Страшно.

Ночь упала на землю.
Вползла в меня.
Остатки сна, 
как брызги, - по стенам,
как монеты, звеня,
как сотня будильников,
поставленных на один час
поднимает весь дом - 
с первого по последний этаж.
Люди - в белье
и в ночных рубашках
бегают, руками маша - 
напоминают фильм о букашках,
посмотренный тобою вчера.
Недосмотренный, впрочем,
ибо ты его тут же переключил.
Вечер закончился в постели с подушкой,
которую ты любил
вернее, чем женщин,
собак, да и прочей швали, той,
что бегает, ползает
и вползает в тебя.

Тобою был я.
Я обнимал подушку и во сне гладил
по шее, по спине и даже по крупу
своего коня,
расставаясь на веки. 
Но тут 
ночь с грохотом упала на землю,
вползла в меня,
и я открыл веки.

Луна - как вопль о пощаде
висела в окне, и я знал,
что это продлится до утра:
также было вчера.

Деться некуда.
Я вышел на улицу.
В небе увидел летящую курицу,
хорошо, что не рыбу,
а то бы сошел с ума.

Все вокруг было страшно ужасно:
хоть в коробку из-под обуви полезай
и читай Отче Наш по складам.
Хотя все равно опасно:
услышат, найдут, убьют...
хотя последнее, наверное,
и не так уж ужасно.

И рад бежать, да некуда.
"куд-куда, куд-куда", - 
прокричала курица, 
пролетевшая обратно по небу,
и скрылась за крышами 
обступивших меня домов.
"Что, дома?! Поймали, гады?!" - 
закричал я, 
а дома сжали меня собою
и я даже пикнуть не успел.

Тени прижались к травам.
Ветер глотает крик
Чайки, сорвавшейся с гребня
Влажной волны, как блик. 
Мир точно стал последним,
Воздух натянут, как нерв.
Статуи в парке остыли,
В ужасе шепчут: он мертв.