В январе - феврале 1918 г. раненный в Хохловке В. Нарбут, которому ампутировали кисть левой руки, проходил лечение в земской больнице Глухова. Его отец Иван Яковлевич, чудом спасшийся во время новогоднего нападения "красных партизан", грабивших в те дни богатые имения, некоторое время скрывался, а потом в марте бежал в Киев к старшему сыну Георгию. Глуховщину покинули также мать Неонила Николаевна с дочерью Агнессой и зятем-офицером Николаем Бобриевичем: сначала они обосновались в Турции, потом перебрались в Тифлис, а в конце 1918 года прибыли в Киев, где по данным за 1919 г. проживали в квартире Георгия Нарбута (Георгиевский пер., дом 11, кв. 2). [Удалось найти скупые сведения о Николае Сергеевиче Бобриевиче: в 1914 году он из запаса армейской пехоты призван прапорщиком в 302-й пехотный Суражский полк. По информации в газете "Русское слово" за 17 февраля 1915 года раненный в бою Н. Бобриевич лечился в лазарете дворцового ведомства. Высочайшим приказом от 24 февраля 1915 г. "за отличия в делах против неприятеля" ему пожалован орден Св. Анны 4-й ст. с надписью "За храбрость". 3 июля того же года в Могилевской губернии он обвенчался с Агнессой Нарбут. Высочайшим приказом от 2 декабря 1916 г. "за отличия в делах против неприятеля" Николай Бобриевич, уже в чине подпоручика Суражского полка, награжден орденом Св. Станислава 2-й ст. с мечами. В 1917 г. произведен в поручики]. Брат Сергей убит во время новогоднего нападения на усадьбу в Хохловке, другой брат Николай находился в австрийском плену (в конце 1914 года в Нарбутовку дошел слух, что Николай в боях на восточном фронте пропал без вести, но позже выяснилось, что он в плену) [3, с. 270, 273-274, 276; 21, с. 95; 11, с. 167].

  В марте из Глухова уехал и не долечившийся после ранения Владимир Иванович. Сам он в автобиографии и в других документах утверждал, что отправился сразу в Воронеж. Но Василий Кричевский, на воспоминания которого ссылается С. Белоконь, в апреле 1918 г. якобы видел в киевской квартире Г. Нарбута не только отца художника, но и его брата Владимира [см.: 3, с. 274]. Однако вряд ли Владимир Иванович перед отъездом в Воронеж побывал в Киеве. По словам В. Нарбута, "в конце февраля или в начале марта я с женой и ребенком убежал в Воронеж, откуда родом была моя жена и где проживали ее родственники и знакомые" [11, с. 160].

  В Воронеже жил тесть Нарбута надворный советник Иван Леонтьевич Лесенко. В 80-е годы XIX в. он служил ветеринарным врачом в Глуховском уезде Черниговской губернии, а потом ветеринарным врачом Воронежского участка Воронежской губернской земской управы, в 1909-1913 гг. состоял гласным Воронежской городской думы [Попов П. А. Городское самоуправление Воронежа: 1870 - 1918 гг.: дис... канд. ист. наук. Спец. 07.00.02 / Воронеж, 2005. - С. 511; Адрес-календарь Черниговской губернии на 1886 год / Чернигов: Тип. губернского правления, 1885. - С. 82; Адрес-календарь Черниговской губернии на 1888 год / Чернигов: Тип. губернского правления, 1887. - С. 288; Журналы Глуховского уездного земского собрания очередных заседаний 1888 г. / Чернигов: Тип. губернского правления, 1889. - С. 37; Адрес-календарь Черниговской губернии на 1890 год / Чернигов: Тип. губернского правления, 1889. - С. 217].

  В ноябре 1918 года в письме М. Зенкевичу из Воронежа Владимир Нарбут сообщал: "Живу в настоящее время в Воронеже - и уже около года (с марта). А очутился я здесь благодаря эвакуации из Черниговской губернии перед приходом немцев... Жена и сын - на Украине, мать и сестра - в Тифлисе, брат Георгий (ты его знаешь) в Киеве. Там же, кажется, и остальные мои родные. Словом, тоскливо в разлуке. А вернуться на Украину - нельзя" [19].

  О причинах отъезда Владимира Нарбута в Воронеж сведения противоречивы. В письме Сольцу Нарбут указал, что из-за угрозы немецкой оккупации Глухова сделал он это "с согласия и при поддержке местной Советской власти" [11, с. 171]. А в показаниях деникинской контрразведке утверждал, что "к отъезду меня побудило и то обстоятельство, что незадолго перед тем в Глухове произошел большой погром жителей приехавшим большевистским отрядом. Во время погрома я и моя семья пострадали вторично, потеряв остатки имущества. В городе ожидали, кроме того, еще и разных зверств" [11, с. 160-161]. (Речь идет о "кровавом четверге" в Глухове - одном из самых ужасных погромов в годы гражданской войны, который начался 7 марта 1918 г. и продолжался почти три дня. Во втором номере за 1918 г. журнала "Наше минуле" сообщалось, что во время большевистского погрома сгорел дом в Нарбутовке [3, с. 275; 2].).

