"...и я не устану повторять снова и снова гордым тавьерским глупцам, что они страшно заблуждаются: они не проявили человечность, а пригрели змею, готовую укусить при малейшем проявлении слабости хозяина..."
Бертран-ри-Мирра, памфлет "Безымянная угроза"
Море пеленало берег в тончайший шелк, гладило его по-матерински нежно, шептало колыбельные: берег отвечал ему пронзительным криком чаек и зернистой прохладой мокрого песка. Пряный от соли ветер уносил все звуки на восток, к Северным горам, к Та"Холду, скрытому среди них, а то и дальше, но неизменно возвращался, неся на натруженных плечах стальные тучи и обрывки чужого дыхания. Медленно, как пешее войско после жестокой битвы, приближалась гроза.
Круглая колоннада, выдолбленная из целой скалы неизвестным скульптором, почти нависала над медовой в лучах предзакатного солнца водой. Разбитый годами пол зеленел мхом, колонны крошились, а барельефы на алтаре уже было не разглядеть, но, несмотря на прискорбное ее состояние, эта постройка была прекрасна истинной, проверенной временем и ветрами красотой. Именно здесь жители западной части Берега Безымянных проводили главный в их жизни ритуал.
- Эх, когда же, когда...
- Тише, матушка, - усталый мужчина в белоснежном одеянии с крестообразными узорами на рукавах и подоле в очередной раз попытался успокоить нетерпеливую девушку с младенцем. Растрепанный рукописный том без обложки уже гневно подрагивал в его руках. - Опасно ошибиться в выборе имени. Вы же не хотите неприглядной судьбы для своей малышки?
- Извините, - Маврия склонила голову в знак смирения и готовности внимательно слушать, но как только мужчина продолжил свой молитвенный шепот, она повернулась к родным, сидящим на каменной скамье позади ее, широко улыбнулась и помахала им крошечной ручкой дочери. Муж сдержанно кивнул в ответ, а старший брат чуть было не рассмеялся, увидев круглое личико любимой племянницы. Маврия, ненароком позабыв про ритуал, залюбовалась ими.
Ее мужа звали Дарион, и было ему всего 19 лет, но слишком взрослым казался взгляд его серо-зеленых глаз, часто полуприкрытых веками, слишком много отнюдь не юношеской грубости было в чертах его лица и приземленности - в фигуре, так что никто не давал ему меньше 23. Его короткие темно-русые волосы с едва заметной рыжиной на ощупь были жестки, как вороньи перья. Им подобен был и сам Дарион - подчеркнуто холодный, постоянно напряженный, гордый человек. Однако Маврия с детства любила его безмерно и считала самым красивым и добрым мужчиной, какой только может существовать.
Виктор - брат Маврии - был не похож на Дариона так сильно, словно и не принадлежали они оба к человеческому роду: если Дарион смахивал на человекоподобное дерево Тирр из авирских легенд, то Виктор напоминал духа теплых ветров Кея, дарующего тавьерцам приятные думы и спокойный сон - в его облике сквозила некая эфемерность. Он был невысок, худ, изящен и легок на подъем, по-детски неусидчив, улыбчив и наивен - и не скажешь, что 21 год. Маврия была младше его на 4 года, но окружающим казалось, что родились они единовременно: тот же изгиб тонких губ, те же ячменные пряди, обрамляющие светлое лицо, и - неожиданно - откровенный взгляд серых с поволокой глаз. Такие же глаза были у новорожденной дочери Маврии.
Мужчина в белом гулко захлопнул книгу, улыбнулся одними уголками тонких сухих губ и жестом поманил к себе всех присутствующих. Уже потемнело небо, и море обозлилось, заклокотало на древнем языке, гневно забилось об основание колоннады, будто бы пожелало немедленно забрать ее себе. По-змеиному зашипели деревья у гор, затрепетала длинная юбка Маврии и серая шаль, которой она накрыла вдруг заплакавшую дочку. Дарион и Виктор, не сговариваясь, обняли женщину с двух сторон, прикрывая ее своими плащами.
- Итак! - ветер разрывал слова, и мужчине с книгой приходилось кричать, почти прижавшись к семье, чтобы его хоть как-то могли услышать. - Имя! Выбрано! Эли...!
Наконец небо взорвалось; раскат грома накрыл с головой; игла молнии распорола ржавые тучи, как пузо дохлой рыбины. Сквозь рванину полилась вода, беспомощно застучала о крышу, окропила колонны и песок. Дочь закричала. Маврия, ведомая первобытным страхом, крепко прижала ее к себе и села на пол. На щеках она тут же ощутила прерывистое дыхание своих родных.
