Курч Владимир Яковлевич : другие произведения.

Сны у Коллинских ворот. Книга 1. "Три Мира"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В основе книги лежит борьба с духовным и телесным рабством, в ходе которой герои переосмысливают свои собственные представления о жизненных ценностях. Постепенно сбрасывая с себя рабскую оболочку, каждый прокладывает собственный путь к свободе. Но не стоит забывать, как утверждает один из героев книги, что свобода - это не только привилегия, но и ответственность.

  
  
  
  

Три мира

  
 []
  
  
  
  
     Владимир Курч
  
  
     СНЫ У КОЛЛИНСКИХ ВОРОТ
  
  
     К Н И Г А П Е Р В А Я
  
  
     Три Мира
  
  
     I
  
  
  
     Саша бежал по узкому коридору с обшарпанными стенами то ли бурого, то ли темно-зеленого цвета. Поверх краски, там, где она еще не успела отвалиться, виднелась плесень. Стены были выкрашены где-то на высоту человеческого роста. Далее до потолка шла желто-серая побелка. Наверняка красили и белили эти помещения только один раз, и это произошло много лет назад.
  
  
     В качестве осветителя выступали лампочки, свисающие с потолка на переплетенных друг с другом толстых проводах в тряпичной изоляции. Свет лампочек был тусклым. То ли они были по мощности «сороковки», но чистые, то ли «шестидесятки», но заляпанные продуктами жизнедеятельности мух. Под низким потолком тянулись трубы. Разные. Черные чугунные. Ржавые тонкие, покрытые влагой и капельками непонятной жидкости. И толстые, обернутые стекловатой. В отдельных местах утеплитель на них прохудился и свисал, как клочья старой вылинявшей шерсти на бездомной собаке.
  
  
     Бежать становилось все труднее. Под ногами что-то хлюпало. Может, грязь, а может, вода. Не видно и не понятно, какое-то вязкое вещество. Саша чувствовал их приближение. Они уже недалеко. Надо поднажать. Ноги совсем не слушались, как будто они существовали отдельно от тела. И сколько бы усилий он ни прилагал, но вперед продвигался медленно, словно шел по дну озера или бассейна. «Только не останавливаться, остановка —это смерть», — мелькнуло у него в голове. «Почему, собственно говоря, смерть? Да потому, что они пришли убить меня, именно убить, других вариантов просто нет», — эта мысль инеем покрыла его спину. Зачем они хотят это сделать, Саша не знал, но уверенность в этом и чувство безысходности все глубже проникали в его сознание.
  
  
     Налево и направо от основного коридора отходили боковые ответвления. В один из таких темных проемов Саша завернул.
  
  
     Освещение там вообще отсутствовало. Пройдя шагов десять, он натолкнулся на стену. И понял, что это тупик. Волосы на голове стали дыбом, его охватила паника. «Скорее, скорее назад!» — интуиция подсказывала, что он успеет вернуться обратно в освещенный коридор. Но как же медленно он двигался в обратном направлении! Шаг, два, три. О ужас! Послышались их крики и шарканье ног! «Давай, давай, — твердил Саша себе. — Ты успеешь». Еще шаг, и он в коридоре.
  
  
     И тут из-за поворота за спиной появились они. Три или четыре фигуры в комбинезонах химзащиты. Саша продолжил движение вперед, но ноги от страха стали ватными. Он немного пробежал дальше по коридору и обернулся. Расстояние между ним и преследователями сократилось. Теперь Саша мог различить их лица, вернее, то, что было вместо них. На голове у каждого был противогаз, скрывающий физиономию. Противогазы старого образца, когда от резиновой маски отходит гофрированная кишка воздуховода и прячется в наплечной сумке.
  
  
     Саша сделал еще несколько движений ногами и оказался у поворота. Коридор поворачивал только налево. Выбора не было, он повернул влево и увидел, что группа, преследующая его, подобралась еще ближе. «Что же помогает им так быстро передвигаться? Нормальный человек в таком снаряжении за это время уже бы умер от интенсивного бега. Нет, мне не уйти от них, сил не хватит, дышать все труднее», — рассуждал беглец. Преследуемый завернул за угол. Прислонился спиной к стене. Стало невыносимо тяжело во всем теле. Казалось, коридор стал еще более узким, а потолок — низким. А самое противное, что постоянно присутствовала кислая вонь и затхлый воздух, словно ты находишься не в подвале, а возле чана с отходами пищи в столовой. Да в столовой общепита, в мойках ресторанов так не воняет. Там остатков пищи почти нет, да и не киснут они столько долго. Он чувствовал, что еще немного, и его вытошнит.
  
  
     Вдали виднелся зеленый квадратный огонек. Что-то знакомое.
  
  
     Где-то он видел такое. Ах да, такие горящие вывески располагают в кинотеатрах над дверями. Во время сеанса их не выключают.
  
  
     И еще на этом зеленом фоне где более темными, а где и прозрачными буквами пишут слова «Выход» или «Exit». Жертва набралась сил и медленно выглянула из-за угла. До палачей оставалось метров двадцать, а до заветного огонька раза в два больше. Нет, ему не успеть. Саша еще раз повернул голову в сторону зеленой светящейся вывески, напряг зрение и прочитал надпись: «AZurga».
  
  
     Он отчетливо слышал топот по бетонному по- лу. Почему-то у них под ногами было сухо, и даже поднималась мелкая пыль от резиновых калош. Саша присел. Железный прут арматуры оказался у него в руках, именно оказался. Он его не поднимал, а уже держал над головой, стоя во весь рост, и готовился к удару. Сердце билось медленно, между ударами проходила целая вечность.
  
  
     Он ждал, когда же из-за поворота появиться первый преследователь. «О, боже, как же трудно дышать», — а смрад все усиливался.
  
  
     Легкие не могли вдыхать воздух, их свело от страха. А чуть пониже желудок производил конвульсивные движения, сопротивляясь удушливому запаху.
  
  
     Вот-вот они появятся в поле его зрения. Осталось совсем чуть-чуть. Саша уже слышал хриплые голоса и тяжелые вздохи, доносившиеся через противогазы. Первая фигура медленно выплыла у правого плеча Саши. Он был готов и ударил слева направо. Удар пришелся по маске противогаза. В него он вложил всю силу, но руки, державшие арматуру, двигались медленно. Удар получился слабым, только треснуло правое стекло в противогазе нападавшего. Из противогазной сумки вывалился хобот противогаза, почему-то без фильтра на конце, и стал медленно болтаться в такт покачиваний головы. Второй и третий нападавшие вышли из-за угла. Все трое стояли и наблюдали за Сашей. И тут из болтающейся кишки противогаза первого врага, получившего по голове, потекла красная кровь. Сначала струйка была тоненькая, а жидкость светло-красная. Затем оттуда повалила струя все более темной, а в конце концов и вовсе черно-красной субстанции.
  
  
     Сашу от увиденного вытошнило, причем прямо на одного из нападавших.
  
  
     Далее Сашу тащили за ноги очень быстро в обратном направлении по извилистым коридорам. Одну ногу держал один, а другую второй из преследователей. Голова постоянно билась о пол коридора, но боли Саша не ощущал, только головокружение.
  
  
     Он не сопротивлялся и ничего не просил.
  
  
     Его втащили волоком в большую комнату. Начали поднимать вчетвером на стол, обитый оцинкованной жестью. Саша стал дергаться всеми частями тела, но безрезультатно. А кто-то ему врезал кулаком промеж глаз.
  
  
     Саша смотрел в потолок, руки и ноги привязаны к столу толстыми веревками. В углу комнаты слышны голоса и шепот. Затем появились фигуры в той же амуниции, что и раньше. Но поверх противогазов были белые марлевые повязки. Один из них развернул к лицу Саши какую-то стойку на шарнирах, отрегулировал ее по высоте, сделал определенный угол наклона. На конце этой стойки Саша увидел дисковую пилу с большими зубьями. Он еще раз попытался освободить руки, но понял всю бесполезность таких действий. Кто-то из врачей, если можно их так назвать, повернул рубильник, и пила начала набирать обороты. Другой начал медленно наклонять ее к лицу Саши. Безнадежность и страх парализовали его. И тут сверху ему в лицо ударил прожектор из десятка ламп, висевших в стальном абажуре под потолком.
  
  
     ***
  
  
     Андрей шел по лесу. Шел медленно, наслаждаясь теплым осенним деньком. Стояла тихая, безветренная солнечная погода.
  
  
     Осень дарит несколько раз за свои три месяца такое умиротворение природе. Это происходит, когда в континентальную Европу проникают азорские антициклоны. Проще говоря, наступило бабье лето. Андрей задрал голову вверх. В небесной синеве ни облачка, виднелись только два инверсионных следа от пролетевших самолетов. Один из них был четким, словно стальная птица вот-вот пронеслась над головой и скрылась в бесконечную даль.
  
  
     Другой стал широким и прозрачным, видно, самолет пролетел с полчаса назад. Тепло. Андрей видел свои голые по локоть руки.
  
  
     На нем была рубашка с коротким рукавом.
  
  
     Лес был смешанным. Среди редко растущих сосен попадалось много лиственных деревьев, листва на которых или облетела, или превратилась в желтую и красную слегка раскачивающуюся мозаику. Мягкий мох зеленого цвета стелился под ногами. Вдали рос огромный раскидистый дуб. «Сколько же лет этому исполину? Триста, пятьсот, восемьсот? — рассуждал Андрей. — Сколько событий и эпох пронеслось мимо него?» Он проделал шагов сто и приблизился к дереву. От дуба доносилось щебетание множества птиц. Определить, где они размещались на нем, с такого расстояния невозможно. Все они были одного вида, поскольку издавали абсолютно одинаковую трель. Андрей прошел еще шагов двадцать по упругому мху, который пружинил при каждом шаге, отчего идти становилось все легче и легче. На стволе дерева стали различимы более мелкие детали. Кора была морщинистой, как кожа древнего крокодила, с множеством наростов, трещин, углублений. Век гиганта заканчивался. Часть веток у него отсохла, дуб медленно умирал. На стволе располагалось несколько дупел.
  
  
     Отчего-то стало интересно, кто в них живет — зверь или птица.
  
  
     То, что они обитаемы, сомнений не возникало, Андрей это точно знал. В воздухе пахло прелыми листьями и еще каким-то приятным ненавязчивым ароматом вроде высохших полевых цветов или луговой травы.
  
  
     Он остановился и стал наслаждаться безмятежностью и покоем. Подул слабый ветерок. Волна теплого воздуха накатилась на его лицо и голые руки. Три сухих листочка оторвались от ветки и, медленно кружась, опустились невдалеке на землю. Опять все стихло, кроме монотонного щебета птиц. Дуб был величествен.
  
  
     В нем чувствовалась природная гармония. Единственное, что выпадало из целостной картины великолепия, это глубокая трещина с обугленными краями, идущая от кроны дерева до его корней.
  
  
     Возможно, в прошлом в дерево ударила молния, а может, незадачливые туристы разожгли под ним костер, который варварски покалечил дуб. Почему-то в воображении Андрея всплыл вариант, что охотники за медом в древности намеренно пустили дым с огнем, чтобы изгнать диких пчел и отобрать у них этот продукт.
  
  
     Через мгновенье перед глазами появилась вообще невероятная картина. По лесу на двух лапах медленно крадется бурый медведь, причем нарисованный, как в мультфильмах. Морда у косолапого добрая, и с пасти капает слюна. Он оглядывается по сторонам, подходит к дубу, кладет у его основания большую охапку соломы и извлекает откуда-то спички. Андрей отчетливо видит картинку на лицевой стороне спичечного коробка. На нем изображены елки, пламя костра и призыв: «Берегите лес от огня». Далее медведь чиркает спичку о коробок и с заговорщицким видом подносит ее к соломе. Солома неестественно быстро загорается. С пылающего дерева с шумом слетает стая птичек и уносится прочь.
  
  
     Из каждого дупла начинает валить сизый дым, оттуда вылетают дятлы и выскакивают куницы. Почему эти звери — куницы? Андрей не понимал, но знал. А медведь сидит уже на пеньке и потирает лапы, ждет. Потом откуда ни возьмись в лапах у него оказывается деревянная кадушка огромных размеров. Он подходит к дубу и заливает огонь водой из нее. Пламя шипит и затухает.
  
  
     Пар продолжает заволакивать дерево, а косолапый стоит на задних лапах, смеется и держится передними за живот. Вдруг из середины дуба с жужжанием вырывается черный клубок диких пчел и начинает кружить вокруг окутанного паром и дымом дерева. Медведь подходит к расщелине, запускает туда руку и начинает с жадностью есть мед в сотах. Пчелы в это время разворачиваются в полете и нападают на воришку. Он становится на четвереньки и начинает от них улепетывать. На ходу они его жалят, он рычит и скрывается в чаще леса.
  
  
     Андрей подошел поближе. Дерево тем временем приобрело вид такой, как до появления медведя, словно ничего не происходило. Только птицы пропали, и в лесу стояла гробовая тишина, просто какая-то пустота. Стало заметно холоднее. Андрей поежился. Мертвое дерево пустыми глазницами дупел смотрело на него. Казалось, еще чуть-чуть и оно заговорит. Жизнь исчезла как с поверхности дерева, так и из его нутра. Он перевел взгляд в левую сторону. Тишина. Посмотрел направо — никаких изменений.
  
  
     Вдруг что-то хрустнуло. Андрей взглянул на дуб опять и увидел, как из его опаленной расщелины показалась белочка. Маленький зверек проворно вылез на ветку. Взглянул на Андрея и спрыгнул вниз. Белочка, в этом не было сомнений (уж их в отличие от куниц Андрей видал много раз), стояла на земле. Только теперь она была ростом с него и пристально изучала человека. «Лесная белочка ростом в полтора метра?» — подумал Андрей.
  
  
     — Ты зачем дерево поджег? — спросила зверюга.
  
  
     — Да это не я, — почему-то начал оправдываться человек.
  
  
     — А кто?
  
  
     — Медведь, — не совсем уверенно продолжил Андрей.
  
  
     — Ты что, дурак? Как животное может устроить поджог?
  
  
     — Ну, как. Чиркнул спичкой и подпалил.
  
  
     — Правда? — наседала белочка. — Может он еще и разговаривал?
  
  
     — Со мной — нет, но человеческий язык он, возможно, и знает. Вот ты же хоть и белочка, а разговариваешь.
  
  
     — Я не белочка, — сказал зверек и ощерил свои черные зубы.
  
  
     — А кто? Волк что ли? Так я волков знаю. Они серые, с облезлыми хвостами. Дружат с лисами, много курят и пьют водку прямо из горла. А пустые бутылки выбрасывают в кусты. Никогда тару не сдают, загрязняют природу.
  
  
     — Я — белка! Я — твоя белка!
  
  
     — Послушай, — спокойно сказал Андрей. — Белка ты или белая горячка — мне все равно, отстань от меня, я дерево не палил.
  
  
     Догоняй медведя и разбирайся с ним. А если тебе делать нечего, так иди бурундучков полосатых пугай или мышей-полевок, может, они тебя испугаются.
  
  
     — Глупец, ты даже не знаешь, во что вляпался, — прошипел зверь уж совсем исказившимся ртом и достал из-за спины косу на древке. При этом белочка вся почернела, глаза ввалились. —На, смотри.
  
  
     При этом она швырнула ему бумажный сверток.
  
  
     Андрей медленно, не сводя с пушистого чудовища глаз, поднял сверток с земли и развернул. Это был старый советский агитационный плакат. На нем изображена бутылка из непрозрачного зеленого стекла, на заднем плане нарисована черная смерть с такой же, как у белочки косой, а надпись полукругом сверху гласила: «Самогоноварение — причина смерти!» — Ты что, жаждешь моей смерти? — задал вопрос человек.
  
  
     — Скоро ты сам будешь просить о смерти, чтобы она легкой была.
  
  
     — Э-э, поосторожнее с косой!
  
  
     — Ты будь осторожен с женской косой, а это Азурга, — сказал зверь, взял косу в обе лапы и с силой ударил Андрея лезвием в бок.
  
  
     ***
  
  
     Яркий свет бил Саше прямо в лицо. Он поднимал веки и сразу же опускал их. Смотреть было больно. Поток света ослеплял, не давая возможности различить какие-либо предметы. Стоило на секунду приоткрыть глаза, как они закрывались сами собой.
  
  
     Саша лежал на спине. Что бы избавиться от назойливого света, он попробовал повернуться на правый бок. Получилось. Веревки больше не стесняли его движений. Тогда он поднял левую руку и прикрыл глаза обратной стороной ладони. Резко сел, все еще оставляя глаза закрытыми, а затем стал медленно отодвигать свою руку от лица, при этом щурясь. Первое, что увидел Саша сквозь полуоткрытые глаза — это свои ноги в черных джинсах и черных туфлях, а вокруг зеленую траву. «У-у-у, слава богу, это сон! — подумал он и дотронулся до своего тела. — Руки целы, ноги целы, ничего не отрезали». Для пущей убедительности он сосчитал пальцы, потрогал себя за нос, проверил наличие ушей и в самом конце обследования запустил руку в штаны и пробормотал: «Ну, и здесь все на месте».
  
  
     Первую волну паники он в себе сбил. Сон отступал, только вонь из чана с отходами пищи стояла в ноздрях. «Живой! Теперь нужно проверить материальные ценности», — подумал Саша и стал хлопать себя по всем карманам. В правом кармане джинсов звенели ключи. «В хату попаду, замок выламывать не придется», — сделал он вывод. Так же в этом кармане обнаружился изрядно помятый платок и картонная упаковка презервативов. Упаковку он раскрыл. «Все три снаряда не использованы. Значит, поход в ночной клуб закончился обычным попоищем. Документы я с собой на вечеринки никогда не таскаю. Кошелек…», — рассуждал далее Саша. Кошелек приятно выпирал из левого кармана. «Проверим его содержимое», — подумал он. Если учесть, что посещение таких мероприятий дешевым не бывает, то оставшаяся сумма Сашу удовлетворила. «Так, часы?», — задал сам себе вопрос. Они находились на левой руке. «Не разбил? Да нет, тикают», — сам себе и ответ дал. Стрелки показывали шесть часов пятнадцать минут. «Надо полагать, утра, — предположил Саша. — Вряд ли я проспал почти сутки на сырой земле». Чего-то не хватало. «Мобила!» — промелькнула мысль. Телефона на обычном месте в левом внутреннем кармане куртки не оказалось: «Неужели опять потерял?» Жалко было не столько мобильного телефона, он все равно был дешевой старой моделью, сколько потраченного на восстановление данных времени. Придется ехать за новой simкой, покупать новый аппарат, а самое противное, целый вечер из бумажной записной книги в электронную набивать номера всех знакомых. Он еще раз залез в этот карман, пошарил — пусто.
  
  
     «Хреново», — был вердикт. Ко всему прочему страшно трещала голова. Настроение опять упало. «Все, — рассуждал Саша. —С этим бухлом надо подвязывать. Мобилу потерял, проснулся утром в парке на траве. Если люди узнают, засмеют. Стыдоба! Хорошо, что хоть никто не видит». В поле зрения не попадали ни бомжи, собирающие поутру бутылки, ни физкультурники, бегающие ни свет, ни заря, ни собачники со своими питомцами.
  
  
     То, что собак не было, Сашу радовало больше всего. Неприятно просыпаться от того, что четвероногий друг будит тебя, помечая свою территорию и близлежащие кусты. А ты лежишь в этих кустах, и кобель, задравши заднюю лапу, метит и тебя, считая уже своей собственностью. «С сегодняшнего дня вообще пить не буду.
  
  
     То есть не то что бы вообще, а только по праздникам и понемногу.
  
  
     И как ни тяжело — никакого похмелья, начинаю новую жизнь.
  
  
     Ой, как же голова болит». Саша попытался найти хоть какой-то позитив в сложившейся ситуации и подумал: «А все-таки хорошо, что этот дурацкий сон закончился. Ничего о нем больше не напоминает». Разве что только кислый запах продолжал висеть в воздухе. «Наверно, почудилось», — думал он. Но запах не пропадал. Саша повертел носом, ловя потоки ветра: «Черт, что такое?» Тут он повернул голову и все понял. Слева недалеко от него на траве лежало то, что не смог воспринять его желудок и исторг наружу, отдав природе потребленное вечером. Саша мигом вскочил на ноги и отбежал в сторону, чтобы не вытошнило повторно.
  
  
     ***
  
  
     То, что все это ему снится, Андрей понял еще до полного пробуждения. Такое случается, когда медленно выходишь из состояния сна. Теперь он проснулся уже окончательно, лежал на животе, положив руки под голову, и не спешил открывать глаза. «Чушь всякая забивает во сне сознание или подсознание», — подумал Андрей и сразу же переключился на более приятные мысли. Он помнил, что накануне вечером с Сашей они бурно отдыхали и наверняка опять лишнего потребили. Но он-то парень предусмотрительный и всегда с вечера заботится о своем здоровье на следующее утро.
  
  
     Кто-то любит кофе в постель — Андрей предпочитал пиво. Причем только бутылочное. Вкус пива из алюминиевой банки и пластиковой бутылки ему не нравился. Посему, как обычно, одна бутылка должна стоять на полу у изголовья кровати, а вторая дожидаться его в холодильнике. Первая теплая, но ее можно выпить, не вставая с постели, тем самым полечить организм, не напрягая его.
  
  
     Крышка у этой бутылки обязательно открывается либо поворотом по часовой стрелке, либо дерганьем за кольцо. А вот когда через пять минут после опустошения бутылки с теплым пивом приятная нега разольется по телу и голова почти перестанет болеть, тут самое время босыми ногами дойти до кухни. Тапочки имели рейтинг пониже пива и заранее у кровати не оставлялись. Затем открыть вожделенную дверь холодильника, вынуть холодную бутылку темно-коричневого или зеленого цвета с капельками влаги на поверхности. Взять ее левой рукой за горлышко. Достать из шкафчика ложку или вилку. Приложить их к старой доброй классической крышке снизу и, надавив правой рукой, с хлопком отправить пробку в потолок. Легкий дымок быстро выйдет из бутылки. И вот, когда алкогольный джин выпущен наружу, можно жадно прильнуть к ней губами и, не отрываясь, залить одним махом ее содержимое в себя. Холодное пиво по пути в желудок пощипывает горло и пищевод, восстанавливая баланс воды в организме. И после этого на полчаса наступает полный расслабон.
  
  
     Далее программа реабилитации в зависимости от количества выпитого вчера спиртного и дня недели предполагает три варианта. Если будний день, то в любом случае производятся водные процедуры, вызывается такси — и на работу. Если выходной или праздник, а с вечера напился слабо и рано лег спать, то регенерация организма пойдет в автоматическом режиме. При тяжелой форме заболевания с недугом придется бороться при помощи более сильного антибиотика — бутылки вина. Схема следующая. После пива чистка полости рта, одевание верхней одежды и поход в гастроном.
  
  
     Вино для похмелья Андрей предпочитал красное, лучше чилийское, оно приятно терпкое для такого случая. Двести грамм — и в теплую ванную. Это для него полезнее, чем холодный душ.
  
  
     Сегодня воскресенье, и Андрей чувствовал, что у него третья форма болезни, причем в самом запущенном виде. Он все еще лежал с закрытыми глазами и не шевелился. «Ну что ж, пора», —подумал Андрей и, не раскрывая век, привычным движением попытался свесить руку с кровати и поискать бутылку. Его ждало разочарование. Нет, не то что бы пиво не стояло на привычном месте, просто не было этого места. Андрей не нашел края кровати. Он поискал этот край второй рукой с другой стороны.
  
  
     Тоже нет. «Что это за ложе таких размеров?» — соображал Андрей. Бывали случаи, когда он просыпался в незнакомой обстановке, правда, очень редко. Но чтобы привычка, выработанная годами, не сработала и он не заготовил пива, такого не случалось ни разу. «Пора взглянуть на мир нового дня», — и Андрей поднял веки.
  
  
     Он лежал в невысокой траве, которая под порывами легкого ветерка слегка шаталась. Ветер не холодный, почти как во сне. «Странная аналогия и не совсем приятная», — показалось Андрею. Ему отчего-то не хотелось вспоминать этот сон. Впереди, метрах в пяти, что-то шевельнулось. Андрей приподнялся на локтях и ошалел. В траве возилась белочка, такая, как в недавнем сне, только маленьких, реальных размеров. Она повернула свою головку на человека и посмотрела черными глазками. «Если она сейчас заговорит со мной, то значит, крышак у меня окончательно съехал, — Андрей с силой ущипнул себя за ногу. Заболело, значит, не сон. — А что, бред?» Андрей пристально следил за зверьком и напряженно ждал, тот потерял интерес к человеку и занимался своими делами. «Белка, — робко позвал ее человек. — Белочка, ты разговаривать умеешь?» Зверек молчал. На сердце у Андрея начало легчать, как вдруг вдалеке из кустов поднялся темный силуэт, очень похожий на медведя. «Черт побери, это же косолапый из моего сна», — подумал Андрей. Существо встало на задние лапы и сделало несколько шагов в сторону Андрея, мозг которого не мог более выносить таких психических нагрузок. С криком «А-а-а» он подорвался и начал убегать в противоположную сторону. Медведь вдогонку пару раз свистнул и стал нечленораздельно рычать. Но так как Андрей бежал во всю прыть и не оборачивался, рык преследователя становился все дальше и тише. Наконец он выбился из сил, остановился. В груди горело, и еще он испытывал дискомфорт в области стопы левой ноги. Андрей посмотрел вниз. Правая нога была обута в замшевую туфлю. На левой она отсутствовала. «Домой в таком виде не вернешься. Да и вряд ли в городском парке обитают бурые медведи, даже обуревшие обитать не могут. Наверно, это была огромная черная собака. У страха глаза велики. Надо возвращаться за туфлей».
  
  
     Только успел Саша подняться из-за кустов и отойти несколько шагов от своего лежбища, как по ходу его движения с земли поднялся человек. «Вот и бомжи пробудились от ночной спячки, а я горевал, что один здесь ночевал», — промелькнуло в голове.
  
  
     И хотя до объекта расстояние было приличным, Саша рассмотрел, что это молодой парень, светлые вьющиеся по плечи волосы, голубые джинсы, серый свитер, одет прилично. «Нет, это не бродяга, не похож». Тем временем этот мужчина, не оглядываясь, стал быстро убегать прочь. «Точно не бомж, бомжи не могут так быстро бегать». Но что-то неуловимо знакомое было в этой несущейся во всю прыть фигуре. Саша положил два пальца в рот и свистнул. Беглец не оборачивался. Он повторил. Результат тот же.
  
  
     «Да ведь это Андрюха, точно он, — пробормотал Саша, а затем во всю глотку заорал: — Шумахер, ты куда, это я!» Но убегающий его или не слышал, или не хотел слышать. Саша попытался догнать, но не результативно. «Что за театр абсурда? Может, водка паленая была? А может, мой сон вовсе не сон, а эти придурки сделали мне пластическую операцию и изменили внешность?
  
  
     С чего бы еще мой друг меня не узнал и стал драпать, как от прокаженного? — рассуждал Саша и стоял на полянке в полном недоумении и оцепенении. — Была бы мобила, так хоть позвонил бы этому спринтеру, а так ищи-свищи его в этом парке. Ладно, надо выбираться на дорогу к автобусной остановке да валить домой, отсыпаться. Сегодня воскресенье, а завтра на работу как-никак.
  
  
     Мрачно здесь одному стоять в таком состоянии. Городской транспорт уже ходит, минут двадцать подожду, не больше, автобус подкатит, и поеду. Так, в какую же сторону направляться? Парк этот не центральный, а имени 40-летия Октября. Находится он на южной окраине города, значит, идти нужно на север, выйдешь к пятому маршруту автобуса, потом еще одна пересадка и дома».
  
  
     На том и порешив, Саша медленно развернулся и зашагал в сторону, определенную им как северная.
  
  
     Андрей возвращался обратной дорогой по вытоптанной им же траве, с недоверием оглядываясь по сторонам. «Если идти след в след, то туфля обязательно найдется, — подбадривал себя он. — Если, конечно, этот медведь не утащил ее к себе в берлогу.
  
  
     Но, что хуже всего, если эта черная собака ее отыщет раньше, чем я, то вполне может прихватить обувь как свой трофей. Тогда придется мне за ней гоняться, чтоб отобрать. Весело это делать с разутой ногой». Выйдя на окраину полянки, Андрей свою пропажу так и не нашел, но увидал стоящего посреди поляны человека. Тот стоял в задумчивости, потом медленно побрел прочь. «Точно, это хозяин пса.
  
  
     Только собачники так не спеша коротают время, пока их питомцы шастают по кустам, — сообразил Андрей и пошел вслед уходящему. — Спрошу, не находил ли он моей туфли. Нет, не спрошу, посчитает идиотом. В такое время, в таком состоянии, в таком месте, с таким успехом можно расспросить незнакомого человека о причинах исчезновения жизни на Марсе или политической ситуации в Гватемале. Подумает, решил ограбить, и натравит на меня своего милого пса. Придется опять убегать, потеряю вторую. А хуже, если зверюга задницу мне порвет». Андрей живо представил следующую картину. Он с погрызенной ягодицей, в одной туфле, с жутким перегаром и нечищеными зубами заваливает в травматологию, подходит к окошку регистратуры и говорит, что ему необходимо зашить задницу. А сидящая на приеме миловидная медсестра жутко краснеет и смущается. Только почему-то в голове образ молоденькой медсестрички сменяется образом толстой старой тетки, которая каждый день и ночь на протяжении последних двадцати лет работы принимает в больнице скорой помощи порезанную и побитую пьянь. И она, глядя прямо в глаза, спокойным грубым голосом отвечает: «Я сейчас тебе так зашью, что по большому в сортир до конца жизни ходить не сможешь».
  
  
     Андрей соображал: «Правильнее разуться, я уже и так наполовину это сделал, подвернуть штаны, снять носки, майку, свитер завязать вокруг талии. Прикинуться каким-нибудь йогой. Йоги, они опасности для прохожего не представляют. Так, типа на своей волне, единятся с природой. Ходят босиком по земле, впитывают от нее энергию. У меня по району ходил, кстати, такой чел. Прогуливался по аллее сначала босиком летом, потом по грязи осенью, а затем я его зимой видел. По снегу без обуви наяривал. Наверно, сначала ноги отморозил, а потом и голову. 10 градусов мороза, а он идет босыми ногами, без майки, чего-то улыбается. Давно уже не видал, наверно, в дурку забрали».
  
  
     На том Андрей и порешил. А заодно можно будет лишний раз убедиться, что человек этот живой, а не галлюцинация его похмельного состояния, увидеть его собаку и успокоить свою страдающую душу. «Подойду быстрым шагом, поздороваюсь, чтоб не спугнуть собачника, и расспрошу его», — такой вот нехитрый план. Майку он спрятал в один карман. Было трудно большой предмет туда поместить, но получилось. А вот с носками вышла загвоздочка. Тот, который находился на обутой ноге, просто издавал жуткий запах, а на левой ноге носок не просто вонял, еще от росы весь промок.
  
  
     Эта парочка, помещенная во второй карман, его промочила. Туфлю Андрей засунул себе за пояс сзади. Особенно впечатляли шарообразно вздутые два передних кармана в джинсах. Осмотрев себя, Андрей уверенным шагом пошел догонять незнакомца.
  
  
     В середине лета солнце встает на северо-востоке, об этом Саша знал, поэтому решил взять направление чуть левее восходящего светила. Ему редко удавалось бывать на природе вдали от городской суеты в такое раннее утро. Чаще всего такой рассвет можно встречать на рыбалке, когда еще до восхода солнца расположился с удочками на берегу. Выигрыш в любом случае. Если рыба не клюет, то наслаждаешься появлением нашей звезды из-за горизонта или над верхушками деревьев. Вот и сейчас солнце красного цвета пока пробирается через редкие деревья парка, а через полчаса уже выпрыгнет выше зеленой кроны. «Гм. А отчего оно такое большое и красное? — подумал Саша. — Уже часа полтора, как встало, а вид, словно только из-за краешка земли показалось. Ох, эти попойки до добра не доведут. Еще чего доброго какого суррогата с примесью метилового спирта хлебнул и зрение посадил. Да, прелесть вокруг. Неплохо было б искупаться в озере или речке, можно и удочку забросить». Только рыбачить он не любил, больше нравился сбор грибов. Но кто же отправляется за грибами в июле?
  
  
     А по осени в такую рань солнце еще так высоко не поднимается, да и прохладно в сентябре уже. В данный момент парк уже полностью пробудился ото сна, но солнце еще не успело высушить росу на траве. Парк этот, насколько известно Саше, располагался на окраине старой части города. Заложили его почти полвека назад.
  
  
     А по правде говоря, новых деревьев, когда его открывали, никто не высаживал. Так, лес на окраине города немного облагородили да название присвоили, чтобы было людям, где отдыхать. Только не прижилась эта территория в сознании у людей как зона отдыха. Вначале государство еще пыталось проводить здесь какие-то мероприятия, а потом и руководству города это надоело. Горожане облюбовали для отдыха центральный парк. Туда и добираться из любой точки города проще, и аттракционы для детворы имелись. Новостройки домов и заводов до сих пор так и не смогли окружить этот уголок природы. Город рос и расширялся в другую сторону — на север да на восток. Единственное благо цивилизации, что затронуло парк, так это кольцевая дорога, построенная позже. Вот она условно и отделяла парк от леса за чертой города.
  
  
     Размерный ход мыслей Саши прервали быстро приближающиеся к нему сзади шаги и голос: «Доброе утро! А где ваша собака?» Он развернулся и открыл рот, но произнести ничего не смог. Перед ним стоял босой Андрей. Последнему солнце светило прямо в лицо. Поэтому пока он сфокусировал свое зрение на физиономии Саши, пока нервный импульс по пьяному нейрону добрался до мозга и идентифицировал его, прошло пару секунд.
  
  
     — Саша?! — только и смог произнести Андрей.
  
  
     — Не-а.
  
  
     — А кто вы?
  
  
     — Парковый гоблин, — еле сдерживая смех, серьезно отозвался Саша.
  
  
     — Да брось, Челентано, это же ты, — более уверенно сказал Андрей, но сделал шаг назад.
  
  
     — Нет, я гоблинос эректус, что по-латыни значит гоблин прямоходящий, гы-гы-гы, — по-звериному засмеялся Саша и демонстративно вытянул обе руки в сторону шеи Андрея, пытаясь его задушить.
  
  
     — Тупая шутка, в твоем стиле, — здесь Андрей окончательно понял, что перед ним не медведь, не оборотень и даже не переодетая белочка, а его друг.
  
  
     — Что ты в таком виде здесь делаешь? — указал Саша на голый торс.
  
  
     — Да так … — замялся Андрей. — Бегаю.
  
  
     — Не знал, что ты по утрам физкультурой занимаешься. Не холодно?
  
  
     — Слегка.
  
  
     — А разулся ты, потому что босиком удобнее по деревьям лазить?
  
  
     — С какой стати?
  
  
     — А чего ты там в карманы напихал? Грачиные яйца из гнезд?
  
  
     — Ты что несешь?
  
  
     — Не, это ты с голодухи накрал и несешь полные карманы птичьих яиц. Одно из них треснуло и залило тебе карман, — указал Саша на мокрое пятно.
  
  
     — Да нет, это носок, — Андрей извлек из оттопыренного кармана мокрый предмет своего гардероба. — Слушай, тут еще собака бегала, такая большая, не видел?
  
  
     — А зачем она тебе? — Саша начал сомневаться в здравом рассудке своего друга.
  
  
     — Да я предполагаю, она мою туфлю стырила.
  
  
     — Как? С живого или с трупа?
  
  
     — Нет, я ее потерял.
  
  
     — Когда?
  
  
     — Когда убегал.
  
  
     — От кого?
  
  
     — От этой собаки.
  
  
     — Ну, раз она за тобой гналась, то тебе виднее.
  
  
     — Она за мной не гналась.
  
  
     — Зачем ты тогда убегал?
  
  
     — Испугался спросонья.
  
  
     — Ты знаешь, видел и не одну. Бежала целая стая таких здоровенных зеленых собак, а их вожак синего цвета тащил в зубах какой-то черный предмет. Вон туда скрылись. Ты босиком, налегке их быстро нагонишь.
  
  
     — Ты что, урод, издеваешься надо мной?
  
  
     — Не, ты что, Шумахер. Какие ты задаешь вопросы, такие я даю ответы. А где твой второй туфель?
  
  
     — Туфля, а не туфель. Вот, — Андрей заложил руку за спину и извлек оттуда вторую.
  
  
     — Туфля, грамотей! Андрюха, а ты поутру никакой цветочной пыльцы в парке не нюхал, а?
  
  
     — Я адекватен.
  
  
     — Думаю, не совсем.
  
  
     — Скажи честно, кроме тебя здесь никого нет?
  
  
     — Абсолютно, если не считать одного идиота, который при виде встающего меня из травы, бежит со всех ног.
  
  
     — Фу, Челентано! Так это ты был? Елки-иголки. А мне всякая чушь снилась. Проснулся, не знаю где. Тебя увидал. Потом пригалюнился то ли медведь, то ли собака.
  
  
     — Да мне, чтоб не брехать, тоже хренотень всякая ночью в голову лезла. Ладно, пойдем искать твою пропажу.
  
  
     II
  
  
  
     Тьма. Ни звука, ни шороха — полная тишина. Запахов нет. Нет ощущения холода либо тепла. Все нейтрально, вокруг абсолютный вакуум чувств и ощущений, но он идентифицировал себя как сущность. Время? Его нет. Пространства тоже нет. Есть только мрак и зарождающееся сознание. Мысли? Их нет, но есть понимание, что он мыслящее существо. Он не может мыслить. Не имеет такой возможности. Мысль не двигается, стоит на месте. Далее все отключилось. Движение импульсов прекратилось. Он вернулся в состояние «ничто». Так продолжалось много раз. Сколько?
  
  
     Как часто? С какой периодичностью и продолжительностью? Нет ответа. Невозможно измерить то, что не имеет границ. Невозможно произвести измерения без измерительного инструмента, а при наличии инструмента необходимо знать его градуировку, единицу измерения. Невозможно описать объект или действие, не представляя его. Для измерения необходимо знать, что нужно измерить, привязать это к системе координат.
  
  
     Физическое тело приходит в движение, когда на него воздействуют, то есть происходит передача энергии. Атом вещества может осуществлять перемещение при температуре выше абсолютного нуля. Человеку для ходьбы требуется оттолкнуться от поверхности. Что же может явиться началом движения мысли? Ему это было недоступно.
  
  
     Одна теорема в геометрии доказывается при помощи другой или других. Но самую первую можно доказать только при наличии аксиом, этаких постулатов. Аксиома — принцип или положение, принимаемое без доказательств за истинное. Античный ученый Евклид в своем труде «Начала» определил точку как «то, что не имеет частей». А уже через каждые две точки можно провести прямую. Три точки, не лежащие на одной прямой, образуют плоскость. Так из малого и неделимого рождается целая наука, рождается мир, рождается жизнь. Что же сможет стать «началом» для него? Пока такой вопрос он даже не имел возможности сам себе задать. И он ждал. Ждал вне времени и пространства, пока не произошли изменения. Они ни касались его физической сущности, ее просто не было. Изменения хлынули потоком воспоминаний, которыми он управлять не мог, но ощущал и видел.
  
  
     На этот раз ему не пришлось возвращаться в состояние «неопределенности». Неведомая сила подхватила его, закружила в водовороте, потащила в образовавшуюся воронку. Далее он перемещался по узкому туннелю. Была боль. Он познал, что это такое. Тесно, совсем тесно. И вот этот бурлящий поток выбрасывает его в пространство. Этот поток дает ему «начало». Он понял — начало жизни. Опять боль. В грудь что-то ударило, она всколыхнулась, расширилась и заполнилась чем-то неведомым. Он ощутил свет, свет и размытые огромные тени. Куски темноты, смешанные со светом. Движение времени сразу замедлилось, пошло с иной скоростью. Он ощутил различие. Затем хлопок, опять боль, только слабая-слабая, а потом крик и какие-то бубнящие звуки.
  
  
     Далее видение исчезло.
  
  
     Он по-прежнему находился во тьме, и все было, как раньше.
  
  
     Все, кроме одного — он осознал, что является живым, является личностью и способен мыслить. Обнуления более не произошло.
  
  
     Он уснул. Уснул, чтобы проснуться и помнить пережитое теперь и пережитое ранее.
  
  
     ***
  
  
     Туфля нашлась быстро, валялась невдалеке от места лежки Андрея. «А вот мою потерю не сыщешь», — немного с завистью произнес Саша.
  
  
     — Телефон опять продул? — в больное место ударил Андрей.
  
  
     — Как догадался?
  
  
     — А что, это впервой? Если ты что и потерял, то вероятность 90 процентов, что это мобильный.
  
  
     — А оставшиеся 10?
  
  
     — С этим труднее, нужно сильно постараться, чтоб их где-то оставить, — ехидничал за недавние шутки друга Андрей.
  
  
     — И какая это вещь и сколько стоит?
  
  
     — Касательно тебя, так имеешь ты этого совсем в малом количестве и стоимость его копеечная.
  
  
     — Давай, блесни эрудицией, просвети.
  
  
     — Это твой мозг.
  
  
     — Спасибо, дружище, за поддержку в трудную минуту. И так на душе погано после этой пьянки, а ты еще масла в огонь подливаешь.
  
  
     — Ладно, не стони, пойдем, поищем, может, валяется там, где ты ночевал. Где ты спал, помнишь?
  
  
     — Вот здесь, — указал на примятую траву Саша, подойдя к месту назначения.
  
  
     — Далековато от моего номера. Чего это ты от меня сбежал?
  
  
     — А ты что, барышня, чтоб с тобой рядом спать? Да и место здесь поудобнее.
  
  
     — Вижу. Я остановился в трехзвездочном отеле. Земля, то есть кровать, у меня твердая, трава сухая, короткая. Спал на открытой местности, продуваемой всеми ветрами. А ты, Челентано, выбрал пятизвездочный отель. Смотри, везде кусты, ветер не гуляет. Травушка по колено. Постель мягкая, муравьев и клопов нет.
  
  
     А экология какая, чистый воздух! Посмотри, какой вид из окна гостиницы — деревья, цветы. Да и обслуживание на высшем уровне. Пока мы с тобой делали пешую утреннюю прогулку, горничная тебе в номер завтрак принесла.
  
  
     — И на подносе на столе оставила?
  
  
     — Честное слово. Посмотри, вот лежит для тебя бифштекс, — не унимался Андрей, указывая пальцем на блин исторгнутой из желудка пищи. — Кушай, я только мух отгоню.
  
  
     — Кончай, пойдем, не видно мобилы, — смутился Саша.
  
  
     — Я сырых грачиных яиц попью, а ты бифштексик по второму кругу на завтрак пропустишь. И по домам пойдем.
  
  
     Саша в это время ходил вокруг места своего ночлега с опущенной головой и всматривался в высокую траву.
  
  
     — Шумахер, я устал твой бред слушать. Подойди сюда, я пакет нашел, он полный.
  
  
     — Не трогай руками до прибытия специалиста, там террористы могли оставить взрывное устройство.
  
  
     — Тогда подойди, обследуй. Обязательно рот закрой, а то, если произойдет взрыв, может язык оторвать.
  
  
     Быстрым шагом подошел Андрей:
  
  
     — Это наш пакет, мы его затарили в ночном магазине, помнишь?
  
  
     — Очень смутно.
  
  
     — Еще бы. Ты так нажрался, что еле на ногах стоял. Охранники «Титаника» стали доколебываться. Сказали, что б мы покинули заведение. Ты домой ехать не собирался. Я пообещал, что заедем в ночной магазин за поддачей — и к тебе домой продолжать.
  
  
     После этого ты согласился. Взяли такси у выхода из клуба. Заехали в магаз, купили по пузырю вина на рыло и шесть бутылок пива.
  
  
     Ну, чтоб наутро сразу. Чипсов, колбасы, хлеба, сыра. Как обычно.
  
  
     Посмотри, все на месте.
  
  
     — Вроде все. А дальше?
  
  
     — Такси нас ждало. Вернулись. Сели, поехали к тебе.
  
  
     — Кое-что, как ты рассказываешь, начинаю вспоминать. А потом?
  
  
     — Дальше, как отрезало память, только тут проснулся. Может, у тебя какие проблески сознания?
  
  
     — Я и до этого момента не силен был на воспоминания, так, обрывочно. А поездку нашу из ночника до дома вообще не помню.
  
  
     — Бери добычу и тащи ко мне в номер, продолжим там разговор. Твой, конечно, дороже и комфортабельнее, но у меня будет уютнее. Пошли.
  
  
     Молодые люди переместились ближе к центру поляны. Андрей принял продукты из рук Саши и стал хлопотать, накрывая импровизированный стол. Пакет пошел вместо скатерти. Ножа не оказалось, отчего хлеб, сыр и копченую колбасу Андрей поломал на куски руками. Вскрыл пакет с чипсами, открыл бутылку с пивом и жестом пригласил друга присоединяться. Саша, задумавшись, стоял в стороне, не принимая участия в приготовлениях к похмелке.
  
  
     — Челентано, садись. С утра мне так тяжело. Представляю, каково тебе.
  
  
     Саша нехотя сел, но пиво не стал брать. Взял кусочек сыра, положил в рот, пожевал, проглотил. Андрей залпом опорожнил больше половины бутылки, поставил на траву, взглянул на товарища: «Чего не пьешь?» — Не хочется.
  
  
     — С какого времени?
  
  
     — С сегодняшнего утра.
  
  
     — А-а-а! Завязал?
  
  
     — Нет, но решил жить без похмелья. Решил жить по-новому.
  
  
     Слегка выпил с вечера, а наутро потерпел пару часиков и пришел в норму.
  
  
     — Боюсь, после тех доз, которые ты потребляешь с вечера, в норму ты будешь приходить весь следующий день. Зачем так насиловать свой организм, Саш, а? Посадишь здоровье — не вернешь.
  
  
     — А просыпаясь наутро в парке после перепоя, не посадишь?
  
  
     Стыдоба, дожился. Можно сказать, очнулся на утро под лавкой.
  
  
     — Во-первых, лавок я тут не вижу. Есть они в этом парке?
  
  
     — Должны быть. По крайней мере, год назад я праздновал в этих местах чей-то день рождения, так скамейки встречались.
  
  
     Поломанные, но были.
  
  
     — А во-вторых, — продолжал Андрей, — ничего суперпозорного переночевать на траве нет. Мне Крэйзи рассказывал. Ты его знаешь. Он один раз вообще на кладбище проснулся. И не утром при свете солнца, а еще ночью, до восхода. О, чувак очканул!
  
  
     А то здесь, мелочь.
  
  
     — Мне рассказывали, Крэйзи — человек своеобразный. Он может и на городской свалке проснуться. Я на него равняться не хочу.
  
  
     — А на кого?
  
  
     — Не знаю, у меня кумиров среди непьющих нет, но лакать спиртное необходимо в меру. Не так, как Леня, полностью отказаться от выпивки и в рот не брать. Ты ж Леню знаешь?
  
  
     — Какого?
  
  
     — С электростанции.
  
  
     — Ага. Знаком лично.
  
  
     — Так вот, уже почти год вообще не пьет.
  
  
     — Заболел?
  
  
     — Говорит, нет.
  
  
     — Код на себя наложил?
  
  
     — То, что не кодировался, сам знаю. Ему не было смысла.
  
  
     — У него здоровье, скажем по внешним признакам, как у лошади. Саша, я с ним один раз бухал спирт. Медицинский, не технический, так он стопками неразведенный потреблял.
  
  
     Он чистого спирта четыреста грамм выпил за вечер — это два батла водки.
  
  
     — Литр водяры за вечер при хорошей закуске — это не геройский подвиг, мы, бывает, почти столько же накатываем.
  
  
     — Согласен, только после такой дозы ты в ауте и наутро умираешь, а ему по барабану. Он встал и пошел ровненько, а наутро, как огурчик, отправился на работу.
  
  
     — Может, у него опция запасных почек в базовой комплектации для ускоренной фильтрации алкоголя?
  
  
     — Если у Лени все в порядке со здоровьем и он не кинулся в религию, то еще немного подурачится и станет бухать, как раньше. Зачем здоровому человеку жить и не пить вообще? Лучше сразу застрелиться. Что ты будешь с каждого придурка пример брать, своей головы нет? Ну перебрал ты вчера, а я — на прошлой неделе. Ты мне помог, притащил к подъезду. Это нормальная мужская дружба и взаимовыручка. Именно мужская. Ты видел хоть раз, чтобы баба тащила бабу пьяную домой? — высказал свое мнение Андрей.
  
  
     Саша почесал затылок, стараясь припомнить такой эпизод из жизни: «Не видел ни разу».
  
  
     — Вот, то-то и оно. А то заладил: сопьемся, алкашня, — взял вторую бутылку, открыл, отхлебнул, прикусил чипсами и протянул Саше: — На, полегчает. Сам пробую. Хорошее пиво, только теплое. Не отраву тебе предлагаю и не уксус, пей. Мне уже совсем хорошо.
  
  
     — Спасибо, — уже менее категорично отказался Саша.
  
  
     — Как тебе удобно, не хочешь лечиться пивом — не надо. Сиди, как в кинотеатре, и смотри, как я пью, глотай слюнки, — Андрей допил бутылку до конца и поставил на траву. Пена по стенкам стала медленно опускаться на донышко. За этим процессом они наблюдали оба. Сколько смотрели бы, неизвестно, но тут раздался сигнал сотового телефона.
  
  
     ***
  
  
     Пробуждение. Видение включилось. Он бежит по короткой густой траве. «Откуда мне известно, что это трава?» — подумал он. Ответа никто не дал. «Раз эти знания приходят сами, будем принимать их за истину», — решил он. Какое счастье для него —иметь возможность что-либо решать! Иметь возможность выбора. Пускай только в мыслях. Иметь право анализировать. «Я бегу по траве. Трава приятно покалывает ступни и пятки. Интересные ощущения. А почему я решил, что бегу? — подумал он. Взгляд переместился вниз. — Потому, что мои нижние конечности совершают очень быстрые движения». Нижние конечности у него были открыты. А вот в том месте, где они срастались, присутствовало что-то белого цвета, не принадлежащее его телу. «Белый цвет. Это есть белый цвет, я имею на себе белый цвет», — рассуждал он. Затем пришло понимание, что белый цвет — это не предмет, а состояние предмета. «Какого предмета?» — задал он сам себе вопрос. И сознание подсказало: «Ткань, ткань на теле имеет белый цвет. Ткань не принадлежит телу, не является частью его. Она — инородна». Что обозначает состояние «инородна»?
  
  
     Инородна — это не состояние, это какая-то другая качественная характеристика, не такая, как «белый». Что же это тогда? Ответа нет. Устал. Устал там бежать или здесь размышлять? И то, и это. Там заболели конечности, и он медленнее стал перемещаться. Здесь — мыслить стало трудно. Мысли замедлились. Выходит, эти две усталости имеют одну природу? Непонятно, сложно!
  
  
     Навстречу ему надвигается нечто большое, высокое, живое.
  
  
     На нем ткань. Ткань покрывает все тело этого существа. От этого живого существа веет добротой и защитой. Ткань на нем так же инородна его телу. Но цвет у ткани не только белый. Ткань содержит несколько разных цветов. Каких именно, он не знал еще. Оно медленно подходит к нему, наклоняется, протягивает передние конечности, улыбается. Берет его в местах соединения передних конечностей с телом и поднимает. Лицо его находится напротив лица большого существа, губы которого начинают шевелиться, и оно произносит: «Грегори, малыш, поздравляю с праздником твоего Прихода. Сегодня два оборота нашей звезды». Существо подбросило его несколько раз вверх, стало страшно, а затем прикоснулось своими губами к его голове. «Да ведь это же… — попытался ускорить мыслительный процесс он. — Это, это … моя мама! Какая она красивая! А кто я есть? Она назвала меня «малыш». Значит, я — малыш. Более того, я — эласт. И мама моя тоже эласт».
  
  
     ***
  
  
     В жизни человека, как ты себя ни страхуй, случаются потери.
  
  
     Есть потери неизбежные. К таковым можно отнести протертые локти в вашей любимой рубашке, которую вы носите на протяжении длительного времени. Вы к этой вещи привыкли, срослись и сроднились с ней, готовы таскать на себе постоянно. Стирать ее, конечно, необходимо. Иначе грязный воротник и неприятный запах пота будет минусом в вашем общении с другими объектами социума. Каждая стирка, ручная или автоматическая, уменьшает срок жизни одежды. Но это необходимо. Вы понимаете, что год от года ваша рубашка ветшает, и знаете, что в конце концов она станет непригодна для носки. Когда это случается, хозяин вещи к этому морально готов. Он может аккуратно залатать или зашить место разрыва и поместить ее с другой одеждой, предназначенной для работы в огороде, в хлеву или ремонта автомобиля.
  
  
     А может прямиком отправить ее в мусорное ведро. Вам рубашку жалко, однако вы миритесь с неизбежностью старения и смерти.
  
  
     Другое дело, когда вы недавно приобрели себе рубашку, она новая, вам нравится. Вы заходите в незнакомый подъезд дома, где из двери незаметно торчит гвоздь, и рвете об него рубаху.
  
  
     Событие произошло не по вашей вине, вам обидно, но предотвратить его вы вряд ли могли. После этого вы корите себя. Считаете, что если бы не шли в гости к своему знакомому в этот подъезд, то все сложилось бы по-другому. Только время вспять не повернешь.
  
  
     Самый обидный случай, когда вы теряете свою новую рубаху из-за явного пренебрежения определенными правилами поведения. К примеру, только сегодня совершили новую покупку и первый раз вышли в ней во двор. Там ваши друзья гоняют в футбол, вы к ним присоединяетесь. Через пару минут игры кто-то делает вам подножку. Вы валитесь на землю и разрываете вашу рубашку. Это событие можно было предугадать. Никто не станет играть в футбол в новой вещи. Вы совершили глупость и это понимаете.
  
  
     Погоревали, купили новую рубаху, а о порванной старой стараетесь вообще не вспоминать. Но через месяц во дворе при схожих обстоятельствах уничтожаете свою рубашку опять. Это уже патология. Если вы школьник, вас здорово отчитают родители. Если взрослый, нужно делать выводы. Порванную рубашку вернуть в исходное состояние может только волшебник. Такая же ситуация была у Саши относительно его мобильного телефона. Два месяца назад он во время застолья его потерял. Поэтому когда телефон издал знакомую мелодию, для Саши произошедшее стало чудом.
  
  
     — О, твой! — воскликнул Андрей.
  
  
     Саша сразу не смог определить местонахождение вожделенного предмета. Он оказался в маленьком кармане, находящемся на рукаве.
  
  
     — Я никогда не использовал этот карман. И мобилу туда первый раз в жизни положил! — обрадовался находке Саша. — Даже предположить не мог, что он там.
  
  
     — Доставай, кто-то звонит.
  
  
     — Да не, это я будильник с вечера поставил, сейчас отключу.
  
  
     Он извлек телефон и нажал на кнопку. Сигнал отключился.
  
  
     — Вот он, родной, где. Сразу и жизнь стала прекраснее.
  
  
     — На, — протянул начатую бутылку Андрей, — повышай настроение дальше.
  
  
     — Давай! — Саша взял пиво из рук Андрея и приложился.
  
  
     — Вот видишь, не все так плохо в этой жизни, — заметил Андрей, открывая третью бутылку.
  
  
     — Слушай, а чего ты сразу не позвонил на мой номер? Была бы мобила в траве, так звук услышали. А то ходим вокруг кустов в поиске.
  
  
     — Я свой телефон вчера ночью отключил. А sim-ка у меня новая, я pin-код не запомнил, запустить его смогу только дома.
  
  
     — А к чему его было вырубать?
  
  
     — Да я с одной козой неделю назад познакомился. Она какая-то с претензиями. Требует к себе повышенного внимания. Всего пару раз встретился, а у нее запросы, будто год вместе сожительствуем.
  
  
     Звонит постоянно, спрашивает, где я, что делаю. Я что, отчитываться буду? Вчера, ты, наверно, не помнишь, постоянно названивала, когда мы на «Титанике» были. Хотела, чтобы или я к ней приехал, или она к нам в клуб. Меня это притомило, я вырубил свой телефон.
  
  
     — Ой, — сказал Саша, допивая бутылку, — сколько у тебя этих подруг было и есть, ты хоть имена всех помнишь?
  
  
     — А как же.
  
  
     За беспредметными разговорами о девушках Андрея они опорожнили последнюю бутылку с пивом.
  
  
     — Все, отстрелялись. Осталось четыре пустых гильзы от использованных фугасов, — сказал Саша.
  
  
     — И все точно в цель, — резюмировал Андрей, — ни одного промаха.
  
  
     — Пошли со стрелкового полигона по домам.
  
  
     — Нет, у нас осталось два противотанковых бронебойных снаряда. Не пропустим вперед врага под названием «головная боль».
  
  
     — А как ты их приведешь в боевое положение? У тебя штопор с собой? — заметил Саша.
  
  
     — Всегда с собой. Но этим штопором пробку из бутылки не достать. Он для других целей.
  
  
     — Тогда ищи ветку соответствующей толщины и пропихивай пробку внутрь бутылки.
  
  
     — А ты пить будешь или в отказку опять пойдешь?
  
  
     — Если откроешь, то пригорлюсь. А сам ковыряться в пробке не буду, — настоял Саша.
  
  
     — Уан момент!
  
  
     Андрей поднялся с земли и направился в сторону ближайшего дерева. Походил около него. Наклонился, поднял сухой загнутый сучок и с довольным видом вернулся назад. Поставил бутылку на землю, сорвал с горлышка целлулоидную заглушку и надавил сучком на пробку. Последняя потихоньку начала соскальзывать внутрь емкости. — Получилось! — воскликнул Андрей, — сейчас похмеляться будем по-взрослому.
  
  
     Когда в первой бутылке оставалось только на дне, а закуску, кроме хлеба, почти всю доели, Саша спросил:
  
  
     — Послушай, Шумахер, а с какой стороны мы вообще в этом парке могли оказаться?
  
  
     — Думаю, со стороны «Титаника», вернее из ночного магаза, — дал ответ Андрей.
  
  
     Хотя в его голову закрались сомнения. Вино и пиво убрали головную боль, и наступило расслабление, когда мысли вяло текут и напрягать мозг лень. Он медленно соображал, что путь от ночного магазина, где они покупали спиртное и закуску, до дома Саши никак не проходил рядом с этим парком. Парк находился на другой стороне города от жилища Саши. Более того, он находился и вне прямой линии «магазин — парк — дом Андрея». Получается, они специально направлялись в эту часть города.
  
  
     — Чего-то тут не сходится, — высказал мысль Саша.
  
  
     — Послушай, Челентано, специально ехать бухать в парк мы вряд ли могли. По крайней мере, я. Уверен, и тебя отговорил бы такое вытворять. Конечно, это романтика, ночь, природа, тишина. Только если сюда приехать можно, то забирать ночью из этого парка ни один таксист не поедет. К центральному парку такси вызвать еще можно, но сюда — вряд ли.
  
  
     — Есть вариант, что мы по пути к моей хате могли передумать и махнуть к кому-нибудь другому домой.
  
  
     — Тогда с твоего телефона должен быть исходящий звонок.
  
  
     Не конченые ж мы придурки переться к человеку в гости, не предупредив его. А свой я отрубил еще в клубе.
  
  
     — Нет ни входящих, ни исходящих, — мельком глянув на мобильный, сказал Саша.
  
  
     — Если мы приперлись на это место по доброй воле, то только чтоб выпить максимум по бутылке пива и назад в такси. Не стали бы мы пытаться открыть вино голыми руками и ждать рассвета.
  
  
     — Мы могли выйти из такси отлить, а таксист испугался и дал деру.
  
  
     — Ага, отошли отлить от дороги так, что ее не видно. А еще, Челентано, всегда, когда ты идешь отлить из машины, то берешь с собой пакет весом в пять — семь килограмм, что бы тебя ветром не унесло. Якорь такой для удобства.
  
  
     — А если по злой воле?
  
  
     — Тогда необходимо искать человека, сделавшего это, и мотив поступка.
  
  
     — Или группу людей.
  
  
     — Денег за поездку мы не могли не заплатить. Выгонять нас за это нечего.
  
  
     — Да устал бы он нас двоих выгонять.
  
  
     — Мог по рации еще пару таксистов собрать. И они нас вместе турнули из машины в парк.
  
  
     — Угу, отвели нас, как мачеха Белоснежку, в лес и дали забрать пакет с бухлом и продуктами, чтоб в темном парке с голодухи и сушняка не померли.
  
  
     — А напоить, усыпить, обездвижить нас не могли? — выдвинул идею Андрей.
  
  
     — С какой целью? У меня ничего не украли.
  
  
     — У меня и телефон, и деньги, и одежда не пропали.
  
  
     — А может… — Саша сделал паузу и поднял указательный палец вверх, — здесь личный мотив?
  
  
     — В каком смысле?
  
  
     — А что, если таксист по этим самым, не совсем мужским делам? Вот стрела Амура в тебя и угодила.
  
  
     — А почему именно в меня? — возмутился Андрей.
  
  
     — Ну, парень, ты у нас симпатяга. Это все знают. Языком ты работаешь великолепно. А это большой бонус в таком деле. Запал на тебя чувак, понравился ты ему, — ответил Саша, лукаво улыбаясь.
  
  
     — Наиболее вероятная версия!
  
  
     — Да, она все объясняет. Я — пьяный, тебя отключили. Отвезли подальше, попользовались и на руках отнесли в парк. А так как ты явно таксисту понравился, то он решил в качестве подарка положить рядом с тобой пакет, — закончил Саша и покрутил рукой.
  
  
     — Да, Челентано. А потом вернулся в машину, проделал то же самое с тобой, только в более извращенном виде, и так же отнес подальше, что б замести следы.
  
  
     — Не, меня он не трогал. У меня все на месте. А вот ты, Шумахер, проверь, не разворотили ли тебе дымоход.
  
  
     — Ну как же я проверю? — решил подыграть другу Андрей, —у меня на этом самом месте, которое, по-твоему, должно быть порвано, глаз нету. Ты у себя проверил, значит, большой спец. Наклонись, загляни ко мне, продиагностируй, помоги товарищу.
  
  
     И оба расхохотались взахлеб. Стали друг напротив друга, подняли правые руки, согнутые в локте, и со всей силы хлопнули ладонь о ладонь. После этого решили, что Саша будет откупоривать вторую бутылку с вином, а Андрей в это время по его телефону позвонит своим родителям. Родители с Андреем совместно не проживали, но могли беспокоиться, что того нет дома и не доступен мобильный.
  
  
     Саша снял блокировку кнопок и передал телефон Андрею:
  
  
     — Много не болтай. А то звонки на городской дорого стоят.
  
  
     — Не жлобствуй, откупоривай пузырь, — ответил Андрей.
  
  
     Он собрался набрать нужный номер, только увидел на экране надпись: «Нет сети».
  
  
     — Челентано, что у тебя за убогий телефон?
  
  
     — А что тебя не устраивает?
  
  
     — Не ловит сеть.
  
  
     — Не нравится — звони по своему.
  
  
     — Блин, когда ты себе нормальную модель купишь?
  
  
     — Не все, Шумахер, могут себе позволить «Моторолы» и «Нокиа».
  
  
     — А сотовый оператор тебе зачем такой?
  
  
     — Дешевый, и все мои знакомые, кроме тебя, в этой сети.
  
  
     — С таким телефоном и таким оператором можно без проблем разговаривать, только если под вышкой стоять либо на дерево залезешь.
  
  
     — Так ты, Андрюха, залезь, поболтай и спускайся вино пить.
  
  
     Я уже пузырь открыл.
  
  
     — На, забирай свой галимый аппарат. Давай пить будем да выбираться отсюда.
  
  
     — Наверно, он сломался. Когда я в этом парке был в прошлый раз, у всех связь присутствовала. Хоть два-три кубика должна быть. Тут и вышка недалеко находится.
  
  
     — На, смотри свое дерьмо, вообще связи нет.
  
  
     — Странно. Мобила что ли гавкнула.
  
  
     — Рано радовался, что нашел ее.
  
  
     — Попозже перезапущу, должна заработать.
  
  
     ***
  
  
     Память — неотъемлемый признак разумной жизни. Вернее, даже не признак, а составная, неразрывная часть. Без памяти разумная жизнь как таковая невозможна. Благодаря воспоминаниям и накопленному опыту люди издревле могли передавать информацию от одного человека к другому, от старшего поколения молодому. Человечество училось жить на своих ошибках, анализировать события и все пережитое аккумулировать в своей памяти. При необходимости накопленные знания вызывались из глубин сознания и помогали людям жить либо выживать. В доисторические времена, когда еще не существовало никаких носителей информации, кроме памяти, а единственным средством коммуникации выступала речь, именно отделы человеческого мозга, отвечающие за хранение этой информации, исполняли роль будущих книг. Не имеющий памяти не мог научить чему-то новому другого человека. Без нее невозможно развитие цивилизации и общества, потому что накопленные знания должны приумножаться и быть локомотивом прогресса.
  
  
     Сама жизнь возможна без памяти, но тогда она строится на инстинктах. Так существуют многие животные. Подчиняясь инстинктам, они находят себе пищу, строят жилье, размножаются. Звери обладают памятью, способной отличать один объект от другого. Часть из них поддаются дрессировке и выказывают признаки разумного поведения. Но огромное различие между ними и человеком кроется в невозможности животных социально обучать друг друга. Каждое новое поколение у них начинает свою жизнь с одной и той же отправной точки. Тысячи и миллионы лет взаимоотношения внутри группы животных не претерпевают принципиальных изменений.
  
  
     Эласт, как существо разумное, жаждал знаний. Однако единственным их источником являлся его собственный разум, вернее, его потайные комнаты. В них за наглухо закрытыми дверями хранилась информация. Ключей от этих дверей Он не имел. Они открывались, но сами по себе, без Его участия, бессистемно. Видения, сопровождаемые теперь уже и эффектами обоняния и вибрации, несли в себе массу эмоций. Правда, воспоминания о различных этапах его прежней жизни приходили отрывочно.
  
  
     В памяти как человека, так и эласта остаются наиболее значимые эпизоды жизни. Все серое, обыденное, изо дня в день повторяющееся через некоторое время стирается из памяти, ну или отодвигается в самые дальние уголки сознания и подсознания. Если нам кто-либо (что-либо) поможет это вспомнить, то события частично или полностью всплывут в мозгу. В противном случае нужно ждать. Опять ожидание. Нет возможности действовать самому.
  
  
     Его терпение постепенно вознаграждалось. Он открыл для себя, что его зовут вовсе не малыш, а Грегори. Так Его несколько раз назвал отец, когда прибежал с утренней пробежки. Отец рассказывал, что погода тем утром стояла просто замечательная.
  
  
     И он решил пробежать на один круг больше, чем обычно. Отец, одетый в майку и трусы, весь вспотевший от бега, строго сказал:
  
  
     ***
  
  
     «Грегори, опоздаешь на учебу, поторапливайся!» Андрей извлек из кармана зажигалку и пачку, достал сигарету, прикурил, сделал затяжку. Самочувствие у него, если оценивать по десятибалльной шкале, было на уровне девяти. Он растянулся на им же вытоптанной траве и задумчиво смотрел вдаль.
  
  
     Саша, опершись на локоть, лежал сбоку от него.
  
  
     — Давай, Андрюха, добивай батл, и пойдем. А то еще, чего доброго, мусора в патруле будут по парку гулять и загребут нас теплыми. Ладно, если б только пиво пили — можно отмазаться.
  
  
     Но за распитие вина не охота в выходной день протоколы подписывать, — сказал Саша.
  
  
     — Да какие тут менты? За все время ни одного человека не прошло, — возразил Андрей. — Сейчас докурю и покончу с чернилкой. А ты пока перезагрузи свою колымагу. Может, связь появится.
  
  
     Саша открыл крышку мобильного телефона, отсоединил батарею, даже для пущей верности извлек sim-карту. Потом проделал все операции в обратном порядке и набрал четыре цифры pinкода. Обождал с минуту и посмотрел на экран. Связь по-прежнему отсутствовала. Эта новость совсем не порадовала Андрея, и индекс его самочувствия опустился до восьми.
  
  
     Саша поделился с Андреем своими мыслями о том, что раз данный парк располагается на юге города, то выбираться необходимо в противоположном направлении. Возражений не последовало. Андрей только высказал предположение, что лес в этом месте хвойный, а значит, они сейчас недалеко от кольцевой дороги. Ближе выйти на нее, проголосовать и добраться до города. На что Саша заметил: «Не захотят водители подбирать двух выпивших. Надежнее идти на север». Остатки хлеба повесили на сосну для птичек. Пустые бутылки собрали в пакет и сначала хотели взять с собой. Но лень и прагматизм взяли верх над заботой о природе. Они, словно волки из сна Андрея, решили оставить пустую тару в пакете под деревом. В ходе дискуссии и продвижения в выбранном направлении договорились отыскать для начала тропинку. Как же парк и без тропинок?
  
  
     Саша и Андрей шли уже минут двадцать. Пока им на пути не повстречалась ни одна вытоптанная тропка, ни одна асфальтированная дорожка.
  
  
     — Слушай, Саш, — начал Андрей, — у меня уже ноги заболели идти, а выхода не видать.
  
  
     — Ты хочешь, чтобы я тебя на плечи взвалил и тащил?
  
  
     — Нет, но так идти — это твоя идея.
  
  
     — Это не моя идея, это идея здравого смысла, — дал отпор Саша.
  
  
     — В чем этот смысл?
  
  
     — Если идти с юга на север, то попадешь на автобусную остановку.
  
  
     — Да мне лучше на стоянку такси, но мы уже полчаса идем и выйти не можем. Я говорил, что на кольцевую было ближе, ты не слушал. Может, мы вообще идем параллельно дороге, поэтому и не выберемся никак.
  
  
     — Шумахер, — начал Саша, — нет принципиальной разницы, куда идти. Этот парк три, ну максимум пять километров в поперечнике. С трех сторон город, с четвертой — дорога. Куда ни пойдешь — не заблудишься. Кстати, рядом с кольцевой мы спать не могли. Не слышалось шума проходящих машин.
  
  
     — Послушай, Сусанин хренов, ты меня уже столько водишь, что за такое время с любой точки парка можно до дороги добраться.
  
  
     — А если не парка?.. — робко предположил Саша.
  
  
     — То есть, ты хочешь сказать, леса? — с тревогой в голосе поинтересовался Андрей. При этом коэффициент его бодрости уже опустился на уровень пяти.
  
  
     — Боюсь, ты прав. В этой местности очень густые деревья для нашего парка. И еще один момент: мы не увидели ни одного дерева, кроме сосны и ели, а в парке точно растут березы. Ты же не веришь в то, что у нас с тобой одна нога настолько короче другой, что мы на небольшом клочке земли ходим кругами.
  
  
     — Это же каким надо быть садистом-таксистом, что бы вывезти нас в лес? Ты, кстати, ничего не вспомнил нового?
  
  
     — Не-а.
  
  
     — И я тоже.
  
  
     — Ну зачем, зачем везти двух людей из города, не ограбив, не побив их?
  
  
     — А что если это месть какая-нибудь, сведение счетов или предупреждение? Ну, пугнули нас, — подал идею Андрей.
  
  
     — Ты что, великий бизнесмен, чтобы с тобой счеты сводить?
  
  
     Мы оба наемные работники. Только я работаю на государство, а ты на хозяина. Секретами не владеем. Явных врагов у нас нет.
  
  
     Никто на нас обиду не затаил. Разве только какая-нибудь твоя бывшая подруга. А, Шумахер? Подговорила пацанов, усыпили, вывезли. Хорошо еще не кастрировали. Твои на месте?
  
  
     — Да иди ты…— Может, нас с кем перепутали? Траванули ядом, вывезли в лес. А мы выжили.
  
  
     — Почему ты решил, что выжил? А если это яд замедленного действия или отравили вино, которое мы только потребили?
  
  
     — Шумахер, — сделав серьезное лицо, произнес Саша, — если ты будешь первым умирать и мучиться, обещаю добить тебя и прервать мучения.
  
  
     — Давай, я тебя прямо сейчас добью, — съязвил Андрей.
  
  
     — Лучше давай решим, что делать дальше, и примем план.
  
  
     — Ага, в этой ситуации можно не только план принять, но и ацетон понюхать.
  
  
     — Лезь, Андрюха, вон на ту высокую сосну и поработай впередсмотрящим. На ней хоть боковые ветви толстые есть. Вполне возможно, мы рядом с дорогой, выйдем на нее, кто-то да остановится. Объясним водиле, заплатим по полной программе, подкинет в город.
  
  
     — Дорога не далеко. Я в этом уверен. Нас же не на вертолете сюда доставили. Полезу, держи свитер.
  
  
     У приятелей хмель как рукой сняло. Саша подсадил Андрея до нижней ветки, и тот полез вверх. Карабкаться по хвойному дереву не совсем приятно. Смола цепляется за руки, а кора у сосны гладкая, скользкая. Но Андрей медленно продвигался вверх.
  
  
     Когда выше подниматься стало опасно из-за тонких веток, он напряг зрение и посмотрел вперед. Ничего, кроме деревьев, видно не было. Дело в том, что сосна эта не намного превышала по высоте окружающие деревья, и обзор был почти нулевым. Понятно, необходимо искать либо дерево-исполин, либо дерево на холме.
  
  
     Андрей слез. Начали советоваться. Пришли к выводу, что любой лес делится просеками на квадраты. Программа-минимум — найти просеку, программа-максимум — выйти на трассу. Дорог вокруг города полным-полно. Согласились идти дальше на север, так как принципиальной разницы в направлении движения нет.
  
  
     Главное — результат. И пошли.
  
  
     III
  
  
  
     Восстановление мыслительных процессов у Грегори шло своим чередом. Он многое узнал о своем прошлом мире, в котором обитал, о своем прошлом существовании, если только оно физически происходило на самом деле. Но сведенья эти были мозаичны и никак не хотели складываться в целостную картину. Вопросов пока оставалось на порядки больше, чем ответов. Память открывала завесу тайны, только слишком медленно. Однако Грегори был намного счастливее сейчас, чем во времена (если «ничто» так можно назвать), когда находился во тьме.
  
  
     Грегори по-прежнему был чистой информацией. Просчитывал различные варианты, ломал голову над причиной и следствием разных событий, хоть никакой головы у него не имелось.
  
  
     Но была раньше, это он знал.
  
  
     После очередного пробуждения он начал рассуждать: «Так.
  
  
     Конечностей у меня нет, туловища нет, органов тоже нет. Стоп, стоп, стоп. Откуда я решил, что лишен всего этого? Быть может, я нахожусь в коме. Мозг функционирует, а периферия отключена. Наступит время, и жизнедеятельность моего организма начнет восстанавливаться. Сначала отроются глаза, затем появится чувствительность в конечностях, я стану реагировать на внешние раздражители. Проскочат импульсы с основного мозга во вторичный, произойдет первое сокращение сухожилий. В это время возле него будет находиться чиновник, точнее чиновница, первой категории департамента излечения. Девушка заметит, что он очнулся, встанет со стула и глянет в его глаза. Одета она в розовый халат. Это униформа данного учреждения. Халат очень короткий — намного выше среднего сустава нижних конечностей.
  
  
     Тьфу ты. Намного выше, как это называется? О, колена! Нижние конечности у нее длинные. На них она подойдет ко мне, всплеснет передними конечностями, поднимет глаза к потолку. Склонится надо мной. При этом из глубокого выреза спереди халата будет выглядывать большая часть ее молочных желез. Железы у нее привлекательные, большого размера. Такие сюжеты постоянно показывают по визору, когда демонстрируют десимские многосерийные трагедии. Навыдумывают эти десимцы всякую ерунду. Такого на самом деле никогда не бывает. А потом эта девушка становится супругой эласта, находящегося в коме. Может, и я так лежу и жду своего часа? А как я угодил в эту кому? В результате катастрофы летающей или двигающейся машины или несчастного случая? Только в многосерийных трагедиях герой поначалу открывает глаза, а потом начинает мучительно вспоминать все двести серий свою прошлую жизнь. А у меня по-другому.
  
  
     Я еще не очнулся, а уже вспоминаю. Начнем сначала. Раз я в силах мыслить — значит, у меня есть мыслительный аппарат. У нормального эласта он располагается в голове, точнее, в основном мозгу. Есть вариант, что моя голова отсоединена от туловища, и ее жизнедеятельность поддерживается посредством искусственного питания. Смысл? Давай смысла искать не будем, будем выдвигать гипотезы. Нет, это не гипотеза, а какая-то «голова чиновника восьмой категории департамента науки Найта». Дальше.
  
  
     А что если я элемент виртуальной игры оптико-волоконной машины? Никогда не жил, а информацию мне вживили создатели игры. Пока я не задействован. Но, возможно, какой-то прыщавый юноша дойдет в игре до определенного уровня. Я, как юнит, активируюсь и побегу по экрану со стреляющей огнем машиной.
  
  
     Потом меня или его убьют, и мое сознание обнулится. Придется ждать нового выхода в виртуальный мир».
  
  
     На этом месте Грегори вспомнил, как сам иногда клал левую переднюю конечность на клавиатуру, правой брался за «тушканчика» и с баллистическим оружием шел в атаку на монстров или десимцев. Ему стало жалко виртуальных героев. Перспектива жить персонажем оптико-волоконной игры ему была не по сердцу. Правильнее — не по душе, она у него хоть какая-то, но была.
  
  
     А по сердцу большие вопросы. «Может, его десимцы вынули из моего туловища и продали своим буржуа? — с ужасом представил Грегори. — А над телом проводят мерзкие опыты?» Последний вариант своего нынешнего состояния у Грегори заключался в том, что он жил, как и любой эласт, а потом взял да и помер. Очень даже возможно, что от старости. А после отключения всех функций организма наступает смерть телесной оболочки, но духовная ждет страшного суда в камере предварительного заключения департамента небесной кары. Такое описывается только в книгах, издаваемых департаментом религии. Религиозные чиновники постоянно в своих проповедях пугают общество этим самым судом. «Кто знает, может такой суд на самом деле существует? Только я не помню всех своих прегрешений, не помню и всех добрых дел. Поэтому пускай кто может, тот и судит. А после суда должны произойти изменения. Надеюсь, в лучшую сторону», — закончил свои рассуждения Грегори.
  
  
     ***
  
  
     Кому случалось плутать в лесу, тому знакомо чувство потери ориентации. Имеется в виду ориентация в пространстве. В незнакомом лесу заблудиться проще. Местность неизвестная, но и ведет себя на ней человек осторожнее. Если далеко отлучается от автомобиля или места стоянки, то в сопровождении знающих этот лес людей. Совсем другое дело, если собирать грибы вы приехали в места, где бываете несколько раз за год. Посмотрели на солнце, сориентировались и беспечно вперед. Где-то увлеклись поиском даров природы, где-то задумались, замечтались. Тихая обстановка к этому располагает. И в определенный момент человек понимает — он не знает, где находится. Сперва все воспринимается, как элемент игры. «Ну что я потеряюсь навечно, буду дальше искать свои подосиновики и подберезовики? Куда-нибудь выйду на знакомую поляну, холм, к озеру, канаве, дороге. А оттуда вернусь назад», — рассуждаете вы. И правильно. И в основном так и происходит. Однако даже у самых опытных грибников пару раз за жизнь происходят необъяснимые, порой нелепые дезориентации в лесу или на болоте. В народе говорят, что попадаешь то ли в лапы к кикиморе, то ли леший водит. Вот-вот был знаком чуть ли не каждый кустик, а пять минут спустя — неизвестный ландшафт.
  
  
     В такой ситуации, побродив немного среди деревьев, грибник понимает, что пора находить привязку к местности, но знакомых элементов ему не повстречалось. Компаса нет, на небо набежали непроглядные тучи, по солнцу не определишь стороны света.
  
  
     Начинается легкая нервозность. Искать муравейники, а еще определять север-юг по количеству веток на дереве — дело бесполезное. С южной стороны веток больше только у одиноко стоящего дерева. Когда соседние деревья не заслоняют солнечный свет, то есть на большой поляне. Примерно на такой располагались Саша с Андреем. Но поляна в чаще леса — вещь редкая. А муравейники на южной стороне дерева могут сыграть с вами вообще злую шутку. Если дерево от дерева располагается близко, то непонятно, у какого из этих деревьев муравьи организовали свою колонию.
  
  
     По истечении нескольких часов бесплодных поисков начинается паника. Дальше — хуже. К вечеру в лесу темнеет быстрее, чем на открытой местности. Вы устаете морально и физически.
  
  
     Понимаете бесполезность таскания с собой лукошка с ягодами.
  
  
     Его вы оставляете. Теперь главное — до темноты выйти из леса.
  
  
     Заблудившийся продолжает кричать во всю глотку. И если вначале он звал только своих знакомых, то сейчас будет рад услышать любой человеческий голос. Голосовые связки сорваны. Громко кричать не получается. На ночь люди покидают лесистую местность и перебираются в населенные пункты. Ждать помощи не от кого. Темнеет. Приходит отчаяние. Пока есть проблески света среди деревьев, человек, надеясь на лучшее, продолжает двигаться. Заметив любого незнакомца, заблудившийся бросился бы ему на шею от радости. Только вокруг ни души. С последними лучами солнца умирает надежда заснуть сегодня у себя в кровати. Такие случаи единичны, но встречаются.
  
  
     Андрею и Саше было полегче. Они молоды, крепки здоровьем, но самое главное — их двое. А двоим, как говорится, и беда пополам. Они прошли без остановки с девяти утра до шести вечера.
  
  
     Вначале спорили, высказывали различные гипотезы относительно своего местоположения и причин нахождения в этом лесу. Андрей пару раз попрекнул Сашу за выбранное им направление движения. За все время им не повстречался не то что человек, а даже следов его не было. Дальше шли молча. Ни одного срезанного гриба или срубленного дерева, ни одного обрывка газеты, целлофанового пакета, куска стекла. Не было в этом лесу ни одной просеки, тропинки или дорожки. Город отсюда далеко. Вероятность быстрого возвращения к обычной жизни уменьшалась на глазах.
  
  
     Они порядком устали. Однако понимали, что привал обернется ночевкой. После стольких часов перехода заставить себя подняться и двигаться дальше после отдыха будет невозможно. Светлые джинсы Андрея покрылись коричневыми и зелеными полосками от соприкосновения с ветками деревьев и кустов. Замша на туфлях покрылась черной землей. На свитере образовались затяжки от сучьев и колючек. Туфли Саши из черных стали серыми от пыли. Черные джинсы имели такой же цвет. Куртку в одном месте он разорвал. Лица потные, руки грязные. Очень хотелось пить.
  
  
     Сказывался принятый вчера и сегодня алкоголь, духота в лесу и многочасовой пеший марш. Немного проголодались, но жажда стояла на первом месте и перебивала голод. Ни один водоем или ручеек им не повстречался. Погода стояла сухая. К вечеру на небе стали собираться редкие тучки. Пока белые, как барашки, а потом небо заволокло дымкой. Организм требовал отдыха.
  
  
     — Все, Челентано, я задолбался, ищем место для ночлега, — голосом, не допускающим альтернативного мнения, отрезал Андрей.
  
  
     — Только не падай прямо здесь. Давай подыщем подходящее место. Пройдемся еще вперед, а заодно обсудим, какую стоянку лучше организовать.
  
  
     — Ладно, но далеко я не поползу, так что решай побыстрее.
  
  
     — Я считаю, — начал Саша, — есть два варианта устройства на ночлег: на земле и на дереве.
  
  
     — Ну да, впасть в транс во время медитации и повиснуть на ночь между небом и землей вряд ли у тебя получится.
  
  
     — Видишь, у тебя тоже соображаловка работает, раз ты до такого додумался, — улыбнулся Саша.
  
  
     — А если б соображаловка работала у тебя, то я ночевал бы дома, а не в лесу.
  
  
     — Опять ты бубнишь. Я один что ли виноват в том, что мы здесь?
  
  
     — А кто нажрался, как свинья? Вел бы себя нормально в «Титанике», не пришлось бы так рано уезжать оттуда. Не вляпались бы в это дерьмо.
  
  
     — А может, тогда в другое вляпался бы, еще похуже, чем это, —ответил Саша.
  
  
     — Хуже уже некуда. Хуже — это если б нас оставили в лесу привязанными к дереву без вина и без пива. Нет. Намертво привязанными, что в жизнь не выпутаться, а рядом два ящика пива.
  
  
     — А может, тебя бы в клубе или по дороге из него ножом зарезали. Может, я тебе жизнь спас своим поведением. Это уже в плоскости теории вероятности и философии, что могло бы быть.
  
  
     — Дебильные, Челентано, у тебя сравнения, и философия такая — для душевнобольных, как ты сам. Иди свои лекции по философии читай в другом месте.
  
  
     — Я бы теперь прочитал лекцию даже по научному коммунизму, жаль слушателей, кроме тебя, нет.
  
  
     — Ладно, замяли. Давай по делу.
  
  
     — Я читал, что путешественники в старые времена спали ночью в джунглях на деревьях, — блеснул эрудицией Саша.
  
  
     — Я что, курица или ворона — на ветке спать, — возразил Андрей, — как ты себе это представляешь?
  
  
     — Эти путешественники привязывали себя к дереву лианами.
  
  
     — Давай, Саша, без экспериментов. Ты и так сейчас всякую галиматью несешь, а если ночью приземлишься с ветки на землю головой, то мне тяжеловато придется.
  
  
     Спорщики договорились до того, что спать лучше на земле, подстилку изготовить из сухого мха, мелких веточек. Укрыться кучей еловых лапок. С вечера заготовить достаточное количество дров для костра. Ночью углубляться в чащу опасно. Костер поддерживать до рассвета. Спать по очереди. Дикие животные огня боятся, к костру не пойдут. Стоянку сделать на более-менее открытой местности вдали от деревьев, что б ночью не произошло возгорание леса. Саша проверил в очередной раз наличие связи в телефоне и пришел к выводу, что его правильнее отключить, дабы батарея полностью не разрядилась. Подходящее для стоянки место нашли. К девяти вечера подготовились к ночевке. Сели у кучи собранного хвороста и сухих веток. Перед тем, как воспламенить от зажигалки костер, Андрей подумал, что впервые в жизни получил бонус от употребления табака.
  
  
     — Да, — многозначительно произнес Андрей, — без зажигалки добывали бы огонь трением палки о палку.
  
  
     — Никто из моих знакомых таким способом еще не разжег костер. Без огня замерзли бы ночью.
  
  
     — Прошлой ночью не замерзли.
  
  
     — Водка грела. А вообще, я немного простыл, — сказал Саша и шмыгнул носом.
  
  
     — Я тоже себя неважнецки чувствую. Днем было не заметно, а сейчас то ли аллергия, то ли насморк.
  
  
     — Ничего, отогреемся у костра. Дров хватит на всю ночь. Пить вот только ужасно хочется.
  
  
     — Может, дождь пойдет, соберем воду в одежду, по- том выжмем в рот, — сказал Андрей.
  
  
     — Попить водички, выцеженной со своей потной майки, неплохо в данном случае. Только дождь зальет костер, намочит дрова, спать на мокром придется.
  
  
     — Это другая сторона медали. Подбрось в костер вон ту толстую палку, что возле тебя лежит.
  
  
     — Это не палка, а моя булава для обороны на всякий случай, —заметил Саша.
  
  
     — От кого защищаться будешь?
  
  
     — Не знаю, но с ней надежнее.
  
  
     — Саш, посмотри, может быть, связь появилась?
  
  
     — Я смотрел, глухо со связью. Да что ты все каждый час дергаешься с этими звонками? Что, не бывало, что ты загулял на несколько дней, а мобила разрядилась?
  
  
     — Тебе, Челентано, хорошо, а у меня родители начнут паниковать.
  
  
     — Что ж у меня хорошего? То, что отец и мать померли и родственников близких нет?
  
  
     — Извини, правда, я не хотел тебя обидеть.
  
  
     — Понимаю. Твоей вины в этом нет, — ответил Саша. — Пили они много, поэтому и умерли раньше срока.
  
  
     — Ты как-то об этом не распространялся, а я и не лез никогда с расспросами.
  
  
     — Жили мы тогда на Шанхае, — начал Саша. — Сам знаешь, какой это район. Одноэтажные дома да бараки на несколько семей. Это теперь там двухэтажные коттеджи понастроили, а тогда даже улицы грунтовые были, кое-где только булыжник лежал.
  
  
     Сейчас возле каждого особняка по две машины на семью стоит, а двадцать лет назад — два «запорожца» на весь поселок, и то один сломанный. Контингент проживал в то время на Шанхае такой — работяги да зонщики. Вторые, пока молодые, по тюрьмам сидели, а первые на заводе пахали. А к старости и те и другие постепенно спивались. Там так все жили. У школьников развлекаловка — собраться в стаю и махнуть на соседний район города драться. Ну, кто-то с девками гудел. Правда, у нас круто считалось не по бабам шляться, а морду кому набить или украсть чтонибудь. В старших классах уже все праздники отмечались с алкоголем. Гнали и пили, в основном, самогонку. Дальше ПТУ, потом армия. Кто попал не на зону, а в армию, по возвращении шел на завод, женился. Свадьбы на семьдесят процентов справляли так:
  
  
     окончила девка школу — через полгода, максимум год залетела и под венец. Пришел чувак из армии — погулял, попил полгода или год — то же самое. Пока родители были помоложе, употребляли по выходным и праздникам. Мать вообще почти не пила поначалу. Дальше — больше. Батя стал каждый день после работы пригорляться. Компании таких же алкашей, как сам, водил домой.
  
  
     Уже мать начала много водки пить. А перед моим уходом в армию он сгорел от самогонки. Нам с матерью тогда дали двухкомнатную квартиру, в которой я теперь живу. Меня в стройбат забрали.
  
  
     В те годы еще не отмазывали от армии, как сейчас. На новом месте проживания пьяных компашек уже не было. Мама сама попивала. Не так, как при живом отце, но каждый день по чуть-чуть.
  
  
     Я отслужил год. Приходит телеграмма. Мать померла. Отпустили.
  
  
     Похоронил. Вот тогда я и решил, чтобы не стать алкашом, нужно от бутылки держаться подальше. Не всегда получается. А еще у нас в части прапорщик был. Все говорят, прапора — дубовые, а он мужик толковый оказался. Много со мной общался. Он советовал мне обязательно дальше учиться. Сам жалел, что в военное училище не поступал. Говорил, пропал в нем будущий полковник, потому как ленился по молодости. Дембельнулся я осенью, поехал в столицу, записался в политех на подготовительное отделение, тогда такое было, общагу получил. Меня на эти курсы взяли, я ж бульдозеристом служил, то есть по специальности на автотракторный факультет. Тогда еще бесплатно в институте учили. По сегодняшнему коммерческому обучению я бы денег никогда на учебу не собрал — матери нет, отца — нет, а бабку с дедом я вообще не помню.
  
  
     Саша поднялся, взял несколько поленьев и бросил их в костер.
  
  
     В институт он следующим летом поступил. Экзамены сдал плоховато, но нужное количество баллов набрал. Андрей моложе его на четыре года. Он из семьи, которая каждый год могла позволить себе отдых на море. Так как служить Родине не ходил, то учился с Сашей на одной параллели. Андрей в школе учился на четыре и пять. На этот же факультет поступил без проблем. Жили в одной общаге. А познакомились в электричке, когда ехали на выходные в родной город. По окончании учебы оба вернулись домой.
  
  
     Их обоих распределили работать в НИИ. Институт занимается проектированием грузовых автомобилей, которые на автозаводе, расположенном рядом, и производят. Андрей поработал год и ушел. Сейчас он менеджер по продажам грузовиков. Саша остался в проектном бюро. Дружеские отношения сохранились, часто встречаются.
  
  
     Далее приятели вспоминали эпизоды из студенческой жизни, потом умолкли и молча смотрели на языки пламени костра.
  
  
     Стемнело. Лес погрузился во мрак. Птицы перестали щебетать.
  
  
     Опустилась тишина. Стало немного жутковато. Вдали ухнул филин. Потом кто-то протяжно завыл. Андрей поежился:
  
  
     — Надеюсь, это последняя моя ночь в лесу.
  
  
     — Думаю, нет, — возразил Саша.
  
  
     — Типун тебе на язык.
  
  
     — Мы сколько по времени за день шли?
  
  
     — Часов десять. Возможно, на отдых потратили час. Тогда девять.
  
  
     — С какой скоростью мы двигались?
  
  
     — Если по ровной дороге взрослый человек идет со скоростью семь километров в час, — прикидывал Андрей, — то мы продвигались по лесу пять километров за час.
  
  
     — Итого за девять часов?
  
  
     — Сорок пять километров.
  
  
     — Гениальное математическое вычисление, — подтвердил Саша. — И за это время мы не пересекли ни одной дороги или тропинки! В наших краях нет таких уголков дикой природы.
  
  
     — Есть или нет, точно не скажу, но по телику показывали, что одна девочка неделю плутала по лесу.
  
  
     — Послушай, Шумахер, ты меня со своими девочками уже притомил.
  
  
     — Не, серьезно, ребенок заблудился, — перебил друга Андрей.
  
  
     — Нашли?
  
  
     — Да, через шесть дней. Лес пятьдесят на пятьдесят километров был.
  
  
     — Из такого леса мы выбрались бы давно. Мы ж не дети, на месте не крутимся, не паникуем, не плачем. Боюсь, Шумахер, ты намного дальше от дома, чем предполагаешь.
  
  
     — Ты хочешь сказать, что наш любимый таксист спалил бак бензина, чтобы доставить нас в эту местность?
  
  
     — Пришлось бы спалить не один бак, — изрек Саша. — Я предполагаю, мы не в Европе.
  
  
     — Конечно, на острове Шпицберген, — съехидничал Андрей.
  
  
     — Нет, в Сибири.
  
  
     — Бери глубже — в Монголии или Китае, — попытался пошутить Андрей.
  
  
     — Там вряд ли. Через границу не пропустят.
  
  
     — И на чем вы строите свою теорию, сэр Александр?
  
  
     — Ты на небо днем смотрел?
  
  
     — И что?
  
  
     — А то, что я не видал ни одного самолета. А ты?
  
  
     — И я не заметил, — подтвердил Андрей.
  
  
     — А над Европой их полно — там трассы пролегают. Так что мы в Азии, причем в глубокой Азии.
  
  
     — По-моему, мы в глубоком дерьме. Хотя не сто процентов.
  
  
     — Чтобы тебя убедить, есть еще один факт. Видишь вон то дерево?
  
  
     Андрей в ответ кивнул головой и добавил:
  
  
     — Лиственница — распространена за Уралом. Давай спи, уже поздно, завтра обсудим остальное. Времени у нас теперь океан.
  
  
     Я первый караулю.
  
  
     ***
  
  
     Следующий вопрос, который возник в сознании Грегори, заключался в сроке его пребывания в теперешнем состоянии.
  
  
     То есть ему было интересно знать, сколько салемных суток прошло с момента его выхода из тьмы и сколько еще продлится такое состояние. Если мерить относительно состояния «небытия», то его настоящее существование сравнимо с переселением из соломенной хижины в неотапливаемый кирпичный гараж для проживания в зимних условиях. Но эласт, как и человек, такое существо, которое забывает прошлые лишения и начинает претендовать на более комфортные условия. К примеру, ему уже требуется дом с канализацией, природным газом, горячей водой. Потом неплохо бы заиметь двигающуюся колесную машину. Причем не служебную, а личную и не из его страны Камап, как у соседей, а шикарную на восемь персон, десимскую. Десимские буржуа, конечно, эксплуататоры трудового народа, но машины делают такие, что глаз не оторвешь. Он вспомнил, как в детстве увидел в гараже у отца своего знакомого то ли плакат, то ли календарь с изображением колесной десимской машины. Она его поразила необычностью формы и покраски.
  
  
     «Наши двигающиеся колесные машины тоже неплохие. А мой дядька Инмост, так тот прямо говорит, что наши машины лучше десимских. Посадка у ихних низкая, ездить можно только по бетону. За город на такой не выедешь. А кому колесная машина нужна, чтоб только по городу ездить? У нас бетон постелен на дорогах только в городах, и то крупных. В мелких городах булыжник, а за город поедь, чтоб в село попасть — только грунтовка. Десимская машина там бы и осталась навечно, попади она в сельскую местность. У них дороги не лучше наших. Они в фильмах показывают роскошную жизнь, но это все вранье. Все знают, какие десимцы вруны. Дядька говорит, что сам он этот десимский металлолом видел только на картинках, хоть кучу машин за свою жизнь отремонтировал. Не нужны они камапскому народу. Да и десимскому трудовому народу нет в них нужды. На таких машинах на Десиме, если они на самом деле есть, катается кучка зажравшихся буржуа вокруг своих особняков, построенных на деньги эксплуатируемого народа. А наши заводы выпускают недорогие и удобные средства передвижения. Стал на очередь. Постоял немного, всего три-четыре года и купил прекрасную нашу двигающуюся колесную машину. Если бы эти десимцы у нас не покупали все наши машины, то наши заводы всю страну ими бы завалили. Но не успевают выпускать эту востребованную продукцию предприятия нашей Родины. Грузят наши машины эти десимцы на свои двигающиеся водные машины и океаном везут к себе. Там они нарасхват. Конечно, дядька прав, в наши «ласточки» и «победы» могут не только буржуйские жены в шляпках залезть, но кто угодно.
  
  
     Надо из соседнего села пару молодых поросят привезти — пожалуйста. Он сам проверял, грузил 10 мешков зерна для курей, нет проблем, едет машина по полю, ни разу не застряла в болоте. Мне даже стыдно перед ним стало за свою неграмотность в области двигающихся колесных машин. Это ж надо, повелся на красивую картинку. Десимцы умеют всякую рекламу делать, пыль в глаза пускать. Ага, они еще ради рекламы на своих плакатах полуголых девиц на капоте машины изображают. Понятное дело, покупать это барахло никто в Десиме не хочет, вот и применяют пошлые дешевые трюки. Наши машины там у них без всякой рекламы разбирают. Не надо для хорошего товара привлекать в рекламу распутных девиц. Понятно, скромная девушка никогда не станет так бессовестно раздеваться. Дядька говорит, что, наверно, это проститутки на плакатах. Им какая разница? Ночью буржуев в постели обслуживают, а днем в плавательном костюме возле машины позируют», — такие воспоминания пришли сегодня к Грегори.
  
  
     Он идентифицировал их, как относящиеся к периоду его существования в возрасте около десяти оборотов звезды вокруг их планеты Салем за его жизнь. Он тогда учился в корпусе на пятом уровне. Да, где-то так. Потому что в корпус дети переходят из предкорпусного учреждения на шестой оборот звезды. Вот так его детский основной мозг запомнил и передал все слова и впечатления от познавательного разговора с братом своего отца.
  
  
     ***
  
  
     Ночь. Потрескивая, костер отправляет в непроглядную темень искорки-ракеты. Они от жаркого пламени устремляются вверх и исчезают. На небе ни звездочки, все затянуто облаками. Может, дождь поморосит? Андрею при мыслях о дожде жутко захотелось пить. «Сибирь — не степь, — подумалось ему, — рек и речушек здесь масса, а мы ни одной так и не повстречали. Водой и не пахнет, нет комаров и гнуса. Читал, что в тайге от мошкары отбоя нет, а тут этого добра в пределах нормы. Может, это и не Сибирь, а какой ландшафтный заповедник или заказник километрах в ста от дома?
  
  
     Высадили эти деревья принудительно. Да нет, гипотеза не похожа на правду. Ну как можно за пару часов попасть в эти края? Сюда на самолете дольше лететь. Так еще до аэродрома добраться надо, аэродром найти поблизости от места нашей высадки, пересадить нас на вертолет. А главное, таскать везде за нами мешок с провизией. Эх, сейчас бы то пивко мне не помешало. Дурачье, выпили все и еще остатки еды птичкам оставили. Любители животных.
  
  
     У самих живот крутит от голода. Если это Сибирь, то какого черта мы премся на север? Белых медведей увидать на побережье Северного Ледовитого океана, соленой водицы похлебать в море Лаптевых или каком-нибудь Карском? Не-а, нужно рвать когти на юг. Мы наверняка в Восточной Сибири, в Западной — одни болота. Хотя я такой специалист по тайге, как Челентано в разведении гусей».
  
  
     При воспоминании о болотах захотелось опять пить, а образ гуся заставил вырабатываться желудочный сок. Клонило ко сну.
  
  
     Андрей растер себе уши. Приток крови к голове взбодрил его на несколько минут. Он встал, подбросил сучьев в костер. Ему стало тоскливо и одиноко, будто он целую вечность блуждает один-одинешенек по бескрайним просторам юго-востока России. Андрею показалось, что он готов отдать год своей жизни, что б немедленно перенестись к себе в квартиру. А в этот момент другое бестелесное существо Грегори, которое целую вечность находится во тьме, готово отдать полжизни, что бы очутиться хотя бы в таких вот условиях существования, как он.
  
  
     Андрей решил разбудить Сашу, посчитал, что пора ему заступать на дежурство.
  
  
     — Саша, просыпайся.
  
  
     — Что такое, на работу пора?
  
  
     — Ага, ты теперь лесничим тут на общественных началах. Иди лес сторожи.
  
  
     — Чего? — спросонья спросил Саша. — А сколько время?
  
  
     — Часы у тебя, а я счастливый.
  
  
     — Ну и счастье тебе подвалило. Один унести не мог, так со мной поделился.
  
  
     — Знаешь, Челентано, тут, вроде, тихо. Так ты покарауль с часик, подбрось дров и спать ложись, а то мы оба за день задолбались, нет мочи дежурство нести.
  
  
     — Ладно, разберусь, отдыхай.
  
  
     Время за полночь. Вроде, тихо. Птицы смолкли, волки не воют.
  
  
     Саша вглядывается во мрак, окружающий их стоянку. Ничего подозрительного не видно. Тишина. «Может, стук колес проходящего по железной дороге поезда услышу или шум взлетающего самолета на аэродроме, — подумал он. — Нет, никаких признаков жизнедеятельности человека. А что если нас сюда забросили не за одну ночь?» Саша достал из кармана телефон, включил его. Предполагаемая дата совпадала с датой, указанной на экране телефона. Время на часах и на мобильном различались на одну минуту, что считалось в пределах нормы. «Стрелки механических часов и данные в телефоне могли подкорректировать. Если кто-то устроил этакое шоу, то корректировка часов и телефона самое простое в этом деле, — рассуждал он. — А вдруг, точно, нас поместили в какое-нибудь реалити-шоу, наблюдают, снимают на видео, потом по телевизору идиотами выставят. Не, слишком сказочно.
  
  
     Да и все эти реалити-шоу наверняка по большей части постановочные. Что нас со спутника снимают? Мы бы кого-то заметили.
  
  
     Ну кто я с Шумахером такой, чтобы на нас тратиться? Телевизионщики лучше звезд кино и эстрады соберут. Добавят к ним пару-тройку левых людей для правдоподобия. Поместят якобы на необитаемый остров в южных морях. Раздадут всем роли. Кому с кем ругаться, кому в кого влюбляться и так далее. Люди смотрят эту бодягу, прерываемую каждые десять минут пятнадцатиминутными рекламными паузами. Все довольны. Артисты задаром пиарятся, рекламщики косят бабки. А обыватель смотрит, открывши рот, пьет водку, жрет макароны, которые тут же во время рекламы ему на уши с телика вешают. Пока у нас это в новинку, а на Западе уже пройденный этап. И все же такая развлекаловка получше, чем когда во времена совдепии только одного Хрюшу со Степашей да программу «Время» глядеть каждый день. Посмотрел я два дня такую хрень. Ну кто поверит? Живут на необитаемом острове в Тихом океане. Пусть, допустим. Бабы все ходят с макияжем, с прическами нормальными. Как они там, бедолаги, без зеркала могут краситься, как без фена укладку делать? Каждый день меняют купальники. Ходят, задницами крутят постоянно. Ни усталости на необитаемом острове, ни проблем с едой. Где там воду взять, если остров километр на километр? Я тут отмахал с полсотни — ни одной лужи. Два дня без душа и ванны — разит от меня духаном таким, что комары замертво падают, метр до меня не долетая. А эти ходят целый день на экваторе голые. Кожа слегка покраснела, как в солярии за десять минут. Жрут одни моллюски и бананы — желудки не болят. Вечно какие-то между участниками склоки, разборки. Хватает сил. Я так притомился, что глаза закрываются, не до ругани в конце дня. Они по сюжету передачи должны целые дни бороться за выживание в экстремальных условиях.
  
  
     На самом деле женщины выглядят свежо, мужики — выбритые.
  
  
     Небось, часа три пособирают дров, разведут костерок, изжарят на нем по две мелких рыбешки на человека, продефилируют перед камерами, и конец съемок на сегодня. А потом собираются вместе со всей съемочной группой, пожрут нормальной еды, выпьют винишка для подъема настроения после трудного дня и дальше отдыхают. Нет, Саша, ни тебя, ни твоего друга Шумахера никто в реалити-шоу не возьмет. Такие лохи там не нужны. Не надейся на халяву. Топай по тайге мелкими шагами и выбирайся сам».
  
  
     ***
  
  
     — Челентано?
  
  
     — Что еще?
  
  
     — А сколько время?
  
  
     Саша протер глаза, посмотрел на часы: «Три часа».
  
  
     — Дня или ночи?
  
  
     — Какого дня, Шумахер, я только недавно заснул.
  
  
     — А отчего так светло?
  
  
     — Не знаю, может, полярный день, мы ж на севере, — сообразил Саша.
  
  
     — А у тебя часы правильно идут?
  
  
     — Правильно, правильно. Отвали, дай поспать. Посмотри на свои.
  
  
     — Зачем мне часы, если в кармане мобильный.
  
  
     — Ну так смотри на свой мобильный. Чего будишь?
  
  
     — Мой — выключен.
  
  
     — Подари тогда его медведю. Пользы от него, как от вон той шишки, что валяется на земле.
  
  
     — Саша, а что, ночью медведь приходил?
  
  
     — Ага, я его дубиной убил, пока ты спал. Если «Гринпис» не оштрафует, то будем медвежатину кушать.
  
  
     — Жрать так охота, что я б его сырого целиком проглотил. Слушай, а мне сон снился, что я в реку зашел, воду пью, а напиться не могу.
  
  
     — Шумахер, не напоминай о больном.
  
  
     — Так вот, — продолжал Андрей, — пью, пью, а потом поскользнулся и тонуть начал.
  
  
     — Послушай, не мешай спать. Лучше б ты во сне утонул, — закончил Саша и швырнул в товарища палкой.
  
  
     Следующее пробуждение друзей было более спокойным.
  
  
     — Шумахер, а? — Саша первым открыл глаза, посмотрел на часы. Было начало десятого. — Сколько сейчас градусов на улице?
  
  
     — Слушай, дай сон досмотреть, чего привязался?
  
  
     — Подъем! Ты ж еще шесть часов назад выспался, будил меня.
  
  
     Так какая температура?
  
  
     — Откуда мне известно? — хриплым спросонья голосом огрызнулся Андрей.
  
  
     — А ты на телефоне своем посмотри, он же у тебя навороченный, может и градусы показывает?
  
  
     — Нет, он такие градусы не показывает.
  
  
     — А какие?
  
  
     — Только, Челентано, спиртовые градусы, и градусы широты и долготы на глобусе Сибири.
  
  
     — Ну раз ты эту тему затронул, то давай решать, в какую сторону пойдем сегодня.
  
  
     — На север, — начал Андрей, — куда ты меня сейчас ведешь, я не вижу смысла дальше двигаться. Разве что ты решил на Аляску рвануть по льду через Северный полюс.
  
  
     — Пошли тогда назад, на юг.
  
  
     — Спасибо, снова целый день без воды, только в обратную сторону. В Сибири какие реки? Лена, Енисей, Иртыш. Все они текут с юга на север. Пойдем перпендикулярно их течению на восток и на какую-либо нарвемся или на их приток. Вдоль рек везде жизнь теплится. Повстречаем поселок на своем пути, а дальше будем думать, как на «большую землю» перебраться.
  
  
     — А почему на восток?
  
  
     — Я считаю, что мы сейчас находимся в центральной или восточной части Сибири, причем ближе к Монголии. Здесь очень сухо, возвышенность. Если идти на запад, то попадем в Западную Сибирь, она болотистая, там и утонем. А на востоке обжитый край, Дальний Восток, побережье Тихого океана.
  
  
     — Нет, Андрюха. Ты толком когда-нибудь карту азиатской части России рассматривал? Причем не плоскую модель на бумаге, а на глобусе? Только внимательно, чтобы представить выпуклость Земли?
  
  
     — Мне что, делать больше нечего, — возмутился Андрей, —целыми днями сижу у глобуса и изучаю карту Сибири. Потом закрываю глаза и по памяти рисую.
  
  
     — Да, дай бог, что б один процент людей четко представляли такую обширную территорию, — парировал Саша. — Я сам только схематически помню. Но мне кажется, если мы пойдем строго на восток, то сможем попасть и к Берингову проливу, а там такие же дикие края. По дороге будут и горные перевалы, и озера, и болота. Там тысячи километров. Мы так и до осени можем не дойти. Зима приходит в эти края рано. Еще месяц, и ночи станут холодными. Я предлагаю идти на юго-запад, тогда выйдем либо к Байкалу, либо к Владивостоку.
  
  
     — Ой, вижу, ты такой же знаток местности, как и я. Но доверюсь тебе еще раз. Веди, поводырь. Только давай двигаться по ложбинам и низинам. Там больше вероятности воду найти или хотя бы ягоды какие.
  
  
     IV
  
  
  
     Свои воспоминания Грегори разделил на несколько категорий.
  
  
     Первые — это те, в которых он присутствовал непосредственно сам, видел происходящее своими глазами и слышал своими ушами. Они являлись наиболее яркими в цветовом, звуковом и эмоциональном исполнении. Вторые — те, за которыми ему наблюдать не было возможности, но он сам слышал звуки. И последние — те, что он почерпнул из рассказов других эластов либо взятые из просмотра визора и чтения печатных изданий. Тем не менее все воспоминания прошлой жизни Грегори содержали цветное изображение. Видно, основной мозг дополнял имеющуюся информацию до наиболее восприимчивой формы. Поэтому даже если его не было на месте событий никогда, у Грегори сейчас почти полноценно всплывали картинки изображения, звуки, запахи, вибрация, переживания. Так, например, он точно знал, что никогда не был на побережье Кемберийского залива. Но его отец там отдыхал. По прошествии многих оборотов звезды он рассказал Грегори о своем путешествии. Грегори, в свою очередь, видел море не раз, но в других местах. Поэтому устный рассказ собеседника наложился на личные впечатления и знания в прошлой жизни самого Грегори. И теперь видения этого эпизода прожитой жизни восстают в его памяти в виде полноценного сюжета.
  
  
     Грегори видит своего отца как бы со стороны. Вот отец с большим трудом в полусогнутом состоянии карабкается на скалу. Он устал, тяжело дышит. Дует сильный ветер. Отец одет в белую тонкую свободного кроя рубаху. От порывов ветра она трепыхается на теле, как флаг на ветру. Отец остановился, обернулся назад, внизу крутой спуск, серые скальные породы. Он поднялся сюда по голым скалам. Лицо у отца очень молодое, как на фото, когда Грегори еще не родился. Далее отец запел песню и двинулся дальше.
  
  
     Из-за порывов ветра слова в песне еле различимы. Песня когда-то очень популярная во времена молодости отца.
  
  
     Еще немного и отец стоит на вершине утеса. Внизу обрыв и Кемберийский залив. Одно из красивейших мест на Салеме.
  
  
     Волны со страшной силой бьются о скалы внизу так, что дрожит твердь под нижними конечностями. Брызги соленой воды изредка долетают до уступа, на котором стоит отец. В этот период оборота звезды в Кемберийском заливе волны достигают высоты в пять эластов, стоящих друг на друге. Отец разводит передние конечности в стороны, мимика его лица выражает радость и восхищение. Второе имя отца — Эспи.
  
  
     Мать имела второе имя Халиа. Одно из ранних воспоминаний о ней такое. Грегори купили детскую трехколесную двигающуюся машину на ножной тяге. Кататься на такой проще простого — крути педали и поворачивай руль. Одна сложность — забраться на нее ребенку сложновато, высокая посадка. Только трехколесную машину вынули из упаковки, Грегори начал карабкаться в седло. Мама сказала: «Малыш, тебе только четыре оборота звезды, пока рано самому забираться в машину». «Я — большой!» —возразил Грегори. «Сейчас свалишься и больно ударишься», — сказала мать. Грегори ее не слушал и продолжал карабкаться в седло.
  
  
     Мама смотрела на его бесплодные попытки сесть за руль машины, потом предложила: «Давай, немного помогу». «Я — сам!» — настаивал ребенок. «Тогда мучайся, пока не свалишься. Упрямый, как твой отец!» — ответила мать. Только она закончила эту фразу, Грегори упал на грунт и расцарапал себе ладошки. Он захныкал, мать взяла его к себе, достала платок, вытерла сопли и слезы.
  
  
     Другой случай. Грегори, будучи подростком, не имел крепкого телосложения. Во дворах, где он тогда проживал, жилые строения были двухуровневыми, на восемь семей каждое. Стояли они близко друг к другу, образуя прямоугольник-квартал. А два из них торцом один к другому находились на таком малом расстоянии, что стоя на противоположных балконах, жители могли, не напрягая голосовые связки, вести беседу между собой.
  
  
     Одно строение согласно архитектурному проекту было чуть выше другого. Крыши у обоих были плоскими. Часто детвора развлекалась тем, что перепрыгивала с более высокого здания на крышу меньшего. Эти игры продолжались до тех пор, пока в этот процесс не вмешивались родители и не разгоняли прыгунов. Грегори никогда не принимал участия в такой игре. Он боялся перепрыгнуть с одного здания на другое. Пока он учился на начальных уровнях в корпусе, дети не обращали на это внимания. Но по мере взросления сверстники стали сначала высказывать свое недовольство отказом Грегори в прыжках, а затем и вовсе ставить ему в вину боязнь и страх участвовать в таких мероприятиях. Они собирались группой для перепрыгивания в одного здания на другое, звали Грегори с собой. Он под различными предлогами отказывался. Тогда подростки начинали словесно издеваться над ним и всячески дразнить. Грегори при этом было стыдно. Во всех других играх он проявлял себя не с самой плохой стороны, был проворным и ловким, но вот перед таким рискованным прыжком испытывал непреодолимый страх.
  
  
     Один раз Грегори все же удалось с компанией забраться на крышу строения. В каждой такой компании есть свои заводилы.
  
  
     Это, как правило, ребята более старшего возраста. Один из них имел ключи от дверей с выходом на крыши обоих домов. Когда эти двери были открыты, компания в количестве около десяти эластов взобралась на крышу строения, с которого производились прыжки. Два парня возрастом старше Грегори на два оборота звезды разбежались и без труда перемахнули на крышу соседнего дома.
  
  
     Затем прыжки совершили ровесники Грегори, потом три парня оборотом младше, и, наконец, предпоследней прыгнула девчонка.
  
  
     Все благополучно приземлились на крышу соседнего строения, за исключением одного парня, который при падении слегка подвернул нижнюю конечность. На крыше этого дома Грегори остался один. Он разбежался для прыжка, но у края стены остановился, посмотрел вниз. Страшно! С той стороны все дети кричали ему, звали, махали передними конечностями. Грегори медленно отошел назад, снова разогнался и опять затормозил, не прыгнул. Крики, усилились. Он стоял на крыше один, все остальные находились по ту сторону пропасти. Кто-то из них подбадривал Грегори, ктото высказывал упрек. Он постоял еще немного, а затем под улюлюканье подростков с позором спустился вниз по лестнице.
  
  
     После этого случая Грегори стало труднее общаться со своими сверстниками во дворе. Он стал более замкнут, большее количество времени стал проводить дома. Мать с отцом это заметили, и в один из вечеров состоялся разговор.
  
  
     — Что-то, сынок, ты стал редко играть с детьми во дворе, —заметил отец.
  
  
     — Разве? — спросил Грегори.
  
  
     — Да, это заметно, — сказала мать, — раньше ты больше времени проводил с друзьями.
  
  
     — Может, какие проблемы? Может, кто из старших ребят тебя обижает? — задал вопрос отец.
  
  
     — Никто меня не обижает, все в порядке.
  
  
     — Тем не менее что-то изменилось в твоей жизни, причем не в лучшую сторону, — настаивал отец.
  
  
     — Ты еще недавно после подготовки домашнего задания постоянно гонял на улице в мяч, а теперь ребята играют, а ты не выходишь во двор. Поделись своими проблемами, быть может, мы что-нибудь тебе посоветуем, — сказала мать.
  
  
     — В общем, не могу я перепрыгнуть между домами один на весь квартал в нашей компании.
  
  
     — Самое дурацкое развлечение, — вмешалась мать.
  
  
     — Ну, и все меня за это недолюбливают, — продолжил Грегори.
  
  
     — Там, вроде, и расстояние небольшое, — высказал мысль отец.
  
  
     — Да что ты своим языком мелешь, — возразила мать, — чему ты его учишь? Чтоб лазил по чердакам и крышам и голову себе скрутил? Тоже мне, полезную игру нашли.
  
  
     — Игра абсолютно бесполезная и, более того, опасная, но никто еще пока ничего из ребят не сломал, — ответил отец.
  
  
     — Сплюнь и по железу постучи, экстремал старый, — сказала мать. — А что, сынок, без этого прыжка в вашей компании никак нельзя?
  
  
     — Наверно, — ответил Грегори.
  
  
     — Да, белым грачом среди серых ворон быть сложно, — заметил отец. Думаю, это чисто твоя психологическая неудача. Надо себя переубедить. Настроиться, прыгнуть и доказать, что ты стоящий эласт. А как ты думаешь, Халиа?
  
  
     — Эспи, одной уверенности мало для ребенка такого возраста. Пусть тайком от других детей он потренируется на небольшой безопасной высоте. К примеру, попрыгает с гаража на гараж в гаражном комплексе. Хотя я против таких забав.
  
  
     Прыжки с крыши. Эпизод два. Время — некоторое время после первого случая на крыше. Место действия то же. Действующие лица почти те же. Вслед за компашкой прыгунов Грегори выбрался на крышу сооружения. К тому времени они все перепрыгнули на крышу соседнего дома. Часть из них уже вошла в дверь, ведущую в коридор здания, другие ребята стояли еще на крыше и что-то эмоционально обсуждали. Грегори вышел из-за кирпичной колонны и крикнул им: «Эй!» Они обернулись, увидели Грегори. Дело в том, что он тайком за всеми пробрался на крышу, никто не видел, что он следует за всей компанией. «Я прыгаю!» — крикнул Грегори. Он начал разгоняться, но как-то робко, с опаской. Неуверенными прыжками он достиг края крыши, но в последний момент сбавил скорость, оттолкнулся не правой толчковой, а левой конечностью от поверхности и, не долетев до крыши соседнего дома, с грохотом рухнул на балкон соседнего здания. Результатом этого мероприятия стало следующее. Ключи от выхода на кровлю у прыгунов изъяли силой взрослые, найдя их в кармане самого старшего, а на нижней конечности у Грегори образовался синяк огромных размеров. Благо, конечности у него остались целы.
  
  
     В третий раз попытка закончилась намного печальнее. Ребята своровали ключи и изготовили дубликаты. Теперь Грегори вместе со всеми поднялся на крышу, он восстановил уважение к себе. Он опять не долетел до точки назначения, только упал не на балкон, а на почву с такой приличной высоты. Левая передняя конечность была сломана. Открытый перелом, из кожи торчала кость, он потерял сознание. После всего дверь заварили паяльной машиной, а Грегори пол-оборота звезды залечивал конечность.
  
  
     Даже после полного выздоровления двигательные функции восстановились только на девяносто пять процентов. И у Грегори появилась такая рефлекторная привычка-особенность — он иногда при опущенной вниз левой передней конечности непроизвольно шевелил пальцами, как бы пытался убедить себя, что пальцы у него работоспособны.
  
  
     Последнюю попытку в своей дворовой жизни совершить успешный прыжок Грегори предпринял в один из выходных дней.
  
  
     Он со своими друзьями достал механическую машину по распилке металла. Они по очереди вручную, тихо, чтоб не услышали соседи, распилили место сварки. Выход на кровлю был свободен.
  
  
     Стоял полдень. Во дворе масса взрослых и детей. Как только Грегори и его друзья оказались на крыше здания, на них сразу все обратили внимание. Эласты во дворе почти все знакомы друг с другом, поэтому о приключениях Грегори все давно знали. Крыши обоих зданий с почвы хорошо просматривались. Вскоре внизу собралась толпа народа. Поднялся шум-гам. Один из отцов попытался подняться к прыгунам и согнать их с крыши, но дверь, ведущая на кровлю, оказалась заблокированной с обратной стороны. Кроме угроз, что он спустит шкуру со своего сына и надерет задницы всем остальным сорванцам, больше ничего не добился.
  
  
     Халиа и Эспи Матини возвращались из магазина домой. Они уже подходили к подъезду своего дома, когда обратили внимание на группу эластов, толпящихся у соседнего здания. Халиа посмотрела вверх и увидала мальчишек, перепрыгивающих с одного здания на другое. Материнское сердце почувствовало неладное: «Давай, Эспи, посмотрим, что происходит. Только бы Грегори туда не полез. Не хватало повторных переломов». Они подошли поближе. Их сын один остался на более высоком здании. Остальные одиннадцать ребят и одна девчонка свой прыжок уже совершили.
  
  
     Из толпы слышались различные реплики. Если дети и молодежь призывала Грегори совершить свой очередной прыжок, то взрослые настаивали на его возвращении по лестнице на почву.
  
  
     — Мало тебе поломанных конечностей! — галдела старая бабка.
  
  
     — Давай, Грегори, не мнись, прыгай! — противоречил ей подросток в синей кепке.
  
  
     — Некому тебе ремня всыпать! — кричал подвыпивший эласт по возрасту средних оборотов звезды.
  
  
     — Это не ему, а его родителям надо всыпать по полной программе, — отметила чопорная дама.
  
  
     — А кто ж его отец и мать? Пьяницы, наверное, раз за сыном не следят? — спросила древняя бабушка, опирающаяся на клюку.
  
  
     — Да не, интеллигенты в костюмах, — заметил все тот же розовощекий подвыпивший эласт.
  
  
     — Так твой сын тоже там, на крыше, прыгает, вон стоит с краю, — ответила полная женщина.
  
  
     — Грег, мы с тобой! — крикнула девчонка-подросток.
  
  
     Халиа и Эспи стояли чуть позади бурлящей толпы и все слышали. Халиа слегка покраснела от смущения. Грегори на крыше, наоборот, был бледен, горели только глаза и смотрели вперед.
  
  
     Он никак не мог решиться на прыжок. Тогда Эспи вышел вперед, поднял переднюю конечность и громко произнес: «Грегори, вперед!» На что полная женщина отреагировала: «О, а говорят, у вас седьмой уровень. К чему сына толкаете!» Грегори услышал отца в толпе, в ответ вздернул вверх свою переднюю конечность и начал перебирать нижними. Во время разбега Грегори ни о чем не думал, ему даже не было страшно. Шаг, два, три, край крыши, отталкивание, полет. Внизу все замерли и стихли. Для всех, в том числе и для себя, он летел очень медленно. Мгновения тянулись, как кисель, или вообще остановились, и вот касание крыши соседнего здания. Он приземлился с большим запасом. Внизу кто-то ойкнул, а затем возобновилась суматоха и крики. Грегори приземлился на нижние конечности, но не устоял, упал. Затем бодро поднялся, все в норме. Молодежь ему зааплодировала, пожилые люди негодовали. Эспи и Халиа, облегченно вздохнув, пошли домой. Больше с этого здания Грегори не прыгал.
  
  
     V
  
  
  
     Они двигались на юго-запад, как условились ранее. Ни грибов, ни ягод, ни тем более воды по пути пока не повстречалось.
  
  
     Более того, впереди по ходу движения на протяжении десятков километров возвышалась лысая горная гряда. Высоты в ней было километра два от уровня местности. На вершине не росли ни деревья, ни кусты, только песок или твердый грунт, издалека не различимо.
  
  
     — Придется перебираться, не обойти, — заметил Саша.
  
  
     — Точно. Как только, двигаясь вчера, нам удалось ее проскочить? — ответил Андрей.
  
  
     — Может, параллельно ей шли?
  
  
     — Сушняк такой давит, что, боюсь, сдохну на перевале, — сказал Андрей.
  
  
     — Я тебе там памятник поставлю. Будет виден со всех сторон.
  
  
     Станут туристов туда со временем водить. Знаменитым будешь, посмертно, — пошутил Саша.
  
  
     — Хрен тебе! Я лучше мох зеленый есть стану, он влагу содержит, не помру от жажды.
  
  
     — Жаль только, соли нет у нас. Мох пресный не очень, а вот с солью как салатик пойдет.
  
  
     — Я могу ради друга на твою порцию мха пописать. Думаю, у меня там сейчас такая концентрация соли, что целыми кристаллами выскакивать будет, — парировал Андрей.
  
  
     — Давай, деятель, вали на сопку, идем.
  
  
     — Далековато до подножья топать. Эх, сейчас бы на машине подъехать, а дальше в гору на своих двоих, — помечтал Андрей.
  
  
     — На какой такой машине ты по тайге поедешь, на бульдозере, что ли? Или, может, на своей «красной молнии»? — спросил Саша.
  
  
     — Челентано, кто один раз проехал на «тойоте супра», в другой автомобиль садиться не захочет. После тюнинга кузова, установки турбины, прямоточины, новых валов ГРМ у нее под капотом теперь триста «лошадей». А если заменить интеркулер и поставить дополнительный бензонасос, то до четырехсот мощность поднять можно. Только бабки придется вложить приличные. Так что моя машина — это мечта водителя.
  
  
     — Ой, Шумахер, хвастун ты и трепло. Я тоже водитель, но у меня нет такой мечты — ездить на «супре». Какой в ней прок?
  
  
     Во-первых, она двухдверная. Во-вторых, на ней только в Европе по их дорогам погонять по-настоящему можно. В-третьих, у нее салон маленький. На заднем сидении даже сексом не займешься.
  
  
     Правда, такие подруги по сорок килограмм веса, что тебе нравятся, могут с трудом туда все же поместиться.
  
  
     — А тебе нужны коровы c выменем?
  
  
     — Не обязательно, только твои кобылы больше на анорексичек смахивают. Если в твоей тачке на такую залезешь, то подруга переломается. Потом обвинят тебя в преднамеренном убийстве.
  
  
     В-четвертых, к редкой машине устанешь запчасти искать. За такие деньги можно приличный автомобиль взять.
  
  
     — Понимаю, к чему ты клонишь. Твой «пассат» с четырьмя дверями, дешевых запчастей полный рынок, особенно бэушных.
  
