Их было сотни. И они стояли. Куда ни глянь - они были везде. Одурманенные знакомым запахом, они вытягивали морды вперед, и все их тела были в напряжении, готовые к рывку. Голодные, слабеющие, они стояли, сковываемые крепким морозом, сжимались и повизгивали под порывами ледяного ветра. Уже несколько дней ими управлял только голод, и их черные глаза были наполнены жаждой. Столпившись в кучу, они устремил свои взгляды в одну точку; исходивший запах привлекал и пугал их одновременно. Плотным кольцом они окружили старую, грязную кучу вещей, укутавшись в которые неподвижно лежал человек.
Лишь слабое биение в груди и исходящее от него тепло выдавали признаки жизни в изнеможенном теле. Из-под груды одежды было видно только его лицо, обрамленное выцветшей темно-рыжей бородой, которое было так же изношено, как и то, во что он был одет. Дутая грязно-зеленая жилетка, темный свитер, стоптанные ботинки - вещи, давным-давно утратившие цвет и форму. Съежившись, он лежал прямо на асфальте, на правом боку, недвижим, без сознания, а они стояли вокруг, притянутые голодом, но скованные древним страхом. Возможно, что и не человека они боялись вовсе. Возможно, они понимали, что ждет их дальше, и, смотря на слабую жизнь перед ними, не хотели ее отпускать. Вот-вот он встанет, прикрикнет, и они разбегутся в разные стороны. Так, как это было всегда. Страх перед будущим, перед голодом, перед собственной смертью - вот то, что возможно сдерживало их.
Все походило на ритуал. Остатки жизни в безмолвном, сером, умирающем мире, недвижимо стоящие под пасмурным небом, молчаливо смотрели на свою жертву, оттягивая неизбежное.
Отчаянно сопротивляясь морозу, из остатков сил, человек бессознательно шевельнулся; его глаза на миг приоткрылись, и они, как один, отшатнулись, но тут же замерли вновь, как будто импульс его мозга передался каждому из них. Это привело в чувство их вожака, самого крупного и, пока что, сильного; он сделал шаг вперед. Ему не нравился запах, он не хотел находиться рядом с ним, но голодное безумие, вырывающееся из глубин его сознания, тянуло его к жертве. Слабо и боязно он коснулся лица человека, но тот не шелохнулся. Страх ушел; теперь им управлял только голод. Неожиданно для себя, он испытал безмерное возбуждение. Огоньки сумасшествия засияли в его глазах, и каждую мышцу охватили неконтролируемые им вибрации, но еще не хватало решимости нанести окончательный удар. В растерянности он пытался сконцентрироваться на шее, но не мог поверить в такую близость добычи, а оставшееся чувство опасности все еще пыталось его остановить. Но время пришло; на поводу у инстинктов он устремил пасть вперед, обнажив смертоносные клыки, но тут же отпрыгнул в испуге.
Взрыв страшной силы раздался где-то позади, и волной прокатился на огромное расстояние. На секунду земля будто ушла из-под ног. Несущая стена здания, бетонного гиганта, что возвышалось позади этого действия, износилась, треснула, и, потеряв способность выдерживать огромный вес, рухнула. За несколько секунд двадцатиметровая бетонная коробка превратилась в руины.
Они бежали, как могли, изо всех сил стараясь унести ноги. Клубы серой пыли поднялись в воздух, затруднив их дыхание, ограничивая видимость. Вожак, будто вкопанный еще стоял возле человека, пока стая проносилась мимо него. В смеси сильных чувств, страх снова взял верх, и, подвергаясь базовым инстинктам, он пустился прочь, вслед за остальными.
Спустя минуту все снова пришло в покой, и лишь глухой кашель нарушал тишину. Под слоем бетонной пыли что-то зашевелилось. Последний крик здания пробудил человека, кратковременно вырвав его из объятий ледяной смерти. Серые чистые глаза смотрели на то, что осталось от сооружения - дома, в котором началось его история, где 34 года назад он появился на свет.
Он не чувствовал ни рук, ни ног. Его щека примерзла к грубому асфальту, и он был не в силах поднять голову. Практически все его тело уже превратилось в мертвый груз, но он все еще мог думать, видеть, и ощущать, что где-то там, в глубине, пока еще трепещет уставшее сердце. Разум был чист, как никогда. Исчезли все дела, все тревоги. Жизнь подходила к своему концу. Теперь все в прошлом, и на этот раз ничего нельзя изменить.
Без своего места, без родных людей, бродяга и скиталец умирал, замерзая, в агонии пытаясь найти ответ на вопрос, которому посвятил всю жизнь. Движимый только лишь надеждой, он пытался ответить самому себе: зачем он ее прожил.
