Свадьба разгоралась весело и ярко утренним солнышком, взобравшимся на самую макушку лета. Церковь уже несколько лет была закрыта, а поп куда-то вывезен и, как поговаривали, расстрелян. Славка с Надюшкой быстренько записались в большой сельсоветской книге, Славка сунул Ваське-голышу бутылку казёнки за объявление их с Надюшкой мужем и женой, и под верещание Васькиной гармони они, тесно прижавшись друг к другу, покатили обратно в Стрелицу, где уже нетерпеливо похаживали вокруг столов гости.
Столы с лавками Славкины дружки выстроили заблаговременно на весёлой солнечной лужайке перед закрытой прошлого году часовней. И пока молодые ездили в сельсовет столы изобильно обросли пышными рыбниками, солёными хрустящими огурчиками и такой же хрусткой капустой, старинными узорчатыми витушками, прикрытыми тонкими гороховыми хворостами, поллитровкой с мутной казённой водкой и несколькими четвертными бутылями с чистейшим, словно слеза, самогоном. В пятистенке, выстроенном по соседству с тётки Маниной избёнкой дедом, ждали своего часа ещё несколько закупоренных деревянными пробками четвертинок, чугунки с картошкой, белыми боками выглядывающей из-под больших кусков мяса, холодец и много всякой другой вкуснятины. Свадьба обещалась быть сытной, и такой же благополучной сулилась быть жизнь Славки с Надюшкой.
Батько с матушкой в вывороченных шубах с большим караваем на старинном браном полотенце встретили молодожёнов на крыльце, но не стали говорить положенные в таком случае слова, боясь всеобщего деревенского осмеяния. Матушка повязала Надюшке на шею полотенце, поставила ей на голову каравай. Батько за концы полотенца провёл молодых в избу, где им когда-то предстояло быть полноправными хозяевами, потому как старшие дочери уже повыходили замуж, а Славкин брат нашёл своё счастье в городе на заводе.
В кути Надюшка бросилась Славке на шею:
- Муж! Мой муж! А я - твоя жена!
Но в угол дома заколотили:
- Эй, молодые, вас ждём! Самогонка выдохнется!
Они, взявшись за руки, вышли из избы, сели в центре стола, прямо супротив дверей часовни, там, где была разостлана кверху овчиной шуба. И застолье начало набирать силу - сначала степенно, а потом всё шумнее и разгульнее. Каждый говорил своё, хотя никто никого не слушал. Обсуждали Надюшку. Обсуждали добром: такая-то она красавица - любо-дорого посмотреть! А что сиротка - известно, что сиротская жизнь к труду спроворчивая. Корову выбирают по рогам, а девку - по родам. Надюшка из роду хорошего. Не её вина, что без отца-матери осталась, а её счастье, что такому парню досталась. Обсуждали Славку. Тоже слова плохого не вылетело: экий молодец вымахал! за батьком всё приучился робить, а батько - известный в округе мастер по любому делу. Дай молодым, Бог, счастья да благоденствия!
Бабки на углу стола перешёптывались:
- Топерича Васька-голыш замест попа в каретнике Ивашки-кулака венчает да патретами вождёв бласловляет. Будет ли жизнь у молодых?
- Ой, Марфа, чаю, не будет жизни, коли сотона Бога заменил. Не поревела, слышь, девка-то, не попричитала - какая у ей жизнь будет? Наревится бабой за столбом.
- Ты, Нюшка, рот-от не разевай про сотон. Эвон, Сашка-катавал рот шапкой прикрыл да вождёв ругнул, того же вечеру чёрный ворон подлетел. Где топерича Сашка?
- То-то оно и есть... не любит сотона усатая, как супротивничают ему. На храм-от в селе даже окститься боязно, не то что помолиться.
- Образ-то из храма ты припрятала, кой уволокла, когда боженек на дрова колотили?
- Кадушку с огурцами Матушкой Богородицей закрыла. Так в анбаре и молюся: открою кадушку, образ поставлю да у Матушки милости и прошу. Васька-голыш давеча заглянул: "Что, - мол, - бабка, молишься?" - "Огурчики, - говорю, - проверяю, каково в этой кадушке засолены ". Сунула ему огурцом в бесье рыло, сожрал да отступился.
