова И. Дмитриева
   Тоска больной Нины. Слова Ф. Глинки.
   Цветок. Слова А. Пушкина
   Предчувствие. Слова А. Пушкина
   Элегия. Слова А. Пушкина.
   Девичий сон. Слова П. Вяземского
  
   Том 2 "Музыка", 1975г.
  
   Содержание:
  
   1833
   Солома. Слова П. Межакова
   Саша, я страдаю. Слова А. Пушкина
   Песнь несчастного. Слова А. Алябьева (?)
   Песнь пастушка (Что с тобою, ангел, стало?). Слова И. Дмитриева
   Тайная скорбь ("Туманен образ твой, как даль"). Слова А. Вельтмана
   Я вижу образ твой. Слова А. Бистрома (из Гете)
   Кольцо ("Печально на кольцо заветное гляжу"). Слова М. Бестужева-Рюмина
   Тайна ("Я не скажу, я не признаюсь"). Слова А. Вельтмана
   Где ты, друг мой милый? Слова С. Степанова
   Прости, как грустно это слово... Слова П. Вяземского
   Саше ("Люблю, когда пташка моя защебечет"). Слова А. Мицкевича, перевод Ю. Познанского
   Увы! Зачем она блистает... Слова А. Пушкина.
   Адели. Слова А. Пушкина
   Уединение. Слова М. Максимовича (?)
   Талисман. Слова Е. Ростопчиной
   Не трону я печаль твою. Элегия. Слова Н. Грекова
   Коварный друг, но сердцу милый. Слова М. Офросимова
   Цветок ("Что дар цветка мне означает?"). Слова В. Алябьева
   Блаженствуя, тебя любил я
   Тайна ("Скажи, друг несчастный"). Слова И. Козлова
   Тошно, грустно мне на свете. Слова М. Даргомыжской
   Сижу на береге потока. Слова Д. Давыдова (из Парни)
   Песня старика ("Ты помнишь, брат, те времена?"). Слова В. Соллогуба
  
   1834
   Глазки голубые. Слова А. Иванова
   Любовник розы, соловей. Слова Дж. Байрона, перевод И. Козлова
   Мечта ("Сердцем в первые дни"). Слова М, Максимовича
   Что в имени тебе моем? Слова А. Пушкина
   Песня Баяна ("О ночь, лети стрелой"). Слова Н. Языкова
   Молитва ("Молю святое провиденье"). Слова Н. Языкова
   Я жизнь любил. Элегия. Слова неизвестного автора
   Ясны очи, черны очи. Слова Д. Ознобишина
   Как за реченькой слободушка стоит. Русская песня. Слова А. Дельвига
   Кабардинская песня ("На Казбек слетелись тучи"). Слова А. Бестужева
   Что поешь, краса-девица? Слова В. Домонтовича
   Песнь Баяна ("Война, война!"). Слова Н. Языкова.
   Грузинская песня ("Плачет дева гор"). Слова Л. Якубовича
   Я вас любил. Слова А. Пушкина
   Влюблен я, дева-красота/ Слова Н. Языкова
   Песнь Баяна ("Бойцы садятся на коней"). Слова Н. Языкова
   Песнь разбойника ("Что затуманилась, зоренька ясная"). Слова А. Вельтмана
   Отворяй, барон, ворота! Похоронная песня. Слова И. Лажечникова
   Сладко пел душа соловушка. Слова И. Лажечникова
   Черкес. Слова В. Алябьева
  
   1835
   Ее уж нет! Слова П. Бурцова
   Счастье во сне. Слова В. Жуковского
   Ты клятву дал. Элегия. Слова Н
   "Прости, прости!" -- ты мне сказала. Слова П. Бурцова
  
  
   1836
   Сельская элегия. Слова И. Козлова
   Сиротинушка. Слова А. Дельвига
   Она моя! Слова А. Дельвига
   Совет ("Не верь безумно искушенью..."). Слова неизвестного автора
   И моя звездочка. Слова Д. Давыдова
   Скажите мне, зачем пылают розы... Слова А. Марлинского
   Только узнал я тебя... Слова А. Дельвига.
   Очи, мои очи. Слова И. Черкасова
   Бессонница. Слова П. Бурцова
  
   1837
   И я выйду ль на крылечко... Слова А. Дельвига
   Ах, точно ль никогда... Слова А. Грибоедова
   Бедный певец. Слова В. Алябьева
  
   1838
   Выбор жены. Слова А. Тимофеева
   Совет юноше. Слова неизвестного автора.
   Под небом голубым... Слова А. Пушкина.
   Северный узник. Слова В. Алябьева
   Блажен, кто мог... Слова Н. Языкова
  
   1839
   Одинок месяц плыл... Слова А. Дельвига.
   Где ты, прелестный край... Слова неизвестного автора
   Песнь бедняка. Слова В. Жуковского
   Брызни искрами... Слова Д. Давыдова...
   Сем попьем, сем погуляем! Слова С. Стромилова
   Ну-ка, первый бокал... Слова С. Стромилова.
   Други, други, радость нам дана... Слова А. Дельвига
   Из страны, страны далекой... Слова Н. Языкова
   Друзья! Не будем тосковать... Слова неизвестного автора
   Вдоль по улице широкой... Слова П. Ершова.
  