* * *
Если бы несколько лет назад ему бы предстояло выбрать, как он умрет, то он бы уж точно не захотел бы быть замороженным. Тогда бы ему казалось, что это ужасно - медленно, бессильно ощущать, как по капле исчезает жизнь. Но сейчас он понимал, что не бывает по-другому. Что смерть таит в себе ужас, какая бы она не была, и тяжело найти в ней что-то романтическое. Осознавая свой предел, люди стремятся сделать что-то, что, по их мнению, важно, необходимо. Или же бегут от мыслей о ней, поворачивая свой путь в гедоническое русло. Учения и религии - все они исходят из осознания смерти. И она всегда ужасна. Какой бы ни была причина, смерть всегда сопутствуется борьбой. Без правил и законов, некрасиво и неуклюже, она заставляет страдать, разрушая при этом все надежды и убеждения.
Так ему казалось. Сейчас он не видел разницы между способами, ибо итог всегда один. Но в его текущем положении был один плюс - он все еще мог думать. Пройдя весь земной шар, вернувшись туда, где родился, он мог независимо закончить свою жизнь, подведя ей итог. В области груди он ощутил странное тепло. Одновременно приятное и пугающее. С каждой секундой веки становились все более тяжелыми, все труднее было удержать глаза открытыми, и он перестал сопротивляться. Безмолвная серость когда-то спального района крупного города канула в темноту, и теперь человек оставался наедине сам с собой. Последние минуты интенсивной работы засыпающего мозга уносили его в мир воспоминаний, когда мир был еще ярким и живым.
Он был другим. Среди толпы в крупных городах или лежа в одиночестве на безмерном пшеничном поле, он всегда думал о вещах, которые считал выше его самого. Он любил эмоции, ощущения, с помощью которых он входил в "особые состояния". Так они их называл. Он любил знания, всегда стремился к ним. Он всегда хотел приблизиться к истине, хотел хотя бы немного ослабить узел, развязка которого таила в себе таинство жизни. Он всегда делал то, что хотел. Одинокий волк. Человек не из этого мира.
Под дневным солнцем сквозь суетливую толпу людей или под покровом ночи, в кромешной тьме пересекая заброшенный железнодорожный мост, он шел вперед, в неизвестность, устремляя взгляд вдаль, где небо соединялось с землей. В вечном поиске. Каждый рассвет он встречал в новом месте, в часовнях, на крышах, в подземельях, на море и на суше - в новых уголках Старого Света. Играя в свою игру, он будто находился в отдельном мире. Бескрайнем, удивительном, вдохновляющем и одиноком.
Сейчас он отчетливо понимал, почему когда-то, в юном возрасте, он сбежал. И это бегство обратилось для него длиною в жизнь, обратилось поиском своего места, и даже сейчас, пройдя столь большой путь и вернувшись туда, где все началось, он мог уверенно сказать, что так и не нашел того, что искал. Всегда одинокий, он не мог найти тех, с которыми говорил бы на одном языке. Много времени он поводил среди людей, еще больше - в мыслях о них, но так никто и не смог зацепить его сердце.
Он не видел в людях ничего живого, священного, привлекательного. Его пустые глаза, всегда искали чего-то, что могло бы их зажечь. Воображаемого огня, что охватывал бы других - таких же, как и он, что горел бы в их глазах, в месте, которому он принадлежит. Но все было впустую, и людская биосфера слабо откликалась на него. Невольно входя в чью-либо жизнь, растворяясь в чужих желаниях, потребностях, он отвергался всякий раз, был оттолкнутым, оставленным позади привычного цикла бытия. И так было всегда. Бесплодные попытки делали его грубее, отодвигали все его социальное куда-то вглубь, и, утратив надежду, он стал смотреть на общество по-другому. Он стал видеть людей, понимать их взгляды, их желания, он стал читать их мысли. Его воображение рисовало цветные ореолы, и каждый цвет означал свое - любовь, гнев, смирение, гордость, блеф. Он смотрел на цивилизацию как на сложный, слаженный, завораживающий механизм, где каждый винтик своенравно играл свою роль. Организм, которому он не принадлежал.
Когда-то у него было имя, но с годами он его позабыл, и сейчас оно звучало как-то странно и отчужденно. Михаил. Последние месяцы окончательно стерли все его навыки общения с людьми. Он стал безымянным, единичным - необитаемым островом, столь незначительным на карте огромных материков, но, в свою очередь, независимым и своенравным. Род, семья, дом, родина превратились для него в пустые звуки, не вызывающие в нем никакого отклика; но он всегда понимал их силу. Словно заклинание, приводящее в движение адскую машину, эти слова творили чудеса. В руках безумцев и опытных кукловодов они были ключами, что высвобождали огромную силу, способную как создавать, так и разрушать. Коллективную силу, как духовную, так и физическую, в колоссальных масштабах. Мощь народов: мощь толпы. Иногда ключи менялись, но чувства, что приводили отдельных людей в эйфорию, заставляли объединяться, что вели их к непонятной им цели в порыве безумства, неразумно и алогично, оставались неизменными.
