Мои автобиографические материалы написаны мною собственноручно, содержат абсолютно достоверную информацию о наиболее важных событиях моей жизни и посвящаются жене, детям, внукам.
Где-то в небе темно синем
Светит и моя звезда,
Освещая между делом
Мне дорогу в никуда.
И когда звезда погаснет,
Я исчезну навсегда.
Может, кто другой продолжит
Ту дорогу в никуда.
Руслан Кушмухаметов
Введение
Я хотел бы в буквальном смысле штрихами, неуверенными мазками начинающего художника коснуться того прекрасного периода жизни людей, детей моего поколения, в противовес необузданному идеологическому нивелированию молодежи, попыткам лишить народ памяти, прошлого, похоронив 70-летнюю историю Великой страны, а также предав забвению очевидные достижения страны Советов в экономике.
И именно в интересах достижения этой цели, массированно используется весь дальнобойный арсенал СМИ, который уже с бобриной точностью и упорством, искусно подточили и разрушили могучую Советскую державу, ввергнув некогда процветающую огромную империю в пучину тотальной криминализации, коррупции, казнокрадства, нищеты, безнравственности и пьянства.
Не стало простых и понятных народу целей, идеалов, к которым стремилось бы общество в своем развитии, идей, которые бы консолидировали народ.
И вследствие этих причин появилось много желающих на свой лад переживать историю страны, переставляя все с ног на голову.
Но я буду искренен и честен перед Вами и постараюсь, на сколько позволят мне мои возможности, передать предельно достоверно атмосферу жизни людей, их отношений посредством раскрытия образа и описания судьбы обыкновенного татарского мальчика далекого приуральского села Оренбуржья, родившегося в послевоенные годы, под надежной и комфортной крышей страны победительницы, могучей и славной державы Союза Советских Социалистических Республик - подлинным содержанием которой является материализовавшийся идеал общественно-политического устройства справедливого общества.
1. Курсы
Июнь месяц 1968 года в городе Харькове выдался жарким. Кипел и пучился под ногами асфальт, жара утомляла тело, мозг, давила на психику и люди, опустошая городские улицы, прятались от зноя в тени скверов и лесопарков, жались к прохладной влаге редких городских фонтанов и водоемов, которые, к сожалению, кроме брезгливых чувств, ничего не вызывали. В городе оглушался серьезный дефицит воды. В домах краны с холодной, да и с горячей водой были пусты. Вода не доходила даже до первого этажа домов, особенно это было характерно для района холодной горы, где располагался учебный центр, на базе которого были развернуты и наши курсы по подготовке младших офицеров для радиотехнических войск ПВО страны. И как первое впечатление о городе, мне запомнилось, как горожане с наступлением сумерек и вечерней прохлады раскатывали на городском транспорте с ведрами, бидонами и банками, а то и просто в пешем порядке, толкая впереди себя тачку молочной флягой, в поисках колонки со спасительной и желанной водой. А тем временем город и страна и ее детище армия после периода так называемой "оттепели" в спешном порядке устраняли негативные последствия необоснованных и волюнтаристических решений Н.С. Хрущева, который с присущим ему азартом, загнал в тупик сельское хозяйство, дважды сократил людские материальные ресурсы армии. Нарушил сложившуюся стройную систему фундаментальной и прикладной науки, прекратив финансирование ее многих перспективных направлений. Нанес значительный ущерб уровню технологии производства авиационной техники и других видов вооружения Военно-промышленного комплекса. Даже культура и искусство систематически получали его неоценимые уроки. И руководство нашей страны, находясь в ржавых тисках политики холодной войны, вынуждено было делать шаги по восстановлению экономического и оборонного потенциала страны для достижения паритета сил. И одним из важных направлений восстановления боеспособности вооруженных сил была не только разработка и перевооружение армии новыми и перспективными средствами ведения войны, но и укрепление кадрами, которые заметно поредели после реформ Хрущева. Многие офицеры, выброшенные по сокращению прямо на улицу, практически без средств к существованию, естественно желания вернуться в армию не изъявляли. И тогда министерство обороны разрабатывает систему подготовки офицеров через краткосрочные курсы и экстернат военных училищ. И надо отдать должное офицерам МО, генерального штаба и видов Вооруженных сил, которые, непосредственно реализовывая концепции этого проекта, сумели в кратчайшие сроки развернуть целую сеть таких курсов, обеспечив их учебно-методическими пособиями, материальной базой и квалифицированным преподавательским составом. Что позволило 1 сентября солдатам, сержантам и старшинам срочной и сверхсрочной службы, по результатам собеседований и направлению командиров частей заполнить учебные аудитории и полигоны краткосрочных курсов. Это были ребята, в основном, из сетей рабочих и крестьян, имеющие достаточно высокий уровень общеобразовательной и специальной военной подготовки, осознанно сделавшие выбор, стать кадровыми военными и посвятить свою жизнь службе Отечеству. Среди многих тысяч таких ребят оказался и я, Кушмухаметов Рашит Файзрахманович, сержант срочной службы. За период службы имел около сорока поощрений командования роты, объединения и по результатам собеседования в августе 1967 года был направлен для обучения на десятимесячные курсы по подготовке младших офицеров в город Харьков.
В то время "хлебосольная" Украина встретила меня радушно и приветливо. Я был поражен масштабами и строгим монументальным величием г. Харькова. Горожане, пережившие войну и немецкую оккупацию, имели особое трепетное и подчеркнуто уважительное отношение к людям в погонах. И, если у меня возникали вопросы справочного характера, то я мог обратиться к любому и получить достоверную и точную информацию по интересующемуся меня вопросу. Мы в то время даже не задумывались, каким неоценимым достоянием и сказочным богатством обладал каждый из нас, проживая в этой стране, которая была единой и монолитной державой, где границы территорий союзных и автономных республик, скорее всего, были условными и понимались всеми, как границы административных территорий. А народы, давно разрушив в своем сознании границы и забыв о принадлежности к какой- либо нации, по своему желанию свободно перетекали из одной территории в другую, где на свой лад обустраивали свою жизнь. И они, как дети великой и заботливой страны, в любых уголках ее необъятных просторов чувствовали комфортно, и самое главное, они везде были востребованы, значимы и являлись важным винтиком сложной и хорошо отлаженной государственной машины.
Как правило, школьный вальс выпускного бала венчал наше детство и мы уверенно, без страха делали шаг во взрослую жизнь, зная, что стройная система государственной поддержки, при нашем старании, дает нам возможность продолжить образование, получить профессию, трудоустроиться, а в дальнейшем обеспечить все условия для достойной жизни. Это небольшое отступление я сделал специально для понимания среды нашего обитания.
Немного погуляв по городу Харькову, бегло ознакомившись с его достопримечательностями, я под вечер прибыл в расположение части, на базе которой были развернуты наши курсы. И, пожалуй, за все время с начала этого проекта, переступив порог контрольно-пропускного пункта курсов, я впервые задумался о мотивах и целесообразности принятого мною решения. В то время, после окончания школы, я уже обучался в казанском танковом училище, но душа моя терзалась, бунтуя против моего выбора, я в буквальном смысле этого слова раздваивался между холодной броней грозного танка производством в офицеры с одной стороны и умиротворением своей души с другой стороны. Бесспорно, все сильные аргументы были за продолжение обучения в училище. И поэтому решение на обретение душевного покоя я принимал долго, почти два месяца и буквально перед принятием военной присяги, я отбросив рациональную составляющую, написал рапорт об отчислении из училища. Рапорт после индивидуального собеседования у начальника училища был удовлетворен и я 16 ноября 1968 года был призван в ряды Советской армии солдатом. Годы службы в армии на должностях рядового и сержантского состава, дали мне возможность в спокойной обстановке осмыслить свой пусть небольшой, но жизненный путь, оценить допущенные ошибки. Родить новые идеи и накопить силы для обустройства собственной судьбы. И появившиеся некоторые сомнения в первые минуты пребывания на курсах, я подавил в себе быстро и решительно, потому что альтернативных вариантов у меня не было и я по сути, без путей к отступлению начал обучение. К началу занятий усилиями уже назначенного начальника курсов подполковника Чечик А.И., командира учебного центра полковника Немировского Б.И., всего преподавательского состава и работников тыла, была проделана большая работа по созданию всего комплекса учебных классов, казарм для проживания и других вспомогательных учебных и тыловых объектов. 1 сентября после торжественного построения и митинга, посвященного началу занятий, представитель министерства обороны под троекратное "ура", разрезал символическую ленточку. Мы после прохождения торжественным маршем, как дельта большой реки, повзводно растеклись в свежевыкрашенные учебные классы и поточные аудитории, технические и тактические полигоны и сразу влились в океан мира знаний. Надо признаться, что исполнители на местах огромного проекта по ускоренной подготовке офицеров были весьма талантливыми и ответственными педагогами. Учебный процесс на курсах был так жестко увязан и пронизан структурно-логическими схемами прохождения дисциплин, что цели учебных программ, как бы само собой нанизывались в одну непрерывную цепь системных знаний. Эта огромная машина учебно-воспитательного процесса, раскрученная по максимуму чьими-то умелыми руками, не давала сбоев и мы, находясь в чреве этой махины, вынуждены были крутиться целыми днями, как белка в колесе, не имея право на остановку. Понимание и признание заслуг руководства курсов, преподавательского состава, и слова благодарности за то, что они не жалея себя, проявляя высокую требовательность к уровню нашей подготовки, шаг за шагом делали из нас, в сущности простых деревенских парней, офицеров-организаторов боя для самых сложнейших радиолокационных систем ПВО, пришло к нам позже через опыт и практику службы. На начальном этапе нашего обучения мы по форме одежды ничем не выделялись от солдат. Потом нам выдали курсантские погоны, но это нас молодых да красивых не удовлетворяло. Наши амбиции требовали стопроцентной курсантской атрибутики: хромовые сапоги и синие шаровары, чтобы девушки на танцах в доме офицеров не отсеивали нас, по комбинированным признакам формы одежды, как второсортных. Вскоре, наши самые предприимчивые сокурсники, по-военному быстро оценив обстановку, разработали несколько каналов поставки бывшей в употреблении курсантской формы, через вороватых старшин танкового и двух авиационных училищ, за доступную нашему жалованию цену. И мы по ночам усердно эту форму штопали, подгоняли и гладили. Однажды командиры 1 и 2 роты наших курсов, выстроив увольняемых в городской отпуск для инструктажа на плацу, были приятно удивлены, увидев перед собой строй опрятно подтянутых, в доблеска начищенных хромовых сапогах. В то время мы очень любили военную форму, берегли ее и всегда содержали в отличном состоянии.
Дом офицеров в Харькове располагался на Холодной горе, рядом с танковым училищем. И курсанты танкового училища всегда выступали в роли хозяев и как не пытались курсанты двух авиационных училищ завоевать лавры первенства, это им не удавалось, так как у танкистов и хватка была сильнее и внутренняя спайка тверже. Нас танкисты приняли в свой круг без вопросов, как своих чернопогонников и в дальнейшем мы выступали, как единая сила против лагеря "голубых". Трения и разногласия между противоборствующими сторонами в основном возникали из-за девушек, но ситуация всегда разрешалась без злости на уровне переговорных процессов, без мордобоя и применения унизительных санкций и заканчивались все эти разборки, как правило, добровольным примирением сторон. И здесь мне хотелось бы намного возразить, а порой и просто крикнуть,- "прекратите лгать и лить грязь на самую стройную хорошо управляемую, преданную и надежную систему государства - армию. Это те менеджеры государства, в купе с думающими людьми всех уровней, затевая одну авантюру за другой, бросали в самое пекло развязанных ими войн и конфликтов, лучшие людские ресурсы Отечества, а подводя итоги своих военных акций не гнушались оболгать и унизить военных, возлагая на них всю полноту ответственности за последствия политических ошибок.
И как пример мне хотелось бы описать ситуацию в армии глазами простого солдата срочной службы. На станцию Бокорица г. Архангельска наша 14 команда - 25 человек призывников из г. Оренбурга, прибыла под утро воинского эшелона. В команде сопровождения и тылового обеспечения эшелона были матросы Северного флота. И мне запомнилось, как на остановках, картавый матрос с автоматом наперевес, маршируя вдоль состава, командовал: "Задрать люки!" матросы превратили железнодорожный состав в маленький корабль. За готовой пищей мы ходили в камбуз, купе называли "каютой", а мыли не полы, а драили палубу и т.д. но порядок на "корабле" держали жесткий и довезли нас до места назначения без потерь и приключений. Со станции Бокорица на автобусе нас отвезли в городскую баню, где у входа нас встретил подтянутый с отменной военной выправкой старшина роты И.Г. Горчаков. В вестибюле бани нас ждал важный, как мне показалось уже не молодой, старший лейтенант, заместитель командира по политчасти Штефанюк А.П. в бане мы помылись и переоделись в военную форму. Нам выдали все новое, вплоть до трусов, маек и портянок. Построив перед баней, представили нас командиру роты капитану Сергееву А.А., офицеру интеллигентного вида, с тонкими и правильными чертами лица, который поздравил нас с прибытием в часть, поинтересовался нашим настроением и, отдав необходимые распоряжения подчиненным по поводу нас, сел в свой семиместный "Газик" и уехал. И вот эта суета командиров вокруг нас, их постоянное внимание и забота, как потом, оказалось, было не показухой первого дня, а была привычной, постоянной и напряженной работой командиров в интересах поддержания на должном уровне нашего боевого духа и настроения. Затем был первый сытный армейский завтрак, который мне запомнился на всю жизнь:
1. Каша рисовая с порционным мясом и подливой.
2. Чай с сахаром.
3. Масло сливочное 10г.
4. Хлеб без ограничений.
