Много бегал на улице... Забегавшись, не заметил, как что-то прижало горло, стало першить, больно было сглотнуть. Покашливая, мы, с собакой, мчались в снежные заносы - опять и опять... Одежда на мне стала ледяной коркой, а я сам, придя домой, почувствовал, что глотать основательно больно и меня бил лёгкий озноб. Пожаловался Маме, она всплеснула руками, горло красное и воспалены слизистые оболочки миндалин. Стала расти температура, ползла медленно, но уверенно вверх... Кое-как, с болью и трудом, проглотив ужин, я слёг в постель... Те книги с картинками, почти замусоленные частым перелистыванием, которые неотрывно вечерами просматривал всякий раз, прежде чем отойти ко сну, меня не заинтересовали. Это был показатель, что со мною, что-то не так и это ещё более встревожило родителей. Уже ближе к ночи я почувствовал совсем плохо, а вскоре повышение температуры перешло сначала в озноб, потом в жар, и я свалился сознанием своим в галлюцинации и бред. Должен оговориться, что под бредом, я подразумеваю не патологическое расстройство организма, а лишь наличие признаков его, разговорное значение, а не психиатрическое. Сбивание температуры известными родителям способами ни к чему не приводили, лишь замедляли резкое повышение, но она, температура, с завидной настойчивостью приближалась к сорока, достигла этого уровня, и немногим перевалило за него...
В голове мутилось... Во взоре временами вспыхивали разных цветов звёздочки, сыпались опилками, резало глаза. Что-то переворачивалось неестественно, показывалось той стороной, которая была невозможна. Как, откуда, зачем всё так поворачивается и голос Мамы далёкий - издалека доходит до меня, а я неустанно всё повторяю:
-- Мама, Мама зачем?.. Это нельзя, так невозможно... Ой, Мама, Мама! -- голосно стонал я, задыхаясь в бреду и сорокоградусной температуре. Рядом вижу руки Мамы, они такие тёплые, заботливые. Они лишь внешне грубые и большие, а такие, такие родные...
-- Мама, Мама, где я? Что со мной, почему ты такая испуганная и очень темно в доме. Почему Папа стоит растерянный, что с ним? Где сестрёнки, позовите их, куда ушли? Где они, они должны быть здесь. Почему всё взрывается на том берегу, за разрезами?
Голос Мамы, я слышу его, и он говорит:
-- Ну что с тобой?.. Где болит?.. -- голос далеко, далеко... Опять странно?.. Я здесь и Мама здесь, а голос далеко... Раздаётся эхом из бездонного колодца, стенки которого тоже переворачиваются, закручиваясь. Не могу в толк взять, что происходит, вроде всё наяву и нет... Даже стоящая Мама не стоит на месте, а крутится вместе с колодцем. А я сам в каком-то мокром состоянии, вся одежда на мне мокрая. Сейчас бы к Маме, к ней, этому спасительному существу, хочу к ней, зову! Опять слышу голос далёкий, но голос её, я знаю... Успокаивает... Говорит и говорит со мною, словно подцепила меня словами, звуком голоса своего и вытягивает, трудно вытягивает, откуда-то из далёкого, какого-то липкого состояния, где было плохо и страшно, а я тянусь по нему, тянусь по голосу, как по канату...
Прихожу в себя, в голове мутно, сбивчиво, вижу стоящих родителей, рядом лампа керосиновая, она тускло светит и тени от них, стоящих и предметов странно блуждают по стенкам дома. Слышу голос Отца, собирается в посёлок за доктором, зачем, зачем доктор, ведь я оживаю, возвращается явь, звук метели стучащей за окном незакреплёнными предметами, свист и завывание ветра, зачем, зачем в зиму и мороз куда-то собираться ведь всё уже позади... Возвращаются медленно запахи, в пограничном состоянии обострённо их чувствуешь обоняньем своим. Нет взрывов, нет закручивающихся спиралей и того, что падало куда-то так неестественно, так было плохо от этого, что после падения ничто никогда нельзя будет исправить... Но ведь исправляется... Температура медленно падает и теперь можно жить... Уже более менее осмысленным голосом прошу:
-- Не надо, не надо уезжать, Папа! Как мы будем без тебя?