"Кто не с нами, тот против нас". Фраза, пережившая тысячелетия. Как заклинание, как постулат, этот принцип подсознательно связывал группы людей, и способствовал их объединению и, зачастую, объединению против противоположного мнения. Оказавшись однажды под влиянием этой магии, рассеять ее становится довольно тяжело, и, даже находясь в одиночестве, человек начинал работать на Благо - развитие социума, коллектива. Подобно муравейнику, люди объединяются в группы, выстраивая несложную иерархию, превращаясь в единый, амбициозный, ненасытный организм, что, в свою очередь, весьма неустойчив. Социум. Его характер непостоянен и дерзок, и, не принимая то, что еще вчера было приоритетным, он всегда распадался на несколько сущностей, находясь в вечной внутренней борьбе. И человек убивал человека.
Однажды и он, одинокий остров - незначительный, маленький человек заплатил за свое несогласие. Молодой, неопытный, тогда еще полный надежд, он стоял на краю волнореза навстречу бушующему ветру, и смотрел на просторы бескрайнего моря, его вздымающиеся волны, разбивающиеся о бесчувственный, неживой бетон в сантиметрах от его ступней. Энергия воды и ветра рассеивалась о громадное сооружение, воздвигнутое людьми во имя Блага, и ему казалось, что он чувствует всю мощь и суровость бетонного блока, титанически выдерживая удар за ударом. Такими же усилиями Социум сражается с Природой, но каждая победа таит в себе поражение; как часть Природы, в Борьбе за благо Социум уничтожается себя. Социум порождает Благо; Благо уничтожает Социум.
Они подошли к нему сзади, неслышно, на фоне ревущей стихии. Их было четверо. Когда он почувствовал чье-то присутствие, было уже слишком поздно. Он обернулся. Позади было море, а путь к пляжу перерывал сбитый мальчуган лет семнадцати с наголо побритой головой. Еще двое стояли позади; подростки. С одним из них была девушка: рыжая, с веснушчатым лицом. Ее глаза были опущены, она выглядела виновато. На ее лице можно было прочитать "Прости, но другого выхода у нас нет".
У них выход, конечно же, был, множество выходов, но они их не видели. Не хотели, или не могли. У Михаила его не было. Сталь лезвия ножа сверкнула в руке у бритоголового. "Деньги или жизнь".
Деньги. Идеологическое понятие, нацеленное на установление порядка распределения Блага внутри Социума. Ему всегда казалось, что это некая религия, секта, входным билетом в которую служили цветные бумажки. Мифология современности. Считалось, что наличие большого количества Денег приведет к сверхчеловеческим способностям, к управлению миром, безмерному Благу. Сквозь тысячелетия мифы и религии продолжали править миром.
Больше всего он боялся утонуть. Иногда, лежа где-нибудь в пасмурную погоду, он представлял себе, как тонет, и это наводило на него жуткий страх. Его захватывал ужас, и он ощущал, как леденеет его тело. В голове он чувствовал странное покалывание, мышцы замирали и отказывались двигаться. Он представлял те три минуты без воздуха, минуты погружения и тоскливого взгляда на затухающие солнечные лучи над всё увеличивающейся толщей воды, минуты жалких истеричных попыток одолеть стихию. Минуты, когда полулитр воздуха бесценен. Когда и сами минуты бесценны.
Время. Именно его он считал единственной ценностью. Ни вернуть, ни восполнить: оно величественно и независимо. Если бы ему была дана возможность воровать время, он бы, несомненно, воровал. Он всегда стремился освободить отведенные ему часы от лишнего, не нужного ему, для чего было необходимо освободить себя. И он освободил. Он был сам по себе всю свою жизнь и лишь сейчас, лежа на промерзлом асфальте, время ограничивало его свободу: его оставалось слишком уж мало.
Когда-то он слышал, что кошмары обязательно становятся явью, если придавать им большое значение. Нельзя сказать, насколько это правда, но с ним все так и произошло. Он барахтался среди больших волн, норовящих ударить его о волнорез, в холодной соленой воде с ножевым ранением в правом боку. Его палач со своей свитой быстро удалились с волнореза, оставив на его краю лишь капли крови своей жертвы. Ему показалось, что рыжая девочка посмотрела на него с состраданием перед тем, как ошеломленный он рухнул в морскую бездну.
