"...не дурак, просто страдает - это верно. Но что нам его страдания, когда будущее острова под угрозой? Пора бы ему понять, пока не стало слишком поздно, пока он не скончался, не оставив наследника - его дочь не вернется. Я не знаю, куда она сгинула, но она не вернется. Не спустя 15 лет"
Из разорванного письма
Занавески из тончайшего фрерского шелка надулись под напором первого утреннего ветра и опали. Зашептали на древних языках страницы раскрытых книг, небрежно сброшенных кучей на простом, исцарапанном временем и стальными перьями столе. Увядшие бутоны темно-красных роз закачались в вазе с призрачным желанием упасть вместе с ней на пол, на толстый зеленый ковер. Но передумали.
Оран было холодно. Дырявое шерстяное одеяло, в которое она была укутана, едва грело, да и заставляло выбирать, что важнее - ноги или грудь. На то, чтобы укрыть все тело, длины убогой тряпицы явно не хватало. Посучив ногами, девушка кое-как натянула на них одеяло и стала без какой либо цели и мысли ковырять пальцем дырку на его уголке. Честно говоря, ей уже давно пора было встать, одеться и спуститься к завтраку, но приятная слабость по всему телу и отголосок какого-то очень глубокого и подробного сна удерживали ее в постели. Да и забавно было поиграть на нервах Шамии-са-Лорте, что имела плохую привычку заходить в комнату Оран без стука во время ее утренних процедур и жутко раздражающим тоном просить ее к завтраку, словно та на него не собиралась.
Прошло более получаса, но Шамия все не заходила, и даже перестук ее каблуков не доносился до спальни. Оран отбросила ненавистное одеяло и потянулась на кровати, как кошка. Сон и слабость спали, в голове прояснилось, и Оран тупо уставилась на одеяло, под которым мерзла все утро. Тонкое, дырявое, из дешевой шерсти, оно слишком слабо напоминало то, под которым она привыкла спать, большое, мягкое и теплое. Девушка привстала, чувствуя головокружение, и огляделась. Комната была как будто ее, но... Розы на столе, да еще и сухие - ей явно их не дарили. Трещины на потолке и стенах, желтоватые подтеки, разве они были раньше? Все прочее осталось прежним: ковер, зеркало, под которым стоял кувшин с водой и маленький тазик, занавески, полка с книгами, комод с одеждой... Но на всем этом лежал толстый слой пыли, хотя Оран отчетливо помнила - вчера служанка убиралась в ее комнате.
Девушка похолодела. Босая она подбежала к зеркалу и широким движением руки стерла с него пыль. С испуганным взглядом больших зеленых глаз встретился точно такой же взгляд. Это определенно была она, Оран-та-Рин, но с лицом куда более бледным и худым, чем вчера. А было ли оно вчера, это вчера?
Оран схватила кувшин в надежде умыться - привычное действие могло помочь успокоиться - но он оказался пуст. Тогда она достала из комода гребень и принялась с силой расчесывать спутанные русые волосы. Они тоже изменились: ослабли, стали сухими, потеряли блеск. Будучи не в силах смотреть на пучок соломы, в который превратились ее волосы, Оран скрыла их под темно-серым платком. Сбросив с плеч сорочку, она облачилась в простое зеленое платье с длинными рукавами и пуговицами, что ей, похудевшей, было немного не по размеру, и надела серые туфли на плоской подошве. В таком виде девушка больше походила на небогатую горожанку, нежели на саму себя, но то ей и было нужно.
Входная дверь оказалась закрыта, чему Оран уже не удивилась. Благо, замок был простым, и, отодвинув засов, она вышла в прохладный полумрак коридора. Единственное узкое и грязное окно едва освещало паркет и стены с висящими на них блеклыми картинами. На картинах были изображены городские виды, изрядно засиженные людьми и мухами. Из трех комнат на этаже жилой была только одна, остальные собирали ветра и пыль в ожидании гостей. Оран сама когда-то решила жить здесь, в самом дальнем углу дома, куда не доходил гомон из многочисленных залов и где не топтались ежеминутно, выпячивая грудь, бойцы отца. Уже тогда это место смотрелось бедновато, но все же не настолько запущенно.