  Здесь и далее все даты даются по новому стилю, введенному как в России, так и в Украине: в России декретом СНК от 26 января 1918 г. после 31 января сразу наступило 14 февраля; в УНР Центральная Рада 12 февраля 1918 г. ввела григорианское летоисчисление, по которому после 15 февраля наступило 1 марта и одновременно учреждено среднеевропейское время (через полтора года деникинский военный губернатор Киева издал приказ, согласно которому "счет времени устанавливается по старому стилю и часы - по петроградскому времени", так что после 31 августа 1919 г. наступило 19 августа, но в декабре 1919 г. большевики, победившие в Киеве, снова вернули григорианское летоисчисление).

  Сейчас трудно восстановить истину об обстоятельствах отъезда Нарбута из Глухова. Вполне возможно, Владимир Иванович отбыл в Воронеж по согласованию с тогдашним председателем большевистского военно-революционного комитета Глуховского уезда Григорием Сергеевичем Власовым, с которым был хорошо знаком еще с дооктябрьских времен. Да и здоровье надо было поправить, а в Глухове оставаться опасно, поэтому выбран Воронеж, где проживали родственники жены Нины Ивановны. (В Воронеж Нарбут выехал с женой и малолетним сыном Романом, но спустя какое-то время, не позже ноября, Нина Ивановна с ребенком отправилась в Киев. В некоторых публикациях можно прочитать, что Нарбут, уезжая из Глухова в Воронеж, бросил жену и ребенка, окончательно порвав с семьей. Но это не так: с Ниной Ивановной Владимир Иванович разойдется позже).

  Глуховщину Нарбут покинул навсегда. Но дух родного края, его природы, обычаев, "украинский дух", по выражению Надежды Мандельштам, не только пронизывал его ранние стихи, но и ощущался в позднем творчестве. Глуховщину он оставил с затаенной обидой на большевиков, по вине которых на родине во второй раз стал инвалидом, болью отзывалась и гибель брата Сергея, о чем Владимир Иванович скупо, но признавался близким друзьям, в частности в письме М. Зенкевичу в ноябре 1918 г.: "...вследствие несчастного случая (описывать его крайне тяжело мне) потерял кисть левой руки и, главное, младшего брата. Потеря руки сперва была очень неприятна, но потом я освоился и - уже не так неудобно, как прежде. Ну, будет об этом, тяжело..." [19].

  В том же письме М. Зенкевичу Владимир Иванович поделился и своими впечатлениями о Воронеже: "Скука тут отчаянная. ...интересных людей нет. Правда, здесь бывший редактор "Солнца России" Лев Михайлович Василевский (поэт), но и только. В городе - голодно и холодно; вдобавок сыпной тиф, короче говоря, дело дрянь, разруха" [Там же].

  

  

  

  В. Нарбут в Воронеже. 1918 г.

  

  Прибыв в Воронеж, как утверждал Нарбут на допросе в деникинской контрразведке, "...я сперва нигде не служил и жил с семьей на те небольшие средства, которые остались у меня (в виде жалования, выданного мне в Глухове за службу в земстве). Когда средства иссякли, я вынужден был поступить на службу к большевикам", в партию большевиков "записался" в конце мая или начале июня 1918 г., иначе, как якобы предупредили тогда Нарбута, его "место займут другие", но спустя несколько месяцев "был исключен из партии за невзнос следуемых денег" [11, с. 161-162].

  В действительности же в Воронеже Нарбут сразу встал на партийный учет, но чисто партийной работой не занимался, был "сперва секретарем, а затем, по командировке губкома [губернского комитета партии большевиков], членом редколлегии "Воронежских губ[ернских] известий", вел в газете воскресную "Литературную неделю", сотрудничал в других местных изданиях. Был одним из организаторов губернского союза журналистов и избран первым его председателем, и, как он признавался в уже цитированном письме М. Зенкевичу, "здесь у нас явное преуспевание; в Союзе (губернский) около 80-90 членов; есть свой клуб, столовая и т. д." Но самым главным детищем Нарбута стал литературно-художественный журнал "Сирена" с подзаголовком "Пролетарский двухнедельник", который по своему значению вышел далеко за губернские рамки. На его страницах опубликованы произведения А. Блока, Н. Гумилева, А. Ахматовой, В. Брюсова, О. Мандельштама, Б. Пастернака, С. Есенина, Б. Пильняка, Е. Замятина, И. Эренбурга, А. Ремизова, В. Шишкова, А. Чапыгина, М. Пришвина и др. И это в 1918 году, когда, казалось, в России замерла литературно-издательская деятельность. По делам журнала Владимир Иванович выезжал в Москву и Петроград, разыскивал писателей по всей стране, договаривался с ними о публикации их произведений, некоторые рукописи выкупал, добывал продуктовые пайки и отсылал их в качестве гонораров, привлекал к оформлению "Сирены" лучших графиков того времени, хлопотал о покупке "хорошей журнальной бумаги"... [по материалам А. Крюкова: 5, с. 28-29; 19; 9, с. 83].

  Во вступительной статье ко второму номеру журнала Нарбут призвал пролетариат взять принадлежащее ему по праву культурное наследие прошлого, очистить его от "гнили" и обогатить собственными достижениями. Он утверждал, что говорит от имени нового класса, поскольку является редактором журнала, "выходящего в свет по воле рабоче-крестьянской организации" [1].

