Аннотация: ... В этой демонической картине, казалось, не было никакого порядка: глаз, опущенный в маленькую колбу с синеватой жидкостью, стоял рядом с большой, пузатой ёмкостью, внутри которой, тускло мерцали серебряные монеты...
Как и следовало ожидать, Высший Совет ордена Одона не замедлил разработать и утвердить три различных документа, каждый из которых назывался "Руководство к действию", и предназначался для монахов разных кругов посвящения. Эти руководства содержали в себе весьма точные указания границ дозволенных действий, характер возможных провокаций, новые уклады жизни членов ордена, и многое другое, не менее важное, в сложившейся ситуации. Зачитанные в присутствии братиев, эти указы были завершены клятвой о неразглашении и скреплены печатью "mutus"*.
Отец Паоло, неожиданно для себя, воспринял "Руководство" крайне болезненно. С некоторых пор, он, давно привыкший к дисциплине царившей внутри ордена, вдруг почувствовал, что она стала тяготить его, не давая полностью проявить себя. Понимая, что Малый Круг - последняя ступень перед возможным выбором в Высший Совет, где раскрывались более широкие возможности, он старался подавить в себе подобное чувство, но с каждым днём это становилось сложнее.
Нужно сказать, что подготавливать себя в Высший Совет, отец Паоло принялся сразу после вступления в Малый Круг. Он поставил перед собой такую цель и не жалел сил для её достижения. Выполняя далеко не лёгкие задания ордена, Паоло всегда тщательно изучал предстоящее дело, а потом выполнял, причём всегда успешно. Такое отношение к вверенным ему поручениям стало законом для него.
Помимо агентских миссий, отец Паоло всё свободное время проводил за изучением древних трактатов, к которым получил безграничный допуск, став членом Малого Круга.
Обходя как-то длинные стеллажи секретного хранилища, он наткнулся на древнегреческий манускрипт по алхимии. 80000 его слов стали для Паоло новым откровением, и он, с присущей ему дотошностью, принялся изучать это писание. Далее, пошли в ход многочисленные китайские рукописи по алхимии, медицинские труды индийского и исламского происхождения. Артепиус и Альберт Великий с одинаковой скрупулёзностью штудировались им и наводили на раздумье уже гораздо более чем священные тексты божественного происхождения, и в какой-то момент процессы земные затмили собой небесные. Произошло это настолько незаметно, что он даже не сумел осознать случившееся, и послушно склонился перед собственным "я".
Именно с этого момента отца Паоло и стала одолевать некая нетерпимость, которая с каждым днём терзала его больше и больше. Обязательные капитулы теперь стали настоящей пыткой для него, ибо он не мог на них говорить своё истинное мнение. Уже как настоящий алхимик, Паоло переживал внутри себя метаморфозы, которые, как ни старался, иногда всё-таки прорывались наружу. Всё чаще он стал ловить на себе пристальные взгляды брата Игнасио, и замечать, как внимательно, словно изучающее, смотрит на него брат Луций. Это были не добрые признаки, и отец Паоло почувствовал, что столь желанный выбор в Высший Совет ордена, может миновать его.
Возможно по этой причине, он стал болезненно реагировать на указы Совета. Так же, в этом сыграло роль его внутреннее несогласие с некоторыми ключевыми положениями "Руководства". Какими именно, нетрудно догадаться, вспоминая последний капитул Малого Круга. Нельзя оставить незамеченным и тот факт, что для отца Паоло, с небезызвестных времён, практика была тесно связана с теорией. К этому он уже давно привык, а потому, вовсе не удивительно, что теория у него также, нуждалась в практическом подтверждении. И коль скоро его умом завладела алхимия, новоявленный адепт стал поневоле пытаться испробовать на деле её законы.
Вероятно, в переменах воззрений отца Паоло кроется ещё несколько причин, но мы не будем углублятся в них, а проследуем вслед за монахом, который низко опустил капюшон и торопливо вышел за стены убежища ордена.
Опустившиеся сумерки и непогода, казалось, вовсе не мешали отцу Паоло, который довольно долго шёл по опустевшим улочкам города. Часто оглядываясь, он несколько раз останавливался, словно хотел повернуть обратно. Однако затем, продолжал путь в прежнем направлении.
Собственно, само направление этого пути, для знающего местность горожанина, выглядело, по меньшей мере, странным. Монах несколько раз пересекал одни и те же переулки, выбирая наиболее тёмные места, и сделал несколько кругов, прежде чем остановился у высокой ограды, за железными воротами которой проступали очертания небольшого, мрачного дома, наполовину скрытого деревьями, растущими вокруг.
