Набравшись слов, как Демосфен камней,
пытаюсь быть точней. Но непослушен
язык. И недоступнее, умней
чужой проход по спутавшимся душам.

Сглотнув комок неразличимых СИ,
попробую ДО-петь. И между прочим
махну рукой бесцветному такси,
пусть отвезет в безадресное "очень".

Там обживают зеркала края
немые восклицательные знаки.
И видят "i" как "ай", и мыслят "я".
Так выгляжу в осуществленном мраке.

И вскину руки в направленье сна:
О ты, идущий вслед, идущий мимо,
неясен почерк твоего письма,
но мне знакома эта пантомима.

Бесклавишная судорога рук,
глаз, не обезображенный экраном,
и -- Он, вокруг, Диктатор и Худрук,
бежит безумным Рихтером по ранам.

Несросшимся, несбывшимся, чужим,
неважно что твоим, и на "иди ты"
швыряет прочь - туда, где мы дрожим
волной в предощущеньи Афродиты.

И ты еще напишешь, следопыт,
за здравие матерчатые строчки.
И шорох крыльев с топотом копыт
вмешаются, как прежде, в заморочки.

И губкой, злой и влажною, сотрем
нули пост-гуттенберговского быта.
И пользуясь обратным словарем,
вернемся вновь к началу алфавита.
                                    
                                                      Февраль 2001