  Выпуск "Сирены" приветствовал нарком просвещения А. Луначарский, что на первых порах защищало журнал от нападок большевистских критиков, но воронежское руководство, которое, по словам Нарбута, "косилось" на издание, где печатались "сомнительные" произведения, в конце концов отказало ему в финансовой поддержке. Журнал после выхода трех номеров пришлось закрыть [5, с. 28; 11, с. 161-162]. В последнем номере журнала редакция сообщала, что "вследствие отозвания редактора "Сирены" В. И. Нарбута на Украйну для ведения ответственной работы, издание двухнедельника приостанавливается. Редакция не сомневается, что издание будет продолжено в ближайшем будущем, в одном из центральных пунктов Советской Украйны, о чем своевременно последует сообщение" [ Цит. по: 1].

  В феврале 1919 года Нарбута с еще несколькими большевиками "откомандировали" из Воронежа в Украину "для ведения ответственной работы" - организации большевистской прессы. Сначала на короткое время Владимир Иванович прибыл в Харьков, а оттуда уже в Киев. Там он первые полтора месяца работал в Бюро печати при Рабоче-крестьянском правительстве Украины (сокращенно БУП - Бюро украинской печати), потом участвовал в издании журналов "Зори" и "Солнце труда", написал, как он сам признавался, "ряд агитационных брошюр и несколько десятков политических статей", был заместителем редактора военно-литературного журнала "Красный офицер", который издавался управлением военно-учебных заведений Наркомата военных дел Украины (не путать с московским одноименным журналом, выходившим в 1918-1919 г.г.) [9, с. 83; 11, с. 163-165; 5, с. 29]. Всего в 1919 году вышли две книжки киевского "Красного офицера" - № 1 (в июне) и № 2-3 (в июле). Благодаря Нарбуту в июльском выпуске журнала опубликован фрагмент поэмы С. Есенина "Небесный барабанщик".

  

  

  

  Обложка журнала "Зори" работы Г. Нарбута

  

  

  

  Обложка журнала "Солнце труда" работы Г. Нарбута

  

  В Киеве Владимир Нарбут выпустил сборник "Веретено" (книга напечатана в издательстве Наркомпроса Украины). Задумал также переиздать "Аллилуиа", брат Георгий подготовил обложку и фронтиспис книги, но удалось это сделать только в 1922 г.

  

  

  

  Обложка работы Г. Нарбута к книге "Аллилуйя". 1919 г. Тушь, перо.

  

  

  

  Фронтиспис работы Г. Нарбута к книге "Аллилуйя". 1919 г. Тушь, перо.

  

  Георгий Нарбут иллюстрировал и стихотворение "Предпасхальное". Пророческие строки, в которых Владимир Иванович как будто предчувствовал свою судьбу...

  

  ...К чему им знать, что шеи с ожерельем,

  подвешенным, как сизые бобы,

  вот тут же, тут, пред западнею-кельей,

  обрубят вдруг по самые зобы,

  и схваченная судорогой туша,

  расплескивая кляксы сургуча,

  запрыгает, как под платком кликуша,

  в неистовстве хрипя и клокоча?

  И кабану, уж вялому от сала,

  забронированному тяжко им,

  ужель весна, хоть смутно, подсказала,

  что ждет его прохладный нож и дым?..

  Молчите, твари! И меня прикончит,

  по рукоять вогнав клинок, тоска,

  и будет выть и рыскать сукой гончей

  душа моя ребенка-старичка.

  Но, перед Вечностью свершая танец,

  стопой едва касаясь колеса,

  Фортуна скажет: "Вот - пасхальный агнец,

  и кровь его - убойная роса".

  В раздутых жилах пой о мудрых жертвах

  и сердце рыхлое, как мох, изрой,

  чтоб, смертью смерть поправ, восстать из мертвых,

  утробою отравленная кровь!

  

  

  

  Иллюстрация к стихотворению В. Нарбута "Предпасхальное". Художник Г. Нарбут. 1919 г.

  

  Для собственного поэтического творчества Владимир Нарбут находил время урывками, все его усилия направлены на то, чтобы "получить побольше жалования, лишь бы спасти родных от голода". Отцу, который приехал из Глухова, где "принимал участие в карательных экспедициях против большевиков", приходилось, по словам Владимира Ивановича, "жить в образе настоящего уличного босяка" [11, с. 164].

  Бедствовал и брат Григорий Иванович, который тоже нуждался в помощи. Только что, в январе 1919 г., он обвенчался вторым браком с Натальей Гаевой-Модзалевской. Несмотря на то, что был ректором Украинской академии искусств, профессором графики, членом различных комиссий при Наркомпросе, Совнархозе и др., жалованья хватало едва на жизнь. А в мае еще и заболел сыпным тифом, потом возвратным тифом, что усложнилось воспалением печени и желтухой. По воспоминаниям Д. Щербаковского, Георгию Ивановичу пришлось "тяжело работать, но и тяжелая работа не помогала, только подтачивала здоровье... Началась нищета. За бесценок пошли на базар вещи, любимые книги... картины... Потом тиф, повторный тиф... одна за другой тяжелые болезни окончательно сломили здоровье Г. И., и 23 мая 1920 года жизнь его оборвалась. Увял навеки лучший цветок на поле украинского искусства" [3, с. 276-278; 4].

  

  

  

  Георгий Нарбут. Фрагмент "Группового портрета художников общества "Мир искусства". Художник Б. Кустодиев. 1916 - 1920 гг. Холст, масло.