- Старик! Быстро! Имя! - Виктору было уже плевать на вежливость. На востоке громыхнуло снова, еще громче прежнего. Все звуки слились в один, мощный, страшный, без начала и конца. Стихия подчиняла себе все, чего могла коснуться, словно предчувствуя скорое свержение, абсолютный крах, личный конец света. Мужчина, подобрав под себя одеяние, встал на колени перед семьей и крикнул что есть мочи:
- ЭЛИЗАБЕТ!
- Ах! - Маврия одной рукой схватилась за плечо мужа и не смогла удержаться от слез, заглянув в его испуганные, но счастливые глаза. - Слышишь?! Элизабет! Элизабет!
- Элизабет! - вторил Виктор и хохотал, обнимая сестру так, как никогда в жизни. Напротив него нежно терся щекой о плечо жены Дарион и от холода ли, от счастья ли дрожали его руки, едва ощутимо сжимающие маленькую ручку дочери.
Деревянные стены были неприятно влажными на ощупь: Виктору еще в детстве казалось, что дом его прогнил насквозь, а теперь он лишний раз в этом убеждался. Совсем рядом шаркнула по косяку открывшаяся дверь и мелодично проскрипели полуотвалившиеся ступеньки. Из-за угла можно было рассмотреть только крепкую женскую ногу с голубоватой сеточкой вен, по лодыжку погруженную в сырой еще и потому липкий песок, край небрежно обрезанного по колено белого платья и ржавый таз, доверху наполненный чистым бельем. Грудной голос то и дело начинал затягивать плаксивую, личную:
Холодна моя вода,
Холодна моя земля:
Не согреешь никогда
Ни водицу, ни меня...
- но осекался на полуслове с тяжелым вздохом. Виктор повернулся к остальным и прижал указательный палец к губам. Маврия, приподняв на руках мирно сопящую Элизабет, по-девичьи хихикнула. Дарион, выражая свое отношение к этой затее, держался чуть поодаль, однако в его взгляде неумело скрывалось что-то игривое. Он не любил "эти детские шалости" и часто упрекал Виктора в недостатке серьезности, но и его собственное недожитое детство то и дело рвалось наружу, как бы он того ни стыдился.
Виктор, вспомнив мамины истории об Эде Хитреце, повязал на пол-лица свой давно не стиранный и дырявый серый платок, чуть согнул в ноги в коленях и большими осторожными шагами стал двигаться в сторону крыльца, размахивая руками якобы для удержания равновесия. Он выглядел так нелепо, что Маврия с силой прижимала ладонь ко рту, чтобы не захохотать в голос. Подобравшись к самым ступенькам, парень деланно пугливо огляделся, а после притворился, что держит в руках подзорную трубу - он не раз видел ее в самых дорогих и любимых своих детских книжках, привезенных отцом из Ри"Фолкрита. Он покрутил ладонями у глаза, а после с решимостью во взгляде отбросил призрачную трубу и продолжил свой тяжкий путь, едва слышно пыхтя. Тут уж и Дарион не стерпел, прыснул в кулак и шепнул жене на ухо, что ее брат до одури напоминает гуся - того и гляди, прибьется к своему племени, расхаживающему неподалеку. Маврия в притворном гневе стукнула супруга ладошкой по лбу, но сравнение запомнила.
Нужно было спешить: почти все белье уже было развешано на тонкой бельевой веревке, да и песня окончательно завяла. Изношенная ткань платья обтягивала по-своему красивое округлое тело. Женщина повесила последнюю рубашку, расправила ее и собралась уже взять таз и вернуться в дом, как вдруг хорошо знакомые ей руки с обкусанными ногтями обхватили ее талию. Она ойкнула и, развернувшись, увидела лицо своего сына. Виктор уже снял платок с лица и теперь лучисто улыбался.
- Здравствуй, матушка, - его губы легко коснулись щеки матери. - Ты не испугалась? - сев в лужу, Виктор вечно делал вид, что действительно хотел купаться.
- Дурак, я же знаю, что ты этого и добивался, - проворчала женщина, но тоже с любовью чмокнула сына в щеку. - Может, и испугалась бы, не узнав эти руки. Опять ногти грыз? Сколько тебе лет? Ах, Маврия, Дарион!
Мать мягко оттолкнула Виктора от себя и, увязая во влажном песке, бросилась к супругам.
