Аннотация: К тому времени палач и его помощники уже находились в камере пыток...
Утро следующего дня выдалось на редкость скверным. Холодный северный ветер всю ночь гнал волны, с шумом выплёскивая их на берег. Не стихая, он продолжал бушевать, резкими порывами штурмуя всё попадающееся на пути. В такой день многие жители городка отложили свои дела и уселись перед каминами, пережидая непогоду в тепле и сухости.
Отец Паоло позволить себе ничего подобного не мог. Очнувшись после самоистязания, он остаток ночи провёл в бреду. В этом состоянии его один за другим посещали ужасные видения, не связанные между собой, но находящиеся в непостижимом единстве. Кровь, древние писания, пляшущие языки пламени, лица и тела людей, поочерёдно сменяли друг друга, и пребывали в каком-то ожидании. Так, кровь уже пузырилась и почти кипела, в писаниях переворачивались последние страницы, тела людей зависали над пропастью, а пламя не просто горело, а обжигало. Среди этого было много других картин, и все они происходили под бдительным взором кого-то невидимого, но ощущаемого. Паоло явно чувствовал этот взгляд, и холод пробирал его до костей.
С первым рассветом он открыл глаза и испуганно оглянулся вокруг. Сновидения казались настолько реальными, что он некоторое время не мог прийти в себя. Раны, нанесённые плёткой, жгли тело, но эти боли ему были привычны. Он тяжело поднялся с каменного пола, на котором провёл ночь и, шатаясь, подошёл к распятию.
- О, Могучий и Единственный, не оставь меня! - прошептал он и приник к кресту.
Затем, отец Паоло привёл себя, насколько это было возможно, в порядок, и, накинув рясу, вышел из кельи. В столь раннее время в темнице было делать нечего и, пройдя длинный, тёмный коридор, он решил выйти на улицу. "Надо освежиться, - подумал он и открыл тяжёлую, дубовую дверь.
Порыв ветра яростно набросился на Паоло и сорвал накинутый на голову капюшон, после чего затрепетал полами рясы. Скверная погода ничуть не смутила монаха. Водворив капюшон на место, он медленно побрёл по пустынным улочкам, глядя себе под ноги и вспоминая ночные видения. Пронизывающий холод вовсе не беспокоил его, а лишь приятно остужал свежие раны.
"Он видит всё. Мои мучения известны Ему и Он не оставит своего преданного сына. Недаром Он явил мне кровь - символ жизненных сил и обители души. Но почему она кипит? Хотя переход от albedo к rubedo* это поясняет. Однако она в знаке Весов. Надо понять это, - напряжённо размышлял Паоло, - огонь очищает, а книга - мудрость жизни. Неужели я до конца постиг её?"
Из ближайшего домика показался почтенный отец семейства, засобиравшийся, очевидно, по неотложным делам. Однако приметив бредущего навстречу монаха, с низко надвинутым капюшоном, из-под которого доносилось неясное бормотание, он неистово перекрестился и поспешил опять скрыться в своём жилище.
Отец Паоло и в самом деле не заметил, как стал выражать мысли вслух. Углубившись в свои размышления, и ничего не замечая вокруг, он брёл по улочкам, пока не вспомнил, что на сегодняшний день назначены пытки. Это событие вовсе не было для Паоло приятным, поэтому неудивительно, что память старалась обойти его. Столь важная причина направила мысли в другое русло и, повернувшись, он пошёл к темнице, заметно ускоряя шаг.
К тому времени палач и его помощники уже находились в камере пыток. Проверив все необходимые для их работы инструменты, они смазали, наточили и закрепили их как необходимо и тут же, на столе, где скоро предстояло корчиться в мучениях узникам, уселись закусить. Подливая вино из большой бутыли, они с аппетитом расправлялись с большим куском окорока, отрезая от него сочные ломти.
- Сдаётся мне, монах этот не из робких, - произнёс один из помощников. Красное лицо выдавало в нём любителя выпить.
- Похоже на то, - согласился другой, с чёрной повязкой вместо глаза. - Он худой, а худые -выносливые.
- Не скажи, - вставил третий. - Помню, на день святого Августина помогал я одному еретику изгнать из себя дьявола, так следователь взял и хлопнулся в бесчувствии. А тоже худой был.
Слово "дьявол" было произнесено шёпотом и при этом четверо мужчин боязливо оглянулись вокруг, словно он был где-то рядом.