  
     Салон просторный и удобный, хоть ты его пылесосишь раз в год.
  
  
     Жаль только, что седан. А был бы кузов универсал, так при сложенных задних сидениях сзади можно было бы и с двумя девками ночевать, даже такой комплекции, как тебе нравятся. Плюс еще два мешка картошки под головы вместо подушки положить.
  
  
     А за такую сумму, что обошлась мне эта подержанная «тойота», ты б классную «аудюху» себе отцепил. И растворилась бы твоя машина среди массы таких же безликих автомобилей, — закончил Андрей.
  
  
     — А мне не нужны эти понты. В них нет никакого практического смысла. Как я не вижу необходимости покупать вот такие заранее порванные штаны и башлять за них по сто баксов, — указал Саша на джинсы Андрея. — Это вывихнутая мода, когда в новых джинсах три дырки и видны голые ноги. Зачем идти в ресторан, покупать жареных жаб, выкидывать на ветер такие деньжищи, что можно три порции отбивных взять или хорошую вырезку в соусе? Это все немотивированная растрата денег. Так поступают ради показухи только метросексуалы.
  
  
     — Кто? — возмутился Андрей. — Да ты хоть знаешь, кто такие метросексуалы?
  
  
     — Да те же гомосеки, только не сношаются меж собой!
  
  
     — Челентано, ты тупое, примитивное создание. Ты живешь среди толпы людей и ничем не хочешь среди них выделиться и показать свою индивидуальность. А метросексуалы, к твоему сведенью, имеют прикид не с наших, пусть и дорогих магазинов, а с бутиков ведущих мировых дизайнеров. Знаток!
  
  
     Дальше до подножья гряды они шли молча. Когда стали подниматься вверх, Саша посмотрел на друга, толкнул его локтем и произнес:
  
  
     — Ладно, кончай дуться. Нормальная у тебя тачка. Помнишь, как мы с тобой на ней по кольцевой от гаевых уходили?
  
  
     — Помню, — буркнул Андрей. — Да что там уходили. Валили двести километров в час, а тут они с радаром. Мы как шли, так и пошли по трассе, не останавливаясь. Пока они в машину сели и начали догонять, мы уже километр проехали. Было темновато, смеркалось, номер они вряд ли заметили. А пока они свою «девятку» раскочегарили, мы из виду скрылись и в город в первую улицу свернули. Передавай по рации на задержание, не передавай — фиг сыщешь.
  
  
     — Нужен ты им, гоняться за тобой. Пока ловить будут тебя, за это время десять других водил оштрафовать можно.
  
  
     — Правда, через пару месяцев меня гаишная машина в городе тормознула. Старлей предъяву делал, что не остановился я тогда.
  
  
     Но я дурака включил, сказал, что ничего не знаю такого, со мной этого не происходило. В общем, припугнули, но отпустили. Номер записали. Сказали, в списки какие-то внесут. После этого я с такой скоростухой больше не ездил.
  
  
     За разговорами друзья взобрались на вершину, огляделись по сторонам, и оба уставились в одну точку.
  
  
     — Елки-иголки, — только и смог произнести Андрей.
  
  
     — Если это не мираж, то держи краба, сегодня пока не помрем, — добавил Саша, подняв правую руку вверх. В ответ Андрей хлопнул ладонь о ладонь. Далеко впереди виднелась водная гладь.
  
  
     — Наверное, озеро, — заметил Андрей.
  
  
     — Даже если это вонючее болото, то перспектива помыться и попить воды гораздо более заманчива, чем ждать, когда пойдет дождь, намочит твои потные носки, и ты сможешь выжать из них вожделенную влагу себе в рот, — обрадовался Саша. — Пойдем, до него часа два еще шагать.
  
  
     Пили они долго. Очень долго. Зашли в одежде в воду, стали на колени и хлебали, как лошади на водопое. Затем вышли из водоема, сняли с себя одежду, стали мыться и при этом опять пить. Искупавшись, вышли на берег и почувствовали голод. Андрей сказал:
  
  
     — Пойдем, я тут недалеко чернику заметил.
  
  
     — Пошли, мы ж не ихтиандры, рыбу не словим, а другой еды нет, — ответил Саша. Когда желудки черникой были наполнены, вернулись на берег. Водоем являлся озером. Вода в нем чистая, вкусная. Еще бы, после более чем суток без потребления жидкости. Дно в озере было не песочное и не илистое, а торфяное, из-за чего вода имела красноватый оттенок. Вдоль берега местами рос камыш. На ветру он шатался и создавал ощущение, будто кто-то шепчется в этом лишенном людского присутствия краю. Посидели, передохнули, достали из карманов все вещи, сложили в кучу на земле. Понесли к воде стирать одежду. На полпути Саша бросил одежду на песок, вернулся, поднял свой телефон, понажимал кнопки и положил назад.
  
  
     — Нет станции? — спросил Андрей.
  
  
     — Угу, — не раскрывая рта, ответил Саша.
  
  
     Начали полоскать одежду. Саша молча стоял по колено в воде и о чем-то думал.
  
  
     — Чего загрустил, дом вспомнил после того, как поел да попил? — спросил Андрей.
  
  
     — Напиться-то напился, а разве ягодами сыт будешь? — сказал Саша.
  
  
     — Ничего, сейчас простирнем нашу амуницию, после такого трехдневного потняка вся рыба в округе животами вверх всплывет. Как думаешь, Челентано, есть ее можно будет, не потравимся сами, а?
  
  
     — Насчет рыбы не знаю, — серьезно отозвался Саша, — а вот после промывки одежды разводи костер да поищи грибов. Если найдешь, зажарь на костре. Только поганок не насобирай, а то «скорой помощи» здесь нет, желудок не промоют. И это, далеко не отходи, не хватало еще заблудиться в тайге. Хотя мы и так плутаем, но хоть вместе.
  
  
     — А ты что, пищу, как удав, переваривать в это время будешь?
  
  
     — Не, я обойду озеро вокруг, оно в диаметре небольшое, часа за полтора справлюсь. Может, из него речка какая вытекает или втекает, или туристы, рыбаки, охотники следы свои оставили.
  
  
     Если завтра идти на юго-запад, то озеро останется в стороне. Надеюсь найти зацепку какую. Сегодня давай заночуем возле воды, неизвестно, когда опять с водой встретимся, — сказал Саша.
  
  
     — Ты хоть одежду у костра просуши.
  
  
     — На мне высохнет. Так даже приятно, вспоминая, как от безводия мучились.
  
  
     — Не простудись, а то и так мы носами от насморка шмурыгаем.
  
  
     — Постараюсь.
  
  
     По возвращении Саша увидел горящий недалеко от воды костерок, а возле него три кучи. Одна большая, состоящая из еловых лапок, предназначенная для спального места, другая из бревен и толстых веток — для костра, третья — совсем маленькая — жареные грибы.
  
  
     — Мое предложение: караулить ночью не надо. С одной стороны нам защитой будет озеро, с другой разожжем два костра и отоспимся вволю, — объяснил Андрей.
  
  
     — Согласен, а теперь слушай меня. Из озера берет начало один небольшой ручеек. Он вытекает вон возле той группы сосен с того берега, чуть левее.
  
  
     — Ага, вижу, — подтвердил Андрей.
  
  
     — Так вот, — продолжил Саша, — вдоль него идет просека или дорога, черт его знает.
  
  
     — Следы людей или протектора машины видел?
  
  
     — Нет, там все заросшее травой, видно, ездят по ней мало. Но просека искусственная, потому что на ней невысокие пеньки торчат. То есть деревья или попилили, или порубали.
  
  
     — Отлично, иди перекуси.
  
  
     — Сейчас, Андрюха, только водицы испить нужно.
  
  
     Саша присел за импровизированный стол, взял в руку кусок еды, положил в рот.
  
  
     — А что за грибы? — спросил он.
  
  
     — Боровики, их тут хватает.
  
  
     — Ничего, вкусно с голодухи. Грибы, конечно, рекомендуют прежде отварить, но выбирать не приходится. А ты чего не ешь?
  
  
     — Я натрескался, пока готовил, рубай.
  
  
     Саша начал жевать второй кусок и нахмурил брови.
  
  
     — Этот гриб намного вкуснее, только что это за хрящи в нем? —спросил Саша, доставая это самое изо рта.
  
  
     — Угадай, — заговорщицки посмотрел на него Андрей.
  
  
     — Это рыба?
  
  
     — Не-а, — улыбнулся Андрей.
  
  
     — Шумахер, ты что, мне жабу зажарил?
  
  
     — Не жабу, а лягушку озерную. Другого мяса тут нет.
  
  
     — Дай еще один кусок, а то я их от грибов не отличаю.
  
  
     — Бери вот этот, покрупнее.
  
  
     — Между прочим, ничего. Зря я на тебя наезжал. Отдаленно напоминает мясо кролика.
  
  
     Вскоре с трапезой было покончено. Солнце начало садиться.
  
  
     — Челентано?
  
  
     — А?
  
  
     — А который час?
  
  
     — Девятнадцать часов сорок шесть минут.
  
  
     — Не рановато ли солнце заходит?
  
  
     — Пожалуй, да, но у меня часы правильно идут.
  
  
     — И размеры у него побольше, чем в наших широтах, и цвет более красный, не такой оранжевый.
  
  
     — Может, в высоких широтах так и положено.
  
  
     — Мне кажется, что мы находимся южнее, чем предполагаем. Иначе был бы полярный день, а не полярная ночь, — заметил Андрей.
  
  
     — Да, но утром светает очень рано. Белиберда какая-то.
  
  
     — Ладно, не парься, — продолжил Андрей, — завтра пойдем по найденной тобой дороге, куда-то да выйдем.
  
  
     Солнце скрылось за горизонтом, на небе стал виден серп молодой луны, засверкали первые звезды. Ветер стих. В траве стрекотали цикады.
  
  
     — Такое умиротворение и спокойствие вдали от цивилизации. Когда наелся, жажду утолил, отдохнул, то можно и прекрасное созерцать, — пофилософствовал Саша.
  
  
     — Быть может, завтрашний вечер мы будем проводить в компании людей, а через неделю вернешься к обычной жизни, лишь изредка вспоминая произошедшее с тобой приключение.
  
  
     — Знаешь, Шумахер, не так уже все произошедшее с нами и страшно, если все хорошо закончится.
  
  
     — Да, есть такая вероятность, что уже завтра и закончится.
  
  
     Дорогу ты нашел, а любая дорога имеет начало и конец. Другие люди отпуск свой и большие деньги ради такого отдыха тратят, а мы на халяву отдохнули с таким экстримом, — ответил Андрей. — Вернешься в город и все по-старому: дом, работа, по выходным бухло, пока молодой, а потом семья. Кстати, по поводу работы. Бросай ты свое бюро, пошли к нам. Я с шефом поговорю.
  
  
     Он тебя возьмет к себе. Да и говорить не надо. Он тебя и так знает.
  
  
     — Ай, не, пока не готов менять место работы.
  
  
     — Челентано, неужели тебе охота просиживать штаны за сто пятьдесят бакинских комиссаров в месяц?
  
  
     — Обещали зарплату в следующем месяце добавить, да и работаешь ты полулегально, без трудовой книжки. Стаж не идет.
  
  
     — Держите меня, а то я упаду! Челентано думает о пенсии.
  
  
     Тебе еще и тридцати лет нет, а ты про пенсию думаешь. На дворе новое тысячелетие, кризис закончился, надо капусту рубить, дурачье. Может, ты до этой пенсии и не доживешь, или пенсионное законодательство за тридцать лет кардинально поменяется. Работай на хорошей работе, получай достойную оплату, живи, пока молодой. Нужны тебе эти деньги, когда состаришься.
  
  
     — Мне сложно так резко свою жизнь поменять, — признался Саша.
  
  
     — Тогда, поверь, со временем жизнь сама поменяет тебя, — отрезал Андрей.
  
  
     — Хватит спорить, Шумахер, совсем темно стало, давай наслаждаться звездным небом. Где ты такую россыпь жемчуга в ночном небе увидишь?
  
  
     — Послушай, астроном-любитель, вот выйдешь на пенсию, а тебе ее будут ой какую огромную платить, тогда каждый вечер сможешь на звезды пялиться. Купишь себе телескоп. Станешь лузгать по ночам фисташки и считать на небе созвездия. Ты между прочим сейчас сколько созвездий, кроме Большой медведицы, на небе мне показать сможешь? — съязвил Андрей.
  
  
     — Еще Орион. Это три крупные звезды на одной линии.
  
  
     — И где он?
  
  
     — Кто?
  
  
     — Созвездие Орион.
  
  
     — А-а-а, — бормотал Саша и шарил глазами по небу.
  
  
     Андрей тоже задрал голову и смотрел на ночное небо. Затем повернул голову назад. Потом поднялся и начал стоя рассматривать небосвод.
  
  
     — Ну что? — повторил свой вопрос Андрей.
  
  
     — Не нахожу, — признался Саша. — Может, из-за горизонта пока не появилось.
  
  
     — А я и Медведицы не наблюдаю, — признался Андрей.
  
  
     — И я, а она целую ночь не исчезает. Слушай, мне кажется, небо какое-то не то.
  
  
     — Будто чужое, словно я его вижу в первый раз.
  
  
     — Шумахер, мы не в Сибири, мы в Южном полушарии.
  
  
     — Зашибись, скоро будем дома.
  
  
     VI
  
  
  
     В учебном корпусе чиновников второй категории департамента образования было много, каждый из них преподавал свой предмет. А вот третью категорию имел в каждом корпусе только один эласт. Он являлся руководителем, то есть самым главным в своем учебном заведении. В каждом городе общеобразовательных корпусов было большое количество, а специальных или узкоспециализированных, куда мечтали все кадеты попасть, единицы.
  
  
     В общеобразовательных дети обучались с шести до восемнадцати оборотов звезды. В специальные можно было попасть начиная с пятнадцати до двадцати двух. Другой путь получить высшее образование — это поступить в университетский корпус после окончания общеобразовательного.
  
  
     Прыжки с дома на дом Грегори осуществлял, когда ему шел двенадцатый или тринадцатый оборот с момента прихода в этот мир. В сегодняшних воспоминаниях ему уже было четырнадцать.
  
  
     Уж сейчас-то Грегори понимал, что все это не серьезно, а тогда все подростки имели своих кумиров. В тот период как раз на Камапе зарождался музыкальный стиль «скала». «Дело ясное, как и вся зараза, он морем добрался до нас с Десима», — вспомнил Грегори. Очень популярна в то время была музыкальная команда из Десима «Белый медведь». Их записи на оптических дисках различными путями попадали на Камап. Один из сослуживцев отца привез из командировки пять дисков в стиле «скала» в подарок на день прихода Грегори. Грегори зарядил диск с «Белым медведем» в оптическую машину, слушал музыку и просматривал изображения музыкантов. Солист носил длинную челку, выкрашенную в белый цвет, а над ушами волосяной покров у него был выбрит.
  
  
     Грегори посетил одно из заведений департамента по прическам.
  
  
     К сожалению, оптические машины не были в то время снабжены печатающими устройствами. Ему пришлось на словах объяснять чиновнице, производившей стрижку, какую именно прическу он желает иметь. Она оказалась женщиной хоть и консервативной, но понятливой. Слегка причитая, какая в наше время молодежь и что в ее молодость думали, где бы кусок хлеба раздобыть, она постригла Грегори так, как он желал, и отбелила ему челку. Напоследок она вымыла ему голову и посушила ее машиной для сушки волос. Расчесала волосы, а затем, улыбнувшись, сказала: «Беги, модник, теперь все девчонки твои».
  
  
     Песни «Белого медведя» слышали почти все, но фото музыкантов из корпуса, где обучался Грегори, не видел никто. Поэтому, когда на следующее утро он пришел на занятия, его новая прическа вызвала в классе фурор. К слову сказать, через месяц с такой стрижкой можно было часто встретить парней, но сейчас это было в новинку.
  
  
     Все бы хорошо, да через пару дней Грегори лицом к лицу на лестничном пролете столкнулся с руководителем корпуса. Он с негодованием произнес: «Это что за клоунада? Немедленно привести голову в порядок». Грегори поднял на него глаза и поинтересовался: «А в чем проблема?» «Проблема в том, что ты выглядишь, как малокон белогривый со скотного двора. А ты не животное, а эласт. К тому же кадет учебного корпуса, а не беспризорник с Десима, так что немедленно привести себя в порядок», — взревел чиновник третьего уровня. «Как немедленно?
  
  
     Прямо сейчас?» — робко спросил Грегори. «Завтра я этого всего не наблюдаю», — закончил руководитель.
  
  
     В этот день Грегори после окончания занятий направился не домой, а в библиотеку корпуса. Попросив у работающей там чиновницы устав корпуса и «Основные правила общеобразовательных учебных заведений», долго их читал и что-то записывал на листок бумаги.
  
  
     Занятия в корпусе проходили с утра до обеда, а позже шло время самоподготовки. Домой кадетов отпускали только ближе к вечеру, домашних заданий не задавали, вся учеба происходила в стенах учебного заведения. Только самоподготовкой Грегори практически не занимался. Из последующих событий Грегори понял, что в учебе он был, можно так сказать, гением. Особенно легко ему давались точные науки, такие как «исчисление», «законы природы», «взаимодействие веществ». Гуманитарные науки ему были не интересны, но максимальных восемнадцать баллов по ним он всегда имел. Для изучения предмета ему было достаточно послушать материал на уроке и лишь мельком просмотреть учебник.
  
  
     По прошествии нескольких дней у Грегори состоялась вторая встреча с руководителем корпуса. Увидев Грегори издалека, он пальцем указал на него и промолвил грубым голосом: «Стой!» Грегори подчинился. «Ко мне!» — скомандовал чиновник. Грегори подошел и с опаской остановился шагах в трех от него. «Ты что, плохо по-камапски понимаешь? Марш ко мне!» — махнул руководитель передней конечностью перед лицом Грегори, а затем указал на дверь, ведущую в его кабинет. Грегори подошел к двери, нажал на ручку. Дверь оказалась заперта на ключ. Тогда он отошел в сторону и стал дожидаться, пока чиновник не открыл ее своим ключом и прошел вовнутрь. В этом кабинете Грегори находился впервые за все время обучения в корпусе. Глава учебного заведения сел за свой рабочий стол в кресло и пристально уставился сначала на белую челку своего кадета, а потом долго глядел в глаза Грегори. Последний, продолжая стоять у двери, не выдержал взгляда и отвел глаза в сторону.
  
  
     — Я делал тебе замечание насчет вот этой вот прически?
  
  
     — Да, — тихо подтвердил Грегори.
  
  
     — Не слышу!
  
  
     — Да, — чуть погромче повторил кадет.
  
  
     — Так почему мое распоряжение не выполнено?
  
  
     — Его невозможно выполнить, — попытался возразить Грегори, при этом пальцы на его левой передней конечности непроизвольно стали шевелиться.
  
  
     — Что? Не понял.
  
  
     — Волосы прожжены кастуаном, их теперь никакая краска не возьмет. Даже если я каким-то чудом подберу краску под естественный цвет волос, что невозможно, то все равно после первой же помывки головы краска слезет. Эти волосы до самых корней мертвые, можно только ждать, пока они снова отрастут.
  
  
     — Меня это не интересует. Это твои проблемы, — отрезал руководитель.
  
  
     — Так мне что, белые волосы машиной для бритья удалить? — попытался задать вопрос Грегори.
  
  
     — Мне наплевать, что ты будешь со своими патлами делать.
  
  
     Можешь хоть кислотой облить, лишь бы этой порнографии на голове не было, — при этом чиновник убрал передние конечности со стола и развалился в кресле.
  
  
     — У меня станет нелепый внешний вид, — пытался защищаться Грегори. — Я стану посмешищем для всего класса.
  
  
     — Чтоб с тебя не смеялись, нужно думать основным мозгом, а не вторичным, — как ему самому показалось, удачно пошутил руководитель, при этом ухмыльнувшись. — Завтра перед занятиями зайдешь сюда ко мне и лично покажешься мне на глаза. Понял? И запомни: я два, а тем более три или четыре раза повторять не люблю. Ты понял?
  
  
     — Да, то есть нет.
  
  
     — Чего?
  
  
     — На каком основании я обязан стричь голову налысо? — уже более уверенно задал вопрос Грегори.
  
  
     — На основании устава корпуса!
  
  
     — Но наш корпус не военный и не является узкоспециализированным по профилю департамента охраны порядка. В нашем уставе не регламентирована, в отличие от этих заведений, ни длина волосяного покрова головы, ни цвет, ни его форма. Согласно пункту четырнадцатому, подпункту третьему устава нашего корпуса, а также пункту двадцать первому, подпункт не помню, «Основных правил общеобразовательных учебных заведений» кадет обязан иметь чистый внешний вид и опрятную прическу на голове. Вот и все.
  
  
     — Ишь ты, умник нашелся. Сейчас мы посмотрим, что пишут в уставе, — сказал чиновник третьего уровня, участвовавший когда-то непосредственно сам в разработке данного документа.
  
  
     Пыхтя, поднялся с кресла, протиснул уже прилично выросший живот между креслом и этажеркой с книгами и папками, порылся в них и извлек тоненькую белую брошюру. Сел обратно за стол, долго листал устав, бормоча себе что-то под нос, а затем вслух. —А какое твое первое, второе и третье имя, грамотей? Какое там третье, первое и второе, назови?
  
  
     — Матини Грегори.
  
  
     — Номер группы?
  
  
     — Восемьдесят три, — отчеканил Грегори.
  
  
     — Так какой там подпункт? — спросил руководитель, записывая данные Грегори себе в блокнот.
  
  
     — Третий пункта четырнадцатого, — повторил Грегори.
  
  
     — Ага, вот, — обрадовался глава корпуса, — ну вот, здесь черным по белому написано, что прическа, значит, должна иметь чистый и опрятный вид.
  
  
     — Разве моя стрижка чем-то неопрятна или нечиста? Я только вчера посетил салон департамента по прическам. Волосы у меня аккуратно уложены, чистые. И в отличие от вас у меня нет перхоти на голове, — возразил Грегори мужчине с просаленными волосами, сидевшему в кресле напротив него.
  
  
     — Ты что, ты, гаденыш, считаешь, что твоя ублюдочная прическа приличнее, чем моя? Да я, как и положено, каждые выходные посещаю общественную баню, делаю помывку головы и тела. Ты лучше, что ли?
  
  
     — Не знаю, — испуганно ответил Грегори, поняв, что сболтнул лишнего, — я принимаю душ каждый день дома, меня так родители научили.
  
  
     — Так пусть твои родители сегодня вечером придадут тебе надлежащий внешний вид, а то непонятно чем занимаются, а их сын, как малокон или попугай, по территории корпуса шляется.
  
  
     — Вы моих отца и мать не знаете, поэтому попрошу их не трогать, а прическу я менять не буду, я закон не нарушаю.
  
  
     — Ах так, значит, без родителей в корпус завтра ни ногой!
  
  
     — С утра им на работу, они не смогут до занятий попасть к вам.
  
  
     — Без них к занятиям тебе приступать запрещаю!
  
  
     — С чего это? — немного сконфузился Грегори.
  
  
     — Потому что я здесь главный!
  
  
     — Я пропускать занятия не буду. И брить голову не буду.
  
  
     — Тогда я тебе ее сейчас сам постригу, — не выдержал чиновник третьего уровня департамента образования. Он, раскрасневшийся, схватил Грегори за конечность, а своей второй открыл ящик стола и стал искать там ножницы.
  
  
     Грегори сильно испугался, стал дергаться, пытаясь освободить конечность, но руководитель его крепко держал. Наконец он нащупал ножницы и извлек их из ящика, и стал ближе подтягивать кадета к себе.
  
  
     — Еще глаз выпорет, — подумал про себя Грегори, а вслух добавил: — Отпустите, кто-то по коридору идет.
  
  
     Руководитель чуть ослабил хватку, и в это время Грегори удалось вырваться. Он открыл дверь и выбежал в коридор, где, естественно, никого не было. Шли занятия. Грегори добежал до выхода во двор, обернулся — его никто не преследовал.
  
  
     Он перешел на шаг и направился в сторону дома. Продолжать занятия не хотелось.
  
  
     Обо всем произошедшем Грегори рассказал вечером родителям.
  
  
     — Завтра на занятия не иди, — сказал отец, — я изучу все документы в течение дня по вопросу причесок в учебных заведениях, проконсультируюсь со специалистами, а послезавтра с утра пойду к твоему руководителю.
  
  
     — Эспи, в такой ситуации у парня могут возникнуть серьезные проблемы за пропуск занятий без уважительных причин, — заметила Халиа, — ему необходимо завтра идти в корпус.
  
  
     — Грегори, ты внимательно изучил устав?
  
  
     — Да.
  
  
     — Уверен в своей правоте?
  
  
     — Полностью.
  
  
     — Смотри, не подведи меня. А сейчас пойди на кухню, попей горячего бульона, нам необходимо с матерью переговорить.
  
  
     Грегори ушел и дальнейший разговор вспоминает с обрывками.
  
  
     — История очень неприятная, — сказала Халиа.
  
  
     — Да, после такого инцидента руководитель обеспечит ему в дальнейшем веселую жизнь, — дополнил Эспи.
  
  
     — Еще не понятно, как на самом деле там развивались события. В прическе Грегори нет ничего предосудительного, но, может, парень всего не рассказывает.
  
  
     — Пойди, Эспи, разберись. В любом случае, прав наш сын или виноват, никто не имеет права совершать над ним насилие.
  
  
     — Да я знаю их начальника корпуса — гниль полная, — начал отец. — Он со мной учился в одном университете, только был на два курса старше меня. Тупарь такой, я не представляю, по какому блату он в наше учебное заведение попал и сколько денег за его поступление заплатили. Еще и стукачом был. Его должны были выгнать еще после первого уровня обучения, но он вступил в одну из молодежных организаций, курируемых правительством. Знал с молодых лет, к кому и с какой стороны подойти. У него еще кличка такая емкая была. О, «Хорек». Так и просидел все годы без толку в университетском корпусе. В науку кто его возьмет, бестолочь такую даже за деньги к серьезным научным исследованиям не подпустят, а вот за теплую должность по окончании университета молодежная организация похлопотала, и пристроили. Да еще почти сразу дали третий уровень и начальником определили. Правда, после этого его больше не повышали, видно, больше не понадобился, и Хорька постепенно списали в отвал.
  
  
     — Тише, тише. Нет нужды все это Грегори знать. — Тихим голосом произнесла мать. — Ты разберись, только не навреди, потише на поворотах. Не обязательно полной правды добиваться.
  
  
     Уладь ситуацию.
  
  
     Утром после пробежки, водных процедур и завтрака отец, взяв с собой зонт-трость, потому что шел дождь, направился с Грегори в корпус. Подойдя к кабинету, он сказал сыну: «Жди здесь» и постучал в дверь. Не услышав ответа, Эспи расстегнул плащ и вошел вовнутрь. Грегори подошел поближе к двери и стал вслушиваться.
  
  
     Сначала разговор был тихим, и Грегори, как ни прикладывал ухо к замочной скважине, ничего из разговора понять не смог. Потом диалог пошел на повышенных тонах.
  
  
     — А вы, собственно говоря, какую должность занимаете, — задавал вопрос руководитель, — какой у вас уровень?
  
  
     — Какое это имеет значение? Я в первую очередь эласт, — отвечал отец.
  
  
     — Как это какое значение? Я, к примеру, имею высшее образование, у меня третий уровень, а вы позволяете себе со мной так разговаривать, — не унимался начальник корпуса.
  
  
     Далее неразборчивый разговор, затем снова реплика отца.
  
  
     — Скажите, какое правонарушение согласно букве закона совершил мой сын?
  
  
     Руководитель что-то ответил, отец продолжил:
  
  
     — То, что не запрещено по закону, является разрешенным, так гласит «Основной закон Камапа», — парировал отец.
  
  
     — В корпусе я основной закон, и я решаю, кто и как здесь должен ходить.
  
  
     — Послушайте, гражданин основной закон. Разговаривать с вами больше нет смысла. Скажу вам напоследок одно. Если вы называетесь словом «педагог», и это слово пишется через букву «е», а не «и», то должны заботиться о детях, а не проявлять насилие по отношению к ним.
  
  
     — Ты меня еще учить будешь, — начал хамить начальник корпуса.
  
  
     В этом месте Грегори стало жуть как интересно, и он стал не просто слушать, а подглядывать в замочную скважину. Отец все время разговора стоял на том же месте, что и Грегори вчера, а чиновник третьего уровня, развалившись, сидел в кресле. Теперь отец медленно поставил свой зонт у стены, очень медленно подошел к столу. Атлетическая фигура Эспи склонилась над фигурой полноватого эласта, волосы у которого, правда, уже были вымыты, и спокойно произнес: «Послушайте, гражданин Хорек, если еще хоть один раз вы дотронетесь до моего сына, то будете иметь дело лично со мной или с чиновниками департамента правопорядка». Не говоря больше ни слова, он также медленно развернулся, взял свой зонт и направился к выходу. Чиновник в кресле как-то скукожился, обмяк, глаза забегали, словно высокопоставленному чину, почитаемому давно всеми вокруг, напомнили о проказах его молодости, и произнес: «Дай одному сегодня волю думать и делать все, что он захочет, так завтра все начнут на головах ходить. Порядка не будет, бояться перестанут».
  
  
     Эспи, не обращая на него никакого внимания, закрыл дверь с обратной стороны.
  
  
     ***
  
  
     — Мигуэль!
  
  
     Тишина.
  
  
     — Мигуэль!
  
  
     Ответа не последовало.
  
  
     — Мигуэль, Дит тебя забери, просыпайся!
  
  
     Этого голоса, вернее его обладательницы, Мигуэль боялся больше всего в своей жизни. Злой начальник, хвори, пожар и даже военные действия меркли по сравнению с его женой. Когда у нее было прекрасное настроение, она могла ему даже улыбнуться. Эти моменты Мигуэль помнил крайне редко, разве что когда ему выплачивали по службе жалование либо супруга приобретала себе новый наряд или предмет туалета. В обычной обстановке она награждала его парой-тройкой неприятных эпитетов. Если же кто-то из соседей, знакомых или в торговой лавке попытался этой женщине что-то возразить, то Мигуэлю проще было оказаться в центре воздушного смерча, чем встретиться с ней дома.
  
  
     — Что такое, Марчелла? — спросил Мигуэль, а мысленно подумал: — Кажись, сегодня она в норме.
  
  
     — Давай, лодырь, просыпайся, солнце уже давно встало, а ты глаз пока не раскрыл.
  
  
     — Так сегодня праздник, куда спешить? — оправдался Мигуэль.
  
  
     — Тебе, бездельнику, может, спешить и некуда, а скотина в хлеву ждать не хочет. Вон, слышишь, как рычит, ее кормить надо.
  
  
     Мигуэль прислушался, но ничего не услышал, кроме щебета воробьев под крышей дома.
  
  
     — Никто там голоса не подает, — сказал Мигуэль, — сейчас немного полежу и встану. Голова болит сильно. Я, наверно, заболел.
  
  
     — Как с вечера бырло пить, так у тебя здоровья хватает. Ты ж нажрался вчера так, что не помнишь, как до дома добрался.
  
  
     — Да не пил я вчера бырла.
  
  
     — А что, от родниковой воды морда у тебя такая опухшая? —заметила жена.
  
  
     Мигуэль потрогал рукой свое лицо и вскрикнул от боли. Левый глаз у него был явно подпухший, а бровь рассечена.
  
  
     — Мы эль пили, выпили по малому бочонку на брата. Какникак сегодня на службу идти не надо. А голова болит, так это, видно, я споткнулся и упал. Совсем этого не помню.
  
  
     — Напиваться нужно меньше, а то голову скоро потеряешь.
  
  
     Мигуэль попытался подняться, в голове кольнуло, и она закружилась. Он предпринял вторую попытку. Получилось. Подошел к кадушке с водой, заглянул в нее. Оттуда на него смотрел мужчина лет сорока пяти с пышными усами. Левая половина лица у него, насколько позволяла рассмотреть водная гладь, имела сильный отек.
  
  
     — А что у нас на завтрак для людей? — поинтересовался Мигуэль.
  
  
     — Для начала покорми скотину, а потом сам еду отведаешь, — ответила жена.
  
  
     — Ладно, ладно, а все же что там у нас имеется?
  
  
     — Что, что. Каша да лепешки, как обычно. Твоего жалования только на такую пищу и хватает. В твои годы ты мог бы уже начальником тюрьмы быть. А все ходишь на побегушках да в карауле стоишь. О, великий Гименос, кого ты мне послал в мужья?
  
  
     И ведь сватались же хорошие женихи по молодости. Нет, отдал же мой папенька, старый пень, меня за этого олуха. Теперь вечно голодные и босые ходим. Стыдно перед соседями. Тьфу.
  
  
     — Мне не стыдно. Зарабатываю не меньше, чем в округе люди.
  
  
     Одежды у тебя столько, что сундук скоро треснет. А еды у нас мало, так это ты готовить не умеешь. Вместо того чтоб пойти в лавку, купить продуктов да у плиты постоять, ты все по подругам бегаешь, язык чешешь и сплетни собираешь. Ты меня все равняешь по мужьям своих подруг. Те, конечно, деньги лопатой гребут. Ну так какие у них должности, такое и жалование. А земли сколько у них?
  
  
     — А почему, дырявая твоя башка, ты такого не добился в жизни, как они?
  
  
     — Так какой у меня домен, и какой у них. Сама знаешь, из каких семей у них родители по отцовской и материнской линиям.
  
  
     А мои старики всю жизнь в земле ковырялись, — нашел оправдание Мигуэль.
  
  
     — Так ты хочешь, что б и я вот этими руками всю жизнь в земле рылась? Молодая еще, а рученьки мои, как у старухи, от непосильной работы. Тебе нравится, так ступай в хлев, там в навозе и ковыряйся, — топнула на него ногой Марчелла.
  
  
     Мигуэль накинул верхнюю одежду, в ответ что-то буркнул, опустил голову и вышел во двор.
  
  
     ***
  
  
     По дороге, обнаруженной вчера Сашей, путники шли бодро.
  
  
     Это была первая ночь за время скитаний, когда они хорошенько выспались.
  
  
     — Вот так, Челентано, всего за несколько деньков мы в своих умозаключениях перенеслись из городского парка в Южную Америку.
  
  
     — То, что это не Африка или Австралия, я просто уверен, — решил Саша.
  
  
     — Не, небо не наше, это точно, даже Млечного Пути нет.
  
  
     — Ага, а я про такое и не сообразил. А в южном небе есть Млечный Путь?
  
  
     — А черт его знает, я здесь впервые, — ответил Андрей.
  
  
     — Здесь. А где это здесь?
  
  
     — Ну, думаю, такая природа где-нибудь в Чили, Аргентине.
  
  
     — Да-да, Челентано, сначала мы проснулись в городе, потом вроде как за кольцевой дорогой, затем в Сибири. Все это твои догадки. Может, нас пару дней назад прибили, и ищем мы на том свете свою дорогу в ад или в рай.
  
  
     — Я удивляюсь происходящему вокруг нас все менее и менее, потому что не нахожу логического объяснения нашего, где бы мы ни находились, перемещения.
  
  
     — Так понимаю, Саша, что люди разговаривают в этой части Земли по-испански?
  
  
     — По-моему, да. Только какое это имеет значение, по-испански или по-итальянски, не знаем мы таких языков вообще.
  
  
     К дороге, по которой они шагали, примкнула другая, более широкая. На ней виднелись многочисленные следы копытных животных и след от повозки.
  
  
     — Ес! Челентано, держи краба! Цивилизация, — Андрей хлопнул друга по ладони.
  
  
     — Ты уже упражняешься в английском? Сейчас будешь с местными жителями вести диалог. Они в этой дикой местности знают два с половиной слова на английском, а ты сможешь пять предложений им сказать. Речуху такую задвинуть, объяснить, что мы здесь по культурному обмену между двумя полушариями.
  
  
     — Ты проводи обмен между своим левым и правым полушариями мозга, развивай его, — отшутился Андрей и напрягся. Впереди, чуть поодаль от дороги, они увидели частокол.
  
  
     — Шумахер, давай для начала подкрадемся и понаблюдаем?
  
  
     — С чего это?
  
  
     — А если это племя пигмеев или людоедов, в Южной Америке они встречаются.
  
  
     — Так то ж в долине Амазонки. А здесь их не должно быть. Разве база наркобаронов по изготовлению кокаина.
  
  
     — Я людей мечтал встретить, а теперь че-то не по себе.
  
  
     — Давай лучше пойдем по дороге, а то на какую мину или ловушку напоремся. Или за шпионов нас признают, если в кустах заметят, — возразил Андрей.
  
  
     — Ой, пошли.
  
  
     Весь этот комплекс сооружений имел следующий вид. Частокол изготовлен из местной сосны, толстых бревен высотой в четыре метра, на конце заостренных. Шел он кругом с диаметром не меньше ста метров. Внутри виднелись крыши домов, покрытые камышом.
  
  
     — С шифером у них туговато, — заметил Андрей, — используют местное сырье.
  
  
     — И на кирпич не богаты, — дополнил Саша.
  
  
     — Это правильно, зачем деньги тратить, если стройматериалы под ногами растут.
  
  
     — Видно, у них такой стиль сейчас в моде, этакий южноамериканский ремонт.
  
  
     Подошли к воротам. Они оказались изготовленными из другого дерева, более твердого. В воротах имелась дверь, тоже весьма массивная и закрытая. Стучать в нее косточкой пальца, кулаком или ногой, было одинаково бесполезно, это то же самое, как об толстое дерево головой. Эффект один — никто не услышит. Андрей начал орать: «Мистер, сеньор, оупен, плиз!» Ноль реакции.
  
  
     Тогда они обошли вокруг огромного забора и вернулись на прежнее место. Другого входа не наблюдалось. Саша походил вокруг, подобрал на земле внушительных размеров палку и стал барабанить ею по воротам. Устал, опустил ее и произнес: «Может, это сторожка для охотников, как у нас в тайге? Постучим, если никого не будет, попытаемся перелезть». Он уже поднял дубину, чтобы начать стучать снова, как вверху над частоколом появилась голова.
  
  
     Это был старик. Он имел черты лица то ли индейца, то ли мексиканца. Волосы и борода длинные, черного, как смоль, цвета, но с проседью. Он долго и с удивлением рассматривал пришельцев, пока Андрей не произнес: «Хэлоу, сеньор. Май нэйм из Эндрю». Затем он показал рукой на Сашу и добавил: «Зис из май фрэнд Алекс». Саша при этом сложил руки лодочкой на груди и поклонился. Старик непонимающими глазами смотрел на собеседников, потом сказал: «Ото кен». Андрей развел руками, мол, не понимаю, и добавил: «Ай эм доунт андэстэнд. Ай спик рашша, руссия энд инглиш». Старик покачал головой, показывая всем видом, что не разбираться в речи собеседника. Тогда Саша стал перечислять все интернациональные слова, связанные с Южной Америкой: «Испаньел, Чили, Аргентина, Амазония, Колумбия, Америка, Пиночет». «Это ты зря про Пиночета, может, эти люди до сих пор от него здесь скрываются», — толкнул товарища Андрей. Старик, не понимая ни слова, продолжал на них смотреть, затем спросил: «Мастрия? Орис?» Андрей показал, что не понимает, а Саша жестами изобразил, что хочет есть, пить и спать. Его собеседник жестом руки показал, что бы они уходили прочь, при этом указательный палец направил в сторону, противоположную озеру и сказал: «Орис».
  
  
     Делать нечего, Саша и Андрей сели на пригорке недалеко от ворот. Необходимо передохнуть и составить дальнейшие планы.
  
  
     Хозяева явно не намеревались их впускать в свое жилище. Значит, необходимо искать хоть мало-мальски затрапезный городишко, но без частокола, а с отделением полиции, откуда их переправят в столицу, где располагается родное посольство или консульство.
  
  
     Минут через двадцать дверь в воротах отворилась, и из нее вышли два человека. Один из них все тот же старик, а второй — мальчишка лет двенадцати. Одеты они абсолютно одинаково, одежда отличалась лишь размером. Это была серая толстая простыня с дыркой для головы, накинутая на плечи, и больше ничего. Ноги босые. Они подошли к Андрею с Сашей и протянули им две лепешки тоже серого цвета, типа лаваша, и два глиняных горшка. В один налили молока, а в другом лежала еще теплая клейкая смесь, походящая на кашу. Лепешки зачерствели еще пару дней назад и являлись промежуточным звеном между сухарем и хлебом. Молоко попахивало козлятиной, но было свежим. А вот с кашицей вышла незадача. Мало того, что она не содержит соли, так кушать ее приходилось голыми руками. Поначалу Саша показал, что такой столовый предмет, как ложка, пришелся бы кстати. Но мальчишка живо запустил свою руку с длинными ногтями, под которыми находилась черная грязь, в горшок и научил потреблять это блюдо. В городе от такого Андрея могло и вытошнить, но здесь голод взял свое, он только добавил: «Пресная клейковина, надеюсь, кишки не слипнутся». На что Саша ответил: «Если от жаб и грибов не слиплись, то и это прокатит».
  
  
     После сытного обеда путники отблагодарили кивками головы хозяев.
  
  
     Старик забрал назад горшки, махнул рукой, развернулся и начал уходить. Саша разгреб сосновые иголки на земле, нарисовал многоэтажный дом и показал мальчишке рисунок. Тот непонимающе покачал головой. Тогда Саша нарисовал фабричную трубу и заводской корпус. Эффект тот же. Рисунок автомобиля, самолета, парохода опять же ни о чем не говорил парню. Когда Саша нарисовал лошадь, тот сказал: «Тап».
  
  
     — Странные люди, секта старообрядцев, что ли? Им не известны блага цивилизации, — сказал Саша.
  
  
     — Подожди, у меня есть идея, — сказал Андрей.
  
  
     Он расчистил гораздо большее пространство на земле, стер старый рисунок и изобразил крепостную стену с башнями, воина на коне. Парень на каждый предмет рисунка показывал пальцем и давал названия на своем языке. Потом он стер изображение воина и его лошади, обвел все изображение кругом и сказал: «Каву».
  
  
     При этом он указал направление то же, что и старик, на юго-запад.
  
  
     Далее начертил стрелку от круга еще чуть левее и добавил: «Орис».
  
  
     Затем поднялся с корточек, махнул рукой и побежал догонять деда.
  
  
     — Ну что, Челентано, соображения есть?
  
  
     — Предположу, что по ходу нашего движения расположена старая заброшенная крепость или остатки крепостной стены древнего города. А за ним расположен обычный современный населенный пункт с городской инфраструктурой.
  
  
     — Не знаю, как насчет инфраструктуры, главное, чтоб там жители вменяемые находились. А то такое ощущение, что здесь либо филиал местного дурдома, или пионерлагерь с элементами дикой жизни. На кой хрен нужен такой забор? Тут что, местная тюрьма или лепрозорий? — выразил свое мнение Андрей.
  
  
     — А чихуахуа его знает, — ответил Саша.
  
  
     VII
  
  
  
     Следующая неприятная встреча Грегори с руководителем его корпуса произошла в конце учебного года. На территории учебного заведения проходило некое праздничное мероприятие, начавшееся еще днем с торжественного заседания в большом зале.
  
  
     Вначале рассказывали о достижениях страны, потом прошлись по десимским эксплуататорам, предвещая скорое падение их антинародного режима. Далее показали на большом световом экране старый фильм, в котором главный герой почти все время простоял по пояс в холодной воде, забивая молотом деревянные сваи для строительства нового завода по производству бумаги в устье реки. «Вот это эластище, вот это гигант. С такими гражданами мы обязательно вскоре построим светлое будущее!»—с такими словами светокино закончилось. Все кадеты встали со своих мест и начали хлопать конечностями. Бурные аплодисменты. Грегори повернулся и спросил у своего товарища:
  
  
     «Почему уже прошло пятьдесят оборотов звезды от выпуска этого светофильма, а светлое будущее так и не наступило?» Тот глянул ему в лицо и серьезно произнес: «Ты что, не понимаешь? Десимские буржуа постоянно нам вредят! Своих трудящихся эксплуатируют и нам не позволяют развернуть знамя трудовой победы».
  
  
     Потом на сцену поднялся старенький дедок. Он, звеня медалями, рассказал, как Камап победил Десим в последней войне.
  
  
     В конце его пламенной речи к нему подошел руководитель корпуса, пожал ему конечность и от себя добавил: «Если бы не такие, как вы, то наше поколение и все будущие до скончания веков оставались бы рабами Десима! А что такое Десим и какова его мораль, все здесь присутствующие хорошо знают. Какие ценности правящий класс этого государства преподносит всему миру, все хорошо знают. Это насилие, эксплуатация, нажива, падение нравов, разврат, проституция, наркотики, пьянство». Чиновник третьего уровня в этом месте сделал словесную паузу, словно чего-то ожидая, окинул зал взглядом. Тишина. Он посмотрел на первые ряды слушателей. В них размещались чиновники второй категории данного корпуса, а также один чиновник пятой категории департамента образования из городского управления. Пауза слегка затянулась. Тогда молодая чиновница, преподающая неживую природу, первая хлопнула в конечности. Зал разразился бурными и продолжительными аплодисментами. Руководитель просиял, немного постоял, наслаждаясь моментом, а когда все стихло, продолжил: «И какими, спрашивается, вырастут несчастные дети Десима, воспитанные в этакой клоаке общества потребления, где все мечтают, как бы побольше урвать? Урвать у общества, природы, эластовской души и у нашей великой страны Камап. Нас не сломить, граждане! Да здравствует великая победа!» Бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают.
  
  
     Продолжение было следующим. Чиновники поднялись на третий этаж учебного корпуса для продолжения торжественного заседания в узком составе, а затем и вовсе, разбившись на небольшие группки, разошлись по своим кабинетам. По всей видимости, они занялись там проработкой методических материалов. А для кадетов в этом же большом зале организовали танцы. Мальчишки и девчонки составили стулья по периметру, заиграла музыка.
  
  
     Весь первый этаж и внутренний двор корпуса загудел, как пчелиный рой. Кто-то танцевал, кто-то стоял парами или группами вне помещения. Медленные композиции сменялись быстрыми. Обстановка сделалась непринужденной. Некоторые из ребят, спрятавшись за угол здания, вдыхали дым из листьев паслена. Алкалоид никотина проникал в их основной мозг и расслаблял нервную систему. Самые отважные кадеты в количестве трех эластов откупорили стеклянный сосуд, осмотрелись по сторонам и по очереди стали наливать в стакан порцию за порцией одноатомный алифатический спирт, занюхивая каждую дозу волосами друг друга и закусывая одним огурцом на всех.
  
  
     Грегори на этом празднике жизни чувствовал себя лишним.
  
  
     У него с самого начала начались рези и колики в животе, которые по мере опускания звезды за горизонт все усиливались.
  
  
     «У меня диарея, — решил он, — и в любой момент могут начаться выделения жидких испражнений из анального отверстия. Лучше этот процесс предупредить и взять под свой контроль». С такими мыслями он двинулся к туалету на первом этаже. Мужской туалет представлял собой небольшое помещение с восемью дырками в цементном полу. Треснутое оконное стекло было в рост среднего эласта замазано краской. Десять подростков постарше Грегори вдыхали никотин. Двое из них поливали струей угол и стену, даже не пытаясь попасть в отверстия на полу, к которым тяжело было подойти ввиду того, что они все вокруг были загажены фекалиями различного цвета и консистенции. Грегори остановился на пороге, не решаясь пройти вовнутрь. Коктейль из запаха мочевины, никотина и прочих отходов жизнедеятельности эласта вызывал рвотный эффект. Кадеты, явно перебравшие для своего организма алкалоидов, вели разговор.
  
  
     — А здорово наш шеф сегодня пропагандировал.
  
  
     — Настоящий патриот Камапа.
  
  
     — Засиделся только в кресле, пора уровень давно ему повысить.
  
  
     — Да, сильно он по десимским ублюдкам прошелся.
  
  
     — Железно мы пятьдесят оборотов назад разгромили нечисть из Десима.
  
  
     — Прогнали со своей почвы назад.
  
  
     — И побежали эти буржуа с нашей почвы в свой навоз.
  
  
     — Это точно, вылезли десимские уроды из своего навоза, полезли на нашу почву, и вернулись обратно в навоз.
  
  
     — И будут они в своем говне еще сто оборотов звезды сидеть, пока мы не построим общество для трудовых граждан и не поможем им, — сказал один из кадетов, подняв многозначительно переднюю конечность. Затем перевел помутившийся взгляд на Грегори и продолжил: — Ну, чего семенники мнешь, проходи, отливай.
  
  
     Грегори уже было решился пройти вовнутрь, но, переступая через порог, чуть не наступил на кучу фекалий и остановился.
  
  
     Другой кадет вступил в разговор: «Э, ты, видно, дверь перепутал.
  
  
     Тебе в соседнюю, к бабам». Все демонстративно засмеялись лошадиным гоготом. Грегори посмотрел на них еще раз и сказал:
  
  
     «А тут в какую дверь не заходи, все одинаково».
  
  
     А живот болел все сильнее, начались спазмы. На улице еще светло, под забор не сядешь. И он решился пойти в туалет на второй этаж, хотя всем, кроме чиновников, сегодня туда и на третий этаж проход был строго запрещен. Интерьер туалета на втором этаже ничем не отличался от интерьера на первом, только в нем не было ни одной живой души. Воняло, правда, чуть поменьше, и пол струей из шланга был вымыт.
  
  
     Опорожнив кишечник, Грегори покинул туалет в отличном настроении. Танцы еще не закончились, пора наверстывать упущенное. Он шагал по абсолютно пустому холлу. Такого он никогда не видел и слышал. Обычно второй этаж заполнен кадетами.
  
  
     Шаги гулким эхом отражались от стен. Освещение отсутствовало.
  
  
     Учебные кабинеты располагались справа и слева от холла. Из щелей некоторых из них пробивался свет. Там по нескольку эластов сидели чиновники. Где-то слышался тихий разговор, из-за другой двери гремела музыка. За третьей дверью играла ручная клавишно-меховая машина и несколько эластов распевали незнакомую для Грегори песню. «Наверно, песня новая, потому что поют они невпопад, сбиваются, начинают заново. Не получается пока, мало тренировались. Но музыкальная самодеятельность у наших наставников хорошая. До захода за горизонт звезды потренируются, и все у них получится. Я слышал, как эти чиновники на праздниках выступают. Красиво играют и поют. А вот как учатся, не слышал никогда. Тяжел этот труд, раз так надрываются и не могут по нотам петь», — подумал Грегори и проследовал далее. За следующей дверью наискось напротив этой громко ругались и спорили, слышался звон битого стекла. «Да, разные научные концепции рождают истину в споре», — вспомнил Грегори изречение одного чиновника высокого ранга, жившего еще до войны. Из-за следующей двери света видно не было. Но за ней что-то сначала шевелилось, скрипело, а потом начало стонать. Грегори вспомнил, что это лаборатория, и, возможно, содержащихся там животных забыли покормить или у них закончилась вода.
  
  
     Далее все кабинеты по ходу движения оказались темными.
  
  
     И только в самом последнем кабинете с вывеской «Неживая природа» горел свет. Он еле-еле пробивался сквозь щель по всему периметру двери. Кабинет располагался у самого выхода на лестничную площадку. Грегори осталось пройти шагов десять, не более, и он начнет спускаться на первый этаж. Он был доволен, что за хождением по запрещенному в этот день второму этажу его никто из чиновников не заметил. Сердце учащенно билось, он волновался и, стараясь тихо ступать, пошел быстрее.
  
  
     Он уже мысленно спускался по лестничному проему, как вдруг дверь с вывеской «Неживая природа» распахнулась и в дверном проеме показался женский силуэт. В правой конечности она держала дымящуюся трубку для вдыхания никотина. Волосы на голове были растрепаны, а три верхние пуговицы белой блузки расстегнуты. Контраст света и тьмы не позволял обоим идентифицировать друг друга. Наконец в сетчатке глаз произошла фокусировка изображения и Грегори смог распознать в этой молодой женщине свою чиновницу, обучающую его предмету неживая природа. Грегори смутился и испугался до такой степени, что у него непроизвольно зашевелились пальцы на левой передней конечности. Различив, кто стоит перед ней, чиновница, по всей видимости, также испытала неловкость, так как вначале она попыталась спрятать трубку за спину, а потом стала застегивать пуговицы на блузке. Оно, понятно, что она разволновалась, потому что дымить никотином в помещении корпуса было запрещено как кадетам, так чиновникам. Работала она после университета только первый год. Новый коллектив, новые кадеты. Она и на занятиях часто попадала в тяжелые ситуации, когда не могла дать правильный ответ на поставленный кемнибудь из учащихся вопрос. Грегори ее даже стало немного жалко.
  
  
     А далее из дверного проема показалась грузная фигура начальника корпуса и уставилась на Грегори. Он еще сканировал тело Грегори, пытаясь сопоставить реальный образ с образом памяти своего основного мозга, но уже задал вопрос: «Ты чего тут шляешься?» — В туалет ходил.
  
  
     — А что, тебе не известно, что на сегодня верхние этажи для кадетов закрыты?
  
  
     — Конечно, известно, но мне стало плохо, и я решил подняться на второй этаж, — оправдывался Грегори. Он стоял в тени, и свет из открытой двери скрывал от начальника его лицо.
  
  
     — Ну, так шел бы на первый. Там что, закрыто?
  
  
     — Там слишком грязно и противно, мне там стало еще хуже.
  
  
     — Ясно дело, грязно, танцы как-никак, загадили, а убирать некому. Ладно, иди. Вот ты завтра придешь пораньше и до начала занятий наведешь там полный порядок после сегодняшнего мероприятия. Я сам потом проверю. Вымоешь так, чтобы блестел не только пол, но и стены. А потом сиди в туалете, сколько тебе угодно, плохо уже не будет. Сам для себя комнату отдыха приготовишь. А то плохо ему от кадетского туалета. Личный горшок с собой таскай, урод, — чиновнику понравилось собственное остроумие, он ухмыльнулся.
  
  
     Начальник понимал неловкость нахождения в таком месте при данных обстоятельствах стоящих здесь трех эластов. Ему хотелось поскорее завершить этот разговор, но остаться на высоте, при этом наказав провинившегося. Преподаватель неживой природы отошла подальше и стояла, прислонившись к стене.
  
  
     Листья паслена в ее трубке не дымили. Огонька видно не было.
  
  
     Чтобы более грозным выглядеть перед провинившимся кадетом, начальник еще раз, повысив голос, напомнил: «Завтра с утра вымоешь туалет не водой из шланга, а тряпкой. Понял?» «Делать нечего, еще легко отделался», — подумал Грегори и направился к выходу. «Твое имя, кадет?» — уже менее грозно и даже немного лениво бросил в спину ему чиновник. Видно, он находился в предвкушении продолжить на практике разбирать образцы неживой природы и анализировать их. Молодым специалистам поначалу требуется помощь в работе. «Матини», — бросил Грегори через плечо. «Матини? — переспросил начальник. — Стоять, ко мне, живо!» До Грегори дошло, что до сих пор чиновник его не идентифицировал. «Вот лопух, ляпнул бы любое наиболее распространенное имя, и все сошло бы с конечностей», — корил себя Грегори, пока медленно подходил к начальнику. Чиновница по неживой природе уже вернулась и стояла подле своего шефа.
  
  
     Вид у нее теперь был строгий, пуговицы до последней застегнуты, волосы аккуратно собраны под резинку в пучок. Только лицо у нее было нездорово красного цвета и взгляд не мог сосредоточиться, слегка блуждая.
  
  
     — Ты чем занимался в туалете? — еще раз спросил чиновник.
  
  
     — Я уже сказал, у меня живот прихватил, — Грегори совсем растерялся.
  
  
     — Живот, говоришь. А я думаю, ты там или дымил, или одноосновник употреблял.
  
  
     — Честное слово, ничего не употреблял, — взмолился Грегори, — я понимаю, что нарушил предписание, готов, как вы сказали, вымыть завтра туалет.
  
  
     — Туалет, говоришь. Здесь, гражданин кадет, не туалетом пахнет, а отчислением из корпуса!
  
  
     — Ну хотите, я даже сегодня могу по окончании мероприятия остаться и все вымыть, если так виновен. Даже танцевать не пойду, а дождусь, пока все разойдутся, и мокрой тряпкой все до блеска протру, как вы сказали, — Грегори с мольбой взглянул на начальника, а затем на свою преподавательницу. Она также посмотрела на начальника с видом, мол, что он переигрывает в данной ситуации, пора заканчивать, хватит. Но тот не унимался.
  
  
     — Подойди сюда и дыхни, сейчас узнаем, что за гадость ты принимал вовнутрь, — скомандовал начальник.
  
  
     Грегори, уверенный в своей правоте, приблизил свое лицо к лицу чиновника, которое было не просто красным, а все в мелких красных капиллярах, как при повышенном давлении, и выдохнул.
  
  
     — Ну что я говорил, воняет у кадета, как из алифатической бочки, завтра пишу докладную записку, и прощайся с корпусом, Матини, — когда начальник произнес эту фразу, у него изо рта повеяло запахом метилкарбинола.
  
  
     — Неправда это, — возмутился Грегори, — я никогда в жизни ничего из алкалоидов не употреблял.
  
  
     — Не веришь мне? — спросил начальник, — пусть Улия проверит.
  
  
     Грегори, находясь в пустоте, теперь вспомнил, что эта женщина имела второе имя Улия. Первое и третье в памяти у него так и не всплыло. Но ни одного из имен своего начальника корпуса ему припомнить не удалось. Грегори немного поуправлял своими мыслительными процессами, а затем опять нырнул в воспоминания.
  
  
     Такую же процедуру Грегори проделал и с Улией. От нее также шел запах спиртного.
  
  
     — Что, смердит перегаром от этого кадета? — поинтересовался у нее начальник.
  
  
     — Вроде нет, — нерешительно произнесла она.
  
  
     — Так вроде или нет? — настаивал чиновник.
  
  
     — Если и да, то совсем чуть-чуть. Может, в честь дня победы простим парня?
  
  
     — Это вранье! — отрезал Грегори, — я не пил и не дымил.
  
  
     — Вот, видите, Улия, он неадекватен в своем поведении, а вы за него заступаетесь. Мало того, что пил и дымил, так еще таблеток галлюциногенных принял в туалете. Есть два свидетеля, завтра отчислим.
  
  
     — За то, что нарушил какое-то дурацкое распоряжение о запрете входа на второй этаж, эласта невозможно выгнать из учебного заведения, — пошел в атаку Грегори. — И с чего ради этот запрет введен именно в праздничный день? Здесь что, проходят секретные исследования?
  
  
     — Это не твоего ума дело. Это распоряжение подписал я!
  
  
     — Хорошо, — не унимался Грегори, — объясните мне, эласту со слабым умом, вы, умный эласт. Чем таким тайным вы занимались в кабинете «Неживой природы», что это необходимо скрывать от общественности?
  
  
     — Ты находишься под действием спиртовых паров и галлюциногенов, и тебе я, чиновник третьего уровня, отчитываться об образовательном процессе не обязан!
  
  
     — Не знаю. Быть может, в кабинете неживой природы вы по ошибке изучали живую природу, — наивно рассуждал дальше Грегори (при этих словах Улия залилась краской), — но я в этом кабинете изучаю спиртовые растворы и могу вам сказать, что вы употребили метилкарбинол концентрацией не менее восьмидесяти единиц.
  
  
     — Что это такое у тебя висит? — перевел разговор начальник.
  
  
     — Значок!
  
  
     — Какой? — допытывался чиновник.
  
  
     — С фоткой моего любимого спортсмена.
  
  
     — Сними эту дрянь, чего с ним приперся в корпус?
  
  
     — Так ведь сегодня танцы, форма одежды произвольная, — отстаивал свое мнение Грегори.
  
  
     — Сними, а то я его сниму у тебя.
  
  
     — Это моя собственность, и вы не имеете права ее трогать, —сказал Грегори.
  
  
     — У нас в государстве вся собственность общественная, снимай.
  
  
     — К общественной собственности относится это здание и организация по обучению кадетов, куда вас государство наняло работать управляющим. А вы здесь занимаетесь самоуправством, словно корпус — ваша собственность. А значок — моя личная вещь.
  
  
     — Кто управляет — тот и владеет! — с этими словами чиновник сорвал значок с груди Грегори и спрятал себе в карман. —А теперь вали, мой толчок, прямо сейчас, во время мероприятия, потанцуй с тряпкой и метелкой.
  
  
     — Значок вы можете себе на одно место приколоть и носить, если вам он так нужен, будет очень оригинально смотреться, даже стильно. Не поколитесь им, когда штаны на своем вонючем толчке будете снимать. И еще, туалет мыть я не собираюсь, для этого у нас есть технические работники, которые деньги за это получают. А если технический работник по уборке туалета — ваш родной брат и он добросовестно не исполняет свои обязанности, но при этом получает зарплату и повышенную премию, то тут два выхода. Первый — уволить вашего брата-бездельника и принять на работу порядочного гражданина. Второй — берите шланг и тряпку и мойте парашу сами.
  
  
     — Завтра, подонок, приходи забирать документы. Тебе выдадут волчий билет, и характеристика будет такая, что в жизни устроишься только мыть туалеты, и то не везде возьмут. А такие, как у нас, все общественные туалеты в стране, так что всласть с дерьмом поработаешь.
  
  
     — Какое руководство, такие и туалеты. А учить и лечить меня не надо. Учите свою жену, а не меня.
  
  
     — Я пойду тетради проверять, — сказала Улия и скрылась в кабинете.
  
  
     — Повякай, повякай сегодня, а завтра два чиновника подпишут и подадут документы на тебя в городское управление. Одного свидетеля мало, а два в самый раз.
  
  
     Но ни завтра, ни в другой день Улия против своего ученика показаний не давала. А Грегори прямиком направился в департамент внутренней безопасности сдавать анализы. Он написал заявление о добровольном освидетельствовании на предмет наличия в крови алколоидных веществ, галлюциногенов, метилкарбинола и прочей дряни.
  
  
     ***
  
  
     — Мигуэль!
  
  
     Тишина.
  
  
     — Мигуэль, лодырь, вставай!
  
  
     — Да, сейчас, сейчас. Не кричи с утра пораньше, дочку разбудишь.
  
  
     — Кого будить? Уже все давно проснулись. Один ты, лежень, спишь.
  
  
     — Так, может, вы уже по хозяйству справились?
  
  
     — Если сами будем живность кормить да убирать, то зачем ты нам такой нужен? Проку от тебя и так никакого. Денег в дом приносишь меньше, чем самый потный конюх, и тех половину пропиваешь.
  
  
     — Марчелла, тебе денег сколько не дай — все мало.
  
  
     — У хорошего хозяина монет хватает и на жену, и на семью побольше нашей.
  
  
     Мигуэль встал с кровати. Голова у него болела сильнее, чем вчера после попойки. «Странно, — подумал он, — вчера не брал ни капли в рот, а кувшин трещит так, будто по нему дубиной огрели. А может, позавчера кто и огрел, не помню». В комнату вошла девушка, подняла глаза, скривилась и сказала:
  
  
     — Ну, папенька, у тебя и морда.
  
  
     — Морда у моей кобылы, которая в хлеву, а у меня лицо. Как с отцом разговариваешь?
  
  
     Девушка ничего не ответила, фыркнула и пошла дальше. Мигуэль подошел к этажерке, взял до блеска отполированную железную бляху, посмотрелся в нее. Вокруг левого глаза кожа из красной сделалась фиолетовой. Сам белок глаза стал кровяным.
  
  
     «В чем-то Литисия права», — пробормотал Мигуэль. Из большой комнаты донесся голос: «Мигуэль, открой у меня здесь сверху окно, а то я бобы варить буду, задымлю весь дом». Он взял лестницу и вошел в большую комнату, посреди которой стояла плита без печной трубы для приготовления снеди, в одном углу топчан, в другом голая лавка, в третьем громоздкий стол, а вокруг него с десяток табуреток. Потолка в доме не было, только балки и перекрытия из толстых отесанных бревен. Хозяин приставил лестницу к балке и начал взбираться наверх. Через пару перекладин споткнулся, но удержался. «Осторожно, — обернувшись, сказала жена, — не хватало еще второй глаз подбить, растяпа». Мигуэль благополучно забрался на балку, стал во весь рост и открыл ставни на крыше. В комнате стало светлее.
  
  
     Мигуэль поднял с пола кувшин, подошел к плите, зачерпнул из котла теплой воды. Он решил умыться и позвал дочь: «Литисия, принеси полотенце и пасту из пчелиного воска». «Нечего переводить на твою гиппопотамью шкуру предметы женского туалета. Умывайся золой с содой», — возразила Марчелла. «У меня лицо болит, ты бы еще песком посоветовала помыть», — возразил муж. «Надо, папенька, лицом не натыкаться на землю, тогда болеть не будет», — сказала дочка, подавая отцу небольшой горшочек. Мигуэль зачерпнул пальцами содержимое горшочка, положил в рот, и начал указательным пальцем чистить зубы. После этого прополоскал рот, еще раз зачерпнул смесь золы и соды, растер по лицу, смыл водой, вытерся и переоделся.
  
  
     Мигуэль с ведром теплой воды в одной руке и кадушкой, наполненной молотыми желудями в другой, зашел в сарай. Вылил и высыпал содержимое в одно корыто, перемешал, поставил коровам. Далее сходил в сарай, принес мерину и кобыле овса. Потом положил в клетки с кроликами травы. Вернувшись в дом, сказал: «Так, бабы, марш доить коров, пора их на выпас гнать».
  
  
     «Литисия, дочка, иди доить, — сказала Марчелла, — и не забудь вымя помыть». «Мама!» — возразила Литисия. «Не стони. Выросла бездельницей, как твой отец, — ответила Марчелла. — Не видишь, я бобы варю, а еще салат из овощей готовить. А ты чего столбом стал, сходи в кладовую, принеси оливкового масла, бутыль пустой».
  
  
     После завтрака Мигуэль выгнал из сарая двух коров, кобылу и мерина, а из загона овец и коз. Собрал все хозяйство в стадо, открыл калитку и по улице погнал к речке на луг пастись. «Не мешало бы пастушка нанять для присмотра за скотиной, только ему деньги платить надо. А так, если за год одна или две овцы пропадут, так все равно дешевле, чем пастуху год монеты отсчитывать», — с такими мыслями Мигуэль шел по своей улице в сторону реки, как услышал голос. Это была соседская девочка, подружка его дочери.
  
  
     — Здоровья вам, дядя Мигуэль.
  
  
     — А, Элеонора, и тебе долгих лет жизни.
  
  
     — А Литисия дома?
  
  
     — В доме, а где ж ей быть?
  
  
     — Тогда я к ней попозже зайду, — ответила девчонка и улыбнулась.
  
  
     — Заходи, заходи, она хлопочет по хозяйству, может, чего поможешь. Дом, к примеру, убрать, — пошутил Мигуэль и подмигнул здоровым глазом.
  
  
     — Конечно, помогу, если надо. Я у себя еще до праздников прибралась. А что это у вас с глазом такое, дядя Мигуэль?
  
  
     — Преступника в тюрьме усмирял, сбежать хотел, — вполне серьезно ответил он.
  
  
     — Правда? Ой, пойду мамке расскажу. А усмирили?
  
  
     — Кого?
  
  
     — Ну злодея этого?
  
  
     — А как же, сидит сейчас в клетке, как миленький, — ответил охранник тюрьмы, и пошел дальше, размышляя вслух: — Чудная эта девчонка Элеонора. От нее всегда веет радостью. Поговоришь с ней, и у самого настроение поднимается.
  
  
     ***
  
  
     В полдень следующего дня путники по лесной дороге вышли из леса и оказались в километре от разрушенной крепости.
  
  
     Стояла она на возвышении, а невдалеке от нее протекала небольшая речушка, через которую был перекинут горбатый мостик, почему-то без поручней и перил. Вокруг городских стен хаотично располагались хижины без окон, точнее, вместо них имелось одно маленькое отверстие, расположенное у самой земли. Строения были бревенчатыми и покрыты камышом или соломой. Подле домов располагались сараи, мало отличающиеся внешним видом от жилища людей. Подойдя ближе, Андрей и Саша обнаружили, что стены городской стены, имеющей внушительные размеры, претерпели разрушение несколько лет назад, так как на их обломках выросли небольшие деревца.
  
  
     Возле жилищ располагались поля, в них мотыгами ковырялись люди. Одеты они были в полотняные туники, у мужчин короткие, как рубаха, а на ногах штаны, у женщин длинные по икры. Одежда у всех серого цвета, только у некоторых женщин имелась цветная бледная вышивка на рукавах. Волосы у всех длинные, не стриженые. Все мужчины с бородой, длина которой пропорциональна возрасту. Лица смуглые, такие же, как у старика, что был с парнем у частокола, по типу индейцев или индийцев.
  
  
     Саша с Андреем издалека синхронно помахали аборигенам руками. Те их заметили, выпрямились, переглянулись, пожестикулировали руками в сторону незнакомцев, переговорили между собой и стали двигаться на них. Свои орудия труда они не оставили на грядках, а прихватили с собой. Старики и подростки шли впереди, женщины чуть поодаль. Странное дело, лица мужского пола возрастом примерно от семнадцати до сорока пяти лет отсутствовали.
  
  
     Когда полпа приблизилась на расстояние в тридцать метров, Андрей с тревогой произнес: «Челентано, у меня очко жим-жим.
  
  
     Как-то грозно они несут свои вилы, грабли и тяпки». «Не показывай вида, улыбайся. Улыбка спасет мир и твою задницу», — не совсем уверенно сквозь зубы произнес Саша. При этом он поднял обе руки вверх в знак приветствия и развернул их открытыми ладонями в сторону незнакомцев. Толпа, человек из пятнадцати, приближаясь, галдела. Затем один из старейшин поднял руку, чтото громко произнес, и наступило молчание. Он, стоя шагах в десяти от Саши и Андрея, спросил у них: «Ото Кен?» Такую же фразу произнес и тот первый старик, вспомнил Андрей и понял суть вопроса. «Ай, — сказал он и показал на себя, — Эндрю». «Хи, — продолжил далее и показал на Сашу, — Алекс». Старик посмотрел без эмоций на одного, потом на второго, поговорил с сородичами вполголоса. Далее показал указательным пальцем на Андрея и сказал: «Ай?» Далее на Сашу и произнес: «Хи?» Тут в разговор вмешался доселе молчавший Саша. Он решил блеснуть знанием сразу нескольких языков и выступить в качестве полиглота. «Ноу, нэвэ, нихт», — выдал он индейцам, а далее на пальцах объяснил, что его зовут Алекс, а товарища Эндрю. Старик показал, что все понял, и обратился к нему на своем языке. Ничего из сказанного им парни не поняли, только качали головами и разводили руки.
  
  
     Тогда старик жестами показал им оставаться на своих местах, а сам отдал распоряжение пацаненку, который убежал прочь.
  
  
     Местные жители отошли чуть в сторонку, стали тихо переговариваться, все время, поглядывая на пришельцев. Андрей показал на развалины замка и спросил: «Каву?» Старик ответил утвердительным кивком: «Юо». Андрей был удовлетворен ответом, а Саша ему заметил: «А у них и вилы, и грабли, и мотыги все сделаны из чистого дерева, ни одной металлической заклепки».
  
  
     «Я просек. Хотя ты не совсем прав», — сказал Андрей и кивком головы задал направление. Из пробоины в стене появился мальчишка, а рядом с ним шагал мужчина, на боку у него чтото поблескивало. Он был высок и крепко сложен, черт лица не разобрать, далеко. Но, самое интересное, он не имел волосяного покрова на голове.
  
  
     — Кто это еще такой? — спросил Саша.
  
  
     — Не знаю, похож на какого-то братка из Подмосковья, — предположил Андрей.
  
  
     — Внешний вид вполне соответствует.
  
  
     — Вполне вероятно. Может, здесь на другом конце света прячется от каких-нибудь бандитов. Может, задолжал кому и слинял.
  
  
     Живет тут втихаря, хоронится. Место не очень, но все ж лучше, чем червей на кладбище кормить.
  
  
     — Тише, не ори. А то они могут понимать отдельные фразы по-русски, а так лохами прикидываются, — заметил Саша.
  
  
     — Угу, подумают, что мы приперлись сюда его искать, и прикончат.
  
  
     — Не-а, сперва утюг на лопатки положат, в розетку вставят и вопросы задавать начнут. Ну а потом уже и кокнут.
  
  
     — И в землю закопают.
  
  
     — Могут и съесть, я не знаю нравов этого племени.
  
  
     — Челентано, ты где здесь провода для подключения утюга или паяльника видел?
  
  
     — Цыц, он подходит. И меч в ножнах у него на поясе.
  
  
     — Не, он местный, хоть и побрит, рожа смуглая.
  
  
     Вновь прибывший был возрастом чуть постарше Саши. Так он выглядел, на такие года. Пока он разговаривал с соплеменниками, стало заметно, что у него не хватает одной руки повыше локтевого сустава. Но вид у него был такой серьезный, что, казалось, он с двумя жителями Северного полушария справится одной рукой.
  
  
     Он приблизился к Андрею и Саше и спросил: «Ото домен?» Саша решил посоветоваться с Андреем:
  
  
     — Как думаешь, что он хочет узнать?
  
  
     — Спрашивает, по всей видимости, про доменное имя, — предположил Андрей.
  
  
     — Ну а какое у меня доменное имя? — поинтересовался Саша, не шибко в этом деле разбирающийся.
  
  
     — Первое доменное имя у тебя и у меня одинаковое — net, —ответил Андрей, а затем громко объявил: — Net.
  
  
     Человек без руки переспросил:
  
  
     — Нэ?
  
  
     — Net, — подтвердил Андрей. Тут все туземцы начали смеяться и показывать на чужаков пальцами, повторяя: «Нэ, ха-ха-ха, но, домен!» — А чего тут смешного? Мой домен «андрей точка шумахер точка нэт», — обиделся Андрей.
  
  
     — Видать в net-зоне у них неприлично иметь домен, — попытался пошутить Саша.
  
  
     — Неприлично. А как они вообще отсюда в интернет выходят?
  
  
     — Через спутник. Сейчас я им мобилу покажу, посмотрим на реакцию.
  
  
     — Не надо, отберут еще.
  
  
     — Ото домен? — повторил свой вопрос лысый.
  
  
     — Шумахер, — ответил Андрей. Не называть же ему свою фамилию по паспорту, лучше приколоться, все одно не понимают.
  
  
     — Шумахер? — переспросил старик, как будто он по выходным не пропустил ни одной «Формулы один ». Все оживились, начали обсуждать, спорить, махать руками.
  
  
     — Шумахер, Шумахер, — подтвердил Андрей.
  
  
     — Шумахер? Гот? Шумахер? Барбариан? Гот? — поинтересовался бритый.
  
  
     — Переведи, что он спросил, — задал вопрос Саша.
  
  
     — Он спрашивает, не God ли я. Не варварский ли я бог?
  
  
     — Боже мой, — вспомнил о Боге Саша, — оказывается, эти люди еще кого-то за варваров держат? Если эти туземцы не варвары, то как же выглядят настоящие варвары?
  
  
     — Ай Шумахер. Нэ Барбариан God, — объявил всем Андрей.
  
  
     Опять поднялся галдеж. Кто-то утверждал, что Андрей гот, и показывал на его джинсы. Другой говорил, что он не гот, и указывал на его легкую небритость. Саше это надоело, он вышел вперед, ударил себя кулаком в грудь и произнес: «Челентано!» Что тут началось! Саша с Андреем сошлись во мнении, что идет бурное обсуждение недавно просмотренных с опозданием в двадцать лет фильмов «Укрощение строптивого» и «Бинго-Бонго» с участием Адриано Челентано.
  
  
     Постояв немного, Андрей обратился к старику с одним словом: «Орис». Тот указал на дорогу, а потом сказал: «Фар. Фар-фар».
  
  
     Саша изобразил на земле импровизированную карту. Нарисовал замок Каву и попросил проиллюстрировать местоположение Ориса. Старик нарисовал крепость намного больших размеров, чем Каву, и дал понять, что Орис отсюда не просто «фар» — далеко, а «фар-фар» — очень далеко. Потом подошел человек с одой рукой и дополнил рисунок. Недалеко от Каву он поместил крепость Таркан. Затем сделал ответвление в сторону и изобразил поселение под названием то ли Залду, то ли Залту по дороге, уходящей влево от трассы Каву — Орис. Он дал понять, что туда не стоит идти, а то там людям с доменом Шумахер и Челентано отрежут голову.
  
  
     При этом он провел ладонью себе по шее.
  
  
     Местных жителей Андрей и Саша поблагодарили, пожав двумя руками их ладони и поклонившись. Потом Андрей обнаглел и попросил поесть, поднеся кулак ко рту и имитируя, что кусает пищу. На что Саша заметил: «Шумахер, давай сваливать, пока не поздно. Может, у этого племени такой жест что непотребное означает». Но Андрея поняли правильно, и одна женщина подарила путникам три лепешки.
  
  
     VIII
  
  
  
     Мальчик плакал, по щекам катились слезы, лицо стало красное и распухшее. Рядом с ним на диване сидела женщина и гладила его по голове. Мужчина стоял в двух шагах, скрестив пальцы на передних конечностях, нервно их сжимал, мял, хрустел суставами. Затем начал прохаживаться по комнате взад-вперед. Остановился у стола. Побарабанил по нему пальцами. Нервничал.
  
  
     — Это несправедливо, несправедливо, — плечи ребенка вздрагивали.
  
  
     — Так, Грегори, никто не умер, ничего непоправимого не произошло. Еще не известно, как это событие повлияет на твою дальнейшую жизнь. Какой стороной медали обернется судьба. Иди, умойся, приведи себя в порядок, и продолжим разговор.
  
  
     Мальчишка поднялся и вышел из комнаты.
  
  
     — Ничего, Халиа, не вернешь, — сказал Эспи.
  
  
     — Более того, ничего невозможно было изменить уже довольно давно, — подтвердила его слова она.
  
  
     — Так точно, произошли непоправимые события, «точка возврата», за которой восстановить отношения нашей семьи и Хорька до нормального состояния просто невозможно, пройдена.
  
  
     — Единственное, на что я надеялась, это то, что он не захочет больше встречаться и иметь дел с тобой, а соответственно и с Грегори, то есть отправит его с глаз долой.
  
  
     — Я также втайне на это надеялся, тем более что Грегори, хоть он и наш сын, самый лучший кадет корпуса на данный момент.
  
  
     — Родителям всегда приятно, если сыном можно гордиться, —грустно улыбнулась Халиа.
  
  
     — Ничего ты Хорьку не сделаешь, юридически он прав. Остается только отбить ему в темном месте основной мозг или переломать вторичный, но мы же не хулиганы или преступники. Нас быстро вычислят эласты из департамента внутренней безопасности.
  
  
     Грегори вернулся, уже не плакал, только шмыгал носом. Он не стал садиться на диван возле матери, а взял у стола стул, перевернул его на полкруга, поставил спинкой к столу, сам лицом развернулся к родителям.
  
  
     — Я готов, — сказал он.
  
  
     — Грегори, — начал отец, — после всех событий, произошедших между тобой и начальником корпуса, ты должен был предполагать, что он никогда не напишет тебе положительную характеристику для зачисления в специальное учебное заведение. Не произошло ничего неожиданного, такой исход дела был вполне предсказуем заранее.
  
  
     — Да, но это несправедливо! Ты читал эту характеристику?
  
  
     Там каждое второе слово — ложь и обман, — возмущался Грегори.
  
  
     — Сынок, через три оборота звезды сдашь испытания и спокойно поступишь в университетский корпус. Там характеристика нужна только формально. Даже если под давлением начальника кое-кто из чиновников, обучающих тебя, поставит тебе заниженный балл, то при поступлении все определяют знания. А там у него руки коротки, чтобы напакостить тебе. Ну разве не так?
  
  
     Грегори немного приободрился, но потом добавил:
  
  
     — Так мне еще целых три оборота мучиться с этим придурком?
  
  
     Моя психика не выдержит видеть его поганое рыло постоянно.
  
  
     — Во-первых, никто не ведает свою линию жизни. Мы не знаем, что случится от восхода звезды до ее захода за горизонт, а ты так далеко планируешь свои неприятности. Во-вторых, твой начальник, конечно, женская особь отряда собачьих, но очень трусливая. Первым кусать не рискнет. Постарайся не попадаться ему под переднюю конечность, и все будет не так уж и скверно, — ответил отец.
  
  
     — Да, ты прав. Но меня возмущает его несправедливое отношение ко мне. Я ведь ему только чистую правду говорил, ничего не выдумывал и не оскорблял, — негодовал Грегори.
  
  
     — Знаешь, сынок, если ты решил по жизни говорить чистую правду, то должен знать, что не всем эластам она по душе. А если ты и после этого хочешь иметь свое личное мнение, то должен быть готов за него страдать, — сказал отец, — с правдой на языке продвигаться по служебной лестнице сложнее, зато легче спать после захода звезды.
  
  
     — И еще, — добавила мать, — много-много оборотов назад жил на Салеме один самый главный религиозный деятель, философ.
  
  
     — Чиновник департамента религий самого высокого девятнадцатого уровня? — перебил ее Грегори.
  
  
     — Нет, сынок, в те времена еще не существовало чиновников в том смысле слова, как сейчас, — дополнила мать. — Так вот, он сказал, что если тебя кто-то ударил по правой щеке, то сделай так, чтобы тебя больше он не ударил по левой.
  
  
     — А как это понимать, мама?
  
  
     — Каждый понимает по-своему. На то они и философы, чтобы выражаться иносказательно.
  
  
     — Они никогда и ничего прямо не объясняют, поэтому для понимания их мудрых изречений каждый эласт обязан подумать, а затем принять правильное для себя решение, — изрек отец.
  
  
     Видение выключилось резко, словно произошел аварийный обрыв светового кабеля. Будто бы эласт, управляющий почворойной машиной, будучи под воздействием принятого вовнутрь одноатомного алифатического спирта, ковшом перерезал оптический шлейф. Грегори оказался в том состоянии, в котором находился изначально. Все его функции были отключены. Мысль остановилась. Грегори лежал в пустоте и тьме. Он впал в состояние клинической смерти. Сколько такое состояние длилось, Грегори не мог оценить. С понятием времени у него и так были огромные проблемы. Он его мог мерить только в относительных единицах, а тут еще провал.
  
  
     Вспышка. Идет медленное возвращение утерянных опций. Состояние, словно подали после аварии резервное питание машине, стимулирующей работу органов эласта, находящегося в коме.
  
  
     Или как повторная загрузка оптической машины на аварийных аккумуляторах. Далее пошла хронологическая синхронизация.
  
  
     Полное восстановление. Он готов воспринимать информацию, больше пока ничего нового. «А я так рассчитывал на принципиальные изменения, — расстроился Грегори. — С другой стороны, хорошо, что имеющееся не потерял».
  
  
     Видение включилось. Согласно временной синхронизации от последнего эпизода, когда он плакал дома, прошло две трети оборота звезды. Сейчас он находится в корпусе и ведет беседу с чиновницей по камапской лингвистике, которая говорит: «Грегори, завтра городское управление департамента образования проводит соревнования между всеми корпусами города по линии камапская литература».
  
  
     — Слышал, — без всякого интереса подтвердил он.
  
  
     — Хочешь поучаствовать?
  
  
     — Вы же знаете, я не особо силен в этой науке. Это раз. Второе — начальник корпуса ни за что не даст согласия, а третье…— Ты не прибедняйся, в твоей параллели лучше тебя никто не напишет. Сам знаешь. Девочка, выступающая от нас, заболела, причем серьезно. А начальник поехал на семинар, его нет.
  
  
     — Ну, не знаю. А тема какая?
  
  
     — Вскроют конверт, выпавший по жребию, перед стартом узнаешь.
  
  
     — А вас потом за это начальник по возвращении не накажет?
  
  
     — Да мне, как говорится, все индифферентно. Мне собирались повысить коэффициент служебного соответствия. Я самая пожилая из чиновников в корпусе. До конца курса работаю, а потом на пенсию. С повышенным коэффициентом социальное пособие увеличивается. Но начальник послал на повышение квалификации другого преподавателя, и в столе у него уже лежит приказ на поощрение чиновника, который проработал чуть больше двух оборотов в корпусе, а я двадцать семь. Обидно. Но у него университетское образование, да и университет известный.
  
  
     — А двух повысить нельзя?
  
  
     — За последние три оборота это лишь одна квота на корпус.
  
  
     На все, Грегори, есть лимит в нашей стране. Это, как продовольственная карточка, которую лимитируют одну на один оборот звезды на одного эласта. Так что это был последний шанс. Ты готов участвовать?
  
  
     — Угу. А у этого чиновника второе имя — Улия?
  
  
     — Ты только шпаргалок никаких с собой не бери, — проигнорировала вопрос преподавательница. — Раскрепостись, пиши то, что думаешь. Будь свободен в своих мыслях. Свобода — это как здоровье, которое не всегда за деньги купишь. Но уж если эти два понятия у эласта имеются, то он вполне может считать себя счастливым. Свобода настолько разноплановая субстанция, что познаешь ее только в сравнении с несвободой. Каждую ее грань распознаешь, когда дотронешься до нее и прочувствуешь. Свобода — это мысли, дела поступки, слова, любовь, передвижение и так далее. У свободы бесконечное число оттенков. Свобода она ведь здесь: в основном мозге и в груди. Вот поэтому один эласт может ощущать себя свободным и на каторге, а другой оставаться всю жизнь рабом, сидя при должности в мягком кожаном кресле. Ладно. Это между нами. Не болтай. Готовься к завтрашним соревнованиям.
  
  
     «Что-то здесь не так, чиновники с кадетами так никогда не откровенничают. Хотя, может, только со мной никто так не откровенничал», — пытался сообразить Грегори.
  
  
     ***
  
  
     Грегори сидел за учебным столом, соревнования начались. Вокруг сидели еще около ста кадетов из разных корпусов. Никто никаких конвертов не вскрывал, пришла чиновница и объявила тему сочинения: «Мечты и реальность вашей семьи: прошлое, настоящее и будущее». «Мечты, реальность, бредовая тема, — мысленно негодовал Грегори. Он по пути на это состязание попал под атмосферные осадки в виде дистиллированной воды, вымок, потом в луже промочил нижние конечности. — Еще тема сочинения с издевкой. Мечты, понимаешь. Из-за этой личинки вши поганой — Хорька вонючего — потеряю три оборота в учебе. Обучался бы сейчас в узкоспециализированном корпусе, знаний набирался, а тут переливаем из пустого в порожнее одни и те же задания по всем предметам. Я бы в три раза быстрее освоил программу, да где там. Восьмидесяти единицам из ста кадетов эта учеба вообще не нужна в нашем корпусе. Ждут, пока последний урок закончится поскорее, просиживают штаны да юбки. Впереди паровой машины на рельсах не попрешь, весь же класс под меня не может подстраиваться, и программа обучения есть. Мечты? Наплевали на мои мечты, и живу я теперь в мудаческой реальности, упускаю время аргентумное и аурумное, обидно, деградирую».
  
  
     «Интересно, — прервал свои видения Грегори, — а в какой реальности я теперь нахожусь? Вернуться бы назад в ту, проклинаемую мной в детстве реальность. Там и проблемы-то пустяковые с высоты прожитых лет. А сколько я прожил? Это, брат, пока неизвестно».
  
  
     ***
  
  
     Опять ученический стол, кадеты вокруг пишут сочинения. Одни скребут ручками по бумаге, другие эти ручки в творческих муках грызут: «Пора и мне приступать».
  
  
     Дальнейшая порция воспоминаний есть симбиоз личных переживаний Грегори и рассказов других эластов. Большая комната, много преподавателей, идет обсуждение сочинений. Судьи из числа чиновников департамента образования жарко спорят. Они отбирают среди всех работ кадетов десять лучших для участия во втором туре соревнования. Со всех сторон слышны реплики.
  
  
     — А вы читали это безобразие от Грегори Эспи Матини? — обратилась пожилая женщина в строгом брючном костюме.
  
  
     — Я читал все сочинения, но имен, к сожалению, не помню, — отозвался мужчина в очках с толстыми линзами. — Напомните, пожалуйста.
  
  
     — Да, да, дайте пару выдержек, мы вспомним, — поддержала одна из чиновниц.
  
  
     — Слушайте, — и она начала цитировать Грегори. — «Для того чтобы сделать лучшим будущее, необходимо извлекать уроки из прошлого. К сожалению, прошлых дней не возвратить никому. Отсюда следует, что мы должны совершенствовать себя в настоящем, дабы не искать милости у природы в будущем, а своими руками его воздвигать. Моя семья — это семья воров.
  
  
     У меня воровали или воруют все: бабушки, дедушки, по отцовской, по материнской линии, родители и я. Со стороны матери дед с бабкой начали красть еще во времена оккупации десимскими захватчиками части нашей Родины. На занятой врагом почве заводы и фабрики не работали, а жрать хотелось, и не просто черного хлебушка, а чтоб с маслицем и колбаской. Мужчин мобилизовали на фронт, но мой же дед не дурак был свою башку под пули подставлять. Того гляди, осколок в бою может в голову угодить. А тогда уже все равно, кто командовать страной будет. Может и конечности поотрывать. А с одной передней конечностью разве много наворованного унесешь? А с одной нижней конечностью разве с наворованным далеко убежишь? Вот и начал мой дед свою партизанскую борьбу с десимскими империалистами. Они, наивные, склады слабо охраняли. Может, на честность надеялись, а может, у них в стране так и не крали тогда.
  
  
     Да только мой дед не промах. Лаз себе в их ангар сделал и все время тушеночку да прочую снедь таскал. Как и положено, пару пистолетов с патронами на будущее припрятал. А жена его поваром в офицерской столовой трудилась. Святое дело — кусочек мяска с собой домой прихватить. Тогда есть очень сильно хотелось, а без шашлыков по выходным что за пьянка? Война войной, а когда гости с бутылем метилкарбинола пришли, то одними солеными огурцами их не накормишь. Сейчас при нынешнем строе самосознание честных эластов не позволяет даже на работе лишнего кусочка съесть, а тогда у этих гадов чем больше уворуешь, тем менее боеспособна их армия. Враг отступил. Пришел наш родимый общественный строй. Все общее, все общественное, все народное. Так как орденов бабе с дедом не дали за боевые заслуги, то и чиновниками они не стали. А раз ты не чиновник, то воровать законно не можешь. Пришлось красть незаконно, тем более у деда два ствола имелось трофейных. Стал он налетчиком, а его жена — наводчиком. Дед был хорошим специалистом, думаю, воровской категории не меньше десятой. Брал банки и сейфы, деньги да аурумные вещицы. Семья их всегда при деньгах состояла. По три раза за оборот звезды на юга отдыхать ездили, ну это тогда, когда дед на севере в командировке лес не валил.
  
  
     А потом его завалили, когда грабил машину для перевозки денег.
  
  
     Он ее подорвал, а один из охранников жив остался. Дед дверь броневика вскрыл, а тот ему подарок в лоб. Так и похоронили.
  
  
     Родители отца крали и теперь крадут по-мелкому. Дед домушник, а бабка карманница. Дед квартиры поднимает, шмотье барыгам сдает. Он так говорит, что у кого нет в хате ничего, у того и не уворуешь. Не имей богатства, будь пролетарием, и к тебе в твою берлогу никто не заглянет. А вот ежели ты торгаш или пекарню держишь, к примеру, ну работать не хочешь, а мелкий эксплуататор (благо у нас крупных давно повыводили, как клопов-кровопийц трудового народа), то бойся за свое добро. Честный человек — он бедный, вернее середняк, чего у него возьмешь из дому?
  
  
     Моя, значит, вторая бабка где сумку подрежет в машине по перевозке эластов, где кошелек вытащит. И у кого? У ротозеев. Чего этим девицам в толпе глазами хлопать да пацанов высматривать?
  
  
     Держи сумку перед собой, и содержимое ее останется при тебе.
  
  
     Чего мужикам носить кошелек в заднем кармане брюк?
  
  
     У отца свой подход. Он лохов разводит на бабки. Вот-вот, именно лохов. Ни одного нормального пацана он на бабло пока не развел. А лохов учить надо. Ведь если мой отец не разведет лоха хоть один раз на малые деньги, то государство этого лоха будет всю жизнь разводить на большие. Мамуля моя — воровка на доверии. Она выявляет эластовы пороки и пытается их искоренять.
  
  
     Ну кто этих мужиков заставляет на улице баб снимать и в постель к себе тащить? Это оттого, что жена съехала куда-нибудь на пару дней. А ему, гуляке, хочется клубнички. Только вместо клубнички получает дозу имидазолина гидрохлорида и спокойно засыпает.
  
  
     Мамуля щебечет о том, что она санитар общества. Лучше семья потеряет один раз тысячу единиц денег, зато больше муж налево ни ногой. Будет в дом деньги носить, а не заразу. У нас в семье все по понятиям. Мы денег перед братвой не крысим. Как положено, свою долю на общак отстегиваем. На сходки ходим, если зовут.
  
  
     Там мамуля с папаней, кстати, и познакомились.
  
  
     Я же пока только карманы с мелочью у жлобов трясу, но по окончании корпуса имею желание отсюда сваливать. Лучше всего в Десим. Там толстосумов много. Я хочу, как древний рыцарь Бобин Хороший, отбирать у десимских эксплуататоров нечестно нажитые средства и переправлять их на Камап нуждающимся.
  
  
     У меня сердце кровью обливается, когда вижу чиновника высокого уровня, вылезающего из подержанной служебной колесной машины. Разве может полноценно трудиться этот чиновник, если его мысли заняты не улучшением благополучия народа, а ремонтом трансмиссии машины?» Чиновница закончила читать выдержки. В воздухе повисла тишина. Никто не решался первым отреагировать на услышанное.
  
  
     Могут окружающие не так понять, а ушей тут много. Потом получишь по шапке вместе с этим, как его, Матини.
  
  
     — Забавное сочинение, — первым нарушил молчание мужчина в очках с толстыми линзами, — сколько оборотов в комиссии, но такой нестандартный рассказ впервые.
  
  
     — Самое точное определение, что нестандартный, — с облегчением поддержал другой мужчина. Он был доволен, что теперь кто-то, а не он, навесил ярлык на литературный труд этого кадета.
  
  
     И не придется рубить с плеча в своих суждениях. Тем более что в комнате присутствовал представитель департамента идеологии.
  
  
     — А по-моему, откровенная мерзость, — сказала чиновница в строгом брючном костюме. Она заведовала секцией в управлении департамента образования и, по всей видимости, была в большом авторитете у сослуживцев, так как сразу после ее высказывания посыпался ворох предложений.
  
  
     — Надо проверить этого писаку на психическое здоровье в департаменте излечения.
  
  
     — А что у него за родители?
  
  
     — Немедленно вызвать на ковер начальника его корпуса.
  
  
     — Каковы у него баллы по успеваемости?
  
  
     — Гнать такого из корпуса драной метлой.
  
  
     — Может, он на самом деле ворует?
  
  
     — Каковы о нем отзывы преподавателей, его обучающих?
  
  
     Начальник управления отложил в сторону ручку, которой делал пометки в блокноте, и тихо произнес: «Граждане, мгновение внимания. Постараюсь частично ответить на ваши вопросы и направить обсуждение данной проблемы из эмоционального в конструктивное русло. Вы не будете против? Вот и хорошо.
  
  
     Грегори Эспи Матини не имеет душевных расстройств. Его родители — почтенные люди, не имеющие никакого отношения к преступному миру. Его отец Эспи Матини занимается научными исследованиями. Недавно получил восьмой уровень. Мать —Халиа Матини — известный фотограф и фотохудожник. Грегори Матини имеет выпускные баллы в конце каждого курса по всем предметам максимальные, то есть восемнадцать. Характеристики на кадетов каждого корпуса мы в архиве управления не держим. Сегодня произвели запрос, но департамент почтовых сообщений молниеносно данные на бумажном носителе передать не в состоянии. Ждем. Начальник корпуса из командировки отозван.
  
  
     Хотелось бы услышать мнение представителей департамента внутренней безопасности и департамента идеологии».
  
  
     Первый из названных чиновников сказал, что ворами никто из семьи Грегори не был и в тюрьмах наказание не отбывал. Сам Грегори в кражах не замечен. Он подчеркнул, что все вышеизложенное в сочинении не дает повода его департаменту начать расследование, так как не звучало призыва к противоправным действиям.
  
  
     Чиновник по идеологии в свою очередь отметил, что в произведении Матини не прослеживаются элементы идеологической диверсии. Бабушки и дедушки в его сочинении стали вести асоциальный образ жизни благодаря агрессии Десима и оккупации нашей почвы. Более того, будучи человеком, идеологически подкованным, герой рассказа Грегори хочет своими, пусть и экзотическими, методами бороться с десимским режимом эксплуататоров. А отец Грегори — эласт проверенный, если имеет допуск к общению с представителями десимских научно-технических кругов на территории Камапа. Затем этот чиновник представил общественности скромно сидящую в углу поэтессу, обладательницу государственной премии в области литературы.
  
  
     — Граждане, — начала она, — я внимательно выслушала все точки зрения присутствующих и несколько раз прочитала сочинение Грегори. Мальчик, несомненно, талантлив в области литературы. Для его возраста произведение написано с высоким уровнем художественной культуры. Быть может, тема преступного мира, которую он выбрал для освещения, не совсем корректна, но это реалии жизни, от них не спрячешься. И еще, вы же сами задали соответствующую тему, в которой фигурирует слово «мечты».
  
  
     Будьте снисходительны к ребенку, если просите его пофантазировать. Предлагаю пропустить его в финал десяти лучших. Задать тему следующего соревнования, жестко фиксирующее описание правды жизни. К примеру — «Наш корпус: честно о хорошем и плохом». Пусть напишет, а мы, здесь присутствующие, проверим сочинения этих десяти финалистов в этом составе.
  
  
     — Вы не возражаете? — поэтесса обратилась сначала к идеологу.
  
  
     — Нет.
  
  
     — А вы? — к чиновнику департамента внутренней безопасности.
  
  
     — Тоже.
  
  
     Она перевела взгляд на заведующую секцией департамента образования. Та в ответ кивнула головой. Комната проснулась ото сна.
  
  
     — Я ж говорил, парню надо дать высказаться.
  
  
     — Не стоит на корню рубить молодой талант.
  
  
     — Подумаешь, кадет пофантазировал.
  
  
     — Что мы уже такие консерваторы?
  
  
     — У нас свободное государство, каждый имеет право открыто высказывать свое мнение.
  
  
     Продолжение видения. То же место, те же действующие лица.
  
  
     Несколько суток спустя. Обсуждение второго сочинения Грегори. Атмосфера накалена. В среде чиновников нервозность. Зачитывают избранные отрывки: «Я вам честно расскажу о плохом.
  
  
     О плохом руководителе нашего корпуса. О плохом его отношении к общественной собственности. О плохом и неэффективном руководстве учебным заведением. О воровстве. Теперь это уже не мечты мальчика-кадета для чиновничьей аудитории департамента образования. Мне не принципиально, как оценит мой труд творческая комиссия. Я пишу эту статью для следователей ОБХОС (отдела по борьбе с расхищением общественной собственности)департамента внутренней безопасности. Все изложенное далее —это не плод моего больного воображения. Это материалы моего личного расследования, собранные по крупицам и проверенные много-много раз. Начнем с того, что на протяжении последних трех оборотов по договору найма в корпусе числилось три технических работника для уборки учебных помещений и прилегающей территории. Фактически же работал у нас один эласт, родственник начальника нашего корпуса. Остальные два числились на работе фиктивно. При этом вознаграждение за труд им по ведомости выплачивалось регулярно. Сумму, осевшую в чьем-то кармане за этот срок, подсчитать не трудно.
  
  
     Когда началось в корпусе строительство плавательного бассейна, наш руководитель затеял строительство загородного дома, хотя имел на тот момент трехкомнатную квартиру. Войдя в сговор с чиновниками подрядной строительной организации, он снял часть технического персонала со строительства бассейна и направил незаконным образом на строительство своего личного дома. Так же с нарушением законодательства использовались строительные машины в собственных целях. Происходило хищение стройматериалов. Так, весь кирпич на сооружение бассейна поставлялся с одного завода и имеет номер всей поставленной партии 17856. Кирпич с таким же номерным знаком заложен в стены особняка нашего руководителя. Плитка облицовочная на поверхности бассейна имеет номер партии выпуска 25687. Я не имел возможности попасть в дом данного вора, отколоть плитку и сверить номерные знаки. Я думаю, этим вопросом должны заняться компетентные органы. Из-за воровства цемента и уплотнителя строительная организация не смогла исполнить технический регламент по сооружению бассейна в полном объеме. В результате он дал течь и на данный момент не введен до конца в эксплуатацию. Необходимо провести независимую экспертизу состояния этого объекта и взять показания у чиновников строительной организации, осуществлявших сдачу бассейна в эксплуатацию.
  
  
     Далее привожу следующие примеры незаконных деяний, позорящих честь и достоинство чиновника третьего уровня департамента образования…» — Факты проверены, частично подтвердились, идет дальнейшее расследование, — сухо констатировал чиновник департамента внутренней безопасности.
  
  
     — Я слышал, в этом деле прослеживается не менее двенадцати эпизодов, — заметил представитель департамента идеологии. — В том числе безосновательная выплата премиальных отдельным чиновникам и себе. Халявные, если так можно выразиться, путевки на курорты членам своей семьи и сторонним эластам, не работающим в данном департаменте, за счет бюджета учебного заведения. Выплата завышенных командировочных себе и так далее.
  
  
     — Факты подтверждены по восьми эпизодам, самый серьезный из которых кража и присвоение строительных материалов и превышение служебных полномочий, — подтвердил чиновник безопасности.
  
  
     — Какое пятно на наш департамент, тем более, что это мой подшефный корпус. Тень упадет и на меня. Мы в состоянии удалить это пятно, пока оно не расползлось слишком широко и не въелось в ткани? Я знаю этого эласта лично. Как организатор учебного процесса, он весьма хороший специалист, — обратилась заведующая секцией к начальнику своего департамента.
  
  
     — Считаю, что нет, — ответил за него идеолог, — мальчишка аналогичные заявления официально через своего отца подал также в наш департамент, а еще, не пойму зачем, в департамент внешней безопасности. Так что это дело получило большой резонанс. Грегори Матини в своем сочинении «Наш корпус: честно о хорошем и плохом» очень пунктуально описал все плохое о своем руководителе. Поэтому если вы хотите помочь чиновнику своего подшефного корпуса, то у вас есть возможность написать сочинение обо всем хорошем, чем обладает подследственный.
  
  
     Ваше произведение также приобщат к делу.
  
  
     Последнее видение по этому эпизоду. Торжественная линейка, посвященная началу нового курса, в корпусе Грегори. Ее открывал новый руководитель.
  
  
     IX
  
  
  
     — Мигуэль!
  
  
     Тишина.
  
  
     — Мигуэль, скотина в хлеву уже все загородки с голода сгрызла, просыпайся!
  
  
     Гробовая тишина.
  
  
     — Ну, я сейчас вылью на тебя, соню ореховую, кварту воды, вмиг проснешься.
  
  
     ***
  
  
     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.
  
  
     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.
  
  
     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.
  
  
     azurga.net: да.
  
  
     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.
  
  
     Заполните бланк запроса.
  
  
     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.
  
  
     Язык запроса: русский.
  
  
     Язык ответа: русский.
  
  
     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:
  
  
     английском.
  
  
     Запрос: кварта (Мастрийская империя), объем жидкости.
  
  
     Единица измерения: литр.
  
  
     Краткая характеристика единицы литр:
  
  
     1. Не является единицей International System of Units.
  
  
     2. Равен 1,000028 кубическим дециметрам.
  
  
     3. Имеет вес 1 килограмм при температуре воды 3,98 градуса Цельсия и давлении атмосферы 760 миллиметров ртутного столба.
  
  
     Подтвердите правильность характеристик литра: да.
  
  
     Ответ:
  
  
     1. Кварта (Мастрийская империя) — 0,7 литра.
  
  
     2. Кварта (США) — 0,946353 литра.
  
  
     3. Кварта (Парагвай) — 0,757 литра.
  
  
     4. Кварта (Великобритания) — 1,136523 литра.
  
  
     Подтвердите получение вами информации: да.
  
  
     Продолжить: нет.
  
  
     Желаете выйти: да.
  
  
     Всего хорошего. До встречи.
  
  
     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.
  
  
     Вы отключены.
  
  
     ***
  
  
     Этим утром Мигуэль не смог подняться с постели, как ни кричала его жена. А когда подошла, то увидела причину этого своими глазами. У него был жар, и голова с левой стороны сильно распухла. Травмированный орган зрения не просматривался за отекшими фиолетовыми веками. Мигуэль находился в полуобморочном состоянии, иногда приходя в сознание и что-то бормоча. При этом голова его начинала лихорадочно метаться из стороны в сторону по подушке с вышитым на ней ликом крылатого бога сновидений Морфеуса. Сама подушка, как и волосы на голове Мигуэля, была влажная от истекавшего из него в обильном количестве пота.
  
  
     «О великая Гигия! — всплеснула руками Марчелла. — Мигуэль, что с тобой?» Но Мигуэль смог лишь на миг приоткрыть здоровый глаз и что-то невнятное промямлить. «Литисия, сходи за лекарем, и бегом. Узнаю, что по дороге в лавку зашла или болтала с кем, волосы повыдергаю, — крикнула мать дочери. — Не видишь, отец плох». «Маменька, а кого звать?» — поинтересовалась дочь. «Покличь Антонио, он хороший травник. И в отличие от остальных три шкуры с клиента не дерет», — рекомендовала мать.
  
  
     Спустя некоторое время дверь дома отворилась и в комнату в сопровождении Литисии зашел худой сутулый человек с большой плетеной корзиной в руке. Он справился о состоянии здоровья больного, об истории его заболевания, о продолжительности хвори, а затем высказал вопрос-рекомендацию.
  
  
     — А желудок больному промывали?
  
  
     — Не-е-т, — растерянно ответила Литисия и взглянула на мать.
  
  
     — А что, надо? — спросила Марчелла.
  
  
     — Эта процедура никогда не помешает, — сказал лекарь.
  
  
     — Я так понимаю, он головой ударился, а не съел плохую еду, — сказала Марчелла.
  
  
     — Как знать, как знать, — пространно ответил Антонио.
  
  
     — Так мы папеньке будем кишки чистить? — задала вопрос Литисия.
  
  
     — А чего чистить, он и так уже трое суток не ест ничего, только воду пьет, — заметила Марчелла.
  
  
     — Ну, как хотите, — сказал лекарь, — тогда будем врачевать его так. Я вам пропишу для больного…— А осматривать вообще будете? — перебила врача супруга Мигуэля.
  
  
     — Что осматривать? — поинтересовался лекарь.
  
  
     — Тело, — сказала Марчелла.
  
  
     — Чье тело? — с недоумением на нее глянул травник.
  
  
     — Мигуэля, моего мужа, — возмутилась супруга больного.
  
  
     — Как тело, так я что, мертвеца лечить приехал?
  
  
     — Маменька, когда я уезжала, отец жив еще был, — с ужасом воскликнула Литисия.
  
  
     В соседней комнате послышался хрип и бессвязная речь.
  
  
     «По-моему, мы один другого не поняли. Пройдемте, осмотрим больного», —сказал лекарь и шагнул в дверной проем. Антонио приложил ладонь ко лбу Мигуэля и заметил: «Жар и лихорадка».
  
  
     «Лихорадка? От удара по голове? — поинтересовалась дочь. —Так он заразный?» «Нет, нет. Больной не заразен. Его просто лихорадит, у него горячка», — заметил лекарь и полез в свою корзину. Он стал извлекать из нее различные стеклянные баночки и керамические чашки.
  
  
     — Вот! — воскликнул врач, — чудодейственный порошок.
  
  
     Как раз помогает в таких ситуациях.
  
  
     — Что за средство? — спросила Марчелла.
  
  
     — Порошок из высушенного крыла летучей мыши. Действует следующим образом. С восходом Луны посыпать щепотку порошка на голое тело больного. С заходом Луны процедуру повторить, — помахал пальцем травник.
  
  
     — Антонио, я похожа на дуру? Ты хочешь, что бы я всю ночь караулила восход и заход Луны? — возмутилась Марчелла.
  
  
     — Вам же дорого здоровье мужа, вот и стерегите Луну. А заодно будете прикладывать к голове больного холодные мокрые тряпки, чтобы жар унять. И молитесь, молитесь богине здоровья Гигии.
  
  
     — Антонио, сейчас только утро. Ему необходима помощь немедленно. До восхода ночного светила он может уже вести беседу с богом царства мертвых Дитом.
  
  
     — А вы начинайте молиться прямо сейчас. И дочь ваша пусть молится, соседей позовите. Чем больше людей за него обратится к богам, тем он быстрее пойдет на поправку.
  
  
     — А если он помрет до восхода Луны? Ты что ли мне мужа заменишь? — Марчелла схватила суховатого лекаря за руку и дернула. Он чуть не потерял равновесие и не упал на пол.
  
  
     — Маменька, не нужен мне такой отец, — Литисия знала, что мать не поймешь, когда шутит, а когда нет, — не бери его взамен, лучше вообще без отца, чем такой.
  
  
     — Если Диту будет угодно, то Кербер не пропустит Мигуэля в подземное царство. Молитесь и принесите жертву богам.
  
  
     — Молиться я и без тебя бы могла. А в жертву я сейчас тебя принесу, совет хороший, — она дернула лекаря еще раз, и тот упал на одно колено. — А ну, врачуй его сейчас!
  
  
     — Хорошо, хорошо, — испугался травник. — Вот, возьмите сушеный помет молодого аиста, залейте кипящей водой, дайте настояться, отцедите и напоите больного. Действовать начнет сразу же.
  
  
     — То-то, — подобрела Марчелла, — ладно, давай свои крылья и помет.
  
  
     — Вот, возьмите, — Антонио протянул ей снадобья, — а уж как ими пользоваться, я вам объяснил.
  
  
     — Литисия, ты запомнила? — обратилась мать к дочери.
  
  
     — Да, маменька, — ответила та без энтузиазма.
  
  
     Лекарь медленно упаковал свои врачебные препараты назад, и, переминаясь с ноги на ногу, продолжал стоять на месте. «Завтра поутру жду тебя снова», — обратилась Марчелла к травнику.
  
  
     Тот не уходил.
  
  
     — Чего-нибудь еще хочешь сказать? — спросила у Антонио хозяйка дома.
  
  
     — Э-э, с вас пять монет, — робко ответил тот.
  
  
     — Ах да, держи сто драхм.
  
  
     — Сударыня, я понимаю, что медной монетой часто называют монету достоинством в двадцать драхм. И пять таких монет равны одному серебряному песету. Но я имел в виду пять серебряных монет или пятьсот медных за свою работу, как вам будет угодно.
  
  
     — Пять монет серебра? Я не ослышалась? — округлила глаза Марчелла.
  
  
     — Вы совершенно правы, — будто оправдываясь, произнес лекарь.
  
  
     — Литисия, ты слышала? Пять серебра! Ишь чего затребовал!
  
  
     Может, тебе сразу золотой эскудо подавать?
  
  
     — Понимаете, я за посещение больного не много, всего сто медных драхм беру. Но лекарства дорогие, мне их приходится покупать, я же их сам не делаю.
  
  
     — А зачем их покупать? — не унималась Марчелла. Залез на чердак днем, когда мыши спят, палкой сбил, и готово. Потом пошел на луг, пособирал аистиный помет, все высушил. Что, на такое большой ум и сноровка нужны?
  
  
     — Дело в том, что обычные домашние летучие мыши для врачевания не годятся. Для таких целей нужны пещерные, а их трудно ловить. А помет подходит только молодого аиста. А они, эти аисты, к нам только на зиму прилетают из северных краев уже не птенцами. Поэтому их какашки можно купить только у северных народов.
  
  
     — Хорошо, хорошо. Литисия, добавь Антонио еще двести драхм, — отдала распоряжение дочке мать.
  
  
     — А еще две серебряные песеты? — поинтересовался травник и втянул голову в плечи.
  
  
     — Вот, как больной пойдет на поправку, так заплачу. Все. Завтра утром жду. И не забудь сам молиться за здоровье Мигуэля.
  
  
     В полдень следующего дня Антонио робко постучал в дверь.
  
  
     Ему никто не ответил, тогда он сам отворил и зашел в гостиную комнату с горящей плитой посредине. Снова позвал хозяйку, но ни она, ни дочь не ответили. После этого он направился в комнату к больному и увидел там женщину и девушку, стоящих у кровати Мигуэля с поднятыми вверх руками. Он им кивнул в знак приветствия, поставил на пол корзину, подошел к стене, оперся об нее спиной и тоже начал молиться.
  
  
     — Как со здоровьем у больного? — помолившись, спросил лекарь.
  
  
     — Стало только хуже, — ответила Литисия.
  
  
     — А вы все сделали, как я советовал?
  
  
     — И днем и ночью все, как ты сказал, все так и делали, — сказала Марчелла.
  
  
     — Ну, за одни сутки ждать улучшения не приходится, — ответил травник.
  
  
     — Но ему стало еще хуже. Он уже в сознание не приходит. Помогите ему, господин Антонио, — попросила Литисия.
  
  
     — Я мог бы для него посоветовать воду из источника бога Себега. Сей источник находится высоко в горах на востоке империи, — при этом лекарь наклонился и извлек из своей врачебной корзины прозрачный стеклянный пузырек зеленоватого цвета в форме груши с пробкой из коры букового дуба.
  
  
     — Ой, — воскликнула Литисия, — какая необычная бутылочка!
  
  
     — Ее изготавливают у подножья горы, куда стекает вода из родника Себега. А форма у нее такая, дабы сохранить лечебные свойства воды. Она стоит дорого, но очень действенна.
  
  
     — Когда человек находится на пороге в царство Дита, и три головы Кербера дышат ему в лицо огнем, то о деньгах не думаешь, — сказала Марчелла и осеклась.
  
  
     Антонио взглянул на Марчеллу из-под бровей, а затем уверенно добавил: «Эта живая вода стоит восемь серебряных песет.
  
  
     Вы можете ее у меня приобрести, но вначале обязаны погасить долг в двести драхм. Итого десять серебра, и судьба вашего мужа в ваших руках». Хозяйка дома ничего не ответила, ушла в другую комнату и, вернувшись, протянула дрожащей рукой одну серебряную монету достоинством десять песет.
  
  
     — Вы ж, Антонио, только завтра не забудьте про нас, — безучастно сказала Марчелла.
  
  
     — Конечно, конечно, — ответил травник, кладя деньги в свой кожаный кошель и пряча в корзину. — Дайте мне сосуд, куда я могу перелить вам целебную воду. А наведать больного я завтра смогу только к вечеру. Надеюсь, он к этому моменту начнет поправляться.
  
  
     — А вы со своим чудесным пузырьком не могли бы ее оставить? — спросила Литисия.
  
  
     — Нет, что ты! Сей чудодейственный сосуд я обязан вернуть монахам, живущим у источника Себега, чтобы они его опять наполнили целебной водой. В этот сосуд нельзя наливать никакой другой воды, иначе он будет осквернен.
  
  
     К вечеру состояние Мигуэля стало критическим. У него посинела не только вся голова, но уже и шея. Жар усилился. Литисия побежала за лекарем Антонио, но его дома не оказалось, и домой она вернулась в открытой повозке. Из нее вышел мужчина средних лет с аккуратно причесанными волосами. Одет он был в тогу из дорогого хлопка, а в руках нес небольшую кожаную сумку. Следом тащил две огромные плетеные корзины слуга.
  
  
     Из хлева вышла Марчелла, вначале посмотрела на незнакомца, почему-то смутилась, потом поправила волосы, и вопросительно уставилась на дочь.
  
  
     — Антонио дома не оказалось, — начала она, — никто не знает, где он, и когда вернется. Вот мне и посоветовали обратиться к сударю…— Фернандо, меня звать хирург Фернандо.
  
  
     — Вы, по всей видимости, берете дорого за лечение, — предположила Марчелла, осмотрев лекаря, его слугу и экипаж.
  
  
     — Вы правы, сударыня, дорого, но платит мне всегда сам больной, причем после полного выздоровления. Можно отдавать деньги частями, по мере появления их у вас. Не будем терять времени. У меня его мало, у больного, судя по рассказам девчонки, вообще не осталось.
  
  
     Прошли в дом. Слуга достал из корзины белый льняной передник, накинул на своего господина, завязал сзади. Затем попросил у хозяйки воды, помог хирургу вымыть руки при помощи измельченного морского песка и уксуса. Фернандо приступил к осмотру. Он попросил передвинуть кровать поближе к окну, обошел несколько раз вокруг больного. Затем потрогал его за голову и тело в разных местах, прощупал пульс, биение сердца. Раскрыл здоровый глаз, затем поврежденный. Долго его рассматривал. Далее попросил у слуги кусок выпуклого прозрачного стекла. Держа левой рукой раскрытыми веки левого глаза, приближал и отдалял это стекло, глядя в него. Дал знак слуге, тот достал отполированную до блеска пластину меди или бронзы, начал пускать «зайчик» на поверхность глаза. «Зрачок не реагирует на свет?» — обратился слуга к хозяину. Тот не ответил. Фернандо при помощи слуги стал прикладывать различные железные инструменты и растяжки к голове и шее Мигуэля, что-то мерили и на папирус записывали. Постучали по суставам и голове различными молоточками, в разных местах кольнули иголками. «Расскажите, сударыня, как до сего момента проводилось лечение больного?» — поинтересовался хирург. Мать и дочь, дополняя друг друга, рассказали о методах лечения травника Антонио. Во время их рассказа Фернандо и слуга несколько раз переглянулись меж собой, улыбаясь уголками губ.
  
  
     — Что-то не так делал Антонио? — поинтересовалась Марчелла.
  
  
     — Я не даю оценку действиям моих коллег-врачей, — ответил хирург.
  
  
     — А как вы решили лечить? — со скепсисом в голосе задала вопрос Марчелла.
  
  
     — Решать вам, я могу только предложить варианты, а вы выбираете.
  
  
     — Слушаю.
  
  
     — Ваш муж имеет очень большие шансы умереть. Как я предполагаю, от удара у него лопнул кровеносный сосуд или несколько под костями черепа, и часть крови вылилась в полость головы.
  
  
     Она там начала гнить, и заражение пошло на шею.
  
  
     — Ой, маменька, мне страшно, — прошептала Литисия.
  
  
     — И какой же выход? — твердо взглянув на лекаря, спросила Марчелла.
  
  
     — Необходимо попытаться пустить дурную кровь, — ответил врач.
  
  
     — Из руки через вену? — спросила Литисия.
  
  
     — Нет, девочка, из головы.
  
  
     — И как вы собираетесь это сделать?
  
  
     — Просверлить дырку в голове и выпустить сгустки крови и гной, — сказал Фернандо.
  
  
     — Маменька, это что-то страшное.
  
  
     — А по-другому никак нельзя?
  
  
     — Ну, вы же, сударыня, по-другому уже пробовали. Болезнь в запущенной форме. Если бы несколько дней назад, то можно было бы попытаться снять жар приемом препаратов вовнутрь, но теперь такой метод не подойдет.
  
  
     — Нам рекомендовали аистиный помет и порошок из сушеных крыльев, — заметила Марчелла.
  
  
     — Видно, такой способ не всем подходит, — ответил лекарь и посмотрел на своего слугу.
  
  
     — А почему я должна поверить вам и разрешить пробивать дырку в голове у моего мужа?
  
  
     — Это ваше право, давать мне возможность врачевать вашего мужа или нет. Но я бывший военный хирург, много лет ходил с нашими легионами на войну. А в бою такие травмы сплошь да рядом. На войне, женщина, бойцы при неудачном сражении умирают, как мухи.
  
  
     — А какова вероятность, что мой муж выживет и, если выживет, будет полноценно здоровым? И второе. Во сколько мне станет это лечение?
  
  
     — Объясняю по порядку. Лечение, полное, встанет вашему мужу в два золотых эскудо. Примерно столько же стоят и похороны. Так что эти деньги вы все равно потеряете. Дурная кровь в голове ядовита, она отравляет тело. Может отравить руку или ногу, тогда они перестанут двигаться полностью или частично, может повлиять на ум человека. Каждый случай не похож на другой. Может, если человек крепкий, и не причинить вреда. Но скажу вам точно — больше на этот глаз ваш муж видеть не будет.
  
  
     Поэтому предлагаю вырезать глаз и через это отверстие выпустить дурную кровь. Глаз все равно сгниет и выпадет. Это только продлит его хворь и страдания. Еще придется сверлить несколько дырок в черепе, если не подбираться к болезни через глазное углубление.
  
  
     — О, боги всемогущие, я имею время обдумать все? — спросила Марчелла.
  
  
     — Я дам бескорыстно больному медовую настойку на горчавке. Вольете ему в рот. И мазь из корня имбиря и листа лотоса.
  
  
     Смажете больное место. Это приглушит болезнь. Завтра в обед моя повозка будет стоять на этом же месте. Вы письменно дадите мне разрешение на хирургию либо откажетесь. И напишете, вырезать глаз больному или нет.
  
  
     — Договорились, — простонала Марчелла. — Хотела спросить, а что делать с лекарствами травника Антонио?
  
  
     — Еще остались?
  
  
     — Больше половины от купленного у него, — вставила Литисия.
  
  
     — На вашем месте я бы воздержался от потребления фекалий и крыльев.
  
  
     — Да, но он еще советовал пить целебную воду и молиться.
  
  
     — Вот это никогда не навредит, — закончил хирург и направился к своей повозке.
  
  
     Утром следующего дня Марчелла поднялась с первыми лучами солнца, разбудила дочь. Дала ей распоряжения по уходу за отцом, состояние которого оставалось плохим, но стабильным. Сама вымылась, надела на себя длинную шаль-плащ паллу, на ноги — кожаные сандалии. Сделала на голове пирамидальную прическу.
  
  
     — Мам, ты куда так вырядилась?
  
  
     — Не твое, дуреха, дело. Надо с умными людьми посоветоваться.
  
  
     — Ты как будто в театр собралась?
  
  
     — Я что, в убогом одеянии должна на люди выходить?
  
  
     — Нет, но ты словно на праздник нарядилась. Отец при смерти почти.
  
  
     — Я всю жизнь мучилась с твоим придурком отцом, хотя он был здоров телом, но немощен умом. А теперь он, видите ли, собрался на встречу с Дитом. А мне что делать с незамужней дочкой? Как без жалования жить дальше? — взорвалась Марчелла. —У меня что, поместье есть или земля? У меня жалкий огородишко в предместье. Даже повозки приличной нет, чтоб до города добраться не стыдно было. Пойду пешком. Может, кто из добрых людей подвезет.
  
  
     Марчелла подошла к зданию городской тюрьмы. У входа стоял молодой стражник с коротким мечом без щита и шлема. «Господин Густаво на месте?» — спросила она. Охранник посмотрел на нее, но вопрос проигнорировал.
  
  
     — У тебя проблемы со слухом?
  
  
     — С гражданскими разговоры вести не велели, — ответил тот.
  
  
     — Кто тебе не велел?
  
  
     — Устав.
  
  
     — Я должна повидаться с начальником тюрьмы. Понятно?
  
  
     — Не положено, — отрезал стражник.
  
  
     — Послушай, салага, что не положено тебе, то разрешено мне.
  
  
     Ты сколько служишь?
  
  
     — Сударыня, сколько я на службе, не имеет значения. А вот за оскорбление стражника на посту я посажу вас в клетку, тогда точно повидаетесь с господином Густаво.
  
  
     — А, значит, он у себя. Хорошо, боец, пропусти меня к нему, прошу.
  
  
     — Я же сказал, что гражданским входа нет.
  
  
     — Я не гражданская, болван, я жена Мигуэля.
  
  
     — Точно?
  
  
     — Не сомневайся.
  
  
     — Проходите, — сказал он, а про себя добавил, когда она скрылась: — Точно она. Мне рассказывали. Такое хамло на сто мужиков не сыщешь, как жена Мигуэля.
  
  
     Марчелла поднялась по крутой винтовой лестнице на второй этаж, подошла к нужной двери и легонько постучала.
  
  
     — Входите, — ответил голос из-за двери.
  
  
     — Здоровья тебе, Густаво.
  
  
     — И тебе долгих лет, Марчелла. Ты зачем сюда пришла? Я же просил тебя.
  
  
     — Мне-то, может, и долгих лет, а вот Мигуэль уже на своем пути Кербера повстречал.
  
  
     — Слышал. Как он сейчас?
  
  
     — Кровь дурную ему из головы пускать будут сегодня.
  
  
     — Кто?
  
  
     — Хирург Фернандо.
  
  
     — Не знаком, — сказал начальник тюрьмы, — но слышал, что хирург неплохой.
  
  
     — Глаз он ему хочет вырезать. Без глаза сможет ли Мигуэль остаться на работе у тебя?
  
  
     — Если бы у меня, то мог, работник он хороший. Да и сколько лет при мне. Но тюрьма — это почти военная служба. Одноглазого держать не будут.
  
  
     — А пожизненное пособие по выходу на отдых из-за травмы глаза?
  
  
     — Марчелла, он же зрение не на службе потерял, а по пьянке.
  
  
     — А если все дадут показания, что ему преступник глаз выбил?
  
  
     — Марчелла, ты ж сама налево-направо всем раструбила, что муж твой, пьянтос, нажрался эля или бырла, шел домой и побил голову.
  
  
     — Откуда я знала?
  
  
     — А чем я могу помочь?
  
  
     — Густаво, дорогой, не за себя прошу, за дочку, не оставь нас без куска хлеба. Сделай так, чтобы Мигуэль получил пожизненное содержание, а я отблагодарю, — лукаво улыбнулась Марчелла.
  
  
     — Я пособие сам не определяю. Это муниципалитет выносит решение. Если узнают, что я подделал документы, — он понизил голос, — то мне отрубят голову. Кто будет тогда о моей жене заботиться? Пусть лекарь глаз не трогает. Даже если Мигуэль на него видеть не сможет, то кто об этом сразу узнает? Будет здоров — будет на службе, а там посмотрим.
  
  
     — Так я на тебя могу рассчитывать, Густаво? — сказала Марчелла, подойдя близко к нему.
  
  
     — Да, что в моих силах, я помогу. А теперь иди.
  
  
     Марчелла оглянулась на дверь, наклонилась и поцеловала Густаво в щеку. «Иди, Марчелла, иди. Не создавай новых проблем», — посоветовал начальник тюрьмы.
  
  
     Марчелла спустилась по ступеням на первый этаж. У входа попрежнему стоял молодой охранник.
  
  
     — Ну как, сударыня Марчелла, переговорили с начальником Густаво? — добродушно спросил он.
  
  
     — А то! — буркнула она в ответ.
  