Стальной нож, артиллерийский снаряд, печать об увольнении - все это было схожими инструментами. В руках людей, они вершили "правосудие": они уничтожали тех, что не согласны. Тех, что идя с ними бок о бок, под тем же небом, думали иначе - слабые звенья Социума.
Ему повезло. Нож прошел сквозь мышцу, не задев ничего важного, а холодная соленая вода замедлила кровотечение. В полубессознательном состоянии он смог продержаться необходимое время, пока его не заметила береговая охрана.
В тот день в нем произошли перемены. В тот день он увидел темную сторону его выбора - бродячей жизни, он увидел, что происходит, когда Удача отворачивается, он понял, чем это грозит. Именно тогда он начал думать по-другому. Тот день был переломным, и лежа в больничной койке, он слышал, как глубоко внутри него, сопротивляясь, умирали надежды.
Слабый и беззащитный, будто зверек, загнанный в угол, оправившись после ранения, он начал свой путь в неизвестность. Внимательно и осторожно, продумывая каждый шаг, словно по лезвию бритвы он слепо двигался вперед. Ему приходилось думать, наблюдать, следить. Именно тогда он открыл в себе возможность видеть окружающих, понимать их нужды и мысли: выживать внутри Социума. Когда-то, в наивном детстве, он мечтал об этих возможностях, но сейчас, понимая глубину механизма, открыв новые грани понимания, он стал заложником своего разума. Он отодвинул себя еще дальше от людей, перекрыв навечно дорогу назад. Стоя на оживленном перекрестке, смотря на суетливую толпу, он видел мертвую пустыню. Выбранный им путь одинокого странника достиг своей кульминации.
Он стал наблюдателем. Невидимым и независимым, он шел вперед и смотрел на все, что происходит вокруг, изучал и перенимал, но никогда не влиял на ход событий. Бесстрастно и бесчувственно он поглощал знания этого мир, и лишь они вызывали в нем теплые чувства.
"Человек рожден для того, чтобы изучать". Знания превратились в наркотик. Не понимая наслаждений внутри общества, не имея возможности их получить, он находил развлечения сам. Природа, люди, красота - все стало предметом его изучения. Внутри своего сознания он создал совершенный мир, что, со временем, заменил реальность. И прячась там, внутри себя, он улыбался.
Его заносило в разные уголки Земли. Он знал множество людей, часть которых считала его своим другом. Но он не подпускал их близко к сердцу, не давал заглянуть за занавес души, и изредка побаливающий шрам на боку был тому оберегом. Они были разные, искренние и подлые, относительно свободные и забитые, но все - одурманенные. Но они знали многое, они умели и создавали то, что было ему неведомо ранее. Они были разные, и разному учили его, и то, что делали они во имя Блага, он делал для себя.
Они научили его вскрывать замки, и многие ночи он проводил, врываясь в библиотеки: научные и развлекательные, он черпал знания отовсюду. И без этого жизни он не представлял. Его научили воровать и лгать, и, пользуясь своим знанием, он довел это до совершенства. Знание сделало его врагом, врагом общества, осквернителем Блага. Но он шел дальше, против течения и общего мнения, к давным-давно позабытой тайне. К завесе, приоткрывающей истину.
* * *
Женщины. Он всегда остерегался их. Они манили его своей красотой, улыбкой, жестами. Его природное естество зачастую брало верх, но он всегда старался его контролировать. Нельзя забывать - он был человек, и много в нем было человеческого. Как это часто бывало, его разум был объектом всеобщего внимания, в частности, женского. Он видел их глаза, их лица, и читал почти все их помыслы, но всегда не до конца. Что-то темное, нераскрытое, иррациональное таилось внутри них. Что-то, что пугало и отрезвляло его, предохраняло от перехода черты в мир, откуда еще никуда не возвращался. Чары любви были не властны над ним, так ему казалось. Но все же они его привлекали, ему нравилось с ними играть. Будто с огнем, он всякий раз пробуждал в гордых, дерзких красавицах сильные чувства, давил на их слабые места, опьянял своими речами, а затем, исчезал. Но, в столь опасной игре с сильными чувствами, в игре с самим собой всегда есть риск поскользнуться, и однажды это произошло.
Мир был охвачен эйфорией. Неразумный, истеричный смех охватил планету, человечество приближалось к переломной точке. Время Социума, достигнувшего насыщения, подходило к концу; последние дни спокойствия канули в лету. Он понимал это, и, зная цену времени, хотел сохранить на себе каждую секунду перед наступающей паникой. Спокойно и мерно он шел по проселочной дороге, минуя крупный особняк, как вдруг почувствовал на себе легкий игривый взгляд.
