"...а вечером у нас было представление, но народу пришло немного... И они все время смеялись, а герцог злился, просто из себя выходил, а потом они взяли да ушли, все, кроме одного мальчика, который заснул. Герцог сказал, что эти олухи еще не доросли до Шекспира, что им нужна самая пошлая комедия - даже хуже, чем пошлая комедия, вот что. Он уже знает, что им придется по вкусу..."
Я захлопнул книжку и сунул в "дипломат".
Приплыли.
То есть прилетели...
Глава первая
Жара стояла такая, что даже и жить не хотелось. Хотя нет, жить, конечно, хотелось, - однако не в такой жаре. И не в этом городе. А если и в этом, то в какое-нибудь другое время года. Сейчас же даже птицы, разморенные двойным пеклом - от самого солнца и в придачу к нему раскаленного асфальта, - казались уже не птицами, а гигантскими навозными мухами, настолько густо и безбоязненно облепляли они все возможные и невозможные, хоть как-то скрытые от адских лучей не на шутку разгулявшегося светила места.
А за каким чёртом я притащился в этот распаренный и одуревший от жары город, было известно, наверное, одному только господу богу. И, честное слово, не по своей доброй воле оказался я тут, а потому лишь, что приехать меня очень попросил один человек.
Знаете, уже то, что он позвонил, было не совсем обыкновенно. До этого года четыре он не звонил. И я ему не звонил. И, думаю, что мы не звонили бы друг другу лет еще эдак триста. Пока окончательно не облысели бы и не заплыли жиром.
Но он - позвонил. И попросил, чтобы я приехал. Попросил весьма и весьма настоятельно, даже, как мне показалось, слегка волнуясь.
Конечно, должно быть, я старомоден и несовременен, но таково уж, видать, все наше поколение: мы до сих пор способны подраться, выясняя, кто сильней - лев или тигр, либо же кто лучше - "Битлз" или "Роллинг Стоунз". Дети! Ну ей-ей, дети!..
Однако ж вот эти самые рудименты и атавизмы, на мой взгляд, позволили, как ни странно (а может, именно потому - и не странно), сохранить нам юношеский дух, верность и преданность пусть немногим, но зато вполне определенным идеалам. И дружбе в том числе.
А с человеком, к которому я сейчас приехал, нас действительно связывало очень и очень многое. Во-первых, мы оба почти одновременно родились и на пару пробегали все свое раннее детство по одним и тем же полупровинциальным улицам и переулкам. Потом лет пятнадцать вместе учились, и не только в школе. А потом...
Ну, в общем, потом мы долго и упорно работали. Где? Да везде. И на западе, и на востоке, и на севере, но больше на юге. Мы были высококлассными и очень авторитетными специалистами, как принято было говорить тогда. В чем? В чем надо.
Со временем, в силу целого ряда разнообразных причин как субъективного, так и объективного характера, мы прекратили трудиться "по специальности" и осели кто где: я - там, где родился и живу до сих пор, он - там, куда я сейчас прилетел: в раскаленном городе у самого синего моря, женившись несколько лет назад на какой-то туземной девушке, с которой познакомился в один из своих "отпусков". Хорошая была девушка? Не знаю - на свадьбе я не гулял. Наверное, хорошая, плохих девушек он не любил.
Итак, я стоял на тротуаре широкой улицы и, вытирая мокрым платком мокрый лоб, с искренней ненавистью всматривался в до омерзения голубое небо в надежде выискать там хоть малюсенькое облачко с намеком на дождь. Но нет, облачком в нем и не пахло, как не пахло в нем и намеком на дождь.
Тогда я обреченно опустил буйну голову и, тяжело вздохнув, сказал самому себе:
- Ну вот ты здесь. Что дальше, придурок?
Мой собеседник тупо пожал плечами:
- Не знаю... - Однако через секунду, облизнув пересохшие губы, сверкнул очами: - Нет! Знаю! Погнали к морю, а все остальное - потом...
И мы дружно повернулись и погнали к морю.
До него было ужас как далеко - минут пять самой быстрой ходьбы, - но всякая дорога на свете, даже длиннейшая из длинных, когда-нибудь да кончается, это закон. Увидев впереди сначала слоняющихся по набережной людей в купальниках и плавках, а вскоре и саму искрящуюся под солнцем и слепящую глаза ярко-синюю массу воды, я не выдержал и побежал, стягивая на ходу детали и атрибуты своего относительно северного туалета. К воде таким образом приблизился, держа весь гардероб в руках и прижимая локтем к потному боку не менее потный "дипломат". Вот до спасения десять шагов, вот пять, вот...
Одежда полетела направо, "дипломат" налево, а я - прямо, разбивая носом воды как ледокол и едва не раздавив по пути выводок граждан дошкольного возраста.
Миновав опасную зону, я нырнул и почти тотчас угодил физиономией в большую медузу, скользкую и упругую как густой кисель, отплевался, не выныривая, и что было прыти взял курс поближе ко дну: вода там прохладнее.