- Добро Манька-то не дозволила падине-племяшу крест с часовни срубить. Я из окошка-то когда гляну да и перекщусь. Без Бога-то как жить?
- Давай лучше споём, Марфа, песенку каку старопрежнюю, горюшко размыкаем?
Бабка Марфа тоненьким голосочком завела:
Э-ой, как и воленька...
Подхватили старушонки за ней:
Дивья-та воля у девушок, ой, дорогая.
Проживала Марфа песню жизнью своей горько-бабьей. Проживали за ней песню старушонки жизнями своими горько-бабьими:
Э-ой, как дорогая воля,
Теперь куда моя волюшка, воля девалась?
Э-ой, деваласе куда?
Дома на родимой на сторонушке воля осталась...
Свадьба попритихла. Заслушалась. Но Васька-голыш взвизгнул гармонью и вослед гармонье молодяжка дружно рявкнула:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону,
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Заглушило затянутое в кожаные ремни комсомольское прощание расставание старопрежнее:
Э-ой, большая любовь,
Любовь большая, розлука-та, ой, тяжелая...
Бросили старухи недопетую песню. Новое время пришло - новые песни принесло. Рявкают-то дружненько, так и кобели дружненько тявкают, да те-то боле от голоду да от злобы... Ой, что-то будет!? Что принесёт с собой весёлое безбожное времечко?
Когда солнышко скрылось в лесочке за речкой Стрелицей, Славку с Надюшкой увели в сенник на просторном сарае, куда в раскатистую масленку дед заезжал на тройке, запряжённой в расписные саночки, что и до сих пор неприкаянными здесь стоят, разворачивался на тройке лихо, пугая бабку своим удальством. Когда Славка сел на специально сработанной батьком к такому дню кровати, Надюшка спросила:
- Сапоги-то снимать? Али по новому времени не полагается того?
- За мужем ладишь быть, так снимай, а поперёд мужа коли хочешь пойти, так и сам сниму.
Покорилась Надюшка, сняла сапоги. И до самого утра горел сенник ясным звоном любви двух высекающих новую искру тел, испускал в небеса сияние, видимое зрячим и невидимое незрячим.
***
На другой день догуливала свадьба. Догуливала у Славки, потому как Надюшка была сироткой и на хлибены ехать было некуда. Да и выходило уже из моды старинное заведенье - добро и в одном месте свадьбу отгулять можно. Но ещё теплилась нерушимая старина заповедными обрядами, а потому Надюшка повесила к рукомойнику свои узорные полотенца и полила Славке на руки, не забыв шлёпнуть мокрой прохладной ладошкой по горячей спине.
Бабы с выносным - своим угощением, которое молодушка должна была отведать, чтобы приобщиться к их тесному и дружному сообществу - шли на лужайку за степенными мужиками. Надюшка одарила новых родичей расписными полотенцами, что вышивала долгими зимними вечерами на посиделках. И каждый гость с полотенцем на голове проходил перед свадьбой плясовой кружок, благодарствуя молодушке.
Свадьба разгоралась с новой силой жарким летним солнышком. Но когда солнышко вошло в зенит, зёв чёрной тарелки, зацепившейся вороньими когтями за часовенку, прокаркал: "Внимание! Говорит Москва! Заявление Советского правительства. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня 22 июня в 4 часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбардировке города Житомир, Киев, Севастополь..."
Не постигла того свадьба. Верещала ещё гармонь в руках Васьки-голыша, на крылечке дробила каблучками Маруська, хватившая дробей где-то в городе, куда ездила учится на трактористку, взрывался песнями то один, то другой края застолья...
Первыми спохватились мужики:
- Благодарствуем, Вячеслав Ондреич да Надежда Ивановна за хлеб, за соль, за ваше напитаньицо! Совет вам да любовь на долгие годы! Пойдём мы покудова котомки сбирать, - поклонились они застолью.
- Далече ли собрались мужики? - засмеялась над примолкнувшим столом Маруська-трактористка.