  

  В августе 1919 года на Киев развернули наступление: с запада и юга - украинские армии, с востока - войска Добровольческой армии Деникина (ВСЮР - Вооруженные силы Юга России). В такой обстановке большевики усилили красный террор, который в Киеве связывают с именем руководителя Всеукраинской ЧК Мартина Лациса.

  "Это имя весьма много говорит уху киевлянина... - читаем в воспоминаниях киевского адвоката А. Гольденвейзера. - В своих писаниях Лацис всецело опирался на марксистское представление о государстве как орудии классового господства. Из этой доктрины он делал внешне последовательные выводы, сводившиеся к теоретическому оправданию всякого насилия, и так, с феноменальным цинизмом, выступал публицистом, теоретиком, а иногда и фельетонистом заплечного мастерства" [6, с. 251].

  Лациса, отличавшегося беспримерной жестокостью, считают одним из идеологов красного террора. Вот какое напутствие чекистам он дал в одной из своих статей: "Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, - к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом - смысл и сущность красного террора" [23]; "Для нас нет и не может быть старых устоев морали и "гуманности", выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации "низших классов"... Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от глета и рабства всех..."

  "В публикуемых в газетах "сводках", - вспоминал Гольденвейзер, - обычно после имени расстрелянного, в скобках, приводилась причина расстрела: бандитизм, контрреволюционность, преступление по должности, спекуляция и т. п. Но после декрета о красном терроре нередко, вместо определенного мотива, значились слова: "расстрелян в порядке красного террора".

  Первыми жертвами красного террора были 68 киевлян, значившихся в обнаруженном у кого-то списке членов клуба националистов. Среди них были почтенные судебные деятели... профессора университета... адвокаты... гласные городской думы... Большинство казненных были глубокими стариками... Вторая партия расстрелянных ударила прямо по киевской интеллигенции...

  Когда дело начинало уже близиться к развязке и окончательное оставление Киева ожидалось со дня на день, в нашем городе появился специальный посланник Москвы - Петерс... Киев был объявлен "укрепленным районом", и Петерс назначен его комендантом. Его помощником был назначен Лацис.

  Будучи не в силах изменить что-либо в военном положении, Петерс и Лацис стали отыгрываться на внутреннем враге. Была объявлена... мобилизация для рытья окопов, участились облавы на дезертиров и проверки документов на улицах. При этом хватали и сажали в че-ка по малейшему подозрению и без всякого подозрения.

  Таким образом, в подвалах чрезвычайки набрались сотни сидельцев. И над ними была учинена кровавая расправа.

  Однажды утром газеты вышли с бесконечно-длинным, столбца в два, списком расстрелянных. Их было, кажется, 127 человек; мотивом расстрела было выставлено враждебное отношение к советской власти и сочувствие добровольцам. В действительности, как выяснилось потом, коллегия чрезвычайки... решила для острастки произвести массовый расстрел и выбрала по списку заключенных всех, против кого можно было выставить хоть что-нибудь компрометирующее.

  Действительное число расстрелянных не ограничивалось опубликованным в газетах списком. В самый последний день перед уходом большевиков в че-ка расстреливали уже без всякого учета и контроля" [6, с. 251-252, 257-258]. Жертвами большевистского террора в Киеве с апреля по август 1919 г., по некоторым данным, стали почти 10 тысяч человек.

  Еще одно свидетельство о красном терроре в Киеве оставила в своих воспоминаниях Надежда Мандельштам: "Чека помещалась в нашем районе, и трупы через центр вывозились, вероятно, за город. Мне сказали, что там был сделан желоб, чтобы стекала кровь, - техника еще была наивной. В другой раз солдаты провезли на телеге обросшего бородой человека с завязанными назад руками. Он стоял в телеге на коленях и вопил во весь голос, взывая к людям, чтобы они спасли, помогли, потому что его везут на расстрел. В тот год толпа могла отбить заключенного, но на улицах никого не было - комендантский час... Мы видели, как он отбивается от солдат, пытавшихся заткнуть ему рот. Все это промелькнуло и тут же исчезло, но я и сейчас вижу этого человека, только его скорее всего везли не на расстрел - расстреливали в самой Чека - на горе, а телега шла под гору. Думаю, его переводили в Лукьяновскую тюрьму, а может даже в больницу" [16, с. 26].

  Но вот в Киев пришли деникинцы - и снова террор, погромы. "Нам пришлось видеть из другого окна, выходившего на городскую думу, как разъяренная толпа после прихода белых ловила рыжих женщин и буквально разрывала их на части с криком, что это чекистка Роза, - вспоминала Н. Мандельштам. - На наших глазах уничтожили несколько женщин. Уже без Мандельштама - он успел уехать - город на несколько часов был захвачен красными [это было 14 октября 1919 г]. Они прорвались к тюрьме и выпустили заключенных, а затем красных выбили и отдали город на разграбление победителям. Жители охраняли дома и при появлении солдат били в медные тазы и вопили. Вой стоял по всем улицам. На улицах валялись трупы. Это было озверение гражданской войны. Карнавал кончился и лишь изредка возникал потом в пестрых постановках московских театров. Кому нужен был этот карнавал или, вернее, потрава?" [16, с. 26-27]. О зверствах белогвардейцев, о еврейских погромах в Киеве при деникинцах рассказывал в своих воспоминаниях и А. Гольденвейзер [6, с. 260-271].