Потом я бревном всплыл на поверхность и направился дальше, к буйкам, у красных поплавков которых и остановился, - не из страха, а просто по ставшей уже действительно второй натурой привычке не привлекать к собственной персоне излишнего внимания, даже если это и касалось всего только пары ленивых спасателей, еле-еле шевелящих веслами старой облезлой шлюпки.
...На берег я вернулся минут через сорок, когда, казалось, пропитался соленой водою насквозь и решил, что запаса влаги в организме мне хватит, чтобы без риска солнечного удара добраться до дома, адрес которого был записан на клочке бумаги, находившемся в данный момент в заднем кармане моих брюк.
Гм, вернуться-то я вернулся, но к некоторому удивлению обнаружил, что брюки мои не одни. Рядом с ними непринужденно и величаво восседала навряд ли даже еще совершеннолетняя девица. Впрочем, все основные компоненты и ингредиенты ее несовершеннолетних лица и фигуры вполне подошли бы любой совершеннолетней, особливо габариты бюста. Короче, акселератка третьей волны, иначе и не назовешь. А приземляясь пузом на горячую гальку в миллиметре от крутого шоколадно-золотистого бедра, я успел соколиным оком усечь, что и весь пляж буквально усыпан подобными "ундинами" - разумеется, разного типа, вида и цвета волос: целый гигантский курятник будущих верных и преданных жен и матерей нашего великого народа.
И вот - одна из этих будущих верных матерей, приспустив на кончик носа круглые зеркальные очки, уставилась сейчас на меня внимательным, но и в то же время словно бы отрешенным взглядом.
Мгновенно истолковав этот замысловатый взгляд по-своему, я сказал:
- Это мои штаны.
Она молчала.
- И всё остальное тоже, - после паузы несмело добавил я.
Акселератка томно кивнула:
- Знаю... - И, глубоко вздохнув, отчего эфемерная верхняя деталь бикини приподнялась вместе с содержимым сантиметров на восемь, грустно произнесла: - Думаете, мне нужны ваши штаны? - После этого деталь опустилась. - Да и всё остальное тоже...
- Не думаю и не думал! - отчеканил я.
- А что же тогда вы про меня подумали? - уже явно более заинтересованным тоном проговорила она...
Ну а дальше был трёп. Самый обычный, ни к чему не обязывающий пляжный трёп из разряда тех, что с одинаковым успехом могут закончиться дежурным "Пока, крошка!", а могут и постелью. Такое общение было в ходу даже еще в мои лучшие годы, а уж теперь-то и подавно. Времена меняются, и возраст и количество шлюх меняются вместе с ними.
... Конечно, пока язык мой болтал, хозяин его ни на секунду не забывал, зачем он сюда приехал (хотя, собственно, "зачем" - пока можно только догадываться) и к кому. Однако понимаете, в какой-то неуловимый момент солнце и море сделали свое черное дело: мне вдруг захотелось взять да и хоть капельку наплевать на вся и на всех, кроме себя; пойти и выпить немножко с этой длинноногой куклой чего-нибудь легкого и прохладного, посорить в меру деньгами, а потом - чем чёрт не шутит! - попробовать заволочь эту маленькую потаскушку в какое-нибудь более или менее романтичное логово...
Нет-нет, я не какой-то там грубый дикарь, не подумайте. И на этом юге не первый раз. Правда, тогда он был несколько другим... да и все мы были тогда несколько другими. Все мы были тогда лучше, проще и безопасней. И я для прочих людей, и прочие люди для меня. А вот уже не далее как в позапрошлом году и всего-то недельная оздоровительно-развлекательная поездка к морю неожиданно закончилась для меня так, что даже и вспоминать не хочется...
Ладно, все это не имеет ну ни малейшего отношения к тому, о чем я собрался вам рассказать. Главное, что я приехал в некий небольшой приморский город, чтобы помочь старому другу в деле, существа которого еще не знал, но которое, судя по тону, каким он говорил со мной позавчера по телефону, обещало быть весьма любопытным. И наверное, непростым - он сказал, что хорошо заплатит.
А что, вы думаете, сказал я?
Совершенно верно, послал его. Куда - догадаться несложно.
Итак, краткое резюме.
Я приехал в незнакомый южный городок и собирался в самом скором времени объявиться по адресу, который был записан на листке, мирно покоящемся в заднем кармане моих брюк. Но между нами - мною и мигом моего "объявления" по этому адресу, ввиду одного, внезапно возникшего на горизонте относительно важного обстоятельства, видимо, пролягут еще несколько коротких и быстротечных часов, которые я уже отвел в своем сегодняшнем плотном распорядке дня на это обстоятельство.
Короче, в данный момент это самое обстоятельство, доверчиво держа свою нежную лапку в моей стальной руке, семенило вместе с вашим покорным слугой в направлении ближайшего кафе.
Ближайшего настолько, что девяносто процентов клиентов были одеты так же, как пять минут назад я, - в плавки.