Столовая была одноэтажная, деревянная. В зале для приема пищи топились около 14 печей отопления, кроме того, вся топочная технология варочного, моечного цеха и жаровочных плит, а это дополнительно еще около 15 печей, были выложены для топки исключительно дровами и, в целях соблюдения пожарной безопасности категорически запрещалось, даже для растопки применение горюче-смазочных материалов. За этим строго следили дежурные по части. Почему я с такой точностью и интересом описал эти печи? Потому что до получения звания "сержант" я неоднократно заступал в наряд на кухню в качестве кочегара, так как приглянулся старшине, и он, когда строил на инструктаж кухонный наряд, сразу без вопросов, назначал меня кочегаром, мотивируя свое решение простой логикой: физически здоровый деревенский парень топор, пилу держать умеет. А за этой простотой старшины лежал мой труд дровосека и истопника. Через топку печей я пропускал порядка 15 куб.м. сырых дров и до 1 куб.м. сухих досок, которые я потихоньку добывал, разбирая деревянный стадион "Труд" города Архангельска. Если к этому прибавить технологию топки, особенно пяти варочных котлов по 500 литров, где связь с шеф-поваром поддерживалась через кишкофон, в который он, как чумной, выкрикивал команды: 1-й гаси, 5-й разжигай, 2-й притуши, плиту разжигай и т.д. и так целые сутки. А когда я добирался после смены до родной кровати, то замертво падал в постель в объятья уже ступившего глубокого сна. Извините меня за небольшое отступление, но как говорят, путь к сердцу солдата лежит через его пустой желудок, и этому вопросу командиры уделяли очень пристальное внимание. Составлялось и висело в столовой всегда свежее меню - раскладка, в соответствии с которой закладывалась в котел и готовилась пища, выход которой за минусом уварки можно было сверить на специальных контрольных весах. В основном эту процедуру проделывали офицеры, контролирующие ход приема пищи в столовой и ни разу никаких разновесов не обнаруживалось, потому что в то время никто не позволял себе вольности с питанием солдат. Везде был порядок, строгость и учет. И солдаты, окруженные заботой и вниманием, с первого дня были хорошо одеты, обуты и сыты.
Рота наша размещалась в казарме "Восстание", которая с виду представляла собой огромное и мрачное трехэтажное здание Екатерининской постройки со стенами до 1,5 м. название казарма приобрела после бунта и восстания нижних чинов в период первой мировой войны. После небольшого карантина нас распределили по взводам роты командного пункта объединения. С солдатами, которые к этому времени уже отслужили по 2-3 года, у нас сложились хорошие доброжелательные отношения. Никакой дискриминации, издевательств и элементов дедовщины по отношению к нам никто не допускал. И, на мой взгляд, прецедентов такого явления в подразделениях и частях нашего объединения просто не было, потому что командиры воспитательной работы на эту тематику не проводили, и никакой обеспокоенной статистики неуставных взаимоотношений среди военнослужащих даже не доводили.
Центральной фигурой в обучении и воспитании солдат были сержанты. Офицеры проводили занятия по наиболее сложным темам огневой подготовки и были руководителями групп политических занятий. Много работали по привитию сержантам и старшинам методов воспитательной работы и повышению их методического мастерства. И обязательно офицеры лично, по жестко регламентированному ритуалу, готовили взвод к несению боевого дежурства, потому что на них возлагалась персональная ответственность за уровень подготовки функционеров боевого расчета к выполнению боевой задачи. Морально - психологический климат во взводах и в целом роте КП был здоровый. Взаимоотношения среди военнослужащих были ровные, уважительные. Более того, старослужащие солдаты терпеливо обучали нас секретам военного мастерства и, если у нас что-то не ладилось с освоением какого-нибудь норматива, то они в сердцах могли бросить в твою сторону, и то, улыбаясь, самое обидное слово "салага". Они умели, без показухи, большую часть нагрузок, как в боевой работе, так и в суточном наряде взвалить на свои плечи, как бы оберегая нас от перегрузок. Мы все были как одно целое, хорошо обучены и крепки духом.
Распорядок дня и расписание занятий были, как закон и выполнялись неукоснительно до последней буквы. Я не помню случая срыва или переноса занятий. Если в расписании дня записано было: с 16.00 до 17.00 - чистка оружия, то мы без команды подходили к пирамидам с оружием, которое стояло прямо в казарме, в открытых пирамидах без замков, тросиков и решеток. И никому, даже в дурном сне не могло прийти в голову, что оружие может пропасть, и что его могут похитить.
Солдаты никогда не привлекались для выполнения хозяйственных работ, связанных с ремонтом. Это все в казарме производилось силами и средствами квартирно-эксплуатационных частей и служб. Вот такая была армия и это чистая правда.
И когда мне предложили продолжить обучение на курсах по подготовке офицеров, я, опираясь на свой положительный опыт реальной войсковой практики, принял предложение. И в связи с этим после начального экскурса по местам моей солдатской службы, я продолжу описание обучения на курсах. Почти ко всем видам занятий мы относились ответственно. А также довольно эффективно использовали время, отведенное на самоподготовку, отдавая приоритеты, в первую очередь, изучению материальной части РЛ-вооружения и тактику радиотехнических войск. Мы понимали, что именно глубокое изучение этих дисциплин, вооружает нас знанием природы современного боя, помогает овладеть формами и способами успешной борьбы с воздушным противником, эффективными методами максимального использования боевых возможностей техники и оружия. А также учит умело решать управленческие задачи, развивает тактическое мышление и способность уверенно ориентироваться в боевое обстановке. Несмотря на дефицит учебного времени, значительное место в нашей общей подготовке занимала полевая выучка. Важным условием повышения качества и эффективности учебного процесса стало комплексное проведение занятий по тактике радиотехнических войск, материальной части и общевойсковой тактике на учебном полигоне курсов. Это давало возможность курсантам получать хорошие навыки по управлению всеми силами и средствами подразделения при одновременном воздействии воздушного и наземного противника. Вот так в напряженной динамике учений, боев, утомительных марш-бросков с полной выкладкой и суете учебных будней, незаметно пролетели 10 месяцев. Мы вышли на финишную прямую обучения, венцом которой были государственные экзамены и производство в офицеры.
Был все тот зной июня месяца 1968 года и мы, в ожидании очередного экзамена, изнывая от жары, расположившись под прицелами локаторов, ленивого отлеживались в прохладной тени, иногда погружаясь в сон. И тогда городской шум везде снующих машин и их сигналы, отдаляясь от нас, затухали в сладкой полудреме нашего сознания. И вот эту полупрохладную идиллию нашего привала нарушил резкий, хуже комариного зуда, командный голос командира взвода капитана Гункевича:
- Взвод, по отделениям в две шеренги становись!
Эта команда имела эффект разорвавшейся бомбы. Курсанты, как отброшенные взрывной волной, полусонные, испуганно выскакивали из желанной прохлады прицелов, на ходу заматывая портянки и надевая сапоги, становились на обжигающий бетон плаца и замирали в строю, ожидая следующую команду для дальнейших действий. Но следующая команда не поступала, и капитан Гункевич неторопливо, как бы оценивая результат своих мудрых действий, снисходительно улыбался и просвечивая каждого из нас своими колючими и холодными, как рентгеновские лучи, глазами прохаживался перед строем, очевидно не находя нужных сильных глаголов для выражения своего неудовольствия. Мы, как и положено подчиненным, находились в ожидании взрыва красноречия командира и преданно поедали его глазами, полными искреннего раскаяния за содеянное. А он, как всегда, в ходе глубоких и последовательных логических размышлений, находил лидера или, как он иногда выражался, "вольнодумца". И легкое покряхтывание, лукавый с хитринкой его взгляд в мою сторону говорил о том, что на этот раз стрелочником в событиях выбрал меня. Закончив свое короткое, но бурное выступление, капитан скомандовал:
- Сержант Кушмухаметов, ко мне! Взвод, приступить к занятиям.
А со мной проведя воспитательную работу, объявил мне трое суток с содержанием на гауптвахте и отправил на экзамен по основам радиолокации.
Взвод в это время уже толкался у входа в класс радиотехники, формируя мертвую пятерку, куда, как правило, отбирали самых сильных курсантов по предмету обучения. Я был включен в список пятым и в класс зашел, завершая пятерку. Меня поразило торжественное убранство класса, чистота, благоуханье многочисленных букетов живых цветов. Стол комиссии ломился от разных прохладительных напитков. Нервы курсантов были до предела натянуты, как тетива лука, перед пуском стрелы, а у членов комиссии, наоборот, настроение приподнятое, почти праздничное. Я, справившись с вдруг нахлынувшим волнением, чеканным строевым шагом подошел к членам комиссии, доложил о прибытии, взял билет и, уяснив вопросы, доложил о готовности отвечать без подготовки, чем привел капитана Гункевич в небольшое замешательство и он, привычно покряхтев, посоветовал мне немного подготовиться. Я, отобрав необходимые для схемы и диаграммы, по ходу изложения вопросов, да и после окончания ответа дополнительных вопросов у членов комиссии не было. Поблагодарив за содержательный ответ, они меня отпустили. Из класса я вышел придавленный тяжелым чувством неотвратимого ареста, изоляции от общества и глубоко вздохнув по этому поводу, встал в сторонке, потупив глаза. Капитан Гункевич, проходя мимо по коридору, скорее для себя, чем для меня, буркнул себе под нос:
- За отличную сдачу экзамена по радиолокации снимаю ранее наложенное взыскание.- И не сбавляя темпа, прошел мимо меня. Через многие годы, прогнозируя и оценивая эти события уже через призму собственного опыта воспитательной работы, я смог по- настоящему объективно оценить достоинства и недостатки моего командира взвода капитана Гункевич. Это был отличный офицер, который имел очень высокую профессиональную подготовку и богатый войсковой опыт, обладал хорошими навыками воспитательной работы. Требовательный к подчиненным и в первую очередь к себе. Тонкий психолог, улавливающий даже незначительные отклонения в морально- психологическом климате взвода. И, несмотря на то, что в моей первой офицерской аттестации, капитан Гункевич, как основной недостаток характера, отметил "высокомерие", я нашел в себе мужество трезво оценить его действия и, не затаив обиды, принял это, как предостережение на всю оставшуюся жизнь, мудрого и чуткого наставника. И это был для меня первый урок правды, в соответствии с выводами которой
я долго и болезненно подавлял в себе гордыню, изживал из своего духа один из самых скверных пороков человечества. И, похоже, мне это удалось, так как в дальнейшем ни один из моих командиров "высокомерия" в моем поведении не уловил. А суть этого урока "жалеть значит не жалеть" я в дальнейшем использовал в своей работе, особенно при оценке личных и деловых качеств своих подчиненных, где старался быть максимально объективным, чтобы ненароком не свалить их на ложный уровень самооценки, и кажущегося благополучия. Заканчивая эту часть своих рассуждений, я хотел бы подчеркнуть некоторые детали. Деталь первая - характерной чертой взаимоотношений курсантов и командиров, курсантов и преподавателей в те годы было то, что они строились чисто на деловой уставной основе. И вторая деталь - на курсах хотя и существовала достаточно тесно увязанная учебно-воспитательная система, однако она не подавляла волю и индивидуальность курсанта, а наоборот их развивала, что видимо, являлось фундаментом морального здоровья наших выпускников.
Благодаря усилиям командиров, политработников, преподавательского состава, всего личного состава, трудности первого года формирования и становления курсов были преодолены. О чем свидетельствовали результаты первых выпускных экзаменов. В акте комиссия записала: " За истекшие 10 месяцев курсы сформировались и организованно окрепли, как вполне законченное военно-учебное заведение, способное готовить квалифицированные офицерские кадры для радиотехнических войск ПВО страны". Этот вывод был подтвержден первым выпуском офицеров 10-тимесячных курсов. 90% выпускников окончили курсы на "хорошо" и "отлично" можно сказать с гордостью: первый экзамен курсы успешно выдержали, и я в нем играл не последнюю роль.... После сдачи государственных экзаменов, нас в спешном порядке начали готовить к производству в офицеры. Формировали личные дела офицеров, производили окончательный расчет с учебным центром, по всем видам солдатского довольствия. Делали последние примерки уже почти пошитой офицерской формы. Должен признаться, все эти заботы были приятные и мы в них погружались с удовольствием. Вот так за приятными хлопотами прошло время, подъехал начальник строевого отдела из Москвы с подписанным приказом Министра обороны о присвоении нам первого нам офицерского звания "младший лейтенант". В этот же день мы надели новенькую с иголочки офицерскую форму. На складе получили все, что нам причитается по нормам, вещевое довольствие, а в финчасти двухмесячное денежное содержание. Вещевое имущество я упаковал в матросовку и подготовил для отправки богажем. Купил железнодорожный билет на поезд "Днепропетровск-Барнаул", который шел через Оренбург. Производство в офицеры, как всегда в жизни бывает, сулило нам две новости: первая плохая - по приказу МО СССР А.А. Гречко, мы должны были постоянно носить повседневную форму одежды для строя (т.е. сапоги, портупею), а в зной и жару это была настоящая пытка. Вторая хорошая - прямо перед нашим выпуском прибавили 20 рублей к окладу по должности. А это по тем временам было существенное укрепление денежного довольствия офицеров. И мы воодушевленные очередным вниманием и заботой партии и правительства, произносили слова клятвы, на митинге, посвященном первым выпускникам курсов, - и впредь отдавать все свои силы, знания и энергию усиленному выполнению задач, поставленных партией перед вооруженными силами, по укреплению оборонного могущества нашей Родины. Эти слова для многих из нас стали впоследствии программой действий на всю службу.