Девушка почти бесшумно спустилась по ступенькам вниз и замерла. Главный зал, в который вели все лестницы, был непривычно пуст. Странно тихо было и на кухне, что была неподалеку и откуда всегда, сколько только Оран себя помнила, доносились разговоры кухарок, звон посуды и аромат специй. Чувствуя пробуждение голода, она зашла на кухню и, никого не обнаружив, тут же поживилась горячей булочкой с вишней. Хотя Оран и хотела есть, принятие пищи давалось ей с трудом, словно она отвыкла от этого. Едва проглотив последний кусочек, она сделала два больших глотка из первого же кувшина, что попался ей под руку, и закашлялась: в нем оказалось черное авирское вино.
Стоило только Оран выйти с кухни и сделать два шага в раздумьях, куда и зачем идти дальше, как со стороны коридора, ведущего к казармам бойцов, она услышала женский голос со знакомыми властными нотками, заставивший ее внутренне сжаться:
- ... и вещи, я так понимаю, вы еще не перенесли?
Женщине ответили подчеркнуто вежливо, даже несколько напряженно:
- Не положено раньше семи дней. Ветер бывшего хозяина еще гуляет там, среди стен. Ему нужно дать время уйти.
Женщина досадливо вздохнула и продолжила уже с нескрываемой иронией:
- Ох, ну хотя бы часть вещей-то можно? Вряд ли ветер позарится на них, или чего вы там боитесь...
- Не положено, Шамия-са. Таков закон.
Оран уже направлялась к беседующим, чтобы потребовать у них объяснений, когда прозвучавшее имя заставило ее остановиться. Противоречия вмиг принялись разрывать ее: одна мысль кричала о том, что она впервые за сегодняшнее во всех отношениях странное утро встретила людей, которые способны ей помочь, другая - что среди этих людей находится Шамия-са-Лорте, ненавидимая Оран всей душой, сердцем и разумом.
Для этой ненависти было множество причин, часть из которых вполне могла бы оправдать ее в глазах человека не слишком религиозного, но Оран никогда и никому их не разъясняла. Это было и ни к чему: неприязнь свою она скрывала умело, лишь изредка, когда совсем невмоготу, позволяя себе комариный укус словом - не столько болезненный, сколько оставляющий неприятные ощущения надолго. Шамия, женщина невежественная, но обладающая природным умом и хваткой, которой позавидовал бы цепной пес, отчетливо понимала, какие чувства вызывает у дочери Прислужника, но поймать ее на явном проявлении неуважения к себе не могла, как ни старалась. Оран высмеивала ее скудные познания в истории, литературе и музыке так тонко, что Шамия понимала это, лишь услышав одобрительный гогот высокопоставленных гостей дома Рин.
Шамия-са-Лорте, появившись однажды на пороге особняка Верховного Прислужника с одним мешком вещей, рекомендацией от какого-то крупного женерского дельца, зареванным лицом и округлым животом, спустя всего год стала считать себя полноправной хозяйкой этого дома. Словно позабыв о своем слоге, что уравнивал ее и с конюхами, и с посудомойками, и с бойцами, она самовольно взяла в свои руки управление домашними делами: впрочем, это было показное. Хозяйство прекрасно велось и без ее указаний, нередко нелепых, слуги не воспринимали ее всерьез, делая все так, как привыкли. Результаты их работы Шамия записывала себе в заслуги. Впрочем, это тоже ни на что не влияло: Фир-та-Рин даже самого мелкого слугу не забывал лично похвалить за труды, как словом, так и монетой.