Я имею в виду, конечно, мужчин. На представительницах прекрасного пола, как на моей спутнице, одежды было чуть больше.
И куда только смотрит городская санэпидстанция?!
Глава вторая
Столик, за который мы сели, был в самом углу огороженного витым металлическим метровым забором уютного закутка под парусиновой крышей.
Я сходил к стойке и вернулся с бутылкой ледяного шампанского, двумя пузатыми бокалами и охапкой конфет, шоколада и прочих сладостей. Уголки подкрашенных губ новой знакомой чуть дрогнули - однако я не понял, от удовлетворения или же наоборот.
Через секунду уголки и моих, неподкрашенных, губ чуть дрогнули - пусть тоже поломает голову, соплячка, от чего именно. А еще через секунду бутылка была обезглавлена с таким профессиональным - не слишком громким, но и не слишком тихим - выхлопом, что "соплячка" сменила гнев на милость: захлопала в ладошки.
- За что пьем? - отхлопав и взяв бокал, осведомилась она и игриво высунула розовый язычок.
Я тоже игриво высунул язычок и глубокомысленно пожал плечами:
- Ну, за что же еще? За знакомство... - И вдруг стукнул себя по лбу: - Слушай, а мы ведь действительно еще даже не познакомились!
Теперь чуть дёрнула плечиком она:
- Сейчас познакомимся... - Потом неожиданно тряхнула головой, и ее круглые очки упали с носа на грудь, задержавшись там посредством цепочки. Впрочем, они задержались бы там и без посредства оной. Эх, грешен, в какой-то миг я позавидовал этим очкам. - Сейчас познакомимся, - негромко повторила она и внезапно спросила: - А как, вы думаете, меня зовут?
Естественно, она не совсем дура и ожидала ответа, правильного не действительно, а скорее, концептуально. Представляю, как бы заверещала она от восторга, ляпни я, к примеру: Виолетта, Агнесса, Эсмеральда или же, на худой конец, хотя бы Инга. Но я не собирался давать ей повод верещать раньше времени и сухо сказал:
- Проскудия...
Подпрыгнула она так, будто ее ущипнули без предупреждения за зад, и смерила меня презрительным взглядом. Поэтому следующие пять минут ушли у меня на заглаживание страшной вины - пару тостов и прочую подобную чепуху. Оказалось, ее звали Анастасией. Ну что ж, если не врёт, красивое имя. А если врёт - да хрен с ней, мое-то какое дело! Проскудия, кстати, - "сверхславная" с греческого. Звучит, правда, не фонтан, согласен.
Минут через двадцать бутылка кончилась, и я заказал вторую, добавив еще шоколада. В принципе, все очень даже цивильно: холодное вино, легкая музыка - хорошо, в общем, сидим.
А еще минут через пять Анастасия спросила:
- Послушайте... может, вам хочется выпить чего-нибудь покрепче? Так не стесняйтесь. - И лукаво рассмеялась: - А то вы какой-то...
Я удивился:
- Какой? Стеганутый или глухой?
Девчонка поморщилась и, отведя взгляд, протянула:
- Нет, ну-у... не знаю... Какой-то зажатый весь...
- Да неужели?! - Я озадаченно почесал затылок: сам себе зажатым я не казался, вроде обычное поведение в обычной житейской ситуации. Хотя... в чем-то она права: не так много у меня времени, чтобы разыгрывать из себя кабальеро. Мельком глянул на часы - м-да, часика через три-четыре, пожалуй, пора и прощаться, а мы тут как дураки при всем честном народе шампанское распиваем...
Я собрался было сказать что-то такое, по теме, - однако Анастасия меня опередила. Она поставила круглые локти на столик и уперлась ладошками в подбородок, автоматически разложив свои далеко не детские груди в опасной близости от конфет. А потом капризным детским голоском прочирикала:
- А вы оч-чень загадочный и скрытный мужчина...
Я приподнял бровь:
- Да?
- Да. Ничего о себе не рассказываете.
- Почему не рассказываю? Сообщил вот, как меня зовут.
Она покачала головой, отчего волнистые русые волосы немного помотались туда-сюда.
- Этого мало. А кто вы? Сколько вам лет? Где живете и кем работаете?
Я хмыкнул:
- Столько вопросов сразу! Ну хорошо. Лет мне... В общем, у меня дочь тебе ровесница.
Анастасия недоверчиво прищурилась:
- Нет.
- Что - нет?
- Да то! Врёте вы всё.
- Это почему же?! - изумился я.
Она вздохнула:
- Вы не похожи на человека, у которого есть дочь.
- Да-а?.. - Я был, признаться, малость ошарашен. - Но... может, она у меня внебрачная и я не видел ее целых пятнадцать лет?
Девушка махнула рукой:
- Бросьте заливать, я что, слепая?
Я ласково взял ее за подбородок, одновременно делая картинно-страшное лицо.
- По-моему, деточка, ты не слепая, а... слишком зрячая и не очень вежливая по отношению к старшим. Ну а что касается работы, то проще сказать, кем я не работаю. И вообще...