   1840
   Не вспоминай, не говори... Слова С. Стромилова
   Сарафанчик. Слова А. Полежаева
  
   1841
   Что-то ты, моя желанная... Слова А. Вельтмана
   Кто это вдали... Слова А. Вельтмана
   Нищая. Слова Д. Ленского (из Беранже).
  
   1842
   Всему приходит свой черед. Слова А. Майкова.
   Роза. Слова С. Толстой. Перевод с немецкого М. Лихонина
  
   1843
   Кабак. Слова Н. Огарева
   Изба. Слова Н. Огарева
   Узник. Слова А. Пушкина
   Почтальон. Слова Е. Гребенки
   Прости, уж полночь... Слова И. Козлова....
   Черкесская песня. Слова М. Лермонтова
  
   1844
   Я люблю тебя, дева милая... Слова В. Бенедиктова
   Не для меня! Слова А. Вельтмаиа
   Не скажу никому... Слова А. Кольцова.
  
   1845
   Цветок ("Минувшая краса полей"). Слова В. Жуковского
   Сибирская песня. Слова И. Веттера.
   Пахитос. Слова И. Мятлева
   Стояла ты, прильнув к скале... Слова Е. Кубе
   1846 Луч надежды. Слова неизвестного автора
   Кончен, кончен дальний путь... Слова неизвестного автора
   Собрались мы к боярину... Слова С. Стромилова
  
   Многие свои произведения Алябьев посвящал родным, близким,друзьям.
   Посвящения
   Фердинанду Николаевичу Корфу
   1. Дружбы нежное волнение. Слова неизвестного автора.
   2. Богомолец. Слова А. Муравьева
   3. Разочарование. Слова А. Дельвига
   Софье Николаевне Сталь фон Голштейн
   1.Сельская элегия. Слова Н. Козлова
   Зинаиде Николаевне и Дмитрию Николаевичу Шатиловым (племянники - дети сестры Варвары)
   1. Сиротинушка, русская песня. Слова А. Дельвига
   2.Совет. Слова неизвестного автора
   3. Она моя. Слова А. Дельвига
   4. И моя звездочка. Слова Д. Давыдова
   Дмитрию Николаевичу и Софье Николаевне Шатиловым
   1.Элегия. Слова А.С.Пушкина
   2.Предчувствие. Слова А.С.Пушкина
   3. Цветок. Слова А.С.Пушкина.
   Лидии Николаевне Шатиловой (племяннице)
   1. Свет Юноне(Рондо летто). Слова неизвестного автора
   2. Не скажу никому. Цыганская песня. Слова А. Кольцова
   3.Я люблю тебя, дева юная, черноокой деве. Слова Бенедиктовой
   Генриетте Зонтаг
   1.Когда, душа, простилась ты... Слова А.Дельвига, редакция И.Иордан
   Петру Александровичу Нащокину
   1. Ну, дружней, веселей! Застольная песня. Слова М. Владимирова
   В.П.Завадскому (родственник и однополчанин Алябьева)
   1. Черкесская песня. Слова А.С.Пушкина из повести "Квказкий пленник"
   Варваре Анисимовне Сабуровой(музыкант любитель, автор нескольких романов, жена однополчанина Алябьева)
   1. Сирота. Слова Жуковского
   2. Не говори: "Любовь пройдет..." Слова А. Дельвига
   Наталье Александровне Исленьевой (сестра Алябьева)
   1.Желание. Слова н.н.
   2.Трубадур. Слова С.Давыдова
   3. Терпение
   4.Девичий сон (мимо дома всё хожу) Слова П. Вяземского
   Василию Алексеевичу Перовскому
   1. Азиатские песни. Башкирская песня (через кладку я пройдусь...) Слова неизвестного автлора
   2.Брызни искрами. Слова Д.Давыдовва
   3.Сем попьем, сем погуляем! Застольная песня. Слова С. Стромилова из пьесы "Русский инвалид на Бородинском поле"
   4. Ну-ка первый бокал. Застольная песня. Слова Д. Давыдова
   5. Други, други, радость нам дана! Застольная песня Слова Н. Языкова
   6. Друзья! Не будем тосковать... Песня солдат в Грузии. Слова неизвестного автора
   7. Вдоль по улице широкой. Песня сибирского старика Луки. Слова П. Ершова
   П.Ф. Толстой
   1. Роза. Слова С.Толстой, перевод с немецкого М Лихонина
   Матвею Юрьевичу Вильегорскому
   1. Под небом голубым. Элегия. Слова А.С.Пушкина
   2. Северный узник. Элегия. Слова В. Алябьева
   3.Блажен, кто мог. Элегия. Слова Н. Языкова
   Александре Александровне Вяземской
   1Бедный певец. Слова В. Алябьева
  