Она стояла на пороге, выложенном декоративными камнями, на фоне массивного, отстроенного со вкусом здания, но ее красота затмевала фон. Ее ярко-голубые глаза были направлены в его сторону; взгляд не был напряжен или чересчур сконцентрирован: она смотрела на него, как смотрят на картину в галерее. Было очевидно, что ей нравится то, что она видит, но она не была опьянена этим; самолюбие и гордость ощущались в ее взгляде, и удовольствие, получаемое ею от него, находилось в рамках трезвого духовного гедонизма. Заглянув в эти глаза, ему на миг показалось, что он заглянул в зеркало: также как и она, он смотрел на нее как на предмет эстетического наслаждения. Ее правильные, округлые черты лица, белокурые локоны слегка блестящих волос и ямочки на щеках приводили его природную человеческую часть в экстаз, в то время, как ледяной бесстрастный разум, сдерживая эмоции, тем не менее, ощущал в ней более глубокую тайну, нераскрытые глубины. Быть может, это и была она, человек из его мира?
Надежда, несомненно, светлая эмоция. Весь путь, пройденный им, все его настойчивость и воля была обязана лишь Ей. Но в минуты слабости, когда сладкий мираж сплетается с отчаянием, Она может произвести перелом в сознании, и тогда неосознанное, иррациональное берет верх. Тайна прекрасной богемы, надежда на случай, счастливое совпадение заставили его сопоставить красивую внешность с не менее красивой душой, не имея на то явных причин. Они пересеклись взглядами на несколько секунд: красивые и грациозные, и он пошел дальше; но этого хватило, чтобы то, от чего он так стремительно убегал словило его в свои сети, темные мысли засели где-то в его сознании, словно вирус, затаившийся в организме.
* * *
Он продолжал свой путь, что волнообразно вел его сквозь время; то в изобилии, то в голод; он продолжал поиск истины. Приоткрыв для себя тайну Социума, он хотел двинуться дальше, узнать о причинах его происхождения. Ему хотелось заглянуть в тайну бытия, и осознать, что же такое сам он. Но духовный рост сменился постоянством, все меньше он узнавал, все больше знаний использовал. Он умел многое, сравнительно с рядовым мирянином, и его гордость тогда находилась на пике своего торжества. Зачастую ему казалось, что его возможности истощаются, что он исчерпал свой лимит. Это вводило его в переживания, длительные депрессии. Библейские Гордыня и Уныние замыкали порочный круг, отчаянно борясь с моментами просветления. Как и Социум, он, бывший единичным, начал распадаться на сущности, изнутри.
Продолжая свой путь, он осознавал, что его духовный полет идет на спад, что сейчас его разум опустился на уровень ниже, и, словно по невидимой, неопознанной связи, вместе с ним рушился и Социум. Страшные события, последствия внутренней войны и бессмысленных, по его мнению, противостояний, привели человечеству к краху, который стремительно набирал обороты.
Искусственные науки, идеологии - та самая теология, объединяющая людей, пришла в насыщение, утратила динамику, и посыпалась, ввиду своего непостоянства. Безумцы и шаманы, те, кто стоял в те дни у руля, использовали эту дивную машину чересчур грязно, корыстно, низменно, и, не в силах больше удержать сообщество в своих руках, были растерзаны толпой; снизу доверху. Мир погрузился в хаос.
Горящие дома, голодные дети-сироты, пьяные бандиты, военные, ощутившие безграничную власть. Нездоровая эйфория сейчас была на своем максимуме, ее можно было почувствовать в воздухе; будто зараза она распространялась среди людей, и даже животные, чувствуя это, входили в безумство. Все еще были не опьяненные, были и те, кто пытался прибрать Социум под свое влияние, но тщетны были попытки оживить иерархию, издающую последние вздохи. Ничего не действовало, пьяный хаос набирал обороты, уничтожая все достижения бывшего общего, и тогда прогремел первый взрыв.
Он не знал, кто был тому виной, не знал, с какие помыслы он таил, действуя таким образом, но это повлекло за собой неуправляемую череду событий исход которых был очевиден и однозначен. За первым взрывом последовал следующий, и смертоносной чередой они распространились по Земле. Уничтожались города, острова, континенты. Сотворенное во имя Безопасности, выходило из под контроля и превращалось в оружие массового уничтожения. Смерть была повсюду.
Настали страшные, голодные времена, и именно тогда он вновь встретил Её. Яркие голубые глаза потускнели, светлая кожа и белокурые локоны покрылись слоем грязной пыли, а от красивой одежды не осталось и следа, лишь тусклое тряпье. Впрочем, тогда он был ничем не лучше. Он случайно встретил ее в глубинах леса, что лежал по соседству с тем места, где он впервые ее увидел, Она сидела, обняв колени, и молчаливо глядя в одну точку; из ее глаз текли слезы.
