Уроки "военного коммунизма" вышколили "партгвардию", что в сочетании с восприимчивостью, присущей интеллигенции, явилось предпосылкой эволюции партийной верхушки, если не в теории, то на практике несомненно. "Партгвардия" не могла не понять тупик "военного коммунизма" как способа ведения национального хозяйства. Более того, некоторая часть ее по-видимому чувствовала неизбежность перехода к иной экономической политике: воспитанные в марксизме, они подозревали "военный коммунизм" в бесперспективности, обожая, впрочем, сооружать подобные ему схоластические схемы будущего "коммунистического" устройства общества.
В условиях полнейшей разрухи, если хотели воспользоваться для подъема экономики преимуществами рынка и, тем более, преимуществами планирования, должны были вернуться к обмену, к товарному хозяйству. Поэтому первым неизбежным этапом работы стала торговля с деревней желательно в организованной, а если не выйдет, то в неорганизованной форме свободного рынка.
"Уже летом 1921 года обмен начал выходить за рамки госторговли. "Рынок оказался сильнее нас", вместо перехода к социалистическому строительству через организованный товарообмен потребовался обходной путь - через торговлю".
Начало "новой экономической политики" (НЭПа) помимо гарантии восстановления промышленности и сельского хозяйства давало также основания для осуществления действенного планирования. Допущение частного предпринимательства здесь ничего уже не меняло хотя бы потому, что "социалистическое государство ничего частного в области хозяйства не признает", частник в принципе здесь интегрирован с госпромышленностью, так как преследовалось всякое его уклонение от государственного контроля, надзора и учета.
В 1922 году последовало серьезное расширение самостоятельности национализированных предприятий, государственная власть и государственная промышленность были разделены, их взаимоотношения начали строиться так, как если бы дело шло об отношениях двух сторон, вступающих между собой в договор и кассы которых ведут совершенно раздельное существование. В конечном итоге, декретом о государственных промышленных предприятиях, действующих на началах коммерческого расчета, подписанном 10 апреля 1923 года, было заявлено что государственная казна за долги трестов не отвечает. В 1924 году в целях стабилизации рубля была проведена денежная реформа. "Переход на золотой рубль поставил товарооборот страны на здоровую основу, на которой он и стал очень быстро расти".
Однако, несмотря на свое бесспорное превосходство над строем "военного коммунизма" НЭП в целом воспринималась большинством партии как временное явление, как временная финансовая необходимость, как отступление, но отнюдь не как историческая неизбежность. Жупел частного предпринимательства приводил в ужас, наступал "конец света", отход от коммунистических идеалов в производстве, раз уж ввиду экономической слабости государства аннулировались коммунистические принципы в распределении. Здесь НЭП - лишь неприятный способ оживления сельского хозяйства и мелкой промышленности, способ сделать рентабельной крупную промышленность и получить таким образом накопления не только для восстановления хозяйства, но и для осуществления проектов капитального строительства, задуманных и начатых в период гражданской войны, проектов плана ГОЭРЛО. Все сходились в том, что будущее России "в разработке её неисчерпаемых природных ресурсов", и НЭП должна дать средства для этого.
Введение продналога привело к увеличению заготовок зерна и увеличению экспорта. В 1921-1922гг. заготовлено 233 млн. пудов, в 1922-1923гг. - 429,6 млн. пудов, в 1923-1924гг. - 397,2 млн. пудов, в 1924-1925гг. - 496 млн. пудов. Уже в 1925 году валовая продукция сельского хозяйства превысила на 12% уровень 1913 года. Средняя урожайность зерновых выросла с 6,9 центнеров с гектара в 1913 году до 7,6 центнера в 1922-1925гг., причем основным фактором расширения обрабатываемых площадей и увеличения урожайности были не какие-нибудь серьезные изменения в технологии земледелия, а новые отношения в деревне, повышенный интерес крестьян к обработке земли.
