Германия, как и Англия, это дом для чудаков всех мастей и излюбленное место остановки цирка уродцев - иллюстрацией чему служит известный каламбур: "it takes a few cranks to turn the world".
*** английский каламбур: "нужно найти лишь точку опоры, чтобы перевернуть мир", который можно также перевести, как "достаточно лишь нескольких чудаков, чтобы свести мир с ума".
------------------------------------
Для тех, кто не привык идти протоптанными тропами, Германия становится страной целительных источников, поборников вегетарианства, загадочных религиозных сект и непостижимых суеверий. Здесь нет недостатка в пылких реформаторах, которые готовы, и можно даже сказать, жаждут подвергнуться гонениям и пострадать за свои необычные убеждения, засевшие исключительно в их головах, но пощадившие головы всех остальных.
Однажды, во второй половине дня, Трудхен вбежала на кухню в состоянии полнейшего возбуждения:
- О, мама, пойдем скорей! В Форштадт приехал лесной человек со своей женой и ребенком! На улице полно людей. Я сама только что об этом узнала и сразу же побежала рассказать тебе! Пойдем скорей, пока он не ушел!
Фрау Майер накинула свою черную пелерину, скрывающую ее повседневный жакет, и побежала вниз по ступенькам. Они обе зашли в маленькую лавку в Форштадте, постоянными покупателями которой они являлись, и попросились пустить их к окошку на втором этаже, чтобы посмотреть диковинное шествие.
Напор любопытствующий толпы вытеснил "лесного человека" и его семью с тротуара на улицу, но он быстро расчистил себе путь, достав тяжелую дубину и, принявшись размахивать ею перед собой во все стороны. За ним шла жена и тянула за собой напуганную маленькую девочку. Мужчина носил одни только парусиновые штаны, которые были ему до колен. Волосы у него рыжие, нестриженые, но гладко лежащие; курчавая расчесанная борода того же цвета; и темные, внимательные глаза. Кожа, его стройного, мускулистого, тела коричневая от солнца, но чистая. Длинный нож заткнут за ремень, к которому также крепилась сумка, сплетенная из травы. Он шел неторопливо, время от времени, размахивая дубиной, от которой толпа отступала, словно по мановению волшебной палочки. У него был острый глаз и, казалось, что он замечает всех и каждого, а насмешливая улыбка обнаруживала то, что он о них думает.
Его жена укрыла свои плечи, небрежно накинутым, одеялом, и еще одно она несла в руках, вероятно, которое ее муж сбросил с себя перед входом в город. Ее золотистые волосы не были заплетены в косу, а собраны связкой плетеной травы. Она была босоногая, а при ходьбе одеяло раскрывалось и обнаруживало, что под ним было нательное белье из небеленого льна, скроенное по моде французской сорочки, которое опускалось до колен. Девочка носила схожее облачение, свое одеяло она тащила за собой, волоча его по пыльной дороге, посчитав излишним укрываться под полуденным солнцем. Ребенок был почти таким же загорелым, как и отец, в то время как на белой коже матери, солнце высыпало богатый урожай веснушек.
Это шествие по улицам города было не чем иным как анонсом будущего выступления, которое будет иметь место, сегодня вечером, в Stadt-theater. Лесной человек сам заплатил за аренду театра, где он планировал выступить с публичной лекцией, поэтому вход был бесплатным для всех.
Гретхен и Трудхен очень хотели пойти и просили их отпустить и, несомненно, их ожидания оправдались. Когда лектор вышел из-за кулис, все зрители (а театр был набит битком) встали со своих мест.
- Мама, дай мне взглянуть! дай мне взглянуть! - прошептала Трудхен, пытаясь отодвинуть мать в сторону, чтобы тоже увидеть сцену.
- Тебе разве не видно? - спросила фрау Майер, не сходя с места. - Я вижу его хорошо.
- Я вижу только его голову, - ответила Трудхен, - но я хочу увидеть его всего!