- Прости, прости! - она быстро поцеловала в лоб сначала внучку, уже проснувшуюся и довольно агукающую, а затем дочь. Дарион приветственных нежностей не любил, и мать просто ласково погладила его по плечу. - Хотели поспеть хоть на конец ритуала, но не смогли. Только пришли, как гром, дождь! Дрожь брала, как вы там, не пойдете ли домой в такой шторм.... Ну как? Хорошее имя дали? Старик! Старик! - не услышав ответа Маврии, женщина подбежала к дому и постучала в окно. Через несколько секунд послышались скрипы старой кровати и несколько ругательств. - Огрешнел при детях выражаться? Ну-ка быстренько сюда, внучке имя дали! Ух, мои дорогие... - мать снова принялась обнимать и целовать своих близких, а они отвечали ей взаимностью. И котята с кошкой не бывают так нежны, как ластятся к женщине ее дети.
- Хельга, хр, да что опять? - худощавый пожилой мужчина, позевывая, в одних небрежно подвороченных брюках из парусины вышел на крыльцо. Его грудь была покрыта жесткими белыми волосами, спускающимися ручейком к пупку и особенно ярко выделяющимися на загорелой коже рыбака, такого же цвета был и короткий ежик волос на его голове, и даже его глаза, но то была иллюзия. На самом деле глаза его были такими же серыми, как у его детей, но долгая жизнь в тяжком труде словно отбелила их. А может, наполнила светом.
- О! - воскликнул он, взглянув на пришедших так, словно не видел их не меньше года. - Неужто? Неужто дали имя?
- Чего тебя и зовем, старый дурак!
- Надеюсь, оно достаточно красивое, иначе вам придется идти заново и вытрясывать у этого пентюха в белом новое... - задумчиво протянул мужчина. Шутить он любил. Виктор эту черту унаследовал.
- Хорош чушь нести, Гордий! - прикрикнула на супруга Хельга, но тот уже не мог слышать ее слов, так как снова исчез в доме, где начал громыхать посудой и скрипеть мебелью, готовясь к праздничному ужину. В то же время Маврия придирчиво разглядывала развешанное матерью белье.
- Маааам, - протянула она, свободной рукой дергая женщину за юбку, - это же не наши рубашки. Опять работу лишнюю на себя взяла? Я же говорила, что не надо...
Хельга смутилась, а Виктор продолжил мысль:
- Сестра права. Если снова нужны деньги, скажи. Я пойду на работу, Дарион пойдет на работу... - Дарион сдержанно кивнул. - Отец нас почти не берет с собой рыбачить, но мы можем делать что-то еще.
- Вы же знаете, у Гордия на вас особенные надежды, не связанные с обычным трудом... Он вас бережет.
- Зачем?
- Он скажет сам, когда время придет, - Хельга заметно погрустнела, но почти сразу улыбнулась так широко, как только смогла. - Впрочем, мы заболтались. На пороге новое имя не говорят, старый дурак уже подвинул стол, да и ужин уже готов. Пошлите-ка...
Когда все печеные картофелины, фаршированные рыбой и луком, были съедены, а летнее вино ударило в голову, Хельга на минутку вышла из-за стола, достала с полки небольшой сверток и преподнесла его дочери. Маврия осторожно развернула его, ощущая под пальцами ускользающую мягкость, и ее восхищенному взору предстала бледно-голубая шелковая шаль, отороченная тончайшими кружевами. Фрерское происхождение угадывалось безошибочно: девушка никогда прежде не держала в руках настолько ценную вещь. Стало понятно, зачем в последние месяцы ее беременности и после родов брат и муж часто ходили на рыбалку вместе с отцом, обычно не позволяющего им этого, а мать вновь начала стирать чужое белье, как в самые голодные их времена.
- Такие жертвы... Но... спасибо, - в глазах Маврии защипало, но она сдержала слезы. Гордий, опрокинув в себя очередной стакан вина, хриплым голосом проговорил:
- Я бы дарил тебе шелка и кольца каждый день, девочка, лишь бы у тебя рождались здоровые дети... Элизабет - прекрасное имя, - вдруг сменил он тему, - не чета глупым тройным кличкам. Как там у них, Дарион? Мял-всех-Дур? Корм-для-Рыб?
Гордий яростно рассмеялся, заставив Элизабет недовольно заворочаться в своей колыбельке.