Уже тогда эта не в меру властная женщина начала раздражать Оран-та-Рин, но причин для сильной ненависти еще не существовало: Шамия казалась девушке кем-то наподобие сонной весенней мухи, что летает по комнате, бьется в окно и стены, противно жужжит, но не стоит того, чтобы ради нее отрываться от прочтения интересной книги. Оран удивляло лишь, что ее отец смотрит на самодурство бесполезной "са" сквозь пальцы, но она утешала себя мыслью, что он всего лишь жалеет мать-одиночку.
Правда настигла дочь Верховного Прислужника лишь несколько лет спустя в виде многозначительных улыбочек горничных, перешептываний кухарок, пошлых шуток бойцов, мол, наш господин столь милостив, что готов еженощно предоставлять свою постель ради успокоения души женерской великомученицы. Оран не верила этим грязным слухам, пока сын Шамии, Эней, не рассказал девушке, что ему страшно по ночам, так как мама уходит куда-то, и он остается в темноте совсем один.
Именно тогда Оран всей душой возненавидела Шамию, и ни разу не устыдилась этого чувства. Возненавидела и за запачканную низкой связью отцовскую честь, и за брошенного ребенка. Разумом девушка понимала, что в первом был виноват в какой-то мере и сам глава дома Рин, что опустился до отношений с вульгарной, недалекой женщиной, прижившей сына неведомо чьих кровей в шестнадцать лет, но она слишком любила отца, чтобы обвинять его в чем-либо. Весь ее гнев был направлен только на Шамию.
Женщина, которая, кажется, окончательно решила утопить непреклонных собеседников в своем неглубоком сарказме, вдруг замолкла на полуслове. В возникшей тишине прозвучало несколько негромких, но твердых, уверенных шагов. Остановившись, некто, резко сведя ступни вместе, шаркнул подошвами, и, очевидно, приветственно поклонился. Речь новопришедшего была столь тиха, что Оран рискнула подойти ближе к входу в коридор, но ей все равно приходилось напрягать слух, чтобы разбирать слова.
- Теплых ветров вам, друзья. Позвольте поинтересоваться, о чем вы можете толковать здесь и сейчас, когда снаружи каждая рабочая пара рук на счету? Шамия-са, какое дело у вас к моим бойцам? - голос его звучал почти непринужденно, по-доброму, но в нем едва слышно пела сталь. И Шамия словно бы почувствовала ее холод на своей коже: она напряглась, и это напряжение было почти осязаемым. Оправившись от изумления, она не нашла ничего лучше, чем ответить:
- Зовите меня Шамия-са-Лорте, прошу вас, Икир-са.
- Это почему это? Когда мы вдруг с вами стали неравны, когда между нами пробежала эта мерзкая крыса официоза? Не напомните ли старому дураку, что вечно забывает самые важные эпизоды своей жизни?
- Не далее, как вчера...
- Ни к чему вам зря тратить время, друзья. Идите на улицу, вы там гораздо нужнее, - мимо Оран, не заметив ее, прошествовало двое юношей в облегченной форме бойцов отца, с неизменными цепями на плечах. Она их не знала и потому посчитала новичками.
- Не далее, как вчера, - уже громче проговорила Шамия, явно раздраженная тем, что ей не удалось завершить начатое с бойцами дело до конца, - мой сын...
Икир вновь прервал ее.
- Помню. Причем тут вы?
- Разве это не очевидно?
- Нет.
Оран едва удержалась от аплодисментов. То, как этот Икир-са обращался со столь ненавистной ей женщиной, рождало в ней чувство триумфа. Тем временем уверенность Шамии заметно увяла. Ее голос начал нервно дрожать, а речь стала прерывистой и невнятной:
- Мой сын... Мой сын, понимаете?.. Удостоился высокой чести... высокого имени. Высокой должности. Мне кажется, скажем так, логичным... Логичным, что часть его привилегий касается и меня.
Хм. Оран нервно закусила губу. Ей казалось, что она слышит лепет безумной. Энею было всего пять лет, и ни о какой должности речи быть не могло. Но Икир не опровергнул слова Шамии - он подтвердил их.