Он хорошо знал этот взгляд и прекрасно понимал, что он означает. Когда-то он сидел точно так же, обняв колени где-то в трущобах, среди гаражей, и плакал, не издавая ни звука. Тогда внутри него рухнуло то, что он, как и все его окружение, считал святым; те самые заклинания, что должны были сделать его частицей Социума: род, семья, дом, родина.
Невольно он начал сравнивать ее с собой, и, несмотря на жуткую картину, нехотя возрадовался. В глубине сознания очнулся вирус тех самых мыслей, что некогда казались ему темными. Как и она, он расстался с домом и родными; как и она, он был обречен на одинокое скитание; как и у нее, его сознание было очищено от заклятий. Сейчас он был уверен - она и есть тот самый человек из его мира. По крайней мере, она стала им, и не смотря на ее горе, внутри него разлилось странное тепло, разум стал чист и покинуть всеми мыслями; ему хотелось улыбаться. Впервые в своей жизни Михаил опьянел от чувств. Впервые в жизни он влюбился.
Он подошел к ней тихо, почти вплотную, но она все еще его не видела. Ее несфокусированный взгляд не видел ничего, она смотрела не на внешний мир, она смотрела в себя; пережив уничтожение ее старого мира: разрушение любимого дома, смерть любимых родителей, она сидела среди леса и смотрела, как, сопротивляясь, рушатся ее надежды.
Таких как ее отец называли бизнесменами, таких как ее мать - удачно вышедшими замуж, таких как она - золотой молодежью. Она всегда получала все, чего ей хотелось; Социум работал на нее. Но, в череде ужасных событий, все изменилось; те, кто еще недавно опекал ее теперь врывались в ее дом, грабили то, что ей принадлежало, уничтожали все то, что было им не нужно. С гиеньим смехом они издевались над ее отцом, а когда, в порывах чувств, ее мать, ослепленная гневом, попыталась вырвать его из их рук, девять грамм свинца ударили в ее лоб. Ей повезло, она спаслась, она бежала в домашнем костюме, гонимая страхом - древним инстинктом, не понимая ничего. Она бежала и падала, все время спотыкаясь о неровности земли, сдирала кожу с локтей и колен, но вновь вставала и бежала. Позади нее она слышала выстрелы, и ей казалось, что пули свистят где-то рядом, а гиений смех преследовал ее повсюду. Лишь здесь, в том месте, где он ее нашел, среди леса, она выбилась из сил, и покинутая чувствами, закрылась в себе в ожидании неизвестности.
Он аккуратно дотронулся до нее, но она не отреагировала. Он попытался снова, и ничего не последовало в ответ. Он сел напротив нее, стараясь заглянуть ей в глаза, но они были опущены. Он аккуратно взял ее поднял ее голову так, чтобы из взгляды встретились. Она смотрела на него, но не видела. Ее зрачки были расширены настолько, насколько это возможно, и испытывая сильнейший стресс, она не была в состоянии ответить на его попытки, привлечь ее внимание. Холодок пробежал по его телу. Где-то вдалеке он услышал голоса, нужно было уходить.
Он аккуратно взял ее на руки и пошел к тому месту, которое последние пару недель называл домом. Ему было тяжело. Она была абсолютно без чувств, будто душа покинула ее тело. Ее правая рука свободно болталась, а голова была запрокинута. Начался дождь. Холодные крупные капли падали с листьев на них точечными ударами. Он чувствовал озноб и усталость, холодный влажный воздух был тяжел, и ему казалось, что он был свинцовым, и давил на его плечи, норовя сбить с ног.
Он уже давно ничего не ел, и силы были на исходе, но он все же достиг своего укрытия незамеченным. Оборудованное на скорую руку жилье он соорудил в заброшенной шахте вход в которую давно зарос молодыми деревьями. Забытое Богом место, относительно безопасное. Он положил ее на старый изодранный матрас, а сам сел рядом, не помня себя от усталости.
Он жил с ней три месяца, пока не настала зима. Она слегка пришла в себя, могла сама есть и пить, но почти не двигалась и так ничего и не говорила. Три месяца он, движимый надеждой и слепой верой, поддерживал тепло ее тела. Те дни обернулись для него в однообразную рутину. Будто загнанный зверь, он обустраивал свое логово, нежно лелея последнюю надежду своей жизни, что неподвижно сидела на все том же рваном матрасе. Вся ее прошлая жизнь имела золотистый цвет, ее организм, ее психика были изнеженными. В отличие от него, привыкшему к борьбе и лишениям, она не была готова к тому, что произошло, и огонь в ее глазах уже давно погас. От нее оставалось только тело, поддерживаемое им по мере возможностей, но его уже давно беспокоил её не прекращающийся кашель.