- Это бывает, - прервал молчание здоровенный палач, весь облик которого свидетельствовал о немалой силе. - Худые - они дёрганные, под руку лезут, работать мешают. Оттого и удары с ними случаются. От вертлявости лишней, значит. А толстые - те сидят себе, но до запаха крови слабы, - высказал он своё мнение.
Трое помощников согласно закивали.
- Помню я такой случай, - начал рассказывать краснолицый, как вдруг в одном из дальних углов комнаты что-то зашуршало.
Все четверо испуганно уставились друг на друга, а потом медленно повернули головы в направлении шороха. Некоторое время никто из них не решался произнести ни слова, и лишь молча, таращились в тёмное место, где громоздилась дыба.
- Вроде послышалось, - тихим голосом сказал помощник с чёрной повязкой.
- Может, крыса, - вставил другой.
Красномордый дрожащей рукой потянулся за вином. Изрядно хлебнув, он передал бутыль остальным, после чего все опять принялись за окорок.
- Зря ты упомянул тогда его. При нашем деле не должно быть этому, - серьёзно произнёс палач.
- Сам не знаю, как получилось.
- Это пусть они языком чешут, - указал он в сторону стола, за которым обычно сидел следователь с писарями, - а мы, молча, работаем.
Остальные согласно закивали.
- Да! Я же хотел рассказать один случай! - хлопнул себя ладонью по лбу краснолицый, - был я как-то при толстом следователе. Очень толстом. Любил он до страсти брюхо набивать, и всё такое. Допросы проводил лихо, и чихать хотел на всякие там запахи.
Прервавшись, красномордый схватил бутыль и с жадностью приник к ней.
- Так вот! - продолжил он, - назначает он пытку вырыванием плоти. Тогда на столе ведьма была, нестарая ещё. Ну, я, понятно, беру раскалённые щипцы, а он мне знак даёт - погоди, мол, но так, чтоб ведьма не видела. Сам подходит к ней и говорит: "Ты меня совсем замучила, такая эдакая. Я уже полдня ничего не ел и голодный, как волк. Если ты сейчас не признаешься, я прикажу вырвать у тебя кусок пожирней, и сожру его на твоих глазах, и буду делать так, пока не стану сытым. Признавайся быстрей, последний раз тебе говорю!"
Все слушатели к этому времени уже покатывались со смеху. Краснолицый и сам еле сдерживался.
- И что, сожрал? - сквозь смех поинтересовался палач.
- Да нет. Это он пугал её так. Но она поверила и призналась.
- А у меня такой случай был, - начал рассказывать помощник с повязкой вместо глаза, - пытка тогда...
В этот момент дверь в камеру отворилась, и на пороге показался отец Паоло с двумя братьями из ордена, которые должны были вести протокол.
Лица палача и его помощников стали серьёзными и освободив стол, они принялись ожидать дальнейших приказов.
- Я раньше никогда не занимался подобным делом, - откровенно признался Паоло палачу, - поэтому, желал бы знать, перед тем, как мы начнём, какие способы для облегчения признания наиболее действенны.
- Честно говоря, определённого ничего нет, - задумался палач. На каждого еретика своя управа. Хорошим средством является дробление костей. Я это делаю, можно сказать, примерно. Стягивание и расплавленный свинец также, хороши. Дыбу лучше применять в конце - на ней многие кончаются. Ну а с вспарыванием и надрезами я справляюсь повсеместно.
- А как действует огонь?
- Очень даже неплохо. С помощью спирта и серы я могу устроить им очень хорошие прижигания.
- Я хочу, чтобы вы отдавали предпочтение таким способам.
- Только ими мы мало чего добьёмся.
- Тогда, по крайней мере, совмещайте их с другими.
Палач послушно склонил голову.
Все присутствующие в комнате повернулись к висевшему за протокольным столом распятию и зашептали молитвы. Затем, отец Паоло приказал ввести первого обвиняемого - Герта Бернардоне.
- Ну что, будете опять отпираться, или признаетесь с нашей помощью? - задал вопрос Паоло, когда обвиняемый предстал перед ними.
Измученный вид этого старика наглядно свидетельствовал, насколько тяжело приходится узникам в темнице. Дни, проведённые в ней, уже сами по себе являлись пыткой и приносили немалые страдания. Крюки, цепи и прочие орудия, увиденные им, естественно бодрости не добавили. Но он довольно твёрдо сказал:
- Я не могу признаться в том, чего не совершал.
- В таком случае, начнём вести протокол.
