"Люди всегда против разума, когда разум против них".
(Гельвеций)
Социалистическая революция в России имела место на фоне довольно примитивной национальной экономики. Однако, ее блестящий успех - как бы это не было странно - расцвел именно на почве отсталости, когда "народ... под влиянием безвыходности своего положения бросился на такую борьбу, которая хоть какие-либо шансы открывала ему на завоевание для себя не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации", когда большевики "смогли осуществить... союз крестьянской войны с рабочим движением".
С точки зрения классического положения марксисткой теории о соответствии производственных отношений уровню развития производительных сил событие, случившееся в России выглядело явлением ненормальным и недолговечным. Но принять подобное соображение за исходный пункт практической политики - все равно, что послушно давиться на шелковом шнурке, присланном императором поднебесной. "Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры, то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы".
Но новые отношения в обществе, по мере выхода страны из критической ситуации, могли начать деградировать, ориентируясь на низкий уровень развития народного хозяйства в России. Чтобы избежать этого, необходимо добиться самодовлеющего существования нового социального порядка, его господства над экономикой, а для этого - над всем населением мелкобуржуазной страны. Нужна была диктатура пролетариата, более того, нужен был совершенно особый тип диктатуры: речь идет о диктатуре "партгвардии".
"Со времени войны фабрично-заводские рабочие в России стали гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде... партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительного пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной политике".
"Если не закрывать оба глаза на действительность, то надо признать, что пролетарская политика партии определяется не её составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет, если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решения будут уже зависеть не от него".
И, хотя уже с дореволюционных времен авторитет партгвардии подкреплялся известным ограничением демократии в РСДРП, постоянно существовала опасность раскола, опасность обособления личных мнений, неизбежная в интеллигентской среде, в оппозицию. Большинство партийной интеллигенции, видимо, не отдавало себе отчета в уязвимости собственного положения, а индивидуализм интеллигентов начисто отшибал им инстинкт политического самосохранения.
В сложившейся ситуации спасение власти партгвардии вопреки действиям самой партгвардии требовало, с одной стороны, ограничения ее политической самодеятельности, а с другой, - "внимательного отношения, часто даже прямое своего рода лечение по отношению к представителям так называемой оппозиции, потерпевшим психологический кризис в связи с неудачами в их советской и партийной карьере".
Политика кнута и пряника, лестные характеристики, игнорирование прошлых ошибок перемежаются у Ленина с критикой заблуждений и тех черт характера, которые по его мнению грозят расколом.
"Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева конечно не являлся случайностью, но он также мало может быть поставлен им в вину лично как небольшевизм Троцкого". "Такие выдающиеся большевики как Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин, Милютин проявили колебания в указанный мной период (конец 1917 года) в сторону опасения, что большевики слишком изолируют себя, слишком рискованно идут на восстание, слишком неуступчивы к известной части меньшевиков и социалистов-революционеров. Конфликт дошел до того, что названные товарищи демонстративно ушли со всех своих постов, до ожесточенной полемики ЦК против ушедших в отставку. А через несколько недель - самое большее через несколько месяцев - все эти товарищи увидели свою ошибку и вернулись на самые ответственные правительственные и партийные посты".
"Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое". "Николай Иванович, занимающийся экономист и в этом мы всегда его поддерживали, но он доверчив к сплетням и в политике дьявольски неустойчив". "Бухарин лоялен, но дорвался в левоглупизме до чертиков. Сокольников свихнулся опять, Ларин - мечущийся интеллигент, ляпала первосортный. Поэтому будьте начеку со всеми этими премилыми и препрекрасными делегатами".
"Сокольников - ценнейший работник, но иногда (как раз теперь) на него находит и он бьёт посуду из-за парадоксов, Если не примете предосторожностей, он у вас там набьёт посуды, а Бухарин втрое..." "Отвлечённость, увлечение схемой, чем всегда грешил Сокольников - талантливейший журналист и увлекающийся политик".
"Затем Пятаков - человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и административной стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьёзном политическом вопросе".
Запрет фракционности, изменение процедуры исключения из ЦК, увеличение числа членов ЦК, кадровые перестановки (например, предложение сместить Сталина с поста Генерального секретаря по причине дурных черт характера) - все эти меры преследуют цель сохранить единство, а в конечном счёте, укрепить власть партийной гвардии.