Они успокаиваются, сидят рядом, но где Валя с Олей, их нет, а должны быть... Мне напоминают, что они в посёлке учатся... Как хорошо, чтобы они были рядом, мы были бы сильней! Мама ставит под мышку градусник и мерит температуру, она немногим упала до тридцати восьми. Они вздыхают, слышу шёпот Мамы:
-- Кризис миновал...
Какой кризис и куда он миновал? Спрашиваю:
-- Мама, куда миновал кризис?
Что ответить?, чтобы попонятливей?
-- А миновал мимо, далеко пошёл..., -- с глубоким вздохом говорит она.
А-а-а... "Миновал мимо", как здорово - мимо... Мне понятно теперь, но слово кризис, какое-то слово - совсем мне не нравится. В самом слове, в его звуке есть что-то визгливое, неприятное, чувствуется какое-то нечто, пугающее и опасливое. От этого всего хочется сторонится, где-то спрятаться... И вот оно, это нечто миновало. Мама каким-то чутьём поняла, почувствовала, что недуг сваливался под гору и пик болезни прошёл, миновал, как сказала она.
Проёмы окон посерели, даже сквозь иней, наросшего на стёкла, проглядывал наступающий день, было холодно в доме, дышалось паром. Мама растопила печь, Отец быстро управился по - хозяйству и подождал Маму, пока та подоила корову, сидел рядом со мной. Мы молчали, глядели друг на друга, я на него ввалившимися глазами, с тёмными кругами под ними, а он на меня тревожным внимательным взглядом зелёно-жёлтых глаз. Часто они были строги с нахмуренными и сдвинутыми бровями, а сейчас в них было участливое и заботливое обнимание меня, я это чувствовал, видел и понимал - мы молчали в своём понимании друг друга. Во всём моём теле, разбитом и "покорёженном", как я себя чувствовал, постепенно разливалась нега сна. Как-то тихо и незаметно он подкрался ко мне, и я уснул к радости родителей. Проснулся ближе к полудню, тело ещё было разбито, это чувствовалось в любом моём движении и желании глотнуть...
Странно, но я почти всё помнил, я осознавал явь, будучи в полусознательном состоянии. Весь бред ночной, с взрывами и кручением, я помнил, и лишь местами незначительными рассказами со стороны дополнялось. Помнил и глубокую тревогу родителей, которая читалась во взгляде, голосе, в движениях и вопросах, что задавались мне: "Ну что с тобой?". Я помнил и помню сейчас через годы, что творилось в тот миг, что-то немыслимо страшное, непоправимое, что случилось, и больше не будет происходить. Это нечто, а как назвать то, что неназываемое? Оно надвигалось на меня упорно, требовательно, завладевая пространством и мною, но голоса родителей, словно раздирали обволакивающую капсулу жути, этого нечто. Где витало сознание, а может и душа, в каких пространствах, куда заглядывала?
К сожалению, многое мы не видим вокруг себя, не видим и мир с множеством духов светлых, ангелов наших, которые денно и нощно хранят, ведут дозор по защите нас. Мы живущие, порою сами, того не подозревая, помогаем тёмным силам, своими мыслями и своими делишками. В энергоинформационном поле земли идёт запись всех мыслей и действий в книгу жизни нашей и, которую нам дадут прочитать за гранью жизни этой и напомнят обо всех хороших и плохих деяниях. Это об этом в Откровении сказано: "И увидел я мёртвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мёртвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими". Сколько разлито информации нужной нам, подаётся в свободном доступе: "Тогда он коснулся глаз и сказал: по вере вашей да будет вам". Надо только взять, осмыслить взятое и уже, как неотъемлемое наше, отдавать дальше в жизнь.