Крестьянское хозяйство до 1925 года подкармливалось кредитами из 12% годовых за краткосрочный и 7% за долгосрочный кредит. Извлечение доходов из него в пользу промышленности происходило помимо налогов за счет разницы между уровнем цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию ("ножницы цен") и продолжалось до тех пор пока узость рынка промтоваров, высокие цены и ограниченный спрос со стороны крестьян не положили этому конец. Соотношение цен увеличилось по сравнению с довоенным уровнем примерно в семь раз: в 1917 году стоимость плуга составляла 20 пудов зерна, в 1923 году - 150 пудов зерна.
В государственной промышленности накопления обеспечивались путем сохранения только рентабельных предприятий и сдачу в аренду всех остальных. На долю легкой промышленности, производящей предметы потребления, пришлось 97% всех накоплений в промышленности и 54% накоплений в народном хозяйстве, большая часть которых пошла на финансирование тяжелой промышленности. За счет налогообложения формировалось 50-60% доходов госбюджета, причем акцизы (косвенные налоги) на многие товары массового потребления в 1923 году составили 10%, а в 1925 году - примерно 20% доходов госбюджета. Средства аккумулировались также путем займов, в том числе натуральных. С 1922 по 1925 годы было проведено десять займов.
Сохранилась монополия внешней торговли. Вводить таможенные пошлины, делиться источником накоплений за выигрыш в гибкости хозяйствования большинство партгвардии (в частности, Ленин и Троцкий против Бухарина) не видело смысла. Охраняя национальную промышленность "исключительно монополией внешней торговли", опасались скорее не подрыва промышленности, которая не могла противостоять иностранной конкуренции (это, конечно, могла сделать и таможенная политика), опасались потери контроля за распределением и использованием средств при импорте, за свои планы капитального строительства. "Заграничные заказы и закупки, по ценам хотя бы и ниже внутренних, должны решительно отметаться во всех случаях, когда они не безусловно необходимы, и когда размещение соответствующего заказа внутри страны может стать серьезным толчком к развитию соответствующей отрасли нашей государственной промышленности"
В 20-е годы главные статьи экспорта - лес, нефть, пушнина, лен, хлеб, сырье растительного и животного происхождения (последняя статья - 46,1% всего экспорта). Импорт преимущественно состоял из средств производства (82% всего импорта).
Помимо накоплений рынок подбрасывал проблемы: огромные прибыли частной торговли, особенно посреднической, сочетались с полуторамиллионной армией безработных в городах в 1925 году и излишками рабочей силы в деревне - 9 миллионов человек или 12,7% всего сельского населения. Это проблемы, которые в рамках НЭПа не смогли или не успели решить.
Тем не менее, проведение "Новой экономической политики" дало значительный импульс восстановлению народного хозяйства, когда рост достигал 30-40% в год. Подобный результат, пожалуй, выходит за пределы возможностей обычного рыночного хозяйства и, по-видимому, обусловлен главным образом двумя моментами: во-первых, попытками планирования производства, во-вторых, целенаправленным использованием накоплений.
"НЭП не меняет единого государственного плана и не выходит из его рамок, а меняет подход к его осуществлению" Обязанность государства - "видеть в трестах свои служебные органы, при помощи которых необходимо прощупывать рынок в целом, позволяя тем самым предпринимать практические меры, предвосхищающие рыночную ориентировку отдельных предприятий, согласовывать элементы государственного хозяйства в их взаимодействии между собой и рынком".
Текущее планирование тогда было несколько иным, оно не было и не могло быть директивным планированием, когда предприятию утверждают план и оно должно его выполнить. Показатели плана "выявлялись из учета массы факторов, объективно действующих на рынке". Планирование существовало как исследование законов рынка, вычисление его емкости, исследование коньюктуры, развитие спроса и предложения товаров. Идеалом стал "планово-регулируемый рынок", "возможность планового регулирования экономики на базе научного познания процессов, развивающихся на рынке".
Конечно, выводить из необходимости изучения рынка возможность" планово-регулируемого рынка" есть бессмыслица хотя бы потому, что план и рынок - одинаково регуляторы экономики. Этот чистой воды эклектизм возникает оттого, что, видимо, хочется и того и другого, не замечая, что, либо план, либо рынок, не замечая, что имеют дело не с тем и другим одновременно, а с одним и тем же, только в разных ипостасях.