Побольше управлять, поменьше дискутировать. Политика единства дополнялась политическим лавированием. "Есть законное желание большинства быть большинством и заменить ту группу, через которую вы "управляли" другою. Люди выросли, и уже потому их желание законно. Не надо толкать их в "уклон", говорить о "принципиальных разногласиях"; надо осторожно осуществить идейное руководство, вполне давая новому большинству быть большинством и управлять", - пишет Ленин Зиновьеву в Петроград в 1921 году.
Ленин боится не расколов - с чего бы человеку, проповедовавшему раскол как условие существования партии, вдруг невзлюбить размежевание с идейными противниками - Ленин боится перерастания раскола в переворот, дающий власть в руки "бессознательной массе". По той же причине он был против "синдикализма"- управления профсоюзами народным хозяйством, то есть против "рабочей демократии" в отсталой стране.
Смог бы он удержать ситуацию под контролем и на какое время - это конечно вопрос, но смерть Ленина, так или иначе, была крайне дестабилизирующим фактором: уже ничто не мешало естественному ходу процесса разлоќжения интеллигентского правления, предсказанного, как мы помним, еще Г.Плехановым.
У Троцкого тут, на мой взгляд, - та печальная слава человека, вольќно или невольно поджегшего свой собственный дом. "Самый способный человек в ЦК" попробовал заполнить вакуум авторитета, образовавшийся после Ленина, но такого рода схоластической схемой, которая не решала практических задач и была отвергнута в первую очередь самой партгвардией.
История переворота в основном начинается с десятого съезда партии (март 1921 года). Тогда "движение умов" и фракционная борьба приняли такие заумные формы, что - по словам Ленина - стало ясно: "дальше так работать нельзя".
Дискуссия о профсоюзах оказалась непомерной роскошью в условиях первого послевоенного года, "мы... выпятили на первое место вопрос, который по объективным условиям не мог стоять на первом месте, мы пустились роскошествовать, не видя того, до какой степени мы отвлекаем внимание от насущного и грозного вопроса о кризисе... Не страшен был бы небольшой синдикалистский или полу анархистский уклон... Но, если он связан с гигантским преобладанием в стране крестьянства, если недовольство этого крестьянства пролетарской диктатурой растет, если кризис крестьянского хозяйства доходит грани, если демоќбилизация Красной армии выкидывает сотни и тысячи разбитых, не нахоќдящих себе занятия людей, привыкших заниматься только войной, как ремеслом, и порождающих бандитизм - тогда не время спорить о теоретических уклонах.
И мы должны на съезде сказать прямо: споров об уклонах мы не допустим, мы должны поставить точку в этом вопросе, закрепить и превратить это обязательство в закон. Обстановка спора становится в величайшей степени опасной, становится прямо угрожающей диктатуре пролетариата".
Десятый съезд ВКП(б) санкционировал запрет фракционности в силу внутреннего положения в стране, а также передал свое право исключения из ЦК пленуму ЦК и создал Центральную контрольную комисќсию (ЦКК) для разбора внутри партийных дел и контроля за выполнением решений съезда".
Тем не менее, уже в 1923 году Троцкий на двенадцатом съезде партии сделал попытку оформить свою "платформу" организационно. Его предложения, судя по современным официальным источникам, заключались:
- в жесткой концентрации промышленности, закрытии ряда крупных нерентабельных предприятий, в том числе, Путиловского и Брянского заводов,
- в лозунге "диктатуры промышленности", то есть ее развитие за счет сельского хозяйства (Троцкий обвинял ЦК в "крестьянском уклоне" по данному вопросу),- в отрицательном отношении к денежной реформе (Троцкий пророчил ей неудачу и противопоставлял ей "план пролетарского государства),
- требовал обуздания партаппарата, "который, подменил партию", возврата к свободе фракций и группировок, защищал тезис о "борьбе поколений в партии".
Троцкий, атакуя партаппарат, апеллирует к массе партии и тем ставит под вопрос руководящую роль "большевистского ядра". Видимо, уже поэтому все без исключения крупные лидеры революции, включая Зиновьева и Каменева, должны были выступить против него.
Как аргументировал Сталин в 1924 году: "демократия не есть нечто данное для всех времен и условий, ибо бывают момент, когда нет возможности и смысла проводить её. Для того, чтобы она - эта внутрипартийная демократия - стала возможной нужны два условия или две группы условий внутренних и внешних, без которых всуе говорить о демократии. Необходимо, во-первых, чтобы индустрия развивалась, чтобы рабочий класс рос количественно, чтобы культурность рабочего класса поднималась. И чтобы рабочий класс рос также качественно. "У нас в партии политнеграмотность доходит до 60%. Это до ленинского призыва, а после призыва, я боюсь, этот процент дойдет до 80".