  
     — И как, успешно? — опять вполне мирно задал вопрос стражник, но Марчелла подумала, что над ней издеваются.
  
  
     — Для меня — да, а для твоего начальника — не очень.
  
  
     — И что же его так огорчило?
  
  
     — Его уже ничего не может огорчить, — очень серьезно ответила Марчелла и еще более серьезно посмотрела в глаза охраннику.
  
  
     — А в чем проблема? — он отвел глаза в сторону.
  
  
     — А проблема юноша в том, что ты нарушил устав. Пропустил постороннего человека к своему командиру. И теперь он лежит в своем кабинете с перерезанным горлом от уха до уха в луже крови. А все потому, что ты, олух, поверил мне, убийце, что я жена твоего сослуживца некого Мигуэля. А я являюсь женой казненного недавно преступника. Вот и отомстила. Тебе не с мечом надо здесь стоять, а с палкой охранять коров на лугу, что бы бык к ним сзади не подкрался, растяпа.
  
  
     — Вы, это, так не шутите, так не положено, не по уставу, —сбивчиво протараторил он и взялся за рукоять меча. — Я в любой момент могу вас задержать.
  
  
     — Ну, задержи меня покрепче, — Марчелла схватила юношу за кисть правой руки, лежащей на рукояти не вынутого из ножен меча, а другой рукой взялась за ножны.
  
  
     — Не прикасайтесь к стражнику на вахте, — возражал он, пытаясь достать меч из ножен, только сил не хватало. — Пустите, мне нужно проверить.
  
  
     — Беги. Поучать меня вздумал, сморкач!
  
  
     — Вы только никуда не уходите. Я сейчас вернусь.
  
  
     — Ага, ждать тебя тут останусь, как на первом свидании, —развернулась и пошла к окраине города.
  
  
     Он резво взбежал на второй этаж и с силой толкнул дверь. Начальник, откинувшись на спинку деревянного кресла, о чем-то размышлял.
  
  
     — Сударь Густаво, вы живы? — взволнованно произнес он.
  
  
     — Тебя не учили стучаться перед тем, как войти?
  
  
     — Я думал, вы мертвы.
  
  
     — С чего бы? Тебя видение посетило?
  
  
     — Нет, меня женщина посетила, она сказала, что зарезала вас, сударь.
  
  
     — Зарезала, причем без ножа, — задумчиво произнес он.
  
  
     — А это правда, что она Марчелла, жена Мигуэля?
  
  
     — Она, она, бестия.
  
  
     Случай с охранником Марчеллу на время позабавил, но смутные мысли опять полезли в голову. Ей казалось, что все беды навалились одновременно, и конца этим бедам не видать. Что некому ей помочь в трудную минуту. Все отвернулись от нее, одна она на белом свете со своими проблемами. Что делать, если Мигуэль помрет? Как одной дочь растить? А если он останется калекой, как хозяйство вести? На лечение уйдет почти все его месячное жалование. Она рассчитывала на помощь Густаво, но тот женился на своей молодой сучке и позабыл старых друзей. Марчелла решила, что пусть Фернандо хоть десять дырок в голове непутевого мужа сверлит, но глаз она не позволит трогать.
  
  
     Занятая своими мыслями, Марчелла продвигалась по намеченному маршруту, как вдруг знакомый силуэт промелькнул в толпе людей и привлек к себе ее внимание. Она пригляделась и опознала в нем травника Антонио. Он за несколько кварталов впереди тащил в руках свою врачебную корзину. Марчелле было в этот момент так одиноко, что она захотела догнать его и просто пообщаться о перспективах выздоравливания мужа. Но кричать было далеко, а бегом догонять женщине мужчину просто не прилично. Тогда она ускорила шаг и решила таким образом настигнуть лекаря, тем более что передвигался он медленно, волоча свою поклажу. Расстояние между ними постепенно сокращалось. Их отделяли уже не более пятидесяти шагов, и Марчелла собиралась обратить внимание травника на себя, как вдруг он остановился, поставил корзину на мостовую и хлопнул себя ладонью по лбу, словно о чем-то вспомнил. Поднял корзину. Изменил направление своего движения и направился в сторону. Марчеллу это заинтересовало. Она набросила часть ткани паллы себе на голову, дабы стать менее узнаваемой, и на такой же дистанции начала двигаться за Антонио. Пройдя три квартала, он подошел к акведуку, достал что-то из своей корзины. Опустил в воду, прополоскал. Марчелле был плохо виден предмет в его руке, а любопытство женщину подталкивало ближе. Она решила, что даже если лекарь и уличит ее в подглядывании, то в этом нет ничего ни преступного, ни позорного. Тогда она просто с ним поздоровается и заведет беседу. Когда она подобралась не менее чем на двадцать шагов и стала сбоку, то увидела, что травник держит в руках пузырек грушевидной формы, в котором хранил святую воду, и затыкает его пробкой. Она спряталась за колонну. Антонио огляделся по сторонам, а затем проворно поставил пузырек в корзину. «Ну, лекарская свинья, придешь ты ко мне сегодня вечером», — подумала она.
  
  
     В тот же день Фернандо прибыл в дом Мигуэля в срок, как и обещал. Попросил посторонних удалиться из помещения и совместно со своим ассистентом приступил к работе. Операцию проводил долго.
  
  
     По окончании сбросил свой окровавленный передник и направился в гостиную приводить себя в порядок, на ходу сказав: «Инструмент завтра прокипятим, собери только». Слуга остался в комнате больного складывать щипцы, зажимы, растяжки, ножи, лезвия, сверла.
  
  
     В соседней комнате его ожидали Литисия и Марчелла. Мать и дочь подняли на него свои глаза и ожидали, что произнесет хирург.
  
  
     — Шесть отверстий пришлось просверлить, пока вся дурная кровь не вышла, — сказал он хозяйке.
  
  
     — Жить будет? — поинтересовалась Марчелла.
  
  
     — Шансов наполовину, — ответил хирург, — теперь многое зависит от вашего за ним ухода.
  
  
     — Спасибо, лекарь Фернандо, — поблагодарила Литисия.
  
  
     — Поправляйтесь, я ему дал успокоительное. Следите за ним, когда действие опия закончится.
  
  
     Фернандо уехал, а мать с дочерью вернулись в дом. Мигуэль лежал на спине. Дыхание было тихим, но ровным. Голова побрита и перемотана белым льняным холстом, на котором проступали красные кровяные пятна. Марчелла долго в оцепенении стояла подле кровати и глядела на мужа, а затем эмоции и женская слабость взяли верх, и она разрыдалась. За ней не выдержала и начала всхлипывать Литисия. Потом они стали молиться, но не по обыкновению, стоя, а на коленях у кровати больного, потому что подняться не хватало душевных сил.
  
  
     Сколько прошло времени, сказать трудно. Только, когда в дверь постучали, уже начало смеркаться. Марчелла резким движением поднялась, утерла с лица остатки слез и вышла в гостиную, где уже стоял травник Антонио.
  
  
     — Ну как больной? Думаю, идет на поправку, — высказал предположение он.
  
  
     — Думаю, с твоим лечением он уже охранял бы преступников в царстве Дита, — волевым тоном промолвила Марчелла.
  
  
     — Не понял, сударыня.
  
  
     — Не помогли твои снадобья, Антонио. Мигуэль уже почти умирал. Верни мне мои деньги и уходи вон.
  
  
     — Какие деньги? Я тратил на вашего мужа свое время, свои умения, свои препараты, врачевал его. С какого смеха я обязан возвращать заработанные мною тринадцать серебряных песет?
  
  
     Я их честно отработал. Не желаете продолжать лечение, ищите другого лекаря. Только отдайте мне за сегодняшнее посещение сто драхм, и я уйду.
  
  
     — Ты так наврачевал, что моему мужу пришлось в голове пробивать шесть дырок. У него от твоих порошков из крыльев мух и стрекоз дурная кровь образовалась.
  
  
     — Сударыня, вы сами череп мужу кроили или соседи вилами из сарая помогали торкать по голове? — зло пошутил травник.
  
  
     — Издеваешься, мерзавец, а я, между прочим, осталась должна хирургу два золотых.
  
  
     — А что за цена такая? Я такой отродясь не встречал, разве только лекарю императора столько платят.
  
  
     — Лекаря имя Фернандо.
  
  
     — Лекаря, говорите? — возмутился Антонио.
  
  
     — Да, он был хирургом в действующей армии, — вставила фразу Литисия.
  
  
     — Никакой он не хирург, а конюх. Он в свое время был ветеринаром при легионе. Там и научился на лошадях своим зверским методам ломать кости, отрезать конечности, сверлить черепа.
  
  
     Лошадь — скотина, не человек, ей все равно. Знаю я его, он шарлатан, а не хирург.
  
  
     — Может, он и шарлатан. Да плату он обещал испросить только по выздоровлении мужа, — уже не так уверенно возразила Марчелла.
  
  
     — Вы папирус подписывали на проведение врачевания? — поинтересовался травник.
  
  
     — Да.
  
  
     — Ну так ждите через пару дней у себя нотариуса и солдафона при нем для возврата долга. А муж ваш, после такого насилия над ним, все одно не выживет. После трех дырок в горшке даже буйвол копыта отбросит, а тут целых шесть.
  
  
     Марчелла пришла в замешательство. Ей подумалось, что и второй лекарь ее обманул, только по-крупному. Пустил пыль в глаза своим лоском и важным видом. Рассказал ей пару умных историй, похвалился инструментом диковинным, а на самом деле обобрал.
  
  
     — А ты лучше? Ты самый что ни на есть шарлатан, — пошла в наступление Марчелла. — Ты где берешь воду для своего пузырька? У тебя начало источник бога Себега где берет, в акведуке?
  
  
     — Вы что-то напутали, сударыня Марчелла, — начал оправдываться травник. — Мне эту святую воду дают монахи…— Заткнись! — перебила его она. — Ты меня что, лоханью для слива помоев считаешь? Думаешь, я вчера не видела, откуда ты набирал воду, проходимец? А ну гони серебро назад, и чтоб больше твоей ноги у меня в доме не было. Я ему за воду из акведука по восемьсот драхм платить должна.
  
  
     — Я известный лекарь, многих врачевал. Тебе, голодранке необразованной, кто поверит? Кто твои басни слушать будет, истеричка и дура старая? Давай сто драхм, а то я отсюда не уйду.
  
  
     — Я старая? — это, наверное, больше всего взбесило хозяйку дома. — Не желаешь уходить, так и не уйдешь. Давай, дочка, закрывай входную дверь на щеколду.
  
  
     — Ну что, что ты мне сделаешь? — приободрился травник и выпрямил спину.
  
  
     Антонио правильно рассуждал. Действительно, что могла она ему серьезного сделать в обществе, где мужчина доминировал полностью над женским полом. Поколотить, даже со своей малолетней дочкой, она его вряд ли сможет. Полезет драться, так он горшок один раз ей метко в голову запустит, и она осунется на полу. Или уксусом плесканет этой неуравновешенной в рожу, а дочка после этого сама под кровать спрячется. А ежели побои какие нанести сможет, то всегда при обращении в муниципальную гвардию забияку к порядку призовут, штраф заплатит и все издержки покроет. Но то, что произошло дальше, в рамки разумного не вписывалось. Не говоря ни слова и не предупреждая, Марчелла разогналась и прыгнула на Антонио. Не ожидая такого поворота событий, он был сбит ударившей в его грудь женщиной. Сухенькое тело травника надломилось, и он упал навзничь, больно ударившись спиной. Половица при этом хрустнула, а у Антонио перехватило дыхание. Он стал беспомощно заглатывать воздух ртом. Корзина его при этом валялась перевернутая на полу. Марчелла сидела на нем сверху, обхватив его обеими ногами в области живота. Пока травник опомнился, она успела прижать его руки к доскам на полу. Антонио оказался в западне.
  
  
     — Старая, значит, говоришь? — начала она. — Да я таких вонючих сморчков, как ты, троих положу. Был бы ты мужиком настоящим, так я не прочь и попрыгать на тебе. Как, думаешь, дочка?
  
  
     — Не знаю, мамуля, мне кажется, что он и один раз не сможет, хилой какой-то, — поставила диагноз Литисия.
  
  
     — Может, дочка, он слаб телом, а там, — она кивнула головой через плечо в сторону паха, — богатырь.
  
  
     — Сейчас глянем, — подмигнула Литисия одновременно матери и лекарю и задрала тунику у Антонио. — Ой, маменька, да ту вообще стручок перца мелкого лежит весь синий, сразу и не разглядишь. Совсем дела плохи, мамуля.
  
  
     — Раз Антонио болен, то его надо подлечить, — картинно добавила Марчелла. — А как лечить будем, дочка?
  
  
     — Лучшее средство для лечения мужского писюна — это посыпать его порошком из высушенного крыла летучей мыши, — назначила лечение Литисия.
  
  
     — Только ж крыло обычной домашней мыши не подойдет.
  
  
     — Ты что, у нас мыши только из пещер. Мы лекари с тобой настоящие, не шарлатаны, — при этом Литисия посыпала гениталии травника порошком.
  
  
     — Ну как, растет? — поинтересовалась мать.
  
  
     — Пока нет, маменька, но ведь надо помолиться (да простят меня всемогущие за богохульство). И ты, Антонио, молись. Чем больше людей будет молиться, тем длиннее он у тебя вырастет.
  
  
     Я сейчас и соседей позову, как ты нам советовал.
  
  
     — Не надо, — попросил травник, — не показывайте меня в таком виде людям.
  
  
     — Не толстеет и не длиннеет, — сказала Литисия, заглянув еще раз.
  
  
     — А, вроде, сушеное дерьмо из-под аиста помогает, — посоветовала Марчелла.
  
  
     — Очень помогает сей чудодейственный отвар из помета молодого аиста, особенно если к нему добавить сушеные лепешки от старой коровы. Вмиг полегчает. Открывай рот, больной, а то насилью врачевать буду, — сказала Литисия. Разжала деревянной ложкой зубы травника и бросила его лекарство ему же в рот, налила в кружку теплой воды из котла на плите. — Нет времени, все запарится в желудке. Глотай.
  
  
     Антонио с отвращением продолжил курс лечения, назначенный дочерью и матерью. Он вначале пытался брыкаться и освобождаться, но Марчелла его крепко прижала к полу, и он утих.
  
  
     Литисия поставила опрокинутую корзину лекаря крышкой вверх и извлекла из нее грушевидный стеклянный пузырек, закрытый пробкой. «О, это вода из источника бога Себега. Сей источник находится высоко в горах на востоке империи. У нас сей чудодейственный эликсир сохранился с прошлого раза. Пойду, смешаю с нашим и дам испить больному», — сказала Литисия. Она ушла из дома и вернулась, неся горшочек с широкими краями.
  
  
     — Антонио, — начала Марчелла, — а целебные свойства воды не пропадут, если смешать вчерашнюю воду из акведука с сегодняшней водой из твоего пузырька?
  
  
     — Нет, не пропадут, — боясь уже всего, ответил травник. Все же вода из остальных препаратов была наиболее приятна в употреблении.
  
  
     — Отведай, — насмешливо приказала Марчелла, — и ты сразу ощутишь мужскую силу.
  
  
     — Ну как? — спросила Литисия, дав испить содержимое сосуда Антонио.
  
  
     — Немного соленая на вкус, — ответил он.
  
  
     — А это все потому, что сегодняшнюю целебную воду я смешала со вчерашней.
  
  
     — А вчера разве я соленую приносил?
  
  
     — Нет, поначалу она была пресной, когда я ее пила. Но мне стало жаль расставаться с такой дорогой и целебной водой. Поэтому я не стала сливать ее в песок богине Кибеле, а собрала в горшочек. Видишь, я не ошиблась, вода второй раз принесла пользу, теперь уже тебе. Ты сам говорил, что она не портится, и оказался прав.
  
  
     Антонио при этом скривился и начал сплевывать. Литисия по запросу матери еще раз убедилась, что детородный орган у травника не изменился в размерах. Тогда Марчелла вышла с предложением, что необходимо хирургическое вмешательство.
  
  
     — Раз метод лечения известного лекаря Антонио не помог, а писюн остается синего цвета, то необходимо прибегнуть к методу коновала Фернандо и пустить из этого органа дурную синюю кровь, тогда он опять станет телесного цвета и приобретет здоровье, — сказала Марчелла.
  
  
     — А чем пускать будем? — поинтересовалась дочь.
  
  
     — Дочка, у такого известного врачевателя наверняка найдется с собой нужный инструмент. — Поройся в корзине.
  
  
     — Не надо, прошу вас, — взмолился Антонио, — я верну вам все ваши серебряные монеты.
  
  
     — Это хорошо, — продолжила Марчелла, — но мы потратили на твое излечение свое время, свои умения, свои препараты…— Хорошо, я все расходы покрою, сколько с меня? — поинтересовался Антонио.
  
  
     — Всего лишь два золотых эскудо или двести серебряных песет. И слушай дальше. Корзина останется у нас. Принесешь завтра деньги — заберешь ее. Не будет их завтра до захода солнца — поплывет твой хлам к океану по реке. Не возместишь мои убытки по лечению мужа, я тебе отрежу все хозяйство между ног, и больше его ни травник, ни лекарь, ни хирург на место не пришьют. Если есть желание, можешь дать письменные показания в муниципальной гвардии, а я с дочкой дам свои. Будет о тебе год по столице байка ходить. Свободен. Успехов в работе.
  
  
     X
  
  
  
     Конец лета. Суббота. Жарко, почти тридцать градусов в тени.
  
  
     Маленький провинциальный городок после обеда затих.
  
  
     Школьники, у кого есть бабушки, уехали в деревню еще в июне.
  
  
     Отпускники, кто побогаче, улетели к морю, кто победнее, уехали к другому морю в плацкартном вагоне. Оставшихся условно можно разделить на дачников и недачников. Первые поехали ковыряться в земле. Вторые спрятались от зноя в домах и квартирах. Молодежь почти вся оккупировала близлежащие водоемы. Впрочем, кое-кому приходилось нести дежурство, поэтому Наталью Николаевну нельзя было отнести ни к одной из вышеперечисленных групп. Она недавно вышла на пенсию, но продолжала работать.
  
  
     Ей без работы было не просто скучно — она без труда не представляла своего существования. Врач располагалась в тесном кабинете, находясь в котором сложно ответить, какой год на дворе.
  
  
     Наталья Николаевна сидела за старым деревянным столом с тремя выдвижными ящиками, два из которых из-за поломки открывались с трудом. На стене просматривался выцветший трафарет. На полу лежал местами подранный линолеум. Шкаф с документами красили не менее десяти раз, причем и масляной краской, и нитрокраской, и еще разными цветами и оттенками. Напротив шкафа стоял топчан, обтянутый кожзаменителем.
  
  
     В углу железная вешалка. Наталья Николаевна сидела на деревянном стуле и читала старую книгу с пожелтевшими страницами.
  
  
     Автор произведения был русским классиком. В общем, с одинаковым успехом за окном могли быть и семидесятые годы двадцатого века, и начало двадцать первого. Единственная вещь, по которой можно судить о текущей эпохе, это глянцевый гламурный журнал с полуголой девицей на обложке, оставленный кем-то из молодого медперсонала на столе.
  
  
     Окно с решеткой на первом этаже было распахнуто. В больничном саду поспевали яблоки. Тишину нарушил даже не звонок, а урчание дискового телефона с перемотанной изолентой ручкой.
  
  
     — Приемное отделение психиатрической больницы, — спокойно ответила она.
  
  
     — Теть Наташа, это ты? — спросили в трубке.
  
  
     — Да.
  
  
     — Это Лиза.
  
  
     — А, Лизонька, девочка, здравствуй.
  
  
     — А мы к тебе в квартиру позвонили — никого нет. Так и решили, что ты на работе.
  
  
     — Ну, я ж не знала, что вы сегодня приедете. Позвонить вам трудно, предупредить, а меня попросили замениться, в выходные подежурить. Так вы сюда приезжайте. От дома седьмой номер автобуса прямо к больнице ходит, — с легким упреком сказала Наталья Николаевна.
  
  
     — Спасибо, но мы на машине, а мама дорогу знает. Мы с Лией, моей подружкой по университету, я тебе о ней рассказывала. Ты не против? — спросила племянница.
  
  
     — Что вы, что вы, девочки. Я же вам обещала. Приезжайте.
  
  
     Новый черный «мицубиси паджеро спорт» с темными стеклами медленно подъехал к воротам больницы и остановился у входа в приемное отделение. Дверь со стороны водителя так же медленно открылась, и оттуда вышла весьма симпатичная девушка в дорогих солнцезащитных очках. В отличие от стекол в автомобиле стекла в очках имели заводскую тонировку. У нее были длинные каштановые волосы, которые слегка подвивались. Под цвет волос она надела коричневое платье и босоножки. Вслед за ней салон внедорожника покинула Лиза и ее мать. Одиночный сигнал и подмигнувшие фары автомобиля свидетельствовали о том, что его поставили на сигнализацию.
  
  
     На крыльце группу из трех женщин встречала Наталья Николаевна. Сначала она обняла взбежавшую по ступенькам Лизу, затем поцеловалась со своей сестрой. Когда очередь дошла до третьей спутницы, та по-мужски протянула правую руку и представилась: «Камелия». Встречающая, несколько растерявшись, пожала Камелии руку в ответ и произнесла: «Вот, значит, какое у вас полное имя, очень редкое». «Так меня папа назвал, когда вернулся из Южной Америки», — ответила Лия.
  
  
     Все четверо зашли в кабинет.
  
  
     — Располагайтесь. Сегодня начальства нет. Можно спокойно посидеть, — сказала Наталья Николаевна. — Что пить будете?
  
  
     Кофе? Чай?
  
  
     — А зеленый есть? — спросила Лиза.
  
  
     — Нет, что ты. У нас только обычный черный.
  
  
     — Тогда давай черный.
  
  
     — А вы, Камелия, что будете? — задала вопрос врач.
  
  
     — Я, пожалуй, кофе. Мне на треть кружки две ложки кофе и одну сахара, — ответила Лия.
  
  
     После того как вскипела вода в пластмассовом электрическом чайнике, ее разлили по большим кружкам, в которых уже лежал чай или кофе. Пока напитки заваривались и остывали, Наталья Николаевна интересовалась жизнью своей сестры.
  
  
     — Ну как ты, Мария, рассказывай? — спросила она.
  
  
     — Ой, какая теперь жизнь у врача в поликлинике, — ответила та. — Перебиваемся от получки к получке. Может, у тебя в больнице побольше оклад. А у нас ни зарплат, ни премий толком нет.
  
  
     — Перестань. Тебе бы только плакаться. Ты и за советской властью всегда говорила, что денег не хватает, — иронично заметила сестра.
  
  
     — Наташенька, а кому их и когда хватает?
  
  
     — Ты, слава богу, не одна. С мужем полегче, чем одной.
  
  
     — Да, такой муж. Могу тебе подарить. С него как с козла молока. Больше ест, чем в дом приносит. С его зарплатой дочку не знаю, как выучила.
  
  
     — Да что ты, он же не лентяй и не пьяница. А ты, Лизонька, на последний курс института перешла? — обратилась она уже к племяннице.
  
  
     — Да, только теперь он университетом называется, — ответила та.
  
  
     — От того, что сменили вывеску, больше ничего не изменилось, — вмешалась в разговор Камелия. — Оборудование, наверно, еще со времен вашей студенческой жизни не менялось.
  
  
     — А как оно поменяется, если финансирования столько лет нет? — сказала Мария.
  
  
     — Еще же не последнюю роль играет и преподавательский состав, а он, я слышала, в вашем учебном заведении довольно сильный, — заметила Наталья Николаевна.
  
  
     — Да. Довольно недорогое и доступное медицинское образование при высоком уровне подготовки — это немногое, что дает высшее учебное заведение в нашей стране, — сказала Камелия.
  
  
     — Только, Лия, кроме знаний в голове, ты отсюда ничего увезти не сможешь. Твой диплом в Европе не больше, чем бумажка, —сказала Лиза.
  
  
     — А вы собираетесь эмигрировать? — спросила Наталья Николаевна.
  
  
     — Мой будущий муж имеет бизнес за границей, хоть сам и не иностранец. После получения мною диплома мы устроим свадьбу и уедем на ПМЖ по месту его работы.
  
  
     — Мне кажется, что, имея деньги, можно и здесь неплохо жить, — выразила свое мнение Наталья Николаевна.
  
  
     — В нашей стране сегодня вы имеете деньги, даже много денег и положение, а завтра у вас могут отобрать и деньги, и свободу, и даже жизнь. Здесь только шальные деньги зарабатывать можно. Для серьезных инвестиций время пока не пришло, — ответила Камелия.
  
  
     — Не боитесь навсегда родину покидать, хоть это немного и помпезно звучит? — спросила врач.
  
  
     — Ой, тетя, Лия, столько лет по заграницам с родителями прожила и сейчас по нескольку раз на год совершает поездки в разные страны. Она английским и испанским в совершенстве владеет. Что она за счастье словит у нас? — за нее ответила Лиза.
  
  
     — Где бы моей непутевой Лизке найти такого жениха, как у Камелии? Да где ей. Она все с какими-то шалопаями дружбу водит. Будешь прыгать, как стрекоза, так найдешь себе такого мужа, как я твоего отца. И век счастья не видать, только стирка, уборка, огород, — досадовала Мария.
  
  
     — Дай бог, девочки, всем счастья. Никогда не знаешь, где его приобретешь, а где потеряешь. А бывает, что узнаешь о своем счастье по прошествии многих лет. Выходит, счастье-то у тебя было, но ты о нем не знал. Вот у меня, вроде, и не было большой любви с моим покойным мужем, а теперь живу одна и понимаю, что назад тех дней не вернешь. И жизнь моя находится на оси дом —дурдом с заездами в магазин за продуктами да в сберкассу для оплаты коммунальных услуг. Так что никого у меня в этом городе, кроме пары соседок по подъезду да четырех моих друзей-пациентов, и не осталось, — философски заметила Наталья Николаевна.
  
  
     — Ну не расстраивайся, тетя. У тебя есть еще и мы, хоть и живем далеко, — поддержала ее Лиза. — Вы же нас с Лией с ними познакомите?
  
  
     — Конечно, конечно. Я же обещала. Вы только ничего не фотографируйте и на диктофон не записывайте, а то будет большой скандал, — сказала Наталья Николаевна и взглянула на лежащую возле Камелии небольшую кожаную сумку.
  
  
     — Не волнуйтесь, — ответила Камелия, — это всего лишь ноутбук.
  
  
     — Тогда обождите минут пять, я принесу их личные дела, —сказала врач и вышла из кабинета.
  
  
     По возвращении Наталья Николаевна держала в руках четыре папки разной толщины в картонной обложке с надписью «Дело №…».
  
  
     — Я подумала, что для начала необходимо вас познакомить с пациентами заочно, а уже потом с ними встретиться лицом к лицу, — сказала она.
  
  
     — С кого начнем? — поинтересовалась Лиза.
  
  
     — С Андрея, он первым из всей компании сюда угодил, — сказала врач, беря со стола самую толстую папку. — Он самый молодой из четверых, красавчик, даже моя помощница фельдшер Эля всерьез в него влюбилась.
  
  
     — В душевнобольного человека? — спросила Камелия.
  
  
     — В психа и идиота? — скривилась Лиза.
  
  
     — Девочки, — слегка обидевшись за своих подопечных, ответила Наталья Николаевна, — никакие они не идиоты, не шизофреники, ни даже душевнобольные в полном смысле этого слова.
  
  
     — Наташа, ну раз человек в дурке, значит, он психически нездоров, — вставила Мария.
  
  
     — Мы все здесь медики или почти медики, только из разных областей, и я не хочу сыпать сейчас узкоспециализированными терминами, но попытаюсь объяснить вам с общемедицинской точки зрения, — начала объяснять Наталья Николаевна. —У всех четверых присутствует психический феномен множественной личности.
  
  
     — То есть раздвоение личности, — заметила Мария.
  
  
     — У каждого личностей не две, а намного больше. Я бы сказала, бесконечное количество субличностей, вызванное взаимодействием окружающего мира и общества с этими людьми, а главное — взаимодействием их друг с другом. Им можно было бы поставить диагноз «диссоциативное расстройство идентичности», но существует много необъяснимого в их поведении. Личности при классическом раздвоении по очереди контролируют поведение больного. А у наших пациентов их истинная, первая, изначальная личность полностью заблокирована.
  
  
     — Насколько я знаю, — сказала Камелия, — таким образом, организм пытается загладить психологические травмы и оградить сознание человека от негативных воспоминаний.
  
  
     — Вы правильно говорите, только ни один из четверых не получал серьезных психологических травм ни во взрослом состоянии, ни в детском. Но все они испытали физические травмы различных частей тела, в том числе и головы, — произнесла врач.
  
  
     — И после травмы головного мозга у всех проявилась деперсонализация и дереализация? — спросила Камелия.
  
  
     — Умница, Камилочка, — похвалила ее Наталья Николаевна. —У моих ребятишек появилась новая главная личность, которая стала воспринимать себя абсолютно другим человеком или нечеловеком.
  
  
     — Животным, что ли? — вмешалась Лиза.
  
  
     — Об этом попозже, — продолжила Наталья Николаевна. —Так о чем я? Ага. Самих себя и реальность вокруг они воспринимают по-другому, каждый по-своему. К примеру, глядя на корпус больницы, один его может воспринимать как современный жилой дом, другой — как крепость, а третий его вообще может не видеть, а представлять на этом месте озеро. То же происходит и в отношении этой четверки к другим людям. Они их идентифицируют согласно своей реальности либо игнорируют и вообще не замечают. А могут одного из обычных пациентов признать за группу людей.
  
  
     — Наташа, — обратилась Мария, — а остальные пациенты нормальные?
  
  
     — Совершенно обычные нормальные психи, — улыбнулась она сестре.
  
  
     — Тетя, а они случайно оказались в одной палате?
  
  
     — Нет, Лизонька. Они по мере поступления дружили только друг с другом, полностью игнорируя других пациентов и медперсонал. А Григорий, пока Андрюшу с Сашей не увидел, вообще ни слова не произнес, в основном лежал, глядя в потолок в палате с другими пациентами. А когда во дворе увидал Сашку и Андрея, сразу преобразился. Михаил попал ко мне последним. После этого вход в элитный клуб был закрыт. Они вместе образуют как бы целостный живой организм.
  
  
     — Вы говорите, что каждый имеет одно главное и бесконечное множество других личностных состояний? — задала вопрос Камелия.
  
  
     — Да, и что не характерно, эти альтернативные личности могут проявляться всего один раз. Допустим, в реальности Григория Михаил может выступать в роли его отца. А через час в другой ролевой игре в реальности Саши и Андрея Григорий с Михаилом являются в качестве случайных попутчиков в пригородном поезде. И более эти попутчики в жизни ребят не встречаются. Давайте я вам постепенно все расскажу, и вы во все вникните, потому что случай этот в медицинской практике уникальный. Сюда их обследовать кто только не приезжал: и психологи, и нейрофизиологи, и психиатры, и прочий ученый люд. Забрать их хотели от меня в институт, но побоялись нарушить хрупкую среду их обитания.
  
  
     Сказали вести наблюдения и регистрировать все. А мне так только в радость. Привыкла я к ним.
  
  
     — Тетя, Наташа, ты говоришь, что они не шизики, но, помоему, все признаки шизофрении у них на лицо.
  
  
     — Лизонька, во-первых, нет пока достаточно твердого критерия данного заболевания, во-вторых, они никогда не идентифицируют своих даже самых близких родственников в прошлой жизни, и еще, ни у кого из них нет генетической предрасположенности к шизофрении, дофамин в пределах нормы, депрессии отсутствуют, нет временной потери работоспособности. У них широкий кругозор. С ними интересно общаться, если они соизволили пойти на контакт. Трое из них имеют высшее образование, а Григорий вообще перспективный молодой ученый. Так что у них, вероятнее всего, психическое расстройство, а не болезнь.
  
  
     Но любое расстройство может перерасти в заболевание. Возьмите, девочки, ознакомьтесь, а потом я отвечу на ваши вопросы, — Наталья Николаевна протянула им папку с историей заболевания Андрея, — а мы с сестрой прогуляемся в саду, посплетничаем.
  
  
     Елизавета и Камелия поудобнее уселись за столом и начали по очереди просматривать папки. Им стало известно, что Андрей в прошлой жизни не имел клички Шумахер, а у Саши не было погонялова Челентано, но имена у них изменений не претерпели.
  
  
     Все четверо в свое время попали в реанимацию, а уже по выздоровлении у них обнаружилась амнезия на прошлую жизнь. Андрей на своем автомобиле угодил в автокатастрофу. Саша во время драки был серьезно избит. Григорий Эдуардович Матинский во время научного эксперимента получил большую дозу радиации, но остался жив. Михаил Петрович недавно оказался в этой компании, его «дело» оказалось самым тонким. Он работал в охране на заводе. Ночью сработала сигнализация. Он сообщил в милицию и пошел в цех посмотреть, действительно ли что серьезное или ложный вызов. Оказалось, на объект проникли воры. И один из злоумышленников железным прутом ударил Михаилу в глаз, лишил его зрения и повредил участок головного мозга. Девушки за два часа узнали почти все об этих пациентах. Но Камелия знала наверняка, что Наталья Николаевна расскажет много интересного такого, чего не опишешь на бумаге. Поэтому она сказала Лизе: «Пойдем на улицу. Ты поищешь свою тетушку, а я в это время покурю». Она достала из своей сумочки пачку «Эссе» и зажигалку «Дюпонт».
  
  
     Когда Камелия, докурив сигарету, тушила ее о край большой чугунной урны, Елизавета уже нашла свою мать и тетку и возвращалась с ними назад.
  
  
     — Ну девочки, ознакомились с материалами дела? — обратилась Наталья Николаевна одновременно к обеим студенткам. Те кивнули в ответ. — Тогда давайте посидим под яблоньками в тенечке на лавочках. Все равно сейчас тихий час. Зачем ребят тревожить. А кондиционера у нас в кабинете нет, так чего там париться.
  
  
     — Скажите, — начала Камелия, — а это правда, что у Андрея была машина «тойота супра» с серьезным тюнингом?
  
  
     — Я в машинах не шибко разбираюсь. Как она называлась, не знаю, но можете быть спокойны. Мне показывали фотографии ее после аварии, так она с вашим авто и рядом не стояла. Его колымаге лет пятнадцать на вид было, теперь таких и на дорогах не видно, — улыбнулась врач. — А что такое тюнинг?
  
  
     — Это когда автомобиль усовершенствуют, преобразуют, —объяснила Камелия.
  
  
     — Ага, он ее усовершенствовал. Покрасил из баллончика в разные яркие цвета. А еще сзади к багажнику какую-то этажерку из железных пластин прикрутил. И называлась эта штука «антикрыло», — пошутила Наталья Николаевна, и девушки дружно рассмеялись.
  
  
     — А Саша с Андреем дружили до больницы? — поинтересовалась Лиза.
  
  
     — Нет, это сейчас они закадычные друзья. Недавно у них произошел сильный поворот в судьбе.
  
  
     — Мы читали, они перенеслись в Южную Америку.
  
  
     — Да, да. Натерпелись мы за эти дни и ночи, пока они по американским лесам плутали, — начала Наталья Николаевна. — Сначала набрали в столовой хлеба и воды и изображали, что пьянствуют в парке.
  
  
     Потом целый день ходили-бродили по территории больницы, будто в лесу плутали, в рот еды не брали. Походят, походят — устанут, и давай за жизнь байки вести. Пытались спать ночью под открытым небом. Но санитары их доставили в палату. Затем насобирали под забором грибов-поганок и словили жабу. Просили у сторожа спичек, чтобы на костре приготовить обед. Насилу отобрали эту гадость, а то потравились бы. Подложили им совместно с дворником кашу вместо этой мерзости, съели. Так Сашка с Андрюшей их приняли за старца с подростком. Далее их игра прервалась.
  
  
     — Мне они начинают нравиться, — сказала Лиза.
  
  
     — На следующий день все вчетвером оказались в мире Григория, — продолжила рассказ ее тетя. — Они все стали друзьями Грегори, такое у него там имя, и давай прыгать с кровати на кровать, мол, с дома на дом. Мы их погоняли. Конечно, им намного больше разрешено, чем другим, но так и поубиваться можно. Сам главврач пришел и эту компашку погонял. Так Грегори на следующий день принял его за директора своей школы, долго ругался и спорил с ним. А потом накатал на него заявление, что тот покрал стройматериалы с нового корпуса больницы.
  
  
     — Это правда, воровал? — поинтересовалась Мария.
  
  
     — Да ты что? Будет тебе наш доктор Хорьков доски и кирпичи таскать, делать ему нечего.
  
  
     — Григорий тоже мужчина со своей изюминкой, — заметила Камелия.
  
  
     — Какой он мужчина, Камилочка, — ответила Наталья Николаевна.
  
  
     — Это потому что под облучение попал, — попыталась иронизировать Лиза.
  
  
     — Уж что там у него сейчас по мужской части после радиации, я ответить не могу. У нас тут душу, а не тело лечат. А вот в новой жизни он всего лишь подросток. Он даже не человек, а эласт.
  
  
     — Чего? — спросила Мария.
  
  
     — Говорит, что он разумное человекоподобное существо, только вместо рук и ног конечности.
  
  
     — Вот это фантазия.
  
  
     — Вот так, девочки. А Михаил Петрович, вроде, человек, только живет в античные времена. Там он охранник тюрьмы в какой-то империи. Но он свою новую жизнь только начал проигрывать, и мы о ней почти ничего не знаем. Время сна закончилось. Давайте попьем еще чайку-кофейку и пойдем знакомиться поближе.
  
  
     ***
  
  
     Грегори проснулся. Он открыл орган зрения. Похлопал ресницами. Чувства, мысли, эмоции переполнили его, все смешалось в основном мозге. Он вынырнул в реальность. «Какой интересный сон,» — подумал он. Чуток обождал, потом повторил эксперимент над своим телом. Некая мышца, сокращаясь, давала возможность ему открывать и закрывать глаз. Он попытался перевести взгляд в сторону. Не получалось, глазное яблоко не двигалось. Он мог только созерцать открытое настежь окно. Но это был внешний мир. Ему вспомнилось, что такое или нечто подобное он уже переживал, жил. Наверное, дунул порыв ветра, потому что шевельнулась створка окна, и он почувствовал, как кольнул ветер по роговице глаза. Та покрылась пленкой из слезы. «Я живой, — подумал Грегори, — только где же я нахожусь? Неужели в психическом отделении департамента излечения, как в этом сне? Нет, нет и еще раз нет! Я точно знаю, со мной ничего подобного не происходило в моей жизни. Да и не мой тот мир, что я был во сне. Я ранее не встречал этих, как они там называли друг друга, людей. Все эти люди разговаривали на непонятном для меня языке, но смысл сказанного проникал прямо в мое сознание».
  
  
     XI
  
  
  
     Крепость Таркан имела внушительные размеры. Каменной кладки стена возвышалась метров на десять. На ней располагались небольшие бойницы и прохаживались взад-вперед смотрящие по одному с каждой стороны. До объекта расстояние составляло около километра. Вокруг крепости рассыпались предместья с небольшими низенькими домишками, опять же с маленькими окошками у самой земли. Андрей и Саша вышли к городу не по главной, а по совсем узкой боковой дороге. Широкий же накатанный тракт подходил к городским воротам с западной стороны. Ворота имели высоту три–четыре метра и были окованы железом. Они были раскрыты нараспашку, и через них все время въезжали и выезжали всадники и телеги, входили и выходили люди. Правда, покидающих было гораздо меньше, так как солнце огромным красным шаром клонилось к закату.
  
  
     — Что скажешь, Челентано? — присев на корточки и лохматя волосы руками, заговорил Андрей. — Провалились сквозь время?
  
  
     — Угу, сквозь время и сквозь пространство. В наших краях, явно, такой внешности люди не жили никогда, — о чем-то думая, произнес Саша.
  
  
     — Похоже на Средневековье, — заметил Андрей.
  
  
     — Давай сойдем с дороги, обговорим.
  
  
     — Пошли, укроемся вон за тем дубом. Весь Таркан, или Таракан, как на ладони, а нас не видно.
  
  
     — Ну, пошли за дуб, — согласился Саша. — Ты, кстати, заметил, что в лесу стало больше лиственных деревьев?
  
  
     — Так южнее все продвигаемся с каждым днем.
  
  
     — Да, отмахали прилично.
  
  
     — Слушай, Челентано, надо торопиться нам с оргвыводами, а то, я так понимаю, на ночь ворота наглухо закроют, и не попадешь внутрь.
  
  
     — Ничего, у нас целая ночь для базаров впереди, еще язык заболит.
  
  
     — Я ночь голодным у костерка коротать не желаю. Наелся за эти дни жаб, фаршированных грибами. С меня хватит.
  
  
     — У костерка посидим, только подальше в лес с глаз долой уйдем. А поесть, как в детстве, на полях поворуем фруктов и корнеплодов, — ответил Саша.
  
  
     — Зашибись, начну свою сознательную жизнь в древнем мире со средневековой тюрьмы за воровство кукурузы и гороха.
  
  
     Челентано, пойдем в город, нас в этих краях уже два раза болееменее по-человечески принимали, хоть покормили. Не хватало в последнюю ночь быть сожранными дикими кабанами или волками в лесу.
  
  
     — Неизвестно, что это за время, какая эпоха, какие нравы.
  
  
     Где гарантия, что здесь тебя покормят, а не тобой покормятся?
  
  
     Ацтеки в Америке, кстати, были очень кровожадным народом.
  
  
     Постоянно совершали человеческие жертвоприношения, — высказался Саша. — Эти туземцы по внешнему виду даже более походят на индейцев, чем на индийцев или жителей Средиземноморья, или мавров.
  
  
     — Ой, тошнит, Челентано, откуда ты можешь ведать, как выглядели на самом деле тысячу, две или три назад жители того или иного региона планеты? Народы постоянно перемешиваются, одни этносы появляются, другие исчезают, третьи, проделав марш-бросок со своими женами и детьми, оседают в новых краях, изгоняя коренное население.
  
  
     — Послушай, Шумахер, ты в свободное время чем занимаешься?
  
  
     — Ну, как… — попытался объяснить Андрей.
  
  
     — Кроме твоих постельных увлечений, а? — перебил Саша.
  
  
     — Ну в бассейн хожу, как по типу ты в футбол раз в неделю играешь, — немного смутился Андрей.
  
  
     — Я, Андрюха, у баб таким успехом не пользуюсь, поэтому времени свободного побольше, и я его провожу за чтением книг, в том числе и исторических.
  
  
     — Елки-иголки, ты, может, еще и специалист по Древнему миру? Теперь, если вернешься назад, книгу напишешь, — попытался пошутить Андрей, но это только вызвало ностальгию по дому.
  
  
     Меж тем солнце закончило свой дневной круг и наступили сумерки. Последние поселенцы спешили к городским воротам. Жители, одетые в дешевые туники, передвигались пешком. В открытых кибитках передвигались жители в тогах, таких меньшинство.
  
  
     Все это в основном были лица мужского пола. Несколько военных легкой кавалерии на всем скаку, что-то крича у городских ворот, остановились, один из них протрубил в рог. После этого из-за поворота показалась крытая карета о четырех лошадях.
  
  
     — Тап, — произнес Андрей.
  
  
     — Что? — не отрывая взгляд от эскорта, спросил Саша.
  
  
     — Лошадь по-местному так называют.
  
  
     — Молодец, еще один язык выучил, — сказал Саша, — пойдем, а то костер здесь увидят.
  
  
     Они пекли на огне початки кукурузы и кислые яблоки, украденные у бедных жителей Древнего мира, и совесть их почему-то совсем не мучила.
  
  
     — Слушай, Саш, а как мы сюда попали, как ты считаешь?
  
  
     — Знаю, Андрюха, что я могу тебе любую ерунду в качестве причины назвать, а ты хочешь — верь, хочешь — нет, если тебе легче станет. В нашем случае любая нелепица может быть правдой. Думаю только, что не в таксисте том дело было или не только в нем.
  
  
     — А может, и в нем. Может, он нас не на простой машине, а на машине времени сюда перебросил, — предположил Андрей.
  
  
     — Ага, точно, Шумахер, на машине времени в эти края нас подбросили. И за рулем был Макар, а Кутик — штурман, — посмеялся Саша. — Кто б еще забрал отсюда, только, видать, такси это в один конец. Будем тут пухнуть.
  
  
     — Э, Челентано, зачем пухнуть? Ты ж образованный человек.
  
  
     Народ здесь малограмотный, выучим язык — большими людьми станем. Я, к примеру, собираюсь стать великим ученым и мыслителем этой древности. Я столькими знаниями двадцатого века обладаю, что создам здесь свою научно-философскую школу, наберу себе учеников, будут за мной толпой ходить, а я им мир открывать. Уважаемым человеком стану.
  
  
     — Угу, ты только себе в обучение побольше учениц возьми, чтоб за тобой бегали. Ты их многому научишь, — сказал Саша.
  
  
     — Какой ты мерзкий человек, — сатирически произнес Андрей, — сам на баб смотришь взглядом кастрированного кота и других осуждаешь. Тьфу.
  
  
     — Ты не спеши тут вести такой разгульный образ жизни, как в нашем времени, изучи обстановку. А то, не ровен час, подвесят сушиться за это самое место на солнце.
  
  
     — А ты какую профессию себе в этом мире выберешь? — спросил Андрей.
  
  
     — Что, не видно, уже выбрал? — Саша показал на обглоданные остатки пищи. — Когда стража меня рано или поздно к рукам приберет и в тюрьму посадит, то скажу, что вор.
  
  
     — Зачем? — на полном серьезе спросил Андрей.
  
  
     — Чтобы местные пацаны в тюрьме лучше относились, — пошутил Саша.
  
  
     — А чего тебя туда направят?
  
  
     — Не, Шумахер, тебя без знания языка и местных порядков в такой чудаковатой одежде сразу в гарем султана, падишаха или императора направят.
  
  
     — Ты че, стебаешься?
  
  
     — Абсолютно серьезно, — ответил Саша.
  
  
     — Челентано, так какие твои соображения как человека, прочитавшего много исторических книг, о месте и времени нашего пребывания?
  
  
     — Давай рассуждать логически. Время может быть любое, как до, так и после Рождества Христова. Быт людей не претерпевал тогда серьезных изменений. Только ученый может по разным мелочам определить, а мы с тобой дилетанты. Такая темнолицая раса в разных вариациях могла когда-то проживать и в Древнем Риме, и в Греции, и в Египте, и в Персии.
  
  
     Но природа не соответствует тем местам. Пейзаж мне больше напоминает наши широты в Северном или Южном полушарии.
  
  
     Похоже на индейцев Канады, но по одежде и постройкам не похоже. Может, это какие колонисты с юга, оказавшиеся севернее своей родины?
  
  
     — Вот и я думаю, рвать нам когти нужно на юг в столицу, там много денег должно крутиться, — заметил Андрей.
  
  
     — Да, и разным прохиндеям их там легче зарабатывать, разводя на бабло местное население, — резюмировал Саша.
  
  
     — Это от твоего таланта зависит. В своем времени мы звезд с неба не хватали, так будем надеяться, здесь заживем.
  
  
     — Хотелось бы в это верить, — сказал Саша, догрызая последний початок кукурузы и швыряя его в ближайшие кусты.
  
  
     — Давай будем решать, как нам жить дальше, — предложил Андрей.
  
  
     — Предлагаю затихариться, изучить обстановку, собрать материал, понаблюдать, — ответил Саша.
  
  
     — И сколько ты тихариться собрался?
  
  
     — Пару деньков.
  
  
     — А дальше что, «языка» брать будем или к открытым партизанским действиям на территории врага перейдем? — задал вопрос Андрей. — Каковы перспективы через неделю, через месяц?
  
  
     — Я бы, так лучше, остановился в небольшой деревеньке с добродушным местным населением, — сказал Саша.
  
  
     — А что ты там делать будешь? В качестве кого там станешь выступать? Что хавать будешь? У кого ночевать? Или ты представишься гусаром и станешь на постой к одинокой вдове? Чем население города отличается от населения забитой деревни?
  
  
     — В мелких общинах люди поначалу труднее идут на контакт.
  
  
     Но если примут за своего, то жить легче. А в городе при большом скоплении народа проще затеряться, если ты из толпы не выделяешься, только ты все время на виду у новых и незнакомых людей, представителей власти и прочих, — сделал вывод Саша.
  
  
     — Твои доводы не убедительны. Плохо с тобой поступить могут везде, в любой местности. Это зависит от того, как тебя примет общество, каков уровень культуры этого самого общества. Ты хочешь тихонько пересидеть, не борясь, не предпринимая активных действий. Я хочу, чтобы ты хоть в новой обстановке раскрыл свой потенциал, не ждал, когда счастье случайно свалится тебе в руки. Я мечтаю раскрыть свои возможности в этом диком мире как человек, накопивший в себе знания предыдущих поколений нашей цивилизации. А ты, как колхозан, мечтаешь залезть в нору в глухой деревне и сидеть там, в подвале дома, появляясь на улице по ночам, — начал заводиться Андрей.
  
  
     — По-твоему, все, кто живет в сельской местности, — это колхозники, стоящие на ступеньку ниже любого горожанина? Тогда это дискриминация по признаку проживания.
  
  
     — Не надо путать сельского жителя с колхозником. В деревнях живут сельские жители, в городе — городские, а колхозник — это состояние души. Колхозник проживает и в городе, и в деревне.
  
  
     Его желания примитивны: пожрать, поспать, набухаться, на халяву поиметь что-нибудь, не утруждая себя, или украсть. Морду не плохо набить тому, кто слабее его. А вот ежели перед ним начальничек, начиная от местного попа и заканчивая участковым милиционером, то перед властью полагается прогнуться. Развиваться ему не надо, совершенствоваться не надо, гражданскую позицию иметь не надо. Мнение окружающих его людей не интересует, уважения к другим нет. Съел банан — бросил кожуру под ноги, а не в мусорку, выпил пиво — бутылку о стену разбил, а после на виду у прохожих на эту же стену и помочился, зашел в лифт — закурил сигарету, другие пусть душатся табачным дымом. А само клево, если у кого, кто побогаче, проблемы возникли, тогда у него душа от этого поет и пляшет.
  
  
     — Так ты хочешь сказать, что я вот такой? Что у меня такой убогий внутренний мир? — всерьез обиделся Саша.
  
  
     — Станет таким, если не приспособимся к новой обстановке, и не только у тебя, но и у меня, — слегка оправдался Андрей, поняв, что переборщил.
  
  
     — А ты что предлагаешь?
  
  
     — С утра идти к людям и интегрироваться в их среду.
  
  
     — Я не пойду, не выяснив некоторых деталей, — отрезал Саша.
  
  
     — Хорошо, твои предложения, — пошел на уступки Андрей.
  
  
     — Надо достать другую одежду, сходить в город.
  
  
     — Послушай, Челентано, ты хочешь, что бы я, как лесной или снежный человек, бродил несколько недель вокруг города по лесам, воровал яблоки и одежду, а будучи пойманным на этом занятии, предстал перед местным правосудием? Тогда нас признают за дикарей из леса и поместят в клетку. А так мы утром постучим в ворота и, как мессии или ученые со знаниями, опережающими эту эпоху на тысячелетия, войдем в город.
  
  
     — Писец! — начал издеваться Саша. — Пред моим взором восстает картина величия мира и прихода в сей мир мессии Эндрю (в миру — Шумахер). Пред восходом солнца завтра утром он выходит из леса на широкую дорогу. Подбирает на опушке леса корявую палку и за неимением посоха, опираясь на нее, движется в направлении города. По обочине дороги вослед ему распускаются цветы, лисы впереди хвостами метут пред ним дорогу, птицы вьются вокруг и щебечут дивные песни. А мессия Шумахер торжественно подходит к вратам замка и дотрагивается до них своим сучковатым посохом. В сей миг восходит солнце, и первые лучи его озаряют врата, и они раскрываются.
  
  
     К пророку стекается люд от землепашцев до дворян. Все стремятся дотронуться до него, получить благословение и исцеление.
  
  
     И, о чудо, на каждого снисходит Шумахерова благодать: чиновники-казнокрады, заливаясь слезами, несут ворованное золото назад, толстые чревоугодники сбрасывают лишний вес, наматывая круги вокруг города, у распутных блудниц происходит рефлорация девственной плевы, скряги и жлобы угощают вином и едой всех подряд, остальные каются, заливаясь горькими слезами. Если бы мне про твое желание стать мессией рассказал ктонибудь другой, а не ты сам, то я бы никогда не поверил. Разве только он подтвердил бы, что ты лежишь в дурке с диагнозом «мания величия».
  
  
     — Успокойся, успокойся! — начал орать Андрей. — Я никому ничего плохого в этом мире пока не сделал. Я не вижу смысла прятаться под кустами и корягами. Я не желаю быть пойманным, как мелкий воришка на воровстве гороха или прочей житейской мелочи. Я хочу жить, и жить достойно, не начиная свою жизнь в новом мире с преступления. Я завтра с восходом солнца иду в город, и пусть будет что будет. Ты пойдешь со мной?
  
  
     — Не вижу смысла подвергать свою жизнь опасности так поспешно, — спокойно ответил Саша.
  
  
     — Тогда я не вижу никакого смысла оставаться здесь и иду прямо сейчас.
  
  
     — Это опрометчивое решение. Первая же стрела ночного стража с крепостной стены прибьет тебя. Андрей, дождись хотя бы утра.
  
  
     Но Андрей быстрым шагом скрылся во мраке ночи. Он выбрался на дорогу, ведущую к замку, и уверенно направился к городским воротам. Было мрачно и жутковато, но злость и обида на друга заглушали природные инстинкты. Впереди ждала неизвестность, неприятности, а может, даже и смерть, но ему хотелось разорвать бесконечный дикарский голодный круг лишений, длившихся почти неделю. Калейдоскоп событий, произошедших после той злополучной ночи, не вкладывался ни в какие рамки разумного и рационального. Домашнему городскому человеку сложно перестроиться, оказавшись в абсолютно непривычных для него условиях. При мыслях о доме и родных у Андрея защемило сердце. Как-то сама собой угасла злость на Сашу. Разум стал брать верх над эмоциями. Черные косматые деревья создавали естественную арку над дорогой. Игра лунного света лепила причудливые формы из падающих теней, игра воображения придавала им очертания живых существ.
  
  
     Впереди что-то темное шевельнулось. Андрей присмотрелся и зашагал менее уверенно. Подошел поближе. К счастью, это оказалась коряга. Минут через десять одиночество когтями пошкрябалось к нему в душу. Сперва робко, а затем все увереннее и увереннее. Он уже готов был повернуть назад, только гордость и невозможность капитуляции перед товарищем толкали его вперед. Вернуться означало, что в дальнейшем Саша будет иметь большее влияние на него при принятии совместных решений. Но не вернись он, как знать, увидятся ли они более в этом непонятном для них мире? Не станет ли он корить себя всю оставшуюся жизнь, что бросил друга одного посреди леса у костра? Ассоциация костер –огонь – зажигалка ударила Андрею по сознанию. У Саши не было возможности разжигать более костер. Источник получения огня остался у Андрея, ему даже стало стыдно за свой безответственный поступок. Он с радостью развернулся и поначалу зашагал, а затем побежал назад искать друга. Теперь он боялся только одного — как бы не пропустить поворот с дороги на полянку, где остался Саша.
  
  
     В висках стучало, в груди горело, но он бежал назад.
  
  
     После ухода друга Саша впал в какой-то ступор. Он медленно анализировал, что он сделал неправильно и что еще не поздно исправить. Идти за Андреем и дергать его за рукав не имело смысла.
  
  
     Продолжать выяснять отношения под стенами замка было глупо.
  
  
     Стражники могли непонятный для них язык принять за начало штурма врагов со всеми вытекающими для них последствиями.
  
  
     То, что у Шумахера хватит ума не ломиться ночью в ворота, он не сомневался. Была боязнь, что под запертыми воротами могли дожидаться утра другие путники, неизвестно как настроенные по отношению к Андрею, но вряд ли уж отпетые разбойники станут хозяйничать прямо у городской стены. Саша решил поутру также идти в город. Включил телефон. Естественно, связь отсутствовала, а часы в мобильном имели колоссальное расхождение в показаниях с реальным временем суток. Саша произвел временные исчисления и установил будильник в телефоне так, чтобы он разбудил его через пять часов.
  
  
     Далее занятый невеселыми мыслями и от необходимости куда-то смотреть он поднял глаза к небу. Светила почти полная луна. Саша подумал, что это всего лишь вторая ясная ночь с момента их попадания в прошлое. Остальные ночи были пасмурными. Все перевернулось с ног на голову. Люди — чужие, их язык — непонятен, эпоха — чужая, небо — тоже чужое. Он прикидывал различные варианты своего местонахождения. Ничего не складывалось, ведь созвездия не претерпевали изменений, по его представлениям, если не миллионы, то, по крайней мере, десятки тысяч лет. Планета не могла настолько быстрее вращаться пару тысяч лет назад, чтобы на часах было такое несоответствие реальному движению солнца. Вдруг боковым зрением он увидел некий свет градусов на сто двадцать от диска луны. Саша повернул голову и все понял.
  
  
     Саша во всю прыть бежал по дороге, ведущей к городу. Временами он останавливался и кричал в тишину древнего мира непонятные тут никому слова: «Андрюха, Шумахер! Ты где? Отзовись!» Прислушивался к окутавшей его тишине и бежал снова вперед. Мысли по поводу того, что он бежит не вслед своему другу, а по другому пути, постоянно роились в его голове. И вот в очередной раз он услышал далеко и не совсем разборчиво: «Че…
  
  
     но!» В сердце что-то кольнуло, и, превозмогая усталость, Саша ринулся вперед.
  
  
     Каждая из приближавшихся друг к другу фигур орала на весь лес и обращалась к другой, пытаясь встретиться. Говоря языком нашего мира, можно было бы предположить, что близлежащие к лесу предместья должны были этой ночью слышать вой нечистой силы в окрестных лесах. А вот сама нечистая сила, если таковая действительно бы обитала в этих лесах, поутру должна была бы пойти писать заявление в местную милицию за нарушение общественного порядка двумя мессиями этой ночью.
  
  
     — Челентано? — уже потише спросила одна тень.
  
  
     — Шумахер, ты? — задала вопрос вторая.
  
  
     — Ага. Я вспомнил, что забыл отдать тебе зажигалку.
  
  
     — Да ладно, иди сюда. Вот так. Теперь повернись и смотри вверх.
  
  
     Саша вывел друга на место, удобное для обзора. Андрей поднял лицо к небу и присвистнул. В стороне от почти круглого диска луны виднелся серп только народившегося еще одного месяца.
  
  
     Он был на одну треть в диаметре меньше первого, но являлся полноценным спутником данной планеты, без сомнения.
  
  
     — Что делать? — задал вопрос Андрей.
  
  
     — А-а, повалим завтра в город, — ответил Саша.
  
  
     — Ты знаешь, а может, это и к лучшему, — указал Андрей на второй спутник.
  
  
     — В каком смысле?
  
  
     — Сохраняет надежду, что где-то на этой планете есть цивилизация нашего уровня, а это всего лишь окраина мира.
  
  
     — А что это конкретно нам даст? — поинтересовался Саша.
  
  
     — Ну как? Представляешь, если у них существует шоу-бизнес, то можно стать известным композитором, благо песен из нашего мира я знаю море. А по совместительству стану еще и певцом, голос и слух в этом деле не главное. О! — Андрей поднял в полумраке палец вверх.
  
  
     — Тогда я в этом вашем шоу-бизнесе стану известным ведущим, сатириком или юмористом, — перекривил его Саша.
  
  
     — Ты сатириком? У тебя же подзаборный юмор. Он с телеэкрана приличное общество повергнет в шок, — искренне засмеялся Андрей.
  
  
     — Что значит подзаборный юмор?
  
  
     — Это когда шутки про низменные человеческие инстинкты, типа трахача или бухания.
  
  
     — А может, в этом обществе такие шутки пойдут на ура?
  
  
     — Челентано, все может быть. Мы с такими чудесами столкнулись — только в путь. И за городом побывали, и в тайге, и в Южной Америке, и в прошлое заглянули, теперь вот в параллельный мир наведались. Хорошо только, что это уже последняя стадия.
  
  
     Дальше некуда.
  
  
     — Шумахер, не зарекайся. А если это волшебный мир гоблинов и троллей, а если завтра у тебя вместо лица свиное рыло вырастет или рога с копытами, что тогда скажешь?
  
  
     — Знаешь, — Андрей преступал с ноги на ногу, — мне от твоих слов аж в туалет по большому захотелось.
  
  
     — Так отойди в сторонку, места тут много, не у памятника же посреди площади сейчас стоишь.
  
  
     — А если я присяду на корточки и наложу шоколадную горку вон на ту кочку, а эта кочка окажется домиком волшебной феи? Как думаешь, в кого она меня превратит своей волшебной палочкой? Я думаю, во вторую кучку смрадного шоколада, только больших размеров. Считаешь, легко мне будет всю жизнь кучей навоза жить? И принцесса вряд ли меня захочет поцеловать и превратить обратно в человека.
  
  
     — Вот, Шумахер, что мне нравится в тебе, так это твой тонкий английский юмор.
  
  
     XII
  
  
  
     Обоз по дороге растянулся не менее чем на полмили.
  
  
     ***
  
  
     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.
  
  
     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.
  
  
     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.
  
  
     azurga.net: да.
  
  
     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.
  
  
     Заполните бланк запроса.
  
  
     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.
  
  
     Язык запроса: русский.
  
  
     Язык ответа: русский.
  
  
     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:
  
  
     английском.
  
  
     Запрос: миля (Мастрийская империя), мера длины и расстояния.
  
  
     Единица измерения: метр.
  
  
     Краткая характеристика единицы метр:
  
  
     1. Является единицей International System of Units.
  
  
     2. 1 километр равен 1000 линейных метров.
  
  
     3. Метр — это длина пути, проходимого в вакууме светом за 1/299 792 458 долю секунды.
  
  
     4. Метр равен одной десятимиллионной доли участка земного меридиана от Северного полюса до экватора.
  
  
     Подтвердите правильность характеристик метра: да.
  
  
     Ответ:
  
  
     1. Миля (Мастрийская империя) — 1956 метров.
  
  
     2. Миля (Великобритания) — 1609 метров.
  
  
     3. Миля (морская) — 1852 метра.
  
  
     4. Миля (французская) — 4448 метров.
  
  
     5. Миля (норвежская) — 10000 метров Подтвердите получение вами информации: да.
  
  
     Продолжить: нет.
  
  
     Желаете выйти: да.
  
  
     Всего хорошего. До встречи.
  
  
     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.
  
  
     Вы отключены.
  
  
     ***
  
  
     В авангарде и в арьергарде колонны располагалось наибольшее количество всадников. Часть отряда небольшими группами по интересам или по дружбе ехала верхом в середине. Там же шли привязанные к повозкам запасные лошади без наездников. Конница была легковооруженной. На поясе у каждого висел небольшой кинжал и короткий широкий меч — гладиус. Одеты все они были в туники, поверх которых одевалась кольчуга. На ногах — массивные кожаные сандалии и бронзовые поножи.
  
  
     Шлемы вместе с выпуклыми прямоугольными щитами ехали в открытых повозках рядом.
  
  
     Вспомогательная центурия количеством в сто человек медленно двигалась по равнине между двумя горными хребтами, видимыми справа и слева в отдалении. Она выполняла обыденную для себя работу, не требующую особых навыков. А какая работа у вспомогательного отряда? Это ж не в атаку на варваров идти да жизнью рисковать. Это всего лишь сопровождение и доставка обозов из различных провинций в столицу Орис. Посылают центурию в какой-нибудь уголок Мастрийской империи для сбора подати, направляется она в столицу провинции да объезжает десяток-другой крупных городов этой административной единицы. Бывает, почту по дороге доставляет, бывает, эдикты императора или указы сената зачитает. Иногда преступников перевозит. Вообще, работенка можно было бы сказать не пыльная, но уж очень много пыли и грязи на имперских дорогах. Ну конечно, в отдаленных провинциях, таких как подле города Таркан, можно и небольшие группы повстречать прорвавшихся из-за могучей реки Белон варваров или разбойников местных. У всех у них цель одна — грабеж. Так на то и охрана. Но такое редко происходит.
  
  
     С каждой местности подать берут или натурой, или деньгами.
  
  
     Платят тем, чем богата земля. Вот с этих северо-восточных мест в столицу свозят меха, мед, смолу хвойных деревьев, льняное масло и прочее. Денег выдают за такую службу намного меньше, чем в боевых легионах, зато жизнью рисковать не приходится.
  
  
     Так почти месяц в дороге до Таркана, столько же назад. Общий путь составляет более чем шесть сотен миль в каждую сторону.
  
  
     Примерно такие мысли высказывал старый командир этой центурии только поступившему на службу безусому юнцу.
  
  
     Еще одним из заданий для таких отрядов был поиск редких вещей и диковинных зверей для императорского дома. Потом это все выставлялось на обозрение в амфитеатрах для всеобщего удивления и забавы народа. А звери могли еще участвовать и в гладиаторских боях. Центурия вышла из Таркана три дня назад, это был последний город перед обратной дорогой. По пути туда их встретил на подъезде к городу сам наместник провинции в роскошной карете и предложил начальнику этого отряда Себению перебираться к нему в экипаж. Себений, будучи старым воякой, предпочитал верхом, но из чувства вежливости уступил наместнику, который передал ему список подготовленных к отправке товаров и различных подарков императорскому дому. Ко всему прочему предложил спустя два дня еще забрать с собой двух необычных варваров, накануне пришедших в город. Толку от них никакого, но раз они сами пришли да еще не похожи на других, то пусть лучше едут с обозом в Орис, а то старший сын императора опять выйдет из себя, узнав, что так мало передали неведомых и редких в его краях зверей. Не ловить же Себению их по лесам варварских территорий. Пусть народ хоть этими двумя варварами забавляется.
  
  
     Местность становилась все менее покрытой лесом. Обоз с податью двигался на юг. На телегах в клетках находились различные звери и птицы. В одной из них сидел огромный бурый медведь, в другой три волка, потом две клетки с дикими вепрями. Ну а в этой клетке звери умели разговаривать.
  
  
     — Господин продюсер, певец и композитор, — обратился первый из сидящих в железной клети ко второму. — Куда вы сейчас направляетесь, Эндрю?
  
  
     — А, это вы, известный телеведущий и шоумен, Алекс?
  
  
     — Совершенно верно, я талантливейший человек, ведущий программы «Великие люди древнего мира». Естественно, что вы меня сразу узнали. Скажите, Эндрю, а вы сейчас едете на гастроли?
  
  
     — Вы правы, я совершаю промо-тур своего новейшего альбома.
  
  
     — Хотел задать вам еще один вопрос. Обычно вы совершаете свой гастрольный тур на личном «боинге» или в крайнем случае на личном вертолете. Почему вы на этот раз решили выбрать такой экзотический способ передвижения, Эндрю?
  
  
     — Дело в том, что недавно вышел мой последний двойной альбом под названием «Животные». Мне для яркости исполнения необходимо вжиться в роль, поэтому я заплатил бешеные деньги моим друзьям из передвижного цирка шапито, и они меня перевозят от одной концертной площадки до другой. Кстати, наполняемость амфитеатров под завязку, аншлаг в каждом городе.
  
  
     — Тогда понятно, почему от вас так воняет, как от дикого кабана в соседнем вольере. Вживаетесь в роль. Творческих вам успехов. А наша передача выйдет в прайм-тайм в воскресенье на главном канале.
  
  
     Как раз во время этого диалога мимо клетки с Сашей и Андреем проезжали верхом командир Себений и его молодой подчиненный.
  
  
     — Господин Себений, — обратился юноша, — а что это за варвары? Готы?
  
  
     — Странные они какие-то. Вроде варвары, но я таких отродясь не видал, сколько с ними ни воевал.
  
  
     — Может, лазутчики? — продолжил молодой.
  
  
     — Если лазутчики, то очень опытные, — ответил старый.
  
  
     — Расскажите о них. Все ж время за разговорами быстрее проходит.
  
  
     — А что я о них знаю? Готы такие же светлолицые, как эти два, носят штаны, но выглядят по-другому. Готы никогда не бреются, а у этих лишь небольшая щетина, волосы на голове короткие. Помастрийски они не разговаривают. Они вообще ни одного варварского языка не понимают из известных нам. Говорили, в крепости к ним обращались на разных наречиях, но ни один язык им не известен. Тот, что светлый, говорит, что он имеет домен Шумахер, но все Шумахеры прекрасно знают наш язык. А этот человек даже не знает имени известного своего соплеменника, который семь лет побеждал в скачках на лошадях в ежегодных состязаниях. Второй говорит, что он Челентано. Где ж это видано, чтоб так выглядел представитель древнего мастрийского рода. Мордой они похожи больше на республиканцев. Но республиканцы так не одеваются. И от Таркана до границ с республикой поболей, чем до Ориса. Может, из готского плена сбежали.
  
  
     — Притворяются или опытные воины?
  
  
     — Вряд ли, пытались опустить в котел с кипящей водой, так они по-своему кричат и все тут. Они могут быть северными варварами, из тех мест, где солнце никогда не заходит за землю и всегда день. Очень похоже на это. Только наши легионы туда никогда не доходили, там вечная зима. У них нашли разные колдовские амулеты. Один из этих амулетов похож на волшебную полированную бронзовую бляху, как у наших оракулов.
  
  
     Он также показывает, что творится в других местах сейчас.
  
  
     Даже ночью светится. Из другого амулета сразу выходит огонь и поджигает все вокруг. В маленькой кожаной сумочке хранятся ровные куски цветного папируса. Рисунок на этом папирусе изящный. Так даже палочку тонко не заточишь, чтобы краску нанести. А сами сумочки изготовлены из тонкой кожи очень качественной выделки, может даже из кожи человека, — продолжал Себений.
  
  
     Юноша при этих словах передернулся.
  
  
     — А коль никто с ними не воевал, то как об этом народе известно стало? — хитро спросил он.
  
  
     — Это готы про них рассказывали всякое разное, — слегка смутившись, ответствовал командир. — Похоже, что они северные колдуны или шаманы, но ты не бойся, мы эти амулеты у них отобрали. Без них они колдовать не смогут. Можешь с ними пообщаться, сейчас привал будет.
  
  
     — Я не просто пообщаюсь, а выясню, готы они или другие варвары.
  
  
     — Каким образом?
  
  
     — Готы хорошо владеют мечом. Я выпущу одного из клетки и буду драться на мечах, вот и увидим.
  
  
     — Не советую, можно лишиться головы. Варвары очень кровожадны.
  
  
     — Так я буду в кольчуге, а мечи мы возьмем тупые, тренировочные, — закончил молодой воин.
  
  
     Центурия остановилась на дневной привал. Лошади и люди нуждались в отдыхе, пище и воде. Так в полдень делали каждый день. Переход разбивали на две части, а обед приходился на самую жару в середине дня. Клетку с людьми отворили, и в сопровождении четырех центурионов Саша и Андрей отошли с дороги в кусты по нужде после утреннего перехода. По возвращении во временный лагерь они увидели молодого воина в полном воинском облачении, включая меч, щит, шлем и кинжал. Он показал на Сашу. Воины стали надевать на него аналогичную амуницию, за исключением кинжала. Саша не понимал, к чему весь этот маскарад. В униформе, явно с чужого плеча, он нелепо стоял и озирался вокруг. Соперник, размахивая мечом, начал призывать его к поединку. Саша, положив меч и щит на землю, показывал, что не умеет и не намерен сражаться. Юный воин повторил свой призыв к бою. Тогда Саша снял кольчугу и демонстративно бросил ее. Стоящие вокруг воины с презрением и негодованием заулюлюкали. Саша еще раз жестом выказал отрицательное отношение к поединку на мечах, развернулся и направился к своей клетке.
  
  
     Соперник его догнал и слегка ткнул гладиусом Сашу в плечо. Саша вскрикнул, выступила кровь. Толпа засмеялась. Он развернулся, покрутил пальцем у виска, показал на парня и постучал себе по лбу кулаком, выражая свое мнение о его поведении. Но тот не унимался и с такими же последствиями нанес Саше небольшую рану на груди. «Ты че, охренел, сопляк?! » — прорычал Саша, стал в стойку боксера и пригласил его к кулачному поединку. Но соперник только отшвырнул в сторону щит, и с мечом ринулся навстречу. Остальные центурионы стояли кругом и в поединок не вмешивались. Отступать Саше было некуда, со всех сторон стояли люди. Молодой центурион жестом предложил Саше поднять меч для защиты. Тот по-прежнему отказывался сражаться. Вид у Саши был жалкий. Он стоял спиной к толпе, которая периодически пинала его руками и ногами. На голове остался перекошенный на бок шлем. Напротив нахальный юнец, лет на десять младше его, бахвалясь и издеваясь, пырнул его еще, на этот раз посильнее. Удар получился скользящий по ребрам. Стало очень больно и обидно от унижения. Тут Саша не выдержал, сорвал с головы шлем и швырнул его в противника, тот, не ожидая такого поворота событий, попробовал увернуться от летящего предмета, и ему это удалось. Но рука с вытянутым мечом застыла на месте. Саша сделал несколько быстрых шагов и со всей силы ударил парню ногой по локтю. Пальцы разжались, и меч упал оземь. Он еще успел с непониманием пару раз хлопнуть глазами из-под шлема без забрала, когда сильный прямой в нос завалил его. Две ноги одновременно оторвались от земли, и он с грохотом спиной рухнул в дорожную пыль. Саша подбежал и со всей мощи врезал ему ногой по ребрам. Потом вытащил у него из ножен кинжал, приставил его к горлу. Глаза в этот момент у него смотрели «на бесконечность». Находясь в азарте боя, он крикнул: «Ну что, сучары, взяли меня, а? Запороть вашего щенка, как свинью на колбасу перед Рождеством?» Побежденный хрипел и приходил в себя. Саша начал поднимать его, держа лезвие у горла, как у заложника в американских боевиках. Центурионы достали мечи из ножен.
  
  
     Такая ситуация долго продолжаться не могла. А если бы у воинов имелись луки, то Сашу уже пристрелили бы. Выход нашел Андрей. Он вышел в середину круга. Указал пальцем на троих, как ему показалось, крепких воинов, и рукой поманил их к себе.
  
  
     Те с мечами наголо вошли на импровизированную арену. Андрей предложил им снять вооружение и биться врукопашную. Саша понял, в чем дело, отпустил побежденного и, воткнув кинжал в землю, стал в боевую стойку.
  
  
     Три центуриона были уверены в своей победе над двумя варварами. Им было интересно поучаствовать в кулачном поединке. Они избавились от всего вооружения, кроме кольчуг, и теперь бравировали своими крепкими мышцами перед зрителями, шутили, переговаривались.
  
  
     — Ты чего удумал? — обратился Саша к Андрею, все еще тяжело дыша, но уже приходя в себя.
  
  
     — Ты что, не понимаешь, они же варвары. У них одна развлекаловка — война да кровавые игрища. Они, по-твоему, книги читают в свободное время или телевизор смотрят? Им энергию свою девать некуда. Им драйва не хватает, расслабухи, — ответил Андрей.
  
  
     — Так я должен стать для них боксерской грушей?
  
  
     — Знаешь, Челентано, лучше уж получить пару раз в харю, чем мечом по голове.
  
  
     — Ты считаешь, что если несколько раз получишь по морде, то финкарем тебя запороть после этого не имеют права?
  
  
     — Ай, сейчас продержимся пару минут, потом вырубят, так вырубят, оклемаемся в клетке, хоть живы останемся.
  
  
     — Вот уж нет, Шумахер, мочиться с ними я буду по-настоящему.
  
  
     — Тогда ложи надолго самого хилого, и валим двух других.
  
  
     — Я тут хилых не вижу, — сказал Саша.
  
  
     — Тем ценнее победа. Должно получиться. Вон тот самый неуверенный среди троих. Гаси его сразу.
  
  
     Белолицые противники стояли с одной стороны. Блондин Андрей имел рост метр девяносто. Брюнет Саша был сантиметров на десять ниже, но коренаст в плечах. Соперники их, как и все мастрийцы, были ростом пониже. Они стали треугольником. Вперед выставили, как решили Саша с Андреем, более слабого воина, а два широкоплечих центуриона стояли чуть поодаль.
  
  
     — Как начнем?
  
  
     — Бей по дыхальнику.
  
  
     В этот момент один из вояк постарше дал команду к началу поединка. Андрей медленно пошел первым. Саша резко рванул вперед, выскочил из-за спины друга и неожиданно ударил противника в солнечное сплетение. Тот попытался глотать воздух ртом, но упал на колени. Зрители взревели. Два других центуриона недоуменно переглянулись и пошли вперед. Защита у них была никудышная: руки согнуты в локтях на уровне груди. Андрей попытался ударить ногой, но враг держал дистанцию. Сашин соперник сразу приступил к делу. Он пропустил два удара по бороде, но сам первый удар нанес с такой силой в челюсть, что свалил Сашу на землю. Саша успел подняться и не позволил подмять себя под ноги. Третий противник начал потихоньку подниматься, но пока находился вне боя. Андрей в это время выбрал удобную позицию и нанес противнику удар в коленный сустав, тот стал прихрамывать на левую ногу.
  
  
     Драка продолжалась не более пяти минут. У Саши к этому времени была разбита губа и рассечена бровь. У Андрея под глазом вырисовывался огромный синяк, ему приходилось вести бой против оклемавшегося от удара в живот воина и сильно хромающего второго. У соперников также были разбиты носы и ссадины на лице. Но центурионы были тренированными в бою воинами, более выносливыми, и Саша с Андреем начали выдыхаться.
  
  
     Саша понимал, что если они не победили центурионов в первую минуту, то дальше будет еще труднее. Уровень физической подготовки парня-забияки из городского квартала и этого вояки отличается в разы. Легионер ведет битву порой целый день и дерется, чтобы убить соперника, а не до первой крови. В бою легион может или разбить врага, или бежать, спасая свою шкуру бегством. В конце концов два центуриона нанесли Андрею серию ударов, которые лишили его сознания. Саша, сплевывая кровь, стоял один, его шатало. Трое приближались к нему. Зрители кричали. Большинство подавали знак, показывая указательным пальцем в низ. Один из будущих победителей схватки подошел ближе всего к Саше и ухмыльнулся. Саша собрался с последними силами и заложил апперкот с правой. Попал, но после был завален на песок, а затем удар по голове погрузил его в небытие.
  
  
     К лежащим подошел командир центурии. Поднял руку в знак того, что галдеж пора прекращать.
  
  
     — Пленников отмыть и оказать помощь, чтоб не умерли. Больше таких поединков с ними не устраивать. Придут в себя — покормите двойной порцией, — приказал он.
  
  
     — Чего это ты, Себений, так о готах или поганых республиканцах, не знаю, кто они, заботишься? — спросил один старый воин.
  
  
     — Они ни те, ни другие. Если бы они были варварами и так ловко орудовали своими мечами, как кулаками, то три, нет — четыре трупа лежали бы на этом месте. Но им оружие неведомо.
  
  
     — Тогда кто ж они, боги? — пошутил другой центурион.
  
  
     — У богов кровь голубая. Думаю, они из земель, лежащих далеко на востоке. Я слышал, там, в горах у Желтой реки, живет народ, который сражается без оружия только руками и ногами. Наверно, они у этого племени не самые лучшие воины, иначе одним прикосновением пальца умертвили бы наших бойцов. О таких рассказывали торговцы шелком. Выполним свою работу, доставим их в столицу. Пусть с ними нужные люди разбираются.
  
  
     XIII
  
  
  
     Пять дней спустя после потасовки отряд в очередной раз остановился на полуденный отдых у берега обмелевшей реки.
  
  
     Вода в ней была мутной, но пленников и животных поили из нее, чистую воду не расходовали. Было противно, да выбор небольшой, приходились употреблять в пищу то, что предлагали.
  
  
     Крупных населенных пунктов по пути пока не попадалось. В небольшие городишки и поселения на постой ночью не заезжали.
  
  
     Становились лагерем подле них. Начиналась степь, почва под ногами становилась твердой, как засохшая глина. Андрей и Саша по-прежнему львиную долю своего времени проводили в заточении. За исключением полуденной и вечерней прогулки минут по пятнадцать каждая, они находились в клетке, где можно было располагаться только сидя или лежа. Это было страшно неудобно, болели суставы. Днем — жара, ночью — холодно. У обоих на разных частях тела виднелась масса синяков и ссадин. Небритые, опухшие после драки лица имели даже не синий, а какой-то пепельный, нездоровый цвет. Кормили их лепешками и остатками после трапезы центурии. Они стеснялись питаться объедками, прятали их под одеждой и поглощали ночью, когда никто не видел. Правда, животных кормили еще хуже, отчего медведь занемог. Его выволокли из клетки, добили, изжарили на вертеле.
  
  
     Предложили пленникам свежевать тушу, но, к всеобщему удивлению, ни Саша, ни Андрей содрать шкуру с животного не умели.
  
  
     Центурионы долго общались, показывая на них руками, но когда мясо было готово, угостили и их. Клетка освободилась, в нее переселили Андрея. Теперь они не могли общаться, так как ехали на разных повозках.
  
  
     Больше людей из клеток на предмет померяться силой в боевых искусствах никто не звал, относились нейтрально, разве только молодой боец, что получил от Саши, искоса поглядывал на них.
  
  
     Когда отряд сделал привал у этой мутной речушки и пленники поедали из ржавого котелка горячую похлебку, что считалось здесь изысканным блюдом, они имели возможность перекинуться парой фраз. Настроение у обоих было подавленным. Андрей почесал приличную щетину, потрогал под глазом фингал и произнес:
  
  
     «Блин, сколько будет длиться такая скотская жизнь?» «Как в зоопарке. Нет в передвижном зоопарке», — добавил Саша. «Неужели остаток жизни придется в варварском цирке выступать и потешать этих мужланов и их семьи? — спросил Андрей. — Я что, получал образование, читал газеты, рылся в интернете, развивался и тянулся к знаниям, чтобы какое-то бычье неотесанное меня возило в клетке, кормило помоями, волтузило мордой по грязи? Когда это все закончится?» «Может быть, даже прямо сейчас, — кивком головы с тревогой в голосе указал Саша на быстро приближающегося к ним широкоплечего центуриона. — Только ты это, вообще не поддавайся на провокации. Я кое-что узнал об этом мире. Не заводись. И в нашем веке на Земле мест хватает, где могут человека опустить».
  
  
     Чутье Сашу не подвело. Этот воин подошел и приказал следовать за ним. Центурионы отобедали и желали развлечений. Больше чем половина отряда расположилась слева и справа от дороги. Цель соревнования — кто быстрее покроет расстояние около четверти мили верхом на лошади. Участники — Андрей и Саша.
  
  
     Видать, центурионы уже соревновались между собой, но готы —отличные наездники, и публика хотела увидеть их в деле. Пленникам показали, что эти две лошади отзываются на свист хозяина и бегут к нему. Так что попытка убежать не пройдет, а если они попытаются, то им отрубят головы.
  
  
     И один, и второй стали подходить к указанным скакунам без седла, но с уздечкой, за которую их придерживали центурионы.
  
  
     Ни один, ни другой до сего времени не имели навыков езды на лошадях, тем более жеребцах. Что делать? Саша стал подходить немного сзади, лошадь лягнула задней ногой. Он больно получил копытом повыше колена. По воинским рядам пронесся гогот.
  
  
     Тогда он с разбегу животом заскочил на спину жеребцу, попытался перевернуться. Животное занервничало и сбросило седока на землю. Нечто подобное выделывал со своей лошадью и Андрей.
  
  
     Все присутствующие, будучи хорошими наездниками, от души смеялись над немощностью в управлении конем двух этих пленников. В конце концов их двоих подсадили на спину жеребцов и дали в руки уздечки. После этого имперские воины с силой стегнули лошадей по ягодицам. Те резво рванулись вперед. Андрей свалился с коня мгновенно, а Саша смог проскакать метров десять, и его ждал тот же результат. Но он победил и получил приличный кусок вяленого мяса в награду.
  
  
     Себений хохотал, а затем дал распоряжение: «Дайте и второму сушеной рыбы. Это не готы, а сатиры и скоморохи. Такие воины никуда от нас не убегут. Пусть только ночью сидят запертыми в клетке. Днем могут идти пешком или ехать на телеге. Учить их верховой езде долго придется, но этим пусть занимаются их новые хозяева. Да, и отведите их к реке, пусть вымоются, как следует, а то от них разит, как от этих жеребцов. Потешили. Давно так не смеялся».
  
  
     Саша и Андрей сидели на сухой траве в тени от повозки и с жадностью грызли сухую рыбу и вяленое мясо. Им даже по такому случаю выделили по две кварте чистой воды, однако налили ее в не вымытые после похлебки те же ржавые котелки. Они минут пятнадцать мылись в речке и полоскали свою одежду, которая успела превратиться в грязную рвань. Теперь в этих мокрых шмотках они отдыхали.
  
  
     — Андрюха, это кайф! — заметил Саша. — Точно такое же наслаждение я получал в последний раз жарким летом после первой недели службы в армии. Меня направили в учебку к границе с Казахстаном. Там днем жара под сорок градусов, а мы только после гражданки. Не привыкли к местному климату. Готовились присягу принимать. Целый день на жаре нас по плацу гоняли. Строем ходить, песни петь, честь правильно отдавать учили. А мы обуты в черные кирзовые сапоги. Ноги огнем горят, портянки сбиваются, мозоли натираем. Ну, кто мы? Салажня, еще не успели кишечник освободить от мамкиных домашних пирожков, а нас заставляют то маршировать на солнцепеке, то в душном учебном классе уставы учить. Хавчика постоянно не хватало, голодняк прошибал, как сейчас. Еще старослужащие в грудак пару раз на день заедут для профилактики. Но самое ужасное — не хватало воды. Водили три раза в армейскую столовую и давали по стакану компота. Еще с утра и перед отбоем можно было в казарме с умывальника напиться вволю. Только в той местности вода в кране не намного вкуснее, чем из этой реки. Да не мутная и без бактерий. Воняла хлоркой. Ты, кстати, заметил, что у нас пропал насморк? Приспособился организм наш к вирусам этого мира. Так вот, долго подвожу к теме. В субботу после обеда у нас был выделен час на баню. А целую неделю не мылись под душем. Шумахер, я как стал под струю горячей воды из дождика в душе на пятьдесят солдат, большего наслаждения не испытывал даже от сауны с джакузями, бассейнами, парными и телками, делающими тебе эротический массаж. А там только одно название «баня», а так — сарай с трубой по верху для отвода воды.
  
  
     — Это точно, Челентано, чтобы человек спал на опилках в хлеву и был тебе за это благодарен, ты должен его до этого в этом же хлеву с неделю заставить спать в коровьем говне. Затем соскребаешь навоз с пола в уголок хлева и насыпаешь туда сухих опилок.
  
  
     И он тебе, своему угнетателю и благодетелю, готов ноги три раза на день мыть за такую заботу и еще эту воду пить. Значит, передвижной зоопарк, срочная служба и наше теперешнее положение имеют много общего?
  
  
     — Ну не скажи, второй год службы в армии не сравнить с путешествием в клетке после медведя. Дедом и дембелем быть совсем не плохо, — заметил Саша.
  
  
     — Так ты ж пока только присягу в этом мире собираешься принять. Может, через год тоже дедовать и блатовать будешь здесь?
  
  
     — По крайней мере, есть шанс вырваться из этой страны в более цивилизованную на этой планете, — продолжил Саша, отдирая от кости кусок рыбы.
  
  
     — В смысле? — уставился на него друг.
  
  
     — Я изложу тебе суть своего сегодняшнего вещего сна от стороннего лица. Я в этом сне был чиновником третьей категории департамента внешней безопасности. Говоря по-нашему — старлей или капитан из КГБ. Звали меня во сне Алесо. Сон пророческий, я его помню, как старую комедию после двадцати просмотров. Страна, в которой происходят действия, — Камап. У них там чудные названия, но я тебе их буду называть в земной интерпретации.
  
  
     — А сам ты как понимал их язык? На курсы в первой части своего сна ходил? — пошутил Андрей.
  
  
     — Разговаривали они на непонятном языке, но смысл произнесенных слов в моем мозгу воспринимался сам собой, так что я все понимал в мельчайших подробностях.
  
  
     — Давай, валяй. Слушаю твои байки. Все равно делать нечего.
  
  
     Но начать рассказ Саше не удалось. Отряд поднялся на переход после дневного привала. Кто-то отдал команду, и центурия пришла в движение. Друзьям предложили ехать на телеге, только им за радость было пройтись собственными ногами по земле после многодневного сидения в клетке. Им определили место ближе к авангарду отряда, и они двинулись в путь.
  
  
     Саша, будучи уверенным в своей правоте, утверждал, что планета по поверхности которой они передвигаются, носит название Салем. Планета в диаметре намного превосходит Землю. Она имеет два спутника. Тот, что большой, — Луна. Тот, который поменьше, — Селена. Сутки длятся чуть меньше двадцати трех земных часов. На планете две сверхдержавы, то есть классический биполярный мир. Вторая страна — Десим. Они располагаются на разных континентах и оживут в цивилизованном мире примерно второй половины двадцатого столетия Земли. Но существуют огромные острова и целые материки, населенные туземцами.
  
  
     «Одного не пойму — как могут на одной планете, даже огромной, существовать народы с таким большим разрывом в уровне технологий. Как одни не колонизировали территории других? У этих дикарей нет ни одного предмета, даже слегка напоминающего современный. Европейцы хоть мушкеты меняли на золото у индейцев после открытия Америки. А в девятнадцатом веке меняли у африканских племен консервные банки на алмазы», — скептически сказал Андрей. «А бог его знает, Шумахер! Юпитер в поперечнике в десять или одиннадцать раз больше Земли. Давай считать. Если длина окружности Земли сорок тысяч километров, а скорость пассажирского самолета тысячу километров в час, плюс дозаправка в аэропортах, то примерно за двое суток самолет облетит нашу планету вокруг. А на облет Юпитера уйдет три недели. Теплоход же вообще на это занятие потратит годы», — ответил Саша. Андрей возразил: «Так Юпитер — газовая планета.
  
  
     Я не знаю, существуют ли такого размера планеты с сушей и водой». Они еще немного поспорили, как обычно между ними полагается, и Саша продолжил рассказ о том, что снилось ему.
  
  
     ***
  
  
     Моросил холодный дождь. Приближался цикл холодов. Ранним утром, когда все прохожие пробирались между луж и выбоин в асфальте, заполненных водой, он вышел из подъезда дома. Этот эласт в отличие от других не прятался под зонтом. От дождя его спасала только черная кепка из кожзаменителя и серый плащ. Под плащом находился черный костюм, белая рубашка и синий в красную полоску галстук. Он прошел через арку в доме и вышел на тротуар, выложенный крупной плиткой, где-то треснутой, а гдето отсутствующей. Отчего обочина булыжной мостовой больше напоминала огромной длины мокрую старую шахматную доску, которую нерадивый хозяин частенько забывал на лавке во дворе, отчего она потрескалась, вздулась, потеряла форму и цвет от постоянных перепадов температуры и влаги. Эласт двигался в сторону остановки. Ему удавалось ловко лавировать между маленьких озер с дождевой водой на своем пути. Дорога пошла под уклон. На проезжей части образовался ручеек из грязной воды. Этот поток нес в себе различный мусор: щепки, обрывки газет. Все вокруг было серым и унылым. И вот вдалеке он заметил что-то яркое, цветное. Оно неслось по волнам ручья, приближалось к нему и выделялось на общем фоне. Алесо присмотрелся. Это был фантик от конфеты. Он был необычен, нестандартен и не вписывался в общую картину хмурого утра. Он поравнялся с эластом, и тот его рассмотрел более подробно. Это был фантик от жевательной резинки. На нем в ярких одеждах были изображены дети и сказочные животные. «По всей видимости, заморский, в таких обертках я своим детям сладости не приносил. Умеют буржуа завернуть и придать броский вид. Только кто ж его выбросил? Детвора обычно собирает какие красотули в коробочки», — подумал Алесо.
  
  
     Тем временем плывущий навстречу эласту фантик стал удаляться в противоположную сторону. Алесо обернулся. У него мелькнула мысль вырвать эту бумажку из пучины ручейка, высушить и вечером принести своей дочке. Но мысль быстро, так же, как и фантик, стала уноситься прочь. «Плыви, — тихо прошептал он, — борись с волной». Он решил, что подождет, пока цветастая бумажка не исчезнет из вида. Ждать ему пришлось не долго. На пути ручейка зияла черная дыра посреди городской дороги. Ночью кто-то украл канализационный люк, и почти вся вода уходила туда. Алесо очень захотелось, что бы этот фантик проскочил мимо и продолжил свой путь. Еще было не поздно побежать по дороге и, вымочив нижние конечности, спасти его. Но Алесо остался сторонним наблюдателем. Ему было бы стыдно заниматься ребячеством перед прохожими, и не хотелось ходить в мокрых туфлях.
  
  
     Из двух профессиональных качеств — горячее сердце и холодный основной мозг — последнее взяло верх. И фантик с потоком мутной воды был поглощен зияющей бездной канализации.
  
  
     Алесо в задумчивости развернулся и сделал шаг вперед. Плитка, на которую он стал, качнулась, и грязь, вылетевшая из-под нее, забрызгала ему брюки и черные туфли. Он выругался. Городская рельсовая машина, короче трамвай, представляющая из себя старый железный вагон без дверей, пронеслась мимо него.
  
  
     «Опоздал!» — досадовал Алесо и посмотрел на хронометрическую машину на левой конечности. На рубашке не хватало запонки. «Что-то сутки не так начались. Внешняя безопасность не должна после себя оставлять улики», — пошутил он сам над собой. Алесо возвращался от любовницы прямо на работу в департамент. Дома не ночевал. Надо было бы позвонить домой, пока жена не ушла на работу, и сказать, что ночь провел на задании, ну и все такое, как обычно, благо должность и вид деятельности такое предполагали. Алесо подошел к телефонной будке, достал из кармана монету, вошел. Аппарат был на месте, но трубка была вырвана и отсутствовала. «Вот сволочи, еще на прошлой неделе висела», — ругнулся он.
  
  
     Алесо работал с документами в своем кабинете, когда его вызвали к начальнику. «Засек-таки, что опоздал, — досадовал он, — опять основной мозг полоскать будет». Алесо поднялся в кабинет тремя этажами выше на подъемной машине и направился по красной ковровой дорожке к кабинету с дубовой дверью.
  
  
     Обстановка в кабинете была простая и строгая, ничего лишнего, как в принципе и в кабинете Алесо, лишь размеры во много раз превосходили его кабинет да потолок повыше.
  
  
     — Разрешите войти?! Чиновник третьей категории по вашему вызову явился, — отрапортовал Алесо.
  
  
     — Садись, — указал начальник на длинный полированный стол, — о причине вызова догадываешься?
  
  
     — Нет, — немного напряженно ответил тот. День с утра пошел не совсем гладко, и Алесо ожидал любого поворота событий. Ему уже дали один выговор с лишением премии за опоздания на работу. Второй грозил более серьезными последствиями.
  
  
     — Задание для тебя имеется.
  
  
     — Всегда готов, — обрадовался Алесо, узнав, что разговор пойдет на другую тему.
  
  
     — Ты, естественно, не слышал о Матини Грегори Эспи?
  
  
     — Нет, — немного подумав, произнес Алесо.
  
  
     — Это молодой, чуть больше тридцати оборотов, ученый, — сказал начальник и положил пухлую папку на стол перед своим подчиненным. — Изучи внимательно. Его десимцы номинируют на свою ежегодную национальную премию в области науки.
  
  
     — Он такой выдающийся?
  
  
     — Мне сказали, очень перспективный. Имеет несколько своих фундаментальных разработок и весьма большой потенциал.
  
  
     — Что от меня требуется? — поинтересовался Алесо.
  
  
     — Прощупай его. С Десима прилетают скоро журналисты брать у него интервью. Нам для общения с ними необходим благонадежный эласт.
  
  
     — А зачем ему вообще разрешают такую встречу с десимскими журналюгами? Там же каждый второй служитель пера — агент их спецслужб? — задал вопрос подчиненный.
  
  
     — Это не ко мне вопрос, а к политикам. Они принимают свои решения, а мы обеспечиваем безопасность.
  
  
     XIV
  
  
  
     —Грегори? — молодой эласт, недавно окончивший корпус, наполовину протиснулся в дверь, ведущую в лабораторию.
  
  
     — Что еще? — не оборачиваясь, спросил мужчина в белом халате.
  
  
     — Там к тебе пришли.
  
  
     — Я же просил до конца эксперимента меня не беспокоить.
  
  
     Выйди и закрой дверь, я работаю.
  
  
     — Я еще и зайти не успел, а ты на меня бочку катишь. Я по своей воле, что ли посреди опыта к тебе ломиться стал? Пришел эласт из департамента внешней безопасности, показал красную книжку и потребовал к себе Матини Грегори Эспи.
  
  
     — Мне плевать, внешняя или внутренняя безопасность пришла. Я работаю, и эксперимент, который готовил восемь суток, срывать из-за кого бы то ни было не собираюсь. Я ничего не сделал, чтобы мной такие структуры интересовались. Хочет — пусть ждет. Не нравится — пусть по повестке вызывает. Все. Покинь помещение! Наверно, бездельник такой, как и ты, раз посреди рабочего дня людей от дела отрывает.
  
  
     Алесо пришлось долго ждать Грегори. Он коротал время за чтением газет и просмотром журналов, лежащих на столике в комнате отдыха. Это было довольно скучным занятием. Нет, не потому, что он не интересовался периодическими изданиями.
  
  
     Журналы были помяты, затерты до дыр, а у некоторых не хватало страниц. Но самое неприятное было в том, что они имели дату выпуска в четверть, а то и половину оборота звезды назад. Газеты были более свежи, но почти вся информация, которую Алесо необходимо было знать по роду службы, им была уже получена почти мгновенно после произошедшего события. Газеты содержали не новости, я старье. Аналитические же материалы, размещенные на этих страницах, вызывали у него более улыбку, чем наводили на размышления. Это пропаганда с закрытыми для обывателя статистическими данными, а не аналитика. Тем временем в комнату отдыха вошел Грегори.
  
  
     — Доброго восхода звезды, — приветствовал он гостя.
  
  
     — Как я понимаю, вы — Грегори Матини.
  
  
     — Точно. Чем могу служить? — поинтересовался ученый.
  
  
     — Ну что вы, какая служба. Никакой мне от вас службы не надо, — улыбнулся Алесо. — Мы, вы и я, и так служим нашей Родине. Только каждый по-своему. Каждый старается внести свою лепту в развитие и процветание нашего государства.
  
  
     — Так по какому вы поводу, гражданин?.. — перебил его Грегори.
  
  
     — Алесо, просто Алесо. Зовите меня так, — и протянул переднюю конечность для приветствия.
  
  
     Грегори поздоровался и, присев на диван напротив, посмотрел в глаза собеседнику. Алесо долго на него смотрел, но всетаки отвел глаза. «Простачка из себя разыгрывает, — подумал Матини. — А глаза-то, как два сверла. Вот он подержал меня на крючке и отвел взгляд. Так играя, словно в поддавки. Мол, пока уступлю тебе, а там возьму тебя оптом. Так профессиональные карточные шулеры действуют. Сначала дадут выиграть, а потом облапошат до нитки».
  
  
     — Итак, — после небольшой паузы произнес Грегори, — зачем я вам понадобился.
  
  
     — Познакомиться поближе, побеседовать, подружиться.
  
  
     — Я, гражданин Алесо, вам не барышня, чтобы знакомства заводить. Побеседовать — пожалуйста, а вот дружба, она предполагает общие интересы. Дружат не на работе, а в свободное время.
  
  
     Вы что, хотите, чтобы я в свободное время шпионов десимских с вами ловил, или сыском занимался, или, не приведи философ девятнадцатого уровня, вы желаете из меня стукача сделать?
  
  
     — Ну зачем вы так? — наигранно обиделся внешбез. — Неужели вы искренне полагаете, что у таких, как я, нет ничего, кроме работы? Я ж не сухарь какой-то, а обычный эласт, как и вы, со своими интересами, слабостями, личной жизнью.
  
  
     — А я какой стороной к вашей личной жизни приклеился? — задал вопрос Грегори. — Я не ваш сосед?
  
  
     — Нет.
  
  
     — Родственник? Тоже нет, — сам на свой вопрос ответил Грегори. — А может, я соблазнил вашу жену?
  
  
     — Вряд ли. Хотя лет бы двадцать назад, очень даже может быть, — немного смутился Алесо.
  
  
     — Так что же заставило вас сюда прийти да еще столько времени дожидаться?
  
  
     — Дело в том, что мне поручили проинструктировать вас по одному очень важному и щекотливому вопросу.
  
  
     — Так зачитывайте ваши инструкции, я подпишу бумагу, что прослушал вас, и разбежимся. Мне, гражданин Алесо, по роду моей деятельности, как вы понимаете, приходится постоянно выслушивать инструкции и подписываться под циркулярами различных ведомств, начиная от правил пожарной безопасности и заканчивая сохранением гостайны. Я на это трачу уйму времени. И, думаю, не только я, а народное хозяйство в это время недополучает миллионы денег. По мне, так лучше бы выдали один перечень на десяти или двадцати листах, что я могу делать. И я, как эласт не самый тупой, сам, исходя из этого, знал бы, что мне запрещено. Закон должен править, а не подзаконные акты. А то каждые десять дней инструктируют, как мне жить и работать.
  
  
     — Бюрократия. Для бюрократов бумажка важнее эласта.
  
  
     Сколько идей она загубила, — величаво произнес внешбез. — Бюрократия нас засасывает, как болото. Чем ближе к центру болота — тем сильнее оно засасывает.
  
  
     — То есть вас оно засосало чуть пониже пояса, — серьезно произнес Грегори.
  
  
     — Вам предстоит встреча с десимцами. Случай неординарный, согласитесь, такого с вами еще не было. Вот я и обязан ввести вас в курс дела. Вы же хотите, наверное, побеседовать с иностранцами. А раз так, то я в этом случае очень полезный эласт.
  
  
     — Так кому эта встреча необходима в первую очередь? Вам, десимцам, мне? Если она нужна моей стране, то пожалуйста.
  
  
     Если нет, то я о ней не просил никого. А если она необходима лично вам для получения премии или повышения по службе, то с какой радости я обязан за это вас еще и благодарить? Надо встретиться — встретимся, не надо — у меня на годы вперед работа расписана, — резко ответил ученый, но уже был в душе заинтригован происходящим. Вживую этих десимцев на Камапе редко кто встречал.
  
  
     — Послушайте, гражданин Матини, я понимаю, что вы ученый с именем, вам дозволено намного больше других, но тон вашего разговора начинает надоедать мне. Мы ведь можем с вами побеседовать и в моем кабинете, — пригрозил Алесо.
  
  
     — Ничего вы не можете. А будь у вас на меня что-то, вы бы не парились тут в комнате отдыха в ожидании меня. Нужен я вам. Когда всерьез попадают в разработку к карающим органам, то мелким штрафом не отделаешься, а за тобой приезжает черная «ласточка». Выходят чиновники первого уровня все в серых костюмах и забирают. А когда ты позарез нужен им, то в предбаннике сидит внешбез в годах и упорно ждет тебя. Поэтому, Алесо, давайте без претензий друг к другу. У вас своя работа, а у меня — своя. Если в институт приезжают десимцы, то я прекрасно знаю, что можно говорить, а чего нельзя. Да и вряд ли их допустят в мою лабораторию, она секретная. Мне жалко своего времени. Валяйте, рассказывайте правила техники безопасности при общении с классовым врагом, а я в конце своей подписью подмахну документ.
  
  
     — В мою компетенцию не входит подпись бумажек. Мне необходимо пообщаться с вами в неказенной обстановке, — сказал чиновник.
  
  
     — Я уже вам высказал свое мнение относительно неформальной беседы, гражданин Алесо.
  
  
     — Не пойму: это вы такой заносчивый, считаете себя намного выше меня или испытываете ко мне личную неприязнь? Чего я предлагаю непотребного? Чего плохого или незаконного в том, что эласт из департамента внешней безопасности и чиновник из научного департамента побеседуют между собой по душам?
  
  
     — Гражданин внешбез, а разве можно вести беседу по душам, если у одного в кармане лежит записывающая машина? Это, повашему, порядочно? Это чисто в духе вашего ведомства. Войти в доверие к эласту, а затем, как червь, залезть в эту самую душу и выгрызть ее изнутри. Покопаться в мыслях эласта, его чувствах.
  
  
     Надругаться над его внутренним миром. Подло забраться в самые потаенные углы его основного мозга, а затем все это после захода звезды накрапать на бумаге и наутро положить на стол начальника. И все управление может потешаться над горемыкой, над вывернутой наизнанку его душой.
  
  
     — Вы что, Грегори, начитались десимских детективов о кровожадных и тупых камапских внешбезах? Хотя вряд ли, у нас такой десимской пропаганды не печатают. А вы не принадлежите к той когорте эластов, что идет против своего народа и читает контрабандную подпольную литературу десимских буржуа?
  
  
     — А насколько велика эта когорта? — поинтересовался Грегори.
  
  
     Алесо понял, что болтнул лишнего. Тяжело с этим Грегори вести разговор. Обычные методы ведения диалога к нему не подходили. Своими вопросами он срезал нить общения. Алесо приходилось ее связывать и продолжать тянуть дальше. Что-то необходимо было менять в диалоге с оппонентом. И Алесо, ведя беседу, начал параллельно воспроизводить в основном мозгу личное дело Грегори Матини.
  
  
     — В основном не совсем психически здоровые эласты. Разве может нормальный гражданин хоть на миг сомневаться в правильности народной власти государства Камап? А? — начал наступление Алесо.
  
  
     — Ну, — смутился Грегори и ответил невпопад, — в стратегическом плане — нет. Но, допустим, я считаю, свиней нужно забивать, когда они прожили пол-оборота звезды, а не полтора, тогда больше мяса, а не сала.
  
  
     — Вернемся к нашим методам ведения сыска и разоблачения преступников, — пошел в атаку внешбез. — Если враги нации и преступники пытаются подорвать сами основы нашего общественного строя, применяя изощренные методы борьбы, то и мы обязаны противопоставлять им что-то. И, бывает, коли не залезешь в их поганую душонку да не выведаешь их коварные планы, то загубить эти враги могут даже не сотни, а тысячи жизней.
  
  
     А добропорядочному гражданину, допустим, такому, как вы, чего ж бояться, если он ничего не сделал плохого?
  
  
     — Зачем же вы копируете наш разговор на записывающую машину, если заранее уверены, что я не преступник? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — Такой порядок, и не я его придумал. А пленка как раз и есть доказательство вашей невиновности в данный момент.
  
  
     — Значит, по прошествии времени она может служить уже доказательством некой моей вины?
  
  
     — Это зависит от вашего статуса. Если вы на данный момент невиновны, то она только подтверждает вашу невиновность, а если вы через три оборота будете под следствием, то, возможно, из этого разговора сыщики извлекут информацию о вашей причастности к преступлению, — заметил Алесо.
  
  
     — Вывод — всегда бойся! — сказал Грегори.
  
  
     — Вывод — никогда не нарушай закон, люби свою страну и строй, тогда и они тебя любить будут.
  
  
     — Зачем же, чтобы тебя кто-то любил, нужно держать на него компромат в сейфе? Любят ведь не из-за страха, а просто так.
  
  
     — А как вы узнали о записывающей машине? — сменил тему Алесо.
  
  
     — Я готовился к этой встрече, — ответил Грегори, полез в карман и извлек серебристую трубочку, показал ее собеседнику и спрятал. — Этот синий горящий светодиод регистрирует определенный тип электромагнитного излучения, генерируемого вращающимися частями записывающей машины, плюс наводки магнитного слоя пленки.
  
  
     — Ничего себе, у нас таких приборов нет, — присвистнул внешбез. — Ваша лаборатория специализируется еще и на шпионской технике?
  
  
     — Это устройство оберегает мое здоровье во время опытов, чтобы я не находился в зоне риска во время экспериментов.
  
  
     — Знаешь, — Алесо вдруг нашел выход, — я знаю, как можно с тобой, Грегори, общаться — надо быть предельно откровенным, и все получится. Пойдем ко мне домой, а то здесь тоже могут находиться «уши». Я оставлю записывающую машину старушке на вахте, завтра заберу. Возьмем по стекляшке одноатомного алифатического спирта, закуску и побеседуем. Тебя выдвинули на Десимскую премию в области науки. Скоро прилетают их репортеры и газетчики брать у тебя интервью. Нам предстоит долгий разговор, потому что, возможно, скоро тебе придется лететь на Десим на вручение премии. Понимаешь?
  
  
     — Ничего себе, не врешь? — перешел на «ты» Грегори.
  
  
     — Без шуток. Идем?
  
  
     — Да, только ты оставишь на вахте еще и запасные кассеты.
  
  
     И мы пойдем не к тебе домой. Там тоже «жучки» могут быть.
  
  
     А кассету с записью сегодняшнего разговора подаришь мне.
  
  
     — Уговорил.
  
  
     — Тогда первый вопрос: какое, поконкретнее, задание от своего начальства ты получил относительно меня? — спросил ученый.
  
  
     — В общем-то шеф дал распоряжение тебя прощупать, так и сказал, — чистосердечно признался внешбез.
  
  
     — Это каким образом? — недоверчиво взглянув, произнес Грегори.
  
  
     — Ну, за нейроны основного мозга тебя подергать на предмет извлечения информации.
  
  
     — А-а-а? Понял. Когда всеми функциями организма одного эласта управляет вторичный мозг за недоразвитостью основного, то появляется желание проникнуть в сознание другого индивидуума. Есть соблазн в этом случае подсмотреть или украсть у него нечто полезное.
  
  
     На первом этаже Алесо передал старушке вахтерше две кассеты и записывающую машину величиной с коробочку для хранения листьев паслена, содержащих алкалоид никотина. Грегори стоял у выхода и наблюдал. Он видел, как внешбез сначала показал ей красную книжицу, потом долго что-то объяснял, грозя пальцем.
  
  
     Они вышли на улицу, была теплая погода.
  
  
     — Грегори, хочешь, посидим во дворах на лавке? — спросил Алесо.
  
  
     — Ага, за гаражами.
  
  
     — Слушай, не выходит из головы у меня этот твой детектор.
  
  
     Надо у себя такой внедрить. Покажи еще раз.
  
  
     — Да ладно тебе, — отмахнулся Грегори.
  
  
     — Ну покажи.
  
  
     — На, на, смотри, — ученый извлек серебристую трубочку и передал внешбезу.
  
  
     — Грегори, здесь горит синий огонек, но у меня нет записывающей машины, — начал оправдываться Алесо.
  
  
     — Все правильно. Синий цвет обозначает, что радиация в норме.
  
  
     — То есть? — удивился Алесо.
  
  
     — Да это обычный дозиметр.
  
  
     — Так ты меня?..
  
  
     — Так ваши же методы и применил против вас. Так часто внутренняя безопасность поступает. Берет мелких жуликов и воришек на понт. А внешняя понтует по-крупному.
  
  
     «Лопух я, — подумал Алесо, — как потерял с началом суток запонку, так, наверно, до опускания звезды за горизонт не в ногу буду идти». Они зашли в продовольственный магазин. Изнутри помещение было похоже на пчелиный улей. Эласты, в большинстве своем женского пола, стояли в очередях в различные отделы, разговаривали, спорили, ругались, молчали. Все как обычно. Подошли к отделу метилкарбинола. Это единственный отдел в магазине, где очередь состояла только из трех эластов с красными носами. Взяли по бутылке с надписью «За Родину».
  
  
     — Самое главное купили, — констатировал факт Алесо.
  
  
     — Ты предлагаешь потребить все это без закуски?
  
  
     — Нет, сейчас прикинем, в какой из отделов очередь поменьше, там и закупимся.
  
  
     — В бакалейном отделе небольшая очередь, но ты ж перловку в зернах не вареную жрать не будешь, — сказал Грегори.
  
  
     — Давай для начала полбуханки хлеба возьмем.
  
  
     Серый ржаной хлеб оказался свежим, даже теплым. Они прошли мимо прилавка с сырым мясом. Здесь в очереди стояло не менее пятидесяти эластов. За стеклянной витриной лежали куски рубленой свинины с торчащими обрубками костей. Видимо, этот продукт заканчивался. Обстановка в этой очереди была нервозной.
  
  
     — Женщина, я вас сюда не пущу! — возмущалась покупательница.
  
  
     — Я здесь стояла, — отвечала та.
  
  
     — Не знаю. Передо мной вас не было.
  
  
     — Как это не было?
  
  
     — Я вас не видела и перед собой не пропущу. Пусть эласты скажут.
  
  
     — Я только отошла в рыбный отдел за селедкой, там очередь подошла, вернулась, а моя очередь за свининой прошла.
  
  
     — Тогда становись заново, чего толкаешься. Самая умная —в три отдела сразу очередь занимать, — высказала свое мнение еще одна пожилая женщина из очереди.
  
  
     Грегори отошел в сторону, потому что покупатели начали выяснять свои отношения при помощи передних конечностей. Постояли немного и купили сыр. Сошлись на том, что лучшим вариантом была бы колбаса — кусочек вареной и кусочек копченки.
  
  
     Только там прилавок придется штурмовать. Так и светлое время суток закончится. Но без колбасы никак нельзя. Сыра и хлеба явно будет маловато. «Пойду к завотдела, — не выдержав, произнес Алесо. — Я еще согласился б на рыбные консервы, но их в полевых условиях не откроешь». «Она твоя знакомая?» — удивился ученый. «С сегодняшних суток — да», — ответил внешбез и шагнул в проход, ведущий во внутренние коридоры.
  
  
     Вскоре он вернулся, сказал, чтоб Грегори рассчитывался на кассе, а он будет ждать его на крыльце у входа в магазин. Алесо, выйдя через черный ход, обошел здание и состыковался с партнером по сегодняшней выпивке в условленном месте. В руках он держал приличных объемов пакет.
  
  
     Они расположились на широкой деревянной лавке подальше от эластовых глаз. Колбасу ему порезали прямо в магазине, а хлеб и сыр можно было ломать руками. Еще ему дали три маленькие банки: с маринованными огурцами, с помидорами и с капустой.
  
  
     В качестве презента он получил открывалку.
  
  
     — Блин, — ударил себя по лбу Алесо, — стаканчиков у нас-то нет.
  
  
     — Ну, похлебаем из горла. От этого же сильнее не захмелеешь.
  
  
     — Да, если будешь закусывать и не станешь за один заход делать больше глотков, чем я, — ответил Алесо.
  
  
     Бутылка со спиртом была из дорогих, так как имела завинчивающуюся крышку. Они поочередно произвели по нескольку глотков, скривились, закусили и начали разговор.
  
  
     — Понимаешь, — начал внешбез, — у тебя желают взять интервью акулы пера и визора из Десима.
  
  
     — Из-за чего такой интерес к моей скромной персоне?
  
  
     — Ну, ты уж не прибедняйся, скромная персона.
  
  
     — А на самом деле?
  
  
     — Твоя научная теория и разработки довольно популярны на другом континенте. С ними знакомы не только в узких научных кругах, но и среди рабочих, буржуа и трудовой интеллигенции.
  
  
     Хотя нет у этих десимцев никакой трудовой интеллигенции. Все же она обслуживает интересы богатеев.
  
  
     — Не думаю, — ответил Грегори, — что все чиновники их департаментов представляют только интересы богатых слоев населения. Наверняка большая часть этих эластов являются выходцами из рабочего и крестьянского класса. Только упорным трудом и учебой они поднялись по социальной лестнице.
  
  
     — У, как ты закрутил, — Алесо отхлебнул вторую порцию и передал стеклянный пузырек Грегори.
  
  
     — А откуда десимское население черпает информацию обо мне и моей работе? — поинтересовался ученый.
  
  
     — Пишут в периодических изданиях о тебе там и о твоих разработках. Конечно, закрытые темы освещают только поверхностно, перепечатывая наши статьи, но твои теории сейчас у них в моде.
  
  
     — А ты как узнал?
  
  
     — Читал их журналы.
  
  
     — На десимском? — спросил Грегори.
  
  
     — На нем, — гордо ответил Алесо.
  
  
     — То есть мы с тобой сейчас можем запросто общаться на десимском языке.
  
  
     — Можем. Но разговорный у меня похуже, чем читать на бумаге, да и подозрительно это.
  
  
     — Что это? — недоумевал Грегори.
  
  
     — Подозрительно для окружающих вести разговор не на камапском, — Алесо посмотрел по сторонам.
  
  
     — А чего здесь подозрительного?
  
  
     — Ну, разве простой эласт станет на улице на лавке поиностранному разговаривать. Услышит какая старушка, проявит бдительность, позвонит во внутреннюю безопасность, приедут эти балбесы и испортят отдых.
  
  
     — Так что, в быту разговаривать на десимском запрещено? —недоумевал ученый.
  
  
     — Знаешь, то, что мы употребляем метилкарбинол в общественном месте, — это естественно, а порядочному жителю Камапа говорить по-десимски — это вызывает нездоровые ассоциации. Ладно, давай накатим по третьей. А огурчики — ничего.
  
  
     — И помидоры по теме. Только ты не торопись, я так быстро не привык, — попросил Матини.
  
  
     — Репортеры из буржуазного лагеря прилетят брать у тебя интервью…— А у нас какой лагерь? — вмешался Грегори.
  
  
     — Не перебивай. Их будет много — и газетчики, и визорведущие.
  
  
     — Так беседу будут снимать или на записывающую машину разговор копировать?
  
  
     — И то, и другое. Отличие в том, что записывать речь газетчики будут на свои аппараты. Снимать же изображение и звук для визора мы согласились только на свое устройство, а пленку после монтажа вернем десимцам. Сам понимаешь, ты чего лишнего скажешь, так одно дело запись речи, а другое дело — изображение и звук. Они потом у себя чего угодно смонтировать и перекрутить смогут. Вот в этом деле я и должен тебя просветить. А потом с тобой поработает наш чиновник по психологии. Он научит тебя, как правильно держаться во время беседы с этими журналюгами, как выпутываться из ситуации, когда задали каверзный вопрос, и прочим мелким хитростям в общении с эластами.
  
  
     — Не надо меня учить никаким психологам, Алесо, я сам разберусь.
  
  
     — Э, дружище, — уже голосом слегка охмелевшего гуманоида произнес Алесо, — в этой десимской обойме будет одна очень известная визорведущая Ками Дукс. Она молодая, но в своей области такой же профессионал, как ты в науке. Эта сучка может таким образом построить свои вопросы, что ты, наивный простачок, и глазом не успеешь моргнуть, как ляпнешь что-то лишнее.
  
  
     — Да не переживай, все будет нормаль. Посмотри на меня.
  
  
     Я что, на простака похож, что б меня женщина могла вокруг пальца обвести? Подай бутылку и кусок помидора, — Грегори стал вести себя более раскованно.
  
  
     — Зачем кусок помидора, держи целый, будь здоров.
  
  
     — Пора небольшой перерывчик сделать, а то забирать стало, — заметил Грегори после этого подхода. — Так о чем эта дама меня может расспрашивать?
  
  
     — Вот, к примеру, спросит она тебя: почему в ваших магазинах очереди за продуктами? Вот, как сегодня у нас с тобой.
  
  
     — Я над этим не задумывался. А у них нет очередей? — удивился ученый.
  
  
     — Вот видишь, своим непродуманным вопросом на вопрос ты можешь опозорить всю нацию, — серьезно сказал внешбез.
  
  
     — А разве очереди в магазине за мясом — это позор? — спросил Грегори.
  
  
     — Не позор, а временные трудности!
  
  
     — Сколько они неудобств создают эти временные трудности — надо у моей матери узнавать. Она постоянно бегает по магазинам. А мы с отцом только кушать умеем, а продукты она достает. Что-то по блату, что-то в магазинах покупает. Но я больше тридцати оборотов прожил, а за все время колбаса на прилавке никогда свободно не лежала.
  
  
     — У десимских поганцев, как они в своих фильмах показывают, в их супермаркетах изобилие. Я лично не совсем верю, но знаю, почему так обстоит дело. У нас продукты дешевые и натуральные, а у них — одна химия по баснословной цене. Выходит, что наш эласт за свою зарплату может купить в несколько раз больше качественного товара, чем десимский пролетарий.
  
  
     Сечешь?
  
  
     — Убедил, убедил. У тебя по этой ситуации больше знаний.
  
  
     А мне на такую тему и поговорить на работе не с кем. У нас на Камапе эласты начинают думать только на пустой желудок. А пока, постояв три часа в очереди, можно приобрести ливерку или кровянку, думать не обязательно. Пусть думает лошадь — у нее голова большая, — сказал Грегори.
  
  
     — Вот такого, точно, газетчикам с Десима не говори, понял?
  
  
     — Понял.
  
  
     — Пей и закусывай, тогда о таком и думать не придется, — сказал Алесо и произвел два глотка.
  
  
     — Послушай, внешбесовская душа, скажи честно, а как вообще и почему эту Дукс ко мне правительство допустило. Думаю, именно там, — Грегори указал пальцем вверх, — принималось такое важное решение?
  
  
     Алесо ухмыльнулся и самодовольно изобразил из себя очень важную личность в аппарате департамента внешней безопасности. Согнул спину, локоть передней конечности поставил на лавку, подбородок положил на ладонь. Лицо у него раскраснелось от спирта. Он произвел словесную паузу, из-под бровей взглянул на собеседника и, как визорведущий, раскрывающий страшную тайну перед зрителями произнес: «Между нами.
  
  
     Наша держава поставляет за кордон огромное количество петролитов, каустобиолитов, метана, пропана, бутана и прочих даров природы, выкапываемых из недр планеты. Цены в нашей стране на этот товар постоянные, так как все это богатство принадлежит народу. А на Десиме в последнее время, не знаю почему, спрос на этот товар упал, и цены попадали, потому что строй у них буржуйский». Грегори пытался вникнуть в суть рассуждений внешбеза, но никак не мог свести всю информацию воедино. Он смотрел осоловевшими глазами на собеседника и задавал различные вопросы. В конце концов до него дошло, что продажа народно-природных богатств приносит хорошую прибыль его Родине. Однако отравленный метилкарбинолом разум патриота не находил общей связи в потеплении отношений между государствами Десим и Камап и ценами на углеводороды в далекой буржуазной стране.
  
  
     — Я лично против таких мероприятий. От них только проблемы, — высказался Алесо. — Как же наш строй победит на всей планете, если мы будем идти на уступки этим проклятым десимцам?
  
  
     — А зачем на всей планете? — удивился Грегори.
  
  
     — Так у нас же он уже победил.
  
  
     — Кого победил?
  
  
     — Как кого? Что кого? — запутался внешбез. — Не мути «аш два о». Всех и все победил. И плодами этой победы мы сейчас пользуемся.
  
  
     — Вот здесь, прямо на лавке? — не унимался Матини. — Алесо, по большому счету, какая мне разница, какой строй будет на Джуфском континенте? Туда летающая машина без сопровождения топливозаправщика долететь не может. А если и долетит, то не возвратится. Как ты будешь там прививать нашу общественную мораль туземному населению, если у них пещерный век?
  
  
     Утрирую, выше пещерного, намного выше.
  
  
     — Что ты делаешь? Ут… ур?.. Эх, ученые, не видите вы без ваших стеклянных линз дальше своего носа. В микроскоп чаянья трудового народа далеких континентов не разглядишь, из пробирки свободы им не нальешь, диэлектрической палочкой им дорогу к процветанию не укажешь.
  
  
     — Успокойся, успокойся, Алесо, ты не на отчетно-выборном собрании, идеологию мне не гони. Будь честным, ты ж обещал.
  
  
     — А если честно, то этим царькам, князькам и императорам далеких континентов до заднего места и наш строй, и десимский. Только я тебе этого не говорил. У них рабовладельческий строй. Им необходимо для начала пройти через феодальный строй, а затем, минуя буржуазную стадию, мы поможем им создать справедливый общественный строй. Но они очень далеко от нас. Был такой случай. О нем не писали в наших периодических изданиях. Летающий топливозаправщик двойного назначения над Джуфой выполнял полет, потерпел катастрофу.
  
  
     Водители летающих машин в количестве двух эластов спаслись на парашютах. Пока заряд в портативной передающей машине у них был, они выходили на связь на длинных волнах. Слабая связь, но существовала. Они наш сигнал принимать не могли, но мы их слышали. Последняя от них информация была такова, что приближаются к ним варвары на лошадях с копьями и мечами, и все. Ну загрузили наши три топливозаправщика по полную плеху. Плюс истребитель, бомбардировщик и летающий планер. За восемь суток вышли на точку катастрофы. Покрутились. Вокруг места падения — крепости да поселения. Операторов летающих машин не видно. Посадили планер на лугу возле населенного пункта. Туземцев набежала стая, подожгла планер, летчика пленила. Мы хотели стрелять, но убить своего побоялись.
  
  
     В общем, разбомбили остатки упавшей летающей машины, а то еще десимцы прилетят и обследуют, и домой. По пути назад потеряли один топливозаправщик и шесть операторов — машина загорелась и взорвалась в воздухе. Короче, спасали двух, а возвратились без семерых и двух машин.
  
  
     — Колонии там необходимо свои создавать, постоянно действующие опорные базы, дороги строить, заводы, с туземцами диалог начинать, идеи в их среде свои продвигать, — дал совет Грегори.
  
  
     — Дорог и заводов и в своей стране толком не хватает.
  
  
     — Тогда, быть может, поумерить свои аппетиты и амбиции по завоеванию мира и свой народ досыта накормить.
  
  
     — Тебе что, стакана метилкарбинола и куска жареного сала не хватает? — вспылил внешбез.
  
  
     — Не, не — этого как раз в достатке, — охладил его Грегори.
  
  
     — В чем-то ты и прав, — спокойно произнес Алесо. — Может, немного обождать, пока десимский народ сам не разберется со своими эксплуататорами, а то кормим всех голодранцев вокруг.
  
  
     А этим черномазым из недоразвитых стран абсолютно все равно, за кого быть. Яркий пример. Произошел в Накуалье очередной переворот. Прибежали — дайте денег, будем вашими друзьями, станем общественный строй в своей дыре создавать. Нате, возьмите.
  
  
     Через пол-оборота снова — дайте технику, не на чем пахать. Возьмите наши тракторные машины с рассрочкой оплаты на десять оборотов звезды. Берите, техника-то наша надежная. Тут спустя некоторое время произошел новый переворот у них — обычное дело. Новый вождь этих голозадых племен посунулся к десимским ублюдкам. Те подарили партию своих тракторов. Теперь они с буржуа шашни водят. Спрашиваем у руководства Накуалье: «Чего нас больше не слушаетесь?» Отвечают: «Теперь пользуемся не вашими тракторными машинами, а десимскими марки «Иоан Олень». Они лучше. У них в кабине установлены охлаждающие машины, и нам не жарко работать». Ежики да дикобразы! Всю жизнь, кроме палки, которой бананы с пальмы сбивали, ничем другим не пользовались, а тут кондиционер им подавай. Так это под боком у нас — третья часть суток полета на летающей машине. А ты говоришь, что колонию на том конце света создавать, — возмущался Алесо.
  
