Реймонд А. : другие произведения.

Семья Майеров из Кёнигсберга. А. Реймонд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Весь текст перевода одним файлом.

А. Реймонд

Семья Майеров из Кёнигсберга.

Intimate Prussia. A. Raymond

  
  
  
   Несколько лет тому назад, английский студент, который во время своих "скитаний", отхлебнув из источника знаний в Гейдельберге, Галле и Лейпциге, приехал в Берлин. Он был наслышан о "Немецком духе" и искал с ним встречи. Он написал несколько заметок о жителях Баварии, Саксонии и Рейнланда и теперь собирался составить себе представление о жителях Пруссии, о репутации которых на юге Германии решительно нельзя было сказать ничего положительного. Он надеялся составить из своих наблюдений и размышлений ясное представление о немецком характере в целом.
   Берлин его разочаровал. В Берлине он встретил много пруссаков, но они, казалось, следовали за ложными богами, богами, которых не знали их предки. Берлинский пруссак показался ему намешенным из грубых подражаний: он приобрел цинизм парижан, гордость британцев и чувственность итальянцев, скрывая свою истинную сущность под разными масками манерности неубедительной правдоподобности.
   Итак, английский студент вновь взял в руки лист с длинным списком немецких университетов с целью найти хотя бы один приемлемый университет, расположенный в землях Пруссии. Вот, он наткнулся в списке на Кёнигсберг, и каково же было его удивление, когда он обнаружил, что в северо-восточной Германии есть университет с числом студентов превышающим одну тысячу. Студенту было не обойтись без помощи карты, потому как местоположение Кёнигсберга было ему неизвестно. Вновь он удивился, на этот раз тому, как прусский осьминог протянул щупальце на северо-восток, отрезав своего российского соседа от выхода к Балтийскому морю.
   Он расспрашивал своих друзей, выяснилось, что только один из них по пути в Россию, останавливался в Кёнигсберге, но тот не потрудился выйти из поезда, чтобы ознакомиться с городом. Он хорошо знал Владивосток, но при упоминании Кёнигсберга, лишь пожал плечами не в силах мне помочь. Кому может понадобиться ехать в Кёнигсберг?
   Английский студент решил, что там, вдали от прохожих туристических троп ему, быть может, удастся найти тот самый прусский дух, чистый и нетронутый. Наконец, ранним утром он прибыл на станцию Фридрихштрассе и, так как провидение в тот день было к нему благосклонно, он получил место у окна в вагоне третьего класса, где он приготовился к долгой, десятичасовой поездке. Путешествие в поезде утомило его раньше, чем он рассчитывал, что же касалось местности, которую он наблюдал в окне поезда, она показалась ему такой же непримечательной и негостеприимной, как и на карте. Ни гор, ни виноградников, ни городов. Полосы песка белели сквозь скудную растительность. Поля плоские и безлюдные, прямоугольники сосен, выстроенные как гренадёры прусской армии безупречными рядами и колоннами.
   Ему трудно было поверить, что он проезжает самое сердце Пруссии, Пруссии Фридриха Великого, который бросил вызов всей Европе и ухитрился выскользнуть из-под жерновов невредимым и непобежденным. Бисмарк расплавил этот кремень прусского народа, выковав свою Пруссию "крови и железа". Невозможно поверить, что эти песчаные пустоши служат домом миллионам людей, вымуштрованных и послушных, которые готовы беспрекословно исполнить приказ, готовы терпеть лишения без ропота. Достаточно лишь одного повелительного слова и хватит одной ночи, чтобы наполнить эти огромные пустые пространства бескрайним лесом из ощетинившихся штыков. Потому что здесь среди тихих деревень лежит, свернувшись с напряжением сжатой пружины, огромная Мощь, готовая по приказу броситься на Европу, дотянутся до неё одним прыжком, и вцепиться клыками в горло всему миру.
   Возможно, какие-то из этих мыслей приходили в голову английского студента под стук колёс поезда, когда час тянулся за часом, во время остановок у поросших деревень. Он уже проехал деревни Кройтц, Шнейдемюле и Конитц. Между Диршау и Маринбургом железная дорога проходит между двумя устья реки Вистула, два рукава которой уже лишены величественности материнской реки. Здесь же студент получает первое предостережение о том, что в Пруссии не терпят рассеянных бездельников в виде выговора от железнодорожного контроллера, за то, что по ошибке предъявил ему обратный билет.
   Ближе к вечеру он прибыл в Кёнигсберг и был поражен огромной величиной вокзала и великолепием и множеством трамвайных вагонов при выходе в город. Он был рад снова оказаться в настоящем городе. Ночь он провел в ближайшей гостинице, что было для него недопустимым, но неизбежным расточительством. Наутро он отправился в город с целью снять комнату.
   Он был удивлен, что Кёнигсберг оказался больше, чем Магдебург и чище, чем Дрезден. Повсюду он встречал хорошо одетых людей, так что, по незнанию, можно было бы ошибочно принять этот будничный день за воскресный. Со временем он убедился, что здесь редко встретишь бродягу или неряху. Благодаря принудительным банным процедурам и безжалостному битью палками, удается держать даже школяра из самых низов общества, в состоянии безупречного порядка. Поскольку ничего не мешает рабочим фабрик и служанкам одеваться также хорошо, как и их работодатели - для этого нужно лишь поставить себе цель и приложить достаточные усилия. Эта прусская машина способна перемолоть материал любого качества в нечто полезное. Ошибочно называть этот процесс - образовательным процессом, потому как желаемые характеристики навязываются сверху на существующий базис, нежели извлекаются* из него самого.
   (* курсив автора: education - от англ. образование; educe - от лат. извлекать)
   Когда английский студент из Форштадта свернул на Георгштрассе, его внимание привлекла вывеска "Moblirtes Zimmer"* в окне трехэтажного, непритязательного вида, здания. (*меблированные комнаты) Оставив позади три лестничных пролета, он встретил крепкую, немного мрачную и, в тоже время, нелишенную материнского участия, женщину, которая представилась, как фрау Майер. Большая передняя комната оказалась опрятной и хорошо обставленной, поэтому без колебаний, он согласился платить фрау Майер тридцать марок в месяц за проживание, в стоимость которых входил и прусский завтрак, состоящий из кофе и булочки с маслом.
   Английскому студенту было не привыкать к самым стесненным обстоятельствам, поэтому он быстро освоился и смог больше узнал о семействе Майер. Оно состояло из отца, который работал носильщиком на железнодорожном вокзале, матери, упомянутой ранее, сына двадцати двух лет по имени Курт - студента-медика в середине курса обучения, и двух дочек - Гретхен и Трудхен, восемнадцати и пятнадцати лет соответственно. Английский студент удивился, узнав, что отец семейства зарабатывает от трех до пяти фунтов в неделю. К этой сумме девочки добавляли фунт, заработанный шитьём зонтиков для лавки Вертхайм. Работая таким образом, они могли шить у себя дома, на своих швейных машинках и тем самым, были избавлены от необходимости сидеть полный рабочий день, не говоря уже об участи носить клеймо фабричного рабочего. Часть семейного заработка шла на оплату обучения сына, в то время как девочки имели несколько тысяч марок в сберегательном банке, как приданное для замужества, и ежегодно помещали на счет несколько сотен.
   На следующий день английский студент отправился в полицейский участок и представил Abmeldeschein * (* справку о снятии с регистрации), выданный ему в Берлине. Он ожидал положительного ответа чиновника, уверенный в том, что этого документа будет достаточно. Но вскоре он осознал свою ошибку - он больше не находиться в беззаботной старой Баварии, где даже едва уловимый английский акцент является пропуском, который принимают повсюду. Должностное лицо, в свою очередь, тоже ожидало, очевидно, передачи остальных документов, но когда оные так и не появились, должностное лицо прогремело:
   - Где ваши остальные бумаги? Где ваше свидетельство о рождение, военный билет и остальное?
   - Я не годен к военной службе, - кротко ответил студент на достаточно хорошем немецком, чтобы можно было заподозрить в нем иностранца.
   - Не годен! Что zum Donnerwetter это значит! А ну живо покажи мне свои документы!
   Его толстое, красное лицо начало раздуваться - все признаки говорили о неминуемом взрыве.
   - Я Англичанин, - сказал студент еще более кротко, надеясь, что кротость сдержит ярость.
   - Англичанин! Так вы Англичанин! Что же вы раньше молчали? Почему вы не явились прошлой ночью, незамедлительно по приезду? Мы вас искали! Где ваш паспорт?
   - Я оставил его в своей комнате. Я думал, что он мне не понадобиться, но если это необходимо, то я немедленно его принесу. Обычно мой паспорт не требовался.
   - Не требовался! Я полагаю, что прежде вы не были в Кёнигсберге? Так вот, с вашего позволения, я скажу вам, что мы в ПРУССИИ, и шуток подобного рода мы здесь не терпим. Ждите.
   Некоторое время спустя, полицейский в форме и с саблей вышел в коридор.
   - Этот офицер сопроводит вас до места, где вы остановились, - объяснил голос за стенкой, - возьмите ваши бумаги и немедленно возвращайтесь. В случае если вы попытаетесь убежать, я снимаю с себя всякую ответственность за вашу безопасность.
   По пути к Гергсштрассе Англичанин, являясь любознательным студентам, который питал научный интерес ко всем творениям природы, не преминул завязать разговор со своим сопровождающим. Попытка была пресечена резким приказом длинной в один слог. Офицер сопроводил студента в его комнату, посягательств на вещи последнего полицейский не предпринимал, он лишь обстоятельно осмотрелся вокруг и вполголоса сказал несколько слов фрау Майер, которая в это время выглядывала из спальни, остальные члены ее семьи стояли у нее за спиной.
   К паспорту претензий не оказалось, но чужестранец вынужден был ждать, пока документ отправят английскому консулу (который, к счастью, имелся в городе) для штампа. Когда посыльный ушел, английский студент был подвергнут допросу, два офицера расспрашивали его о цели приезда в Германию и в особенности в Кёнигсберг. Его обязали дать полный список мест, где он проживал в Германии, включая даты прибытия и отъезда, а также их адреса. К счастью, ему хватило самообладания не упоминать те места остановок, в которых он забыл зарегистрироваться, поскольку немедленно была послана телеграмма, запрашивающая подтверждения его слов - он мог слышать, как должностные лица перечислили названные им города.
   В целом, дело продолжалось три часа, наконец, он был отпущен с предупреждением о необходимости немедленного уведомления, без которого покидать город или менять адрес проживания не дозволяется. Английский студент понимал, что такие требования незаконны, но предпочел смолчать, поскольку собирался провести в городе ещё некоторое время.
   Спустя несколько месяцев, на одном званном ужине, он повстречался с тем же чиновником, который занимался его делом в полиции, и каково же было удивление студента, когда он обнаружил в старом знакомом приветливого, веселого и не чуждого до искусств собеседника. Для чиновника такая разница в поведение была естественна и когда английский студент, весьма неблагоразумно, позволил себе пошутить, желая указать на подобную странность, чиновник выпрямился, словно проглотил кочергу и без единого слова удалился прочь.
   Английский студент в течение нескольких лет усердно постигал науки в знаменитом университете, снискавшем известность благодаря таким именам как Кант и Каспари, но больше понять Прусский дух ему помогло простое наблюдение за семейством Майерс. Он был не прочь сделать им одолжение и предоставить в их распоряжение свою комнату на время праздников, а они в свою очередь, приглашали его на прогулки и делили с ним разного рода развлечения. Вначале он не решался наблюдать за членами семьи Майерс, чьи силуэты можно было видеть через стеклянное окошко в нижней половине двери, разделяющей его комнату от маленькой спальни без окон, в которой ночевала большая часть семейства, откуда через широкую дверь можно было пройти в гостиную и столовую, но вскоре студент пришел к выводу, что Майеры относятся к нему, как относились бы к ребенку или собачке - подглядывает он за ними или нет, это им было безразлично, они не заботились тем, чтобы прикрыть дверь или говорить тише на время семейных ссор. Поэтому он часто слушал и иногда наблюдал, разумеется, для сугубо научных целей, последующие зарисовки представляют собой попытку честно и точно передать мысли, поступки и устремления того класса людей, который уже написал несколько глав в учебнике истории и продолжает писать современную главу. Несмотря на это, и посей день в ряду наций, говорящих на английском языке, найдется немного тех, кому что-то известно о жизни этих людей и еще меньше тех, кто понимает их образ мыслей. Впечатления записывались на бумагу в той последовательности, в какой они посещали писателя. Самые ранние впечатления сохранились в отрывочном виде, если же читатель решит продолжить чтение книги, то далее он сможет найти более подробные части и возможно кое-что любопытное. Описания происшествий и людей составлены на основе личных наблюдений автора и являются характерными в большинстве случаев для основных сословий входящих в состав населения Кёнигсберга и других городов Восточной Пруссии. Где безжалостная, доведенная до автоматизма, государственная система сформировала твердую, начищенную до блеска оболочку вокруг ядра средневекового варварства, поддавшегося натиску цивилизации, но все ещё грубого. Глава Frauen-klinik включена в книгу, чтобы показать ту часть жизни, которой уделяется много внимания в Кёнигсберге. Грубость больничных врачей к пациентам, часто практикуемые смелые и опасные опыты, регулярно становятся предметом слухов, которые имеют широкое хождение и возбуждают умы людей. Возможно, исследование характера и нравов этих людей прольет свет на нерешенную загадку, связанную с выдающимися успехами Германии в текущей войне. Но даже если загадку эту решить не удастся, английскому студенту остается надеяться, что внимательный и непредвзятый читатель найдет эти зарисовки не лишенными любопытства и пользы.
  
   ----------------------------------------------------
   Frauenklinik - гинекологическая клиника
   ----------------------------------------------------
  

Домашние сценки

I. Пять утра.

  
   - А ну вставай! - сказала фрау Майер, - уже пять часов.
   - Ja, ja! - Проворчал сонный голос за дверью. Муж повернулся на другой бок - попытки господина Майера встать с кровати ограничились этим единственным движением. Его жена закончила гладить белое муслиновое платье и аккуратно повесила его в шкаф. Затем она разбила в миске полдюжины яиц и принялась их взбивать. Через какое-то время глубокий, размеренный храп стал перебивать звук лязганья ложки. Фрау Майер решительно отставила миску и отправилась в спальню.
   - Вставай! - сказала она, тряся мужа за плечо и стаскивая одеяло, - почти полшестого!
   Господин Майер перевернулся на спину, издав еще один недовольный звук.
   - Полшестого? Я просил разбудить меня ровно в пять!
   - А кто зовет тебя уже десятый раз? Я подготовила твой костюм и почистила сапоги еще полтора часа назад. Надевай штаны, оладьи будут готовы через две минуты.
   Глава семейства отправился в столовую и увидел своего сына, который спал в одежде на диване.
   - В каком часу ночи Курт вернулся домой? - спросил отец.
   Фрау Майер ухитрилась вылить яйца на раскаленную сковороду в тот самый момент, когда муж задавал записанный выше вопрос, последовавшее шипение позволило ей притвориться, что она его не услышала.
   Ее муж повторил вопрос более резким тоном.
   - Он вернулся домой раньше тебя, - ответила жена, - ты разве не заметил его вчера, когда ты пришел?
   Господин Майер не хотел выдать тот факт, что его воспоминания вчерашнего дня были не совсем ясными. Он строго посмотрел на своего сына.
   - Ты заметила, пахло ли от него спиртным? - спросил отец. Юноша спал так крепко, что окружающий шум его не тревожил.
   - Нюхай его сам! - ответила фрау Майер. Господин Майер предпочел оставить этот разговор, а корзинку с обедом наоборот взять, содержанием корзинки его жена озаботилась заблаговременно, наполнив ее бутербродами, колбаской и оладьями.
   - Ты что, не будешь есть булочку с маслом? - спросила жена.
   - Нет времени. Ты разбудила меня слишком поздно.
   Одним глотком он выпил чашку кофе, ругаясь, что он слишком горячий, засунул булочку с маслом в карман и выскочил из комнаты.
   - Если бы мой муж не пил, - говорила фрау Майер сама себе, тяжело вздыхая, - он был бы самым прекрасным и добрым мужем на свете!
   Затем она набросила накидку на плечи, зашла в маленькую лавку напротив, купила полдюжины бутылок пива и поставила их охлаждаться в погребе до обеда.
  
  
  
  
  

II. Разговор за столом.

  
   - Господин Пфеннигфиндер снова приходил сегодня утром, - сообщила фрау Майер, как только она подала на стол полуденный обед. Каждому она положила по ломтику жареной говядины, небольшую горку картошки и джем из черной смородины, полив все это сметаной.
   - Да, - сказала Гретхен, - мама задала ему жару. Трудхен и я стояли за дверью, и мы едва могли сдержаться от смеха.
   - Вот уж не сомневаюсь! - проговорил отец сухо, - как же тебе удалось от него избавиться?
   - В воскресенье он придет снова, чтобы застать тебя дома, - сказала фрау Майер, - он не поверил, что ты получаешь тысячу марок в год.
   - Пусть докажет обратное! - пылко ответил господин Майер. - Он кого угодно способен вывести из себя! Не забудь надеть своё старое платье в воскресенье и держи девочек подальше.
   - Он спросил господина Маркуарда, как он может позволить себе жаркое из телятины, если он получает тысячу марок в год, - сказала Гретхен, - он видел, как фрау Маркуард несла телятину домой.
   - А господину Пикельхаубу он сказал, что его жена носит шелковые чулки! - Сообщила Трудхен, озорно хихикая.
   - А он случайно не сказал, каким образом он это выяснил? - Спросил Курт.
   - Наверное, видел их на бельевой веревке, - объяснила Гретхен, - у нее только одна пара, она моет их после каждого выхода в гости.
   - Какая омерзительная низость! - Воскликнула фрау Маейер, подразумевая сборщика налогов, а не фрау Пикельхаубе.
   - Ну, перестань! - Ответил Курт, - мы должны поддерживать правительство, оно хорошо о нас заботиться.
   - Заботиться о нас? - Удивилась фрау Майер, - большая часть доходов идет в Берлин на содержание принцев, которые родятся как котята - двое или трое в год - и каждый обходиться в сорок тысяч марок!
   - Мне стыдно за тебя! - Сказал Курт, - ты настоящая представительница старой социал-демократии также как и отец, хотя ему, как государственному служащему не престало так себя называть. Вспомни, сколь многому Пруссия обязана роду Гогенцоллеров! Он источник нашего национального и имперского могущества!
   - Не вижу, чтобы нам от этого была какая-то польза! Кроме того, тебе не следовало бы столь презрительно отзываться о социал-демократах. Они делают много хорошего. Пенсия твоего отца была бы вдвое больше, если бы они пришли к власти.
   - Да, - ответил Курт, - наглый плебс всегда требует хлеба и зрелищ, и верит этим треклятым красным, надеясь, что они исполнят его желания.
   - Тогда, позвольте спросить, к кому же вы себя относите, молодой человек? - Спросил господин Майер.
   - Я - патриот!
   - И плебей, несмотря на все твои заносчивые университетские причуды. А если бы ты вышел из аристократии, вероятно, ты бы сейчас, как те русские студенты, восторгался лозунгами: свобода, равенство и братство.
   - Да, отец, по рождению я плебей, - ответил Курт, - и в том нет моей вины, но, по крайней мере, мои устремления выше, чем пенсия и Butterbrod...
   - Только лишь потому, что твой отец-плебей хорошо обеспечивал тебя этим самым Butterbrod, - сказал с достоинством господин Майер, прервав своего сына.
   - Я хочу сказать, - настаивал Курт, - что если бы я был государственным служащим и получал жалование от государства и ждал от него пенсии, то я бы не стал вести себя, как притаившийся социал-демократ, который тайком голосует за злейших врагов Кайзера. Готов поспорить, что это ты помог выбрать старика Шрайкопфски, этого польского еврея, которому нечего делать в немецком Рейхстаге и в Германии вообще. Хочешь возразить?
   - Я готов отдать жизнь за Бога, Кайзера и Vaterland, - высокопарно сказал господин Майер, - каждый гражданин обязан голосовать согласно своему искреннему убеждению, чтобы дать возможность честно высказать свое мнение, закон и здравый смысл распорядились и определили, что голосование должно быть тайным. А посему, это не только право, но и обязанность каждого гражданина никому не говорить за кого он отдал свой голос. Любой немец может голосовать и оставаться настоящим патриотом. Если Vaterland будет в опасности, все социал-демократы встанут на защиту родины. Но в мирное время трудящийся человек, стесненный со всех сторон, будет использовать все средства, чтобы облегчить себе жизнь и выторговать лучшие условия у шакалов и гиен, которые распоряжаются землями и рыночными площадями.
   - Бебель не сказал бы лучше, - ерничал Курт, - мама, ты случайно не знаешь, чего добивается политическая партия, за которую постоянно голосует отец? Чего они хотят? Установить демократическую анархию и свергнуть прежний мир? Для того, чтобы каждый человек мог делать то, что он сам полагает правильным. Религию, брак, семью, общество - всё упразднить.
   - Что за вздор! - Сказала фрау Майер, - этим глупостям тебя научили в университете. Даже не знаю, порой мне кажется, что ничему хорошему они тебя там не учат. Я знаю твоего отца слишком хорошо, чтобы поверить в подобную чепуху.
   Данный аргумент Курт оставил без ответа, посчитав его неприемлемым в споре. Он обратился к отцу:
   - Я согласился бы с тем, чтобы Германия стала демократическим государством, при условии, что остальной мир был бы демократическим. Но мир не такой. Вспомни про Россию! Что если нам снова понадобится дать ей отпор, как в Боснии-Герцеговине год назад. Неужели ты думаешь, что все эти московские нигилисты спасут Кёнигсберг от казаков?
   - Что касается армии - я согласен, - ответил господин Майер, - социал-демократов ждет крах, если они продолжат совать свой нос в дела военных. Было бы лучше оставить несколько прусских полков здесь, на границе с Россией, вместо того, чтобы посылать их в Рейн. Ты помнишь машиниста Пиетровсого? Он возит контрабандой чай через границу, в цистерне с двойным дном. Он говорил, что на расстоянии нескольких миль от границы находится русская дивизия. А Любинский, который неделю назад приехал из Варшавы - я заказывал ему такси, говорил при мне одному господину, что военный гарнизон в Варшаве в три раза превышает цифру в договоренностях. Каждый квартал чиновники вытягивают из нас последние жилы, чтобы собрать больше налогов, в то время как правительство отправляет наши славные прусские полки охранять заводы Круппа от голландцев и бельгийцев.
   - Скорее от французов и англичан, - сказал Курт, - первым делом мы должны взять Париж и Лондон, а потом Варшаву и Петербург.
   - И когда наши войска будут осаждать Париж, литовцы будут колоть штыками наших фермеров, спящих в своих постелях, а казаки будут волочить за волосы твоих сестер по улицам Кёнигсберга!
   - Что ж, - невозмутимо сказал Курт, - Париж гораздо важнее, чем Кёнигсберг, а Бельгия в десять раз больше, чем Восточная Пруссия. Чем-то придется пожертвовать!
   - Вот уж спасибо! - Сказала Гретхен, - я верю, что такая жертва не стала бы тебя беспокоить, при условии, что это не коснулось бы тебя самого!
   - Кто спрашивал твое мнение? - Сказал Курт.
   - Дети! - Прервала ссору фрау Майер, - не обижайте друг друга! Давайте лучше сменим тему!
  
  

III. Сборщик налогов.

  
  
   - Послушайте, господин Майер, вы же не думаете, что я поверю, что это весь ваш доход! Никто не проживет на сорок фунтов в год!
   - Время сейчас тяжелое, господин инспектор, - сказал Майер, - нам, бедным людям, приходиться экономить.
   - Но ведь обе ваших дочки целыми днями шьют, а на изготовлении зонтиков можно неплохо заработать. Наверняка они зарабатывают на двоих не меньше сотни марок в год.
   - Может и так, но все что они зарабатывают, они тратят быстрее, чем что-либо попадет мне в руки. Получив деньги, они непременно заходят в кафе, а затем в театр или на концерт, а во сколько мне обходится их одеть и прокормить - я могу вас заверить, что я трачу на них больше, чем они зарабатывают.
   - Но у вас же ещё есть тридцать фунтов в год, которые вы получаете наличными, и это, не считая чаевых, сумма которых еще больше.
   - Вашими бы устами да мёд пить, господин инспектор! Времена уже не те, что раньше. Сейчас на чай дают Groschen, а не Mark. Даже аристократия стала прижимистой, после того, как налоги снова подняли. А работа физически тяжелая, поэтому приходиться пить много пива, чтобы силёнки были - оттого-то в дом много не принесешь.
   - Ну, хватит, господин Майер, - возмутился инспектор, - будьте благоразумны! Прошлое воскресенье я видел вашу жену с дочерьми в Tiergarten - на них были прекрасные платья. А сын ваш учиться в университете и состоит в студенческом обществе, на собственном опыте я знаю, что это всё обходится не дешево.
   - Для меня самого загадка, как ему удается сводить концы с концами! - сказал Майер, - я лишь плачу за его обучение, так что жить ему приходиться дома, ест он один только хлеб с салом, запивая черным кофе, а иногда ему перепадает немного картошки с селедкой.
   - А в коридоре у вас пахнет совсем не селедкой, - сказал инспектор с улыбкой, - моё жалование в два раза больше, чем то, которое, согласно вашим словам, получаете вы, но я не могу себе позволить жареного поросенка за шесть с половиной фунтов.
   - Я клянусь вам, господин инспектор, - объяснил Майер, пребывая в состоянии крайнего раздражения, но, все еще, держа себя в руках, - поросенка нам подарили господа, в доме которых прежде работала моя жена. По старой памяти они иногда посылают ей небольшие подарки.
   - Ну что ж, видимо, к разумным доводам вы прислушиваться не хотите. Если вы, господин Майер, попадете в ад, где, я боюсь, у вас есть полные основания оказаться, то вы наверняка обхитрите самого дьявола и убедите его вас отпустить. Я могу вас заверить, что государство теряет терпение и не намерено больше мириться с подобным бесстыдным уклонением со стороны вокзальных носильщиков. Всем известно, что у вас полно денег и тот, кто не спускает всё на выпивку, может скопить целое состояние и на старости лет позволить себе жизнь рантье. Я готов поклясться, что ваш доход никак не меньше сотни фунтов в год, а может быть и все двести, но вы имеете наглость заявлять, что ваш доход не превышает сорока фунтов и, тем самым, избегать уплаты налога!
   - Aber zum Donnerwetter, Herr Steuereinnehmer! (*черт возьми, господин налоговый инспектор!), - закричал Майер, потеряв самообладание, - что вы от нас хотите? Вы поставили нас на грань помешательства! Я должен платить церковный налог, школьный налог, городской налог, областной налог и государственный налог, не говоря уже о косвенных налогах на всё, что мы носим, едим и пьем и даже на железнодорожные билеты! Но вам этого мало, вы хотите, чтобы мы сверх этого плотили ещё и налог на прибыль! Что ж, прежде потрудиться доказать наш доход! Вот когда вам удастся это сделать - мы заплатим. Но не минутой раньше!
   - Если бы вы выглядели как бедняк, меня, может быть, тронули бы ваши слова, - ­­­­­­­сказал инспектор тихим голосом, - но на бедняка вы не похожи. Можете быть уверены, что мы найдет способ заставить вас выполнить свой долг!
   После чего инспектор удалился в расстроенных чувствах. Господин Майер вошел в кухню, бормоча себе под нос:
   - Мы скорее бросим всех их в Прегель, чем отдадим им хоть один Pfennig! - обратился он к своей жене, - если им нужны деньги, то пусть идут к евреям!
  