"Есть еще вторая группа условий внешнего характера, без которой демократия не возможна. Я имею в виду известные международные условия, более - менее обеспечивающие мир, мирное развитие, без чего демократия в партии немыслима".
"Самая большая опасность, - говорит Троцкий, - заключается в бюроќкратизации партийного аппарата. Это тоже неверно. Опасность состоит не в этом, а в возможности реального отрыва партии от беспартийных масс. Вы можете иметь партию, построившую аппарат демократически, но если она не связана с рабочим классом, то демократия будет впустую, грош ей цена".
Экономическая программа Троцкого, имевшая одно достоинство и один недостаток: способность объединить на своей платформе самые разноликие элементы и, видимо, не способность удерживать их достаточно крепко для проведения какой-либо единой политики, - сочетала в себе крайнюю революционность с крайним консерватизмом и была явно неконструктивна.
Чтобы понять, как оказалось возможна подобного рода разноликость, надо разобраться в схеме мировоззрения Л. Троцкого.
Троцкий хотел чистоту марксисткой теории соединить с русской революционной практикой - высокий уровень развития производства, преобладание пролетариата в населении и другие необходимые условия осуществления пролетарской революции брать не для одной страны, а для группы стран, допустить возможность социалистического переворота в отсталой стране через возможность "мировой, европейской революции", допустить русскую революцию как составную часть мировой революции, приобретающей непрерывный, "перманентный" характер; тогда формальное расхождение с классической теорией Маркса в том, что социализм не может победить в отсталой стране, исчезает. "Троцкий исходил и продолжает исходить из того, что наша революция сама по себе не является по существу дела социалистической, что Октябрьская революция "есть лишь сигнал, толчок и исходный пункт социальной революции Запада", что если наступит затяжка мировой революции и победа социалистической революции не подоспеет в самый близкий период.., то пролетарская власть в России должна будет пасть или переродиться (что одно и то же) под напором неизбежных столкновений между пролетариатом и крестьянством".
В схему Троцкого органично вписываются как крайне левые, так и крайне правые взгляды. Действительно, если мы имеем мировую революцию хотя бы в ближайшем будущем, переворот в России приобретает чисто пролетарский характер. В этом случае Троцкий "перескакивает" через крестьянство, союз с крестьянством ему не нужен раз тылы ему обеспечены в мировом масштабе. Более того, он стоит за диктатуру рабочих над крестьянством, над всяким мелкобуржуазными элементами, за жесткие меры в отношении крестьянских хозяйств, за диктатуру в экономике, за план центра, против денежной реформы как уступки крестьянской торговле и так далее и тому подобное.
С другой стороны, если мировой революции нет и не предвидится, российский переворот становится у него буржуазным по своему характеру требует соответственно буржуазных по своей сущности мер: от закрытия нерентабельных предприятий и полной свободы рыночных отношений до перехода действительно пролетарской партии в оппозицию и, далее, - на нелегальное положение.
Все зависит т точки зрения, от субъективного впечатления: есть ли мировая революция или ее нет, будет ли она в ближайшее время или нет, перерождается пролетарское государство и как быстро. Наверное оттого политические взгляды Троцкого претерпевают иногда невероятные скачки.
Неоспоримая связь российских событий с европейским рабочим движением приобретает у него уродливую форму прямой материальной зависимости, доходя до логичного абсурда: "Без государственной помощи развитых стран Запада невозможно построить социализм".
Для значительной части партгвардии бесперспективное мышление Троцкого было неприемлемо. Тем более оно было неприемлемо для рабочих, находивших заявление: "Нельзя построить социализм в одной стране", - противоестественной, если хотите аморальной выходкой рафинированного интеллектуала.
Партгвардия возглавила поход против Троцкого, по необходимости апеллируя к массам против его внутрипартийного авторитета. Партийные массы получили толчок к обретению политической самостоятельности. "Ленинский призыв" (члены партии с 1924 года - года смерти Ленина), который искренне стремится впитать в себя подлинный ленинизм, убеждается, что товарищ Троцкий пытается проводить троцкизм вместо ленинизма, и требует, чтобы партия внесла полную ясность в положение".