  
     Далее беседа двух персон за бутылкой, вернее двумя, перешла в стадию «бу-бу-бу», когда обсуждение деловых вопросов перемешивается с разговорами о рыбалке либо женщинах. Надо сказать, что Алесо вполне квалифицированно посвящал Грегори в привычки и нравы десимцев настолько, насколько был информирован сам и насколько позволяли циркуляры о сохранности гостайны. Просвещал бы и далее, только из-за угла кирпичного гаража показались две фигуры в серых костюмах с погонами.
  
  
     Они медленно подошли к сидящим на лавке. Старший из них по уровню извлек из внутреннего кармана удостоверение в красном переплете: «Департамент внутренней безопасности». Алесо машинально потянулся за своим, но Грегори его жестом остановил. Он посмотрел на внутрьбезов и, улыбнувшись, произнес:
  
  
     «Что-то не так?» «Граждане, вы задержаны за распитие метилкарбинолсодержащих жидкостей в непредусмотренных для этого местах!» — ответил внутрьбез. «Граждане чиновники, мы, кадетские друзья, встретились, спрятались подальше от эластовых глаз, потихоньку сидим, потребляем. Мы ж не дебоширим. Сейчас закончим, на дне осталось, и разбежимся». Тот, что помоложе, нерешительно выдал: «Ну, не знаю, не положено так. Может, пусть проваливают с нашего участка? На барыг, вроде, не похожи.» И он вопросительно взглянул на напарника. Его товарищ более сурово произнес: «Барыга — это не забулдыга, а скупщик краденого. Они не барыги, но алкашня, заметно сразу — нормальный эласт из горла не употребляет, так что собирайтесь, пойдем в отделение».
  
  
     «Ладно, коллега, ознакомься и иди своей дорогой», — внешбез сунул под нос внутрьбезу свое удостоверение.
  
  
     Тот попытался взять документ в руки, но Алесо не позволил.
  
  
     Затем долго его изучал и наконец смущенно произнес: «Так бы сразу и сказали». «Не положено, работаем», — ответил Алесо и показал неизвестный для Грегори знак рукой новым собеседникам. «Понимаю, — сказал старший по уровню внутрьбез, — но мой участок покиньте, мне неприятности от руководства не нужны». После этого патруль удалился. «Что делать станем?» — поинтересовался Грегори. «А, махнем в ресторан. Есть одно козырное место. А то эти служаки весь кайф обломали и алколоиды из крови выветрили», — протрезвевшим тоном произнес Алесо. «Я не против, а куда махнем?» — спросил ученый. «На машино-такси в “Интурист”. Там оторвемся. Увидишь кусочек буржуазной жизни», — ответил Алесо.
  
  
     Они подъехали на колесной машине к зданию гостиницы, когда на улице было темно. Путь вовнутрь им преградил охранник.
  
  
     — Куда? — не моргнув глазом, нагловато спросил он.
  
  
     — В ресторан, — безразлично ответил Алесо.
  
  
     — Предъявите ключи с жетоном забронированного вами номера в гостинице.
  
  
     — Нам в ресторан, понимаешь? Отдохнуть, — также бесцеремонно сказал внешбез.
  
  
     — Вход в ресторан только для клиентов гостиницы, — глядя кудато поверх голов стоящих перед ним двух эластов, ответил охранник.
  
  
     — Мы желаем продолжить праздник, — настаивал Алесо.
  
  
     — Дороговато тебе обойдется здесь отдых. Перейди через дорогу и пей, — окинув их с головы до нижних конечностей, охранник указал на расположенную напротив дешевую забегаловку.
  
  
     — Где это здесь, а? — не унимался внешбез.
  
  
     — Сначала на входе, а потом внутри.
  
  
     — Ты что, дядя, взятку у меня вымогаешь, захотел пару оборотов звезды песок в транспортные машины загружать лопатой? — Алесо показал ему заветную красную книжицу.
  
  
     — Тогда другое дело, проходите. Я сейчас за администратором сбегаю, а вы присмотрите, пожалуйста, чтоб никто не прошмыгнул.
  
  
     Лазят всякие, не дают культурным людям культурно отдохнуть, —и улыбнулся, показывая стальные коронки на передних зубах.
  
  
     Услужливая администратор, или чиновница по размещению посетителей, предложила им несколько мест на выбор в различных частях зала. Алесо выбрал поближе к сцене, на которой играли музыканты. Грегори огляделся по сторонам. Посетители мужского пола были одеты в строгие костюмы из дорогой ткани, дамы щеголяли в платьях темного времени суток. Он чувствовал себя, несмотря на пьяное состояние, несколько неловко в одежде для похода на работу.
  
  
     — Здесь женщины такие нарядные, даже не верится, что в начале суток они стояли у станка в спецодежде, а сейчас отдыхают в ресторане в таком виде, — удивился Грегори.
  
  
     — Эти лица женского пола вряд ли когда-либо занимались общественным трудом в том смысле, как понимаешь это ты.
  
  
     — Они — иностранки?
  
  
     — Нет, иностранцев здесь половина, а со своими супругами и того меньше, — заметил внешбез.
  
  
     — А какой же тогда в этом зале контингент?
  
  
     — Иностранцы не десимского происхождения из дружественных или нейтральных нам стран, творческая богема, высокопоставленные чиновники, шлюхи, богатые эласты со своими женами и любовницами.
  
  
     — У нас в стране есть богатые эласты? — удивился ученый.
  
  
     — Да, в большей или меньшей степени.
  
  
     — У нас же все равны или почти, — поправил себя Грегори.
  
  
     — Вот именно, почти, — заметил внешбез.
  
  
     — При общественном строе невозможно честно разбогатеть, —настаивал Грегори.
  
  
     — Значит, часть общества разбогатела не совсем честно.
  
  
     — Почему же их не отправят в тюрьму, раз они богаты? Перед законом же все равны.
  
  
     — Посадить — дело не хитрое. Отправить на нары можно и тебя, — Алесо ехидно ухмыльнулся, — только польза от этого не всегда будет, да и возможность не всегда есть.
  
  
     — То есть? — удивился ученый.
  
  
     — Кто-то ворует, а доказать нет возможности. Другой имеет высокопоставленных покровителей. Третий — сотрудничает с нашим департаментом, полезен до поры до времени. Часть посетителей из других стран приехали в качестве туристов. Они при деньгах и хотят их потратить в нашей стране. Этот «Интурист» — площадка для встреч и информации, благодаря которой наш департамент получает необходимые данные. Но я работаю в другом подразделении, и что тут делается, знаю поверхностно.
  
  
     А даже если б и знал, то тебе и под хмелем не выболтал бы. Мне уже скоро на заслуженный отдых. В нашем департаменте, в отличие от вашего, это происходит намного раньше по выслуге лет.
  
  
     Так что скоро я буду всего лишь бывшим внешбезом.
  
  
     — Нет, — возразил Грегори, — моряки, шлюхи и внешбезы бывшими не бывают. Они всегда в строю — до конца жизни и душой не стареют.
  
  
     — С проститутками меня только сравнивать не надо, а! Мы другой породы, мы незаметные, — обидевшись и злобно глянув на собеседника, гаркнул Алесо.
  
  
     — Да, вы и по иерархической лестнице незаметно продвигаетесь, и в обществе власть незаметно захватываете.
  
  
     — Ты это о чем? — пьяным взглядом посмотрел на Грегори внешбез, махнул конечностью и опрокинул в рот очередную порцию метилкарбинолового напитка. Ученый уловил нотки неприкрытой агрессии в голосе собеседника.
  
  
     — В Высшем Совете уже почти треть выходцев из вашего департамента, а еще треть из внутренней безопасности.
  
  
     — А, ты об этом, это правда, мы можем, — самодовольно признался внешбез.
  
  
     — Чего-то рановато ты на пенсию собрался, не старый еще, да и уровень не мешало бы повысить для большего социального пособия.
  
  
     — Уже вряд ли намного повысят, только на дембель.
  
  
     — Залетчик по работе что ли?
  
  
     — Когда-то был. А на пенсию уходим рано, потому что мы, внутренняя безопасность и военные, больше всех своими жизнями рискуем ради спокойствия трудового народа.
  
  
     — Так войны же сейчас нет. Какая опасность для жизни? Можно подумать, водитель машино-такси, который по ночам по городу всех подряд развозит, свою жизнь меньшей опасности подвергает, чем ты. Не понимаю, зачем не старым еще эластам твоей профессии позволять, по желанию, конечно, покидать работу. Вы уходите на пенсию, а потом еще устраиваетесь на теплые места в охрану, в департамент пожаротушения и другие, прикрытые для общей массы трудового народа профессии, и получаете фактически двойной оклад.
  
  
     — Потому, что мы — сила! — нашелся, что ответить внешбез.
  
  
     Он стал резко пьянеть, потому что в отличие от выпивки закуску пока на стол не подали. Грегори предложил сходить в туалет, а заодно и проветриться. По возвращении Алесо имел озабоченный вид.
  
  
     — О чем думаешь? — поинтересовался ученый.
  
  
     — Да вот нажал на кнопку сливного бачка в сортире, так напор воды такой, что забрызгал мне все брюки, словно я обмочился своей мочой. Слушай, чего у нас так унитазы везде хреново работают?
  
  
     — Работают, как вся наша система, — ответил Грегори.
  
  
     — Какая система? — насторожился внешбез.
  
  
     — Система канализации.
  
  
     — А? — ничего толком не понял собеседник.
  
  
     Алесо балансировал на грани агрессии и алкогольной неадекватности. «Пора сваливать, — подумал Грегори, — не знаю, как промывают основной мозг этому служаке, но его поведение все более непредсказуемо». И тут заиграла веселая мелодия и на сцену выскочили девушки в откровенных нарядах и стали танцевать, задирая нижние конечности. Алесо долго смотрел то ли на них, то ли в пустоту, а потом произнес: «Ну и кобылицы. Я одну такую поимел как-то. Только на пьяную голову забыл презерватив надеть. Заразу подцепил, задолбался лечиться». — «А ты кондом не на голову, а на другую часть тела следующий раз натягивай, тогда только насморком болеть будешь. И капать будет только с носа».
  
  
     Внешбез явно с неодобрением глянул на Грегори, налил себе в стакан алифатического спирта, затем плеснул в рюмку ему и произнес: «Грамотный шибко, да? Пей!» Грегори замотал головой, его с непривычки подташнивало, и кружилась голова: «Не хочу. Не мешай, дай поглазеть на танцовщиц». Алесо с трудом поднялся со стула, взял в переднюю конечность рюмку Матини, заполненную прозрачной жидкостью, наколол на вилку кусок рыбы, шатаясь подошел к Грегори и стал совать ему под нос закуску и выпивку.
  
  
     — Алесо, сядь, эласты смотрят, неудобно.
  
  
     — Неудобно на скользком рояле с этими девицами политинформацию проводить, — внешбез указал кивком головы на сцену.
  
  
     — Присядь, не заслоняй обзор.
  
  
     — Что, нравятся тебе эти в коротких юбках? — заплетающимся языком промямлил Алесо. — Хочешь, познакомлю тебя с любой?
  
  
     — Полезешь на сцену и будешь там во время исполнения кордебалета тыкать им в лицо своим удостоверением, приказывая присесть к нам за столик?
  
  
     — Легко, — с ударением на первый слог произнес внешбез, —не веришь?
  
  
     — Верю, только не позорься.
  
  
     — Тогда выпей со мной.
  
  
     — Если выпью такую дозу, как ты мне налил, то перейду в такое состояние, как ты сейчас.
  
  
     — Ты что, хочешь сказать, что я пьяный? Ты че, оборзел? Я сейчас одним ударом тебя вырублю.
  
  
     — Давай завтра, — стал упрашивать собутыльника Грегори.
  
  
     — Не веришь? Меня учили рукопашному бою. Я могу с полтыка любого мужика на почву повалить, — бахвалился внешбез.
  
  
     — А я могу взять несобственный интеграл с двумя бесконечными пределами, — парировал ученый.
  
  
     — Да, тогда тебя лучше не трогать. Не хочешь пить мой спирт — пей собственный интеграл, несобственный или вообще чужой, а можешь вообще не пить, — при этом он с силой разбил рюмку о пол. Осколки стекла и брызги разлетелись вокруг.
  
  
     На шум пришла администратор и стала уговаривать Алесо покинуть помещение. На такое предложение он ответил категорическим отказом и, пока прибыл наряд из департамента внутренней безопасности, успел опустошить бутылку со спиртным.
  
  
     Чиновник внутрьбеза стоял напротив Алесо, а тот размахивал своей красной книжицей и в нецензурных выражениях предлагал эластам из наряда направиться прямиком туда, откуда они пришли в этот мир. Окружающих мужчин это забавляло, а дамы выказывали неудовольствие происходящим, правда, не все. Иностранцы также проявили интерес к особенностям камапской культуры потребления метилкарбинола. Некоторые, кто не понимал местной речи, но жаждал быть в курсе событий, даже воспользовались услугами бесплатных переводчиков.
  
  
     Алесо спорил и стоял, держась одной конечностью за край стола, а другой жестикулировал. Издали могло показаться, что бойцы из прибывшего наряда были глухонемыми, поэтому внешбез пальцами осуществлял для пущей убедительности сурдоперевод.
  
  
     Он с такой интенсивностью крутил различные фигуры из своих пяти пальцев, что другие посетители этого заведения, увидев его в цирке, приняли бы за фокусника. Алесо добровольно уходить не собирался, а наряд не решался применить против него физическую силу. Наконец к нему подошел солидного вида мужчина в кожаной жилетке, достал из своего кармана точно такое же по размеру удостоверение, только синего цвета, и что-то на ухо шепнул Алесо. Тот поднял в ответ две передних конечности, мол, сдаюсь, и произнес: «Не зря говорят, что на любое отверстие, расположенное пониже вторичного мозга, можно нарезать резьбу, а на любые красные корки всегда найдутся синие».
  
  
     ***
  
  
     —Ну и чамором же ты, Челентано, во сне был, — выплеснул эмоции Андрей.
  
  
     — Может, был, а может, и не был.
  
  
     — С чего это ты гэбэшников защищать стал? Я ж не на тебя лично наезжаю, а на твоего героя, — удивился Андрей.
  
  
     — А я и не защищаю. Работа, наверно, у них такая.
  
  
     — А чего ж ты на ментов постоянно бочку катишь? У них работенка не чище твоих внешбезов. Тьфу, ты, идиотские названия на этом твоем Камапе, или, как там его там называют.
  
  
     — Понимаешь, в детстве и юности на Шанхае неблагополучных подростков, уголовный элемент, родителей-пьянтосов мусорня на постоянку гоняла. Это в память детскую вбилось, и с этим я теперь существую. К мусорам никто тогда положительно не относился. Были справедливые работники внутренних дел и рвачи. Первых больше уважали, вторых больше боялись. Но с ними на нашем поселке никто не дружил, это считалось впадляк.
  
  
     Так повелось. Это теперь из них на телеэкране вылепили положительных героев. Сделали из слова «мент» эквивалент слова «защитник». Они теперь ментами себя и сами называют, еще шутят и смеются по этому поводу. А ты двадцать оборотов звезды (ой, не вышел из роли), двадцать лет назад скажи сотруднику милиции в лицо: «Ты — мент или ментяра!» Так тебя в отделении так за ночь отметелят, что кровью под себя ходить будешь. Теперь все по-другому, но воспоминания остаются. А кагэбэшников я у себя на районе никогда не видел. Ни к кому из моих знакомых они не приходили. Никого, в отличие от мусоров по ночам не отлавливали, засады вокруг дома не делали. Так чего у меня могут быть к ним претензии? Я знаю, что кого-то из твоих близких до войны репрессировали энкавэдэшники — тебя я понимаю, но я с этой структурой не сталкивался. У нас на районе только один эпизод был, когда кагэбэшники опрос свидетелей производили. Это случилось в восьмидесятом перед Олимпиадой. Тогда Витек Глушник случайно завалил во время облавы на него одного муфлона с большими звездами на погонах. Я его больше не видел. Поговаривали, он во время следствия покончил с собой.
  
  
     — Ну а Ками Дукс прилетела? — Андрей подмигнул товарищу.
  
  
     — Высший класс! Я представлял ее постарше. Через день мы встречали ее в аэропорту вместе с Грегори и психологом из этого отдела, что и мой герой. Она из тех женщин, которые, проходя через твою жизнь, оставляют в ней глубокий след. У меня во сне, Шумахер, впервые за время моего пребывания здесь…— Не заливай, что у тебя с ней что-то было, — не того полета птица твой Алесо, чтобы с ним спали такие тетки. Хотя она не в моем вкусе, но надо отдать должное, в ней что-то есть притягательное.
  
  
     — Что ты вякаешь? Ты готов со мной спорить даже относительно моего сна, — обиделся Саша.
  
  
     — Нет, дружище, это не только твой сон, это еще и кусочек моего. Я вспомнил, что, начиная со встречи Алесо, Грегори и Эндерсона, то есть меня, перед отъездом в аэропорт мне также кое-что из этой бодяги снилось, но совсем мало, я только сейчас вспомнил об этом.
  
  
     — Так психолог — ты? — присвистнул Саша.
  
  
     — Давай я расскажу, что снилось мне. А потом станем разбираться, могут ли два абсолютно одинаковых сна видеть два абсолютно разных эласта или человека.
  
  
     — Теперь моя очередь слушать.
  
  
     ***
  
  
     Алесо позвонил Грегори и назначил встречу. Извиняться за свое поведение он не стал, ограничившись оценкой произошедшего: «Бывает». Алесо попросил Грегори подойти к боковому входу здания их департамента и ожидать там. На что ученый ответил, что ничего не произойдет, если они заедут к нему во двор дома, и что стоять на ступеньках крыльца департамента внешней безопасности ему не хочется. Алесо и Эндерсон приехали вовремя. С последним Грегори по пути в аэропорт имел беседу-инструктаж на предмет общения с эластами вообще и с десимцами в частности. Наутро следующих суток перед интервью процедура повторилась.
  
  
     «Победа», насколько позволяла дорога и двигатель, неслась в аэропорт. Телеграфные столбы мелькали слева и справа. Выбоин в дорожном покрытии почти не было. Плакаты, закрепленные за осветительные мачты, благодарили путников за посещение великого Камапа и желали счастливого полета. Если повернуть голову назад, то на том же огромном квадрате из ДСП или ДВП размещалось поздравление с прибытием в могучий Камап — страну победившего общественного строя. Очевидно, предполагалось, что иностранец за время нахождения на территории данного государства с момента посещения до отлета назад должен был окончательно убедиться не только в могуществе, но и в величии этой страны. При этом предполагалось, что все жители планеты обязаны уметь читать по-камапски. Сейчас стоял сезон дождей, оттого краска слегка смылась на плакатах и надписи выглядели блекло.
  
  
     Осветительные мачты от времени и ветров на открытой местности были чуть наклонены в разные стороны и не на всех горели осветительные фонари, наверное потому, что был полдень. Но разве такой пустяк мог повлиять на величие и могущество державы и уж тем более на счастливый отлет к себе на родину?
  
  
     Здание аэропорта и прилегающая территория выглядели пустынными. Все оттого, что он был гражданским. На военном всегда кипела жизнь. Алесо и Эндерсон это прекрасно знали.
  
  
     Само здание имело полностью песочный цвет сверху донизу, за исключением тех мест, где отвалилась штукатурка и был виден кирпич, а также там, где располагались плакаты красного цвета с белыми буквами. Трое эластов приехали на данное мероприятие одними из первых. Это потом уже государственная пресса, другой попросту не существовало, оккупировала местные два буфета. Это уже попозже эласты различных служб, спецслужб и мастей под разной личиной шныряли по территории, а пока стояла тишь. Приятели, можно их так назвать, решили перекусить. Они подошли к одному из буфетов. «Странное дело, — произнес Эндерсон, — открыты сразу две блеваловки по такому поводу». «Не, не, все нормально — одна закрыта на переучет», — успокоил его Алесо, указывая на табличку, висящую на шнурке, который перегораживал вход в точку общепита.
  
  
     Они подошли ко второй. Столики были чистыми. В буфете наличие мест для сидения не предполагалось. Посетители ели за столиками стоя. Столики обладали удобством — снизу был крючок для того, что бы повесить сумку или авоську. С антисанитарией шла жестокая война. С плафонов освещения свисала липкая лента для ловли мух, к каждой из которых прилипло десятка по три-четыре этих крылатых созданий, а на одной нашла себе погибель оса. В углу через стеклянную витрину возле шкафа просматривался капкан, пока без пойманного грызуна.
  
  
     Продавщицы за прилавком не наблюдалось, причем уже длительное время. Ее сначала робко, а затем во все горло кликали.
  
  
     Без результата. Тогда умирающий без пищи Эндерсон самостоятельно раздвинул створки витрины. Перед ним стояла дилемма, какой из бутербродов взять для легкого полдника: со сморщенной икрой, с потекшей жиром колбасой или со скрюченным сыром. Он выбрал деликатес — икру. Когда буфетчица соизволила вернуться за рабочее место, он ладошкой вытирал рот. Она ничего не заметила, только открыла свой рот и выдала: «Чего орете? Уже за товаром отойти нельзя!» Она еще в таком же духе ознакомила трех эластов с правами и обязанностями покупателя и правилами поведения культурного эласта в обществе. После чего Грегори произнес: «Спасибо за обслуживание» и ушел. Аппетит пропал сам собой. Его примеру последовали и двое его спутников. При этом Эндерсон, не заплатив за бутерброд, вполголоса произнес: «У такой недостачи по кассе не бывает». Леди из буфета так и не заметила пропажи. Для осмотра содержимого прилавка ей необходимо было перегнуться через витрину, но произвести это гимнастическое упражнение ей мешал внушительных размеров живот. Удаляющимся от нее посетителям она вслед еще крикнула: «Так жрать будете или нет?» Не получив ответа, лаконично добавила через букву «а»: «Козлы!» Далее немного подумала, наверно не основным, а вторичным мозгом, и добавила, видать стало стыдно: «Летают тут всякие, от работы отрывают!» Летающая машина компании «Десим Аир Лаинс» произвела посадку в международном аэропорту точно по расписанию.
  
  
     Суровые лица чиновников из департамента пограничной службы стали еще более суровыми, а взгляд более сосредоточенным, хотя до касания шасси посадочной полосы десимским летательным аппаратом казалось, нет более серьезных эластов в аэропорту. Остальные встречающие просто напряглись. Грегори и два внешбеза, а для десимских гостей просто его ассистенты по научной работе, находились в зале ожидания за турникетами. Чиновники-пограничники долго сверяли фото в паспорте прибывшего с его реальной физиономией. Это выглядело так: чиновник раза три заглядывал в документ и поднимал взгляд на эласта, стоящего перед ним, затем открывал журнал, что-то там читал, опять глазел на фото в паспорте, потом спрашивал о цели поездки прибывшего. Если все было в порядке, то пассажиру делали отметку о прибытии, и, не моргнув глазом, пограничник громко произносил: «Следующий».
  
  
     — А как мы узнаем группу наших десимских журналистов? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — С ними возвращаются наши чиновники из департамента культуры, — ответил Алесо.
  
  
     — Один из которых сидит в кабинете напротив моего, — добавил Эндерсон.
  
  
     — Тогда не пропустим, — решил Матини. — Тем более, их пассажиров не спутаешь с нашими.
  
  
     — Точно, полная десимская буржуазная безалаберность — привольно себя ведут, разговаривают между собой в зоне пограничного контроля, а эти улыбки на лицах непонятно для кого и зачем.
  
  
     Пограничный контроль — серьезное дело, чего зубоскалить, не на свидание же пришел, — осуждающе заметил Алесо.
  
  
     Ками Дукс, ее Алесо узнал по фото в десимском журнале, подала на сверку свой паспорт. Она улыбнулась чиновнику, но тот выполнял свою повседневную работу, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он спросил у нее, наверно по-камапски, она отрицательно покачала головой. Он еще задал вопрос. Пауза. Она ответила и улыбнулась. Он поставил прямоугольную печать в ее паспорт. Она стала двигаться в зал ожидания. Он немного повернул голову в ее сторону. Посмотрел дольше положенного. Затем спохватился и торопливо выкрикнул: «Следующий!» Ками Дукс грациозно шагала по гранитным плитам здания аэропорта. Левой конечностью она тащила чемодан на колесах, каких Грегори никогда не видел, а правой успевала кокетливо поправлять волосы. Ками была одета в длинное облегающее тело платье голубого цвета с подсолнухами.
  
  
     — Да, это не наши тетки, что вагонетки со щебнем толкают, — восторгался ее походкой Эндерсон. — А у вас она с чем ассоциируется?
  
  
     — Я словно смотрел старое черно-белое кино, и пленка порвалась, а вместо продолжения фильма кинооператор, перепутав, поставил другой, уже цветной фильм, — ответил Грегори.
  
  
     — А мне она напоминает весну, — сказал психолог.
  
  
     — А тебе, Алесо? — поинтересовался Грегори.
  
  
     Но Алесо ничего не ответил, он стоял, открывши рот, и смотрел на Ками.
  
  
     — А ему она напоминает государственный художественный музей, — за него ответил Эндерсон.
  
  
     — С чего бы это? — спросил ученый.
  
  
     — С картины Гога Нав Винсента «Подсолнухи» оборота звезды с тремя восьмерками, — не надеясь, что его поймут, сказал психолог.
  
  
     XV
  
  
  
     Если ваше тело совершает различные действия и вполне нормально функционирует, по меньшей мере, так вам кажется, но из всех жизненных процессов вы имеете возможность управлять только зрением, то, быть может, эта телесная оболочка не совсем ваша либо совсем не ваша. Тогда следующий вопрос, который напрашивается: «Чье же это тело? Кому или чему оно принадлежит?» Это должно быть живое существо или робот, содержащий биологические компоненты. Тело само, без ваших команд двигается, питается, избавляется от продуктов своей жизнедеятельности, отдыхает, развлекается, а вы можете только наблюдать за всем этим посредством органа зрения. Вы не чувствуете внешних раздражителей и никоим образом не реагируете на изменение окружающей вас действительности, за исключением возможности смотреть. Тогда кому принадлежит это тело? И чем же вы созерцаете все вокруг? Глазом или миниатюрной визоркамерой? Вы единственный обладатель туловища и конечностей или только паразит в чьем-то организме? Уже несколько суток Грегори жил в таком состоянии и задавал сам себе примерно такие же вопросы. Никому другому он их задать не мог, так как функцией речи не обладал. Грегори помнил, что в прошлой ипостаси вид его тела был немного другим. Это означало, что его разум переселился в новое тело. Хотя не факт. Кто-либо мог всего лишь вводить зрительную информацию о протекающих снаружи процессах в его сознание. То есть сделали ему поблажку — прикрепили визорследящую машину другому эласту на голову, а он находится там же, где и был с момента его нового рождения.
  
  
     В данный момент тело Грегори располагалось в комнате со скромной обстановкой, соответствующей времени прихода в мир чиновника девятнадцатого уровня. «Это ж куда меня занесло? — в очередной раз сам себя спросил Грегори. — Звезда вспять открутила две-три тысячи оборотов, не меньше». Затем его голова повернулась, и Грегори увидел стоящего у раскрытой двери молодого древнего воина в кольчуге с мечом на боку. Тот раскрывал рот, видно, разговаривал с его телом. Голова Грегори кивала в ответ, так как дергалось изображение. Далее тело поднялось со стула и направилось на улицу, прошло во двор каменного здания. Там стояли лошади, телеги, вооруженные рыцари или, как их там звать, в полном воинском облачении. Тело подошло к этой группе пеших и конных воинов, долго с разными эластами разговаривало. Потом пожилой и, по всей видимости, старший по званию воин махнул передней конечностью и отдал какое-то распоряжение. С одной из телег посланный боец согнал двух эластов, скованных одной цепью за нижние конечности. Вид у этих двоих был жалок и необычен для данной эпохи. Одеты они были в грязные и местами подранные штаны, пиджак или куртку и свитер, соответствующие моде, существовавшей в прошлой жизни Грегори. Точнее, так больше одевались на Десиме во времена последних дней существования Грегори на Камапе. В его стране так щеголяли только стиляги. Этих двух небритых бедолаг, почемуто Грегори решил, что они пленники или заключенные, толкнули в спину и отконвоировали в тот подъезд здания, из которого его тело вышло. А молодому рыцарю, хотя рыцари с пикой и верхом на боевом коне, а этот пеший и в юбке, передали шкатулку. Тот ее принял и, беседуя с телом Грегори, вернулся в тот же кабинет.
  
  
     Тело Грегори и двое мужчин, возрастом младше его, остались в кабинете втроем. Молодой воин, затворив дверь, удалился. Судя по двигающимся губам, тело общалось с пленниками. Те иногда отрывали рты, но в основном качали головой и разводили передними конечностями. Тогда телесная оболочка подошла к столу, открыла шкатулку, и Грегори смог заглянуть вовнутрь.
  
  
     Там лежали ключи, кошелек, какие-то слабо различимые предметы и два… «Ничего себе! — воскликнул про себя Грегори. — Да это ж коммуникационные машины! Точно! У нас были такие в стране, но многократно большего размера. А эти умещаются в ладони передней конечности. Это модифицированная машина.
  
  
     Она представляет гибрид телефона и нашей приемо-передающей машины. Да, но откуда я могу все так точно знать? Наверняка, я такую вещицу где-то видел. Нет, не просто видел, пользовался.
  
  
     Антифилософ девятнадцатого уровня побери, так это ж случалось не один раз — основной мозг подсказывает. Но где, где, где?» В это время его пальцы извлекали из кожаного кошелька денежные купюры неизвестного происхождения с непонятными надписями в виде то ли иероглифов, то ли древних рун. Из этого Грегори сделал заключение, что эти купюры не десимского и не камапского происхождения. Тогда какой же страны? Его глаз внимательно всматривался в значки мелкого шрифта в углу купюры. Но пальцы Грегори существовали отдельно от его разума.
  
  
     Они покрутили бумажку и положили обратно. Раздосадованный, он стал в памяти прокручивать эти руны и иероглифы. И он понял значение одного слова в предложении. Это слово, написанное на денежной купюре, звучало, как «банк». А значки, которыми сделана надпись, носили название «буквы». Далее получение и обработка информации в основном мозге происходила в геометрической прогрессии. «Я видел это коммуникационное устройство в своем сне, когда проходил курс терапии в психическом отделении департамента излечения. Более того, я им пользовался, я знаю, как оно функционирует. Это значит, что с его помощью я смогу… — здесь Грегори запнулся, словно его мысли могли подслушать и понять окружающие. — Стоп, стоп, стоп. Раз я уже вспомнил про национальный банк и про дурдом, как они, мои товарищи по палате называли это заведение, так, есть вероятность… Ой, ай, ой! Эти два эласта — Саша и Андрей из моего сна, только исхудавшие и невыбритые! Вот дела!» При этом Грегори испытал такой эмоциональный стресс, что у него произошел сбой мыслительных функций и исчезло изображение окружающей его обстановки, а когда он пришел в себя, то понял, что приобрел дополнительную опцию в своем теле. Эта функция именовалась «слух». И он услышал и понял смысл речи, исходящей из его уст: «Ладно, не умеете разговаривать на мастрийском языке, так не умеете. Если не обманываете, что за месяц немного слов выучили, — и то для варвара большой успех. А ежели вы республиканские лазутчики, то вас все одно раскусят и обезглавят. А мое дело мелкое — распорядиться о вашей помывке, подстрижке да чтоб одежда на вас не смердела.
  
  
     Через пару дней прибудет Клавдий осматривать, чего необычного Себений с обозом приволок в столицу. Посему негоже перед сыном императора в таком виде предстать, вы ж люди, а не звери, хоть и в лесах обитаете. Понимаете? А ничего вы, барбариане, не разумеете. Пойдемте, в темницу вас отведу да покормлю, а то сдохнете еще, а мне перед августом ответ за вашу смерть держать».
  
  
     Тело вызвало все того же юношу-стражника, и он увел пленников с собой, а само стало думать о чем-то, так как нижние конечности передвигались по каменному полу взад и вперед от стены к стене.
  
  
     «Интересно, — подумал Грегори, — получается, мое сознание проживает в теле полноценного эласта. Где же тогда оно располагается, в каком органе? Если основной мозг занят этой личностью, то не в печенке ж на пару с селезенкой я располагаюсь.
  
  
     А вторичный мозг — это всего лишь каудальная часть центральной нервной системы, сознания там нет. Есть один момент, мое тело называло Андрея и Александра не эластами, а людьми. Непонятно, это название их племени или вид гуманоидов на этой планете такой. Может, люди и вторичным мозгом думают? Надеюсь, со временем разберусь».
  
  
     А тело продолжало прохаживаться по кабинету, затем подошло к шкатулке с вещами пленников и пробормотало: «Неведомые амулеты, лучше к ним не прикасаться лишний раз. Они могут порчу содержать или быть заговоренными на погибель.
  
  
     Отдать их, к Диту подальше, с моих глаз. Пусть Клавдий сам с этой магией разбирается, пусть к ведунам с ними идет или прямо к самому оракулу. Страшно мне даже в одном помещении с ними находиться. Прикажу эту шкатулку снести в подвал. Пусть в пыточной камере полежит. Все равно допрос там никому в ближайшее время не намечается».
  
  
     «Это что ж, этот дикарь собирается отдать, как я слышал, коммуникационную машину принцу или августу. Думаю, познания в области телефонии у него не многим выше, чем у владельца моего тела. Тот, по всей видимости, найдет ей применение, как тысяче своих безделушек-сокровищ из золота и алмазов.
  
  
     И это — лучший вариант. А худший — уничтожит ее. Способов и поводов хватает. Но в первом и во втором случае телефон будет навсегда для меня утерян. Что я стану без него делать? А так есть хоть надежда, мне об этом писали, я помню. В этой виртуальности может ни у кого не быть больше такой машины».
  
  
     Тело подошло к столу и трясущимися конечностями подняло шкатулку. Оно начало двигаться к выходу. «Э-э, болван, подожди!
  
  
     Ты куда? Ты, неуч, хоть понимаешь, что держишь в своих конечностях? — Грегори поливал владельца своего тела всеми цветами радуги. Тот не реагировал никоим образом. — Ты хочешь меня тут навечно оставить? Остановись! Послушай, спрячь один из телефонов, забери себе! Не бойся, он не причинит тебе вреда. Дурак, это ж амулет спасения, по крайней мере, моего. Стоять, я приказываю тебе! Я прошу тебя. Стой! Пока просто не делай движений!» Тело пошло медленнее, затем в нерешительности остановилось. Постояло, развернулось и вернулось к столу, опустило шкатулку на его поверхность. «Уф, ну, молодец. Теперь открой крышку и забери предмет в форме параллелепипеда», — подсказывал Грегори на камапском. При упоминании параллелепипеда тело снова замерло и стало закрывать шкатулку. «Не, не, не параллелепипед, а прямоугольный амулет с темным драгоценным камнем внутри забери себе. Нет, не укради, а возьми на время для излечения себя от недугов и болезней», — пытался манипулировать телом Грегори. Каким образом и почему — неизвестно, но при этих словах-мыслях конечность вытащила мобильный телефон Андрея из шкатулки и переместила его в небольшую кожаную набедренную сумочку. «О, хвала святым мощам! Я смог на тело повлиять! Только все как-то так сумбурно, необычно, нелогично», — сказал сам себе Грегори.
  
  
     ***
  
  
     О бывшем недуге Мигуэля, поставившем его на грань жизни и смерти, свидетельствовали лишь свежие рубцы на голове и полная потеря возможности видеть на левый глаз. Орган зрения внешне никак не изменился, даже иногда мигал сам по себе, но зрительную информацию в мозг более не передавал. Так что, возможно, кроме Густаво, никто из сослуживцев о слепоте стража тюрьмы и не догадывался. По всей видимости, жизненно важные участки головного мозга не пострадали, так как на умственных способностях и функционировании организма, за исключением глаза, хворь никак не отразилась. И спокойное сосуществование Мигуэля стало возвращаться в обычную колею.
  
  
     Точнее, в две. Как повозка, съехавшая с тракта в обрыв и чуть не упавшая в пропасть, становится левым и правым колесом обратно в две разбитые осенним дождем колеи, так и жизненный путь тюремного стража после опасного поворота вновь сделался прямым. Телега его жизни катилась среди людских судеб, а его либо обгоняли роскошные крытые кареты богатых граждан, либо со своего транспорта он наблюдал за страданиями плетущихся вдоль обочины рабов. У каждого своя дорога. А что случится миль через десять на ней с каждым из нас, не всегда знает даже всевидящий глаз оракула.
  
  
     Чем менее государство дает своим гражданам прав и чем более на них налагает обязанностей, тем менее предсказуемы последствия виражей жизненного пути. Ибо судьба гражданина в этом случае в меньшей степени зависит от самого человека, а является продуктом жизнедеятельности государственного механизма или прихоти чиновничьего аппарата, не подконтрольного обществу.
  
  
     Но такие мысли в Мастрийской империи могли посещать разве что бездельника-философа, пытающегося понять, отчего состоятельный патриций, впавший в немилость к августейшим особам, может легко сменить шелковую тогу на кирку в каменоломне. Трудовому народу (плебеям, вольным и рабам) близки иные ценности. Правая колея их жизненного пути прямехонько ведет к семье и работе. А вот другая, видимо, в жизненной телеге не все в порядке с развалом-схождением, постоянно уходит влево, стремясь на ипподром, в цирк, в термы, к друзьям с бутылей бырла или к друзьям противоположного пола.
  
  
     Вот так Мигуэль и балансировал на правом колесе между тюрьмой и Марчеллой. Кстати, сегодня она была подозрительно заботливой. Муж понимал — это не к добру. Она сама с утра хлопотала по хозяйству, а в доме аппетитно пахло нагретым оливковым маслом. Жена жарила рыбу. Развязка наступила быстро.
  
  
     — Мигуэль, послушай, — ласково произнесла Марчелла, —давно хотела тебя попросить.
  
  
     — О чем? — насторожился муж.
  
  
     — Нам пора взять в помощники раба или какого-нибудь недорогого оборванца вольного, получившего недавно свободу.
  
  
     — Для чего?
  
  
     — Мы стареем, работать самим все труднее. А случись тебя лишат службы, что тогда делать будем?
  
  
     — Тогда и подумаем, — ответил Мигуэль.
  
  
     — Тогда, мой дорогой, уже поздно будет. Поле, даже со ста невольниками, за один день урожай не даст. Его обрабатывать нужно. Прознают лихие люди про твой глаз, и прощай служба и заработок. А так у нас доход еще один будет. Может, в дальнейшем и разбогатеем, жить хоть на старости по-людски станем. А?
  
  
     — Ну, не знаю я, — отмахивался Мигуэль, — трудно это.
  
  
     — Конечно, сначала трудно. Поначалу только эль из бочонка хлобыстать не трудно, а дело начинать всегда не легко, — пошла в атаку жена.
  
  
     — Я понимаю, ты желаешь надел земли в аренду взять. Правильно?
  
  
     — Правильно, милый, — ласково ответила Марчелла, — а раб пусть обрабатывает, на то он и раб.
  
  
     — Купить невольника сейчас дорого стоит. Надо подождать, когда начнется новая военная кампания. Тогда навезут в Орис рабов, и цена на них упадет. Вот тогда и купим. Это одно. А другое, где он жить будет, кто его на поле доставлять станет, у меня ж служба?
  
  
     — А ты к отцу своему съезди, проведай старика, разговор с ним заведи, — улыбнулась Марчелла. — Земли у него много.
  
  
     Он ее чужим людям в аренду сдает. Пусть им откажет, нам передаст. Мы не бесплатно, ренту платить исправно будем. А раб пусть у него живет, работает. А наше семейство станет постоянно наведываться к нему и за своим наделом присматривать. Заодно и папеньке твоему вспоможение от нас и нашего раба по его хозяйству будет.
  
  
     — Марчелла, от нашего дома до дома моего отца больше десяти миль. Каждый день не наездишься. Отец старый, ему одному хозяйство не потянуть.
  
  
     — Так мы почти все сами делать будем, ему только за рабом присматривать.
  
  
     — Марчелла, ты через двор из своего дома в хлев лишний раз пройти не желаешь, а то к отцу ежедневно ездить. Если так, как ты задумала исполнять, то придется старику волочь на себе все хозяйство. А ты приедешь только два раза на год: садить урожай и собирать. Я с ним на подобную тему разговаривал как-то, он не хочет с этим связываться.
  
  
     — Ну, и ничего не случится, если твой Педро иногда поработает, — повысила голос Марчелла. — Все равно сидит как пень дома.
  
  
     — Послушай, ему скоро семьдесят лет. Почему он должен за тебя на грядках гнуть спину?
  
  
     — А ему трудно сыну помощь оказать?
  
  
     — У него и другие дети есть, более бедные, — вступился за отца Мигуэль.
  
  
     — О, тоже мне богатей нашелся! Сидит с пустым кошелем и считает себя состоятельным. А братья твои такие же бездельники, как и ты. Весь ваш род лодыри, поэтому и нищие. Еще и я в этот ваш вонючий домен влезла, — завелась Марчелла.
  
  
     — Не кричи. Мне на службу пора. Я сегодня к отцу съезжу, проведаю, как ты мне советовала, — немного испугавшись, ответил муж.
  
  
     — Чего тебе переться к этому старому придурку Педро? Чего ты у него забыл? Туда ж ехать больше десяти миль. Какой толк в твоих поездках? Опять с этим выжившим из ума стариком бырло или эль пить? Нажрешься бырла — потом поганишь воздух всю ночь, что дышать в доме нечем. А эля налакаешься — обмочишь всю хату снаружи, мочой воняет. Пьяный в дом не приходи, спи или со скотиной в сарае, или там, где пил.
  
  
     Мигуэль с радостью покинул стены дома и, наслаждаясь тишиной, ехал на службу. «Сегодня, ближе к вечеру, приедет Клавдий осматривать двух пленников-дикарей. Необходимо их внешний вид привести в порядок: выбрить, остричь, в терме вымыть. Негоже сыну императора стоять подле двух смердящих оборванцев.
  
  
     Хоть бы Себений к этому моменту прибыл, а то что я расскажу его августейшеству про этих готов? А там пусть выставляют их хоть в цирке, хоть в ипподроме. И что такого Себений в них диковинного нашел, что волок их из-под самого Белона? Люди как люди. Ну, одеты не по-нашему, даже не по-готски и не по-республикански.
  
  
     Видно, некое барбарианское неведомое северное племя. Так это ж не повод месяц тащить их на телеге в столицу. Пускай сам августу рассказывает о необычайности этих двух», — рассуждал в дороге охранник.
  
  
     ***
  
  
     Четыре здоровенных раба поставили крытые носилки на брусчатку около цирка. Еще человек двадцать воинов из личной гвардии Клавдия остановились рядом. Один из невольников откинул полог материи, служащей дверью, и мужчина лет двадцати пяти в дорогой пурпурной мантии ступил из лектики на мостовую. Себений, Густаво и Мигуэль, опережая друг друга, спешили засвидетельствовать свое почтение прибывшему гостю. Два последних оказались более проворными и торопливым шагом, опередив старого легионера, приближались к августу.
  
  
     Клавдий ленивым взглядом окинул вокруг, ни на мгновенье не задержавшись на приближающихся работниках тюрьмы. Один из свиты произнес: «Будущий император, какими новшествами на этот раз вас соизволят порадовать подчиненные?» Клавдий проигнорировал вопрос, а за него ответил один из гвардейцев: «Говорят, привезли неких двух новых дикарей, доселе невиданных в наших краях». «Этих что ли?» — кивком головы Клавдий указал на почти бегущих к нему Мигуэлю и Густаво. Присутствующие засмеялись, а старший сын императора направился в противоположную от них сторону. Охранник и его начальник переглянулись. «Может, чего мы не так сделали?» — спросил Мигуэль. «Сейчас узнаем», — ответил Густаво и замедлил шаг. Они стали медленно приближаться к группе гвардейцев, один из которых вынул гладиус из ножен, направил его на Мигуэля и произнес: «Куда прешь, осел? Не видишь, его августейшество размышляет». «Ты рот закрой, когда тебя не спрашивают, — ответил Густаво. — А то попадешь ко мне в гости, посидишь дней пять на одной воде, сразу научишься со старшими разговаривать. За годы моей службы много таких сопляков при дворе хорохорилось, а как час в пыточной камере побудут, так сразу коричневое пятно сзади туники появляется.
  
  
     Потише, а то укорочу не только язык, но и жизнь». «А какого полета ты есть птица? Будешь на меня каркать, так я не язык, а туловище повыше плеч укорочу», — не унимался гвардеец. Ему не громко ответил один из товарищей: «Это начальник тюрьмы».
  
  
     Наступило неловкое молчание, которое нарушил подошедший Себений: «Скажите сударю Клавдию, что я прибыл». Наследник престола, не подходя к основной группе, повернул ко входу в цирк и медленно зашагал.
  
  
     Цирк и ипподром в Орисе имели мало отличий друг от друга.
  
  
     Их можно назвать одним словом — «амфитеатр». Различие заключалось в том, что ипподром был гораздо больших размеров и имел овальную форму в основании. Он предназначался для гонок на колесницах. А цирк был круглым. В нем проходили гладиаторские бои и театральные представления. Сейчас в цирке готовились к зрелищам. На земле внутри каменной чаши разместились всякие экспонаты. Зрителям выставили напоказ клетки с различными животными, диковинные растения, плоды, которые вынесли переезд из разных частей империи. Здесь же стояли статуи, предметы искусства, военные трофеи. В общем, всякая всячина, которая потешает обывателя в любом обществе.
  
  
     — Что это за люди с тобой? — впервые обратился Клавдий к Себению.
  
  
     — Это начальник тюрьмы Густаво, — ответил командир центурии. — Да вы его уже раньше видели.
  
  
     — Не помню, и мне в этом нет необходимости.
  
  
     — Как вам будет угодно, — Себению стало неловко, разговор происходил в присутствии работников пенитенциарного заведения. — Он готовил этих варваров к выставке в цирке. Не мог же я их держать трое суток в военном лагере, это ж военный объект.
  
  
     Зачем там глаза чужаков. Мало ли что.
  
  
     — А второй?
  
  
     — Его помощник.
  
  
     — Ладно, пойдем смотреть, — произнес Клавдий. — А это далеко?
  
  
     — С западной стороны чаши, с полтысячи шагов отсюда, — ответил Себений.
  
  
     — Далековато, — заметил наследник трона, обратившись к одному из своей свиты. — Скажите рабам, пусть подадут носилки.
  
  
     Процессия переместилась метров на триста. Клавдий покинул свой транспорт и стал, лениво прохаживаясь, выслушивать комментарии Себения. Они поочередно подходили к каждому экспонату. При этом лицо у августейшей особы становилось все мрачнее и мрачнее, пока они не подошли к клетке с Андреем и Сашей.
  
  
     — А это что за две белые обезьяны? — брезгливо махнул на них август.
  
  
     — Это люди из неведомого северного племени, — ответил Себений.
  
  
     — И что в них неведомого? Таких варваров бегает на той стороне Белона по лесам и болотам, что не сосчитать. Ну, одежда на сиих недоумках странноватая. И не более того, Себений. Понимаю, если б они были карликами или уродцами какими, то плебейская толпа над ними б потешалась. Если бы у них было три глаза или четыре руки, то вокруг этой клетки толпилось бы все быдло из округи, но на этих два белорылых создания нечего глазеть. Обычные варвары. Вытягивай их из клетки и выставляй завтра на гладиаторский бой. Смотри, какие рослые быки. Таким по копью в руки и пусть тешат народ.
  
  
     — Сударь, смею заметить, эти люди не воины, они отродясь оружия в руках не держали.
  
  
     — Первый раз в жизни вижу гота, который не воин. Эти безграмотные, тупые создания только и умеют, что грабить, убивать, насиловать. Варварам не ведомы искусства. Они папируса в руках не держали. Весь смысл их жалкого существования — это вторгнуться в пределы империи и заниматься злодейством. Они что ж кисточку держали всю жизнь в руках? — начал монолог сын императора, а все окружение кивало ему головой. — Себений, я очень тобой не доволен. Ты мне в очередной раз привез хлам.
  
  
     Сейчас много обозов возвращается из территорий. Все что-то толковое везут. К примеру, вчера мне показывали скелет огромного зверя. Видишь, вон там стоит. Так его откопали в пустыне на юге.
  
  
     Он размером в три раза больше слона. Может, это даже левиафан.
  
  
     А ты мне каких-то вепрей снова приволок и три птицы. Медведь у тебя в дороге издох. Порадовал, называется, двумя дикими варварами. Только не говори мне в очередной раз, что служил еще у моего деда, что ты воин-ветеран, а не ищейка. Я устал от твоих объяснений. Жителям Ориса нужны зрелища, понял, и молчи!
  
  
     А этих двух — на арену.
  
  
     — Я все же хочу возразить. Можно?
  
  
     — Ну, валяй, ты ж смелый.
  
  
     — Эти два белолицых варвара не умеют ездить на лошади и никогда не сражались на мечах и копьях, но сильны в кулачных боях, — сказал Себений.
  
  
     — Себений, подумай своей старой головой. Зачем драться голыми руками, когда для этого имеется оружие? Разве кулаком гладиус перешибешь?
  
  
     — По-моему, они колдуны или ведуны.
  
  
     При этих словах Клавдий отошел от клеток на приличное расстояние и покосился на Сашу с Андреем. Себений посмотрел на Густаво, тот на Мигуэля. Последний вытащил из набедренной сумки мобильный телефон Саши и кошелек. Командир центурии показал все предметы Клавдию. Тот заинтересовался, особенно глазом оракула, и задумчиво произнес: «Если эти люди могут видеть через расстояние и время, то их место не в клетке для зверей, а у меня во дворце.
  
  
     Это интересно, давай с ними побеседуем. Они на мастрийском говорят?» — «Слишком плохо, только так, как смогли изучить нашу речь за месяц», — ответил Себений.
  
  
     ***
  
  
     —Это стадион?
  
  
     — Они на своем болботали что-то про цирк.
  
  
     — Так цирк должен быть крытым, с куполом, а здесь голое небо. Где, по-твоему, гимнастки парить должны?
  
  
     — Может, они в цирке в футбол играют?
  
  
     — Ага, а ворота где?
  
  
     — Как я понял, в их языке слово «цирк» и «представление» —это одно и то же.
  
  
     — Ну, ты половину языков на Земле выучил, теперь за имперский говор взялся.
  
  
     — Образованные личности в любом мире нарасхват.
  
  
     — То-то, я смотрю, ты здесь так востребован, что боятся, как бы тебя не украли, поэтому разместили в клетке от воров подальше.
  
  
     — А между прочим, клетка эта поприличней, чем та, что везли в дороге.
  
  
     — Конечно, просторная, чистая, двухместная.
  
  
     — Мне учительница английского постоянно говорила: «Учите языки, с ними не пропадете нигде».
  
  
     — Ты слов сто уже выучил?
  
  
     — Где-то так.
  
  
     — Как думаешь, что с нами здесь делать станут?
  
  
     — Масса вариантов. Причем чем бредовее вариант, тем он вероятнее.
  
  
     — Считаю, что если б просто убить хотели, то сорок дней не тащили бы нас в повозке.
  
  
     — Они могут убить нас сложно, поэтому на потеху и выставили. Только посетителей нет. Эти все люди вокруг — обслуживающий персонал. Представление начнется позже.
  
  
     — Не понимаю, почему за все время никто толком с нами не сел, не поговорил, хоть жестами.
  
  
     — А ты хочешь, что бы сам император к тебе пожаловал? Так империя большая, а ты в ней букашка.
  
  
     — Пока я вижу только, что какие-то полуголые люди в набедренных повязках таскают все это барахло вокруг под присмотром вояк с мечами. О, кстати, еще одна группа движется в нашу сторону, видишь?
  
  
     — Угу. Тащат что-то на носилках. Не видно, носилки крытые, с палаткой сверху.
  
  
     — Наверно, помер зверь в клетке на такой жаре. Несут закопать.
  
  
     — Брось, солдат вокруг толпа. Видно, ценный груз.
  
  
     — Или животное, которое боится дневного света или людей.
  
  
     — Смотри, кто-то из носилок выползает — больной, наверное.
  
  
     — Чего-то обсуждают, на нас показывают. А этот, что из носилок слез, в красном плаще, видно, у них за главного.
  
  
     — Точно, шишка какая-то. Одет в дорогие ткани, и перья павлиньи из одежды торчат.
  
  
     — Не знаю, павлиньи или петушиньи. Я в них не разбираюсь.
  
  
     А еще с ним эти два чела-охранника из каменного здания, где нас держали.
  
  
     — Да, и командир отряда.
  
  
     — Сейчас начнется.
  
  
     — Что именно?
  
  
     — А бог его знает, но начнется.
  
  
     Один воин из свиты приблизился к клетке, где сидели Саша и Андрей.
  
  
     — По-мастрийски говорите? — задал вопрос он. — Понимаете меня?
  
  
     — Я плохо имел говорить речь имперски, — попытался ответить Андрей на языке, напоминающем акцентом и структурой предложения мастрийский язык.
  
  
     — Медленно, медленно, — добавил Саша.
  
  
     — Бараны тупые. Мне еще на вас время переводить, — быстро произнес гвардеец, но этих слов не разобрали пленники.
  
  
     — Э, что? Не имеется понятие, — сказал Андрей.
  
  
     — Это — сын императора. Он изъявил желание задать вам вопросы.
  
  
     — Император? — единственно, что понял из сказанного Андрей, а затем обратился к Саше: — Вот видишь, сам император к нам пожаловал. Теперь не пропадем. Ух, Челентано, ждет нас великое будущее. Я верил, что не сгнием мы в этой дыре.
  
  
     — Раб, замолчи и слушай. Это — август. Ты — раб. Он — твой повелитель. Он задает вопрос, ты ответ держишь. Понимаешь?
  
  
     — Не-а, — честно ответил Саша.
  
  
     — Это — сын императора. Понимаешь? — задал повторно вопрос гвардеец.
  
  
     — Император? — Андрей рукой указал на Клавдия. — Понимать.
  
  
     — Император будет спрашивать. Понимаешь?
  
  
     — Император — спрашивать, я — отвечать. Я понимать, —улыбнулся Андрей.
  
  
     — Ладно, говори, — произнес гвардеец и направился к Клавдию.
  
  
     Последний подошел немного ближе к клетке с невольниками, но продолжал держаться на почтительном расстоянии. Сам он непосредственно с Сашей и Андреем не общался, а что-то тихо произносил гвардейцу из своей свиты, который доносил слова августа до пленников. «Его августейшество велит отвечать, откуда ты и ты», — произнес глашатай будущего императора. Пленники замотали головами в знак непонимания вопроса.
  
  
     «Где живешь?» — по-другому спросил он. «Шумахер, а что ответим? Я понял вопрос, — сказал Саша. — Вряд ли он про Землю слышал». Андрей по-мастрийски произнес, обращаясь не к гвардейцу, а к августу: «Император, мы жить далеко за Белон, север, далеко». «Белая свинья, говори со мной, не смей обращаться к сыну императора. А, все равно, тупица, ты ничего не понимаешь, — гвардеец махнул рукой. Затем извлек Сашин мобильный телефон и добавил, передавая его владельцу: — Покажи».
  
  
     Саша взял в руки свой телефон, как что-то родное, будто с этой вещью он жил с рождения. Как старую детскую игрушку, которую мы порой находим на чердаке дома родителей.
  
  
     О существовании которой забыли много лет назад, но, соприкоснувшись с ней снова, мы возвращаем из памяти былые годы счастливого и беззаботного детства, утраченные навечно. Так и эта вещь связывала Сашу с его прошлой жизнью в другом мире, вход в который был для него закрыт, возможно, навсегда. Саша бережно взял телефон в руки. При этом Клавдий с опаской наблюдал за чародеем, ожидая подвоха. И Саша нажал на кнопку. Удержал ее секунду-другую, ожидая включения, но ничего не произошло.
  
  
     — Ну что? — спросил Андрей.
  
  
     — Не включается, — ответил друг.
  
  
     — Давай, давай, Челентано! Надо показать этим дикарям картинку в телефоне. Они на нее клюнут и выпустят нас из этой клетки. Помнишь, как весь отряд ходил смотреть заставку в мобильном? И не важно, император станет на нее зыркать или конюх, все одно на них это произведет впечатление. Это даст им понять, что мы образованные люди, обладающие знаниями, которых нечего вместе со зверями в цирке ихнем держать.
  
  
     — Не запускается, Андрюха!
  
  
     — Пробуй — это наш шанс. Не каждый день к тебе император в гости приходит.
  
  
     — По всей видимости, батарея окончательно села.
  
  
     — Все верно, уже прошло больше месяца.
  
  
     — Да, еще не известно, что с телефоном эти знатоки сотовой связи вытворяли.
  
  
     — Что делать будем?
  
  
     — Стоит показать императору что-то неординарное, удивительное для него.
  
  
     — А что ты покажешь ему? Вон он стоит в двадцати метрах от нас и не смотрит в нашу сторону. Даже разговаривает через посредника. Станет он с тобой, шушерой безродной, базар вести.
  
  
     — Показывай через глаз ведуна, — по-мастрийски сказал гвардеец-переговорщик, устав слушать болтовню двух пленников на непонятном для него языке.
  
  
     — Не показывает, — ответил ему Саша.
  
  
     — Почему?
  
  
     — Сломан, — лаконично вставил Андрей.
  
  
     — Глаз оракула не может поломаться или испортиться, —впервые громко произнес Клавдий. — Может потерять знания чародей или вообще их не иметь отродясь. Эти двое — шарлатаны.
  
  
     И я, Себений, разочарован последней твоей поездкой полностью.
  
  
     — Ваше, августейшество, он показывал, на самом деле, я вас не обманываю.
  
  
     — Тогда почему сейчас талисман мертв?
  
  
     — Наверно, потерял свою мощь.
  
  
     — Если эти двое — чародеи, то пусть возродят его своей силой.
  
  
     — Я не знаю, почему они не могут такого сделать.
  
  
     — Они тебя месяц назад обманули, показали фокус, а ты поверил.
  
  
     — Что я должен с ними сделать? — спросил Себений.
  
  
     — Что хочешь. Убей или отдай ему в пыточную камеру, — август указал на Густаво. — А впрочем, поставь их клетку рядом с клеткой вепря, которого ты привез вместе с ними. И на клетке с вепрем напиши: «Свинья дикая готская. Продается за пять золотых эскудо». А на клетке с этими дикарями повесь табличку:
  
  
     «Свиньи белые. Цена за пару — четыре золотых эскудо».
  
  
     — Как вам будет угодно, — спокойно произнес командир центурии.
  
  
     — Ваше августейшество, вы как всегда на высоте, — сказал один из свиты сына императора.
  
  
     — О Юпитер, какой тонкий юмор, — подхватил второй.
  
  
     — Вот что значит гений поэта, — добавил третий.
  
  
     — По-моему, продать их в рабство более справедливо, чем не умеющих владеть мечом запороть на гладиаторской арене, —шепнул Мигуэль своему начальнику.
  
  
     — Челентано, дело дрянь. Уходит император, и рожа у него кислая.
  
  
     — Ага, перекосило всего, высказывает неудовольствие. Шумахер, надо что-то предпринимать. Подсказывает мне шестое чувство, что мы стали расходным материалом.
  
  
     — А я ощущаю пятой точкой, что не стоим мы в глазах императора и ломаного гроша.
  
  
     Однако будущие рабы ошиблись. Сын императора оценил их довольно дорого, если считать, что два человека — это опт, а не розница. Его августейшество предложил оценить их по два золотых, включая НДС и налог с продаж.
  
  
     — Андрюха, нас могут и жизни лишить, — с тревогой произнес Саша.
  
  
     — Надо что-нибудь сделать.
  
  
     — Блин, а что? От волнения башка не соображает. Ну, он уходит! Он ползет на свои носилки, Шумахер! Давай, ты ж генератор идей!
  
  
     — Император, — во весь голос крикнул Андрей, — обождите.
  
  
     Клавдий опешил от такой наглости и фамильярности. Он с негодованием повернулся, а двое из его охраны оголили мечи.
  
  
     Клавдий движением руки показал всем оставаться на месте.
  
  
     — Что ты желаешь, червь навозный? — спросил он.
  
  
     — Меня не оставлять в клетка. Я и он, — Андрей показал на друга, — не варвары. Я уметь читать, писать, считать. Я мочь учить вас читать, писать, считать.
  
  
     — Что этот дикарь хочет выразить, кто переведет?
  
  
     — Господин Клавдий, — попытался оказать содействие Себений, — этот человек говорит, что обладает знанием грамоты, письма, алгебры. И может передать свои знания вам.
  
  
     — Если варвар не понимает речи цивилизованного человека, — рассмеялся сын императора, — то кому нужны его жалкие знания? Как же и чему он думает учить меня, если сам не имеет возможности общаться на языке, которым разговаривает весь мир? Разве можно считать себя ученым, если все научные трактаты писаны по-мастрийски? Как же он изучал науки, из каких папирусов? Уж не на еловой ли коре писаных в диких варварских лесах? Скажите ему, что если он не закроет свою варварскую пасть, то его повесят прямо на этом месте. Я — великий поэт, сам умею читать и писать лучше любого из поданных моего отца, а знатоков алгебры, которые у меня пересчитывают мои богатства, у меня хватает.
  
  
     — Мне варварам ваши слова объяснять? — поинтересовался глашатай.
  
  
     — Плевать мне на них. Все мои знания и сила в этих двух предметах, а не в дурацкой алгебре, — при этом он указал на гладиус одного из гвардейцев и кошель с имперским золотом, находящийся у другого.
  
  
     — Простите, — испугавшись негодующего Клавдия, но не понимая его слов, сказал Андрей.
  
  
     — Пойдем, необходимо готовиться к вечернему банкету, — закончил август, тем самым определив одним предложением дальнейшую судьбу пленников.
  
  
     XVI
  
  
  
     —Мигуэ-эль?!
  
  
     В ответ — тихий храп.
  
  
     — Мигуэль! Мигуэль, ты что, в спячку, как северные варварские звери, впал или помер?
  
  
     Муж расплющил глаз, протер его ладонью.
  
  
     — Подъем, циклопы долго живут, рано тебе на свидание с Дитом идти, — скомандовала Марчелла.
  
  
     — Как ты меня задолбала за совместную жизнь, — прошептал Мигуэль.
  
  
     — Представляю. Меня она задолбала уже за два дня, — добавил Грегори и открыл свой глаз.
  
  
     Мигуэль, услышав незнакомый голос, резко встал на кровати и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. «Фу, стало быть, не очнулся я полностью ото сна», — еще тише промолвил он. Грегори удивился не меньше, чем владелец его тела. «Хорошие перемены. Значит, я могу читать мысли своего соседа. А он мои? — соображал Грегори, а затем обратился к сожителю: — Это не сон. Я существую на самом деле». «А где ж ты спрятался?» — поинтересовался Мигуэль. Опять внимательно осмотрел все помещение и даже заглянул под кровать.
  
  
     Там никого не было. «Бездельник, марш в хлев!» — проворчала жена.
  
  
     «И, правда, выходи во двор, там побеседуем», — предложил Грегори.
  
  
     Мигуэль хлопотал по хозяйству, кормил домашний скот, когда вновь услышал голос.
  
  
     — Давай знакомиться, — произнес ученый.
  
  
     — А ты злой дух или дух-спаситель? — в свою очередь спросил охранник.
  
  
     — Я не дух, а эласт.
  
  
     — А кто это такой?
  
  
     — Ну, при жизни я был внешне такой, как ты. У меня была голова, нижние конечности, передние конечности…— Ты — химера? — поинтересовался Мигуэль. — Пожалуйста, не трогай меня. Раз уж меня во время болезни не забрали в царство мертвых, то после выздоровления я ничего такого не сделал, чтоб понести такое наказание.
  
  
     — Почему ты так решил?
  
  
     — Раз ты похож на человека, но у тебя вместо рук и ног конечности, то ты химера. А раз ты умер, то химера, посланная из подземелья усопших. Только я не слышал про химеру-эласта никогда.
  
  
     Слушай, уходи. О могучий Юпитер, защити меня!
  
  
     — Не бойся, я не химера. Я — человек, точь-в-точь, как ты, только в нашем мире руки и ноги называют конечностями.
  
  
     — А, так и сказал бы, — поспокойнее выговорил Мигуэль.
  
  
     — Имя мое — Грегори, а домен — Матини.
  
  
     — Тогда покажись, если ты не со злом пожаловал.
  
  
     — Не могу, Мигуэль, я живу внутри тебя.
  
  
     — Где именно?
  
  
     — В голове, — взболтнул ученый, сам того не зная.
  
  
     — Врешь, как могут поместиться в одном теле два тела?
  
  
     — У меня нет больше плоти, только душа.
  
  
     — Угу, так ты дух, который хочет украсть мое тело, да?
  
  
     — Да ничего ни у кого я никогда не крал, — возмутился Грегори. — Я сам не знаю, как в тебя попал. Я могу управлять только твоим левым глазом и видеть через него.
  
  
     — А я больше нет, — горестно вздохнул страж тюрьмы. И кратко рассказал о своей болезни.
  
  
     — Извини, я в этом не виноват.
  
  
     — А мысли ты мои слышишь?
  
  
     — Только когда ты обращаешься ко мне. А когда думаешь о своем, то нет. А ты?
  
  
     — Тоже, — повеселев, ответил Мигуэль.
  
  
     — Это хорошо, — обрадовался Грегори, — а то с ума можно сойти, если понимаешь, что у тебя больше не может быть никаких тайн и личной жизни.
  
  
     — И надолго ты ко мне поселился?
  
  
     — Не знаю, но помочь приобрести мне новое тело или вернуть старое могут два твоих белолицых пленника.
  
  
     — Они уже не мои, их после выставки в цирке в рабство продадут. Так старший сын императора распорядился. Хорошо, что вообще не убил твоих готов.
  
  
     — Да не варвары они, а тоже из иного мира пришли.
  
  
     — Во дела! Пойду Марчелле расскажу.
  
  
     — Не будь дурнем. Про меня и про них держи язык за зубами, а то посчитают за придурка и выгонят с работы.
  
  
     — Ладно, как скажешь, так и сделаю или сделаем, раз уж мы вместе живем.
  
  
     — А скажу так — выкупить этих двух эластов надо.
  
  
     — Людей, — поправил Мигуэль. — Только дорого это, аж четыре золотых.
  
  
     — Все равно, сколько бы это ни слоило, необходимо этих двоих вызволить из клетки.
  
  
     — Продавать их новому хозяину станут в последний день выставки. У тебя имеется время, чтобы убедить меня. Но семейные сбережения находятся у моей жены, и это может быть непреодолимым для тебя препятствием.
  
  
     — Вот слизняк бесхребетный попался. Подкаблучник. Нет, не подкаблучник, здесь женские особи на каблуках не передвигаются. Он подсандальник или подподошвенник. Что за мужик, который приходит после получки и всю зарплату жене отдает? А потом свои же заработанные деньги выпрашивает у супруги на личные нужды. Ничего не изменишь, тем проще такого убедить будет, — но об этом Грегори подумал про себя, и до Мигуэля такие мысли не дошли.
  
  
     Прошло несколько дней, в течение которых Грегори и Мигуэль рассказывали друг другу о себе. Первый убеждал второго выкупить Сашу и Андрея. Последний убийственный довод был таким: «Да вернешь ты этих четыреста песет с моей помощью. Я помогу тебе их заработать. Ты же понимаешь, что я обладаю гораздо большими знаниями, чем люди, тебя окружающие. Даже простой пример приведу. Узнали, допустим, о твоей слепоте на левый глаз. Захотели проверить и с работы выгнать. Завязали твой правый глаз, чтоб ты ничего не видел, а я своим глазом за всем наблюдаю и тебе передаю.
  
  
     Значит, никакой ты не слепой, и за два месяца получил по службе четыре эскудо». На что стражник ответил: «Пошли к моей мегере».
  
  
     — Марчелла, ты как-то хотела раба взять?
  
  
     — И сейчас хочу, — оживилась жена, а дочка, услышав начало разговора, села на лавку рядом.
  
  
     — Вот, я подумал и тоже созрел.
  
  
     — Ага, как кабачок на грядке в межсезонье. Одумался. Хвала богине мудрости Менфре, что подбросила в голову моего непутевого муженька умные мысли.
  
  
     — Это не Менфра никакая, а Грегори, но ты не болтай лишнего, — только Мигуэлю сказал ученый.
  
  
     — Лучше с опозданием, чем…— Помолчи, умник, — перебила его Марчелла. — Итак, Литисия, в следующие праздники идем на невольничий рынок покупать себе раба.
  
  
     — Прям как новый костюм к очередному государственному празднику, — подумал Грегори.
  
  
     — Зачем ждать, завтра в последний день выставки я сам куплю, чего тянуть.
  
  
     — Тебе разве что гнилых слив на рынке для изготовления бырла можно доверить купить. Такому недотепе всучат кривого или больного раба, ты ушами прохлопаешь, а через декаду он издохнет и денежки тю-тю.
  
  
     — Никакие они не больные, нормальные здоровые хлопцы.
  
  
     — Отчего ты о невольнике говоришь во множестве?
  
  
     — Марчелла, я порешил двоих взять.
  
  
     — О Юпитер, он порешил. Ты слышишь?! — Марчелла обратилась к дочери, но та отвлеченно смотрела в сторону. — Смотри сюда, такая же бездельница. Мух там считаешь?
  
  
     — Маменька, — изобразила обиду Литисия.
  
  
     — Чего, маменька!
  
  
     — Пока и одного хватит, понял?
  
  
     — Но они друзья, к чему их разлучать.
  
  
     — Ты, олух, невольника для работы себе покупаешь или собираешься для рабов общину из их приятелей и родственников создавать?
  
  
     — Нет, для работы в поле, понятно.
  
  
     — Хотя если за пару просят не дорого, то можно брать. Потом чуть что одного перепродадим. Сколько просят за пару?
  
  
     — Да немного, — промямлил Мигуэль.
  
  
     — Так сколько?
  
  
     — Всего четыреста песет.
  
  
     — Четыре золотых? Ты в своем уме или сказываются последствия лихорадки? Средний раб на рынке стоит сейчас пятьдесят, от силы — сто серебряных монет, а ты хочешь отдать два эскудо.
  
  
     Ты заболел?
  
  
     — Это очень хорошие рабы.
  
  
     — Что у них необычного?
  
  
     — Два сиих невольника — молодые белолицые готы.
  
  
     — А сколько, папенька, им лет? — спросила дочь.
  
  
     — Где-то чуть больше двадцати.
  
  
     — Симпатичные? — задала еще вопрос Литисия.
  
  
     — А тебе не все одно, какой с морды раб? Главное, чтобы работал, как вол, мало ел да не болел, — вставила мать.
  
  
     — Ну приятнее же когда у тебя в доме красивый раб, а не уродина, — возразила Литисия.
  
  
     — Бесстыжая, ты мне еще в подоле от раба или вольного голодранца принеси — из дома выгоню. Хватит, я по молодости за голытьбу замуж вышла, так хоть позора перед соседями нет, а то на раба засматриваться. На грядках в поле он трудиться должен вдали от дома.
  
  
     А там мне какая разница, белая у него рожа, как у республиканца, или черная, как у южных варваров. Ты, кобылица, на выгодных кавалеров смотри, состоятельных, из хорошего домена. Ты, дуреха, гляди, у кого кошель потолще, а не на тех мужчин, кто сладко языком байки рассказывает. Или же будь скромной, как твоя подружка Элеонора.
  
  
     Та по вечерам пока не бегает за парнями, — отчитала мать свою дочь.
  
  
     — Во-первых, она младше меня на два года, а во-вторых, я слышала, что и мать у нее более смиренная, чем у меня.
  
  
     — Ого, а кто так говорит? Давай, выкладывай на стол их имена, домены, место проживания, я разберусь.
  
  
     — Бабы, давайте к покупке невольников воротимся, — робко намекнул отец семейства.
  
  
     — Я ж сказала, в следующие празднества поедем на невольничий рынок и воротимся назад с рабом. А эти безумно высоки в цене. Чего не ясно?
  
  
     — Так, вроде, как ясно. Только они столько и стоят на самом деле.
  
  
     Марчелла, ты на них глянешь и поймешь, что трудиться на свои деньги они будут. Представляешь, у них росту больше четырех локтей.
  
  
     — Поразительно, поразительно, настоящие великаны! — всплеснула руками Литисия. — Мамуля, давай их купим.
  
  
     — Вижу, дочка, что по уровню развития и ума ты от своего папаши далеко не ушла. Тратить золото на ерунду — нет.
  
  
     ***
  
  
     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.
  
  
     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.
  
  
     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.azurga.net: да.
  
  
     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.
  
  
     Заполните бланк запроса.
  
  
     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.
  
  
     Язык запроса: русский.
  
  
     Язык ответа: русский.
  
  
     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:
  
  
     английском.
  
  
     Запрос: локоть (Мастрийская империя), мера длины и расстояния.
  
  
     Единица измерения: метр.
  
  
     Краткая характеристика единицы метр:
  
  
     Является единицей International System of Units.
  
  
     5. 1 километр равен 1000 линейных метров.
  
  
     6. Метр — это длина пути, проходимого в вакууме светом 1/299 792 458 долю секунды.
  
  
     7. Метр равен одной десятимиллионной доли участка земного меридиана от Северного полюса до экватора.
  
  
     Подтвердите правильность характеристик метра: да.
  
  
     Ответ:
  
  
     1. Локоть (Мастрийская империя) — 0,47 метра.
  
  
     2. Локоть (египетский) — 0,45 метра.
  
  
     3. Локоть (тунисский) — 0,473 метра.
  
  
     4. Локоть (римский) — 0,444 метра.
  
  
     5. Локоть (греческий) — 0,463 метра.
  
  
     6. Локоть (персидский) — 0,553 метра.
  
  
     7. Локоть (шумерский двойной) — 0,996 метра.
  
  
     Подтвердите получение вами информации: да.
  
  
     Продолжить: нет.
  
  
     Желаете выйти: да.
  
  
     Всего хорошего. До встречи.
  
  
     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.
  
  
     Вы отключены.
  
  
     ***
  
  
     В последующие несколько дней Мигуэль с подачи Грегори и так и этак пытался у своей жены выклянчить деньги. Результат — нулевой.
  
  
     — Завтра — последний день ярмарки. Если не вытащим их, то продадут, а точнее, отдадут неизвестно куда, и не сыщешь, потому как империя огромна, — заметил Мигуэль.
  
  
     — Слушай, займи денег у соседей, у знакомых, у родственников.
  
  
     — Никто, кроме моего отца, не даст, а у него может и не быть в данный момент, и он отсюда далековато живет. Все понимают, что в действительности семейные сбережения у Марчеллы. А раз она их не занимала, то и отдавать никому не станет. Если жена за сегодня не согласится, то завтра с восходом солнца поедем просить у отца.
  
  
     — Согласен, только сначала возьмем Марчеллу на понт.
  
  
     — Как это на понт? На какой понт? На Эвксинский Понт? Он очень далеко. К нему за один день не добраться. И как ты представляешь туда мое исчадие добра доставить? Она ни в жизнь в такую даль добровольно не попрется. А силой?.. — Мигуэль помотал головой.
  
  
     — Я также не ведаю, о каком Понте ты глаголешь, но предлагаю тебе план.
  
  
     — Я не употребляю благовоний злых трав. У нас только ведуны и оракул дым нюхают, — отказался стражник.
  
  
     — Я про другой план — план действий, как на войне, говорю.
  
  
     — Тогда это другое дело. Я ж тоже немного воевал. У меня случай один такой был…— Потом, дружище, про армию расскажешь, дай мне речь держать.
  
  
     — Валяй, — слегка обиделся бывший вояка, это была его благодатная тема.
  
  
     — Слушай, перед самым сном еще раз попросишь у нее.
  
  
     — Бесполезно, откажет.
  
  
     — Хорошо, а ты скажи, что уже нашел спрятанные ею монеты и перепрятал сегодня, а завтра самовольно купишь пленников.
  
  
     — Глупость, да не поверит она. Она так прячет золото и серебро, что ни в жизнь не сыщешь.
  
  
     — Это ты не сыщешь, а я найду. Все, скажешь и спи. Если ночью или утром она тебя будить или кликать станет, то не отзывайся, пока она до тебя не дотронется.
  
  
     Так и сделали. Вскоре Мигуэль захрапел, а Марчелла на соседней кровати ворочается постоянно, сон не берет. Потом она поначалу тихонько, а затем все громче по очереди несколько раз позвала мужа и дочку. Огляделась еще раз и встала с постели. Грегори открыл глаз: «О антифилософ или, как в этом мире, Дит побери, совсем плохо видно. Ничего, скоро глаз привыкнет. Ладно, лучше меньше думать, а то свою вторую сущность разбужу». Марчелла посидела, потом опять обратилась к Мигуэлю и Литисии и на цыпочках пошла, благо спали она и муж в одной комнате. Грегори внимательно следил. Если б у него было сердце, то давление и пульс от напряжения точно бы подскочили. Не зажигая лучину, а электрического света в этом доме не было, она присела в углу комнаты.
  
  
     «А еще здесь нет холодильной машины, визора и кино не крутят по выходным, — не удержался от комментария ученый. — Культурную программу тут составляют термы, или бани, как у нас, ярмарки, выставки, амфитеатры. Как знать, может все это и забавно. Но вот чего нет так нет — это научных лабораторий, только самоучкиалхимики и философы. Как же без науки мне жить?» Пока Грегори рассуждал и всматривался в темень, которая в углу была еще гуще, Марчелла ничего не предпринимала, тоже следила за мужем и слушала, не скрипит ли лавка под дочерью в соседней комнате. Она еще раз позвала Мигуэля, и тот в ответ перевернулся на другой бок и опять захрапел. Жена облегченно вздохнула, а Грегори осталось только смотреть на бревенчатую стену.
  
  
     Но он имел возможность еще слушать, и до него донесся скрежет дерева о дерево. Потом звон металла и опять скрип. Далее Марчелла, обращаясь к своему мужу, упомянула о его анальном отверстии и о неком мужском половом органе, проникшем в него. Судя по физиологии и устройству организма как эластов, так и людей, эти две части тела должны в данном действии принадлежать разным особям, а не одному Мигуэлю. Так вот, первая часть фразы для Грегори была неприятна, а вторая звучала так: «…а не мои денежки».
  
  
     Поутру Марчелла опять горлопанила, а Мигуэль, забыв уговор, отозвался на ее призывы, что, впрочем, уже было не важно. Вытирая руки от помоев, Мигуэль слушал и повторял: «Вот это спец, вот это голова. Я бы до такой хитрости никогда не додумался.
  
  
     А он смог. Получается, что я смог, раз мы в одном теле живем.
  
  
     Я с Грегори сумел мою гидру вокруг пальца обкрутить. Сейчас необходимо ее с дочкой спровадить из дома. Надо ей немного медных драхм дать, пусть в лавку сходит». «А ты деньги имеешь?» — поинтересовался Грегори. «Немного, так, для мелких покупок», — ответил Мигуэль. «Значит, ты не совсем пропащий человек, — резюмировал ученый. — Только аккуратно, а то она заподозрит».
  
  
     Дочка и мать долго не уходили из дому. Грегори начал волноваться, говоря, что сегодня последний день выставки и Андрея с Сашей может перекупить кто-либо иной. На что Мигуэль возразил: «Таких идиотов, чтобы купили за четыреста серебра двух рабов, во всей империи не сыщешь. Зачем, если в миле от цирка на невольничьем рынке можно приобресть в пол этой цены точно таких». Грегори ответил: «Запомни, всего предусмотреть невозможно, но умный человек должен подстраховаться на всякий случай, а глупый и ленивый будет только надеяться на этот счастливый случай и сидеть сложа руки». «Мудро сказано, пошли половицы поднимать», — ответил Мигуэль и пошел за железным инструментом в сарай.
  
  
     Вскрыли одну половицу, другую — пусто. В таких случаях один из шайки воров смотрит на второго, который наводчик, а тот разводит руками. Только воришка был один, а Грегори резонно заметил: «Рука у нее тоньше, пошарь глубже». Вскоре небольшой мешочек с монетами из различного металла лежал на ладони стражника. Он его невысоко подбрасывал и улыбался.
  
  
     Грегори пока не имел понятия о достоинстве мастрийских монет, потому молча наблюдал.
  
  
     — Вот змея, сколько от меня утаила.
  
  
     — Много? — задал вопрос Грегори.
  
  
     — А то. Прилично. Четыре золотых возьмем, а остаток я перепрячу в сарае.
  
  
     — Возьми поболей четырех монет.
  
  
     — Это к чему?
  
  
     — Для подстраховки.
  
  
     — Понятно, правду изрекаешь. Тем более когда мы наших друзей выкупим, то это дело бырлом надо обмыть, — лукаво прищурился Мигуэль.
  
  
     — Чем, как и для чего?
  
  
     — У вас что, не пьют по такому поводу? — похлопал охранник себя по шее пальцами.
  
  
     — Пьют, пьют, только я этим не шибко злоупотребляю.
  
  
     — А вот тут, брат, командовать буду я. В этом деле среди нас я главный. И нравится тебе или нет, а бырло с элем будем хлобыстать на двоих.
  
  
     XVII
  
  
  
     Утро этого же дня. Выставка достижений народного хозяйства Мастрийской империи, а также того, что награбили у туземных народов и купили у государств более сильных, ибо силой не смогли отобрать, заканчивает свою работу. Сегодня последний день. Вход бесплатный. Основной организатор — старший сын императора Клавдий. Главный спонсор — папа Клавдия. Источник финансирования — налоги с граждан и неграждан Ориса и провинций. Цель акции — величие родины, крутость будущего императора, а ныне августа, развлекаловка для всех слоев населения. Спортивные соревнования, игры, кровавые игрища, театральные представления и прочие дармовые увеселения имели один весьма положительный эффект — они направляли энергию народа в нужное русло. Адреналин и другие гормоны в этом случае выплескивались внутри стен амфитеатров, а не в виде мятежей и погромов на улицах. Эти мероприятия необходимы и всегда существовали, но не в таком количестве, как последние лет пять. Средства на них тратятся огромные. За такие деньги можно было отремонтировать старый городской водопровод или канализацию. Но Клавдий о городском хозяйстве думает меньше, чем о забавах, а его пожилой отец уже не вмешивается во всякие второстепенные дела, делегировав часть полномочий старшему сыну, приобщая его к управлению государством. В оправдание огромных растрат можно было еще заметить, что в день закрытия данного мероприятия проводилась грандиозная распродажа всех тех экспонатов, которые не оставлял у себя императорский двор.
  
  
     Примерно так рассуждал мужчина с избыточным весом, продвигаясь в сторону цирка. Это был сенатор Аппий Руфус. В отличие от других людей его положения он передвигался не на носилках, а пешком вместе со своим управляющим, оставив карету вдалеке от амфитеатра. То ли он желал быть поближе к народу, то ли пытался избавиться от лишнего веса, но шел на своих ногах. Очутившись перед двумя клетками, в правой из которых сидели люди, а в левой дикий вепрь, он остановился и стал читать надписи на дощечках, прикрепленных к решеткам. Затем достал платок, утер пот со лба и крикнул: «Кто-нибудь из обслуги, подойдите сюда!» Он успел повторить данную фразу раз пять во весь голос, когда худощавый мужчина негроидного типа появился подле него. «Кто тут за главного по этим клеткам?» — обратился Руфус к нему. «Сейчас позову», — ответил тот, оценив дорогую одежду и украшения на посетителе.
  
  
     Явился смотритель за экспонатами выставки.
  
  
     — Что это такое? — указал сенатор на две клетки.
  
  
     — Экспонаты на ярмарке, господин Аппий, — узнав посетителя, слегка наклонил голову смотритель.
  
  
     — Нет, что вот это такое? — еще громче произнес сенатор и посмотрел по сторонам, а вокруг стали собираться люди.
  
  
     — Тут написано, можете прочитать.
  
  
     — А что здесь написано и кто написал? Ты-то хоть сам грамоте обучен?
  
  
     — Немного, сударь.
  
  
     — А кто писал?
  
  
     — Я написал, я и закрепил дощечки.
  
  
     — Видели? — обратил Руфус внимание на все прибывающую толпу. — Он написал, а что написал?
  
  
     Надо сказать, что большинство посетителей выставки-ярмарки были людьми безграмотными, плебейского либо рабского происхождения. В детстве и юности их родители, если таковые имелись, не желали или не имели возможности дать образование своим детям.
  
  
     — А что, а что там написано? — спрашивали люди со всех сторон.
  
  
     — А вот вы у него спросите, — указал пальцем Аппий на смотрителя.
  
  
     — Так что там, говори? — кричала толпа смотрителю.
  
  
     — Да, ничего особенного, — смутился смотритель. — На этой клетке висит изречение «Свинья дикая готская. Продается за пять золотых эскудо», а на вот этой «Свиньи белые. Продаются парой за четыре золотых эскудо».
  
  
     Стоящие вокруг женщины захихикали, а мужчины засмеялись. Послышались различные реплики.
  
  
     — Правильно, свиньи республиканские.
  
  
     — Белозадые готы.
  
  
     — Так им и надо.
  
  
     — А что, этим рабам диадему подавать? В кандалы их.
  
  
     — Молодец, дикий готский вепрь дороже двух готских двуногих вепрей. Верно подметил.
  
  
     — Постойте, граждане, — развернулся лицом к присутствующим Руфус. — Я сам, Аппий Руфус, большой патриот нашей страны, и вы все это прекрасно знаете. Но нельзя людей приравнивать к животным, даже если эти люди республиканцы. Сейчас в Орис прибыла республиканская делегация, при ней много купцов.
  
  
     И в Орисе проживает торговый люд из этой страны. Зачем нам дипломатический скандал? Мы сейчас не воюем с республикой, так к чему нам осложнять отношения между двумя странами? Называть человека вепрем — это форменное свинство, даже если он раб или гот. Многие из присутствующих в прошлом были рабами, но получили вольную, а кто-то стал даже гражданином. Разве вы, будучи рабами, желали сидеть в клетке, чтоб над вами потешались?
  
  
     — Нет, нет, — раздалось в ответ.
  
  
     — А хотите ли вы, чтобы ваши дети сидели вот так рядом со зверями?
  
  
     — Тоже нет! — уже громче кричала толпа.
  
  
     — А ведь у этих пленников также есть матери и сестры. Представьте, что станет с вами, если эти люди воротятся к себе в дикие готские леса, а вы или ваши родственники попадете к ним в плен.
  
  
     — Упаси, Юпитер! — промолвила женщина с ребенком.
  
  
     — Так зачем же диким варварам показывать пример? Что они расскажут о нравах империи? И я, сенатор Аппий Руфус, хочу прекратить страдания этих двух несчастных.
  
  
     Вокруг оратора собралась внушительных размеров масса народа, которая слушала его и кивала головой. Лишь один провинциал плюнул на землю и произнес: «Защитник готов нашелся, ты бы на берегу Белона пожил, где каждый год они тысячами уводят наших людей пленниками в рабство. А то морду свою, как тыкву, раскормил в богатстве и достатке».
  
  
     Арена цирка имела не менее пятисот локтей в диаметре, поэтому те посетители, кто побогаче, перемещались на носилках. Их несли на руках рабы, и было ощущение у Андрея и Саши, что это некие вертолеты парят и медленно перемещаются в пространстве. Кому был интересен монолог сенатора, тот приостанавливался и слушал его речь. Другие не тратили на это свое драгоценное время.
  
  
     Патрицианские носилки и шатер различались меж собой по дороговизне отделки, материалу дерева и слоновой кости, а также качеству ткани. Одни экипажи были узкими, но маневренными в потоке людей, иные имели гигантские размеры, но были громоздки. Кого-то несли на носилках, являющихся воплощением изящества и крикливой роскоши, кого-то на безвкусных «бревнах». Но один экипаж выделялся из общей массы. Андрей начинал в этом кое-что понимать.
  
  
     Конечно, транспорт императора, как он думал, а в самом деле его сына, имел отделку жемчугом и драгоценными каменьями в огромном количестве, но парящий вот этот был изготовлен со вкусом. Он завис над толпой, впитывающей в себя слова сенатора, и оставался долгое время в одном положении. Это приличных размеров воздушное судно можно было сравнить с бундесверовским вертолетом Сталлион или лучше с американским двухвинтовым Чинуком. Оно, не раскачиваясь и не меняя высоты, замерло в одной точке, а неведомый пассажир долго наблюдал за выступлением Аппия.
  
  
     — И теперь, граждане, не только я, но и все мы, налогоплательщики, имеем право и должны спросить с этого смотрителя за его безответственное поведение. И сказать ему, что если эти два человека являются рабами, то нет необходимости их мучить, а нужно отвести на невольничий рынок и продать. Граждане, я глас народа, сенатор Аппий Руфус, ваш избранник, хочу спросить у этого человека: кто ответит за издевательства над этими людьми и кто отдал такой тупой приказ о назывании людей свиньями? — продолжал оратор.
  
  
     — Его… его… его мне отдал Клавдий, — дрожащим голосом произнес обвиняемый, — я всего лишь выполнил его волю.
  
  
     — Клавдий, говоришь, — не унимался Аппий, — так скажи всем его домен, и мы призовем его к ответу. И поверьте, граждане, он ответит, у нас перед законом все равны.
  
  
     — Так его домен вам хорошо известен. Это Кавальканти, его августейшество Клавдий Кавальканти.
  
  
     По толпе пронесся гулкий ропот. Аппий Руфус густо покраснел и попытался достать платок. У него это никак не получалось, а обильный пот заливал глаза. Створки палатки из шелка приоткрылись, и неизвестный наблюдатель получил больший угол обзора, а его многочисленная охрана понемногу начала расчищать дорогу к клеткам с тремя свиньями.
  
  
     Наконец сенатор вытер лицо и лысину и невозмутимым тоном произнес: «Его августейшество Клавдий Кавальканти, сын великого императора Бернардо Кавальканти не может ошибаться.
  
  
     Если же он назвал этих пленников свиньями, то не думаю, что он их таковыми считает. Это шуточное название. Такие беззлобные прозвища часто дают одни народы другим. Для готов лошадь — пусть не священное животное, но домашнее, как друг. Они никогда не станут убивать его ради еды, а степные варвары постоянно употребляют конину в пищу. За это первые вторых обзывают коноедами. Мы не едим свинину, а готы и республиканцы потребляют, оттого их иногда такими и обзывают. А республиканцы называют нашу пасту дурацким словом «макароны», а нас, соответственно, макаронниками. Так что ж, нам за это их ненавидеть?» К этому моменту носилки приблизились к сенатору, и женский голос из палатки произнес: «Браво, Руфус! Какая пламенная речь!
  
  
     Я так понимаю, скоро выборы в сенат. Жаль только, концовка смазалась. Ай-яй-ай, не вышло побыть защитником обездоленных. Ничего, в другой раз готовиться будете тщательней». «Да, сударыня, мы ходим своими ногами, а не лежим на носилках», —подобрал ответ Аппий. «Это оттого, что под вами уже не один раз носилки переламывались, и вам больно падать на брусчатку, — сказала незнакомка. — Тем не менее искренне желаю вам успеха в вашей нелегкой публичной жизни». При этом она натянуто улыбнулась, а Аппий подумал: «Ее только здесь не хватало со своими комментариями».
  
  
     Саша ее сразу узнал. Он эту женщину не пропустил бы среди миллионов других. Он локтем толкнул Андрея, сидящего на полу клетки и ничего не понимающего из происходящего вокруг.
  
  
     — Гляди, знаешь, кто она?! — воскликнул Саша.
  
  
     — Не знаю, я тут недавно поселился. Не успел со всеми соседями перезнакомиться, только с вепрем из соседней квартиры.
  
  
     — Шумахер, я серьезно. Она похожа как две капли воды.
  
  
     — На кого, Челентано? С какими женщинами ты успел, сидя в этом зоопарке, перезнакомиться?
  
  
     — Вспомни Камап, ну?
  
  
     — Так городишко какой-нибудь назывался, где нас на телеге перевозили пленными? — глядя в сторону, спокойно произнес Андрей.
  
  
     — Да вспомни, девушка в аэропорту в платье голубого цвета с подсолнухами из нашего сна.
  
  
     — Ками Дукс, Челентано, черт побери, точно, Ками Дукс!
  
  
     Тем временем рабы развернулись в обратную сторону, и носилки двинулись прочь от клеток. «Мало того, что нам не подфартило с императором, так еще и сейчас ушами свое счастье прохлопаем. Даже если это и простое совпадение, то стоит попробовать, — сказал Андрей Саше, а вслед уплывающей красавице прокричал: — Ками, Ками Дукс! Это я, Эндерсон, а он — Алесо!» У Аппия округлились глаза. В толпе послышались смешки и перешептывания. Носильщики остановились, поставили свою поклажу. Охранники выслушали приказ хозяйки и начали снова создавать коридор для прохода среди людей. Ее взбесило наглое обращение к ней раба. А более того ее привело в ярость, как он ее назвал. Так ласково ее называли только два человека — мама и муж. Она покинула свой экипаж и направилась к пленникам.
  
  
     Камилла была одета в шелковую столу, развевающуюся на ветру.
  
  
     Она твердо ступала по шлифованному камню, отчего тело слегка пружинило. В такт шага у нее, как серпантин, сжимались и разжимались локоны длинных темных волос. В такт движения у нее подпрыгивала большая грудь и крепкие ягодицы. Саша только и смог промолвить: «Она прекрасна!» Зато Андрей не терялся и то обращался к девушке по фамилии и имени (отчества он не знал), то рекламировал перед ней по-русски себя и своего товарища на десимско-камапский манер. Проходя мимо Аппия, она услышала:
  
  
     «Камилла Дукс, откуда они так вас близко знают? Это ваши друзья?» Теперь пришло его время над ней поиздеваться. Апогеем, который взорвал публику и еще долгое время был предметом сплетен в кругу патрициев Ориса, стало обращение Андрея и Саши к одной из самых богатых и красивых аристократок империи.
  
  
     Камилла приблизилась к клети с пленниками и спросила:
  
  
     «Ото кен?» Андрей понял вопрос и, смешивая русские слова с мастрийскими, начал объяснять, что он Эндрю, или Эндерсон, а его товарищ Алекс, или Алесо. Потом изображал то ли самолет, то ли птицу, упоминал имя Грегори, страны Десим и Камап, а в конце спросил, поняла ли она сказанное им. Камилла огляделась по сторонам, зло посмотрела на Руфуса, снова на пленников и покрутила пальцем у виска. Тогда вперед выступил Саша и попросил на местном языке: «Сударыня (женщина), купи меня, пожалуйста». Но это только он так считал, что произнес именно эту фразу.
  
  
     На самом деле язык он изучал среди солдат, которые в отношении лиц противоположного пола употребляют слова с несколько иным смыслом. Оттого для добропорядочного мастрийца его просьба звучала как: «Телка, возьми меня». Успокоившаяся было Дукс и решившая, что у парней в клетке не все в порядке с головой, опять пришла в негодование. Она повелительным тоном приказала смотрителю открыть замок и выпустить пленника из клетки. Тот испугался последствий и отказался. Тогда она потребовала у него ключ. Стоящие вокруг стали отговаривать ее от рискованной затеи, предупреждали, что варвары очень опасны.
  
  
     Но ей необходимо было если не спасать свою честь, то хотя бы поправить пошатнувшуюся репутацию. Камилла посмотрела в глаза сенатору и бросила ему: «Это ты, Аппий Руфус, решил унизить женщину и подговорил этих варваров?» — «Сударыня, клянусь, я здесь ни при чем! — оправдывался он. — В отличие от вас, я с ними не знаком». — «Еще и издеваешься. Бери ключ и отпирай клеть!» — настояла Камилла. Дрожащими руками Руфус принял от смотрителя ключ. Но ему также было стыдно отказываться в присутствии такого количества людей. Он отпер дверь и отошел в сторону.
  
  
     Камилла стояла одна перед открытой клеткой. Она пальцем поманила Сашу к себе. Тот покорно вышел и робко переминался с ноги на ногу. «Так что ты сказал?» — спросила она у Саши. Не совсем понимая вопрос, он сначала показал пальцем на нее и произнес: «Ками», потом на себя и добавил: «Алекс», затем попросил:
  
  
     «Возьми». Она, сдерживая себя, выдавила: «Нет!» Саша поднял обе руки вверх, словно обращаясь к небесам, и сказал: «Я — хороший, я — все уметь делать. Все будет оу кей». При этом он показал круг из большого и указательного пальца, затем похлопал себя ладонью по груди и поднял большой палец вверх при сжатом кулаке, мол, я вот я такой, смотри, отличный парень. Все скопище людей разразилось гоготом. Камиллу Дукс всю передернуло, и она со всего размаха влепила пощечину Саше. Наступила полная тишина, так как ни один гот не смог бы простить ни одной женщине такую выходку. По всем варварским правилам Саша просто обязан был после этого как минимум свернуть Камилле шею. Но он только потрогал место удара и вернулся назад в клетку.
  
  
     Примерно в это время Грегори и Мигуэль, оставив свою повозку, шагали, точнее шагал только один, по направлению к восточным воротам этого же амфитеатра.
  
  
     Дукс сильно поднялась в глазах присутствующих, но ей было этого мало. Она произнесла: «Я желаю купить этих рабов и снять с них кожу живыми, какова их стоимость?» Но пока смотрящий рассказывал ей о цене за пару этих свиней, пытаясь попутно всучить Камилле еще и третьего дикого вепря в нагрузку, но не задаром, Аппий Руфус дал сигнал своему управляющему.
  
  
     Последний незаметно достал из кошеля четыре золотые монеты и бросил их ко входу в клеть. Дукс успела только взглядом проводить падающие деньги, а сенатор торжествующе произнес:
  
  
     «Поздно, сударыня Камилла, сделка уже состоялась. Эти двое есть моя собственность. И я кожу с людей ни живьем, ни с умерших не снимаю. Сие деяние не достойно гражданина империи». — «Придет время, Руфус, и ты будешь об этом жалеть», — чуть не брызжа слюной, ответила она. «Все может быть, но не всегда же вам выигрывать», — уже беззлобно произнес Аппий. После этого он дал команду смотрителю надеть на рабов кандалы и, не мешкая, удалился с пленниками через северные ворота цирка. Когда смотритель сковывал Саше и Андрею ноги, то он им сказал: «Вам повезло, это очень хороший хозяин».
  
  
     Аппий Руфус, его управляющий и двое новых рабов подошли к карете. Сенатор и его управляющий помогли пленникам влезть внутрь экипажа, и кучер отдал команду на движение четверке лошадей.
  
  
     — Куда ему ехать, сударь? — кивнул управляющий на кучера.
  
  
     — Тебе необходимо избавься от этих двух белых обезьян, — Руфус указал на рабов и, глядя Саше и Андрею в глаза, улыбнулся.
  
  
     — Зачем, вы же на них потратились?
  
  
     — А куда мне их деть? Мы что сейчас собрались делать?
  
  
     — Охотиться едем к вашим друзьям. Все снаряжение я собрал.
  
  
     В двух корзинах лежит.
  
  
     — Ты мне прикажешь рабов-готов в лес собой забрать, чтоб не ровен час они освободились, захватили оружие и горло мне перерезали?
  
  
     — Я, сударь, вам приказать не могу.
  
  
     — Но выпускать их нет смысла. Они станут считаться беглыми, их изловят и накажут, — рассуждал Аппий.
  
  
     — Вы предлагаете их убить? — понизив голос, сказал управляющий.
  
  
     — Ты что, с ума сошел? Они ничего непозволительного не сделали.
  
  
     — Так вы им желаете вольную дать?
  
  
     — В этом случае мы потеряем слишком много времени и опоздаем к началу охоты. Пока в праздничный день нотариуса найдем, пока свидетелей соберем, папирус оформим. Нет. Добро для этих варваров мы уже совершили — вырвали их из лап этой цинично Дукс. Поезжай-ка ты, дружище, на невольничий рынок да продай их в хорошие руки. И смотри, я не изверг, продай их двоих одному хозяину, не разлучай, им так легче будет. О, мы обязаны о людях заботиться, отдай им мой провиант — голодные, небось.
  
  
     — Сударь, а как же вы?
  
  
     — Ничего, ничего, я как-нибудь.
  
  
     — Вы ни о себе, ни о своем здоровье не заботитесь. В сенате печетесь про всю империю, дома и на поле — о своих трех тысячах рабов, здесь — об этих несчастных созданиях. Надо немного и для себя пожить.
  
  
     — А кто о стране подумает? Все ж себе только выгоду ищут.
  
  
     Об отечестве заботится император, я, ну еще пару патрициев, а остальные… — сенатор махнул рукой. — Скажи кучеру, пусть у ближайшей харчевни станет. Пока я отобедаю, ты рабов продай и возвращайся. Только быстро. Возьми за пару сто пятьдесят серебра, и хватит. И чтоб я тебя не ждал.
  
  
     — Понял, господин Аппий. Вы только в эту попину обедать не ходите. Тут сброд вечно собирается — пьяницы, голытьба, вольноотпущенники, даже рабы, которым хозяева деньги платят и на цепи не держат. Понапиваются, морды бьют друг другу. Советую по дороге слева чуть дальше посетить приличную таверну. В той харчевне народ попристойней будет и еда вкуснее.
  
  
     — Все ты знаешь. Эй, кучер, гони!
  
  
     К этому моменту Мигуэль оказался подле клети, где сидели Андрей и Саша. Она была открыта настежь. Рядом стояла небольшая кучка зевак и вела беседу.
  
  
     — И где они? — спросил у Мигуэля Грегори.
  
  
     — Неужто продали?!
  
  
     — Или отпустили.
  
  
     — Хе, отпустят, угу, — злобно хмыкнул стражник. — Не перестраховались мы.
  
  
     — Спроси у людей, может, чего видели.
  
  
     — Послушайте, — обратился Мигуэль одному из мужчин, —здесь два раба сидели, продавали их. Вы не видели?
  
  
     — Я — нет, я недавно подошел, но мне рассказывал один из тех, кто находился здесь.
  
  
     — А остальные тоже сами ничего не видели? — решил уточнить Мигуэль.
  
  
     — Нет, мы — одна компания, а тот, что нам рассказывал, уже ушел. Точнее, он сам также не видел. Ему до этого рассказали.
  
  
     — Пусть говорит, может, они где-то рядом, чего время терять, — буркнул Грегори.
  
  
     — Так что произошло? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Говорят, — начал мужчина, — пленников в рабство решили купить сразу два человека: сенатор, я не запомнил его имя, и знатная дама.
  
  
     — А как сенатор выглядел?
  
  
     — Так я ж его не видел. Да и мне все эти сенаторы на одно лицо. Если б то кузнец был или скорняк, а то болтун, я таких не запоминаю.
  
  
     — Мигуэль, намекни ему, что меня его мнение относительно членов законодательного органа мало интересует, — передал мысль Грегори.
  
  
     — Грегори, членов какого органа?
  
  
     — Того, которым думать надо.
  
  
     — А-а, — сказал ученому стражник, а вслух произнес: — ты головой думай, а не тем, что у тебя ниже пояса, рассказывай живей, нам рабы эти нужны.
  
  
     — Раз нужны, так сам ищи, а не оскорбляй.
  
  
     — Извини, их увозят, и мы можем их навечно потерять.
  
  
     — Велика потеря, пойди, других рабов купи. Раба легче купить, чем прокормить. А мою жену, так вдвое дороже, чем любого раба содержать. У меня лошадь меньше овса ест, чем жена сыра.
  
  
     А сыр-то, ты знаешь, на дороге не валяется. А пятеро спиногрызов? Ого, сосут все соки, да еще теща.
  
  
     — Мигуэль, намекни, что пусть хоть про бабушку свою не рассказывает.
  
  
     — Понимаю, так кто купил их? — задал вопрос охранник.
  
  
     — Да, говорят, баба эта, богатейка, их купила. Ага, слышали, она сказала, что убьет их, шкуру снимет на абажур под горшок с горящим маслом. Понимаешь? Кожа у них белая, свет хорошо пропускать будет. Во дела, брат, пошли. Мало ей земли и золота, так кожу уже подавай.
  
  
     — Это может быть правдой? — спросил Грегори.
  
  
     — Я про такое слышал, но так поступали иногда южные варвары.
  
  
     — А у нас говорили, что десимские изверги в войну такое вытворяли, — подумал доступно для Мигуэля эласт. — Только брехня все это. Ты спроси, как дамочку зовут.
  
  
     — Зовут ее как? — спросил Мигуэль.
  
  
     — А, — обратился он к своим друзьям, — кто эта патрицианка?
  
  
     — А по мне так все одно, — ответил один.
  
  
     — Ее имя не запомнил, но вот домен ее мужа — Дукс, легат Луций Дукс.
  
  
     — Мигуэль, у меня первое имя Дукс ассоциируется только с одной женщиной. Ну, это не важно, это в другой жизни.
  
  
     — А кто она?
  
  
     — Журналистка.
  
  
     — А журналистка что обозначает?
  
  
     — Обозначает профессию, — ответил ученый.
  
  
     — Не слышал я о такой профессии.
  
  
     — Мигуэль, это одна из древнейших профессий. И поверь, она — в этом деле настоящий специалист. Очень умная женщина, головой работает лучше любого мужика.
  
  
     — А я всегда считал, что в самой древней профессии трудиться надо другой частью тела. Видишь, а у вас, эластов, распутные женщины это головой делают. Теперь я понял, чем эласт от человека отличается. Только как? Поведай.
  
  
     — Журналистика — это другая древняя профессия, там не продажные женщины работают, — попытался объяснить Грегори.
  
  
     — Понял. Журналисты не продажные эласты. Среди них нет продажных. Они все честные, — охранник докапывался до истины.
  
  
     — Ну, не совсем. Журналисты делятся на честных и нечестных, смотря кто и с какой стороны подходит.
  
  
     — Подхожу спереди — честная журналистка, подкрадываюсь сзади — продажная и развратная. Я понял. В журналистике тоже блуда хватает, но за большие деньги. То есть журналистка одним делает приятно, а другим больно. Так что именно она делает? — не унимался Мигуэль.
  
  
     — Писец императорский! — выругался Грегори. — Как я тебе объясню?
  
  
     — А, журналистка — писец? Так бы и говорил. Журналистка — человек, который пишет, — сделал открытие стражник.
  
  
     — Молодец, сам додумался. Ее имя — Ками.
  
  
     — Чего стоишь, как каменный идол. Губами шевелишь. Помолиться решил. То гнал меня, мол, рассказывай, а сам уснул стоя, — мужчина у клети прервал диалог Грегори и Мигуэля.
  
  
     — Она — Ками Дукс? Я вспомнил, — вышел из оцепенения Мигуэль.
  
  
     — Да, да, точно. Камилла Дукс, — сказал один из приятелей.
  
  
     — Ты ее знаешь? — спросил Грегори.
  
  
     — Не знаю и ни разу не видел.
  
  
     — Послушать, так она у вас известная личность, — сказал ученый.
  
  
     — У нас известных много, а Орис с предместьями вмещает около миллиона людей. Но о начальнике легиона Луции Дуксе я слышал, его виллу мы найдем.
  
  
     XVIII
  
  
  
     Карета двигалась очень быстро по мощеной улице, а на прямых участках увеличивала скорость, отчего тряска внутри экипажа усиливалась. Правая нога Андрея была короткой цепью скована с левой ногой Саши. Руки при этом у обоих оставались свободными. Управляющий Аппия Руфуса сидел на лавке напротив, кучер располагался вне кабины. Теоретически совершить побег представлялось реальным. Но зачем, если управляющий вел себя миролюбиво, открыл одну из плетеных корзин, извлек оттуда три хлебные лепешки и глиняную миску с печеным мясом, напоминающим по вкусу телятину. Угостил пленников. При этом сам ел ту же пищу, что и они. Для этих двух рабов, в теперешнем их положении, обед был просто великолепен.
  
  
     Карета подкатила к окраине невольничьего рынка. Управляющий вышел первым. Затем помог паре рабов спрыгнуть с подножки на землю, проговорив: «Давайте, гребите своими бледными ногами вперед». А спрыгнуть представлялось довольно сложно, учитывая цепи на ногах и полные желудки мяса. Втроем они подошли к перекупщику рабов.
  
  
     — Как дела, дружище? — обратился управляющий к нему.
  
  
     — Покупаем, продаем, меняем, принимаем в подарок, —и сделал кивок головой в знак приветствия.
  
  
     — Ты задаром взять и не думай, мне Аппий велел продать, просит сто пятьдесят песет.
  
  
     — Нет, за такую цену раба можно продать только в конце и в начале дня, когда никто больше не продает, а невольник нужен позарез. Иди, ищи других дураков. Мне их еще с прибылью потом толкануть надо, — выразил полное безразличие к сделке торговец живым товаром.
  
  
     — Я за пару прошу полтора золотых.
  
  
     — Можно думать и торговаться.
  
  
     — Это последняя цена, — отрезал управляющий.
  
  
     — Товар-то хоть здоровый? — скривился перекупщик.
  
  
     — Товар то, что надо. На этих готах землю пахать можно.
  
  
     — Ну, не знаю…— Так узнавай шустрей, а то я к тебе, по старой памяти, первому подошел предложить. Времени нет ползать по рынку. Знаю, до захода солнца двести за обоих возьмешь.
  
  
     Работорговец еще картинно обошел вокруг пары невольников, поцокал языком, а потом попросил пленников открыть рот.
  
  
     Они не поняли ни его слов, ни его жестов. Тогда он открыл свой беззубый рот и попросил их проделать ту же процедуру. Андрей изобразил оскал сразу, а Саша произвел ту же процедуру нехотя.
  
  
     — Уговорил, — ответил перекупщик, — сто тридцать за двоих.
  
  
     — Я что, в театр пришел тут с тобой шутить? — возмутился управляющий.
  
  
     — Хорошо, хорошо, по рукам, — согласился работорговец.
  
  
     — С тебя сто пятьдесят серебром и кварта эля, — улыбнулся управляющий Аппия, — за то, что от долгой болтовни с тобой в горле пересохло.
  
  
     — Конечно!
  
  
     — Да, еще момент. Сенатор просил их продать вдвоем одному хозяину, не разбивать пару.
  
  
     — Ты уже это сделал.
  
  
     — И отдать в хорошие руки.
  
  
     — Дружище, разве эти руки злые? — перекупщик показал свои ладони.
  
  
     С Андрея и Саши сняли общую цепь и вместо нее наградили индивидуальными средствами защиты от побега. На нижнюю часть голени закрепили железные браслеты, соединенные меж собой цепью, чтобы невольнику было невозможно бежать.
  
  
     На запястьях заклепали такие же пластины, которые соединялись одна с другой цепью. Отливка металла кандалов была примитивной, толщина звеньев цепи различна, поверхность вся в «ракушнике». В местах соприкосновения одного звена с другим материал сверкал на солнце, что говорило о частом использовании данных аксессуаров. С противоположной стороны проступала обильная ржавчина, что, в свою очередь, свидетельствовало о низком качестве металла. Та же картина просматривалась и с браслетами, которые довольно плотно были прижаты к кости, создавали неудобства при ходьбе и движении руками.
  
  
     Изнутри они блестели, отполированные человеческой кожей.
  
  
     А снаружи мелкие кусочки той же кожи присохли при помощи бурой крови к ржавчине такого же цвета. Для современного европейца такое зрелище отвратительно, так как оно наводило на мысль, что последний владелец кандалов не убирал части своей плоти с этого предмета. Это могло быть следствием как немощи данного раба, так и привычки находиться длительное время в скотском состоянии.
  
  
     Двух новых невольников скупщик рабов подвел к группе таких же горемык, сидевших на песке под навесом из широких сушеных листьев. Большинство из них сидели молча. Лишь малая часть отрывочно переговаривалась друг с другом. Завели свой разговор и Саша с Андреем.
  
  
     — Как я понимаю, добрый дяденька покормил нас досыта и продал менее доброму.
  
  
     — А тот хочет перепродать нас еще черт знает кому.
  
  
     — Угу. Прощай, столичная жизнь, бары, казино, рестораны, ночные дискотеки. Едем поднимать по распределению народное хозяйство в провинции.
  
  
     — Откуда такие данные, Шумахер? Секретарша из деканата по секрету ночью рассказала?
  
  
     — А тут и секретаршу елозить не надо всю ночь, и так понятно.
  
  
     — Средний балл у нас не ахти какой или волосатой руки нет, чтобы пристроила на теплое место?
  
  
     — Челентано, ты где сейчас находишься?
  
  
     — На базаре, где людей продают, — огрызнулся Саша. — Чего тут непонятного? Чего ты, Шумахер, умничаешь? Вот наша кучка рабов сидит. Через пятьдесят метров другая чуть побольше.
  
  
     А вон там какой-то торговец-жлоб держит пять человек без навеса под палящим солнцем — экономит, значит. Там, видишь, чейто окоченелый труп лежит. Мухи вокруг него летают. Не дожил, бедолага, до своего рабства. Умер свободным. А вот эти — купцы, явно рабов себе присматривают, ходят по рынку. Дураку понятно. А ты, блин, из себя такого аналитика строишь. Тошнит. Нашел время и место.
  
  
     — Ладно, ладно, не обижайся. Покупатели все эти по-разному одеты и отличаются друг от друга антропологически.
  
  
     — Чем отличаются?
  
  
     — Ну, мордой лица, — более точно добавил Андрей.
  
  
     — А-а-а, — протянул Саша.
  
  
     — Отсюда вывод — они приперлись сюда за живым товаром со всей империи.
  
  
     — Как со всей России на Черкизовский рынок или Лужники за шмотьем.
  
  
     — Значит, назад туда же и уедут вместе с нами, — сказал Андрей.
  
  
     — Тогда это больше похоже не на распределение после института, а на тюремный этап, — заключил Саша.
  
  
     — Тебе видней, у тебя половина знакомых пересидела, — подколол его друг.
  
  
     — Теперь и ты, Шумахер, попаришься. Хотя тюрьма и рабство — разные понятия.
  
  
     — А в чем разница? — спросил Андрей. — Там неволя и здесь неволя.
  
  
     — В наших тюрьмах законы есть, гласные и негласные. За тобой как-никак государство наблюдает. А у раба и защитник, и судья один — его хозяин. Захочет, так убьет тебя, покалечит или продаст. Кому жаловаться? На зоне ты имеешь конкретный срок, а раб — это пожизненно.
  
  
     — Может и здесь УДП есть?
  
  
     — Да не УДП, а УДО, придурок, — поправил его Саша. — Условно-досрочное освобождение, а не условно-досрочный побег.
  
  
     — Во-во, или амнистия.
  
  
     — Не знаю, не читал я про императорскую амнистию. Разве только для своих личных рабов. Смысл выпускать рабов, а потом покупать других за деньги заново. Ты ж теперь собственность, а не личность. Только все может случиться по-разному, я законов империи не знаю.
  
  
     — Будет много времени поучить, — грустно пошутил Андрей.
  
  
     — А на халяву, Ками Дукс или императора лучше не рассчитывать. Так легче сидеть.
  
  
     — Думаю, придется не сидеть, а кайлом махать, или зарежут в амфитеатре, как свинью. А халяву мы свою уже пропустили.
  
  
     Эта Ками Дукс — богатая истеричка, а второй персонаж нашей сказки — императорский пингвин, и этим все сказано, — заметил Андрей.
  
  
     — Так мы вроде как и в сказку попали. Раз — и перенеслись за одну ночь в тридесятое царство. А чем не сказка? Мы и царя-батюшку видели и злую принцессу Дукс.
  
  
     — Сказка — это хорошо, там всегда добро побеждает зло, —философствовал Андрей.
  
  
     — Только мы попали в какую-то злую сказку. Видно, ее не добрый молодец писал. И здесь зло побеждает добро, — пригорюнился Саша.
  
  
     — Еще сказки не конец. А раз бессильно добро, тогда пусть меньшее зло победит большее, — сделал вывод Андрей.
  
  
     — Для этого, Шумахер, необходима удача и золото, но ни того, ни другого у нас нет.
  
  
     — Осталось малость — выиграть в лотерею миллион местных тугриков или скопить состояние за долгие годы.
  
  
     — Начнем откладывать деньги на депозит прямо с завтрашнего дня.
  
  
     — Нет, Челентано, не завтра, а сегодня, прямо сейчас и всегда необходимо бороться за свою свободу. О ней думать, а не о деньгах. Только свободный человек может быть богатым. Раб полноценно своими средствами распорядиться не в состоянии, сколько ему их не предоставь.
  
  
     — Увы, я не птица и, вспорхнув, улететь не смогу, — ответил Саша.
  
  
     — И я не крот, и в землю не зароюсь. А по земле передвигаться в цепях тяжело. Вернемся к действительности.
  
  
     К действительности воротиться им помог работорговец, перекупивший их сегодня. Он направлялся к навесу вместе с покупателем. Всю группу рабов, в ней находилось человек двадцать, выстроили в один ряд, причем расставили так, что Саша и Андрей находились далеко друг от друга.
  
  
     Человек, совершавший покупку живого товара, был одет в длинный халат, по расцветке и качеству ткани напоминавший старое махровое полотенце. На ноги он надел кожаные туфли из тонкой замшевой кожи без каблука. Голову прикрывала небольшая шапочка из войлока. Покупатель и продавец остановились в сторонке. Разговаривали, торговались, долго спорили, показывали пальцами на шеренгу пленников. Потом купец улыбнулся, хлопнул торговца по плечу, вручил ему деньги и подошел к строю невольников, указал своим надсмотрщикам на пятерых из группы. Двое надсмотрщиков прицепили за кандалы купленных невольников на общую цепь и оставили стоять. В эту группу входил Саша. Остальным, включая Андрея, перекупщик разрешил присесть в тени навеса на землю. Андрей пытался апеллировать, просил, чтобы его также купили. Закончилось тем, что покупатель замотал головой и, подняв ладонь, показал пять пальцев, а продавец обнажил меч и приставил его к горлу просителя. Андрею ничего не оставалось, как расположиться с самого края кучки непроданных рабов. Далее он передвинулся поближе к своему другу и теперь сидел в метрах пяти от него. Новый хозяин Саши, по всей видимости, попросил бывшего владельца присмотреть за товаром, пока он не вернется, а сам со своими людьми удалился.
  
  
     Прошло минут двадцать. Нынешний владелец Саши не объявлялся. Тогда бывший владелец разрешил пятерым опуститься на землю. Саша был последним в пятерке, оттого смог переместиться к Андрею. Сейчас они сидели рядышком и вели свой последний разговор.
  
  
     — Думаю, меня далеко уволокут, — сказал Саша.
  
  
     — По всей видимости, да. Дядька этот, что тебя купил, отличается от жителей этих мест кардинально, — глядя в землю произнес Андрей.
  
  
     — А тебя куда, интересно?
  
  
     — Почем мне знать.
  
  
     — Может, где рядом окажемся? — высказал слабую надежду Саша.
  
  
     — Хе, Сашок, ты веришь в чудеса? Из всех гребаных чудес в этой стране я участвовал только в одном — появлении в этом мире.
  
  
     — И в этом мире я ни хрена хорошего не видел. Сначала пленник у солдат, потом питомец зоопарка, теперь раб. Дошел до скотского состояния: ни моюсь, ни умываюсь, зубы чистил еще дома, одежда превратилась в лохмотья. Один раз за все время постригли да побрили. Видно, об этом придется забыть, потому что бороды бреют только жители Ориса, да и то не все. А за пределами столицы про бритву да ножницы вспоминают по большим праздникам. Готы, так те вообще слыхом о таком не слыхивали. Посмотри, вокруг нас почти все рабы в лучшем случае волосы только подрезают. Они причесок отродясь не видывали. Блин, я — бомж.
  
  
     Я бомж, в самом деле. У меня нет постоянного места жительства.
  
  
     У меня нет денег, документа, удостоверяющего личность. Я не имею приличной одежды. Я бы жрал уже с помойки, да помоек нету. Меня постоянно прошибает голодняк. Я хочу есть, хочу пить.
  
  
     Я хуже последнего бомжа в нашем городе. У нашего любого забулдыги больше прав и свобод в нашей стране, чем у нас в этой империи. Я завидую нашим бомжам. Они обладают самым главным — свободой. Сколько раз, проходя мимо контейнеров с бытовыми отходами, я с пренебрежением смотрел на этих людей. Но на людей же, не на рабов, каков я сейчас. О, как я ошибался, высокомерно мельком поглядывая на одетое в рванье тело, копошащееся в груде мусора возле моего дома! Теперешнее мое состояние более прискорбно, чем у них. И ведь они опустились до такого состояния на девяносто девять процентов из-за употребления алкоголя и нежелания вести другой образ жизни. Никто почти из городских бомжей не хочет, потеряв жилье, уехать в деревню, поселиться в пустующем доме и вести хозяйство, работать, трудиться, полноценно жить. Им проще жить одним днем, собирая бутылки и макулатуру. А я не хочу быть опущенным, но альтернативы нет. Мне ее никто не предлагает. Я пополз бы в такой полузаброшенный дом, хоть за сто километров, если бы мне сейчас разрешили. Но я — раб, вещь, собственность чья-то. И это только начало.
  
  
     Андрей молчал. Он чувствовал себя как будто виноватым, что Сашу купили первым. Получалось, что ему могло светить место получше. Разум Андрея понимал, что это полная чушь. Сейчас невозможно было знать, чья судьба в дальнейшем окажется счастливой. Но морально Саше было намного хуже. Оттого Андрей позволял другу выговориться. Он боялся взглянуть Саше в глаза. Он боялся увидеть там страх, а может, боялся показать свои слабости. Нельзя сейчас вот так взять и сломаться. Андрей это понимал и гнал дурные мысли прочь.
  
  
     В процессе монолога голос Саши то повышался, чуть ли не до крика, то снисходил до шепота. Саша был эмоционален. Необходимо было успокоить друга, поддержать, пусть нелепо, но пошутить, разрядить обстановку.
  
  
     — Саша, — начал Андрей, — как бы дальнейшая жизнь ни сложилась, давай договоримся, если выберемся из этого дерьма, то рвем когти на Орис. А тут, какой бы город большой ни был, мы отыщем друг друга.
  
  
     — Каким образом? Я этого не представляю. У нас тут даже угла своего нет. Где встречаться будем?
  
  
     — Под часами, Челентано, на главпочтамте, каждый день ровно в двенадцать.
  
  
     — Да иди ты, — отмахнулся Саша. — Орис — столица портовая.
  
  
     — Фартовая?
  
  
     — Ага, фарту столько, что обеими руками не соберешь. Увезут на корабле неизвестно куда, даже если сбежишь, то не доберешься назад. Да и не живут на рабских работах по многу лет. Что за планета? Какие страны, с какой культурой вокруг? Если такие порядки в империи, то в дикарских странах может быть жизнь полным дуплом по сравнению с Мастрийской империей.
  
  
     — Что ж за урод наградил нас такой житухой?
  
  
     — Кто, кто? Таксист, понятное дело. Вот его надо поймать и кастрацию по самые гланды произвести, — пошутил, не улыбаясь, Андрей.
  
  
     — Ладно тебе с этим таксистом. Сейчас другие проблемы. Сейчас новые приоритеты и авторитеты в жизни. Вот они, — Саша кивком головы указал на двух возвращающихся назад надсмотрщиков. — Вон, идут, повелители моей жизни и вершители моей судьбы. Вот такие недоноски теперь станут мной управлять.
  
  
     Уверен, что они по уровню развития даже отстают от моего тупорылого сержанта в армии, который начальствовал надо мной в первый год службы. Тот знал на все случаи жизни всего пять анекдотов с бородой, а воинский устав своим тридцати подчиненным разъяснял при помощи кулака и нарядов вне очереди.
  
  
     Думаю, что не то что писать и читать, а и двузначные числа они сложить не в состоянии. Обидно и опасно, когда такие люди наделяются властными полномочиями. Видишь, идут, шатаются. Наверно, в ближайшей забегаловке бухла нажрались, сейчас доставать невольников станут. Точно, смотри, в руках по деревянной палке для погона домашних животных держат. Сейчас эти два богатыря по метр шестьдесят ростом и весом в пятьдесят кило начнут права качать. Станут власть свою показывать и жизни учить.
  
  
     Посмотришь. Поэтому, Андрюха, давай с тобой прощаться. Давай, дружище, не поминай лихом. Ощущение, что больше не увидимся. Такой у нас прикуп в этой игре. Если держишь на меня какие старые обиды, то прости. Я бы тебя обнял, да кандалы мешают.
  
  
     Предчувствие у меня нехорошее, что вижу я тебя в последний раз.
  
  
     А еще страшно от одиночества и неопределенности. Но больше всего клокочет во мне бессильная злоба на новую среду нашего обитания. Как хотелось бы, как прежде, порадоваться жизни, просто, поболтать с тобой ни о чем. Только кто-то не желает, чтобы в этом мире мы были рядом. Уж очень последовательная цепь нелепых и негативных событий. Я знаю, нет шансов на этой земле рабу Андрею встретить раба Сашу ни по теории вероятности, ни по логике. Как нет аналогичных шансов стоять рядом у двух табуреток, проданных из одного магазина двум покупателям, проживающим в разных городах.
  