А пока в этот торжественный день мы прощались со знаменем учебного центра, и, чеканя шаг равными рядами, последний раз проходили по плацу под бодрый егерский марш военного оркестра и звон серебряных монет под ногами марширующих колонн и их сверкающие на солнце блики, создавали впечатление звездного дождя ниспосланного всевышним свету воинству. Выпускной банкет был назначен в кафе дома офицеров, и мы с друзьями решили образовавшийся резерв времени посвятить прощанию с городом, а также ставшими для нас дорогими и близкими людьми: командирами и некоторыми преподавателями. Первым мы посетили на съемной квартире капитана Гункевича и на равных посидели " за соленым огурцом", где во время приятной беседы я для себя вынес еще одно поучительное предостережение моего командира:
- не пить вино,
- не пить пиво,
- не пить государственный спирт,
- не пить за чужой счет.
А за свой счет не сопьешься!
И я, как губка, впитал суть этих незатейливых, но довольно эффективных установок на спасение человека от возможной алкогольной зависимости, принял их для себя, как норму поведения и образ жизни. А содержание этих табу были гениально просты:
- первые два пункта предполагают, что доступными основными спиртосодержащими напитками на мальчишниках и при одиночных возлияниях на короткой ноге, являются вино и пиво, формируются группы по интересам, и, как правило, через эти сообщества любителей вина и пива, человек приобретает устойчивый интерес к спиртному и своему сообществу. Потребность выпить с собутыльниками после получки по малейшему поводу и, даже без повода, просто для поднятия настроения, пустого разговора и куражу, это верный путь в трясину запойного пьянства;
- вторые два пункта - это элемент халявы. Тут для характеристики достаточно русской пословицы: "На халяву и уксус сладкий", которая отражает способность человека потреблять халяву без меры для потери пульса, что приводит к быстрому и неотвратимому спаиванию. И, наконец, самым важным пунктом, которого надо придерживаться, остается пятый пункт. Свои деньги всегда подсчитаны, и социально правильно ориентированный человек, никогда не будет создавать бреши в семейном бюджете в угоду пьянству.
С точностью королей, назначенное время "4" выпускники курсов со всех уголков огромного города Харькова подтянулись и заняли позиции за фуршетными столами в ожидании тоста, который произнес начальник курсов. Речь его была короткой заквашенной на сильных эмоциональных сюжетах нашей учебы. И многие подхваченные стихией чувств начальника, не смогли сдержать непрошенных, но счастливых скупых слез, которые, стекая по щеке, как сверкающие капли серебра, гулко падали в бокал с божественным напитком солнца, заставляя его спокойную гладь волноваться и искриться всеми цветами радуги под звуки фанфар военного оркестра и троекратное "ура" счастливых новоиспеченных офицеров.
Процедура банкета в честь новоиспеченных офицеров проходила в строгом соответствии с традициями, принятыми в среде русского офицерства. Деловито, без излишней суеты и словоблудия, произносились тосты, держа руки с рюмками на "Караул", залпом выпивали. Присутствующие на торжествах дамы зачарованно смотрели в глаза своих избранников и находились в состоянии неописуемого восторга от блеска, золотом отсвечивающих погон звездочек и парадных ремней, по золотым и серебряным нитям которых в карусели веселого танца, переливаясь насыщенными красками, как бы сполохи северного сияния. Вечер подходил к концу. Начальник учебного центра произнес последние напутственные слова и поднял фужер, произнеся тост: "Во славу русского оружия". Выпив рюмки до дна, мы начали подходить, благодарить и прощаться с командирами и приглашенными на банкет преподавателями. После этого мы сдержанно попрощались с друзьями и однокурсниками. И каждый из нас, прощаясь, понимал, что завтра судьба разбросает их от Карпат до Сахалина, от заснеженных вершин Кавказских гор до островов Ледовитого океана. И кто знает, может, дороги их судьбы больше никогда не пересекутся, и эти последние минуты трогательного прощания могут быть последними в их жизни. С банкета мы уехали на дежурном трамвае втроем: я, Буров С.И. и Матвейчук Г.А.
Так получилось, что мы на курсы приехали одновременно, попали в один взвод. За 10 месяцев сблизились и подружились. И в последний день ехали мы оживленно, обсуждая какую-то очень интересную для нас тему, и за разговорами забыли, что дежурный трамвай делает остановки только по требованию. И проезжая свою остановку, спохватившись, мы десантировались с трамвая на ходу. Лично я, коснувшись ногами земли, немного пробежав по ходу движения, споткнулся и, сделав один оборот через голову, два через правый бок, упал, почувствовав острую боль в запястье правой руки. Ребята, увидев мое не совсем удачное приземление, подбежали ко мне, и обеспокоено осмотрев мою больную руку, наложили шину из подручных материалов. И остаток ночи мы втроем провели в травмпункте, где, сделав снимок, наложили мне на правую руку гипсовую повязку.
А под утро, с первыми лучами восходящего солнца, мы трое, немого уставшие и потрепанные первым испытанием судьбы на прочность, с легким ранением и царапинами без потерь, вернулись в расположение учебного центра. Немного постав и собрав вещи, я попрощался со своими лучшими друзьями и поспешил на железнодорожный вокзал к проходящему поезду "Днепропетровск - Барнаул". На вокзале послал телеграмму домой, в надежде, что кто-нибудь встретит и поможет мне справиться с моими баулами, так как загипсованная рука на месте перелома еще сильно болела.
Из Харькова я уезжал в весьма подавленном состоянии духа. Во-первых, мне очень не хотелось своей травмой вызывать чувство беспокойство и тревоги у мамы. Во-вторых, факт учебы на курсах я от мамы и родственников скрыл, вследствие этого я пытался смоделировать их возможную реакцию, на мое появление в офицерских погонах. Вот с такими невеселыми мыслями я сел в поезд, уложил вещи в купе, и, заняв место у окна, погрузился в глубокие размышления, пытаясь хоть умозрительно разрешить, опасно нависающий снежный козырек, груз проблем. В процессе этих раздумий я не слышал, как, дав последний сигнал, состав медленно отошел от платформы и, быстро набирая скорость, устремился на восток, отсчитывая стыки рельсов стальной магистрали, мерным перестуком колесных пар вагона.
В открытое окно купе, вместе с шумом двигающегося состава, врывался шлейф свежего воздуха, наступившей вечерне прохлады, который обдувал шею, лицо, руки, проникал под расстегнутый ворот рубашки, пеленал и успокаивал разгоряченные мускулы моего натренированного тела.
В купе через некоторое время я обрел душевное равновесие, успокоился, проблемы сами собой, разрешаясь, отошли на второй план, уступая место воспоминаниям детства, которое я эпизод за эпизодом извлекал из кладовых моей надежной памяти.
2. Детство.
Родился я 8 июля 1946 года в семье потомственных казаков Кушмухаметовых. Рос в селе Чесноковка в крестьянской избе под соломенной крышей. Двор был обнесен плетнем из краснотала, во дворе были все необходимые надворные постройки: сараи, небольшая кухня и банька. В избе были две раздельные комнаты, которые выходили на общий холодный коридор, срубленный из сосновых пластин. По всей вероятности обстоятельства или отсутствия денег и материалов, не позволило отцу завершить оборудование этой постройки под жилое помещение. И сколько я себя помню, он так и остался недостроен, без потолка и приличных полов. Холодный коридор, так называемая большая комната, был новым пристроем, потолки, стены и полы были без краски, выскобленные до желтизны, которые придавали ей некую таинственность и строгую торжественность. В левом углу комнаты в искусно пошитом с элементами национального колорита шатре из простого ситца стояла единственная на весь дом кровать отца и матери. посреди комнаты висело большое зеркало, деревянный резной орнамент, обрамления которого украшали искусственные цветы. Справа по углам стояли два напольных обитых разноцветной жестью с хорошими внутренними замками сундука, где мама хранила самые ценные вещи нашей семьи, а также сахар, печенье и пряники. В этой комнате родители принимали наиболее важных и дорогих гостей. Официального запрета на посещение родительской половины нам не устанавливали, но, тем не менее, мы старались без приглашения или без особой надобности туда не заходить, она была, как бы святая святых нашего дома. Вторая комната была поменьше размером и выполняла функции кухни, столовой и детской. Входная дверь в нее плотно не подходила, и несмотря на неоднократные попытки мастеров, ситуация не менялась, щели оставались и зимой. Через них продолжало парить и намораживать лед, и время от времени ребята постарше скалывали его и убирали. Комната, несмотря на свои маленькие размеры, вмещала многое: огромную русскую печь, печь - галанку с плитой и чугунным котлом на 25 литров, которая топилась в дымоход русской печи через трубу из толстой жести. Между галанкой и стеной были сооружены деревянные нары, застланные серой добротной кошмой. За аркой, если можно так назвать дымоход галанки, на пяточке между двумя печками располагалось царство моей мамы: кадки, скалки, сепаратор, кастрюли и прочее добро. Между дверным косяком и русской печкой висел рукомойник, под рукомойником стояло ведро. Кроме этого, зимой после отела в комнату заносили теленка, после окота - ягнят, козлят, весной под нарами в корзинах располагались гусыни на яйцах и высиживали гусят. Несмотря на кажущуюся примитивность перечисленных мною предметов, убранство нашей комнаты, все имело логику, и каждый предмет нес двойную, а порой и тройную, функциональную нагрузку, потому что семья у нас была очень большая: детей 10 человек, отец, мать - всего 12 человек. Мать и мы, дети, в основном кружили в описанной выше комнате. Все действия происходили на нарах, кто-то играл, кто учился в школе, делали попытки готовить уроки, малолетние кружились около мамы, на ее пяточке, в надежде получить что-нибудь вкусное или хотя бы полизать сепараторные стаканы с остатком сметаны. С нарами у нас связано было все детство, да и не только детство. На ночь мы укладывались спать на нарах на кошму, под голову клали телогрейки, которые мы носили, укрывались большим овчинным тулупом. Младших укладывали спать по центру, т.к., когда тулуп ночью перетягивали с одного конца на другой, центр был всегда под тулупом. На нарах мы принимали пищу, для чего мама стелила скатерть, по центру скатерти ставила огромную алюминиевую чашку с затирухой. Каждый из нас садился со своей деревянной кондейкой и ложкой, причем объем кондеек зависел от возраста ребенка. Мама сама половником разливала суп и давала по кусочку хлеба. Кондейки мы довольно быстро опустошали и протягивали маме за добавкой, как правило, мама готовила впрок, и добавку получали почти все. Потом ставили самовар, и пили чай. Сахар мама крошила специальными щипчиками и каждому давала по кусочку, остальной запас сахара лежал, завернутый в платок, рядом с ней. И если кто-нибудь из нас, поддавшись соблазну, проникал в платок за дополнительным куском, мама сильно огорчалась и бросала платок с сахаром на пол со словами: "Ешьте". И тут наступала гробовая тишина. Мы потихоньку сползали с нар, собирали сахар в платок и отдавали маме. Нары иногда мы использовали и как сцену для демонстрации различных детских постановок и концертов для членов нашей большой семьи. Центральной фигурой, вокруг которой формировались и цементировались отношения в нашей семье, была мама. Она целый день была в нашей половине. Отец у нас был председателем колхоза, и целый день, а порой и ночи был на работе. Но мама очень ловко и умело прививала любовь и уважение к нему. В результате отец для нас стал непререкаемым авторитетом. Мы боялись даже его взгляда, хотя он был человек по натуре добрый, и любил каждого из нас не меньше мамы. Мама была немногословна, да и некогда было ей упражняться в лирике и заниматься утомительной для обеих сторон воспитательной работой. Но она всегда владела ситуацией, и знала наше душевное состояние, и при необходимости деликатно, двумя - тремя с горечью высказанными словами могла очистить нашу совесть на многие годы. Уже, повзрослев, формально выйдя из под влияния отца и матери, и даже, когда их не стало, мы продолжали жить в соответствии с их установками, в фарватере************** огней, зажженных в нашей душе, их беспокойными сердцами, соизмеряя все свои поступки и действия через призму их строгой родительской оценки. Уложив детей спать, мама, как правило, проводила вечернюю поверку по головам, а затем долго еще колдовала у себя на пяточке: месила тесто, штопала носки, чинила одежду, ставила сушить валенки, уходя, подходила к нарам, поправляла тулуп, гасила лампу и шла отдыхать. Сколько мама отдыхала, никто не знает, потому что рано утром, еще затемно, не зажигая лампу, она пыталась разжечь русскую печь, и этот процесс был для нее сущим наказанием. Сырые осиновые поленья никак не хотели поддаваться огню, сухие щепки и угли, специально заготовленные для растопки, тоже не могли разгореться и набрать жару, под скатывающимися с поленьев водяными пузырями, которые шипели, набирали силы, лопались, орошая угли и разгорающиеся щепки, слизывая с них небольшие языки пламени, заставляя их дымиться. Холодный дымоход не справлялся с тягой, и дым возвращался в топку. Мать неистово дула, пытаясь вновь раздуть тлеющие угли и щепки. Дым клубился в топке, и, вырываясь наружу, застилал глаза, попадал в органы дыхания, заставляя маму кашлять, тереть глаза вымазанными в саже руками. В эти минуты она проявляла завидное терпение, спокойно переживая тяготы и лишения, выпавшие на ее женскую долю, и продолжая борьбу за огонь в топке русской печи, жар в ее сводах и тепло в ее кирпичном саркофаге, которые, распространяясь по комнате непременно должно обогреть и накормить душистым караваем ее большую семью. И вот эта цель заставляла ее вновь и вновь, кашляя и чертыхаясь, дуть на угли, пока осина, отплакав и высушив свои слезные каналы, сначала неуверенными синими язычками, а затем и охватывая пламенем всю поленницу в топке, разгоралась и горела с каким-то гулом. Мама, прикрыв вьюшку, как бы успокаивала ее, заставляя отдавать сводам топки всю тепловую энергию от горения дров. Мать, довольная результатом своей работы еще некоторое время сидела и смотрела на огонь, затем закрывала дверку и под тусклый свет керосиновой лампы без стекла принималась хлопотать около деревянной кадки с подошедшим тестом. Затем разжигала печь галанки и начинала готовить завтрак для начинающих пробуждаться детей.