И партия внесла ясность, утвердив линию укрепления НЭПа.
"Нашей партии приходится руководить диктатурой пролетариата в крестьянской стране. Осуществить диктатуру при таком дерганье крестьянства товарищем Троцким - невозможно".
Троцкий добивается, чтобы его взгляды стали "законным оттенком в партии". Очевидно, что это было неприемлемо, и пленум ЦК освобождает его от должности Председателя военного совета (военный министр).
Впрочем, все это - ещё начало: уже к концу 1925 года возникла "новая оппозиция".
"Основным фактом внутрипартийных отношений в ВКП(б) после 14-ого съезда партии в декабре 1925 года является то обстоятельство, что "новая оппозиция" (т.т. Зиновьев и Каменев), боровшиеся раньше против троцкизма... перешла на сторону идейных позиций троцкизма". Если исходить из доступных официальных источников, оппозиционный блок утверждал:
- необходимость гегемонии пролетариата по отношению к крестьянству (отсюда - практические предложения: повышение цен на промтовары, максимальный налоговый режим на крестьян, каковые предложения не могли не вызвать повышения розничных цен, обнищания бедноты и значительных слоев середняка, понижение емкости внутреннего рынка, разлада между пролетариатом и крестьянством, падение курса червонца и снижение, в конце концов, реальной зарплаты),
- противопоставление партийных масс партаппарату (оппозиционный блок старается принизить руководящую роль партийного аппарата, сводя ее к функциональной регистрации и пропаганде, натравливает партмассы на партийный аппарат, ослабляет его позиции в деле руководства государством),
- противопоставление партийной демократии партийной дисциплине (блок смешивает свободу фракций и группировок с внутрипартийной демократией, тогда как ВКП(б) исходит из того, что необходима дисциплина и внутрипартийная демократия необходима для усиления дисциплины)".
Поводом для выступления "новой оппозиции" послужило развитие событий в народном хозяйстве. Ещё в 1924 году председатель Высшего Совета Народного Хозяйства Ф.Э. Дзержинский писал: "Я опасаюсь, чтобы наш съезд не стал в этом вопросе (проблеме средств для развития промышленности) только организацией нажима на государство, то есть объективно и политически против крестьянства".
В дальнейшем, такого рода давление на государство оформилось в "новой оппозиции" и победило "правую оппозицию" 1928 года в сталинской диктатуре.
В 1926 году в своем выступлении на пленуме ЦК Дзержинский констатировал что "в тех речах, с которыми здесь выступали Каменев и Троцкий, совершенно ясно и определенно нащупывалась почва для создания новой платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга "лицом к деревне" лозунгом "кулаком к деревне". Те речи, которые здесь говорились ими, метод искания ими средств, для индустриализации страны - все это клонилось к тому, что надо обобрать мужика. Вместе с тем, они не приводили никаких конкретных подсчетов, сколько же от этого мужика можно взять. Что же, то, что мы действительно можем взять непосредственно от мужика, достаточно это для того, чтобы темп нашего развития не был "черепашьим"? Мы слышали только мизерную цифру в 30 млн., которые можно бы взять от крестьян в этом году, об этом говорил Сокольников. Никаких других реальных конкретных предложений здесь не было.
Каменев здесь патетически восклицал относительно того, что должен быть сделан решительный поворот в сторону индустриализации промышленќности. Какой это поворот? Я прислушивался к речи Каменева, я читал его поправки, и спрашиваю, какой же поворот он предлагает сделать? Одно предложение он вносит: бери средства от мужика. А были ли им сделаны подсчеты, сколько же от него - мужика можно взять, и что на эти, неќпосредственно от крестьянина взятые деньги, можно построить, какую индустриализацию провести? Каменев, который во время партийного съезда бросил лозунг "реже шаг", сегодня высказывается за решительный поворот в сторону индустриализации промышленности. В тезисах о хозяйственном положении, которые Каменев внес в пленум ЦК перед партийным съездом и которые были утверждены пленумом, сумма затрат на капитальное строительство была определена от 800 до 900 млн. рублей, тогда как мы сейчас получаем 820 млн. В то время, когда вы говорите, что нет поворота, что нет установки на индустриализацию, наш действительный курс на индустриализацию базируется в сумме в 820 без электрификации, а с электрификацией почти 900 млн., то есть на той сумме, которую вы давали при обстановке не столь плачевной, не столь плохой, как она оказалась в действительности; а теперь требуете еще какого-то поворота. Куда, к чему? Мне кажется, что у Троцкого и Каменева идет вопрос не об индустриализации страны, не о том, откуда найти средства для усиления основного капитала нашей промышленности, а о том, каким образом сколотить кой-какой основной капитал для их политических целей, для политических комбинаций". "Наши государственные деятели, представители промышленности и торговли проливают слезы о благосостоянии мужика. А какое благосостояние: 400 млн. мужики накопили, по 4 рубля на брата".
