Курас Игорь Джерри :
другие произведения.
Здесь
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оставить комментарий
© Copyright
Курас Игорь Джерри
Размещен: 01/03/2010, изменен: 01/03/2010. 12k.
Статистика.
Сборник стихов
:
Поэзия
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Новая Англия
(1993-2010)
***
Я вошел в этот город как входит пожар,
как победное знамя в расплечины крыши:
- Император!
Ссутуленным шагом пажа
тихий город ко мне переулками вышел.
И хлеб-соль куполов положил мне к ногам
в ожидании горьком - но полно, мой город,
я гордыню запрячу, как прячут наган
атаманы,
поэты - огонь аллегорий.
Я гордыню умерю - как в ножны кинжал:
открыванье Америк - пустые прогулки...
Я вошел в этот город, как входит пожар -
и растаял огнем фонаря в переулке.
***
В городе этом нет ни одного канала:
есть океан, и мост, повисший в пучках каната;
жирные гуси летят сюда из своей Канады,
звёзды рисует в небе Тимур и его команда.
Улицы здесь протаптывали коровы -
эти тропинки коровьи извилисты и неровны.
Несимметричность линий порою меня коробит
Млечным путём мерцают окна ночных коробок.
Было в начале слово, а до него - мычанье,
а до мычанья, думаю, было одно молчанье:
т.е., молчанье, в сущности, изначально,
как это нам, поэтам, и ни печально.
Звёзды рисует в небе Тимур и его команда:
значит кому-то, видимо, это надо;
значит, такая вышла для них команда.
Словом? Мостом, повисшим в пучках каната?
Город, где нет каналов, живёт по своим расчётам
Да и зачем считать - все свои, чего там!
Узел развязан, будто платок размотан:
Млечным путём над пастбищем, над болотом.
***
В зоопарке с одной познакомился птичкой я близко.
Всякий раз с ней болтаю, как будто Франциск я Ассизский.
То про город скажу, где дожди барабанят по крыше.
А под крышами -
ниже -
там статуи есть в каждой нише:
хочешь - сядь на плечо, а захочешь - садись на макушку.
Там всегда есть старушка, что держит за рамой кормушку.
То скажу ему: Чижик, с тобой мы заморские птицы -
посмотри, как похожи твоё и моё - наши лица.
Наши крылья мы держим закрытыми, прыгая боком,
а ведь оба мы знаем, как дышится в небе высоком.
А ведь оба мы знаем, как ветру устойчивы перья -
а без этого ветра -
какая потеря - потеря?
Чижик-пыжик мой серенький!
Маленький брат мой пернатый -
никого не вини.
Мы с тобою одни виноваты.
Insomnie Nostalgique
В.Ш.
I
Вот человек, которому не спится:
он в темноте серебряный, как спица;
он выпирает осью из клубка,
мохнатой ночи проколов бока.
И вьётся нить закрученная ночи
едва-едва: как будто кровоточит,
как будто сходит медленно строка,
и вот писать задумалась рука.
Ночь округляет каждый угол в доме
и в этом доме человек огромен:
как будто спица, проколов клубок
он остро прорастает в потолок.
Его уже не спрятать в стоге ночи
и он торчит, как будто бы заточен,
теперь и небо он прошёл насквозь.
Так - будто он и есть Земная ось.
II
Когда?
Тогда.
Давным-давно: когда-то.
В халате белом ночь берёт пинцет.
И медяками в прорезь автомата
уходит жажда, и на том конце
вдруг оживает голос виновато
- Ведь ты не спишь?
- Не сплю
Как нос в пыльце
шиповника -
свидетель аромата
(не отвертеться - прямо на лице!),
так ведь и ночь - из белого халата
латынь сирени тащит мне в рецепт.
Сирень белёса, спела и лохмата
как молодая стружка на резце
и ночь-сестра бредёт из медсанбата -
багряный крест рассвета на чепце.
Нева свинцова, точно грудь солдата
на амбразуре. Словно буква Ц
на цоколе, где цокали когда-то
копыта там,
тогда,
давно...
В конце
я вспомню всё, но нет - не как утрату:
протаскивая, как платок в кольце
я буду улыбаться бородато.
и, написав, молиться о чтеце.
***
И снова с Моцартом, и снова с Амодеем,
и снова с гением, фигляром и злодеем -
все роли сыграны, растрачен дар Изоры,
и скоро занавеса выплывут узоры.
Я еду. Слушаю. Девятая дорога
то в гору тянется, то под гору полого,
то изгибается, то выпрямляет спину,
как будто дразнит человека и машину.
Будь я как ты - поэт, я был бы осторожней:
кто может знать, что там в канаве придорожной? -
взметнется, взвихрится последнее мгновенье...