  
  
  

IV. SCHMACK-OSTER*.

  
  
   * Прим. oster - пасха, schmack - бить;
   Schmackostern - обычай хлестать друг друга зелеными прутиками на пасху, чтобы передать живительную силу от растения к человеку, является частью праздника весны в центральной и восточной Германии.
   В пасху молодые парни идут к девушкам как можно рано, чтобы застать их в постели, наносят несильные удары ивовыми или березовыми прутиками по непокрытым ногам и рукам.
   Обычай зародился в дохристианскую эпоху. Является аналогом ритуалов плодородия, которые празднуют пробуждение природы после зимы.
   В восточной и западной Пруссии слово schmack происходит от польского smigac, smagac - хлестать или от нижненемецкого smack - бить.
   В Чехии и Словакии этот ритуал носит название - помлазка.
   ----------------------------------------
  
  
  
   Пасхальное воскресенье. За окном было все еще темно, когда фрау Майер уже работала на своей маленькой кухне. Она одна переделала всю работу по дому, чтобы у девочек осталось свободное время на самих себя, после того, как они закончат шитьё, а также прислуживала квартировавшемуся студенту, который занимал переднюю комнату. Каждый день она вставала в четыре часа утра, а ложилась спать не раньше одиннадцати часов вечера, но, несмотря на то, что она питалась, главным образом, хлебными корочками, размоченными в чашке крепкого кофе, ей не удавалось удерживать свой вес ниже отметки в восемьдесят килограмм. Пожалуй, нельзя было сказать, что она работала быстро, однако, стоило ей зайти, в комнате воцарялся порядок, как по мановению волшебной палочки, без видимых усилий или суеты с ее стороны. С заботами по дому она справлялась безупречно. Жаркое, супы и пудинги были превосходны, по крайней мере, с точки зрения прусского представления о еде. Скатерти и постельное бельё всегда белоснежно-белые, словно купленные только вчера, и, так как, вся грязная работа делалась по ночам, застать её или дом в состоянии беспорядка было невозможно. Разумеется, не было никакой решетки на открытом огне, которую так тяжело чистить, кухонная плита имела прекрасную герметичность, а брикеты спрессованного угля не оставляли столько грязи, как обычный кусковой уголь. Кроме того, до третьего этажа, на котором находилась квартира, большая часть уличной пыли не поднималась, оставаясь на лестнице. Тем не менее, стоит признать, что достижения фрау Майер достойны всяческих похвал. В течение двадцати лет, она ни разу не позволила себе отступить от установленного порядка, поскольку она никогда не брала выходной дольше одного дня, но вместо того, чтобы дать себе отдохнуть от забот, такой выходной требовал от нее выполнения работы вдвое больше обычного.
   В это пасхальное утро с первыми лучами солнца Курт пробрался на кухню в поисках позабытой бутылки содовой. Голова его так и не прошла, но оставаться лежать в кровати он опасался.
   - Гретхен! Трудхен! - Позвала мать, - вылезайте из постелей, иначе быть вам на пасху битыми!
   - Не буди их! - Прошептал Курт, - что же за забава, если никого не отхлыстают на пасху?
   - Вот сам бы и остался в кровати, - сказала фрау Майер, - хорошенько пройтись по тебе хлыстом-то не повредило бы.
   - Свою долю трепки в прошлом году я получил.
   - Вот и поделом тебе. Я посмеялась тогда от души, - сказала она и начала хихикать, погрузившись в свои воспоминания.
   - Эта старая ведьма чуть меня не задушила, - сказал Курт, - у меня потом целый час всё лицо было синее.
   - Не говоря уже и о других частях тела, которые были синими еще неделю, - сказала фрау Майер, не переставая смеяться.
   - Сколько мне взять яиц? - Спросил Курт, - в прошлом году ты сварила шестьдесят, а к вечеру осталось только три. Но ради всего святого, не прячь больше яйца за печкой в прихожей!
   - Вот уж никогда бы не подумала, - сказала фрау Майер, - что вареное яйцо может взорваться спустя три месяца. Я потом неделю проветривала, чтобы избавиться от вони.
   Курт так и не потрудился объяснить, что он подменил вареное яйцо на свежее.
   Гретхен и Трудхен были уже взрослыми девочками, но каждую пасху они с нетерпением ждали утра, чтобы искать спрятанные по дому пасхальные яйца. Фрау Майер заранее варила яйца в кофе, воде или кошенили. А Курт разрисовывал не раскрашенные яйца с выдумкой и озорством, которые каждый год заставляли сестер смеяться или краснеть, когда они их находили.
   Девушки крепко спали, даже постоянные окрики матери не могли их разбудить. Они работали допоздна и, хотя, понимали нависшую над ними опасность, не могли преодолеть сонливость. Поэтому они не слышали стука в дверь, последующих шепотов и, наконец, подозрительной тишины. Вдруг, одеяло было отброшено в сторону одним резким движением.
   А старуха Войч захрипела:
  
   Вот и Пасха пришла - быть тебе, хозяйка, битой!
   Почему же в доме нет скатерти накрытой?!
   Не уйдем мы без яиц и без фунту сала.
   А не то получишь трепку, что не будет мало! *
  
   * " Schmack-Oster, Grun-Oster,
   Funf Eier, Pfund Speck,
   Sonst geh' ich nich' weсk ! "
  
  
   Девочки, было, попытались вскочить с кровати, как фрау Войч одной рукой проворно схватила их за волосы, прижав к кровати, а другой рукой усердно работала связкой прутиков по незащищенным рукам и ногам, пока девочки не взмолились о пощаде. Фрау Майер от души смеялась в дверях, а Курт ухмылялся у нее за спиной.
   Пять минут спустя, девочки уныло натирали мазью красные полосы на руках, в то время как фрау Войч сидела на кухне за столом и пила кофе и ела пирог - обычная замена яиц и фунта сала, которая была в городе в ходу.
   - Уж во второй раз я вам не дамся, фрау Войч! - Яростно объявила Гретхен, - вы были с нами чересчур жестоки! Посмотрите, следы просвечивают даже сквозь рукава моей новой блузки! А жжет, словно от огня!
   - Зато на следующий год, моя дорогая, - ответила старуха, - ты встанешь вовремя, я надеюсь.
   - А я надеюсь, что на следующий год ты будешь лежать в земле, - сказал Гретхен, но не достаточно громко, чтобы ее услышали.
  
  
  
  
  
  

V. Прусская дисциплина.

  
   - Не забудьте, что в девять часов вечера вы должны быть дома! - Сказала фрау Майер своим дочкам, когда они выходили из дома в сопровождении господина Ноймана. Сегодня они собираются на концерт в зоологическом саду - самом большом и наиболее аристократическом парке Кёнигсберга. - Отец сегодня придет с работы раньше!
   - Да, да, мамочка, - отозвались девочки и вскоре скрылись из вида.
   Этим вечером господин Майер вернулся домой ни как обычно, наполненный смесью из пива и виски для придания веселого расположения духа. Сегодня он находился в непривычно возбужденном состоянии, и вскоре его жене удалось выведать причину этого возбуждения.
   - Сегодня привезли опасного преступника из Алленштайна, - сообщил муж, - он боролся с конвоирами всё дорогу, пока его везли в тюрьму, а на вокзале, несмотря на наручники, он ухитрился сбить с ног двоих и чуть не совершил побег. Но его всё же поймали. Об этом мне рассказал инспектор, когда мы сидели в Розенштайне за кружкой пива. Арестованный буянил всё дорогу от Алленштайна, поэтому ему решили преподать урок. После того, как его доставили в тюрьму, ему завязали глаза, раздели, связали и так прошлись по нему палками, что он потерял сознание. Говорят, что теперь он смирный, как котенок.
   - Но это же не по закону, - возразила фрау Майер.
   - Разумеется, но что он может сделать? Он не знает кто его бил, у него нет свидетелей, а тюремный врач позаботиться о том, чтобы ко времени освобождения, на теле не осталось следов побоев. А по-другому с такими людьми нельзя. В жизни бывают такие ситуации, которые выходят за рамки закона.
   Фрау Майер с беспокойством посмотрела в окно.
   - Ты слышал гром? - Спросила она, - я надеюсь, что девочкам хватит благоразумия, чтобы вернуться домой. Ведь на них такие легкие платьица и к тому же они не взяли зонтов. Я бы незамедлительно послала тебя за ними, если была бы возможность их разыскать.
   - Ты предупредила их, чтобы они были дома в девять?
   - Да. К тому же, господин Нойман обещал проследить, чтобы они вернулись вовремя.
   Тем временем, в зоологическом саду военный оркестр заглушал звуки далекого грома. Небо неожиданно потемнело, и крупные капли дождя упали на землю. Но дверной звонок так и не зазвонил.
   В девять часов уже было довольно темно, а сильный дождь всё продолжал лить. Фрау Майер понимала, что девочки нашли укрытие и пережидают, пока ливень не утихнет, но она, тем не менее, смотрела в окно в сторону ярко освещенного Форштадта каждые пять минут.
   Господин Майер поднялся и беспокойно заходил по комнате. Он снял свой кожаный ремень и осмотрел его в свете газовой лампы. Затем он снова его пристигнул, и снял с крючка китайскую плеть, которую его племянник привёз домой из заграницы. Эта плеть была жутким, покрытым пятнами крови, пыточным инструментом - с короткой, твердой рукояткой, к которой крепились кожаные ремешки с небольшими свинцовыми шариками на конце. В конце концов, он отказался и от плети, так как она не соответствовала его целям, и повесил её обратно на стену. Затем он взял с полки истрепавшийся хлыст. Однако, все же, глава семейства предпочел остановиться на ремне - он был тяжелее и имел на конце металлическую пряжку, которая наносила большой урон, в чем он уже успел убедиться, когда у него появлялся повод применить ремень.
   - Дорогой мой, любимый муж! - Сказала фрау Майер, - ты же не собираешься бить бедных девочек? Они не могут вернуться домой из-за дождя. Прояви, хоть раз, благоразумие. Ты просто в плохом расположении духа из-за того, что выпил меньше обычного. Иначе ты не был бы так жесток к девочкам!
   - Они могли бы сесть на трамвай, - ответил он, - я сказал, что они должны быть дома в девять, когда они находятся без сопровождения матери.
   Вскоре дождь прекратился и в половине десятого пришли девочки с господином Нойманом, который принялся многословно извиняться перед фрау Майер за то, что они пришли поздно.
   - Мы спрятались от дождя в кафе, когда поняли, что уже не успеем добежать до дома, - объяснял он, - все трамваи были переполнены, и невозможно было поймать такси, как я не старался. Но, можете быть спокойны, я возвращаю вам девочек в целости и сохранности.
   Фрау Майер выпроводила его так быстро, как только могла, учитывая разыгравшуюся за окном бурю.
   Девочки вошли на кухню, держась за руки, и упали на колени перед отцом, позабыв о своих белых платьицах.
   - Дорогой, любимый папочка! - Сказала Гретхен, - мы никак не могли идти домой под дождем, нам было жалко наши новые платья. Мы больше нигде не задерживались, мы пошли сразу, как только ливень немного ослаб!
   - Снимайте корсеты! - скомандовал отец. - Я сказал вам быть дома в девять!
   Нельзя было сказать, что господин Майер был пьян, но и трезвым его назвать также было нельзя, в любом случае, одно можно утверждать наверняка - в таком состоянии чувство сострадания было ему чуждо. Его хладнокровный и расчетливый разум жестокого Тевтонца не заставил его позабыть о том, что не стоит бить симпатичных дочек, которых еще предстоит выдать замуж, по голове и плечам, а тяжелый ремень не "пройдет сквозь" тугой корсет.
   - Только не ремнем, папочка, только не ремнем! - Взмолилась Гретхен, - это очень больно! Возьми, пожалуйста, плеть! - Сказала она и побежала за плетью. Она быстро вернулась и протянула отцу орудие наказания.
   - О, папочка, возьми, пожалуйста, плеть! Мы снимем наши жакеты и юбки, мы будем стоять неподвижно, только возьми плеть!
   Отец взял протянутую ему плеть и положил её на полку.
   - Хватит разговоров, больше ни звука, - приказал он, - и пошевеливайтесь!
   В этот момент пронзительно зазвенел дверной звонок.
   - Zum Donnerwetter! - воскликнул Майер и пошел к двери.
   - Добрый вечер, господин Майер! - сказал Нойман, который все это время слушал за дверью, - я надеюсь, вы не станете бранить девочек за то, что они пришли домой на несколько минут позже. Вина всецело лежит на мне. Это я не позволял им идти домой в дождь.
   - Отправляйся к черту! - сказал господин Майер, хлопнув дверью перед самым носом молодого человека.
   Тем временем Гретхен спешно готовилась к суровому испытанию. Фрау Майер невозмутимо взяла её одежду и повесила аккуратно в шкафу, где висели все их наряды.
   - Быстрее раздевайся, Трудхен, - сказала Гретхен, - ты должна быть готова, когда он вернется. Ты же знаешь, он бьет не так сильно, если мы делаем всё быстро, он терпеть не может суеты!
   - Я не буду раздеваться! - объявила младшая сестра угрюмо, - он ни за что не заставит меня это сделать! Разве ты не видишь, что он сегодня выпил?
   Господин Майер открыл дверь как раз вовремя, чтобы услышать последнюю часть ее реплики и поймать вызывающий взгляд ее глаз.
   Гретхен покорно снесла наказание, затем она поцеловала руку отца, согласно принятому догмату о воспитании, между всхлипываниями, пообещала слушаться и "больше так не делать", после чего отправилась в кровать.
   А Трудхен категорически отказалась раздеваться. Она встала у открытого окна и голосом, говорящим о серьезности ее намерений, угрожала выпрыгнуть, если отец к ней приблизится. Однако, господин Майер оказался быстрей. Он схватил ее за руку и швырнул на стол. Приступ ярости охватил отца, и последовала ужасная сцена, описанием которой ни один англичанин не унизит себя.
   Когда красные пятна на тоненьких рукавах ее платья начали становиться больше, вмешалась мать:
   - Подчинись своему отцу, Трудхен! - сказала она, - иначе будет только хуже.
   - Я сделаю это только ради тебя, Muttchen! - Сказала дочь, плача, - он не в силах меня заставить - хоть будет бить меня всю ночь! Расстегни мне блузку и помоги мне ее снять.
   После того, как фрау Майер расстегнула дочке платье и втолкнула ее в спальню, она обратилась к мужу.
   - Ты больше не тронешь ее сегодня! - сказала она вполголоса. - Ты наказал ее достаточно. У нее руки и плечи стали синими от ударов, и пошла кровь. Тебе следовало быть благоразумным. Теперь она целый месяц не сможет показаться в платье, и что еще хуже, ты испортил ее новую блузку! Она вся изорвана и покрыта пятнами крови!
   На следующее утро, господин Майер, прежде чем идти на работу, подозвал девочек, которые еще лежали в кроватях, и сказал им такую речь: "я надеюсь, вы запомните, что вы должны быть дома в девять часов, невзирая ни на какие обстоятельства, если вы не находитесь в сопровождении вашей матери. Я хочу, чтобы вы знали, что если вы когда-нибудь попадете в неприятную историю вместе с этим негодяем Нойманом или с кем-то еще... ".
   Он повернулся к ним спиной, открыл ключом маленький ящичек в стене, достал оттуда револьвер и сказал:
   - Если вы позволите любому из этих желторотых пройдох испортить вам репутацию, то я убью вас, затем застрелю вашу мать, а потом себя! Зарубите себе это на носу!
   Девочки слушали и содрогались от страха.
   Когда утром господин Майер пришел на вокзал, он открыл газету и прочел, среди прочего, что восемнадцать процентов детей рожденных в Восточной Пруссии в этом году являются внебрачными. Он ощутил себя морально оправданным за те дисциплинарные меры, которые он применил к своим дочкам.
   Тем не менее, когда вечером он вернулся домой, он подарил каждой дочке по плащу, какие они давно хотели и по шарфу того же цвета. Когда Трудхен примерила свой подарок, то нашла в рукаве золотую монету, завернутую в бумагу и крепко скрепленную булавкой. После недолгих раздумий, она решила, что это плата за новую блузку.
   Сестры были уверены, что история закончилась как нельзя лучше, и остались более чем довольными. Пройдет немало времени, прежде чем они снова придут домой позже девяти часов.
  
  
  
  
  
  
  

Уличные сценки

I. Tiergarten

  
   "Сапожника от банкира отличает лишь одежда" гласит, часто повторяемая, прусская пословица, она указывает нам на одну из примечательных черт прусского характера. Пожалуй, в мире больше нет такой нации, которая ухитрялась бы иметь столь безупречный внешний вид, не растрачивая деньги на дорогие наряды. Их города чистые и пестрые, с широкими улицами, красивыми зданиями, прекрасными парками и современными трамваями. Часто у них бывает много долгов, которые нередко доходят до предела их кредитоспособности, но перед взором гостя всегда предстает великолепный и безукоризненный фасад их благополучия.
   Повседневная одежда простых людей также достойна внимания. Рабочие не донашивают одежду, от которой отказались более состоятельные классы, но и собственные обноски, которые раньше были выходным костюмом, не становятся их рабочей одеждой, но используют специально для работы сшитую прочную и удобную одежду. Ни одна уважающая себя женщина или девушка из низшего или среднего класса, выполняя работу по дому, не наденет своё старое платье. Для этих целей у них есть рабочий жакет, который можно быстро и легко постирать, а также широкий передник, его носят прямо поверх юбок. Вернувшись с улицы домой, одежду тотчас снимают, чистят щеткой или влажной тряпочкой и аккуратно помещают на вешалку, подходящую для каждого предмета одежды по форме и размеру, чтобы одежда не потеряла форму и была готова к следующему выходу из дома. Прусскому мужчине, если конечно ему не безразлично уважительное отношение к себе со стороны своих товарищей и начальника, никогда не придет в голову засунуть руки в карманы или носить в них что-нибудь тяжелее аккуратно сложенного носового платка.
   Вероятно, ни один город мира сходного размера не может выставить на показ такое множество образцовых франтов и элегантно одетых женщин (согласно их собственному представлению об элегантности) как Кёнигсберг. А местом, где это прекрасное множество можно увидеть является Tiergarten в воскресный вечер - главная площадка для парадов города. За вход взимается небольшая плата с целью оградиться от лиц, чье присутствие нежелательно, а билет на все лето можно приобрести за три шиллинга и большинство предпочитает купить билет на весь сезон. Можно ходить часами по великолепным скверам чудесного парка и встретить сотни и тысячи нарядных людей - щеголеватых клерков и торговцев из контор и лавок со всего города, каждый под ручку со своей собственной Гретхен и Трудхен; офицеры-франты из гарнизонов непременно окруженные бабочками-поклонницами, порхающими изящными крылышками-веерами; состоятельные держатели лавок и рантье с тучными женами в черных шелковых платьях, а впереди стройной колонной маршируют их чистенькие детишки; в то время как остальные тысячи небольшими группами сидят за бесчисленным множеством столиков под деревьями и пьют пиво или кофе и едят сандвичи, делая это с превеликой осторожностью, чтобы ни одна капля и ни одна крошка не испортила их безупречный наряд. Воскресенье в Пруссии это чудесный день, вы нигде не найдете ничего подобного.
   Матери всего мира обычно озабочены тем, чтобы сбыть своих дочерей - эта общая материнская черта также в большой степени развита и у матерей Пруссии. Положение, при котором поиски подходящей партии терпят неудачу, становится несмываемым позором для дочки и для ее матери, поэтому конкуренция на матримониальном рынке высока. Воскресный парад в Tiergatren - превосходная возможность показать "товар" лицом, поэтому фрау Майер никогда не пропускала эти вечера, и, если была хорошая погода, выводила своих дочерей в свет в их "grandes toilettes".
   Фрау Майер не отпускала дочек одних, поскольку на улицах Кёнигсберга девушки не могут чувствовать себя в безопасности от назойливого внимания сомнительного характера или даже явных оскорблений, в особенности, когда их одежда призвана это внимание вызывать. Сама фрау Майер была одета дорого, но не броско в серую альпаку, в то время как, девочки были в белом, словно два одинаковых этюда в белых тонах. Белые платья, шляпки с широкими полями и белыми перьями - обе наклонены под одинаковым углом, лайковые перчатки, белые туфли и чулки, и белый зонтик от солнца. Не единой складки или пятнышка - всё в их нарядах было безупречно. А поскольку сами девушки были хорошенькие, свежие и цветущие, многие, бросив на них случайный взгляд, удостаивали их тут же вторым, тем временем как девушки медленно прогуливались по тенистым аллеям. Сердце фрау Майер переполняла гордость, а когда офицер или солидно одетый человек, позабыв на мгновение о своей спутнице, бросает взгляд на мечту воплоти - двух прелестниц в белых платьях, которые выглядят словно сошедшие с витрины модели магазина Вертхайм, то суровое выражение лица матери озаряется, на миг, улыбкой удовлетворения.
   Однако никто с ними не заговаривал, за исключением старых знакомых, поскольку зоологический сад это неподобающее место для ухаживаний за дамой. Официальное представление юноши и девушки возможно только на званных вечерах или балах, хотя прусской девушке дозволяется определенная вольность в ведении матримониальных дел, но переговоры сторон должны происходить с одобрения родителей, в противном случае невеста может остаться без приданого.
   Женская часть семейства Майер прогуливалась по парку уже вторую половину часа, как Трудхен неожиданно повернулась к матери и воскликнула:
   - Смотри! Неужели это Курт? Точно, он сидит с Фелицией Юнкер! Он увидел нас и идет в нашу сторону.
   Фрау Майер нахмурилась. Фелиция Юнкер очень привлекательная девушка с белокурыми волосами, всё состояние которой заключалось в её симпатичном личике. Она работает кассиром в большом магазине мануфактурных товаров и, очевидно, тратит все деньги на наряды. А ее мать уборщица - с годами выполнять тяжелый труд ей становится всё трудней и вскоре дочке придется взять мать на содержание, но, быть может, бог смилостивиться, и старушка умрет раньше. Кроме овдовевшей матери родни у девушки больше нет. Фелиция ведет свободную жизнь, вокруг нее много ухажеров и она занята тем, что постоянно поддерживает и увеличивает их число, привлекая к себе так много студентов и мужчин с деньгами, как ей удается посредством своего красивого личика, ярких нарядов и непринужденных манер. Когда Курт окончит университет и станет врачом, он сможет найти невесту с приданым не меньше двух-трех тысяч фунтов - а деньги ему понадобятся, чтобы начать свою частную практику, поэтому родители должны быть бдительны и не допустить сомнительных связей, которые могут помешать этим планам.
   - Ты сидел с Фелицией Юнкер? - спросила фрау Майер, как только Курт присоединился к ним.
   - Да. Что же из этого?
   - Тебе прекрасно известно, что если я расскажу об этом твоему отцу, то ни одного пфеннига больше не будет потрачено на твое обучение.
   - Пусть бы они совсем прекратились - мне нет до этого дела! - ответил Курт пылко. - Ты больше не привяжешь меня к своей юбке этой угрозой! Все мои друзья развлекаются как могут. Мне и так приходится обходиться одним шиллингом в неделю на карманные расходы, в то время как все мои сверстники имеют фунт. И после всего этого мне еще говорят, что мне запрещается смотреть на красивую девушку.
   - Никто не запрещает тебе смотреть, - спокойно ответила мать. - Но я знаю Фелицию Юнкер и ее мать достаточно хорошо, чтобы утверждать, что Фелиция никак не может считаться "grande partie". Она легкомысленна, но далеко неглупа. Я предупреждаю тебя - держись от нее подальше. Она нам неровня.
   - Вздор! - воскликнул Курт. - За ней ухаживает половина студентов из клуба. Только случайному стечению обстоятельств я обязан тем, что она согласилась сегодня пойти со мной в парк. Парень, который пригласил ее на свидание не смог пойти по причине разбитого носа. Я лишь помог товарищу и подставил плечо.
   - Последнее время ты подставляешь свое плечо чересчур часто. Чтобы развлечь таких девушек как Фелиция Юнкер нужно иметь деньги, а поскольку у тебя их нет, ты, как я понимаю, предложил ей не только свое услужливое плечо, в противном случае она не стала бы тратить с тобой время. Тебе достаточно один раз спустить штаны, как она вцепится в тебя с хваткостью смерти и отделается от нее уже не получиться.
   - Предоставь мне решать, - сказал Курт. - Она знает свое место и понимает, что ни один студент из университета не позволит себя захомутать дочке уборщицы.
   - Завтра же я скажу ее матери, что если еще раз тебя увидят с этой девкой, то ты бросаешь университет и идешь работать на вокзал, и сам будешь зарабатывать себе на хлеб, - решительно сказала фрау Майер.
   - Я никогда не буду таскать на вокзале чемоданы, как отец! возразил Курт.
   - Ну, можешь работать, кем хочешь, - ответила мать, - только в таком случае ты узнаешь, как высоко Филиция Юнкер тебя ценит!
   Курт сердито отвернулся и ушел без единого слова.
   - Передай Филиции привет от меня! - крикнула ему в спину Трудхен.
   - Захлопни рот! - яростно бросил он, и несколько прохожих засмеялись.
  