Просыпаясь, мы не спешили выскакивать из-под теплого тулупа, потому что печка только разгоралась, а за ночь комната сильно выстуживалась, окна промерзали причудливыми узорами насквозь до подоконников. Из рукавов и незаштопанных дыр тулупа тепло нашего дыхания, превращаясь в пар, тонкой струйкой поднимался вверх, почти до потолка. Лежа под тулупом, мы вполголоса разговаривали. Старшие рассказывали небылицы и страшилки, которые заставляли нас плотнее жаться друг к другу. А когда тема была смешная, то мы сдержанно похихикивали. А когда в комнату входил отец, все разом замолкали. Отец неспеша подходил к рукомойнику и начинал свой утренний туалет, напевая с особой душевностью старинные татарские песни, выводя самые замысловатые уровни загадочной мелодии. И раскрывая в незатейливых словах, глубину сложных драматических сюжетов старины. Мне очень нравились эти эксклюзивные сольные концерты отца. Я, как бы подхваченный энергетикой этих песен, мысленно уносился на крыльях чарующих звуков в те далекие времена песенных событий.
Отец уходил, но мы еще долго находились во власти песен, и некоторое время лежали молча, каждый по- своему переживая услышанное. Наконец, мама давала команду на подъем, и тут начиналось что-то невообразимое над нарами. Начинали летать вдруг ожившие телогрейки, подушки, тулуп и все, что находилось под руками и могло использоваться для выяснения отношений. Причем в этой вакханалиш участвовали все 100% детей, девочки и мальчики, старшие и младшие, за исключением Фаткрахман абия, который к этому времени уже обзавелся семьей и жил с молодой женой Марьям женги отдельно. Все заканчивалось, как и начиналось, без вмешательства мамы. Школьники, как бы спохватившись, в условиях жесткого дефицита времени начинали лихорадочно искать свои школьные принадлежности: тетради, книги, сумки, форму, галстуки. Равиль, которому было 3 годика, сообразив, что пора ретироваться, потихоньку заковылял к маме на пятачок. А я, с трудом подняв с пола на нары тулуп, тоже вслед за Равилем шел к маме поближе, к уже задышавшей теплом печке. А ученики, как бы заключив временное перемирие, дружно разбирали завалы, под которыми умудрялись находить свои принадлежности: мятую форму, самошитые и редко фабричные сумки. Вот Дамир абый, накануне принятый в пионеры и дороживший своим пионерским галстуком, не в силах сдержать вдруг накопившиеся слезы, отчаянно пытался вытащить у теленка, перетирающего челюстями, последний фрагмент его нового кумачового галстука. Вот Хусаин абый, не сумев достать свою любимую ручку с цыганским пером, как ужаленный выскочил из под нар, не выдержав атак агрессивной гусыни. И таких курьезных эпизодов в нашем детстве было великое множество, и все описать не представляется возможным. Так росли и учились наши старшие братья и сестры. Также продолжали расти и учиться мы с Равилем в окружении той же обстановки, которая, практически, не менялась. Меню на завтрак в нашей семье было не сложное, и многие годы оставалось неизменным:
1. Кислое молоко.
2. Чай с сахаром.
3. Хлеб без ограничений.
Зимой кисло молоко на завтрак подавалось переохлажденное с ледяной корочкой, которую мы, усевшись вокруг кастрюли, деревянными ложками разбивали, и до ломоты в зубах лакомились хоть и студеным, но весьма полезным и сытым молочным продуктом. Поэтому, когда пили горячий чай, то старались подольше держать во рту, таким образом, восстанавливая температурный баланс и отогревая зубы и десны.
В 50-е годы в селе было две школы, русская и татарская. Гульминур апай, Рафика апай и Гибодрахман абый учились в татарской школе, а Дамир абый, Хасан абый и Хусаин абый посещали русскую школу. В школу все старались попасть пораньше, чтобы до начала занятий, в нормальных условиях, сидя за партой, успеть приготовить домашние задания по арифметике и письму.
Проводив детей в школу, мама устало присаживалась на краешек нар и, как бы стесняясь временного безделья, выпивала пиалушку чая, в непривычной для детской комнаты тишине, которую иногда нарушали: Равиль, задавая маме какие-то вопросы и требуя на них ответы, да ягнята с козлятами, которые в своей клетушке устраивали своими маленькими рожками шумные силовые бодания. Я все больше отмалчивался и сидя у окна смотрел, как от тепла на глазах таяли и исчезали ледяные узоры на окнах, стекая на подоконник, а с подоконника по желобкам в специально подвешенные бутылки. Мать же, завершив свое короткое чаепитие, проворно вставала и, слегка улыбнувшись нам, малышам, принималась за стряпню, последовательность которой была тесно увязана с функциональной готовностью русской печки:
- когда поленья, догорая, начинали обрушиваться угольками, мама подтягивала их кочергой, выравнивала и начинала жарить лепешки (кабыртма), беляши и пирожки с картошкой.
Первую лепешку мама отдавала нам. Равиль ее обильно смазывал свежей сметаной, неуклюже орудуя кисточкой из гусиных перьев. После этого мы, облизывая вымазанные сметаной пальцы, с удовольствием съедали лепешку.
Во время большой перемены, за маминой стряпней приходили делегаты с обеих школ, после которых стопка лепешек заметно таяла.
- когда все поленья в топке печи почти догорали и горящие угольки, как пылающий ковер расстилались по дну топки, мама в печь ставила два чугунка с ингредиентами для жаркого, большой для семьи, маленький для отца.
- когда угли, догорев, начинали тлеть, иногда еще вспыхивая веселыми искорками и играя разноцветными последними огненными разводами, отдавая последний свой жар перед угасанием топки, мама неспеша, кочергой начинала выгребать угли и с помощью совочка клала их в приготовленные большие чугунки, чтобы в дальнейшем использовать их для растопки.
Хлеб мама выпекала четырех видов, булочки, плетеные слоеные хлебца, караваи.
Горячая перекрышка печи использовалась в семье, как домашний доктор. Простуженных детей с телогрейками мама отправляла на печь, где отчихав и откашляв,
прогревшись до последней косточки и высушив сопли, прогнав остатки хвори отваром из целебных трав, больные через два дня спускались, как ни в чем не бывало. Вот так, радикально используя многие полезности русской печи, жила в деревне наша мама, формируя нравственное и физическое здоровье своих детей. Когда мама заканчивала стряпню, по всей избе распространялись возбуждающие аппетит запахи: душистого свежеиспеченного каравая, заквашенного на хмельных дрожжах; томящегося в печи жаркого на дурманящих дух приправах и мягкого грудного аромата только что выдоенного парного молока.
Мама, сунув мне с Равилем по пирожку с картошкой, загоняла на печку, сама мыла полы, вытряхивала половики, после чего в доме становилось свежо и светло. К этому времени после наряда на завтрак приходил отец. Мама спешно накрывала завтрак, вытаскивала маленький чугунок из печи, ставила на скатерочку на краю нар, и открывала крышку. Пар, как дым из волшебной лампы Алладина, поднимал и распространял по избе невероятный вкус тушеной картошки, мяса и заправленного приправами насыщенного бульона. Вопреки нашему желанию по зову желудка, мы с Равилем, как по команде, спускались с печи и начинали кружить около отца, тщательно маскируя свои действия под какую-нибудь игру. Отец сидел на перевернутой табуретке около нар и молча ел, стараясь не замечать нас. Заветный чугунок стоял на скатерти. Я, на правах старшего, пытался заглянуть в него. Отец, поймав мой весьма откровенный взгляд, распорядился налить нам в кондейки жаркое, которое мы с удовольствием уплетали за обе щеки, не понимая того, что отец щедро угощал нас, не доедал сам. И позднее, когда наступит понимание, нам станет глубоко стыдно за свою детскую несдержанность.
Одежду по тем временам мы с Равилем имели довольно приличную: самошитые байковые рубашки с большими белыми пуговицами и такие же байковые шаровары на резинках. Теплыми шерстяными носками нас снабжала Мархаба абкай. Зимой играть на улицу ходили в подшитых валенках и телогрейках не по росту, через рукава которой была протянута веревка с пришитыми шерстяными рукавицами.
После завтрака отец, спешно собравшись, уходил. Мы тоже, кое-как одевшись, выскакивали во двор. Двор у нас был просторный, обнесенный вкруговую плетнем из краснотола, где, особо не загромождая двор, размещались сараи для крупно - рогатого скота, овец, козлят, курятник. Просторная кухня с амбарами для хранения зерна и другие вспомогательные постройки. Ворота были простые из жердей в пять ниток, слева была калитка, но мы всегда пользовались кратчайшим путем. Если надо было в третью бригаду или к Гизинур аби, то мы себя не утруждали ходьбой вкруговую, а лезли прямо через плетень. Зимой к этим переходам были протоптаны тропинки о сухой краснотол, в местах, где мы лазали, обламывался, оголяя жерди, со временем образуя настоящий проем в плетне. Летом эти проемы мы сами заделывали лазником, чтобы куры не перелетали в чужие дворы нести яйца, за этим очень строго следили все, потому что куриное яйцо было самой ходовой валютой в деревне. За одно яйцо можно было пройти в кино, его можно было обналичить в магазине, а также за десяток яиц можно было выручить приличные деньги, продавая команде или пассажирам, проплывавших по Уралу пароходов. И поэтому, когда из курятника весело кудахча, выскакивала курица, то весь двор наполнялся праздничной атмосферой ликования и радости. Кудахтать начинали куры не только в нашем дворе и курятнике, радость находила поддержку среди кур даже соседних дворов. А петух, в знак благодарности, как галантный кавалер, подбоченись с особой ритуальной гордой осанкой и нежностью, бочком нарезал вокруг нее круги, то, вдруг подпрыгивая, то коготками ножек и шпор, рыхля грунт, находил дождевого червячка, и награждал свою рябу, за успешное завершение биологического цикла.
Во дворе на нас дохнуло свежим морозным воздухом и мы, прищурив глаза, посмотрели на белое покрывало девственного снега, которое под яркими лучами зимнего солнца, преломляясь на ледяных гранях кристалликов снежинок, вспыхивало разноцветными зайчиками. Немного справившись с охватившим нас волнением от потока, нахлынувшего на нас свежего воздуха и впечатлений от красоты морозного утра, мы, поеживаясь, поглубже запахнули телогрейки, затянув их кушаками и с видом очень занятых людей решительно направились по тропинке в сторону проема на плетне, через которую быстро попадали на территорию третьей бригады. Она имела обособленную производственную территорию, где были сараи и карды для буков, конюшня для рабочих лошадей, складская зона, производственная столярная мастерская с довольно высоким уровнем выполняемых работ. Даже изготавливали колеса и полозья для повозок, бочки и кадушки из мореного дуба и многое другое, в чем появлялась потребность в ходе ведения сложного хозяйства бригады. Поэтому эти первичные хозяйствующие субъекты строились и функционировали на принципах самодостаточности и, как правило, редко пользовались услугами внешних поставщиков. Разумеется, нас с Равилем меньше всего интересовал сложный производственный механизм бригады. Мы, как и другие мальчишки с нашей округи, тянулись к лошадям. В бригаде были, в основном, спокойные и объезженные рабочие лошади, и мы, дети, их не боялись, но получить лошадь было не просто. В конюшне было два конюха, Махмат абзый и Сафа абый. Они очень любили лошадей и давали им хороший уход: чистили и скоблили, начесывали гривы и хвосты. И когда лошадей выводили на улицу, их бока лоснились и блестели на солнце, а начесанные гривы и хвосты, как после хорошего шампуня, сверкали каким- то насыщенным цветом, волнуясь на ветру. Мы с восторгом смотрели на неспешную и основательную работу конюхов. Завершив свою работу, конюхи выпускали лошадей в карды, освобождая конюшни. Вот тут начиналась наша работа. Мы с большим усердием чистили от навоза, скоблили и подметали полы в стойлах и на проходе. Убирали остатки сена и соломы из кормушек. Работа кипела то тех пор, пока конюхи, наблюдавшие со стороны за нашей суетливой работой, не останавливали нас, удовлетворенные результатами нашего труда. И я, оценивая логику и мудрость двух мрачных конюхов, которые совершенно оправданно и жестко отучали нас от халявы, утверждая в нашем детском сознании суровую жизненную аксиому: "За все в этой жизни надо платить!" и мы оплачивали свое катание на лошадях посильной работой на конюшне. Многие из нас переступали порог конюшни, не имея представление о верховой езде. И конюхи вынуждены были учить нас азам практической езды: правильно сидеть на лошади, правильно держать осанку при скачках рысью и галопом. Они, в буквальном смысле каждого из нас, вывозили до уровня самостоятельной езды. Конюхи, с учетом приобретенных нами навыков, подбирали и закрепляли лошадей, чтобы исключить возможные случайность и обеспечить безопасное катание. Лошадей мы гоняли поить на реку Чесноковку, где были подготовлены длинные специальные проруби для скота. Края проруби со временем обрамлялись отшлифованными ледяными бортиками.