- Позвольте, это нисколько не логично. История знает немало примеров, когда дети служанок становились высокопоставленными "ри", но эти служанки так и оставались служанками. Родителей не выбирают, но и дети достаются по воле божьей. Впрочем, никто не вправе им запрещать возвышать родителей... Если завтра Эней-та-Лорте наделит вас правами первого слога, никто его за это не осудит.
Он говорил об Энее, мальчике, которого Оран вчера укладывала спать, читая ему книгу, как о новом Верховном Прислужнике. Немыслимо!
- Вы, кажется, куда-то шли, - сквозь зубы проговорила Шамия. Икир хмыкнул, заметив ее раздражение, молча поклонился и пошел в сторону скрывающейся за стеной Оран. Она запаниковала, не зная, что делать: остаться незамеченной или обнаружить себя? Подслушанный диалог показался ей абсурдным, но даже Шамия не смогла бы нести такой бред с серьезным выражением лица, да и этот Икир вряд ли бы ей подыгрывал. Выводы из всего того, что она узнала за это утро, следовали самые невероятные. Она решила попридержать их до того момента, как все прояснится окончательно.
Подхватив подол платья, Оран быстрым шагом отправилась в комнату отца. То, о чем говорила Шамия с теми бойцами, породило в ее голове страшную теорию, которую необходимо было проверить.
- Девушка! - услышала она за своей спиной голос Икира и остановилась, неровно дыша. Мужчина обошел ее и встал напротив. Она опустила взгляд, надеясь затеряться им среди сотен алых и черных ромбов сверкающей плитки пола, - Девушка, что вы делаете здесь? У вас есть какое-то дело к Верховному Прислужнику?
- Да, - машинально ответила Оран и подняла глаза на капитана. То, что он был капитаном бойцов ее отца, она определила по нашивке на его рубахе, изображающей герб дома Рин. Искусно вышитая наковальня в обрамлении синих цветов выглядела не ново, из нее торчали облезлые нитки. Рубаху явно стирали не раз и не двадцать раз. Да и сам капитан был словно "застиран" годами. Морщины его были глубокими, виски - пепельными. Он явно служил уже очень много лет. Но Оран не знала его. Еще вчера капитаном бойцов был добродушный толстяк Ярн-са-Пэтит по прозвищу Белка, прозванный так за свою любовь к орехам, настолько сильную, что он даже на ответственные задания таскал с собой полные карманы фундука, что так и норовил высыпаться в самый неподходящий момент. Ярн чувствовал себя замечательно, много шутил и сам заразительно смеялся над своими шутками и в отставку не собирался.
В памяти Оран вдруг возник образ сына Ярна, высокого и тощего Нима, что делал неуклюжие попытки ухаживать за ней, когда им было по 12 лет. Вспомни она об этом мальчике, сидя напротив камина с книгой на коленях и с обжигающим соком мервены в большой кружке, она нашла бы в этих воспоминаниях массу трогательного. Но не сейчас. Сейчас в ее разуме сотни нитей сплетались в единую ткань понимания, но это понимание было настолько пугающим, что все ее естество противилось ему.
Когда Икир взглянул на лицо Оран, в его глазах не отразилось ни единой мысли, ни единой эмоции на ее счет. Он тоже увидел ее в первый раз. Икир дружелюбно улыбнулся и взял девушку за локоть. Она не стала сопротивляться. Пока они шагали к выходу из особняка, он спросил ее:
- Вы приехали издалека?
- Из Ри'Жонера, - сказала Оран первое название, что пришло ей в голову.
- Видимо, у вас действительно важное дело, раз вы пересекли весь Тавьер, чтобы пообщаться с Верховным Прислужником. Но... А когда вы приехали?