  
  
  
  
  

Уличные сценки

II. Пожар!

  
   В доме, где проживало семейство Майер, имелся большой чердак, которым пользовались все жильцы этого дома - они хранили там свои вещи и сушили одежду, когда погода не позволяла вывешивать её на улицу. Под домом также имелся подвал, который был поделен между хозяевами квартир на отдельные кладовки - там лежали уголь и картошка. В отличие от домов в Англии, здесь в каждой квартире к кухонной плите был подведен рукав, куда хозяйки высыпают сажу, который вел к общей трубе, а труба вела в подвал к ящику, где собиралась сажа со всех квартир. Данное бытовое удобство было расположено в той части подвала, которая была отведена Майерам.
   Дымоход вел в подвал, что облегчало работу трубочистам.
   По соседству с ящиком для сажи находилась куча старых тряпок. Никто уже не скажет наверняка - то ли искра попала на них, невзирая на якобы огнестойкую дверь, то ли тление началось из-за произвольного возгорания. Лишь тоненькая струйка дыма успела просочиться на улицу через подвальное окошко, как один сознательный мальчуган уже разбил стекло пожарной тревоги и прежде, чем сами жильцы узнали, что приключилось с их домом, целая пожарная команда уже мчалась к ним на помощь.
   Первым мчался пожарный на велосипеде, словно Моисей верхом на метле, он звенел в колокольчик, требуя уступить дорогу. Следом в двуколке ехал Brand-direktor, спереди сидел пожарный и правил превосходным рысаком. Основная процессия ехала за двуколкой, она состояла из повозки с пожарным шлангом, повозки с лестницей, а также повозки с огнетушителями и, наконец, самой пожарной машины, каждую из них тянули от четырех до восьми огромных лошадей - они неслись по улицам города с оглушительным звоном и топотом тяжелых копыт и с дребезжанием металлических агрегатов. На каждой лошади был колокольчик размером не меньше тех, что устанавливали на старых американских локомотивах. Проезд пожарной команды по улицам города - одно из примечательных зрелищ Кёнигсберга. Услышав приближающийся звон пожарного колокольчика, всё уличное движение спешно перемешается на соседние улицы, уступая дорогу мчащемуся гвалту. Отчасти этому великолепному зрелищу обязано нежелание жителей Кёнигсберга менять лошадей на современные моторы, что, однако, произошло совсем недавно.
   Господин Майер спал, когда Гретхен выглянула в окно и неожиданно воскликнула:
   - Мама! Где-то пожар! На улице полно людей и все бегут на Георгштрассе.
   Она распахнула окно и выкрикнула:
   - Где пожар?
   - Подвал ваш горит! - последовал пугающий ответ.
   Гретхен помчалась на кухню сообщить новость.
   - Mann! - позвала фрау Майер, - иди скорей сюда! У нас в подвале пожар!
   - Ты взяла ключи? - спросил муж и поспешил за ней вниз по лестнице. Жене снова пришлось вернуться за забытыми ключами.
   Когда они спустились вниз, подвал был весь в дыму, а Brand-direktor пытался выбить дверь в кладовую Майеров. Пока жена отпирала замок, было видно, как дрожат ее руки. Когда дверь была открыта, двое мужчин исчезли в клубах удушающего дыма.
   - Воду неси! - прорычал господин Майер и его жена побежала по лестнице вверх настолько быстро насколько позволял ее вес. Майер выбрался из подвала и столкнулся с женой, которая уже возвращалась с пол-литровым кувшином воды наполненным наполовину. Ругаясь, он выхватил у нее кувшин, и выронил его из рук, кувшин упал на цементный пол и разбился на мелкие части. Люди на улице засмеялись.
   К этому времени уже дюжина пожарных с ручными огнетушителями была на месте и опасность миновала. Остаток дня пожарная команда провела инспектируя остальной дом сверху донизу, заглядывая во все печи и плиты, вызывая бесчисленное недовольство жильцов и причиняя им неудобство. Наконец пожарные уехали, убедившись, что вероятность возникновение нового пожара мала настолько насколько это возможно.
   После ужина Трудхен прочла вслух сообщение об этом происшествии из вечерней газеты, найдя его восхитительным, сожалея, однако, что ее имени не было упомянуто.
  
  
  
  
  
  

Уличные сценки.

III. На рынке.

  
   Фрау Майер, накинув поверх повседневного жакета черную широкую накидку, взяла под руку корзинку, и отправилась на рынок за продуктами. Еще не было шести часов утра, но солнцу уже ярко светило на широкой площади, на которой яблоку негде было упасть, столько там было продавцов и покупателей.
   Первым делом она подошла к торговке масла, сыра и яиц, муж женщины был фермером, поэтому у нее были самые свежие продукты. Фунт катышков масла, заворачивался в ткань, а затем в капустный лист, чтобы оно не растаяло и оставалось свежим. Множество таких свертков лежало в огромных плетеных корзинах. Были и другие корзины наполненные яйцами. Торговки говорили на Plattdeutsch,* самой колоритной его здешней разновидности, они зазывали прохожих, часто обращаясь к ним по имени, расхваливая свои товары. Цена масла была такой же как в Англии, а яйца можно было купить по цене от десяти пенсов до одного шиллинга за двадцать штук.
   ---------------------------------------------------
   * Plattdeutsch - нижненемецкое наречие
   ---------------------------------------------------
   Затем стояли лавки с овощами и фруктами. Непрерывные фонтаны брызг орошали всё что склонно к увяданию, сохраняя редис и зелень свежими, словно только что сорванными с грядки.
   Но настоящим чудом являлся рыбный рынок. Ни одна уважающая себя фрау из Кёнигсберга не станет покупать неживую рыбу, за исключением, конечно, засоленной или маринованной. Этим фактом объясняется бесчисленное множество баков - одни из стекла, другие из металла, откуда вычерпывается, шлепающая хвостом и извивающаяся, рыба, чтобы быть переданной в руки покупателю. В таком случае, не может быть никаких сомнений в свежести купленной вами рыбы.
   Многие женщины, торгующие на рынке это почтенные жены фермеров, но есть здесь также и такие представители этой профессии, чья дурная слава известна всему городу. Недаром поговорка: "ругаться как торговка рыбой из Кёнигсберга" в ходу по всей Восточной Пруссии. Женщины эти нередко затевают между собой жестокие ссоры - бывает, что одна из них перекинет другую через колено, задерет ей юбку и хорошенько отшлепает на глазах у всей публики и к немалой её потехе, так что даже конторские служащие выглядывают из окон вторых этажей.
   На мясном рынке все сверкает чистотой, как и везде. Здесь лежат громадные куски льда, чтобы продукт не портился. Все столы из мрамора. Каждый кусок мяса имеет штемпель - знак того, что мясо проверенно государственной инспекцией, которая не нашла в нем опасных микробов и признало его безопасным. Запрещается забой скота вне стен государственных скотобоен и также продажа мяса без санитарного штемпеля. Зараженное мясо не выбрасывается - оно часами обрабатывается паром под высоким давлением, чтобы убить бактерии, а затем продается по сниженной цене, прямо на скотобойне.
   Фрау Майер купила отличного угря на полтора килограмма за два фунта и шесть шиллингов и велела торговке рыбой, о репутации которых мы уже писали, самой всунуть угря в корзинку. Фрау Майер было противно трогать это животное своими руками, дома же она переложит его в большую миску и, пригвоздив его вилкой, нарежет на аккуратные части, которые имеют уже обезличенный вид, больше не напоминающий это отвратительное животное.
   Однако этот угорь оказался ей не по зубам.
   Почувствовав, как в ее руке задрожала корзинка, она заглянула в нее и увидела, что угорь лезет наружу. Она наклонила корзинку набок и яростно ее затрясла, чтобы заставить угря вернуться на место, но угорь принялся извиваться еще энергичнее и со шлепком упал на землю. Он продолжил бегство, направившись в сторону реки, полз он, разумеется, не так быстро, но с безошибочным целеустремлением, пока Фрау Майер преследовала его, наклонялась время от времени, но, так и не решилась дотронуться до него. В конце концов, она заплатила маленькому мальчику шесть пенсов, чтобы тот поднял беглеца и положил обратно в корзинку.
   Она поклялась больше никогда в жизни не покупать угря.
   На рынке она услышала, что сегодня придут на судах литовские фермеры и привезут картошку. Поэтому вечером она пошла на Прегель, чтобы сделать запас на зиму. Люди, которые утверждают, что знают в хорошей картошке толк, говорят, что самая лучшая в мире картошка растет в Литве и Восточной Пруссии. Поэтому можно с уверенностью сказать, что картошка купленная на рынке Кёнигсберга имеет отменное качество.
   Барки с картофелем пришвартованы у пристани вдоль всех каналов, которые пересекают город. У каждого фермера есть свое судно, оборудованное жилой надстройкой и печью, чтобы варить картошку. Такие барки перевозили от двадцати до сотни тон. Из далека гора картофеля выглядела словно груда обкатанной волнами гальки на берегу моря. Выросшая в плодородной песчаной земле Восточной Пруссии, картошка урождалась почти такой же гладкой, чистой и белой как яйцо. Картофелины были небольшими, но одинакового размера, все до одной без пореза или повреждения.
   В маленькой кабинке на печке закипала вода в котелке, наполненном до краев картошкой, рядом с печкой стоит бочонок с засоленной селедкой. Потенциальный клиент, который может стать покупателем или человек знакомый торговцу-фермеру, получает на пробу сваренную картофелину (в мундире) и к ней кусочек селедки. Горячую картошку разламывают пополам, а внутри она былая и мучнистая, как шарик хлопка.
   Фрау Майер купила пять Английских центнеров (*250 килограммов), бдительно контролировала процесс взвешивания, следила за тем как картошку грузили на ручные тележки, которые во множестве стояли вдоль берега. Она заплатила два шиллинга за центнер (*английский центнер = 50,8 кг), жалуясь на высокую цену. Фрау Майер помнила времена, когда цена была один шиллинг.
  
  
  
  

Уличные сценки.

IV. Визит Кайзера.

  
   KAISER-MANжVER! Кёнигсберг наполнился военными, почти в каждом доме, каждой уважаемой семья квартировался лейтенант либо иной офицер званием повыше. Само же поле для манёвров находилось на несколько миль южнее от восточно-прусской столицы - отчего кайзер не имел возможности посетить город, но ходили слухи, что он будет проезжать через пригород Кёнигсберга по пути в загородный дом Фон дер Гольтца, недалеко от Кранца.
   Накануне Гретхен и Трудхен пришли домой в плачевном виде. Курт взял их с собой посмотреть на кавалерийские маневры в Прейсиш Ейлау. Где среди огромной толпы была одна группка хорошо организованных и решительных студентов, которая прорвалась через полицейский кордон и позволила человеческой массе хлынуть на широкое поле. Но прежде чем кто-либо из них смог угодить под копыта, вовремя подоспевшая пожарная команда усмирила толпу мощной струей ледяной воды, которая сшибала людей с ног словно кегли. Курт Майер, который был одним из этих самых студентов, потащил за собой и сестер, где они угодили в самую гущу ужасной свары. К счастью они не пострадали, чего не скажешь об их весенних нарядах, которые не подлежали починке. Курт был уже слишком большой, чтобы бить его ремнем, поэтому наказание ограничилось лишь несколькими подзатыльниками для девочек. А потом еще неделю им пришлось пролежать с тяжелой простудой. Социал-демократические газеты накалились до бела от ярости, когда пошел слух, что сам наследный принц отдал приказ усмирить толпу. Даже господин Майер был зол, правда, не дольше нескольких часов, в течение которых, он уже решил было не принимать участия в параде ветеранов в честь приезда кайзера.
   Городские власти приняли решение высадить липы вдоль шоссе, ведущее к Brandenburgertor, чтобы, таким образом, создать местный Unter den Linden. Предполагалось, что сам кайзер посадит первое дерево и покажет остальным пример, который, несомненно, привлечет внимание к новому пригороду. Его секретарь принял предложение, после чего были сделаны тщательные приготовления к церемонии.
   Зрители начали собираться еще за несколько часов до назначенного времени. Местные ветераны 1866 и 1870-71 годов получили задание охранять порядок на главных улицах города. Можно с уверенностью сказать, что среди постаревших героев две тысячи согбенных, седых калек, которые собрались в честь своего великого полководца, увидят его в последний раз в жизни. Многие из тех, кто пришел по такому случаю с окраин, были одеты в лохмотья, потому как их пенсия составляла лишь несколько жалких шиллингов в месяц, но они пренебрегали помощью со стороны городских властей и уклонялись от их деспотического надзора. Некоторые надели свои награды - железные кресты или менее значимые знаки отличия. Другие нашли свои военные мундиры или фуражки, чтобы почтить в них своим присутствием такое знаменательное событие. Все они стояли прямо, насколько позволили их согбенные фигуры, в то время как натиск толпы сдерживался жалостью и уважением к убеленным сединами защитникам Vaterland, которые стояли в две реденькие, колеблющиеся шеренги.
   Они ждали уже несколько часов. Погода изменилась и резко похолодало, дождь с сильными порывами ветра и мокрый снег окатывали широкую улицу. Представители городской власти стояли небольшими кучками вокруг лопаты с серебреной ручкой, которую Его Императорское Величество должен был увековечить своим волшебным прикосновением. Начальство поднимало воротники своих меховых пальто, и зябло на ветру. Старые солдаты же не имели при себе и простых пальто, но, все до одного, оставались на своих постах. Городское начальство и солдаты молили бога, чтобы Кайзер поскорее приехал.
   Он заставил их ждать четыре часа. Ближе к вечеру, ветер сменился на восточный и начал разгонять тучи, но хоть солнце и выглянуло пару раз, капли дождя на ветках деревьев превратились в кристаллики льда, а люди ощутили приближение "русского" мороза.
   Наконец, вдалеке, на шоссе, появился императорский автомобиль, который ехал следом за кортежем из десяти машин; продрогшие ветераны встречали его слабыми криками "ура", поддержанными еще более слабыми приветствиями, быстро редеющей, толпы. Но, то ли секретарь допустил ошибку, то ли император боялся подхватить простуду на пронизывающем ветру, но сверкающая вереница машин пронеслась сквозь толпу, обдав ее брызгами грязи, с ревом моторов, пролетела мимо группы чиновников с обнаженными головами, опущенными в почтительном поклоне у Бранденбургских ворот. Колонна автомобилей скрылась раньше, чем зрители смогли прийти в себя. Не наберется и десяти человек, которые мельком смогли увидеть монаршее лицо, но те, кому все-таки посчастливилось это сделать, утверждали, что кайзер даже не потрудился посмотреть в окошко своего автомобиля.
   Толпа расходилась с чувством негодования. Старые солдаты ковыляли обратно домой, кто-то из них уже не встанет со своих кроватей наутро. Господин Майер, который в последний момент передумал и решил исполнить свой долг, вернулся домой в бешенстве, сорвал с себя промокшее пальто, которое жена принесла ему после полудня, зашвырнул пустую бутылку рома в ведро для угля, отчего раздался страшный грохот, и поклялся тысячей чертей и гром с молнией, что впредь он даже не встанет с дивана, чтобы увидеть кайзера.
   - Жена, - сказал он, - помнишь ли ты, как в 1888 году к нам приезжал кайзер Фриц? Помнишь, как он ехал в открытой карете, приказал перевести лошадей на шаг, а сам встал, и все время кланялся и улыбался людям? Когда он подъехал к ветеранам 1870 года, он вышел из кареты и поговорил с ними, с кем-то пожал руки, кому-то дал золотую монету. К двум-трем он обратился по именам, спросил, не беспокоят ли их боевые раны, и вел себя с ними как старый приятель. Он был настоящим кайзером, у нас больше не будет такого как он! Если он был бы жив - Германия была бы другой, и нам стали бы не нужны социал-демократы. Но новый кайзер высокомерен как сам дьявол, и топчет нас, простых людей, своим каблуком. Виной тому его мать-англичанка. В его венах течет холодная и горделивая английская кровь. Единственная ошибка, которую "наш Фриц" допустил это женитьба на английской принцессе, в чем он, конечно, раскаялся, но было уже слишком поздно - бог позвал его к себе.
   - Отец мой был человеком богобоязненным, - сказала фрау Майер, - он читал Священное Писание каждый день и молился, чтобы бог помог ему видеть будущее. Мой отец предсказал войну 1870 года по кроваво-красному закату, которое озаряло вечернее небо на протяжении всего лета. Он сказал, что это знак - и оказался прав. А когда наши храбрые солдаты одерживали великие победы, он сказал, что эта война разорит Германию, потому как победа в войне сделает нас горделивыми, грубыми и бездушными. А потом он добавил, что есть еще одно пророчество, которое говорит, что Германия будет унижена и уменьшится до такой степени, что сможет спрятаться за фиговым деревом.
   Я не знаю, откуда такое пророчество, но он говорил, что это написано в Библии. А теперь этот горделивый кайзер загонит нас всех в могилу - можешь мне поверить. А все началось с этой вероломной принцессы и ее английского доктора, Макензи, который убил "нашего Фрица"!
   На следующий день, когда господин Майер пришел домой, его настроение было заметно лучше. Он сказал, что наследный принц спас честь Гогенцоллернов. Сначала, он посетил Королевский Замок, и отобедал там с городскими вельможами, где он вкусил Кёнигсбергские клопсы (разновидность тефтелек со сметаной) и высоко оценил их вкус. Он принес извинения за нерадивость отца, и затем прошел по улицам весь путь до вокзала пешком, где его ждал императорский поезд, чтобы доставить его в Берлин. Железнодорожное начальство приняло меры, чтобы не причинять неудобств важной особе, но как только наследный принц подошел к вагону, два чумазых механика, которые не слышали предупреждения, что все рабочие должны покинуть перрон, пробрались между вагонами и столкнулись лицом к лицу с разодетой толпой знати и чиновников, составлявшей свиту наследника престола. Двое мужчин остолбенели в ожидании пугающего наказания, которое неминуемо должно было последовать за немыслимым нарушением этикета. Но прежде чем, пришедший в ужас, начальник вокзала смог вмешаться, наследный принц подошел к ним и завел с ними разговор. Он спросил у них, в чем состоит их работа, какое у них жалование, сколько у них детей - после чего он искренне изумился тем, как можно накормить семерых детей на один фунт в неделю. Принц пришел в неописуемый восторг от напуганных, односложных ответов механиков, он попытался подражать их говору и сам же рассмеялся тому, насколько эта попытка оказалась неуклюжей, а, напоследок, он настоял на своем желании пожать их, покрытые сажей, лапы и дал каждому по золотой монете и попросил передать привет женам и детям. Все сошлись на том, что наследному принцу удалось спасти положение с легкостью и непринужденностью.
  
  
  

Уличные сценки

V. Der Naturmensch.

  
  
   Германия, как и Англия, это дом для чудаков всех мастей и излюбленное место остановки цирка уродцев - иллюстрацией чему служит известный каламбур: "it takes a few cranks to turn the world".
   ------------------------------------
   Игра слов:
   cranks - 1) коленчатый рычаг, заводить рукоятью, поворот. 2) чудак.
   *** английский каламбур: "нужно найти лишь точку опоры, чтобы перевернуть мир", который можно также перевести, как "достаточно лишь нескольких чудаков, чтобы свести мир с ума".
   ------------------------------------
   Для тех, кто не привык идти протоптанными тропами, Германия становится страной целительных источников, поборников вегетарианства, загадочных религиозных сект и непостижимых суеверий. Здесь нет недостатка в пылких реформаторах, которые готовы, и можно даже сказать, жаждут подвергнуться гонениям и пострадать за свои необычные убеждения, засевшие исключительно в их головах, но пощадившие головы всех остальных.
   Однажды, во второй половине дня, Трудхен вбежала на кухню в состоянии полнейшего возбуждения:
   - О, мама, пойдем скорей! В Форштадт приехал лесной человек со своей женой и ребенком! На улице полно людей. Я сама только что об этом узнала и сразу же побежала рассказать тебе! Пойдем скорей, пока он не ушел!
   Фрау Майер накинула свою черную пелерину, скрывающую ее повседневный жакет, и побежала вниз по ступенькам. Они обе зашли в маленькую лавку в Форштадте, постоянными покупателями которой они являлись, и попросились пустить их к окошку на втором этаже, чтобы посмотреть диковинное шествие.
   Напор любопытствующий толпы вытеснил "лесного человека" и его семью с тротуара на улицу, но он быстро расчистил себе путь, достав тяжелую дубину и, принявшись размахивать ею перед собой во все стороны. За ним шла жена и тянула за собой напуганную маленькую девочку. Мужчина носил одни только парусиновые штаны, которые были ему до колен. Волосы у него рыжие, нестриженые, но гладко лежащие; курчавая расчесанная борода того же цвета; и темные, внимательные глаза. Кожа, его стройного, мускулистого, тела коричневая от солнца, но чистая. Длинный нож заткнут за ремень, к которому также крепилась сумка, сплетенная из травы. Он шел неторопливо, время от времени, размахивая дубиной, от которой толпа отступала, словно по мановению волшебной палочки. У него был острый глаз и, казалось, что он замечает всех и каждого, а насмешливая улыбка обнаруживала то, что он о них думает.
   Его жена укрыла свои плечи, небрежно накинутым, одеялом, и еще одно она несла в руках, вероятно, которое ее муж сбросил с себя перед входом в город. Ее золотистые волосы не были заплетены в косу, а собраны связкой плетеной травы. Она была босоногая, а при ходьбе одеяло раскрывалось и обнаруживало, что под ним было нательное белье из небеленого льна, скроенное по моде французской сорочки, которое опускалось до колен. Девочка носила схожее облачение, свое одеяло она тащила за собой, волоча его по пыльной дороге, посчитав излишним укрываться под полуденным солнцем. Ребенок был почти таким же загорелым, как и отец, в то время как на белой коже матери, солнце высыпало богатый урожай веснушек.
   Это шествие по улицам города было не чем иным как анонсом будущего выступления, которое будет иметь место, сегодня вечером, в Stadt-theater. Лесной человек сам заплатил за аренду театра, где он планировал выступить с публичной лекцией, поэтому вход был бесплатным для всех.
   Гретхен и Трудхен очень хотели пойти и просили их отпустить и, несомненно, их ожидания оправдались. Когда лектор вышел из-за кулис, все зрители (а театр был набит битком) встали со своих мест.
   - Мама, дай мне взглянуть! дай мне взглянуть! - прошептала Трудхен, пытаясь отодвинуть мать в сторону, чтобы тоже увидеть сцену.
   - Тебе разве не видно? - спросила фрау Майер, не сходя с места. - Я вижу его хорошо.
   - Я вижу только его голову, - ответила Трудхен, - но я хочу увидеть его всего!
   Зрители с соседних мест встретили это невинное высказывание хихиканьем, а Трудхен залилась румянцем, от смущения ей захотелось провалиться под землю. Когда возбужденная публика снова уселась, все обнаружили, что сцену стало видно гораздо лучше (так как театр был построен с умом). Мужчина, одетый также как и днем, вышел на середину сцены, женщина сидела на полу, скрестив ноги, напротив ярких огней рампы, ее коленки выглядывали из-под сорочки, которая была ей не по размеру; а ребенок в такой же позе и одежде сидел рядом с ней. Женщина смотрела, не моргающим взглядом, на огни нижних софитов и тысячи любопытных лиц позади них, мать и ребенок выглядели простодушными и наивными.
   Мужчина, на чистом, грамотном немецком с мюнхенским акцентом, рассказал историю своей жизни. Он окончил университет, был прожигателем жизни и сорил деньгами. В конце концов, его здоровье было подорвано, и он обратился к природе. Он сам распахал часть земли в своем баварском поместье и, в течение года, приучил себя к жизни под открытым небом; благодаря физическим нагрузкам он стал достаточно сильным и ловким, чтобы прокормить себя плодами своего труда. Он жил на одних только овощах, фруктах и цельных зернах, которые вырастил сам. Все время он проводил на открытом воздухе, зимой и летом, днем и ночью, спал на земле в любую погоду, обернувшись лишь одним одеялом. Он находил любую погоду прекрасной. Дождь и холодный ветер - освежающим и бодрящим, теплый солнечный день - расслабляющим и безмятежным, и его тело отлично приспособилось переносить изменения погоды. Он больше не болел ни одного дня, с тех пор, как он вернулся в природу, и, хотя, ему уже пятьдесят лет, он чувствует себя здоровее, крепче, бодрее и ловчее, чем в двадцать лет; и уверен, что его ждет еще полвека счастливой жизни.
   Вскоре после того, как он начал новую жизнь, он подобрал на улицах Мюнхена девочку-бродяжку, голодную и никому не нужную, вырастил ее и воспитал в духе своего учения, а когда она достигла совершеннолетия, взял ее жены. Она родила ребенка в гуще леса, посреди сильной снежной бури, без посторонней помощи и почти без боли, и, с тех пор, ни мать, ни дитя, ни разу, не болели.
   Он рассказал, в чем заключается его цель. Пятнадцать лет назад он начал свое паломничество по всей Германии. Раз в год он переезжал из одного города в другой, арендовал на новом месте небольшой участок земли, засеивал его и, пока рос новый урожай, семья питалась запасами прошлого года, которые он и его жена перевозили со старого места. Он пришел к выводу, что достаточно лишь двух-трех часов труда в день, чтобы обеспечить себя всем необходимым, все остальное время он посвящал созерцанию, познанию мира и отдыху. Он путешествовал по тридцать или сорок миль в год из Баварии до Восточной Пруссии и в каждой деревеньке или городишке, он оставлял небольшую колонию новообращенных. Он выступал с публичными лекциями во всех крупных городах, которые встречались ему на пути. Он обращался к доходу с родового имения лишь для того, чтобы оплатить счета за аренду концертных залов или театров, в которых он выступал. Он сообщил зрителям место, где он остановился в Восточной Пруссии и где планировал прожить год. Он пригласил всех, кто заинтересовался его учением, к себе в гости. Это его последний год в Германии, так как на следующий год он планирует переехать в Россию, чтобы распространять там свои идеи. Он был гуманист, но его гуманизм ограничивался лишь тем, что не ел мяса и не носил одежду из кожи животных. Поэтому он пообещал сбить с ног любых трех мужчин из зрительного зала, которые решаться с ним сразиться, для этих целей он готов был снабдить их дубинами аналогичными той, что он размахивал на улице. Он считал, что единственное живое существо, убийство которого можно оправдать - это человек. Человек самое дикое животное на земле.
   Лектор закончил выступление, попросив поверить его доводам, что истинное удовлетворение и радость жизни достигается через единение с природой, а не благодаря изобретениям цивилизации, зрителям стоит лишь попробовать, чтобы убедиться в этом самим.
   По пути домой, Курт заметил, что мир был бы гораздо интереснее, если бы мужчины и женщины повсюду ходили в одних только рубашках и сорочках, но если это излечит их от всех болезней, то он готов отказаться от своего мнения, потому как, в таком случае, он рискует остаться без работы.
   Пожалуй, такое отношение ко всему новому было типичным среди жителей Пруссии.
  