Получив лошадей, мы приходили в неописуемый восторг. Наши ребячьи сердца переполняла радость, а в глазах загорался бесовский огонь, пока еще неосознанной, но неограниченной власти над самым красивым и совершенным творением живой природы - лошадью. И мы, упиваясь этой властью, управляли ею. Лошадь повиновалась и выполняла все наши команды. Сидя верхом, мы чувствовали могучую игру и внутреннюю силу ее совершенных мускул. Красивая и благородная ее поступь нас просто опьяняла, и мы неслись по склону с улюлюканьем и гиканьем, передавая свое состояние лошадям, которые, заражаясь нашим настроением, возбуждались, дугой выгибали шеи, ржали под натянутыми уздечками, многократно обостряя наши ощущения чувством полета, парением над землей. И в какой-то момент мы просто растворялись в заметеленном копытами, стремительно сбегающем к реке снежном вихре. Напоив лошадей, мы еще долго выгуливали их за околицей, порой до крови разбив свои копчики на неоседланных лошадях. Где-то перед обедом мы разгоряченные и румяные от легкого мороза, неуверенной походкой после скачек, возвращались домой. Но домой в тепло заходить не спешили. Равиль брал самодельные санки, тяжелые на дубовых полозьях и мы шли кататься на санках. Наша санная трасса начиналась прямо перед домом и пролегала по извилистой накатанной зимней улице, которая полого спускалась до самой речки. Достоинства спуска были неоспоримы, скорость спуска позволяла нам, детям, хорошо управлять санями, длительный и предсказуемый спуск доставлял нам истинное удовольствие. Но обратный подъем не предвещал ничего хорошего. И мы, как правило, скатываясь вниз, поджидали попутную подводу, за которую, зацепившись веревкой, въезжали на исходную точку спуска. И такой подъем на буксире имел свои прелести, мы образовывали целый санный поезд, до 7-8 санок, и в ходе транспортировки весело шутили и переговаривались. Но если попутного транспорта не было, то нам приходилось пыхтеть и везти сани из последних сил на подъем. Задубевшие валенки скользили и мы неоднократно падали на колени, разбивая их в кровь, но к цели шли упорно и в конце концов высота нам покорялась и мы снова счастливые неслись с горки, громыхая дубовыми полозьями по насту. На ледяных кочках санки подбрасывало и кидало в сторону и они, как неуправляемые, свободно гуляли по всему полотну дороги, и тут самое важное было, следить за спуском и не прозевать поворот, потому что, если заранее не притормаживать и ногой не подкручивать поворот, санки выбрасывало за бортик дороги и опрокидывало. А мы, в лучшем случае, отделывались легким испугом, оказавшись в мягком снежном сугробе. Мы катались до тех пор, пока наши ручонки не становились красными от мороза, а рукавицы, неоднократно побывавшие в снежных сугробах оттаяв от тепла рук, окончательно промерзали и превращались в ледяные колотушки. Валенки, черпая через голенища снег, который тоже оттаивал, наполняя влагой и сыростью их теплое чрево, постепенно уступая место холоду. Холод начинал наступать со всех сторон. Равиль начинал подпрыгивать и дуть на ручонки. Это был тревожный сигнал. И мы бежали домой, пытаясь на ходу отогреваться. Дома быстро раздевались, на ходу выскакивая из валенок, босыми ногами, так как промерзшие носки оставались в валенках. Быстро заскочив на печку, мы босыми ногами упирались в ее горячие бока. Тепло, постепенно обволакивая и отогревая нас, проникало в каждую нашу клеточку, и мы засыпали. Мама собирала нашу разбросанную одежду, ставила валенки и раскидывала носки, варежки и телогрейки сушить на печке.
После уроков школьники домой возвращались почти одновременно, и изба наполнялась их возбужденными голосами. Они, перебивая друг друга, пытались поделиться школьными новостями и впечатлениями от уроков. От этого гвалта и искреннего заливистого детского смеха, мы с Равилем просыпались и, протирая сонные глаза, нехотя спускались с печки. Увидев нас, Гильминур апай и Рафика апай подбегали к нам, обнимали, целовали, подхватывали на плечи, бурно выражая свои сестринские чувства. Это был для них какой-то миг, когда они могли немного побыть обыкновенными девчонками, поиграть с малышами, а дальше начиналась проза жизни и сложных отношений среди разновозрастных детей многодетной семьи. Моим старшим сестрам выпала тяжелая доля, нести на своих хрупких плечах груз многочисленных забот о малышах, по поддержанию порядка в доме и оказанию посильной помощи маме при ведении домашнего хозяйства. И везде девчата трудились с полной самоотдачей, хотя не всегда и везде результат был утешительным, особенно на пути к достижению идеального порядка, потому что шесть сорванцов, все усилия Гильминур апай и Рафика апай сводили на нет. Мы могли пройтись в грязной обуви по только что выскобленным до желтизны полам, разбросать одежду, обувь, школьные принадлежности и т.п. Борьба снами велась непрерывно, сестры ругались, иногда в сердцах могли огреть половой тряпкой или даже пустить полено вдогон уходящему хулигану, но мы были, как стихия, цунами и укротить нас сестричкам, к сожалению, было не по силам. И они, иногда от отчаяния и безысходности, забившись в угол, начинали плакать, вытирая слезы рукавом, ладонями, оставляя грязные разводы на лице. В эти минуты у нас все- таки возникало чувство виноватости и неловкости за свои проделки.
Сегодня Рафика апай уже нет с нами, она умерла после продолжительной и тяжелой болезни, на 67 году жизни. И мы все просим у нее прощения за причиненные обиды и незаслуженные слезы. Пусть земля ей будет пухом, и Аллах позаботится о ее душе. И Гильминур апай, самая старшая, осталась одна. И мы по-прежнему тянемся к ней, потрепанные и истерзанные жизнью, с подмороженными душами от холодных и колючих ветров судьбы- злодейки, в ее теплый дом на крутом берегу Седого Урала, где окруженные ее заботой и согретые материнским теплом за чашкой крутого чая и разговорами оттаиваем душой и на время забываем о гнетущих нас жизненных проблемах. И дай, Аллах, ей здоровья и долголетия и счастливой совместной жизни с нашим многоуважаемым и мудрым Гильман езни.
После обеда Хасан и Хусаин абый принимались за свои дела в подворье: убирали за скотиной, давали им корм и поили водой, пилили и кололи дрова, заносили их домой, и укладывали за печкой и в печку сушить. Ходили с коромыслами за водой на реку Чесноковка. Пожалуй, самые перегруженные домашними обязанностями среди мальчишек были Хасан и Хусаин.
Гибодрахман абый и Дамир абый шли играть в бабки и нас с Равилем брали с собой, собирать выигранные бабки в пудовку, и неотлучно находиться около нее. В деревне сезон игр в бабки начинался с первыми морозами и был связан, в первую очередь, с забоем скота в личных подворьях. После забоя все варили холодец, не знаю, была ли это традиция, или людей вынуждали к этому дети, которых интересовал не столько холодец, сколько желание пополнить свой арсенал новыми сверкающими на солнце лакированными шляпками и отшлифованными боками Бабки. Бабки оказывали на нас магическое действие, мы могли часами, как заколдованные, сидеть, перебирать их, сортировать по качеству и цене, осторожно поглаживая травмированные и загрязненные места бабок, полученные в жестоких уличных баталиях деревенских мальчишек. С первой порошей сражения разворачивались прямо на улицах. Многие ребята к играм готовились с лета, выпиливали палки, длиною до 80 см из клена или вязи. Тщательно осматривали свой переходящий запас бабок. Все бабки, потерявшие свои коммерческие и игровые ценности, выбрасывались. Первые игры, как бы были смотром готовности боевых реквизитов. Домовитые ребята палки очищали от коры и красили. Некоторые ребята высверливали дно Панок и заливали их свинцом. И такие Панки- биты имели особое хождение в игре, одна шла за 10, а то и за 15 бабок. В игру шли только качественные бабки без серьезных повреждений и изъянов и только от коров. Если и попадались конские, огромные сплющенные, то они немедленно отбрасывались в сторону. Мои братья такой тщательной подготовки не проводили. Они перед открытием сезона игр из- под нар кухни вытаскивали пудовку с запыленными бабками, на ходу выпиливали более менее ровные палки и шли играть. Игровой рейтинг у Гибодрахман абый и Дамир абый был довольно высокий, и в игре они были азартны, искусны и успешны. Мы с Равилем только успевали уносить и сваливать полную бабками пудовку на пол кухни. Когда запасы ребят начинали иссякать, игра потихоньку затихала. И тут начинались переговоры об условиях возврата проигранных бабок, разворачивалась оживленная торговля. Прямо на накатанной дороге раскладывались кучками бабки по 5, 10, 20, 30 и пудовками. Покупатели торговались, сбивали цены за обнаруженные изъяны в товаре. Но бабки продавались на ура. Вскоре мои братья, продав выигранные бабки и подсчитав доход от реализации, довольные потирали руки. Впоследствии весь доход они раздавали младшим братьям и старшим сестрам на кино, потому что у нас в семье не принято было копить деньги. Как только на пруду реки Чесноковка лед укреплялся, все игры, включая и бабки, уходили на ровную, почти зеркальную, поверхность пруда. Пруд превращался в самое оживленное место, он пестрел от детворы и подростков. Каждый находил себе занятие по интересам: кто катался на коньках, кто на санках, кто на своих задубевших валенках, кто на дощечках, скатившись по склону на лед пруда, еще долго скользил по ровной и гладкой поверхности льда. Разгоряченные лица ребят полыхали огнем, радость искрилась в глазах, смех и возбужденные голоса детворы висели над прудом до самой ночи, пока обеспокоенные голоса родителей не начинали выкликивать имена своих детей и забирать их домой. Пруд быстро пустел, сумерки сгущались, и ночь быстро поглощала его манящее ледяное зеркало во мраке тьмы.
В бабки на льду играли не палками, а специально изготовленными из шестимиллиметровой проволоки прутами длиной до двух метров. С одной стороны конец прута закручивали в кольцо, с другой стороны остро затачивали. При неосторожном обращении такой реквизит мог нанести очень серьезные травмы. Бабки выстраивали на льду в одну линию по ранжиру, ширина их зависела от ставок и количества игроков. Правила игры были простые, игрок примерно с 20 метров от кона, прицелившись, метал свой железный прут, который летел по льду, высекая ледяную крошку и рождая веселые причудливые звуки в толще ледяного панциря и струне железного прута. Сбитые бабки считались выигрышем. Ставки могли быть и комбинированные, т.е. на кон выставлялись бабки, а под бабки клались железные монеты. При таких ставках игроки работали без шуток, сосредоточившись только на результатах. Были ставки и чисто денежные, в этом случае мелочь ставилась на ребро в специально сделанные пазы, сбитые прутом монеты, считались выигрышем. Мелочь, проходившая через игровые поля, была вся травмирована, погнута, со следами механической рихтовки. Динамичные игры на льду были захватывающие, озорные, и мы играли, пока позволяли средства. Проигравшие ребята не покидали игровой директрисы, клянчили в долг хоть на одну ставку, и если не получалось пополнить свой баланс, то переходили в разряд страстных и шумных болельщиков.
С наступлением снегопадов сверкающая поверхность льда оставалась под толщей снежного покрова, и игры в бабки вновь возвращались на деревенские улицы. Кроме того, шумные ватаги ребят на лыжах и санках начинали осваивать холмы и увалы большого Сырта за околицей села. И первая лыжня, проложенная на теле девственного сверкающего снега, уводила ребят в мир новых острых ощущений: скоростных спусков с крутых холмов, перехватывающий дух полетов самодельных трамплинов и абсолютно потрясных приливах адреналина, при челночных спусках и подъемах по инерции, на гребень в увалах - аптри щекыра и сакы тау. Все зимние игры и катания по массовости намного превосходили летние, потому что летом ребят, достигших 7-8 лет, уже начинали привлекать на различные работы в колхозе, для этих целей создавались детские производственные бригады во главе с воспитателем - наставником.
Страна быстро восстанавливала разрушенные войной города и села. Промышленность и сельское хозяйство наращивали производство мирной продукции. Жизнь людей ощутимо из года в год улучшалась. Ежегодно 1 марта нарком Молотов В.М. по радио делал заявление о снижении цен на предметы и продукты первой необходимости. Государство заботилось о каждом своем подданном, особенно о подрастающем поколении, глубоко понимая, что это самые выгодные инвестиции в будущее. Оно не жалея средств открывало новые приюты, женские пансионаты, суворовские училища. Только в г. Оренбурге были открыты три суворовских училища, для разновозрастных мальчиков, сирот войны, где ребята с помощью опытных наставников, из числа офицеров - фронтовиков, получив хорошее воспитание и образование, становились добропорядочными и полезными для общества гражданами. Руководством страны идея счастливой жизни не рекламировалась, а укладывалась по кирпичику в сознании людей, через фактическое улучшение уровня их жизни. Создавалась благоприятная атмосфера единства интересов вождей и народа, всеобщего равенства и братства.
Дух свободы и уверенности в завтрашнем дне жил в сердце каждого человека, грел душу каждого ребенка. Везде царила атмосфера патриотизма, подъема авторитета и значимости созидательной силы человека труда. И мы, дети, гордились трудовыми достижениями своих близких, брали с них пример, безмерно любили свое Отечество и глубоко верили в его справедливое устройство. Мой старший брат Фаткрахман абый, 1928 года рождения, еще ребенком, оставаясь за старшего в семье, оказывал маме неоценимую помощь, а в годы войны, проявляя взрослую предприимчивость и находчивость фактически спас семью из семи человек от голодной смерти. В 18 лет он женился на красавице смуглянке из соседнего хутора Красный родник, Марьям женги, которая по направлению работала у нас учительницей в татарской школе. В 1948 году у них родился мальчик Рафаэль, который почти все время пропадал у нас, играя с Равилем. Когда и как уходил в армию Фаткрахман абый, у меня в памяти не сохранилось, но, по словам Марьям женги я знал, что он служит на границе и ловит шпионов. Как- то солнечным декабрьским днем 1957 года, когда Гибодрахман абый и Дамир абый в очередной раз, играя в бабки, сняли кон. А мы с Равилем на четвереньках усердно собирали выигрыши, и вдруг услышали приближение какого - то весеннего перезвона маленьких колокольчиков в такт с хрустом снега под скрипучими кованными и до блеска начищенными яловыми сапогами, которые твердо ступали по нашим бабкам, затаптывая их в снег. Мы с Равилем испуганно рассматривали огромные сапоги со звенящими и цокающими диковинными шпорами, беспомощно озирались в поисках защиты и подняв глаза, ахнули, увидев лихо заломленную зеленую фуражку на голове бравого военного в длинной, почти до пят, кавалерийской шинели, перетянутой по талии кожаным ремнем с начищенной и сверкающей солдатской бляхой.