Вера слепа, а жестокий мир работает по другим законам. Нет в этом мире ни плохого, ни хорошего. Независимая череда событий, причинно-следственная связь, которую каждый, индивидуально для себя окрашивает в цвет, который ему нравится. Когда-то он понимал это, но сейчас, попав в ловушку собственных мыслей, он слепо верил в светлое будущее, в новый мир, который он построит вместе с ней.
* * *
Она умерла в первый день зимы от воспаления легких, безмолвно испустив в последний раз влажный воздух. Она умерла, полусидя на старом матрасе, и пустой взгляд, сконцентрированный на противоположной стороне стены, застыл на ее потускневших голубых глазах. Он сидел напротив нее, не веря в то, что произошло, и лишь боль в кончиках замерзающих пальцев смогла вернуть его в нормальное состояние. Ее смерть убило в нем последние надежды, и разум вновь стал чистым, как был когда-то. Он вновь пережил то же, что и в подростковые годы, когда покинул родительский дом, и остался один на один с дикой жизнью каменных джунглей; но сейчас уже не было никого.
Ему нужно было идти, он понимал это, нужно было идти в другое место, где можно найти еду и ночлег. Он не спешил собираться, ему все еще было тяжело покидать это место, хотя дело было даже и не в брошенной шахте, не в обносках, что были раскиданы повсюду и даже не в коченеющем трупе. Ему было тяжело оставлять надежду. Пожалуй, последнюю надежду.
План был прост. Нужно было надеть на себя как можно больше, и взять с собой всю еду, которая у него было. Делить ее было больше не с кем. Лес был мертв, и только сейчас он мог обратить на это внимание. Серое небо и голые стволы рисовали в его воображении жутковатую картину. Больше не было никого, никаких признаков жизни, ни малейшего намека на чье-то присутствие. Только постукивание веток друг о друга под дуновением слабого ветра.
Он вышел из леса быстро, как ему показалось, погруженный в какую-то странную пустоту, пожирающую его мысли, эмоции, уничтожающее его время. Он вышел на дорогу, ведущую через небольшой поселок; он приготовил нож. Здесь было тихо, и эта тишина пугала его, как никогда. Он видел выбитые окна и двери, повсюду были следы от пожаров, во дворах лежали люди. Мертвые разлагающиеся люди. Он боялся этого места, и все надежды найти ночлег в одном из этих домов развеялись в миг. Он хотел бежать отсюда, бежать как можно быстрее.
Дорога к городу снова шла через лес. Пустой и мертвый, он казался ему куда ближе и теплее, чем брошенные, разграбленные жилища. Последние три месяца, ухаживая за той, чье имя так и не узнал, он не отходил далеко от тоннеля. Удачно обворовав когда-то продуктовый склад, он запасся консервами, которых ему одному хватило бы до конца зимы.
Ту ночь он провел в лесу, у костра, и наутро его состояние ухудшилось. Появилась боль в боку и первые признаки простуды. Он был один среди серого безмолвия стволов голых деревьев, и не было другого выбора, кроме как идти вперед. И он шел. И с каждым днем ему было все тяжелее. А мороз все крепчал.
Спустя несколько дней, с болью в горле и сильным жаром, он достиг города. Города, который был ему до боли знаком. Мегаполиса, из которого пару десятков лет назад он бежал, стараясь не оглядываться. Город был мертв. Мертв, как и все остальное, мертв, как и весь мир. Он шел через высотные дома по широкому проспекту, то и дело обходя разбитые машины. Плохо соображая, в приступах лихорадки, он двигался по памяти, шаг за шагом идя домой; туда - где он провел свое детство.
Жестокий отец, слабая мать, отсутствие будущего - вот что ему казалось тогда. Они жили в заводском районе индустриального города; Он - классический рабочий с безмерным эго, она - безработная, бесхарактерная, по уши влюбленная, так и оставшаяся на уровне подростковом уровне развития. Он получал больше всего побоев; он был старший и любил книги больше, чем тяжелый труд.
Он ушел в ночь, не прощаясь, не оставив даже записки; скрываясь в гаражах и балках он покинул город и двинулся в сторону моря. Ему было тяжело, но некое сладостное чувство всегда толкало его вперед. Чувство свободы. И вот, он вернулся. Он пришел в тот самый двор, к тому самому старому девятиэтажному дому, который еще в его время дал сильную трещину и сейчас больше походил на руины. Во многих оконных проемах не было стекол; подъездная деревянная дверь была разбита в щепки, но окно квартиры, где он когда-то жил, было целым. Сквозь него он видел книжный шкаф, покрытый толстым слоем пыли. Его любимый, когда-то, шкаф. Он не решился заходить.