  
  

Уличные сценки

VI. Лотерея.

  
   - Подойди-ка ко мне на минутку, моё сокровище, мой маленький ангелочек!
   Трудхен Майер стояла напротив витрины магазина, за которой были выставлены ряды сине-зеленых лотерейных билетов. Мальчику шести лет, пробегавшему неподалеку, и были адресованы эти слова, которыми Трудхен пыталась его подманить.
   - Послушай, золотце, я дам тебе вкусных Marzipansatz за одну услугу, - продолжала Трудхен.
   ---------------------------------------
   * набор марципановых конфет
   ---------------------------------------
   Кёнигсбергские марципаны славились по всей Германии.
   - Зайди в магазин и попроси дядю продать тебе лотерейный билет. Держи одну марку. Когда ты отдашь мне билет, я дам тебе коробочку марципанов. Понятно?
   Сначала ребенок смотрел на нее недоверчиво. Родители говорили ему не разговаривать с незнакомцами на улице и предупреждали не иметь с ними никаких дел, но марципаны были слишком заманчивыми, поэтому он взял новую серебряную марку и вошел в магазин. Через минуту мальчуган уже бежал по улице с наградой в руках, а Трудхен аккуратно положила билетик в дальний уголок своего кошелька.
   - Я чувствую, что в этот раз мне повезет, - сказала она матери, когда пришла домой, - мальчик был очень милый, а монета без единой царапины. В банке мне сказали, что монета совершенно новая и ею еще никто не пользовался, так как, совсем недавно, ее привезли из Берлина, прямиком с монетного двора.
   - Дитя мое, ты также глупа, как и твой отец, - сказала фрау Майер. - Разумеется, в лотерее можно немного выиграть, но ты не вернешь и половины тех денег, которые потратила. Если бы мне удалось убедить твоего отца не играть, на нашем счете в банке было бы на несколько тысяч марок больше. Он играет тридцать лет и, все еще, верит, что однажды выиграет большой приз, но этого никогда не произойдет. Разве не понятно, что государство получает гораздо большую прибыль, чем тратит на выплаты победителям?
   Фрау Майер устала повторять эти избитые аргументы, но, всякий раз, они оказывались неубедительными, каковая судьба, вероятно, ждет все очевидные аргументы. Господин Майер был азартен, и азарт передался его детям. Пару раз им удалось выиграть небольшие призы, которых хватило, чтобы подогреть их интерес и дать надежду на то, что однажды они выиграют большой приз.
   - Но, мамочка, это ведь так весело, - сказала Трудхен, - даже если не дадут приз, то получишь удовольствие от предвкушения выигрыша.
   Такое отношение к лотерее разделяли тысячи ее участников.
   Главным призом Кёнигсбергской лотерее являлся экипаж вместе с четырьмя лошадьми английской пароды, а также комплект посеребренной упряжи и другое необходимое снаряжение. Второй приз - экипаж меньшего размера с двумя лошадьми. Призы минимального номинала включали в себя отдельных лошадей разной стоимости.
   По такому случаю, Курт тоже приобрел парочку билетов, и лихорадочно листал Extrablatt, в поисках выигрышных номеров, и, как обычно, разочаровывался, не найдя свои номера в списке. После чего брат с сестрой оправились на лошадиный базар, посмотреть на то, как победители будут продавать свои призы.
   -----------------------------------
   Extrablatt - экстренный выпуск газеты
   -----------------------------------
   Первым счастливым победителем оказался ученик кондитера. Он выглядел застенчиво, когда покидал загон, ведя под уздцы ломовую лошадь фламандской породы, увешанную ленточками, которые развевались на ветру. Среди толпы зевак, на лошадином базаре, было множество дельцов и перекупщиков, в основном евреев, которые были слишком умны, чтобы рисковать своими деньгами в лотерее, понимая, что гораздо проще выманить призы у победителей по бросовой цене, чтобы затем перепродать с прибылью в несколько сотен процентов.
   Полдюжины таких смекалистых джентльменов, позвякивающих золотыми монетами в карманах, разом насели на бедного подмастерья. Он ничего не смыслил в лошадях и ни разу в жизни не видел горку ослепительных золотых монет, которые насыпали перед самым его носом. Менее чем за две минуты сделка была заключена. Лошадь купил еврей за треть ее настоящей цены, и тут же передал свою покупку конюху, который стоял неподалеку, а счастливый мальчик отправился домой, где его ожидали отчаянная брань и побои от рассерженного хозяина, который сам планировал нажиться на простаке, если бы еврей его не опередил.
   Курт и Трудхен еще долго стояли и смотрели за тем, как победители избавлялись от своих призов, ликую вместе с толпой, когда счастливчику удавалось выручить относительно неплохую сумму, и свистели, когда Абрахам или Мельчисевич брали верх над неумелым продавцом. Каждый приз снабжался бумажным ярлычком, где была написана номинальная стоимость приза, и считалось не так уж плохо, получить половину подлинной цены. Призы за первое и второе место, по причине полной своей непрактичности, обычно уходили по еще меньшей цене.
   Наконец, по толпе пробежалась волна оживления, за которой последовали восторженные возгласы, встречающие главное событие вечера, толпа расступилась, давая дорогу торжественному проезду главного приза: белоснежного экипажа, отделанного позолотой, и запряженного четырьмя великолепными скакунами белого окраса.
   - Кто же счастливчик? Кто он? - вопрошали кругом; но победителя главного приза было не разглядеть - его окружила толпа назойливых перекупщиков, которые локтями пытались растолкать друг друга.
   - Подними меня, Курт! Мне ничего не видно! - сказала Трудхен. - Mein Gott! - воскликнула она спустя мгновение, - я не верю своим глазам, это же Фелиция Юнкер!
   Хватка Курта неожиданно ослабла, так что Трудхен, чуть было, не упала на землю головой вперед. Им не удалось ничего разглядеть, но Курту показалось что, среди вавилонского гомона голосов местного гортанного говора, он услышал звонкий, высокий голосок, который он так хорошо знал.
   - Ты уверена? - спросил он, придя в себя от удивления.
   - Уверение некуда, это Фелиция, - ответила Трудхен, - и ей приходиться туго. Понятное дело, ее обдерут как липку. Кому сейчас нужен белый экипаж?
   - Пойдем домой, - сказал Курт слабым голосом. Ему хотелось всё хорошенько обдумать. Какое-то время он полагал, что влюблен в Фелицию и, пожалуй, его чувства к ней можно назвать любовью настолько, насколько он вообще был способен кого-то любить, однако, он никогда всерьез не думал на ней жениться. Он знал, что его родители не дадут согласия. Быть может, их мнение измениться, если у девушки появиться несколько тысяч марок.
   Курт понимал, что поступил трусливо, бросив ее одну в такой тяжелый час, после того, что он обещал ей. С его помощью она смогла бы выручить за свой выигрыш вдвое больше - а это существенно бы изменило дело. Но в толпе было полно студентов, и они бы засмеяли его и дразнили до конца учебы, если бы он вступился за дочку уборщицы, и, может быть, его имя попало бы в газеты, как благородного рыцаря, который пришел на помощь беспомощной девушке, угодившей в лапы разбойников-спекулянтов. Его товарищи из университета стали бы его спрашивать, сколько он получил за свою помощь и делать непристойные намеки. Поэтому он ушел домой, оставив девушку, которую любил, справляться с трудностями одну.
   В доме Майеров все разговоры были посвящены результатам лотереи.
   - Я не понимаю из-за чего столько шума? - сказала фрау Майер, когда новость обсудили во всех деталях. - Будто она взяла первый приз в национальной лотерее. Она не получит за свой выигрыш больше двух-трех тысяч, и мне искренне жаль того дурака, который купит у нее этот нелепый агрегат. Можете быть уверены, она промотает деньги за две недели и снова вернется на работу. Таким вот легкомысленным вертихвосткам обычно и везет, но счастья им это не приносит, для них такое везения всегда становится проклятьем.
   - Я готов смириться с проклятьем ради денег, - сказал Курт, его порядком сердил этот разговор. Он был слишком малодушен, чтобы напрямую защищать Фелицию, поэтому он нападал на других, используя любой повод. Его съедало любопытство: какую же сумму удалось выручить Фелиции? В вечерней газете упоминали только имя победителя и сообщили, что приз был продан согласно условиям частного соглашения, но сумма сделки осталась неизвестной.
   Тем временем, этот день стал для Фелиции испытанием всей ее жизни. Она никогда не слышала о коммерческой жилке, благоприятных для бизнеса дней, но она поняла, что жизнь дала ей шанс и она твердо решила ухватиться за него обеими руками.
   Иногда она пыталась заставить себя поверить, что ей удастся довести того слабовольного студента-медика, который вился вокруг нее, до алтаря. Если бы не его родители, такая задачка, пожалуй, была бы ей по силам, поскольку в своей красоте она не сомневалась. Но когда здравый смысл брал верх, она была вынуждена признать, что он никогда не жениться на девушке без гроша в кармане. Обстоятельства вынуждают его жениться на деньгах, если он хочет преуспеть в жизни, а когда он окончит университет, у него не будет недостатка в выборе богатых невест.
   Вначале она была в замешательстве, когда узнала, что выиграла главный приз, мысли путались у нее в голове, но прежде чем выйти к толпе перекупщиков, она успела взглянуть на бумажный ярлычок, переданный ей на вручении приза, и увидела, что его стоимость оценивалась в пятьдесят тысяч марок (две с половиной тысячи фунтов). Она понимала, что пятьдесят тысяч марок это небольшое богатство для городского бюргера, но приличное состояние для жены доктора, и она твердо решила, что за эти деньги она будет бороться. Поэтому, когда потомки Моисея окружили ее, размахивая пачками синих и зеленых купюр перед ее лицом и, позвякивая мешочками золотых монет, она встретила их с холодным призрением.
   - Прелестная, юная девушка, взгляни-ка сюда, - пошел в атаку ее первый противник, высыпая на ладонь пригоршню золотых монет из мешочка, - я отдам тебе все эти монеты за твой приз!
   - Сколько? - спокойно спросила она.
   - Тысяча марок! - ответил тот. - Только представь себе! Пятьдесят золотых монет, посмотри, как они блестят! Здесь хватит, чтобы прекрасная FraЭlein купила себе комплект мебели на целый дом!
   Девушка упала духом, когда услышала предложенную сумму. Она знала, что евреи всегда норовят обмануть, но разница между одной тысячей и пятьюдесятью была слишком большой. Фелиция не хотела сдаваться. Она рассмеялась ему в ответ, показывая, что думает о его предложении, и повернулась к другим покупателям.
   Тут начался торг, цена быстро превысила одну тысячу, но когда она приблизилась к пяти тысячам, покупщики стали выражать недовольство и забеспокоились.
   - А чего прекрасная FraЭlein ожидала? - сварливо спросил один из них. - Неужели она думала, что сам кайзер купит ее экипаж?
   Затем некоторые принялись ее уговаривать прокатиться в своем экипаже по городу, сделать, как говориться, круг почета, чтобы все друзья смогли ее увидеть. Благодаря такой уловке, перекупщики выиграют время, они понимают, что девушка вынуждена сбыть приз до наступления ночи, а, кроме того, после езды по городу стоимость экипажа значительно упадет. Прежде, победители оказывались достаточно глупы, чтобы последовать такому совету, но для Фелиции слишком много было на кону, чтобы потакать таким капризам.
   - Нет, нет, - сказала она, - это слишком долго, а у меня и так осталось не много времени, чтобы вас образумить. Вы не можете заставить меня продать, если я продавать не захочу!
   - А у прекрасной FraЭlein есть место, где она собирается держать четырех лошадей и экипаж? Есть ли у нее запас сена и овса, а также конюхи, которые будут ухаживать за животными? - спросили они.
   - Конечно, я предпочла бы продать, - призналась она, - но только по разумной цене. Если понадобится я смогу найти и стойло на конюшне для своих лошадей, и место для моего экипажа, и конюха. Я не такая нищая или глупая, как вы думаете!
   Она достала свой кошелек и показала им полдюжины золотых монет. Сегодня она получила жалование за месяц.
   Главари перекупщиков отпрянули назад от такой демонстрации финансовой независимости и устроили совещание. Фелиция знала то, что ни для кого не являлось секретом: ревностное состязание между дельцами лишь притворство, чтобы обмануть непосвященного. Однако в толпе было несколько перекупщиков, не принадлежащих к цеху, которые начали торговаться уже всерьез и перебивать предложение друг друга; они подняли цену до десяти тысяч, пока евреи взяли перерыв в наступлении.
   Наконец, кому-то пришло в голову спросить упрямую юную леди, какую же цену она считает приемлемой.
   - Так, две пары породистых английских лошадей, - сказала она, сверясь с ярлычком, - каждая лошадь оценивается в десять тысяч марок; прибавить к этому еще десять тысяч марок за экипаж. Получается пятьдесят тысяч марок. Вот вам моя цена!
   В ответ на ее объявление последовало изумление и безмолвие, после чего тишина прервалось взрывом хохота.
   - А девушки есть деловая хватка, - воскликнули они. - Пятьдесят тысяч марок! У нее губа не дура!
   Затем перекупщики опять за нее взялись с новой силой. Кто-то убеждал остальных оставить ее на время одну, пока она не образумится, но это было на руку конкурентам, которых хватало в толпе. Другие продолжали ее уговаривать. Они объясняли ей, что такое рыночная цена, говорили о законах спроса и предложения, о том, что экипаж лишь бесполезная игрушка, а лошади, хоть и очень красивые, но продать их по такой несусветной цене можно только вместе, и то лишь королевские особы могут найти применение белому экипажу с четырьмя белоснежными конями. Во всей провинции не найдется ни одного человека, которому могла бы пригодиться эта карета сказочной принцессы.
   Фелиции были известны все их аргументы, но ей ничего не мешало упорно бороться до тех пор, пока солнце не скроется за горизонт, пусть даже результатом ее труда станет лишь одна тысяча марок, она готова за нее сражаться. Она знала, что, больше никогда в ее жизни, тысяча марок, просто так, не придет к ней в руки. Пускай недовольные говорят, что хотят, бушуют и злятся сколько им влезет, пусть оскорбляют ее, поскольку, даже перед этим они не остановятся; она старалась не терять из виду конного полицейского, который дежурил неподалеку, и держатся поближе к конюхам, которые держали за уздечки ее беспокойных лошадей, так чтобы перекупщики не обошли ее с флангов и не окружили.
   Толпа пребывала по мере того, как противостояние разгоралось. Цена поднялась, мало-помалу, до пятнадцати тысяч марок, и снова встала. Фелиция знала, что и пятнадцати тысяч не достаточно, чтобы породниться с Майерами, поэтому она не соглашалась продавать. Она валилась с ног от усталости, ее руки дрожали от напряжения и возбуждения, у нее охрип голос и стал еле слышным, после трех часов пререканий на воздухе, наполненном пылью, которую поднимали копыта лошадей; но, положив руку на плечо конюху, чтобы не упасть, она продолжала торг. Однажды она флиртовала с кучером из Englischer Hof, и была уверена, что он поможет ей найти место для ее собственности, если она заплатит.
   - Послушайте, господа, - наконец прервала она свое молчание, - если вы огласили свое последнее предложение, я вынуждена просить вас дать мне дорогу, чтобы мой экипаж смог проехать, поскольку, здесь, мне больше делать нечего.
   Ответом стала очередная волна покупателей, которая хлынула на нее с новой силой. Они поверили в осуществимость ее угроз - ничто не заставляло девушку заключать сделку сию минуту, а они так и не предложили ей и половины рыночной цены за лошадей. Если она уйдет от них сейчас, то найдутся другие покупатели, которые предпочитали оставаться в стороне от неприятной сцены, и приобретут лошадей, охотно заплатив более достойную цену. Снова посыпались предложения и, цена, мало-помалу, поднялась до семнадцати тысяч марок. Когда цена опять перестала расти, Фелиция повторила требования уступить ей дорогу. Она готова была удерживать свою собственность так долго, как только могла, и потрать все свои сбережения на содержание роскошного экипажа с четырьмя лошадьми, которое обойдется недешево, вместо того, чтобы продать перекупщикам приз за треть цены.
   Евреи отправили к ней делегата, который, очевидно, руководил сегодня ходом всех торговых маневров, и этот убедительный джентльмен говорил с ней четверть часа и в конце сделал ей последнее предложение - восемнадцать тысяч марок. Он сказал, что отзовет свое предложение, если через пять минут она не согласиться его принять. Он делает такое щедрое предложение только из уважения к интеллекту и упорству девушки, хотя сам и теряет от такой сделки. Ни один разумный человек больше не даст и пфеннига за ее вещь.
   Но Фелиция решительно покачала головой. Ее возмутило, что один человек взял на себя полномочия говорить от лица всех покупателей. В толпе была сотня других лиц с черными глазами и орлиными носами, которые ждали одного ее знака, чтобы выйти вперед. Она свирепела от этого долгого, чудовищного напряжения. Она собиралась продержать их до самой темноты, не говоря им ни да, ни нет, а затем уйти, забрав свою собственность, сколько бы они не предлагали, просто чтобы с ними расквитаться.
   Затем в толпе началось какое-то движение. Элегантно одетый молодой человек пробирался через плотные массы людей. Его сопровождал сухопарый паренек небольшого роста в одежде спортивного стиля, с которым он постоянно говорил по-английски. Молодой человек легкой походкой подошел к господину, который изъяснялся с Фелицией, и коснулся пальцем его плеча.
   - Так-так, друг мой, - сказал незнакомец, - вот, значит, какую игру ты затеял!
   - Я надеялся, что господин граф останется довольным этим экипажем, - сказал делец, тщетно пытаясь скрыть огорчение.
   - Что ты скажешь об этих лошадях, Дженкинс? - спросил граф Путценштайн своего друга, жокея из Англии.
   - Сейчас погляжу, сэр, - ответил Дженкинс.
   Пока тот проводил свою инспекцию, граф повернулся к Фелиции.
   - Что ж, моя дорогая, - сказал он, - мне сообщили, что вам здесь приходиться несладко.
   - Я не хочу позволить дать себя обмануть, Mein Herr.
   Она не знала, кто перед ней стоял.
   - Сколько они предложили тебе, золотце? - спросил он.
   - Моя цена пятьдесят тысяч марок, Mein Herr!
   - Вот как! А ты девушка не промах, - сказал он ей и обратился к остальным. - Каково самое большое предложение?
   Евреи умолчали цену.
   - Восемнадцать тысяч марок, Herr Graf! - раздался чей-то голос из толпы.
   - Я так и думал! Где этот негодяй Розенберг?
   Розенберг неожиданно пропал.
   - Графине моей понравиться такой подарок, - сказал молодой граф, говоря, скорее, с самим собой, чем обращаясь к кому-то конкретно, - она терпеть не может автомобили. Вот в нашей глуши потеха будет, у нас такой экипаж в жизни не видели. Цвет, пожалуй, чересчур белый, чтобы по грязи ездить, а лошади в самый раз. Ну, говори: хороши ли кони? - последнее предложение было сказано по-английски и обращено к Дженкинсу.
   - Хороши! Все вместе стоят не меньше пары тысяч фунтов!
   У графа Путценштайна в Польше было большое поместье, которое ему досталось вместе с польской женой. Жена его была еще очень молода, выросла она в польской глуши, поэтому в ней глубоко укоренилась склонность к варварской роскоши, что можно сказать и обо всей родовая знати, живущей на отшибе Европы. Графиня боялась автомобилей, поэтому послала своего мужа купить подходящий экипаж, в котором она будет, с подобающей помпой, совершать объезд ее владений. А поскольку граф тратил деньги жены, его не беспокоило, сколько он потратит.
   - Вот что я вам скажу, моя прелесть, - он обратился к Фелиции, - вы заломили порядочную цену. Но не получите и половины от этих ловкачей, как вы уже поняли сами; а моя любезная супруга, как раз, желает купить точно такой экипаж. Я попросил этого негодяя Розенберга присмотреть мне что-нибудь подходящее, после чего он сказал мне, что у него есть на примете именно то, что мне нужно. Мы договорились о цене в сорок тысяч марок. Если бы он не был настолько жаден, то предложил бы вам, хотя бы, двадцать тысяч, и мог положить себе в карман сто процентов прибыли, но он еврей, и половины ему оказалось мало. Я считаю, что вы заработали эти деньги. Поэтому позвольте мне выписать вам чек на сорок тысяч марок - и будем считать, что мы договорились. Вам никто не заплатит больше, можете мне поверить, слово чести! Abgemacht?
  
   ----------------
   договорились?
   ----------------
  
   Фелиция посмотрела на него с подозрением. Все это могло быть хитроумной уловкой, но дружелюбная улыбка графа, державшего перьевую ручку и раскрытую чековую книжку, внушила ей доверие, даже толпа испытывала к нему почтение. Сумма в сорок тысяч марок превышала ее самые смелые надежды.
   - Abgemacht! - согласилась она, наконец.
   Граф выписал чек, объяснил ей, как получить по нему деньги, и сказал, что ей следует положить их в банк, чтобы деньги были в сохранности. Оглушительный возглас поднялся в толпе. А евреи скрылись из вида, исчезли, словно канув в морскую пучину. Граф давал наставления своему другу относительно новой покупки, когда из криков толпы, до его ушей дошла фраза, повторяемая многократно. Он громко рассмеялся и повернулся к Фелиции, которая стаяла рядом с ним, ошеломленная и беспомощная.
   - Пойдем со мной, - сказал он и взял ее за руку. - Тебе никогда не пробраться через эту толпу.
   Прежде чем она успела опомниться, он усадил ее в экипаж и занял место рядом с ней. Ее затуманенный ум смог назвать кучеру ее адрес; и лошади тронулись. На всем пути домой толпа кричала и приветствовала ее, в то время как, граф Путценштайн смеялся до колик в животе, и спрашивал себя, что бы сказала его "любезная графиня", если бы увидела, как ее муж в экипаже, предназначенном ей самой, придерживает за талию девушку, которая находится на грани беспамятства, и у которой он этот экипаж и купил, и одобрительно улыбается веселью народа.
   Фелиция не могла вспомнить ничего из случившегося этим днем, всё представлялось ей странным и неправдоподобным сном. Она думала только о чеке, который судорожно сжимала в руке. Наконец, крики толпы остались далеко позади, и она позволила себе заплакать в объятьях матери.
   Фелиция прочла обо всем, что с ней сегодня случилось в газете, специальный выпуск который уже был отпечатан в девять часов вечера.
  
  
  
  

Пикник.

  
   - Дети, поторапливайтесь! Почему вы еще не готовы? Вы же знаете, что отец не выносит медлительность, если вы заставите его ждать, он вообще не поедет. Да смотрите, ничего не забудьте.
   - А что мы взяли с собой перекусить? - спросил Курт.
   - Жареную телятину, яйца, бутерброды, сыр, пирог и колбаски. Гретхен, ты положила кофе? Точно! Я чуть не забыла про соль! Так, дети, подумайте хорошенько, мы всё взяли?
   Фрау Майер была на ногах с трех часов утра и уже хлопотала на предстоящий день, поскольку к пикнику всегда готовились основательно, а если, все же, что-то забывали взять или происходило отклонение от намеченного плана, то господин Майер разворачивался и уезжал домой на ближайшем поезде.
   Среди жителей Восточной Пруссии отдых на море не пользуется успехом. Большинство предпочитает копить деньги, чтобы положить их на счет в сберегательном банке, а не тратить их на морском курорте. Горожанам из Кёнигсберга летний отдых заменяют редкие пикники в Пиллау или Кранце или других курортах на побережье Ost-See, расположенных в одном часе езды от города. Воскресенье всецело отдано поездкам к морю, а если отправиться четвертым классом, то можно значительно сэкономить.
   В девять часов семья Майеров уже ехала на поезде в Пиллау, высматривая в окне первые отблески моря. Курт отстал от них еще в Кёнигсберге, пообещав, что присоединится к ним позже.
   - Он ушел повидаться с Фелицией, - сказала Трудхен. - Я не удивлюсь, если он приедет вместе с ней. Ведь сейчас она нарасхват. Что ты скажешь, мама, если Курт заявит, что теперь они с Фелицией помолвлены?
   - Пусть только попробует! - ответила фрау Майер. - Лишь потому, что она выиграла несколько сотен потрепанных (lumpige) бумажек, Курту не стоит сходить по ней с ума. Поверьте моему слову, она спустит деньги за пару недель. Кроме того, не всё можно купить за деньги. Да хоть она миллион выиграет, для всех она останется дочкой уборщицы.
   - Na, na! - сказал господин Майер, который обычно придерживался умеренным взглядов, когда был трезвым. - Я уверен, что нашлось бы немало людей готовых помочь ей забыть об этом, если бы у нее был миллион или даже сто тысяч.
  