  
   Первые прижизненные издания романсов Алябьева
   Первые прижизненные издания романсов Алябьева почти все выходили в Москве, лишь 6-7 романсов было издано в Петербурге. Публиковались его романсы и отдельно и разлчных "Альманахах", а в годы ссылки объединялись в две большие серии:
   "Северный певец" -1828, 1829,1830, 1831 гг. и
   "Кавказкий певец"- 12 романсов изданы в 1834 году.
   Кроме того имеются небольшие "Сборники" романсов, объединенные посвящениями, например "Шесть романсов, посвященных Е.А.афросимовой 1834 год и "Музыкальный
   альбом Северного певца", изданный И.А.Рупиным 1832 г., посвященный Д.Н. и С.Н. Шатиловым(племянникам композитора)
   Судя по объявлению в журнале "Нувеллист" первое обширное издание романсов Алябьева было приготовлено еще при жизни композитора в 1844году. Ни один экземпляр найти не удалось.
   Последующие издания уже относятся к посмертным. Постепенно интерес к произведениям Алябьева ослабевает, но во все времена звучит его "Соловей". В 1859 году опублковано первое довольно полное издание романсов композтора. Выпущено оно фирмой Ю Грессера в Москве. Всего в это издание вошло 70 романсов.
   1859 год Издано 6 Алябьевских обработанных украинских песен
   1860 год он же издал 16 романсов Алябьева
   1898 год ПР.Юргенсон издает "Полное собрание романсов и песен" А.А.Алябьепва в 4-х томах. В основу легли 3 серии, опубликованные Ю.Грессером плюс несколько романсов и лирика к мелодраме "Кавказский пленник". Всего в это издание вошло 11 романсов и песен. Это издание не может считаться полным, нет точной датировки, хотя примерный хронологический порядок соблюден.
   1911год. П.Юргесон опубликовал еще 5 романсов, не вошедших в полное собрание.
   1916 год. Б.С. Штейнпресс опуьликовал новую редакцию сборника "Голоса украинских песен", составленног совместно А.А.алябьевым и М. Максимовичем
   1916 год опубликовано 2 романса, сохранившихся в рукописи "Когда душа, просилась ты." и "Люблю тебя" в редакции И.Н Иордан
   Только в конце двадцатого столетия, когда появился интерес к нашим первымкомпохиторам, вспомнили и Алябьева. В этом процессе огромную родь сыграл Музыкальный музей имени Глинки. Сотрудники в архивах музея разыскали архив композитора, по достоинству его оценили и стали ативно пропагандировать его творчество.
  
