Великан некоторое время внимательно рассматривал вновь прибывших, потом, не сводя с Россова взгляд буркнул что-то неразборчивое, но судя по всему вполне осмысленное для своей свиты. Один из жителей барака передвигаясь, странной, раскачивающейся походкой приблизился к русским и пролаял некую команду, которую друзья по несчастью по понятным причинам понять не смогли. Повернувшись к своему предводителю, делегат от аборигенов вновь выдал набор непривычных звуков, судя по гомерическому хохоту высокого собрания, означавших удачную шутку. Тот, кому были адресованы эти слова, жмурясь от удовольствия, махнул в сторону иностранных гостей рукой, после чего его доверенное лицо крутанулся на месте и попытался нанести Россову удар в лицо. Николай поднырнул под бьющую руку подсек ногу японца и хлестким ударом левой отправил своего противника на землю. Наблюдавший эту сцену главарь с невероятной для такого тела скоростью спрыгнул со своего насеста и скользнув к русскому коротко и без замаха ударил того в лицо. Мир вспыхнул, разбился на тысячу кусочков, и Николай погрузился в темноту. Когда сознание вернулось к нему, он обнаружил, что в беспамятстве есть своя прелесть. Дело в том, что он лежал в углу барака, рядом без сознания валялся Ливкин и, судя по запаху от их одежды, их не только избили, но и справили на них малую нужду. Появившийся вскоре офицер, понюхал воздух и сказал обитателям барака нечто вызвавшее новый приступ хохота. После этого двое солдат схватили Николая и его, так и не пришедшего в себя спутника, проволокли между их новым жилищем и соседним строением и бросили в железный ящик. Это жуткое приспособление было установлено на самом солнцепеке. Находиться здесь можно было, только свернувшись калачиком на полу, в центре, потому что стены раскалялись до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться. Жизнь, которая с этого момента началась у друзей по несчастью, являла собой олицетворение самого худшего кошмара. Главарь, которого звали Центсе Токеси по прозвищу Минтами или "Большие Глаза" мало того, что был отличным бойцом и держал в страхе весь лагерь, при этом получал искреннее удовольствие от процесса нанесения ближнему своему травм различной тяжести. Попытка Россова оказать сопротивление вызвала у Минтами живой интерес, который привел к тому, что каждый раз возвращаясь из клетки, измученный Россов едва успевал проглотить свою пайку, как Большие глаза натравливал на него своих подручных, а если ему удавалось отбиться, принимался за него сам. Ливкина били иногда и за компанию, когда Николай терял сознание, раньше чем мучители получали удовлетворение. Спустя месяц есаула начали ежедневно водить на допросы, где ему сломали пальцы на руках, три ребра и отбили внутренние органы, отчего он занемог и стал настолько плох, что даже "соседи" оставили его в покое. После первого допроса есаул попросил Николая где угодно спрятать тот странный предмет, о сохранности которого он обещал позаботиться и ни в коем случае не сообщать ему о месте тайника. После недолгих раздумий Россов закопал ковчег в дальнем углу барака, где имел обыкновения отдыхать после очередной баталии с бандой Минтами.
Шло время. Дававшие пищу надежде воспоминания о доме померкли, и однажды он понял, что не может вызвать в памяти лицо Лизы. Николая охватило невероятное отчаянье. В этот день он сам бросился на своих обидчиков и был особо жестко избит. А спустя два дня, после очередного допроса Ливкина втащили в барак и бросили у входа. Когда Россов подбежал к товарищу, от одного взгляда на него ему стало плохо. На месте правого глаза у есаула было запекшееся нечто, от чего до сих пор несло горелой плотью. Здоровый глаз был приоткрыт и слезился. Николай перенес тело есаула в свой угол, где он, спустя несколько мучительных часов скончался. Минтами отдал приказ одному из своих миньонов и тот, подойдя к Россову, склонился над Ливкиным, после чего распрямился и что-то крикнул своему вожаку. Получив новые инструкции, он вышел из барака и вернулся с двумя солдатами, которые молча выволокли труп наружу. Все это время Николай провел в странном оцепенении, словно разум отказывался смириться с происходящим. Обитатели камеры вернулись к своим привычным занятиям, а он, словно движимый необъяснимым порывом лег рядом с местом тайника, спиной к японцам и откопав капсулу попытался открыть ее. Сначала теплый металл сопротивлялся его усилиям, но спустя некоторое время верхняя часть цилиндра поддалась и с тихим шипением, словно речь шла о бутылке шампанского, отделилась, выпустив наружу облачко белесого дыма, а в ладонь офицера высыпалось несколько крупинок черного песка. Невольно, Россов вспомнил, как отец рассказывал ему о черных пляжах Санторини и Сицилии. Попытавшись рассмотреть находку он поднес ладонь к лицу и в этот момент крупинки, словно сорванные порывом ветра поднялись в воздух и закручиваясь маленьким смерчем буквально ввинтились в его глаза. Он даже не успел испугаться, только привычно потянулся к лицу, чтобы вынуть досадную помеху пока песок не вызвал несвоевременное раздражение. И в этот момент пришла боль. Она была живой и подвижной, опалив глаза, она пошла глубже, наполняя голову невыносимым жаром, а через несколько минут горело горло, грудь, а вскоре и все тело. Россова скрутило так, что он лбом врезался в собственные колени, а из горла вырвался крик, который словно шел из самого центра его тела и в нем словно слышен был гул съедавшего Николая огня. А потом ВСЕ закончилось...
Не стало боли, растерянности, страха, отчаяния...казалось, что не стало самого Россова, хотя он все помнил и понимал. А еще он заметил, что что-то изменилось. Мозг искал название происходящему и не находил. Наконец, ему удалось подобрать нечто похожее на объяснение - действительность ожила! Каждый предмет, каждое существо, попадавшее в поле его зрения, словно раздвоилось и за первой, привычной формой скрывалась иная, напоминавшая колеблющуюся тень, в глубокой темноте которой периодически вспыхивали желтые, красные и зеленые огни. Россов заинтересовано разглядывал новое явлении, невольно отмечая, что, наверное, следовало удивиться или испугаться произошедшим в нем переменам. Но ничего подобного он не испытывал. Штабс-капитан повернулся и посмотрел на своих соседей по заключению. Вчерашние мучители реагировали странно, они как испуганные псы жались к стенам барака, стараясь не встречаться с ним взглядом. И только "Большие глаза", явно сделав над собой усилие, шагнул к русскому и посмотрел тому прямо в глаза. За спиной Минтами колебалась призрачная тень, изредка вспыхивая красными огнями.