   ------------------------
   Na, na!- нем. ну-ну!
   ------------------------
  
   - Говорят, что она заставила евреев раскошелиться, - сказала Трудхен.
   - Причем тут евреи? Всем известно, что граф Путценштайн выкупил ее приз, и теперь он так раздосадован этой сделкой, что отказывается сказать, сколько он заплатил. Фелиция тоже не говорит. Но, разумеется, сумма не настолько велика, как люди себе воображают. Я полагаю, что девица была в сговоре с евреями, чтобы заманить графа в ловушку и, скорее всего, ей пришлось отдать им большую часть барыша.
   Чудесный пляж в Пиллау, за которым стоит прекрасная роща буков и елей, это излюбленное место отдыха горожан из Кёнигсберга. Пруссаки подходят к организации своего отдыха так же тщательно и разумно, как и любого серьезного предприятия, поэтому в Пиллау можно приятно провести день за пятую часть цены, которую платят отдыхающие на курортах Англии, и, при этом, не терпеть неудобств и лишений, свойственных недорогим курортам. Под зеленым пологом листвы расположены десятки ресторанов и сотни столиков, и, хотя, здесь готовят вкусную (прусскую) еду за приемлемую цену, общепринятый обычай позволяет приносить с собой провизию в корзинке для пикника, а любезный хозяин заведения предоставляет в пользование столы и стулья,
   прося в ответ лишь право варить отдыхающим кофе, по цене полпенса на человека, включая сливки и сахар, но не само кофе, так как и его посетители берут с собой, вместе с остальной едой. Таким образом, за три пенса, семья из пяти человек может наслаждаться сваренным кофе, в придачу к праву беспрепятственного пользования столом и стульями в течение всего дня. Но и хозяин ресторана не остается в убытке, когда отдыхающие переходят на пиво и более крепкие напитки, поскольку на пикник алкоголь с собой не берут.
   В Пруссии почти везде разрешены общие пляжи для мужчин и женщин, но простые люди не часто позволяли себе удовольствие искупаться в море, предпочитая совершать водные процедуры над тазиком с водой, в своих собственных кухнях, за исключением тех, кому посчастливилось жить в новой квартире с ванной комнатой. Некоторые разбогатевшие плебеи, подражая аристократии, загорают на пляже в купальных костюмах, на изготовление которых ушло скудно малое количество ткани, тем самым, снабжая готовым сюжетом, беспощадный карандаш художника-карикатуриста, поскольку жена мясника, которая сорок лет, как сыр в масле каталась, не выглядит изящно и привлекательно в модном купальном костюме. Поэтому простые люди плещутся в воде у себя дома.
   Гретхен и Трудхен были уже слишком взрослые, чтобы прыгать через волны, так как прусские девушки покрывают голову и носят длинные юбки с пятнадцати лет. А поскольку им настрого запрещалось кокетничать с кем-либо, дочки фрау Майер развлекали себя тем, что прогуливались в роще, поглощали сваренные вкрутую яйца и бутерброды, а также клянчили у отца стаканчик пива, чтобы запить съеденное. Моцион на свежем морском воздухе способствовал усилению аппетита, поэтому на пикнике удавалось съесть в два раза больше, чем дома. Отец и мать сидели за столиком, с полным на то правом, и полдничали каждый час, разглядывая посетителей зашедших в парк. Господин Майер все время пил пиво, чередуя его, ради разнообразия, рюмочкой рома или виски.
   - Mein Gott, Mann! - воскликнула фрау Майер. - Ты уже выпил на три шиллинга, а у тебя еще ни в одном глазу, какими же, тогда, должны быть счета за выпивку, когда ты приходишь домой хорошенько налакавшись? Ты мог бы жить в своем собственном доме на проценты с капитала в банке, если бы не твоя проклятая тяга к бутылке! - она сделал глоточек из рюмочки с Damenliqueure с видом негодования.
   Тем временем, "сердечные дела" Курта проходили, любопытный, но довольно тривиальный, этап коренного перелома. Вчерашним вечером, после прочтения в газете об успехе Фелиции, он оправился к ней домой и просил встречи с ней, но она уже спала, поэтому ее мать отказалась будить дочь. Это был первый раз, когда Курт решился сделать Фелиции официальный визит, поскольку боялся дать ей, тем самым, повод ухватиться за него покрепче. Вначале, разумеется, следовало выяснить, сколько у нее денег, и что она собирается с ними делать; а если слухи верны, то можно было бы решиться на более смелые ухаживания. Он понимал, что десяти тысяч марок не достаточно, но двадцать тысяч уже давали пищу для размышлений, при условии, что ему удастся убедить ее, не трать деньги, пока он не окончит университет. Он ценил красоту и охотнее предпочел бы хорошенькую девушку одного с ним возраста с двадцатью тысячами марок, какой-нибудь уродливой старой деве с пятьюдесятью или даже сотней тысяч.
   Ему необходимо встретиться с ней, под любым предлогом, и чем раньше, тем лучше. После долгих размышлений, взвесив все "за" и "против", он решился написать ей записку с приглашением поехать с ним в Пиллау на следующий день. Дело было рискованное, потому что давало ей вещественное доказательство. Прежде они встречались лишь на улице или в кафе, и все их короткие прогулки были оговорены лишь устно. Он тщательно выбирал слова, чтобы приглашение звучало как можно невиннее.
   "Моя дорогая FraЭlein! Завтра мы всей семьей едем в Пиллау. Могу ли я просить вас оказать нам честь и составить нам компанию? Моя матушка и сестры тоже едут. Мы надеемся провести чудесный день, и планируем вернуться домой рано. Я буду считать приглашение приятым, если не получу от вас сообщения с отказом. Имею честь зайти за вами в девять часов.
   Преданный Вам друг,
   Курт Майер."
  
   Фелиция рассмеялась от души, когда прочла письмо.
   - Мамочка! - крикнула она. - Смотри, чары уже начали действовать! Мне пришло письмо от Курта Майера, самой скользкой рыбки, которая когда-либо попадалась в мои сети. Представь себе, он даже подписал письмо: "Преданный Вам друг!" Через три года он уже будет Herr Doktor, а я, может быть, стану Frau Doktor! Я думаю, что мне нужно принять его приглашение, хоть я и плохо себя, сегодня, чувствую. Хотелось бы знать, будет ли он представлять меня своей матери? Последнее время Майеры сильно задирают нос из-за того, что их сын учится в университете. Его отец недавно стал бригадиром на Ost-Bahnhof, поэтому его жена теперь называет себя не иначе как Frau ObergepДcktrДger, Анна Майер! (Миссис Анна Майер, жена старшего вокзального носильщика). Я думаю, что они, конечно, сберегли немного деньжат для своего сыночка, но не надеются же они, в самом деле, породниться с аристократией? Может быть, сегодня мне удастся выудить эту рыбку. Хоть это будет непросто.
   Последние предложения были сказаны про себя, а не произнесены вслух, но мать, тем не менее, их поняла.
   - Не лучше бы было обождать с этим пару дней, - спросила мать с беспокойством, - пока тебе не станет лучше?
   Мать чувствовала, что на кону вся будущая жизнь дочери.
   - Если бы я только была чуточку увереннее в нем, то смогла бы отдохнуть пару дней, - признала Фелиция, - но терять столько времени слишком рискованно. Все что у меня есть это хорошенькое личико и небольшой капитал, хоть ты, мамочка, мой самый близкий и любимый человек на всем белом свете, и мне другой не нужно. Но когда я останусь без тебя, я хочу знать, что тебя похоронили в шелковом платье, и четыре лошади везли катафалк на кладбище, а над твоей могилой стоит надгробный камень! Ты никогда бы не поверила, мамочка, что тебе будут оказаны почести наравне с господами!
   - Но знаешь ли ты, доченька, как держать себя с его матерью и сестрами?
   - Не волнуйся, мамочка. Помнится, и фрау Майер до замужества прислуживала в господском доме, не так ли? Ты сама говорила мне, что она кухарила у Люблинских. Кроме того, Курт пока и не думает представлять меня своим родителям. Он хочет лишь оказаться со мной наедине, чтобы задать свои вопросы, терзающие его любопытство. Та часть записки, где он пишет о матери и сестрах, которые едут с ним в Пиллау, лишь для соблюдения приличия. Вполне возможно, он не повезет меня в Пиллау. Я сомневаюсь, что у него хватит денег, чтобы заплатить за билет. Его заботливая мать не отпускает его от своей юбки. Но, пожалуй, сегодня мне есть, чем его удивить, ведь, он даже не догадывается, сколько я выиграла. Он потеряет дар речи, когда я покажу ему чек. Граф пообещал мне оставить в секрете сумму нашего договора. Только представь себе, мамочка! Я говорила с настоящим Графом и попросила его оказать мне услугу! Мать Курта и его сестры умрут от зависти, когда я им расскажу, и я не упущу случая это сделать, если они только попробуют обходиться со мной грубо.
   Курт пришел вовремя. В своем лучшем костюме он стоял у порога скромного жилища фрау Юнкер и постучал в дверь, как подобает порядочному кавалеру, который наносит визит благовоспитанной барышне. Он дал себя представить старой фрау Юнкер и даже снизошел до того, что пожал ей руку. Фелиция вспомнила, что он никогда не пожимал её руки, хоть он и обнимал ее за талию во время прогулок и неоднократно целовал. Она почти одна на всем белом свете, а на кону стоит ее будущая жизнь, поэтому она вынуждена мириться со всеми несправедливости мира по отношению к ней.
   Однако этим утром он вел себя с ней почтительно. Он не пытался ее обнять, ущипнуть ее за щечку или пощекотать за бок, даже когда они сидели близко к друг другу в полупустом вагоне поезда. Он был вежлив настолько, насколько позволяло его воспитание, неуклюже и чопорно, поскольку прусские манеры не балуют изысками.
   Фелиция сразу ощутила изменение в его поведении, она знала, чем была вызвана такая перемена.
   - Я вчера прочел обо всем в газете, - начал Курт, когда они обменялась формальными словами.
   - И что? - спросила Фелиция. Она не собиралась упрощать ему задачу и решила заставить его помучиться, пока он будет выуживать у нее ответы.
   - Ты понимаешь, что я имею в виду твой выигрыш в лотерею. Надо полагать, теперь ты богатая девушка.
   - В сравнении с моим прежним доходом, да. Но, конечно, эти деньги вряд ли можно назвать огромным богатством.
   - В газете ничего не было сказано о том, сколько ты получила.
   - Да, я попросила графа никому не говорить, - сказала она. Фелиция была вынуждена употребить ценное знакомство с как можно большей пользой для себя, рискуя злоупотребить любезностью графа. - Я хотела сделать сюрприз для... своих друзей.
   - Полагаю, что я вхожу в число твоих друзей? - спросил Курт.
   Фелиция взглянула на него робко.
   - Я надеюсь, - проговорила она, наконец. - Мне хочется в это верить. Прежде многие называли себя моими друзьями, а теперь отвернулись от меня. Нельзя узнать наперед "кто есть кто". Никогда не узнаешь, предадут они тебя или нет. Я хочу верить, что ты мой друг. Ты всегда был добр со мной. Ведь я лишь несчастная и беззащитная девушка. Мне не на кого положиться. Даже друзья бывают грубы ко мне.
   Фелиция не обманывала себя на его счет: Курт охотно превратит долг в добродетель, и будет гордиться своей вынужденной доблестью. Она привыкла быть начеку со своими ухажерами, и не раз ей приходилось спасаться от мужского коварства, но она знала, что кавалер с пустым кошельком обычно безобиден.
   - Я всегда относился к тебе с большим почтением. - Курт заверил ее. - Ты же знаешь, какой мы студенты бесцеремонный народ и порой наша необузданность берет над нами верх, когда нам удается улизнуть, на время, из-под жерновов наук. Но у нас на уме нет ничего дурного, по крайней мере, я никогда не желал обидеть тебя, Фелиция. Ты мне веришь, моя девочка?
   - Я тебе верю, - ответила девушка. - Разве я не поехала с тобой, сегодня, одна? Я должна доверять тем, кто называет себя моими друзьями, по крайней мере, до тех пор, пока они не покажут истинное лицо.
   Курт, в своем ухаживании за Фелицией, дошел до того предела допустимых вольностей, какие молодой прусский кавалер может безнаказанно проявлять к даме своего сердца. Факт этот говорит сам за себя. Тем не менее, Курт тщательно избегал всего того, что могло бы дать ей повод считать, что их помолвка у нее "в кармане". Как бы то ни было, теперь, она поймала его на слове. Позже она расквитается с ним, когда придет время, если, конечно, рыбка не сорвется с крючка.
   Было уже позднее утро и в поезде полно отдыхающих, большая часть которых предпочитала ехать четвертым классом, поэтому Курт и Фелиция без труда перешли в полупустой третий класс. Фелиция всегда хорошо одевалась, но сегодня она приложила двойное усердие для того, чтобы выглядеть обворожительно. Ее былое летнее платье великолепно подчеркивало фигуру и безупречное сложение. Мода на платья с глубоким вырезом еще не дошла до Пруссии, но ярко розовые бретельки корсета сияли сквозь прозрачную ткань, весьма откровенного, лифа ее платья, который был создан притягивать взоры к, почти ничем не прикрытому, точеному бюсту, обещая награду внимательному наблюдателю. Ничего из этого не ускользнуло от его взора. Курт, хоть и вид женского тела был привычным для студента-медика, высказал своей спутнице восхищение, словами чересчур грубыми для буквального изложения, смысл которых сводились к тому, что женское тело выглядит несравнимо привлекательнее сквозь полупрозрачную ткань, чем полностью голое, синее от холода, лежащее на операционном столе.
   - Du bist heute rein zum anbeissen! (так бы и укусил) - продолжал он, воодушевленный румянцем, который вызвал его комплимент. Фелиция отстранилась от своего кавалера. Она намеривалась держать его на расстоянии.
   - Не бойся, - сказал Курт, смеясь, - я не буду тебя есть! Но ты так и не ответила мне, сколько ты получила.
   - А почему ты хочешь это узнать?
   - Сказать тебе "почему"?
   - Да!
   Курт медлил.
   - Я не скажу тебе! - ответил он, наконец.
   Девушка старалась скрыть свое разочарование, но Курт заметил, что у нее на глазах выступили слезы. А дрожащие губы и потупленный взор сделали больше, чем все ее уловки.
   - Послушай! - воскликнул Курт. - Не глупи. В спорах с родителями я всегда на твоей стороне, я даже ссорюсь с ними из-за тебя. Я не тот, кем ты меня считаешь. Я не волен делать то, что мне захочется. Ты мне очень нравишься, но я связан по рукам и ногам, мои родители небогаты и мне нужно учиться. Если бы я выиграл много денег, я убежал бы с тобой в Америку на следующий же день. Вот было бы здорово, правда?
   Фелиция взглянула на него, не сказав ни слова. На такой несуразный вопрос ей нечем было ответить. Она никогда не питала такой глупой прихоти к тому, чтобы сбежать с ним тайком.
   Казалось, Курт сам осознал нелепость своего предложения.
   - Ты просто не знаешь моих родителей, тебе невдомек, насколько они глухи к доводам разума, - продолжал он. - Они мнят себя ровней аристократам. Я никак не могу показаться с тобой дома, не избежав ужасного скандала.
   - Даже если у меня есть сорок тысяч марок?
   Фелиция, с безошибочным чутьем, выбрала психологически верный момент, чтобы использовать свой последний аргумент. Результат оказался таким, как она ожидала.
   - Сорок тысяч марок! Ты хочешь сказать, что у тебя есть сорок тысяч марок?
   - Посмотри сам, если не веришь, - сказала Фелиция, протягивая ему чек.
   Курт внимательно рассмотрел чек с обеих сторон. Сомнений в его подлинности не оставалось. Секундой позже Курт заключил Фелицию в свои объятья, наглаженные оборки ее платья помялись от его прикосновения.
   - Чек, чек! - закричала она, выпутываясь из объятий. Курт небрежно положил чек на деревянное сиденье и он, проскользнув в щель между дощечками, упал на пол. Курт тут же поднял чек и вернул его Фелиции.
   - Тогда немедленно женимся, с благословением или без, - воскликнул Курт.
   - Не сейчас, - сказала она, - а после того, как ты окончишь университет.
   Они оба умолчали о том, сколь много у каждого из них обстоятельств могущих помешать исполнению данного обещания.
   - Но если родители, все же, не позволят мне? (Он почти надеялся на это).
   - Ты должен быть мужчиной и настоять на своем. Теперь, когда у меня есть деньги, они больше не будут презирать меня как прежде, по крайней мере, открыто. А у твоего отца есть сорок тысяч в банке?
   - Я не знаю, - сказал Курт, вдруг осознав, что не желает мириться с потерей своего над ней превосходства, которым он так долго пользовался. Ему было известно, что у отца нет и трети этой суммы. Их семья смогла накопить две тысячи марок для каждой сестры, три тысячи на его учебу и, может быть, еще две-три тысячи на крайний случай. Курт понимал лучше Фелиции, сколь высоко эти деньги повышали ее ставку на брачном рынке. Если он не возьмет ее в жены, множество других будут рады сделать это вместо него, а ему придется довольствоваться какой-нибудь уродливой старой девой (Scheusal), которой только ворон пугать.
   - А что ты собираешься делать с деньгами? - спросил Курт. - Тратить на налево и право?
   - Об этом можешь не волноваться! Граф посоветовал мне вложить деньги в облигации. Тогда я буду получать четыре с половиной процента.
   - И не станешь тратить сорок тысяч?
   - Конечно, нет. Мы сможем жить на проценты год или два, пока ты не начнешь свою практику.
   - А я могу найти место в больнице, буду работать помощником врача, - сказал он. - Деньги не большое, но меня могут и повысить, если я хорошо себя покажу. Тогда у нас, с самого начала, будет мое жалование и твои проценты.
   - Also Abgemacht? - сказала Фелиция, смеясь и наливаясь румянцем. Курт неожиданно для себя осознал, что, без предложения руки и сердца с его стороны и согласия с ее, он окончательно и бесповоротно связал себя обязательством, если, конечно, его слово что-то стоит. Он с содроганием представлял себе предстоящий разговор с родителями. Курт взял ладонь девушки в свои ладони и сидел неподвижно, испытывая в этот момент спокойную серьезность и благородное чувство, чего прежде он никогда еще не испытывал. Как и большинство прусских студентов, он часто рассуждал о неповиновении и бунте, но в его венах текла кровь десятков поколений, воспитанных на железной дисциплине, отчего их потомку было почти невозможно, духом и телом, восстать против родительской, либо любой другой, признанной власти. Ему было бы легче отправиться на неминуемую гибель, чем осмелиться не подчиниться приказу. Фелиция чувствовала его неуверенность и намеривалась это исправить.
  
   ----------------------------
   Значит, договорились?
   ----------------------------
  
   - Ну вот мы и в Пиллау, - сказала она. - Пойдем сразу же к твоим родителям и скажем им о нашем решении. Они не станут поднимать шум на глазах у посторонних, и мы сможем им всё объяснить. Мы справимся. Ты совершеннолетний и они не могут тебе просто запретить, теперь ты имеешь право решать за себя сам.
   Курт был согласен, что сейчас самый подходящий момент, но его не покидало дурное предчувствие. Он чувствовал себя хуже, чем на Abiturienten Examen, который он сдал только со второго раза.
   Им не потребовалось много времени, чтобы найти остальных Майеров. Семья сидела за своим столиком, собираясь хорошо отобедать, как вдруг Трудхен прошептала взволнованным голосом:
   - Мама, смотри! Там Курт с Фелицией. Вот это да, они идут рука об руку! Он и впрямь хочет представить ее нам. Всё это неспроста!
   - Мать, отец, - проговорил Курт бледными губами и с дрожью в голосе, - позвольте мне представить вам мою невесту FraЭlein Фелицию Юнкер.
   Девушка сделала книксен на прусский манер и, улыбаясь, подала ручку. Господин Майер, к этому времени, был уже довольно пьян, и вид красивой русоволосой девушки радовал его мутный взгляд. Отец семейства с трудом поднялся и взял протянутую ручку девушки, а затем, после безуспешной попытки что-нибудь сказать, плюхнулся обратно в кресло. Гретхен и Трудхен потеряли дар речи и, не в силах пошевелиться, глазели на брата и девушку. Фрау Майер мрачно сидела в своем кресле, руки сложены на коленях, ее взгляд неотрывно следил за лицом Фелиции. Курт толкнул Трудхен локтем в плечо, и усадил свою невесту (Braut) в быстро освободившееся кресло. Затем воцарилось молчание.
   Смелости Курта хватило лишь на первый бой, решимости вести сражение дальше у него не осталось. Девушка перевела взгляд с одного каменного лица на другое, даже замедленный взгляд и странное шевеление губ полупьяного отца не облегчали ей задачу. Она поняла, что от Курта она помощи не дождется и нужно действовать самой.
   - Я понимаю, как сильно вы удивлены, - сказала она, - поверьте, что и мы удивлены не меньше. Теперь, когда мне улыбнулась удача и я выиграла в лотерею, мы с Куртом смогли обручиться. Я давно знакома с вашим сыном и очень хотела познакомиться с вами, но не решалась это сделать, но теперь, когда у меня есть свой небольшой капитал в сорок тысяч марок, мы решили просить вашего благословения.
   - Сорок тысяч марок! - воскликнула фрау Майер. - Этого не может быть!
   - Не спеши судить, мама! - предупредил Курт. - Сначала взгляни на чек.
   Фрау Майер посмотрела в банковский чек и передала его своему мужу.
   - А чек не фальшивый? - спросила она.
   - Тише, мама! - прошептала Трудхен, которая стояла позади кресла фрау Майер. - Это может ее обидеть.
   - Чек настоящий, нет сомнений в его подлинности, - сказал господин Майер. - Тебе крупно повезло, девочка. Скажи мне, Курт, серьезно ли твое решение жениться?
   - Да, отец. Если ты не одобряешь мой выбор, скажи мне. Но я не верю, что ты смог бы найти хоть одно возражение, мешающее нашему с Фелицией союзу. Я считаю, что принял правильное решение, даже согласно твоему образу мыслей.
   - Поговорим об этом позже. Коль скоро ты сам принял решение, мне нечего к этому добавить. Но считаю, что стоит повременить с объявлением о помолвке.
   - Интересно, как скоро ты спустишь все свои деньги? - спросила Фрау Майер, не отводя взгляда от Фелиции.
   - Она вовсе не будет их тратить! - ответил Курт. - Она положит всю сумму в банк, всё до последнего пенни.
   - Граф Путценштайн рекомендовал мне вложить часть денег в облигации, а часть в государственные долговые обязательства, - объяснила Фелиции. - Вместе они принесут мне доход в четыре с половиной процента, который равняется одной тысячи восьмистам марок в год. Это почти в два раза больше, чем мое жалование в Блюментале. Я продолжу работать кассиром еще год или два, пока не накопятся проценты, после чего я смогу уйти из магазина и заняться своим приданым (Aussteuer). А к тому времени, как Курт получит диплом врача, к сорока тысячам у меня уже будут сбережения в размере три-четыре тысячи марок, которых хватит, чтобы купить необходимые вещи и обставить дом. Позвольте поинтересоваться, фрау Майер: когда Гретхен будет выходить замуж, может ли она рассчитывать на такую же сумму?
   Фрау Майер вздрогнула, словно от укола. Столь язвительное замечание Фелиции было вызвано не чувством мести, а, наоборот, желанием завоевать уважение будущей свекрови. Хотя фрау Майер и не стала отвечать на вопрос, она отметила ум девушки и ее выдержку. Мать поняла, что Курт не является автором такого обдуманного плана. Всё это время, она внимательно оценивала девушку, но так и не нашла к чему придраться. Ее платье было идеально по размеру, хорошо сшитое и модное, равно как и всё на ней сияло чистотой и было наглажено так тщательно, что не найти ни единой складки. Весь ее наряд безупречен до мелочей: ни одной потерянной пуговицы, порванной петельки или не обметанного шва. Фелиция явно не зря проработала пять лет в лучшем магазине тканей Кёнигсберга.
   - Ну что ж, - сказала, наконец, фрау Майер, голосом, в котором звучали примирительные нотки, - посмотрим, как тебе удастся воплотить в жизнь свои планы. А вот и кофе уже несут. Ты, должно быть, проголодалась.
  
  
  
  
  

DER MASKENBALL

Бал-маскарад

  
   - Мама, мама! - сказала Трудхен, вбегая в комнату. - Моя единственная, любимая, самая лучшая на свете, мамочка! Я хочу попросить тебя кое о чем, только ты должна обещать мне, что разрешишь!
   - О чем попросить?
   - Ты обещаешь, что разрешишь мне?
   - Конечно, нет!
   - Но ты должна разрешить мне прежде, чем я попрошу тебя, понимаешь?
   - Что за вздор, я не собираюсь давать такого глупого обещания!
   - Тогда я вовсе не стану говорить тебе о своей просьбе, если ты не хочешь мне разрешить!
   - В таком случае, я боюсь, мне придется остаться в неведении, - сухо ответила фрау Майер.
   - Ну, мамочка! Не будь такой вредной! Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду. На следующей неделе в кондитерском квартале будет бал-маскарад. Ты должна отпустить нас на бал!
   - Об этом не может быть и речи! - решительно сказала мать. - Одни маскарадные костюмы обойдутся не меньше, чем в сто марок.
   - Но мы должны пойти. Сестры Войч будут там, фрау Войч сшила им расчудесные костюмы! Она пообещала помочь и с нашими костюмами тоже, так что мы сильно не потратимся.
   - Никаких возражений! Курт и так обходится нам в копеечку. Подожди ещё годик, дорогая. Тебе только исполнилось шестнадцать.
   - Но Гретхен уже девятнадцать, нельзя же ей сидеть дома одной, когда все пойдут на бал. А она не пойдет без меня. Говорят, что там будет много студентов и даже офицеры из гарнизонов придут повеселиться, а потом будут танцы. Мы должны пойти!
   Фрау Майер прислушалась к уговорам, и еще раз взглянула на перспективы бал-маскарада. Два последних сезона, она брала дочерей на балы, но результаты ее огорчили. Костюмированный бал казался ей чересчур дорогим способом заявить своих дочерей на матримониальном рынке, поскольку маскарадный костюм можно одеть лишь один раз. Гораздо дешевле летом прогуливаться со своими чадами в Тиргартене, а зимой посещать театральные представления и музыкальные вечера. Но, с другой стороны, показав товар, важно дать потенциальным женихам свободу сделать свой выбор, а непринужденная обстановка маскарада вкупе с танцами, которые следуют за ужином, предоставляют молодым людям богатые возможности для завязывания знакомства, поскольку обычай обязывает девушку принимать предложения всех кавалеров, которые ангажируют даму на танец, за исключением случаев, когда девушка обещала танец другому.
   Таким образом, однажды, в самый разгар дня, войдя на кухню через коридор, Курт был встречен визгами своих весьма неодетых сестер, которые поспешили скрыться в соседней комнате, захлопнув за собой дверь. Курт стоял и лицезрел сцену с саркастической ухмылкой студента и видом превосходства. Посереди комнаты большой таз с грязной мыльной водой, а кресла увешаны скомканными полотенцами и предметами нижнего белья. Курт сделал шаг вперед и поскользнулся на брошенном куске мыла, опрокинул таз с водой и уселся в образовавшуюся лужу.
   - Himmel Sakrament! Tausend Donnerwetter!
   - Ты там один, Курт, да? - сказала Трудхен, приоткрывая дверь и выглядывая в щелочку. - Gott im Himmel! Какой же ты неуклюжий осел!
   Курт поднялся и приготовился исторгнуть очередные проклятья.
   - Перестань ругаться, - вмешалась Гретхен, - а иди лучше на улицу, пока мы будем убирать весь этот беспорядок. Хорошо еще, что мы не успели одеться.
   - Вы сами виноваты, что разбросали свои вещи и мыло, - возразил Курт.
   - Нет, это ты ворвался на кухню, даже не постучав, когда тебе было известно, что мы моемся и одеваемся, - сказала Трудхен.
   - Откуда мне было это знать?
   - Сегодня же бал-маскарад. Ты сам собираешься идти.
   - Но он будет вечером, а сейчас еще нет и трех часов. Неужели вам нужно полдня, чтобы одеться!
   - Тебе невдомек, сколько времени и сил нужно потратить даме, чтобы одеться.
   - Даме? Ну и дела! Если уж на то пошло, я знаю достаточно хорошо, сколько времени даме нужно, чтобы одеться, и даже, чтобы раздеться. По-моему, вам вполне хватит полчаса, чтобы вымыть свои личики, завязать платьица и отправиться на бал. Вместо этого вы моетесь с головы до ног, стоя в тазе с грязной водой, и стирая исподнее, словно готовясь на собственную свадьбу. Всё это лишние хлопоты. Нижнее белье и было придумано, чтобы верхняя одежда не пачкалась от тела. Какое кому дело, чистые ли у вас сорочки?
   - Тебе, может, и нет дела, а что если одна из нас упадет в обморок? Тогда какому-нибудь вашему студенту-медику придется порвать корсет и вылить холодного лимонада на наши шею и плечи, как делают в романах, чтобы привести в чувства. Что он подумает, если наша кожа не будет чистой?
   - Он не станет тратить время на выяснение, - уверил Курт. - Думаете, остальные люди такие же педантичные, как и вы? Сегодня в больницу на осмотр пришла одна еврейка - так вот, об остальных подробностях я, пожалуй, деликатно умолчу.
   - Вот и хорошо, - сказала Трудхен, - я не хочу это слушать. Уходи уже быстрей! Нам еще нужно всё убрать, пока мама не пришла.
   - Но на улице идет снег, - возразил Курт. - Кроме того, английский студент вынужден голодать, из-за вас он не может войти на кухню. А мои брюки насквозь промокли, и мне нужно их просушить у огня. Если я выйду в них на улицу, они превратятся в лед!
   - Нет, тебе нельзя заходить, - решительно сказала Трудхен, - стой там, пока мы не наденем свои юбки.
   Разделяющая их дверь приоткрылась, и дружелюбие Курта было восстановлено.
   - Покажись и поцелуй брата, сестренка! - сказал он. - Тебе идет эта новая сорочка!
   - Отвернись! Если ты войдешь в комнату, я закричу!
   - Мне придется войти. Давайте сделаем так: вы идете в спальню и ждете, а я иду к окну, спиной к вам, после чего вы перебегаете на кухню, чтобы закончить свои загадочные приготовления.
   - Ты клянешься, что не станешь подглядывать?
   - Я и не собираюсь подглядывать.
   - Нет, поклянись!
   - Я торжественно клянусь не подглядывать!
   Курт был высокого мнения о своем слове чести и, в большинстве случаев, умудрялся сдержать его. Как только Курт повернулся к сестрам спиной, они прошмыгнули на кухню, захлопнули дверь, подперев ее столом, и вставив ключ в замочную скважину, тем самым, показав, сколь высоко они ему доверяют.
   - Глупышки! - сказал он сам себе. Он только что вернулся из гинекологической клиники (Frauenklinik), где присутствовал при серьезной операции.
   Курт вошел в спальню в поисках нового веселья. На кровати лежали два новеньких маскарадных костюма, а рядом, также ненадёванные, лежали юбки, чулочки, платочки, шарфики, пояски, ленточки, перчатки и маленькие беленькие туфельки. У него чесались руки устроить какую-нибудь шалость с нарядами сестер, но он знал, насколько серьезно мать относиться к предстоящему балу, поэтому Курт героическим усилием воли устоял перед соблазном, побоявшись на две недели остаться без карманных денег. Ведь сегодня ему еще предстояло выклянчить у нее десяточку на вечер.
   - Интересно, в чем сегодня будет Фелиция, - говорил он сам себе, бросая вожделенный взгляд на разложенные на кровати, соблазнительные ряды кружев и оборочек. Ему придется вести Фелицию на такси. А это будет стоит две марки. Он надеялся, что входной билет она уже купила. Ему еще предстояло заплатить за ужин и потратиться на угощение, не говоря уже о покупке букета. Фелиция старалась проявлять тактичность, но из-за пустого кармана он часто оказывался в неловкой ситуации, и хотя она всегда помогала ему выпутаться, делая это весьма элегантно и ненавязчиво, однако, в такие моменты, он испытывал острое и гнетущее чувство унижения. Курт неоднократно говорил себе, что не будь она столь "чертовски привлекательна", он бы давно перестал за ней ухаживать.
  