Военный за руку держал нашего племянника Рафаэля, который гордо вышагивал рядом с ним. И мы, догадавшись, что это наш Фаткрахман абый, как по команде вскочили и побежали домой предупредить маму. А потом весь день ходили, пыжились и надувались, как петухи, примеряя то фуражку, то ремень и рассказывая придуманные нами эпизоды схваток со шпионами нашего героического Фаткрахман абыя.
Дни послевоенных ребят, погруженных в бесконечные заботы по домашнему хозяйству и приятные хлопоты по организации и проведению всевозможных игр и увеселительных катаний, представляли собой как бы картинки цветного калейдоскопа, де через небольшое усилие, происходила смена декораций, наполняя сочными и насыщенными красками удивительный орнамент детского восприятия происходящих действий.
Через январскую стужу, февральские вьюги и мартовские бураны, утопая в сугробах, пробивалось наше детство к апрельской капели. Теплое весеннее солнце уверенно начинало вытеснять еще сохраняющиеся по ночам заморозки, которые, отступая, устрашающе щетинились своими ледяными клинками, свисающими с крыш домов. Появились первые проталины на гребнях и южных склонах холмов, которые манили к себе детей парным теплом, пробуждающегося под благодатными весенними лучами, все еще местами запеленанного в снежный саван, клочка земли. И дети, преодолевая несколько километров пути по ледяному насту, шли к первым проталинам. Девчата играли в домики, пятнашки, мячики и прыгали через скакалку. А мальчишки делились на две команды и начинали играть в старинную русскую игру лапту, в которой накал страстей среди игроков и болельщиков бушевал с первой подачи мяча. А динамика сохранялась напряженной в течение всей игры и протекала с очень высокими физическими и эмоциональными нагрузками, формируя у ребят ловкость, выносливость, внимание и точность. За день игры в лапту нам приходилось пробегать только в режиме скоростного бега километров 20 - 25. а если усилия какой-либо команды венчал успех, то радость не знала границ, и пьянящий сладкий вкус победы долго еще кружил и дурманил головы победителей, пока первые неудачи в следующей игре не опускали их опять на грешную землю, в мир, упущенных возможностей. Земля на проталинах во время игр утрамбовывалась босыми ножками ребят, до твердости асфальта, что даже мощная энергия роста весенних трав не могла пробить корку в этих черных пятачках, и они еще долго лежали, как пустые безжизненные глазницы, на зеленом ковре оживающей природы, сохраняя слезы и память о шумных баталиях детства.
Летних игр было великое множество:
1. Лапта. 6. Клюшки 11. Битки.
2. Свайки. 7. Казаки - разбойники. 12. Мячики.
3. Ножики. 8. Штаб. 13. Борьба на кушаках.
4. Футбол. 9. Полундра. 14. Купание.
5. Щампи. 10. Городки. 15. Катание колес.
И много других одиночных и корпоративных игр. И на мой взгляд, именно через свободное и равноправное общение ребят в мясорубке многочисленных деревенских игр, в окружении сельского быта, традиций и живой девственной природы, происходило формирование менталитета и привлекательной самобытности моего народа. Российская глубинка была, как бы кладовой здоровья нации, в ее недрах выкристаллизовывались сильные духом, физически крепкие, психологически устойчивые и уверенные в себе, гордые люди.
А сегодня, к великому сожалению, я вынужден с грустью констатировать, что дети в течение последних 20 - 30 лет полностью утратили интерес к играм нашего детства, к играм, которые жили и радовали детей многие столетия, бережно сохранялись и передавались из поколения в поколения. Создается впечатление, что кто-то отравил живительный источник, который питал и давал жизнь нашим любимым играм. И от этого смертельного яда, почти одновременно умерли лапта, бабки и остальные игры, перечисленные в моем реестре выше. Сегодня на улицах деревень уже не встретишь детей за играми, они разобщены, у них нет друзей и коллективных интересов. Они часами сидят за просмотром телепередач и компьютерами. За каждым из них тянется шлейф далеко недетских болезней. Деревни вместе с некогда процветающими колхозами, чахнут от безысходности и нищеты. Селяне неотвратимо втягиваются в запойное пьянство и деградируют. Что произошло???
Самое красивое время в Оренбуржье конец апреля и начало мая месяца, когда уремы, заливные луга, степные холмы и увалы одеваются в свой долгожданный весенний наряд и радуют глаз сочной зеленью трав, свежестью листвы в холках и уремах, и сказочной красотой разноцветья полевых цветов, а также тюльпанов и колокольчиков, украсивших алыми стягами и кумачовыми галстуками склоны холмов и лощин, сбегающих к подножью белых меловых гор и руслу реки Чесноковка. Жизнь цветов ярка и красива в свой пик цветения, но коротка, и если нет дождей, степь быстро сбрасывает свой красочный наряд и тускнеет, теряя свое очарование и прелесть от горячего дыхания суховеев. Но по берегам речки еще долго сохранялась сочная и зеленая "гусиная трава". И на этих благодатных естественных выпасах мы, дети, с удовольствием пасли гусей. Ребятишек на выпасах собиралось много. У нас были свои веселые игры, и выпас для нас была скорее не работой, а удовольствием. Если становилось жарко, мы долго барахтались в неглубоких местах речки, одновременно получая первые навыки плавания. Шикарный колхозный пруд на реке Чесноковка, расположенный в центре села, был для нас, мальчишек да и девчонок тоже, просто спасением в летний зной. Пруд мы осваивали последовательно, по мере приобретения опыта в плавании, начиная с мелких мест в конце пруда, затем Сакы Тау, Красный Яр, мост и плотина. И в итоге, мы, как птенцы, самостоятельно вставшие на крыло, усложняли условия и переходили купаться на реку Урал. Купаться мы ходили с ребятами, с которыми росли на одной улице - это Иксанов Гилязетин, Иксанов Гильметин, Мадьяров Рашит, Исенбетьев Файзрахман ( трагически погиб в автомобильной катастрофе). В основном в окружении их прошло мое детство, они были надежными и верными друзьями, и основными участниками событий моего раннего детства. Как-то после обеда я, Равил и Рашит Мадьяров купались в пруду около плотины, плавали, ныряли, играли в пятнашки под водой. На наших губах от долгого купания появились темно-зеленые венцы налета грязи, вследствие чего Рашит Мадьяров, как выход предложил: "Пойдемте купаться на Урал. Там чистой водой смоем с себя грязь пруда". И мы, приняв предложение, решительно направились к Уралу. Сердце неистово колотилось от предстоящей встречи с водами полноводного и могучего Урала. В 50-е годы река была судоходной. По берегам на высоких казенных крашенных столбах закреплялись знаки лоции, а по центру реки на воде торчали буи, обозначающий судоходный фарватер реки. Все это придавало Уралу некую таинственность и принадлежность его к чему-то большому и значимому. Мы осторожно, с опаской подошли к круче, возле устья реки Чесноковка, и как вкопанные встали с трясущимися поджилками. Страх овладел всем нашим ничтожным существом, сковал все мышцы. Мне не было еще шести лет, а Рашиту даже пяти лет. И мы, находясь в шаге от могучего тела Урала, оцепенели, мозг отключился, работало только подсознание, которое еще сохранило наше желание покорить Урал вплавь, обуздав его быстрое течение и соединив берега нашим детским упорством. И мы с Рашитом уже не могли отступить от своего решения, потому что могли вызвать ненависть и презрение у ребят своей ватаги. Мы медленно разделись неспеша, поправляя каждую складочку одежды, уложили около Равиля. Подошли к круче, высоко подняв головы. Равиль, как независимый секундант нашего безумства, как мог, утешал нас, но не отговаривал от предстоящего заплыва. На правах старшего я с двухметровой кручи прыгнул в воду, вслед за мной прыгнул Рашит. Пути к отступлению были отрезаны и мы поплыли вперед. В начале темп плавания мы взяли высокий, но спокойная водная гладь, как бы расширяла горизонт и река казалась намного шире, чем с кручи. И мы, немного сбавив скорости, плыть, старались отдыхая. Нас сильно сносило течением, усталость свинцовой тяжестью наливала руки и ноги. Постоянно возникало желание пощупать дно, но на это мы не решались. Доплыв до буя фарватера, мы зацепились за него, чтобы немного передохнуть. Нас неистово бросало из стороны в сторону, как гусиное перо, сильным течением, пытаясь оторвать от буя и бросить в пучину бурлящей воды. И я, впервые в жизни тогда, почувствовал неукротимую мощь и силу воды. Немного передохнув, мы поплыли дальше из последних сил, зажмурив глаза, чтобы не видеть берега и немного успокоиться. С закрытыми глазами я плыл до тех пор, пока пупком не чиркнул песчаное дно реки. Я открыл глаза и крикнул: "Я сделал это, переплыл Урал!" Рашит Мадьяров уже стоял на берегу и подпрыгивал от радости. Потом мы с ним долго лежали на горячем прибрежном песке и отдыхали. Обратно возвращаться вплавь мы не решились и, предупредив Равиля, спустились по берегу до паромной переправы, где нас уже ожидал Равиль с одеждой. Слух о том, что мы с Рашитом переплыли Урал, быстро распространился среди ребят села. Мы создали прецедент, потому что были первыми среди своих сверстников. Наш авторитет резко возрос, и нас зауважали даже самые отчаянные и задиристые мальчишки: Биткини Шавкат, Абязов Фарит, Вакишев Рефкат и др. На пруд мы больше принципиально не ходили, купались только на Урале, прыгали с кручи в воду винтом и без опаски переплывали Урал туда и обратно. За нами потянулись другие мальчишки. И вскоре вся наша ватага загорала и дурачилась на золотом песке противоположного берега. С началом весны и до поздней осени, мы рано утром, положив в карман дежурный кусок комковой соли и хрустящую горбушку с огромного каравая хлеба, уходили из дома. И только вечером, с наступлением сумерек, возвращались домой. Кормились тем, что произрастало в колхозных садах и огородах, давала в изобилии природа. Особо незабываемы впечатления детства, от трапезы в приятной прохладе облагороженных родников, лежащих на дне живописных лощин, в которых студеная вода, журчащей серебряной струйкой пробивалась под многометровой толщей скального грунта, играя и переливаясь под лучами полуденного солнца, пронзившими густую крону, нависающего над родником карагача. И мы, по щиколотку утопая в сочной толще густой и мягкой травы, неспеша раскладывали свои продуктовые запасы: хлеб, соль, огурцы, лук, дикий чеснок с белых гор, питательные степные коренья, и, если поспевала, то на десерт землянику. Таким образом подкрепившись нехитрым набором продуктов, мы никогда не испытывали чувство голода, всегда были бодры и жизнерадостны. Летом много времени я проводил с отцом, разъезжая на тарантасе по полям, от одного полевого стана к другому. Отец меня очень любил, как первого послевоенного ребенка и немного жалел, так как я, будучи в малолетстве напуганным бродячей собакой, сильно заикался. И чтобы оградить мою легкоранимую детскую психику от жесткого несанкционированного общения со сверстниками, он старался, на сколько позволяла ему его работа, удержать меня рядом с собой. И мне с ним было хорошо, я успокаивался, с большим интересом управлял лошадью, нукая, потягивая, прихлопывая бока лошади вожжами. Как-то после объезда поле мы с отцом подъехали к правлению колхоза, которое размещалось во дворе и усадьбе купца 2 гильдии Бакы - бая. Усадьба была построена с размахом, конюшнями, каменными хранилищами, подвалами. Отец, привязав лошадь к коновязи, быстро зашагал к правлению, а я, зазевавшись, плелся за отцом в шагах десяти. Для того чтобы попасть в правление, нужно было пройти по боковой мансарде, куда выходили красивые, тонкой работы, окна гостиной бая. Отец зашел в гостиную, где как всегда было много народу, которые, заметив отца, подбежали к нему, взяли его за руки, ноги и начали подбрасывать вверх. Я, проходя по мансарде, увидел в окно гостиной, эту возню и подумал, что бьют отца. Времени на раздумья у меня не было и я, схватив какую-то палку, начал колотить и бить стекла в гостиной. Таким образом, желая помочь отцу. И действительно все в каком-то оцепенении остановились, отца опустили на пол. Отец, сообразив, в чем дело, выбежал ко мне и долго объяснял, что его никто не бил, по существующей традиции, его просто качали за правительственную награду, которую он получил накануне. Я плохо понимал все, о чем говорил мне отец, но, увидев, что он цел и невредим, обнял его своими маленькими ручонками и начал успокаиваться.
Улица в 50-е годы отрицательного воздействия на поведение детей не оказывала, т.к. она жила по ребячьим законам, ориентированным на строгое соблюдение основных принципов построения гражданского общества, традиций моего народа, аятов и сур карана.