- Час назад, - капитан распахнул дверь и пропустил девушку вперед себя. Она сразу же закрыла глаза ладонями: солнечный свет причинил ей боль. Когда она убрала руки, ее взору открылся впечатляющий вид на Та'Холд. Особняк рода Рин стоял на холме, царственно возвышаясь над всем городом. Его улицы были почти пусты. Этому Оран уже почти не удивилась, так как почти что знала ответы на все свои вопросы, но не могла их озвучить. Икир отпустил ее локоть и проговорил:
- Тогда, возможно, вы еще не знаете о том, что Верховный Прислужник Фир-та-Рин сегодня рано утром слился с ветрами Тавьера.
Внутренне готовая к этой новости, она все равно похолодела. Оран сделала несколько неосознанных шагов по лестнице, что широкой рекой струилась вниз, к городу. Икир, ведомый состраданием и любопытством одновременно, подошел к девушке и положил свою ладонь на ее плечо.
- Не убивайтесь. Ваше дело обязательно счастливо разрешится, каким бы сложным оно ни было. Новый Верховный Прислужник юн и неумел, но у него есть власть и доброе сердце. Сегодня, в связи с ритуалом Прощания, вы не сможете с ним встретиться лично, но я распоряжусь, чтобы завтра вас приняли среди первых. Как зовут вас, девушка?
- Ор... Оран. Оран-ри-Нин.
- Ваше имя кажется мне знакомым... Я Икир-са-Мер, - он поклонился ей, как положено было кланяться человеку третьего слога при встрече с человеком второго.
Лгать о своем имени было чревато. За коверканье имени или фамилии еще могли просто пожурить, но с теми, кто выставлял себя за представителя не своего слога, закон Тавьера обходился весьма жестко: человека лишали имени и ссылали к безымянным. Закон распространялся на все слоги, но, так как самовольной сменой слога промышляли исключительно "са", уставшие от своих хозяев и решившие зажить свободной жизнью, случаев, когда изгонялись "ри" или тем более "та", судебная практика не знала.
Оран подумала, что, если ее поймают на лжи и осудят, Ватан-ри-Торну или его сыну точно будет, о чем написать в своем очередном историческом труде. Ее сердце было переполнено горем. Ее жизнь за одно утро стала ничем, а она сама - никем. Однако эта нелепая мысль заставила ее криво улыбнуться.
- На ритуале Прощания следует присутствовать всем горожанам, но, так как вы приезжая, вы можете и не...
- Я хочу быть там, - взяв себя в руки, твердо проговорила Оран. - Он был важен не только для Та'Холда. Он был Верховным Прислужником всего Тавьера.
Икир горько хмыкнул. Он сунул руку в карман холщовых брюк и протянул Оран несколько монет.
- Издержки за ожидание. Возьмите, прошу вас. Из Ри'Жонера дорога накладная, а вы не похожи на леди из зажиточной семьи, да и, как видно, у вас какое-то бедствие. Вы, должно быть, не планировали снимать комнату на ночь.
- Спасибо, - Оран имела право оскорбиться, но сейчас это было не к месту. Разум подсказал ей, что она если она и вернется когда-нибудь в родную постель, то явно не сегодня, а денег она с собой не взяла. Она аккуратно собрала монетки с ладони капитана Мера и положила их в кармашек платья.
- Ритуал начнется на Огненной площади сразу, как стемнеет. Рекомендую вам пока снять комнату вон в том трактире, - Икир указал на одно из ближайших к особняку зданий. - Дешево, чисто, кормят вкусно. Как добраться до площади, там вам объяснят. До завтра, Оран-ри-Нин.
Он слегка поклонился, развернулся на каблуках и быстро зашагал в сторону площади.
- Икир-са! - крикнула ему Оран, собираясь задать вопрос, на который она уже и так знала ответ. Он остановился, повернул голову и кивнул. - Как зовут нового Верховного Прислужника?
- Эней-та-Лорте, - громко ответил он.
- Спасибо. До завтра, - прошептала Оран и зажала монеты в кулаке. Она сжимала их до тех пор, пока они не стали горячими.