Силы начали покидать его, голова начала кружится, и временно захлестнувшие его воспоминания отступили под натиском боли и недомогания. Голова закружилась, и ему сделалось дурно. Где-то промелькнула мысль, что это конец, и она не была лишена здравого смысла. Он стоял посреди пустынного двора в мертвом городе. У него закончилась еда, и морозная погода заставляла неметь его ступни и кисти рук. Он устал, и выбился из сил; у него не было ни желаний ни надежд, его тело вело жестокую борьбу с вирусом, и, судя по последним дням, неуспешно.
Он хотел отдыха, сил на что-либо уже не оставалось. Медленно его позвоночник начал гнуться, тянуть его к земле. Ноги ослабли, и он упал на колени, испытав при этом сильную боль; он не смог удержать равновесие, и свалился набок. Какое-то время он еще был в сознании, но затем, плавно и незаметно, его окутало царство снов.
Такова была она, его история; его предсмертная исповедь. Как бы сильно он не пытался найти в ней какой-то смысл, приоткрыть то, что его ждет там, за чертой, он не мог понять ровным счетом ничего. И его охватило раздражение, злоба; неприятие. Он не хотел, чтобы все закончилось вот так. Он проклинал себя за свою слабость, за то, что отступил от своего пути тогда, когда нашел ее, одинокой в лесу. Он хотел повернуть все вспять и сейчас, ему казалось, что в нем вновь ожили силы, что он может продолжить путь.
"А что, если не все потеряно?", думал он, "Что если собрать остатки воли, что если встать и пойти дальше". Ведь он прошел такой долгий путь. Быть может, он найдет что-то в этих брошенных домах, квартирах. Он разведет костер, согреется, и отправится дальше, как делал это всегда, в путь, в поисках место, которое он сможет назвать своим миром. В поисках истины.
Он открыл глаза, напряг свои мускулы, и вот, он уже на ногах. Он ощущал неведомую ему ранее легкость, тело казалось ему невесомым, и он был уверен, что способен на все. Он сделал в первый шаг, но что-то смутило его. Все вокруг было странным, ярким, неестественным, и он сам казался себе нереальным. Земля ушла из-под его ног, и ему казалось, что он падает куда-то в вечность. Он летел в кромешной темноте, и хаотично обращался.
Михаил проснулся. Что-то мокрое и теплое коснулось его лица. Он хотел открыть глаза, но был уже не в силах. Он осознавал, что лежит на земле и что по-прежнему не чувствует своего тела, лишь слабеющее биение в груди и какой-то теплый воздух слабо дул в его немеющее лицо. Спокойно и уверенно он принял мысль, что это конец.
Испугавшись рокота обрушившегося здания, они бежали, но недалеко. Голод заставил их остановиться. Несколько минут они стояли в тишине, пока не осели клубы серой пыли. Осознав, что больше ничего не угрожает, они медленно вернулись к своей добыче, и сотни их снова окружили ее. На этот раз вожак осмелел, и подошел к человеку вплотную. Он толкнул человека, но тот не ответил ему. Зарычав, вожак вонзил свои клыки в мягкое горло, разорвав артерию.
Кровь сильным потоком ударила из жертвы, и ее запах распространился повсюду. Он ударил им в нос, и они обезумили. Вмиг, одновременно, они бросились к телу, борясь друг с другом за драгоценный кусок. Зубами и клыками они продирали себе путь, и новая кровь добавляла огня в это безумное действие. Борьба за добычу переросла в массовую бойню, и теперь, позабыв о человеке, они начали яро грызться между собой. Они умирали один за другим, они нападали на тех, кого видели; вгрызаясь в теплую плоть они пытались ухватить кусок, но тут же были атакованы кем-то другим. Это длилось долгие минуты, или, быть может часы, и не было конца их насыщению. Роковой, кровожадный танец голодного безумства охватил некогда спокойное место, и, набрав обороты, остановился, разрушив себя изнутри.
Под серым небом, на фоне рухнувшего здания, среди бетонной пыли отдавала ярким контрастом пролившаяся кровь, быстро застывающая под действием мороза. День подходил к своему концу, и Солнце по обыкновению заходило за горизонт в 6.04 после полудни. Свинцовые тучи затягивали небо, и мертвую тишину нарушали только редкие постукивания веток голых деревьев. Тепло последнего человека покинуло этот мир, когда температура тела, лежащего на мерзлом асфальте, упала до восьми градусов ниже нуля.