Оглянувшись, последний раз, отец Паоло вытащил из-под рясы ключ, и, отворив ворота, мгновенно скрылся за ними.
Дом, в который проследовал монах, на первый взгляд, не выделялся ничем особенным. Его мрачность вполне можно было приписать ненастной погоде и поздними сумерками. Однако для всех живущих в округе, он уже давно стал предметом суеверных домыслов, и ничем иным, как обителью дьявола.
Одноэтажный, в шесть окон, с высокой готической крышей, этот дом был своим архитектурным стилем похож на сотни других домов. На этом сходства и заканчивались, уступая гораздо более многочисленным отличиям. Из внешних, в первую очередь, бросался в глаза удивительный окрас. Дом был чёрно-бурого цвета. Каким образом удалось ему стать таковым, никто доподлинно не знал, ибо никогда не видели, чтобы его чем-то красили. Однако факт оставался очевидным, и вызывал массу самых разных толков, среди которых преобладало мнение, что дьявол лично раскрашивал стены по ночам кровью своих жертв. Конструкция окон, также, была необычна. Ставни в них располагались не снаружи, а внутри дома. Высокая труба казалась намного толще необходимого, что наводило на мысли об очень большом камине, что было чрезвычайно удобно для ведьм, которые, как известно, имели привычку улетать на ночной шабаш через трубу.
Как уже упоминалось, деревья окружали дом со всех сторон, словно защищая его. Они не являлись садовыми, а были лесными обитателями, среди которых лиственные дружно уживались с хвойными. Разлапистые и неухоженные, они качественно дополняли мрачную картину, и вполне гармонировали с обросшим мхом каменным забором.
Такова была наружность дома, в который вошёл, отворив дверь большим ключом, отец Паоло.
Распалив свечку внутри фонаря, он прошёл в комнату, и первым делом обошёл окна, проверяя, хорошо ли закрыты ставни. Затем, поставил фонарь на широкий стол, и пламя свечи озарило стоявшие на нём колбы различных размеров, внутри которых, помимо разноцветных жидкостей, можно было различить некоторые части человеческого тела. В этой демонической картине, казалось, не было никакого порядка: глаз, опущенный в маленькую колбу с синеватой жидкостью, стоял рядом с большой, пузатой ёмкостью, внутри которой, тускло мерцали серебряные монеты. Корень растения лежал вперемешку с большим пальцем ноги, а пучок чьих-то волос обвивал змеиную чешую. Однако отец Паоло, видимо, так не считал. Приподняв подол рясы, он аккуратно вытащил из тайного кармана какой-то свиток и, разложив его на столе, принялся внимательно изучать, время от времени прерываясь, чтобы долить раствор из колбы с глазом в ёмкость с монетами, подпалить волосы с чешуёй, а пепел опустить в несколько колб сразу. При этом взгляд его был чрезвычайно сосредоточен на происходящем.
Проходивший в это время по улице старик в обветшалом сюртуке, заметил отблески огня, едва пробивавшиеся сквозь щёлки ставен. Неистово перекрестившись, он плюнул в сторону дома и быстро пошёл прочь от проклятого места.
Прозвище "обитель дьявола" дом получил отнюдь не за свою мрачную внешность. Старожилы хорошо помнили, и нередко рассказывали любопытствующим, историю этого дома, за чуть менее полувека. Всё это время он принадлежал одинокому старику, который, если верить их утверждениям, всегда был одного возраста, словно молодость обошла его стороной, а смерть и вовсе позабыла. Он был нелюдим и редко выходил из дома. Ещё реже он выходил через массивные железные ворота на улицу, и всякий раз, не смотря на жару или холод, был облачён в тёмные одежды, прикрывающие его с головы до пят. И лишь длинная седая борода, развевавшаяся на ветру, свидетельствовала о его почтенном возрасте, ибо лица никто не видел.
Постоянных посетителей у этого загадочного старика не было, впрочем, как и случайных, однако, раза два в год, и обязательно ближе к полуночи, было замечено, как к нему сходились около дюжины весьма странных личностей. Все они плотно укрывались одеждами, стараясь ничем не выдать себя, но можно было догадаться, что среди них были и женщины. В такое время дым из трубы валил пуще прежнего, а отблески огня слабо пробивались сквозь плотные ставни весь остаток ночи.
Далее, рассказывающие о доме старожилы делились во мнениях. Некоторые утверждали, что никогда не видели людей, выходивших через ворота обратно. Другие склонялись, что выходили, но гораздо меньшим числом. Были и такие, которые видели всех, но только будто бы проходящими сквозь стены каменного забора, и готовы были побожиться на этом. Остальные примыкали то к одним, то к другим, отчего подобная тема всегда становилась предметом горячего спора, в котором не подлежало сомнению лишь одно - дом и его обитатели водят дружбу с дьяволом.