  Он же поведал и об эвакуации большевиков из Киева в августе 1919 г.: "По мере приближения Добровольческой армии положение в Киеве становилось все более и более напряженным. Была объявлена милитаризация учреждений... Наряду с этим шло сокращение штатов и начиналась подготовка к эвакуации. По мере того как приход добровольцев представлялся уже неминуемым, вопрос об эвакуации начинал все больше и больше волновать население. Было тяжело и противно видеть, как увозилось бесконечное количество запасов и всякого имущества, в том числе, например, оборудования реквизированных частных лечебниц и т. д. Но самым грозным был вопрос о возможности принудительной эвакуации людей. В городе распространялись слухи о предстоящем увозе целого ряда категорий интеллигенции - инженеров, профессоров, адвокатов, врачей. В действительности это несчастье стряслось только над врачами. "Обычаи" гражданской войны, по-видимому, допускали, чтобы население эвакуируемой территории было оставлено без медицинской помощи. Какие-то чрезвычайные комиссии и комитеты с неограниченными полномочиями, руководствуясь какими-то загадочными критериями, намечали по спискам врачей, своих жертв и публиковали их имена в "Известиях". Обреченные должны были в 2-3 дня сняться с мест и ехать куда-то вдаль.

  ...Для отступления большевиков оставались только два пути - гужом по Черниговскому шоссе или по Днепру в Гомель. Для высших сановников были приготовлены автомобили, которые должны были увезти их, в минуту опасности, по шоссе. А остальные уезжавшие дрались из-за мест на пароходах.

  Советские учреждения стали спешно готовиться к эвакуации... "отделы личного состава" тщательно сжигали всевозможные табели и списки с именами служащих...

  ...Бесконечное количество подвод, гружённых всякими вещами, спускалось по улицам города на Подол, к гавани. Тут были и реквизированные швейные машины, и утварь эвакуируемых учреждений, и кожа, и мешки с солью... Иногда попадалась подвода с щегольскими чемоданами, довольно часто подводы с мебелью. Возле гавани, особенно в последние дни, происходил форменный базар: половина свезённых к Днепру вещей попадала не на пароходы, а в руки перекупщиков. Этот специфический вид спекуляции - скупка подлежащих вывозу "казенных" вещей - впервые возник в эти дни; впоследствии он всплывал на поверхность при каждой эвакуации, которых мы пережили еще немало" [6, с. 256-257].

  Всё это происходило на глазах у Владимира Нарбута. Красный террор, развернутый подручными Лациса, наводил ужас и на часть большевиков. Реальность оказалась жестче и кровавее, чем романтические представления поэта о революции. В. Нарбут вынужден был прятать отца от ЧК на своей съемной киевской квартире (Иван Яковлевич умер от сыпного тифа около Конотопа в конце ноября - начале декабря 1919 г. около Конотопа - это случилось уже после отъезда Владимира Нарбута из Киева [3, с. 278]). Страшило Нарбута и то, что он помог добыть подложные документы для скрывавшегося от ЧК студента В. А. Грунау. Сгущались тучи над Нарбутом также из-за дела журналиста, сотрудника журнала "Красный офицер" и приятеля Владимира Ивановича И. М. Василевского, которого забрала чрезвычайка" ("как антибольшевистского элемента") [11, с. 165].

  Нарбуту, как и всем другим партийным работникам и советским служащим, в августе было предписано эвакуироваться из Киева. Но Владимир Иванович не подчинился приказу, оставшись в занятом деникинцами городе. Позже, когда его дело разбиралось в партийных органах, Нарбут объяснил свой поступок так: сделал это по настоянию жены, "по глупости", "заколебался, дрогнул" тогда [11, с. 171; 9, с. 88-89].

  Но и режим, установленный белой армией, тоже пугал Нарбута. Ему, большевистскому редактору, оставаться в Киеве было опасно, так как в любой момент мог быть арестован деникинской контрразведкой. Тогда возник план выехать в Тифлис через Екатеринослав, Ростов-на Дону и Новороссийск. "Добыв чужой паспорт, решил бежать, - как он признался в письме Сольцу, - подальше от фронта, в белогвардейский тыл", а на допросе в деникинской контрразведке в Ростове-на-Дону заявил, что "под солнцем смогу там [в Тифлисе] успокоиться, прийти хоть немного в себя" [11, с. 166, 171]. Каковы же были истинные мотивы отъезда Нарбута в Тифлис - это уже не удастся установить. Однако заслуживает внимания версия О. Киянской и Д. Фельдмана: "Вероятно, лацисовская политика радикально изменила мнение Нарбута о "красных". Но жить в Киеве после их отступления советскому журналисту опасно было. Оставалось лишь уехать туда, где его не знали. А Тифлис - на территории, не контролировавшейся ни деникинцами, ни советским правительством. Там родственники, путь открыт за границу" [10, с. 60]. Решил встать над схваткой? Если так, то это Нарбуту, попавшему в мясорубку гражданской войны, не удалось.