- И вообще, всё вы врёте, - вроде как даже грустно повторила она и вдруг слегка вздрогнула, устремив взгляд куда-то поверх моей головы.
Впрочем, почти тотчас ее большие карие глаза опять остановились на мне. Но я сразу почувствовал, что девушка вся напряглась и внутренне сжалась. И тогда я оглянулся...
Я оглянулся и увидел, что в противоположном углу кафе, бесцеремонно сдвинув два столика рядом, усаживается компания: две девчонки и четверо парней. Девчонки примерно одного возраста с Анастасией, а парни - чуть постарше, лет восемнадцати-девятнадцати. Кавалеры уже вываливали на столы то, что взяли за стойкой, и выставляли батарею бутылок. Машинально отметил, что там была и водка, и брезгливо поморщился - идиоты, в такую жару!
Повернувшись назад к Анастасии, я только было собрался прокомментировать жидкое меню этой гоп-компании, как неожиданно...
- Эй! - раздался громкий крик из того самого края кафе. - Чё расселась? А ну-ка сюда! Живо! - Голос был очень неприятный, ну а тон так просто хамский.
И представляете, услышав этот голос, дама моя опять вздрогнула, но на этот раз уже не слегка, а по-настоящему. А еще она побледнела.
- Кому сказал? - повторил "хам", и пусть меня повесят, - если не ей, Анастасии. А девчонки глупо и подленько захихикали.
Но вот дальнейшее... дальнейшее было еще любопытнее.
- Сволочь! - взвизгнула вдруг моя спутница и вскочила, опрокинув бюстом бокал. Шампанское разлилось по столу, а она вцепилась мне в руку: - Слушайте, ну что вы сидите?! Видите, он меня оскорбляет!
- Вижу, - кротко кивнул я и осторожно освободил руку. - Точнее - слышу.
Тонкие ноздри ее раздувались.
- Так чего ждете? Чтобы он продолжал оскорблять меня и дальше?
Знаете, боюсь быть понятым превратно, но тем не менее хочу сказать следующее: я медлил. Да-да, медлил, однако вовсе не потому, что боялся попортить из-за этой кнопки фасон своего лица. Что-то в этой сцене мне сильно не нравилось, и не из-за того, что назревал мордобой. Нет, было, было здесь что-то еще, сути чего я поначалу, кажется, не уловил, а потом... Улавливать что-либо потом было уже поздно.
- Дядя наложил в штанишки, - громко и четко, с отлично поставленной дикцией, словно примерный ученик на школьном концерте, проговорил "хам".
Я повернулся к ним.
- Ну и бздуна эта сучонка нашла! - буркнул другой, обритый под "ноль", и демонстративно харкнул на зеленую изгородь.
"Девушки" преувеличенно задорно захохотали.
А я, я наконец встал из-за стола.
Не буду описывать, как выглядела эта шпана. Нет-нет, совсем не столь угрожающе, как в основном выглядят в книго- и кинобоевиках порочные "крутые мальчики": непременно сплошь высокими, плечистыми и атлетически сложенными. Нет, это были обыкновенные ребята - не супермены, но в меру крепкие, не мастера, но, конечно же, тренированные. В общем, для обычной драки (как говорил когда-то один мой знакомый - "долбить жлобов на базаре") - вполне, но я-то не умею драться "обычно"...
Я просто подошел к ним, а они все (кроме, разумеется, тёлок) подошли ко мне. Первым хотел ударить меня "хам", однако первым у него не получилось, а вторым, уж извините, был я.
"Хам" мягко опустился на четвереньки и как в детской игре "в лошадку" очумело засеменил под столик справа, из-за которого моментально вскочила длинноногая молодая женщина в сверхкоротком воздушном платье. И я эту женщину прекрасно понимал: еще секунда, и бедняга заехал бы к ней между ног, как в конюшню.
Но слишком уж разевать рот по сторонам было некогда, и потому, когда первый друг "хама", лохматый, да еще с серьгой в левом ухе, занял место павшего соратника, ему я врезал от души. Не от всей, но достаточно, чтобы он врубился в металлический забор и зарылся головой в плющ. Если вы думаете, что я не люблю лохматых, то ошибаетесь. Я не люблю мужиков с серьгами, если, конечно, они не казаки, не цыгане и не папуасы - этим положено. Даже когда по телевизору показали Ринго Старра с серьгой в ухе, я ужасно расстроился - как будто он этой своей серьгой наплевал мне в самую душу. Потом, правда, успокоился - Ринго все-таки есть Ринго, с серьгой или без... Однако Маккартни-то их не носит. Значит, можно все же без этого.
Но я отвлекся. Хотя рассказывать, в принципе, почти и не о чем. Главная беда этих друзей была даже не в том, что в свое время они не шибко научились махать ногами и руками. Шибко махать как раз вовсе и не обязательно. Главная же их беда - отсутствие гибкого тактического и оперативного мышления: не успев или не сообразив вовремя вырваться на простор, они лихими соколами налетали на меня по-одному, а я, как Леонид в Фермопильском ущелье, бил их по головам либо иным частям тела безо всякого ущерба для собственной личности.