Вспоминаю болезнь сына, когда накатывала на него высокая температура, близкая той, что была у меня. Он находился словно в другом мире, который мы с его мамой не видели. Его взгляд блуждал вокруг бессмысленно и в тревоге. Точно также в глазах читался страх и временами бессвязное бормотание, потом пролетали явные фразы наподобие моим в детстве: "Нет, нет! Не надо! Как страшно!" И плач испуганный, а рукой показывающий куда-то, на кого-то, он как будто видел то, что от нас было скрыто... Его мама стояла рядом, испуганная, у неё текли слёзы. И вопрос его откуда-то издалека: "Папа, а почему мама плачет?". Я помнил о своём болезненном состоянии и говорил, говорил с ним... Через время он "возвращался" к нам, весь мокрый и температура медленно ползла вниз к норме.
К полудню вернулся Отец и привёз женщину-доктора. В доме сразу запахло медикаментами и другими сопутствующими фармацевтическими препаратами. Врач осмотрела горло, смерила температуру, в общем, сделала всё, что нужно в таких случаях и, конечно, не забыла всадить укол в понятное место. Немного побыла, осмотрела грустным взглядом наше очень скромное жилище, прописала необходимые лекарства, столь нужные для дальнейшей моей "жизни". Успокоила родителей, сказав, что ангина, она назвала разновидность её, дала столь высокую температуру, а с нею и мой бред. Напоив чаем, Отец опять уехал, отвозя доктора в посёлок. Мне стало гораздо легче, я смог немного проглотить манной каши, а уже глубоким вечером вернулся Папа, и меня напичкали всевозможными лекарствами... Выздоравливай!
Через пару дней я уже соскакивал с кровати, несмотря на запреты и возил по дому табурет, заменяющий транспорт. Гонял кота, который с возмутительным шипеньем находил дальний недоступный для меня угол и сидел до моего полного успокаивания, тогда его мордочка показывалась, он внимательно осматривался и мгновенно прошмыгивал в кухню к Маме. Вся живность вокруг неё вьюном вилась. Предана ей была безмерно, но вот что странно, никакой видимой, со стороны Мамы, любви, заигрывания, поглаживания, игры с ними не было. В ней присутствовало явное магнетическое притягивание, не только живности, но и людей, она обладала свойством при малом количестве слов - сказать нужное, утешить, успокоить... Лавочка при доме всегда была заполнена посетителями. Посиделки длились часами и не обязательно с присутствием Мамы.
У детей немногим отлегло и уже интересы и жизненные процессы заполняют их без остатка. "Хворь прошла - радость пришла!" Всё хорошо, я выздоровел! Опять гонял с собакой по околицам и околоткам, мы были везде. Снега много, сугробы большие, строил тоннели и прятался там от "наступающего противника", штурмующего крепость мою, Шарик, сторожевой пёс, охранял подступы к цитадели. Всё моё состояние вернулось к нормальному детскому восприятию жизни и я "побежал дальше жить". Всё хорошо!
Но что-то меня смутно тревожит, как-то беспокоит порою? Что? Отправляет в далёкие детские годы, увлажняет глаза... Что? Я выздоровел, ведь всё хорошо! А каково было родителям пережить ту ночь, когда на руках у Мамы я метался в бреду, всё время повторяя: "Нет, нет - это невозможно..."? Отцу, который не спал ночь, а потом отмотал за день почти пятьдесят километров, при тридцатиградусном морозе, на конных санях, привозя доктора, а потом увозя в посёлок - каково? Разве задумывались мы тогда? Выздоровел и выздоровел - хвала всем! Как мы тяжело доставались родителям! Это понимаешь, когда растишь своих детей и сердце постоянно наполнено тревогой и заботой о них, пусть не физически и материально. И всегда ли они, дети, помнят о нас, у них же дел по горло... Как мы доставались родителям, мы понимали через своих детей и они, наши дети нам открывали глаза. "Появляйте" своих детей! Поймёте лучше и будете чаще вспоминать нас, родителей... Поймёте, что переживали мы с приходом в этот свет вас.