Дзерќжинский совершенно прав, указывая, что заявление о том, что "деревня богатеет, деревня нас обгоняет", - здесь только повод для разногласий, тогда как причиной их явилась внутрипартийная обстановка: отсутствие демократии, возможность оппонировать и всего того, без чего не может жить интеллигенция. В борьбе с собственной системой власти за внутрипартийную демократию выявился процесс разложения партгвардии, когда одна её часть вынуждена была подавить бунт другой ради "единства партии".
"Если съезд признал, что дискуссия по этому вопросу недопустима, то мы уже не можем издавать речи Каменева и Зиновьева. Их можно и следует издать, но не за них, а против них, потому что съезд их осудил. Трудно требовать, чтобы Зиновьев сам выступил и сказал: у меня есть такие-то и такие уклоны и т.д., как предлагал сделать т. Орджоникидзе. Этого можно и не требовать, но партия достаточно сильна, чтобы потребовать от вас Зиновьев и Каменев, чтобы вы по этому поводу должны молчать. Вы должны, это сделать, если остаетесь в ее рядах. Конечно, нельзя насиловать человека выше всякой меры, но это потребовать необходимо".
"Я думаю, что Зиновьев абсолютно не прав. Никакая партийная демократия не может быть направлена на то, чтобы обеспечить восстание, если можно так выразиться, против решений партийного съезда. Никакая демократия, никакой устав, никакой член партии, никакая партийная органиќзация таких гарантий не дает и не может давать. Партийный устав и наша партийная демократия зиждутся только исключительно на единстве партии". "...а наше единство заключается в том, чтобы мы управляли государством". Поэтому любое расхождение во мнениях меньшинства с большинством автоматически означало либо добровольное или насильное подчинение меньќшинства, либо его уход от власти в политическое небытие, устранение от управления государством. "Раз съезд партии принял постановление, что единство партии должно быть соблюдено, нужно этому подчиниться, и если данная организация не желает подчиниться, то дело съезда и ЦК заставить ее подчиниться решению съезда".
Теряя авторитет в расколах, парт гвардия убеждается на собственном опыте, что уже не может убедить большинства и становится меньшинством, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Она убеждается, что "партия не наша", что партаппарат враждебен и согласен принять назад блудных детей только на условиях полной капитуляции - публичного покаяния. Присущее ей особое мнение часть за частью исключало социал-демокраќтическую интеллигенцию из политической жизни страны. Происходит уже необратимый процесс вымывания партгвардии из партии. Идет агония ќ- последним из крупных лидеров был Бухарин, а сохранился лишь И. Сталин за счет полного слияния с духом партмассы, за счет адаптации себя к ней вплоть до специфических черт поведения.
Впрочем, адаптация - это, пожалуй, громко сказано... Скорее, они нашли друг друга - партийная масса нашла, увидела в нем человека, проводившего ее политику, а он легко нашел в себе все типичные черты в массе своей еще малограмотного, российского рабочего. С языка партгвардии в своих работах после, примерно, 1929 года (статья "Год великого перелома") Сталин переходит - чем дальше, тем больше - на специфический жаргон, изобилующий "революционными" метафорами, несущими донельзя мало смысла: "Быть верными до конца великому знамени Маркса, Энгельса, Ленина!" Язык Сталина упрощается, подстраивается под понимание тех, к кому он обращается, становится единственным его языком, таким образом, Сталин признает над собой власть упрощенного мышления, власть партмассы, с одним небольшим условием своего господства над всяким мышлением, над партией, над государством, над народом, и над страной.
Процесс централизации в партии, длившийся с дореволюционных времен, находит свое завершение в абсолютной власти одного человека, человека, в котором государственный интерес сочетался с частным эгоизмом государственного деятеля, человека, использовавшего чрезвычайную централизацию для установления личной власти, который попросту занял место разлагающейся партгвардии, помог ей перебраться в мир иной, прикрываясь её же доктриной - ленинизмом.