   * * *
  
   В восемь часов вечера, того же дня, такси остановилось у дома на Георгштрассе. Жильцы соседних квартир прильнули к окнам, в ожидании зрелища. Две девушки вышли из дома и спустились с крыльца вниз по ступенькам, на девушках надеты меховые накидки, с розовыми подкладками, и наброшены белые шарфики, вместо обычных платочков. Было слышно, как жильцы разом ахнули от удивления.
   - Что такое? - спросила жена польского еврея, их семья недавно переехала на Георгштрассе.
   - Это фрау Майер везет своих дочерей на бал-маскарад, - объяснила ей другая женщина, которая жила здесь уже давно. - И откуда у них деньги на такие расходы? - продолжала она. - Их отец, всего-навсего, носильщик на вокзале. Ох, что-то тут нечисто!
   Такси тронулось, мотор запыхтел, выражая недовольство несправедливым замечанием, и машина свернула за поворот в сторону Форштадта на виду у сотен завидующих глаз.
   Основательный подход к делу и упорный труд - два главных прусских достоинства. Нет другой такой области, где эти качества находят свое полное применение, чем в области общественных увеселений. Бал, на который отправились Майеры, давал цех кондитеров и пекарей. Цех арендовал один из самых великолепных залов во всем Кёнигсберге. Пышное убранство указывало на то, что вечер организован не без помощи покровителей из высшего общества. Был приглашен, лучший в провинции, военный струнный оркестр, который расположился за рядами искусственных пальм; белоснежные скатерти и, сверкающий в свете канделябров, хрусталь украшали длинные столы; пол танцевального зала начищен до блеска; а свет тысячи ламп яркий, но не слепящий - всё это помогло английскому студенту приоткрыть завесу тайны и узнать, как проходят бал-маскарады в Ковент-Гардене. Входной билет стоит два шиллинга для участников и один шиллинг для зрителей. А в двенадцать часов будет подан превосходный ужин с изобилием блюд, который обойдется в шиллинг и шесть пенсов за одного человека.
   У гардероба Майеры встретили своих старых знакомых, семью Войч. Войчи относились к иному, но не менее типичному, классу. О них стоит рассказать подробнее. Господин Войч портной, зарабатывает, главным образом, пошивом брюк, в чем ему помогают жена и дочки, которые пришивают пуговицы и обметывают швы; его доход составляет от пяти до десяти фунтов в неделю, для чего ему приходится работать по пятнадцать часов в день, и порой, без выходных. Наниматель отправляет ему заказы на дом, а обратно получает готовые изделия - и все стороны остаются довольны. Фрау Войч - тихая, добрая и веселая женщина, однако, бережливость не входит в число ее положительных качеств. Она родилась в саксонской деревушке, и оттого, прусской машине не удалось переделать ее на свой лад. Семья Войч живет по средствам и не терпит нужды: одеваются не хуже других, и имеют, что на стол нестыдно поставить, но сбережений не делают. Сестры Войч некрасивы и скучны, с нездоровым цветом лиц и прыщами от обилия большого количества вкусных блюд на столе и недостатка физических нагрузок на свежем воздухе; глаза маленькие и тусклые, цвет волос почти серый, какой цвет волос часто бывает результатом смешения соломенного цвета саксонцев с каштановым литовцев. Родители в дочках души не чаяли и, главным образом, отец делал всё возможное, чтобы найти им женихов: он часто брал дочерей с собой и потчевал дома кавалеров, каких только мог заманить в гости. Однако, несмотря на все старания, отец пренебрег единственным гарантированным средством, способным выдать дочек замуж - скопить щедрое приданое.
   В Восточной Пруссии спрос на женихов столь велик, что невесте вменяется в обязанность купить мебель и кухонную утварь, а также понести все расходы на свадьбу. О прусских женихах говорят: коли есть сюртук можно и свататься. Поэтому девушки начинают откладывать деньги на приданое уже с пяти-шести лет. А для того чтобы найти себе жениха, самого заурядного сорта, девушке из низшего класса нужно скопить не меньше пятидесяти фунтов. Если же девушка не столь предусмотрительна или иные обстоятельства помешали ей накопить требуемую сумму, то ее отец вынужден залезать в долги, чтобы оплатить мебель и всё необходимое. Положительным результатом такого своеобразного обычая, является тот факт, что дома прусского рабочего класса отличаются удобством и комфортом по сравнению с домами аналогичного класса в остальном мире. Однако, девушка, желающая подняться по социальной лестнице на ступеньку повыше, не имеет никаких шансов вырваться из грубых оков рабочего класса без вмешательства провидения или наличия банковского счета с двумя-тремя тысячами фунтов.
   Сестры Лотта и Ирма Войч, не обладая ни красотой, ни богатством, были обречены на несчастное одиночество, вопреки упорным, но неумелым стараниям отца. Они не могли понять, почему сестры Майер настолько удачливее их и, на танцах, никогда не остаются без кавалеров, в то время как сестры Войч, неизменно, оставались в тягостном одиночестве, после того как они снимали свои маски, и, если им, все же, удавалось потанцевать за вечер, то лишь со своим отцом. Они считали, что сестры Майер ненамного красивее их и, уж точно, не лучше одеты. Откуда им было знать, что успех у кавалеров обеспечивали не румянец на щечках и не наглаженные платьица, а умение фрау Майер копить деньги.
   Все они собрались в дамской комнате, красуясь, друг перед другом, в новых платьях, и примеряя маски. Гретхен и Трудхен выглядели как две одинаковые фиалки (они почти всегда одевались похоже) в платьях с низким рукавом и скромным декольте, которые смотрелись свежо и выгодно подчеркивали фигуру, но не поражали ни выдумкой, ни уникальностью. Гранд-дамы из учредительного совета, испытующе смотрели на участников бала и не допускали участников, страдающих крайним проявлением безвкусицы. Тем не менее, Лотта Войч в своем наряде скорее напоминала трехлетнюю девочку, которую родители привели в фотоателье, чтобы сделать ее первую фотокарточку: в коротенькой юбочке, блузочке без рукавов, шляпке с цветочками и черных лакированных туфельках, из-под которых выглядывали белые чулочки высотой в два дюйма. До тех пор пока ее лицо скрыто под маской, она выглядит довольно мило. Ей даже удалось заинтересовать многих кавалеров. Большинство принимало ее за девочку лет двенадцати и норовило пощекотать ее под подбородком и похлопать по щёчкам, как ребенка. Она, конечно, знала, что ее счастливый час закончиться, когда настанет время снять маски.
   - Ах, Лоттхен! - воскликнула Трудхен, подойдя к своей подружке и, в первый раз, заметив ее короткую юбку. - Как ты не боишься показывать голые ноги на глазах у стольких мужчин? Ты могла, хотя бы, надеть чулки подлиннее.
   - Неужели мои ноги хуже моих рук? - спросила Лоттхен.
   - Конечно, нет. Но я не могу так одеться!
   - А тебе и не надо! - ответила Лотта в раздражении и, вместе с тем, в отчаянии.
   - Я вижу, ты не скучаешь, Лоттхен, - сказала Трудхен. - Сегодня только три молодых человека захотели со мной познакомиться, а от тебя они не отходят весь вечер.
   Трудхен могла позволить себе быть щедрой. Ее триумф настанет, когда она откроет свое симпатичное личико, скрытое под маской.
   - Ах, смотри, идут Курт и Фелиция, - сказала Трудхен, глядя сквозь прозрачную дверь в вестибюль. - Интересно, почему они опоздали? Я пойду и встречу их, мне не терпеться увидеть, в чем она сегодня пришла.
   Курт держал подмышкой громоздкий пакет цилиндрической формы, а в другой руке большой букет. Курт вспотел и явно находился не в лучшем расположении духа. Пакет, должно быть, тяжелый.
   - Расстегни мой плащ, - сказала Фелиция, оборачиваясь к Курту и скинув шарф. Все ахнули от изумления, когда она выпорхнула из накидки. На ней бальное платье, какие носят дамы при дворе прусского короля: короткий шлейф, узкий корсаж с декольте на грани приличия и обнаженные плечи. Платья это ничто иное, как урезанная копия свадебного платья, которое было на невесте во время венчания с принцем в Берлине.
   К фрау Майер дар речи вернулся раньше всех.
   - Ты же не думаешь показаться на людях в таком наряде? - воскликнула она. - Ну и ну, вот так платье! Да и для маскарада никак не годиться.
   Курт оказался потрясен не меньше, он никогда не был оплотом консерватизма, но даже он отказался бы идти с Фелицией на бал, если бы увидел платье заранее.
   - Минуточку! - сказала Фелиция. - Курт, развяжи пакет, пожалуйста!
   Курт порядком устал от подобных приказаний, но выполнил ее просьбу. Фелиция развернула отрезок плотной дамастной ткани и накинула его на плечо и обвила вокруг талии, позволив ткани свободно ниспадать и собираться в складки. В пакете также находились диадема и скипетр. В течение двух минут она преобразилась в точную копию скульптуры Германиа, только не высеченную из камня, а явившуюся воплоти - столь полно было сходство. Когда она вошла в главный зал, голоса стихли, все затаили дыхание от изумления. В полной тишине дамы и кавалеры провожали ее взглядом. Фелиция остановилась, выбрав выгодную позицию напротив темно-красной стены и под сотней огней канделябра. Результат превзошел все ожидания и зал взорвался громом аплодисментов, а от возгласов "Славься Германия!" стены затряслись так, что из примыкающих комнат прибежали узнать, в чем дело. Лишь одна девушка из тысячи могла похвастаться фигурой, подходящей для, столь безжалостного к недостаткам женского тела, наряда. Белая дамастная ткань сияла как чистейший мрамор, освещенная бесчисленным множеством ламп, обнаженное плечо девушки и правая рука, в которой она держала скипетр, ослепляли своей красотой не меньше, а складки плотной ткани лишь увеличивали сходство с изваянием. Не сговариваясь, дамы и кавалеры единодушно сопроводили новое божество на импровизированный трон, а стул, играющий роль трона, водрузили на стол, послуживший пьедесталом. После чего нарекли ее "Королевой Бала". Это олицетворение Германии, сидящей на троне, больше подходило для живой картины, если бы, конечно, Фелиции удалось усидеть на месте два часа без движения. Тем не менее, Фелиция играла свою роль до конца и ни разу не нарушила образа, сколь внимательно завистливые дамы не разглядывали ее, проталкиваясь сквозь толпу очарованных кавалеров, им не удалось найти ни одного изъяна. Даже ее розовая маска, невидимая издалека, прилажена так ладно, что Фелиция оставалась не узнанной без ущерба для образа Германии.
   - Ты знаешь, кто она? - спросил Ганс Коппель, один из университетских дружков Курта.
   - Догадываюсь, - сказал Курт, почуяв возможность заработать деньжат на пари, - попробуй сам угадай.
   - Готов поспорить, что это старуха, - сказал Ганс, - только старухи станут лезть из кожи вон, чтобы иметь успех на столь пустяковом балу. В прошлом году пришли три чудачки - пока их лица были скрыты под масками, они выглядели шикарно, но как только они сняли маски, тьфу! Все они оказались старыми ведьмами, одна страшнее другой!
   - Предлагаю пари, что этой Германии не больше двадцати лет. Сколько ты готов поставить? - спросил Курт
   - Вероятно, тебе известно больше, чем ты хочешь признать, - сказал Коппель подозрительно.
   - Как я уже сказал тебе - у меня есть лишь догадка. А как ты оцениваешь мои шансы, пригласить ее на ужин?
   - Твои шансы? С каких пор твое самомнение успело так высоко подскочить? У тебя нет никаких шансов! Она примет предложение от лейтенанта, не меньше. Мужчину вьются вокруг нее, а она неприступна как крепостная стена! Она знает себе цену!
   - Принимаешь пари? - настаивал Курт.
   - Касательно чего? Того, что она отвергнет твое предложение? В таком пари я ничем не рискую. Сколько же ты хочешь поставить?
   - Десятку против сотни!
   - Отлично, принимаю! Гарантированная награда в десять марок поможет мне продержаться до начала танцев.
   Курт достал из кармана десять марок, которые он выклянчил у матери час назад, а Коппель извлек синенькую банкноту. После чего деньги были переданы на хранение третьей стороне.
   - А кто те девушки, с которыми ты только что говорил? - спросил Коппель.
   - Мои сестры.
   - Мне казалось, твои сестры постарше.
   - Так и есть, просто любая девушка с осиной талией и в коротеньком платьице кажется ребенком. Но когда все снимут маски, у моих сестер не будет отбоя от кавалеров.
   Сам же Коппель не нашел себе пару на танцы, поэтому обратил свое внимание на Лотту Войч.
   - Пожалуй, приглашу вон ту кроху, - сказал он, - она здесь самая прелестная штучка. Я готов нянчиться с ней весь вечер.
   - Удачи! - сказал Курт с насмешливой ухмылкой. - Желаю тебе весело провести этот вечер!
   Пока лица скрыты под масками, все говорили друг с другом на "ты" и царило добродушное снисхождение на любые проказы. Студенты норовили ущипнуть каждую девушку, а в ответ получить оплеуху. Трудхен лишилась туфельки в результате одной такой коварной проделки, которая была делом рук дерзкого лейтенанта. Он заставил девушку гоняться за ним по всем залам на потеху зрителям, которые пытались помешать похитителю, взявшись за руки и вставая у него на пути. Но он всякий раз прорывался и не давал себя поймать. Наконец, когда Трудхен, не желая больше бегать, села и надулась, Лейтенант подошел к ней и предложил вернуть туфельку, при условии, что она позволит ему одеть эту туфельку на ее ножку. Трудхен весьма неблагоразумно согласилась, а проказник, найдя дырочку в ее тоненьком чулочке или сделав ее сам, просунул палец и принялся щекотать, Трудхен завизжала и ударила проказника в лицо другой ногой. А Лотта Войч в костюме малютки подверглась иной шутке - кто-то тайком прикрепил ей на спину картонку с надписью, рекламирующей одну известную марку английского детского питания. Марка эта пользовалась популярностью в Германии, поскольку газеты утверждали, что дети кронпринца, якобы, ели только ее. Ничего не подозревая, Лотта с полчаса прохаживалась по залу, словно человек-реклама с оторванной передней фанеркой, пока не поняла почему все над ней смеются. Другие же девушки, которым такие грубые забавы были не по вкусу, нашли спасение в бельэтаже вблизи своих матерей.
   Фелиция наслаждалась триумфом. Самые статные кавалеры соперничали между собой за право оказать ей знаки внимания, но она вела себя со всеми одинаково, не прощая никому вольностей в обращении с собой и отказывая всем без исключения претендентам в просьбе разделить с ней праздничный стол. Такая неприступность вкупе с подозрением, что за маской Германии прячется престарелая актриса с девичьей талией, но безобразным лицом, способствовало тому, что толпа поклонников сильно поредела. Поэтому, когда Курт подошел помочь ей спуститься с импровизированного пьедестала, он не встретил помехи на своем пути, хотя множество глаз провожали пару до дверей комнаты для переодевания.
   Разумеется, Фелиция не могла ни танцевать, ни есть в своем королевском наряде, посему, когда Курт внес ее на руках через порог обеденного зала, маскарадный костюм сменила легкая шаль накинутая ей на плечи, и она без труда была узнана многими, как победительница лотереи. Ее маскарадный костюм был признан лучшим костюмом бала, и все согласились с тем, что столь смелое платье уместно и даже обязательно для исполнения столь высокой роли. А если бы Курт не потрудился ангажировать Фелицию на два или три танца заранее, то он оказался бы оттеснен толпой претендентов, которая окружила ее, как только ужин был окончен.
   Коппель был удручен неудачным выбором пары. Несчастная Лотта выглядела нелепо в наряде трехлетней девочки - всё умиление растаяло, когда маска была снята, и открылось ее некрасивое лицо с прыщами и маленькими глазками. Коппель проклял судьбу, ему никогда не везло на балах. Но ему ничего не оставалось делать, как сопроводить девушку к столу, стараясь, насколько хватало сил, сохранять благовоспитанное выражение лица. За столом он попал в руки отца Лотты. Ее Papa, беспокойный и чудаковатый, тотчас же заказал несколько бутылок вина и лучшие сигары и так бойко накинулся с расспросами на молодого человека, что тому и помыслить о бегстве было невозможно. После ужина господин Войч продолжил угощать юношу уже за стойкой со спиртными напитками. Выкушав всего что его душа желала, Коппель был возвращен к дамам за стол. Проигрыш Курту сотни марок Коппель назвал не иначе, как жульничеством и вознамерился отомстить миру за такую обиду и опустошить буфет со спиртным и выкурить все самые дорогие сигары за счет господина Войча.
   Коппель не обращал никакого внимания на дочек услужливого отца. А когда заиграли первые ноты котильона, вместо того, чтобы пригласить свою спутницу на танец, как того требовали правила, он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и надменно сообщил: "Только посмотрите, сколько людей собираются выставить себя на посмешище. Я же не встану со стула, и буду наблюдать этих косолапых танцоров с безопасного расстояния!"
   Господин Войч сначала побелел, а потом побагровел от ярости. Его жена на грани нервного срыва. А бедняжка Лотта отвернулась, чтобы лишить грубияна удовольствия видеть, как она промокает глаза платком. Коппель невозмутимо покуривал дармовую сигару во время первых двух танцев. Затем сестры Майер, у которых не было отбоя от кавалеров, присели рядом с сестрами Войч, чтобы перевести дух. Видя, что они из одной компании, Коппель тут же ангажировал Трудхен на следующий танец и поспешил пуститься с ней в пляс, даже не взглянув на негодующее семейство Войч. Когда Коппель попытался повторить такой фортель во второй раз, Трудхен отказала ему.
   - Вы еще ни разу не танцевали с фрейлейн Лоттой, - сказала она. - Я полагаю, вы пригласили ее на ужин.
   - Да, эта честь всецело принадлежит мне, будь она проклята, - признал студент-медик. - Но мне никак нельзя танцевать с ней. Ее отец и без того вцепился в меня мертвой хваткой. А если я спляшу с его дочкой хоть одну мазурку - со мной будет кончено.
   - Тогда вам лучше уйти и найти себе другую компанию! - сказала Трудхен сердито. - Я больше не буду танцевать с вами!
   - Даже если я, в качестве покаяния, потанцую с этой глупышкой?
   У Трудхен не было никакого желания танцевать с ним, кроме того, она уже обещала другим кавалерам, но если это поможет ее подруге избежать унижения, то почему бы и нет?
   - Что ж, - снизошла она, - через три танца я свободна, можете пригласить меня на мазурку.
   - Хотите, я скажу ей, кому она обязана такой любезностью? - спросил Коппель.
   - Только вы способны на такую низость!
   Коппель вернулся к Лотте и отвесил ей глубокий прусский поклон.
   - Прошу извинить меня, фрейлейн, - начал он, - я вел себя не лучшим образом. Всему виной этот негодяй Курт Майер, я вынужден был отдать ему сотню марок, отчего я впал в прескверное настроение чуждое всяким увеселениям и танцам. Но теперь я начинаю понимать, чего я себя лишал. Окажите мне честь танцевать с вами следующий танец, если, вы, все еще свободны, конечно?
   Последние слова были излишне жестокими, поскольку он знал, что девушка обделена вниманием других кавалеров - и он знал, что она знала, что он знает. Тем не менее, она устало поднялась и молча вручила ему свою руку. А Трудхен Майер подумала, что сделала сегодня хоть одно доброе дело.
   В шесть часов утра участники бал-маскарада начали расходиться по домам. Многие покидали торжество пешком, хоть и приезжали вчера на такси. Майеры и Войчи шли вместе. С ними был и студент-медик Коппель, который, к тому времени, успел потанцевать с обеими сестрами Майер и даже с Ирмой Войч - в качестве еще одной платы за вальс с Трудхен, вальсом же этим завершился и сам бал. Компания дошла до дома Войчей раньше, и друзья распрощались, но Коппелю не удалось улизнуть с Майерами.
   - Пойдем к нам, - сказал господин Войч, - тебе нужно подкрепиться и восстановить силы после такой ночи. Сейчас моя жена приготовит завтрак, ты и глазом не успеешь моргнуть.
   Пути к отступлению не было.
   Через несколько минут был готов плотный завтрак из холодной телятины, хлеба, масла, горячих колбасок и сыра. Подкрепившись, принялись пить кофе с пирожными. Когда за окном стало светлеть, Коппелю удалось вырваться из цепких лап гостеприимства, после настоятельных приглашений отобедать, а в четверг непременно заглянуть на преферанс. Господин Войч тратил по пятьдесят тысяч фунтов в год на угощения потенциальных женихов, часто он шил всю ночь, чтобы заработать необходимые для этого деньги. Находились и такие бесстыдные личности, которые злоупотребляли гостеприимством, не имея никаких намерений свататься. А фрау Майер, напротив, никогда не привечала у себя дармоедов, и тем самым, прослыла женщиной умной и дельной, которой не составит труда выдать дочерей замуж.
   Для Фелиции же это утро выдалось непростым - ее жених закатил ей скандал. Во время бала он щедро угощал ее с выручки от сомнительного пари с Коппелем. Они ели вместе мороженое и пирожные с кремом, выпили три бутылки самого дорого вина, напоследок он купил ей коробку конфет с ликером за двадцать шиллингов и настоял на том, чтобы отвести ее домой на такси. Но вино ударило ему в голову, и он устроил сцену притворной ревности. Ее не в чем было упрекнуть: во время танцев она выбирала его своим кавалером чаще, чем кого-либо, а за ужином сидела с ним за одним столом; но всему виной было его собственно болезненное чувство неполноценности, вызвавшее дурное расположение духа. Он обвинял ее в поисках лучшей партии, при этом, ведя себя таким образом, что оправдывало бы любые поиски с ее стороны, будь у нее такое намерение. Он придирался к ее чересчур открытому платью, чтобы доказать свою правоту он заставил ее снять пальто, невзирая на утренний холод и подверг ее наряд тщательному изучению на предмет соответствия нормам приличия. Они завтракали вместе с ее матерью в их маленьком домике, и он не переставал ворчать, жуя булочку с маслом и запивая кофе, словно городской подмастерье в деревенском трактире. В общем, вел себя как самый обычный прусский тиран-муж, чуть не разругавшись со своей невестой, которая и без того натерпелась грубостей и унижений. Наконец, она посоветовала ему отоспаться и протрезветь и выпроводила его, сказав, что ей нужно переодеться и в восемь часов уже быть на работе. Ни покупатели, ни работники универсального магазина не смогли даже заподозрить того, что она не спала всю ночь, или узнать в ней королеву бал-маскарада.
  
  
  
  
  
  
  
  

Будущее Трудхен.