   ШЕКСПИР В РУССКОЙ МУЗЫКЕ.О.А.Захарова. Отрывок
   Первым из русских композиторов к великим творениям английского гения обратился Александр Александрович Алябьев (1787-1851), русский офицер, воевавший в гусарском полку вместе с героем Отечественной войны 1812 г. Денисом Давыдовым. Музыкальный деятель и просветитель Алябьев играл большую роль в открытии в Москве Большого театра, работал над проектом создания Русской консерватории. Сочинявший в разных жанрах Алябьев прославился в романсном творчестве, жемчужиной которого стал "Соловей" на слова А. А. Дельвига. Композитор был дружен со многими русскими литераторами, театральными деятелями, декабристами. Все это обогащало его литературные впечатления, его интерес к Шекспиру, Гёте, Байрону, Муру, Парни, Беранже, Пушкину и др. В своем творчестве он обратился к великому английскому драматургу, сочинив две оперы -- "Буря" (1830) и "Волшебная ночь" (1838-1839, неокончена).
   Сюжет "Бури" не привлекал переводчиков и композиторов России рубежа XVIII-XIX вв., в отличие от западной традиции, но обнаружил интерес у представителей разных искусств в 20-40-х годах XIX в. Алябьевский выбор сюжета для оперы соответствовал эстетическим тенденциям его эпохи, сразу три драматурга в алябьевском окружении, свободно переводили фантазию Шекспира. Это прежде всего был А. А. Шаховской, его переводная пьеса на музыку К. А. Кавоса и Алябьева исполнялась в 1820 г., далее это вольный перевод ссыльного поэта Н. М. Сатина, находившегося одновременно с Алябьевым в ссылке. В 1840 г. драматург М. А. Гамазов опубликовал свой перевод в прозе с песенными вставками в стиле волшебной оперы.
   Молодой В. Г. Белинский, почувствовав музыкальность сюжета "Бури", отмечал: ""Буря" Шекспира -- очаровательная опера, в которой только нет музыки, но фантастическая форма которой производит на вас самое музыкальное впечатление" (Белинский В. Г. "Пантеон русского и всех европейских театров" (О переводе "Бури" Шекспира) // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1954. Т. 4. С. 166-167).
   Воплощая романтические образы, композитор на первый план выдвинул проблему слияния духовных сил человека с природными стихиями, с могучим волшебником Просперо в центре. В музыке оперы, как впрочем и в вокальном творчестве, Алябьев использует прием звукописи, который помог ему создать романтические образы и романтический пейзаж.
   Лучшая алябьевская опера "Волшебная ночь" создавалась с легкой руки А. С. Пушкина, близкого знакомого Алябьева. Именно Пушкин советовал русскому писателю А. Ф. Вельтману превратить шекспировскую комедию "Сон в летнюю ночь" в либретто волшебной оперы. Как отмечает М. П. Алексеев, Пушкин интересовался, как идет работа Вельтмана. Сначала за музыку к опере взялся А. П. Есаулов, композитор-дилетант, работа не двигалась, но с 1835 г. за сочинение оперы приступил Алябьев, в 1838 г. он уже репетировал с певцами и оркестром Большого театра и показывал музыкальные сцены в салоне Вельтмана. Все это вызвало восторженные отзывы об опере в русской прессе: "Слышавшие музыку Алябьева сказывают, что его произведение будет превосходно и представит что-то совершенно новое в соединении мира комического с миром волшебным" (Петерб. газета "Северная пчела". 23 марта 1838 г.) Подобные отзывы появились в "Сыне отечества", "Русском инвалиде", "Галатее" (Сын отечества. 1838. N 8, отд. 6. С. 50; Литературное прибавление к "Русскому инвалиду". 1838. 27 августа. С. 692; Галатея. 1839. N 1. С. 63).
   К большому огорчению, опера не была поставлена из-за происков театрального начальства и композитора В. Верстовского, новой ссылки Алябьева в Коломну. Это лучшая опера композитора, как говорил Вельтман: "Чарующие звуки отечественного композитора, может быть, со временем будут соперничать с "Обероном" Вебера... Два мифических лица -- Оберон и Титания, как дух и плоть в раздоре друг с другом за младенца-человека... Оберон хочет воспитать его для жизни духовной, Титания -- для жизни чувственной..." (ГБЛ, ф. 47, ед. хр. 19, л. 8.)
   Время действия в опере -- ночь солнцеворота, когда происходят всякие чудеса. Алябьеву удалось романтической музыкой создать своеобразие характеров героев и ситуаций. Опера представляет собой апологию театрального романтизма и пародию на него, в ней Алябьев блестяще применил принцип "театр в театре". В опере есть оригинальные драматургические находки: начинается действие не с увертюры, а с интермедии, которая представляет репетицию в Большом театре, на сцене Алябьев с Вельтманом, постепенно подтягиваются певцы и музыканты. Кульминация оперы "в лесу" -- афинский певец исполняет коллаж на тему алябьевского "Соловья" басом: Воробей мой, воробей,
   Ты мой серый воробей!
   В этот момент Титания, заколдованная Обероном, осыпает розами осла.
   Музыкальной основой оперы является романс, представленный всеми разновидностями, от "русской песни" до элегии. Большое значение в опере имеет творческий прием коллажа, введения популярной своей темы в музыкальную ткань оперы, кроме названного "Соловья" Алябьев использует песню "Вечерком румяну зорю" как образный рефрен. Опера осталась не совсем завершенной, композитор остановил работу над ней, когда лишился последней надежды на ее постановку. Несомненно, опера заслуживает того, чтобы быть поставленной на сцене Большого театра, открытого усилиями Алябьева.
   Кроме замечательных опер по Шекспиру Алябьевым создана музыка к спектаклям "Буря" (1827) и "Виндзорские кумушки" (1838). В этих произведениях композитор также обнаружил талантливый подход и мастерство. В "Буре" он объединяет мелодраму и романтический монолог, характеризуя философа-изгнанника Просперо, виртуозно создает комедийную сцену в заключительном акте "Виндзорских кумушек", показав Фальстафа с рогами оленя, который бродит по лесу и ревет как бык.
   Алябьев был прекрасным знатоком семиструнной гитары, он мастерски аранжировал для нее и оркестра произведения А. Сихры и С. Аксенова. Они были впервые исполнены гитаристом-концерґтантом В. Свинцовым в 1827 году1. В свою очередь, гитаристы делали блестящие обработки романсов Алябьева.
   Алябьев и классическая версия песни "Вечерний звон"
   Принято считать, что классическим вариантом музыки к стихам Козлова стали ноты Алябьева. Музыка на русский текст Козлова была написана А. А. Алябьевым в самом начале тобольской ссылки (1830?), вскоре после появления стихотворения Козлова в печати. Романс "Вечерний звон" с музыкой Алябьева был издан в Москве в цикле "Северный певец" в 1828 году[10]. Песня обрела популярность на рубеже 1820--1830?х годов.
   В 1829--1830 годах имели место две публикации песни (М., СПб). Она распространилась в светских салонах, и уже в 1831 году мелодия Алябьева вошла в фортепьянную фантазию Л. Лангера, фортепьянное переложение неизвестного автора в "Музыкальном альбоме" на 1831 год, а затем неоднократно аранжировалась композиторами, в числе которых А. И. Дюбюк, К. П. Вильбоа (на два голоса) и др.[12]
   Как указывают некоторые источники, классическая мелодия "Вечернего звона", тем не менее, написана не Алябьевым. Согласно некоторым утверждениям, "наиболее известная мелодия песни -- непонятного происхождения и в песенниках фигурирует как народная. Хотя в литературе и высказывается мнение, что она восходит к романсу Алябьева, но на слух не имеет с алябьевской ничего общего"