Только Иосиф Виссарионович Сталин по своему положению и месту последнего "нескомпроментированного" члена партгвардии, "соратника и продолжателя дела Ленина" сохранил в себе, вобрал в себя отношение русской социал-демократии к российскому рабочему движению - отношение создателей и организаторов, действительного мозга пролетарской революции и решающего фактора ее победы; только Иосиф Сталин сохранил в себе отношение марксистского "духа" к "языческой" России.
Отсюда его фантастический авторитет и почти божественное положение "учителя и вождя" русского пролетариата, авторитет, доставшийся ему в наследство, и который не дает никакая, сколь угодно высокая, концентрация власти.
Понятно, что, агонизируя и переходя в разряд бывших, партгвардия неизбежно должна была объединиться, не находя себе опоры ни в чем, кроме себя самой, не находя опоры даже в собственной теории. Ленинизм в интерпретации Сталина потерял свою сущность гибкой политики - политики текущего момента - и приобрел свойство "твердой" доктрины. Взятая как буква, теория Ленина стала догмой, защищающей уже не просто интересы рабочего класса России, но интересы определенного политического строя государства.
Противопоставленная ленинизму Иосифа Сталина, партгвардия за неимением лучшего могла обратиться лишь в веру т. Троцкого, и ничего странного, что из полного поражения "новой оппозиции" на Х1У съезде, возникло в связи с этим стремление добиться во что бы то ни стало объединения с троцкистами для того, "чтобы объединением двух групп возместить слабость и оторванность этих групп от пролетарских масс". Более того, возникло стремление к нелегальности, превращение оппоќзиции в нелегальную организацию (дело Лашевича, массовки в лесу и, далее, - к открытому фракционному выступлению.
Первое из них - летом 1926 года - было обращено к массе партийных рабочих. (Заводы "Авиаприбор", "Красный путиловец"), оппозиция пыталась навязать партии дискуссию, решенную съездом. Получив единодушный отпор всей партии, будучи отброшена с особой решительностью рабочими ячейками партии, оппозиция была вынуждена капитулировать и дать партии обязательство о прекращении фракционной борьбы (декларация от 16 октября 1926 года)".
Иного не могла быть, если вспомнить программу Троцкого, годную кому угодно, только не русским рабочим, которая нашла отклик лишь в известной части интеллигенции. А что в ней не найдет отклик? Интеллигенция способна переварить и принять все: от пацифизма в окопах и социализма среди папуасов до грубых суеверий в эпоху всеобщего среднего образования. Каждый работник умственного труда может свихнуться по-своему, найти "рациональное зерно" в иррациоќнальнейших вещах, если в этом заключается его умственный интерес.
"Вместо выполнения обязательств оппозиция печатала и распространяла фракционную литературу, организовывала подпольные фракционные группы, кружки, совещания, распространяла глубоко антипартийную декларацию 84-х". Пленум ЦК в августе 1927 года был вынужден констатировать: "Оппозиция (т.т. Троцкий и Зиновьев) считают, что руководящие органы BКП (б) и СССР являются якобы термидорианскими, ввиду чего необходимо в случае войны прежде всего сменить эти органы, чтобы организовать потом оборону CССР (тезис Троцкого о Клемансо):
- Нужна организация новой партии против BКП (б),
- Необходим раскол Коминтерна".
Пленум исключил Троцкого и Зиновьева из ЦК. Они отступили, дав соответствующее "заявление" и тогда им заменили исключение на строгий выговор. Был сделан "шаг к миру в партии". В октябре 1927 года общепартийная дискуссия - 724 тыс. человек, против 4 тыс. - за политику ЦК - предопределила дальнейшие события.
7 ноября, в десятую годовщину революции, оппозиция организовывает уличные выступления. Вместо мавзолея её вожди идут на митинги в переулки и санкционируют "насильственный захват аудитории Московского Высшего технического училища для устройства нелегального собрания.
Они начинают отворачиваться от партии, обращаться к чуждым партии силам".
Троцкий и Зиновьев демонстративно ушли из ЦКК, когда их туда позвали для объяснений и письменно отвергли все требования. В итоге их исключили из партии. Каменева, Смилгу, Раковского и других - из ЦК. Х съезд ВКП(б) добавил к ним большие группы товарищей, в том числе, группу Сапронова. "Новая оппозиция" кончилась...