  
  
   Пастор форштадтского прихода - большой энтузиаст по части прав женщин на высшее образование. В приходской школе Трудхен Майер зарекомендовала себя отличной ученицей и выиграла стипендию, которая позволяла ей бесплатно учиться в семинарии и даже поступить в университет. А женщина с высшим образованием в Пруссии это большая редкость. Но фрау Майер не позволяла ей даже думать о таких глупостях.
   Пастор заходил несколько раз к Майерам и убеждал в необходимости продолжить учебу. Он даже высказал намерение принять девочку в свой дом и взять ее на полное содержание, на всё время обучения. Тем не менее, фрау Майер оставалась непреклонна.
   - Как же так? - спросил пастор, решившись на последнюю попытку. - Вы отправили своего сына учиться в университет, и в то же время, обрекаете талантливую дочку на труд поденщицы, которая всю жизнь будет шить зонтики на дому?
   - Долг девушки - выйти замуж и родить детей, - сказала фрау Майер. - Никакая профессия не заменит ей собственной семьи. Если бы Трудхен страдала увечьем или была бы уродлива, вот тогда бы отдала ее постигать науки, чтобы она не была обузой для родственников, а имела жалование в школе с учительского труда. А так ей учиться незачем. Какой прок от французского языка и музыки, когда ей нужно будет готовить и стирать на мужа и троих детей?
   - Что ж, видимо, убедить простых людей в пользе образования это непосильная задача для просвещения, - ответил пастор, в отчаянии потирая ладонями. - Равно как объяснить им, что труд духовный важен более труда телесного. Неужели вы рассматриваете образование только лишь как инструмент для обогащения? Как вы не можете понять, что образование возвышает человека и делает его жизнь лучше и благороднее.
   - На что моей Трудхен забивать себе голову всякой всячиной? Ничего хорошего от этого быть не может. Она забросит и дом и детей, а на уме у нее будет одно искусство да наука. А еще ей захочется, чтобы муж был богатый и будет она несчастна до конца своих дней, потому что никогда такого не найдет. А с моими пятью тысячами марок в сберегательном банке, она, без всякого французского, найдет себе хорошего мужа и будет счастлива.
   - Когда я впервые оказался в Восточной Пруссии, я удивлялся тому, что учительницами в школе работают одни только горбатые калеки, - сказал пастор. - Теперь я понимаю почему. Ни одной здоровой девушке, согласно вашим словам, образование на пользу не пойдет - учительницами становятся лишь те, кому не суждено выйти замуж. А дети?! Каково им должно быть с такими учителями, для которых профессия педагога есть несчастная доля, кого в школу привело не призвание, а нужда? Появиться ли у детей тяга к знаниям? А такая девушка, как ваша Трудхен, когда выучиться, станет манной небесной для школы, с ее талантом и рвением дети захотят ходить в школу, и учение будет им в радость, а не в наказание.
   - Может быть так оно и есть, - согласилась фрау Майер, - но я знаю, Трудхен никогда не откажется иметь свой дом и семью.
   - Я не говорил, что она обязана оставаться незамужней, - возразил пастор. - Никто не запрещает ей выйти замуж после получения образования. Я могу вас заверить, что среди нас много образованных мужчин, которые ищут себе в жены образованных женщин - женщин способных понять и оценить их труд и может даже стать помощником.
   - Работа женщины это дом и семья, - сказала фрау Майер без колебаний. - Жене незачем лезть в дела мужа, как и мужу незачем совать свой нос в бабьи заботы. Но раз уж вы так прониклись беспокойством за судьбу Трудхен, я скажу вам честно, господин пастор, почему не одобряю ваш замысел. Потому как я знаю, что на уме у девушек и, что на уме у юношей и особенно мне хорошо известны нравы благородных семейств. А Трудхен невинная, сумасбродная девушка, за ней глаз да глаз нужен, даже в вашем доме, господин пастор, в котором бывает много молодых людей. Девичью честь легко запятнать, и мужчине нет до того никакого дела. Только и остается уповать на материнскую бдительность и беречь дитя как зеницу ока.
   Затем фрау Майер вздохнула и начала рассказывать историю:
   "У меня была красивая сестра. Ее звали Минна. Мы жили на ферме в окрестностях Инстербурга. На расстоянии одной мили от нас стоял графский замок. Графиня была добра к нам, поскольку знала старого егеря, который был отцом моей матери. Моя сестра часто ходила в замок с корзинкой полной грибов и земляники, собранных своими руками в лесу. В замке охотно принимали ее грибы и ягоды и щедро вознаграждали подарками: подстреленной на охоте дичью и сладостями, оставшимися с праздничного стола. Всякий раз, когда графиня узнавала, что кому-то из нас нездоровиться, она обязательно посылала нам бутылку хорошего вина.
   Как я уже сказала вам, Минна была красавицей: с длинными, вьющимися черными волосами, лицом Milch und Blut (кровь с молоком), и грудью словно снежный сугроб. В замке гостил молодой граф фон Арнхайм, пусть несмываемый позор вовеки сопровождает это имя, он заприметил мою сестру и подстерег ее в парке. Бедное дитя было слишком напугано, чтобы позвать на помощь и слишком глупа, чтобы рассказать матери о случившемся. Через пару недель Минна нанялась горничной в семью из Инстербурга, но, некоторое время спустя, ее выставили за дверь с позором и оскорблениями, после чего она снова вернулась домой.
   Мой отец был праведным человеком и, хотя мое мнение не в счет, говорил он лучше пастора, несмотря на то, что нигде не учился и был простым фермером; его часто приглашали на похороны произнести надгробную речь или выступить на торжествах. Он подал в суд на графа, но этот трусливый подлец не стал отрицать факта внебрачной связи, но не признал ребенка; адвокат отца оказался не лучше, он получил взятку и сделал все, чтобы проиграть дело. Суд встал на сторону ответчика, и мой отец был вынужден оплатить издержки в тысячу марок.
   Но отец не остановился на этом и обжаловал решение в вышестоящем суде, поклявшись, что не свяжется больше ни с одним адвокатом и сам будет выступать в суде. По сей день, я помню каждое слово его долгой речи, он произнес ее после показаний немногих свидетелей, которых ему удалось найти. А моя бедная сестра Минна вынуждена была стоять все это время перед судьями, с ребенком на руках, плача и кормя своё дитя, чтобы унять его крики.
   Отец рассказал всю историю так, что невозможно было остаться равнодушным. Он указал на графа, который бесстыдно ухмылялся, сказав ему прямо, что он за человек. Затем отец указал на мою сестру и попросил людей вглядеться в ее лицо и ответить на вопрос: видят ли они в этом облике невинности и чистоты хоть каплю порока? Он попросил взглянуть на золотистые волосы ребенка - того же цвета что и у графа, в то время как у Минны - черные, и сказал, что хоть и любит это малое дитя как своего внука, но надеется, что ребенок умрет в младенчестве, если он унаследовал подлый нрав своего отца. К концу речи весь зал всхлипывал и шумел от негодования, когда отец сел не оставалось сомнений каким будет решение суда. Злодей должен был оплатить издержки за оба судебных процесса, а также отдать некоторую сумму на содержание ребенка. Сколько же, думаете вы, назначил суд? Наши справедливые прусские законы позволили судье обязать негодяя платить лишь двенадцать марок в месяц!
   Графиня тяжело переживала случившееся. Она посылала ребенку всю необходимую одежду, так что дитя выглядело как маленькая принцесса. А когда ребенок умер в возрасте трех лет, графиня устроила похороны, на которые не пожалела денег. Казалось, Минна оправилась после ударов судьбы и через три года вышла замуж за сапожника, ему была известна ее история, но, тем не менее, он взял ее в жены. Однако дух ее был сломлен. Прожив с мужем два года, она умерла.
   А наша мать собрала дочерей, всех нас шестерых сестер, и заставила поклясться, что мы никогда не будем прислуживать в господских домах, и наказала дочерей своих научить, чтобы не ступала нога их на помещичий двор. Среди господ часто встречаются мерзавцы, для которых обесчестить девушку то же самое, что подстрелить охотничий трофей. Поэтому вы, господин пастор, можете говорить всё, что вам заблагорассудиться, но Трудхен останется дома, под материнской опекой, до тех пор, пока не обзаведется собственным домом и мужем, который будет ее защищать. Я рассказала вам всё как есть и теперь, я думаю, вы понимаете причину моей решимости и непоколебимости".
  
  
  

Трагедия

  
   Трудхен решила навестить свою тетю Хелену, которая жила в другой части города. По пути девушка купила сладкий гостинец для семилетней кузины, а благодарная тетя уговорила племянницу остаться на ужин.
   - Ганс скоро будет дома, - сказала тетушка, - а с минуты на минуту придет муж. Надеюсь, что сегодня, нашему сыну будет, чем его порадовать. У Ганса последнее время оценки одна хуже другой, дома был ужасный скандал из-за этого.
   В прошлой четверти он опустился на три строчки в табеле успеваемости.
   Отец семейства, господин Хартманн работает таможенным чиновником и имеет хорошее жалование, но расходы семьи сильно превышали доходы, поэтому она не вылезала из долгов. Единственный сын Ганс прежде учился в техническом училище (Realschule), но был вынужден перейти в гимназию (Gymnasium), отчасти из-за честолюбия родителей, отчасти из-за провинности, закончившейся поркой (ausgepeitscht), причиной которой послужила карикатура, изготовленная Гансом, на своего учителя математики. Порка в прусских школах применяется очень часто, учеников бьют даже за невнимательность, небрежность и лень, поэтому для серьезных проступков остаётся только взять виновника за ухо и отвести в учительскую, где каждый учитель будет хлестать негодника по очереди. Хартманны и сами не прочь прибегнуть к услугам розог, однако, они посчитали, что, в данном случае, применение этого педагогического инструмента необоснованно жестоко и несоизмеримо с детской шалостью, поэтому они перевели мальчика в другую школу. Учеба давалась Гансу с трудом и родителям приходилось внимательно следить за тем, чтобы их сын не отставал от одноклассников. Школьные уроки длились с семи утра до часа дня - летом, и с восьми до часа - зимой, шесть дней в неделю, а еще нужно не меньше двух-трех часов в день, чтобы ученику со средними способностями, выполнить домашние задания.
   После ужина Трудхен помогла своей семилетней кузине Ленхен раздеться и уложила ее в кровать. Дома в Кёнигсберге строят такие теплые, и так плотно друг к другу, что даже зимой дети спят в одной рубашке без рукавов, вместо пижамы, особенно когда детская примыкает к общей комнате, как часто бывает, или когда кровати устраивают прямо в общих комнатах, что случается в больших семьях.
   - А вот и мой муж пришел, - сообщила тетя Хелена, услышав шаги в коридоре. - Почему же Ганса все еще нет?
   - А давайте, я спрячусь под диваном и напугаю его! - воскликнула Трудхен. - Он же сядет на диван, да?
   В каждом прусском доме, в общей комнате можно почти всегда найти диван, а на время трапезы обеденный стол придвигается к дивану, чтобы не носить стулья из других комнат. Многие прусские отцы семейства неизменно обедают сидя на диване.
   Тетушка Хелена улыбнулась такой затее. Она знала, что от этого получится много шума, но ее мужу понравиться такой розыгрыш.
   Господин Хартманн вошел в комнату и сел в мягкое кресло. Жена принесла ему теплые тапочки, расстегнула и сняла с него уличную обувь, помогла ему переодеть казенный мундир, стянула с него штаны, завершавшие форменную одежду таможенного чиновника, которую не полагалось носить дома.
   Наконец хозяин дома переоделся во всё домашнее - халат и тапочки, и пошел к дивану, чтобы занять место за, еще не придвинутым, обеденным столом. Трудхен, тихо как мышка, лежала не шевелясь, несмотря на боль во всем теле.
   - Где Ганс? - спросил отец.
   - После обеда у него занятия в плавательном бассейне. Он должен был уже давно прийти.
   - А разве не сегодня выставляют четвертные оценки?
   - Я забыла спросить, получил ли Ганс свой табель. Должно быть, лежит у него в кармане.
   Господин Хартманн наслаждался своей первой чашкой кофе, как что-то пробралось между его тапкам и носком и принялось щекотать. Извергнув проклятие, Хартманн вскочил с места и едва не опрокинул стол. Тетушка Хелена и Трудхен от души рассмеялись.
   - Ах, вот оно что! - воскликнул он, вытаскивая племянницу из-под дивана, - Ну, погоди у меня!
   Господин Хартманн крепко держал девушку в своих могучих лапах, из которых она безуспешно пыталась высвободиться, пока он щекотал ее и целовал, несмотря на получаемые в ответ шлепки и царапины. Ее волосы растрепались, а кофта порвалась на спине от воротничка до пояса.
   - Ну что, хватило тебе? - спросил он свою племянницу, которая уселась на диван, устав от безудержного смеха и зардевшись от борьбы. Трудхен пришла в себя после схватки и признала, что ей вполне достаточно.
   - Чтобы мериться силами с моим мужем, нужно быть готовым к тому, что придется продержаться все двенадцать раундов, - сказала фрау Хартманн, утирая от смеха слезы.
   Ну вот, дверной колокольчик зазвенел, и Трудхен побежала встречать Ганса. Бледное лицо тринадцатилетнего мальчика повеселело немного, когда он увидел свою кузину, но быстро помрачнело снова, поскольку Ганс знал, что даже присутствие Трудхен не облегчит его участь.
   - Где твой табель за четверть? - спросил отец.
   - Учитель несправедлив ко мне! - воскликнул Ганс, от страха на нем лица нет. Сын передал матери губительный листок. - Он намеренно ставит меня на несколько строчек ниже, потому что отцы других учеников делают ему подарки.
   Господин Харманн знал, что в гимназии существует предвзятость к ученикам, но четвертные экзамены проводят приглашенные учителя, чтобы исключить вероятность несправедливых оценок. На этот раз его сын съехал с двадцать восьмого на тридцать шестое место.
   - Это не служит оправданием тому, что ты скатился на восемь строчек вниз. Я предупреждал тебя, что твоя домашняя работа, последнее время, была не на должном уровне. Ты проводил слишком много времени за игрой в футбол и плаванием. А ну иди-ка сюда!
   Господин Хартманн готовил место экзекуции с точностью и расчетом эксперта. Стол был придвинут к дивану, а мальчик, который не проявлял никакого сопротивления, помещен вдоль предметов мебели, оказавшись, тем самым, зажатым между столом и диваном, так что ткань брюк стала плотно натянутой (stramm gezogen), а ноги скованы без движения. Розги, как всегда, находились под рукой; воспитательное орудие достали с полки - и началась пытка. Ни кузина, ни мать мальчика не вступились за него, поскольку хорошие оценки это залог достойной жизни в будущем, а другого способа поднять успеваемость в школе они не знали.
   Ганс вынес первые двадцать пять или тридцать ударов, сжав зубы и не проронив ни звука. Весь день он ожидал это неотвратимое наказание и был к нему привычен. Он понимал, что последнее время запустил учебу, но в жизни тринадцатилетнего школяра есть так много разных вещей, за которые можно получить порку, что не играет никакой роли, какой проступок или недостаток станет поводом для наказания. Ганс не хотел разбудить свою сестру, их разделяла одна комната. Младшая сестра всегда бросалась защищать брата, после чего было много криков и шума. Но он знал, что отец не отпустит его, пока не услышит громких просьб о пощаде.
   - Пожалуйста, отец, хватит, я сейчас умру! - простонал, наконец, Ганс.
   В этот самый момент, малышка Ленхен, которая совсем не спала, а слушала, все это время, за дверью, ворвалась в комнату с душераздирающим воем и бросилась к брату. А господин Харманн отогнал ее ударами розог, со всей силы ударив по ее непокрытым рукам, которыми она пыталась защититься. Трудхен оттащила девочку назад и крепко держала ее, как бы та ни вырывалась и ни кричала.
   - Дядюшка, пожалуйста, перестаньте! - воскликнула Трудхен. - Он уже все понял и обязательно исправиться. Ты же будешь стараться в следующей четверти, правда, Ганс?
   Трудхен сделала несколько шагов вперед, а малышка Ленхен вырвалась из ее рук и снова побежала к брату, так что Трудхен снова пришлось ее спасать.
   - Уйди прочь! - огрызнулся господин Хартманн. - А не то всыплю тебе по первое число!
   Даже фрау Харманн была награждена ударом по лицу за попытку вмешаться, после чего у нее осталась красная черта поперек щеки, как напоминание о том, что следует держаться подальше от опасной зоны.
   Теперь сила духа у Ганса была окончательно сломлена, и он закричал вместе с сестрой, не менее громко, но в иной тональности. Соседи уже привыкли к подобным Skandals, а если гость интересовался причиной столь громкого шума, ему объясняли, что это Хартманн воспитывает своих детей розгами (PrЭgel).
   Но вот крепкая рука отца налилась свинцом от усталости, и он положил орудие на место.
   - Больше никакого плавания и футбола! - объявил он. - До тех пор, пока ты снова не поднимешься на двадцатую строчку.
   - Вы просто чудовище! - воскликнула Трудхен, возмущенная, главным образом, участью своей пострадавшей тётушки. - Я больше никогда не позволю вам меня целовать!
   Он взъерепенился и ринулся за ней, девушка побежала прочь, захлопнула за собой дверь и заблокировала ее спинкой стула, тем самым, гарантировав себе безопасное отступление.
   Развязка этой истории наступила несколькими годами позже, после череды столь же неприятных сцен. Обделенный природой ум Ганса, которого с раннего детства усердно пичкали знаниями, находился в состоянии хронической депрессии, и чем больше он учился, тем сильнее разум его наполнялся туманом из формул и исторических дат, в котором он безнадежно заблудился. Тем не менее, Хартманну-старшему удалось с помощью регулярных подзатыльников и домашних учителей, а также усердной порки, помочь сыну окончить гимназию и подвести его к EinjДhrigfreiwilliger-examen (экзамен на допуск к добровольной годичной воинской службе). Но дальше Ганс не смог продвинуться ни на йоту. Испытание это можно сравнить со вступительными экзаменами в английский университет, за тем лишь исключением, что в нем восемь предметов, вместо пяти. Ганс завалил его три раза. Поэтому к двадцати одному году он оказался перед последней, четвертой попыткой. В случае еще одной неудачи, Ганс терял всякие надежды занять приличный чин. Дальнейшая учеба в университете стояла под вопросом, а овладеть каким-нибудь ремеслом было уже поздно, для подмастерья он слишком стар. Если он снова провалит экзамен, ему придется отслужить два года рядовым, вместо одного года "добровольной службы" среди высшего сословия. Аристократам же разрешается отслужить год в любое время между восемнадцатью и двадцатью пятью годами, но большинство из них поступало на службу после окончания университета.
   Настал день экзамена. Фрау Хартманн пошла будить сына, чтобы он успел позавтракать и приготовиться к предстоящему испытанию. Она зашла в спальню, Ганс лежит на кровати полностью одетый, бездыханный и холодный.
   Врач, который был немедленно вызван, сразу почуял в воздухе подозрительный запах, а через некоторое время нашел пузырек с надписью "цианид калия", который юноша сжимал в руке. Наверняка он взял вещество из кабинета химии в гимназии.
   Когда полиция вошла в комнату, фрау Хартманн заметила письмо на столике, адресованное ей. Она взяла письмо и открыла его, но полицейский выхватил листок из ее рук, объяснив своё действие "Im Namen des Gesetz!" (именем закона). Поэтому отцу и матери оставалось только гадать, что заставило их единственного сына совершить такой страшный поступок; поскольку прусские законы предписывают изымать письменные улики самоубийц и преступников, дабы щадить их родственников.
   В 1913 году более пятидесяти прусских школьников в возрасте от двенадцати до двадцати лет покончили жизнь самоубийством.
  
  
  
  

Вынужденная помолвка

  
   - Я собираюсь взять тебя завтра с собой на вечеринку, - сказал Курт Фелиции.
   - Правда? - отозвалась она. - И что же это за вечеринка?
   - Ничего особенного, просто посиделки с друзьями. Мы сняли комнату в Тевтонии - будем пить, есть и петь песни.
   - Приличные дамы не ходят на студенческие вечеринки, - возразила девушка.
   - Здесь другое дело - все мы придем со своими девушками. А я обещал привести тебя. Мои друзья знают, что мы собираемся пожениться. Ты обязательно должна надеть платье, которое ты носила на бал-маскараде - наряд Германии.
   - Я не могу. Он слишком открытый. Ты сам сказал мне, что мне не пристало носить такие наряды.
   - Нет уж, одень, иначе мои друзья никогда не поверят, какой фурор ты произвела на балу. Ты даже не представляешь, Фелиция, как сильно я горжусь тобой!
   - Ну, если ты настаиваешь. Но я не хочу, чтобы они пялились на меня весь вечер. Твои друзья медики всегда смотрят на меня так, словно представляют меня на секционном столе. Мне будет не по себе в их компании. На бал-маскараде я чувствовала себя голой, и мне было постоянно холодно.
   - Обещаю, что завтра вечером тебе будет тепло. Для дам мы заказали вино и коньяк.
   - Я не думаю, что мама пустит меня. Как-то Фритц Шноддер пытался уговорить меня пойти с ним на студенческую вечеринку, но мама строго-настрого запретила мне туда идти.
   - А когда твоя мама вернется домой?
   - Послезавтра. Утром в шесть она приедет на поезде из Алленштайна.
   - Ну, вот и отлично, к этому времени ты уже будешь дома!
  

* * *

  
   Вечером следующего дня они шли вдоль коридора гостиницы Тевтония. Когда до Фелиции донесся громкий смех из дальнего номера, она плотнее запахнула шалью плечи.
   - Не стесняйся и сними шаль, - прошептал Курт, когда они подошли к номеру, - войди и удиви всех своей красотой!
   - Пожалуйста, перестань! - прошептала она в ответ, когда Курт попытался снять с нее шаль. - Сначала я хочу увидеть, как одеты другие девушки.
   - Не беспокойся, что касается твоего платья, ты будешь не одна. Правда, никто из них не сравниться с твоей красотой. Все девушки умрут от зависти, когда увидят тебя, и их парни тоже.
   - Ну ладно, я соглашусь только, чтобы тебе угодить.
   Когда они вошли в комнату, все взгляды оказались прикованы к ним, а вернее к Фелиции, затем все молодые люди не сговариваясь, встали и дружно закричали Hoch, Germania! (Славься Германия). Фелиция зарделась, отчасти от стыда, отчасти от удовольствия. Она узнала нескольких кавалеров, которые танцевали с ней на балу. Фелиция смутилась и не поняла, что встреча была подстроена заранее. Равно как не поняла она и насмешливо преувеличенной вежливости, с которой присутствующие представлялись ей.
   Вскоре вся компания уселась за стол и Фелиция почувствовала себя более раскованно. Девушек оказалось столько же, сколько юношей, а платья, как Курт и предсказывал, не давали повода переживать из-за своего выделяющегося на фоне остальных дам, наряда. Все барышни принадлежали к одному типу девушек, которые сами зарабатывают себе на хлеб, в качестве певиц или танцовщиц в варьете или натурщиц.
   Говорили об искусстве в самом широком смысле слова, на первых порах разговор шел оживленный и откровенный, но вполне пристойный. Время от времени, непонятное веселье вспыхивало то тут, то там, после какой-то шутки, которой делились шепотом. Но веселье это быстро затихало, и разговор снова возвращался в прежнее русло. Фелицией не остались незамеченными направленные на нее взгляды, ее разглядывали, словно диковинную птицу. Казалось, что ее присутствие сковывало окружающих.
   Спустя час все разбрелись по комнате, занимались кто чем: болтали, смеялись или пели под аккомпанемент фортепиано, а потом парами прогуливались до ближайшего буфета со спиртным. Вначале дамы довольствовались пивом, а потом перешли на легкое вино, чередуя его, время от времени, с коньяком. Для Фелиция пиво было знакомым напитком, но с действием на организм смеси пива с вином и шнапсом она была незнакома. Поэтому алкоголь ударил ей в голову еще до того, как многоопытные студенты и их подружки принялись выпивать по-настоящему. Фелиция спела несколько песен (у нее оказался превосходный голос) и стала танцевать то с одним молодым человеком, то с другим, пока не привлекла к себе внимание возмущенной соперницы, которая заревновала своего кавалера и пристально следила за каждым ее движением с презрительной ухмылкой. Присутствие в их компании потенциальной невесты обязывало всех вести себя должным образом, но уязвленная девушка больше не собиралась следовать навязанному ограничению.
   Курт сам едва стоял на ногах, несмотря на то, что весь вечер старался пить немного, при этом, делая это, как можно незаметнее для товарищей. Алкоголь сделал его мрачным и апатичным, так что Курт был рад найти укромное местечко позади фортепиано, где он смог, более-менее, спокойно посидеть на стуле и передохнуть. Из своего укрытия он услышал разговор, который полушепотом вели две девицы.
   - Она ничем не лучше нас, - сказала одна, - она встречалась с Томом, Диком и Гарри - также как и мы все. А ее деньги не дают ей право строить из себя образец целомудрия.
   - Куда подевался этот подлец Курт? - сказала другая. - Прежде я частенько ездила с ним в Кранц, и хоть бы раз, этот проклятый скупердяй, за меня заплатил! Зачем вообще он притащил сюда свою принцессу? Может, решил от нее избавиться? В любом случае, я больше не собираюсь играть роль ее няньки. Она уже перетанцевала со всеми парнями, а одета она, как ...!
   - Тише! - сказала та, понизив голос. - Курт сидит рядом!
   - Какое мне дело!
   Обе девицы захихикали.
   - Я дам тебе Groschen, если ты сядешь ему на коленки! - сказала первая.
   - Дай мне одну марку - и я обнимусь с ним на глазах у его невесты! - предложила вторая.
   - У меня нет марки!
   - Да и не надо - я все равно сделаю это, просто, чтобы повеселиться! Спасибо за идейку!
   Фелиция вальсировала по комнате в объятьях Ганса Руппеля. Уязвленная девушка дождалась, когда Фелиция оказалась напротив нее, и осуществила свой замысел. А когда Курт грубо оттолкнул ее, девушка обернулась к нему с язвительным смехом.
   - О, прошу прошения! Я перепутала тебя с другим!
   Затем она плавной походкой направилась к середине комнаты, выделывая балетные па, насколько позволяла ее юбка.
   Курт прогулялся до стойки со спиртным и выпил рюмку коньяка. Студентам разрешалось пить только пиво, но поскольку он, все равно, собирался уйти пораньше, то почему бы не выпить еще чуть-чуть, а, кроме того, он любил коньяк больше, чем пиво.
   На обратном пути он встретил Ганса, который шел, обнимая Фелицию.
   - Послушай, Курт! - сказал Ганс. - Как насчет того, чтобы поменяться девушками на время?
   Курт угрожающе посмотрел на него.
   - Понял! Просим извинить! Запамятовал! Просто, я видел, как ты ворковал с Мари в уголке, вот и подумал, что помолвка отменяется.
   - Мари - бесстыжая нахалка! - сказал Курт с негодованием.
   - Полностью согласен! - воскликнул Ганс. - А если твоя фрейлейн, всё ещё, тебе нужна, то присматривай за ней получше!
   Затем тот высвободил Фелицию из своих объятий и, слегка подтолкнув ее к Курту, удалился.
   Фелиция тут же ухватилась за руку Курта и повисла на нем мертвым грузом - она едва держалась на ногах.
   - Ты хорошо проводишь время? - спросил он
   - Да, но я думаю, что мне лучше пойти домой. У меня сильно кружиться голова и я чувствую себя неважно. Наверное, я слишком много танцевала сегодня.
   Неожиданно музыка смолкла, и они оба услышали, как кто-то сказал: "Веди себя прилично, пока Курт не уведет свою малютку, не то я оттаскаю тебя за ухо!"
   - Что он имеет в виду? - спросила Фелиция, когда стихло дружное хихиканье.
   - Ничего! Лучше сходи и налей себе еще вина. Нет, я сам принесу тебе. Сиди и жди здесь.
   Пока он стоял у стойки, Ганс Руппель подошел к нему и прошептал на грубом нижненемецком диалекте:
   - Нужно быть последней скотиной, чтобы привести сюда дитя! Если у тебя есть хоть капля чести - немедленно увези девушку домой и ради бога не давай ей больше вина! Она к этому не привыкшая. Подумай, что скажет ее мать, когда ты привезешь ей дочь мертвецки пьяной? Ты сам-то на ногах не стоишь, а тебе еще нужно довести ее до такси!
   - Ты хочешь драки? - спросил Курт.
   - Я не прочь расквасить тебе нос за то, как ты относишься к своей невесте!
   - Вообще-то мы еще не помолвлены, - ответил Курт.
   - Что не делает тебе чести вдвойне!
   Ганс Руппель оставил его и подошел к Фритцу Хауслеру - старому приятелю Курта.
   - Иди к Курту и заставь его увезти девушку домой! - сказал тому Ганс.
   - Это не мое дело! Да и что я могу сделать, если он настолько глуп, что привел ее сюда? В конце концов, ее мать уборщица или была ею.
   - Но при этом она может быть порядочным человеком.
   - Это смотря что называть порядочностью. Думаю, он хочет от нее избавиться.
   - Тем хуже для него. Она стоит дюжины таких как он.
   - К тому же, она при деньгах. Хоть это не меняет того, что ее мать мыла полы.
   - А его отец носит чемоданы на вокзале! Поэтому Курту не на что жаловаться. Да, университет уже не тот, что был раньше. Теперь берут учиться кого ни попадя. А потом такие вот бестолковые плебеи, как Курт Майер являются на наши посиделки и портят нам приятный вечер. Полагаю, в следующий раз он приведет свою мамочку!
   Ганс оставил попытки помочь. Зачем ему, спрашивается, брать на себя заботу о Курте Майере и "украшать его окна по фасаду" (sein Schaufenster schmЭcken)? И ради кого? Дочки уборщицы?
   Тем временем, Курт уже налил стаканчик вина, смешав его с коньяком, и заставил Фелицию выпить этот обжигающий коктейль, отчего она закашлялась.
   Фритц подошел к Мари.
   - Я думаю, Курт не будет возражать, - сказала та, - если я чмокну его малютку?
   - Я бы посмотрел на это!
   - Надеюсь, это будет прощальный поцелуй. О чем думала эта глупышка, решив выставить напоказ свои плечики перед такой публикой? А вы ведете себя так, словно у нее за спиной ангельские крылья!
   - Я не знаю насчет крыльев. Но она уж точно непохожа на большинство твоих подружек. Ты бы и глазом не моргнула, после трех бутылок вина, а ей хватило и трех бокалов, чтобы запьянеть. И, судя по всему, недолго ей осталось находиться в сознании.
   - Как по мне, так лучше б она находилась дома. А Курт снова влил в нее очередную дозу. Это самая скучная вечеринка, на которой мне приходилось бывать. Если она не уберется отсюда, я клянусь, что выйду замуж за ученика сапожника!
   - Можешь считать себя везучей, если тебе удастся найти хоть одного, кто согласится на тебе жениться!
   Девушка отвесила тому пощечину и направилась к Курту.
   - Отвези уже свою ненаглядную пышечку домой! - прошептала она ему на ухо. - Пока она еще стоит на ногах. А через час ее надо будет волоком волочить, и тебя в придачу. Забирай свою малютку - ей уже давно пора ложиться в кроватку!
   Курт решил последовать разумному совету. Пять минут спустя он усадил Фелицию в такси. Ему приходилось все время придерживать ее, чтобы она не съехала на пол.
   У дверей ее дома Курт расплатился с таксистом, позаимствовав деньги из кошелька Фелиции, который он нашел в кармане ее пальто. После чего отнес ее на руках на третий этаж, в квартиру ее матери. Холодный ночной воздух привел ее немного в чувства и она попыталась убедить Курта оставить ее одну, но он продолжал нести ее из комнаты в комнату, не обращая внимания на ее слабое сопротивление - он знал, что ее матери сегодня нет дома. Он отыскал спальню и положил ее на кровать.
   Затем ее сознание снова помрачилось, и она не чувствовала ни того, как бретельки ее платья соскользнули с плеч, ни града жарких поцелуев, обрушившихся на ее шею. Первое прикосновение его губ там, где заканчивается допустимая линия декольте, заставило ее вскочить, словно от удара током и завопить что было сил.
   - Donnerwetter! - воскликнул Курт. - Ты перебудишь весь дом!
   - Сейчас же помоги мне дойти до входной двери! - скомандовала она.
   Курт испугался и исполнил ее повеление. Входная дверь всё ещё открыта. Для устойчивости, Фелиция оперлась о стену.
   - А теперь уходи! - сказала она, указывая рукой направление. Даже в темноте видна белизна ее руки, которая, как показалось Курту, занесена, чтобы ударить его. Он отпрянул назад, а девушка захлопнула дверь и тут же рухнула без чувств.
  