И девушки тоже привяли. Их девушки, моя была где-то сзади. Когда третий кавалер пропахал носом по столикам, сметая на пол бутылки и закусь, они пронзительно завизжали и, валяя стулья из алюминиевых трубочек, бросились к выходу. Следом за ними бросился к выходу и четвертый боец - сразу же после того, как увидел, что сталось с третьим.
Ей-ей, я отнюдь не тщеславен, да и нечем особенно было гордиться: публика попалась хлипкая и в физическом и в моральном плане. Но все ж таки я, разрази меня гром, был с дамой!..
И я гордо к ней обернулся:
И - немало при том удивился: моя юная дама была сейчас белой как полотно, и куда только девался недавний аппетитный загар.
Нет, тельце-то Настеньки было все таким же шоколадно-золотистым, но вот личико... Знаете, впечатление складывалось такое, что ее, покуда я развлекался, сунули физиономией в куль с мукой. А глаза... глаза расширились как у сумасшедшей и глядели на меня теперь с нескрываемым ужасом. Да-да, я не оговорился - не с радостью, не с восторгом, а самым что ни на есть безумным, диким страхом.
И не успел я еще все это дело толком осознать, и не успел я еще все это дело хотя бы зафиксировать, как сзади раздался голос. Негромкий, очень приятный и мелодичный женский голос.
Голос сказал:
- Браво!
И я оглянулся.
И - в лицо мне ударила струя с жутко вонючим и жутко противным вкусом и запахом. Струя того, что в народе ласково называют "черемухой", хотя, уже падая, я грустно подумал, что, кажется, это не "черемуха", а нечто гораздо более опасное...
Конечности мои, и нижние и верхние, парализовало почти мгновенно. В голове сразу же поплыл малиново-багряный туман, а дыхание сперло будто арканом. Я попытался открыть глаза, но их уже потоком заливали хлынувшие откуда-то из недр черепа слезы. И все-таки...
И все-таки, распластанный как медицинская лягушка на полу и плачущий как Пьеро, я успел бросить последний взгляд на этот мир. А бросив, почему-то подумал, что все мои пируэты и кульбиты, сначала в воздухе, а после и на бетоне, и это маленькое, короткое словечко "браво" с большой буквы и с восклицательным знаком связаны, похоже, с женщиной, которая сейчас стремительно уходила прочь.
Женщиной с длинными ногами в очень коротком воздушном платье...
А потом все вокруг завертелось, закружилось, заплясало и исчезло. Я попытался глотнуть хоть немного воздуха - но он не глотался.
"Эге, - смекнул я. - Кажись, отключаюсь..."
И - отключился.
Глава третья
Если вы помните давний уже фильм "Газонокосильщик", то не нужно подробно объяснять, что видел я, пока пребывал в отключке благодаря загадочной серноногой мадам, накормившей меня такой порцией весьма специфической дряни, которой, должно быть, с избытком хватило бы на половину взрослого населения этого проклятого городка.
Сначала - полная тьма, то есть, не было практически ничего, не было даже меня. А потом... потом - не знаю, долго или же нет (категория Времени тоже перестала существовать), - но я трепыхался как воздушный змей на ветру, летел и парил по каким-то черным, белым, черно-белым, ослепительно-золотым и самых невероятных иных колеров тоннелям и коридорам, - то узким как игольное ушко, то необъятно широким, как магистральная канализационная труба. И меня втягивало, всасывало и швыряло и в то и в другое. А сам был то я, а то - просто хрен знает что такое: какая-то постоянно меняющая форму и цвет аморфная каракатица, просачивающаяся сквозь прозрачные тягучие кристаллические решетки, цветовые растры, пучки и клубки лазерных змей. Наконец я почувствовал, что вроде бы снова обрел свое бедное бренное тело, однако оно сделалось вдруг таким невесомым - как комарик или пушинка, - и вот эту-то несчастную пушинку куда-то как понесло, понесло... Опять по слепящему глаза солнечному тоннелю, а потом... Потом сияние почти померкло, а в самом конце тоннеля, где-то в вышине, возникли сначала смутные, но с каждой секундой все более четкие багрово-серые фигуры. Только вот четкость эта почему-то не распространялась на лица - не лица, а какие-то мутные, зловещие, темные пятна.
И вдруг все вокруг снова завертелось, закружилось, и меня опять подхватило и понесло. Обратно через те же коридоры, тоннели и канализационные трубы; и я снова сделался каракатицей, потом опять человеком, а потом все разом исчезло. И так стало мне обидно и досадно - точно не дали досмотреть интересное кино, - что я, совершенно неожиданно для себя, очень громко выругался.
И тогда...
- ...Что вы сказали?
Я медленно приоткрыл один глаз. Затем второй. Зажмурился, но секунд через пять открыл снова, уже оба одновременно.