Зрители с соседних мест встретили это невинное высказывание хихиканьем, а Трудхен залилась румянцем, от смущения ей захотелось провалиться под землю. Когда возбужденная публика снова уселась, все обнаружили, что сцену стало видно гораздо лучше (так как театр был построен с умом). Мужчина, одетый также как и днем, вышел на середину сцены, женщина сидела на полу, скрестив ноги, напротив ярких огней рампы, ее коленки выглядывали из-под сорочки, которая была ей не по размеру; а ребенок в такой же позе и одежде сидел рядом с ней. Женщина смотрела, не моргающим взглядом, на огни нижних софитов и тысячи любопытных лиц позади них, мать и ребенок выглядели простодушными и наивными.
Мужчина, на чистом, грамотном немецком с мюнхенским акцентом, рассказал историю своей жизни. Он окончил университет, был прожигателем жизни и сорил деньгами. В конце концов, его здоровье было подорвано, и он обратился к природе. Он сам распахал часть земли в своем баварском поместье и, в течение года, приучил себя к жизни под открытым небом; благодаря физическим нагрузкам он стал достаточно сильным и ловким, чтобы прокормить себя плодами своего труда. Он жил на одних только овощах, фруктах и цельных зернах, которые вырастил сам. Все время он проводил на открытом воздухе, зимой и летом, днем и ночью, спал на земле в любую погоду, обернувшись лишь одним одеялом. Он находил любую погоду прекрасной. Дождь и холодный ветер - освежающим и бодрящим, теплый солнечный день - расслабляющим и безмятежным, и его тело отлично приспособилось переносить изменения погоды. Он больше не болел ни одного дня, с тех пор, как он вернулся в природу, и, хотя, ему уже пятьдесят лет, он чувствует себя здоровее, крепче, бодрее и ловчее, чем в двадцать лет; и уверен, что его ждет еще полвека счастливой жизни.
Вскоре после того, как он начал новую жизнь, он подобрал на улицах Мюнхена девочку-бродяжку, голодную и никому не нужную, вырастил ее и воспитал в духе своего учения, а когда она достигла совершеннолетия, взял ее жены. Она родила ребенка в гуще леса, посреди сильной снежной бури, без посторонней помощи и почти без боли, и, с тех пор, ни мать, ни дитя, ни разу, не болели.
Он рассказал, в чем заключается его цель. Пятнадцать лет назад он начал свое паломничество по всей Германии. Раз в год он переезжал из одного города в другой, арендовал на новом месте небольшой участок земли, засеивал его и, пока рос новый урожай, семья питалась запасами прошлого года, которые он и его жена перевозили со старого места. Он пришел к выводу, что достаточно лишь двух-трех часов труда в день, чтобы обеспечить себя всем необходимым, все остальное время он посвящал созерцанию, познанию мира и отдыху. Он путешествовал по тридцать или сорок миль в год из Баварии до Восточной Пруссии и в каждой деревеньке или городишке, он оставлял небольшую колонию новообращенных. Он выступал с публичными лекциями во всех крупных городах, которые встречались ему на пути. Он обращался к доходу с родового имения лишь для того, чтобы оплатить счета за аренду концертных залов или театров, в которых он выступал. Он сообщил зрителям место, где он остановился в Восточной Пруссии и где планировал прожить год. Он пригласил всех, кто заинтересовался его учением, к себе в гости. Это его последний год в Германии, так как на следующий год он планирует переехать в Россию, чтобы распространять там свои идеи. Он был гуманист, но его гуманизм ограничивался лишь тем, что не ел мяса и не носил одежду из кожи животных. Поэтому он пообещал сбить с ног любых трех мужчин из зрительного зала, которые решаться с ним сразиться, для этих целей он готов был снабдить их дубинами аналогичными той, что он размахивал на улице. Он считал, что единственное живое существо, убийство которого можно оправдать - это человек. Человек самое дикое животное на земле.
Лектор закончил выступление, попросив поверить его доводам, что истинное удовлетворение и радость жизни достигается через единение с природой, а не благодаря изобретениям цивилизации, зрителям стоит лишь попробовать, чтобы убедиться в этом самим.
По пути домой, Курт заметил, что мир был бы гораздо интереснее, если бы мужчины и женщины повсюду ходили в одних только рубашках и сорочках, но если это излечит их от всех болезней, то он готов отказаться от своего мнения, потому как, в таком случае, он рискует остаться без работы.
Пожалуй, такое отношение ко всему новому было типичным среди жителей Пруссии.