"Соловей"

   В нотном фонде РГБ этот романс имеется в самых многочисленных изданиях и звукозаписях. Родословная алябьевского "Соловья" берет начало от русской народной песни "Соловей мой, соловей, соловушко молодой", получившей большую известность в обработке Даниила Никитовича Кашина. Но со временем она уступила место классическому произведению Алябьева. Романс написан для голоса с сопровождением фортепиано, но, как правило, чаще всего аккомпанемент звучит в оркестровом переложении.
   Премьера "Соловья" состоялась 7 января 1827 года, когда в дивертисменте московского Большого театра его спел популярный певец и композитор Павел Александрович Булахов. Так началась легендарная популярность этой песни. Она вошла в программы многих концертов, исполнялась в музыкальных собраниях и салонах в столицах и провинции. "Соловей" разнообразно аранжировался и обрабатывался. Самим Алябьевым сделано две обработки, одна - для голоса с хором и симфоническим оркестром и другая - a cappella.
   Дважды обращался к "Соловью" М. Глинка: в 1833 году он сочинил фортепианные вариации на тему алябьевской песни, а в 1856 году сделал переложение для голоса в сопровождении малого симфонического оркестра. В фонде библиотеки хранятся переложения "Соловья" для фортепиано М. Глинки (СПб. : Бернард, [1835-1838]) и Ф. Листа ([СПб.] : Бернард, [1847], 3-е издание).
   Глинка инструментовал "Соловья" для Валентины Бьянки, певицы, уроженки Вильно, успешно выступавшей в Германии и России. Ференц Лист, во время пребывания в Петербурге в 1842 году, заинтересовался "Соловьем" и создал блестящую фортепианную транскрипцию, вскоре же изданную русским и иностранным издательствами. Оригинальную листовскую версию Алябьев получил от нотоиздателя М. Бернарда, находясь в ссылке. "Мне очень лестно, - писал Алябьев в ответном письме Бернарду, - что мой романс мог заинтересовать столь знаменитого автора, как господин Лист; музыка этой транскрипции восхитительна".
   Автограф этого письма опубликован в сборнике "Автографы музыкальных деятелей. 1839-1889", который хранится в фонде библиотеки и представляет собой художественный альбом с нотами (в нем есть и алябьевский "Соловей"), портретами, рисунками, письмами и автографами известных композиторов (М. : Бернард, 1889).
   "Соловья" пели прославленная Полина Виардо-Гарсия и знаменитая Аделина Патти. Начало зарубежной популярности "Соловья" положила гордость немецкой оперной сцены, прославленная певица Генриетта Зонтаг. Алябьев выразил свою признательность певице посвящением ей романса "Когда душа, просилась ты" на текст Дельвига ("Элегия"). Среди отечественных исполнительниц "Соловья", современниц композитора, следует упомянуть и Прасковью Арсеньевну Бартеневу (1811-1872), одну из лучших певиц-любительниц. Романс издан с различными видоизменениями сольной вокальной партии.