  Но как выехать из Киева, "ведь нужен пропуск, а его выдает контрразведка?" Пропуск необходим и для передвижения по занятой Добровольческой армией территории (ВСЮР контролировали тогда и Екатеринослав, и Ростов-на-Дону, и Новороссийск). Нарбут подал в деникинскую контрразведку прошение на выезд из Киева в Ростов. Ответа долго не было. Тогда Нарбут обратился за помощью к своему приятелю по Петрограду, поэту Н. А. Чернявскому - сыну губернатора Киева при деникинцах А. Г. Чернявского. И тот устроил ему пропуск на пароход "Петроград", отходящий в Екатеринослав. "А на пристани, за час до отправления парохода, узнал от другого знакомого, что и киевской контрразведкой выдан мне пропуск" [11, с. 166]. В письме Сольцу Нарбут рассказал, что "в смятенном состоянии добрался" он "до Екатеринослава, а затем, узнав, что подходит к городу Махно, и до Ростова" [11, с. 171].

  Ночью на ростовском вокзале Нарбут был арестован деникинской контрразведкой. Кто опознал и выдал его - не известно, но, судя по дальнейшим событиям, это был человек, знавший Владимира Ивановича по работе в Воронеже. "Главное обвинение, которое было предъявлено мне контрразведкой, - рассказывал Нарбут в письме Сольцу, - сводилось, в общем, к тому, что я: 1)вскрывал в Воронеже мощи (это соответствовало действительности) [3 февраля 1919 г. в Воронеже, чтобы опровергнуть утверждение о нетленности мощей святых, произведено вскрытие мощей Св. Митрофана Воронежского], 2)редактировал там же партийную газету (также соответствовало действительности) и 3)являлся "большевистским эмиссаром по обработке и привлечению интеллигенции на сторону Советской власти" (вздор!). В таком духе в местной белогвардейской печати ("Приазовский край", "Вечернее время" и др.) были помещены обо мне статьи. В контрразведке допрашивали меня не без пристрастия, угроза смертной казни нависла надо мной совершенно реально (настолько реально, что, как впоследствии передавал тов. Ингулов [С. Б. Ингулов - журналист и публицист, в 1919-1920 гг. секретарь Одесского губкома КП(б) Украины, в 1921-1923 гг. заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) Украины], в ряде белогвардейских газет промелькнуло даже сообщение о моем расстреле). Что было делать мне? Как поступить? Учтите, тов. Сольц, следующее: в партию я вступил 30-ти лет, с уже сложившимися взглядами; в партии я был к тому времени около 2-х лет (срок, явно недостаточный для моей "переварки"); я был уже в одной переделке (расстрел!), когда я потерял руку; общее состояние было психически-угнетенное, паническое... И в этой обстановке я дал те "недостойные члена партии" показания... написал то заявление... в котором, по понятным причинам, куда больше неправды, чем правды. Утопающий хватается за соломинку, - так поступил и я: прикрашивая, привирая, измышляя (поди проверь!), я подбирал такой "материал", "подавал" его так, чтобы можно было если не поверить мне, то, по крайней мере, хоть на время приостановить уже готовое решение... Если не ошибаюсь, это проклятое заявление я писал часа 4-5; напишу, прочту, порву; опять и опять то же... Быть может, Вы сумеете понять мое тогдашнее состояние... Тов. Сольц, я никого не предал тогда, у меня и в мыслях не было подобного!" [11, с. 171-172].

  Что же это за показания, за которые спустя годы Нарбуту пришлось оправдываться перед руководством большевистской партии и за которые он поплатился карьерой, а потом свободой и самой жизнью?

  9 ноября 1919 г. офицер для производства дознаний при Ростовском-на-Дону контрразведовательном пункте, губернский секретарь Сукачев произвел допрос арестованного Нарбута. В своих показаниях Владимир Иванович заявил, что ненавидит большевиков, а свое сотрудничество с ними объяснил страхом и желанием получить работу, которая бы дала средства для содержания семьи и материальной поддержки родных.

  Приведу фрагменты из его показаний:

  "...я всей душой, всем своим существованием ненавидел большевиков, оторвавших у меня все, лишивших меня всего, всего дорогого, не говоря о калечестве. Но я не видел выхода для себя, а может быть, главной причиной стряхнуть с себя большевистскую тину была апатия, болезненное состояние и боязнь окончательной расправы с собой, ибо со времени ночного нападения во мне живет какой-то огромный, чисто животный, суеверный ужас перед смертью. ...я старался самозабыться, как бы уснуть... Великая трагедия, говорю откровенно, жила в моей душе и вряд ли у меня хватит слов изобразить ее...

  [В Киеве] у меня окончательно созрела сила порвать... с убийцами и грабителями. Ненависть к ним возросла у меня еще больше, и я с лихорадочным вниманием прислушивался ко всему тому, что говорилось о походе против большевиков. Я уже знал, уже точил нож мести против тех убийц (я поклялся перед трупом брата убить их, я их знаю!), которые напали тогда ночью... но судьба опять толкнула меня в лапы поработителей.

  Приехав в Киев, я застал следующее дома: все родные голодают в буквальном смысле этого слова... Это было ужасно, это было сверх моих сил. И, когда прошли слезы радости встречи, я, ненавидя своих вечных (они мне стали казаться такими) врагов, пытаюсь получать побольше жалования, лишь бы спасти родных от голода. Но к партии решительно, категорически никакого отношения уже не имел.