Над моей головой склонилось женское лицо. Пока еще размытое, но постепенно становящееся все четче и четче.
- Вы что-то сказали? - повторила женщина. - Вам лучше? Вам уже лучше, правда?
Я с превеликим трудом разлепил спекшиеся, непослушные, словно пластилиновые, губы. "Видимость", однако, улучшилась уже настолько, что я без усилий сумел разглядеть смотревшие на меня с неподдельной тревогой и волнением большие зеленые глаза с длинными пушистыми ресницами.
И я сказал. Вернее даже не сказал, а хрипло каркнул, как старый больной ворон:
- Д-да!.. - Малость отдохнул и, сглотнув, добавил: - Мне уже лучше. Правда.
Девушка покачала головой:
- А мы за вас так испугались!
Я засопел:
- Еще бы. Я и сам за себя так испугался...
Однако увидев в зеленых глазах искреннее сочувствие и жалость, решил для поднятия общего настроения немедленно подарить этому заботливому и милому существу одну из самых своих коронных улыбок... и не смог: ощущение было такое, точно на месте лица - твердая гипсовая маска. Почему-то вспомнились вдруг, совсем некстати, посмертные маски великих - Моцарта, Петра, Пушкина... Ох, при всем уважении - мерзкое зрелище! И мне стало тоскливо.
Ну и (беда, как водится, не ходит одна) - еще новость! Хотел повернуть голову - и не смог. Попробовал поднять руку, и она тоже не подчинилась. Ногу - не слушалась. Господи, да что же это такое!..
М-да-а, любого, думается, на моем месте просто бы затрясло. Любого - но не меня. Меня не только не затрясло - я продолжал лежать как пень, как колода, как бревно, не в силах пошевелить ни единым своим членом. Нет, подобного кошмара со мной не было еще ни разу!
А за окном играло всеми своими звонкими фанфарами жаркое южное лето, и где-то там вовсю росли, цвели и буйствовали магнолии, пальмы и кипарисы. Птицы пели, собаки лениво лаяли, и один лишь я, один во всем белом свете, неподвижно валялся на белоснежной больничной постели как грязный булыжник на пыльной дороге. И никому я не был нужен, и никто, похоже, не собирался меня поднимать...
От жалости к себе я едва не прослезился, но вовремя сообразил, что тогда в глазах очаровательной медсестры буду выглядеть еще менее презентабельно. А ну кончай раскисать! - одёрнул себя. Хорошо, ладно, пусть, пусть я недвижим, но я же мыслю, а следовательно существую. И я могу, могу говорить! Сказал же я этой куколке сначала "Д-да", а потом и еще несколько куда более трудных слов. А ну-ка скажу еще...
Я героически разинул рот, однако девушка вдруг поднялась со стула, который стоял у изголовья моей кровати, прошла, покачивая бедрами, через всю палату и, открыв дверь, исчезла в чреве больничного коридора.
Ну вот... - я удрученно захлопнул рот, - ну вот и оборвалась последняя тончайшая нить, связывавшая меня с внешним миром, обитатели которого умеют не только петь и смеяться как дети, шевелить не только ногами и руками, а еще и многое, многое другое. А потом...
А потом мне чуть-чуть захотелось в туалет. Не так чтобы очень, действительно чуть-чуть... Обидно, чертовски обидно лежать полутрупом и сознавать, что рано или поздно наступит момент, когда захочется уже не чуть-чуть, а сильнее... Но ты один! Один как перст и беспомощен как перевернутая черепаха, и нет никого рядом. Ни-ко-го...
Впрочем, отчаяние мое оказалось преждевременным, потому что минут через пять зеленоглазая медсестра вернулась. А следом за ней в палату вошел высокий худой человек в белом халате. Его лицо, как природными шрамами, все было испещрено глубокими морщинами, которые его здорово старили. Однако сомневаюсь, что ему было больше пятидесяти. А еще я обратил внимание на руки, очень крупные и мускулистые кисти рук, и подумал, что, невзирая на худобу, это, кажется, очень и очень сильный человек.
- Доктор Павлов... - почтительно приседая в глубоком реверансе, произнесла медсестра.
- Иван Петрович? - сострил я, но тут же осекся, потому что из-под массивных очков глянули колючие и, если еще не злые, то уже сердитые глаза.
- Нет, Виктор Иванович, - сухо проговорил он, и я мысленно поклялся не острить больше ни перед кем. По крайней мере, пока не выйду из этой гадской больницы.
А он продолжал смотреть на меня. Не моргая. И вид у него был такой, словно тот факт, что я до сих пор жив, несказанно его удивлял. Возможно, это вопиюще противоречило всем его научным медицинским теориям и в результате оскорбляло.
Тогда я решил загладить свою беспардонную бестактность и заплетающимся языком попытался спросить у глубокоуважаемого преемника Гиппократа, что же это за напасть со мной приключилась.
Виктор Иванович пожал плечами, и хмурые черты его точно вырезанного штихелем лица чуть разгладились.