- Вот, даже внучка понимает, о чем я говорю. Моя кровь. Наша кровь, - старик помахал кулаком в воздухе. Все глядели на него со странной смесью страха и уважения, затаив дыхание. - И эта кровь когда-нибудь изгонит слоговую ересь. Элизабет Освободительница, как вам, а? Недурно? - Гордий влил в горло еще одну порцию кровавого напитка, да так резко, что немного пролилось на грудь, окрасив белые волосы. Хельга, придерживая за дно объемную бутыль, налила ему еще.
- Не слишком ли ты многого ждешь от девочки? - спросила она осторожно, зная, что супруг ее сейчас в боевом настроении и сопротивления не потерпит. - Я бы хотела ей бесславного счастья любимой супруги и многодетной матери, нежели такого громкого имени и тяжести клинка.
- Шуток не понимаешь, дура, - осадил ее Гордий. - Ясно, как день, что на войне бабам не место. Вот мои воины... Воины! - мужчина схватил за плечи сидящих рядом Дариона и Виктора и слегка потряс их. Парни удивленно переглянулись. - Вот кто даст нам волю! Вот кто! Дарион, ты же сможешь, ты же тоже зол, да?
Дарион ничего не ответил. Он заметно напрягся: губы вытянулись в линию, спина в одночасье распрямилась, пальцы сжали край стола. Маврия бросила на мужа обеспокоенный взгляд, Виктор отвел глаза: Гордий снова дернул за ту струну в своем воспитаннике, за которую никак нельзя было дергать. Дарион ненавидел последователей Тарисы куда сильнее, чем его приемный отец - причина этой ненависти была личной и потому не имела шансов истереться, забыться со временем, она всегда была свежа, как десять лет назад. Все в доме старались не будить ее, но не Гордий. У него насчет нее были, видно, особенные планы.
- Ты хочешь мести, и я ее хочу... Той недостаточно, нет! - старик влил в себя еще два стакана без отдыха и почти навалился на плечо безответного воспитанника. - Ну трое человек, ну что за мелочь... Где размах? Где борьба? Нам дали этот берег, бросили его, как кость собаке, а ведь мы тоже люди! Мы, может, даже больше люди, чем они! Где справедливость? Нет ее! Значит, восстановить надобно!
- Гордий, прекрати, - Хельга, порядком напуганная размышлениями своего мужа, потянула его за руку в сторону постели. - Ты еще войну сейчас всему миру объяви.
- И объявлю!..
- Пролил кровь однажды - и хватит на этом. Пролил даже больше, чем следовало. Куда тебе еще?
Гордий промычал что-то невразумительное и рухнул на грудь жены. Когда она донесла его до постели, он уже храпел. Она села на край кровати и стала раздевать его, шепча проклятия вперемежку с молитвами. Дарион все еще молчал, допивая свой первый и единственный стакан мелкими глотками. Виктор тоже не спешил выходить из-за стола, он чувствовал, что названный брат обязательно спросит у него что-то. И правда, когда Маврия запрятала свой подарок в укромное место и ушла спать, шелестя юбкой, в их с Дарионом укромный уголок за ширмой, Хельга засопела рядом со своим стариком, а пустой стакан был с негромким стуком поставлен на стол, Виктор услышал странный, но понятный вопрос:
- Воин... значит?
- Да.
Вот для чего отец их берег. Чтобы, когда грянет война, они были полны сил, чтобы освободить остров от "слоговой ереси" для них, тех, кого последователи Тарисы зовут безымянными. Вот для чего отец не скупился на дорогие книги с описаниями битв и биографиями полководцев - он готовил их не просто в воины, а в военачальники. Наивно и смешно, думал Виктор, из изнеженных ученых мужей, не умеющих обращаться с настоящим оружием - его просто негде достать безымянному, и кончик стрелы даже нечистый на руку торговец ему никогда не продаст - не выйдет великих освободителей. Но что поделать, Гордий верил в своих детей. И его нельзя было переубедить.
С этими тяжелыми мыслями Виктор ушел за свою ширму.
Дарион допил последние капли вина прямо из горла и пошел к себе, с непривычки пошатываясь. Маврия спала, широко раскинув руки и приоткрыв рот: волосы ее расплескались по всей подушке, от них, наверное, пахло сегодняшней грозой. Маленькая Элизабет Освободительница размеренно дышала, лежа в люльке, и изредка дергала рукой: может, во сне она скакала на своей белой кобыле, рубя головы врагам. Дарион тихо сел на кончик кровати и уронил голову на руки. Минуту спустя сквозь его пальцы потекла почти морская вода.