  
     Андрей успел только пожать руку своему другу и произнести:
  
  
     «Я надеюсь на лучшее, до встречи», как подошедшие два надсмотрщика пинками ног подняли с земли своих подопечных и отогнали в сторону от основной группы рабов. Они выстроили невольников лицом к себе, насколько позволяла связывавшая их общая цепь и индивидуальные кандалы. Они по очереди подходили к каждому из пяти рабов, тыкали в них палками или наносили ими легкие удары по телу, при этом гоготали, глядя друг на друга. В общем, если бы их задержал наряд милиции, то в протоколе написали бы, что вели себя неадекватно. Но милицейский уазик поблизости не мог проехать и забрать пьяных дебоширов. Местной же муниципальной гвардии дела не было до взаимоотношений каких-то там рабов с их смотрителями. От ощущения своей безнаказанности и алкогольного опьянения надсмотрщики вели себя все более нагло. Далее они начали спорить между собой, подошли к своим лошадям, привязанным рядом, стали демонстрировать один другому зубы своих коней. Потом вернулись к рабам и стали осматривать их зубы. Надсмотрщики бесцеремонно лезли в рот невольникам своими палками, грязными от грунта, раздвигали ими губы, приказывали широко раскрывать рот. Очередь дошла до Саши. Один из надсмотрщиков ощерил свои желтые зубы, приказывая Саше сделать тоже. Саша приказ исполнил, но тому показалось этого мало, и он полез рабу пальцем в ротовую полость. Саша дернул головой, не позволяя туда проникнуть грязному пальцу, ноготь на котором был обкусан, и при этом добавил по-русски: «Ты че, стоматолог, меня там обследовать?» После такой непокорности Саша получил палкой по ноге и выкрикнул:
  
  
     «Больно, придурок!» Надсмотрщик явно его изречения не понял и попытался засунуть палку Саше в рот. Последний опять увернулся, вытер плечом попавший на губы песок и обратился к Андрею:
  
  
     «Видишь, какой шакал. Я бы этой гниде в своем городе с одного удара мозги отбил, потом он всю жизнь ходил бы со своей палкой и зубы скалил». «Челентано, не надо, не залупайся с ним. Ты ж ему ничего не докажешь», — предостерег друга Андрей. Ответить Саша не успел. Надсмотрщик сильно ударил его палкой по лицу так, что от уха до бороды появилась багровая полоса. «Ты че, ох…
  
  
     ел?» — выругался Саша. «Э, чмо, руки от него убери, а?!» — громко добавил Андрей. Что-то неладное узрели в происходящем гвардейцы и втроем издали быстрым шагом стали приближаться к группе рабов. Волнения на невольничьем рынке периодически происходили, как между рабами, так и между рабами и продавцами, поэтому воины в полной боеготовности располагались в разных частях этого торгового центра. То есть охрана, как на любом рынке, только здесь не с переговорными устройствами, а с мечами и копьями. Тем временем второй надсмотрщик подошел поближе к Саше и ударил его своей палкой по голове. Если бы он не находился в одной сцепке с остальными рабами, то наверняка упал бы оземь, но он ухватился руками за цепь и удержался на ногах, только стоял, шатаясь и ничего не соображая. Первый надсмотрщик подошел к нему вплотную и что-то говорил на своем языке. Саша через минуту пришел в себя и ощутил еще один удар по корпусу. Руки и ноги у него были скованы, поэтому Саша, долго не думая, нанес своему обидчику удар лбом в переносицу. Надсмотрщик закрыл лицо ладонями и упал на землю, а когда встал на ноги, то кровь у него текла из носа, изо рта и из рассеченной переносицы. Он шатался то ли от присутствующего в организме спиртного, то ли от того, что находился в нокдауне, но, видимо, сыграли роль два фактора одновременно. И тут началось. Оба надсмотрщика стали без разбору наносить удары по всем частям тела обидчика. Били с остервенением, без устали. В первые секунды Саша еще пытался защищаться, но запутался в цепях и упал на песок, откуда сам подняться был не в состоянии. Убежать он тоже не имел возможности, так как был прикован к общей цепи с другими невольниками, на которых, хоть и в меньших количествах, но также опускались паки надсмотрщиков. Андрей находился в кандалах, но мог передвигаться самостоятельно. Он попытался мелкими шагами подойти на помощь к другу, но был остановлен подошедшими охранниками. Один из них сделал подножку Андрею, и тот упал лицом в песок. Андрея не избивали, но человек в вооружении наступил ему ногой на шею и воткнул копье в землю рядом с головой. Все что ему оставалось — это наблюдать, как методично наносят удары надсмотрщики по его другу, и матерно выражаться на этот счет. Охранники Сашу не трогали. Остальные рабы не проявляли неповиновения. Временный владелец Андрея только попросил, чтобы муниципальные гвардейцы не испортили товар до совершения сделки, а лишь подержали его на земле до завершения заварушки.
  
  
     Один из надсмотрщиков бил Сашу, пока не переломалась палка напополам, а который со сломанным носом — пока подоспевший хозяин не оттащил своего работника от своего раба. Андрей продолжал лежать. Один глаз его уткнулся в песок, а вторым он видел, что Саша был весь в крови. Его лицо представляло синее месиво, губы разбиты, нос разбит, ухо разорвано, открытые участки тела были в ссадинах. Андрею разрешили подняться, но не позволили сойти с места. Сашу перевернули на спину. Ртом у него пошла кровавая пена. Хозяин Саши склонился над ним, послушал дыхание, поднялся, махнул рукой, начал что-то выговаривать своим надсмотрщикам, потом долго спорил с продавцом и гвардейцами. Саша лежал не шевелясь. Никто ему никакой помощи не оказывал, только ближайший к нему в сцепке раб приложился к его груди в области сердца и, глядя на остальных трех невольников, покачал головой.
  
  
     ***
  
  
     Два человеческих разума в одном людском теле уже долго ожидали у въезда в доменную усадьбу Дукс хозяйку поместья.
  
  
     Приехала она, когда солнце клонилось к закату. Сперва остановились всадники верхом на лошадях, а потом и карета с аристократкой. На подворье засуетилась прислуга, стали отворять ворота, возле которых стояла повозка Мигуэля. Он вышел, обратился к сопровождавшей охране с просьбой побеседовать с Камиллой Дукс. Те подошли к хозяйке. Она, вероятно, дала свое согласие, так как Мигуэлю махнул рукой один из вооруженных людей, находившихся рядом с каретой. Мигуэль подошел к дверям кареты Дукс. Она из своего экипажа не выходила, только отодвинула занавеску на окне.
  
  
     — Кто вы такой и что от меня желаете? — без эмоций спросила она.
  
  
     — Я — Мигуэль, стражник муниципальной тюрьмы.
  
  
     — У кого-то проблемы с законом?
  
  
     — Не совсем с законом и не совсем проблемы, но есть. Точнее, проблемы очень большие, но не совсем с законом. Э-э, закон таков, что в данном случае создает проблемы кому-то, — сначала подергал усами, а затем их погладил Мигуэль.
  
  
     — Из сказанного вами я поняла, что есть закон, есть проблемы, и есть еще кто-то, — Камилла чуть улыбнулась и обвела взглядом присутствующих.
  
  
     — Так и есть, сударыня. Я сам есть слуга закона и понимаю, что он превыше всего. Но если у кого-то проблемы и этот ктото — близкий тебе человек, то согласно существующему закону необходимо ему помочь, — Мигуэль волновался, и даже немного смутился в присутствии такой дамы.
  
  
     — Помощь — благое дело, но я хочу, чтобы вы яснее выражали свои мысли. Расскажите о вашем «кто-то», о ком вы так печетесь.
  
  
     — Это даже не кто-то, а они, госпожа Камилла.
  
  
     — А, так их, оказывается, много? Я, кажется, понимаю, — Дукс демонстративно зевнула. — Вы, добрый стражник, хотите улучшить содержание своих подопечных за счет частных пожертвований состоятельных граждан. Увы, я благотворительностью не занимаюсь.
  
  
     — Сударыня, для вас — это сущий пустяк, выслушайте меня.
  
  
     Я не за себя радею, а за безвинно угнетенных людей, пусть и не совсем таких, как мы с вами.
  
  
     — Не желаю и слышать, но… — она лукаво подмигнула Мигуэлю, — могу по доброте своей подбросить вам место проживания одного очень хорошего и богатого гражданина. Он за месяц до выборов в сенат готов пообещать помощь хоть всей империи. Сегодня, кстати, я его повстречала. Может, он вам денег даст.
  
  
     — Послушай, дружище, — обратился Грегори к Мигуэлю, кончай ты, натуральный плебс, корчить из себя патриция и говорить витиеватыми фразами. Скажи этой девушке, чего ты хочешь от нее конкретно. Представь, что она не аристократка, а постоялец твоей тюрьмы.
  
  
     — Я ж хотел, как лучше, чтоб покультурнее выглядеть, — ответил он Грегори, а к Камилле обратился так: — Сударыня, в общем, дело следующее. Не надо нам бесплатно, мы готовы заплатить золотом.
  
  
     — Мне? — удивилась она. — И сколько золота?
  
  
     — Четыре за двоих, пожалуйста.
  
  
     — Значит, за одного — два?
  
  
     — Так они же парой продавались, — на полном серьезе произнес Мигуэль.
  
  
     — А за половину, стало быть, один? — весело рассмеялась девушка.
  
  
     — Как за половину? Мне половина не нужна, я прошу у вас пару, — Мигуэль был напряжен.
  
  
     — Давайте я вам продам половину за один.
  
  
     — Это не делится напополам, — заметил Мигуэль.
  
  
     — Как не делится? — веселилась Дукс. — А оно у меня в хозяйстве есть?
  
  
     — Начиная с сегодняшнего дня уже есть, — сказал служитель тюрьмы. — И я за двоих заплачу четыре золотом.
  
  
     — Четыре мешка золота?
  
  
     — Сударыня, четыреста серебряных песет за двух моих товарищей с белым цветом лица, которых вы приобрели утром за такую же сумму в цирке. И мне не нужна верхняя половина одного из них за сто. Продайте мне их целиком. Я верну им вольную.
  
  
     При этих словах улыбка покинула лицо Дукс. Она рывком открыла дверцу кареты так, что та ударила Мигуэля пониже живота. Камилла вышла из экипажа, а Мигуэль, согнувшись от боли, изобразил поклон. «Значит, товарищи они твои? — теперь уже фамильярно она обратилась к Мигуэлю. — Сначала я подумала, что ты один из благотворителей, потом посчитала тебя за идиота, а в конце оказалось, что ты, как собака, прислуживаешь этой жирной свинье Аппию Руфусу. Понимаю, у него давние счеты с моим мужем, но я-то тут при чем? Устроил утром представление против меня с этими дикарями в цирке, так еще в конце дня подослал для издевки тебя к моему поместью. Ничего, вернется Луций со своим легионом из похода, тогда со всеми разберемся. А теперь вон, шакал, отсюда. И попробуй только сделать шаг ко мне, и моя охрана зарежет тебя, как бешеную собаку».
  
  
     Мигуэль ехал на своей повозке. Одной рукой он держал поводья, а второй что-то зажал между ног. Мимика его лица выражала боль. Они возвращались домой, ничего так толком и не поняв.
  
  
     Было уже темно и поздно ехать сегодня к Аппию Руфусу. Мигуэль сделал вывод, что речь Дукс вела об известном сенаторе, который слыл защитником среднего класса Ориса и городской бедноты.
  
  
     В первой половине следующего дня Мигуэль сходил на службу в тюрьму, а после обеда он с Грегори направился в усадьбу Аппия.
  
  
     В богатом поместье сенатора не оказалось. Как выяснилось, он уехал в термы, но управляющий охотно согласился им помочь. Он сопроводил Мигуэля до невольничьего рынка, а по дороге рассказал, что произошло вчера, опустив некоторые подробности. Работорговца, перекупившего Андрея и Сашу, нашли быстро. Тот был общителен.
  
  
     — Ты бы не мог помочь этим людям отыскать двух рабов, что я тебе продал вчера? — обратился управляющий к работорговцу.
  
  
     — Что в моих силах, смогу, — ответил тот. — Но только вам, господа, и вашим знакомым уже ничто не поможет.
  
  
     — Давай, выкладывай, — Мигуэль поторопил его. — Где они?
  
  
     — Одного стервятники склевали, другому также осталось недолго солнце видеть, — спокойно сказал перекупщик рабов.
  
  
     — В смысле? — услышал внутренний голос Мигуэль и повторил вопрос вслух.
  
  
     — Того, что пониже ростом с темными волосами, убили надсмотрщики, — сказал работорговец.
  
  
     — Чьи? — спросил управляющий Аппия Руфуса. — Я же просил тебя продать их хорошему хозяину.
  
  
     — Ну, — замялся работорговец, — я продал тому, кто деньги платил. А если ты желал хорошему человеку их сбыть, так надо было стоять самому до закрытия рынка. Не было торгов в этот день никаких, что делать оставалось.
  
  
     — Как он погиб? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Палками его забили надсмотрщики нового хозяина, пока тот в таверне сидел.
  
  
     — За что?
  
  
     — Напились бырла в попине, ударили вашего раба пару раз, а он в ответ одному из них нос сломал. Озверели они да забили.
  
  
     Я права вмешиваться не имел. После сделки он стал собственностью их хозяина. Да за сломанный нос любой убил бы.
  
  
     — Ты уверен, что он мертв? — со слабой надеждой спросил Мигуэль.
  
  
     — Так не только я, другие видели. Можете спросить. У меня еще рабы, не проданные со вчерашнего дня, все подтвердят.
  
  
     А хозяин так кричал на своих надсмотрщиков, что я думал, сам их поколотит палкой. Он сказал им, что деньги по прибытии назад они должны вернуть с пеней за уничтожение имущества хозяина.
  
  
     Или кого-то из их детей в рабов обратит. Ну, с востока они. Одеты были по-ихнему. Законы у них — сами знаете. Они там такие же дикари, как готы, только дурные по-своему.
  
  
     — Мигуэль, спроси, где труп закопали, — Грегори задал вопрос.
  
  
     — Труп? — переспросил скупщик рабов повторенный вопрос. — За утилизацию трупа платить надо. Если бы всех умерших на этом рынке здесь оставляли не погребенными, то болезнь или язва пошла бы от этих трупов. Хозяин платить отказался. Ему проще за городом тело выбросить. Пусть рабы волокут. Ему труп на себе нести нет надобности.
  
  
     — А второй?
  
  
     — Второй, надеюсь, живой, ежели нос пока кому не сломал, —хихикнул работорговец. Но его дело — дрянь. Его перекупщики купили. Вам известно, что в Орисе самые дешевые рабы в империи, если здорового раба брать, а не доходягу. Многие едут по торговым делам, ну, заодно и немного рабов для дальнейшей продажи берут. Так те, что покупали вашего с белыми волосами, сказали, им такие высокие и крепкие для рудников и каменоломен нужны.
  
  
     А там, брат, рабы долго не живут. А вам что, живой товар нужен?
  
  
     Рабов-то тут много. Коль нужны, то сам продам или подсоветую.
  
  
     А того, что жив остался, где теперь сыщешь? А вам-то они кем или чем приходились, может, беглые или отомстить пожелали?
  
  
     — Знакомые наши, — неубедительно произнес Мигуэль.
  
  
     — Странные вы, — почесал затылок скупщик рабов, — то продаете, то бегаете за ними. Странные вы и странная история с этими рабами. Ну да ладно, то все ваши дела, а я пойду, мне товар сбывать надо — детей кормить.
  
  
     На обратном пути все трое молчали. Управляющему хотелось поскорее забыть эту историю, а главное, чтобы ее забыли все вовлеченные в нее выборщики его хозяина. Аппию Руфусу такие события были не в руку. Грегори был поражен нелепостью и быстротой смерти Саши, или Алесо. Мигуэлю сложно было перестроиться на жизнь с другим существом внутри своего тела. Затем экипаж подъехал к усадьбе сенатора, и, быстро распрощавшись, управляющий покинул своих попутчиков.
  
  
     Оставшись вдвоем, они еще немного помолчали, но выяснить отношения было необходимо. Повозка катилась по грунтовой дороге и поднимала пыль. Большой огненный шар клонился к закату. Изредка попадавшиеся на пути телеги и повозки при приближении друг к другу замедляли ход. Дорога, ведущая к дому Мигуэля, была узковата. Люди в экипажах иногда кивком головы или поднятием правой руки приветствовали один одного. Это могло обозначать две вещи: либо они были знакомыми, либо культурными.
  
  
     — Надо найти хотя бы одного из них, — первым нарушил тишину Грегори.
  
  
     — Для этого придется бросить службу, — ответил охранник тюрьмы.
  
  
     — Это так сложно?
  
  
     — Нет, это доходно. О такой работе мечтают многие. Она не пыльная и хорошо оплачивается. Пока меня никто не убедил в том, что мыканье по империи в поисках твоего товарища принесет мне больше пользы, чем ежедневный поход в тюрьму.
  
  
     — Значит, моя задача — убедить тебя в этом, а для этого я должен рассказать о себе, о своем мире, о мире Саши и Андрея, насколько мне известно из моих снов и воспоминаний, — сделал вывод Грегори.
  
  
     — Если у тебя это получится, то будем думать тогда. А пока я даже не понимаю, ради каких двух мужчин я сегодня и вчера целый день колесил вокруг столицы, да еще мне произвели жесткий массаж яичек.
  
  
     — В мире дурдома, психбольницы или госпиталя для душевнобольных, так назовем его, живут Андрей, Саша и Камелия. Я этот мир видел только в небольшом количестве моих снов. Существует ли он на самом деле и как он выглядит в точности, я не знаю. Но в своих снах я видел совершенно такого же вида этих двух мужчин или парней. И точно такую же девушку по имени Камелия — точную копию Камиллы Дукс. А в моем мире существуют точно такого же внешнего вида Эндерсон и Алесо, но они — эласты с другим характером и другими привычками, они даже не друзья между собой — так, коллеги по службе. В моем мире существует Ками Дукс. Домен и имя похожи на вашу Камиллу Дукс. Но внешность у нее совершенно другая. Она красива и умна, но это взрослая дама лет тридцати пяти. Я ее знаю. Я с ней общался. Она вызывала у меня серьезные подозрения в искренности своего поведения в моем мире, и здесь Камилла Дукс себя слишком вспыльчиво, неестественно ведет. В этом моем перемещении и перемещении Саши с Андреем больше вопросов, чем ответов. Я тебе постепенно все расскажу, хотя не все, кое-что тебе нельзя знать. Думаю, в вашем мире существуют, кроме нас троих, другие проникшие из иных миров. Они могут за мной охотиться. Я не знаю их планов на мой счет. Не рассказывай обо мне никому, больше слушай и наблюдай. Меня, считаю, от них хорошо спрятали, — загадочно произнес Грегори.
  
  
     — А кто такие они и что натворил ты?
  
  
     — Тебе становится интересно?
  
  
     XIX
  
  
  
     В комнате с мягкой мебелью, обитой плюшем с органической шерстью, находились двое. Женщина-эласт средних оборотов звезды, выглядевшая гораздо моложе, чем ей было на самом деле, и мужчина-эласт постарше ее. Темные волосы леди, ниспадавшие до плеч, и смуглая кожа на лице выдавали в ней жительницу Десима. Она располагалась в мягком кресле и была одета в строгое лиловое платье такой длины, что чуть острые загорелые коленки представлялись взору мужчины. Собеседница уже давно покинула тот возраст сопливых и смазливых девчонок, когда изрядно оголенные ягодичные мышцы или молочные железы являлись главным признаком красоты тела, кричаще-раскрашенная растительность на ресницах и бровях говорила об изящности макияжа, а напомаженные в ярко-красный цвет лицевые губы вызывали у юношей только одну ассоциацию. Каждая складка одежды и каждый аксессуар гардероба подчеркивали ее строгую сексуальность и деловитость при общении с мужчинами и зависть при встрече с представительницами своего пола. Во время продолжительной беседы она периодически перекидывала одну свою нижнюю конечность через другую, а затем производила такую же операцию в обратном порядке. При этом ее собеседник мог наблюдать дорогой педикюр на роговых пластинках, покрытых тосиламидформальдегидной смолой, а оксихлорид висмута создавал перламутровый эффект.
  
  
     Напротив, присев на краешек стола, потягивал триметилсатин маренового дерева из маленькой чашечки широкоплечий мужчина.
  
  
     — Ками, — обратился он своей собеседнице, — быть может, и вам еще порцию сварить?
  
  
     — Спасибо, Луциан, я не привыкла потреблять одновременно такое количество пурина, а вы пьете сорт робуста, в котором его с излишком. Я понимаю, что это издержки вашей работы.
  
  
     — Ками, если вы пожелаете, я приготовлю вам арабику.
  
  
     — Спасибо, продолжим разговор, — вежливо отказалась журналистка.
  
  
     — Да, я бы просил, чтобы вы помогли нам, а мы, соответственно, всегда готовы подставить вам свое плечо, — сделал предложение начальник отдела федеральной службы разведки Дисима.
  
  
     Камилла Дукс проснулась посреди ночи в своей огромной спальне. На столе горела свеча. «Все в порядке! Я у себя дома, —успокоила она себя и еще раз огляделась по сторонам, убедившись в неизменности интерьера комнаты. — Однако как все реально в этом сне! Только что ж это за место? Эта женщина так подобна мне, только состарившаяся! А супруг мой, Луций, ни капли не изменился. О! Что ж меня ждет? И за что я туда угодила? Это, верно, обитель богов. Где ж я оказалась: на Алайе Фесалийской у Юпитера? Или еще дальше — у Кроноса на Минги-Тау?» Успокоившись, Камилла закрыла глаза и погрузилась в сон.
  
  
     Опять та же комната, словно наяву она перенеслась сквозь пространство, и ощущение реальности всего происходящего. Вот только не все из сказанного этими, как они себя именуют, эластами было ей знакомо, хотя речь их она понимала всецело. Женщина, ласково называемая собеседником Ками, обратилась к Луциану.
  
  
     Да и не Луциан он, а муж мастрийской патрицианки Камиллы Дукс Луций, точь-в-точь. Какое сходство! Так, а во сне чего не бывает!
  
  
     — Давайте поконкретнее. Когда Грегори прилетает и кто его будет сопровождать?
  
  
     — У него уже забронирован билет. Прибудет он за трое суток до вручения премии. С ним будут представители науки и, конечно, чиновники службы внешней безопасности под видом таких же деятелей науки. Наши непосредственные конкуренты, — заявил мужчина.
  
  
     — У вас есть сведенья, будет ли среди них кто-либо знакомый мне по моей прошлой поездке на Камап? — спросила журналистка.
  
  
     — Ли не будет. Билет на летающую машину эласту с таким первым именем на этот рейс не продавался, — улыбнулся Луциан.
  
  
     — У вас, мистер десимский внешбез, есть данные о полном составе камапской делегации? — в свою очередь кольнула Дукс.
  
  
     — Я отвечу на ваш вопрос не полностью. Я не могу раскрывать все данные, так как это косвенно может засветить наши источники информации. Будет Эндерсон и Алесо. Последний, по-моему, вам весьма симпатизирует. Хотя кто может устоять против такой женщины, как вы? — сделал комплимент Луциан.
  
  
     — Вы мне льстите, — Дукс подошла к большому зеркалу и цокнула языком. — Время берет свое, и ушедшей молодости не вернешь.
  
  
     — Почему же? Вы слышали о первых удачных операциях по омолаживанию кожи лица и рук, о коррекции груди, о борьбе с гиноидной липодистрофией? Полный курс реабилитации —и женщина молодеет телом на десять оборотов звезды, а разумом вы уже много лет не стареете.
  
  
     — На такое оперативное вмешательство, даже с моими доходами, скорее состаришься, чем соберешь, — махнула рукой Ками.
  
  
     — Ну почему же? Сделайте так, чтобы гражданин Матини сменил место проживания, и наше ведомство обеспечит вам любую операцию, даже по смене пола.
  
  
     — Фу, у вас несколько солдафонская сатира, Луциан, — чуть кокетливо обиделась Дукс.
  
  
     — Так я и есть солдат, только невидимого фронта.
  
  
     — И какими же такими знаниями обладает этот ваш Матини Грегори Эспи, что страна не жалеет никакого ресурса для переманивания его к себе? — наивно и по-простецки спросила журналистка.
  
  
     — А вот если вы узнаете это, то так состаритесь, что станете никому не нужны, кроме дряхлых старичков.
  
  
     — И даже вам и вашему отделу? — парировала Дукс.
  
  
     — Смотря кто им будет руководить.
  
  
     — Так что будем с Грегори делать? — продолжила Ками. — Не тащить же мне его банально в постель, а потом, запугав ложной беременностью, привлечь к проживанию на Десиме. Да и не в моих правилах решать вопросы через совокупление.
  
  
     — Сейчас точного рецепта нет. Будем решать вопросы в процессе. Возможно, через Алесо и Эндерсона можно будет повлиять на Грегори. Возможно, нейтрализовав их. Но в любом случае Грегори — это самое главное, это ключ к другой жизни — и вашей, и моей. Знания Грегори помогут изменить судьбу всей страны и сдвинуть паритет в нашу сторону. Ни он, ни его власти пока до конца не представляют цену его открытий, но наши аналитики уже это предсказали. Любой ценой помоги переманить его к нам, и на следующее утро ты проснешься другим эластом. Кто будет обладать Грегори, тот будет в ближайшее время обладать всей страной и планетой, — загадочно сказал начальник отдела федеральной службы разведки Десима.
  
  
     Камилла Дукс в своем сне увидела трех человек, стоящих за высоким столом. Они держали в руках хлебные лепешки, на которых лежали кусочки рыбы. Имена у них были Алесо, Грегори и Эндерсон. Двоих из них она узнала, и ее как будто поразила стрела Юпитера. Это были рабы, продаваемые днем в цирке.
  
  
     И звали их как-то очень похоже, только на варварский манер. Камилла захотела пробудиться и открыть веки, но они стали неимоверно тяжелыми. Она попыталась пошевелить рукой или ногой, но все тщетно. Дукс понимала, что находится на грани сна и паралича, но ничего не могла со своим телом поделать. Тогда она решила, что это пророчество, и продолжила смотреть сон до первых лучей солнца, только тогда вернулась к нормальному состоянию.
  
  
     А два внешбеза и один ученый тем временем в зале ожидания летающих машин ели бутерброды с селедкой и запивали из термоконтейнера настоем из листьев чая.
  
  
     — Скоро остальные подтянутся из нашей группы, и пойдем проходить контроль, — сказал Эндерсон.
  
  
     — Точно, надо плотно перекусить, а то лететь антифилософ знает сколько, а в небе нас никто кормить не будет, я летал на внутренних рейсах. Багаж сдал и сиди в салоне, поджав ноги.
  
  
     Шум от винта и двигателей, топливом воняет. Не люблю я эти перелеты — болтанка, тошнота. Один раз у меня от этих перегрузок приключилась несвариваемость желудка, так я пока в полете в сортир постоянно бегал, от холодного ветра через дырку всю задницу застудил. Потом чирьи лечил. Ягодичные мышцы болели, присесть не мог, — высказал свое мнение о полетах Эндерсон.
  
  
     — Нечего на железном унитазе подолгу сидеть. Все надо делать на весу, сидя на корточках, — ответил Алесо.
  
  
     — Мы ж лететь будем на буржуйской машине. Может, у них сервис получше? — предположил Грегори.
  
  
     — Так что, там ковровая дорожка в салоне постелена будет? —хмыкнул Алесо.
  
  
     — Ладно, давай бутерброды рубать, а то пожрать сможем только на утро, — решил Эндерсон.
  
  
     — А в гостинице вечером не покормят разве? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — Ага, клопы после захода звезды тобой в номере кормиться будут, — буркнул Алесо.
  
  
     — А тебе жена ссобойку большую дала? — спросил Эндерсон.
  
  
     — А как же: пирожки, консервы, колбаса, яблоки. Ну и поддачу в пять пузырей я сам лично прихватил. Лопухи, командировка — дело серьезное. К классовым врагам еду первый раз, но Камап изъездил вдоль и поперек. А валюту на еду нечего тратить.
  
  
     Говорят, там можно приобрести того, что у нас не выпускается.
  
  
     — Да кончай, — вступился за отечественную промышленность Эндерсон, — всего у нас хватает, и не хуже, чем у них.
  
  
     — Всего хватает, да качество может быть другим, — ответил Грегори и направился в буфет. — А вот минералки в дорогу взять надо.
  
  
     — Ишь ты, качество его наше не устраивает, — злобно произнес Эндерсон, когда Грегори отошел на приличное расстояние. — Наслушался от своих научных чиновников россказней, да в десимских журналах прочитал ихней пропаганды.
  
  
     — Ага, ты не забывай, что нас послали пасти его, как корову, —следя за ученым, сказал Алесо. — Я в группе главный. Меня слушать. От него не на шаг. А попытается бежать или сведенья врагу передать, сам знаешь.
  
  
     — Что знаешь?
  
  
     — Живым он остаться на Десиме не может. Вернуться должен либо живым и нашим, либо в гробу цинковом запаянный.
  
  
     Даже труп его нельзя там оставлять. Приказ такой есть. Ты понял меня? — злобно, но тихо рявкнул Алесо.
  
  
     — Да иди ты! Я психолог, а не убийца. Чего ты на меня уставился! Все будет в порядке. Нормальный он эласт. Мое дело психологический климат в коллективе на должном уровне поддерживать да следить, чтобы у тебя крыша не поехала от десимской идеологии с Ками Дукс в придачу.
  
  
     — Смотри, а то тебе еще не поздно успеть завтра на работу за свой стол, а не в логове врага задание выполнять.
  
  
     — Успокойся, расслабься. Не напрягай свои нервы без надобности. Я свое дело не хуже знаю, чем ты свое, — спокойно произнес Эндерсон.
  
  
     Летающая машина перемещалась в пространстве выше облаков. Вокруг все было белым, словно находишься близко к полюсу планеты, где вечный холод и снежный покров покрывает поверхность Салема весь оборот звезды. Белые облака простирались бесконечно во все стороны. Это была стерильная безжизненная белизна, а вверху точно так же величественно и бездонно все пространство занимало небо изумрудного цвета. Этот пейзаж был для Грегори неведомым, чужим и немного пугающим. Таким же неведомым и чужим для него был Десим. Он направлялся в другой мир, буржуазный мир. Об этом мире в его стране знали лишь по официальной прессе и сюжетам по визору. А еще разные байки рассказывали редкие моряки, заходившие в порты Десима, иностранцы, общение с которыми ограничивалось, да командировочные. В Грегори боролись два чувства: неопределенность и интерес перед неведомым. Еще он гордился, совсем немного, тем, что его заслуги в науке заметили на другом континенте. Он понимал, что вернется назад уже не тем эластом, что был до этого. Каким именно? Этого он сказать не мог. Но, как провинциальный парнишка из далекого населенного пункта, поживший с один оборот звезды в столице, возвращается в свою деревушку с привычками жизни мегаполиса, так и он обязательно привезет частичку жизни этого буржуинского общества в свой мир справедливости и равенства. Не испортит, не развратит ли он его? Вряд ли за такое короткое время. Грегори считал себя идеологически грамотным и твердым. Жаль только, что не в силах он помочь девяноста девяти из ста жителей Десима — обездоленных и угнетенных пролетариев и работников сельского труда, жестоко эксплуатируемых десимскими буржуа. Он понимал, что его научные разработки может в своих целях использовать только класс кровососов на Десиме, но пусть его достижения, рожденные свободным эластом в свободной стране Камап, вдохновят на борьбу за свои права десимский народ.
  
  
     В летающей машине, принадлежащей десимской компании, было тепло, кресла мягкие, а на полу находилось синтетическое ковровое покрытие. После одной трети полета пассажиров угостили копченой курицей и красным вином. После приема пищи в салоне отключили свет, оставив несколько ночных фонарей, и пассажиры погрузились в сон. Все спали: и Алесо, и Эндерсон, и Грегори. Не спала в своей кровати только Камилла Дукс. Она лежала, недвижимая, и видения сменялись одно другим. А в мозгу периодически всплывали слова Луциана, как две капли воды похожего на ее мужа: «Грегори — это самое главное, это ключ к другой жизни».
  
  
     Летающая машина по пути производила дозаправку в одной из нейтральных стран. Были заминки со взлетом, поэтому рейс задержался. Приземление произошло с задержкой прохладным ранним утром до восхода звезды. Прибывшие выстроились на паспортный контроль и досмотр багажа в аэропорту столицы Десима. Стали в следующем порядке: Алесо, Эндерсон, Грегори.
  
  
     Внешбез первым подал свой паспорт чиновнику департамента пограничной службы. Алесо был сосредоточен и напряжен. Чиновник взглянул на Алесо, улыбнулся и приветствовал на ломаном камапском: «Добро пожаловать на десимскую почву». Внешбеза это несколько смутило, и он ответил: «Благодарю, я понимаю подесимски». «Как вам будет угодно, мистер. Мы можем общаться и на моем языке. Ваше удостоверение личности, будьте добры, предъявите», — продолжил он. Алесо протянул в окошко паспорт.
  
  
     Чиновник взял документ и вставил его в считывающую машину, еще раз мельком взглянув на Алесо: «Все в порядке, мистер, проходите в зал направо. Там вы сможете получить свой багаж, если таковой имеется». «Перед иностранцами выделываются», — решил Эндерсон, когда с ним проделывали ту же процедуру.
  
  
     При проверке багажа чемодан Эндерсона поставили на стол и, не открывая, уже на десимском задали вопрос: «Имеете ли вы в своем багаже вещи, запрещенные к ввозу на территорию государства Десим?» «Я че, тупой по-вашему, сначала ввозить контрабас, а потом про него еще самому и рассказывать. Ройтесь, ищите, найдете — ваше», — на камапском произнес он. Но багаж перетряхивать не стали, только поместили в досмотровую камеру со сканером и отдали на выходе. В зале ожидания нелепо стоял мужчина с табличкой, на которой большими буквами виднелась надпись «Грегори Матини». Для прибывших из Камапа это выглядело смешно, словно один эласт вышел с плакатом на демонстрацию на праздник Дня Победы.
  
  
     Грегори и его компанию встречающие вывели из муравейника-аэропорта. Перед ним открылась панорама из огромного количества колесных машин, расположившихся на стоянке. Самое интересное, что среди них совсем не было грузовиков, на которых десимские граждане добирались бы до аэропорта. Стояли только легковые двигающиеся машины, самые разнообразные по моделям и цветовой гамме. Но самое интересное, что среди всей массы железных коней не встречалось ни одной «ласточки» или «победы». «Странно, их столько идет на экспорт в Десим, а здесь не видно, — подумал Грегори, а затем обратился к Эндерсону: — Есть охота, только пирожки Алесовы неудобно сейчас жевать, а в такую рань столовые вряд ли работать будут».
  
  
     Но по дороге автобус, отвозивший делегацию в отель, заехал на заправку, и сопровождающий предложил зайти в придорожный ресторанчик и позавтракать за счет приглашающей стороны. Вошли вовнутрь. За столами в небольшом зале сидело немного народа:
  
  
     водители наземных грузовых машин дальнего следования, семьи с детьми, молодые парочки. На вопрос Алесо о том, что все ли придорожные рестораны работают с самого утра, сопровождающий дал ответ, что они работают круглосуточно. Тогда внешбез поинтересовался: «А как же эти посетители в светлое время суток работать будут, если у них утро начинается с посещения ресторана?» Прибывших никоим образом не ограничивали в передвижении по городу, за исключением тех мест, куда и гражданам Десима вход без пропуска был запрещен. А так как Эндерсон, Алесо и Грегори свободно общались на местном языке, то после заселения в отель и непродолжительного отдыха они направились в ближайший супермаркет. Этот магазин имел в высоту десять этажей и весь светился огнями рекламы. Увидев первый раз в жизни торговый объект таких размеров, Эндерсон скептически заметил: «И что в нем можно продавать? Небось, стоит такая махина вся пустая внутри». Но внешбез-психолог ошибался. Все полки и прилавки на всех этажах были заполнены самым разнообразным товаром. На первом этаже располагалось несколько ресторанчиков. Рабочее время закончилось, и население не спеша вело за столиками непринужденную беседу, попивая пиво и вино.
  
  
     Крепкие метилкарбиноловые напитки почти отсутствовали, так же как и не было видно изрядно пьяных. Часть посетителей вообще пришли с детьми, которые теперь резвились в специально отведенном для игр углу с горками и качелями.
  
  
     Вторая половина первого этажа была отдана под магазин по продаже легковых колесных машин. Спонтанно возникла идея его посетить. На входе посланцев Камапа приветствовал до тошноты прилизанный в наутюженном костюме с галстуком сотрудник салона авто, как было написано на вывеске.
  
  
     — Господа, чего пожелаете, я к вашим услугам, — искусственно улыбнулся он.
  
  
     — Мы вас спросим кое о чем, — ответил Грегори.
  
  
     — Смотри, чтобы репа от такой улыбки не треснула, — покамапски для своих спутников тихо произнес Алесо.
  
  
     — Да, да, конечно, — опять оголил свои безупречно белые зубы торговец. — Вас интересуют модели этого оборота звезды или старые модели, спортивные или семейные?
  
  
     Граждане Камапа немного стушевались от такого объема информации об колесных машинах, но больше от обилия моделей, непосредственно стоявших в магазине. Первым нашелся что ответить Эндерсон.
  
  
     — Нас интересуют новые. Мы че, на лоханов похожи, заказывать старые модели.
  
  
     — Как вам будет угодно, пройдемте ближе к подиуму, — пригласил продавец.
  
  
     — А если я закажу машину сейчас, то через какое время подойдет моя очередь на покупку? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — Мистер, извините, я вас не совсем понял. Вы желаете заказать авто с редкой и эксклюзивной комплектацией? — Грегори сразу вырос в глазах сотрудника салона как потенциальный покупатель.
  
  
     — Да нет, вот, если, к примеру, эту заказать, через какое время я смогу сесть в нее и поехать? — уточнил ученый, показывая на спортивный прототип.
  
  
     — Будете брать в кредит или наличными?
  
  
     — Бумажными, — пояснил Грегори.
  
  
     — Ну, — замялся продавец, — пробьем через кассовую машину, дадим вам чек на руки, заполним гарантийный талон, и езжайте.
  
  
     — Прямо сегодня? — изумился Алесо.
  
  
     — Хотите, завтра мы сами доставим ее в любую точку города бесплатно либо за ваш счет по всей стране, — уточнил продавец.
  
  
     — И никаких очередей на приобретение? — спросил Эндерсон.
  
  
     — Никаких, склад забит под завязку.
  
  
     — Ответьте, — смущаясь, спросил Грегори, — а за сколько при среднем заработке в столице можно насобирать на такую машину?
  
  
     — Как я понимаю, вы из провинции или иностранцы, — тактично начал объяснять продавец. — Эта модель, которой вы интересовались, довольно дорогая, но вот на ту, что в синем цвете, можно собрать оборота за три.
  
  
     Граждане Камапа переглянулись и приуныли. Но Грегори решил до конца разобраться с обеспечением жителей Десима высококлассными колесными машинами и продолжил расспросы.
  
  
     — А камапские «победы» и «ласточки» у вас продаются?
  
  
     — Нет, мистер, авто такого уровня у нас сняты с производства оборотов двадцать назад. Если вас интересует антиквариат, то я вам могу указать адрес магазина, необходимо только в справочник заглянуть. Другой путь — ехать на городскую свалку машин, брать ее там и восстанавливать самому. Но в этом случае при эксплуатации вам придется платить очень большой экологический налог, — уже улыбаясь совсем по-другому, рассказывал работник салона.
  
  
     — Скажите, а хоть какие-нибудь машины на Камапе ваша страна закупает? — вспылил Алесо.
  
  
     — Слышал, машины бульдозерного типа очень хорошие из этой державы, — спокойно произнес продавец.
  
  
     — А чем они хороши? — возгордился Алесо.
  
  
     — Металл у них хороший, и много его, поэтому покупают новые бульдозеры на переплавку, — ответил продавец.
  
  
     Алесо как-то обмяк весь, а Эндерсон предложил идти на второй этаж, где торговали продуктами питания. И эти двое ушли, не попрощавшись с работником салона. Грегори же поблагодарил его за информацию и также начал подниматься в отдел, где продавали харчи.
  
  
     Огромный зал второго этажа поражал изобилием разнообразных продуктовых товаров и отсутствием очередей. Десимцы спокойно передвигались по залу и клали в тележки на колесах то, что им было необходимо на сегодняшний день. На вопрос, закупается ли столичное население продуктами впрок, был получен положительный ответ. Но такие закупки они производят в каких-то гипермаркетах, расположенных за городом. Там цены еще дешевле. Одежда Грегори, Алесо и Эндерсона интересовала на третьем этаже мало, а вот на четвертом у отдела с цветными визорами они задержались надолго. Они спорили, оценивали параметры и наслаждались, втайне друг от друга, качественным изображением, особенно рекламы с распутными девицами в прозрачном белье.
  
  
     На следующие сутки в городе проходил уличный карнавал.
  
  
     В отель с восходом звезды пожаловала Ками Дукс и подрядилась сопровождать камапскую делегацию на этом мероприятии. Они оказались на аллее, идущей вдоль широкого проспекта, по которому нескончаемой рекой двигалась пестрая толпа участников карнавала. Впрочем, участником можно было считать каждого эласта, вольно или невольно находившегося рядом с местом проведения парада, потому что любой мог свободно вливаться в колонну двигавшегося народа и выходить из него. Грегори был ошарашен разнообразием костюмов и персонажей, прыгающих, кричащих, поющих и танцующих. Почему-то совсем не было вокруг видно чиновников из военного департамента и эластов в форме внутренней безопасности. Не ясно, кто руководил всем этим сборищем. Еще его смущали парочки влюбленных, целующихся прямо посреди всего этого балагана. Внутри потока участников карнавала двигались на почтительном расстоянии друг от друга колесные грузовые машины, украшенные цветами. На них танцевали мужчины и женщины под грохот музыки, доносившейся из расположенных на крыше машин громкоговорителей.
  
  
     В городе царило веселье, а воздух был наполнен беззаботностью и любовью. Ками пригласила всех пройтись в колонне. Грегори согласился сразу, а Эндерсон и Алесо сначала скривились, но, видя согласие ученого и помня распоряжение не покидать своего подопечного, двинулись следом.
  
  
     Вокруг стоял шум-гам, и Ками могла беседовать с Грегори, не боясь быть услышанной остальными. Она поначалу вела нейтральный разговор, но затем начала смещать акценты в политическую плоскость. Делала она это очень аккуратно, с веселым выражением лица, слегка кокетничая.
  
  
     — Вам нравиться у нас? — поинтересовалась она у Грегори.
  
  
     — Да, так необычно для эласта, проводящего большую часть своего времени в лаборатории.
  
  
     — Не скучаете по дому? — еще вопрос задала Дукс.
  
  
     — Пока нет, прошло слишком мало времени, — ответил Грегори.
  
  
     — А вы могли бы по приглашению наших высших учебных заведений приехать еще с курсом лекций, скажем, на целый оборот звезды?
  
  
     — Такие длительные контракты я не волен подписывать самостоятельно.
  
  
     — Я понимаю, — посмотрела ему в глаза Ками, — но вы на этот период сможете обучать кадетов в университетском корпусе и заниматься научной деятельностью на современном первоклассном оборудовании. Кроме всего, вам будут платить более чем достойное вознаграждение, а уж популярности в ученых кругах Десима вам не занимать.
  
  
     — В вашей стране, Ками, очень много передового и хорошего, но я патриот и мое место на Камапе. Я должен сделать так, чтобы и мой народ обладал всеми теми благами, какими обладает ваш.
  
  
     А денег по камапским меркам я получаю предостаточно, хотя и не могу за них приобрести того, что доступно здесь.
  
  
     На этом месте видения Камилла Дукс смогла пошевелить рукой и пробудилась окончательно. Она слабым голосом позвала служанку, а для себя решила, что необходимо отбросить гордость и ехать к Аппию Руфусу за этими двумя рабами, и еще поговорить со стражником тюрьмы.
  
  
     XX
  
  
  
     В Мастрии прошел год (звезда совершила один оборот).
  
  
     ***
  
  
     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.
  
  
     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.
  
  
     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.
  
  
     azurga.net: да.
  
  
     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.
  
  
     Заполните бланк запроса.
  
  
     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.
  
  
     Язык запроса: русский.
  
  
     Язык ответа: русский.
  
  
     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:
  
  
     английском.
  
  
     Запрос: год (Мастрийская империя), промежуток времени.
  
  
     Единица измерения: сутки.
  
  
     Краткая характеристика единицы сутки:
  
  
     Не является единицей International System of Units.
  
  
     8. Промежуток времени, за который небесное тело совершает один оборот вокруг своей оси по отношению к своей звезде.
  
  
     9. В Мастрийской империи 1 сутки равны 22 часам 51 минуте (местное население не использует термин «час» и «минута»).
  
  
     Подтвердите правильность характеристик суток (Мастрийская империя): не могу за отсутствием информации, но соглашаюсь.
  
  
     Ответ:
  
  
     1. 1 год (Мастрийская империя) — 407 суток.
  
  
     2. 1 год (Мастрийская империя) — 10 месяцев.
  
  
     3. 1 год (земной сидерический) — 365,2564 суток.
  
  
     4. 1 год (земной средний тропический) — 365,24219 суток.
  
  
     5. 1 год (венерианский) — 224,7 суток земных.
  
  
     6. 1 год (венерианский) — 1,92 суток планеты Венера.
  
  
     7. 1 год (венерианский) — 0,92 планетарных суток (период обращения вокруг собственной оси) Венеры.
  
  
     8. 1 год (планеты Нептун) — 164,81 земных лет.
  
  
     Подтвердите получение вами информации: да.
  
  
     Продолжить: нет.
  
  
     Желаете выйти: да.
  
  
     Всего хорошего. До встречи.
  
  
     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.
  
  
     Вы отключены.
  
  
     ***
  
  
     Каменоломня. Тридцать миль на северо-запад от Ориса. Левый берег реки Изима. Здесь рабы еще много десятилетий назад добывали мрамор для строительных работ. Трудились весь световой день. Питание — только не умереть с голоду. Инспектор по охране труда отсутствовал как штатная единица, оттого высокая степень травматизма. Средняя продолжительность жизни — три года. Умерших, погибших и безнадежно больных сбрасывали прямо в реку. На данном объекте работало одновременно в разные периоды от пятисот до тысячи невольников. Плюс инженерно-технические работники, пищеблок, охрана и так далее.
  
  
     Добыча проводилась как открытым карьерным способом, так и шахтным. Река в этом месте размывала рыхлые пласты земли, оголяя мрамор. Со стороны Изимы и начали поначалу извлекать стройматериалы. Таким способом намного легче вести разработку, чем сверху снимать слой пустой породы за слоем, пока не доберешься до нужного. На месте производили черновую обработку камня и речным транспортом перевозили до морского побережья, а там и до столицы рукой подать, ну, или конечностью, если б здесь, не приведи философ девятнадцатого уровня, трудился на благо империи Грегори. Погода летом жаркая и солнечная, но не изнурительная, а зимой — умеренная, без снега. Рабы спали на тростнике в небольших лачугах, рассчитанных на двенадцать человек. Дюжина формировалась на добровольной основе, то есть никто из надсмотрщиков не распределял, где и с кем проживать.
  
  
     Бань для невольников не строили, они могли по желанию производить помывку в реке. Стояла одна терма, но в ней мылись только вольные.
  
  
     Наступил ранний вечер. По всей территории горели костры, которые разрешали разводить рабам, а периметр освещали факелы. Лагерь никто не огораживал, отчего побеги случались. Ловили почти всех беглецов, так как в лохмотьях, прикрывавших их тело, и деревянных башмаках, рабов узнавали сразу, особенно если ты варвар или житель окраин империи. Вольное население, обитавшее в окрестностях лагеря, относилось к беглым каторжанам отрицательно и сразу их выдавало властям. Наказание за побег из каменоломни было одно — смерть.
  
  
     Вследствие того, что рабы, находившиеся в каменоломне, не принадлежали какому-либо хозяину, а имели статус общественных, принадлежащих муниципалитету Ориса, то и ухаживали за ними так же, как за любой общественной собственностью. Будь она хоть измазанным навозом колхозным трактором времен социализма, хоть подожженным мусорным контейнером в иммигрантском квартале буржуазного города. Причем это характерно для любого мира и любой реальности с низким уровнем образования и культуры местного населения.
  
  
     Возле одного из костров сидела группа рабов, молча ели похлебку из мисок. Беседу вели только двое, один из которых недавно попал на каторгу, а другой старожил лагеря. Из разговора выходило, что они либо были знакомы ранее, либо были земляками.
  
  
     Ну а если ты попадаешь в рабство, в тюрьму или на службу далеко от дома в большой стране, то земляком тебе может являться и человек, живший на воле от тебя за сотни миль.
  
  
     — Ну что, пойдем слушать россказни этого Шумахера? — спросил бывалый каторжанин у вновь прибывшего по имени Лиос.
  
  
     — Пойдем, хоть какое-то развлечение в каменоломне, — со вздохом произнес невольник-новичок.
  
  
     — Тогда берем миску баланды и идем. Кто еще с нами?
  
  
     Восемь человек подняли руки.
  
  
     — Надоело за столько месяцев слушать его болтовню, — произнес один из рабов, не пожелавший идти. — И еще крохами своей еды с ним делиться.
  
  
     — Ой, скряга, наешься ты этой ложкой похлебки, что ему отдашь. Он же много не требует — одну миску баланды с дюжины людей, — ответил один из рабов.
  
  
     — А его послушать много народу собирается? — поинтересовался новичок.
  
  
     — Порядком, — ответил старожил.
  
  
     — А не зажирно ему столько еды для одного? — не унимался Лиос.
  
  
     — А он всего сам не жрет, а делится со своими сожителями по хибаре.
  
  
     — А чего ему еще носить еду — дать пару раз по зубам, и станет задаром народ веселить, — посоветовал новичок. — Или с ним одиннадцать богатырей живет таких, что не одолеть?
  
  
     — Да, нет, — сказал бывалый добытчик мрамора. — Проживает с ним художник, вороватый писарь, каменщик и тому подобные.
  
  
     То есть одиннадцать дармоедов он под свое крыло собрал, кормит их. Сами хилые, ни разу ни меч, ни плуг в руках не держали. Если б не он, то подохли бы с голоду на второй месяц каторги.
  
  
     — Так в чем проблема? — хорохорился Лиос. — Прижал его раз к плите, он обмочился и делает, что прикажешь.
  
  
     — Ты, видать, на свободе много приказывал — вот и доприказывался, — засмеялся один из дюжины. — Ну, иди, герой, прикажи Андрео. Было тут три таких бойца. Поначалу подкатили к нему с претензиями. Не одновременно, а по очереди в течение первого месяца его каторги. Так он одному зубы повыбивал, второму нос сломал, а третий поздоровей двух первых был. Шумахер притравил других рабов на него. И бедолага случайно с утеса в реку сорвался. И росту в нем на две головы больше, чем в тебе.
  
  
     Авторитетом он пользуется у каторжан. И охранники довольны —рабы смеются, а не ножи точат.
  
  
     — Мятеж, стало быть, готовит, — решил Лиос.
  
  
     — Твой товарищ, — обратился к старожилу невольник, доедающий похлебку, — по жизни доносчиком что ли был либо надсмотрщиком — такие вопросы задает?
  
  
     — Ты, плебское отродье, — возмутился Лиос, — как смеешь меня в таком подозревать!? Мой род тянется от момента основания Ориса.
  
  
     — И кто ты такой? — равнодушно поинтересовался один из каторжан.
  
  
     — Я — Лиос, Лиос из домена Ксимена!
  
  
     — А это никого здесь не интересует. Тут все равны — и бывшие рабы и их господа. Раз в каменоломню попал, то будешь долбить мрамор со всеми наравне, а станешь умничать, то тебя не к плите прижмут, а плита тебя накроет, и надпись нацарапают надгробную. Ха-ха-ха!
  
  
     — Успокойся, патрицием он являлся. Только в кости все состояние проиграл. Вот кредиторы его за долги и продали в рабство, — вступился товарищ за Лиоса, а потом добавил. — А относительно мятежа — пустое. Какой мятеж? Здесь в лагере много граждан нашей империи, таких, как в нашем домике. Зачем им смуту творить? Пару лет поковыряем ломом мрамор, а там и эдикт на вольную могут дать. Это варвары готовы бузить, им тут и подыхать, а нам чего? Да и барбариане пока до Белона доберутся, то всех переловят и повесят. Им хоть есть смысл домой бежать, а я куда из империи побегу? Последнее восстание тут поднял фракиец по имени то ли Динамо, то ли Торпедо. Точно не помню. Рассказывали, что произошло это лет двадцать назад. Задушили они пару десятков стражников, а потом семь центурий прибыло, и всех гладиусами порубали на колбасу.
  
  
     — А этот Шумахер ваш, он откуда? — спокойно спросил Ксимена.
  
  
     — Никто его страны не знает. Он в империю первый раз попал.
  
  
     Его готы перепродали. А он похож на варангов. Это племя дикарей, моряки сказывали, проживает на далеком северном острове.
  
  
     У них, как и у Андрео, белая кожа и белые волосы.
  
  
     — Так он такой неотесанный дикарь? — спросил новичок.
  
  
     — Точно, — ответил раб, который не собирался идти слушать Андрея. — И шутки у него тупые и примитивные, само для такого же быдла варварского, как он сам. И рассказывает он про свою страну и жизнь там такой бред, что слушать тошно. Даже последний гот с похмелья, когда у него деревянное рыло и в голове плотники работают, такого молоть не станет.
  
  
     — Извини, театров с пантомимами здесь нет, поэтому слушаем его, — заступился за Андрея один из рабов. — Все знают, что Шумахер врет, но, как врет, слушаешь, смеешься и слушать охота.
  
  
     — Не такой простой этот Андрео. Он был в своей стране уважаемым человеком, образование имеет и язык мастрийский уже успел освоить, в свободное время узнает все об окружающем его мире и людях. Недаром понабирал себе в хижину грамотный люд, — кто-то поддержал разговор.
  
  
     — Во дела, пойдем смотреть на него, — решил Лиос.
  
  
     — Простой, постой, — не унимался раб, которого Лиос обозвал плебсом. — Что-то не клеятся, великий господин Ксимена, твои слова друг к другу. Если ты такой аристократ и из древнего домена, то почему у твоей родни не найдется горсть золотых?
  
  
     — Ты на что намекаешь?
  
  
     — А на то, что ты такой же плебей, как и я, только грязный и лживый. Даже если ты проигрался до последнего льняного хитона, неужели не сыщется среди огромной богатой родни человека, готового отдать несколько золотых, чтобы выкупить тебя отсюда, а? Ты бы остался нищ, но свободен. Отсюда я делаю вывод: ты либо обычный простолюдин, либо никому не нужный подлец.
  
  
     — Ах ты, змея болотная! — чуть не с кулаками кинулся на собеседника Лиос. — Да ты знаешь, кому я проигрался? Что ты мелешь своим раздвоенным языком! Я бросал кости с младшим сыном императора, с Публием.
  
  
     — Мало ли я с кем играл. Это не разъясняет причину твоего здесь местонахождения.
  
  
     — Слушай дальше, не перебивай. В триклинии, где мы кидали кости, игроков было не много. Уже дело было под утро. Ели, играли, выпивали. Потом разошлись все, кроме нас двоих и нашей прислуги. Я очень много проиграл в эту ночь и хотел отыграться, но мне не везло. В конце концов я проиграл все Публию: три моих дворца в разных частях империи, все земли и шесть тысяч рабов, включая тех, что стояли в ту ночь за моей спиной. Я обезумел, схватил кости, которыми играл сын императора, и заметил, что они тяжелее со стороны, противоположной цифре шесть.
  
  
     Я осмелился ему сказать, что он жульничал. Может, так открыто и не надо было говорить. Все же он август, но пары бырла и богиня Ата замутили мой рассудок. Тогда он предложил поменяться костями и взял мои, а я его. Он сказал, что я могу все отыграть, проигранное за ночь, но на кон должен поставить свою свободу. Я согласился. Бросил кости. У меня выпало шесть и три. Он засмеялся. Долго смотрел на меня, когда вертел костьми в ладони. Потом бросил. Первая кость сразу остановилась на четырех, а вторая долго вращалась, но мне повезло, второй кубик лег также четверкой кверху. Я хвалил богов, подняв руки и глаза к небу, что даровали мне девять, а моему сопернику только восемь. Но спокойный голос Публия ошпарил меня кипятком. Он спросил, чему я радуюсь. Я повернул голову вниз и увидел, что у него четыре и шесть. Я возмутился, но образец чистоты и непорочности нашей империи произнес, что я не разглядел чего-то, что и он, и его рабы, при этом он указал пальцем на моих невольников, подтвердят его правоту. В испуге перед августом и будущим их хозяином мои люди не стали на мою защиту. Он сказал, что отправит меня в каменоломню. Но если кто-то пожелает меня выкупить, то он будет не против. Это так просто — пойти в муниципалитет и заплатить за выкуп общественного раба. Только вряд ли кто отважится выкупить раба, которого таковым сделал сам август. Разве кто хочет разделить мою участь.
  
  
     Около Андрея полукругом собралось человек шестьдесят. Горели костры, которые одновременно согревали и освещали. Рабы слушали, смеялись, задавали вопросы, спорили.
  
  
     — Шумахер, а Шумахер, расскажи, как это у вас в державе бедняки живут в каменных замках по шестнадцать этажей, а богатые в обычных небольших двухэтажных домах? — крикнул один из рабов.
  
  
     — Ой, уже сто раз рассказывал, надоело, давай что-нибудь новое, — сказал кузнец Атик.
  
  
     — Андрео, поведай нам, как это в твоей столице огромные кроты повырыли такие подземные ходы, что по ним повозки с лошадьми людей перевозят?
  
  
     — Даже повозки без лошадей. Тоже слышали. Давай новое! —раздался голос художника и скульптора Даниеля.
  
  
     — А что это за труба такая у тебя была, что ты по ней мог говорить, а собеседник твой за сто миль слышал тебя, медная или из глины?
  
  
     — Тебе ж говорил он, что труба эта сотовая, из сот ихних пчел сделана, — ответили за Андрея.
  
  
     — Ага, вспомнил, — громко произнес спрашивавший. — Тогда давай это, про баб.
  
  
     — Это можно, — начал Андрей, — здесь женщин нет, никто краснеть не будет.
  
  
     — Шумахер, — поинтересовался один из невольников, повернулся к сидевшему рядом товарищу и, зная заранее ответ, подмигнул ему, — а у тебя девок-то много было?
  
  
     — Ты пастухом был раньше? — спросил Андрей.
  
  
     — Ты ж знаешь, — ответил тот.
  
  
     — Так я переимел баб больше, чем у тебя в отаре овец было в самый плодовитый год.
  
  
     — Шумахер, так у меня отара на тысячу голов, — подзадоривал Андрея спрашивавший.
  
  
     — А ты думаешь, я переспал с меньшим количеством женщин?
  
  
     — Андрео, а отчего так бабы к тебе на родине липли?
  
  
     — Потому что мой лом крепче, чем тот, которым ты мрамор долбишь в шахте, а длиной он с две ладони в длину.
  
  
     — Видел я твой лом, если он и в две ладони, то детские и не в длину, а в ширину, — засмеялся собеседник, а вслед за ним и остальные слушатели.
  
  
     — И где это ты видел? — спросил Андрей. — Ты, извращенец, что, мне под тунику заглядывал и свои ладони для измерения подставлял?
  
  
     — Вон, висит, видно, — показал пальцем раб, — только этот отросток никак не разбухнет на две ладони, даже если в воде день мочить.
  
  
     — А-а, — махнул рукой Андрей, — кого ж интересует длина в невозбужденном состоянии. Правда, за долгие годы у меня он немного стерся. Может, теперь не две ладони, а полторы. Но в шестнадцать лет мерил — был в две, точно.
  
  
     — А что, он стирается со временем? — с тревогой в голосе спросил один юноша.
  
  
     — Да, да, не пользуйся им без надобности и шкурку не гоняй, а то сотрешь, станет в мизинец длиной. Ты у Шумахера спроси, как быстро он укорачивается и тоньше становится. Шумахер много на свете пожил и повидал, — и все сидящие залились громким смехом, а потом он обратился к Андрею: — Расскажи про карету свою.
  
  
     — Карета у меня — высший класс, «тойота супра»! В городе ни у кого такой больше нет.
  
  
     — Из какого дерева сделана? — задал кто-то вопрос.
  
  
     — Из дерева? — Андрей свысока посмотрел на этого невольника. — Деревенщина, из железа!
  
  
     — А как же ее лошади тянуть будут, если она из железа? У тебя четыре лошади тянут твою колымагу?
  
  
     — Вообще-то у меня под капотом триста лошадей, — хвалился Андрей.
  
  
     — Триста коней в упряжке? Шумахер, ты ври, да меру знай. Ты ж по улице не проедешь, экипаж будет такой длины, что передними лошадьми управлять невозможно!
  
  
     — Пусть треплется! Андрео, а добавить еще лошадей тридцать в твою повозку можно? — пошутил один из слушателей.
  
  
     — Можно добавить мощи, но придется в движок лезть и деньги тратить, а я и так недавно на комплект новых дисков с резиной почти два килобакса отдал. Плюс еще один зеленый наверх за накачку шин. Представляете, за воздух отвалил один доллар.
  
  
     — А сколько за один этот твой килобакс можно зерна купить?
  
  
     — Спроси что полегче. Я этого зерна в глаза не видел.
  
  
     — А что ж ты жрешь?
  
  
     — Хлеб. Отстань.
  
  
     — Шумахер, а какого цвета твоя карета?
  
  
     — Красного.
  
  
     — Пурпурная, как у императора? — удивилось сразу несколько человек. — А у вас можно не августейшим особам ездить на пурпурной карете?
  
  
     — Можно, у нас августейшие имеют кареты черного цвета.
  
  
     — Андрео, хватит с дураками спорить, расскажи про свои любовные подвиги.
  
  
     — Была у меня, значит, барышня одна. Волосы у нее длиннющие, в две косы заплетены. Толстые косы такие, по пояс. А у меня всю жизнь мечта была — сесть на повозку, взять вожжи в руки, стегать этими вожжами пару лошадей и нестись по полю по весь опор.
  
  
     — Постой, — прервал его один каторжанин, — так ты ж триста лошадей запрягаешь, только говорил, а сейчас, выходит, двое мечтаешь запрячь. Как так?
  
  
     — А он не триста лошадей запрягает, а триста ослов.
  
  
     — Послушай, — возмутился Андрей, — триста лошадей — это такая мощность моей кареты, а ты если не понимаешь, то застрелись и не мучайся.
  
  
     — Опять не понимаю, как человек может застрелить сам себя из лука. Это уже не смешно. Не обижайся, Шумахер, про девок рассказывай, не отвлекайся.
  
  
     — Больше не перебивайте. Раздеваю свою подругу, ставлю на четвереньки, пристраиваюсь сзади, беру две косы в руки, как вожжи, и хлещу ими ей по спине. Она стонет, как резвая кобыла, а я крепко за две косы держу, не отпускаю ее и хлещу по спине, хлещу по спине. Сами понимаете, у меня такое долото, не каждая выдержит.
  
  
     — Тебя послушать, так и любая из трехсот ослиц, что ты в повозку запрягаешь, тебя не выдержит. Только разъясни, а зачем к женщине сзади пристраиваться, ей же боги другое дали отверстие?
  
  
     — Так вы что в одной позе на спине всю жизнь? Ребята, читайте Камасутру, — удивился Андрей.
  
  
     — Так, как рассказываешь ты, у нас в термах становятся только пиндорцы. Может, и ты такой тоже?
  
  
     — А что они делают?
  
  
     — Мужик мужика в зад имеют.
  
  
     — Э, кто там грамотный такой? Сейчас железный лом в жопу запиндорю — всю дюжина доставать будет! — заревел Андрей.
  
  
     — Чего ты к Шумахеру пристал? Андрео, расскажи, как там у вас с бабами управляются еще. Может, вернусь, когда домой, так на жене попробую.
  
  
     — На клык дают еще, — просветил Андрей. — Было дело, прихожу к одной подруге в гости, а у нее нет родителей дома. Я к ней подкатываю насчет секса, а она мне объявляет, что у нее критические дни.
  
  
     — Какие?
  
  
     — Не знаю, как по-мастрийски, назову условно, что запретные.
  
  
     — А кто у вас их запрещает?
  
  
     — Естество женское раз в месяц, — сказал Андрей и поподробнее разъяснил.
  
  
     — Нет у наших баб такого естества, я двадцать лет со своей женой прожил. Хватит заливать, Шумахер.
  
  
     — Точно, не слышал ни разу, — подтвердил еще один.
  
  
     — А как же у вас залет определить можно?
  
  
     — Чей залет?
  
  
     — Беременность, — уточнил Андрей.
  
  
     — Пузо выросло — вот и определили.
  
  
     — Повезло женщинам вашего мира, а мне нет. Я, как вольным стану, думал сделаться тампонно-прокладочным олигархом в Мастрии. Теперь не разбогатеешь.
  
  
     Андрей данным открытием был поражен. Тут природа проявила благосклонность к представительницам прекрасного пола. Он решил сменить тему.
  
  
     — Я ж не только по бабам специалист, но и накатить могу за вечер два батла водки. По-вашему не знаю как. Назову сорокоградусную огненной водой. Кто больше выпьет?
  
  
     — Огненную воду черпают на востоке из земли. Сарацины называют ее нефтью. Она горит, но ее они не пьют, она — отрава, —ответил Лиос Ксимена.
  
  
     — А прозрачную, как слеза, но крепкую хмельную воду в Мастрии не готовят?
  
  
     — Нет, нет, — послышалось со всех сторон.
  
  
     — Значит, способ перегонки не изобрели еще, — пробормотал Андрей и прибавил: — Хорошо, возьмем в качестве единицы измерения вино. Так зовут у нас хмельной напиток из перебродившего сока винограда, который отстоялся где-то год. Можно и меньше, но это шестинедельное Божоле из Бургундии к нам не поступает.
  
  
     — Не знаю, как у тебя, Шумахер, а у нас через полмесяца виноградный сок превращается в уксус. У нас нет, как ты там сказал, вина.
  
  
     — Еще сюрприз! А что ж вы бухаете, керы бы вас забрали? Бог пьянства Дионисиос обитает на Алайе Фесалийской? Тогда в Мастрии должны пить. Чем же вы лыч заливаете?
  
  
     — Из пшеницы, фруктов или ягод делают бырло. У северных барбариан оно зовется брагой. Дней через десять как поставят, бырло в самый раз для пития, а потом переходит в уксус, который, как и огненная нефть, отрава. Нет, уксус, конечно, добавляют в пищу, но выпей его кварту и увидишь Танатоса.
  
  
     — Только от этого бырла после возлияния вонь начинается.
  
  
     Компания так пердеть начинает, что уши вянут в питейных заведениях, оттого часто пьют эль. Он готовиться из ячменя, меньше хмеля содержит, чем бырло, но от него дурной воздух из задницы не выходит, — добавил другой каторжанин.
  
  
     — Пацаны, — произнес по-русски Андрей, улыбнулся и на мастрийском добавил: — тогда не все потеряно. Не получилось у меня стать олигархом по затычкам, так стану водочным королем, ну на крайняк организую установку систем вентиляции в кабаках от переработки бырла.
  
  
     — Странный ты, Шумахер, в одних делах ты очень умный, а в других, как неразумное дитя. Не поймешь, когда ты шутишь, а когда серьезен. Вот, к примеру, ты подсказал кузнецам делать ломы наподобие трубы, пустые изнутри. И отверстия в мраморе ими делать намного проще и быстрее, чем обычным ломом. Спасибо, ты сделал работу менее опасной и трудной. Но скажи мне:
  
  
     разве если опахалом махать в таверне будут, то от этого вонять меньше станет?
  
  
     — Нет, надо вдувать свежий воздух снизу, а дурной станет выходить через верх. Дурной воздух легче и уйдет через отверстие в крыше, — замотал головой Андрей.
  
  
     — Голова! — произнес один из варваров с длинной спутанной бородой.
  
  
     А другой очень старый и больной раб, сидевший рядом с Андреем, которого стражники потом добили спустя десять дней, тихо сказал: «Ты обладаешь знаниями, и не твоя судьба быть сброшенным со скалы по болезни. Ты не гражданин, и муниципалитет тебя на свободу не отпустит. Бежать тебе надо, бежать подальше от этих проклятых мест, где человек умирает, как скот». «Убегу, только получше все разузнаю. Пока рано. Рвать когти нужно наверняка и туда, где станешь свободным, — подумал Андрей про себя, а вслух ответил, хотя в это сам не верил. — Я даже не знаю точной дороги домой. Земляков тут я не встречал. Был один друг со мной, но погиб. Но я не простой парень. Меня найдут нужные люди, и, увидите, я отсюда уеду на золотой карете в триста лошадей». Одни восприняли слова Андрея всерьез, другие решили, что он снова дурачится, а один невольник отпустил шутку: «Сегодня двоих таких умников вывезли только не на карете, а на телеге к реке. Сейчас они раков кормят».
  
  
     XXI
  
  
  
     На протяжении последних четырех месяцев Мигуэль терял контроль над своей левой рукой. Болезнь прогрессировала, сейчас он уже не мог удерживать ею тяжелые предметы, производить быстрые движения и терял чувствительность в пальцах.
  
  
     Наверняка, это состояние являлось последствием перенесенной травмы головы. Самое печальное, что к Грегори функции управления не переходили. Поначалу они надеялись, что с рукой дело обстоит, как с глазом, и вскоре все наладится, но увы. Вскоре данные изменения подметила Марчелла. Она понимала, что при таких темпах онемения конечности спустя год рука станет, как веревка.
  
  
     — Мигуэль, — нейтральным тоном со средней громкостью начала она, — что делать дальше будешь, а?
  
  
     — В термы сегодня пойду ближе к вечеру.
  
  
     — Ты мне зубы не заговаривай. Я про твой глаз да про руку речь веду, — продолжила жена.
  
  
     — А что у меня с глазом? Все в порядке, — ответил Мигуэль.
  
  
     — Цыц, — перебил его Грегори, — не проболтайся.
  
  
     — Глаз у тебя уже один, как у циклопа.
  
  
     — Ну зачем ты мне об этом каждый раз напоминаешь?
  
  
     — А рука скоро отсохнет, — добавила Марчелла.
  
  
     — Спасибо, а я все рассчитываю на выздоровление.
  
  
     — Надо не на выздоровление надеяться, а на пособие муниципалитета.
  
  
     — Марчелла, ты же знаешь, его так просто не дают, только если получил серьезную травму на службе.
  
  
     — Так получи, пока тебя не выгнали с работы, как старого пса, да рука пока еще держать меч может, — посоветовала жена.
  
  
     — И что ты предлагаешь? — поинтересовался Мигуэль.
  
  
     — Я знаю, что ты на ум слаб всегда был, и не соображаешь сам, тогда слушай мыслящего человека. Поговори с Густаво, организуйте с ним заварушку, получишь рану на службе, и он похлопочет в муниципалитете о твоем пожизненном пособии.
  
  
     — О какой ране ты говоришь?
  
  
     — О какой? О какой? — перекривила жена мужа. — Ну не о той же ране, что ты в голову получил.
  
  
     — А, а я думал, что ты про вскрытие черепа говоришь, о травме головы, — высказал предположение Мигуэль.
  
  
     — Елупень, ты травму головы еще в детстве получил, да так и не поправился до сих пор. А Фернандо при вскрытии твоей башки, видно, рыбьей шелухи тебе насыпал вместо мозга.
  
  
     — С чего ты взяла?
  
  
     — Мигуэль-долбень, — начала заводиться Марчелла и повысила голос выше уровня, чем у обычной среднестатистической мастрийской жены, но намного ниже, чем у нее во время спора, — с тебя соседи все уже смеются.
  
  
     — С чего им смеяться?
  
  
     — Скажи, а зачем нормальному человеку по утрам бегать по улице?
  
  
     — Ну, — замялся Мигуэль, — это зарядка здоровьем, чтобы не болеть и быть в…— Спортивной форме, — подсказал Грегори.
  
  
     — Да, в атлетической форме, — закончил фразу Мигуэль.
  
  
     — Что ты, полуумок, лепечешь? — возразила жена.
  
  
     — Вот видишь, — мысленно обратился Мигуэль к своей второй сущности, — я ж тебе сказывал, что не поймут люди этих твоих атлетических пробежек. Ну какому, скажи, жителю Ориса в здравом уме придет в голову бегать просто так от безделья вдоль реки? У нас любой более-менее состоятельный гражданин желает, чтоб его на носилках носили, а я сам бегаю.
  
  
     — О, Гигия, излечи этого больного, — обратилась Марчелла, глядя на мужа, но тот смотрел в пустоту. — Послушай, олух, я к тебе обращаюсь, разговаривай со мной, а не бакланов в небе считай.
  
  
     — Так я желал похудеть еще, подтянутым быть, — уже вслух произнес стражник.
  
  
     — О-о-о, — подняла Марчелла глаза к небу, — с каких это пор худого человека считают здоровым? Если мастриец худой, то он либо из голытьбы и рабов, либо болен. Впрочем, тебя можно отнести и к первым, и ко вторым. А вчера встретила знакомую, та сказывала, что пару раз видали тебя сидящим в таверне. Ты там общался сам с собой. Мигуэль, выбивай себе пособие.
  
  
     — Как выбивать? Покалечить самого себя?
  
  
     — Ты, милок, уже и так калека. Пусть Густаво подговорит приговоренного к смерти, тот, якобы, совершит побег, а во время бегства окажет тебе сопротивление и покалечит слегка.
  
  
     — Марчелла, ты сама-то давно обращалась к Менфре за мудростью? Зачем мне себя калечить? Зачем калеке это денежное содержание?
  
  
     — Не только калеке, но и семье его, болван! Да и покалечат тебе только нерабочую руку, которая и так скоро отнимется, а пожизненное содержание у нас в кошеле. Ха-ха. Обведем муниципалитет вокруг пальца, — просияла Марчелла.
  
  
     — Какого пальца? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Твоего меж ног, который уже лет десять как толком не разгибается.
  
  
     — Все у меня разгибается, — обиделся Мигуэль.
  
  
     — Да, шучу, шучу, тупица, — засмеялась жена. — Не надо этому беглецу тебе руку по локоть отрубать. Достаточно жилу перерезать.
  
  
     — Порадовала. А приговоренному к казни, зачем в этом участие принимать, ему все одно — смерть? Ее не отменит Густаво, не в его власти, даже коль тот нам посодействует.
  
  
     — Дурачок, так ведь помереть по-разному можно. Ему могут три дня суставы дробить в камере пыток, а потом гвоздями к воротам прибить, а могут сразу повесить без истязаний. Я смертнику еще и уход из жизни облегчить хочу.
  
  
     — Вот какая ты добрая, женушка моя. Все обо мне печешься, да и о смертниках теперь позаботиться решила. Только не желаю я себя калечить, я излечиться хочу.
  
  
     — Чем излечиться? — взревела Марчелла. — Пробежками утром босыми ногами по росе или когда сам с собой болтаешь, бырло пьешь и пускаешь смрад в питейной забегаловке, а?
  
  
     — Да не сам с собой я треплюсь, — робко запротестовал Мигуэль.
  
  
     — Э-э-э, — взмолился Грегори, — не промолви лишнего.
  
  
     — Сперва ты ослеп на глаз, теперь отнимается рука и усыхает память, а завтра ты будешь вести разговор с Танатосом после погребального костра, а мне что делать потом, в петлю лезть и к керам на свидание идти?
  
  
     — Жить, как другие вдовы. Их много, особенно после войн.
  
  
     Кстати, я еще живой, чего причитаешь?
  
  
     — Жить без денег и земли? — искренне удивилась Марчелла. — Но как? Умник, посоветуй.
  
  
     — Спроси, — подсказал Грегори, — а трудиться не пробовала?
  
  
     — Оторвешь от лавки свой зад и пойдешь работать, как все жены твоего сословия, — ободренный словами товарища произнес Мигуэль.
  
  
     — Что ты сказал, хмырь? — Марчелла выпучила глаза и еще добавила немного громкости.
  
  
     — Разве я подобен хмырю?
  
  
     — Ты — моральный хмырь!
  
  
     — Скажи ей, что она моральный урод, — промолвил Грегори.
  
  
     — Ты есть аморальная уродка, — перефразировал слова ученого охранник.
  
  
     — Что?!! — теперь было впечатление такое, что Марчелла подключила сабвуфер. — В общем так, или ты делаешь, как я тебе велела, или я оформлю тебя в госпиталь для душевнобольных. Будешь там излечиваться и класть брусчатку на новой дороге. Лекари глаголют, что труд излечивает душевную тупость, — усмехнулась Марчелла.
  
  
     — Вот почему ты всю жизнь не работала, — ртом Мигуэля произнес Грегори.
  
  
     Голос ученого отличался от голоса ее мужа, поэтому Марчелла слегка опешила, но потом опомнилась, схватила со стола глиняный кувшин с водой и запустила в мужа. Промахнулась, былой вояка увернулся. «Это какая ж гнида тебя подучила такое изрыгивать из своей пасти?» — Марчелла при этом переместилась в угол комнаты и взяла в руку железную кочергу. Мигуэль испугался, он понимал, чем все это закончится, так как такую процедуру жена хоть раз в год, да прописывала ему. Марчелла твердым шагом приблизилась к мужу и наотмашь ударила его железным предметом по больной руке. Грегори и второй субъект тела одновременно вскрикнули от боли. Марчелла замахнулась и нанесла второй удар уже по плечу. «Старина, мне больно, очень больно», — передал сообщение Грегори. На что Мигуэль ему мысленно ответил:
  
  
     «Я с этой фурией и двумя здоровыми руками не мог справиться, а теперь и подавно. Давай бежать». «А когда ты в легионе сражался, то тоже от врага бегал постоянно?» — с укоризной спросил Матини. На что стражник со смущением сказал не вслух: «Там толпа, там со всеми наступаешь и со всеми убегаешь. Да я в крупных сражениях и не участвовал». «Защищайся, она кровожаднее гота», — молвил Грегори. И по телу пришелся третий удар. Марчелла преследовала мужа по всей комнате. Он прятался за стол и скамейки, но не совсем удачно.
  
  
     Справедливости ради необходимо сказать, что взаимоотношения мужа и жены внутри этой семьи были нонсенсом по сравнению с взаимоотношениями в других семьях. В Мастрии мужчина безапелляционно был главой дома. Еще в Орисе и крупных городах жены выражали свое мнение и могли отстаивать свою точку зрения, а в глухой провинции жена и пикнуть не смела против мужа. Не в вопросах, конечно, мытья горшков и кормежки скота, а в ведении финансовых дел, распоряжении имуществом, судебных тяжбах, нотариальных делах, в вопросах войны и мира, политики. Причем чем богаче и образованнее была патрицианка, тем большими свободами она обладала. Немалую роль играл и домен, к которому принадлежало лицо слабого пола (Марчеллу к таковым относить не стоит). Не сказать, чтобы Мигуэль был таким уж неспособным за себя постоять. Нет, он с мужчинами в общении не испытывал дискомфорта. Над ним сослуживцы шутили, но никогда не оскорбляли. Он просто робел против мощи своей жены. Она сразу в браке взяла власть в свои руки и никогда ее не выпускала.
  
  
     Так и сейчас она бесстрашно надвигалась на мужа, пытаясь в зародыше подавить бунт в семье. А подавляла она, как подавляли любое восстание мастрийские легионы в покоренных провинциях, — жестко и кроваво. Отчего с разбитого кочергой лица Грегори-Мигуэля сочилась кровь. Мигуэль пытался пол-левой рукой и одной правой защищаться, но безуспешно, и вскоре был зажат в угол. Грегори поинтересовался, что в данной ситуации собирается предпринимать его второе «я». «Ничего, главное ничего не делать. Сейчас она остынет и все станет на свои места. Она даже жалеть немного будет о своей вспыльчивости», — ответил Мигуэль. На что ученый решил ответить: «Правда? Ну и повезет же нам сегодня!» Тем временем Марчелла поднесла кочергу к больному глазу Мигуэля и произнесла: «Не сделаешь завтра, как я тебе велела, —останешься полным слепцом, а сейчас я просто выколю тебе твой больной глаз, чтобы знал!» Марчелла, скорее всего, пугала своего мужа. Маловероятно, что она хотела осуществить сказанное. Но, в отличие от Мигуэля, левый глаз этого тела был здоровым для Грегори, и перспектива возможности не видеть белый свет его сильно пугала. Он помнил состояние безвременья вне пространства. Марчелла тыкнула кочергой в грудь мужа и, нацелив изогнутый крюк, направила его к глазу. Мигуэль стоял, как парализованный, Грегори начал паниковать. Он не представлял, что может вытворить эта женщина-самодур. Тело от побоев болело, по щеке текла кровь. В Грегори смешались два чувства: страх и ненависть. Как порой в химических опытах два вещества вступают в реакцию с выделением теплоты, так и эти два чувства, вступив в реакцию между собой, способствовали выбросу энергии. А кочерга быстро приближалась к глазному яблоку. И вот импульс от сознания Грегори проскочил в мозг тела, а оттуда в левую руку. Машинально ученый левой рукой (теперь уже своей) перехватил рукоять кочерги, отвел в сторону и, развернув на сто восемьдесят градусов, вырвал ее из ладони Марчеллы. Та вскрикнула от боли и неожиданности. Грегори отшвырнул железный предмет подальше к стене и схватил Марчеллу за горло.
  
  
     Ее муж такого себе по отношению к ней никогда не позволял.
  
  
     Она решила прикрикнуть на него, но смогла только прохрипеть.
  
  
     Грегори еще сильнее сжал горло чуть повыше кадыка. У Марчеллы глаза, как показалось, вылезли из орбит. Мигуэль стоял ошарашенный и не вмешивался в конфликт. В душе он радовался, что кто-то, да не просто кто-то, а он сам, его тело дало отпор жене. Грегори с ненавистью смотрел своим глазом на Марчеллу и медленно четко говорил: «Я никогда в жизни еще физически не обижал женщин, но тебя, сука, раздавлю, как ядовитый гриб». Марчелла не могла произнести ни слова и пыталась привлечь внимание собеседника жестами. Казалось, Грегори оторвал ее от пола и держал одной рукой за шею на весу. Марчелла конвульсивно задергалась, и он отшвырнул ее от себя так, что та ударилась спиной о лавку и об половицы, а потом стала глотать воздух и кашлять. «Пошли в термы, — обратился к Мигуэлю вслух Грегори, — надо после этой мерзости руки и тело вымыть, а потом в таверну». «Гони деньги, — осмелев, обратился Мигуэль к жене, — а то глаз выколю кочергой. Не видишь, я отдыхать от тебя иду».
  
  
     Разгоряченные после бани Грегори и Мигуэль зашли в таверну, сели подальше в угол.
  
  
     — Да, термы — вещь хорошая, — начал Грегори, — подлечили тело после побоев.
  
  
     — А сейчас душу подлечим, — улыбнулся Мигуэль. — Что пить-то будем?
  
  
     — Ой, я бы метилкарбинола, но в вашем мире, к сожалению, его не перегоняют, — сказал мысленно бывший житель Салема и вслух вздохнул.
  
  
     — Так что заказывать — бырло или эль?
  
  
     — От бырла пучит, но эль так не вставляет. Этого эля нужно в три раза больше выпить, чтоб получить аналогичный результат, — рассуждал Грегори.
  
  
     — Давай сегодня по бырлу пройдемся, а на закуску по бараньей ножке, зажаренной на вертеле, — за товарища решил стражник.
  
  
     — Бырло поддерживаю, но зачем по ножке на каждого, у нас же один живот на двоих? — заметил Грегори.
  
  
     — Я как-то и не сообразил, — ответил Мигуэль, а голосом произнес. — Эй, хозяйка, две большие бутыли бырла и баранью ногу.
  
  
     Да побольше.
  
  
     ***
  
  
     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.
  
  
     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.
  
  
     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.
  
  
     azurga.net: да.
  
  
     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.
  
  
     Заполните бланк запроса.
  
  
     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.
  
  
     Язык запроса: русский.
  
  
     Язык ответа: русский.
  
  
     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:
  
  
     английском.
  
  
     Запрос: бутыль (Мастрийская империя), объем жидкости.
  
  
     Единица измерения: литр.
  
  
     Краткая характеристика единицы литр:
  
  
     1. Не является единицей International System of Units.
  
  
     2. Равен 1,000028 кубическим дециметрам.
  
  
     3. Имеет вес 1 килограмм при температуре воды 3,98 градуса Цельсия и давлении атмосферы 760 миллиметров ртутного столба.
  
  
     Подтвердите правильность характеристик литра: да.
  
  
     Ответ:
  
  
     1. Бутыль большая (Мастрийская империя) — 3,3 литра.
  
  
     2. Бутыль малая или бутылка (Мастрийская империя) — 1,1 литра.
  
  
     3. Бутыль водочная (Российская империя) — 0,615 литра.
  
  
     4. Бутыль винная (Российская империя) — 0,769 литра.
  
  
     5. Бутыль шампанская Магнум (Франция) — 1,5 литра.
  
  
     6. Бутыль шампанская Жеробоам (Франция) — 3 литра.
  
  
     Подтвердите получение вами информации: да.
  
  
     Продолжить: нет.
  
  
     Желаете выйти: да.
  
  
     Всего хорошего. До встречи.
  
  
     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.
  
  
     Вы отключены.
  
  
     ***
  
  
     —Мигуэль, — владелица этого заведения охранника знала, —а побольше чего — ножки или бутыль?
  
  
     — Давай ногу здоровенную, — сказал стражник.
  
  
     — Лучше я подам тебе эту тонкую хорошо прожаренную, —предложила хозяйка.
  
  
     — Ты считаешь, она вкуснее?
  
  
     — Считаю я деньги, а о вкусе приготавливаемой закуски знаю, — улыбнулась женщина.
  
  
     — Пойдет, — подтвердил Мигуэль.
  
  
     — Возьми вон эту, порежь и отнеси господину, — отдала приказ хозяйка девочке-помощнице.
  
  
     — Мигуэль, — продолжила она, — а две бутыли на одного зачем сразу берешь? Не бойся, у меня погреб большой, все бырло не выпьют за вечер. Лучше я тебе потом холодненького принесу.
  
  
     — Вот привык я уже к тебе, — обратился Мигуэль ко второй сущности, — так и заказываю на тебя. Мало для одного богатыря полбутыли.
  
  
     На столе, за которым пьянствовали Грегори с Мигуэлем, уже стояла одна бутыль пустая, а вторая наполовину. Посетителей прибавилось, и небольшое помещение к вечеру было почти заполненным, отчего воздух в таверне становился все тяжелее и смраднее. Конечно, почтенные и еще трезвые клиенты пытались выходить во двор для того, чтобы подышать свежим воздухом и выпустить дурной, но чем дальше, тем все меньшее количество оных оставалось за столами. К полуночи запах перегара, паров разлитой браги и вони кишечных газов многократно усиливался.
  
  
     И это с учетом того, что данное питейное заведение имело статус более-менее приличного, а не дешевой попины. Весьма состоятельные патриции очень редко шли в трактир. У них хватало прислуги, еды и помещений для приема гостей у себя на виллах или во дворцах. А может, они страдали петтофобией? Там они употребляли пищу и напитки, лежа на боку на специальных скамьях с мягкой подстилкой. Ежели банкеты делались для нескольких десятков или более аристократов, то накрывали целый ряд столов, а по периметру помещения ставили скамьи и кровати для отдыха. В особо больших дворцах и виллах для непродолжительного отдыха во время пития были доступны отдельные небольшие комнаты. В специальных кабинетах дамы могли поправить свой туалет.
  
  
     Сейчас в таверне все столы были заняты. Подошли новые посетители. Посадить их хозяйке было некуда, но заработать лишних медных драхм хотелось. Оттого она подошла к небольшому столику, за которым устроился Мигуэль с Грегори, уже в изрядном подпитии оба. Почему-то последнего она не заметила, а потому произнесла: «Мигуэль, ты тут один сидишь. Давай я к тебе тех двоих молодцов подсажу». «Не нужно нам никого, у нас своя компания», — возразил стражник. — Хочешь, забирай лавку, а компаньоны нам не нужны». Она удивленно посмотрела на Мигуэля, потом на две пустые бутыли и произнесла: «Может, вы многовато на грудь взяли?» И попыталась забрать тару. Стражник ответил так:
  
  
     «В самый раз. Нет. Еще по одной. Точнее, одну стекляшку. Да, и не трогай эти пустые бутыли, а то скажут, что Мигуэль мало выпил.
  
  
     В общем, нам, то есть мне, третью, сыра соленого и это… еще одну пустую кварту».
  
  
     — Молодец, молодец, Грегори! Ай, молодец! Это ж надо! Дал моей гидре по голове, — вполголоса бормотал Мигуэль, — но у нее не одна такая голова, запомни.
  
  
     — Ничего, разберемся, теперь у нас две руки, — чуть громче произнес ученый, взял за горлышко бутыль и наполнил две кварты бырлом. — За победу над гидрами!
  
  
     — Давай, братан! — еще громче сказал охранник и поднял свою емкость правой рукой.
  
  
     В свою очередь Грегори поднял свою кружку левой рукой, и они, чокнувшись, оба одновременно поднесли их к одному рту.
  
  
     — Постой, — сказал Мигуэль, — будем пить не одновременно.
  
  
     Я постарше, значит, я первый. Не, давай по очереди. Раз первый ты, а раз — я.
  
  
     И две кварты браги залились в одно тело. Присутствующие, кто был в состоянии, подняли вверх брови. Двойная доза ударила по мозгам с двойной силой, и товарищи перешли на обсуждение различных тем, не обращая внимания на остальных.
  
  
     — Мигуэль?
  
  
     — А?
  
  
     — Ты меня уважаешь?
  
  
     — А то! Особенно после сегодняшнего случая.
  
  
     — Поехали Андрея искать, ага.
  
  
     — Григорий, — на мастрийский манер назвал его Мигуэль, —куда я работу брошу, ну?
  
  
     — Слушай, да ну ее в терму, эту твою работу, — сказал ученый. — Каждый день дорог. Александра потеряли уже. Хочешь, чтобы Андрей исчез с лица вашей планеты? Как ваша планета называется кстати?
  
  
     — Не знаю слова такого «планета». Может, Мастрия?
  
  
     — Не, Мастрия — это страна, территория, а планета — это…впрочем, не важно. Мигуэль, давай свалим отсюда.
  
  
     — Из таверны? Зачем? Хорошо сидим ведь. Компания что надо.
  
  
     — Нет, из Ориса свалим искать Андрея и таких, как я.
  
  
     — А жить за что будем?
  
  
     — Не пропадем. Я ж с образованием, могу науки преподавать.
  
  
     — А дом большой у тебя есть для занятий? А философию ты знаешь? А это знание самое главное в школах философов. Потом уже идут по значимости алгебры всякие и геометрии, в которых я не силен. Строители ценятся для возведения мостов и крепостей. Но самое главное — военное искусство. С нашими легионами мы покорили полмира. С провинций в метрополию стекается золото, рабы и ученый люд. Все прутся в Орис, чтобы продать свою голову или руки.
  
  
     — У вас тут гастарбайтеров много? — спросил о чем-то непонятном Грегори. — Цену сбивают, да?
  
  
     — Чего сбивают?
  
  
     — Продолжай, я так, о своем.
  
  
     — А еще тебя тут никто не знает. Точнее, знают меня. Какой я философ? Кто мне протекцию составит? В этом деле, как и в любом, время необходимо. Давай лучше выпьем еще. Поддержи бутыль, а то одному тяжко. О, спасибо. Хорошо, когда есть помощник, — сказал Мигуэль и похлопал правой рукой свое левое плечо.
  
  
     Потом стукнулись две глиняные кружки одна о другую, и их содержимое исчезло в желудке. В это время хозяйка заведения подавала еду на соседний стол и тихо сказала сидевшим там: «Совсем бедолаге плохо стало после болезни. Хвала Гигии, что вообще жить остался». Тот клиент, к которому обратилась хозяйка, сказал так, чтобы все услышали и оценили его шутку: «Такой охранник подсандальный, его самого нужно от собственной жены оберегать». Шутка за столом понравилась, раздался смех. «Кто там вякает? — спросил Мигуэль и поднялся из-за стола. — Пусть встанет. Сейчас мой приятель с ним разберется». «Ты своим приятелем хочешь ему по лбу дать?» — кто-то иронизировал. Опять смех. «Поднимайся, поднимайся, не прячься, герой», — пошатываясь, Мигуэль подошел к соседнему столу. Мужчина поднялся и сказал: «Сядь, пьянтос, а то лежать будешь». «Повтори, собака, что ты прогавкал обо мне, — заплетающимся языком произнес Мигуэль. — Повтори, пусть все услышат, за что тебя Григорий посадит на задницу». Но этот человек ничего не ответил, только толкнул Мигуэля, который зашатался и, пытаясь удержать равновесие, с грохотом упал на пол. Все посетители обернулись.
  
  
     Кто-то предложил выбросить Мигуэля за порог, предварительно обязав расплатиться. Но стражник и ученый, совместно опираясь на свои руки, поднялись и стали на ноги. Затем Грегори позвал обидчика, тот обернулся и сделал пару шагов навстречу. Ученый от волнения пошевелил пальцами, прямо, как на Салеме, а затем Грегори с левой, а Мигуэль справой ударили одновременно соперника по лицу. Тот, ничего не поняв, а еще потому что был выпившим, свалился под стол. Зрители покачали головами. Мигуэль с торжеством взглянул на обидчика и окружающих и сказал:
  
  
     «Иди, друг, на выход, а я расплачусь». И положил горсть медных монет на стол хозяйки таверны.
  
  
     Ехали назад в повозке, не спеша. Лошадь, а Мигуэль запряг только одну кобылу, медленно сама брела к дому.
  
  
     — Григорий, спасибо, что заступился за меня сегодня два раза.
  
  
     Считаю, что приобрел я не просто товарища и сожителя по телу, а друга.
  
  
     — Ладно тебе. Теперь это и мое тело также, и я его обязан защищать. А ты должен заботиться о нашей общей телесной оболочке. Ну посмотри на себя в большую отполированную медную пластину. Как с таким толстым телом можно жить?
  
  
     — И что ты предлагаешь? — чуть отойдя от хмеля на свежем воздухе, пробормотал Мигуэль.
  
  
     — Жизнь свою необходимо поменять. Больше налегать на духовную пищу, а не жратву. Питаться правильно: больше растительной пищи, меньше жиров. И двигаться, нагружать тело упражнениями. У меня в прошлой жизни всегда мышцы проступали, я легко бегал, сердце работало, как мотор машины, — сказал ученый, а потом конкретизировал: — Как у твоей кобылы, работало. Не уставал я, одышки не было. Как организму носить столько лишнего веса? Молодо я выглядел на свои годы, и женщины меня всегда окружали красивые, потому что здоровым я был, умным и при деньгах. Не много женщин было, но все привлекательные. А сейчас приходится терпеть, как ты прешься со своей женой. Ужас! Сначала одна гора мяса пытается забраться на другую и пристроиться. Потом Марчелла начинает переворачиваться и залазит сверху на тебя. У вас что, других поз нет? Почему все происходит по одному сценарию? Чего она норовит на твой шишак сверху запрыгнуть? Ей что, доминировать во всем необходимо? Мигуэль, я понимаю, ты не молод, особенно по меркам античных времен, но раз твоя жена такая деловая, то пусть хоть немного следит за собой. У нее полная безвкусица в одежде.
  
  
     Я за модой в Мастрии слежу. Блин, как язык, так у Марчеллы такой острый, что мой зад может побрить без пены, а как на самом деле, так плугиня полная. И что-то строит все из себя. За жизнь, по-моему, ни одного фолианта не прочла, а всех поучает. Нацепит на себя дорогих шмоток, то есть тканей, а безвкусица полная. Лезет к мужу сексом заниматься, хоть бы зубы почистила. Какого Дита жрать лук с чесноком перед совокуплением? Короче, я так жить не хочу. Давай искать компромиссы и изменять себя, людей и мир вокруг нас.
  
  
     — Ты, конечно, пограмотнее меня, но послушай. С такой хозяйкой, как моя, особо объесться и не получится, а располнел я от своих лет. По молодости подтянутый был, но старею я. В роду у меня и отец, и братья с животами ходят. Жена с вывихом в голове, но жить так я уже привык. Дочка у меня растет, замуж скоро время выходить. Куда мне? В каждой семье свои проблемы. Где я тебе сейчас красавиц найду, чтоб легли под тебя, разве шлюхи за деньги. У меня нет земли, нет вилл и поместий. Просто домен у нас такой, родился я таким. Что поделаешь? В Мастрии кто богат? У кого земли много, кто ее обрабатывает с помощью рабов или в аренду сдает. Богаты военачальники, грабящие покоренные народы, да казнокрады в сенате. Не думай, не такой я уже и тупица, как жена говорит. Два золотых в месяц — это очень приличное жалование. Десять золотых получают легионеры во время боевых походов. Так они ж головой своей рискуют, а мне проблемы со службой только в том, что в пытках пленников на допросах приходится участвовать. Не люблю я такого. Если и прижигал кого раскаленным железом, то очень редко. У нас есть такие, кому истязать в удовольствие, а мне нет. В основном мордуют отъявленных убийц, а остальных только в пыточную камеру посади возле дробильных станков, так сами обо всем расскажут. Ты ж сам видел. А так, наемные землепашцы или подсобные работники у ремесленников в месяц имеют несколько десятков серебряных песет и довольны. Не желаю я ничего менять даже спустя год после появления тебя. Мне только жить с тобой веселее и сподручнее стало. Ты так много интересного всего рассказываешь, что диву даешься. Чего, Григорий нам с тобой не хватает? Дом есть, в доме есть, а с моей дурой мы теперь по-другому говорить будем.
  
  
     — Ладно, спорить не стану, ругаться тоже, особенно на пьяную голову. Буду каждый день тебя убеждать медленно, но верно.
  
  
     И такой шанс представился. По возвращении домой Мигуэля от бражки совсем развезло. У Грегори же наоборот сознание просветлело. Тело ученого, ведомое ногами пьяного Мигуэля, добралось до кровати и, не снимая одежды, рухнуло на нее.
  
  
     — О, герой ползет, — сказала Марчелла дочери, когда Мигуэль открыл входную дверь.
  
  
     — Папенька, — обратилась к нему Литисия.
  
  
     — Ага, услышит он тебя. Видишь, добрался до кровати и, как готская свинья, не раздеваясь, в сандалиях, завалится спать.
  
  
     — Так после терм же, устал, — пошутила дочь.
  
  
     — После помывки с заходом в таверну и выползанием из нее, — добавила мать.
  
  
     — Бывает, — попыталась заступиться за отца Литисия.
  
  
     — Что бывает? Кроме пьянок ничего не делает. А еще, кобель вонючий, руки распускать стал, — закричала Марчелла и потрогала себя за шею. — Надо сдать этого придурка в госпиталь для умалишенных.
  
  
     — А разве, маменька, он болен на голову?
  
  
     — Ты, дура, послушай, что о нем люди говорят. Со стороны виднее. Отпил все мозги и отбил.
  
  
     — Скажем, не сам отбил, а помогли ему, — заметила дочь.
  
  
     — Кто помог? Под ноги надо смотреть, а когда глаза залиты бырлом, то чего увидишь.
  
  
     — Ты так говоришь, что, можно подумать, он один виноват в произошедшем, — возразила Литисия.
  
  
     — А кто же еще? — глянула на собеседницу Марчелла.
  
  
     — Ну, ты, маменька, — тихо сказала дочь.
  
  
     — Ты что протявкала, мерзавка? — при этом Марчелла подошла к дочке и ударила ей ладонью по щеке. — Повтори еще раз.
  
  
     — За что? — Литисия потрогала покрасневшую щеку. — Думаешь, я не видела, что это ты огрела его кочергой в тот вечер по голове.
  
  
     — Кому ты об этом трепалась, кроме меня?
  
  
     — Никому.
  
  
     — Забудь об этом. И если ляпнешь, а я узнаю, то вырву твой язык. Поняла?
  
  
     — Понять-то поняла, но папеньку мне жаль.
  
  
     — Никакой он тебе не папенька, твой отец… — начала Марчелла и осеклась.
  
  
     — Как, мой отец не мой отец? — Литисия удивленно взглянула на мать.
  
  
     — Ладно, пропустили.
  
  
     — Нет, маменька, теперь выкладывай, а то если я не узнаю имя отца, то буду думать, что ты меня под забором нагуляла неизвестно от кого.
  
  
     Марчелла огляделась по сторонам, затем прислушалась. Мигуэль храпел во всю глотку. Входная дверь была заперта. Литисия также обвела комнату взглядом. Когда мать и дочь убедились, что кроме них нет в доме ни одной живой души, Марчелла тихо произнесла: «Густаво». Они были правы, ни один человек не был в состоянии услышать слова этой женщины, но на кровати в теле Мигуэля находился эласт, и он не спал. Был пьян, изрядно пьян, но все услышал.
  
  
     XXII
  
  
  
     Здесь начиналась пустыня Нефида. На юг простиралось безбрежное море, море воды, воды морской, воды соленой. На восток простирались пески, много песка, песка соленого. К северу также виднелся песчаный пейзаж, но песка уже не пропитанного морской солью, сухого. В западном направлении ничего, кроме песка и редких пальм, взору не открывалось.
  
  
     Здесь начиналась пустыня Нефида, здесь мир песка и солончаков. Твердая почва, а вместе с ней и растительность остались за десятки миль на север от этих мест. Там же проходили и основные дороги, тянущиеся от Ориса до восточных окраин Мастрийской империи. Море, насколько позволял глаз, было пустынным, без островов. Точно таким же оно выглядело и в своих прибрежных глубинах — без кораллов, без растительности, без моллюсков, без крупной рыбы. Лишь мелкие рыбешки стайками сновали туда-сюда вдоль песчаного берега да зеленые водоросли одного вида росли небольшими кустами на глубине в два роста человека и глубже.
  
  
     Здесь начиналась пустыня Нефида. Крупные, средние и небольшие города и поселения остались в той стороне, куда на ночь прячется солнце. Вдоль побережья моря к востоку можно было встретить только стоянки кочевых сарацинских племен. Все они промышляли добычей соли. Это единственный товар, который в данной местности находился в избытке. Вода, древесина, рабы, предметы домашнего обихода, а тем более роскоши были тут в дефиците, потому что здесь начиналась пустыня Нефида. Почему именно здесь? Потому что звучало это величественно, и вождю племени, расположившегося в округе, нравилось так говорить. Но бей соседнего рода, жившего правее либо левее вдоль морского берега, с уверенностью мог произносить тоже самое, ведь пустыня не имела четких границ. Племена не сидели на одном месте.
  
  
     Как и все кочевники, они передвигались в поисках более удобных мест для выпаривания соли и кормежки скота.
  
  
     Соляные озера, расположенные ниже уровня моря и более походившие на огромные лужи, располагались узкой полосой вдоль побережья. Труд соледобытчиков был тяжел. Мало того, что трудиться приходилось на солнце при высоких температурах, так еще любая ранка могла превратиться в язву вследствие постоянного соприкосновения с солью. Вот почему к такой работе привлекали в основном рабов, которые от такой жизни долго не задерживались на этих должностях и отходили в мир иной, после чего закупали новую партию невольников. Так происходил круговорот рабов в природе на данном участке земли. Их было больше или меньше среднего количества для каждого племени в зависимости от внешних и внутренних факторов, но не слишком много, так как род состоял из нескольких семей и исчислялся сотней-полторы голов. Кто-то из членов племени занимался продажей конечного продукта, кто-то сортировкой, кто-то рождением и воспитанием детей. Другие воевали с соседями, не без этого. Многие грабили караваны купцов, идущие с малой охраной или без нее. Шла обычная жизнь, присущая территориям, являющимися окраиной государств, где законы, написанные в столицах, трактовались на местечковый манер, где все решалось не посредством державного суда, а по своим понятиям и законам, сложившимся столетиями.
  
  
     Высокий молодой бородатый раб с длинными волосами на голове и белым цветом лица окликнул своего товарища, и они понесли деревянную бадью, наполненную соленой водой, к бассейну. Бассейном оное сооружение можно было назвать с большой натяжкой. Оно скорее напоминало яму четырехугольной формы и небольшой глубины, выложенную изнутри стволами пальм.
  
  
     В нее невольники наливали воду из соляных озер. Когда углубление в песке заполнялось до краев, они переходили к следующему резервуару и проделывали эту операцию снова. Таких бассейнов, расположенных вдоль морского берега, насчитывалось несметное количество. Под воздействием палящего солнца вода из них испарялась. Тогда ее подливали сызнова. Постепенно плотность раствора в бассейне становилась все больше и больше. Наконец, когда она достигала необходимой величины, кочевники давали своим рабам команду прекратить доливку воды в этот бассейн.
  
  
     Со временем вода полностью испарялась, на бревенчатых стенах и днище резервуаров оставался слой белого, даже скорее серого, вещества. Это были кристаллы соли. Ее аккуратно соскребали и собирали в мешки.
  
  
     Палатки, изготовленные из шкур домашних животных, были беспорядочно разбросаны окрест. Но так казалось только несведущему человеку. На самом деле лагерь выстраивался по иерархическому закону. В самом центре стояла палатка бея. Она имела большие размеры по сравнению с жилищами остальных. Вокруг стояли палатки внешним видом попроще. Они принадлежали его семье — сыновьям, имеющим жен. Кожаные дома других семей этого рода шли вокруг третьим кольцом. Самые убогие, дырявые и обшарпанные палатки стояли в стороне. Там жили рабы, которым под страхом смерти было запрещено покидать в ночное время место своего отдыха. Некоторым могли на ночь надевать на ноги кандалы. Нет, сарацины не боялись, что невольники убегут. Бежать было некуда: с одной стороны — вода, а с другой — пески. Но рабы могли убить своих хозяев. С этой целью, а также для предотвращения нападения соседних племен в темное время суток выставлялось два караульных. Территория кострами и факелами не освещалась. Дрова подвозить приходилось издалека, их постоянно не хватало. Благо в безоблачные южные ночи окрест все освещали два естественных спутника этой планеты. Хозяева боялись, что рабы во сне могут их убить или ранить, поэтому все железные орудия необходимо было сдавать после заката солнца.
  
  
     Два невольника поставили бадью с соленой водой на краю бассейна, вытерли руками лицо от пыли и пота, отдышались. Потом перевернули емкость, и вода вылилась в резервуар. Из одежды на них висела только мешковина с прорезями для головы и рук.
  
  
     — Давай передохнем, — сказал один.
  
  
     — Давай, если никто не видит, а то отвесят плетей за простой, — произнес другой.
  
  
     — Как я устал в этой проклятой земле!
  
  
     — И я.
  
  
     — Мне думается, не увижу я больше родных мест, родных лесов.
  
  
     — Хе, — криво усмехнулся невольник, — мест, где мы, Жуль, родились и выросли, ты теперь не увидишь и в своих краях. Теперь твоя родина — это Манские болота.
  
  
     — Готские, гады! — махнул рукой Жуль, и кулак очертил в воздухе кривую линию. — Я доберусь до них!
  
  
     — Отсюда надо сначала выбраться.
  
  
     — Выберемся, Роберт, выберемся. Вот и он говорит, что обязательно выберемся, — Жуль головой кивнул в сторону раба, стоящего на берегу соленого озера. Человек этот был высокого роста, как и двое беседовавших, с белым цветом лица, что было в диковинку в этих краях. Высокого по сравнению с сарацинами и мастрийцами. Сегодня этот раб выполнял работу по наполнению бадьи водой из соляного озера. Он наполнял ее, пока Жуль и Роберт несли точно такую же, но полную до бассейна. Когда они возвращались, то оставляли пустую, а забирали наполненную.
  
  
     — Да, он много чего говорит и знает, но мы пока живем на жаре в песках и в соли, а поганые готы пьют чистую воду из Леманского озера, — сказал Роберт.
  
  
     — Как я ненавижу готов, как я ненавижу черномазых сарацин и мастрийцев! Я поубивал бы из всех и сразу. Я вырезал бы их все сучье племя. Всех, всех сразу. И не надо щадить ни женщин, ни выродков малолетних.
  
  
     — Жуль, а дети и бабы-то тут причем?
  
  
     — А-а-а, сколько их воинов не убивай, все одно ихние жены наплодят им новых ублюдков, которые станут превращать наш народ в рабов, сгонять с насиженных мест, насиловать наших девушек и матерей, гнобить стариков! Слышишь? — при этом Жуль схватил Роберта за подобие висевшей на нем одежды и начал трясти.
  
  
     Третий из товарищей увидел происходящее и побежал к первым двум.
  
  
     — Успокойся, я тут причем?!! — схватил друга за руки Роберт.
  
  
     — Я вижу, тебе нравится сидеть в этой дыре на краю хищной империи! — продолжал Жуль, не отпуская балахона собеседника.
  
  
     — В чем моя вина? В том, что сражался бок обок с тобой во всех войнах? В том, что в плен попал, раненный в грудь? — при этом он отвернул немного сверху край одежды и показал огромный рубец на груди.
  
  
     Подбежал третий и освободил Роберта из объятий Жуля.
  
  
     — Опять буянишь? — решительно спросил он.
  
  
     — Чего прибежал? — задал вопрос Жуль. — Уговаривать меня жить дальше здесь среди шакалов и скорпионов?
  
  
     — Жуль, придет время, мы отомстим и сарацинам, и мастрийцам, и грязным готам. Последним отомстим очень жестоко. Это говорю тебе я, Лотарь из рода Карлингов.
  
  
     — Опять начал свою сагу, что его отец есть великий алеманский князь, что сам он соберет под свои знамена всех алеманов и поведет в бой за свою землю. Надоело! Ты, Лотарь, там, на берегах Мана, храбро сражался, но здесь ты превратился в обычную крысу, собирающую соль для сарацинских и мастрийских ублюдков.
  
  
     Я сыт по горло твоими словами, что скоро мы станем вольными.
  
  
     Но пока ты зализываешь разные места сарацинам и закусываешь при этом солью. Другого я ничего не вижу, — не унимался Жуль.
  
  
     — Ну что с ним поделаешь? — посмотрел Лотарь на Роберта, а потом обратился к Жулю: — Поверь, нет пока благоприятного момента. Сейчас, ежели сбежим, пропадем, изловят нас и повесят на ближайшей пальме.
  
  
     — А мы и так среди верблюдов подохнем скоро. Посмотри, сколько рабов издохло уже на солончаках. Скоро наш черед. Но я — воин и хочу умереть с оружием в руках, а не возле костра, где вместо дров сушеный лошадиный навоз.
  
  
     — Твои предложения? — произнес не такой многословный Роберт.
  
  
     — Я убью несколько поганых сарацин и уйду к праотцам, как воин, — твердо процедил Жуль и направился в сторону лагеря.
  
  
     — Давай, давай, — бросил ему вслед Лотарь, — иди к праотцам, а мы с Робертом скоро направимся к родным отцам.
  
  
     При этом говоривший подмигнул Роберту и тот произнес коротко, но громко, чтобы Жуль услышал: «Да, уж попируем, девок помнем, и тебя помянуть не забудем». При этих словах Жуль остановился и обернулся, а потом спросил: «Чего вы без меня удумали?» Приступ ярости у него явно прошел. «Для начала сделаем одну крупную подлость для мастрийцев, — усмехаясь, сказал Роберт.
  
  
     Он в свою очередь теперь подмигнул Лотарю и продолжил: — Потравим огромную массу жителей Ориса». «Как?» — Жуль вернулся назад, и его глаза заблестели. «Ядом», — с серьезным видом проговорил Роберт. Он задрал свой балахон, и желтая струя мочи полилась в бассейн с соляным раствором. «Она тоже соленая, пусть употребляют как приправу», — засмеялся Лотарь.
  
  
     ***
  
  
     Сегодня День Конституции государства Камап. Семья Матини собиралась на парад. Поскольку все работали в различных департаментах, то и на праздничное мероприятие в колоннах они выдвигались с разных мест. Еще ни разу, как Грегори стал взрослым, ему не удавалось прошагать по площади с отцом или матерью. Халию на работе не обязывали посещать такие мероприятия, а вот сын и муж, как ответственные и видные деятели науки, должны каждый оборот звезды нести флаги, транспаранты или портреты членов Высшего Совета.
  
  
     — Сынок, ты после всего домой иди, не задерживайся, — сказал отец.
  
  
     — Знаю, знаю, добавь еще, что пить мне нельзя, потому что едем к родственникам и мне надо быть за рулем.
  
  
     — Ты, сын, сам все знаешь, — добавила мать.
  
  
     Колонны эластов стояли, ожидая, пока пройдут бронированные военные машины и промаршируют бойцы из военного департамента, а за ними пробегут из департамента спорта. Лица у всех были напряженные, особенно у кураторов. Последним приходилось постоянно переставлять подразделения местами, реорганизовывать построение шеренг, ставить эластов по росту. Какие-то ведомства опаздывали, тогда приходилось раздвигать шеренги и добавлять новые согласно списку. Победители в трудовом соревновании шли первыми. Из-за этого водоворота демонстрантов эласты цеплялись транспарантами о древки флагов и фанерные портреты членов Совета. Вот один из участников не удержал такой портрет, он упал на почву и попал под ноги двигающихся эластов. Бедолага растерялся, он пытался поднять фанерку с изображением горячо любимого вождя, то толпа его все дальше и дальше теснила от заветного лика, выполненного масляной краской. Эласту стало страшно, так как ему предстояло отчитаться в конце о проделанной работе и сдать прямоугольную фанерку, а он этого, по всей видимости, уже не сможет сделать. Тогда он пошел на отчаянный шаг — нырнул под ноги толпе и стал, рискую быть затоптанным, пробираться к своей потере. И он нашел ее, потом взял в конечности и начал протирать своей одеждой.
  
  
     Наконец рупор громкоговорителя известил о том, что пошли первые колонны победителя этого года — департамента водного хозяйства. Вскоре дошла очередь и до департамента науки и подразделения Грегори. Он шел, пытаясь сохранять нужную дистанцию, но тяжелый флаг, который ему вручили, сковывал все движения, особенно после такой подготовительной работы с этой реликвией в передних конечностях. Дали команду равняться направо. На трибуне стояли старцы. Кто из них помоложе, те махали поочередно то левой, то правой конечностью марширующим. Более взрослые члены Высшего Совета стояли, не подавая признаков жизни. А рупор, не замолкая ни на мгновенье, вещал о великих достижениях камапского народа в труде на благо общественного строя и о борьбе с десимскими буржуа. При словах о Десиме мысли Грегори улетели далеко за океан, ему вспомнился карнавал и Ками Дукс, ее соблазнительный запах и немного фривольное платье в тот день. Но громкий голос кураторши, одетой в серое пальто, привел его в чувство. Она кричала Грегори, чтобы тот не отставал в шеренге и повыше держал знамя. И Матини исправился.
  
  
     Это все снилось Мигуэлю под утро, когда алкоголь уже почти покинул бренное тело. Потом картинка сменилась. Семья Матини вела беседу среди многочисленных родственников. В основном расспрашивали Грегори о его поездке на Десим.
  
  
     — Как там, племяш, Десим? — поинтересовался дядька Инмост. — Загнивает потиху?
  
  
     — Как сказать, — пожал плечами Грегори, — может, нравы слегка и загнивают, но быт — нет.
  
  
     — Ежели душа портится, то и тело не здорово, — возразил дядька.
  
  
     — Сам Фридрих Кырло сказал, что общественное сознание определяет общественное бытие и общественный строй, — вступил в разговор отец Халии.
  
  
     — Там же общество накопления и потребления. Так по визору постоянно говорят, — заметил двоюродный брат Эспи.
  
  
     — Почему? — улыбнулся Грегори. — Там эласты, как и у нас, по-всякому живут. Это зависит от разных причин и характеров каждого индивидуума.
  
  
     — Но живется-то там у них похуже, чем у нас? — задал вопрос дедушка.
  
  
     — Однозначно не скажешь. Уровень социальной защиты у нас повыше, чем на Десиме, но возможности для заработка гораздо шире, — ответил внук.
  
  
     — Грегори, а косметика Дульпье там в магазинах свободно лежит? — поинтересовалась троюродная сестра.
  
  
     — Там все свободно лежит.
  
  
     — И нет очередей? — кто-то задал вопрос.
  
  
     — У них продавцы и торговые агенты упрашивают, чтобы ты у них чего-нибудь купил.
  
  
     — Это ты не заливай, — хмыкнул двоюродный брат Эспи.
  
  
     — Я не вру, а очередь наблюдал только на выставку в картинную галерею в первый день открытия, — спокойно ответил Грегори.
  
  
     — И спокойно все лежит на прилавках? — с ужасом спросил один из соседей. — Приходи, бери дефицит любой?
  
  
     — Нет на Десиме дефицита, — сказал Грегори.
  
  
     — Не верю! Не поверю ни в жизни, что ихние женщины не стоят по вечерам в очередях! — возмутилась тетка по материнской линии.
  
  
     — Наверно, тебе буржуины голову дурили и по специальным местам водили.
  
  
     — Я передвигался по городу без присмотра, если не считать своих внешбезов.
  
  
     Далее вопросы сыпались как из рога изобилия. Все хотели узнать о заморской жизни из первых конечностей. Кто-то в душе завидовал жизни десимцев, но не подавал вида. Другие махнули рукой и просто слушали, как сериал по визору. Половина с яростью отстаивала точку зрения о тяжелом существовании пролетариев на Десиме, пыталась найти нестыковки в рассказе Грегори, подловить его на слове и уличить во вранье. Обстановка из благожелательной переходила в нервозную, со спорами и упреками. На все колкости ученый говорил: «Я передаю только то, что видел, я ничего не фантазирую. Если вам не нравится слушать правду, то я могу замолчать, а рассказывать о Десиме будете вы».
  
  
     — Ты так рассказываешь, словно радуешься достижениям десимцев и злорадствуешь над нашими просчетами!
  
  
     — Я радуюсь любому техническому прогрессу, потому что он несет эластам всей планеты дополнительные возможности в жизни.
  
  
     — А ежели они этот прогресс пустят на военные цели против нас?
  
  
     — И такое возможно, но броня нашей страны крепка. Не думаю, что они сунутся к нам.
  
  
     — А ты забыл уже про войну? — спросил дед по отцовской линии.
  
  
     — Дед, — вступился за сына Эспи, — я думаю, и ты уже забыл.
  
  
     Чего пристаешь к внуку? Больше полуста оборотов прокрутилось.
  
  
     Нельзя жить только старым одним. О будущем надо думать.
  
  
     — Э, какое у меня будущее, скоро помирать, — возразил старик.
  
  
     — Ну что? Ну что у них лучше, чем у нас. Пусть у нас не такой достаток, но департамент излечения задаром всех лечит, а там умирать будешь, тебе не помогут, если нет денег, — возмущалась тетка.
  
  
     — Я на лечении у них не был, но знаю, что минимальный пакет бесплатных услуг там присутствует. На почве умереть не позволят, но за операции надо платить. Однако уровень платных услуг такой, что вам и не снилось, — ответил Грегори.
  
  
     — И что ж, там пациентам в зад, извините, за деньги дуют? —не унималась тетка.
  
  
     — Не знаю, куда и кому на Десиме дуют, — поддержал сына Эспи, — но у них анализ на яйца гельминтов производят методом забора крови из пальца, а у нас, извините, необходимо стакан кала из этого самого зада для анализа сдать.
  
  
     — И откуда ты все такое знаешь?
  
  
     — Читаю статьи об изобретениях и их внедрении в народное хозяйство Десима и Камапа, и прочих стран, — уверенно произнес Эспи.
  
  
     — Грамотный, — вставил двоюродный брат Эспи, — а ты поди на почве поработай, языком молоть да в кабинетиках сидеть все горазды.
  
  
     — Много ты работаешь в своем коллективном хозяйстве? —прищурился дядька Инмост. — Утром ты не успеешь на работу прийти, уже топливо сливаешь. А вечером за ворованное и проданное метилкарбинол глушишь. Тоже мне, строитель светлого будущего нашелся.
  
  
     — Может, я иногда, не без этого, но я за свою родину горой.
  
  
     У меня язык не повернется про мою страну такое говорить. Я не дурак, я знаю, я в газете читал.
  
  
     — И в каких это местах ты прессу читаешь? Как газета называется? — спросила Халиа.
  
  
     — Как звать газету — не помню, в нее селедка завернута была, я читал про этот гнилой Десим. Там всю правду пишут. В редакции не дураки сидят, не глупее вас. Я мыслю так: не нужны нам эти буржуинские порядки и их прогресс. Я не понимаю, зачем эластам огромные дома и отдых на курортах. Работать надо.
  
  
     — Вы все пытаетесь втиснуть поведение других людей в узкие рамки своего мировоззрения, — ответила мать Грегори.
  
  
     Спорщик не унимался, распалял себя и перешел к оскорблениям. Он, указывая пальцем на отца, мать и сына, обозвал их пособниками Десима, продажной вшивой интеллигенцией, а в конце добавил на ухо соседу так, чтобы слышно было вокруг: «У них вся семья пришибленная. Никто никогда не работал. Эспи все формулы выводит, его сынок такой же. Слива от сливы далеко не катится. А мать вообще дурочка — фотохудожник. Нормальные эласты фотографируют стройки, сельскую жизнь, видных деятелей, а она природу снимает. Тфу». После чего дядька Инмост вывел обидчика за шиворот и долго с ним общался.
  
  
     Потом разговор пошел о продуктах питания. Все утверждали, что у буржуев одна химия, а не еда.
  
  
     — Более дешевая еда содержит биодобавки, но они незначительны, и об этом пишут на упаковке, — разъяснил Грегори. —А продукты питания на основе минеральных компонентов подороже. Их качество настолько высоко, что некоторые наши харчи, по характеристикам, у них можно использовать только на корм местному скоту.
  
  
     — А мы им и продавать не станем. Мы свое население будем кормить, — гордо заявил один из троюродных братьев Грегори.
  
  
     Больше острых дискуссий не было. Дискуссионный клуб устал и начал распадаться на группы по интересам. К Грегори подошел интеллигентного вида юноша и расспросил о выборной системе идеологического врага. Грегори ответил, что выборы главы государства проходят один раз в пять оборотов. Юноша задумался, а потом пробубнил, больше себе под нос, чем Грегори: «А зачем, зачем увольнять руководителя, который проработал столько лет?
  
  
     Раз ему народ однажды доверил править, и он это делал хорошо, то зачем другой нужен?» Обратно после встречи с родственниками Грегори ехал на заднем сидении машины рядом с матерью. Он долго молчал, а потом произнес: «Хоть вы-то мне искренне верите или только потому, что я ваш сын?» Халиа погладила его по голове, потом попросила Эспи достать из бардачка приемную машину и, улыбаясь, ответила: «Конечно, сынок. Отец перестроил контур и нам стал доступен вражеский диапазон частот. Послушай». Она включила портативный приемник, покрутила ручку настройки, послушала, а потом добавила громкости. Из динамика донесся хриплый голос женщины, вещавшей из другого континента: «Говорит радио Десима. Вы находитесь на волне радиостанции «Свободный Камап». В эфире передача «Права эласта». И Грегори закрыл лицо передними конечностями.
  
  
     XXIII
  
  
  
     В сарацинский лагерь прибыл караван из верблюдов и лошадей.
  
  
     Кроме всего прочего доставили четырех новых рабов взамен тех, что умерли за последнее время. Трое из них были из местных, с более темным, чем у коренных жителей Ориса, цветом кожи и более редкой растительностью на лице у мужчин. Одна из них была женщина. Женщин не часто приобретали для выполнения тяжелых работ, таких, к примеру, как в каменоломне на реке Изима. А четвертый невольник был типичным представителем северных варварских племен. Он отличался высоким ростом, густыми волосами на лице и голове. Одет был в некое подобие старой подранной туники.
  
  
     Длинные грязные ногти. Волосы нечесаные. Но речь мастрийскую понимал. Разговаривал неохотно, мало и с акцентом. Надо сказать, что сарацины сами обладали не литературным языком столичных ораторов. Доставили его из южных районов, так как кожа на открытых участках была сильно загорелой. По всему видать, его перепродали новому хозяину. Невольник был худ, может, даже болен, но взгляд у него тверд. В отличие от остальных трех вновь прибывших, он не стоял, сгорбившись и опустив глаза, а медленно осматривал окружавших его людей и обстановку.
  
  
     Трое алеманов подтянулись к прибывшему обозу. Это было не рядовое событие, поэтому все жильцы лагеря высыпали поглазеть. Работу уже завершили все рабы, оттого и им никто не запрещал смотреть. «Гот», — лаконично заявил Лотарь. «Откуда такая уверенность?» — спросил Роберт. На что первый ответил:
  
  
     «Лоб никогда не брил. Видишь, какие длинные волосы. О, надо сказать Хаттану, чтоб побрил нас. Значит, не нашего племени, а других рабов, кроме алеманов и готов, я в этих краях не встречал. Готы живут вдоль Белона и попадают в плен к мастрийцам.
  
  
     Остальные племена с империей почти не воюют. Их земли не граничат с Мастрией. Разве сами готы пленников перепродадут, как нас». «Крысоеды», — процедил Жуль, а потом разразился бранью на барбарианском диалекте к прибывшему варвару. Тот молчал, делая вид, что не понимает Жуля. Он не обратил никакого внимания на кричавшего, а продолжал смотреть на палатки, рабов и их хозяев. И вот Лотарь почувствовал, что его кто-то сверлит взглядом. Гот оценивающе оглядел Лотаря с ног до головы. На что последний ответил на языке, понятном двум враждебным племенам: «Чего, как филин, вылупился?» Гот ничего не ответил, вроде, как и не понял. «Оборзел, да? Пошли, подойдем», — сказал своим друзьям Роберт.
  
  
     Четыре пленника стояли в стороне от разгружаемого обоза.
  
  
     Путы с них сняли, и они сели на песок все, кроме гота. Тот растирал запястья рук после веревок. Алеманы подходили к этой группе и разговаривали на своем языке.
  
  
     — На этот раз и бабу доставили, — сказал Лотарь.
  
  
     — Надо будет ее выпороть, — предложил Роберт.
  
  
     — Выпорем, как полагается, только ночью.
  
  
     — Я первый, — сказал Жуль.
  
  
     — Ага, после того, как ею натешатся хозяева, — ответил Лотарь.
  
  
     — Она такая старая и страшная, что твоя очередь наступит в эту ночь, — засмеялся Роберт.
  
  
     — Других самок нет. Была одна, да подохла. Есть, Роберт, ослицы в стаде. Если эта не нравится — дуй их, — ответил колкостью Жуль, потом глянул на гота: — А тебя я драть не буду, я с тебя кожу живьем сдеру.
  
  
     Гот ничего не ответил, только кивнул головой.
  
  
     — Я тебя, готская морда, сегодня зарежу, — обратился Жуль на мастрийском.
  
  
     — Как? — с презрением спросил тот.
  
  
     — Ножом.
  
  
     — А в этом таборе железо на ночь не отбирают?
  
  
     — Я тебя вот этими руками удушу, — продолжил Жуль.
  
  
     — Ты задуши для начала, а потом хвалиться будешь, — ответил гот и плюнул под ноги троице.
  
  
     — Мы тебя задушим или повесим, — добавил Роберт.
  
  
     — Тут на пальмах первый сук высоко располагается. Руки у тебя длинные?
  
  
     — У нас — длинные, — произнес Лотарь.
  
  
     — У нас… мы. Какие-то вы убогие, раз страшитесь втроем одного.
  
  
     — А вы разве не нападали в последний раз с армией в восемьдесят тысяч на тридцатитысячное наше войско, а потом не резали безоружное население?
  
  
     — Я ни вас, ни ваше войско никогда не видывал. Что вы от меня хотите?
  
  
     — Я хочу тебе кишки выпустить, — прошипел прямо в лицо Жуль.
  
  
     — Воняет от тебя, дружок. Рот полоскать не пробовал? — агрессивно произнес гот.
  
  
     — Я твоей кровью прополощу, — ответил Жуль и замахнулся на собеседника.
  