Помощники палача схватили Бернардоне и уложив на пыточный стол, закрепили его руки и ноги специальными ремнями.
- Как долго ты являешься колдуном? - спросил Паоло, перейдя на "ты", чтоб подчеркнуть изменившееся отношение к обвиняемому.
- Я никогда не был им.
Паоло дал знак палачу.
В камере раздался душераздирающий крик, а присутствующие в ней почувствовали запах горелых волос и плоти.
- Ты зря упорствуешь. Ответить за свои бесчинства тебе всё равно придётся. Так почему ты стал колдуном?
Герт смотрел широко раскрытыми глазами куда-то вверх и молчал.
Палач взял стоявшее неподалёку деревянное колесо от телеги и, подняв его, с силой обрушил на руки жертвы. Послышался хруст ломающихся костей. Лица сидящих за столом монахов-писарей исказились от ужаса.
- Не молчи, старик. Отвечай, коли сумел так жить, - остервенело, выкрикнул Паоло, - имя твоего хозяина? Какому демону ты служишь?
Колесо поднялось и опустилось на вытянутые руки узника ещё раз.
- Какую клятву ты приносил ему?
Вопросы сыпались один за другим, и ни один из них, не смотря на всевозможные старания палача, не получил утвердительного ответа. Бернардоне молчал, то теряя сознание, то вновь приходя в себя.
Отец Паоло впервые в жизни столкнулся с необходимостью быть столь жестоким по отношению к другим, и удивился своей стойкости. Вид мучений, как и вид истязаний, не смущал его, а наоборот, придавал силы.
В пору, когда он был послушником, подобная же сила, как показалось ему, толкала его надеть власяницу, носить вериги и соблюдать всевозможные посты. Такое поведение не было обязательным и практиковалось только по собственному желанию. Этим он немало удивлял членов ордена, вызывая у них уважение. Проявить и утвердить себя - было тогда его девизом, что вполне объяснялось юношеским возрастом.
Однако дальше, стремление ощущать эту силу в себе, привело Паоло к самобичеванию. Такое её проявление уже скрывалось от посторонних глаз, показывая, что адепт аскезы перешёл в иную стадию своих принципов. Он по собственному убеждению наносил себе боль, терпел её, и скрывал от всех. Другими словами, он уже не хотел делиться своей силой и бережно копил её в себе. Именно она, как ему казалось, помогала усердней многих трудиться во благо ордена, прилежней изучать науки, и вообще, быть лучше других.
За многие года жизни в таком стремлении, он настолько привык не жалеть себя, что к моменту, происходящему в настоящее время, уже не видел причин жалеть остальных. Особенно это касалось тех, кто по его убеждению был совсем недостоин этого.
Таким образом, он безболезненно перенёс проекцию своих чувств на других, и ещё усмотрел в этом очередное проявление всё той же силы, ничуть не усомнившись при этом.
Для братьев по ордену, на которых лежала обязанность вести протокол в тот день, всё происходящее в камере казалось ужаснее ада, но верные долгу, они продолжали выполнять порученные обязанности.
- Какие указания дал тебе Блюм, оставив здесь? - задал очередной вопрос отец Паоло, подходя вплотную к Бернардоне, подвешенному за одну ногу на крюк, который был прикован к цепи, спускающейся с потолка.
В это время Герт уже мало воспринимал всё происходящее с ним. Перед его взором стены темницы давно раздвинулись, и он ощущал себя выходящим из домика, на берегу залитого солнцем моря. Ласковый ветер что-то шептал ему, а кругом росло великое множество цветов.
- Назови своих сообщников, - неслось откуда-то снизу.
Старик увидел, как по морю пролегла ослепительно сверкающая дорожка.
- Ограничивал ли Дьявол действия твоих злодеяний?
Искрящийся свет стал ещё ярче, и Бернардоне показалось, что на дорожке возник чей-то облик.
- Какие древние рукописи у тебя есть? - продолжало доноситься уже значительно глуше.
Неясный облик стал чётче, и Герта охватило радостное предчувствие.
- Какое клеймо поставил Дьявол на твоё тело? - стало последним, что послышалось снизу.
Сквозь ослепительный свет, облик обрёл черты любимой Анны, которая улыбалась и протягивала к нему руки. Невероятное блаженство охватило Герта. " Мы опять вместе!" - успел подумать он и растворился в её свете.
![повешенный [неизв.]](/img/k/kulik_w_w/glawa9-4/poweshennyj.jpg)