- Война, стало быть, началась. Немца надо бы отогнать, да тогда уж дале праздновать.
Взвился над застольем бабий вой:
- Не пущу-у-у! Другие пусть немца гоняют! У тебя дома дел что ли мало?
- Цыц, баба! Много ты понимаешь... За меня другой да за другого другой - останешься с голой трубой.
Ушли мужики. Потихонечку рассосалось застолье. Только Васька-голыш подливал и подливал себе из бутыли:
- Мне война нешто. На войне дураки пущай головы теряют, а я палец токмо один потеряю.
Ведь так и отлынил от войны падина - тюкал тесинку топориком да палец себе и оттесал. Скрывался опосля в подполе браковка от ярости некрутов, дабы не изобидели убогонького, да всё равно до конца войны не дожил, по пьяни в речке утоп Васька-голыш.
А Славке ещё целую неделю довелось некрутом погулять после пришедшей на другой день повестки, по родове пройтись, песен разудалых попеть:
Некрута мы, некрута,
Нам дорожка не крута,
Пологая дорожка нам,
Прощаться с буйным головам.
Пели и девушки с молодухами, захватясь под ручки и тынком провожая любимых. Только пели печально:
Дроля в армию пошёл,
Остановився в поле-то,
Серой кепочкой махнул -
Не видываться боле-то.
Удалыми молодцами уходили некрута. Только мужики были немного сумрачны, потому как баб не могли с себя стряхнуть да прилепившихся к ним ребятишек по головёнкам наласкать.
И Надюшка туда же - вцепилась в Славку, когда на телегу уже надо было садиться:
- Не пущу! Никуда не пущу! Убьют тебя там, Славка! А если робёночек у нас будет, что я с ним буду делать одна-одинёшенька?
И, повиснув на нём, завыла бабьим вытьём - откуда что взялось?:
Ты куда сподобляешься,
Моя милая ладушка,
На слыху нету праздничка,
На слыху нет Господнего,
Ты пойдёшь в путь-дороженьку,
В путь-дороженьку дальнюю,
Дальнюю, невозвратную,
На германское полюшко,
На защиту-ту Родины.
Не сказал ты мне, ладушка,
Как мне жить-обживатися,
Не в своём родном местечке,
С богоданным-то батюшком,
С богоданною матушкой,
А как явится дитятко
Из утробы припухлою,
Что мне делать, младёшеньке,
С нашим маленьким птенчиком?
Обернусь птичкой-пташицей,
Прилечу к тебе, ладушка,
Во бои во кровавые,
Во войну во кипучую,
Своим сердцем малёхоньким,
Подмогну ладе милому,
Голоском своим жалобным
Отведу пулю злючую...
- Ну, полно, полно, - подвернувшаяся пылинка выбила из Славкиных глаз солёную слезинку. - За стариками не пропадёшь, чай, и с робёночком. Мы фашиста скоренько прогоним. Да и пули такой у немца нет, чтобы меня убить. Бабка сказывала, что в рубашке родился, а кто в рубашке, того только серебряной пулей убить можно. Много нас - в рубашках, на всю Россию у немца серебра не хватит...
И долго ещё стояли стар и млад, соседи и соседки, девчата и бабы у большой ёлки, слушая, как затухает за поворотом грустно-удалой некрутский припев:
Некрута-некрутики,
Ломали в поле прутики,
Они ломали, ставили,
По милушке оставили.
Долго ещё шептала бабка Нюшка во след:
- На море на Окияне, на острове Буяне гонит Илья-пророк на колеснице гром со великим дождём: над тучей туча взойдет, молния осияет, гром грянет, дождь польёт, порох зальёт. Как камень камнем бьётся, не разрождается, так бы бились и томились пули ружейные и всякого огненного орудия немчинного. Как от кочета нет яйца, так и от ружья немчинного нет стрелянья. Закрой их, Господи, от востока до запада, от земли и до небеси, загради их городом железным, одень на них рубашку каменную от всяких стрел и ружей, от ножа, от пули, от проволоки и всяких нечистых рук немчинных и от всяких нечистых духов и родов...
И долго глядела вослед детям своим снятая с кадушки с огурцами Богородица...