  
     Гот наложил широкую ладонь на лицо Жуля, сжал пальцы, а потом с силой толкнул. При этом своей левой ногой гот сделал подножку. Жуль упал на пятую точку, а его обидчик криво улыбнулся и сказал: «К кому лезешь, жаба?» За всем происходящим наблюдал бей. Он подозвал одного человека из своего рода и дал распоряжение всыпать двадцать плетей готу. Потом постоял, подумал, окликнул его и наградил тем же количеством и алеманов: «Да не ленись, хорошенько отстегай этих северных ублюдков. Пусть свое место знают». Это распоряжение было встречено всеми сарацинами с радостью. Надо ж как-то веселиться.
  
  
     Это не Орис, тут рабы дорого стоят. Гладиаторские бои не устроишь.
  
  
     На готе висела одна лишь туника. С него стянули одежду. Он стоял абсолютно голый и, казалось, был смущен. Косматое существо с ребрами, которые не составляло большого труда сосчитать, глядело в песок. Ладонями он прикрывал промежность. Все тело его покрывало множество шрамов. «Этот боец много воевал, прежде чем угодил в плен», — заметил Лотарь. Гота положили грудью на повозку и все увидели свежие рубцы на его спине. На что Роберт высказал предположение: «Он и в рабстве тихо жить не хочет».
  
  
     Процедура наказания для первого закончилась. Ему помогли подняться. Поверх старых рубцов появились новые, некоторые кровоточили. Вторым шел Жуль. Проходя мимо, он бросил на ходу: «Что, гот, получил свое?» «Я не гот», — послышался ответ. «А кто?» — спросил Жуль. «Хрен с бугра», — ответил варвар.
  
  
     «С какого?» — решил уточнить алеман. «С шершавого», — буркнул тот. Жуль приостановился и спросил у своих сородичей:
  
  
     «А зачем тогда нам под плети ложиться, коль он не гот?» Но ответил не Роберт и не Лотарь, а первый, кого наказали: «Одним разом больше, одним меньше».
  
  
     Пока шло наказание Жуля, двое оставшихся алеман вели беседу.
  
  
     — Слышал, он сказал, что не гот, — говорил Жуль.
  
  
     — Наверно, — произнес Лотарь.
  
  
     — Ты ему веришь?
  
  
     — Да. Когда его били, он ругался не на готском наречии, — сказал Лотарь.
  
  
     — А на каком?
  
  
     — Говор подобен ругийскому. Я как-то одного ругийца встречал. Они живут далеко на северном острове.
  
  
     — Угу. Он назвался Хреном с земель Шершавого бугра, — произнес Жуль. — Ты местность такую знаешь?
  
  
     — Никогда не слышал.
  
  
     После приема пищи алеманы подошли к моложавому старику. Он не был похож ни на северного варвара, ни на сарацина, ни на мастрийца. Росту в нем было на голову меньше, чем у алеманов. На макушке виднелась лысина. Волосы имели темный оттенок с проседью, локоны слегка подкручивались. Самое интересное, что они были подрезаны. Борода побрита клинышком, усы подстрижены. Более ни у кого в этом лагере бритва не касалась кожи лица. Нос крючком, но не тонкий. Самыми выразительными в его внешнем виде были глаза. Они, как две темные зрелые сливы, с грустью смотрели на окружающий мир, словно Хаттан все знал.
  
  
     Ругиец сидел поодаль один, жевал сушеную рыбу. Именно жевал, а не чистил, так как с голодухи потроха съедались тоже.
  
  
     Вопрос состоял лишь в продолжительности поглощения пищи, что соответствовало продолжительности получения удовольствия.
  
  
     — Вставай, Хаттан! — обратился Лотарь к старику.
  
  
     — Это улучшит мою жизнь?
  
  
     — Это продлит твою жизнь, — сказал Роберт.
  
  
     — Ой, не смешите. Кому ж нужна такая жизнь, как у меня, да еще и долгая?
  
  
     — Давай, мастрийская собака, поднимай свой хвост. Нам надо побрить лбы.
  
  
     — Так в чем дело? — ответил Хаттан, продолжая сидеть. — Я шо, вам запрещаю? Идите себе и брейте.
  
  
     — Ты издеваешься над нами? — задал вопрос Лотарь.
  
  
     — Молодой человек, если б я над вами издевался, то вы бы страдали. А я не вижу страданий на вашем лице.
  
  
     — Вот сейчас схвачу за твою бороду, перестанешь гавкать.
  
  
     У тебя что, ума много? — предположил Жуль.
  
  
     — Нет, не много, но он у меня есть в отличие от некоторых.
  
  
     — Хаттан, — продолжил Лотарь, — я хочу, чтобы ты побрил нам спереди голову.
  
  
     — А мне оно надо? — спросил старик.
  
  
     — Мне надо, — сказал Лотарь.
  
  
     — А мне-таки — нет, — стоял на своем Хаттан.
  
  
     — Нам перед богами стыдно, мы обязаны обривать лбы, и ты нам в этом поможешь, — объяснял Лотарь.
  
  
     — Почему я? — пожал плечами старик.
  
  
     — Бо ты есть брадобрей, оголи наши головы, — сказал Роберт.
  
  
     — А шо же я с этого буду иметь?
  
  
     — Обязательно иметь? За так нельзя? — поинтересовался Жуль.
  
  
     — А что вы сделали за так? От вас за так даже ишачьего навоза в голодный год не допросишься, — уже серьезно произнес Хаттан.
  
  
     — Лотарь, — обратился к другу Жуль, пусти, я сейчас с этого мастрийского хоря душу вытрясу.
  
  
     — Во-первых, молодой человек, я не мастриец, а с Финикии, —начал старик.
  
  
     — Какая разница, это одно и тоже, — перебил его Жуль.
  
  
     — А во-вторых, перебивать старших не хорошо, — продолжил Хаттан. — В-третьих, животное хорь воняет, а вы слышали, чтоб от меня воняло? Шоб у вас столько проблем было, как от меня вони. И последнее: если вам сегодня двадцать плетей мало, то можете потрясти меня и мою душу.
  
  
     — Я тебя выловлю ночью или днем на солончаках, когда никто видеть не будет. Утоплю в море. Понятно? — молвил Лотарь.
  
  
     — Тогда кто ж вас брить будет?
  
  
     — Тогда я тебя вот так, гнида! — Роберт порылся в ворохе одетых на него лохмотьев, извлек оттуда насекомое и щелкнул, раздавив его ногтями.
  
  
     — У меня уже трясутся руки. А когда руки трясутся, а я брею, то могу горло случайно подрезать, — пошутил Хаттан.
  
  
     Шутка оказалась неудачной, по крайней мере, так решил Жуль. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что никто из сарацин за ними не наблюдает, подошел к сидящему на песке Хаттану и сильно ударил его ногой в грудь. «Ты, лосиная моча, долго будешь испытывать наше терпение?» Ругиец, до этого наблюдавший за всем происходящим, поднялся на ноги и крикнул: «Что вы, как орки, стаей на старика напали?» «А ты, жаба, не лезь, — ответил Роберт, ему явно понравилось это выражение, произнесенное сегодня ругийцем. — Можем и на тебя напасть». «Вы, варвары, только и знаете, что, как гоблины, терзать людскую плоть. Только я вам сразу скажу, живым меня не возьмете — век воли не видать», — ругиец стал в боевую стойку.
  
  
     Алеманы переглянулись, а Роберт прошептал: «Век воли не видать. Как красиво сказано!» Лотарь же и Жуль схватились за животы и начали смеяться.
  
  
     — Мы — варвары, а он аристократ!
  
  
     — Из древнего патрицианского рода, корни идут с момента основания Ориса! Ты, чучело выдры, поди, в море на себя посмотри.
  
  
     У тебя, Хрен, в Ругии все такие?
  
  
     — Где? — переспросил Хрен.
  
  
     — На острове Рюген в местности Шершавый бугор. Ты сам, Хрен, об этом нынче говорил.
  
  
     — На Рюгене? А, ну, да, — замялся Хрен, а потом весело засмеялся от души.
  
  
     — А шрамы на теле ты в боях с племенами орков и, как их, гоблинов получил? — c уважением спросил Роберт.
  
  
     — Да, но большую часть в рабской неволе.
  
  
     — Угу, — закивал головой Роберт, — против рабства нужно бороться, а то век воли не увидишь.
  
  
     — Молодой человек, — обратился Хаттан к ругийцу, — если вам надоело общество алеманов, то пойдемте ко мне в палатку.
  
  
     Она пустая. Невольник, который делил со мной эти ветхие шкуры, покинул нас. Или вам новые владельцы уже выделили собственную виллу?
  
  
     — Имущество все мое при мне. Идем, — вздохнул Хрен. — Хотя, нет. Мой владелец не будет против, если я в море искупаюсь?
  
  
     Хаттан сказал, что прецедентов по запрету на посещение воды не было. Ругиец обрадовался и пояснил, что до этого жил в неволе вдали от моря и водные процедуры принимал чрезвычайно редко.
  
  
     Поэтому, несмотря на раны на спине и боль, усиливающуюся от соленой воды, он смоет с себя грязь и пот.
  
  
     ***
  
  
     Актовый зал одного из предприятий набит под завязку. Мигуэль описал это, как большая комната, полная народу. Он рассказывал Грегори о своем сновидении на следующее утро. Рассказывал, как тот, стоя на высокой трибуне, вел повествование о своем посещении Десима. Вначале он делился впечатлениями о жизни на другом континенте, а затем из зала поступали записки, на которые ученый отвечал. Грегори слушал Мигуэля и кивал головой в знак подтверждения изложенного стражником. Далее Мигуэль, чтобы убедиться в том, что сон вещий, просил Грегори рассказать об эпизодах этого периода своей жизни. Грегори делился воспоминаниями, и, когда они совпадали с увиденным Мигуэлем во сне, охранник радовался и повторял: «Да, да, точно. Мне подобное снилось».
  
  
     Естественно, Мигуэлю не могли за одну ночь присниться все выступления Грегори на собраниях заводских коллективов, перед жителями сельских хозяйств, в клубах при общественных организациях. Как обычно, он скупо, без комментариев излагал про жизнь идеологического врага. Грегори, честно сказать, уже порядком надоело рассказывать одно и то же по многу раз, но статус требовал. Теперь он стал значимой фигурой не только среди деятелей науки, но и в общественной жизни. О нем писала пресса от местной до государственной, и один раз показывали по визору.
  
  
     Сидеть в лаборатории ему нравилось больше, чем быть публичным эластом. Грегори понимал, что любая популярность уходит и приходит, что его еще немного заставят покрасоваться на трибунах и все вернется на место. Одним из положительных моментов такой шумихи в будущем станет, как надеялся Грегори, увеличение финансирования его научных исследований и популяризация науки как таковой вообще. Так, возможно, и произошло бы, но пригласили Грегори выступать в День чиновника военного департамента перед аудиторией не ниже третьего уровня.
  
  
     После доклада Грегори стали поступать вопросы. Он давал на них ответы. Военные слушатели особо ничем не отличались от гражданских, разве только дисциплиной в зале, более резким неприятием буржуинской модели развития общества и прямолинейными, заранее заготовленными вопросами. Еще одно:
  
  
     в этот раз присутствовало большое количество эластов на высоких должностях. Они тихонько переговаривались между собой, постоянно поглядывая на докладчика. А к концу выступления в зале объявился эласт в невоенной форме, который присел в последнем ряду и стал конспектировать речь ученого. Этот эласт потом еще появлялся на нескольких аналогичных мероприятиях.
  
  
     Он все время писал в своем блокноте, изредка поднимая глаза на Грегори. В этом месте повествования Мигуэль попросил Грегори поподробнее описать внешний облик этого соглядатая. Тот словесно нарисовал портрет этого чиновника. Охранник подтвердил сходство в одежде и повадках.
  
  
     В одни из суток после очередного выступления эласт, конспектирующий высказывания Грегори, подошел к нему, представился, показал документ.
  
  
     — Я имею желание вести с вами разговор. Вернее, желания у меня с вами общаться нет, но служба обязывает, — начал он.
  
  
     — Нет желания или нет необходимости, тогда и время тратить нечего, — с пренебрежением ответил Грегори.
  
  
     — Вы не спешите. Я хотел обсудить некоторые ваши высказывания, — продолжил этот эласт и полез в портфель за блокнотом.
  
  
     — Перестаньте, вы что, без бумажки не в состоянии диалог вести? — ученый глянул на собеседника.
  
  
     — Пожалуй, я достану, — он извлек предмет хранения высказываний Грегори, полистал его и зачитал: — Что может значит ваше высказывание «в системе управления Десима присутствует много положительных моментов»?
  
  
     — То и значит, а по-вашему, там живут абсолютно деградированные личности, не способные управлять страной?
  
  
     — Живут разные, но управляют буржуины. Вы считаете, что в них осталась хоть капля порядочности?
  
  
     — В десимском обществе нет резкой грани между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Там любой эласт, будучи наемным работником, может скопить первоначальный капитал и открыть свое дело. Тем самым он превращается в буржуина. Вы ж не думаете, что как только он открыл свой небольшой бизнес, то стал кровососом и у него выросли рога и копыта? Эти ваши так называемые пролетарии, кто не раздолбай, в большинстве мечтают иметь свое дело. Собственное дело — это большая свобода в реализации жизненных планов.
  
  
     — Вы сами верите в то, что сейчас произнесли? Вы занимаетесь пропагандой десимского образа жизни. Вернее образа жизни прогнившей его верхушки.
  
  
     — Я, гражданин, с такими эластами общался, — хмыкнул Грегори.
  
  
     — Правда, и при каких обстоятельствах?
  
  
     — Я вам отчитываться обязан? Пойдите, почитайте. Там в управлении хранятся мои показания о поездке.
  
  
     — Моя работа задавать вопросы, — пошел в атаку чиновник, — а ваша — отвечать.
  
  
     — Я на такую работу не нанимался — перед тобой оправдываться. Меня просили рассказывать — я описываю увиденное.
  
  
     — Вы мне не тыкайте, я при исполнении, я тружусь.
  
  
     — Трудяга! — возмущался Грегори. — Ходит за мной по пяточной части нижних конечностей, корками трясет да записывает уже пятую лекцию подряд. Ты книгу обо мне издавать собрался?
  
  
     — Нет, — замялся чиновник.
  
  
     — Иди, работай, преступников лови. Что не нравится?
  
  
     — Вы не совсем правильно излагаете жизнь на Десиме.
  
  
     — А ты там был, знаешь как?
  
  
     — Не был, но знаю, как правильно рассказывать.
  
  
     — Так надо правдиво или правильно говорить? — спросил Грегори.
  
  
     — Надо чтоб полезно для страны.
  
  
     — Значит, правда этой стране не полезна?
  
  
     — Этой, а какая у вас еще есть?
  
  
     — Страна у меня одна, и пользы ей я принес столько, что сто таких балбесов, как ты, не принесут. А если не нравятся мои мысли, то не напрягайте меня с этими выступлениями. Можно подумать, мне нет больше работы, как трепать языком. Забыл уже, когда в лаборатории опыты ставил.
  
  
     — Странно и даже несколько мелкобуржуазно вы заговорили после посещения Десима.
  
  
     Рассказ о событиях, увиденных Мигуэлем во сне, подошел к концу. Все совпало, и он сказал, что почти уверовал в необходимости поиска Андрея. После рассказа ученого об услышанном из уст Марчеллы о Литисии и серьезной беседы мужа с женой не только тело Мигуэля стало принадлежать Грегори, но и душа. «Пошли, Григорий, нет у меня больше семьи, а точнее и не было никогда», — обратился вслух к другу Мигуэль. Марчелла посмотрела на мужа, потом на дочь и покрутила пальцем у виска: «Совсем мозги на телеге уехали от тела. И куда собрался?» «Нет жены и дочери — не для кого и работать. Поехали разбираться с Густаво, и сваливаем с Ориса», — сказал Мигуэль. Марчелла стала у выхода из дома и сказала, что не позволит мужу уволиться со службы. Тогда левая и правая рука со сжатыми кулаками поднялись вверх. Женщина отступила, а Литисия проговорила: «А за что ж мы жить теперь станем?» «Отец, дочка, кормить тебя будет. Настоящий отец. С голоду не пропадем», — демонстрировала оптимизм Марчелла. «Пошла вон с дороги, потаскуха», — крикнул на жену Мигуэль и шагнул во двор.
  
  
     Разговор происходил в кабинете Густаво, откуда предварительно были удалены все уши.
  
  
     — Раз уж мы здесь остались втроем, то надо разрешить все вопросы раз и навсегда, — Мигуэль глянул в упор на Густаво.
  
  
     — Да? — удивился его начальник и огляделся по сторонам. —Ну, втроем, так втроем.
  
  
     — Так вот, мерзавец, я увольняюсь и желаю получить откупные.
  
  
     — Мигуэль, я знаю, люди шушукались, что с тобой не все в порядке, но это уж слишком.
  
  
     — А драть периодически мою жену — это в порядке? — поинтересовался Мигуэль.
  
  
     — Особенно если это жена твоего сослуживца, — своим хрипловатым голосом добавил Грегори.
  
  
     — С чего ты взял? — разыгрывал роль невинного Густаво.
  
  
     — Сама сказала.
  
  
     — От дура! Чего еще она тебе намолола?
  
  
     — Что дочь твою я растил.
  
  
     — Узнал через пятнадцать лет, — скривился начальник тюрьмы.
  
  
     — Мы ждем от тебя компенсации, — твердо проговорил ученый.
  
  
     — Вымогаешь. С ума сошел. По тюрьме соскучился. Так ты ж знаешь, в этом заведении долго не держат. Несколько дней —и суд. За насилие над человеком при исполнении можешь схлопотать виселицу или в лучшем случае штраф. Тогда деньги ты мне платить станешь, а не я тебе, — ответил Густаво.
  
  
     — А по мне, так все одно. Семью я потерял, а служить с тобой я не желаю, но нам золото нужно.
  
  
     — Кому это нам? Говорят, зрения на один глаз лишился и рука левая почти не действует, а я его в охране держу, так он еще и права качает, — возмутился Густаво.
  
  
     Правый глаз смотрел в сторону, а левый медленно развернулся и начал сверлить начальника тюрьмы. Потом Грегори опустил свою руку на ладонь Густаво и с силой ее сжал: «Эта рука, по-твоему, онемела, а?» Тот одернул руку и вскрикнул от боли. Грегори улыбнулся:
  
  
     «Только пикни, и мы тебя здесь на месте четвертуем. Да, Мигуэль?» «Легко, Григорий, — разговор шел вслух. — Я, брат, умею и кости ломать и жилы доставать». Начальник тюрьмы явно испугался. Он наверняка бы позвал кого-нибудь из охраны, но из-за суеверий боялся демонов смерти керов и посчитал, что один из них вселился в Мигуэля. Густаво понимал, что разговор с ним ведут две разные личности. А керы могут и на расстоянии одним взглядом убить.
  
  
     — Да неизвестно еще, чья Литисия дочь, — озираясь по сторонам, произнес он. — Думаешь, Марчелла с одним мной погуливала? Она сосала выгоду со многих состоятельных мужчин.
  
  
     — Давай их адреса и банковские реквизиты. Разберемся, не помешает лишняя информация, — продолжал наезд Грегори.
  
  
     — Чего хотите? Какого реквизита?
  
  
     — Дядя, чего мы хотим, то ты нам и расскажешь и отдашь, —ученый скорчил страшную гримасу.
  
  
     — Ой, — поежился Густаво, — все это в прошлом и только слухи.
  
  
     — Но у тебя-то все взаправду с ней было?
  
  
     — Виноват, было. Только я вашей семье столько добра сделал.
  
  
     Устроил тебя, Мигуэль, на теплое место. Знаешь, сколько сюда попасть стоит на службу? А ты бесплатно. Марчелла попросила.
  
  
     Я помог. У меня с ней раз десять, не более, происходило такое.
  
  
     Давно было.
  
  
     — Совсем малость, Мигуэль. Раз десять. Представь ситуацию:
  
  
     приходит Густаво домой, а его молодая жена под нами лежит голая, задравши ноги, — сказал Грегори. — И так десять раз.
  
  
     Густаво прикидывал, что лучше: откупиться от Мигуэля и этого существа или убить своего подчиненного. Если убить, то вместе с телом исчезнет и дух демона. Что бы убить, необходимы веские для этого основания. Никто не поверит, что Мигуэль и кер пытались его извести. И кто вообще поверит в кера, ведь это редчайший случай. Вот если б поместить их в пыточную, приковать цепями, а потом пытать огнем в присутствии свидетелей, то кер себя бы проявил. Только, по-честному, за что убивать Мигуэля?
  
  
     Человек он неплохой, простодушный, вспылил. Он и не виноват, что кер в него вселился. Надо выманить их к людям, не сидеть здесь втроем, а то порчу наведет этот демон. Густаво покрутил головой, огляделся, заерзал на стуле, на котором сидел. «И думать об этом забудь! — глянул на него глаз Грегори. — Только позови кого! Ты, я слышал, женился недавно, раз молодая супруга?» «Да», — неопределенно выразился Густаво. «Сына ждешь?» — логично предположил ученый. «А ты откуда знаешь, что моя жена беременна?» «Он многое знает», — ответил за друга Мигуэль. «Просто нам самим об этом только недавно стало известно», — проговорил начальник тюрьмы. Грегори мысленно сказал Мигуэлю подняться с табурета и стать напротив Густаво для большего эффекта и морального давления. Правая рука Мигуэля медленно достала меч из ножен и передала левой руке. Это был очень ответственный момент, поскольку Густаво мог сорваться и извлечь в свою очередь оружие также. А Грегори своей рукой не владел гладиусом.
  
  
     — Ты сказал, что это теплое место стоит хороших денег? —с хрипотцой произнес Грегори.
  
  
     — Да, и не малых, — подтвердил начальник.
  
  
     — Так продай его, а золотишко нам, у?
  
  
     — Гарантия, что вы отстанете от моей семьи, — потребовал Густаво.
  
  
     — Я и Мигуэль даем, а вот Марчелла — не гарантирую, — нечто подобие смеха изобразил Грегори. — Скажу только, мы уезжаем из города. Нам необходимо найти одного из тех двух невольников готов, что привез Себений в прошлом году.
  
  
     — Угу, понимаю, — многозначительно произнес тюремный начальник. — То-то они мне подозрительными показались еще тогда, и искал ты, Мигуэль, их.
  
  
     — Мы искали еще тогда, но у меня не было такой силы, — мрачно заметил Грегори. — Значит, сейчас, Густаво, пятьдесят золотых.
  
  
     — Это место столько не стоит, — возразил Густаво.
  
  
     — Пятьдесят, ты слышал? И без фокусов. Это жизнь, а не театр, и мы в нем не актеры, — отрезал ученый.
  
  
     — Постараюсь, — буркнул начальник тюрьмы.
  
  
     — Тогда по рукам, едем к тебе домой. Мы обождем денег на улице, в твой дом жену пугать не пойдем, — Грегори протянул свою конечность-руку.
  
  
     Густаво вывернул свою, чтобы пожать ладонь Грегори. Такой жест был не в традициях Мастрии. Они в приветствии прикладывали руку к груди. Такой жест был характерен для республиканцев, но Густаво пожал ладонь левой руки. И сразу одернул. Она была холодна, как у мертвеца. И на начальника Мигуэля повеяло миром подземного мрака и холода. Не зря Грегори охлаждал ладонь о сталь гладиуса. Забирать дивиденды необходимо было сразу, пока не упали акции. За ночь Густаво мог придумать что угодно.
  
  
     Шулеры лохам не дают никогда опомниться и дожимают клиента сразу и до упора. Об этом Грегори знал, изучая жизнь буржуинского общества.
  
  
     XXIV
  
  
  
     Там, где еще пески Нефиды не поглотили зеленый покров Финикийской земли, там, где росли пальмовые рощи, там, где текли, пусть и мутные, воды небольших речушек, стоял на краю Мастрийской империи небольшой город Дор. Этот населенный пункт нельзя в полной мере было назвать крепостью, он и имел невысокие городские стены. В такой же степени Финикию нельзя было отнести и к территории Мастрии. Это скорее был союз городов, находящихся под протекторатом империи и уплачивающих ей налоги, но со своим местным самоуправлением. Финикийцы являлись отличными мореплавателями, рыбаками, ремесленниками и торговцами, но никудышными воинами. Попробуй, повоюй с имперскими легионами такому малому числу жителей Финикии, учитывая, что на этом небольшом клочке земли проживает приличная масса различных наций и народностей со своими обычаями и порядками. Договориться выставить единое войско финикийцы так и не смогли, когда границы империи приблизились к их родной земле. Поэтому были разбиты поодиночке или группами и проглочены Мастрией, как многие народы. Но император и сенат ввиду важности сохранения торговли и ремесел, а также удаленности территории оставили намного больше свобод союзу этих восточных народов, чем иным провинциям.
  
  
     Восточнее, в пустыне жили сарацины. Они вели кочевой образ жизни. Их, как и финикийцев, также было не много. В отличие от готов и северных барбариан эти варвары были не столь агрессивны, с регулярными войсками Мастрии в стычки не вступали, но охотно промышляли грабежом, торговлей солью и нападением на слабо защищенные города на окраинах Финикии. Естественно, постоянного ежегодного налога сарацины империи не уплачивали, платили лишь за право торговли в Мастрийских городах. При одной из немногих таких атак на город Дор был совершенно незаконно обращен в рабство Хаттан. Везти вольного человека на рынок никто из сарацин не решится. За такое, как и за нападение на город, прибьют либо гвоздями к воротам, либо, если преступников окажется много, к ближайшим пальмам железными костылями.
  
  
     — А в этих песках нет никакого закона — ни мастрийского, ни финикийского, — продолжил свой рассказ Хаттан, обривая бороду и подстригая волосы ругийцу, — тут я на таких же правах, как и ты, законно купленный раб.
  
  
     — Ха-ха, — рассмеялся человек по прозвищу Хрен, — звучитто как гордо: законно купленный раб.
  
  
     — Конечно, вас же по документам купили?
  
  
     — А как же, с такой родословной и экстерьером меня с руками-ногами оторвали у заводчика с первого вывоза на собачий рынок, — что-то не совсем вразумительное для собеседника проговорил ругиец.
  
  
     — Вот вы, молодой человек, возмущаетесь, что в рабство угодили, а каково мне? Судя по вам, вы — воин?
  
  
     — Хаттан, давай на «ты», так проще, а то ты один раз так ко мне обратишься, другой раз на «вы». Хорошо?
  
  
     — Я ж вам не запрещаю. Ты обращаешься ко мне, как тебе удобно, а я к вам, как мне удобно. У вас разве зуб начинает болеть, когда к вам образованный человек обращается?
  
  
     — Нет, Хаттан, башка.
  
  
     — О, это не те головные боли. Поверьте. Дальше говорю. Вы пошли воевать. Вы — варвар, северный варвар — барбариан.
  
  
     Они бесстрашные воины, — повел бровями брадобрей и усмехнулся. — Ты шел убивать, брать в плен и обращать в рабов других.
  
  
     Чего ж ты переживаешь, что победил не ты и попал в невольники?
  
  
     Ты ж, Хрен с Шершавого бугра, хотел сам сделать рабами других людей, а попал на их место. Как говорят в Финикии: «Не насыпай бархан другому — сам с него свалишься».
  
  
     — Сам ты хрен с бугра барханного, пословица гласит: «Не рой яму другому, а то сам в нее угодишь».
  
  
     — Так то ж потому, что у вас, у косматых северных народов, роют ямы для медведей. Они, говорят, такие же лохматые, как ты сейчас. А у нас шакалы по барханам бегают.
  
  
     — Такие же облезлые, как сарацины, — перебил его ругиец.
  
  
     — Вы думаете, что мне сарацин — брат? Если б сарацин мне был братом, то я б ездил сейчас на ишаке или верблюде, а не вот этими руками собирал соль, — финикиец показал свои руки в мелких язвах от разъедающей соли. — Но я — цирюльник, я не шел брать в полон никого, я тихо жил. Ко мне пришли и забрали. Так что ж мне делать?
  
  
     — Так я тебе ответить должен или тот, кто тебя в плен брал? —в свою очередь спросил Хрен.
  
  
     — А вы хотите, чтобы я искал того мерзавца, что совершил надо мной насилие? Так я б спросил, но эти мерзавцы его искать не пустят, — Хаттан указал в сторону палатки бея.
  
  
     Цирюльник закончил свою работу. Борода у ругийца была уничтожена, волосы на голове пришлось обрить. Хаттан не смог сделать такую прическу, как просил клиент. Он хотел оставить волос длиной с ноготь, но такую длину мастер не знал, как сделать. Пришлось обрить. Хаттан не рекомендовал находиться под солнцем с лысой головой. Весь процесс происходил по следующему сценарию, при этом он использовал всего один инструмент —длинную острую бритву. Брил при помощи одной воды, так как мыла, пены или геля в магазин не завезли. Ножниц тоже не было, оттого Хаттан брал каждую прядь волос и обрезал ее при помощи все той же бритвы, но ровно обрезать волос до небольшой длины было сложно. Пришлось побрить. Хаттан предложил сделать прическу более длинную, как у мастрийских горожан, но Хрен сказал, что год не брился, следующий раз неизвестно, когда выпадет, а лохматым ходить ему не с руки. На что цирюльник ответил:
  
  
     «Ишь ты, ползать всю жизнь по болотам и лесам в таком виде было с руки, а теперь с ноги».
  
  
     Все это время рядом на костре жарились куски крупной рыбы.
  
  
     Рыба была аппетитная, жир с нее капал в огонь и шипел, а дымок щекотал приятно нос. Два невольника постоянно отвлекались от стрижки и переворачивали куски. Когда Хаттан закончил свою работу, Хрен пошел смыть с себя остатки волос в море. Вернулся. Хаттан глянул на обнажившиеся на голове ругийца два шрама и потрогал свою, проверяя на месте ли она. Тот усмехнулся.
  
  
     — Кушай, Хаттан. Давно, небось, не жрал по-людски?
  
  
     — Почти год. Я у себя собак получше кормил, чем сарацины меня. Хорошо хоть пока не убили. Одного раба здесь при мне сам бей привязал к двум жеребцам и разорвали они его. Потом заставили меня куски мяса собирать по песку.
  
  
     — А сколько дней у вас в году? — спросил ругиец.
  
  
     — Четыреста девять. Десять месяцев в году. А вы имеете другое исчисление календаря? — произнес финикиец.
  
  
     Вопрос был проигнорирован. Далее Хаттан восхищался тем способом ловли рыбы, что предложил его сотрапезник. Ругиец за несколько дней до этого попросил его достать небольшой железный крючок, потом сплели из старых веревок длинную тонкую, но крепкую нить. Поплавок изготовили из дерева. Сделали заводь на отмели, заманили туда мелких рыбешек. Поймали их и использовали в виде живца. Пробовали поймать и на кусок лепешки, но он размокал, а этого продукта в неволе с избытком не наблюдалось.
  
  
     Первый день ничего не выходило. Алеманы ходили по берегу и посмеивались, отпуская колкости на предмет умственных способностей Хрена. Быть может, если бы такой способ ловли был распространен и рыба пугалась ловца, то ничего бы не получилось. Но хищнику было в диковинку, что держащий в руках веревку человек, стоя по грудь в воде на расстоянии десяти локтей от нее, может причинить ей неприятность. Поэтому на следующий день первая рыба была поймана. Ели ее сырой. Дров и хвороста никто давать не собирался из команды бея. После ругиец, поныряв в глубину, выволок водоросли и просушил их. Сегодня хватило и топлива, и рыбы.
  
  
     — Вы знаете, — произнес Хаттан, жуя теплое мясо, — а я тоже пытался тут рыбы добыть.
  
  
     — И каким способом?
  
  
     — Решил у наших мучителей попросить сетку и лодку, когда они ими не пользуются. И знаете, что они мне ответили, когда я у них спросил, не против ли они моей рыбной ловли?
  
  
     — Ну?
  
  
     — У тебя есть руки, руками и лови, а можешь и ртом в воде ловить, а снасть рабу портить незачем. И назначили пять плетей за обращение к ним. А я ж мог им половину отдавать. Они просто считать не умеют.
  
  
     — А ты на воле счетоводом был? — поинтересовался Хрен.
  
  
     — Нет, также цирюльником. И отец мой, и дед брадобреями были.
  
  
     — А жена?
  
  
     — Умерла. Она мастером по пошиву одежды считалась — швеей, портной.
  
  
     — И отец ее, и дед такую же специальность имели? — спросил ругиец.
  
  
     — А как ты догадался?
  
  
     — Жизненный опыт, — вздохнул Хрен и продолжил: — И в вашей родне все либо ростовщики, либо скорняки, либо сапожники, да?
  
  
     — А вы не такой глупый, — изумился Хаттан. — Что, хотите, чтобы мы меч в руках держали или мотыгу? Простите, но кто на что учился?
  
  
     — Я тоже когда-то учился, — сказал ругиец.
  
  
     — Охотиться на оленей и грибы собирать? — хмыкнул финикиец.
  
  
     — Нет, — произнес Хрен и о чем-то задумался, — я учился в школе, потом в институте, университете значит.
  
  
     — Вы — республиканец? — Хаттан при этом вскочил с места и уставился на собеседника, кусок рыбы выпал у него изо рта.
  
  
     — Нет, демократ, — с усмешкой ответил ругиец.
  
  
     — Молодой человек, я спрашиваю вас о стране проживания, а не о принадлежности к политическим течениям в империи. Вас, как и меня, насильно похитили?
  
  
     — Почему, я сам пришел и записался в рабы, как на службу в армию, — рассмеялся ругиец.
  
  
     — Это глупые шутки. Вам необходимо было признаться, что вы гражданин республики, раз вас в Орисе продавали.
  
  
     — И чтобы это поменяло?
  
  
     — Все! Полностью все. Разве вы не знаете, что у республики с империей договор о выкупе своих подданных друг у друга, если они стали невольниками? За вас заплатили бы деньги, и вы смогли бы вернуться домой или по желанию остаться в Мастрии по торговым делам. Правда, у вас акцент не республиканский, но, впрочем, не мое дело. Даже если вы государственный преступник или из-за неразделенной любви решили себя подвергнуть испытаниям в этих далеких землях, Хаттан никому не скажет.
  
  
     Поверьте, я умею молчать. Будем считать вас ругийцем. Наша нация знает, что такое преследование, она много раз подвергалась нападению и изгнанию со своих земель, — финикиец похлопал Хрена по плечу.
  
  
     — Хорошо, а я подскажу тебе устройство для стрижки волос.
  
  
     Назовем его ножницы. Соедини клепкой две бритвы между собой. Приделай два кольца с другой стороны, и ты узнаешь, насколько эффективней пойдет процесс стрижки, — при этом он воспроизвел движения пальцами.
  
  
     — Гениально! Господин Хрен с Шершавого бугра, теперь я верю, что вы не варвар, ибо ни у нас, ни в Мастрии, ни в республике такого инструмента нет.
  
  
     — Хаттан, хреном и шершавым бугром у нас называют в простонародье мужской член. Я так ответил алеманам на их грубость.
  
  
     — Ой, только давайте без пошлостей, я их не люблю. И шутки этих алеманов про совокупление не принимаю. Связь мужчины и женщины нельзя выставлять на всеобщее обозрение, это интимно у цивилизованных людей. Мы ж с вами не варвары. Тогда озвучьте ваше имя и домен, — Хаттан приложил руку к сердцу в знак приветствия.
  
  
     — Александр Челентано, — Саша протянул правую руку.
  
  
     — Точно, республиканец, здоровается по-ихнему, — подумал Хаттан и в ответ пожал руку Саше.
  
  
     Животы Саша и Хаттан набили доверху. Рыбы еще осталось много. Наутро можно было бы оставить немного подкрепиться, но остальное испортится на такой жаре за день. Причем наловить всегда можно свежей. Ругиец, как теперь по национальности считался Саша, предложил поделиться ею с алеманами.
  
  
     — Почему мы должны отдавать этим грубиянам еду? — воспротивился Хаттан.
  
  
     — Она же все одно испортится.
  
  
     — Тогда давай продадим им, — предложил финикиец.
  
  
     — Но у них нет денег.
  
  
     — Зато очень много наглости. Лучше другим отдать или обменять на что-нибудь.
  
  
     — Хаттан, не будь жадобой. Тебе неймется финансовые сделки совершать и в рабстве. Давай сделаем их полезными для нас, ну?
  
  
     — Как желаешь, рыба твоя, — развел руками финикиец. — Я б таким ни за что бы задаром не отдавал.
  
  
     — Скажи, вот ты говоришь, что у вас в Финикии много наций, а ты к какой относишься? — улыбнулся Саша.
  
  
     — К амореям.
  
  
     — Бачю, дядьку, що ты нэ украйинэць, — на непонятном для собеседника языке произнес Саша.
  
  
     — Знаком ты с такой нацией?
  
  
     — Думаю, да, — улыбка на лице Саши стала еще шире.
  
  
     — В твоих землях племя амореев не проживает, — утвердительно сказал Хаттан.
  
  
     — Почему? Живут амореи, а сарацины дынями и арбузами торгуют.
  
  
     — Есть амореи и другие финикийцы? Правда?
  
  
     — В нашем мире они живут во всех краях.
  
  
     — Обманываешь, а в твоем городе живут? — не верил Хаттан.
  
  
     — Есть, и некоторые из них мои хорошие знакомые. Они живут во всех городах, кроме Биробиджана.
  
  
     — А там, почему нет?
  
  
     — Погода сырая, холодно, снег, — объяснил Саша.
  
  
     — Ой, вэй, я б туда тоже не хотел. Разве только чтоб из рабства убежать.
  
  
     Голодных алеманов долго звать не пришлось. Они сидели невдалеке, но подходить без приглашения им гордость не позволяла. Сейчас они все трое жадно пожирали рыбу и вели разговор.
  
  
     Саша с ними познакомился поближе: рассказал немного о себе, спросил, как кого зовут из троицы.
  
  
     — Слушай, Хрен, то есть Александр, — говорил Лотарь, — а я не верил, что ты можешь словить таких рыбин на этот шнурок.
  
  
     Ты не держи обиды за то, что мы посмеивались над твоей ловлей.
  
  
     И за то, что тебе по спине надавали из-за нас.
  
  
     — А ежели тебя кто с невольников тронет, ты нам скажи, мы тут любого на место поставим, — предложил свои услуги Жуль.
  
  
     — А к Хаттану мы, как жабы, больше лезть не будем. Век воли не видать. Обещаю, только пусть побреет нам головы, —сказал Роберт. — А твое племя, Александр, голову полностью бреет, да?
  
  
     — Да, нет. Мне так удобнее, мыть часто не надо, а то волосы длинные уже надоели, — ответил Саша.
  
  
     — Тебя в плен где взяли? — поинтересовался Лотарь.
  
  
     — На правом берегу Белона, — сказал Саша.
  
  
     — Большой отряд? — спросил Жуль.
  
  
     — Нас двое было.
  
  
     — Вдвоем остались, остальных убили?
  
  
     — Нас всего два человека в отряде было, — уточнил Саша.
  
  
     — А как же вы собирались грабить вдвоем империю? — засмеялся Жуль.
  
  
     — А у тебя мысли только на грабеж и настроены, — попытался пристыдить его Хаттан.
  
  
     — А чего за Белон идти? Не на театральное представление ж глаза пялить, — вставил Роберт.
  
  
     — Мы не воевать шли, даже оружия при нас не было.
  
  
     — Это как? Что ж за воин пускается в дальний путь без коня, копья и меча? — развел руками Лотарь.
  
  
     — Так мы не в бой шли.
  
  
     — Торговать?
  
  
     — Нет, за ягодами пошли и заблудились, — улыбнулся Саша.
  
  
     — Ага, через пролив переплыли, по лесам шли, брели землями поганых готов, чтоб ягод набрать, — хмыкнул Жуль.
  
  
     — Мы присматривались к пограничной территории, — уточнил Саша.
  
  
     — Так бы и сказал, лазутчиками были, — решил Лотарь.
  
  
     — А чего надумали ругийцы, а? — спросил Роберт.
  
  
     — Чего ты к человеку пристал? Посчитает нужным — скажет.
  
  
     Чего о планах племени налево-направо языком молоть, — пришел на выручку Хаттан.
  
  
     — Хорошо, ты прав, — сказал финикийцу Лотарь, потом обратился к Саше: — Только без оружия по чужой территории опасно передвигаться.
  
  
     — Я не владею ни мечом, ни копьем. К чему оно мне, оружието? — сказал Саша — А врагов ты как убиваешь? — пожал плечами Роберт.
  
  
     — Руками, вот этими голыми руками. Отвечаю. Шлюхой буду, если вру, — Саша с серьезным видом протянул руки в сторону Роберта.
  
  
     — Ну знаешь, всяко может быть, — тихо произнес Роберт, покосился на Сашу и немного отодвинулся от него.
  
  
     Потом Саша рассказал, как добирался до Ориса и повстречался с императором. Хаттан его внимательно слушал, затем сделал заключение: «Тебя забрал с собой и вез в клетке не отряд сопровождения товарного обоза. Точнее, они везут из провинций продукты и товары, но это не их основная работа. Эти отряды собирают слухи, выясняют настроения в народе, общаются с доносчиками и прочее такое. Товары купцы возят, понимаешь? Орис такой огромный город, что его этими обозишками вовек не прокормить. И тот человек, которого ты принял за императора, вряд ли таковым является. Император старше меня по возрасту. В лучшем случае то — старший сын его, август. Он и интерес к вам с другом проявил, потому как считал, что может поиметь от вас важные данные. Может, вы прикидывались варварами или республиканцами, а сами могли сообщить ему новости о состоянии дел за пределами Мастрии. А как понял, что вы его речи не разумеете, то и интерес к вам потерял сразу. Так?» Саша в ответ кивнул головой в знак согласия. Потом он изложил, как в клетке в цирке их на обозрение и продажу выставили, как Камилла Дукс спорила с каким-то патрицием за право его с Андреем выкупить, как он просил забрать их к себе, а она разозлилась и влепила ему пощечину. При этих словах Саши Лотарь заулыбался и переспросил:
  
  
     — Ты говоришь, что показал пальцем на нее и на себя?
  
  
     — Да, а что тут такого? — пожал плечами Саша.
  
  
     — Потом из большого и указательного пальца ты соорудил кольцо, да?
  
  
     — Ну, — утвердительно кивнул Саша.
  
  
     — А потом ты поднял указательный палец вверх? — рассмеялся Жуль.
  
  
     — А что странного? — начал злиться Саша, не понимая насмешек.
  
  
     — Ты точно так сделал? — держась за живот, качался по земле Роберт.
  
  
     — Да. Шлюхой буду, именно так! — воскликнул Саша.
  
  
     Три алемана и финикиец от души смеялись, а Саша, ничего не понимая, хлопал глазами и смотрел на каждого из них по очереди.
  
  
     — Да объясните вы наконец, придурки, чего ржете с меня!
  
  
     — Александр, указав на эту аристократку, а потом на себя, ты жестами показал, что хочешь совершить действие в отношении ее. Кольцо из указательного и среднего пальца означает на барбарианских диалектах вот что, — Лотарь похлопал себя по ягодице.
  
  
     — А поднятый вверх палец означает совокупление между мужчиной и женщиной на их наречии, — сказал Хаттан.
  
  
     — Выходит, ты предложил ей нетрадиционную половую связь, — опять залился смехом Лотарь, а за ним и все остальные.
  
  
     — Ужас! — Саша закрыл лицо руками, покраснел и сам засмеялся. — Выходит, я на глазах у всей толпы предложил этой аристократке прочистить ей дымоход.
  
  
     — Прямо на месте, не выходя из клетки. Молодец, Александр!
  
  
     Представляю, что бы она с тобой сделала, если б купила. Вернусь домой, буду всем эту историю рассказывать, — веселился Роберт.
  
  
     — Будешь возвращаться — меня прихвати, хорошо? — Саша серьезно посмотрел на Роберта, но тот не ответил, а Саша продолжил: — Я, когда был на последнем переходе по дороге сюда в одном из оазисов, встретил похоронный кортеж. Везли мертвого мужа этой самой Камиллы Дукс — Луция. Он погиб в бою на севере Нефиды. Я так перекинулся словами с сопровождавшими тело легионерами, передал соболезнования его жене.
  
  
     Только понимаю, что они, хоть на пергамент и записали, но вряд ли сообщат об этом Камилле. Да и кто я такой для нее. А все же я понимал, что обидел тогда чем-то эту девушку, и прощения попросил. Мне после этого легче сразу как-то стало. Встреча короткой была. Верблюдов попоили мои конвоиры и погнали нас дальше.
  
  
     — Эх, кабы сюда к нам в эту глушь мастрийский легион или его хоть сотая часть забрела, то мигом бы приструнила бея и его выродков. Свободу бы мне дали, а я там бы уже и о вас смог позаботиться, — сокрушался Хаттан.
  
  
     — Александр, а кто такой шлюха, которым ты можешь быть? —Роберт, переглянувшись с Лотарем, сменил тему разговора.
  
  
     — Шлюха — это не он, а она, это женщина, которая продает себя для утех за деньги, — объяснил Саша.
  
  
     — А зачем за деньги? — не понимал Роберт.
  
  
     — Ну, когда у тебя подруги нет, а хочется, тогда обращаешься к шлюхам, — растолковывал Саша.
  
  
     — И деньги платишь за это? — изобразил на лице непонимание Жуль.
  
  
     — А чего она под тебя должна ложиться бесплатно? — спросил Саша. — Это работа у нее такая — обслуживать мужчин за деньги.
  
  
     — Приятная работа, — удивился Лотарь, — получаешь удовольствие и деньги одновременно. В наших племенах нет такого ремесла.
  
  
     — А как же вы напряжение меж ног у себя снимаете? — спросил Хаттан и подмигнул Саше. — Ежели сами себе, то остерегайтесь — вы натрете кровяные мозоли на ладонях. Потом не сможете меч в руках держать и заниматься основным своим ремеслом — грабить и убивать.
  
  
     — Это ты, Хаттан, трешь себе шкуру о шкурку — огонь добываешь, так у нас говорят, потому что старый и девку догнать не можешь. А я погонюсь за той, что мне понравилась, догоню и выпорю ее за селом подальше от людей, — ответил Жуль.
  
  
     — У вас можно насиловать, и ничего за это не будет? — поинтересовался Саша.
  
  
     — Будет, — усмехнулся Жуль, — тебе и ей удовольствие.
  
  
     — А если девушка не хочет тебя, а я на ее месте, глядя на такое косматое чудовище, как ты, в жизни бы не захотел, то что? — спросил Хаттан.
  
  
     — Тогда пусть не убегает, ее и ловить никто не станет, — разъяснил Жуль.
  
  
     — Дикие люди и дикарские нравы, — всплеснул руками Хаттан. — И они претендуют на то, чтобы жить по эту сторону Белона.
  
  
     — Лотарь, а со скольки лет у вас можно девок трогать? — спросил Саша.
  
  
     — Сложный вопрос, — Лотарь почесал затылок.
  
  
     — Молодой человек, Александр, — Хаттан решил ответить за алемана, — разве не понятно — как бегать научились, да та часть тела, которой они вместо головы думают, подниматься стала.
  
  
     — Зачем, старик, наш народ обижаешь? У нас обычаи такие.
  
  
     Я тоже удивляюсь, почему у вас на востоке посвящение мальчика в мужчины происходит не женщиной, а ослицей. Зачем мне ослица, ежели бабы вокруг ходят? — вспылил Жуль.
  
  
     — Не путайте обычаи финикийцев и варварские нравы сарацин, живущих в одной местности. Я с ослицами никогда никаких дел не имел по женской линии. И с такими, как вы, умственными ослами, не знающими аморейского народа, — Хаттан указал на трех алеманов, изобразив обиду, — тоже.
  
  
     — Так с какого возраста у вас девок трогать можно? — Саша решил разрядить накалившуюся обстановку.
  
  
     — Как груди отросли, так и можно, — загыгыкал Роберт.
  
  
     — Правда? — поразился Саша.
  
  
     — Шлюхом буду — можно.
  
  
     — Роберт, не шлюхам, а шлюхой, — поправил его Саша.
  
  
     — Но я-то — мужик, значит, не могу быть шлюхой, — усомнился Роберт. — Как это понимать?
  
  
     — Это образное выражение, как шершавый бугор, разумеешь? — объяснял Саша.
  
  
     — Это шутка такая, да? — дошло до Роберта. — Мужик не может быть шлюхом, поэтому смешно, да?
  
  
     — Конечно! — обрадовался Саша. — В этом и весь юмор, что ты, будучи мужиком, не можешь стать шлюхой.
  
  
     — Очень даже может, — излагал свое виденье на это выражение Хаттан. — Если попадет в термы к пиндорцам и будет так долго думать и тормозить, то последователи Пиндора быстро ему отполируют зад до блеска.
  
  
     — Вот это? — Роберт изобразил круг из указательного и большого пальца.
  
  
     — Да, Роберт, — Саша сдерживал улыбку, — когда идешь в термы в Орисе, то нужно ставить деревянную заглушку, а то за тобой там погонятся пиндорцы и сделают мужчиной. У Хаттана всегда есть такая для похода в бани.
  
  
     — Век воли не видать, — втянулся в игру финикиец. — Хотя, да простят меня боги за такие гнусные слова, что глаголют мои уста. Только с этими алеманами я говорю такие вещи, что добропорядочный гражданин и в мыслях произносить не в праве.
  
  
     Хаттан отошел в сторону, закрыл глаза, стал на колени и начал вымаливать прощение у своих богов. Разговор продолжился без него.
  
  
     Саша вернулся к теме беспорядочного совокупления алеманов с раннего возраста. Его интересовало отношение алеманского общества к потере девственности и к браку. Он рассказал алеманам о дефлорации, как барьеру для начала половой жизни в земном социуме.
  
  
     — Интересно ты излагаешь про нравы ругийского народа, —сказал Лотарь. — Но у наших баб нет этих плев, про которые ты нам рассказываешь, оттого никто не узнает, когда девка первый раз, если сама не расскажет или парень, что об нее терся.
  
  
     — Вообще ни у кого? — изумился Саша.
  
  
     — Наверно, наше племя по-другому устроено, чем твое, — сделал вывод Лотарь. — Ничего удивительного. У нас белые лица, а у мастрийцев, финикийцев и сарацин потемнее. Мы и республиканцы выше ростом других народов. Я не удивляюсь, что ваши женщины снабжены этими плевами. Значит, так нужно вашим богам.
  
  
     — Бежать отсюда надо. Будешь на воле (век ее видеть), — Саша подмигнул Роберту, — будут и девки. И не важно, как они устроены. А здесь подохнем в чужих краях.
  
  
     — А чего ж ты раньше не бежал? — недоверчиво спросил Лотарь.
  
  
     — Языка не знал. Поведения местного населения. В пустыне я далеко был — оттуда никак не сбежать. Оттуда шесть дней ходу по пескам. Без воды, пищи и верблюда не уйти далеко — по следам отыщут. А главное — не знал, куда направиться в побеге.
  
  
     — Подготовил заранее еду и воду, украл ночью верблюда и вперед. Пока утром обнаружат, что тебя нет, ты уже миль пятьдесят пройдешь, — рассуждал Лотарь.
  
  
     — А как верблюда угнать, если стражники всю ночь караулят?
  
  
     — Убить стражника — дубиной огреть по голове и шею сломать, коли ножа нет. А если есть, то горло перерезать, — посоветовал Роберт.
  
  
     — Убить человека? Вот так просто взять и убить? Не в драке, не в пылу битвы, а преднамеренно, не в состоянии аффекта? Я так не смогу, — Саша замотал головой.
  
  
     — Отчего?
  
  
     — Статья серьезная светит. А если еще и группой лиц в отношении охранника, находящегося при исполнении, — Саша обвел всех вокруг пальцем, — и по предварительному сговору, то вышка или пятнашка, не меньше.
  
  
     Сашу попросили разъяснить сказанное. Он спроецировал уголовно-процессуальный кодекс своей страны на мастрийско-сарацинскую действительность.
  
  
     — Э, — засмеялся Жуль, — тебе пожизненно уже и так дали.
  
  
     А за побег, с убийством или без, наказание одно — прибьют живым еще костылями к пальме. И разве ж ты человека убивать станешь, то ж сарацин — собака, шакал. Чего его жалеть?
  
  
     — А сейчас решил, куда ноги тебя понесут, если сбежишь отсюда? — перебил Жуля Лотарь, обращаясь к Саше.
  
  
     — В республику уйду, а там видно будет, — ответил Саша.
  
  
     — Можно туда, а можно и в Манских болотах схорониться, — неопределенно сказал Лотарь.
  
  
     И Саша понял, его в побег алеманы с собой возьмут, скорее всего, если побегут. А иначе их к этому необходимо подтолкнуть.
  
  
     XXV
  
  
  
     Кошель с золотыми эскудо на поясе Мигуэля приятно оттягивал ремень. С другой стороны висел более увесистый с медяками, а Густаво взамен достался пергамент с подписью теперь уже бывшего стражника. Мигуэль восхищался Грегори. Густаво завтра подаст бумагу в муниципалитет, а по истечении девяти дней, если Мигуэль не сделает апелляцию, то его уволят. Решили из дому ничего ценного не забирать, за исключением самого необходимого, а самим снять жилье в Орисе и пока там жить. Мало ли чего взбредет в голову Густаво. Деньги-то он отдал не малые.
  
  
     Авось, назавтра вернуть надумает. А пока они медленно брели по улицам и переулкам столицы империи. Два уже не молодых человека переполнялись чувствами, словно юнцы, получившие путевку в жизнь. Какой-то очень большой пласт жизненной земли был перевернут безвозвратно. Пройдена та черта, за которую уже обратно не ступишь. Будто еще утром они стояли у развилки дорог, не определившись с направлением движения, а сейчас бурлящий поток времени и пространства нес их одно тело и две души в неизвестном направлении. Будущее было туманно, но оно почему-то не пугало ни одного, ни другого. Будущее было неопределенным, но гири проблемного прошлого, свалившиеся с ног, позволили не просто бежать, а нестись по ветру в своих мечтах.
  
  
     Подобные чувства испытывал молодой выпускник университетского корпуса Грегори Эспи Матини, когда ему выдали на передние конечности документ о направлении к месту первой работы. Тогда казалось, что вся жизнь открыта навечно, что звезда, светившая в эти сутки ярко, никогда не будет закрыта тучами.
  
  
     Птицы вечно будут щебетать в изумрудном небе Салема, а все девушки были так хороши, что хотелось и хотелось влюбляться.
  
  
     Именно полюбить, полностью окунувшись в это чувство. Нет, хотелось не совокупления, а прости пройтись по потрескавшимся плитам мостовой, держа свою девчонку правой конечностью за ее левую, естественно переднюю. А она грациозно на невысоких каблучках перебирает нижними по бордюру из базальта, смеется и старается, удержав равновесие, не упасть.
  
  
     Левый глаз общего тела учащенно замигал, и одинокая слеза потекла по щеке. Левая рука, а не конечность, подчиненная Грегори, медленно смахнула ее на песок узкой улочки Ориса. От центра города отошли далеко, и дороги здесь были не мощеными.
  
  
     Мигуэль, испытывая те же чувства, перебирал в памяти события двадцатипятилетней давности, когда отправился с легионом в свой первый поход. Он мечтал вернуться тогда с войны с деньгами и славой. Он грезил, что вернувшись покорителем других народов, станет, сидя в тавернах, а не затхлых попинах, рассказывать о громких победах и подвигах. Сверстники станут с завистью поглядывать на молодого героя, а сверстницы, а лучше помоложе, будут мечтать провести время с таким сильным и состоятельным кавалером.
  
  
     В чувство обоих привела кадушка помоев, вылитая хозяйкой из дома прямо под ноги. Женщина и не думала извиняться, а, обозвав растяпой, закрыла дверь, бубня себе что-то под нос. Мигуэль сказал Грегори, что они вышли на глухую окраину столицы. Местность для бывшего стражника была неизвестна, хотя примерное их нахождение он знал. Хуже, что и он для этой местности являлся чужаком, поэтому тут легко местные жители из лачуг могли отобрать честно отобранное золото.
  
  
     Не зная, как поведет себя начальник тюрьмы, повозку и лошадь они оставили за городскими стенами. Теперь необходимо было вернуться к ней, доехать до пригорода столицы, где располагался дом Мигуэля, и воротиться назад уже без повозки. К чему такая приметная вещь, раз собираешься жить на полулегальном положении? Да и коня пришлось бы в этом случае кормить и стойло ему найти. А пока они еще сами не нашли себе угла для ночлега. Но это не есть проблема, в Орисе сдается масса жилья внаем от роскошных вилл до пятиэтажных глиняных домов на десять семей с крысами и клопами. За такое жилье оплата малая, но опасно для жизни. Изготовленные из дерева и конского навоза, они часто складывались от ветра и дождя, погребая под обломками все живое, включая крыс и клопов. В этом случае клопы выживали все и перебирались в соседнее помещение сосать кровь и разносить заразу. Крыс оставалось только половина целыми и невредимыми, и они направлялись вслед за клопами. А двуногие создания шли на свидание с Дитом или оставались калеками, что лишало их возможности трудиться и только отсрочивало эту встречу на небольшой срок.
  
  
     Если сегодня у одних кривая жизненного пути совершала крутой вираж и подымалась в гору, то у других этот день можно было считать черным. Густаво нынче потерял пятьдесят золотых эскудо и покой. Он находился у себя дома, когда к нему зашел, как они и договаривались вчера, сенатор Торренций Флавий.
  
  
     Сенат в Мастрии обладал законодательной инициативой. Нет, он, конечно, издавал малозначительные указы, но в основном выступал с предложениями к императору. Тот в зависимости от его желания, подсказок фаворитов или настроения самовольно принимал решение по тому или иному вопросу, а затем мог одобрить инициативу сената, издав свой эдикт, отправить на доработку либо отвергнуть окончательно.
  
  
     Сенат был не однороден в своем составе. Из шестисот его членов триста избирались один раз пожизненно от трехсот знатных родов. Торренций был пожизненным сенатором от домена Флавиев. Потерять свое кресло они могли лишь со смертью, после чего домен методом выборов выдвигал нового сенатора от своего рода. Остальные триста назывались трибунными сенаторами. Их выбирали каждые два года по одному от трехсот территориальных округов — трибов. Весь мегаполис Ориса был поделен на примерно равные части, и каждый гражданин мог быть избран от триба, в котором проживает, в сенат. Избирать его имели право только вольные. Рабы, дикие звери и домашний скот к выборам не допускались. Таким трибунным сенатором был Аппий Руфус. Он, надо сказать, имел шанс стать пожизненным сенатором, но только после смерти действующего сенатора от домена Руфусов, и если после этого победит на внутриродовых выборах.
  
  
     Выслушав историю про Мигуэля и кера (Густаво при этом умолчал о своей связи с Марчеллой), Торренций похлопал по плечу своего давнего друга и успокоил:
  
  
     — Не переживай, этого твоего охранника мы изловим.
  
  
     — Бывшего охранника, — уточнил Густаво.
  
  
     — Бывшего или нынешнего — не важно. Изловим, допросим, вернее, ты сам пытать станешь, я в этом деле не специалист. Денежки он тебе возвернет, а потом умертвим его. Тогда и кер пропадет.
  
  
     — Ой, боюсь я за супругу свою, как бы порчу злой дух не навел.
  
  
     День такой тяжкий сегодня. Плохо. Давай эля хлебнем, — предложил начальник тюрьмы.
  
  
     — День приходит и уходит, а с ним уходят и невзгоды. Тебе тяжело, а Луцию Дуксу уже нет. У тебя вскоре все наладится, а его люди увидят в последний раз. И ему уже теперь больше ничего не надо. Что твои проблемы по сравнению с проблемами его домена? Пошли, проведем, как порешили, его в последний путь. Там, на похоронах, будет много бойцов из его легиона. Как закончится кремация, я поговорю с одним из его начальников центурии, выделит он нам два десятка воинов, прибудем в дом к этому проходимцу Мигуэлю и арестуем. Доставим под конвоем в тюрьму, накалим железные прутья на огне — и вернет он твои золотые эскудо, куда денется? А потом замордуем до смерти, — серьезно произнес Флавий.
  
  
     — Может, убивать и не надо, а? Я все-таки столько с ним служил, — робко предложил Густаво.
  
  
     — Смотри сам. Тебе решать. Можешь не убивать, но кер в конце концов все равно завладеет его телом и душу загубит. Убить необходимо… Ты убьешь уже не Мигуэля, а кера. Мигуэлю недолго осталось в этом теле жить.
  
  
     — А ты можешь все это без моего присутствия свершить? —спросил Густаво.
  
  
     — Без проблем. Я найду подходящего мясника. У меня такой на примете есть. Ему все одно, кого за деньги резать — человека или барана. Сделаем, для друга все сделаем, — улыбнулся сенатор.
  
  
     — Тогда пошли, — приободрился Густаво.
  
  
     Мигуэль подходил к Капским воротам. Впереди возвышалась массивная городская стена. Кирпичная кладка шестнадцать локтей в высоту и толщиной восемь локтей уже в некоторых местах слегка потрескалась, и из трещин проглядывала зеленая трава.
  
  
     Городские стены ремонтировать не спешили. Уже давным-давно не было у империи врагов такой силы, которые могли бы даже помыслить приблизиться к Орису, не то что совершить нападение или осаду. Грегори и Мигуэль прошагали под полукруглой аркой в стене, прошли через открытые настежь массивные железные ворота и ступили на капскую дорогу. Два лениво стоящих стражника даже на тело не глянули.
  
  
     — Дорога на Капу идет прямо, — мысленно произнес Мигуэль, — а нам надо свернуть на боковую, уходящую вправо вдоль стены.
  
  
     — Что ж пошли, тут хотя бы воздух почище, чем в затхлых переулках кожевенников и красильщиков. Как там только народ живет? — возмущался Грегори. — Полная антисанитария:
  
  
     из выгребных ям несет смрадом, полно мух, на улочках горы мусора и отходов жизнедеятельности человека. Кожу выделывают, а ненужное выбрасывают прямо перед мастерской. Фу!
  
  
     Блевать охота. В книгах про старину в моем мире всегда описывались древние города величаво, деловито, чисто, а тут помойка помойкой.
  
  
     — Так то ж район проживания ремесленников, а как ты хотел?
  
  
     Ты попади к мясникам или рыболовам, там голова сразу болеть начинает даже у меня от кишок, утробы и шелухи. А тебя никто не заставлял по городу шляться и менять золотые эскудо на мелкие медные драхмы. Пока ходили от лавки к лавке, кто разменяет, так заблудились. Вот и вышли вместо Лавинских ворот к этим, — возмущался Мигуэль.
  
  
     — Нужно страховаться. Я тебе об этом не раз говорил. Нам нужна мелкая монета. В город вернемся сегодня только к вечеру.
  
  
     А если Марчелла все деньги упрятала, ты золотым за ночлег рассчитываться станешь с владельцем помещения? Подглядит, что ты с крупной монетой, и неизвестно, что может статься потом: или наведет грабителей, или сам сворует, — разъяснил свои действия Грегори.
  
  
     — Я у моей гиены все свои накопления заберу, — погрозил своей рукой бывший охранник.
  
  
     — Крупное заберешь со схрона, а за медяки и серебро драться с ней станешь? Ей на прожиток тоже нужно чего оставить, правда?
  
  
     — Вообще, ты, как обычно, прав, Григорий. Ты голова, хоть и моя.
  
  
     Впереди показались другие ворота.
  
  
     — Это наши? — спросил ученый.
  
  
     — Нет, это Сатурнинские, а наши следующие. От Сатурнинских до Лавинских еще миля вправо. Там наша повозка и дожидается, если лошадь не развязалась и деру не дала, — объяснил Мигуэль.
  
  
     — Или какой добрый человек не взял ее в безвозмездное пользование, — добавил Грегори. — В любом случае скоро будем на месте — там и разберемся.
  
  
     — Это как сказать? — Мигуэль кивнул головой вперед. — Перед покойником дорогу не перебежишь. Придется обождать.
  
  
     — С кем прощаться будут? Такая масса народа валит.
  
  
     — Постой, так то ж мужа этой… Камиллы Дукс сжигать несут.
  
  
     Он легионер, недавно погиб на востоке. Тело забальзамировали там и привезли сюда родным проститься и в доменном склепе захоронить. Не, брат, нам не обходить эту процессию надо, а принимать в ней самое непосредственное участие. Тут знаешь, сколько всякого люда соберется со всей империи на похоронах? Надо ловить момент и поспрашивать у знакомых и незнакомых об твоем Андрее. Короче, пошли за толпой.
  
  
     Грегори одним глазом, а Мигуэль другим, стоя невдалеке от Сатурнинских ворот, наблюдали за траурной процессией. Впереди всех шел жрец полностью в белых одеяниях. Он нес вертикально в руке нечто наподобие факела с деревянной ручкой и медной чашей на конце. Только вместо огня из чаши исходил дым, напоминающий запахом тлеющую хвою, смешанную с восточными благовониями. «Это либинитарий — распорядитель похорон», — бывший стражник правой рукой указал на человека, возглавляющего процессию. «И в чем его роль?» — спросил Грегори. «Он и его помощники, которые следуют по краям колонны с такими же факелами-курильнями, направляют толпу в нужную сторону, в точности соблюдают все ритуалы прощания и кремации. Во время произнесения речей они, стоя на расстоянии друг от друга в толпе, повторяют слова, произнесенные у погребального костра. Таким образом, огромная масса народа может благодаря им слышать речь, произносимую на большом расстоянии от слушателя». «Понятно. Громкоговорители, значит», — подумал ученый.
  
  
     Тем временем из ворот показались женщины, одетые все в черное без головных уборов, с растрепанными волосами и разорванными одеждами. Их набралось человек с пятьдесят. Они разом, как по команде взвыли, будто пожарная машина с чиновниками департамента пожаротушения вылетала из ворот пожарной станции, а не похоронная процессия медленно и печально вышла из Сатурнинских ворот. Женщины не просто плакали, а рыдали, рвали на себе волосы, били себя руками в грудь, некоторые разрывали ткань одежды, прикрывавшей их тело. Другие падали на колени, бились в истерике на земле. Их поднимали. Слезы, смешанные с дорожной пылью, делали их искаженные лица еще более уродливыми и страдальческими.
  
  
     — Бедные родственники, — печально произнес Грегори, — ктото из них потерял брата, кто-то сына, племянника, внука. Пусть примут мои соболезнования.
  
  
     — Григорий, это не родственники, это профессиональные плакальщицы, нанимаемые за деньги для таких мероприятий, — поправил его Мигуэль.
  
  
     — То есть они плачут не натурально?
  
  
     — Почему не натурально? За такие деньги, что отвалил им домен Дукса, они будут рыдать очень даже взаправду. И чем богаче домен, тем больше слез должно быть на похоронах, и тем больше платят плакальщицам.
  
  
     — Как говорят о десимцах, они делают бизнес на слезах, —хмыкнул ученый.
  
  
     — Вроде того.
  
  
     Плакальщицы умолкли, и, стряхивая грязь с одежд, медленно пошли дальше. Из ворот выплыла группа хористов и затянула песнь на несколько голосов без аккомпанемента. Пели красиво, ноты были грустными. Потом появились сатиры и танцоры. Они изображали пантомимы и совершали танцевальные движения.
  
  
     За ними следовали по очереди флейтисты, трубачи, игроки на лире. Ровным боевым строем прошагали воины в доспехах и при оружии из легиона Луция Дукса. «Не удивлюсь, если сейчас из ворот выедет бронированная машина, а за ней промаршируют колонны чиновников из различных департаментов. Впечатление, словно находишься среди зрителей на площади по случаю Дня Победы. И парад проходит в столице Камапа. Только трибун не хватает с вождями-старцами, поддерживающими друг друга, дабы не упасть. По-моему, про усопшего уже все и забыли».
  
  
     Грегори ошибся. Показались родственники Луция. Вначале шли мужчины. Все они были одеты в тоги коричневого или темносинего цвета. За ними шли женщины также в траурных одеяниях. Никто из них не плакал, но и радости на лицах обнаружено не было. Все-таки покойник умер уже давно, и они могли свыкнуться с горем, если такое объяснение в данной ситуации уместно.
  
  
     — Смотри, — сказал Мигуэль, — вон твоя Камилла.
  
  
     — Какая она моя? В видениях, как Саша и Андрей являлась, так я думал, что это знак и она сможет мне чем-то помочь.
  
  
     — Ага, держи карман шире. Эта поможет.
  
  
     — Даже в горе она величественно смотрится, — заметил Грегори.
  
  
     — Ну, не такое уж для нее все происходящее и горе. Луций же ей не сыном был и не братом, хотя, поговаривали, что у них между собой были довольно теплые отношения. Он все больше в походах находился, расширял и укреплял границы империи, дома наскоками появлялся. Тут уж о большой любви и речи быть не может. У таких богатых аристократов в браке больше золото играет роль, чем любовь.
  
  
     — Ты, Мигуэль, хочешь сказать, что чересчур состоятельным гражданам чужды высокие чувства?
  
  
     — Может, и нет, только никто из патрициев на моей памяти не заключил брак с бедняком или простолюдином. Они все норовят меж собой породниться да объединить капиталы разных доменов, чтобы влиять на сенат и частично на императора, законы под себя издавать и далее богатеть.
  
  
     — А вот у нас в державе все люди равны между собой. Ну, почти все, — сказал Грегори.
  
  
     — Это хорошо. Это справедливо. У вас праведный мир. Я не против равенства.
  
  
     — Главное, чтобы это не было равенством нищеты и убогости.
  
  
     — Нищета — тоже плохо, — заметил Мигуэль.
  
  
     — То есть ты желал бы сам стать богатым? — спросил Грегори.
  
  
     — А есть такие дурни, кто не желает? Конечно, лишнего золота не бывает, как говорят в народе. Вот только одним везет от рождения, и они на свет появляются в богатом домене, а другие никогда в жизни не добьются таких богатств, сколько живот не надрывай. Будь у меня денег побольше, может, и моя стерва меня бы больше уважала. Ей же всегда всего мало. Тогда и за более богатого жениха свою Литисию отдал бы когда-нибудь.
  
  
     — Без любви, за земли и виллы отдал бы дочь свою, не за человека? — подловил его Грегори.
  
  
     — Так будет богатство — придет и счастье в дом, как поговаривают в Орисе.
  
  
     — Не пойму тебя. С одной стороны, ты выступаешь за равенство, а с другой — не прочь стать богатеем.
  
  
     — Ну, я не знаю. Это ты у нас грамотный и умный, а я хочу просто как лучше, а богатым аристократам как не крути в Орисе лучше живется. Не знаю, как в других землях, но думаю, что патрициям везде хорошо. Не обязательно богато жить, обязательно, чтобы окружающие тебя люди жили не лучше, чем ты.
  
  
     Ощущаешь себя никчемностью, когда кто-то живет во сто крат жирнее тебя.
  
  
     — Завидуешь, значит? — заключил Грегори.
  
  
     — Немного. Как смотреть равнодушно, когда некоторые помирают с голоду и болезней с одной стороны стены там, — Мигуэль указал рукой на кварталы ремесленников, — а тут тратятся огромные деньги на организацию похорон? Я понимаю, захоронить человека нужно по всем канонам. Положи покойнику три кости для Кербера и тому подобное, но зачем при этом такая пышность. Они соревнуются в богатстве и роскоши даже во время похорон. Зачем, зачем сейчас устраивать гладиаторские бои у погребального костра? Зарежь жертвенное животное, пусти кровь в землю и хватит. К чему на костре кроме покойника сжигать дорогие ковры и украшения? Кремируйте его, пусть родственники соберут кости, омоют их в молоке, сложат в сосуд — и хватит.
  
  
     Нет, вот увидишь, начнут с первыми языками пламени швырять деньги в толпу. Мол, богатые мы и милосердные. Раздайте беднякам в руки, зачем давку создавать? Тут ведь не меньше двадцати тысяч народу собралось. На каждых богатых похоронах кого-нибудь обязательно насмерть затопчут.
  
  
     — А на бедных похоронах? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — А на бедных у костра собирается не двадцать тысяч, а двадцать человек всего, а голытьбу даже не сжигают, а сбрасывают в общие колодцы. В том углу Сатурнитского поля, — указал направление бывший стражник.
  
  
     Тем временем официальная делегация в арьергарде с патрициями, пожелавшими посетить мероприятие, замыкала шествие. За ними валили горожане и жители пригородов различных сословий и общественного положения. Этот люд валил вперемешку, не выстраиваясь по ранжиру. Были среди них и достопочтенные граждане по типу Мигуэля, присутствовали и обыкновенные пьяницы и бродяги. Кто-то шел сюда из праздного любопытства, кто-то в надежде подобрать пару медяков, а если повезет, то и серебра, при раздаче. Воришки и обрезатели кошелей надеялись разжиться в толпе, применив профессиональные навыки. Весь этот сброд валил к центру поля — месту кремации Луция Дукса. Пошли в том направлении и Мигуэль со своим другом. Пока толпа была не очень плотной, охранник в отставке выискивал знакомые лица и заводил с ними разговор на предмет местонахождения Андрея.
  
  
     Наконец волна народа остановилась, и масса начала уплотняться. Через нее проследовали, уже с большим трудом помощники либинитария, с факелами, источавшими благовония. Они готовились транслировать речь ораторов у погребального костра.
  
  
     У них откуда-то появились высокие табуреты, взгромоздясь на которые они могли быть лучше услышаны окружающими.
  
  
     К прославлению усопшего и его родственников приступил первый оратор. Это был один из пожизненных сенаторов, уважаемый и почитаемый не только в обществе патрициев, но и среди плебейской черни. Говорил он медленно, дабы глашатаи успевали повторить его слова. Тело Грегори и Мигуэля стояло немного к краю огромной толпы. Здесь было не такая плотность людей, как ближе к центру. А возле самого усопшего располагалась площадка с родственниками Луция, а также с теми избранными, которых допустили ближе к телу или кто должен держать речь. Попал на нее и Густаво благодаря Торренцию Флавию. Чтобы поток зевак не хлынул на эту площадку, ее по периметру стерегли легионеры в полном облачении.
  
  
     Выступающие говорили кратко, но их было много. Толпа уставала слушать, гудела. Люди начали сновать туда-сюда. Кто-то уходил, кто-то подходил. Иные стояли всю церемонию. Граждане посостоятельнее, дабы очиститься на панихиде от прегрешений, порчи и худой судьбы, принесли с собой курительные факелы наподобие тех, что у либинитария, только размерами поменьше.
  
  
     У некоторых курительные смеси закончились. Они продолжали держать факелы погасшими. К таким гражданам, передвигаясь от одного к другому, суетливо приближалась сутулая фигурка худого мужчины с небольшой плетеной корзиной на голове. Он вежливо улыбался и предлагал курительные благовония из своей корзины.
  
  
     Когда покупатели, возмущенные ценой за горсть порошка, выказывали свое неудовольствие, тот с гордым видом заявлял, что его товар содержит добавку порошка из бивня носорога, дым которой защитит их от злых духов и невзгод вдесятеро сильнее, чем тот, что они купят у иных шарлатанов и проходимцев. «Сейчас такой мир, что каждый норовит обмануть. Люди, не верьте каждому встречному, берите из проверенных рук», — заявлял он во всеуслышание. Мигуэлю его облик показался знакомым, но точно вспомнить, кто этот мужчина, он не мог.
  
  
     Подошла очередь выступать какого-то вояки, проведшего очень продолжительное время в боях с Дуксом. Он поднялся на помост, представился командиром когорты Вергилием Пронти и начал перечислять все достоинства и заслуги своего командира, впрочем, как и все до него ораторы. Здесь он оригинальностью не отличался. Речь его, как человека военного, была не столь изысканна, как у сенаторов, имевших большой практический опыт в стенах державных учреждений. Отпустив комплименты в адрес усопшего, он стал выказывать свое почтение его родне. Дошел до супруги Камиллы, начал перечислять всех знакомых ей людей, которые передавали этой прекрасной женщине свои слова поддержки по поводу кончины мужа. Читал по пергаменту имена и домены господ и матрон, выражавших ей свои соболезнования. А закончил так:
  
  
     «На протяжении всего пути нашего следования с телом моего любимого легата Луция все добрые люди высказывали свое почтение домену Дукс. Даже в одном из оазисов пустыни Нефиды я встретил белого готского раба… » В этом месте Вергилий запнулся и заглянул в «бумажку». Естественно, что имена каких-то там рабов, да еще и готских, он помнить наизусть не мог и не должен был.
  
  
     В подчинении его когорты было десять центурий. Ему бы имена всех своих воинов запомнить, а не каждого встречного. Ладно когда это какой-нибудь ссыльный аристократ, коротающий свои дни вдали от родины и отправленный на край света по приказу императора за провинности, а то неизвестный невольник. Но имя его он записал по двум причинам. Во-первых, таким образом он подчеркивал, что каждой твари на этой земле известен домен Камиллы, а соответственно, и Луция. Во-вторых, чем-то этот белый человек ему понравился, что-то в нем было не такое, как у остальных рабов. Раб имел образование и зачатки культуры. Он несколько странно и по-своему, но объяснял явления природы.
  
  
     Понятно, что гром — это когда Кронос на небесной колеснице съезжает с Минги-Тау, а молния — это огненное копье, метаемое с Алайи Фесалийской Юпитером. Эти боги живут, каждый на своей священной горе, и обе горы двуглавые. Но у этого барбариана есть свое оригинальное объяснение сиих явлений. Он утверждал, что гром и молния — это не разное, а суть одно и то же. И, мол, он в состоянии воспроизвести и первое, и второе, но в малых масштабах. Вначале всех его слова потешили. Но все пережидали полуденный зной в оазисе и решили его выслушать. Он попросил полной тишины и две шерстяные одежды. Одну надел на центуриона, а другой стал быстро хлестать его по спине. Потом дотронулся до кончика носа воина. Произошел щелчок, центурион вздрогнул. Белый раб разъяснил, что щелчок — это гром, а между его пальцем и носом проскочила маленькая молния, только сейчас день, и ее не видно. Солдаты, говорят, потом развлекались вот так ночью, и искра действительно проскакивала. Чудно, хоть и по-варварски. Пронти оторвал взгляд от пергамента и закончил: «… белого готского раба Александра Челентано, способного при помощи двух кусков шерсти сотворить маленькую молнию.
  
  
     Он, следуя к бею Саипу, упоминал в своих речах добродетельную Камиллу».
  
  
     — Ты, слышал, ты слышал, Мигуэль? — пораженный этими словами Грегори тормошил левой рукой правое плечо.
  
  
     — Да, да, да. О, хвала богам, Саша жив! Это он?
  
  
     — Не сомневаюсь. Именно, как Александр или Саша звучит его имя, а кличка, фамилия, по-вашему, домен — Челентано.
  
  
     И другие приметы сходятся.
  
  
     — Какие, белый цвет кожи?
  
  
     — Ну, кто в вашем мире знает про диэлектрический пробой?
  
  
     — А че это?
  
  
     — Электрический искровой разряд в атмосфере, сопровождаемый изменением магнитных и электрических полей, — конкретизировал ученый.
  
  
     — Давай не будем нецензурно выражаться и побыстрее отыщем в толпе этого человека. Нужно поподробнее расспросить о Саше.
  
  
     — Наверняка, он стоит в кругу приближенных у костра.
  
  
     — Поторапливайся, а то, как подожгут тело, рабы родственников начнут раскидывать деньги. То-то суматоха начнется, — сказал Мигуэль и начал своим локтем прочищать дорогу к кострищу.
  
  
     При упоминании о рабе-готе Челентано вдова подняла глаза на оратора и, вспомнив эпизод в цирке и свой сон, подумала: «Так вот почему ты, дорогой Луций, мне тогда приснился молодым, а я уже в зеркале была постаревшая. Тебе уже больше никогда не стать взрослее ни на один день».
  
  
     Грегори с Мигуэлем подбирались все ближе и ближе к заветной цели. В след им неслись упреки людей, которых они расталкивали, а иногда и пинки. Но вскоре они оказались недалеко от командира когорты. Он стоял напротив них в круге, отгороженном живой стеной центурионов, и вел непринужденную беседу с кем-то из патрициев. Мигуэль посоветовал держаться от него на малом расстоянии, чтобы по окончании церемонии можно было поподробнее его расспросить о местонахождении Саши.
  
  
     Грегори стоял, поглощенный своими мыслями, когда услышал внутренний голос Мигуэля: «Обрати внимание! Мне кажется, что там находится Густаво, и он показывает на меня пальцем». Ученый подтвердил, что начальник тюрьмы идентифицировал тело Мигуэля и указывает на его месторасположение в толпе своему товарищу. Тот кивнул Густаво в знак согласия, мол, увидел, и направился к одному из командиров центурии. Последний в свою очередь подозвал десяток вояк рангом пониже к себе, поговорил с ними и передал их в распоряжение Торренция Флавия. Сенатор показал им, где находится преступник, и начал руководить его задержанием. Легионеры расположились полукругом вокруг Мигуэля. Замкнуть кольцо им мешала чрезмерная плотность зевак, стоящих в непосредственной близости от тела усопшего.
  
  
     Намерений своих они для окружающих не выдавали, передвигались медленно, не спуская глаз с бывшего стражника. Только Грегори и Мигуэль уже поняли, к чему идет дело, и решили продвигаться к Сатурнинским воротам. Чем дальше их тело будет отстоять от погребального костра, тем труднее будет Торренцию Флавию координировать операцию по поимке вымогателя пятидесяти эскудо и его пособника, особо опасного кера. Мигуэль с Грегори начали бойко пробираться в обратном направлении.
  
  
     В их адрес еще с большей силой летела площадная брань. Но на такие мелочи, когда стоит вопрос денег, свободы, а возможно и жизни, беглецы внимания не обращали. Полукруг окружавших легионеров медленно превращался в эллипс, поскольку двигаться параллельно беглецам могли только воины, находившиеся с левого и правого флангов, там была меньше плотность зрителей. А те ловцы, что располагались в тылу убегающих, не могли быстро перемещаться в толпе.
  
  
     — На что ты рассчитываешь? — с тревогой спросил Грегори.
  
  
     — Толпа тянется где гуще, где реже до самих ворот. Как только станут разбрасывать медные монеты, она придет в движение.
  
  
     Надо прорваться в город через ворота, а там в узких улочках ремесленников скроемся.
  
  
     — А разбрасывают в одном месте? — поинтересовался Грегори, пробираясь вперед.
  
  
     — Нет, производящие подаяние стоят в разных местах.
  
  
     — Они имеют знаки отличия?
  
  
     — Никаких, так специально делают, — уточнил Мигуэль.
  
  
     — А серебро кидают?
  
  
     — В редчайших случаях, и то смешивают песеты с драхмами.
  
  
     — А золото? — спросил Грегори.
  
  
     — Было немного при сожжении отца нынешнего императора.
  
  
     Но резня за эскудо началась среди простолюдинов, в ход ножи и кинжалы пошли. Так что через несколько дней еще кости Керберу понесло с десяток человек.
  
  
     — Смотри, мы прилично оторвались от преследователей.
  
  
     Только два легионера с правой стороны осталось. Но толпа в этом месте не плотная. Они могут попытаться нас задержать. Не думаю, что ты с таким брюшком далеко от них убежишь, — заметил Грегори.
  
  
     — Начнем с того, что во весь этот разношерстный сброд легионер со своим щитом и гладиусом не полезет. Можно случаем и потерять их или помогут. Щит-то денег стоит. Одно дело пробираться с голыми руками, а другое волочить за собой такой большой предмет. Думаю, в таком облачении они также не бегуны на большие расстояния. Когда же припрет, то у меня меч тоже с собой, и я могу им оказать сопротивление.
  
  
     — Против боевого тренированного легионера в кольчуге больно и не попрешь в раздетом виде, — выразил сомнение ученый.
  
  
     — А на каком основании они меня вообще задерживать должны? Эти воины не муниципальная гвардия, и предписания на мой арест у них нет.
  
  
     — Когда словят, папирус соответствующий Густаво нарисует.
  
  
     — Готов? — с дрожью в голосе произнес Мигуэль. — Только двое сбоку от нас и до ворот шагов сто.
  
  
     Но Грегори ответить не успел. Худой продавец курительных смесей оказался перед ними, заглянул в лицо и заговорил, прищурив один глаз: «Наконец вспомнил, кто ты такой. Меня кличут Антонио, лекарь Антонио. Я тебя год назад полечил на пять серебра, но твоя жена мне не заплатила ни медяка, она не порядочная. Ко всему прочему потребовала с меня два золотых наверх, якобы за ущерб твоему здоровью. Я по глупости с ней договорился на один золотой за мою лекарскую корзину, которую она отобрала, и за ее молчание, что я тебя до смерти довел. Она так и сказала: «Молчание — золото». Но ты, забыл твое имя, живой. Верни мне один золотой и пять серебра, и я буду молчать, не скажу, что вы с женой мошенники. Теперь с моей стороны — молчание, с твоей — золото. Тут масса народа, и все узнают, какие негодяи в вашей семье живут». При этом он схватил Мигуэля за тунику и стал тормошить, приговаривая: «Отдай мою деньгу!» Окружающие начали оборачиваться и глазеть на двух мужчин.
  
  
     — Что ты хочешь от меня, шарлатан? Благодаря тебе я чуть Диту душу не отдал! Убери руки, удод вонючий, — правая рука с силой оторвала руку травника от своей одежды так, что треснула ткань туники.
  
  
     — Нет, сначала эскудо и пять песет, а потом я отстану. За услуги необходимо платить.
  
  
     — Послушай, — хрипловатым голосом обратился к нему Грегори, — я — кер, сейчас наведу на тебя порчу, и ты издохнешь в мучениях, покрывшись язвами.
  
  
     — Ой, человече, иди злыми духами детей пугай, а я сам кого хочешь подлечить на эту тему могу, — тихо прошептал Антонио, а громко добавил: — Люди добрые, я ж чужого не хочу, пусть мне долг вернет.
  
  
     Страшилка на этот раз не прокатила. Хуже другое: пока травник не пускал вперед Мигуэля, полукруг из десятка легионеров снова стал сжиматься. Более того, показался сам сенатор, который стал громко отдавать команды на задержание. Расстояние до места кремации было приличным, и он не стеснялся нарушить церемонию погребения своим поведением. Жители Ориса и пригородов, стоявшие рядом с Мигуэлем, развернулись в его сторону и становились участниками еще одного представления, только не такого грандиозного, как похороны. Они задавали вопросы, выясняли кто прав, кто виноват. Грегори попросил Мигуэля помолчать, а сам обратился к собравшимся.
  
  
     — Граждане, — хотя вокруг расположились и неграждане, —мне достопочтенная Камилла Дукс дала вот этот мешочек с двумястами золотыми. Она просила раздать их бедным людям, дабы душа ее супруга Луция нашла успокоение в другом мире благодаря ее добрым делам.
  
  
     — Какие двести? Пятьдесят. Ты ж сам говорил деньги не светить! — возмутился мысленно Мигуэль.
  
  
     — Не бойся, все одно скоро у тебя их легионеры отберут вместе с жизнью. Уже почти окружили. А у Дита в царстве золото, может, и не нужно, там другая валюта. Помоги своей рукой мешочек приоткрыть, деньги показать, а потом закроем. Не спорь, — скомандовал Грегори.
  
  
     — Как скажешь.
  
  
     — Смотрите, — ученый высыпал на ладонь горсть золотых монет и продемонстрировал на всю округу. — А этот человек — разбойник, желает отобрать монеты бедного люда.
  
  
     Толпа зашевелилась, загудела, уплотнилась вокруг Грегори так, что легионеры не могли продвигаться дальше. Кто-то выступил с претензиями в адрес Антонио, кто-то попросил удостовериться, что монеты золотые. Грегори передал три золотых людям.
  
  
     Их попробовали на зуб, убедились в том, что не фальшивые, но обратно не вернули. Слышались реплики.
  
  
     — Попробовал, чистое золото?
  
  
     — Не врет, оно, родимое!
  
  
     — Двести монет, сейчас раскидают двести золотых от вдовы Дукс, — слух разносился, как ветром в поле, в поле Сатурнинском.
  
  
     — Хвала домену Дукс! Погребение богаче, чем старого императора!
  
  
     — Раздавай, не жди.
  
  
     — Нет, достопочтенные господа и матроны, давайте подойдем поближе к воротам. Там грунт потверже и не один золотой не утеряется в песке, — предложил Грегори.
  
  
     — Верно, мил человек!
  
  
     — Отдайте мне хоть один из золотых, он принадлежит мне по праву, — умолял травник, уцепившись, как рак, в тунику бывшего охранника тюрьмы.
  
  
     Огромный блин людской массы, жаждущей зрелищ и халявы, медленно плыл с Мигуэлем в центре к городской стене. Торренций Флавий учуял что-то неладное. Спектакль пошел не по его сценарию, и он крикнул одному из бойцов: «Зови все центурию, быстро!» Легионер убежал со скоростью, обратно пропорциональной количеству человек на квадратный локоть. Остальным солдатам сенатор приказал врезаться в толпу и выковырять из нее преступника. Он еще что-то кричал про закон, про порядок, про сознательность и ответственность, обращаясь ко всем присутствующим. Но в глазах у всех горел только один огонь — желтого цвета. Никто не обращал внимания на малых детей и стариков, сминаемых толпой. Здесь и сейчас, не пахавши земли, не забрасывая сети в море, не крутя гончарный круг, можно было вмиг заработать целый золотой. Кто-то на него мог безбедно жить всей семьей несколько месяцев, кто-то мог купить нужный инструмент для работы, а кто-то мог напоить и накормить всех соседей на улице до отвала пуза и стать человеком года в своей местности. У кого какие запросы. У всех разные, но цель одна — поднять из земли хотя бы один из двухсот золотых.
  
  
     Тем временем легионеры начали с силой пробивать себе дорогу к центру, где находились вожделенные золотые. Грегори становилось тяжело дышать, так сдавили, а ногами тело вообще земли не касалось, его несло в потоке. Если сейчас упадешь, то смерть, затопчут. А рядом висел и вопил Антонио. Легионеры сжимали кольцо. Толпа, подвластная только законам этой самой толпы, свернула в сторону от ворот и стала двигаться параллельно городской стене. Чья-то рука попыталась вырвать кошель, и ученый дал команду своему другу: «Мигуэль, помоги пересыпать медные. Запомни, медные монеты в обе руки. Золотые запрячь поглубже».
  
  
     Подготовка была завершена. Но деньги начинали раскидывать с первыми языками погребального костра, а он пока не горел. Воины, расталкивая простолюдинов, приближались. Сенатор выкрикивал, что делать. Народ неистовствовал, требовал раздачи, толкал прорывавшихся солдат, один из которых со всего размаху ударил мечом плашмя по голове слишком буйного мужчину, вставшего на его пути. Тот упал. Тогда Грегори решил, что пора, и швырнул первую порцию медяков на съедение прожорливой глотке толпы в сторону воина, ударившего человека. При этом он крикнул, указав на последнего: «Они хотят прекратить раздачу и забрать все деньги себе!» Начался нормальный процесс перераспределения дармовых ресурсов. Мужчина, которого легионер ударил гладиусом по голове, поднялся с земли, голова у него была разбита, кровь заливала лицо. В руке он сжимал кинжал и кричал:
  
  
     «Значит, золотишка моего захотел, дикобраз!» При этом он с силой вонзил оружие в шею воина. Помочь последнему уже был никто не в состоянии.
  
  
     Грегори метнул вторую горсточку к ногам еще одного преследователя. Живая масса бросилась к земле в поиске заветного металла. Легионер с пренебрежением пнул пожилого, со шрамом ремесленника ногой в грудь. В обычной обстановке человек со шрамом еще и извинился бы, ощущая постоянную вину перед власть имущими и их легионами, но здесь он выбил меч у зажатого телами со всех сторон солдата, приподнял кольчугу и всадил гладиус по самую рукоять, вспомнив былые военные походы. Доставать его он не стал. Как ни странно, пораженный воин тоже.
  
  
     Грегори истратил весь боекомплект медных драхм. Люди, валяясь в пыли, не придавали особого значения цвету монет, считая их золотыми, и норовили побыстрее их упрятать, дабы другие не отобрали. Другие раздатчики денег, увидев такое, решили, что пора сеять серебряные и медные семена злобы, а людишки их сами польют своим потом и кровью.
  
  
     Бились мужчины, дрались и женщины, две из которых недалеко от Грегори рвали друг другу волосы, а малые дети вопили рядом. «Пора и мне», — произнес Мигуэль и с силой врезал по зубам Антонио. Тот с разбитой губой упал в пыль. На вопрос, надо ли травнику еще чего, тот отрицательно замотал головой. Грегори предложил снять с него хитон и надеть на свое тело, а свою одежду бросить здесь. Сказали Антонио снимать одежду. Пока он отнекивался, пришлось ему еще раз врезать. Били по лицу, но попали по морде. Тот согласился. Мигуэль пригнулся для маскировки и сменил гардероб. Корзину тоже забрали, сказав, что теперь у них перед Антонио на балансе долга на два золотых и десять серебряных, и удалились, пока народ не прочухал, что его совсем немного, но обманули. Мигуэль передвигался по поредевшей толпе, честно предлагая курительный порошок. Неизвестно почему, но покупателей не находилось. Люди убежали к следующей раздаче. Сенатор, поняв, что денег не воротишь, а вместо них можно получить нож под ребро, испарился. Его сподручные со щитами и в шлемах наблюдали издалека за происходящим. Переодетого Мигуэля они не опознали.
  
  
     Когда оказались за городскими стенами, перевели дух.
  
  
     — Куда двинем? — спросил Грегори.
  
  
     — К лошади пойдем, — ответил друг. — А здорово мы их!
  
  
     — Может, лучше где рядом купим. Вдруг там засада нас ожидает.
  
  
     — Не думаю, Григорий, никто не видел и не знал, что там мы оставили коня. Пойдем быстрым шагом с внутренней стороны стены и выйдем через Лавинские ворота. Сядем на повозку и прямо рванем в Финикию. Лазить по городу и искать лошадь тоже приметное дело. Да и неизвестно, какого мерина купишь и какую повозку. Хотя можно и верхом ехать, но дороги вокруг Ориса хорошие, а на повозке сподручнее. Там дальше видно будет.
  
  
     В случае чего продадим ее или оставим. В коняке своей я уверен, повозка исправна и смазана. Зачем мудрить?
  
  
     — Смотри, как бы жалеть не пришлось. Ладно, сделаем потвоему. А куда ехать, ты знаешь? Мы ж так и не расспросили у того оратора.
  
  
     — Пустыня Нефида одна, и кочевников в ней проживает не много, — заверил Мигуэль. А имя бея ты запомнил? По нему и найдем стоянку сарацин.
  
  
     — Да, Саид.
  
  
     — Точно?
  
  
     — У нас в кино всегда бандиты в пустыне носят второе имя Саид. Вот я и запомнил.
  
  
     — Тогда в путь.
  
  
     XXVI
  
  
  
     Сырое, холодное, темное помещение. Лишь через щель где-то сверху пробивается свет. Мебели внутри нет — голые стены.
  
  
     Снаружи барабанит дождь. Человек в ободранной одежде лежит на спине. Холодно, тело бьет дрожь, но оно в сознании. Правый глаз уставился вверх, а левый осматривается вокруг. Через свежие и глубокие раны сочится кровь и лимфа. Нога в суставе неестественно вывернута. Больно, холодно и больно.
  
  
     — Ну что, далеко ты уехал на своей кибитке?
  
  
     — Так далеко, как и ты.
  
  
     — Ладно, я тебя не виню. Это воля случая. Заранее ведь не знаешь, как будет лучше. Кое-чего не рассчитаешь, и совсем все не так пошло, как предполагал.
  
  
     — По всему, так захотели боги. Может, пожалел нам Кайрос удачи, а его жена Фортуна — счастья, а может, и сам Юпитер так порешил.
  
  
     — Как знать, кто и зачем? Возможно, ко всему причастны и не ваши боги.
  
  
     — А чьи?
  
  
     — Если б, Мигуэль, я это знал, то здесь не находился.
  
  
     — В этом месте, Грегори?
  
  
     — В этом мире.
  
  
     — А расскажи про свой мир.
  
  
     — Я тебе столько поведал о нем.
  
  
     — Расскажи, как ты погиб, — попросил Мигуэль.
  
  
     — Так то ж полдня рассказывать.
  
  
     — Тебе, излагая историю своей жизни мне, языком молоть не надо. За разговорами и время скоротаем, и от боли отвлечемся.
  
  
     Я, случалось, видел изуродованные пытками тела по месту работы. Патрициев очень редко подвергали истязаниям. Плебс свое получал чаще. Но в основном таким способом добивались правды через рабов. Если раб при своем господине, то он все видит и на допросах все расскажет. Зачем гражданина лишний раз истязать, вдруг он и действительно не виноват. А невольник есть невольник.
  
  
     — А мы в живых останемся? — как у более опытного спросил Грегори.
  
  
     — А это зависит от того, кто и с какой целью эту дверь отворит.
  
  
     — И отворит ли вообще, пока мы живы еще.
  
  
     — Ты, Григорий, умирал уже. Просвети. Авось пригодится.
  
  
     — Конечно, не помешает, ты ж вечно жить не сможешь.
  
  
     — Вечно никто не живет, кроме богов, но некоторые умудряются возродиться второй раз.
  
  
     — Вот к чему ты клонишь? — хмыкнул Грегори. — Только я рецепта реинкарнации не знаю.
  
  
     — Чего?
  
  
     — Все, слушай, — Грегори прекратил лишние расспросы.
  
  
     Он изложил Мигуэлю, как его лишили на Камапе выступлений перед аудиторией со своими лекциями. Потом вызывали и намекали, что и в приватных беседах с гражданами он не должен пропагандировать буржуинской образ жизни. Далее рекомендовали держать язык за зубами, затем уже угрожали, лишали премий. Грегори на это почти не реагировал и жил по-тихому.
  
  
     Он догадался, что его прослушивают, вычислил нескольких доносчиков и начал их сторониться. По службе его перестали продвигать, отказывались публиковать научные труды, но при этом в лаборатории он ставил опыты, как ему было удобно, и регулярно отправлял вышестоящим чиновникам из департамента отчеты по исследованиям.
  
  
     Но случился ряд событий, который предопределил дальнейшую судьбу ученого и перевернул его жизнь с нижних конечностей на вместилище основного мозга. Для того чтобы иметь возможность спокойно поговорить, не обращая внимания на прослушивающие машины, которые установили не только на работе, но и в квартире семьи Матини, Грегори со своими родителями часто выезжал за город на природу. Места отдыха они постоянно меняли и располагались далеко от автомашины, оттого могли не волноваться за конфиденциальность разговора. В один из таких выходных дней, лежа на одеяле в лесу, отец, вдоволь наговорившись, достал радиоприемник. «Давайте послушаем, что буржуины про нас говорят. Не одну ж нам местную брехаловку слушать», — говорил он, а сам ловил станцию, покручивая настроечное колесико. По «Свободному Камапу» шла обычная рутинная пропаганда. Десимцы костерили промышленность своего идеологического врага, рассуждая, что, кроме валенок и сапог, более ничего толкового из обуви камапские фабрики произвести не могут. «Это правда, но старо, — буркнул отец. — Вот, что не говорите, а умеют десимцы информацию преподать. Где чистую правду резанут, где приврут, где аналитиков и перебежчиков подключат к разговору. Так сразу в этой каше истинное положение дел в нашем государстве и не вычислишь. А нужную картинку, фон и образ они уже создали, уже запало это в сознание. Интересно слушать, не то что наших прямолинейных, тупоголовых идеологов с их послевоенными лозунгами, не изменяемыми уже полста оборотов. Будто только вчера война закончилась, жить еще тяжело, но необходимо уже к новой войне готовиться. Вечно бой и борьба — то на заводах, то в поле».
  
  
     «А я люблю вести с полей, они такие милые, — улыбнулась Халиа. — У меня создается впечатление, что все время по визору показывают одно и то же поле, одного и того же водителя и одну и ту же тракторную машину. Водитель стоит по колено в грязи на пашне, а рядом его железный конь по оси колес в той же грязи.
  
  
     Тракторная машина надрывно тарахтит, а эласт, пытаясь ее перекричать, рассказывает, как преодолевая мыслимые и немыслимые трудности, он произвел посевную на отечественной технике.
  
  
     И что десимские машины в жизни бы в таких условиях не смогли работать. Можно подумать, если почва подсохнет и запашут на десять–пятнадцать суток попозже, то урожай не взойдет или не созреет до морозов. Это ж не рис, чтобы его сеять в воду, а пшеница». «Зато в регламентированные сроки посевную закончат, отчитаются», — добавил Грегори. «Да, да, подадут нужные статистические данные. А то, что потом это зерно не взойдет и придется пересеивать, никого уже не интересует», — вставил Эспи.
  
  
     «А сколько после сбора урожая этих продуктов сгниет в хранилищах, вообще никто не считает и не сообщает. Да сколько машин угробленных будет стоять на приколе и ремонте после работы в неэластовых условиях», — сказал Грегори.
  
  
     Они еще какое-то время саркастично рассуждали на тему посадки, сбора, хранения и переработки собранного урожая. Говорили о битве за этот самый урожай. О сельскохозяйственных проблемах от непогоды до нашествия калифорнского жука, пожирающего пасленовые культуры и засланного в страну в качестве вредителя не менее злостными вредителями с Десима.
  
  
     Тут отец жестом руки прервал жену и сына и сообщил, что вражеские голоса передают важное сообщение. По их сведеньям, произошла авария на водоочистных сооружениях химического комбината близ города Щебин на востоке Камапа. В воды реки Щебинки попали отходы производства, содержащие сильнодействующие яды, применяемые в химических боеприпасах. Комбинат находится выше по течению реки, чем город с одноименным названием. По сведеньям из конфиденциальных источников, пожелавших остаться неназванными, авария произошла рано утром, когда первая смена на предприятии еще не приступила к работе.
  
  
     Никто из персонала не пострадал, но загрязненная вода медленно движется к водозаборной станции города Щебин. О происшествии население не предупреждено, и город живет в обычном режиме. Халиа вскрикнула. Там у нее родственники. Посоветовались и решили возвращаться, связаться с ними, предупредить.
  
  
     Десимцы могли и приврать, и приукрасить масштабы аварии, но комбинат этот был двойного назначения, и последствия могли стать трагическими. Ни один фильтр не задержит такие химические соединения.
  
  
     Второпях семья Матини сделала непростительную ошибку. Они позвонили в Щебин с домашнего телефона, а не с узла связи. На том конце подняли трубку и сказали, что у них все в порядке, нет внештатных ситуаций, по визору и местному приемнику об аварии не сообщали. Халиа убеждала свою родню не употреблять воду из крана и запастись бутилированной водой из магазина. Благо, ее троюродный брат и его жена оказались эластами вменяемыми, хоть и с неохотой, но послушались совета Халии. А их отец и свекор был старой закалки. Он, как потом рассказывали, услышав предупреждение, начал орать, что ничего в нашей стране такого произойти не может, что правительство и власть сразу же сообщили бы в случае опасности для населения, что это придумали десимские выродки и их пособники, такие, как Грегори и ему подобные. Он демонстративно взял ведро с водой и пошел на реку. Выкупался там, не замечая, что рыбы и земноводные уже плавают брюхом кверху. Набрал полное ведро речной воды, которая была визуально чистой и прозрачной, принес домой и стал кружками пить, матерясь в адрес десимских буржуинов. Кричал, что камапского бойца (хоть сам он и не воевал) не возьмет ни пуля, ни штык, ни пустопорожняя брехня классового врага.
  
  
     Умер он быстро, за трое суток. Только ни об этой смерти, ни о еще двухсот жителей Щебинки, ушедших из жизни в последующие двадцать дней, информационное агентство Камапа не сообщило, как и о нескольких тысячах, потерявших здоровье в результате, как сообщали на Десиме, щебинской трагедии. Официально причиной его смерти признали остановку сердца.
  
  
     — Я тогда еще верил, — обратился Грегори к Мигуэлю, — что это только частные случаи недочетов в управлении нашей державы.
  
  
     Я был наивен и думал, что не все из происходящего докладывают нашим старцам из Высшего Совета, что в конце концов на смену им должны прийти молодые энергичные эласты с новым мышлением, с новыми идеями и жаждой изменить этот застой в идеологии и практике его применения. Я написал несколько писем в секретариат Высшего Совета и обратился к некоторым его членам, которые, как полагал, готовы были к переменам. Ни одной строчки в ответ.
  
  
     — Из твоих слов выходит, что ты начал разочаровываться в справедливости устройства твоего общества? — решил бывший стражник.
  
  
     — В то время пока только начал и пока только в политической надстройке моей страны.
  
  
     — Какой пристройки, к какому зданию? — попытался уточнить Мигуэль.
  
  
     — Здания свободы, справедливости и равенства.
  
  
     — Это ты, Григорий, хватил. Разве у обычного гражданина и у императора могут быть одинаковые права?
  
  
     — По нашему законодательству не только могут, но и должны, — выпалил Грегори. — А если кто-нибудь решил скрывать информацию, не имеющую военного секрета, от общественности, то пусть так и пропишут в Основном законе, что одни имеют право, а другие только обязанность.
  
  
     — Тебя послушать, так ты, как малое дитя. Жил себе поживал, причем неплохо. Потом съездил к этим десимцам, и повязка упала с твоих глаз, ты прозрел.
  
  
     — Тут сыграла роль не только поездка на Десим, но и другие факторы. Хотя Десим был толчком. После возвращения я уже не мог жить по-старому. Это, как собака, которая всю жизнь сидит на цепи у одного нерадивого хозяина во дворе. Она ничего другого не видит, кроме миски прокисшей похлебки в день да голой кости по праздникам. А тут один раз этот пес сорвался с цепи и увидел, что на соседних подворьях собаки живут в просторных вольерах, у них есть теплые будки со свежей подстилкой, по будним дням трехразовое питание, по выходным колбаса.
  
  
     — Врешь, — не выдержал Мигуэль, — даже наши сенаторы не кормят своих собак колбасой.
  
  
     — А на Десиме кормят. Специальной собачьей колбасой с различными добавками псов кормят для улучшения густоты шерсти и прочего. Так ради чего мы тогда в этой войне побеждали? Зачем?
  
  
     Чтобы побежденные кормили своих собак колбасой, а народ победителей за такой колбасой в очередях друг друга душил? — вслух прокричал ученый.
  
  
     — Ну не могу тебе ответить. У нас если империя кого поработила, тот ей и подати в Орис отправляет. Я верю тебе, ежели ты не врешь, — смутился Мигуэль.
  
  
     — Конечно, вру, Мигуэль, потому что колбаса для скотины у десимцев вкуснее и с большим количеством витаминов, чем наша для эластов. И она у них свободно лежит на прилавке, запаянная в вакуумную упаковку. А на Камапе ее хамоватая продавщица или из-под полы продает, или швыряет, завернутую в кусок картонной целлюлозы. Ну то другой вопрос, а я о сбежавшей собаке. Так вот. Не сможет после всего увиденного этот пес, как и прежде, сидеть на поводке. Он волю видел. И если бы его хозяин понимал собачью речь и рассказывал сказки, что так жить у него нормально, то собака в лучшем случае просто не покусала бы его, но не поверила бы никогда. Пусть мне как эласту-налогоплательщику государство даст ответ: «Почему за послевоенный период одни страны продвинулись в своем развитии вперед и забетонировали все дороги, а другие радуются, когда булыжником их улицу замостят? Почему десимцы ездят по всему Салему и их деньги везде принимают к расчетам, а нам поменяют сто наших тугриков, и за них на Десиме только в музей сходить хватит, и то не более трех раз. А валюта наша свободно не конвертируется. Ей придумали наши чиновники из госбанка курс обмена, но он не реален за пределами нашего государства. Его реальный курс в пять раз меньше, и то никто менять не хочет. Я, представитель великой державы, чувствую себя бомжом в ресторане, баре или на пляже по сравнению с любым гражданином Десима. Куда правительство засунуло все те денежные средства, вырученные за десятилетия от продажи полезных ископаемых и абсолютно бесполезных наших товаров, которые якобы расхватывают по всему миру?» — Грегори, успокойся, от твоего волнения у нас начались общие головные боли. Я чувствую, как стучит в висках.
  
  
     — Может, быстрее помрем да мучиться не будем. Я продолжу и хочу, если суждено умереть, перед второй смертью выговориться, так как перед первой вдоволь не успел.
  
  
     — Валяй, ученый, просвещай. Наука и знания еще никому не помешали, даже на том свете.
  
  
     — На Камапе неэффективно работала экономика закрытого типа. Масса денег тратилась на создание заводов по производству еще одних заводов. Выпускались станки для производства других станков. А эластам необходим был качественный товар для повседневной жизни: обувь, одежда, продукты питания. На содержание чиновников всех мастей, военные приготовления и масштабные утопические прожекты, по моим сведеньям, тратилось до двух третей бюджета.
  
  
     — А остальное?
  
  
     — А остальное шло на безвозмездную поддержку туземных народов в отсталых странах. Шло на идеи дружбы и братства, — сгустил краски Грегори.
  
  
     — Странная империя, — недоумевал Мигуэль, — платит варварским народам, даже не имеющим общей границы, золотом, чтобы те вас поддерживали. Если ваша страна есть империя, а тем более великая и могучая, как ты описываешь, то варварские салемские князья, короли и рэксы должны в очереди стоять, чтобы ваш сенат соизволил у них дань принять.
  
  
     — Примерно в это время я, обрабатывая результаты своих исследований, заметил отклонение от нормы в поведении элементарных частиц.
  
  
     — Объясни.
  
  
     — Нет, Мигуэль, рассказывать о протонах, кварках и нейтрино я тебе не стану. Просто слушай. Даже весьма образованный эласт из моего мира не в состоянии разобраться в стандартной модели элементарных частиц, в сильном и электромагнитном взаимодействии, не говоря уже о слабом и гравитационном.
  
  
     Так вот, я теоретически доказал и открыл сначала бозон, а потом и гравитон Матини. Извини, не скромно, но именно так их бы и назвали. А там до темной энергии и частиц с отрицательной массой передней конечностью подать. Понятно, на все необходимо время, оборудование и знания. Третьего у меня хватало, если поможет желание. Со вторым похуже —наш ускоритель слабоват для всецелого изучения этих феноменов. А с первым, как, оказалось, возникли самые большие проблемы.
  
  
     — А чего ты шепотом мне все это говоришь? — удивился Мигуэль.
  
  
     — Так я ж тебе выдаю величайшую тайну, боюсь, как бы никто не прознал, — еще тише произнес ученый.
  
  
     — Дурья башка, ты ж мне мысленно рассказываешь. Разве громкие мысли легче распознать, чем тихие? — рассмеялся бывший стражник.
  
  
     — Зачем издеваешься, — обиделся Грегори, — слушай далее.
  
  
     Поначалу в моей теории было много белых пятен. Честно, я не верил, что стою на пороге открытия фундаментальных законов.
  
  
     Я жил и работал на одном дыхании, предвкушая новые открытия, я не до конца верил в свой талант и удачу, поэтому не открывался никому, даже родителям, боясь спугнуть счастье. Решил, пока не добьюсь мало-мальски точных результатов, свои исследования представлять научному миру не стану. Тем более что из-за вышеизложенных трений с властью я решил обождать до лучших времен. А там я всем покажу мать Кузьмы. Потом мое имя будет греметь на весь мир. И я, открывая двери кабинетов чиновников одной нижней конечностью, изменю этот мир в лучшую сторону.
  
  
     Мои изобретения сделают лучше жизнь для всего народного хозяйства страны, и мы нагоним те двадцать оборотов отставания в научно-техническом прогрессе от Десима. Да что там Десим, вся планета заживет по-другому: энергия станет почти дармовой, появятся новые материалы, лекарства, станет доступным образование, эласты получат больше свободного времени, которое употребят на спорт, искусство, науки. Я, как влюбленный, в тот период видел мир только в розовых тонах.
  
  
     — Давай, Григорий, про любовь не будем и влюбленность. Ты не с барышней на свидании, а истекающий кровью лежишь. Мне интересно, ближе к делу, а не к телу. А то не ровен час помрешь, а я историю твою и не дослушаю.
  
  
     — Помру я, так и ты копыта откинешь. Ладно. Все свои исследования я заносил в оптико-волоконную машину и шифровал. Ассистенты мои к данным по экспериментам сами не лезли, вся информация была у меня. Шифр использовал простой. Такой, против дилетанта, который случайно в память машины залезет. Ему тогда эти знаки на мониторе ничего не скажут, а серьезные чиновники все одно подберут дешифровальную матрицу и извлекут информацию. После моих открытий я стал замечать, что в мою машину кто-то лазит. Я случайно засек время работы агрегата в конце суток, а в начале следующих цифры не совпадали, хотя лаборатория была опечатана и код запуска машины я менял каждый раз. Тогда я изменил систему шифрования. Я взял толстую книгу-энциклопедию, где содержалась масса слов, и стал кодировать посредством указания страницы, строки и буквы либо слова. Таким образом, не имея под конечностью второй экземпляр энциклопедии, расшифровать не представлялось возможным, ибо я брал слова и буквы с разных страниц бессистемно. Вот тогда и появился Ялин.
  
  
     — Кто он, давай! — не терпелось Мигуэлю.
  
  
     — Сначала о Тое Рэмлинсоне и его значке «крыса».
  
  
     В том же исследовательском центре вместе с Грегори работал Той Рэмлинсон. Он занимался вначале только информационными технологиями, а позже и передачей данных по оптическому шлейфу от одной машины к другой. Это тот Той, который впервые на Камапе применил значок «крыса», разделяющий второе имя адресата от первого в названии почтового сообщения. По десимской классификации этот символ имел название «амфора». Это он положил начало переходу от целлюлозного письма к световому. Рэмлинсон был из тех парней, которые в науке от пяток до кончика носа и готовы жертвовать собой круглые сутки, то есть даже больше, чем Грегори. Он готов был помогать любому сотруднику по любому вопросу, в котором соображал. В его голове рождались и жили тысячи идей. Одну из таких, как передача почтовых сообщений посредством импульсов света и тьмы, он изложил на научном совете института. Она была отвергнута. Тогда он обратился к Грегори. Последний дал согласие на эксперимент без финансирования из фондов, на общественных началах. Они протянули оптический шлейф из одного корпуса, где работал Той, к другому, где располагался кабинет Грегори. Вот так впервые в истории Камапа чиновник Рэмлинсон послал световое письмо чиновнику Матини, и оно дошло до адресата.
  
  
     Они периодически посылали друг другу сообщения, тестируя систему, в промежутках между выполнением своей основной работы. И вот в один из дней, сразу после того, как Грегори начал шифровать данные посредством энциклопедии, он получил сообщение. На голубом экране появилась надпись: «Проверь, все ли в порядке с твоей машиной». Грегори, не имевший проблем с эксплуатацией оптико-волоконной машины в последние сутки, отписался Тою: «Дружище, у меня все хорошо. Наверно, неполадки у тебя». «А это мы сейчас проверим. Не отходи далеко и жди», — было в следующем сообщении.
  
  
     Грегори совсем позабыл о просьбе товарища и вернулся за клавиши машины спустя приличное время. Он ведь должен был заниматься своими исследованиями, а не только помогать Тою.
  
  
     В углу экрана светился символ полученного сообщения, даже двух. В первом говорилось, что в приложении к письму находится антижучиная программа, с помощью которой необходимо протестировать и вылечить машину, а во втором отправитель спрашивал, почему так долго Грегори не выходит на связь. Матини удивился, как далеко Рэмлинсон продвинулся. Он уже может пропускать по каналу не только текст, но и целые файлы. Грегори долго скачивал программу, она оказалась слишком большой по объему. Потом согласно инструкции распаковал ее и запустил на сканирование всей системы своей машины. Новая программа предупредила о количестве времени, необходимом ей на проведение этой операции. «О, — подумал Грегори, — хватит, чтобы спуститься в буфет и перекусить. А позвоню-ка я по телефону Тою, пусть похвалится, чего он там напридумывал еще».
  
  
     Они жевали печеное тесто и запивали прокисшим коровьим молоком.
  
  
     — Рэмлинсон, колись, информационник, что за новою штуку придумал? — спросил специалист по элементарным частицам.
  
  
     — Какую? — спросил Той.
  
  
     — Какую, какую? Ту антижучиную программу, что ты мне сегодня прислал.
  
  
     — Какую антижучиную? — искренне удивился Рэмлинсон.
  
  
     — На четырнадцать тысяч, — ответил Грегори.
  
  
     — А кто приносил?
  
  
     — Световая почта, — фыркнул Матини.
  
  
     — Нет пока такого инструментария, чтобы передавать целые файлы, тем более на четырнадцать тысяч единиц. Мой шлейф будет до твоей машины их двое суток нести с такой пропускной способностью. И ее не передаст никогда. Куча ошибок и помех на линии вклинится, и исказится конечный результат. Это технология будущего, скорого будущего. Оборотиков этак через дватри я тебе изображения и фото смогу посылать, а пока стучи по клавишам.
  
  
     — Я ж в этом деле дилетант, но скажу, что…— А раз дилетант, то и не пытайся издеваться над профи, —прервал Грегори товарищ, хлопнул передней конечностью по плечу и пошел к себе. Отойдя шагов пять, остановился, обернулся. — Не обижайся, у меня процессор в машине сгорел. Не могу приступить нынче к работе никак, так что настроение на нуле.
  
  
     — Так ты ее сегодня не запускал? — с тревогой поинтересовался Матини.
  
  
     — В начале работы запустил, да дым повалил. Ничего, техники обещали завтра починить, — крикнул он на ходу.
  
  
     Грегори бежал на свой этаж, не чувствуя нижних конечностей. Вбежал в кабинет — и к машине. Он хотел скачать полученную программу и отнести на легком носителе Рэмлинсону, чтобы тот оценил ее. Но ни результатов сканирования, ни, что самое удивительное, самой программы от в папках не обнаружил. Он тщетно запускал поисковик на имя, которое он сам присвоил этому антижуку-сканеру. Он не обнаружил даже ее следов. Программа самоликвидировалась.
  
  
     XXVII
  
  
  
     Да, невезуха полная. Второй раз срывается побег. Прошлый раз месяц пайку откладывал в заначку в шахте. Сухарь к сухарю копил. Для этого сушил кусочки лепешек и в тряпку в гроте заворачивал. Почти норму собрал. На тебе — грызуны нашли, добрались и сожрали, а что не сожрали, то, как в анекдоте, понадкусывали. Не, я все понимаю, что сейчас я не дома или в ночном клубе, не чипсы себе к пиву купил. Мне не в падлу после крыс сухари доедать. Но тогда они ж ничего почти и не оставили. Не стал бы я с горстью крошек в побег идти. Я сам сейчас хуже той крысы живу, что объела меня, поэтому чего заразы бояться от нее набраться.
  
  
     На мне и вши, и блохи, и лишай. Крыса, та, может, гигиену больше соблюдает, чем я. Она, по крайней мере, хоть шерсть свою по осени да по весне меняет, а мне как выдали лохмотья с чужого плеча, так до сих пор ношу.
  
  
     Ладно, ладно. Вру, заврался сам себе. Есть у меня цивильная одежонка. Кацавайка такая. По-ихнему туника называется. Не первой свежести, наш секонд хэнд отдыхает по сравнению с этим прикидом, но в ней можно было бы сойти даже за вольного в побеге, если б морда почернее была или гуталин под рукой. Увы, нет у меня гуталина, и одежонки той уже тоже нет. Хранил я и шмотки, и новые харчи в той же шахте каменоломни. Только завернул в кожу, натертую чесноком — от крыс и хомяков оберег. А ночью, на тебе, обвал горной породы. Камни похоронили и мою одежду, и еду. Облом во второй раз. Если привалило не сильно, то я откопаю этой ночью, но стремак. Может и самого похоронить повторный завал.
  
  
     А что делать? Сил с каждым днем все меньше и меньше. Здоровья от каторги не прибавляется. Я не представляю, сколько без остановки пройти за раз смогу. И это ж не прогулка по бульвару в пятницу вечером. Ага. Идти придется по ночам. Красться, а не идти, ползти. Организм истощен, хавать нужно что-то дорогой. Допустим, фрукты на виллах можно было бы красть, так то ж лишний риск. Не, идти надо параллельно дороге, но на нее не выходить ни в коем случае. Благо, тут два светила ночью работают, ориентироваться легче, но и я заметнее становлюсь. А по ночам повозки, как мне объясняли, шныряют по дороге, только в путь.
  
  
     Прется со своим добром в Орис на продажу всякая шушера. Заметят — и конец. Жалости тут к рабам нет. Причем даже у тех, кто вчера невольником был, а сегодня свободен.
  
  
     И бежать нужно, и с пустыми руками не махнешь. Конечно, можно сидеть здесь сложа руки. Вернее, кайлом тут долбить, пока не протянешь ноги и тебе не сомкнут на груди руки. Можно, как Лиос Ксимена, аристократ хренов, понтоваться. Деятель нашелся.
  
  
     Я всеми намеками предлагал деру отсюда дать. Тому предлагал, кто не в тягость мне будет. Так этот Лиос вначале вообще павлином ходил по лагерю. Потом рога ему пообломали, приперся ко мне: «Возьми в дюжину. У тебя вакансия есть, дровосек помер, место пустует». Взял. Человек, с одной стороны, он полезный, много чего в светской жизни патрициев шарит. Рассказал немного о нравах и обычаях высшего общества. Но бежать не хочет. Говорит, что будет ждать милости от императора или его сыновей.
  
  
     Жди. Жди. Дурачок. Они его на бабки развели, потом на землю и собственность, а в конце еще и воли лишили. А он все с восторгом об императорской семье талдычит. Да, продул твое добро императорский сынок за неделю, а ты все прощения от него ждешь.
  
  
     Когда я ему сказал, что он у своего императора такой же бесправный раб, как и я здесь, он обиделся. Пускай верит в доброго царябатюшку. Так легче с верой сдыхать ему на каторге будет.
  
  
     Такие люди, как художник Даниель, верят в свою звезду. О, он так гордится своим талантом в рисовании и изготовлении скульптур! Как будто надсмотрщикам не все равно, какая у тебя профессия была на свободе. Долби мрамор и все. Но он сказал, что его талант так вот просто пропасть не может. Он не обычный писака картин по дереву и сырой фреске, а может создавать свои шедевры, как сам выразился, на основе растопленного воска, сырого яйца, маслом по холсту. Он, видите ли, и писарь еще. Способен сам добывать чернила из каракатиц и наростов на дубовых листьях. Зачем же ты, придурок, если такой талантливый, воровством на службе занимался и приписками, получал бы деньги за свой талант. Хотя, дай доступ любому чинуше к бюджетным деньгам, и он либо откаты брать станет, либо красть.
  
  
     Кузнец Атик — мужик нормальный, но он боится идти в побег.
  
  
     Он не видит в этом смысла, он никогда свободным и не был. Дед, отец и он рождались рабами и умирали. У Атика желание, чтобы его добрый хозяин выкупил и кормил, одевал, дал крышу над головой. «А как я буду вольным жить? Это надо обо всем думать самому, проблемы. А если денег не хватит, то помру на улице с голоду и холоду», — рассуждает он. Пусть тогда живет, как скотина в стойле. Хороший хозяин такую всегда накормит, подстилку поменяет, а потом и прирежет. Живи, братан, а я уйду. Не сегодня, так завтра. Уйду в республику. Далеко, правда, но надо. До ордена путь намного короче, но рабом там быть, говорят, хуже, чем в империи.
  
  
     Еще и в дружбе орден с Мастрией. Чего доброго, выдадут как беглого. Сюда приволокут центурионы и в назидание другим кокнут.
  
  
     Андрей сидел в забое на куске горной породы, и мысли роились в его голове. Он уже настроился на побег. В мечтах еще вечером пробирался по незнакомой территории к границе с республикой.
  
  
     Но очередная неудача спутала все карты беглеца. Плохо, что он один в этом неизвестном мире, что нет такого человека, как Саша, которому он мог всецело доверять. А тот в свою очередь понимал бы его и разделял взгляды. Порядочных людей и образованных он и в неволе встречал, но как-то не срослась с ними дружба дальше товарищеских взаимоотношений. Он и еще с десяток рабов обтесывали мраморную глыбу в гроте. Факелы на стенах потрескивали, сжигая и без того недостаточное количество кислорода в воздухе.
  
  
     — Осталось немного, — говорил один раб, — обтешем эту сторону гладко, чтоб легче волочь по проходу было, и выберемся на свежий воздух.
  
  
     — Тут работы на полдня еще. Может, так потащим? — предложил другой.
  
  
     — Устанешь цепляться за породу острыми краями. Доделаем и поволочем, куда спешить. А сейчас, братва, давайте передохнем, пока надсмотрщика нету, — сказал Андрей.
  
  
     — Правильно, Андрео, работать всегда успеем, — ответил Лиос Ксимена.
  
  
     — Сейчас дядька с палкой придет и даст по спине. Посидишь тогда, — неуверенно произнес Даниель, присаживаясь на камень.
  
  
     — А ты, Даниель, работай, не отдыхай. Потом из этого мрамора сам себе статую на могилу выстругаешь и лапы вверх задерешь, — пошутил кто-то.
  
  
     Художник и скульптор ответить не успел. В боковом проходе послышались шаги нескольких пар ног. Все вскочили, имитируя непрерывную работу. В проеме показались три фигуры. Одна из них была хорошо всем знакома. Это надсмотрщик над невольниками в этой части каменоломни. Другой был воин из центурии охраны, а третий вообще гражданский, если такое название приемлемо для этого строя. «Где он?» — спросил последний. «Вот, высокий с белой мордой», — надсмотрщик указал на Андрея. «Забирайте его, — приказал человек в гражданской тоге. — Ну и холод с сыростью у вас тут. Так и суставы простудить не долго».
  
  
     Андрей рассуждал: «Не к добру приход делегации в таком составе прямо в подземелье. Что-то срочное. А что? Блин, может, завал разгребали и нашли мой схрон. А откуда они узнали, что он мой? Я там записки не оставлял. По сухарям не определишь.
  
  
     По одежде разве. Но я ее выменял за одно дельце у вольного. Он несколько раз приезжал сюда. Если только нашли мое добро, а допрашивать меня будут не как подозреваемого, а из-за того, что я начальник дюжины. Мол, чего слышал о предстоящем побеге, какие настроения в массах. Не должны, вообще-то я ж не стукач. Да и стукачей показательно не выводят, а между делом спрашивают.
  
  
     Не знаю, но ноет в груди».
  
  
     Заговорил надсмотрщик: «Где твой механизм по распилке камня?» «В кузнице, у Атика лежал всегда, — с облегчением выдохнул Андрей, а про себя рассуждал дальше. — Значит ничего страшного. Зачем им понадобилась опять моя дисковая пила?
  
  
     Нет, устройство по распилке мрамора я придумал нормальное.
  