- Вас отравили.
- Что?! - слабо квакнул я.
- Вас отравили, - совершенно будничным тоном повторил доктор Павлов, и тут у меня в мозгу будто сверкнула молния - я вспомнил...
Да-да, внезапно я вспомнил все, о чем до того, казалось, забыл напрочь, - дурацкое знакомство с полногрудой акселераткой на пляже, свою не менее дурацкую с ней трепотню, потом поход в кафе...
Точно! Кафе! А в кафе я схлестнулся с какими-то сосунками... Да нет, нет, не сам схлестнулся. Перед глазами неожиданно встало лицо той девчонки. Как ее... Елизавета? Нет, Анастасия. Да-да, Анастасия. И как она вся побелела, и какими глазами смотрела в тот миг на меня... Я стиснул зубы. Господи, быть таким идиотом! Эта малолетняя тварь затащила меня в забегаловку, а ее дружки разыграли комедию... Хотя позвольте, зачем? Кому я нужен в этом задрипанном городишке, где кроме моря ничего и приличного-то нет? Я же здесь никогда не был, меня здесь никто не знает...
Потом я подумал: а может, это обыкновенное хулиганье? Решили избить и ограбить... хотя с другой стороны, кто же занимается подобными фокусами в людном месте средь бела дня?..
Мои мысли были прерваны словами доктора:
- Что случилось? Вам плохо?
Я поморщился:
- Да нет, не то чтобы плохо, хотя и не очень уж хорошо. Извините, Виктор Иванович, а не могли бы вы показать мне мои вещи? Если они целы, конечно.
Он кивнул:
- Ну разумеется. Сейчас... - Сестра милосердия, повинуясь одному лишь взгляду шефа, бабочкой выпорхнула из палаты, а доктор Павлов сказал: - Я, правда, понятия не имею, какие именно вещи были у вас при себе. Ну, одежда, естественно, а кроме того "скорая", которая вас доставила, захватила с одного из столиков бесхозный "дипломат". Точнее, он стоял под столиком, а кто-то из очевидцев драки вроде бы припомнил, что вы пришли с "дипломатом".
Я облегченно вздохнул:
- Да, со мной был "дипломат".
- И всё?
- Всё.
- Этот? - донесся от порога участливый голос медсестры.
- Этот, - сказал я. - Конечно же, этот. Только не сочтите, пожалуйста, за труд показать его содержимое?
Она показала, и я остался доволен: вроде бы ничего не пропало. Узнаю точнее, когда снова научусь шевелить руками. Ну а пока...
- Карманы, - сказал я.
- Что? - не поняла медсестра.
- Мне интересно, осталось ли что-нибудь в карманах, - пояснил я. - Ничего особенно ценного там не было, однако...
- Сейчас погляжу. - Девушка опять направилась к двери. - Подождите.
Я снова посмотрел на врача:
- Простите, но вы, кажется, сказали, что меня... м-м-м... отравили?
Он пожал плечами:
- Неудачно выразился. Вам прыснули в лицо какой-то гадостью, скорее всего, из баллончика, но, признаюсь, мне в моей практике с подобным веществом сталкиваться не приходилось. Эффект просто потрясающий... газ или жидкость нервно-паралитического действия. И такой силы, что только на третий день...
- Что?! - заорал я.
Он удивился:
- А что?
- Я валяюсь здесь уже три дня?.. - Голос мой внезапно осип, потому что я вспомнил вдруг еще кое-что...
Понимаете, я вспомнил вдруг негромкий, приятный женский голос и маленькое, коротенькое словечко - "Браво!" Ведь после этого словечка и начался кошмар... И было, было что-то еще. Но что? Что?..
Ах да! Еще были ноги, красивые длинные ноги и легкое, воздушное платье. Лица я не помнил. Да собственно, я его и не видел, так что если и встречусь еще когда-нибудь с этой милой дамой, то опознавать ее мне придется исключительно по ногам.
Возвратилась сестра. Она подошла к моему изголовью с брюками и, не говоря ни слова, вывернула карманы. Гм, вроде всё на месте, даже деньги целы.
Медсестра собралась было снова уходить, но я запротестовал:
- Доктор, а разве нельзя оставить одежду в палате?
Он поднял бровь:
- Это еще зачем?
- Ну доктор, - пробормотал я. - Какая вам разница, где лежать моим штанам и ботинкам?
- А вам?
Я всхлипнул:
- Ну, пусть это будет каприз тяжелобольного. Ей-ей, при виде родных шмоток мне становится как-то легче. И не так одиноко в этом чужом, незнакомом и даже враждебном пока для меня городе, - с нажимом добавил я, глядя в упор на медсестру.
Она покраснела, а Виктор Иванович, не заметив, какую реакцию произвели мои слова на его подчиненную, проявил таки сострадание.