Библиография

   1. Алексеев А. Д. Русская фортепианная музыка. - М., 1963.
   2. Алявдина Т.Т. "Эпоха Отечественной войны 1812 года и русская музыка". (Эпоха 1812 года. Труды Государственного Исторического музея). - М., 2002.
   3. Доброхотов Б. В. Александр Алябьев: Творческий путь. - М., 1966.
   4. Кто есть кто: Новейший справочник школьника. - М.: СЛОВО, Эксмо, 2007. - С.24-25.
   5. Тимофеев Г. Н. А. А. Алябьев: Очерк жизни и творчества. - М., 1912.
   6. Штейнпресс Б. С. Алябьев в изгнании. - М., 1959.
   7. Штейнпресс Б. С. Страницы из жизни Алябьева. - М., 1956.
   8. Борис Порфирьевич Хавторин. Искусствовед(Р.1853)
   9. Александр Алябьев в Оренбургской ссылке
   10. Музыкальная культура Оренбуржья. История и современность (архивные изыскания) Однотомное издание Москва. Композитор 2006 год
   11. История музыкальной культуры Оренбургского края (18 -20 века). Однотомное издание. Оренбург Южный урал 2004 год
   12. Георгий Ровенский.
   13. Голубева И. В. Серия статей в газете "Пущинская среда"
   14. Н Молева. Две загадки 1991-й год. Его Катя (Мир женщины N1 1996 год, стр.10-13)
   12. Мароховский Г. "Кавказкий пленник" нотною строкой" а. а. Алябьев. Рос. Газета 19995 февраля стр32.
   13. Павлова Н. Мусина Н. Гусары рыцари лихие.
   14. Таирова н. Правда и вымысел, легенды о Соловье
   15.Трайдин Владимир Яковлевич А.А.Алябьев.(1787-1851) Краткий очерк жизни и творчества. Ленинград. Музыка 1969 год
   16. Беспалов, Ю. Александр Алябьев в Пущине-на-Оке / Ю. В. Беспалов // Берега: Серпуховский лит. худ. и истор. - краевед. альманах. - Вып.1. - [Серпухов], 2007. -С. 432 - 437.
   17. Беспалов, Ю. В. Алябьев - соловей / Ю. В. Беспалов // Земля вятичей.- М., 2007. - С. 76 - 81.
   18.Беспалов, Ю. В. Южный рубеж Московии / Ю. В. Беспалов. - Пущино, 1990. - С. 59 - 63.
   19 Доброхотов, Б. В. Александр Алябьев - творческий путь / Б. В. Доброхотов.- М.: издательский отдел Московской гос. филармонии, [1947?]. - 32 с.
   20. Молева, Н. М. "Дело" русского соловья / Н. М. Молева // Её называли княжна Тараканова: роман-хроника. Рассказы. - М, 1993. - С. 337 - 394.
   21 Молева, Н. М. Загадка "соловья" / Н. М. Молева // Литературные легенды Бульварного кольца. - М., 2007. - С. 84 - 105.
   22 Овчинников, М. А. Творцы русского романса: популярное издание: Вып.1 / М. А. Овчинников. - М.: Музыка, 1988. - 160 с.
   23 Ражева, В. И. "Певец младой, судьбой гонимый..." / В. И. Ражева // Встречи с историей. - М., 1988. - С. 103 - 114.
   24 Соболева, Г. Г. Русский романс / Г. Г. Соболева. - М.: Знание, 1980. - 112 с.
   25 Трайнин, В. Я. Александр Александрович Алябьев: краткий очерк жизни и творчества: книжка для юношества / В. Я. Трайнин. - Л. : Музыка, 1969. - 94 с.
   26 Штейнпресс, Б. С. А. А. Алябьев в изгнании: ксерокопия / Б. С. Штейнпресс. - Б. м. и. : Гос. муз. изд-во, 1959. - 148 с.
   27 Аверьянова, Дарья. Не имя красит человека: [о представителях рода Алябьевых] /
   Д. Аверьянова // Пущинская среда. - 2011. - N 31 (4 августа). - С. 14.
   28 Александров, Алексей. Рисковая игра: [о судьбе А. Алябьева] / А. Александров // Караван историй. - 2005. - N 11. - С. 370 - 383.
   29 Алябьева пленительные звуки: сценарий лит. муз. вечера. / сост.: В. С. Еремеева, Н. К. Бойко - Пущино. - МУК ЦБС г. Пущино, 2005. - 6 с.
   30 Анисимова, Н. Этот неизвестный Алябьев / Н. Анисимова // Клуб. - 1987. - N 14. - С. 24 - 26.
   31 Беспалов, Ю. Александр Алябьев в Пущине-на-Оке / Ю. Беспалов // Совет. - 2005. - N 36 ( 7 сент.). - С. 6.
   32 Бойко, Надежда. И сумрак от столетних лип...: [о пущинской усадьбе] / Н. Бойко // Пущинская среда. - 2007. - 21 февр. - С. 5.
   33 Васильчикова, Мария. Композитор и его муза: [в ДМШ им. А. А. Алябьева состоялся вечер встречи друзей выставки А. А. Алябьева] / М. Васильчикова // Пущинская среда. - 2012. - N 12 (29 марта). - С.11.