  

* * *

  
   Фрау Юнкер вернулась домой в шесть часов утра, еще не подозревая, каким непростым будет это утро. Она обнаружила свою дочь в полуодетом виде лежащей на полу, голова в вонючей луже кислого пива, вина и много чего еще, что измученный желудок отверг за ночь.
   С помощью холодной воды, девушку удалось привести в чувства, после чего, она смогла заверить мать, что ничего страшного не произошло. Днем фрау Юнкер нанесла визит фрау Майер, что произошло впервые. Разговор у них получился короткий и бурный и большей частью нецензурный. Фрау Юнкер угрожала подать на Курта в суд за учинение насилия над ее дочкой, чем добилась от фрау Майер согласия на помолвку. Наказание за подобное деяние, действительно, небольшое, но имелись основания полагать, что все было результатом тайного сговора, а это уже грозило Курту исключением из университета. Договорились также и о дне помолвки, а что касается места то, поскольку, квартира у фрау Юнкер маленькая, а муж умер, фрау Майер согласилась провести церемонию у себя, в то время как господин Майер взял на себя обязанность сообщить о помолвке в местной газете.
   Помолвку в Восточной Пруссии можно разорвать, но официальную помолвку отменить гораздо сложнее. Она дает молодым большую свободу, и позволят находиться наедине без бдительного родительского ока. С полным правом ходить вместе куда вздумается, а также обниматься и целоваться, как на людях, так и дома. Брак, в таких случаях, откладывается на долгое время, пока помолвленные живут с родителями, а свадьба же, зачастую, обозначает скорее конец, чем начало прусского романа.
   Если суженая обрюхатела после извещения о помолвке, то общественное мнение заставляет пару немедленно заключить брак, невзирая на то, завершены ли приготовления к свадьбе или нет. Последствия здесь сугубо наружного свойства: если, обычно, голову невесты венчают зелёным миртом, то в данном случае, позади невесты несут разломанный венок, символизирующий ее слабость.*
  
  
   -----------------------------------------------------
   * В последнее время данный обычай в больших городах не практикуется.
   -----------------------------------------------------
  
   Разумеется, такие обстоятельства дают пищу для слухов, однако, никакого позорного клейма за собой не влекут, хотя, подобные случаи происходят всё чаще и вызывают всплеск осуждения.
   В назначенный день у Майеров дом полон хлопот. Английского студента уговорили позабыть на один день о своих правах, как постояльца, в обмен на приглашение на свадьбу, в качестве гостя. По такому случаю взяли в аренду пианино, которое с трудом втащили на третий этаж, протискиваясь через узкие проемы, много, при этом, потея и ругаясь. Приготовили три огромных торта шире самого стола, потратив бесчисленное количество яиц и замесив тесто на маленькой кухне, чтобы потом отправить его в пекарню за углом, вкупе с двумя жирными гусями и бедром телятины. Каждые полчаса раздавался дверной звонок, возглашая о прибытии ящиков пива, вина или шнапса, а также коробочек с сигарами, баночек с сардинами, копченых угрей, конфет, колбас или каких-нибудь других деликатесов. Обычно, фрау Майер не кормила дармоедов и устраивала званные ужины только по особым случаям, но раз уж она бралась за дело, то делала его на совесть - будь то это праздничный ужин или воспитательная трепка. Пришла дюжина гостей, большей частью близкие родственники, за исключением двух-трех университетских друзей Курта, несмотря на это, ужин обошелся в сумму не меньше двадцати пяти фунтов.
   В три часа дня гости начали собираться. Курт и Фелиция, которые со времени вечеринки в Тевтонии не делали попыток увидеть друг друга, наконец встретились, при этом, они не испытывали между собою смущения или стыда. Состояние опьянения служило для них достаточным оправданием случившемуся. Единственный комментарий, сошедший с ее уст, был: "Это первый и последний раз, когда я попадаю из-за тебя в переделку!"
   В ответ Курт лишь усмехнулся.
   Когда все собрались, подали кофе с тортом, и в течение часа гости занимали себя непринужденной беседой, пока готовили основные блюда. Повода, благодаря которому все собрались, никто не упоминал. А сами же герои торжества сидели в уголке и разговаривали между собою шепотом, их не тревожили.
   Пока гости беседовали, фрау Майер с дочерьми украшали в гостиной, сдвинутые вместе, столы и заполняли буфет деликатесами (Delicatessen) всех сортов - на десерт. Скатерти безупречной белизны, но столовый сервиз дешевый и непритязательный. Жители Пруссии предпочитают большую порцию одного блюда, нежели полудюжину яств в крохотных тарелочках расставленных по всему столу. Перед каждым гостем поставили одну большую тарелку и одна малую, один нож, вилку и ложку. Пруссаки убеждены: еда для того, чтобы ее есть, а не играть с ней.
   Курт и Фелиция заняли места во главе, господин и фрау Майеры расположились напротив друг друга в центре. Мужчины заткнули салфетки за воротники рубашек, словно собирались бриться - ну, просто, вылитые кляйнер киндер в слюнявчиках. А женщины, ввиду отсутствия у них воротников,
   последовали общепринятому этикету, поместив салфетки на коленях. Фрау Майер принялась за жаркое, не мелочась и нарезая его щедрыми ломтики, а ее муж помогал накладывать порции, в то время как Гретхен и Трудхен передавали наполненные тарелки гостям, не забывая и про себя. Первое и основное блюдо приготовлено из рыбы, птицы, мяса и картошки в соусе и ложечкой варенья из черной смородины (Kompott) - всё подано на одной тарелке, за исключением последнего ингредиента, который находиться в отдельном блюдце. А еще есть щедрая добавка для всех желающих. К блюду подали пиво.
   После того, как девочки убрали со стола большие тарелки, гости потянулись к десерту. Не были обделены вниманием также и бутерброды, колбаски, сладости, копченый угорь и лосось, французские конфеты с ликером и русская икра. После чего последовало заключительное угощение вечера. Гретхен несла широкий поднос звенящих бокалов, а позади нее Трудхен надрывалась под тяжестью бутылок шампанского. Студенты принялись вытаскивать пробки. Ловкость, с которой они взялись за дело, говорила о большом опыте. Перед каждым гостем поставили бутылку шампанского и бокал. В торжественной обстановке наполнили бокалы игристым напитком. И наступило молчание.
   Господин Майер встал из-за стола, что далось ему не без труда, и, хорошенько прочистив горло, произнес: "Meine Damen und meine Herren! Всем вам, разумеется, известна причина собравшая сегодня нас вместе. Когда мой сын Курт успешно сдал Abiturientenexamen и сообщил мне, что хочет изучать медицину, я поставил перед ним условие: он должен выкинуть из головы сердечные дела до окончания университета. Вам, дамы и господа, известно, что я человек небогатый (здесь он смахнул слезу с покрасневших глаз), и тяжелым трудом зарабатываю себе на хлеб, не зная покоя и в старости. Поэтому я понимал, как трудно мне будет оплачивать даже самые необходимые расходы на обучение сына. А поскольку серебряные стрелы Купидона обходятся недешево - Курт дал мне обещание держаться подальше от этого коварного божества и остерегаться вольностей до тех пор, пока не сможет именовать себя доктором медицины. Но, как вы знаете, у бога любви есть много уловок, чтобы пробить своей стрелой даже самую крепкую броню. А результат его работы вы можете видеть здесь! Вот, не думал, не гадал, как пару недель назад, мой шельмец появился с девушкой и сказал мне, что они хотят пожениться! Разумеется, я был раздосадован от такой неслыханной наглости, но когда получше присмотрелся к девушке - вот она, дамы и господа, перед вами! - сердце мое растаяло и я вспомнил себя сорок лет назад и свою Аннушку, как она была хороша, как я любил ямочки на ее щечках (сейчас, правда, вместо ямочек остались одни морщины) - вот, насколько я был поражен красотой спутницы моего сына. А кто бы, на его месте, не потерял голову от любви к такой красотке? Теперь же, нарушив одно обещание, он хочет убедить меня принять взамен другое! Но что мне остается делать, дамы и господа, как ни принять его, надеясь, что новое обещание будет выполнено лучше прежнего? Молодые люди всё делают по-своему, и хотят, при этом, чтобы мы считались с их мнением и не мешали им жить так, как они желают. Что делать бедному старому отцу - мне остается лишь благословить их, пожелать счастья и выпить за здоровья и процветание молодых.
   В ту же секунду студенты вскочили со своих мест и провозгласили тост: "Es lebe das Brautpaar, es lebe
   hoch!"* Остальные гости присоединились к этому пожеланию.
   -----------------------------------------------
   * да здравствуют жених и невеста!
   -----------------------------------------------
   Каждый хотел чокнуться первым с виновниками торжества, отчего за столом образовался великий беспорядок. Невеста (Braut) улыбалась, а жених (BrДutigam) ухмылялся. Потом было еще много тостов и поздравлений, обычай же не требовал от жениха отвечать каждому в отдельности, и вскоре, столы были убраны, стулья отнесены в спальню, и начались танцы, и зазвучала музыка. В буфете остались закуски и сладости, открыли коробку дорогих сигар, все веселились и угощались. В одиннадцать часов снова подали черный кофе с пирожными, после чего гости начали расходиться по домам.
   На следующий день, в утренней газете напечатали сообщение:
   "Господин старший вокзальный носильщик Готтфрид Майер и его жена Анна, проживающие на Георгштрассе 32, объявляют о помолвке своего сына Курта с фрейлейн Фелицией Юнкер, проживающей на Винкельгассе 17".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Любовь Гретхен.

  
  
   - Гретхен! - сказала Трудхен. - Ты никогда не угадаешь, кого я сегодня встретила в городе.
   Девушки сидели в столовой и шили зонты, им нужно было выполнить дневную норму. Трудхен всё делала быстрее старшей сестры и сегодня справилась со своей работой раньше, в то время как Гретхен еще усердно строчила на швейной машинке.
   - Не отвлекай меня! - сказала Гретхен.
   - Разве тебе не хочется узнать? - упорствовала младшая сестра.
   - А разве тебе трудно просто сказать?
   - Я встретила молодого человека, - загадочно начала рассказ Трудхен, - у него карие глаза и вьющиеся каштановые волосы и такие милые каштановые усики, совсем не такие щетки какие носят большинство молодых людей. О как было бы чудесно, - Трудхен мечтательно сложила ладони и закатила глаза, - просто чудесно, - ее голос понизился до шепота, - если бы такой молодой человек с такими усиками меня поцеловал!
   - Немедленно прекрати говорить этот вздор! - приказала Гретхен, хотя ее щеки зарделись. А Трудхен захихикала и никак не могла остановиться.
   - Он взял меня за руку, - продолжала Трудхен, как только она справилась со смехом, - а я взяла его руку! Потом я взглянула в его прекрасные карие глаза, а он смотрел в мои. Он сжал мою ладонь в своей, совсем чуть-чуть, - она попытался ухватить пальчики сестры, которые не останавливались ни на секунду, чтобы продемонстрировать свои слова на конкретном примере, но получила лишь быстрый шлепок по руке.
   - Если ты такая злюка, то я больше не скажу тебе ни слова! - объявила Трудхен.
   - Я и без тебя знаю, чем всё закончилось, - сказала Гретхен, - встретившись с ним взглядом, ты стала красная как свекла и принялась хихикать!
   - А вот и неправда! - сказала Трудхен совершенно серьезно. - Взгляд его задумчивых глаз полностью околдовал меня, так что я не смогла бы засмеяться, даже если бы он принялся меня щекотать. Но он настоящий джентльмен поэтому, разумеется, он не стал меня щекотать. Так вот, как я уже говорила, он сжал мою ладонь, очень нежно и... о! Всё было божественно! Я вынуждена была опустить взгляд, иначе моё сердце не выдержало бы и лопнуло от счастья. А затем его пальцы в желто-коричневой перчатке прикоснулись к моему подбородку, нежно приподняв его, чтобы он снова мог взглянуть мне в лицо и...
   - Если ты тут же не прекратишь этот вздор, я окочу тебя водой! - пригрозила Гретхен. Она встала и направилась на кухню.
   - Постой, ты же еще не знаешь, что он сказал мне, - проговорила Трудхен.
   - Ну так рассказывай и не тяни! Я уже устала от твоих глупостей.
   - Вот видишь! Тебе не все равно. Правда, теперь тебе придется подождать, если ты хочешь узнать, что произошло дальше, пока я соберусь с мыслями. Хотя, может, я и вовсе не стану тебе рассказывать!
   Угроза сестры заставила Гретхен признать поражение и вынудила искать скорейшего примирения.
   - Милая Трудхен, - обратилась она к ней с мольбой в голосе, - почему тебе так нравиться мучить меня?
   - Я поняла, что он хочет мне что-то сказать, - продолжила Трудхен, смягчившись безоговорочной капитуляцией сестры, - он долго не отпускал мою ладонь и всё смотрел мне в глаза, улыбаясь очаровательной улыбкой, тогда я поняла, что он хочет сообщить что-то важное. Я подумала, что он собирается сделать мне комплимент, что он заметил, как чудесно я выгляжу в новой блузке...
   Она вовремя увернулась от потока воды, летящей в нее из кухни. Для ответных действий с ее стороны повод был не достаточным, поскольку атака не достигла цели, но его можно было рассматривать в качестве увешивания, в дальнейшем, воздерживаться от отклонений от темы, что она и сделала.
   - Так вот, он спросил меня: смогу ли я сегодня днем застать вашу сестру дома?
   - Сегодня днем? Так чего ты молчала, маленькая негодница? Он может прийти в любую минуту, а мне нечего одеть!
   Фрау Майер не уставала повторять, что когда ее нет дома, им следует носить хотя бы кофточки на случай визита нежданного гостя. Но сестры предпочитали неудобной "парадной одежде" юбки и жакеты, которые не стесняют движения во время работы.
   - А пока я одеваюсь, ты будешь дошивать мой зонтик! - дала Гретхен наказ своей младшей сестре. Трудхен принялась за работу без возражений. Но спустя десять минут она уже все сделала и поспешила "помочь" сестре с нарядом.
   - Он не предупреждал о своем визите! - сказала Трудхен, провоцируя сестру на новую ссору.
   - Тогда зачем он спрашивал, буду ли я дома?
   - Может, он хотел послать тебе сообщение или посылку.
   - Ты сообщила ему, что мамы может не быть дома?
   - Конечно, нет. Тогда бы он точно не пришел! - сказала Трудхен, потом она помолчала и спросила: ты думаешь, он сделает тебе сегодня предложение?
   - Du Дrgerst mich rein tod!* - воскликнула старшая сестра. - Ты напрочь лишена чувства приличия!
   -----------------------------------
   *ты злишь меня до смерти
   -----------------------------------
   - Послушай, Гретхен! - продолжала неугомонная Трудхен. - Готова ли ты выйти замуж? Знаешь ли ты, сколько у тебя приданого?
   Гретхен всерьез задумалась над этим шутливым вопросом. Она давно не пересчитывала своё приданое. А вдруг он спросит ее! Так и не закончив переодеваться, она направилась в комнату, чтобы провести срочный учет всех своих вещей. Трудхен со смехом поспешила за ней.
   - Я помогу тебе, - сказала она, - иначе ты не управишься до его прихода!
   Две девушки принялись доставать груды белья из шкафа и подсчет начался.
   - Сначала нужно посчитать сорочки, - сказала Трудхен, - он наверняка спросит тебя, сколько у тебя сорочек!
   - Тридцать две! - Не задумываясь ответила Гретхен, все еще слепа к подтруниванию сестры.
   В приступе неконтролируемого веселья Трудхен лежала на полу, в то время как Гретхен продолжала считать. Сорок восемь полотенец, шестьдесят салфеток, двенадцать скатертей, двадцать четыре ночных сорочек, тридцать шесть наволочек, четыре скатерти ручной работы и множество другого белья. Запас этот был результатом кропотливого десятилетнего труда и бережливости. Всё до последнего носового платочка носило инициалы хозяйки, вышитые ей собственноручно. Каждая сорочка, жакет, наволочка украшены кружевами и тесьмой, рисунок которых придумала она сама. Но все это лишь половина ее приданого. Остальная половина лежит в сберегательном банке, а именно две тысячи пятьсот марок, которые пойдут на покупку мебели в ее будущем доме. У Прусской невесты запаса белья хватит на пятнадцать лет, не меньше. К этому времени она вполне может рассчитывать, что доход ее мужа позволит купить ей новое.
   Однако Грерхен не была довольна своим приданым. Она обернулась к сестре, которая уже успела побороть приступ веселья, и сказала запинаясь:
   - Трудхен! Если... если...
   - Если что? - удивилась Трудхен.
   - Если... что если это правда, и все случиться до рождества, милая Трудхен, отдашь ли ты мне две свои вышитые скатерти? Ведь у тебя еще есть время сшить себе еще парочку.
   Для того чтобы сшить или связать скатерть нужно потратить несколько десятков часов кропотливого труда, поэтому Трудхен поспешила сменить тему.
   - Неужто твой женишок не может потерпеть до рождества? - рассмеялась Трудхен.
   - Ему двадцать восемь, - ответила Гретхен со всей серьезностью, - на службе в банке он имеет пятнадцать фунтов в месяц. Зачем нам еще ждать?
   - Ах, Гретхен, Гретхен! - пожурила ее сестра. - Моя правильная, скромная, застенчивая сестренка, кто бы мог подумать, что ты будешь так торопиться! Так значит, ты уже все обдумала, теперь-то мне все ясно!
   От дальнейших обличающих расспросов Гретхен спас пронзительный звонок в дверь. Девушки подскочили и помчались на кухню.
   - Иди, открой дверь, - скомандовала Гретхен, - я буду готова через минуту.
   Где ж тут успеть-то, если даже волосы еще неубраны. Трудхен поспешила на выручку, на ходу она просунула руки в рукава своего широкого передника и, не застегиваясь, устремилась к двери. Действительно, гость оказался именно тем, кого и ждали: в блестящем цилиндре, сюртуке, жилете модного фасона и лакированных туфлях. В руках большой букет красных роз. Сразу видно, что намерения у него серьезные.
   Трудхен ахнула от такого великолепного зрелища и, потеряв всякое самообладание, напрочь позабыла, что ей следует делать.
   - А мамы нет дома! - единственное, что она смогла произнести.
   - Я принес цветы для твоей сестры, - сказал молодой человек, поскольку приглашение войти так и не последовало.
   Трудхен взяла букет и очень осторожно попятилась на кухню. Как только она скрылась с глаз гостя Трудхен, уже кружась в танце, впорхнула в спальню и возбужденно прошептала:
   - Гретхен! Гретхен! Он собирается сделать тебе предложение! Он при параде, в цилиндре, все как полагается и вот еще что, посмотри! Целый букет красных роз.
   - Он сейчас в гостиной?
   - Ой, я же забыла пригласить его войти. Может он уже ушел!
   Праведный гнев сверкнул в глазах Гретхен.
   - Немедленно проводи его в гостиную и займи его пока я одеваюсь, не то я тебя как следует отлуплю.
   - Не могу, я в переднике, без воротника и с открытой спиной. Ты бы видела, как я продвигалась в коридоре - задним ходом, словно грузовик с углем, когда он подъезжает к подвалу.
   - Ты должна! Подойди, я завяжу тебя. Вот, возьми ленту, повяжешь ее вокруг шеи. Быстрей!
   - Но он увидит, что на мне нет блузы!
   - Трудхен!!! Если он уйдет, я никогда не прощу тебя! Мое сердце будет разбито! Он больше никогда не придет. Все это будет на твоей совести!
   - Хорошо, я схожу и посмотрю, там ли он еще, - сказала Трудхен, покорившись перед лицом возможной катастрофы.
   Она осторожно выглянула в коридор, но гость, укрытый тенью, увидел девушку раньше и улыбнулся, а когда Трудхен, наконец, заметила гостя и широкую улыбку на его лице, то отскочила как ошпаренная.
   Хотя прическа еще далека от совершенства, и платье нужно привести в порядок, а от сестры помощи никакой, Гретхен решила, что если она не выйдет сейчас, как есть, то упустит свой шанс, быть может, навсегда.
   - Иди, свари кофе, - скомандовала Гретхен, - а заодно разогрей на плите утюг и хорошенько к нему приложись!
   Затем, бросив испепеляющий взгляд на сестру, она вышла в коридор.
   К счастью, перегородка в передней была убрана, поэтому она сопроводила своего кавалера в гостиную, миную другие комнаты.
   - Моей мамы сейчас нет! - объявила Гретхен, после того как разговор о погоде был исчерпан.
   - Ваша сестра мне сказала.
   - Но она должна скоро прийти.
   - Дело в том, что я бы хотел поговорить с вами наедине.
   В поведении молодого человека не было ни малейшего смущения, свойственного молодым людям в подобной ситуации. Он прекрасно понимал, что родители не будут противиться такой прекрасной партии для своей дочки, если конечно у нее нет других привязанностей, в общем, можно быть уверенным в благополучном исходе дела, даже невзирая на симпатии самой девушки. Еще более подкреплял его уверенность тот факт, что из прошлых с ней встреч, носивших прозаических характер, можно сделать вывод о том, что он ей тоже не безразличен. А когда они танцевали на балу, всем другим кавалерам она отказывала, чтобы танцевать с ним.
   - Фрейлейн Гретхен, - продолжал он, - я полагаю, вы догадываетесь о характере моего визита. Смею ли я, после оказанной вами благосклонности к моей скромной персоне, сообщить вашим родителям о том, что вы разделяете мои намерения?
   Она конечно не ожидала, что он встанет перед ней на колено
  
  
   ***всё, мне надоело переводить. В общем, вкратце - все поженятся, и будут жить долго и счастливо, по крайней мере, до первой мировой.***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"