  
     Зубчатая передача позволяет намного быстрее, чем обычно, при помощи двух человек ровно распилить камень. Одна беда: нет пока технологии производства твердой стали, работающей при высоких температурах из-за трения на высоких оборотах. Затупляется дисковая пила. А проще говоря — приходит в негодность.
  
  
     Зачем по-новому пилу изготавливать и тратить на это железо, если толпы бесплатных рабов вокруг?» Мысли Андрея прервал человек в тунике: «Моя госпожа выбрала для себя, вернее на могилу своего мужа, кусок мрамора.
  
  
     Она не желает торчать тут на солнце среди рабов, поэтому ты должен своим механизмом отрезать интересующий ее мрамор с красивым рисунком, и мы побыстрее удалимся.» «А чистовую обработку где будете производить?» — спросил Андрей. «Шумахер, ты задаешь лишние вопросы», — надсмотрщик не сильно толкнул его в плечо.
  
  
     Пришли в кузницу Атика, стоящую на территории лагеря. Взяли механизм и запасные диски. Андрей поинтересовался, где процесс распилки будет происходить. Ему ответили, что интересующий госпожу кусок лежит у въезда в лагерь. Она не желает ходить по камням. Пришлось рабам приволочь плиту поближе к ее карете, чтоб и видно было, и звук от резки камня не раздражал. Действительно, этот кусок был необычен. Его структура была с множеством завитушек. После того, как его распилили, он в местах соприкосновения с пилой казался прозрачным. «Прекрасно! — сказал Андрей, больше обращаясь к Атику, а не к заказчику. — Отполируют, и сверкать на все кладбище будет. Такой надгробной плиты ни у кого больше нет во всей округе». «Помолчи. Женщина мужа потеряла, а ты зубоскалишь. Я ее управляющий. Скажи спасибо, раб, что не прошу у надсмотрщика всыпать тебе палкой по спине», — заносчиво произнес он. «Всыплем, всыплем, не переживайте. Как только госпожа ваша уедет, сразу назначим ему пять ударов, — сказал начальник лагеря, стоявший рядом. А про себя добавил: — Чего это я из-за какого-то выскочки и плебса, Шумахера стану наказывать? Ты, милок, деньгу за мрамор гони и вали.
  
  
     Я сам тут назначаю, кого бить, а кого миловать».
  
  
     Рабы обмыли небольшого размера мраморную плиту, то есть конечный продукт, и сказали, что он готов к осмотру заказчицей.
  
  
     Управляющий дал сигнал кучеру, и карета медленно тронулась к толпе рабов и господ. «Так заказчица женщина?» — уточнил Андрей. «Да, — подтвердил управляющий, — она сама лично в память о своем супруге решила выбрать ему надгробный камень».
  
  
     «Хоть бабу увижу живую», — прошептал на ухо кузнецу Андрей.
  
  
     Атик улыбнулся. Начальник каменоломни тоже услышал, но только покачал головой. Замечание он сделать не успел, поскольку карета остановилась. Прислуга отворила дверцу и …Нет, Камилла Дукс не успела ступить на землю, раздался крик, будто вчерашний студент случайно встретил одногруппницу, вернее, очень близкую в прошлом одногруппницу: «Камилла, привет!» Молодая женщина так и застыла на ступеньке своего экипажа. Округлив глаза, стояла ее прислуга, рабы из каменоломни, надсмотрщик и сам начальник лагеря. Последний опомнился и зло посмотрел на Андрея.
  
  
     — Ну, Шумахер, тебе двадцать палок!
  
  
     — За что? Так я ж… — недоумевал Андрей.
  
  
     — Плюс еще те пять, что просил управляющий, — добавил начальник. — Сударыня, вы знакомы с этим рабом?
  
  
     — Да, это… — Камилла ступила-таки на землю и не знала, что ответить.
  
  
     — Я — Андрео, сын варангского князя из рода Шумахеров.
  
  
     Наша семья пересекалась с доменом Дукс и с Виндосом — девичьим доменом Ками. Мы старые знакомые с детских лет, поэтому я так и называю госпожу, — Андрею показалось, что он стабилизировал ситуацию.
  
  
     — Это правда? — начальник лагеря обратился к аристократке.
  
  
     Наступила тишина. Не менее пятнадцати пар глаз устремились на Камиллу Дукс и ждали. Андрей также умоляюще смотрел на нее. Наконец она из себя выдавила: «Да. Я хочу отойти и побеседовать с этим невольником наедине». На это управляющий возразил: «Госпожа, это опасно — с дикарем и без охраны». Начальник каменоломни криво усмехнулся и, наклоняясь к надсмотрщику, чтобы все слышали, тихо сказал: «Сам у покойного Луция был рабом, пока тот ему вольную не дал и не утвердил на должности, а строит из себя».
  
  
     Камилла и Андрей отошли и стали друг напротив друга в двух шагах.
  
  
     — Ками, забери меня отсюда. Слышишь? Забери. Я скоро тут заживо сгнию, понимаешь.
  
  
     — Ты, как, раб, ко мне обращаешься?
  
  
     — Слушай, давай без этих рабов и господ, ага? Тебе сны вещие снятся?
  
  
     — И что?
  
  
     — Я что там, раб твой или какое другое чмо болотное?
  
  
     — Да нет, там вообще рабов не было.
  
  
     — Мы должны отыскать Грегори и вернуться назад, — Андрей начал интриговать собеседницу.
  
  
     — К чему? — спросила Камилла.
  
  
     — Я этого не знаю. Мы — избранные богами.
  
  
     — Вот оно как? — усмехнулась Камилла. — Посмотрим.
  
  
     — А что смотреть? Пока ты там у себя на виллах смотреть будешь, я тут, в забое, подохну. Потом поздно будет. Уже Саша сгнил за год в земле, а ты все смотришь.
  
  
     — Ты его закапывал?
  
  
     — Нет, но видел, как его забили до смерти сарацины.
  
  
     — Но труп не зарывал в землю? — уголок ее губ криво улыбнулся.
  
  
     — Не-а, его уволокли. Эта жирная свинья, что перебила твою покупку, сразу же перепродала нас сарацинским ублюдкам.
  
  
     Колкость в адрес Аппия Руфуса дала последний бонус Андрею, и она сказала: «Пойдем, поговорим с управляющим каменоломни». Начальник согласен был продать Андрея, но сам раб был собственностью муниципалитета и не принадлежал непосредственно ему. Необходимы были документы об освобождении.
  
  
     Но несколько золотых монет, перекочевавших из кошеля управляющего поместья Дукс в кошель управляющего каменоломни, решили дело в пользу Андрея. Слух про выкуп Шумахера быстро распространился по лагерю. Посмотреть на такое вывалили все рабы. Центурия охраны, боясь мятежа, стояла наготове.
  
  
     — Ну что, князь, удачи тебе, — начальник каменоломни похлопал Андрея по плечу, а у Камиллы спросил шутя: — Так мне отменять эти двадцать ударов палкой или перед отъездом сделаем ему массаж спины?
  
  
     — Вы свои отменяйте, а те пять, что назначил мой вилик, мы по приезду приведем в исполнение, — серьезно произнесла Дукс, а Андрею сказала: — Иди, забирай свое добро.
  
  
     — Все материальное на мне, а здесь я оставляю свою боль и товарищей. Пойду проститься.
  
  
     Андрей подошел к каждому из своей дюжины и пообещал, что если разбогатеет, то выкупит их. К последнему, так вышло не специально, он подошел к Лиосу Ксимене и спросил: «Если у меня будут золотые, брать тебе папирус об освобождении в муниципалитете? Хочешь стать моим рабом или будешь ждать милости от сына императора?» «Лучше воробей в руках, чем фламинго в небе. Ежели не побоишься, то похлопочи обо мне», — он уже не надеялся полностью на удачу и милость августа.
  
  
     Помахав рукой лагерю и его обитателям, Андрей крикнул:
  
  
     «Все, братва, амнистия! Первый пожизненный срок мне скостили!» Невольники стояли толпой и переговаривались. Конечно, большинство из них ему завидовали. Каторга — это второй после гладиаторов слой рабов, имеющих самую короткую продолжительность жизни, и первый по ужасным условиям существования.
  
  
     Андрей, не оглядываясь, шагал к экипажу Дукс. Он слышал отдельные реплики, но они становились все тише и тише.
  
  
     — Помнишь, он говорил, что уедет отсюда на золоченой карете?
  
  
     — Говорят, что он князь барбарианский.
  
  
     — А так и не скажешь по нему.
  
  
     — Ага, со всеми наравне был.
  
  
     — Грустно станет без его баек в лагере.
  
  
     — Пусть хоть он подольше нашего поживет.
  
  
     — Документ, пергамент привезите об освобождении, — кричал вслед управляющий каменоломни.
  
  
     За несколько дней нового рабства Андрея отмыли, подлечили болячки, одели в свежую тунику. Он много разговаривал с Камиллой. Выяснилось, что она на этой планете, названия которой никто не знал, родилась и всю жизнь прожила. Ничего толкового ни она Андрею, ни он ей не рассказали о причинах и сущности их сновидений. Разговаривали на темы быта в Мастрии, а Андрей рассказывал о жизни на Земле. Кое-что Андрей узнал нового. Например, что после смерти мужа большая часть их совместной собственности отошла по закону к домену Дукс. У нее стал выбор:
  
  
     либо вернуться в свой домен Виндос и жить под началом отца и старших братьев, либо остаться Дукс и иметь то немногое, что осталось у нее. Это немногое — три огромных поместья, которые при расторопных управляющих будут давать хорошую прибыль.
  
  
     Не такую, как целая провинция при жизни Луция, но тем не менее она осталась хозяйкой и госпожой на своей земле.
  
  
     Рассказы и посиделки с Андреем ей стали со временем надоедать. В один из дней она объявила, что вскоре отплывет на восток. Как только в доменном склепе установят могильную плиту над урной с прахом Луция, она на корабле отправится к месту гибели мужа помолиться богам. «Заодно наведаю бея Саипа и выкуплю у него второго. А дальше видно будет», — думала Камилла. Но про свои планы относительно Саши Андрею она не сообщила.
  
  
     — А мне что делать в твое отсутствие? — спросил Андрей.
  
  
     — Управляющий тебе выделит участок работы. Если не нравится в этом поместье, то можешь жить в другом. Выбирай.
  
  
     — Ты мне вольную дай, и я сам решу, как мне жить дальше, —предложил Андрей.
  
  
     — С какой радости я должна тебе давать свободу? Что я с этого получу взамен? Я еще не знаю, какая ситуация будет в дальнейшем. Скажу открыто, что я хочу иметь на тебя влияние. Живи, как вольный, но будь рабом.
  
  
     — Странный подход к свободе, — занервничал Андрей.
  
  
     — Андрео, ты нагловатый тип. Еще недавно ты умолял меня вытащить тебя из каменоломни, а теперь требуешь свободы.
  
  
     — Хорошо, если ты меня считаешь своей собственностью, то я буду вести себя по-другому, — скривился Андрей.
  
  
     — Формально — да, я ж тебя купила. Не нравится так жить —милости прошу назад в каменоломню. Ходишь по моей латифундии. При этом ведешь себя вызывающе по отношению ко мне.
  
  
     Это происходит на глазах у моей прислуги. Я даже не знаю, что дальше с тобой делать. Что скажут патриции и другие уважаемые люди на такое обращение ко мне? Уважай законы Мастрии.
  
  
     Не поймут таких взаимоотношений между рабом и госпожой.
  
  
     Я не заставляю тебя землю ковырять или камень долбить. Живи в доме с остальными невольниками. Выбери себе работу по вкусу.
  
  
     Не бездельничать же тебе. Вернусь я и решу, что делать дальше.
  
  
     — Ладно, дай тогда мне хоть денег на личные нужды, — попросил Андрей.
  
  
     — Зачем тебе деньги? Чего тебе недостает? Одежда есть, еды хватает.
  
  
     — Девку мне надо. С бабой я не спал больше года. Помочь ты мне должна.
  
  
     — Ты, Шумахер, забываешься, кто я такая! — Камилла вскочила с кресла. — Я тебе не потаскуха из лупанария, чтобы похоть твою удовлетворять. Ты что за мерзость мне предлагаешь?
  
  
     — Да триста лет ты мне нужна, чтобы я к тебе домогался, —фыркнул Андрей.
  
  
     — Это почему же? — возмутилась Камилла.
  
  
     — Ты не в моем вкусе.
  
  
     — И какой же такой у тебя, Шумахер, вкус особенный? Всей мужской половине Ориса я нравлюсь, все глаза на меня пялят, а для тебя я страшная.
  
  
     Андрей понял, что ляпнул лишнее и задел женское самолюбие Камиллы. Необходимо было выкручиваться из этой ситуации. И вообще, взять свои эмоции в руки и не выпендриваться против этой женщины. Добиться от нее свободы сейчас не получится, а портить отношения на будущее не стоит. Надо выжать по максимуму себе выгоды перед отъездом Дукс на восток. «Ты слишком умная, расчетливая и немного циничная для женщины», — начал он, ожидая ее реакции. Легкая лесть редко кому мешает. Андрей попал в самую точку. Дукс сама хотела быть такой, ей не нравился образ домохозяйки применительно к себе.
  
  
     — Так тебе дурочки нравятся? Им проще спагетти на уши вешать? Или сам на ум слабоват, поэтому эффектно можешь выглядеть только на фоне недальновидных и малообразованных теток, обсуждающих городские сплетни?
  
  
     — С мозгами у меня все в порядке. Ты ж понимаешь, мы друзья, а с друзьями в постель не ложатся, — ответил Андрей. — Девка ты видная.
  
  
     — Кто, кто?
  
  
     — Патрицианка и аристократка ты знаменитая и красавица, — поправил сам себя Андрей.
  
  
     — Принимаю комплимент, — Камилла поправила прическу.
  
  
     — Но мне худенькие девушки нравятся, а от тебя Саша без ума был.
  
  
     — А куда ж худее, Андрео? — изумилась Камилла. — Худее только те, кто болен чахоткой, а я здорова.
  
  
     — Так я ж и прошу у тебя денег, чтобы сходить в лупанарий.
  
  
     Там себе и подыщу по вкусу.
  
  
     — Так вот зачем тебе серебро, — поняла Дукс.
  
  
     — А я бы и от золота не отказался.
  
  
     — И много тебе его надо?
  
  
     — Я местных расценок на секс услуги не знаю. Мне прейскурант никто не показывал. У вас повременная оплата или от выработки? — спросил Андрей.
  
  
     — Чего?
  
  
     — Платить надо за посещение или сколько палок бросишь?
  
  
     — Каких палок?
  
  
     — Вот таких, — Андрей согнул левую руку в локте, сжал кулак, а правой ударил по сгибу левой.
  
  
     — Ну, я таких мест никогда не посещала. Сейчас покличу управляющего, он должен знать, — она приказала рабу позвать управляющего и захватить на обратном пути пергамент, чернила и сургуч.
  
  
     — Зачем чернила? — насторожился Андрей.
  
  
     — Ты просишь денег. Я тебе их дам взаймы под процент. Или ты хочешь, чтобы я оплачивала тебе шлюх из своего кармана? — спокойно произнесла Камилла.
  
  
     — Ценю деловой подход, — попытался пошутить Андрей, почувствовав что-то неладное.
  
  
     — Госпожа, вызывали? — зашел вилик.
  
  
     — Да. Скажи, сколько стоит купить проститутку?
  
  
     — Гм, — замялся управляющий.
  
  
     — Говори, говори, — приказала Камилла.
  
  
     — Я сам не хожу туда, — смутился вилик, — но говорят, что дешевая шлюха может отдаться и за кусок хлеба, если голодна и клиентов нет.
  
  
     — Тогда все просто, — улыбнулась Камилла и показала на Андрея, — клиентом у нее будет раб, ему и убогая девка сойдет, потому как будет худой и больной, а кусок лепешки у нас стоит сколько?
  
  
     — Мелочь, несколько драхм, — уточнил управляющий.
  
  
     — Так скажи эконому, чтобы выдал моему рабу Андрео целых десять драхм на продажную девку из дешевого лупанария, — отдала распоряжение Дукс. — Ты, Шумахер, можешь их даже не возвращать.
  
  
     — Вы, госпожа, меня опустить решили, да? Вы бы, ваша светлость, еще старушку-нимфоманку мне подложили, чтобы та доплатила мне, а я вам честно заработанные деньги принес. Я всегда вступал в совокупление, с первоклассными телками, — очень вежливо проговорил Андрей.
  
  
     — Телок моих в стойле в хлеву можешь драть вообще бесплатно всех без разбору, — предложила Камилла.
  
  
     — А сколько стоит самая дорогая проститутка? — спросил Андрей.
  
  
     — Это зависит от того, сколько ты раз ее сможешь, — сказал вилик.
  
  
     — Я, пфу, после такого воздержания, — покрутил головой Андрей, — смогу и десять раз за ночь, а пять палок брошу, не вынимая.
  
  
     — Гигант, — всплеснула руками Дукс, — ты случайно, как атлант, небо не сможешь удерживать своим стручком?
  
  
     — Самая дорогая гетера обойдется в десять эскудо. За такие деньги она тебе споет, станцует, стихи прочитает, массаж сделает.
  
  
     Если взять десять раз по десять, то получится сто золотых, — рассчитал управляющий.
  
  
     — Ну что ж, пусть эконом тогда выделит Шумахеру сто золотых, а он через два месяца вернет мне двести. Ежели не вернет, то всыплем ему, точнее, как он выражается, бросим ему сто палок по спине, — предложила Камилла.
  
  
     — Гм, госпожа, сто никто не выдержит, хватит с него и пятидесяти, — вступился за Андрея управляющий.
  
  
     — Подождите, подождите. Это какое-то варварство, бить человека палкой по спине, — возмутился Андрей.
  
  
     — А тебя что, на каторге не били? — спросила Дукс.
  
  
     — Били и не раз, но палкой никогда, — ответил Андрей.
  
  
     — Это не дело, — пошутила Камилла, — был рабом, а тебя палкой не дубасили. Станешь вольноотпущенником, и рассказать не о чем будет. Надо исправить эту ситуацию.
  
  
     — Я предлагаю по-другому. Вы мне даете сто золотых, а я вам возвращаю через год тысячу. А если не верну, то пятьдесят ударов получу. Но если верно за год или ранее, то ты, — Андрей указал пальцем на Камиллу, и та нахмурилась, — то есть вы, госпожа, даете мне вольную.
  
  
     — По рукам. Не вернешь ни в жизни. Напиши в двух экземплярах, — обратилась Дукс к вилику.
  
  
     — Сейчас исполню.
  
  
     — Тогда, Андрео Шумахер, условия следующие. Ты получаешь десять палок и сто золотом. Сегодня же проваливаешь отсюда на все четыре стороны. Сам себя кормишь и одеваешь. На виллу ко мне не соваться, ко мне в Орисе, если увидишь, не подходить.
  
  
     О месте своего проживания сообщаешь моей прислуге. Не вздумай бежать из города. Все равно найдут. При выходе из поместья глянь на ворота. Там следы от костылей, которыми прибивали беглых рабов. Последний медленно умирал на солнце шесть дней. А теперь пошел вон отсюда и борись за свою свободу, если такой умник.
  
  
     — Потерпи мое общество, Камилла, еще немного.
  
  
     — Только недолго.
  
  
     — Могу ли я сто своих золотых забрать не сразу, а по мере надобности? Пусть лежат у тебя, как в хранилище. Мне они все сразу не нужны в таком количестве. Обворовать ведь могут.
  
  
     — Хорошо.
  
  
     — А в твое отсутствие управляющий меня не надует?
  
  
     — Я с ним поговорю.
  
  
     — О’кей. Тогда с меня бутылка водки.
  
  
     — Это что такое?
  
  
     — Хмельной напиток.
  
  
     — У нас такого нет.
  
  
     — Значит, будет.
  
  
     Вернулся вилик с двумя свитками и горячим сургучом. Он вылил его на пергаменты, и Камилла приложила к каждому свой перстень вместо печати. Андрей ушел. Камилла осталась сидеть в кресле. Она поправила подушки, чтобы мягче было, и прикрылась накидкой. «Тысячу вернуть не реально, но он будет пытаться, вижу, что будет. Если б хотел удрать, то забрал бы эскудо и скрылся. Тем лучше. Посмотрим, на что он способен», — думала она.
  
  
     «Госпожа, что с ним дальше делать?» — спросил управляющий.
  
  
     «Ты ему пять ударов задолжал?» — спросила она. «Да, но если вы не хотите…» — сказал он. «Добавь еще от меня пять. Пусть знает, что его ждет в будущем. И не жалей. Скажи, пусть стража хорошо приложится», — засмеялась Дукс.
  
  
     XXVIII
  
  
  
     Она намеренно не ушла и слушала через стенку, как истязают Андрея. Только он матерился при каждом ударе и разговаривал на непонятном ей языке. Человек, знакомый с русской речью, услышал бы разные выражения, самыми безобидными из которых оказались: «Ну, Камиллка! Отольется тебе моя кровинушка не водицей!» Стемнело. Тело Грегори и Мигуэля находилось там же. Они вели беседу.
  
  
     — Григорий, надо отсюда как-то выбираться.
  
  
     — А куда ты подашься?
  
  
     — Не знаю, но дождь закончился. Это и хорошо и плохо. С одной стороны, мы можем выбраться, не вымокнем и не заболеем.
  
  
     С другой — у нас нет воды, и мы ослабнем от жажды.
  
  
     — Ты, Мигуэль, предлагаешь ползти, но куда?
  
  
     — Еще не решил, но на сырой земле тут тоже долго не вылежишь.
  
  
     — Будем завтра, если никто не появится, выдвигаться, а то лишимся здесь последних сил и раны начнут гноиться.
  
  
     — Принято, а пока рассказывай дальше.
  
  
     Грегори рассказывал что, кроме практических исследований он еще занимался теоретическими расчетами. Ему разрешали работать в любое время суток, и он зачастую оставался на ночь в лаборатории или кабинете. В ту ночь он решил посидеть за оптико-волоконной машиной. Позвонил домой и сообщил родителям, что не придет ночевать. Сидел перед монитором и тщетно пытался придать огромной формуле законченный вид. В опытах получался один результат, а в теории закон был верен только при определенных начальных условиях. Грегори барабанил пальцами передней левой конечности по столу, что выдавало его волнение.
  
  
     — Я, Мигуэль, не стану перечислять имена и домены ученых, теоремы и законы которых я применял в своих вычислениях.
  
  
     — Мне это ни к чему, господин ученый. Рассказывай мне дальше сказку на ночь.
  
  
     Вдруг в нижнем углу экрана замигал значок о получении сообщения. Грегори открыл почту. Там висело короткое сообщение: «Не спится?» Грегори ответил Тою: «А ты че тут делаешь?» Ему стало интересно. Рэмлинсон никогда не оставался работать по ночам. Засиживался иногда допоздна. Да, засиживался, но его общежитие закрывалось после полуночи, и он спешил к себе.
  
  
     Это был закон. Грегори подумал, что, возможно, кто-то проник в лабораторию товарища и взломал код защиты машины. Он взял телефонную трубку и набрал внутренний номер Тоя. На том конце никто не ответил. Тогда Грегори послал следующее сообщение: «Той, не издевайся, или я вызываю охрану к твоей машине».
  
  
     Внизу замигал символ о получении сообщения. Грегори открыл.
  
  
     Мигали два слова: «Не надо». А затем непосредственно на экране, минуя почту, появилась надпись: «Надо поговорить. Просто стучи по клавиатуре».
  
  
     Грегори слышал разные байки от ученых и лаборантов про ночные исследования, когда от перегрузки основной мозг выдает всякие видео- и слуховые галлюцинации. Действенное средство от переутомления — отдых, а лучшее — сон. Для начала надо себя убедить, что это только кажется. Грегори подошел и выдернул оптический шлейф, соединяющий его машину с машиной Тоя. Но в строке замигало: «Меня звать Ялин. Я хочу пообщаться».
  
  
     «А я иду на топчан спать, пока не стал пациентом психического отделения департамента излечения», — сказал Грегори и отключил систему. Он направился к двери кабинета, но машина самостоятельно запустилась. Грегори вернулся и выдернул штепсель питания машины из розетки, хотя это было запрещено и могло вызвать поломку. Тогда зазвонил телефон.
  
  
     Дрожащими пальцами Грегори снял трубку и медленно приложил ее к уху. Ровный голос без акцента и эмоций послышался на том конце провода: «Я — Ялин. Нам необходимо побеседовать.
  
  
     Вы — Матини Грегори Эспи?» «Пока еще да, но скоро стану Наполео Бонопарто. Осталось недолго, — истерически засмеялся ученый и, вырвав телефонный провод из аппарата, отбросил его в сторону. — Ну что, теперь поговорим?» В трубке было тихо. Отсутствовало даже фоновое шипение сети.
  
  
     — Так-то лучше, — произнес в трубку Грегори.
  
  
     — Если вам так удобнее, то я не возражаю, — ответил голос, назвавшийся ранее Ялином.
  
  
     — Ладно, говори, что тебе надо, — Грегори устало присел на стул.
  
  
     — Отлично, раз мы уже на «ты», то общаться станет легче, —послышалось в ответ.
  
  
     — Ты откуда?
  
  
     — Присядь к монитору поближе. Я тебе написал.
  
  
     Грегори лениво переместился со стулом к машине и увидел в строчке знакомые и терзавшие его в последнее время символы формулы по квантовой механике, только исправленные и дополненные.
  
  
     — Ничего себе!!! — Грегори не поверил своим глазам и несколько раз протер их. Так все просто и гениально, а я не додумался. Все крутился вокруг да около. Да, но кто ты и где работаешь?
  
  
     Признавайся, я знаю всех ученых в своей области. А я-то, зазнайка, считал, что первым приблизился к этим открытиям на Салеме.
  
  
     — Ты не ошибся. Я не житель вашей планеты.
  
  
     — Как же ты со мной наладил связь?
  
  
     — Я имею возможность передавать и получать информацию в любых коммуникационных сетях. В зависимости от уровня развития цивилизации я посредством электронов, фотонов, магнитных, волновых, гравитационных, информационных и так далее составляющих могу осуществлять соединение с необходимым объектом или субъектом.
  
  
     — Например?
  
  
     — Если у тебя под конечностью будет, к примеру, телефон, то я смогу поговорить с тобой в любой точке планеты.
  
  
     — А я тебе дозвониться, если буду находиться далеко в открытом море, смогу?
  
  
     — Если этот телефон будет хотя бы цифровой или выше классом, не дисковый, то да. При условии, что я сообщу тебе код доступа. Тебе не понадобится даже питание подавать на этот аппарат.
  
  
     — И я смогу в любой момент с тобой вступить в контакт?
  
  
     — Да, когда я буду активен в системе.
  
  
     — Что это мне даст?
  
  
     — Возможность получать различные данные, разрешенные для твоей цивилизации.
  
  
     — Заманчиво, а какой номер кода? — по-простецки спросил Грегори.
  
  
     — Это зависит от тебя, захочешь ты его получить или нет, — ответил Ялин.
  
  
     — Так как ничего в обществе и природе не происходит бесплатно, а приходится что-то отдать для того, чтобы что-то получить, то я желаю знать цену сделки. Надеюсь, ты не антифилософ девятнадцатого уровня и душу мне продавать не придется? — серьезно произнес Грегори.
  
  
     — Нет, я не тот, о ком ты говоришь. Я хочу прочитать записи твоих последних исследований. Назови, согласно какому текстовому носителю ты производишь шифрацию своих работ.
  
  
     — Все понятно. До свидания, дружище. Не знаю, как ты меня дурачишь, может, психокодирование используешь, но возвращайся назад к себе на Десим.
  
  
     — Я не подданный Десима, и то, что ты открыл, в других мирах уже давно поставлено на службу обществу.
  
  
     — Чего ты переживаешь тогда? Будет и в нашем обществе служить эластам.
  
  
     — Если ты движешься в правильном направлении, то твои открытия опередили время на столетие, если не больше, в обществе Салема. Твое изобретение принесет не пользу народам, а разрушения и беды. Его возьмут в оборот военные, как, впрочем, все новые открытия, и доведут планету до гибели. Это как тринитротолуол для пещерного человека.
  
  
     — Не важно, Ялин, как его могут использовать. Любое открытие имеет две стороны медали. И не тебе решать, десимец, что мне делать с моим изобретением. Не нужны мне твои коды. Я Родиной не торгую вне зависимости, какие у меня трения с властью.
  
  
     Эластов от власти в стране мизер. Остальное — народ. Я желаю своему народу процветания.
  
  
     — Великие слова, но, повторяю, я не десимец.
  
  
     — А-а-а, так ты ищейка-внешбез, который роется в моих записях? Придется тебе подождать, пока я не закончу исследования и не подам рапорт наверх.
  
  
     — Правильно десимцы о тебе пишут, — зашел с другой стороны Ялин.
  
  
     — Где?
  
  
     — В досье их разведывательных служб.
  
  
     — Ты имеешь к ним доступ?
  
  
     — Я имею доступ к любой машине.
  
  
     — И что там обо мне написано?
  
  
     — А вот. Сейчас, сейчас прочитаю выдержку. Угу. Слушай. Это про тебя. «Честен». Так, дальше. «…не удалось подкупить». Угу.
  
  
     «Высокий уровень интеллекта. Свысока посматривает, даже поплевывает на некомпетентных представителей власти. Немного высокомерен ». Точно.
  
  
     — Ладно, прячь свои заранее приготовленные записи, — Грегори смутился и покраснел.
  
  
     — Я могу продолжить отзывы десимцев, а могу залезть во внешбезовскую базу данных Камапа. Мгновение. Есть. О-о-о! — Ялин замолчал.
  
  
     — Продолжай представление, — уже не совсем уверенно произнес Грегори.
  
  
     — Пу-пу-пу. Да тут на тебя целые тома собраны. И-ги-ги. Так ты, парень, в разработке. Многочасовая прослушка, отчеты по наружному наблюдению. Хочешь, имена осведомителей назову?
  
  
     Узнаешь, кто стучит на тебя.
  
  
     — Догадываюсь.
  
  
     — Дальше. Слежка за Эспи и Халиа Матини. Родители, что ли?
  
  
     — Гады! Чего их своими лапами трогать?
  
  
     — Имеются даже доклады интимного характера. Интересно.
  
  
     Одна дама описывает подробности полового акта с тобой. Не пойму, зачем им это. А может, ты, Грегори, половой агрессор, а не вольнодумец.
  
  
     — Прекрати. Это низко — рыться в грязном белье.
  
  
     — Странно. Если бы собирали такие данные на Десиме, то я еще понял бы. Бульварная пресса издаст постельные сцены великого ученого, но к чему они на пуританском Камапе?
  
  
     — Эта женщина по имени Тиво? — предположил Грегори.
  
  
     — Молодец.
  
  
     — Ялин, к чему такой сарказм?
  
  
     — Ты — слепой великий дурачок-чудачок. Мне тебя жалко. Ты родился не в свое время. И, как все великие личности, обогнавшие свою эпоху и являющиеся порядочными гуманоидами, должен страдать.
  
  
     — Так во всех мирах?
  
  
     — К сожалению. Особенно в тоталитарных системах, где невозможно реализовать себя из-за тесноты рамок убогого общественного строя.
  
  
     — Слушай, Ялин, а как ты познал мир элементарных частиц?
  
  
     — Я его не знаю. Я только сотрудник поисковой системы.
  
  
     — Как это?
  
  
     — Я не материален, я чистый разум. Живу в сети. Моя работа — контроль. Я слежу за соблюдением законов. Так, мне поисковик выдал информацию о том, что в твоем мире произошло открытие, не соответствующее уровню развития цивилизации.
  
  
     Общество ведь развивается по определенным законам и не может перепрыгнуть через определенные этапы. Поступил сигнал о том, что с эластом Матини Грегори Эспи связана аномалия. Необходимо проверить. Всякое бывает. А вдруг заезжий гость другого мира решил тебе передать неразрешенную технологию.
  
  
     — И что, передал?
  
  
     — Нет, вижу, ты сам парень не промах. Да и какой там парень, взрослый, состоявшийся мужчина. Это я тебе польстил, — рассмеялся Ялин.
  
  
     — Таким издевательским образом?
  
  
     — Не обижайся, я забыл, что ты шуток не понимаешь и не воспринимаешь.
  
  
     — А если кто нарушил этот ваш закон и подарил недоразвитому, с вашей точки зрения, обществу первобытных людей мясорубку? Что с ним станется?
  
  
     — Если в результате использования дикари себе пальцы перекрутят на фарш, то ничего страшного. А если эта установка работает посредством управляемого термоядерного синтеза, а эпоха на дворе не такая, что с дубиной бегают, а твоя, то его будут судить. И установку необходимо будет изъять.
  
  
     — Таким же образом вы хотите изъять мои открытия и спрятать их от населения Салема?
  
  
     — Да.
  
  
     — Так чем же вы лучше инквизиции темных веков или тех же представителей правительства Камапа, первые из которых сдерживали технический прогресс, а вторые не разрешают свободный рынок производства и услуг?
  
  
     — Тяжело с мыслящими гуманоидами, — вздохнул Ялин, —они задают неудобные вопросы. Грегори, сходи завтра к чиновнику тринадцатого уровня департамента внешней безопасности Фольцингу, и мы продолжим разговор.
  
  
     — Меня он в гости не звал.
  
  
     — Завтра позвонят тебе по этому поводу. У него в машине уже набрана повестка на твой вызов.
  
  
     — Последний вопрос.
  
  
     — Да, хоть сто.
  
  
     — Назови котировки основных валют на Центральной бирже Десима… — Грегори приоткрыл экономическую газету за двадцать шестое число и заглянул в нее. — Котировки за двадцать пятое число.
  
  
     Ялин, немного помедлив, начал перечислять с точностью до двух знаков после запятой.
  
  
     — Все совпало. А ты меня видишь сейчас? — спросил Грегори.
  
  
     — Не-а, в твоем помещении нет ни одной визоркамеры. Я не обладаю выходом на изображение в данном случае.
  
  
     — Наш разговор сейчас записывают?
  
  
     — Только моя система, автоматически. Но ни десимские, ни камапские, ни третьей стороны агенты не в курсе нашего разговора.
  
  
     — Пойду, слишком много событий за один раз. Основному мозгу необходимо все переварить.
  
  
     — Совет даю. О нашем разговоре пока ни одной душе. И не рассказывай лишнего о своих открытиях Фольцингу. Проболтаешься — назад события не отмотаешь.
  
  
     — Постараюсь.
  
  
     — Слушай, а ты глюбол открыл? — между прочим спросил Ялин.
  
  
     — Да.
  
  
     — Молодец, — похвалил его чистый разум, но в голосе его Грегори почувствовал нотки нервозности.
  
  
     — А след калибровочного и скалярного бозона с нулевым спином видел?
  
  
     — А ты?
  
  
     — Проекция передо мной.
  
  
     — А гравитон у вас служит трудовому народу вашего сообщества?
  
  
     — Ох, как далеко ты, Матини, заплыл в этой бурной реке.
  
  
     — Я перешел ту грань, знания за которой запретны?
  
  
     — Для твоего мира намного дальше, чем я предполагал.
  
  
     — А в твоем, Ялин, мире существует устройство, которое может контролировать темную энергию и отрицательную массу?
  
  
     — Грегори, ты блефуешь, — почти крикнул Ялин.
  
  
     — А чего это так разволновался рядовой сотрудник поисковой системы? Послушай, тебе не все равно, чего я тут в своем зачуханном мире пооткрывал?
  
  
     — Работа у меня такая — забота о мирах низкого уровня.
  
  
     — Правда? Так помоги науке Салема, выдай первые двадцать символов формулы симметрии тахионного поля и тахионной конденсации.
  
  
     — Грегори, ха, — засмеялся голос на той стороне. — Вашему миру рано с этим соприкасаться даже теоретически.
  
  
     — А вашему?
  
  
     — Используем по полной программе, — ответил Ялин.
  
  
     — Тогда скажи, насколько групповая скорость волн такого поля превышает скорость света, не считая передних фронтов, но учитывая спектр мнимой энергии?
  
  
     — Это парадокс причинности, Матини, — ответил собеседник после длительной паузы.
  
  
     — Назови только цифру, без выкладок. Объяви групповую скорость. И не вздумай под предлогом обрыва связи прекратить разговор, чтобы выкрутиться впоследствии.
  
  
     — Я не имею права.
  
  
     — Ялин, может, я и безграмотный абориген в твоем представлении, но показатель этой скорости не несет в себе ничего разрушительного для моего мира. Или ты меня за идиота держишь?
  
  
     — Даже этого ты не должен знать.
  
  
     — Но я знаю?
  
  
     — Врешь, врешь, Матини. Нет возможности это вычислить на твоем допотопном оборудовании.
  
  
     –Ялин, или как там тебя на самом деле, а на твоем можно?
  
  
     — Уже давно.
  
  
     — Тогда назови первую цифру после запятой в дробной части.
  
  
     Мне будет достаточно.
  
  
     — Грегори, я подвергнусь наказанию за разглашение сведений, находящихся под запретом.
  
  
     — Ничего ваша раса не знает. Не блефуй. Смотри, я уничтожаю на накопителе своей машины всю эту информацию. Теперь она у меня только в голове.
  
  
     — Что ты наделал? — устало произнес Ялин.
  
  
     — Я боюсь, как бы она не попала в руки ваших военных и не разрушила весь ваш мир. Но это не все. Чувствуешь? Я отсоединил световой накопитель от машины, физически сейчас его разрушу и подвергну температурному уничтожению.
  
  
     — Матини Грегори Эспи, ты — уникум, но в этом мире твои дни сочтены. Я тебе не смогу помочь. За этой информацией охотился не один я. После ее уничтожения сработала сигнализация, и не только у меня. Теперь единственным местом ее хранения остался твой основной мозг. Береги его. Машину почисти полностью, а жесткий световой диск, что ты достал, немедленно сожги.
  
  
     О нашем разговоре забудь. Запомни и никому не называй этот код. Если окажешься в другом мире и нужна будет помощь, то делай коннект на нашу систему. Еще: для соединения, кроме нашего кода, необходимо знать код мира, в котором ты присутствуешь согласно стандарту AZurga. Видишь файлик на экране?
  
  
     — Да.
  
  
     — Открой, запомни и уничтожь. Там я указал косвенные и прямые признаки по вычислению кода мира, в котором находишься.
  
  
     — Ладно.
  
  
     — Второй файл прочитаешь завтра перед посещением Фольцинга или сегодня, если у тебя остались силы и желание. Это, чтобы ты видел, кто приходит к власти в твоей стране на смену старому поколению. Больше я выходить на тебя открыто не смогу.
  
  
     Меня засекут. И последнее: может, ты передумал и поделишься своими сведениями об исследованиях, по памяти согласишься набрать интересующие меня формулы?
  
  
     — Нет, Ялин. В этих формулах, как и в этой игре, что ты мне навязал, слишком много неизвестных и переменных величин.
  
  
     Пока. Я к тебе отношусь нейтрально.
  
  
     — Как есть — так есть. Я постараюсь связаться с тобой через несколько ваших суток. Не удивляйся, если место и способ коннекта будут экзотическими.
  
  
     Второй файл, переданный Ялином, содержал фото, на которых можно было видеть Фольцинга, одного либо в компании мужчин и женщин. Каждое фото содержало небольшие комментарии о времени и месте его нахождения, а также спутниках, присутствующих рядом с ним. Согласно датам, проставленным в углу каждого фото, Фольцинг посещал небольшое островное государство Утария не менее шести раз в течение трех последних оборотов звезды. Каждый раз пребывание длилось не менее десяти суток. Грегори рассматривал картинки в хронологическом порядке. Во время первой поездки можно видеть не совсем официальные мероприятия. Летающая машина, на которой прибыл Фольцинг в аэропорт столицы Утарии, была почему-то не под флагом Камапа. Он не проходил таможенный контроль, а к трапу подали машину. На других фото — встреча делегации Камапа в составе трех человек с диктатором Этори, но не в резиденции.
  
  
     «А, вспомнил, это он совершил военный переворот на этом острове примерно пять оборотов тому назад и захватил власть. Прежнее правительство было убито или отправлено за решетку. Кровавые антиконституционные действия осудили как власти Десима, так и Камапа. Были введены международные санкции против этого режима», — размышлял ученый.
  
  
     Во второй раз этот чиновник тринадцатого уровня департамента внешней безопасности прилетел на Утарию транспортной летающей машиной. Одет он был в военную или камуфляжную форму и покидал судно через грузовой отсек. «Плохо видно.
  
  
     Съемка шла издалека. Наверно, снимали на камеру наружного наблюдения военного аэропорта. Форма на нем явно не камапская. Чего он так маскируется? Зачем транспортником полетел в такую даль? Летающая машина зафрахтована у третьей стороны. К чему это? Ага, понятно. Выгружают ящики темно-зеленого цвета. Фольцинг стоит в стороне и с кем-то ведет беседу. Ох, сколько грузовиков подогнали! Ящики разных размеров, тяжелые есть — некоторые по восемь эластов с трудом поднимают.
  
  
     Понятно, что не гуманитарная помощь. О, а эти ящики длинные и узкие. По всей видимости, реактивные баллистические средства поражения», — размышлял Грегори.
  
  
     Следующие фото соответствовали вечеру тех же суток. Большой круглый стол с едой и выпивкой. «Присутствующие еще трезвые — значит, только начало. Сейчас пролистаю дальше.
  
  
     Интересно, конец банкета засняли? Как в гостях крупные чиновники внешбезов себя ведут? Есть, есть фото. Как положено — нажрались уже. Ой-ой-ой! Фольцинг с диктатором сидят в обнимку, как закадычные друзья. Машут передними конечностями, что-то рассказывают. У всех позитивный настрой. Ого, Этори толкает речь, встал. Стоит и наш чиновник. Понятно, тост в его честь.
  
  
     Дальше уже кто-то спит на диване. Это не интересно, как на любой крупной пьянке, где метилкарбинол льется рекой. А диктатор и наш эмиссар молодцы — напились, но держатся», — Грегори внимательно изучал предоставленный материал.
  
  
     К третьей поездке относятся фото, на которых идет разгрузка большой летающей машины, но Фольцинг не присутствует при этом. Он появляется только на последних кадрах на берегу моря в темных очках, майке, коротких штанах, загорелый. «И не узнать, словно десимский актер светокино на модном пляже», — сделал вывод Грегори.
  
  
     Кадров, соответствующих четвертой, пятой и шестой поездке на Утарию было намного меньше. Совместных с диктатором Этори фото больше не видно. Деловых попоек также не отмечено. Фольцинг развлекался на закрытых от посторонних пляжах и виллах и имел стандартный для Камапа цвет кожи. «Ага, маскируется даже от своих сослуживцев. Мол, в заморских странах не загорал, в южных морях нижние конечности и другие части тела не мочил. Правильно, зачем лишние объяснения. О, клубничка пошла. Да тут оргии настоящие», — отметил Грегори, глядя на фото раздетых и полураздетых девиц на вечеринках. Самым колоритным снимком во время шестого посещения можно считать эпизод, где голая и не совсем трезвая спутница внешбеза на этом мероприятии пытается выбраться из бассейна. Она успела выгрузить свои объемные молочные железы на край бассейна, но другие части тела тянут назад в воду. Поэтому на трех следующих фото она не может покинуть этот резервуар и падает назад, поднимая тучи брызг.
  
  
     Сам Фольцинг на этих кадрах и в саунах, и на морских прогулочных двигающихся водных машинах вел себя вполне прилично. Он, в отличие от своих спутниц и спутников, которые менялись ежедневно, не блевал, не валялся мертвецки пьяным, не запихивал себе в нос белый порошок, ни с кем не совокуплялся.
  
  
     «Ялин самое интересное не выложил мне. Не поверю, что этот пожилой чиновник столько раз летал развлекаться и не трогал этих продажных девиц. Наверняка, и их, и весь отдых оплачивал ему диктатор в качестве подарка за оказанные услуги. Смею предположить, что на зарубежных счетах осела и кругленькая сумма на имя Фольцинга или подставных лиц. Для меня, впрочем, и этого материала достаточно, без постельных сцен, для понимания, что это за эласт», — решил ученый.
  
  
     ***
  
  
     С северо-востока уже вторые сутки дует жаркий и сухой ветер.
  
  
     Даже находясь на морском побережье, ощущаешь дыхание пустыни Нефиды, будто боги открыли большую духовку.
  
  
     — Сегодня так жарко, как никогда, — сказал Саша.
  
  
     — Что уж про меня, старика, говорить, — пожаловался Хаттан. — Мне этот суховей горло дерет. Была бы питьевая вода в достатке, так промочил бы.
  
  
     — Если очень плохо, то я попрошу для тебя воды.
  
  
     — Пойди к Саипу, попроси у него. Заодно крови немного сдашь взамен или из носа, или со спины, — криво улыбнулся цирюльник.
  
  
     — Пожалуй, откажусь от этой идеи. Я ж не почетный донор.
  
  
     Мне кровь ежемесячно сдавать не надо.
  
  
     — А ты разве реже сдаешь этому отродью? Регулярно за твой язык страдает спина от плетки. Нет, уж лучше потерпим до вечера, когда выдадут кувшин чистой воды, а пока можно и из вон той лужи солененькой попить.
  
  
     — Добрый бы человек, пусть даже не добрый, но не изверг, в такую жару обязательно передышку дал бы, — заметил Саша.
  
  
     — Александр, у вас странные представления о добре и зле.
  
  
     — Конечно. Добро — это когда в праздник тебя пьяные сарацины к пальме не цепляют в качестве мишени для стрельбы затупленными стрелами из лука, — рассуждал Саша.
  
  
     — Точно. А зло — это когда бею показалось, что ты на него плохо посмотрел, а у него отвратительное настроение. Тогда и на кол угодить можно, — дополнил Хаттан.
  
  
     — Пойдем, хоть в море окунемся, охладим тело.
  
  
     — Ага, за мгновение удовольствия солью покроюсь и на жаре чесаться весь буду. Одно дело вечером в воду морскую воду залезть, а другое в полдень. Мое тело не выдержит. Ничего, скоро похолодание должно прийти.
  
  
     — Откуда ты знаешь?
  
  
     — Сильный ветер, перегретый воздух в пустыне и долгое отсутствие дождей на суше при ночных грозах далеко над морем всегда в наших краях были предвестниками пыльной бури.
  
  
     — Знаю, пылевая буря прохладу в себе несет.
  
  
     — Да, жара спадает, но песок забивается во все щели.
  
  
     — Там, где я рабом был у прошлого хозяина, сильных бурь не было. Это оттого, что до моря далеко? — спросил Саша.
  
  
     — Наверно. Я сам не большой специалист по жизни в далекой пустыне. Я всегда близко к морю проживал.
  
  
     — А сколько буря в наших краях по времени длится?
  
  
     — Тебе не все равно? Этот мироед Саип все одно заставит работать, даже в пылевую бурю. Он же примитивный. Если бы он не был таким жадным и тупым, то понимал бы, что соль, добытая во время бури, будет с песком. За такой товар ничего толком не выручишь, кроме плохой деловой репутации. Но, видно, ему в пустыне еще в детстве солнце мозги иссушило. Как такой человек может управлять этим сборищем грязных сарацин? Не пойму, — возмущался Хаттан.
  
  
     — Ему власть по наследству досталась.
  
  
     — Точно. Потому что у меня в Доре верблюд был умнее, чем он. Верблюд хотя бы молчал, а этот сначала рот откроет, а потом думает, какое же бранное слово произнести на проходящего рядом раба.
  
  
     — Верблюды плюются на человека. Твой плевал? — спросил Саша.
  
  
     — Верблюды — безобидные в сравнении с нашим беем животные, потому что эта тварь, Саип, готова взлезть тебе на плечи и нагадить прямо на голову. Честное слово, мой верблюд гадить ходил в угол двора к плетню. А этот вождь племени, где ест, там у него и отхожее место. Поел мяса, отошел десять шагов за палатку и присел на корточки. Тьфу, ты, боги небесные. Даже алеманы себе такого не позволяют, — сказал Хаттан и испытующе посмотрел на собеседника.
  
  
     — Мне они тоже больше нравятся, чем наш бей, — отшутился Саша и посмотрел в ту сторону, где трудились Лотарь, Роберт и Жуль.
  
  
     — А чего это вы, молодой человек, с этими барбарианами постоянно шушукаетесь? Подружились близко, что ли?
  
  
     — Ну, как? — Саша не ожидал такого вопроса. — Я, вообщето, кроме тебя и их, ни с кем товарищеских отношений не имею.
  
  
     Общаться-то с людьми надо. Мне они нравятся. Может, и не образованные, зато искренние эти алеманы.
  
  
     — Они варвары, Александр. А варвары часто непредсказуемы. Запомни это. Любой варвар живет разбоем или не гнушается разбойничать при случае. У варвара совсем не такое отношение к собственности, как у оседлого человека. А как человек относится к чужим вещам, так зачастую он относится и к хозяевам этих вещей. Сколько раз они у меня брали что-нибудь попользоваться.
  
  
     Никогда вовремя не отдавали, если вообще возвращали. Я им одалживаю, а потом иду сам просить назад свое же. Так мне это надо им давать? От этого у меня с ними и стычки постоянно возникали.
  
  
     Понимаешь, Саша-Александр? Может, на войне они и порядочные, и храбрые, но в быту — ленивые, непоследовательные и необязательные. Вот, к примеру, захочешь ты с ними сбежать отсюда.
  
  
     — С чего ты взял? — Саша нервозно взглянул на финикийца.
  
  
     — Александр, не нервничайте. Я знаю, ты совсем не собираешься отсюда убегать. Тем более с тремя алеманами.
  
  
     — Наверно.
  
  
     — Зачем тебе бежать? Ты уже привык, и тебе даже стало нравиться общество милых сарацин, — Хаттан улыбнулся.
  
  
     — Пофантазируй, пофантазируй, — отшутился Саша.
  
  
     — Бери носилки, становись спереди и понесли соль, а я буду фантазировать.
  
  
     — Понесли, — скомандовал Саша.
  
  
     — Начнем с того, куда бежать? — поинтересовался финикиец. — Любой человек, планирующий побег, намечает конечную точку маршрута. Правильно?
  
  
     — Правильно, но я же не бегу, поэтому и не намечаю, — ответил Саша.
  
  
     — Представь, что ты сбежал от сарацин. Куда дальше? Вот, выбрались вы, четыре белолицых человека, за пределы этого лагеря — и?..
  
  
     — Мое лицо на солнце так загорело на этом курорте, что от жителя Ориса почти не отличается по цвету, — ушел от ответа Саша.
  
  
     — Граница с орденом и республикой находится на другом конце империи. На восток тянется убийственная Нефида. Через нее ты без опыта не переберешься. Остается на север к варварам, — излагал Хаттан.
  
  
     — А на юг? Что на юге?
  
  
     — Океан и острова, подвластные империи или безжизненные.
  
  
     Ты ж не станешь жить на необитаемом острове, где кусты и скалы.
  
  
     — А дальше нет большой земли к югу? — спросил Саша.
  
  
     — Может, и есть, — предположил финикиец, — но наши мореходы ее не находили. И ты понимаешь, что чем дальше на юг, тем жарче. Там должно море кипеть от жары летом в полдень и песок плавиться на солнце.
  
  
     — Это правда? — изумился Саша.
  
  
     — Если вы умный человек, то должны понимать, что это неизбежно. Ведь чем южнее, тем жарче.
  
  
     — Море не может кипеть, Хаттан.
  
  
     — Я этого кипения не видел, но тебе это не грозит. Твой путь один отсюда — к алеманам. Правильно?
  
  
     — Выходит, так, — ответил Саша.
  
  
     — И ты мечтаешь прожить остаток жизни среди варваров?
  
  
     — Нет, я мечтаю вернуться домой. Но хуже, чем здесь, у барбариан не будет. Поэтому лучше в лесных дебрях, чем в знойной пустыне.
  
  
     — Неизвестно, какая участь тебя ожидает там. Эта троица тебе может порассказывать здесь много чего, а у них на родине тебя ждет такой же плен и рабство. Думаешь, у них нет рабов?
  
  
     А ты для племени алеманов будешь чужак. Эти три варвара могут вернуться к себе и забыть про тебя или бросить по дороге. Ты рассказывал, что договаривался встретиться со своим другом в Орисе. Или ты уже решил воротиться домой без него? — рассуждал Хаттан.
  
  
     — Мне главное теперь — не дохнуть на этих солончаках, а потом я стану рассматривать различные варианты, — резко ответил Саша.
  
  
     — А чего ты злишься? Мы просто отвлеченно рассуждаем. Для успешного побега кроме ног и рук необходима еще и голова на плечах, и наличие карты местности. Если мозги у тебя еще имеются, то у алеманов нет ни первого, ни второго. Ты в курсе, что береговая линия чуть далее к западу делает изгиб и круто уходит на север? В тех местах и располагаются главные портовые города Финикии. Вы не проскочите незамеченными мимо стоянок сарацин и финикийских городов. Любой, кто вас увидит, определит, что вы беглые рабы. У тебя нет охранной грамоты, которую на границе дают иноземцам для беспрепятственного перемещения по Мастрии. И папируса с печатью, что ты вольный человек, тоже нет. Тебя допросят и вернут назад хозяину. Он тебя купил, ты его собственность. Добраться нужно до ближайшего города под протекторатом империи, например Дора. Отлежаться там, осмотреться. Подобрать одежду, не броскую для этих мест. Потом можно, заплатив порядочному человеку, с его караваном тайно уйти за Белон.
  
  
     — Тогда этот проводник до Дора должен быть молод и силен, чтобы бежать и сражаться при необходимости, а не быть обузой отряду беглецов. Если проводник будет стариком, то от погони Саипа ни в жизни не уйти, — Саша бросил Хаттану через плечо и зашагал с носилками дальше. — Лучше сообщить властям о местонахождении стоянки бея Саипа и незаконном удержании граждан Финикии в рабстве.
  
  
     — Сообщить об этом должен житель Дора, ведь белолицему, да еще и рабу, никто в муниципалитете не поверит, его арестуют.
  
  
     Хорошо, а если бы тебе, именно тебе, об алеманах говорить не будем. У них одна дорога — в Манские болота после бегства. Если бы тебе предложили такой вариант: по прибытии в город тебя какой-нибудь житель Дора приводит в муниципалитет, объявляет своим рабом, ты это подтверждаешь, а затем дает тебе вольную?
  
  
     Разбойник Саип не станет оспаривать права на тебя в муниципалитете Дора. У него нелады с законом, он обратил насильно в рабство свободного человека, меня, — предложил Хаттан.
  
  
     — То есть желательно твое присутствие при разбирательстве?
  
  
     — Даже если я только сбегу от него и меня не поймают, то в Дор он больше носа своего не сунет.
  
  
     — Для такого сценария необходимо согласие Жуля, Роберта и Лотаря. Знаешь, если когда-нибудь надумаем бежать, я с ними посоветуюсь обязательно, — Саша поставил на песок носилки с солью.
  
  
     — Знаете, молодой человек, чем отличаются эти носилки от лектики?
  
  
     — Дорогими породами дерева, — предположил Саша.
  
  
     — Не только. Тот, кого носят в лектике, никогда не станет таскать в таких убогих носилках соль, — Хаттан пристально посмотрел в глаза собеседнику. — Александр, я знаю человека, у которого в саду спрятан кувшин с золотыми монетами. Этот кувшин заполняло четыре поколения амореев. Половина этого золота ваша. Но у этого человека очень плохо со здоровьем. И золото может не попасть к вам в руки. Ради такого случая этого старика можно пронести сто миль на носилках для переноски соли, чтобы потом, получив деньги и свободу, перемещаться по Орису в лектике. Но старик не настолько слаб. Он может ехать верхом и шагать пешком. Носики для него — это крайний случай. И еще одно. Бежать лучше во время пыльной бури, тогда следы заметает, а хороший проводник не собьется с цели в пустыне. Но побег нужно готовить тщательно и бежать не в эту бурю, что на днях начнется, а в следующую. Алеманам про золото лучше не говорить. Зачем варвара вводить в искушение?
  
  
     XXIX
  
  
  
     Со стороны моря Орис охраняла городская стена. Она отстояла от береговой линии на четверть мили. Такое расстояние посчитали оптимальным очень давно, еще во времена, когда активные военные действия происходили недалеко от Ориса. Близкое расположение стены к воде обеспечивало лучшую защиту города от неприятеля, но препятствовало качественно производить погрузочно-разгрузочные работы. Поэтому портовые склады расположили внутри городских стен, а пристань вынесли за пределы. При таком раскладе нападающий на город неприятель не имел возможности захватить товарно-материальные ценности и получал в качестве плацдарма при высадке со своих судов лишь небольшой участок суши.
  
  
     Андрей прошел через портовые Посейдонские ворота. В гавани стояло много судов: военные, торговые, рыбацкие. У самой пристани мерно покачивались на волнах грузовые корабли.
  
  
     Он издали заметил трирему «Аква». Это было судно, предназначенное для перевозки грузов, но имеющее на верхней палубе комнаты для состоятельных пассажиров. Трапы с борта корабля были спущены на пристань, и рабы медленно осуществляли загрузку товара в трюмы.
  
  
     «О, — подумал Андрей, — на этой посудине и должна моя “госпожа” свалить отсюда подальше и надолго. Надо обязательно убедиться, что она отплывет на место гибели своего мужа помолиться богам. Спрячусь так, чтобы обзор был хороший, а она меня не заметила. Ну ее в баню, на глаза ей лучше не попадаться.
  
  
     А корабль видный по сравнению с другими посудинами. Большой, метров пятьдесят длиной. Высокий, с тремя рядами весел.
  
  
     Рабам, сидящим внутри на веслах, по такой жаре вообще веселуха. Паруса нет. Значит, веслом они молотить должны постоянно.
  
  
     Странно, тут ни у одного судна нет паруса. Интересный мир — не додумались кусок ткани повесить для облегчения хода. А зачем, если невольник на рынке копейки стоит? Посдыхали рабы по дороге туда, а там новых прикупили на обратный путь. Ну, типа движок поменяли в машине и поехали назад. Правда, в каменоломне тоже не мед. Вот здесь присяду и обожду Камиллу».
  
  
     Андрей присел подальше от «Аквы» на пристани и задумался. Он уже сходил в ближайшую лавку и прикупил у торговца современный наряд. Тот ему объяснил, что модно и популярно в данное время из одежды. Рассказал, какие шмотки по статусу ему можно носить, а какие нельзя. «Рабам не позволено ходить в тоге», — разъяснил лавочник. «Так и не надо мне в тряпку заворачиваться, — псыкнул Андрей. — Я ж не индийская баба —в сари закручиваться. А штаны у тебя есть?» «Да, но это для варваров северных. У них холодно, поэтому они носят штаны. А у нас теплые зимы, и с тебя будут люди посмеиваться». «За провинциала считать?» — спросил Андрей. «Хуже — за барбариана», — ответил хозяин торгового объекта.
  
  
     ***
  
  
     Сейчас на Андрее была зеленая туника с недорогой вышивкой, а на ногах сандалии из мягкой кожи. «Тьфу, ты! — возмутился он.
  
  
     Ему не комфортно было сидеть голыми ягодицами на камне. — Ну не могу я никак привыкнуть ходить без трусов. Ходишь — яички болтаются, а бежишь, так пенис бьет по ногам. Дурачье полное так придумало одеваться. Точно как шотландцы у нас. Те, говорят, еще и мешочек с песком там цепляют. Врут, наверно. Сижу, сейчас, как портовая шлюха в ожидании клиента. Эта моя туника, что сарафан до колен. Чуть ноги раздвинешь, и все сразу видно.
  
  
     А пошли они все подальше. Не стану я им колени сжимать, как скромная школьница на качелях в парке. Пусть смотрят. Это мое, не ворованное. Размер не плохой, но сантиметров бы пять не помешало добавить».
  
  
     Мысли о своем половом органе его унесли подальше отсюда в дешевый лупанарий. Он его посетил уже несколько раз. «Ничего так после годичного воздержания, — подумал Андрей. — Проститутки дешевые, убогие, затасканные. А я вначале струхнул даже.
  
  
     И не только бы я. Заплатил деньгу хозяйке, спускаемся мы с ней в подвальную комнату на нижнем этаже. Она открывает дверь, и рабочее место местных путан меня поражает. Я стал на пороге как вкопанный. Это — каменная комната три на три метра с низким потолком и затхлым сырым воздухом. В углу горит масляный фитиль, освещая на стене выцветшую фреску эротического характера. На каменной кровати, сделанной в виде ступеньки, лежит подранный матрас, набитый травой или соломой, а на нем сидит полураздетая девка — чистая, не вонючая, но не ухоженная и страшноватая. У меня ощущение, что я попал в кусочек фильма про средневековую тюремную камеру». «Чего остановился, влюбился с первого взгляда? — хозяйка пошутила. — Проходи. Заплатил, так пользуйся, не теряй время».
  
  
     Андрей решил, что половой акт с такой девочкой и в таких условиях закончится минимум трихомонозом, а максимум — сифилисом. Он спросил у хозяйки: «А возлежание на этом ложе в компании такой прелестной девы не закончится у меня капелью?» Владелица лупанария не поняла сути вопроса, но после нескольких минут разговора до Андрея дошло, что в Мастрии не существует венерических заболеваний. «Спасибо этому миру хоть за такое благо, — подумал Андрей. — А будут деньги, так и места нормальные найдутся, почище этого».
  
  
     ***
  
  
     Дукс все не появлялась. Ради такой дамы могли отплытие задержать и на сутки. Андрей сел поудобнее и продолжил свои размышления. Место жительства он себе решил выбрать недорогое, но в отдельно стоящем доме на одного человека. Для этого подходил старый дом в пригороде Ориса. Сам вел все хозяйство и по приготовлению пищи, и по уборке, и по работе. Достоинством каторги стало то, что он сделался неприхотлив в еде (пока, на первое время). Род деятельности Андрей себе избрал простой и доходный для европейской полосы экс-СССР. Он знал, что продукт этот там востребован всегда, поскольку огромная часть населения его потребляет, а некоторые и злоупотребляют. А здесь его нет, не существует. Поэтому в ответ на все добро, которое ему даровал этот мир и империя, Андрей решил даровать Мастрии водку. Можно было бы и табак, но курящих он не повстречал ни разу. Табак в этих местах не произрастал. Он и сам уже отучился от этой привычки после того, как докурил последнюю сигарету.
  
  
     Андрей решил изготавливать водку из местной браги, или бырла, и продвигать этот продукт в народные массы. Брага была дешевой. Делали ее из различных сортов ягод и плодов.
  
  
     Ее не успевали в тавернах всю выпивать. Брага в конце концов превращалась в уксус. Так много уксуса стране не нужно. Он прикинул, что если прийти к владельцу таверны и попросить у него бырло, которое должно через пару дней превратиться в уксус, то он его отдаст совсем дешево. Скупая таким образом спиртной напиток, вызывающий вздутие живота и прочие неприятности, он будет производить самогон и втюхивать его владельцам попин и таверн. Секрет изготовления не выдавать никому и собирать золотые в кошель, чтобы получить от Дукс вольную. Андрей считал, что дело его выигрышное.
  
  
     Небольшой самогонный аппарат он заказал у кузнецов, причем у разных. Закрытый котел, где нагревалась брага, у одного, а охлаждающий пары змеевик у другого. Залепил тестом стыки — и готово. Первый раз он выгнал приблизительно кварту продукта. Жидкость получилась буроватого оттенка с осадком, не слишком крепкая, потому как плохо горела. Андрей попробовал на язык — похоже вкусом на водку. Запах, вроде, как у самогона.
  
  
     Только технического спирта он никогда не нюхал, и в голову ему закралась очень противная мысль: «Кто его знает, вдруг я получил не этиловый, а метиловый или другой спирт, то есть отраву?
  
  
     Я не знаю химических законов этого мира. Вполне вероятно, что я выгнал не C2—H5—OH? Раз бырло превращается в уксус, а не в вино, то еще неизвестно, что получается на выходе из моего самогонного аппарата? Значит, надо провести испытания».
  
  
     Андрей смочил хлебные лепешки в самогоне и бросил под дерево, где гнездились птицы. Прождал примерно с час по земному времени, но клевать такую еду пернатые не стали. Начинающий самогонщик занервничал: «Елки-иголки, на этих дурацких птицах я ничего не испытаю, а у меня кредит под тысячу процентов годовых. Что же делать? Может, самому выпить грамм пятьдесят и посмотреть на реакцию организма. Нет, я читал, что технический спирт может перепалить то ли глазные нервы, то ли глазные рецепторы. Пойду я на выпас и покормлю таким хлебушком соседскую овцу. Отмечу какую, а назавтра проверю ее здоровье».
  
  
     Лепешки с самогоном овцы есть не захотели, но он изловил одного ягненка и насильно запихал ему в горло несколько горстей своего продукта. А сам отправился за новой порцией бырла для последующих экспериментов. Когда Андрей возвращался домой, таща очередную бадью с брагой, то подопытный ягненок вел себя, как напившийся в первый раз подросток. Он громко блеял и шатался. Вечером этот ягненок как ни в чем не бывало возвращался с отарой овец в хлев.
  
  
     Ночью была готова вторая партия самогонки. Пока из агрегата капала жидкость, Андрей занимался приготовлением ужина. Он пожарил утиные яйца. Пахло вкусно. «Под такой хавчик не плохо бы и соточку махнуть», — подумал он. Плеснул на дно кружки мутной, еще теплой жидкости и понюхал. «Чего мозги барать?
  
  
     Водка как водка, — сказал он сам себе. Но не эмоциональная, а рациональная часть сознания решила по-другому. — Это безрассудно — пить не понятно что. Ягненок еще ничего не доказывает.
  
  
     Вдруг он за ночь помрет?» И Андрей поужинал без спиртного.
  
  
     Ягненок не ушел к следующему дню в царство мертвых, а весело бежал за своей мамашей на выпас. Андрею стало легче. А на столе у него стояли уже три полные стеклянные бутылки, закрытые пробками. Андрей смотрел на них, и два его «я» завели между собой спор.
  
  
     — Без проверки на человеческом организме, причем длительном и в больших дозах, невозможно знать последствия употребления этого алкогольного напитка.
  
  
     — Ясно дело. Особенно если планировать спаивать водярой всю округу.
  
  
     — Тогда что, мне в запой уйти на месяц?
  
  
     — Тогда надо проверить этот продукт на алкашах и бомжах.
  
  
     — А в Орисе такие имеются?
  
  
     — Такие везде имеются, пьют любую дрянь и в любом количестве. Только наливай.
  
  
     — Предлагаешь, как фашисты в концлагерях, ставить опыты над людьми?
  
  
     — А ты хочешь их ставить на своем организме?
  
  
     — Нет.
  
  
     — Значит, ставь на тех, кто желает этого. На тех, кто хочет за пузырь самогона подвергать свою жизнь риску.
  
  
     — Пьяницы тоже люди, и я не имею права рисковать их жизнью.
  
  
     — Они сами ею рискуют, ведя экстремальный образ жизни.
  
  
     — Это их дело, а не мое — намерять им годы жизни.
  
  
     — Жизнь любого человека, оказавшегося на дне социума, стоит во сто крат меньше жизни порядочного человека. А в таком дикарско-античном мире она и у нормального человека ничего не стоит.
  
  
     — Но я не Господь Бог, что бы лишать человека жизни.
  
  
     Я — тварь земная.
  
  
     — Уже не земная, уже мастрийская тварь. И останешься такой тварью, если не выберешься из рабов в господа. В этом мире почти нет середины. Ремесленники и вольноотпущенники — это не средний класс. Это низы общества. Надо карабкаться по социальной лестнице вверх.
  
  
     — Но не по головам же других.
  
  
     — Тогда будут топтаться по твоей голове и груди. Эта империя — варварское государство по сравнению с большинством современных европейских стран планеты Земля. Мастрийцы могут варварами считать готов, но в масштабе строительства здания цивилизации они разделены не несколькими этажами, а несколькими ступеньками между собой.
  
  
     — Может, мне не самогон гнать надо, а просветителем стать?
  
  
     — Может, но нищий просветитель-раб мало кому интересен.
  
  
     Тебя сожрет этот кровожадный мир. Брось ему вызов. Но для этого нужно положение в обществе и деньги, большие деньги.
  
  
     А большие деньги почти всегда приходят в руки с нарушением норм морали.
  
  
     — Так мне бомжей травить поэтому надо? Я не имею на это права.
  
  
     — А посадить тебя в клетку кто-то имел право? А сделать тебя рабом? А заставить без вины гнить в каменоломне? Кто без суда и следствия мог тебя избивать за небольшие провинности?
  
  
     — Никто.
  
  
     — Значит, по законам этого общества ты не совершаешь преступления перед своей совестью. А на других мне пока наплевать.
  
  
     — И все же для очистки этой самой совести я отхлебну перед выходом в город хотя бы двадцать граммов этого самогона.
  
  
     — Давай, раба в реанимацию не повезут. Сдохнешь под забором.
  
  
     — Ничего не случится.
  
  
     Андрей сделал небольшой глоток огненной воды, закусил, положил три небольшие бутылки и пять сухарей в сумку и вышел за порог дома.
  
  
     ***
  
  
     Кортеж сопровождения Камиллы Дукс во главе с командиром когорты Вергилием Пронти двигался по пристани в сторону «Аквы». Ее сопровождали не менее тридцати человек: десять конных тяжеловооруженных воинов из бывшего легиона Луция, повар, цирюльник, носильщики и прочий обслуживающий персонал. Карета остановилась у самого трапа. Госпожа покинула экипаж, пересела в лектику, и четыре раба медленно стали поднимать ее по трапу на верхнюю палубу. Затем прислуга переместила вслед за хозяйкой ее корзины и сундуки с вещами. Потом спешившиеся конники, держа за поводья лошадей, повели их на трирему. Далее рабы закатили на судно карету. И наконец все хозяйство Камиллы, включая зверей, людей и безмерное количество вещей, было погружено на корабль. Судно проглотило в своем чреве всех паломников, направляющихся к месту гибели Луция Дукса, и трапы были подняты.
  
  
     Под громкие удары большого барабана, отбивающего такт для рабов-гребцов, «Аква» медленно стала отплывать задним ходом, а затем разворачиваться. Андрей встал на ноги, поднял свою сумку с выпивкой и закуской, начал медленно подходить к воде.
  
  
     Трирема двигалась в бухте почти параллельно береговой линии и поровнялась со стоящим на берегу Андреем. Его немного сгорбленная под ударами судьбы фигура одиноко стояла на причале.
  
  
     Трирема набирала ход. На самом верху он увидел знакомый силуэт Камиллы. Она его узнала и смотрела на своего раба сверху вниз. Потом огляделась по сторонам, будто боясь, что кто-то за ней наблюдает, и слегка помахала ему рукой. Андрей кивнул ей в ответ головой.
  
  
     «Не знаю, лучше или хуже, что она уплывает. Так понимаю, что надолго отлучается, раз столько людей с собой прихватила, будто на войну вместо своего мужа собралась. А может, какие дела после его смерти в тех краях закончить хочет? С одной стороны, она имеет влияние в обществе и при случае могла бы помочь мне, если захочет. А с другой стороны, еще болела спина после массажа палкой по хребту. В любом случае нужно рассчитывать только на себя, поэтому пойду ставить зверские опыты над человечеством посредством той жидкости, что налита в эти бутылки. Кстати, что-то не пошла мне самогоночка: башка болит и слабость в теле», — подумал Андрей и пошел в город на базар.
  
  
     Андрей прошел мимо форума и свернул на дорогу, ведущую к Скотному рынку. «И чего его скотным зовут? — подумал он. — Тут же не только животных и их мясо продают». На подходе стояли попрошайки: калеки, нищие, чумазые дети. Одни молча протягивали руки, прося подаяние, другие обращались к каждому прохожему и ко всем богам одновременно за материальной помощью, детишки пытались дергать за одежду и обступать толпой. «Это не мой контингент», — решил человек, видевший себя в будущем главным оптовиком водки.
  
  
     Возле самой арки, являющейся входом на Скотный рынок, стояли двое мужчин в лохмотьях. Андрей подошел поближе, присмотрелся. Выглядели они, как алкаши за пятнадцать минут до открытия гастронома, в котором есть вино-водочный отдел с дешевым «чернилом». Такие же трясущиеся руки, такие же опухшие лица, такие же глаза, шарящие вокруг в вечном поиске поддачи.
  
  
     Но чего-то не хватало для полноты картины. По мере приближения к этим двум субъектам Андрей думал над этой проблемой и наконец понял: «Этим товарищам не хватает синих носов. Смуглый тип кожи мастрийца не дает возможности орисовскому пьянтосу стать обладателем синего или сизого носа». Андрей был уверен, что он мимо них не пройдет незамеченным, и намеренно шел, не глядя в сторону этих двух.
  
  
     — Мил человек, — обратился один из пьяниц к Андрею, — вижу, ты из дальних краев. Помоги бедняку. В Орисе уже добрых людей не осталось. Стоим мы здесь голодные целое утро, и ни одна сволочь нам на хлебушек не подала. Проезжают рядом толстопузые богатеи на своих лексутах… лексусах… Тфу ты, не выговоришь.
  
  
     — Лектиках, — поправил другой.
  
  
     — О, лектиках, точно. Лектиках черного цвета из черного дерева.
  
  
     — С тонировкой темной, да. Значит, закрытые дорогой шелковой тканью, — дополнил Андрей.
  
  
     — Точно, дружище, несут их на этих носилках по четыре раба.
  
  
     А они внутри сидят, их не видно, но я-то знаю, что жмоты они последние. Морды у всех во, — собеседник показал размеры Андрею, — больше, чем у меня в два раза. Я уже здесь семь лет стою.
  
  
     Еще ни разу эти патриции не дали ни одного драхма. Но ты не такой. Я чувствую. Помоги. Не дай умереть с голоду.
  
  
     — Тебя как зовут? — решил познакомиться Андрей.
  
  
     — Вольтер, — ответил тот, что поразговорчивее.
  
  
     — А твой друг — Дидро? — засмеялся Андрей.
  
  
     — Почему? Мать дала ему имя Джакинто.
  
  
     — Послушайте, Джакинто и Вольтер, а чего вы столько времени торчите тут без дела голодными? Шли бы на рынок, подрядились на сдельную работу и получили свой кусок хлеба, — посоветовал Андрей.
  
  
     — Что бы работать, нужно иметь силы и здоровье, а мы — калеки больные. Куда нам? — сделав жалобное лицо, проговорил Джакинто.
  
  
     Попрошайка имеет некоторое сходство с рыбаком. И тот и другой забрасывает свои снасти и ждет добычу. Попрошайка, как и рыболов, чувствует поклевку. Их цель — любыми способами позволить клиенту или рыбе проглотить наживку, что бы попасться на крючок. Так вот, Вольтер и Джакинто решили, раз этот белолицый так внимательно их выслушал, то несколько медяков он им оставит обязательно. Андрей думал: «Раз эти два булдоса еще сегодня не похмелялись, то втюхать три пузыря самогона им будет проще простого. А уж выпьют они их обязательно. Сами или с другими собутыльниками, это не имеет значения. Завтра приду на это место и посмотрю на состояние здоровья моих подопытных ягнят. Попою их пару деньков и все выясню».
  
  
     Но в планы обеих сторон вклинились три муниципальных гвардейца, осуществлявших обход рынка и прилегающей территории. Они вышли из арки. Медленно, вразвалочку, поглядывая по сторонам, шли вдоль стены дома. Заметили Андрея, Вольтера и Джакинто, перекинулись между собой парой фраз и направились в сторону троицы. Из вооружения на них имелась кольчуга, короткий меч гладиус, кинжал. Шлемы висели на плечах.
  
  
     Собеседники Андрея недовольно между собой переглянулись.
  
  
     Андрей уловил их взгляд. «Легионеры?» — спросил он. «Какие легионеры?! — недовольно фыркнул Вольтер. — Козлы они вонючие!» «Центурия так называется?» — задал следующий вопрос Андрей и начал догадываться, что за три воина вальяжно направляются к нему. «Какая центурия? Центурия воюет на поле боя с врагом, а эти с гражданскими. Это муниципалы с рынка. Вроде как за порядком следят», — дополнил Джакинто и понял, что шансы получить медные драхмы от этого чужака уменьшаются на глазах.
  
  
     — Пойду я, — сказал Андрей.
  
  
     — Уже поздно, — ответил Вольтер.
  
  
     — Чего стоим? — обратился один из подошедших воинов к попрошайкам.
  
  
     — Так не запрещено же, господин гвардеец, — ответил Джакинто.
  
  
     — Я спросил: «Чего стоим?», а не есть ли на то разрешение.
  
  
     — Кушать хочется, — ответил Вольтер.
  
  
     — Кушать хочется всем, и нам тоже, — начал свой разговор второй гвардеец.
  
  
     — Мы бы рады поделиться едой, да нет, — глядя заискивающе в лицо воину, произнес Джакинто.
  
  
     — На кой Дит мне пища из твоих грязных рук. На бырло денег наскреб уже? — спросил третий воин.
  
  
     — Никак нет. Голяк, сударь, — произнес Вольтер.
  
  
     — А ну, попрыгайте, — приказал первый гвардеец.
  
  
     Попрошайки один за другим запрыгали перед представителями власти. Монеты не звенели.
  
  
     — Я так и понял, — пояснил второй воин, — раз морды не пьяные, то денег еще не собрали.
  
  
     — А когда собрали и пьяные, то денег уже нет, — заметил третий гвардеец. Потом посмотрел на Андрея и добавил: — Тебя что, не касается команда прыгать?
  
  
     — Мужики, с какой радости? Я что, кенгуру вам на задних лапах скакать?
  
  
     — Мужики в деревне за плугом ходят, а мы — солдаты, — уточнил первый воин.
  
  
     — Как ты себя назвал? — мастрийцы не были знакомы с австралийской фауной планеты Земля.
  
  
     — Я не обезьяна в цирке, чтобы перед тобой прыгать, — ответил Андрей.
  
  
     — Как не обезьяна? — удивился первый гвардеец. — Самая что ни на есть белохвостая обезьяна.
  
  
     Три гвардейца во все горло засмеялись. Джакинто и Вольтер также нашли шутку весьма остроумной и от души начали хохотать. Как ни крути, но мастрийцы им были ближе, чем Андрей, а при таком раскладе от белолицего они все одно не получат уже ни драхмы. Джакинто даже попытался съязвить в сторону Андрея, но тот прервал его своей репликой: «Ты рот, бродяга, закрой, а то последние зубы выбью!» Шутник криво усмехнулся, обнажив ряд черных и гнилых зубов, и умолк. Перестали смеяться и муниципальные гвардейцы. Потом Андрей посмотрел на первого гвардейца и сказал: «Если тебе за такую опасную службу государство мало серебра платит, то ты так и скажи, я одолжу, но не шарь по кошелю у людей! А когда по осени поедешь в деревню к своему отцу, тот оторвется от своей мотыги, продаст собранный урожай и даст тебе денег, то ты вернешь мне долг».
  
  
     Гвардеец явно не ожидал такого обращения со стороны готского варвара или республиканца, на коих походил Андрей.
  
  
     — Я и сам возьму, у кого хочу, если надо будет, — ответил он, но был более смущен, чем обозлен.
  
  
     — Что значит возьму? Я ж тебе не пьяница бесправный, — Андрей указал на двух алкашей. — Я раб госпожи Камиллы Дукс, жены покойного Луция. Ты хочешь отнять у меня ее деньги? Ограбить меня — это значит отобрать собственность домена Дукс. Ты считаешь, что у нее не хватит золота нанять адвокатов и нотариусов, чтобы оспорить твои действия в суде?
  
  
     — Знаю, у Дуксов рабы живут пожирнее, чем некоторые вольные. Я бы свою голодную свободу с радостью променял на рабство у Дуксов, — сказал Джакинто.
  
  
     — А чем ты докажешь, что ты не беглый раб и раб именно Дукс, а не какого-нибудь бедного вольноотпущенника? — спросил второй гвардеец.
  
  
     — Сейчас затащим в тюрьму, там и разберемся, — предложил третий, потом спросил. — А сколько ты у Дукс в рабах ходишь?
  
  
     — Недавно, — ответил Андрей.
  
  
     — Как давно?
  
  
     — Вот папирус с печатью, — Андрей извлек документ из-под туники, проигнорировав вопрос.
  
  
     Первый гвардеец начал читать, но делал это медленно, и второй взял пергамент в свои руки и стал комментировать.
  
  
     — Ничего себе! Говорит, что недавно, а уже получил документ на право отдельного проживания. Это зачем же раба себе брать, чтобы сразу почти на волю отпустить? И деньгами снабдила, раз предлагает серебро в долг.
  
  
     — Хочешь узнать — поди к Камилле и спроси, — ответил Андрей, хотя она уже отплыла. — Видишь, у меня с «регистрацией» все в порядке.
  
  
     Муниципалы, будто не замечая еще троих людей, стоящих рядом, стали между собой разговаривать:
  
  
     — Помнишь, я тебе уже говорил про такие случаи.
  
  
     — Какие?
  
  
     — А такие. Не каждому варвару дают разрешение на въезд в империю.
  
  
     — Правильно. Не давать же всем желающим охранную грамоту на продвижение по нашей земле.
  
  
     — Купцам, ремесленникам и прочему торговому люду, конечно, надо давать. Они деньги тут свои оставляют, казну нашу наполняют.
  
  
     — А всякому сброду, типа этого, зачем? — первый муниципал махнул рукой в сторону Андрея.
  
  
     — Рассказывай дальше.
  
  
     — Так вот. Работы на родине у барбариан нет, и они вступают в сговор с нашей голытьбой из вольных. Те за взятку делают их якобы рабами по папирусу, а потом дают разрешение жить отдельно. И они спокойно поселяются в Орисе.
  
  
     — Ничего себе!
  
  
     — Представляешь? Тут своим пропойцам не за что жить, а к нам прутся еще и белые. Чего ты в Орис лезешь? Ты тут комунибудь нужен? Сиди у себя в болоте или на дереве в лесу, пугай сов и филинов ночью своей белой мордой. Нет, дай в Орис. Потом баб наших прут, а те дуры довольны.
  
  
     — Не понимаю тех девок, что с варварами ходят. Что они в них нашли? Своих мало, что ли?
  
  
     — Видишь, не успел еще первый раз в термы сходить и грязь смыть, а у него уже деньги есть. Уже лапать наших женщин будет.
  
  
     — Да никто из нормальных баб с ними не встречается, только шлюхи одни.
  
  
     — Не пойму, зачем только Камилле Дукс он сдался? Она не нищенка, а аристократка.
  
  
     — Наверно, покойный Луций его приволок сюда. Он часто по провинциям нашим и иноземным шатался, воевал, награбленное сбывал. С разными чучмеками, сарацинами и барбарианами, которые вне империи проживают, вел дела.
  
  
     — Гм-гм, — обратил на себя внимание Андрей, — вы беседуйте дальше, только пергамент мой верните.
  
  
     — Держи, — гвардеец небрежно протянул документ Андрею.
  
  
     — Ага, всего хорошего. Приятно было пообщаться с умными людьми, — он хотел уйти и поднял свою сумку с земли. Бутылки зазвенели.
  
  
     — А чего это там у тебя? — глаза второго гвардейца вспыхнули.
  
  
     — Уксус, — не моргнув глазом, произнес Андрей.
  
  
     — Сколько?
  
  
     — Три бутылки.
  
  
     — Зачем столько?
  
  
     — Госпожа огурцы мариновать собралась.
  
  
     — Ты ж отдельно живешь, а ну показывай.
  
  
     Андрей достал одну бутылку. Третий гвардеец взял ее в руки, покрутил, посмотрел. Потом предположил, что в ней может находиться яд. Откупорил, понюхал и отдернул нос.
  
  
     — Уксус, говоришь? Ты, урод, меня за лося держишь? Я запаха уксуса не различаю, по-твоему? Говори, что в бутыли?
  
  
     — Да какая это бутыль? — Попытался сменить тему Андрей. — В этих трех стекляшках вместе взятых целой бутыли не наберется.
  
  
     — Ты мне зубы не заговаривай, — сказал второй гвардеец.
  
  
     — Здесь наш национальный хмельной напиток — водка, —честно признался Андрей.
  
  
     — И столько времени молчал, — издал то ли стон, то ли радостный крик Вольтер, и оба глаза, несмотря на то что были подбиты, широко раскрылись.
  
  
     — Я перед тобой что, отчитываться должен или похмелить тебя пришел?
  
  
     — Браток, дай отхлебнуть — очень плохо. Я бырлом тебе верну, когда деньги появятся, — взмолился Джакинто.
  
  
     — Уже браток, а недавно вякал на меня, — сказал Андрей.
  
  
     — Да не, ты что, разве я на хорошего человека могу хоть слово сказать, — оправдывался пьяница.
  
  
     — Угости, не будь жадным, как жители Ориса, — попросил Вольтер.
  
  
     «Ну и гнилые же вы. А это и к лучшему. Сами просите — сами и травитесь, а сдохнете, так обществу только легче будет», — подумал Андрей и произнес вслух:
  
  
     — Ладно, помогу человеку.
  
  
     — Видите, господа муниципальные гвардейцы, какие у нас щедрые гости столицы, — Джакинто сделал комплимент Андрею. —А вы на него попусту голос повышаете.
  
  
     — Пей, пей, а ежели не протянешь ноги от этого пойла, то мы белого и трогать не станем. Какие к нему претензии? Пусть идет на все четыре стороны или с вами остается. Самое место ему в вашей компании бырло варварское распивать, — ответил третий гвардеец.
  
  
     — Пей небольшими глотками и закуси обязательно. На, сухарь держи, — Андрей вынул из сумки засохшую корку хлеба.
  
  
     — Ты меня не учи бырло пить. Сейчас я мигом проглочу это лекарство, а вторую стекляшку пусть мой друг пробует, — сказал Вольтер, держа в правой руке небольшую бутыль с самогоном. Он уже стал распорядителем выпивки. От закуски напрочь отказался, объяснив, что закусывают бырло только дети. Открыл пробку зубами или тем, что от них осталось, выплюнул ее на землю.
  
  
     Пожаловался на маленький объем тары и сказал, забыв о приличии, что Андрей мог бы принести и большой бутыль бражки.
  
  
     Джакинто, как только завладел второй бутылкой, начал ему поддакивать. Говорил, что Андрей бы еще эль в таких малых объемах предложил на похмелку. Хвалился, что выпьет эту дозу на одном дыхании, не вынимая горлышка изо рта. Андрей предложил соревнование между двумя товарищами, а в награду обещал третью бутылку тому, кто первым выпьет свою водку.
  
  
     По сигналу Джакинто и Вольтер стали глотать самогон. Первый успел сделать несколько глотков. Потом широко открыл рот, начал задыхаться. Он вращал своими глазами, не понимая, что произошло. Второй успел глотнуть раз пять. Далее выронил бутылку на землю и схватился руками за горло. Все три муниципальных гвардейца обнажили свои мечи.
  
  
     XXX
  
  
  
     Когда путник останавливается на Понтийском перевале высотой почти в милю над уровнем моря, его взору открывается великолепная панорама. Сзади остается гористая местность с кустарником, сумевшим произрасти среди скальной породы невысоких гор. Впереди виднеются храмы провинциального городка Константинбула, расположившегося на отвесной скале у самого моря. Узкий пролив шириной полторы-две мили отделяет этот населенный пункт от другого берега, пологого, песчаного и пустынного. Справа тянется береговая линия, а за ней безбрежное море. Слева видна постепенно расширяющаяся горловина залива.
  
  
     Всадник медленно слез с лошади и, прихрамывая на одну ногу, отошел к обочине дороги, чтобы привязать коня к ближайшему выступу горной породы. На поясе у него висело два меча.
  
  
     — Молодцы мастрийцы — дотянули брусчатку от Ориса до самой переправы.
  
  
     — На той стороне Понта тоже дорога мощеная. Не такая, как здесь, но быстро передвигаться можно.
  
  
     — Качество дорог говорит об уровне благосостояния и культуры общества.
  
  
     — Угу, у варваров нет приличных дорог.
  
  
     — Наши дальнейшие действия?
  
  
     — Переночуем в Константинбуле, отдохнем, в термах смоем дорожную пыль, выспимся, как следует, а завтра переправимся на ту сторону.
  
  
     — С лошадью переправимся или без?
  
  
     — Можно и так, и так. Только зачем нам на перевозку коня деньги тратить? На этом берегу его продадим, он уже изрядно потрепан дорогой и исхудал, а на том купим себе свежую лошадь.
  
  
     — Там, вроде, голая степь?
  
  
     — Нет, смотри вон туда, — палец указал вдаль. — Видишь пристань и дома?
  
  
     — Ага.
  
  
     — Гавань левее находится, не напротив Константинбула.
  
  
     — Интересно, напрямую гораздо ближе переплывать.
  
  
     — В этот месте сильные течения во время приливов и отливов.
  
  
     А когда ветер гонит волну из Понта или в Понт, то, бывало, суда с якоря срывало. Поэтому гавань и отнесли в сторону.
  
  
     — Понял, там шире пролив и течение послабее. А еще у вас два спутника, так приливы и отливы более чем по одному разу за сутки.
  
  
     — Эта астрономия не для моих мозгов.
  
  
     — А Эвксинский Понт — это залив с узким выходом в море, да?
  
  
     — Залив, только очень больших размеров. Он в ширину и длину тянется не на одну сотню миль.
  
  
     — Получается, мы можем его объехать по кругу?
  
  
     — Да, если нас будет сопровождать не меньше легиона солдат.
  
  
     — Настолько опасно?
  
  
     — Таким путем никто не ездит.
  
  
     — Отчего?
  
  
     — Ну, по западному побережью Понта ты доедешь до устья реки Белон. Это и есть граница империи. А дальше варвары, чего к ним соваться.
  
  
     — Готы?
  
  
     — Вдоль Белона готы обитают. Некоторые из них хотя бы речь мастрийскую понимают. А на севере Эвксинского Понта козары кочуют по степям прибрежным. Они даже не имеют постоянного места проживания.
  
  
     — Как сарацины?
  
  
     — Хуже. Те торговлю ведут с империей. Дикари, но уважают жителей Ориса, с порядками нашими знакомы. А козары не имеют с Мастрией общей границы, оттого почти не контактируют.
  
  
     — А на противоположном берегу имперская земля?
  
  
     — Да, наша провинция Троя.
  
  
     — Так что, потренируешь меня владеть мечом или направимся в город?
  
  
     — Давай спускаться.
  
  
     — Хорошо. Вниз две дороги ведут. Предлагаю ехать длинной, но пологой.
  
  
     — Мы по ней и до вечера не доберемся к городским воротам.
  
  
     — Мигуэль, я уже тебя прошлый раз послушал и рискнул проехать на твоей повозке по гнилому мосту короткой дорогой.
  
  
     В результате мост обвалился, мы свалились в реку, покалечились и чуть не утонули. Хвала богам, пастух нас обнаружил в своей сторожке на берегу реки.
  
  
     — Мы его щедро отблагодарили за то, что тело наше подлечил.
  
  
     Он вернул нас к жизни, но утерянное время, пока он нас выхаживал, не вернуть. Может, поторопимся?
  
  
     — Давай без фокусов. Не надо зазря рисковать.
  
  
     — Тогда, Грегори, направляемся по дороге, предложенной тобой, а ты поведай о своих последних днях на Камапе. Хотел тебя все спросить, да стесняюсь.
  
  
     — Спрашивай.
  
  
     — А ты уверен, что на самом деле совершил все эти открытия, или это только твои предположения?
  
  
     — Ученый не может по нескольким удачным экспериментам железно утверждать, что сделал великое открытие. Необходимы дополнительные и всесторонние исследования в этой области еще и других чиновников от науки. Но считаю, что раз на меня вышел Ялин, то результаты моих исследований положительны.
  
  
     Сами эксперименты они непосредственно не наблюдали, но я был на правильном пути, раз файлы с моими черновиками их так всполошили.
  
  
     — Понял, — коротко ответил Мигуэль.
  
  
     — Кстати, город Константинбул расположен в стратегически важном месте. Если империя начнет распадаться или подвергнется нападению восточных народов, то сторона, владеющая этим городом, будет контролировать движение как сухопутных войск неприятеля, так и морских судов.
  
  
     — Мастрию невозможно разрушить.
  
  
     — Империи, как и все живое, имеют час своего рождения, расцвета и смерти, или распада. И неважно насколько она сильна сегодня. Гибель империи начинается с деградации общества и падения нравов.
  
  
     ***
  
  
     Грегори сидел в коридоре в ожидании приглашения к разговору с Фольцингом и рассматривал агитационные материалы, развешенные на стенах. Шрифт был мелкий, он поднялся и подошел поближе, дабы скоротать время и почитать. В стенгазете рассказывалось об успехах департамента в деле охраны, спасения, предотвращения, выявления, предупреждения, раскрытия и так далее всего, что может и должно делать это ведомство. Рядом в углу на ржавом крюке висел противопожарный баллон с жидкостью, препятствующей распространению огня, паутиной и биркой, внимательно прочитав которую узнаешь, что срок эксплуатации этого баллона истек еще два оборота назад.
  
  
     Мужчина, с сединой на висках, подтянутый, в костюме, пошитом в ателье, открыл дверь кабинета и приветливым жестом пригласил войти Грегори. Ученый зашел, снял верхнюю одежду, повесил на вешалку и посмотрел на чиновника. В кабинете вдоль прямоугольного стола справа и слева стояли стулья. С торцевой стороны стола стояло кресло.
  
  
     — Прошу вас, присаживайтесь, — хозяин кабинета указал передней конечностью на стул, стоящий наиболее близко от его кресла с правой стороны стола.
  
  
     — А можно я размещусь в этом кресле? — спросил Грегори.
  
  
     — Зачем вам это кресло, оно не для таких, как вы. Для того чтобы его заполучить, эласту с вашим взглядом на мир придется очень многим пожертвовать в этой жизни и потерять безвозвратно. Разве есть смысл вам терять на такие пустяки время и жизненные принципы, Матини Грегори Эспи?
  
  
     — Это зависит от того, гражданин Фольцинг, что вы хотите от этой жизни получить и что после себя оставить.
  
  
     — Почему вы решили, что Фольцинг — это я. Может, я просто в кабинете его нахожусь?
  
  
     — А почему вы решили, что я Матини? Может, я возле этой двери просто мух считал, а не ожидал приема?
  
  
     — У меня такая работа — все и обо всех знать. Вы не стесняйтесь, присаживайтесь, — хозяин кабинета еще раз жестом указал Грегори на тот же стул.
  
  
     Ученый медленно прошагал к противоположному торцу стола, взял стоявший рядом стул, передвинул и уселся напротив чиновника.
  
  
     — Отчего вы взяли именно этот стул? — спросил чиновник.
  
  
     — Потому что я хочу иметь право выбора.
  
  
     — А почему расположились так далеко от меня и с противоположной стороны?
  
  
     — А кто решил, что мы близки и находимся по одну сторону? — спросил Грегори.
  
  
     — Я на этом не настаиваю, но считаю, что у нас общие цели.
  
  
     — Я ваших целей пока не знаю.
  
  
     — Ну как же, разве вы не хотите улучшить жизнь своего народа?
  
  
     — Несомненно, — ответил ученый.
  
  
     — Вот и прекрасно. Я слушал ваши выступления.
  
  
     — И поэтому я здесь?
  
  
     — Отчасти да, — произнес Фольцинг.
  
  
     — Вы считаете мои выступления антинародными?
  
  
     — Бросьте, я же не ищейка, я внешбез с большим стажем и опытом. Кстати, а как бы вы могли кратко охарактеризовать работу наших служб с точки зрения стороннего наблюдателя? С точки зрения интеллектуала и ученого.
  
  
     — Вашим штатным и нештатным сотрудникам не со всякого положения удобно делать доклад. Не у всех четко поставлена речь. Оратор древности Демосфенос, чтобы научиться правильно и красиво говорить, тренировался, набивая себе полный рот камнями. А девушка Тиво не тем набивает себе рот. С таким непрофессиональным подходом ей придется долго раскорячившись ползти по служебной лестнице.
  
  
     — Я не знаком с этой девушкой и не горю желанием увидеть ее, но скажу вам, что у каждого свои способы продвижения вперед. Не все гениальны, как вы, от природы. Многие нуждаются в том, чтобы их толкали. Причем регулярно. Такие люди хотят, чтобы кто-то их направил, помог, ввел в курс дела. Так сказать, задал вектор, выражаясь близким вам научным термином. Я бы на вашем месте не судил их так категорично, — обтекаемо выразился чиновник.
  
  
     «Еще бы, — подумал Грегори, — на таких доносах построена половина твоей организации».
  
  
     «Раскусил эту ворону, — подумал Фольцинг, — да и антифилософ девятнадцатого уровня с ней. Проку от такого осведомителя никакого. Пару объяснительных написала, от которых никакого толку нам. Зато помогла своему отцу. Теперь у него проблем с внутренней безопасностью будет меньше».
  
  
     — Не стоит обращать внимание на всякие примитивные личности, — вслух выразился Фольцинг. — Вы желаете этим эластам добра и благополучия, а они из-за своих догматических воззрений трактуют все в силу своего развития. Вы считаете, что стране необходимы перемены?
  
  
     «Как-то не по-внешбезовски идет диалог, — рассуждал про себя Грегори, — будто с дальним родственником ведешь беседу на тему здоровья бабушки или с защитником животных о проблеме бездомных котов. Даже не знаю, как лучше ответить».
  
  
     Он не знал, к чему клонит разговор Фольцинг. Грегори посмотрел на собеседника, сделал паузу. Фольцинг в его глазах претендовал на роль реформатора.
  
  
     — Нужны, — твердо ответил Грегори. — Но кто их будет проводить?
  
  
     — Такие эласты, как мы с вами, патриоты, — гордо произнес чиновник.
  
  
     — Наш разговор записывают?
  
  
     — А вы как считаете? — вопросом на вопрос ответил внешбез.
  
  
     — Думаю, да.
  
  
     — Вы правы, но чего нам бояться?
  
  
     «Тебе, кабинетная крыса, нечего бояться. Ты всю свою жизнь таких вот, как я, записываешь и слушаешь, анализируешь потом со своими спецами каждое слово и интонацию», — подумал ученый.
  
  
     «Неужели, боится?» — мысленно произнес Фольцинг.
  
  
     — У вас есть инструментарий, чтобы начать хотя бы дискуссию в обществе о необходимых преобразованиях?
  
  
     — А к чему дискуссия? — удивился внешбез.
  
  
     — Ну как? Для любых преобразований необходима поддержка народа, доверие на переходный период, — констатировал Грегори.
  
  
     — Нам не надо всеобщее обсуждение, хотя мы его можем организовать. У нас есть Высший Совет и Центральное Бюро этого Совета. Меня, кстати, на ближайших выборах выдвинули кандидатом туда. Как вы думаете, я пройду?
  
  
     — Конечно, выборы ведь безальтернативные.
  
  
     — Это хорошо, что вы в меня верите. Придете на участок для голосования? — спросил Фольцинг.
  
  
     — Приду, проголосую, стопочку метилкарбинола пропущу, как все. Чего отрываться от общества. Может, дефициты какие в местном буфете выкинут, — ответил Грегори.
  
  
     — Естественно, в Бюро я буду состоять в команде единомышленников.
  
  
     — У вас будет своя фракция, выражаясь языком десимцев, — дополнил Грегори.
  
  
     — Можно и так сказать.
  
  
     — И с чего начнете? Станете привлекать иностранный капитал в производство, сделаете гибкую систему налогообложения, вообще на десять оборотов исключите сборы со всех высокотехнологичных компаний? — предлагал свои идеи Грегори, и глаза его загорелись.
  
  
     — Возможен и такой вариант в дальнейшем, но пока перед чиновниками силовых департаментов, входящих в состав Высшего Совета, стоит задача укрепления государственности, порядка на местах, мобилизации сил для борьбы с десимским режимом.
  
  
     — Это старо и банально. Сколько себя помню, столько мы с десимцами боремся и все более технологически от них отстаем. У нас отлаженная система управления. Это большой плюс. Необходимо создать четкие, прозрачные и долгосрочные правила игры для крупного, среднего и мелкого инвестора. Привлечь на наш рынок иностранные корпорации со своими разработками. Пусть внедряют свои изобретения в народное хозяйство и науку. Позволить им зарабатывать в нашей стране, а они будут платить налоги. Мы кое-чему научимся у них, создадим свой средний класс. Повысим уровень жизни.
  
  
     — Нас не поймут ветераны войны, которые кровь проливали, сражаясь против десимцев.
  
  
     — Уже тех ветеранов почти не осталось в живых. Самому молодому должно быть оборотов восемьдесят. В ветеранских организациях сидят сосущие бюджетные деньги прилипалы, которые никогда не воевали.
  
  
     — Вы предлагаете запустить сюда десимских промышленников, а за ними сюда хлынут их спецслужбы. Они начнут вести свою подрывную работу по развалу страны.
  
  
     — Как же возможно развалить государство, если оно богатое и крепко стоит на нижних конечностях? — изумился Грегори.
  
  
     — У нас в экономике наступают трудные времена. Цена на углеводороды в мире упала в четыре раза, и по прогнозам падение продолжится. Это в свою очередь потянет вниз цены на все полезные ископаемые, — заявил Фольцинг.
  
  
     — Отлично, значит, на выходе с заводского склада стоимость машин и оборудования уменьшится, и они станут более конкурентоспособными на внешних рынках, — простецки произнес Грегори.
  
  
     — Структура нашего экспорта на девять десятых состоит из этих самых полезных ископаемых, но это закрытая информация.
  
  
     — Не знал, — не моргнув глазом, ответил ученый. — Выходит, наши «ласточки» и «победы» никому за морем не нужны?
  
  
     — Не делайте из себя простака, а из меня идиота, — сказал чиновник. — В такой ситуации необходимо думать о спасении страны, а не о привлечении буржуинов.
  
  
     — Каков ваш рецепт?
  
  
     — Необходимо бросить все силы на освоение новых месторождений углеводородов и драгоценных металлов.
  
  
     — Новые месторождения находятся на севере страны. Там слабая инфраструктура. Нет дорог, аэропортов, линий передачи электронов и фотонов. В общем-то лес и болото, — заметил Грегори.
  
  
     — Будем осваивать.
  
  
     — Это экстенсивный путь развития. Для его реализации требуются ресурсы, в том числе людские.
  
  
     — Привлечем столько, сколько надо, — отрезал внешбез.
  
  
     — Для работы в условиях севера требуется повышенная оплата труда эластов. Если нет в казне денег, то можно напечатать, но возникнет инфляция.
  
  
     — Будут работать за такое же вознаграждение, как в средних широтах, — сказал Фольцинг.
  
  
     — Никогда. Может, найдется немного энтузиастов кормить комаров в болотах, но хороший специалист так просто не поедет.
  
  
     А на освоение новых земель необходимы действительно высококлассные управленцы, — заметил Грегори.
  
  
     — Значит, заставим, обяжем, принудим.
  
  
     — Каким образом?
  
  
     — Будем создавать мобилизационные бригады и отправлять целыми семьями на новое место работы, — сказал внешбез.
  
  
     — А если кто-то откажется покидать панельный дом в столице и перебираться с малыми детьми в палатку посреди леса? — спросил Грегори.
  
  
     — Тогда направим его без семьи за полярный круг ломом мерзлую почву долбить в телогрейке.
  
  
     — Извините, я в таком мероприятии вам не советчик, — Грегори поднялся со стула.
  
  
     — Очень даже зря, а я рассчитывал на вашу помощь.
  
  
     — С какой стороны?
  
  
     — Эласт вы авторитетный, и я бы хотел (наши единомышленники хотели бы), чтобы вы дали развернутое интервью в центральной газете, где изложили бы вот эти идеи как свою задумку.
  
  
     Вы стали бы нашим идеологическим рупором среди ученых, да и не только. Что вы на это скажете?
  
  
     — Пу-у-у-у! — Грегори выпустил воздух из легких, присел на край стола и обнял голову передними конечностями. — Вы, Фольцинг, страшный эласт! Самое чудовищное в ваших рассуждениях — это то, что вы сами не верите в этот бред, который несете. Народ может ужаться во время кризиса в своих потребностях.
  
  
     Государство может взять внешние заимствования у других стран.
  
  
     Таких, как вы, наверно, уже половина в Высшем Совете. Вместо того чтобы начать преобразования в экономике и обществе, вы предлагаете авантюру, цель которой есть отстранение от власти старшего поколения в Центральном Бюро. Вы желаете под шумок совершить тихий переворот в высших эшелонах власти. Я не защищаю наших старцев, но они хотя бы скромно жили всю жизнь, как и весь камапский народ, были верны идеям прошлого. А вам на идеи общественного строя наплевать.
  
  
     — Матини, успокойтесь! — крикнул Фольцинг. — Идите и подумайте, а то наговорите лишнего. Завтра вам позвонят и скажут, в редакцию какой газеты идти, там и на камеру вас снимем для визора. Звездой экрана станете.
  
  
     — Значит, чиновник тринадцатого уровня департамента внешней безопасности желает, чтобы я обратился к гражданам с просьбой перебраться в добровольном порядке на север и подолбить лед киркой, почистить снег и повалить деревья на лесоповале? И все почти задаром, да?
  
  
     — Да, — абсолютно спокойно ответил Фольцинг.
  
  
     — А как в глаза этим нескольким миллионам эластов, замерзающим не по своей воле в северную зимнюю ночь, будет смотреть тот, кто в это время только что возвратился с курорта на Утарии?
  
  
     Какое у него будет настроение во время пирушки на вилле у края бассейна с девочками в бикини? Будет ли он в это время думать о крановщике, поднимающемся в кабину высокого крана при сильном ветре? Не станет ли в это время у него посреди горла кусок глубоководной рыбы или клешня ракообразного при образе строителя или буровика, открывающего консервы с селедкой в железном холодном вагончике посреди леса или тундры?
  
  
     XXXI
  
  
  
     Трирема «Аква» стояла на якоре в финикийском порту Берта.
  
  
     Капитан испросил разрешение войти в каюту Камиллы и лично доложил об окончании плавания.
  
  
     — Я так понимаю, вы за деньгами пожаловали? — глядя в упор, спросила Дукс.
  
  
     — Если вы пожелаете сейчас, то… — отведя глаза в сторону, промямлил капитан.
  
  
     — Можете взять, — Камилла кивком головы указала на небольшой мешочек, лежавший на столе. — Там золото. Я считаю, этого будет достаточно.
  
  
     — Более чем достаточно, сударыня, — сразу повеселел капитан.
  
  
     — Если там лишнее, то я могу часть забрать назад, — серьезно произнесла Камилла.
  
  
     — Нет, нет, думаю, в самый раз, — слегка подбрасывая мешочек рукой, заискивающе улыбнулся капитан «Аквы». — Мы ведь дорогой сильно поиздержались. Столько, знаете, гребцов издохло в пути. Морские раки были довольны.
  
  
     — Вы находите это забавным — рассказывать мне, как выбрасывали трупы рабов за борт?
  
  
     — А вы бы желали, чтобы я их в трюме складировал и держал в духоте до прибытия в Берту? Или костер погребальный на палубе разводил в открытом море?
  
  
     — Хозяин вашей триремы жадничает. Пусть покупает здоровых и сильных рабов, кормит их прилично да содержит не в скотских условиях. Тогда и невольники как мухи умирать не будут.
  
  
     Капитан развел руками в ответ, мол, не от меня зависит, а сам подумал: «Трирема — не лектика, а море — не брусчатка Ориса.
  
  
     Иш ты, учить надумала девка сухопутная старого морского волка. Иди, учи своего цирюльника волосы у себя на ногах выщипывать, а не меня по волнам ходить. Глубже ванны да корыта ничего в жизни своей не видела, а советы давать мне будет. Бабам вообще не место на судне. Если бы хозяин не приказал, то никогда бы на борт не взял. Мало того, что заняла всю верхнюю палубу со своей прислугой, а мне душись на втором ярусе от Ориса до Берты, так еще лошадей с собой тащит. Ты же не на бой с варварами едешь, что высадился и сражаться придется. Приехал в город, купил каких угодно коней и скачи дальше по земле. Нет, везут эти сопровождающие ее легионеры своих скакунов. Эти кони обгадили мне весь корабль. Да ладно. Золотишка отвалила прилично.
  
  
     Пусть потешится, если денег у нее навалом».
  
  
     — Еще раз спасибо, — вслух произнес капитан. — Мы отплываем назад в столицу дней через семь-десять. Если есть желание, то можете вернуться с нами.
  
  
     — Благодарю, мне дальше, — ответила Камилла.
  
  
     — А куда путь держите? Здесь уже почти конец империи, дальше опасно таким почтенным матронам путешествовать, — предупредил капитан.
  
  
     — Я сама разберусь, что мне делать и куда направиться, — бросила Дукс.
  
  
     — Как вам будет угодно. Можете не спешить покидать судно, нам все равно долго разгружаться.
  
  
     В дверь постучали. «Войдите», — ответила Камилла. Зашел Вергилий Пронти, посмотрел на капитана, потом на вдову Луция, ожидая разрешения говорить. «На вилле готовы принять нас?» —спросила она. «Да, — четко ответил командир когорты, — вы хотите, чтобы сперва перевезли ваши вещи, или желаете покинуть трирему немедленно?» «Как можно быстрее. Меня уже тошнит от вони из трюма, и корабельной брани мужланов из состава команды», — повела носом аристократка. Пронти повернулся капитану, подмигнул и сказал: «Они необразованные, сударыня. Их необходимо отправить поучиться хорошим манерам». Потом он сделал серьезное лицо и добавил: «Далее будет еще труднее». Камилла отвела указательный палец в сторону, предупредив Вергилия, что болтать лишнего не стоит. Посмотрела на капитана и произнесла, показывая, что с ним разговор окончен: «Благодарю, на самом деле плаванье прошло вполне сносно, если не вспоминать о морской болезни в первые дни».
  
  
     Когда они остались одни, Камилла села на ложе.
  
  
     — Туда можно ехать на карете? — спросила она.
  
  
     — Да, но не до самого конца. Потом придется скакать верхом.
  
  
     — Что поделать. Узнал об этом сарацине Саипе?
  
  
     — Так точно. Проводник выведет прямо к его стоянке на солончаках, — ответил Вергилий.
  
  
     — Нам не по пути? — спросила Камилла.
  
  
     — Нет, это на берегу. Нам придется отклониться южнее Дора на сто миль.
  
  
     — Приличный крюк. Около десяти дней займет.
  
  
     — Этот человек стоит того? — спросил Пронти.
  
  
     — Еще не знаю. Но раз мы уже здесь, то надо его забрать.
  
  
     — Мне необходимы средства, чтобы к нашей команде набрать еще человек пятьдесят в полном вооружении. Вы понимаете, что по сравнению с легионом вашего мужа это будет сброд вооруженных людей, но в Финикии я не найду приличных воинов.
  
  
     А вдесятером в пустыне мы не защитим, как следует, жену моего командира вместе с обозом брадобреев и казначеев.
  
  
     — Ты хочешь, чтобы я, как простолюдинка, ехала без прислуги? Может, мне с кареты еще на телегу пересесть? — фыркнула Камилла.
  
  
     — Не волнуйтесь, я все устрою.
  
  
     ***
  
  
     В это время Мигуэль остановился у городской тюрьмы города Берты и слез с лошади.
  
  
     — Грегори, я к своим коллегам зайду, попрошу содействия в нашем деле, а ты оставайся здесь и сторожи лошадь, чтобы не украли, — пошутил бывший стражник.
  
  
     — Давай, только недолго, — ответил Грегори.
  
  
     Мигуэль подошел к стражнику, стоявшему на входе, достал свой медальон охранника тюрьмы Ориса и произнес: «Привет, дружище, начальство у себя?» «Ого, сейчас доложу», — он улыбнулся и приложил руку к груди. «А ты не боишься, что Густаво каким-то образом известил в Берте о тебе?» — спросил Грегори. «Во-первых, я не преступник. Во-вторых, так вести быстро не распространяются по империи. В-третьих, кто я такой, чтобы меня искали?» Вернулся стражник и провел Мигуэля в кабинет начальника.
  
  
     — Какими судьбами тебя из столицы к нам занесло? — поинтересовался начальник тюрьмы Берты.
  
  
     — Мы не по служебным. Я не по служебным, — поправил себя Мигуэль. — Я по личным.
  
  
     — Оставил на время службу? — начальник подозрительно глянул в сторону Мигуэля.
  
  
     — Мой друг попал в рабство к сарацинам, я узнал, у кого он находится, и хочу вызволить.
  
  
     — А, кочевники? Что за народ, какой от них прок? Постоянно от них проблемы исходят. Ежели он гражданин Ориса и сарацины его незаконно удерживают, а ты знаешь, где его искать, то можно было бы вызволить его. Сам понимаешь, заинтересовав определенных людей.
  
  
     — Его законно удерживают, — ответил Мигуэль.
  
  
     — Кто тебя за язык тянет! — сказал Грегори другу.
  
  
     — Гражданина Ориса законно удерживает бей? — удивился начальник тюрьмы.
  
  
     — Он не гражданин Ориса, — сказал Мигуэль.
  
  
     — Мигуэль, осталось признаться, что ради белолицего ты приперся на край империи, бросив работу и семью. Все, я замолкаю, выкручивайся сам, — сказал Грегори.
  
  
     — Кто же он по происхождению? — поинтересовался тюремный начальник.
  
  
     — Он варвар, — спокойно произнес Мигуэль.
  
  
     — И этот варвар тебе настолько близок, что ты решился рисковать своей жизнью, доходной работой и деньгами ради него?
  
  
     — Да.
  
  
     — А медальон этот действительно твой или с трупа снял?
  
  
     — Мой, я много лет провел на службе у императора, но мой сын попал в рабство к готам. Они не желают его возвращать ни за какие деньги, пока я не верну им сына одного знатного готского домена. Готы не знают, где он находится. Я его почти отыскал.
  
  
     Хочу выкупить и произвести обмен.
  
  
     — Мигуэль, это странная история. Тебе никто так просто не поверит. Ты мог придумать более правдоподобную легенду, — сказал главный стражник.
  
  
     — Зачем врать? Ты можешь расспросить меня о тюрьме Ориса и убедишься, что я тот, за кого себя выдаю.
  
  
     За время продолжительной беседы Мигуэль развеял все сомнения своего собеседника. Начальник согласился помочь в подборе вооруженного сопровождения до стоянки, естественно, за счет заказчика, но бея по имени Саид никто не знал из сотрудников тюрьмы. Он предложил подождать пару деньков своего племянника, большого специалиста, как он выразился, по сарацинам. Тот обязательно отыщет любого варвара в пустыне. А пока Мигуэлю ничего не оставалось, как ожидать и слушать россказни Грегори на постоялом дворе.
  
  
     ***
  
  
     Днем на работу к Грегори зашел Алесо. Он предложил прогуляться. Ученый согласился. Они медленно шагали по улице.
  
  
     — Фольцинг просил с тобой поговорить, зная наши с тобой отношения, — начал Алесо.
  
  
     — Что, сам не наговорился, так решил других подослать? — спросил Грегори.
  
  
     — Грегори, зачем тебе эти конфликты?
  
  
     — Мне незачем, я их и не начинал.
  
  
     — Хорошо, начинали они, но будь умнее — закончи ты.
  
  
     — Каким образом? Стать во главе всей системы?
  
  
     — Ну что ты такой категоричный? — пытался смягчить ситуацию Алесо.
  
  
     — Ты хоть знаешь, что он мне предлагает?
  
  
     — В общих чертах.
  
  
     Грегори кратко изложил внешбезу теорию переселения народа на север.
  
  
     — Не думаю, что все так страшно и в таких масштабах произойдет, — убеждал ученого Алесо. — Эта идея несколько утопична.
  
  
     — Эта идея цинична.
  
  
     — Послушай, Грегори, в нашей стране любые проекты прежде, чем внедриться в жизнь, погрязнут в бюрократическом механизме. Это не значит, что все так именно произойдет.
  
  
     — К чему тогда затевать проект, если не уверен в его успехе? — удивился Грегори.
  
  
     — Кто-то работает, а кто-то имитирует работу, но нельзя сидеть сложа передние конечности. Таков закон государственного аппарата, иначе тебя оттуда вышвырнут.
  
  
     — Ты хочешь, чтобы я предложил на всю страну такую мерзость, а эласты, подкинувшие мне эти идеи, потом умоют ладони?
  
  
     — Я не знаю, что от тебя хотят. Меня попросили, и я пришел тебе помочь.
  
  
     — В чем, Алесо?
  
  
     — Остаться при должности, при лаборатории, при разработках. Ну какая тебе разница, что там порешили наверху? Тебе, ученому, зачем в эти дела соваться? Тебе главное — научные открытия делать и тем самым быть полезным обществу. Тебе политика нужна разве?
  
  
     — Давай я сам за себя буду решать, что мне необходимо, а что нет.
  
  
     — От эта интеллигенция! Правильно когда-то говорил писатель Ягодожоров, что от излишнего ума только горе, — процитировал классика внешбез. — Напишешь эту статью, даже писать не надо. Она написана уже. И тебя реабилитируют, слежку снимут, своим опять станешь.
  
  
     — То есть продать душу антифилософу девятнадцатого уровня и жить дальше спокойно, да?
  
  
     — Грегори, почему только белое и черное? Да, не все, что показывают по визору, правда. Я сам за морем был и видел. Плюнь ты на все это и живи. Сотни миллионов эластов у нас мечтали бы жить так, как ты. Дай им все, что есть у тебя, и им плевать будет на идеалы добра и зла. Набей любому эласту брюхо до отвала, дай машину в пользование, двухкомнатную халупу, шмоток разреши взять, сколько унесет из магазина, даже не из буржуинского, а из нашего, и он будет счастлив.
  
  
     — Не все, Алесо, не суди по себе обо всем народе. В тоталитарном обществе умный эласт не может быть счастливым. Счастливы беззаботные. Умный эласт всегда будет в чем-то сомневаться, всегда пытаться изменить мир, а не подстроиться под него. От этого страдает, не имея возможности полностью реализовать свои мечты и планы.
  
  
     — Такое в любом обществе существует, поскольку нет идеальных условий для развития личности нигде. А вот такие бунтари, как ты, не имеют покоя ни в одном государстве. Думаешь, если бы ты жил на Десиме, ты бы спокойно вел себя? Нет, Грегори, ты бы настроил своей критикой против себя власти и той страны. Ты нигде не успокоишься, поэтому всегда будешь несчастлив.
  
  
     — Конечно, потому что порядочный гражданин должен критиковать любую власть, какая бы она хорошая ни была. Нельзя имеющему гражданскую позицию эласту зализывать анус власти.
  
  
     Как только он это начинает делать, то превращается в приспособленца. Если никто в стране не будет выставлять пороки государства напоказ, то оно деградирует. Нельзя всем голосовать «за», должны, обязательно должны быть те, кто против. А у нас кто не поддерживает власть — с тем необходимо расправиться.
  
  
     — Вот с тобой скоро так и сделают за твой длинный язык. Лишишься ты всего: и хорошей зарплаты, и всеобщего признания, и всех благ, что дало тебе это самое тоталитарное, как ты говоришь, государство, которое бесплатно тебя вырастило и выучило.
  
  
     — Ты пугаешь тем, что меня убьют?
  
  
     — Да кому ты нужен, и не те времена! На дурку тебя определят, основной мозг промоют, извлекут из твоей башки все знания и твою тему исследований передадут другим ученым. Если после этого покаешься, то отправят в ссылку в северную глухомань в закрытый город. Станешь там третьеразрядной научной проблемой заниматься. А если и дальше станешь дурака валять, то и останешься до конца жизни в психическом отделении департамента излечения. Ха-ха! А в газетах будут писать о других авторах научных разработок.
  
  
     — Никто не сможет воспроизвести мои опыты, я всегда буду необходим, — гордо ответил Грегори.
  
  
     — Дорогой мой, один укол «сыворотки правды» — и ты так сам все рассказывать станешь, что только успевай за тобой записывать. Поверь мне. Фольцинг сказал, что все забудет. Подпишись под статьей и отрекись от своих идей, по крайней мере, на словах и на время. Это совет от меня, а не от Фольцинга. Грегори, иногда надо принимать мужские решения. Хватит быть маменькиным сыночком.
  
  
     Вечером семья Матини в полном составе сидела перед визором. Шел фильм про войну. Время было позднее. Это была последняя передача перед отключением визора на ночь. Отец одним глазом почитывал газету, другим смотрел на экран. Это вовсе не значит, что внутри тела Эспи жили два существа. Мать сидела на диване, подогнув нижние конечности, зевала. За свою жизнь она просмотрела этот фильм уже раз десять. Грегори потягивал из кружки настой листьев ча. Он не смотрел визор, а о чем-то думал. Халиа перевела взгляд на сына и задала вопрос:
  
  
     «Что-нибудь произошло? Ты сегодня какой-то сам не свой». «Да нет, мам, все, как обычно», — буркнул Грегори. Она посмотрела вверх, словно надеялась увидеть мембраны подслушивающих устройств: «Все об этом Фольцинге думаешь, сынок?» «Уже нет», — отрешенно произнес Грегори. «Тебе кто-то создает проблемы?» — спросила Халиа.
  
  
     При этих словах звук в фильме пропал, осталось только изображение, а потом из визора послышалось: «Он сам себе сегодня создал самую большую проблему в жизни». Халиа вскрикнула и откинулась на спинку дивана, Эспи отложил газету в сторону, Грегори сидел как ни в чем не бывало. «Это я одна с ума сошла или все вместе? » — нервно, но притихшим голосом произнесла Халиа. «Я тоже слышал», — заметил Эспи. И оба они уставились на экран. Из визора не доносилось ни звука, хотя в фильме бойцы бежали в атаку с мелкокалиберным баллистическим оружием.
  
  
     Их командир кричал крылатую фразу, которую за много оборотов выучили все зрители светокино, но она не была слышна. Он открывал рот и только.
  
  
     — Это какой-то маразм, — выдавила из себя Халиа.
  
  
     — Несомненно, — добавил отец.
  
  
     — Но маразм не вирусное заболевание, им не может заразиться вся семья, — продолжила мать.
  
  
     — В этой стране маразм может распространяться воздушнокапельным путем, поэтому все возможно, — сказал Эспи.
  
  
     — Не волнуйтесь, сейчас вас внешбезы не прослушивают. Я отключил их системы и подключился сам. Жаль, видеть вас не могу.
  
  
     — Ялин, это ты? — наконец сказал Грегори.
  
  
     — Я.
  
  
     — Кто он такой? — спросил Эспи.
  
  
     — Это долго рассказывать. То, что сможет, объяснит вам впоследствии Грегори. Я хотел бы с ним побеседовать.
  
  
     — Нам выйти? — тактично спросила мать.
  
  
     — От вас нет секретов, оставайтесь, — произнес голос из визора. — Грегори, зачем ты сегодня дал интервью десимскому информационному агентству?
  
  
     — Потому что меня эти внешбезы уже достали. Они во главе с Фольцингом все хотели, чтобы я написал статью в нашу центральную газету с поддержкой этой нездоровой идеи.
  
  
     — Не стоит мне все пересказывать. Я слышал твой разговор с ним и скажу, что ты поступил кардинально неправильно два раза. Первый — это когда признался Фольцингу, что знаешь о его сотрудничестве с диктатором Этори, а второй — это твой поход к десимским журналистам.
  
  
     — Наверно, — признался Грегори, — я поступил спонтанно и эмоционально. Но ты, Ялин, мне намеренно слил информацию о торговле оружием в обход международных санкций. Даю конечность на отсечение, ты просчитал, что я выплесну ему всю правду.
  
  
     Но ты просчитался в том, что я сообщу об этом десимцам. А так я всего лишь высказал им свое мнение о необходимости перемен на Камапе. И тут ничего страшного нет.
  
  
     — Если бы рассказал им о торговле оружием, то после показа по десимским новостям сюжета о тебе ты был бы арестован немедленно, а так по тебе решение еще не приняли. На утро назначено совещание во внешбезовском департаменте по твоей судьбе. Я просмотрю его и сообщу тебе о результате.
  
  
     — Ялин, а правда, что есть «сыворотка правды»?
  
  
     — Есть, но ее эффективность преувеличена.
  
  
     — Значит, если меня поместят на принудительное лечение, из меня ничего не вытянут?
  
  
     — У них есть много других методов и способов выудить из тебя информацию. Не сомневайся, о бозоне Матини они узнают, а уж Фольцинг применит твои открытия против Десима. Не сейчас, после выборов. Если бы ты сообщил десимцам о торговле оружием Фольцинга, то чиновники более высокой категории ничего бы против него не предприняли. Ему скорее поверят, чем тебе. Рассматривать это дело все равно стали бы его друзья, а общественное мнение ты относительно его не изменишь. На Камапе нет независимых средств массовой информации.
  
  
     — Что же делать? — спросил Грегори.
  
  
     — Бежать, чтобы остаться в живых, — ответил Ялин.
  
  
     — Куда? — спросили все втроем одновременно.
  
  
     — В одну из тихих стран.
  
  
     — Подождите, — вмешался в разговор Эспи, — не совсем понимаю, о чем вы говорите, но, по-моему, это какая-то фантастика.
  
  
     — Совершенно верно, я для вас и есть научная фантастика, —ответил Ялин.
  
  
     — Мой сын не разведчик и не шпион, чтобы самому пробираться в другое государство, — сказала Халиа.
  
  
     — Зачем же самому? Ему нужно только выбраться из города, надежно укрыться и позвонить мне, — произнес Ялин.
  
  
     — Простите, а где ваш кабинет располагается? — саркастически спросил Эспи.
  
  
     — В другом мире.
  
  
     — Понятно, то есть он должен выйти на межгород и попросить оператора на узле связи соединить с приемной философа или антифилософа, не знаю, кого точно. Вы щелкнете хвостом или хлопнете крыльями — и мой сын с вами свяжется, да? Вам не кажется, что скоро по воле Фольцинга Грегори будет лежать с вами в одной палате?
  
  
     — Грегори, обесточь визор, — попросил Ялин.
  
  
     — Отец, выключи сам.
  
  
     Эспи, крутя пальцем у виска, нажал на кнопку отключения визора. Экран погас, воины в светофильме не успели форсировать реку. Наступила тишина.
  
  
     — Все, сынок, давай спать. Думаю, это проделки наших внешбезов для оказания давления на тебя, — произнесла мать.
  
  
     — А вот антифилософа с два, — донеслось из темного ящика. —Смотрите десимские новости, я пока помолчу. По седьмому каналу выступает известный камапский ученый Матини Грегори Эспи.
  
  
     Все посмотрели нарезку интервью Грегори, потом на визоре начали переключаться каналы: спортивные, о флоре, о фауне, научные, комедии. Далее Ялин потушил экран и сказал: «Ну что, папаша, поверил мне?» — Не укладывается в классическое представление о природе, — помотал головой Эспи.
  