Говоря о сочетании плана и рынка, говорят о той или иной степени вмешательства государства в экономику. Действительно, если свободный рынок есть стихийный, "слепой" товарообмен и неприятный характер некоторых его последствий (кризисы, безработица и пр.) толкает к регулированию рыночного товарообмена, то инородное вмешательство превращает его в той или иной степени в "несвободный" товарообмен, в обмен в особых условиях, например, "запертый оборот военного коммунизма", монополию внешней торговли эпохи Брежнева или в политику высоких учетных ставок времен президентства Рональда Рейгана. Особые условия остаются особыми условиями, все равно создаются ли они косвенным "экономическим путем" или явным административным воздействием, условия ли это льготного кредитования или директивный план, который по сути есть волевой обмен, обмен между производителями и потребителями через посредника, через центр, через государство.
Но вмешательство, даже целесообразнейшее, - это еще не планирование. Стихия рынка не исчезает только оттого, что его "регулируют". Вмешательство не уничтожает рынок, его законы и последствия, а переводит их в иное состояние: кризис перепроизводства - в дефицит, безработицу - в инфляцию и так далее. Поэтому планирование, под которым понимают регулирование рынка вплоть до полной его "отмены" в распределении всего и вся государством, есть иллюзия планирования, "маниловщина", есть, в конечном счете рано или поздно, капитуляция перед стихией рынка.
Но оставим до времени эту тему и вернемся к НЭПу.
Подчиненность текущего планирования рынку неизбежно означала, если хотели изменить сложившиеся пропорции производства, обособление текущих планов от перспективных, возникла "автономия двух типов планов - текущих, которые приноравливались к рыночным пропорциям, к движению коньюктуры, и перспективных, направленных на кардинальное их изменение. Наряду с годовыми планами трестов и отраслей существовал план ГОЭРЛО, осуществление которого с точки зрения коммерческого расчета было делом весьма проблематичным".
"Строительный план" в сравнении с "эксплутационным" - как характеризовал его Г. М. Кржижановский - обладал гораздо большей автономностью от рынка, однако ставил цели вполне реальные, подтверждение чему должен был дать опять-таки рынок.
Однако, даже в эпоху НЭПа существовали эксцессы государственного вмешательства. Легкая промышленность практически не получала капиталовложений, существовала нехватка потребительских товаров, производство которых в 1925 году достигло только 72,1% от уровня 1913 года, была неизбежной неэффективность тяжелой промышленности, обособленной от рынка государственными дотациями и управляемой просто плохо. Уровень производительности труда в ней колебался от 56 до 90% от довоенного, сохранялась высокая себестоимость продукции и, в частности, себестоимость металла в 2-3 раза выше довоенного уровня, что в сочетании с низкими заготовительными ценами на сельхозпродукцию создавало, как уже было сказано, "ножницы цен" - одну из немаловажных, если не решающих, причин низкой товарности крестьянских хозяйств. В целом по стране процент продукции на продажу в крестьянских хозяйствах составил в 1913 году 29,3%, в 1925 году - 13,4%. При одностороннем подходе к развитию промышленности насыщение деревни дешевыми товарами не могло получиться, и сдвинуть товарность сельского хозяйства с низкой точки нормальными, ненасильственными мерами было невозможно.
Судьба НЭПа и вместе с ним целого периода развития российского рабочего движения была решена. "Новая экономическая политика" поставила под сомнение свои финансовые возможности, а следовательно, свою необходимость в глазах той громадной части партии, которая мирилась с ней как с необходимым злом, воспринимала ее как жертву сиюминутным финансовым интересам. В противовес интуитивному и непоследовательному желанию Бухарина, а до него - Ленина, попытаться сделать НЭП постоянной политикой и развивать НЭП вплоть до экономического вытеснения частника, возобладала, да и не могла не возобладать, точка зрения возврата к полному подчинению народного хозяйства пролетарскому государству - к полуфеодальным отношениям в деревне и директивным указаниям в промышленности.
Иначе управлять были не в состоянии. Некому было управлять иначе. Победе прямолинейности, столь несвойственной до сих пор политике "партгвардии", мы обязаны изменению политической ситуации: борьба в партии от расколов в среде партийной интеллигенции перешла в расхождение "партгвардии" с "партийной массой".