   34 Васильчикова, Мария. "Маленькая симфония" долголетия: [о выставке в ДМШ, посв. А. А. Алябьеву] / М. Васильчикова // Пущинская среда. - 2009. - N 52 (30 декабря). - С. 22.
   35 Васильчикова, Мария. Музыкальный калейдоскоп февраля: [в ДМШ им. А.А. Алябьева прошли дни памяти великого композитора] / М. Васильчикова // Пущинская среда. - 2010. - N 10 (10 марта). - С. 8.
   36 "Взамен разлуки и печали, что впереди тебе дано?.." / подгот. Ю. Мишичев // Щёлково. - 2002. - N
   37 Голубева Инна Викторовна
   Серия статей, опубликованных в газете "Пущинская среда"
   Содружество муз. "Од Полтавы до Хорола..." Племянница А.А. Алябьева. Судьба "Соловья"."Если жизнь тебя обманет...".(Девичий романс). Пушкин и Алябьев. Певец во стане русских воинов. Вновь возвращённые имена России. Возрождение Литургии ре минор. "Там, там под сению кулис...". "Ангел Сибири" снова в Москве.
   Алябьевские места Москвы / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2011. - N 22 (2 июня). - С.14 Алябьевские места Подмосковья. Два Пущина / И. В. Голубева // Пущинская Среда. - 2003. - 1 окт. - С. Алябьевские места Подмосковья. Коломна / И. В. Голубева // Пущинская Среда. - 2003. - 12 ноября. - С. Алябьевы на владимирской земле / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2011. - N 25 (23 июня). - С.1
   Братья Алябьевы / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2008. - 13 февр.
   Венок романсов: [о романсах А. А. Алябьева] / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2005. - 2 марта. - С. 2.
   Город детства: [Тобольск - город детства композитора А. А. Алябьева] / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2006. - 9 августа. - С. 3.
   Два Александра: [о дружбе А. Алябьева и А. Грибоедова] / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2005. - 2 февраля. - С
   "Его стихов пленительная сладость..." / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2008. - 13 авг. - С. 22. . Кавказские пленники: [тема кавказской музыки в творчестве А. А. Алябьева] / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2005. -17 августа. - С. 3.
   Ожившие страницы / И. В. Голубева // Пущинская среда. - 2001. - 3 окт. - С. 2.
   Грачёва, О. А. Соловей русского романса // Военно-исторический журнал. - 2011. - N 12. - С.71 - 72.
   Здесь был вишнёвый сад...: [о музее А. Алябьева в Пущинской ДМШ им. А. А. Алябьева] / подгот. Д. Ларионова // Пущинская среда. - 2009. - N 38 (23 сентября). - С. 18.
   Карасиер, Дмитрий. Протяжная песнь родины: [о Тобольске в судьбе Александра Александровича Алябьева] / Д. Карасиер // Родина. - 2012. - N 5. - С. 152 - 154/
   Молева, Н. Его Катя / Н. Молева // Мир женщины. - 1996. - N 1. - С. 10 - 13.
   Музею Алябьева десять лет / Общественное движение женщин г. Пущино // Пущинская среда. - 2009. - N 49 (9 декабря). - С.7.
   38 Николаев, Л. Гении и злодеи уходящей эпохи. Александр Алябьев: док. Фильм / Л. Николаев. - М.: ООО "Цивилизация Нео", 2009. - 1 CD-ROM.
   Плотникова, Наталья. Эта музыка навсегда в памяти : [о жизни и творчестве А. А. Алябьева] / Н. Плотникова // Встреча. - 2006. - N 5. - С. 23 - 26.
   39 Русскова, Екатерина. Усадьбы лик печальный: [об истории Пущинской усадьбы и о пребывании в ней А. А. Алябьева] / Е. Русскова // Пущинская среда. - 2009. - N 38 (23 сентября). - С. 19.
   40Селезнёв, Виктор. Игрок и композитор / В. Селезнёв // Семья. - 2007. - N 2. - С. 22.
   Семьянцева, В. Вечная песнь соловья: [о лит.-муз. композиции "Алябьева пленительные звуки", подготовленной Домом учёных совместно с Центральной городской библиотекой г. Пущино] / В. Семьянцева // Подмосковье. Неделя. - 2005. - 1 июня. - С. 6.