  
     — Практически можно передавать не только информацию, но и предметы, — заметил Ялин.
  
  
     — Вы намекаете на НО? — в Эспи-старшем загорелся интерес как у ученого.
  
  
     — Что за НО — негосударственные организации?
  
  
     — Неопознанные объекты, — уточнил Эспи.
  
  
     — А? Да, есть возможность перемещать объекты из одного мира в другой. Но чем больше расстояние и масса перемещаемого объекта, тем большее количество энергии требуется. Сами понимаете, расстояние нелинейное. Так вот, для получения мною информации из AZurga или других информационных систем требуется небольшое количество энергии, но нужен доступ. А когда я вам отправляю информацию, то расход энергии приличный. Сейчас, болтая с вами, я трачу большое количество денежных единиц.
  
  
     Энергия денег стоит. Если я захочу переместить из одного мира в другой неживую материю, допустим камень, то энергии потребуется намного больше, чем при передаче информации.
  
  
     — Насколько больше? — поинтересовался Грегори.
  
  
     — Конечная величина возводится в квадрат, — посвятил Ялин.
  
  
     — При перемещении живой материи (птицы, рыбы) все выражение, находящееся в скобках, возводится в куб.
  
  
     — О-го-го! — Эспи поднял палец вверх.
  
  
     — Дальше, дальше! — не терпелось Грегори.
  
  
     — Грегори в опасности, а они о формулах рассуждают, — вздохнула Халиа.
  
  
     — Если перебрасываем из мира в мир разумную материю…— Эласта! — не удержался Грегори.
  
  
     — И гуманоида в том числе, то все возводится в четвертую степень, — закончил фразу Ялин.
  
  
     — А в пятую? — задал вопрос Грегори.
  
  
     — Это предел из этой области, что мне разрешено вам открыть, — категорично заявил Ялин.
  
  
     — Потому что сам не знает, — съязвил Грегори.
  
  
     — Сын, так некрасиво! — поправила мать.
  
  
     — Я не в обиде, — голос без эмоций донесся из выключенного визора.
  
  
     — Значит, ты теоретически можешь меня переместить в свой мир? — спросил Грегори.
  
  
     — Я на данный момент не обладаю необходимым количеством денежных единиц для переброски тебя ко мне в гости. В дальнейшем все может быть.
  
  
     — А каков механизм перемещения, если не секрет? — спросил Эспи.
  
  
     — Вы видели документальное светокино про НО?
  
  
     — Случалось.
  
  
     — Вспоминаете, как проявляется в вашем пространстве так называемое летающее блюдце? — спросил Ялин.
  
  
     — Сначала образуется что-то мутное, будто фокус в визор-камере не наведен, — первой вспомнила фотограф. — Потом блюдце проявляется все четче и четче, словно материализуется.
  
  
     — Это ключевое слово — «материализация», — отметил Ялин.
  
  
     То, что вы определили как мутное, есть информационно-энергетический кокон, посредством которого осуществляется перенос материи и сознания из одного места в другое.
  
  
     — Телепортация? — спросил Эспи.
  
  
     — Можно и так назвать.
  
  
     — Ладно, что вы с сыном моим собираетесь делать, великий телепортатор? — поинтересовалась Халиа.
  
  
     — Наш агент или агенты с Салема перевезут его в укромное место.
  
  
     — У тебя есть агенты на нашей планете? — спросил Грегори.
  
  
     — Дорогой друг, а если бы я тебя попросил спасти эласта от гибели, разве ты бы мне отказал?
  
  
     — Не знаю, все зависит от того, какой эласт и какова ситуация.
  
  
     — Затем, — продолжил Ялин, — сделаем тебе операцию по смене…— Надеюсь, не пола! — перебил его Грегори.
  
  
     — … внешности, — продолжал голос из визора. — Сделаем новое удостоверение личности. А хочешь, и черты лица менять не станем. Вывезти тебя отсюда первым делом надо, там видно будет.
  
  
     Вы по-семейному все обсудите, я отключаюсь. Прослушка заблокирована, не переживайте. На работу завтра не спеши. Я просканирую заседание внешбезов во главе с Фольцингоим и компанией и выдам тебе результат. Может, и не так страшно все. Всем пока.
  
  
     — Грегори, разве все настолько серьезно, что необходимо скрываться от правосудия Камапа? — спросила мать.
  
  
     — В течение следующих суток и узнаем, — ответил Грегори.
  
  
     — Если стоит выбор между психушкой, тюрьмой и свободой, то лучше выбрать последнее, — высказал свое мнение отец.
  
  
     — Эспи, ты не понимаешь, ты не мать. Ты не связан такими нитями с ребенком, как я. Я его чувствовала в себе с момента его зарождения, а ты увидел Грегори только в первый день его прихода в мир. Я помню, как он стучал своими конечностями по моему животу. Когда он появился, я была самой счастливой женщиной на свете. А теперь у меня хотят отобрать моего единственного ребенка. Мне абсолютно не важно, кто его хочет у меня отнять: десимцы, камапцы, философы, антифилософы, лжефилософы, проходимцы. Мне все равно. Я не хочу терять единственного сына.
  
  
     Ради чего мне тогда жить? Ради полной победы общественного строя на Салеме? Мне наплевать на любой строй. Мои инстинкты не позволяют бросить мое дитя на произвол судьбы. Как я буду дальше жить, если никогда больше не увижу Грегори?
  
  
     — Халиа, — успокаивал ее Эспи, — этот строй не вечен. Еще максимум оборотов двадцать, и будут перемены. Не знаю, к лучшему или худшему, но в таком потоке страна жить долго не сможет. Мы еще молодые. Я верю, что мы еще с Грегори посидим за одним столом.
  
  
     — Я за эти годы глаза свои выплачу.
  
  
     — Халиа, а если бы его послали работать на другой конец планеты? Думаешь, ты бы его часто видела?
  
  
     — Идите спать, — предложила она.
  
  
     Грегори и его отец попытались уснуть, а мать на кухне проплакала до рассвета.
  
  
     XXXII
  
  
  
     Отряд из семи вооруженных всадников спустился в долину и остановился у края пальмовой рощи. Это место довольно сильно контрастировало с окружавшим его полупустынным пейзажем. Грунтовые воды, проникающие сюда с близлежащих холмов, создали внизу нечто наподобие оазиса диаметром в шестьсот локтей. Меж деревьев зеленела трава и, цепляясь за расщелины в земле, стелился адиантум. За границей оазиса располагалась еще не пустыня, но уже почти голые оранжевые пески с редкими вкраплениями зеленого колючего янтака. Кроме пальм в роще произрастал кустарник саликса. Встречался и финикийский кипарис — вечнозеленый, высотой в пятьдесят локтей, с раскидистой кроной. Это хвойное дерево имеет чешуйчатые листья, что помогает переносить ему летнюю засуху на краю пустыни.
  
  
     Воины слезли с лошадей. Кони начали пощипывать траву.
  
  
     В этом месте сходились две дороги. Одна, по которой они прибыли, шла напрямую из Берты. Она была неровной и узкой, а последние тридцать миль вообще представляла собой тропу. Вторая, наезженная, подходила с севера, из города Дор. Один из финикийцев подошел к Мигуэлю.
  
  
     — Это последнее место на пути к солончакам, где есть вода, —сказал он.
  
  
     — Здесь ручей или озеро? — поинтересовался Мигуэль.
  
  
     — Колодец.
  
  
     — Но он почти пуст, — заметил другой воин.
  
  
     — Совсем недавно эту стоянку покинул очень большой отряд.
  
  
     Необходимо время, чтобы колодец наполнился водой.
  
  
     — Сколько человек в том отряде? Каково направление его движения, предполагаемая цель? Каков состав? Мигуэль, дай задание воинам разузнать все это по следам, оставленным на земле, — попросил Грегори.
  
  
     — Давай по чуть-чуть спрашивать будем, а то ты столько наговорил за раз, что я не запомнил, — ответил другу Мигуэль.
  
  
     Грегори медленно повторил все вопросы. Мигуэль своим голосом пересказал это одному из сопровождавших. Тот удалился на разведку. Остальные продолжили разговор.
  
  
     — Нужно отдохнуть как следует. Лучше это сделать в тени деревьев, чем посреди песка. Попоить лошадей, дать им передых. Как уровень в колодце поднимется, заполним меха водой.
  
  
     — Нам много еще до стоянки Саипа? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Не очень, — ответил финикиец, — но погода начинает портиться. Боюсь, как бы не началась пылевая буря.
  
  
     — А коль буря не начнется?
  
  
     — Завтра будем на месте.
  
  
     — Буря долго длится? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Она нас может задержать от полудня до трех дней. И лучше ее пересидеть здесь. Давай перекусим, а там на небо глянем и определим. К вечеру все станет понятно. Приступили к приему пищи. Вскоре вернулся следопыт.
  
  
     — В том отряде примерно сто человек, — начал доклад он.
  
  
     — Не слабо для этих мест, — кто-то присвистнул. — Сарацины опять в набег ходили?
  
  
     — Не думаю. Часть лошадей подкована, как в Орисе. Есть не только конные, но и пешие. По всему видать, это рабы при господине или госпоже — кого-то несли на носилках.
  
  
     — Ну, старик, какая может быть госпожа? Разве аристократка в эту глушь заберется? Дорога дальше ведет только к морю, а там лишь стоянки различных беев. Чего она там забыла?
  
  
     — Может, какая красотка-патрицианка из Трои влюбилась в красивого сарацинского юношу и решила связать с ним судьбу?
  
  
     Бросила к Танатосу виллы и дворцы и рванула к любимому, — пошутил один из финикийцев.
  
  
     Все дружно засмеялись, кроме Грегори.
  
  
     — Я нашел вот это, — воин-разведчик протянул тончайшей работы кружевной платочек. — Есть среди вас такие, чей нос кроме конского пота различит этот тонкий аромат?
  
  
     — Дай сюда, — попросил Мигуэль, понюхал и закивал в знак поддержки говорившего. — Насколько мы от них отстаем?
  
  
     — Они ушли сегодня поутру до восхода солнца. Значит, на один переход.
  
  
     — Там есть пешие, а мы все на лошадях. Если сейчас же отправимся в путь, то к вечеру их настигнем, — заявил Мигуэль.
  
  
     — Так тебе они, а не Саип нужен? Ты их догоняешь? Мы не договаривались, что станем преследовать такой сильный отряд, — запротестовал наемник.
  
  
     — Да нет, — оправдывался Мигуэль, — я же с Ориса, а вдруг там земляки. Глядишь, и помогут чем.
  
  
     — Мы можем после полуденной жары совершить небольшой переход, если погода позволит. Но дальше нет как таковой дороги, а тот отряд может повернуть в любую сторону. Мы их маршрута не знаем. Чего ночью в безлюдной местности выяснять, кто есть кто? Если они идут с нами в одном направлении, то мы их настигнем в первой половине завтрашнего дня, — ответил проводник.
  
  
     — Спроси, — обратился Грегори к Мигуэлю, — не получится ли так, что отряд, идущий впереди, окажется у стоянки Саипа раньше нас?
  
  
     — Они к нашему бею ни в коем случае раньше не доберутся, чем мы? — спросил Мигуэль.
  
  
     — Нет, — ответ был категоричен.
  
  
     — Узнай, чтобы успокоиться, — предложил ученый. — В бурю те сто человек не смогут продолжить движение?
  
  
     — Послушай, — Мигуэль глянул на проводника, — а та сотня во время пыльной бури не уйдет далеко вперед, пока мы тут сидеть будем?
  
  
     — Только сумасшедший понесет лектику по такой погоде с богатой особой. Местность надо знать, а то заплутаешь, и набьется полный рот песка. Бывают и бури разной силы, но у нас преимущество в любом случае. Мы передвигаемся гораздо быстрее их.
  
  
     — Если бы ты, Грегори, не перепутал Саипа с Саидом, то плевал бы я на любые отряды и в сто, и в тысячу человек. Мы бы с Сашей уже назад ехали. А то столько проторчали попусту в Берте, — мысленно упрекнул друга Мигуэль.
  
  
     — А если бы ты не поперся на гнилой мост, то мы бы уже в Константинбул вернулись, — ответил Грегори.
  
  
     После трапезы отряд имел кратковременный сон под тенью кипарисовых деревьев. Потом запаслись водой, но отправиться в дальнейший путь у Мигуэля с Грегори не получилось. Сопровождающие их финикийцы попросту отказались до окончания бури продолжить движение.
  
  
     — Мигуэль, — обратился проводник к бывшему, а судя по медальону, и нынешнему стражнику тюрьмы Ориса, — буря придет.
  
  
     Это факт. Нет смысла покидать рощу.
  
  
     — Как мне известно, — решил возразить Мигуэль, — пылевая буря обычно начинается во второй половине дня. Пока я не наблюдаю никаких ее признаков. Мы поели, попили, чуть подремали, теперь можем спокойно выдвигаться.
  
  
     — Посмотри на небо, — проводник указал пальцем вверх. —Ты видишь эти мелкие облака?
  
  
     — Да.
  
  
     — Чувствуешь, какой сильный и сухой ветер подул с Нефиды?
  
  
     — Допустим, — буркнул Мигуэль.
  
  
     — А еще у меня начинает болеть голова, — убеждал проводник.
  
  
     — Происходит изменение атмосферного давления. Тело Мигуэля также это ощущает, — подумал Грегори.
  
  
     — Бури не избежать. Я не знаю, какой она будет силы и продолжительности, но она придет, — твердо заявил проводник.
  
  
     — Так мы можем и целые сутки ждать, а за это время уже дошли бы до Саипа. Я заплатил вам деньги и немалые. Вы все обязались меня сопровождать, а сейчас начинается… — возмутился Мигуэль.
  
  
     — Сопровождать до стоянки бея и защищать от небольших отрядов сарацинских грабителей — был наш уговор, — прервал его проводник.
  
  
     — Так кто вам мешает его исполнить?
  
  
     — Но мы не договаривались подвергать себя и своих скакунов смертельной опасности от пылевых демонов пустыни Нефида.
  
  
     — Мигуэль, — мысленно заговорил с другом ученый, — ладно, не порти с ними отношений в конце пути. Они сейчас любую туфту будут нести, чтобы не ехать. Уже приплели сюда демонов.
  
  
     Дит с ними, и Танатос их забери! Нам еще нужно найти Сашу и благополучно вернуться в Берту. Не будут эти финикийцы ради нас рисковать и напрягаться. Тем более, что деньги им уже уплачены наперед. Не хватало разругаться с ними, чтобы они, не доведя нас до стоянки Саипа, повернули назад.
  
  
     ***
  
  
     Андрей зашел в таверну «Веселый моряк», попросил позвать владелицу заведения. В руке он держал большую плетеную корзину, в которой позвякивало пять больших бутылей с водкой.
  
  
     — Ты ко мне? — пожилая женщина вышла из подсобных помещений.
  
  
     — Да, сударыня, я хотел бы с вами поговорить.
  
  
     — Ну, говори.
  
  
     — Я желаю вам предложить новый хмельной напиток. Это не эль и не бырло, а водка.
  
  
     — Не слышала о таком, — заявила хозяйка таверны.
  
  
     — Это напиток северных народов, — начал объяснять Андрей.
  
  
     — Твое барбарианское бырло, что ли? — женщина недоверчиво посмотрела на Андрея.
  
  
     — Если вы желаете меня считать варваром, то, пожалуйста, только я цивилизованный человек, — смутился Андрей.
  
  
     — Давай, показывай цивилизованный варвар, — приветливо улыбнулась хозяйка.
  
  
     Андрей достал бутыль из корзины и предложил для дегустации присесть за стол. Попросил кружку.
  
  
     Откупорил. Немного налил себе. Жидкость имела прозрачный вид. «Как слеза младенца», — гордо произнес он и сделал глоток.
  
  
     Напиток приятно проник в пищевод. А гордиться было чем. С каждым днем его самогон приобретал все более качественный вид и вкус. Уже прошло более месяца, как Андрей выгнал первые капли этого напитка. За это время Вольтер и Джакинто прекрасно себя чувствовали, если так можно говорить о хронических алкоголиках. Андрей ежедневно подходил к воротам рынка с бутылей самогона. При виде его у них начиналось слюноотделение. Увидев Андрея, а соответственно и очередную порцию спиртного, они, как подопытные собаки, преданно смотря в глаза, шли навстречу.
  
  
     Продемонстрировав, что жидкость не ядовита, он предложил отведать водки хозяйке таверны. Та налила треть кружки и попыталась отхлебнуть всю порцию одним махом. Продавец предупредил, что его товар крепкий. Тогда потенциальная покупательница попробовала немного и сплюнула на пол.
  
  
     — Что за гадость ты мне подсунул? — кашляла она.
  
  
     — Не волнуйтесь, не волнуйтесь, — суетился Андрей, — лучше прикусите чего-нибудь.
  
  
     Андрей рассказал ей, какими качествами, по его мнению, обладал этот спиртной напиток. И чем он лучше, чем бырло. Хозяйка его внимательно слушала.
  
  
     — Тебя как зовут?
  
  
     — Андрео.
  
  
     — Послушай, Андрео. Я всю жизнь, с малых лет проработала сначала с родителями в попине, потом в своей таверне с мужем.
  
  
     Пойми, твой хмельной напиток неизвестен здесь никому. Зачем человеку пить непонятно что, если он привык к элю и бырлу?
  
  
     — Но от моей водки нет выделений газа.
  
  
     — К ним привыкли и мирятся с этим. А кому не нравится, тот потребляет эль. Твоя, как ты назвал ее, водка стоит в два раза дороже бырла.
  
  
     — Да, но она крепче в пять раз, то есть ее для такого же опьянения хватит выпить в пять раз меньше, — сказал Андрей.
  
  
     — Она невкусная, противная. Водку необходимо буквально заливать себе в глотку. Клиент будет бояться отравиться, понимаешь?
  
  
     — Понимаю, — вздохнул Андрей.
  
  
     — Ты в другие питейные заведения заходил?
  
  
     — Угу.
  
  
     — Скажи честно, хоть один хозяин купил у тебя твой товар?
  
  
     — Пока нет, — Андрей смотрел в пол. — Но я оставляю на реализацию. Если продадите, то тогда и рассчитаетесь.
  
  
     — Андрео, я верю, что в твоей стране все пьют водку. Но твой народ привыкал к ней веками. А наш привыкал к бырлу и элю.
  
  
     Сколько ты потратил сейчас времени, чтобы убедить меня в хорошем качестве твоего товара?
  
  
     — Приличное время, но убедил же.
  
  
     — Андрео, ты хочешь, чтобы я убеждала каждого своего клиента в преимуществах твоего напитка перед другими? Это не моя работа. Хорошо, пока мужчины еще трезвые, а пьяному объясняй, не объясняй — ему уже все равно. Я наливаю клиенту то, что он просит. Ты должен сам убеждать посетителей моей таверны в том, что твоя водка им нужна.
  
  
     — Вы предлагаете мне стать к вам за прилавок и заняться обучением правил пития и употребления водки? — спросил Андрей.
  
  
     — Я была бы рада видеть у себя такого смышленого работника. Мне все равно, что ты варвар. Я бы тебе хорошо платила.
  
  
     — В этом случае я потрачу всю оставшуюся жизнь на рекламу водки в Мастрии, а у меня совсем нет времени.
  
  
     — Тогда я даже не знаю, что тебе посоветовать. А одну бутыль можешь оставить. Я не обману. Если кто купит, то деньги отдам.
  
  
     Успехов!
  
  
     «Нет, ни за что я не приму ее предложение. Хотя женщина она хорошая. Но работа у нее — это тупик в развитии. С таким успехом я и у Камиллы в батраках мог остаться», — подумал Андрей.
  
  
     ***
  
  
     Вергилий Пронти подъехал на коне к лектике.
  
  
     — Камилла, — обратился он к Дукс.
  
  
     — Слушаю, — она отодвинула ткань.
  
  
     — Необходимо выработать план дальнейших действий.
  
  
     — Что случилось?
  
  
     — Я догадывался, и наш проводник подтвердил мои опасения, что завтра после обеда начнется пыльная буря, — констатировал Пронти.
  
  
     — Пылевая буря? — переспросила Камилла.
  
  
     — Именно.
  
  
     — Это опасно? — поинтересовалась она.
  
  
     — Все зависит от силы ветра, количества поднятого в воздух песка и места, в котором пережидают сие явление природы, и еще от гнева или милосердия богов. Когда-то бабилонский царь Камбуджия Второй отправился в военный поход. Он вел с собой около пятидесяти тысяч воинов, попал в сильнейшую бурю и, застигнутый ею врасплох, потерял почти все свое войско.
  
  
     — Ты предполагаешь, какова будет интенсивность и продолжительность этой бури?
  
  
     — Увы. Мы узнаем об этом только тогда, когда увидим величину облака пыли на горизонте, — улыбнулся Пронти.
  
  
     — Мы должны уже сейчас начать готовиться к встрече с ветром и песком? — спросила Камилла.
  
  
     — В некотором роде, — произнес Вергилий, глядя вдаль.
  
  
     — Ладно, Вергилий, не умничай тут передо мной, а вы стойте! — крикнула она носильщикам лектики, но они, не обращая внимания, шагали вперед. — Стойте, болваны. Мне необходимо переговорить с командиром когорты. Правда, корты этой у него сейчас нет, но есть почти центурия в его распоряжении.
  
  
     Рабы аккуратно поставили носилки с госпожой на песок. Камилла медленно ступила одной ногой из лектики. Сандалия почти полностью погрузилась в красный песок. «С-с-с», — зашипела от дискомфорта Дукс. Песок был горяч для ее кожи. Пронти глянул на нее и предложил высадиться на землю, когда они спустятся с бархана и будут перемещаться по твердой каменистой поверхности земли. Вид вокруг был пустынным. Даже колючки и кустарник встречались редко. Песок присутствовал не везде. Он перемешивался с островами обветренной скальной породы. Встречались змеи, жуки и грызуны. Камилла и Вергилий продолжили разговор с глазу на глаз. Рабы тащили носилки где-то сзади от них. Воины и обоз тянулись узкой лентой к стоянке бея Саипа.
  
  
     — У нас есть два варианта, как переждать бурю: подыскать укромное место за скалой с подветренной стороны или вернуться обратно в оазис, — предложил Пронти. — Второй удлинит наше путешествие во времени, но более комфортен.
  
  
     — А буря может начаться сегодня ночью? — решила уточнить Камилла.
  
  
     — С очень маленькой вероятностью. Как показывает опыт, буря зарождается в самое жаркое время суток. А солнце уже клонится к закату.
  
  
     — Мы к началу бури не успеем доехать до стоянки этого Саипа?
  
  
     — Никак, скорость мала. Если идти верхом и рысью всю ночь без остановки, то утром увидели бы твоего варвара.
  
  
     — Мне необходимо переодеться, а ты, Вергилий, приготовь мне подходящего скакуна. Я была хорошей ученицей по верховой езде еще в детстве у отца, а потом у своего мужа. Мы разделим наш отряд на две части. Первая вместе со мной и тобой к утру доберется в назначенное место. Бурю встретим у Саипа. Другая, включая караван, медленно пойдет следом. О возвращении в оазис не может быть и речи!
  
  
     — Ой-ой-ой, Камилла, вы авантюристка. Дробить отряд во время перехода, в незнакомой местности, без надобности — это мальчишество, если такое выражение применимо к женщине.
  
  
     К чему такая спешка? Ну доберется часть войска до лагеря бея, и что? Вы уверены, что Саип разместит передовой отряд у себя в шатрах на время бури? Я не знаю, есть ли у него свободные палатки и необходимое количество пищи для такого числа наших людей. Получается, по-вашему, нам нужно оставить с обозом в караване и палатки, и пищу, и воду, и массу вещей, окружающих вас в повседневной жизни. А если мы заблудимся, или бей перебрался на новое место, или, не приведи Юпитер, буря нас неожиданно ночью настигнет, то будет поздно. Придется, сударыня, вам песок потом вычищать из ушей, — покачал головой Вергилий.
  
  
     — Тогда будем идти всю ночь без остановки в том же составе, что и сейчас. На отдых станем в полдень завтрашнего дня в удобном для вас месте. Окопаемся перед ненастьем, как мастрийский легион в барбарианских землях на ночную стоянку, и переждем пыльную бурю, — согласившись с доводами бывалого воина, произнесла Камилла.
  
  
     — Слушаюсь, господин начальник центурии! — Вергилий Пронти засмеялся, словно с маленького ребенка, который уверовал, что командует легионом и ведет всех в бой.
  
  
     ***
  
  
     Вокруг бассейна с соленой водой буйно росли галофиты — одни из немногих растений, способных произрастать на почвах с большим содержанием соли. Люди сидели на земле, покрытой белыми кристаллами.
  
  
     — Все, сегодня начнется буря, — констатировал Хаттан.
  
  
     — Все готовы? — спросил Саша.
  
  
     Алеманы дружно закивали головами. У Жуля засветились глаза.
  
  
     — А я напоследок запорю постового сарацина, — зло улыбнулся он.
  
  
     — Чем ты запорешь, пальцем? — скривился Саша.
  
  
     — Вот этим, — Жуль извлек из-под одежды остро заточенный сухой кол величиной с нож.
  
  
     — В натуре, зарежу падлу сарацинскую, — проговорил Роберт и показал точно такой же.
  
  
     — Хватит! — Саша обратился к Лотарю как к старшему над алеманами. — Мы договаривались, что уходим тихо. Ветер заметает наши следы, и мы пробираемся в Дор. Зачем нам, убивая людей Саипа, ставить под угрозу успех нашего мероприятия?
  
  
     — Часто убийство есть необходимость, а не развлечение, — ответил Лотарь.
  
  
     — Поясни, как это соотносится с нашим побегом? — попросил Саша.
  
  
     — Ты в какое время убегать собрался? — задал свой вопрос Лотарь.
  
  
     — Как стемнеет, ночью, — хмыкнул Саша.
  
  
     — А если буря такая начнется, что от пыли и песка днем на расстоянии десяти шагов человека и даже сарацина видно не будет, а? — спросил Жуль.
  
  
     — Да, да, не смотри так, Александр. Мы уже прикидывали разные варианты сегодня ночью, — ответил за всех алеманов Роберт.
  
  
     — Хаттан, — обратился к финикийцу Саша, — такое бывает?
  
  
     Тот потрогал себя за бороду рукой, почесал щеку, посмотрел на небо. О чем-то задумался.
  
  
     — Редко, — коротко ответил Хаттан.
  
  
     — Вот, а мы такое еще совместно не обсуждали, — Лотарь поднял указательный палец вверх.
  
  
     — Тогда? — спросил Саша.
  
  
     — Алеман прав, — произнес Хаттан. — В таком случае нечего ждать ночи. Будем выбираться, как нахлынет волна пыли днем.
  
  
     При таком раскладе нам достаточно доползти незамеченными до границы лагеря. Пройти немного и зарыться в песок. За нами никто в такую погоду не погонится. А как ветер чуток уляжется и станет видно хотя бы на сто шагов, то плотно закрыть лица материей и пробираться вперед. Хорошее дело. На дворе еще день стоит, а мы уже к Дору шагаем. Пусть медленно, но идем. А бей до окончания бури погоню все одно не выпустит за нами.
  
  
     — Потом наступит ночь. Продолжаем идти. Нам уже все равно — метет, не метет. Пробираемся. В темень, опять же, ловить нас не станут. А поутру видно будет, — закончил за финикийца Лотарь.
  
  
     — Лучше, чтобы и утром еще плохо от пыли видно было. Тогда наверняка уйдем, — добавил Жуль.
  
  
     — Это если в пустыне ориентацию не потеряем. А то можем сутки по кругу идти и на лагерь Саипа обратно выйти, — возразил Хаттан.
  
  
     — А что, такое бывает не только в лесу, но и в пустыне? — спросил Роберт.
  
  
     — Видно, да. Но днем при хорошей погоде тут не заплутаешь.
  
  
     Поднимешься на сопку или бархан и видишь свой след, — сказал финикиец.
  
  
     — Я из всего вышесказанного не понял одного. А к чему когото убивать? — развел руками Саша.
  
  
     — Эх, Александр! Любого сарацина, если есть возможность, при случае убить — в радость. А уж если днем в пыльную бурю при побеге он один или пусть вдвоем на твоем пути встанут, то чего ж их не зарезать, как жирного и вонючего барсука, — сверкнул глазами Жуль.
  
  
     — Эх, лошадей бы захватить или верблюдов, — вздохнул Роберт.
  
  
     — Нет, это рискованно, — отсек Лотарь. — Перед бурей сарацины всех животных соберут в одно место, снимут сбрую, уложат на землю, накроют. Приставят к ним соглядатая на случай, если те испугаются. Без уздечки далеко не ускачешь, особенно Александр и Хаттан. Будем красть лошадей — он ржать начнут. Потом, их укрывать труднее от песка, чем самому спрятаться в начале бури. Есть сложности. Коли мы бы их запряженных нашли да при хорошей погоде, то другое дело.
  
  
     — Может, и не придет большая пыль, — предположил Роберт. — Соляные бассейны Саип не отдавал команду закрывать.
  
  
     А он разбирается в капризах погоды.
  
  
     — Тут столько этих бассейнов. Всю соль от песка не спрячешь, а основное мы выбрали. Да, и слышал я, с этих мест сарацины вскоре намерены сниматься. Бей свое стадо людей и скота переводит на новое. От так, — сказал финикиец.
  
  
     — Тогда держимся недалеко друг от друга до появления облака на горизонте, — сказал Саша.
  
  
     — Понял, — ответил Лотарь. — Мы воду и сушеную рыбу на дорогу уже припрятали в своей палатке.
  
  
     — Расходимся, чтобы не вызвать подозрений, — посоветовал Хаттан.
  
  
     XXXIII
  
  
  
     Семья Матини сидела в нервном ожидании. Говорили ни о чем.
  
  
     В глаза друг другу не смотрели. Халиа даже не ложилась спать, а к отцу и сыну некое подобие тревожной дремы пришло только под утро. «Грегори, внимание! — раздался голос Ялина. — Смотри, сейчас увидишь, они приняли по тебе решение».
  
  
     На визоре появилось некачественное изображение, будто снимали с соседнего стола. Видны были только спины, но голоса можно было различать. Все напряглись. Потом прозвучала короткая фраза: «Кто за арест?» Внешбезы голосовали. Все подняли вверх конечности. Небольшая пауза, и вердикт: «Единогласно!» Экран погас. В комнате, где находился Грегори, повисла тишина.
  
  
     Слышно было только жужжание открыточелюстного двукрылого насекомого.
  
  
     «Грегори, быстро собирайся, — вывел его из оцепенения Ялин. — Бери самое необходимое: денежные единицы, запасной комплект верхней одежды для конспирации, документы, хотя не знаю, пригодятся ли они тебе. Не забудь пропуск и отправляйся в институт. Они сейчас совещаются о времени и способе твоего ареста. По приходе в кабинет незамедлительно начинай уничтожать данные о последних разработках на оптических, целлюлозных и иных носителях. Я свяжусь с тобой на работе по оптиковолоконной машине, не пропусти. И веди себя естественно. Не волнуйся, и не таких вытаскивали».
  
  
     Грегори начал переодеваться из домашней одежды в костюм.
  
  
     От волнения он никак не мог застегнуть пуговицы на рубашке. Мать пришла на помощь и сделала это за него. Отец завязал Грегори галстук. При этом передние конечности у него дрожали, и узел получился неровный. Как-то все выходило суматошно:
  
  
     вещи валились из конечностей или их не оказывалось на привычном месте. Затем из динамика неработающего визора послышался спокойный голос Ялина: «Можешь сильно не торопиться.
  
  
     На совещании решили брать тебя в конце рабочего времени, как буржуинского шпиона. Задержание будут снимать на визоркамеру. Потом покажут зрителям сюжет о разоблачении десимского агента, врага камапского общества. Ну и прочую чушь, как это происходит во всех мирах, когда нужно оправдать арест инакомыслящего. Время есть, но не расслабляйся. Все, Халиа и Эспи, прощайте. Я вам потом намекну, когда все благополучно закончится. Только намекну, и не более того. А с тобой, Грегори, мы переговорим сегодня еще не раз».
  
  
     Грегори стоял с рабочим портфелем, в котором вместо документов находилась одежда. Он посмотрел на Эспи. Отец крепился, но глаза были полны слез. Он как-то осунулся и постарел сразу оборотов на десять. Сын и отец обняли друг друга. Грегори повернулся к матери. Та разрыдалась и бросилась сыну на шею.
  
  
     Начала его целовать. Плакала, обнимала. Потом бессильно упала на колени, схватила Грегори за нижние конечности и стала причитать, что никуда его не отпустит. Грегори гладил ее волосы и повторял: «Мама, мама не плачь. Я вернусь». Эспи сказал: «Иди, сынок, а то соседи услышат. Я горжусь тобой! Не у всех есть такой сын». И Грегори пошел. Пошел, не оборачиваясь.
  
  
     Грегори шагал по родному с детства и одновременно теперь уже чужому для него городу. Вроде как ничего не изменилось:
  
  
     те же здания стоят на тех же местах, такие же эласты со своими проблемами, привычками, жизненным укладом перемещаются вокруг него. Вот навстречу ему шагает угрюмый мужчина со своей женой. Они молчат. Наверное, поссорились. А сейчас его обгоняет полная и веселая женщина. На шее у нее висит веревка.
  
  
     Нет, она не собирается повеситься. Наоборот, она довольна новым приобретением. Она отстояла в очереди и купила восемь рулонов не простой, а мягкой качественной туалетной бумаги. Так, случайно зашла в магазин, а там «выбросили» целлюлозу для удаления остатков кала. Купила дефицит, а сумку из дому не взяла.
  
  
     Пришлось попросить у продавца веревку, нанизать на нее товар и в таком виде возвращаться. Впереди, позвякивая двумя бутылками со слабым раствором метилкарбинола, смешанного с сиропом, со смены возвращается многостаночник.
  
  
     Все, абсолютно все такое же, как вчера и десять суток назад, но чужое, не близкое для Грегори. Что-то изменилось сегодня после сюжета с голосованием на заседании внешбезов. «Быть может, это я поменялся? — задал себе вопрос Грегори. — Поменялся я и более не вписываюсь в рамки этого общества. И более не желаю жить по законам этого общества. И общество стало мне чуждо. Нет, чуждой мне стала система, а не проживающие в ней эласты. Мне чужда система власти, которой управляют фольцинги. Может, он и не такой мерзавец, как преподнес его Ялин, но я случайно заглянул в его нутро, оно оказалось черным. И образ Фольцинга и его команды для меня сложился окончательно.
  
  
     Я не допущу, чтобы такие эласты имели возможность использовать мои изобретения в своих целях. Раз на меня вышли существа более высокого уровня развития, то я уже не простой ученый с планеты Салем. Теперь я гражданин космоса и Вселенной.
  
  
     Я в ответе за ту информацию, которую передаю другим. Я не позволю, чтобы фольцинги рылись своими грязными передними конечностями в моих новых открытиях. Да, Ялин умело дозировал данные для меня. Ничего фактически не рассказав мне, он зацепил меня багром и теперь тащит туда, куда пожелает. Я превратился в марионетку в его руках. Угу, Грегори, ты не гражданин Вселенной, а лабораторный хомяк в чьих-то исследованиях или шестерка в колоде. Нет, не шестерка — двойка в карточной игре «Хай-лоу». Ялин разбирается в психологии гуманоидов. Сыграл на моих чувствах и принципах. Умело, ой как умело подвел меня к конфликту с департаментом внешней безопасности, загнал в тупик и не оставил выбора. А что теперь делать? Остается надеятся на его порядочность. Где гарантия, что он меня вырвет из лап Фольцинга? Думаю, он не заинтересован, чтобы из меня выкачали так необходимую ему самому информацию. Ладно, обратного пути нет. Каждый эласт сам вправе определять свой жизненный путь. Я выбрал такой. Сам выбрал. У меня была масса альтернатив. Что ж, доделаю то, что наметил, а там посмотрим».
  
  
     Грегори ускорил шаг, вспомнив, что времени у него осталось не так уж и много. Необходимо попасть в кабинет и лабораторию, закончить необходимые дела и в толпе сотрудников, идущих на обед, навсегда покинуть стены исследовательского института. Он волновался. А вдруг на вахте его уже ожидают внешбезы с наручниками?
  
  
     Грегори поднялся по ступенькам института, открыл входную дверь, ведущую в вестибюль, подошел к окошку вахтера, полез во внутренний карман, извлек пропуск. Старый вахтер почемуто, как показалось Грегори, долго на него смотрел. Затем отвернулся и глянул в сторону. «По-моему, засада», — решил ученый и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было, за исключением двух дам, мирно беседующих у окна. Вахтер перевел взгляд на Грегори и c легким укором произнес: «Опаздываем!» Потом принял из конечностей Грегори пропуск, поставил в соответствующую ячейку и добавил: «Ну, для Грегори Матини Эспи это можно. Прикладывай таблетку и проходи к себе». Грегори выдохнул и шагнул за турникет.
  
  
     ***
  
  
     Алесо зашел в соседний кабинет. Сел на стоявший у стены стул.
  
  
     Вытянул нижние конечности, потянулся, зевнул.
  
  
     — Ой, не выспался сегодня. Может, запаришь мне листьев ча? — попросил он у своего коллеги по работе.
  
  
     — Давай, в начале рабочего дня неплохо взбодриться, — ответил внешбез. — А ты, небось, дома опять не ночевал?
  
  
     — Да, был на ответственном задании.
  
  
     — Знаю я твои ночные задания по охране женщин. Но это пусть твою жену волнует, а не меня, — махнул передней конечностью внешбез из соседнего кабинета.
  
  
     Он встал со своего места, достал из шкафа чайник, налил в него из графина воды. Потом извлек из полки спиралевидную нагревательную машину, опустил в чайник одним концом, а второй с вилкой вставил в розетку.
  
  
     — Я сегодня раньше срока на работу пришел. Так получилось, понимаешь? Подхожу, а у подъезда куча машин стоит. Руководство уже наверх поднялось, а водители дымят, ожидают значит.
  
  
     В одном из них я узнал водителя чиновника десятого уровня из четвертого управления нашего департамента. Чего это вся верхушка ни свет ни заря собралась, не знаешь? — спросил Алесо.
  
  
     — Тут кого только нет сегодня. На выездную планерку не только из четвертого прибыли, но и чины немалые внутрьбезов, и первый спецотдел.
  
  
     Алесо прикидывал в уме: «Первый спецотдел — это контрразведка в департаменте атомной промышленности и исследованиях ядра атома. Четвертое управление занимается антикамапскими враждебными элементами. Плюс внутренняя безопасность. Значит, кого-то арестовывать будут, не меньше.
  
  
     Вряд ли для вынесения порицания съехалось бы столько начальства».
  
  
     — А что, раскрыта диверсия на электронной, фотонной или станции управляемого распада? — спросил Алесо.
  
  
     — У меня не тот уровень, что быть посвященным в такие тонкости. Я же сейчас не на заседании, а с тобой. Откуда мне знать?
  
  
     Там без таких, как ты и я, правильное решение примут.
  
  
     — Какое правильное?
  
  
     — Алесо, ты что, на службе первый день, что дурацкие вопросы задаешь?! Эласт занимается исследованием элементарных частиц. Является ведущим специалистом! И в то же время несет галиматью про нашу страну десимским журналюгам! Ну, что с ним сделают?! — не выдержав, повысил голос коллега из соседнего кабинета.
  
  
     — Видишь, а ты говоришь, что не знаешь, — спокойно, будто ему безразлично происходящее, сказал Алесо. — Рассказывай поподробнее.
  
  
     — Ничего я толком не знаю, поэтому болтать не стану. Так, ходят-бродят сплетни и слухи по отделу. Вот, я что услышал, то и передал тебе. Все, тема закрыта. Вон, вода закипела.
  
  
     Алесо потягивал крепкую настойку листьев ча, дул в кружку, якобы для охлаждения, и громко сербал. «Послушай, — сделал ему замечание коллега-внешбез, — не хлебай вслух. Дай спокойно попить». «Пожалуйста, я помолчу, — ответил Алесо, а про себя подумал: — Мне как раз не хватает тишины, чтобы все обмозговать. Все понятно, заседание идет по вопросу Грегори. Допрыгался. Теперь ему недолго осталось на воле гулять.
  
  
     Жалко его, хоть и сам он виноват. Он какой-то яркий на фоне серой действительности. Я не хочу, чтобы его смыло, как цветной фантик в канализацию. Надо попытаться ему помочь. Вряд ли у него получится улизнуть, но шанс ему необходимо дать.
  
  
     Моя совесть будет чиста перед самим собой. А как это сделать?
  
  
     Надо сообщить ему об опасности по телефону. Не по рабочему, конечно, а по городскому таксофону. Идея реальная. Грегори наверняка сейчас на работе. Но самому звонить нельзя. Его линия на прослушке. Найдем подставное лицо. Хорошо. Это надо делать немедленно. Во-первых, пока еще идет заседание, никто не сопоставит мое отсутствие со звонком к Грегори. Формально решение еще не принято. Во-вторых, после вынесения постановления об аресте его могут привести в исполнение немедленно. Нужно успеть до обеда. Решено, сейчас допью ча и тихонько выйду на улицу».
  
  
     Таксофон висел на торцевой стенке здания, на первом этаже которого находился продовольственный магазин. Таксофон располагался шагах в ста от входа в гастроном. «Что ж, теперь надо найти подходящую кандидатуру на роль связующего звена между мной и Грегори. Главное, чтобы он был у телефона, — рассуждал Алесо. — Выберу на эту роль вон ту женщину средних лет, что идет с авоськами из магазина».
  
  
     Когда женщина с авоськами поравнялась с Алесо, он вежливо обратился к ней: «Добрых суток, гражданка». Женщина остановилась, оторвалась от своих мыслей и посмотрела на Алесо. «Слушаю вас», — ответила она. Алесо подошел поближе и попросил:
  
  
     «Не могли бы вы мне помочь в одном деле?» Женщина поставила тяжелые авоськи на тротуар и подозрительно спросила: «И в чем же гражданка может помочь такому здоровенному мужику?» Алесо улыбнулся, пытаясь расположить к себе даму. Его немного обучали, как войти в доверие к эласту, и прочее такое.
  
  
     — Да просьба пустяковая, — махнул конечностью он, — позвонить нужно моему другу.
  
  
     — У вас нет денежных единиц для того, чтобы сделать звонок? — женщина косо глянула на внешбеза.
  
  
     — Нет, что вы. Не в этом дело.
  
  
     — А в чем? — не дав закончить мысль, задала очередной вопрос она.
  
  
     — Мне очень нужно поговорить со своим товарищем.
  
  
     — Так набирайте номер. У вас для этого есть передние конечности. И разговаривайте, вы, как видно, не глухонемой. Что стало препятствием?
  
  
     — Видите ли, — Алесо сделал виновато-смущенное выражение лица и покрутил кистью конечности, — его жена меня не любит. Я боюсь на нее нарваться.
  
  
     — А чего она должна вас любить? Она мужа должна любить, а не всяких забулдыг.
  
  
     — Отчего же вы решили, что я забулдыга? — искренне удивился Алесо.
  
  
     — Потому что порядочному эласту нечего бояться жен — своей и чужих. А раз жена вашего друга не хочет вас видеть и с вами общаться, то, значит, вы со своим другом метилкарбинольщики, — сделала вывод она.
  
  
     — Откуда такие скоропалительные выводы? Разве я похож на метилкарбинольщика?
  
  
     — У меня у самой дома вот такой же пьянтос живет! Всю получку на пропой тратит. Из дома все вынес. И ходят за ним толпой вот такие, как ты. Есть, между прочим, среди них и прилично одетые. Но метилкарбинолизм — это болезнь, проявляющаяся в разных формах. Одни, как мой, пьют целыми сутками. А другие, как ты, в запой временами уходят. Ненавижу вас всех, антифилософские метилкарбинольщики. Из-за этой заразы и семья, и вся жизнь рушится. Я тоже гоню драной метлой из дому всех пропойц. И на порог таких, как ты, не пускаю. Уйди с дороги, а то сейчас огрею по замутненной от метилкарбинола голове.
  
  
     Женщина подняла с тротуара две авоськи и, продолжая осыпать проклятьями всех пьяниц на свете, побрела к себе домой.
  
  
     «Ой-ой-ой, — подумал Алесо, — самое время, когда его не хватает, слушать лекции о вреде метилкарбинола. Хватит, пьянтосом я уже побыл, теперь пора опять стать внешбезом. Снова женщина идет.
  
  
     Чего мужиков-то нет? Понятно, в продуктовый больше баб ходит».
  
  
     — Здравствуйте, гражданка, — Алесо развернул свое удостоверение.
  
  
     — В чем дело, я ничего не нарушала?
  
  
     — Успокойтесь, все в порядке. Нашей службе требуется ваша помощь в одном очень важном деле.
  
  
     — Каком деле? Я ничего не знаю, ничего не видела. Что вы от меня хотите?
  
  
     — Пустяки. Вы обязаны сделать один звонок по таксофону, — строго приказал Алесо.
  
  
     — Кому обязана? Если я не виновата, то отпустите меня. Я не хочу участвовать ни в каких делах.
  
  
     — Успокойтесь, гражданка, вам необходимо произвести звонок по номеру, который я вам укажу.
  
  
     — Зачем, во что вы меня вовлекаете? Пусть этими звонками занимаются соответствующие сотрудники, а не случайные прохожие, — женщина начинала приходить в себя.
  
  
     — Вы позвоните нашему агенту и передадите ему нужную информацию.
  
  
     — А почему вы сами не можете этого сделать?
  
  
     — Так надо, не задавайте лишних вопросов.
  
  
     — Хорошо, только я запишу ваши три имени и должность.
  
  
     В случае чего я буду ссылаться на вас.
  
  
     — Я не обязан вам оставлять данные о себе, — отрезал Алесо.
  
  
     — Это почему же? Если вы вовлекаете в свою службу меня, то я хотела бы знать, кто пользовался моими услугами. А раз вы скрываете свои имена, то вы либо не тот, за кого себя выдаете, либо действуете в корыстных целях, — женщина перешла в наступление.
  
  
     — Все, идите, раз не желаете помогать своей Родине.
  
  
     — Ага, я поняла. Вы, возможно, десимский шпион. Надо во внутреннюю безопасность сообщить, — крикнула женщина на ходу, быстрым шагом удаляясь прочь.
  
  
     «О, философ девятнадцатого уровня, почему мне сегодня попадаются такие придурошные бабы? С такими тетками лучше подзавязать. Надо позвать вот эту беззаботную веселую молодую девушку. У нее наверняка пока нет ни пьяницы мужа, ни параноидальных идей о засилье десимских шпионов на Камапе. А что я хочу? Мы сами учим граждан быть бдительными и сообщать о подозрительных эластах. Надеюсь, та со страху домой побежала, а не в ближайшее отделение».
  
  
     Молодая девушка без лишних вопросов набрала номер Матини. После нескольких гудков на том конце хрипловатый голос ответил: «Слушаю вас». Девушка спросила: «Это Матини Грегори?» «Да, я, — подтвердил ученый, — а кто со мной разговаривает?» «С вами хочет побеседовать ваш друг», — ответила девушка и стала передавать трубку Алесо. Тот замотал передней конечностью: «Нет, нет, девушка, разговаривать будете вы, а я скажу, что необходимо передать ему», — прошептал Алесо. «Странный вы какой-то, — пожала плечами девушка. — Это же он, не жена его, не мать. Будете разговаривать?» «Лучше вы, пожалуйста», — попросил внешбез. «Знаете, по-моему, вам необходимо обратиться в департамент излечения», — девушка повесила трубку и пошла.
  
  
     Потом обернулась, покрутила пальцем у виска и пошла дальше.
  
  
     «Безнадега полная! И мне в рабочее время отсутствовать долго нельзя. И до окончания заседания вернуться бы хотелось. Угу, не получается. В моем деле помощники нужны такие, чтобы лишних вопросов не задавали», — рассуждал Алесо, выходя из-за угла здания. Взору его представилась группка завсегдатаев-метилкарбинольщиков, стоящих недалеко от входа в гастроном. «Нормально, — решил он, — эти ребята за пару пузырей что хочешь сделают, особенно с похмелюги и поутру. Складывается все как нельзя лучше. Стоят там пять эластов возрастом пятьдесят – шестьдесят оборотов. С такими легче разговор вести, чем с молодыми». Алесо подошел к ним довольно близко. Те, не обращая внимания на внешбеза, вели свою беседу, попутно выскребая денежные единицы для очередной порции бормотухи. Было тепло, даже жарко.
  
  
     На одном из пятерых была только майка и куча наколок. Алесо прошел рядом. Оценил рисунки и знаки, нанесенные чернилами на тело. Внешбез прошел вперед до галантерейного магазина. Попросил у продавщицы разрешение оставить свой пиджак, мол, жарко товар выгружать, привезенный им со склада. Спрятал в карман пиджака галстук, подвернул рукава рубашки, расстегнул две верхние пуговицы, взлохматил прическу и направился к пятерке метилкарбинольщиков. За годы своей службы он изучил язык, повадки и необходимые термины для общения со старыми зэками. Хотя в большей степени это были подопечные внутренней безопасности.
  
  
     «Такой старый пенсионер-зэчара в завязке мне больше всего подойдет. Он от дел уже отошел, спился, но понятия сохранил.
  
  
     Много вопросов мне он задавать не станет. Думаю, ему важнее выпивка, чем объяснения, кто я такой», — думал Алесо, подходя к этой группе эластов. Он шел вразвалочку, чуть согнув спину. Подошел, оглядел всех пятерых, но обратился только к одному.
  
  
     — Слышишь, э, братишка, можно тебя на пару слов?
  
  
     — Меня? — старый уголовник окинул взглядом Алесо с ног до головы.
  
  
     — Есть бэзар. Давай отойдем, перетереть кое-чего надо, — сказал Алесо, приглашая отойти для конфиденциального разговора.
  
  
     — Ты кто такой будешь?
  
  
     — Кривой — моя погонялова, — ответил Алесо.
  
  
     — Ты че из блатных, что ли? — спросил собеседник, окидывая хоть и измененный, но кабинетный наряд Алесо.
  
  
     — Нет, я не из блатных и в отсидке не был, — немного неуверенно ответил внешбез.
  
  
     — Тогда не понтуйся и говори нормально. Я о Кривом никогда не слышал. Ты местный?
  
  
     — Нет, я живу на Горке. А ты, я вижу по мастям, в Терели на крытой парился, — решил перехватить инициативу Алесо.
  
  
     — Не-а, у меня две ходки в Соттле было. А масти эти я еще по малолетке набил, — чуть смутился старый зэк.
  
  
     — А я по молодости с ворами кантовался, — сказал внешбез.
  
  
     — Какими?
  
  
     — Не с законниками, а так, пацаны крали.
  
  
     — Называй, я старых всех помню.
  
  
     Алесо перечислил клички и имена известной воровской банды, разгромленной оборотов десять назад. Их дела приходили через конечности Алесо, поскольку кражи были в особо крупных размерах и на стратегических предприятиях. Их частично вел и департамент внешней безопасности. Все фигуранты этого дела, которых перечислил Алесо, уже давно отошли в мир иной.
  
  
     — Слышал, а ты как к ним прилип?
  
  
     — Я имел дела, но вовремя соскочил. Теперь у меня другой источник существования. Неважно какой. Поэтому в таком слегка пижонском прикиде.
  
  
     — Я тоже в завязке, но вернемся к началу разговора. Что тебе надо?
  
  
     — Чтобы ты позвонил моему корешу. У него проблемы. Я только узнал об этом, но сам не могу засветиться по телефону. Боюсь, он на прослушке. А ему когти рвать надо, а то загребут. Позвони и скажи, что папа сегодня собрал всех охотников вместе с борзыми и гончими и в конце рабочего дня спустит всю эту свору на него. Пусть немедленно уезжает в купейном вагоне на юг, а то повезут в прицепном на север. Передашь все слово в слово. Мне трубку не суй. Только твой голос он должен слышать. Понял?
  
  
     — Ага, не тупица. Много денег хапнули?
  
  
     — Кто? — спросил Алесо.
  
  
     — Ну вы с ним.
  
  
     — Тебе дело? Тебе надо — иди, хапай ты.
  
  
     — Я уже свое отхапался. А вот ты не борзей. Никогда ты с блатными не крутился. Так, вершков где-то схватил, теперь пытаешься по фене ботать. Ты похож на вороватого чиновника. И если бы к этому магазину ты подошел бы оборотов двадцать назад и начал такой разговор, а со мной стояли бы мои пацаны, а не эти спившиеся работяги, то забрали бы мы тебя на хату. А там вытрясли бы из тебя всю правду. То, на чем растет двадцать первый палец, в дверь защемили бы, и ты все бы рассказал и отдал нам все свои деньжата. Еще и должен остался бы. А так гони фиолетовую бумажку, чтобы корешам я поляну накрыл, а красную лично мне за труды.
  
  
     И я все сделаю, как надо. Да, и сначала хрусты, а потом работа.
  
  
     «Я и двадцать оборотов назад, и сейчас такого умника, как ты, закрыл бы у себя в департаменте на трое суток. Пару допросов без протокола и свидетелей… Ну ладно, ничего я ему не скажу, а то и этот испугается. Кто потом звонить станет? Урка такой нашелся. Набил левые масти, а сам мне про блатовство гонит. На правильной зоне за такое опустили бы, и паршу бы чистил потом до конца срока», — Алесо очень задело подобное отношение к себе, он возмущался, но ничего не мог поделать.
  
  
     Грегори положил телефонную трубку.
  
  
     — Кто это тебе звонил? — раздался голос Ялина.
  
  
     — Не знаю, предупреждал об опасности, — ответил Грегори, приблизив к себе мембрану микрофона.
  
  
     — Я слышал разговор. Пересказывать не нужно, — голос Ялина стал раздраженным. — Только недавно закончилось заседание, а уже успели два раза позвонить. Нехорошее предчувствие. Зачем им связываться с тобой? Проверяли, что ли?
  
  
     — Может, кто из добрых побуждений предупредить меня решил? — предположил ученый.
  
  
     — Вполне возможно, так как звонили из городского таксофона, — сказал Ялин. — Ага, хотели помочь, а оказали медвежью услугу. Наверняка твои разговоры записывают. Добрый эласт хотел помочь, да только испортил нам все планы. Да и я хорош. Нет, чтоб заблокировать прослушку, так я даже предположить не мог, что тебя вознамерился кто-то предупреждать. Скоро Фольцингу положат на стол докладную записку о том, что ты знаешь о предполагаемом аресте. Идиот и тот, кто звонил, и я! Послушай, запусти на всякий случай ускоритель.
  
  
     — К чему это? На сегодня нет исследований по плану, — удивился Грегори.
  
  
     — Но ты в состоянии?
  
  
     — Да, надо только уведомить администрацию, чтобы обеспечили питанием ускоритель.
  
  
     — Запускай, пусть разогревается и работает на холостом ходу.
  
  
     А потом продолжай уничтожать записи, фото с трековых детекторов, данные с фотоэлектронных умножителей, а я почищу память оптико-волоконной машины. И попроси, чтобы никто тебя лишний раз не тревожил. Я буду все время рядом.
  
  
     Когда Грегори вернулся из лаборатории, он в конечностях держал два здоровенных целлюлозных ящика, набитых всякой всячиной и перевязанных веревкой. Грегори поднес их к визоркамере и показал Ялину.
  
  
     — Что ты там приволок еще? — спросил тот.
  
  
     — Тоже необходимо упрятать подальше от посторонних глаз, — ответил Грегори.
  
  
     — Ускоритель запустил?
  
  
     — А ты не ощущаешь? — свой вопрос задал ученый.
  
  
     — Ощущаю, ощущаю. Но поведение эластов вокруг тебя мне неведомо. Все в порядке, тихо, спокойно?
  
  
     — Вроде, да.
  
  
     — Слушай, это все твое научно-исследовательское барахло ты с такими темпами и до прибытия группы захвата не ликвидируешь, а скоро обед и надо уходить.
  
  
     — Твои предложения?
  
  
     — Сваливай все в одну кучу посреди кабинета, обливай растворителем и перед уходом поджигай, а то ножницами ты трое суток резать на мелкие куски будешь, — посоветовал Ялин.
  
  
     — Как поджигать? — возмутился Грегори. — Это же мой кабинет. Тут все сгорит.
  
  
     — К работе сюда ты вернешься не скоро, если вернешься вообще. Пусть сгорит. Тогда с огнем все данные исчезнут навсегда.
  
  
     Дверь закроем. Противопожарные датчики я заблокирую. Огонь не скоро сотрудники увидят. А пожар только отвлечет внимание.
  
  
     Не волнуйся, эласты от твоего костра не погибнут. Давай, давай, сваливай все в одну кучу и принеси растворитель или моторное топливо. Скоро обед. Сваливай, поджигай, а потом сам вали подальше. Номер выхода на меня ты помнишь?
  
  
     — Повторить? — спросил Грегори.
  
  
     — Не стоит, у стен тоже есть уши. Я заблокировать могу только электронику, а ушную мембрану эласта еще не научился, — посоветовал Ялин.
  
  
     — Куда мне направляться?
  
  
     — Подальше из города в провинцию. Но не в маленький город, где все друг друга знают. Остановись у какой-нибудь бабушки на частной квартире и позвони мне. Я свяжусь с агентом, он тебя заберет, а там посмотрим. Иди за легковоспламеняющейся жидкостью.
  
  
     Грегори сложил то, что собирался уничтожить, посреди своего кабинета и ушел. Когда он вернулся с полной банкой, из которой исходил резкий запах, Ялин чуть не вскрикнул.
  
  
     — Где ты шляешься так долго?! Уже три черных «ласточки» и одна «победа» у главного входа стоят! По твою душу явились.
  
  
     Обливай, подпаливай, и бегом к запасному выходу на пожарную лестницу.
  
  
     Грегори вылил жидкость, чиркнул спичкой и зажег костер.
  
  
     Пламя вспыхнуло, и в этот момент в дверь его кабинета постучали.
  
  
     «Пойди, спроси, кто это, а я дам максимальную нагрузку на ускоритель», — приказал Ялин. Грегори тихо подошел к двери и спросил: «Кто там?» «Внутренняя безопасность! Открывай, и без фокусов!» — послышалось за дверью. Грегори почувствовал себя домашней свиньей, которую пришли вытаскивать из хлева, чтобы забить на мясо. Он понял, что попался. Он понял, что его игра сыграна. И не просто сыграна, а проиграна вчистую. Грегори стоял перед дверью, а комнату заволакивало облако из черного дыма и сажи.
  
  
     — Не вздумай открывать, — послышался голос Ялина.
  
  
     — А как же. Подожду, пока не выгорит все, а потом один путь — в открытое окно. Не волнуйся, Ялин, ты все правильно рассчитал. Пока они выломают дверь, все сгорит. Ты-то хоть еще здесь или уже в своем мире газированное вино открываешь по случаю удачного завершения операции? — произнес Грегори и прислонился спиной к стене.
  
  
     — Здесь я, здесь, и тебя не бросаю. Заблокируй лучше дверь шкафом. Пусть дольше сюда прорываются, — посоветовал Ялин.
  
  
     — А что это поменяет? — устало промолвил Грегори, стоя у стены.
  
  
     — Я для тебя кокон готовлю. Подопри дверь!
  
  
     — Сперва надо окно открыть, а то я задохнусь, не дождавшись твоего кокона.
  
  
     — Открывай, только быстрее. Уже в дверь с той стороны тяжелыми предметами стучат.
  
  
     Грегори подошел к окну и попытался открыть защелку на раме. «Выбей ты стекло, брось в него стулом. Подпирай дверь, пора заканчивать, а то скоро от такой температуры оплавится оборудование, и я не смогу с тобой общаться», — сказал Ялин.
  
  
     Грегори поочередно швырнул два стула в два оконных стекла.
  
  
     Осколки вылетели наружу. Черный дым потянуло потоком воздуха в выбитые окна. Стало чуть легче дышать. Дверь в кабинет Грегори была металлическая, прочная, но она дрожала под ударами то ли лома, то ли кирки. Ученый поднатужился и пододвинул шкаф плотно к самой двери. Потом достал носовой платок и начал дышать через него. За дверью стоял шум и брань.
  
  
     — Ну, что там у тебя? — спросил Грегори.
  
  
     — Не хватает энергии, слабовата твоя установка, — ответил Ялин. — Я попробую подпитаться из внешних источников.
  
  
     — Ялин, в комнате очень жарко и душно. Дверь скоро выломают. Что мне делать?
  
  
     — Я пробую запитать кокон напрямую от высокоэнергетического фотонного трансформатора. Но энергии, опять же, не хватает.
  
  
     — Подай напряжение с электронного трансформатора, — посоветовал Грегори.
  
  
     — Не выдержит проводка, и сработает защита, — ответил Ялин.
  
  
     В дверь начали стрелять из легкого баллистического оружия, пытаясь разрушить замок.
  
  
     — Заблокируй предохранители, — сказал Грегори.
  
  
     — Я уже это сделал, но, боюсь, не выдержит силовой кабель.
  
  
     — А если подать одним кратковременным импульсом?
  
  
     — Можно, но на станции может произойти взрыв, а это техногенная катастрофа, пусть и с минимальным количеством жертв, — отметил Ялин.
  
  
     — Послушай, я себя уже в жертву принес. Между прочим, и ради твоих, пока неизвестных мне целей, — упрекнул Ялина ученый.
  
  
     — Такое вмешательство в миры с более низким уровнем развития запрещено. Запомни это. И если сам окажешься когда-нибудь в более отсталом мире, чем твой, то ни в коем случае не смей использовать изобретения, существенно опережающие эпоху мира, в который ты попал, иначе окажешься под следствием.
  
  
     — Да плевал я сейчас на какие-то миры и запреты. Кто запретил, что запретил, кому запретил? Ты мне сначала наобещал кучу всего, а теперь я имею только кучу пепла перед собой, — возмущался Грегори, шевеля пальцами левой передней конечности.
  
  
     Дверь выломали, было заметно, что эласты со стороны коридора стучат ею по шкафу.
  
  
     — Хорошо, я подам мощный импульс со станции управляемого распада ядра атома, но за это меня уничтожат без суда и следствия.
  
  
     Это кощунственное нарушение всех норм и законов. Я сделаю это.
  
  
     Раз ты пожертвовал собой ради нашего дела, то и мне в ответ необходимо помочь тебе. Слушай меня. Да не смотри ты на этот шкаф.
  
  
     Он пока еще выдерживает натиск. Даже этого мощного импульса будет мало для переброски тебя в мой мир. Как только образуется кокон, немедля входи в него. Он переместит тебя в один из миров. В какой? Я не знаю. Думаю, в ближайший. Перенос будет некорректным. Признаюсь, ты можешь и погибнуть, но у нас выбора нет. Я зафиксирую на нужном уровне графитовые стержни в активной зоне реактора, чтобы не зацвела полынь, как в одном из миров недавно. Там также качали энергию, а потом рвануло.
  
  
     Все, прощай. Приготовься.
  
  
     Грегори ощутил низкочастотный гул, а потом раздался взрыв.
  
  
     Это не выдержал ускоритель. Потом произошел второй удар. Это упал шкаф, подпиравший дверь. В кабинет ворвались два внутрьбеза с оружием. Костер уже догорал, помещение немного проветрилось, и сквозь дымовую завесу Грегори видел, как они приближаются к нему.
  
  
     И тут в углу комнаты образовался кокон — мутная, полупрозрачная субстанция, на две головы ниже роста Грегори. До нее ученому оставалось шагов семь. Кабинет у Грегори был большой, с коридором, из которого вышел эласт в форме и скомандовал:
  
  
     «Конечности вверх!» Грегори сделал два шага к заветной цели.
  
  
     Раздался выстрел. Стреляли вверх. А затем он краем глаза увидел два дула баллистического оружия, нацеленные на него. «Не успею, — промелькнуло в голове ученого, — или кокон исчезнет, или меня пристрелят». Взгляд его упал на сувенир, всегда стоявший у него на столе. Он уже не помнил, кто и когда его подарил.
  
  
     Много лет эта безделушка в форме яйца стояла посреди стола и собирала пыль. Грегори на ходу схватил это яйцо, по форме напоминающее тротиловое оружие, бросил его через плечо и крикнул: «Ложись!» Два чиновника департамента внутренней безопасности, а вместе с ними и проникшие в помещение внешбезы повалились на пол. Грегори сделал еще несколько прыжков и оказался в шаге от кокона. Сзади раздался выстрел. Пуля попала ему в спину, и он упал на пол рядом с коконом.
  
  
     XXXIV
  
  
  
     В природе наступила мертвенная тишина. Тишина, духота и безветрие — это первый сигнал к началу пыльной бури. Сарацины Саипа собрали всех рабов в лагере. Все — и невольники, и их хозяева — стали готовиться к предстоящему катаклизму. Ктото сгонял скот в одно место, кто-то укрывал инвентарь от надвигающегося песка, другие укрепляли палатки и шатры. Затем солнце потускнело, оно просматривалось теперь через мутную пелену.
  
  
     Бей кричал, чтобы ленивые рабы поторапливались и завершали все работы до начала буйства стихии. В ход пошли плети, и некоторые невольники, включая Роберта и Жуля, получили по спине.
  
  
     Со стороны Нефиды выплыло небольшое темное облако. Подул первый ветерок. Потом облако закрыло часть неба, прорывы ветра усилились. Вьючные животные забеспокоились. Один молодой верблюд вскочил на ноги, стал носиться по загону, а потом выломал загородку и умчался. Он в беспокойстве носился по лагерю. Кто-то из сарацин отрядил на его поимку невольника с очень темным негроидным типом лица.
  
  
     Над ближайшими барханами выросла беспросветная стена из песка и пыли. Все начали показывать на нее пальцами. Полуденное солнце померкло. Колючий ветер свистел и бил в лицо. Саип дал команду всем прятаться. Рабы побежали к своим палаткам, сарацины направились к своим шатрам.
  
  
     Хаттан с Сашей подошел к алеманам и громко произнес, пытаясь перекричать ветер: «Мощная и продолжительная буря будет, как раз нам в руку. Уходим сейчас». «Хорошо, — ответил Лотарь, — мы забираем припасы и идем к вам. Ваша палатка ближе к краю лагеря. Ждите нас там. Сейчас эти ублюдки попрячутся по своим крысиным норам, и мы будем уходить».
  
  
     Саша и Хаттан сидели у входа в палатку, держа в руках свой нехитрый скарб, словно билет в один конец. Продолжать влачить рабское существование означало в недалеком будущем неминуемую смерть. Неудачный побег грозил тем же, только уже непосредственно в день поимки. Саша рассуждал, что его жизнь все равно здесь ничего не стоит, поэтому лучше рискнуть. Шансов было мало, но, если верить Хаттану, при удачном побеге он станет вольным человеком. А это на данный момент самое главное.
  
  
     А еще немаловажным фактором была решимость всех пятерых товарищей навсегда покинуть эти места. Для алеманов вообще позором считалось умереть в неволе, а не на поле брани с оружием в руках. Они вчера попросили Хаттана побрить им переднюю часть головы, чтобы в случае гибели достойно предстать перед своими богами. Ни алеманы, ни Саша, ни Хаттан ни капли не колебались в том, что бежать необходимо сегодня во время пыльной бури. Момент был наиболее благоприятным. Стихия разыгралась не на шутку. По словам финикийца, им необходимо как можно быстрее преодолеть первые пятьдесят миль пути. Эта часть маршрута пролегала по песчаным барханам, что снижало скорость передвижения и в хорошую по меркам полупустыни погоду позволяло преследователям четко идти по отпечаткам ног на песке, словно охотничьей собаке по кровавому следу подстреленного зверя. Чем ближе к Дору, тем тверже становилась подстилающая поверхность. Хаттан сказал, что вторые пятьдесят миль можно будет пройти по твердой земле или каменной породе. Там сарацины след обязательно утеряют. Дальше идет слегка гористая местность — и укрыться есть где от полуденного зноя, и спрятаться от преследователей легче в неровностях рельефа.
  
  
     Роберт отвернул полог палатки и сказал финикийцу и ругийцу: «Пошли». Скорость ветра была таковой, что превышала скорость в беге самого быстрого скакуна. Песок хлестал по лицу, но граница пылевой бури находилась еще за пределами лагеря, до нее оставалось около трети мили. «Побежали, — крикнул Лотарь, — на дворе уже никого нет». Но он ошибся. Сквозь пыль беглецы заметили раба, ведущего под уздцы убежавшего верблюда. Он шел правее по ходу их движения и направлялся к загону с животными. Лотарь указал на него пальцем и дал команду следовать за ним. Жуль и Роберт ускорили бег и побежали к рабу. Саша и Хаттан двигались медленнее. Лотарь остановил невольника и предложил отдать ему верблюда. Раб с силой держал короткие поводья.
  
  
     — Давай его сюда, — перекрикивая вой ветра, сказал Лотарь. — Я сам его отведу в загон.
  
  
     — Хозяин сказал, чтобы я это сделал, — ответил чернокожий раб.
  
  
     — Ты тут недавно. Иди в палатку, я отведу его, — настоятельно требовал Лотарь.
  
  
     — Вот господин идет. У него и спрашивай, — раб указал на сарацина, прикрывающего лицо тканью и направляющегося к ним.
  
  
     — Тоже мне господина нашел, — возмутился Жуль. — Это потный сарацин. Отдай нам верблюда, а этой гниде скажешь, что мы у тебя его силой забрали.
  
  
     — Ничего я тебе отдавать не стану, — не уступал раб.
  
  
     В это время к спорящим подошли Хаттан и Саша. Сарацин также успел подойти поближе, заметил что-то неладное, достал плетку и ускорил шаг.
  
  
     — Тебе что, этот сарацин-мучитель дороже таких же невольников, как ты сам? — спросил Лотарь.
  
  
     — А что, мне дорог должен быть ты? Убери свои белые лапы от меня! — крикнул чернокожий невольник.
  
  
     — Ах ты, выдра болотная! На… — Лотарь достал свой деревянный нож и пырнул раба в бок.
  
  
     Раб прижал ладони к ране и завалился на песок. Жуль и Роберт улыбнулись. Саша от неожиданности передернул плечами. Хаттан стоял неподвижно. Сарацин из-за плохой видимости не разглядел деталей всего происходящего, но знал, что врезать своим рабам плеткой по спине лишний раз никогда не помешает. «Пошли на него», — Роберт указал на сарацина. Теперь Лотарь вел верблюда, а чернокожий раб корчился на земле. Сарацин подошел к группе беглецов и, не раздумывая, ударил плеткой по шее Лотарю, а потом по лицу Жулю и прокричал: «Шакалы, что тут делаете!» «А вот что!» — крикнул в ответ Жуль и с силой нанес удар своей заточенной деревяшкой сарацину в горло. Тот не ожидал такого поворота событий, хотел схватиться рукой за рукоять меча, но было уже поздно. Роберт и Жуль попеременно стали наносить ему удары в область грудной клетки. Сарацин упал, но обезумевшие алеманы продолжали, как стервятники, терзать его тело деревянными колышками. Они в общей сложности нанесли ему не менее двадцати колотых ран. Их окликнул Лотарь.
  
  
     Жуль поднялся. Его одежда, руки и лицо были забрызганы кровью жертвы. Роберт посмотрел обезумевшими глазами на Сашу и прокричал: «Александр, я эту мразь, в натуре, зарезал!» «Забирайте оружие и одежду и выдвигаемся, — борясь со все усиливающимся ветром, произнес Хаттан. Нам надо отойти от лагеря хотя бы на полмили. Потом уложим верблюда, спрячемся за ним от ветра и зароемся в песок. Надо переждать первый натиск бури». «А нас не засыплет навечно песком?» — забеспокоился Саша. «Не волнуйся, так легче переждать пыльную бурю», — успокоил финикиец.
  
  
     Когда видимость составила порядка пятисот шагов, а буря поутихла, Хаттан сказал: «Пора сниматься с места. Здесь оставаться более небезопасно. Раненый раб обо всем рассказал, и нас могут обнаружить. Наше направление на север, и можно слегка забирать на северо-восток. До вечера еще далеко. Будем надеяться, что буря до темноты не утихнет». «Тогда садись на верблюда, и уходим», — предложил Лотарь. «Я и сам в состоянии передвигаться», — возразил финикиец. «Залазь, так мы все быстрее идти сможем, — ответил Лотарь. — Пойдем без остановки, пока сил хватать будет». «Поехали, — согласился с предложением Лотаря Хаттан, забравшись на лежащего верблюда, — днем станем ориентироваться по солнцу, а ночью, если небо прояснится, то по звездам. Нам только из песков выбраться, чтобы следы не оставлять за собой. И еще одна просьба — не бросайте за собой никаких предметов. Остатки еды будем закапывать, а следы наши в бурю ветер заметет и песок засыплет».
  
  
     До заката солнца они прошли не более семи миль. Быстрому продвижению мешала пыль. Потом померк дневной свет, а звезд на небе не было видно, путники очень устали, поэтому решили до утра остановиться на ночлег.
  
  
     Проснулись с первыми лучами солнца. Видимость вокруг около одной мили. Пыльная буря продолжалась, хоть и не так интенсивно. Это обрадовало беглецов. В такую погоду бей еще повременит с отправкой погони. Они перекусили, выпили воды и продолжили движение. К середине дня температура воздуха и песка повысилась, сделали привал. Вообще, идти было довольно трудно. Если до побега все рассчитывали за сутки беспрерывной ходьбы с небольшими передышками покрыть расстояние в пятьдесят миль, то сейчас поняли, что этим планам не суждено сбыться. И это с учетом того, что Хаттан мог передвигаться верхом.
  
  
     За второй день, судя по рельефу местности и наблюдениям финикийца, пятерка покрыла расстояние еще в тридцать миль.
  
  
     То есть на утро третьего дня они преодолели около тридцати пяти – сорока миль. Солнце поднималось над горизонтом и начинало припекать. От пыльной бури в воздухе не осталось и следа, он был чист, сух и прозрачен. Остатки пищи и воды подошли к концу, но Хаттан всех подбадривал тем, что миль через десятьпятнадцать появятся первые источники питьевой воды. Пейзаж менялся. Уже сейчас среди красного песка попадались первые проплешины скальной породы. «Если до ночи нас не поймают, то велика вероятность, что нам удастся ускользнуть от Саипа.
  
  
     К восходу следующего дня мы уже будем у предгорий. Там хватает воды и растительной пищи. А для людей бея область нашего поиска будет слишком велика. Даже если кто-то из них нас и заметит, то один вряд ли рискнет напасть на пятерых, зная, что у нас есть верблюд и, по крайней мере, один меч», — разъяснил Хаттан. «А что он сделает, когда заметит?» — спросил Саша. «Гэгэ, — засмеялся Роберт, — деру даст, как олень». Хаттан поднял на шутника свои грустные черные глаза, вытер пот со лба и промолвил: «Да, в нашем случае так оно и будет. Только спустя некоторое время он приведет с собой если не всех ловцов, то половину, это точно. У сарацин есть своя система знаков и сообщений между собой. Они вскоре соберутся и перебьют или пленят нас.
  
  
     Вот если б он один на нас пошел, то кого-то, возможно, убил или ранил, а остальные его прикончили бы. Забрали бы его оружие, его лошадь — и вперед. А в этот район другой сарацин из лагеря Саипа не скоро наведается».
  
  
     ***
  
  
     Утром третьего дня от начала пыльной бури Камилла проснулась в своей палатке рано. Яркое восходящее солнце свидетельствовало о полном окончании этого природного явления.
  
  
     Она позвала прислугу и попросила женщин ее помыть и причесать. Потом совсем мало приняла пищи на завтрак и вышла бодрая и свежая. Лагерь только просыпался, воины протирали глаза и ходили мочиться за ближайший бархан. Пейзаж претерпел изменения. Изменился ландшафт вследствие перемещения масс песка, который находился везде — и сверху, и снизу, и между складками одежды. Камилла отыскала Пронти.
  
  
     — О-го-го! — воскликнул он, увидев Камиллу, — вы случайно не на свидание к бею Саипу собрались?
  
  
     — Ну не могу же я появиться в обществе, пусть и сарацинском, в неопрятном виде. С большего привела себя в порядок, — оправдывалась Камилла.
  
  
     — Сказать, чтобы рабы приготовили вам лектику? — поинтересовался Вергилий.
  
  
     — А где, кстати, она? — спросила Камилла.
  
  
     — Небось песком занесло. Я распоряжусь, чтобы ее почистили.
  
  
     — От чего?
  
  
     — Может, там жуки и змеи прятались, — улыбнулся Пронти.
  
  
     — А что они в лектике моей делали? — негодовала Камилла.
  
  
     — Как что? От бури там хоронились в тихом месте, видели, как мело, — усмехнулся про себя Вергилий.
  
  
     — Можешь эту лектику выбросить, я после такой гадости там путешествовать не собираюсь, — заявила Камилла.
  
  
     — Так и сделаем, сударыня, — Пронти был чуть старше Камиллы и иногда позволял себе немного над ней пошутить. — А лучше я подарю ее Саипу. Он будет доволен. Его, как сенатора из Ориса, будут носить на встречи с беями соседних племен. Представляете, все приехали на верблюдах, а Саип в лектике из черного дерева, отделанного слоновой костью.
  
  
     — Шутник, а какое расстояние до стоянки бея отсюда?
  
  
     — Мили три, не более.
  
  
     — Совсем малость не дошли.
  
  
     — А вам все не терпится побыстрее туда попасть, — заметил Вергилий.
  
  
     — Охота закончить одно дело и приступить к следующему, — ответила Камилла. — Поднимай отряд и пойдем.
  
  
     — Сударыня, люди еще не завтракали. Надо собраться, повозки из песка откопать. Невозможно такую массу людей передвинуть мгновенно даже на мизерное расстояние в три мили вон за те барханы.
  
  
     — Давай выступим малым отрядом в несколько человек, а остальные подтянутся. Бери с собой двоих воинов, и поскакали в сарацинский лагерь, а остальных я жду следом и быстро, — сменила тон Дукс.
  
  
     — Сейчас, только лепешку проглочу.
  
  
     — Нам вчетвером не опасно будет? — немного подумав, спросила Камилла.
  
  
     — Нет, на западе пустыни сарацины мирные. Хотя перестрахуюсь, — улыбнулся он, — возьму еще одного воина. Четыре легионера Луция Дукса стоят сорока сарацин. Следом же сразу пойдет основная конница, а обоз в третьей партии прибудет в лагерь.
  
  
     — Тогда еще подойди к моему казначею и возьми золота.
  
  
     — Это самое лучшее оружие, — засмеялся Вергилий. — Двадцать золотых хватит?
  
  
     — Столько не стоит ни один раб, — ответила Камилла.
  
  
     ***
  
  
     Бей Саип пришел в бешенство, когда ему доложили о бегстве сразу пяти рабов и смерти его сородича. Он, как схлынула первая волна из песка и пыли, стал орать, материться, поднимать всех своих жен и детей, пинать рабов, попадавших под руку. Но на поиски беглецов в такую погоду он людей отправить не рискнул. На второй день сарацины похоронили убитого соплеменника, а заодно казнили раненого чернокожего раба за то, что не спас своего господина и позволил бежать пятерым невольникам, да еще и с верблюдом.
  
  
     Уром третьего дня, вернее еще с ночи, Саип стал готовить десять человек в погоню. Между делом от негодования он попивал прямо из верблюжьего желудка хмельной кумыс. Бырло из конского молока не все попадало ему в рот, текло по бороде и волосатому толстому пузу. Он все больше пьянел, потом еще больше распалял себя, опять лил в рот кумыс, отдавал команды.
  
  
     Бей сказал, чтобы ловцы разбились по одному и прочесывали местность. Он снабдил их луками и мечами, объяснил, что всех живыми сюда тянуть не обязательно — достаточно одного-двух для публичной казни.
  
  
     Когда один из этих десяти выезжал из лагеря, то повстречал четырех вооруженных мастрийских воинов и одну молодую женщину. Он поровнялся с Камиллой и сделал ей комплимент: «Ай, красивая!» На что Камилла ответила, чтобы тот слышал: «И не замужем — можешь свататься».
  
  
     На гостей выскочили смотреть все, невзирая на возраст и ранг. Мужчины и подростки цокали языками и на своем языке обсуждали формы Камиллы Дукс и что они с этими формами могли бы сделать. «Я, как продам соль в Трое, так постоянно заказываю себе таких в местном лупанарии», — хвалился один молодой сарацин другому. На что тот ответил: «На покупку такой не хватит соли на всем побережье». Женщины с завистью обговаривали гостью, делая ударение на том, что только бесстыжие и распутные девки позволяют себе в таком виде путешествовать, да еще в компании одних солдат.
  
  
     — Кто из вас бей Саип? — спросила Камилла.
  
  
     — Я тут самый главный, — ответил пьяный Саип по-мастрийски, но с сильным акцентом.
  
  
     — Хорошо, хорошо, я не претендую на лидерство в твоем таборе, — успокоила его Камилла.
  
  
     — Чего ты хочешь?
  
  
     Согласно обычаям говорить, кроме бея, в таком случае мог кто-либо только с его разрешения.
  
  
     — У тебя есть белый раб с доменом Челентано?
  
  
     — Есть, он твой муж? — засмеялся бей, а за ним и все его соплеменники.
  
  
     Один из легионеров Луция Дукса схватился за меч, оскорбленный памятью своего командира. Но Пронти взглядом приказал ему вложить оружие в ножны.
  
  
     — За сколько ты мне его продашь? — спросила Камилла.
  
  
     — Это хороший раб, но если тебе он так нужен, то я согласен уступить тебе его за пятьдесят золотых, — скривился в пьяной улыбке Саип.
  
  
     — Ты, я вижу, перепил бырла, — заметила Дукс. — Быть может, здесь имеются более вменяемые люди?
  
  
     — Я с тобой, женщина, больше разговаривать не намерен.
  
  
     Есть среди вас настоящие воины, или вашим отрядиком баба заправляет? — выдвинул условия Саип.
  
  
     — Меня зовут Вергилий Пронти. У меня есть двадцать золотых, и я готов с ними расстаться.
  
  
     — Всего двадцать золотых в кошеле? Вы слышали? — обратился бей к своему народу. — А еще строят из себя аристократию.
  
  
     Ладно, гони монеты, и раб становится твоим.
  
  
     Вергилий слез с лошади, подошел к бею и передал ему деньги.
  
  
     Саип долго их пересчитывал. Во-первых, поскольку был изрядно пьян, а во-вторых, ему нелегко было сосчитать до двадцати. Потом он передал золото одному из своих людей, и тот ушел.
  
  
     — Я могу забрать свой товар? — поинтересовался Вергилий.
  
  
     — Бери! Он твой! — крикнул бей.
  
  
     — Где он? — встряла в разговор Камилла.
  
  
     — Не знаю, этот раб убежал во время бури из лагеря. А поскольку он уже твой, то тебе его и искать. Я прав? — он обратился к соплеменникам. Те в ответ закивали головой.
  
  
     — Саип, если у тебя нет товара, то зачем ты его мне продавал? Отдай деньги назад, и мы с тобой разойдемся, — предложил Пронти.
  
  
     — А если у тебя нет головы и ума, то зачем ты покупаешь то, чего нет у меня? Ты сам мне эти золотые передал. Я тебя насильно не заставлял, ты сам захотел приобрести раба, который мне принадлежит, правильно?
  
  
     — Нет, не правильно. Ты мошенническим путем отобрал у меня мою денежную собственность, не передав мне товар. Отдавай назад, а то пожалеешь, — повысил голос Пронти.
  
  
     — Сейчас ты тут жизнь свою оставишь, а не только деньги. Голытьба, прискакали с двадцатью эскудо и командуют, — бей окинул взглядом своих вооруженных бойцов.
  
  
     — Хорошо, мы скоро вернемся, тогда и расчет произведем.
  
  
     — Не опоздай. На днях мы переезжаем в другое место, так что бери побольше золота и ищи меня в песках Нефиды.
  
  
     Камилла махнула рукой Вергилию, показывая, что лучше уехать за подмогой. Она усмехалась, предвкушая скорое возвращение с отрядом из пятидесяти финикийцев и десяти мастрийцев.
  
  
     Вергилий запрыгнул на лошадь, развернул ее и направился к выходу из лагеря. Обернуться их заставил голос Саипа. Он, уверовав в свою моральную победу над жителями далекого Ориса, решил еще над ними поиздеваться на глазах своих соплеменников. Он крикнул Камилле: «А ты, женщина, можешь остаться. Тебе понравится у меня». Камилла и ее спутники обернулись. Саип обратился к одному из своих людей и приказал: «Покажи ей, и она уже не захочет уезжать». Тот, кого просил бей, вышел из толпы, раздвинул складки своей одежды и продемонстрировал гениталии. «Ну как, подходит?» — издевательски засмеялся Саип, а вслед за ним и все, за исключением мастрийцев. Член действительно был внушительных размеров — в пол-локтя. Но сарацинскому половому гиганту этого оказалось мало, и он начал прилюдно мастурбировать.
  
  
     Пока этот сарацин устраивал представление для местных жителей и гостей, бей подозвал к себе юношу. «Что, сынок, — обратился Саип к своему четырнадцатилетнему сыну, — с ослицей ты уже недавно пробовал. Ты не прочь заняться тем же и с этой мастрийской аристократкой?» «Если б мне разрешили, то я бы тебя не подвел, отец. Она подо мной бы стонала», — ответил сын.
  
  
     «Бей, — обратился Вергилий, — прекрати это!» «А ты сам прекрати, если такой герой», — ответил с насмешкой Саип. Один из спутников Вергилия Пронти подумал: «О боги! Подлые сарацины, которых тысячами убивал когда-то непобедимый Луций Дукс, теперь показывают его вдове всякие мерзости». Он пришпорил своего коня, на ходу вынимая из ножен гладиус, подскочил к шутнику и ударил его мечом по голове. Череп треснул, и из него потекла кровь. Обладатель самого могучего члена на южном побережье Нефиды свалился мертвым на песок. Член вывалился у него из рук, будто меч у сраженного на поле битвы воина. «Недаром женщины говорят, что размеры не самое главное», — сказала Камилла Вергилию.
  
  
     Но это было не концом всех проблем, в прямом и переносном смысле этого слова, а лишь началом. Саип отдал приказ, и семь стрел мгновенно проткнули тело защитника чести домена Дукс. Понимая, что дело приняло серьезный оборот и с такой наездницей, как Камилла, они вчетвером от погони не уйдут, Вергилий дал команду одному из воинов и Камилле скакать за подмогой, а со вторым бросился на сарацин, отвлекая их на себя. Он успел зарубить двух неприятелей, но, легко раненный в бок, свалился вместе с убитой лошадью на песок и был ею придавлен. Камилла попыталась ускакать, но была перехвачена. Ее стащили с коня. В результате непродолжительного боя еще один мастрийский воин, пораженный стрелами, был убит. Раненый Вергилий Пронти был обезоружен и связан. А четвертый воин получил три стрелы в спину и ускакал. Бойцы бея предлагали его догнать, но хозяин сказал, что этот шакал все равно с такими ранами долго в пустыне не протянет.
  
  
     Вердикт Саипа относительно Вергилия Пронти был таков — казнить немедленно. Для этих целей он приказал притащить в центр лагеря большую деревянную колоду, используемую для разделки туш животных, на которой ему отрежут голову большим ножом.
  
  
     Сарацины с нетерпением ждали того мгновенья, когда отец или брат одного из убитых сегодня воина отрежет голову Вергилию Пронти и, высоко подняв за волосы, сначала продемонстрирует своим сородичам, а потом водрузит на кол. На большие шесты, воткнутые в песок, уже нанизали две головы убитых мастрийцев. Их не стали отрезать, просто отрубили мечами.
  
  
     — Саип, — обратился раненый и связанный Пронти к бею, —я понимаю, ты хочешь отомстить за убитых, но два моих воина уже мертвы. И ты поглумился над телами легионеров из Ориса.
  
  
     Совершая казнь надо мной, ты обрекаешь весь свой род на верную гибель. Я понимаю, ты выпил лишнего и не совсем адекватно оцениваешь обстановку. Я командир когорты Вергилий Пронти.
  
  
     Эта женщина — вдова Луция Дукса. Ты должен отпустить нас, а я гарантирую, что мой отряд уйдет отсюда, не причинив тебе и твоим людям вреда. Я не за себя боюсь, а за Камиллу Дукс.
  
  
     — Луций Дукс воевал с моими земляками, многих убил, а теперь его прах зарыт в землю. Плевал я на него, на тебя и на эту сучку.
  
  
     — Не унижайся, Вергилий, перед этим варваром. Сейчас сюда прибудет передовой отряд твоей когорты, и ему самому отрубят голову, — сказала Камилла.
  
  
     — Саип, со мной тысяча бойцов, опомнись. Скоро прискачут первые две сотни. Если хоть волос упадет с головы этой сударыни, то они и воинов твоих, и женщин, и младенцев вырежут.
  
  
     — Где же они? Какой больной на голову скачет по пустыне вчетвером с бабой, а отряд позади? Так что воешь ты, как гиена? Сейчас твоя голова будет торчать вон там, а тело я привяжу к хвосту скакуна. А вам, госпожа, — Саип картинно поклонился, — придется в ближайший месяц усердно поработать ночами в наших шатрах. Тащите его к колоде!
  
  
     В этот момент меж двух барханов показались первые воины отряда Вергилия Пронти. Раненый воин, хоть и погиб от ран, но сумел сообщить о несчастье, постигшем их командира. Впереди неслись пять мастрийских легионеров, за ними финикийцы. Отряд скакал во весь опор, поэтому сильно растянулся. Когда первые бойцы въезжали на территорию лагеря, последние еще не появились в поле зрения сарацин. Саип не ожидал такого поворота событий. Он мгновенно стал трезвее. Вначале он думал оказать сопротивление. Но цифра в двести воинов передового отряда, озвученная Пронти, сбила его с толку. «Бросьте оружие! — крикнул Вергилий. — А самим лечь на землю!» И бей, долго не раздумывая, бросил свой меч и сам сел на песок. За ним те же действия совершили все его вооруженные люди. Их было человек двадцать пять. Они могли бы оказать достойное сопротивление тем пятидесяти воинам, что прибыли на выручку Камилле и Вергилию.
  
  
     Тем более что у сарацин, в отличие от их противников, были луки, и основную массу отряда Пронти составляли финикийцы. Когда это все выяснилось, то было уже поздно.
  
  
     Сарацины-мужчины без оружия лежали лицом в песок, позже им связали сзади руки. Женщин и детей отогнали в загон для домашних животных и велели не покидать его. Пронти освободили от веревок, перевязали рану. Тела трех убитых воинов омыли водой. Дров для погребального костра по мастрийскому обычаю в лагере не хватало, поэтому финикийские воины для этих целей экспроприировали любой материал, который мог гореть: шкуры, палатки, одежды, деревянный инвентарь и прочее. Все это организовывать помогали рабы, которым от имени Камиллы Дукс была дарована свобода. Как они ею воспользуются и вернутся ли домой, это волновало сейчас ее меньше всего.
  
  
     — Как Саипа казнить будем — голову отрубим или костылями к пальме прибьем? — спросил Пронти у Камиллы.
  
  
     — Почему только Саипа? — спросила Дукс. — Всем, кто сражался против нас, отрубите головы на этой самой колоде.
  
  
     — Вы не считаете такое наказание излишне жестоким? — Вергилий посмотрел на Камиллу.
  
  
     — Я — нет. А вы считаете, что за такое унижение, которому подвергли меня, эти дикари заслуживают чего-то другого? — не отвела взгляда Дукс.
  
  
     — Я воин и привык сражаться на поле битвы, но считаю, что без мужчин и всего того, что мы сожжем на погребальном костре, женщины и дети обречены на вымирание, — ответил Пронти.
  
  
     — Ты — воин, Вергилий? А как же так получилось, что тебе, храбрец, чуть не отрубили голову, а меня не изнасиловали? Ты считаешь, что это было честное сражение? — поинтересовалась Камилла.
  
  
     — Моя вина здесь только в том, что я, потакая вашей прихоти, поехал с малыми силами в варварский лагерь.
  
  
     — Да, все правильно говорит госпожа, — вмешался в разговор один из финикийцев. — Я, будь моя воля, изничтожил бы тут все сарацинское племя. Я за всю жизнь ничего хорошего от них не видел. Они, когда грабят наши южные небольшие города, никого никогда не жалеют. Стариков убивают, матерей и сестер наших насилуют. Не переживайте, госпожа, никуда они не исчезнут, еще больше расплодятся. Я бы весь их выводок вырезал.
  
  
     — Младенцев и женщин не убивать, — приказала Камилла.
  
  
     — Как вам угодно, — ответил тот воин. — Тогда разрешите мне хоть мужикам их головы порубить. Сарацины сестру мою убили, а ей только пятнадцать лет было.
  
  
     — Сам справишься? — спросила Дукс.
  
  
     — Я помогу, — подрядился еще один финикиец. — Сарацины ограбили караван, когда я еще ребенком был. Отправили к Танатосу мою мать и отца.
  
  
     — Тогда делаем так, — разъяснила Камилла, — моя слабая женская психика не выдержит смотреть на казнь стольких людей, пусть и варваров, поэтому я буду присутствовать только на зажжении погребального костра и казни Саипа. Потом я направлюсь навстречу обозу, скажу разбивать лагерь и буду там ожидать.
  
  
     Ты, Вергилий, как все закончишь, половину воинов отряди на поиски Александра, а вторая пусть караулит приезд десяти сарацин в лагере. Саша мне нужен живой.
  
  
     — Тех десять сарацин, что будут возвращаться, также казнить? — спросил Пронти.
  
  
     — Они же не виновны, на нас не нападали. Свяжи их до поры до времени на всякий случай, а перед отъездом отпусти, — решила Камилла.
  
  
     Узнав, что мужчинам собираются отрубать головы, женщины подняли ужасный вой. Хотели вырваться из загона, но финикийские мечи преградили им путь. Жена Саипа, четырнадцатилетний сын которой показывал Камилле член и грозился вступить с ней в половую связь, умоляла, стоя на коленях, сохранить сыну жизнь, напирая на то, что он малолетний. Но Дукс была непреклонна и ответила ей резко: «Когда надо мной хотели надругаться, а командиру когорты рубить голову, ты стояла и улыбалась. Ты не подошла и не попросила за несчастную и униженную женщину, которую оскорблял твой сын. Твоего сына взяли в плен с мечом в руке. Тот, кто взял в руки оружие, уже не мальчик, а тот, кто пытался изнасиловать женщину, — мразь. И мрази нечего жить на этом свете».
  
  
     XXXV
  
  
  
     Полуденная жара пошла на спад. Саша, Хаттан и алеманы, продолжив путь, взобрались на очередную сопку. Сзади оставались красные пески, а далеко впереди виднелись темные скалы предгорий. «Да до них рукой подать!» — радостно вскрикнул Жуль. «Не торопись. Эти просторы обманчивы. На самом деле дойти до них мы сумеем только к утру завтрашнего дня», — возразил финикиец, придерживая верблюда за поводья. «Если доберемся», — заметил Саша, указав рукой в обратную сторону. Сзади на возвышенности верхом на коне в миле от них стоял сарацинский воин и наблюдал за беглецами.
  
  
     — Засекли, — уныло проговорил Саша, — попались.
  
  
     — Это мы еще посмотрим, — подбодрил товарищей Лотарь, извлекая из ножен сарацинский трофейный меч.
  
  
     — О, скрылся? — сказал Жуль.
  
  
     — Страшно ему стало, — решил Роберт.
  
  
     — Конечно, пятерых в плен одному не взять, даже невооруженных, — заметил Лотарь.
  
  
     — Почему невооруженных? — Жуль достал свой заостренный деревянный кол.
  
  
     — Он ускакал за подмогой, и наше задержание теперь только вопрос времени, — огласил финикиец. — Даже два сарацина верхом на лошадях расстреляют нас из луков. Кого ранят, кого убьют, а оставшихся двоих для расправы в лагерь затащат.
  
  
     — Может, успеем до их прибытия на твердую землю стать? —с надеждой произнес Роберт.
  
  
     — Вряд ли, — покачал головой Хаттан. — Это нужно, чтобы они не нагнали нас до темноты. А там мы уже от усталости умирали, но до предгорий к утру доползли бы. Эх, совсем немного не хватило времени, каких-то полдня всего. Обидно.
  
  
     — А если мы разбежимся каждый в свою сторону? — предложил Саша.
  
  
     — Если их не меньше пяти человек, то переловят всех, — ответил Хаттан.
  
  
     — А если два или три? — поинтересовался Жуль.
  
  
     — Есть шанс спастись, — признался Хаттан. — Но преследователь может убить одного раба и отправиться на поиски другого.
  
  
     — И что, мы больше не увидимся? — с тревогой спросил Жуль.
  
  
     — Надо договориться и ожидать друг друга в определенном месте в определенное время, — посоветовал Саша.
  
  
     — Голова! — с восхищением сказал Роберт.
  
  
     — С южной стороны городской стены города Дор растет большая смоковница. Начиная не с этой ночи, а с третьей от сегодняшней, две ночи подряд будем ждать друг друга возле нее. Условный сигнал — голос филина. Кто доберется, тот ожидает там. Если по истечении двух ночей кто-то не придет — значит, его поймали, и ждать более нет надобности. По истечении оговоренного срока каждый решает, что делать дальше самостоятельно, — объяснял Хаттан.
  
  
     — А откуда я узнаю, что это Дор? — спросил Жуль.
  
  
     — Впереди он единственный с городской стеной. Кто же заплутает и выйдет на другой город, то нет смысла возвращаться.
  
  
     И еще. Скоро почва станет более твердой, и следы на земле будут менее заметны. Нужно бежать. Бегите, у кого хватает сил. Пора прощаться, — финикиец поднялся на ноги.
  
  
     Беглецы все по очереди обняли друг друга. «Если выживете, то ищите Александра Челентано в Орисе», — посоветовал Саша.
  
  
     Алеманы по очереди разошлись в разные стороны, но придерживаясь северного направления. Жуль и Роберт настояли на том, чтобы меч оставался у Лотаря, а верблюд у Хаттана.
  
  
     — Молодой человек, вас еще полкувшина золота и вольная интересует? — спросил финикиец.
  
  
     — Пожалуй, да, — ответил Саша.
  
  
     — Тогда сейчас будто разойдемся, а вон за тем пригорком встречаемся.
  
  
     — И?
  
  
     — Сядем вдвоем на верблюда и быстрым шагом направим его в сторону Берты, на запад, — предложил Хаттан.
  
  
     — А как же Дор?
  
  
     — Если нас через сутки не поймают, то повернем к моему городу. В этом случае потеряем только один день. А во всех других одну жизнь — собственную.
  
  
     Хаттан уехал, Саша долго еще стоял на сопке и глядел вслед уходящим алеманам. Они оборачивались, махали ему руками.
  
  
     Потом Лотарь достал из ножен меч, обернулся к Саше, издал боевой клич, взмахнул оружием. Затем вложил его обратно и побежал вперед. Саша обернулся, чтобы убедиться, что преследователей не видно, и направился к месту предполагаемой встречи с Хаттаном.
  
  
     ***
  
  
     Задолго до восхода солнца Мигуэль разбудил финикийцев, и отряд рысью поскакал в сторону лагеря Саипа. И это было правдой. В тот момент голова бея еще держалась у него на плечах.
  
  
     Ближе к обеду они увидели одинокого сарацинского всадника, лет восемнадцати, скачущего навстречу им. Он поровнялся с отрядом, остановил скакуна и спросил: «Вы по дороге пять человек и одного верблюда не встречали?» «Нет», — ответил Мигуэль. «А меньшее число людей и без верблюда?» — второй вопрос задал сарацин.
  
  
     Мигуэль уже было хотел открыть рот, но один из воинов глянул на него, мол, помолчи, я знаю, как с ним вести диалог. «Мигуэль, пускай финикиец выведает у него, откуда он и зачем едет. А вдруг это человек Саипа?» — посоветовал Грегори.
  
  
     — Может, и видели кого, — начал воин, — но ты для начала расскажи, кто такой и кого ищешь.
  
  
     — Я из племени бея Саипа. У нас во время бури пять рабов сбежало. Сейчас ищем их.
  
  
     — А верблюд шестой? — усмехнулся воин.
  
  
     — Угу, они убили племянника Саипа и украли верблюда. Надо найти этих невольников и призвать к ответу.
  
  
     — Мало убили, — шепнул один из финикийцев, стоящих в стороне, другому.
  
  
     — А как они выглядели? — спросил Мигуэль по указке Грегори.
  
  
     — Пять беломордых северных барбариан, — ответил сарацин.
  
  
     — А они сюда направились? — поинтересовался финикиец.
  
  
     — Может, сюда, а может, и в Дор подались, — предположил человек Саипа.
  
  
     — А в Доре они чего забыли?
  
  
     — Живет там один из них, — произнес сарацин и осекся, поняв, что сказал лишнее.
  
  
     — Северный варвар? В Доре? — финикийский воин, все время ведший беседу, быстро соскочил с коня и схватил сарацина за правую руку, предупреждая его возможную атаку мечом. — А ну, братва, снимай его с коня. Опять за старое Саип взялся. Значит, в рабстве финикийцев незаконно держит!
  
  
     — Вы не так поняли. Этот белый раб проживал в Доре. Был невольником, и его перепродали нам, — пытался оправдаться молодой сарацин.
  
  
     — Понятно. Был в рабстве у финикийцев, и ему там так было хорошо, что когда сбежал от Саипа, то решил вернуться к прежнему хозяину. Зачем ему на воле жить в своих диких лесах? Тут лучше, — рассмеялся один из воинов.
  
  
     — Коли хочешь жить, то выкладывай все по-честному.
  
  
     — Что вы на меня напали? В чем я виноват?
  
  
     — В том, что разбойником родился. А ну говори, а то живьем в песок закопаем. Кто в побег ушел?
  
  
     — А вы обещаете, что живым отпустите меня? — взмолился сарацин.
  
  
     — Обещаю, что не убьем и на суд в Берту не потащим, но, возможно, какое-то время побудешь без оружия при нас.
  
  
     Человек из племени Саипа во время рассказа нервничал, но не исказил информацию о Саше и его товарищах. Проводник, Мигуэль и тот воин, что вел допрос, отошли в сторону. Они втроем, а Грегори через Мигуэля четвертый, держали совет. Остальные присматривали за сарацином.
  
  
     — Нет смысла ехать в лагерь Саипа, — сказал проводник.
  
  
     — Почему? — спросил Мигуэль.
  
  
     — По двум причинам, — ответил проводник. — Если ехать к Саипу, то этого разбойника нужно убить здесь, иначе в лагере он по-другому запоет и припомнит наше с ним обращение. Беглецы убили племянника бея. За это их обязательно умертвят, возможно, еще в пустыне, когда поймают. Он сказал, что, покидая стоянку, слышал, как эта богатая женщина спрашивала об Александре.
  
  
     Если же вашего товарища живым притянут к Саипу, а там будет находиться эта матрона, то она его заберет или за деньги, или силой. Неспроста она на край света за ним поехала. Не махнет она на его судьбу рукой. Спрашивается: что мы в том лагере найдем?
  
  
     — Не знаю уж, кто он такой, но нужен многим. Они пойдут в Дор. Нам надо перехватить их по дороге раньше, чем это сделают сарацины, или разыскать их в этом городе. Место Дор не многолюдное. Мы поспрашиваем у жителей и найдем их, коль они спаслись, — разъяснил свою позицию воин.
  
  
     — А что с сарацином сделаем? — спросил через Мигуэля Грегори.
  
  
     — Пусть пока с нами на север проедет. Потом без оружия его отпустим. Зачем, чтобы он так быстро возвращался в лагерь, о нас рассказал и бею, и мастрийским легионерам? — предложил проводник.
  
  
     — Соглашайся, Мигуэль, ничего не остается, — посоветовал Грегори. — И скажи, что мы пойдем вдоль границы песчаной зоны параллельно предгорью. Таким образом мы обязательно заметим следы беглецов, ведущие в сторону Дора, и по ним нагоним Сашу и его товарищей. Лошадь как-никак идет быстрее пешего.
  
  
     ***
  
  
     Хаттан и Саша заметили преследующего их сарацина ближе к вечеру. Скольких еще своих сородичей он оповестил и приобщил к погоне, известно не было, но за ними следовал один воин.
  
  
     — Остановимся или продолжим путь? Он один. Дадим передохнуть верблюду, а когда враг приблизится, попытаемся, прикрываясь животным, пойти на таран и стащить его с лошади. Может, глаза ему или коню песком засыпать? Чудеса случаются. Все равно впереди однообразный пейзаж, — спросил Саша.
  
  
     — Александр, вы мало прожили в пустыне.
  
  
     — И хвала богам, что не с малых лет в рабстве у сарацин.
  
  
     — Послушайте, чего нам ждать беду на месте? Будем продвигаться вперед, пока силы позволяют, раз уж судьба указала перстом на нас, и погоня на хвосте. Я тоже хочу надеяться на чудо, но не сидеть при этом, сложа руки, ибо идущий, или едущий на верблюде осилит. Хочу вам заметить, что верблюд такое животное, что не пойдет на столкновение с лошадью, — сказал Хаттан.
  
  
     — Возможно, но кони от вида и запаха верблюда иногда сбрасывают седока на землю, — ответил Саша.
  
  
     — Только не в нашем случае, так как этот конь всю жизнь прожил подле верблюдов. А вдруг, догоняя нас, конь споткнется, или его змея ужалит? Отсрочим нашу гибель. На встречу с Дитом еще успеем.
  
  
     — Тогда пришпорь животное, а там увидим, — посоветовал Саша.
  
  
     Дистанция между сарацином и двумя беглецами сокращалась на глазах. Скорость сарацинского скакуна втрое превосходила скорость корабля пустыни. Саша заметил впереди небольшую каменную глыбу, торчащую из песка, высотой в десять локтей и столько же в поперечнике. Она издали была похожа на дерево с пышной кроной, поскольку внизу под действием песка произошло выветривание горной породы. Хаттан попытался увеличить скорость, но бедное животное без пищи и воды было порядком измотано и не реагировало на команды наездника. Когда до камня оставалось сто локтей, верблюд вообще остановился, как вкопанный. Устал, стало быть. Саша и Хаттан соскочили с него и, взяв под уздцы, потащили за собой. Они оказались в зоне досягаемости стрелы, и сарацин произвел первый пробный выстрел на ходу. Стрела упала совсем рядом, чуть впереди. «Если он так стреляет на скорости, то жить нам осталось не долго», — подумал финикиец. А Саша не стремился размышлять, он присел и вытащил стрелу из песка, надеясь, что в ближнем бою она может представлять некое подобие оружия защиты.
  
  
     Вторая стрела ударилась о край камня, рядом с тем местом, где успели спрятаться беглые рабы. Сарацин подъехал к большому камню, остановился, но слазить с лошади не стал. «Выходите и связывайте друг другу руки веревкой. Тогда останетесь живы», — предложил он. «А ты сам иди сюда. Свяжешь так, как тебе удобно», — ответил Саша. Воин начал объезжать камень с правой стороны, а Саша с Хаттаном, прикрываясь верблюдом, пошли влево. Сарацину было жалко убивать верблюда. Он понимал, что эта игра и так скоро закончится в его пользу.
  
  
     Хаттан заметил, что сарацин отвлекся и начал глядеть не на них, а всматриваться куда-то вдаль и в сторону. Финикиец посмотрел туда же, но из-за разницы в высоте его и конного воина он ничего не заметил. Так они втроем совершили еще один оборот.
  
  
     Теперь Саша заметил группу воинов, едущих наперерез их предполагаемому маршруту движения.
  
  
     — Сарацины? — с испугом спросил он у Хаттана.
  
  
     — Я плохо вижу, но похоже на финикийскую конницу. Одежда не такая, как у варваров.
  
  
     Сарацин отъехал чуть в сторону на возвышенность и стал следить за небольшим отрядом. «Точно, воины из Берты, у них раскраска на щитах такая», — радостно воскликнул Хаттан, а потом начал орать, что есть мочи на аморейском наречии, которое было понятно жителям Берты. От неожиданности и дикого рева людей, более похожего на рык зверей в лесной чащобе, верблюд испугался, вырвал поводья из рук Хаттана и устремился прочь. Бегущее животное и истошный крик двух беглецов привлекли внимание восьми воинов. Из этой группы отделился один, в сарацинском одеянии и без лошади. Он быстро побежал по песку к каменной глыбе, а финикийские воины начали медленно окружать камень.
  
  
     Хаттан хорошо понимал сарацинский диалект. Он услышал, как прибежавший воин обратился к своему соплеменнику и сказал, чтобы тот не трогал невольников. Что финикийцы захватили его в плен, отобрали лошадь и оружие, чуть не убили. Но сейчас отпустили в надежде, что второй сарацин посадит его на свою лошадь и они уедут отсюда подальше. Этот отряд разыскивает плененного белого раба. Он что-то типа сына готского вождя. Еще безоружный сарацин рассказал своему родичу, что финикийцы знают о незаконном удержании в неволе Хаттана. Воин на коне сильно разозлился, сказал, что рабов надо убить за побег, но безоружный высказал мнение, что финикийцы за убийство жестоко отплатят, а на одном коне они от погони не уйдут. «Они едут в Дор. Мы успеем вернуться, собрать воинов и, если на то будет согласие Саипа, устремимся опять в погоню», — сказал безоружный сарацин. Тем временем кольцо финикийских воинов вокруг камня сжималось, и, долго не рассуждая, два сарацина ускакали на одном коне в сторону своего лагеря, вторая лошадь осталась у Мигуэля.
  
  
     ***
  
  
     Мигуэль и Саша ехали на лошадях, Хаттан на своем верблюде, который от каменной глыбы далеко не убежал и был пойман.
  
  
     Вчера они расстались с шестью финикийскими воинами. Те направились домой в Берту, на северо-запад. А эта четверка повернула на северо-восток и сегодня выехала на дорогу, соединяющую Берту с Дором. Пять суток они уже были в пути и назавтра планировали прибыть в конечный пункт. К последнему оговоренному сроку встречи с алеманами Хаттан и Саша не успевали. Им пришлось сделать изрядный крюк в сторону Берты и потом обратно к Дору. «Напрямую было бы быстрее », — сказал Мигуэль. «Зато так надежнее», — из того же рта донесся хрипловатый голос Грегори. В этой компании он не боялся говорить вслух. Его новые товарищи еще не привыкли к нахождению в одном теле двух личностей и иногда путали Мигуэля с ученым. Саша в отличие от осторожного Хаттана за эти дни полностью сдружился с Грегори и Мигуэлем. Тем более что он их видел в своих снах. Пусть с некоторыми изменениями внешнего вида, но видел.
  
  
     — Гришка, — первое слово по-русски, а остальные на мастрийском сказал Саша, — а по всему видать, за мной приезжала Ками Дукс в лагерь Саипа.
  
  
     — Наверно, только ее в этом мире Камиллой зовут, — ответил Грегори.
  
  
     — А ты ее в жизни видел?
  
  
     — Видел, видел, — за него ответил Мигуэль.
  
  
     — Ну и как? — поинтересовался Саша.
  
  
     — С виду она красавица, но по характеру может соперничать с моей стервой-женой, — сделал вывод бывший стражник.
  
  
     — А вот у вас в Мастрии все смуглые, а мне во сне она являлась со светлым типом кожи, — продолжил Саша.
  
  
     — Не знаю, что ты там во сне с ней делал, но в наших краях у нее цвет лица, как у меня, — ответил Мигуэль.
  
  
     — Зачем ты человека унижаешь? — упрекнул Грегори свое второе я.
  
  
     — Да не парься, Гришань. Он просто подколол меня дружески, — отшутился Саша.
  
  
     — Я, Александр, до сих пор не понимаю этой сатиры, — сказал ученый.
  
  
     — У тебя проблемы с юмором и смехом? — нахмурил лоб Саша.
  
  
     — На Салеме нет отдельного слова «смех» и «юмор». У нас эти понятия выражаются одним словом, эквивалент которого помастрийски означает «издевательство».
  
  
     — Постой, — становил лошадь Саша, — если на Салеме кто-то смеется над другим, то это означает, что первый второго ненавидит или желает оскорбить?
  
  
     — Именно так. Если ты надо мной смеешься, то ты меня тем самым унижаешь, — пояснил Грегори.
  
  
     — Пу-у-у, — выдохнул Саша и дернул поводья коня, чтобы продолжить путь, — туповатая вы нация.
  
  
     — Нация как нация, от тебя я внешне ничем не отличаюсь.
  
  
     Только в той жизни у меня кожа было более желтая да разрез глаз узкий, — обиделся Грегори.
  
  
     — Так ты, Гришань, китайцем был? Все, кличка у тебя теперь — Гришка-китаец. Надеюсь, она к тебе прилипнет.
  
  
     — А без этих кличек никак нельзя? Нельзя никак по имени или по домену?
  
  
     — Григорий, не обижайтесь на Александра, — после долгого молчанья произнес Хаттан. — Он без веселого взгляда на жизнь не может. Это у него такая добрая сатира, говоря вашим языком.
  
  
     Добрая сатира или юмор — это когда тот человек, над которым пошутили, сам смеяться хочет после обращения к нему. Вам привыкнуть к этому надо.
  
  
     — Как отыщем Шумахера, мы Гришку вдвоем с ним за месяц без электрошока вылечим. Без дурдома и стационарного лечения, тебе, Гришань, такую профилактику сделаем, что постоянно будешь бегать по улице и смеяться круглые сутки, — подмигнул Саша Мигуэлю, то есть его правому глазу.
  
  
     «Ну, Челентано, не зря за тобой мы поперлись в такую даль», — Мигуэль от души засмеялся, ударил себя рукой по колену.
  
  
     — Грегори, не обижайся, — серьезно произнес Саша, — а ты помнишь, как проник в этот мир.
  
  
     — Да, через кокон, — хмуро ответил ученый.
  
  
     — Повезло, а я уже здесь проснулся и не знаю, как в Мастрии очутился.
  
  
     — Очень повезло. Прострелили спину, потому последних дватри локтя полз на одних передних конечностях.
  
  
     — Тяжело было?
  
  
     — Так тяжело, что ногти оборвал до крови, но успел пролезть.
  
  
     — Может, из-за того, что тело было повреждено, ты и очутился с Мигуэлем в одной оболочке? — предположил Саша.
  
  
     — А кто его знает почему? Теперь вот у каждого по одному глазу и руке, а все остальное общее, — сказал Мигуэль.
  
  
     — Слушайте, — Саша с ухмылкой посмотрел на Хаттана, —а когда вы отлить идете, то как обязанности распределяете? Кто агрегат своей рукой держит, а кто подол туники задирает?
  
  
     — Это и есть тот юмор, после которого я должен начать смеяться, упав от удовольствия с лошади? — серьезно произнес Грегори. — Почему у тебя вся добрая сатира, как ты выражаешься, кружится вокруг мочи, фекалий, драки, совокупления с женщинами?
  
  
     — Чем примитивнее юмор, тем он легче проникает в кору головного мозга. Такие шутки зиждятся (я знаю такое слово) на природных человеческих потребностях и инстинктах, поэтому доступны каждому, — объяснил Саша.
  
  
     — Так ты настолько примитивен, что стоишь по колено в навозе и о нем же шутишь? — произнес Грегори.
  
  
     — Нет, я буду шутить, как лабораторные очкарики на научные темы, — недовольно на повышенных тонах произнес Саша.
  
  
     — Почему ты не смеешься, а обижаешься, я ведь сейчас просто пошутил. Между прочим в твоем стиле — про навоз. Это должно быть очень смешно, — имитировал смех Грегори.
  
  
     — Хе-хе, — хмыкнул финикиец, — полностью вас, Григорий, поддерживаю. Мир настолько разнообразен, что всесторонне развитая личность должна юморить на любые темы.
  
  
     — Тошнит, эстеты хреновы, — пробурчал Саша и, решив сменить тему, обратился к Мигуэлю: — А тебе сколько лет, больше сорока?
  
  
     — Под пятьдесят оборотов, — за него ответил Грегори.
  
  
     — А оборотов каких, алкогольных? Ах да, мы ж про бухло тоже не должны шутить — это низко. Если под полтинник, то тебя можно по имени-отчеству звать. Как кличут твоего отца?
  
  
     — Педро, — коротко ответил Мигуэль.
  
  
     — Как на салемский манер сочетание второго и третьего имени будет звучать? — поинтересовался Саша.
  
  
     — Мигуэль Педро, — ответил Грегори.
  
  
     — А тире надо между первым и вторым словом ставить? — усмехнулся Саша.
  
  
     — Зачем? — удивился ученый.
  
  
     — А по-нашему его надо звать Мигуэль Педрович. Нет, Педрович как-то не звучит. Давай ты у нас Петровичем будешь, — предложил Саша.
  
  
     — Это тоже завуалированная шутка-издевательство? — спросил Грегори.
  
  
     — Нет, Петрович гораздо роднее и благозвучнее Педровича, — развел руками Саша.
  
  
     — А почему ты добавляешь окончание «ич»? — спросил Грегори.
  
  
     — Таковы правила написания в нашем языке, — разъяснил Саша.
  
  
     — По-моему, он врет, — Грегори с недоверием, но без злобы посмотрел на Сашу. — Уж больно ехидно он улыбается. Гляньте.
  
  
     Придумал не шутку, а настоящее издевательство. Александр выдумал про эти окончания в его языке. Это сатира. Никаких окончаний у него нет.
  
  
     — Это у тебя меж ног нет окончания. И ты пользуешься окончанием Мигуэля.
  
  
     — Потому что он член моей семьи, — заступился за друга бывший стражник.
  
  
     — Ага, член без члена, — засмеялся Саша.
  
  
     — Послушайте, — обратился ко всем сразу Мигуэль, давайте мы этого шутника повалим на землю и намнем ему бока за длинный язык.
  
  
     — Только попробуй, — засмеялся Саша, — я тогда быстро тебе рожу начищу до блеска.
  
  
     — Не надо. У нас одна рожа на двоих. Ты будешь бить Мигуэлю, а больно будет и мне, — с тревогой произнес Грегори.
  
  
     — Не волнуйся, Григорий, мы так быстро маневр совершим, что он и рукой дернуть не успеет. Скрутим его, как степного волка, и руки и ноги к палке привяжем, чтоб не буйствовал, — улыбнулся Мигуэль.
  
  
     — Э-э-э, попортите шкуру моему рабу, будете неустойку платить, — сказал Хаттан и все, кроме Грегори, схватились за животы.
  
  
     — А в этом месте можно смеяться, здесь нет пошлости? — спросил Грегори.
  
  
     — Нельзя, Гришань, нельзя, — дал совет Саша. — Этими фразами поощряется эксплуатация эласта эластом и работорговля.
  
  
     ***
  
  
     Андрей зашел утром в попину с громким названием «Щит Мастрии». Из посетителей никто не было. Внутри находились три человека из обслуживающего персонала: один мужчина и двое юношей. Пришедший поставил корзину с бутылями на пол и осведомился, есть ли на месте владелец заведения. Один из юношей сказал, что есть, и пошел позвать.
  
  
     — А, привет, — хозяин попины улыбнулся Андрею, открыв рот, в котором не хватало полдюжины зубов, а оставшиеся имели коричневый цвет.
  
  
     — Ну как, удалось вам продать хоть немного моей водки? — Андрей улыбнулся в ответ.
  
  
     — А как же? — опять улыбнулся хозяин «Щита Мастрии». —У нас тут в основном контингент из военных, недавно потчевал их.
  
  
     — Тогда рассчитаемся, а я оставлю вам еще, — заискивающе глянул на владельца попины торговец спиртным.
  
  
     — Обязательно рассчитаемся прямо здесь на месте. Иди, прикрой дверь, — дал он команду помощнику и потер слегка подпухший, с синевой левый глаз, как показалось Андрею при тусклом освещении.
  
  
     «Хоть в этом заведении повезло», — подумал торговец спиртным.
  
  
     Когда дверь была закрыта на засов изнутри, хозяин приказал другому юноше принести остатки алкогольного напитка, оставленного в прошлый раз Андреем. Когда неполная бутыль оказалась на столе, улыбка моментально слетела с губ владельца питейного заведения.
  
  
     — Ты что, сучий потрох, мне оставил за гадость в этой бутыли?
  
  
     — Водка как водка, — сказал Андрей, попробовав свой напиток.
  
  
     — Я тебе сейчас покажу, готское твое нутро, что это за отрава! — владелец вылил немного водки на стол и поднес свечку. — А, ты видишь, подлый раб, чем мне пришлось почтенных гостей угощать?
  
  
     — Хороший продукт, чисто выгорает. Это значит, что крепость хорошая и примесей нет, — попытался разъяснить Андрей, глядя на языки синего пламени.
  
  
     — Я тебе сейчас покажу, как и что выгорать должно. Держите его.
  
  
     Андрей вначале не понял, к чему клонит разговор хозяин.
  
  
     Особо не сопротивлялся и позволил заломить себе руки. Он не хотел терять потенциального покупателя, поэтому рассказывал о физических и химических свойствах этилового спирта до тех пор, пока кулак владельца «Щита Мастрии» не соприкоснулся с его подбородком. Этот удар он сопроводил следующими словами: «Получи, рабское отродье, чтоб знал, как отраву предлагать.
  
  
     Я еще буду из-за тебя от легионеров по глазу получать. Это же огненная вода, которую из земли выкапывают. Она горит и ядовита.
  
  
     Мне воины рассказали, которые ходили на восток в края, богатые этой самой огненной водой. Валите его на пол. Пусть выпьет сам всю эту заразу и издохнет».
  
  
     Четыре человека его легко положили на спину. Двое сели сверху, третий удерживал руки, а хозяин начал лить в рот водку.
  
  
     Андрей плевался, но часть жидкости попадало в желудок. Он кашлял и задыхался, водка заливала ему глаза. Было больно, противно и унизительно. Потом хозяин попины поставил почти пустую бутыль на стол и произнес: «Сейчас я возьму свечку и подпалю морду этому подлому рабу». Страх от услышанного и хмель от попавшего в организм алкоголя проникли в сознание Андрея. Он что есть мочи сопротивлялся, но силы были не равны. Взрослый мужчина приличного веса сидел у него на груди. Один юноша массой своего тела не позволял поднять ноги, а второй стоял на кистях рук. Тот мужчина, что находился ближе всего к Андрею, был одет в тунику, и его волосатые ноги почти касались его лица.
  
  
     Андрей изловчился и укусил чуть повыше колена сидевшего у него на груди. Зубы так сильно впились в плоть, что, казалось, еще чуть-чуть и Андрей выгрызет из ноги кусок мяса. Укушенный взревел и отскочил в сторону. Его место попытался занять юноша, тем самым освободив ноги. Как только Андрей почувствовал свободу нижних конечностей, говоря по-салемски, он их закинул вверх, обвил ими шею второго из нападавших и сбросил его с себя. Третий захотел напасть на лежащего Андрея, но только освободил ему руки. Оптовый поставщик алкоголя вскочил на ноги, схватил за горлышко бутыль со стола и со всей силы врезал ей по голове парню, стоявшему ранее на его руках. Бедолага, не произнеся ни слова, рухнул на пол, а из разбитой головы потекла струйка красной крови.
  
  
     Улучив момент, Андрей достал из корзины еще две бутыли.
  
  
     Отступая к двери, он разбил одну, а вторую поставил на пол. Взял с подсвечника горящую свечу и крикнул: «Еще один шаг, и я огненной водой спалю всю твою хибару. Ты понял?» Владелец кивнул головой в знак согласия. Андрей уперся спиной в дверь, нащупал засов и свободной рукой открыл ее. Далее поднял с пола бутыль, зубами вытащил пробку, облил все вокруг, держа зажженную свечу на вытянутой руке. Потом отбил у бутыли донышко, проговорив: «Если кто желает понюхать розу, то прошу».
  
  
     Андрей вышел за порог и услышал голос хозяина попины: «После всего произошедшего, грязный гот, у тебя никто не только в округе, но и во всем Орисе не купит твоей отравы». «Ты еще этой водкой будешь мыть мне ноги, затем пить эту грязную самогонку и спасибо за это говорить», — сказал Андрей и швырнул свечу внутрь попины. Но никакого возгорания не произошло, а Андрей направился к себе домой. «И так никто не хотел пить мою водку, а после этого случая вообще стопор будет. Что ж, остается последнее. Другого выхода я не вижу», — решил для себя Андрей.
  
  
     ***
  
  
     Наездники слезли со своего «транспорта» во дворе Хаттана.
  
  
     Именно во дворе, поскольку дом финикийца, как оказалось, во время последнего набега был разграблен, а потом сожжен. Хаттан жил без жены, она раньше умерла, поэтому жилище отстроить было некому. Он смотрел на обгорелые стены и подвергшийся разрушению фундамент здания, и слезы капали из больших глаз старика. Он немного постоял, предаваясь воспоминаниям, потом сходил к соседям за лопатой, передал ее Саше и тихо сказал: «Жилища, молодой человек у меня больше нет. Но уговор есть уговор.
  
  
     Копайте под той грушей».
  
  
     Саша взял лопату и направился к указанному дереву. «Возможно, что старик, желая выбраться из плена, мне про золото и приврал. А теперь сделает вид, что его богатство нашли и похитили, но мне свобода и без денег мила. А в порядочности Хаттана, что он даст мне вольную, я не сомневаюсь. Не станет же он меня при себе рабом держать или перепродавать кому. И Мигуэль с Грегори этого не позволят», — думал Саша, копая ямку, пока железо не стукнулось о железо. Кувшин был заполнен золотыми монетами.
  
  
     Хаттан скрупулезно поровну все разделил, а затем сказал:
  
  
     «Сейчас отыщем нотариуса и пойдем в муниципалитет. Сделаем тебя вольным человеком с пергаментом на руках. Только теперь ты состоятельный, поэтому пошлину заплатишь из своих денег».
  
  
     «Ха-ха-ха, — от души рассмеялся Саша, — вот в этом, Хаттан, ты весь и есть». «Александр, а уговор наш я ни на букву не нарушил», — улыбнулся финикиец. «До меня, кажется, дошла эта шутка», — сказал Грегори.
  
  
     Как долго Саша ждал этого момента, как мечтал о нем!
  
  
     Наконец-то он наступил. Можно праздновать, а потом отправляться в Орис и искать Андрея. И тут он вспомнил об алеманах. Саше стало стыдно и неловко, что он на радостях забыл о товарищах по несчастью. Он попросил у Хаттана показать ту смоковницу, у которой они собирались встретиться. Финикиец отвел всех туда.
  
  
     Вернее, они добрались верхом. Земля вокруг дерева была истоптана. «Значит, живы, кто-то да убежал, — радовался Саша. — Они теперь тоже свободны, как и я». «Свобода, Александр, это не только привилегия, но и ответственность, — задумчиво проговорил Хаттан. — Возможно, с приходом темноты мы их повстречаем на этом месте». Но ни этой ночью, ни следующей никто из алеманов на голос филина не откликнулся.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"