Даже драки, которые часто возникали в детской среде, шли по строгим правилам: один на один; лежачего не бьют; до первой крови; обязательно окажи помощь пострадавшему. Кроме того, уличные занятия ребят давали нагрузки на все группы мышц и формировали их физически сильными и здоровыми. Особую привлекательность в этом плане имела игра в штаб, где игровым полем было все село. И на конкретном фоне строений села разворачивалась настоящая военная игра с реальной разведкой, засадами, круговой стороной скрытым передвижением и решительным захватом штаба. Выигрывала та команда, которая была хитрее, смелее и физически сильнее и быстрее. С началом игры одна команда веером рассыпалась по всему селу, и как базовые схороны для проведения разведки и нападения на штаб, использовала, как правило, опустевшие на лето овчарни, карды и сараи бригад. Другая команда парными патрулями и группами из трех человек проводила поиск, захват пленных и уничтожение бойцов противника.
И в этой связи я вспоминаю, как мы с Иксановым Гильмитином, проводя поиск, зашли в овчарню (длинные под соломенной крышей сараи), где резкий запах прелого навоза ударил в нос, а непривычная гнетущая тишина, в прохладных пролетах пустых полутемных сараев, показалась нам большим приютом для развеселых хороводов нечистой силы. И мы с Гильмитином, озираясь от вдруг обуявшего нас страха, медленно продвигались вперед, внимательно осматривая возможные места схорон. При обнаружении нам достаточно было прикоснуться рукой до противника, и он выводился из игры, но сделать это было не просто, иногда преследование длилось до 30, а то и более минут. Противник нас изматывал, а если еще он оказывался шустрее и быстрее, то погоня была вообще бесперспективной. И мы начинали готовить для него ловушку. Игра с небольшим перерывом на обед длилась почти целый день, ну, а если на полную штабную игру ребят не хватало, то мы целыми днями гурьбой гоняли по улицам колеса, в качестве которых мы использовали диски сцепления фрикционов гусеничных тракторов, а водило изготавливали из 4мм проволоки. Колесо устойчиво стояло и катилось вперед, только тогда, когда скорость была достаточной, т.е. надо было все время бегом догонять и толкать водилом колесо вперед, наращивая скорость и рождая таинственные звуки органа в железном теле бегущего колеса. И вот на этой ноте позвольте мне закрыть большую тему детских игр послевоенных ребят, как безвозвратно утраченных из арсенала русских игр в угоду прозападно настроенных политиков, которым все русское чуждо. Поистине беззаботно и свободно протекало наше детство. Без взрослой опеки мы своими маленькими босыми ножками преодолевали большие расстояния: по пыльным дорогам
степного ландшафта; по извилистым раскисшим и разбитым, с прелым запахом прошлогодней листвы, лесным дорогам уремы; по живописным берегам реки Черная; рек Чесноковка и Урала; по политым лучами щедрого солнца просторам заливных тугаев левобережной уремы. Мы одинаково легко ориентировались, как в коварной паутине, томящихся под зноем, степных дорог, так и в сложных лабиринтах, еле узнаваемых троп, проложенных прохладной сыростью мрачной уремы. Эти походы обогащали нас знаниями о возможностях нашей родной природы. И мы, до тонкостей узнав, что и где, в каком объеме произрастает и когда поспевает, адресно с ошибкой плюс минус один день делали налеты на плантации лесной вишни, черной смородины, ежевики, боярышника, терна, черемухи, степной земляники, дикого чеснока и.т.д. За лето мы потребляли такое количество естественных витаминов, что недостатка в них никто из детей не испытывал всю зиму.
2.1. Рыбалка.
Рыбная ловля была одним из самых массовых увлечений наших мальчишек. Они, едва поднявшись с четверенек на две ноги, начинали почти осмысленно ориентироваться на местности, брали в руки удочки и шли на пруд, который наполнив местами до краев обрывистые берега реки Чесноковка и растянувшись до усадьбы Паул бабая, лениво покоился в центре села, разделив его на две половинки. По берегам вдоль пруда предприимчивые селяне сажали огороды. В пруду колхоз морил дуб, вымачивал липу. Вода с пруда самотеком по каналам шла на полив колхозного сада и огорода. В пруду и водах р.Чесноковка водилось много разной рыбы: щука, налим, елец, язь, пескарь, красноперка, белоглазка, золотой и серебряный карась. Мы, насколько позволяла нам наша детская фантазия, изготавливали нехитрую снасть. В качестве удилища использовалась ровная и гибкая лоза, а леску заменяла белая нитка Љ 10. крючки продавались в нашем сельпо, а поплавок делали из сухого камыша. И надо признать, улов у нас был всегда хороший. Попадалась жирная, с ладонь, белоглазка, красноперка, елец, золотой карась. И мы, деревенские мальчишки, живущие в мире тишины, спокойствия и простых доверительных отношений между людьми, наспех изготавливали нехитрые снасти и бежали к зеленым и цветущим берегам рек, озер, к темной глади воды, лежащей в тени нависающих над ней сплошных массивов лозняка и редко плакучей ивы, ветви которой, как многочисленные на узбекский манер сплетенные волосы, пикантно нависали над рекой, местами касаясь и топя зелень своих локон в прибрежной воде.
И предельно осторожно, не вторгаясь и не нарушая привычную жизнь природы, мы забрасывали удочки и часами смотрели, как неподвижно лежат наши поплавки, как осторожно и несмело начинается наша поклевка, и, как мы, затаив дыхание, подсекали удачу, ощутив на конце лески живую тяжесть рыбы. И поэтому мы, дети, однажды взявшие в руки удочки и от этого испытавшие азарт и волнение, навсегда становились рабами и горячими приверженцами любой рыбалки.
Как-то мальчишек с нашей улицы на крутую рыбалку пригласил Зидбаев Асхат абый, который был старше нас лет на 10. у него была новая, сплетенная из лозы морда. Условия рыбалки и дележа улова были весьма привлекательными. И мы, согласившись, бодро зашагали в сторону мельничной линии, где р. Чесноковка узкой ленточкой текла в теснине высоких обрывистых берегов. Технология ловли рыбы была проста: морда ставилась в центре речки и, если до берегов оставалось свободное пространство, то там выставляли живой щит, а остальные ребята с палками поднимались выше по реке метров на 50 и, создавая шум, бултыхая по воде палками, спускались по течению до морды. И если был улов, вытаскивали рыбу. Первый заход дал хороший результат. В камере хитросплетенной морды в неволе томились 4 приличные щуки, каждая грамм по 700 - 800. и так последовательно каждый раз перемещая морду на 50 метров ниже по течению, мы дошли до усадьбы Паул бабая, поймав в общей сложности 12 щук, десятка полтора ельца и белоглазки. Улов был хороший, а для нас, детей, просто невиданный. Домой с рыбалки мы шагали в приподнятом настроении, на плечах несли морду, а рыбу нес сам Асхат абый. Поравнявшись с домом, который в гордом одиночестве, как бы оторвавшись от села, стоял на круче Сакы Тау, Асхат абый произнес трогательные и заботливые слова о нашем здоровье. Мы узнали, что жареная рыба имеет много коварных костей, которыми можно подавиться и даже умереть. И на этой печальной ноте Асхат абый закончив свое выступление со всем уловом и мордой скрылся в проеме покосившейся калитки, оставив нас в большом недоумении. Из этой неблаговидной ситуации мы все извлекли полезный для себя опыт рыбалки, который впоследствии успешно применяли, купив вскладчину подержанную, но еще вполне сносную морду. После весеннего паводка в ямах и котлованах прибрежной Уремы образовывалось большое количество озер, большинство из которых к середине лета горело. То есть вода в них испарялась, доходила до критического объема, а рыба, в основном сазанчики и караси, просто кишели в оставшееся воде. И мы, натыкаясь на эти ямы, импровизированными сочками из маек и трусов, усердно выгребали рыбу и мешками носили домой, где ее жарили, варили уху, а остатки скармливали домашней птице.
Все вышеизложенные упражнения по ужению рыбы на озерах, прудах и р. Чесноковка были прелюдией к серьезной рыбалке на р. Урал, где кроме ужения рыбы на поплавочную удочку, одним из наиболее распространенных были донные удочки. В наше время это был перемет. Их устройство до примитивности было просто. В качестве шнура мы, как правило, использовали кусок бельевой веревки длиной до 15 метров, на которую привязывали поводки с крючками. Один конец шнура прикрепляли к вбитому колу, второй оснащали тяжеленным камнем или железным грузом. Груз мы с размаху бросали в воду. Переметы мы ставили на ночь, на крутояре Татарского пляжа. В шесть часов утра проверяли. Когда, подойдя к колу, затаив дыхание, берешь шнур в руки, легкое подергивание которой говорит о наличии рыбы на крючке, необходимо предельно осторожно перебирая шнур руками, выбирать его из воды, чтобы рыба не сорвалась. Я лично ставил два перемета, и почти всегда утром проверяя их, снимал с крючка два - три сазана по 800 - 900 грамм каждый. Иногда мы сплавлялись на лодке к устью р. Черная на суточную рыбалку с ночевкой. Рыбачили на поплавочную удочку и на переметы. Поставив переметы, мы начинали дергать ельцов, красноперку и подлещиков в устье Черной для приготовления ухи. Время это было прекрасное, уха бесподобная, а рыбалка просто потрясающей. Наш лагерь удобно располагался на песчаной с мелким галечником косе, золотая гладь которой местами как- то грубо покрывалась пробивающимися побегами молодого лозняка с сочными светло-зелеными маленькими листочками. Шейку косы украшало темно -зеленое ожерелье чернолесья примыкающей Уремы, которое с наступлением сумерек, а затем и темноты, как бы надвигалась на косу черной полоской таинственной пустоты, где раздавались страшные звуки, пробуждались и оживали лешие и прочие нечисти. Мы все время, подавляя страх внутреннее беспокойство, жались друг к другу и костру, языки пламени которого, как нам казалось, освещая кусок прибрежной уже остывшей песчаной косы, оберегали наш лагерь от проникновения страшных вурдалаков. Для нас, маленьких человечков, это было серьезным испытанием, и мы на таких эпизодах учились подавлять в себе страх и элементы трусости. Необходимость поднимала нас из насиженных мест возле костра, и мы шли в ночь к реке, на темной, глади которой отдыхало звездное небо, утопив свои мерцающие своды в ее теплых водах. Ночью река была очень чувствительной к любому беспокойству и поэтому мы входили в нее предельно осторожно и ступали высоко поднимая босые ножки, с которых вода, как змея стекала маленькими струйками и с каким-то легким журчанием заглатывалась рекой. Перетяги мы проверяли почти через каждый час. Если на крючке сидела рыба, то перетяг вытаскивали, обновляли приманку и снова забрасывали. За этими занятиями короткая летняя ночь быстро пролетала, унося с собой власть тьмы и уступая место рождающемуся алой зарей на востоке солнцу нового дня. Утренний рассвет быстро сдергивал с реки занавески и красный небосвод, зажженный небольшим сегментом солнца на востоке, ложился на воду пылающей огненной дорожкой, соединяя берега Урала. Это время было особо благоприятным для ловли рыбы, и мы его никогда не упускали, пополняя свой ночной улов хорошенькими грамм по 500 - 600 голавлями. Однажды придя с ночной рыбалки, домой, я застал отца за завтраком. Увидев меня, он оценивающе посмотрел и сказал, что я поеду с ним в бригаду Маннаф абая морить сусликов. Мне шел седьмой год и я, прикинув своим умишком, понял, что закончилась моя детская беззаботная жизнь и начинается сезонная, на первых порах несложная, но уже организованная и хорошо управляемая трудовая деятельность на производстве родного колхоза. Через час я с отцом на председательском тарантасе уже пылил по грунтовой дороге в сторону белых меловых гор, где на живописной опушке красной колки располагался полевой стан детской бригады Маннаф бабая. Полевой стан представлял собой облагороженный участок местности, обнесенный добротным штакетником, где стояли две утепленные деревянные будки - спальни, будка - красный уголок, будка - кухня, навес - столовая. Вся территория стана была распланирована, дорожки посыпаны песком.
Отец, спешно разгрузив мои постельные принадлежности и сославшись на неотложные дела, отъехал от полевого стана в направлении волостной. Маннаф бабай, определив мне топчан в спальной будке, выдал реквизиты для работы, которые состояли из обыкновенной пол-литровой бутылки и маленького совочка. Чрез некоторое время ребята вернулись с поля на обед, и полевой стан, как разбуженный улей, наполнился их звонкими голосами. Многие ребята были моими ровесниками, на год или два старше меня, но все были мне хорошо знакомы. Мы достаточно сытно пообедали за длинными столами под навесом. После обеда мы около часа отдыхали, а затем, зарядив бутылки ядом, выходили в поле, где, развернувшись в цепь, с интервалом по фронту два шага, шли через поле, внимательно осматривали пашню. Если на пути попадались норы сусликов, то мы совочками засыпали в них яд и засыпали землей. Если удавалось поймать суслика, то это поощрялось отдельно деньгами по 5 копеек за один хвост. Наиболее удачливые ребята - Валишев Равкат, Биткинин Шавкат - за день сдавали бригадиру до 10 - 15 хвостов на 50 - 75 копеек, которых хватало на 10 - 15 детских сеансов в кино. Несмотря на то, что мы целый день под палящим солнцем, по щиколотку вязнув в рыхлой пашне, гектар за гектаром отмеряли километры, вечером, после ужина, мы, как ни в чем не бывало, опять до самой ночи играли в полундру, пока суровый Маннаф бабай не загонял нас в будки спать.
Из года в год, по мере взросления, усложнялись и виды сезонных работ, к которым привлекались дети и подростки в селах Приуралья: на прополке, на току, на сенокосе, на уборке урожая, на заготовке силоса и подготовке животноводческих помещений к зимовке и т.д. Такая методика привития первичных трудовых навыков, через выполнение нами посильного труда, на различных объектах колхозного производства воспитывала у нас, в первую очередь, трудолюбие, во-вторых, формировала уважительное отношение к людям труда.