   41Сидоров, Анатолий. Земная к музыке любовь: [к 220-летию А. А. Алябьева] / А. Сидоров // Ветеран. - 2007. - N31 (авг.). - С. 9.
   42Трошина, Т. В Пущино, в гости к Алябьеву: [в Детской музыкальной школе г. Пущино открылась экспозиция, посвящённая жизни и творчеству композитора А. Алябьева] / Т. Трошина // МиГ. Южное Подмосковье. - 2001. - 27 октября. С. 3.
   43Тугарин, В. И. Дом Алябьева: [о единственном в России мемориальном музее А. А. Алябьева в Пятигорске] / В. И. Тугарин // Пущинская среда. - 2005.- 31 августа. - С. 2.
   44Чусова М. А. Александр Алябьев в последние годы жизни: новые факты биографии композитора / М. А. Чусова // Московский журнал. - 2002. - N 8. - С. 48 - 52.
   45 Шкерин, Владимир. Кавказские воды. Сезон 1832 года / В. Шкерин // Родина. - 2009. - N 6. - С. 116 - 117.
   46"Я не могу без слёз слушать "Соловья" Алябьева!": [подборка материалов к 225-летию А. А. Алябьева] / подгот. Н. В. Сумина // Пущинская среда. - 2012. - N 31 (9 августа). - С. 12 - 13.
   Яковкина, Е. Алябьев в Пятигорске / Е. Яковкина // Памятники Отечества. - 2001. - N 49. - С. 81.
   47Тимофеев Григорий. А.А. Алябьев 1912 г. очерк жизни и творчества с приложением портрета, романса, куплетов из 2-х водевилей, дуэта из оперы, хронологического списка и указателя сочинений Алябьева. Цена 1 рубль. Музыкальное издательство П. Юргенсона в Москве В киге используются сведения дальнего родственника А.А. Алябьтева Бориса Ивановича Алябьева, проживающего в губернском городе Владимире.
   48Писемский "Массоны"1880г. роман. Лябьев - Алябьев, князь Индебский - Времев.
   49Некролог об отце Алябьева помещен в "Благонамеренном"1822часть ХХ, подписан Н.Н.
   50 А.В.Безродный. К биографии композитора Алябьева. "Исторический вестник" 1905г апрель
   51 Н А Титов и С.К. Булич "Дедушка русского романса". Отд. Оттисков "Рус. Муз. Газ." 1900
   Н.А. Титов. Воспоминания. "Древняя и новая Россия" 1878г. стр.274. об опере "Новая шалость и театральное сражение. Авторы Маурер, Алябьев, Верстовский. Театр Николая Хм ельницкого. С-Петербург. Отпечатано в типографии вдовы Плюшар. Часть1 -1829 год. Часть2-я 1830год
   52"Выдержки из записок" действительного члена Н.В. Сушкова. Чтение в Императорском обществе Истормческих и Российских при Московском Университете 1868 год, кн. 4 (об инциденте в театре) Об этом инцинденте повидимому доложили императору, он тоже мог сыграть роль для неожиданной отставки Алябьева.
   53 Штейнпресс Борис С.оломонович Страницы жизни А.А.алябьева. Москва.1956 год
   Алябьев в Тобольской ссылке1940 год
   А.А.Алябьев в войнах 182 - 1814 годов 1942 год
   Композитор Пушкинской поры 1952 год
   А.А.Алябьв и Денис Давыдов 1955год
   У истоков русского ориентализма
   Алябьев в изгнании 1959
   54Первый музыкальный сборник украинских песен в книге "Цголоса украинских песен издание М. Максимовича 1961 год
   Биография "Соловья" (А.А.Алябьев 1787-1851) Москва. Советский композитор. 1968г.
   55 Музыкальная культура России -история и современность.Редактор В В Молзинский. С-Петербург СПбГУКИ 2008 г
   56 Равчеева Н А Романсы А А Алябьева: к прочтению Статья из многотомника. С-петербург СПбГУКИ 2008 выпуск 3
   57 А А Алябьев Лист Глинка Балакириев. Однотомное издание. Москва. Музыка. 1966г.
   58 Популярные произведения русских композиторов. Ленинград. Музыка 1982г. Статья из сборника. А А Алябьев (1787-1851) "Увы, зачем она блистает", романс.
   59 Платек Яков Моисеевич(музыковед, искусствовед) Музыкальная жизнь -журнал[ БМ ] N3 1998г. Статья "Русский Россини или дело об обыгрывании"
   60 Плотникова Наталья Юрьевна(музыковед) Статья "Эта музыка навсегда в памяти" Культурно-просветительная работа("Встреча")[ БМ ] 2006 N5
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"