Так, или иначе, духовенство не спешило разобраться с подобным безобразием, а сами жители боялись даже дотронуться до его массивных ворот. Разумеется, о посещении соседа запросто, по-свойски, не могло быть и речи.
Так продолжалось много лет, пока старик вовсе не перестал появляться.
Затем, в один из дней, многие увидели, как отворив ключом ворота, к дому проследовал мужчина средних лет, прилично одетый, и ничем не вызывающий подозрений. По такому случаю неподалёку собралась толпа зевак, ожидая развязку столь неожиданного события. Их любопытство, в самом деле, было довольно скоро удовлетворено. Через непродолжительное время на пороге дома опять появился тот самый мужчина, находившийся теперь в явном замешательстве. Недоумённо покачивая головой, он растерянно проследовал к воротам. Затем, видимо собравшись с мыслями, запер их, и, обнаружив толпу любопытствующих, сообщил, что является дальним родственником умершего Амброджо де Бергамо, и унаследовал все его владения, включая этот дом. Также он заявил, что будет продавать особняк, и указал адрес, по которому можно найти его.
Так местные жители впервые узнали имя бывшего хозяина дома, о его кончине, и нового владельца. Вполне обычный вид последнего, безмерно обрадовал их, и они даже как-то позабыли, а может просто не хотели думать о том, что самих похорон старика не было. Никто не видел ни гроба, ни выноса тела.
Далее, дом достаточно долго пустовал, не теряя своей дурной славы и чёрно-бурого цвета. Затем, как-то ночью опять был замечен отблеск слабого огня сквозь ставни. После этого случая стало очевидно, что у дома появился новый хозяин, который, судя по всему, был вовсе не прочь продолжить его старые традиции. Мерцающий в ночи огонёк теперь можно было увидеть довольно часто. Дом опять обрёл внутреннюю жизнь, которая казалась теперь ещё более таинственной, ибо обитателей его ещё никто не видел.
Нужно отметить, что в это время, по общему мнению, дьявол хоть и был могуществен, но не мог сильно навредить истинно верующим: молитва, или крест, могли защитить их. Однако далее, тёмные силы, будто стали активней. Их коварство и злонамеренность росли и крепли, всячески подрывая спасительную веру. Духовенство, судя по всему, это очень сильно ощутило, а потому небезызвестная нам булла вызвала почти повсеместное бурное одобрение.
Конечно, подобное послание не впервые появилось в католическом мире. Одна из булл была написана папой Григорием IX, в 1233 году, следствием которой стало появление инквизиции в Германии. Две буллы Александра IV от 1258 и 1260 г.г. предупреждали францисканцев и доминиканцев об отличие простого колдовства от еретического. Далее, в XIV и XV веках, почти нет папы, который бы не посчитал нужным издать буллу против чародейства, но все они, или, вернее, почти все, были направлены против определённых лиц, или обществ. И лишь Сикст IV (1471-1484г.), открыто приравнял чародейство и чёрную магию к ереси, облегчив задачу инквизиции.
Булла "С наибольшим рвением", имела среди всех посланий осуждающих ведьм, гораздо большее значение, по нескольким причинам. Во-первых, она вошла в Корпус канонического права, став единым законом для инквизиторов. Во-вторых, посредством печати её быстро распространили по всем провинциям. В- третьих, она вполне отвечала чаяниям духовенства, озабоченного растущей силой дьявола.
Чтобы неискушённому читателю было легче понять насколько дьявол и его сообщники стали сильны к этому времени, мы сочли уместным опубликовать некоторые выдержки из вышеуказанной буллы:
"... очень многие лица обоего пола, пренебрегши собственным спасением и отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами, инкубами (распутный демон, ищущий связи с женщинами) и суккубами (распутный демон, ищущий связи с мужчинами) и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, ровно как портят мужчин и женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания; что они нещадно мучат как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных; что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачать детей и лишают мужей и жён способности исполнять свой супружеский долг; что, сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, ..."
Также, в булле были упомянуты небезызвестные нам два доминиканца: Шпренгер и Крамер. Последний там назван Инститорисом. Апостольской властью было указано не чинить им никаких помех и вреда. Тех же, кто собирался ослушаться "...без всякого прекословия карать отлучением, запрещении в свяшеннослужении, лишении таинств и другими ещё более ужасными наказаниями,..."