  ...С мая я уже ясно ощущаю в себе великую радость приближающегося освобождения родины от угара, но животный страх, усиленный ужасами киевской чрезвычайки, все еще властвует над моей измученной, разбитой душой...

  Так, волнуясь и зорко следя за продвижением добрармии, я жил в Киеве. С мая, повторяю, у меня уже стали отрастать крылья бодрости. По всему, всем признакам я уже знал, что освобождение близко, что вот-вот еще немного, и я буду снова я, я буду собой. О, свобода, это - все. Как легко, казалось мне, вздохну я, когда придут добровольцы-освободители. И тайком, в глубине души, захоронил я мысль - остаться в Киеве, никуда больше не уезжать, быть дома. Угрызения совести с каждым днем мучили меня все сильней и сильней! Каким гаденьким являлся я часто самому себе - каким ничтожным, трусливым!..

  Я был игрушкой, жалкой игрушкой в руках моей судьбы. Но, говорю еще раз, я не видел до первого звона побед добрармии ни одного просвета. Храбрость же во мне была тоже убита еще 2-го января 1918 г., и я был ничтожен и жалок... Так было до прихода добрармии в Киев... Но вот и - спасение! Но нет радости в моем сердце - опять там трусость и бесконечные жестокие угрызения совести, она мучит меня медленно, но верно. Я задыхаюсь, не могу больше выдержать - я борюсь (какая злая борьба!) с трусостью, я не могу ее победить, я хочу идти сам с повинной к новой, своей власти, власти-освободительнице и... не могу... Наконец, положение становится невыносимым... [Далее следует рассказ Нарбута о его отъезде в Ростов].

  И вдруг арест в Ростове, на вокзале. Сперва страх - граничащий с ужасом, затем чувство медленно остывающего успокоения и, наконец, почти как чудо, ощущение какого-то удовлетворения. Все чаще и чаще приходит на ум: что ж, так и надо, так... ясно чувствую, как сваливается у меня гора с плеч... Еще не совсем, но уже двинулась...

  Теперь (хотя, может статься, это и неинтересно) скажу о своем отношении к тем, кто освободил, кто освобождает Россию. Я (это не красивая фраза) приветствую их, стойких и мужественных! Я завидую их смелости и отваге, которых у меня нет! Я шлю (если они позволят мне сказать это) свой земной поклон!.. Я приветствую Вас, освободители от большевистского ига!! Идите, идите к Москве, идите, пусть и мое мерзкое, прогнившее сердце будет с вами... Только не отталкивайте меня зря!.. О, как я буду рад, если мне будет дано право участвовать в деле обновления России. А может, возможно и мое возрождение? Не знаю, но все то, что я написал, правда - [от] первой до последней строки. Это - моя исповедь..." [11, с. 162-167].

  Трудно упрекать человека, оказавшегося перед лицом смерти. На допросе что-то пришлось приукрашивать, что-то привирать, что-то измышлять... Где правда в его словах, а где ложь - эту тайну унес с собой Нарбут. Поверили "признаниям" Владимира Ивановича в деникинской контрразведке или нет - нам не известно, но смертного приговора Нарбут избежал. В белогвардейской тюрьме он пробыл около двух месяцев, из которых больше месяца пролежал в тюремной больнице, заразившись сыпным тифом. По-видимому, считал Нарбут, тиф и спас его от дальнейших допросов.

  8 января 1920 г. конный корпус "красных" под командованием Б. Думенко вытеснил деникинцев из Ростова-на-Дону. В городе установилась cоветская власть. Все политические узники, находившиеся в деникинской тюрьме, были освобождены. "Шатающийся от болезни, глухой, оборванный, босой" (а дело-то было в лютую январскую стужу), Нарбут вместе с другими вызволенными арестантами сразу же явился в Ростово-Нахичеванский комитет партии большевиков и встал там на учет, получив назначение заведовать областным отделом народного образования. (В 1927 г. при разбирательстве персонального дела Нарбута в Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Ксения Листопад, которая в 1919 г. возглавляла подпольный Ростово-Нахичеванский комитет большевистской партии, подтвердила, что "сейчас же после занятия буденновцами г. Ростова т. Нарбут явился в Ростово-Нахичеванск<ий> партийный комитет вместе с другими освобожденными из тюрьмы, был взят парткомом на учет и послан для работы в отдел образования". В письме Сольцу в свое оправдание Нарбут назвал свою добровольную явку "на регистрацию по выходе из тюрьмы. Ведь я мог и не являться, мог остаться, так сказать, беспартийным, чуждым партии человеком. Никаких личных выгод эта явка мне, разумеется, не сулила.... Не так ли?").

  В Ростове Владимир Иванович пробыл около месяца; "будучи болен... работал мало" и, "в связи с чрезвычайно расшатанным здоровьем", "вскоре откомандировался в Харьков [тогдашнюю столицу советской Украины], в распоряжение ЦК КП(б)У" [9, с. 83; 11, с. 173-174].

  

  Основные источники

  

  1. Беспрозванный Вадим. "Семнадцатый!.. Но догорели...". Вл. Нарбут: поэзия и правда 1917 года // Из материалов конференции "1917 год: литератор и литературовед: инженер, свидетель, жертва исторического рубежа/социального слома". София, 11-14 мая 2017 года. - Режим доступа: http://sites.utoronto.ca/tsq/62/Besprozvannyj62.pdf

  

  2. Бiлокiнь С. I. Глухiвська трагедiя (Iз записок Iллi Рогатинського) // Сiверщина в iсторiї України. - К., Глухiв, 2009. - Вип. 2. - С. 164.