любимцам божьим не предписано старенье, -
их, амадеусов, аптекарь скуп и страшен,
их чаша пенится, и не минует чаша.
Бруклайнской зелени нелепые потуги,
я никогда не изменю деревьям Луги:
я буду помнить эти белые пространства
в минуты гордости и полного засранства. -
Но сердце, кровью наполняющее вены,
что Иов твой, уже готово на замены.
***
Александр Сергеевич Пушкин
написал про мороз и про солнце,
и сегодня такое же утро -
снег искрится, на солнце блестит.
Я по снегу иду осторожно:
мне, и правда, немножко неловко,
что, быть может, непрошеным гостем,
я, нелепый, кругом натоптал.
Но, всмотревшись, я вижу, что птицы
рисовали повсюду ресницы,
и, петляя по дереву, белка
торопливый оставила след,
и пятнистой собаки соседской
у пенька очевидна расписка -
и следы мои, пусть и нелепы,
но какой-то имеют подтекст.
Александр Сергеевич Пушкин
никогда не бывал за границей -
где лежала его треуголка
и потрепанный томик Парни,
снег, бывало, не таял к апрелю -
всё блестел да на солнце искрился,
всё скрипел, за полозьям вился,
покрывалом сползал на реке;
нахлобучивал шапки на сфинксов,
над Конём и над Всадником злился;
был он пухом для тех, кто ложился
на него с пистолетом в руке.
И поэтому, валко ли, шатко,
кое-как - но плетётся лошадка,
и в салазках у мальчика шавка,
и в кибитке ямщик в кушаке.
И, понятно, что нам не согреться:
убежав, просто некуда деться -
только снег вспоминая из детства,
протоптавшись к машине с утра,
вытираем от снега оконца
и бубним про мороз и про солнце -
но всё ближе звенят колокольца.
И торжественней пар изо рта.
Интервью Стравинского на youtube
Correspondent: Who created music?
Stravinsky: Oh. Eh... Listen... Listen. That"s... Ah. (повернувшись к жене) Иерархия как? Hierarchy!
Correspondent: Hierarchy?
Stravinsky: Hierarchy of creation... God created a big drum and cymbals... And music.
Из интервью Стравинского на пароходе "Бремен" (Нью-Йорк - Гамбург)
Где мне ответом разжиться: он в Гугле ли? Где-то ещё есть?
Есть ли на Вебе такая страница, такой окончательный поиск?
Слышишь, как слово срывается выпуклой каплей с травинки -
там, в интервью, где никак не решится с ответом Стравинский?
Вот он бормочет, плетёт наугад невпопад, что попало:
про барабаны,
про Бога:
про звук, про судьбу, про цимбалы -
вот потирает виски и стакан запотевшего виски:
силится что-то припомнить - мол, как это там по-английски.
Хочет он всё объяснить, и понять, объяснив - без обмана.
А за бортом только серая морщится ткань океана.
То она скользкая, будто бы шёлк,
то шершавая, точно как бархат.
Тот, кто её постелил - за пределом любых иерархий.
Точно и музыка.
Что за вопросы? Ведь нету ответа.
Голову в плечи вжимает Стравинский, как будто от ветра -
То обернётся назад, то беспомощно смотрит с экрана -
там где у самых у клавиш тревожная ткань океана.
***
Дождь деревенский не похож на городской:
он пахнет жухлостью - листвою и тоской,
на крышу вскочит, огорошит - и сойдёт:
на нет, на шепот, на потухший огород.
И ветер тоже не похож на городской:
он пахнет щепкою и мокрою доской.
Он дверью хлопает в застуженный сарай,
подол у ёлки задирает, негодяй.
Сыграй мне Шумана тоскливого. Сыграй
не просто музыку, а жалость через край.
Чтоб сжалось в жалости и к горлу подошло:
под шум дождя шарманщик Шуман хорошо.
Звук деревенский не похож на городской:
в носочках вязаных - он старичок сухой.
То ходит комнаткой, то сядет и вздремнёт,
то снова бродит - будто места не найдёт.
И дождь, и ветер отошли тихонько в лес;
а детский пальчик не находит фа-диез,
он заблудился, точно брошенный в лесу.
На чёрной клавише рисует полосу.
И кончик локона на острие плеча
танцует с нотками скрипичного ключа.
***
Бетховен. Рондо. Я ещё живой
и зелен мой дорожный указатель,
и добрая дорога предо мной,
и синий купол неба необъятен.
Бетховен. Рондо. Я ещё живой,
и грусть моя вчерашняя некстати
сегодня, потому что под рукой
мой верный руль, и мой маршрут понятен,
и путь приятен, и в душе покой.
Бетховен. Рондо. Я ещё живой -
дорога подымается и катит