Затем, когда в 1486 году вышел труд этих двух инквизиторов "Молот ведьм", указанная булла была перепечатана в нём в качестве предисловия, и более 300 лет, вместе с последующим текстом, была путеводной звездой католического суда.
Как мы уже знаем, у автора буллы, помимо серьёзных опасений насчёт окрепшего могущества дьявола, были и другие причины для скорейшего её обнародования. Несмотря на провал начального плана борьбы с ненавистным Одоном, общий взгляд на суть происходящего оставался прежним. Потому, крестовый поход против еретичества начался, а вместо первого плана борьбы с орденом, возник второй.
Кардинал Эймерико недаром слыл неутомимым. Он всегда был прекрасно осведомлён о делах прямо, или косвенно касающихся его ведомства. Все сведения, стекающие в инквизицию с разных мест, подвластных Ватикану, лично просматривались им. Доносы священников, кляузы прихожан, просьбы представителей знати, нужды его подчинённых, он изучал с одинаковым вниманием, после чего неизменно делал соответствующие пометки в своих рабочих записях. Уже тогда, у Алонсо имелось нечто вроде личных дел на каждого священнослужителя, и за порядком в этом архиве следил монах-доминиканец Джовани, исполнявший при кардинале роль секретаря. Ум и расторопность выгодно отличали его от других, и Эймерико приблизил этого невысокого ростом монаха, неоднократно испытав прежде.
Помимо личных дел, в архив складывались все письменные свидетельства разного характера, попавшие в руки Алонсо. Они были аккуратно разложены по соответствующим разделам и по первому требованию кардинала могли быть моментально извлечены. Такое делопроизводство очень помогало Алонсо своевременно и метко реагировать на происходящее.
Об архиве Эймерико достоверно никто не знал. Джованни надёжно хранил эту тайну. Папа, вероятно, догадывался, но прямых вопросов на эту тему не задавал. Впрочем, оно было и не к чему, ибо его архив, вне сомнения, был более полным.
Так, или иначе, кардинал Эймерико недаром, что называется, ел свой хлеб. Он весьма успешно, если не считать оказии с Одоном, справлялся с возложенными на него обязанностями. Обнародованная булла значительно облегчила работу его ведомства с одной стороны, и усложнила с другой. Теперь проводить дознания и суды можно, и нужно было, даже по маломальскому поводу, что повлекло за собой большую загруженность инквизиции. Не смущаясь таким поворотом дела, Эймерико в первую очередь, велел Джовани извлечь из архива дела явных провокаторов католической веры, которых теперь без труда можно было отправить на костёр. Затем подготовить дела скрытных еретиков, подлежащих обязательному разоблачению, и уж затем, всех остальных, суд над которыми мог быть по каким-либо причинам затруднительным. Это вовсе не означало, что дела должны были рассматриваться в таком же порядке, но чётко разделяло их по степени сложности для судебного производства. В этой, казалось бы, ничем не примечательной для любого чиновника процедуре, не было ничего необычного, если считать что лёгкие дела затем должны попасть на стол к более слабым следователям, а сложные к сильным. Однако кардинал Алонсо Эймерико не был настолько прост, и в его ведомстве порядок распределения дел был совсем иной. Лёгкие должны были достаться тем, которых кардинал хотел возвысить, а сложные дела - попавшим в его немилость. Такое распределение вполне обоснованно позволяло одних награждать, других наказывать.
Основательно порывшись в делах трудных для следствия, Алонсо отложил несколько самых запутанных и злорадно ухмыльнулся. Они как нельзя лучше подходили для воплощения задуманного папой нового плана борьбы с Одоном. "Если не на всех, то уж на каком-нибудь они точно просчитаются", - подумал он.
Особенно привлекло его внимание дело некого капитана Блюма. Этот человек был явно сподвижник дьявола, ибо захотел, судя по доносу, найти землю без божественного присутствия. Всё было бы просто и легко, будь этот шальной капитан, досягаем инквизицией, но он успел беспрепятственно уплыть на своём корабле в неизвестном направлении, и уже несколько месяцев о нём никто ничего не слышал. "Вероятней всего, он уже нашёл свой ад", - подумал Эймерико, однако дело закрывать не стал. Осталось много свидетелей вольнодумия Блюма, что закладывало благоприятную почву для всевозможных ошибок Одона.
Почему именно Одона, догадаться не сложно. Все эти каверзные дела кардинал предназначил к поручению опальному ордену. Осталось только согласовать это с папой, что Алонсо не замедлил сделать.
![справедливость [неизв.]](/img/k/kulik_w_w/glawa8-1/sprawedliw.jpg)