  

  3. Бiлокiнь С. I. Лiтопис життя й творчостi Георгiя Нарбута // Сiверщина в iсторiї України: Зб. наук. пр. - К.; Глухiв, 2010. - Вип. 3. - С. 263-281.

  

  4. Бiлокiнь Сергiй. Спогади Данила Щербакiвського про Г. Нарбута / Режим доступу: https://www.s-bilokin.name/Personalia/Scerbakivskyj.html

  

  5. Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь // Владимир Нарбут. Стихотворения: Вст. ст., составление и примечания Н. Бялосинской и Н. Панченко / М.: Современник, 1990. - С. 5-44.

  

  6. Гольденвейзер А. А. Из киевских воспоминаний (1917-1920 гг) // Архив русской революции, издаваемый И. В. Гессеном / Берлин: Slowo-Verlag, 1922. - Т. VI. - С. 161-303.

  

  7. Жиленко И. Р. "Жизнь моя, как летопись, загублена..." (Владимир Нарбут: штрихи к творческой биографии) // Фiлологiчнi трактати. - 2016. - Т. 8, № 2. - С. 15-23.

  

  8. Каплан Ю. "Хохлацкий дух" русской поэзии // 2000. - 2008. - № 15 (11 апреля). - С. F8.

  

  9. Киянская О. И., Фельдман Д. М. Словесность на допросе. Следственные дела советских писателей и журналистов 1920 - 1930-х годов / М.: Неолит, 2018. - С. 40-110.

  

  10. Киянская О.И., Фельдман Д.М. Советская карьера акмеиста: Материалы к биографии Владимира Нарбута // Вопросы литературы. - 2015. - № 1. - С. 41-98.

  

  11. Киянская О. И., Фельдман Д. М. "Я приветствую вас, освободители от большевистского ига!!": из материалов персонального дела Владимира Нарбута // Россия и современный мир. - 2018. - № 2 (99). - С. 157-181.

  

  12. Кожухаров Р. В ожидании Нарбута // Иные берега: журнал о русской культуре за рубежом. - 2008. - № 2(10). - Режим доступа: http://inieberega.ru/node/42

  

  13. Кожухаров Р. Р. Путь Владимира Нарбута: идейные искания и творческая эволюция: автореф. дис. канд. филол. наук. Спец. 10.01.01 - рус. лит-ра / М., 2009.

  

  14. Кожухаров Р. Муза-совесть Владимира Нарбута // Владимир Нарбут. Собрание сочинений. Стихи. Переводы. Проза: Сост., подготовка текста, вступ. ст. и примеч. Р. Р. Кожухарова / М.: ОГИ, 2018. - Режим доступа: https://polit.ru/article/2019/04/14/ps_narbut/

  

  15. Кожухаров Р. Стихи о войне Владимира Нарбута // Звезда. - 2018. - № 3. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/zvezda/2018/3/stihi-o-vojne-vladimira-narbuta-pr.html

  

  16. Мандельштам Надежда. Вторая книга / Paris: YMCA-PRESS, 1983. - С. 26, 62-66.

  

  17. Мельник Д. В. Украинский аспект в поэзии В. И. Нарбута // Вестник славянских культур. - 2008. - Том IХ. - № 1-2. - С. 183-189.

  

  18. Миронов А. В. Владимир Нарбут: творческая биография: автореф. дис. канд. филол. наук. Спец. 10.01.01 - рус. лит-ра / Екатеринбург, 2007.

  

  19. Нарбут Владимир. Стихи и письма. Вступительное слово Любови Пустильник // Арион. - 1995. - № 3. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/arion/1995/3/annals3.html

  

  20. Нарбут Т. Р., Устиновский В. Н. Владимир Нарбут // Ново-Басманная, 19: Сост. Н. Богомолов / М.: Худ. литература, 1990. - С. 313-328.

  

  21. Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни / Черкассы: Изд. Ю. А. Чабаненко, 2010. - С. 95.

  

  22. Тименчик Р. Д. Нарбут Владимир Иванович // Русские писатели. 1800 - 1917. Биографический словарь. Т. 4 (М - П): Гл. ред. П. А. Николаев / М.: Научн. изд-во "Большая советская энциклопедия"; Научно-внедренческое предпр. Фианит, 1999. - С. 227-230.

  

  23. Усенко I. Б. Лацис Мартин Iванович // Енциклопедiя iсторiї України: Т. 6: Ла-Мi. Редкол.: В. А. Смолiй (голова) та iн. НАН України. Iнститут iсторiї України / К.: В-во "Наукова думка", 2009. - С. 54-56.

  

  24. Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута // Владимир Нарбут. Избранные стихи: Подготовка текста, вступ. статья и примеч. Л. Черткова / Paris: La Presse Libre, 1983. - C. 7-28.

  

  Фотографии и иллюстрации из кн.:

  

  Владимир Нарбут. Стихотворения: Вст. ст., составление и примечания Н. Бялосинской и Н. Панченко / М.: Современник, 1990.

  

  Георгiй Нарбут. Альбом: Автор-упорядник П. О. Бiлецький / К.: Мистецтво, 1983.