- Ну пожалуйста. Не думаю, чтобы в ближайшие дни вы попытались сбежать. Бегать вам еще рановато. Чудо, что вообще остались живы. Полагаю, вас спасло, что вы не наглотались этого дерьма до ушей. Да и глаза закрыли вовремя. Потому-то эффект и получился поверхностным, хотя, конечно, и то, что мы имеем, очень и очень неприятно, уж поверьте.
Я кисло улыбнулся:
- От всего сердца верю, доктор... - И тут мне в голову пришла еще одна мысль. Мысль, кстати, важная, и я про себя быстренько обругал собственную персону всеми известными мне плохими словами за то, что только сейчас об этом вспомнил. - Скажите, доктор, - как можно равнодушнее проговорил я. - А... милиция... Она мной, то есть, не мной, а произошедшей со мной неприятностью не интересовалась?
Виктор Иванович кивнул:
- Интересовалась. Еще бы не интересовалась, только... Понимаете, - немного замялся он, - дело в том... Нет-нет, разумеется, если захотите, после выписки можете подать соответствующее заявление, только вот... - И снова замялся. - Как сообщил мне работник горотдела, когда они приехали, на месте происшествия уже никого не было. Кроме вас, естественно. А те хулиганы исчезли, и никто из свидетелей не смог прилично описать их. Однако, повторяю, если пожелаете подать заявление...
- Бог с вами, - вяло проговорил я. - Какое заявление! Я же вижу, что дело дохлое.
Да нет, дело вовсе не было дохлым, и при обоюдном хотении - милиции и моем собственном - отыскать подонков можно было бы в два счета, а через них и выйти на ту женщину. Ну ничего, я еще немножко тут полежу, оклемаюсь, хорошенько все обдумаю, а уж потом...
- Спасибо, доктор, - плаксиво протянул я.
- За что?!
- Как - за что? За лечение, заботу, и вообще... - И нарочито широко зевнул.
Виктор Иванович поднялся:
- Чувствую, что утомил вас, а вам сейчас нужен крепкий и длительный сон. Сон сейчас - самое лучшее лекарство.
Он пошел к двери, а я слабеньким голоском прокричал вослед:
- До свиданья, доктор!
Медсестра шагнула было за ним, однако я, сделав вдруг неожиданно маленькое открытие в своем измученном организме, остановил ее на пороге трагическим возгласом дистрофика из анекдота:
- Сестра!
Она оглянулась:
- Подождите, сейчас вернусь делать укол.
- Точно? - переспросил я. - Не обманете?
Ее зеленые глаза сделались от смеха уже, но зато длиннее.
- Не обману. А что, хотите сообщить какую-то важную новость?
- Даже две, - пробасил я.
- И какие же?
Я медленно повернул голову сначала направо, а потом налево и прошептал:
- Кажется, некоторые мои члены понемногу начинают действовать.
- Да? - тряхнула она светлыми локонами. - Очень приятно! А какая же ваша вторая новость?
Возможно, я поступил не совсем по-мужски, однако альтернативы, увы, не было.
- Я хочу в туалет, - грустно сказал я.
Глава четвертая
Если вчера, при знакомстве, доктор Павлов показался мне сперва мрачным, угрюмым и даже просто неприятным типом и только потом, постепенно, я начал привыкать к его внешности и манерам, то сегодня глубокоуважаемый Виктор Иванович с самого начала своего визита был куда более внимателен, мягок и человечен. Признаюсь, я удивился такой метаморфозе.
Присев на стул, г-н Павлов достал из кармана футляр для очков, потом из футляра достал очки и долго и тщательно протирал их дымчатые стекла. Затем водрузил очки на нос и заботливо спросил:
- Ну и как мы себя чувствуем?
Я кивнул - я уже мог неплохо кивать - и вежливо ответил:
- Благодарю, доктор, сегодня гораздо лучше. А я скоро поправлюсь?
- Дорогой мой, - проникновенно и в то же время очень многозначительно произнес Виктор Иванович. - Дорогой мой, теперь все зависит только от вас. Не помню, говорил вчера или нет, но вы родились в рубашке. Не буду расписывать всех ужасных последствий того, что случилось бы, наглотайся вы этой дряни, и не стану объяснять химико-биологический механизм воздействия этого вещества на любой живой организм, и человеческий в том числе. Да ежели б вы не были таким везунчиком, то давно были бы, уж простите, трупом: шансов выжить при тяжелом отравлении почти никаких... - Доктор некоторое время помолчал. - Однако вы - ей-ей, счастливчик и отделались всего-навсего легким испугом.
- Ничего себе - легким! - иронично хмыкнул я, но он строго покачал головой:
- Да-да, в данном случае даже приключившийся с вами временный паралич, потеря координации движений и все прочее - сущие пустяки. Главное, вы живы и - теперь это уже окончательно ясно, - останетесь живы и впредь. - И даже вроде как рассмеялся: - Ха-ха! А как только мы окончательно нейтрализуем воздействие яда на организм, силы начнут восстанавливаться не по дням, а по часам. Думаю, вы скоро поправитесь и мы вас с удовольствием выпишем.
- Удовольствие будет взаимным, - попытался сострить я.