Как только на полях начали проклевываться слабые ростки злаков, покрывая зеленым покрывалом посевные площади, морить сусликов, мы прекращали, и бригады мальчишек распускались. И мы, погрузив свои постельные принадлежности на подводу, в пешем порядке выдвигались домой.
2.2. Исцеление.
С момента моего появления дома, отец весьма серьезно начал заниматься моим лечением от заикания, т.к. 1 сентября 1953 года я должен был идти в школу. С этой целью, мы с отцом неоднократно выезжали в Оренбург, посещали различные лечебные заведения, были на приеме у многочисленных известных докторов и логопедов, которые учили меня складывать правильно язык, извлекать правильно какие-то звуки, но, к сожалению, результаты были нулевыми, и вследствие этого отец сильно нервничал. А однажды, по всей вероятности, уже исчерпав все возможные варианты, отец заявил маме, что мое заикание лечению не поддается. Я сидел в сторонке и не до конца понимал смысл разговоров взрослых, но увидел, что мама как-то обмякла. Ее светлые добрые глаза задернулись слезной пленкой и она, подойдя, обняла меня за голову, и, прижав к себе, тихо и беззвучно заплакала, ее горячие слезы капали на мою тщательно выбритую Шавали бабаем голову. И я понял, что произошло со мной что-то ужасное. На следующее утро во время завтрака мама попросила у отца подводу, чтобы съездить во вторую Зубочистку и показать меня бабке знахарке. Отец с какой-то безысходной жалостью посмотрел в мою сторону, с грустью в глазах взглянул на маму и сказал, чтобы Гибодрахман Абай шел на колхозную конюшню и запрягал Мальчика, так звали самую любимую ездовую лошадь отца. Сборы были недолгими, и мы втроем уже катили по грейдеру в Зубочистку-2, которая располагалась в 8 км от Чесноковки.
Бабка жила в приземистой саманной избушке, с земляными полами и двумя маленькими окошками, через которые едва проникал дневной свет, слабо освещая длинные, почти на всю избу аккуратно застеленные черной кошмой нары и часть плиты, свежевыбеленной русской печи. А все остальное поглощалось в полумраке тесного жилища знахарки.
Войдя в слабо освещенную избу, мы увидели хозяйку, которая с полузакрытыми глазами сидела в глубине нар, и привычными движениями ловких пальцев, перебирала отполированные до блеска костяшки самодельных четок. На наше появление хозяйка почти никак не отреагировала, но кивком головы пригласила пройти в избу. Мама подошла к знахарке и, сильно волнуясь, объяснила ей суть нашего визита. Хозяйка внимательно выслушала маму, и, сбросив маску неприступности, радушно улыбнулась и каким-то мягким голосом обратилась ко мне, чтобы я присел рядом с ней на нары. Процедура заговаривания моей болезни прошла быстро. Знахарка тихо прочитала какие-то заклинания, заговорила конфеты - ломпаси и отпустила нас домой. По пути домой, я съев конфеты, сладко уснул. Подъехав домой, мама меня разбудила. Проснувшись, я обратился к маме, что очень хочу кушать, не заикаясь. Вот так прошло мое чудо - исцеление.
2.3. Школа.
В 1953 году у нас в селе были две семилетние школы: одна - татарская, другая - русская. Отец решил, что я должен учиться в русской школе. На радостях моего исцеления он из города привез мне новенькую школьную форму и черную дерматиновую сумку с настоящим, сверкающим никелью замком. А светло голубая форма, состоящая из настоящей фуражки с кокардой, гимнастерки с блестящими пуговицами и черного ремня со сверкающей бляхой, просто потрясла меня.
В первый класс русской школы я пришел в сопровождении братьев Хасана и Хусаина, абсолютно не зная русского языка. Проучившись несколько дней, я и еще несколько татарских мальчиков, поддавшись уговорам Асхата Юмокаева, который был старше нас на 4 года, оставили русскую школу и прибились в татарскую школу, где и продолжали обучение. В школе были проблемы с учебными классами и нас в классах спаривали с другими учениками. Учительница параллельно учила учеников 1-го и 3-го классов. Уроки проходили скучно, мы отвлекались, баловались, и как следствие, качество обучения страдало. Незаметно пролетел год и, нам в табеле успеваемости выставив годовые оценки, перевели во второй класс. Дома я счастливый показал отцу табель, и он, посмотрев мои оценки, пришел в недоумение и строго спросил меня, в какой школе я должен был учиться. После этих слов отец довел до меня свое решение, чтобы я после каникул опять пошел в первый класс русской школы. Потерянный год - вот такой стала цена моего вольнодумства. Деваться было некуда, и я первого сентября вновь вернулся в русскую школу, уже кое-что, зная о программе обучения и понимая смысл отдельных русских слов. Первую мою учительницу звали Лидия Николаевна. Это была видная статная женщина, которая всегда ходила в строгом сером костюме, с повязанной газовой косынкой на шее. Ее строгий внешний вид, проницательный взгляд и решительная походка определяли высокий уровень ее положения и вселяли в нас целую орду еще неорганизованных и диких почемучек страх и покорность. И мы, вопреки своим желаниям, беспрекословно повиновались и выполняли все ее требования. На уроках она спокойно, никогда не повышая голоса, увлекала нас за ходом своих мыслей. И мы, подхваченные силой ее внутренней энергии, на гребне волны мастерски построенных ее методических приемов, уверенно входили в таинственный мир знаний. Но, к сожалению, всему хорошему приходит конец. Наша любимая учительница, проучив нас полтора года, уехала, оставив о себе добрую память в наших детских сердцах. Более полувека прошло с тех пор, а образ ее, как первой учительницы, не тускнеет в моей благодарной памяти. Как говорят, в жизни есть светлые и темные полосы. Так вот и после отъезда Лидии Николаевны, я сразу попал в черную полосу моей школьной биографии. Наша новая учительница, Варвара Васильевна, прямая противоположность своей предшественнице, по понятной только ей одной логике, почти с первого дня знакомства с классом, отсекла меня с Курамшиным Гумаром от класса и окружила персональным вниманием. Возможно истинной причиной многих моих школьных неприятностей был я сам, так как домашняя обстановка в многодетной семье не всегда обеспечивала условия и давала возможность делать качественно уроки, готовить палочки и другие необходимые материалы к очередным занятиям. У меня всегда из сумки пропадали ручки, карандаши, чернила и даже тетради и книги. Лидия Николаевна ситуацию никогда не драматизировала, она присущей чувством такта через добросовестных учеников снабжала меня всем необходимым для занятий, на возвратной основе. А домашние задания я, как правило, делал в классе, оставаясь после уроков. Все это происходило само собой без нагнетания обстановки. Но Варвара Васильевна с первого дня нашего знакомства вела со мной необъявленную войну по всему фронту, пока я не уехал из села в Н. Озерное. Я как мог, строил оборону, сопротивлялся, огрызался, дерзил. Но, к сожалению, весовые категории были разные и силы неравные, и она могла позволить себе за любую провинность просто, взяв за шкирку, выбросить меня из класса на улицу. И многие часы школьных занятий провел вне класса в поисках то галстука, то ручки, то палочек и т.д. В дополнение к моим школьным испытаниям Варвара Васильевна через день ходила к нам домой жаловаться на мое жуткое поведение. Наша мама, слабо знающая русский язык, спокойно принимала ее и могла часами выслушивать ее приливы красноречия, особо не вникая в смысл ее тарабарщины. От души, выговорившись, а мама была идеальная слушательница, учительница уходила. Когда я входил в избу, то, как бы, между прочим, спрашивал маму, зачем приходила учительница. Она отвечала, не знаю. И на этом тема закрывалась. Отец за производственными заботами о моих школьных бедах ничего не знал. И так продолжалось бы и дальше, но однажды Варвара Васильевна решила свалить наш устойчивый треугольник: мама, она и я. Санитарка класса Мазитова Амина обнаружила отсутствие белого воротника на моей школьной гимнастерке и, естественно по команде, доложила учительнице, которая просто пришла в ярость и, в очередной раз, выгнала меня из класса, сказав: "Без отца в школу не пущу!"
Была весна, колхоз готовился к весенне-полевым работам. И мой отец в резиновых сапогах по вязкой грязи мотался из одной бригады в другую, так как напряжением горячей поры были охвачены все, от колхозника до председателя колхоза. И вот тут нарисовался я, маленький хулиган, отлученный от учебного процесса за поведение. Я, как мог, объяснив отцу, что меня выгнали из школы, стоял и ждал обрушения отцовского гнева на мою несчастную голову. Но он, коротко сказав "пошли", зашагал в сторону школы. В школе он прямиком направился к директору, о чем они говорили, я не знаю, но минут через двадцать отец вышел и быстро ушел, даже не взглянув в мою сторону. Директор школы провел меня в класс и посадил за парту, а учительницу попросил после уроков зайти к нему в кабинет. Как развивались дальше события, мне не известно, но с этого дня Варвара Васильевна оставила меня в покое. И если у меня опять не было каких-то принадлежностей, меня выручала очень добрая по натуре соседка по парте Сатарова Флюра, или другие прилежные девочки класса.
Если резюмировать этот факт, самое хрупкое создание творца, это психика ребенка, которая требует к себе предельно бережного обращения. И если учитель, слабо ориентируясь в сложных процессах детской психики, подвергает ее насилию и разрушению, то таких воспитателей необходимо немедленно убирать от детей, даже если они преследуют самые благие намерения. Потому что эмоциональные потрясения и травмированная психика даже одного ребенка стоит намного дороже, самых лучших общих учебных показателей. Несмотря на некоторую напряженность в отношениях с учительницей, я школьную программу освоил, и без задолжностей переходил из класса в класс.
Жизнь продолжалась, я рос, вместе со мной взрослели мои братья и сестры. Гибодрахман абый, закончив семь классов, продолжать обучение дальше в Зубочистке 1 не пожелал, чем сильно огорчил отца, который в сердцах сказал абыю: "Не хочешь учиться, иди быкам хвосты крути!" И действительно 14-летний абый в течение длительной и холодной зимы возил солому с застуженных колхозных полей. Хватив лиха на заметенных полевых дорогах Гибодрахман абый, скоро почувствовал вкус к учебе. Добавив к возрасту два года, поступил на годичные курсы трактористов в Покровке, после окончания, которых начал работать на колесном с железными шипами, чем-то похожим на пчелу, тракторе ХТЗ. А через год получил новенький колесный первенец Минского тракторного завода МТЗ- 2. На свою первую зарплату он для нас, своих братишек, купил новенький, сверкающий рулями, ободами и спицами колес большой велосипед. Дамир абый последовал примеру Гибодрахман абыя, после окончания семи классов уехал учиться на тракториста в Покровку. Гильминур апай, закончив Желтинское педучилище, вышла замуж за офицера и еухала в город Свердловск. Рафика апай, закончив Акбулакское педучилище, тоже вышла замуж и уехала в с. Зубачистку -2. Фаткрахман абый демобилизовался из армии, стал со своей семьей жить отдельно в Чесноковке. Отец, руководя колхозом, добился хороших производственных показателей и неоднократно награждался ценными подарками и золотыми медалями ВДНХ. А мама, родив десятого ребенка, девочку Фирдавус, стала матерью - героиней. И вот так мы, не нарушая философских законов развития общества, по спирали существенно дополняя ее, субъективными особенностями своего опыта детства, жили и росли, как корни молодых побегов малины, прижавшись, друг к другу. А, подрастая последовательно, как птицы вставая на крыло, покидали родное гнездо и разлетались в разные стороны, вливая свежие молодые силы в дряхлеющее жизненное пространство.
Наступила осень 1958 года. Холодный колючий ветер срывал с деревьев желтые последние листочки и гнал их по прихваченным ночными заморозками улицам и дорогам. В Российских селах это была пора счастливых и развеселых свадеб, а также пора печали и грусти расставаний с ребятами, уходящими служить в армию. Мы тоже в эту холодную осень провожали в армию Гибодрахман абыя. С утра пораньше мама для этого случая испекла свежие чураки и, дав абыю надкусить их, с полными слез глазами аккуратно завернув чурак в белую салфетку, спрятала в самый надежный сундук. Все призывники собрались около сельсовета, где в честь призывников провели небольшой митинг, где аксакалы сказали напутственные слова будущим воинам, а затем все с песнями и плясками под гармошку пошли к паромной переправе, где на пристани и пароме была процедура трогательного прощания. После паром, как маленький кусок родной земли откололся от пристани с призывниками и ушел, гонимый быстрым течением реки, увозя ребят в неизвестные никому, дали. Мой Гибодрахман абый стоял около барьера парома с молодой женой Хаерниса щенги, которая, плохо скрывая накопившуюся волну печали от близкой и неотвратимой разлуки, уже не вытирала слез, которые, срываясь с длинных ресниц, скатывались по ее бледным щекам прямо на телогрейку Гибодрахман абыя. Проводив абыя в армию, мы скоро сами засобирались в дорогу, собирая и упаковывая наш нехитрый домашний скарб в узлы, потому что отца, как лучшего председателя, послали поднимать отстающий колхоз в село Н. Озерное.
Новый год мы встречали уже на новом месте в красивом и просторном председательском доме с диковинным для нас черным телефоном на стене, который начинал, не умолкая трещать только тогда, когда отец ненадолго появлялся дома. Наш отец, по всей вероятности, действительно мастерски владел управленческой технологией и был талантливым организатором колхозного производства, потому что всего один год понадобилось ему, чтобы обнаружить и реанимировать болевые точки организационной структуры колхоза и технологии производства. Отец быстро сформировал хорошую команду единомышленников и вытащил хозяйство из отстающих в передовые. Его положительный опыт распространяли по всей области. Этот период его работы в Н. Озерном хорошо освещен в брошюре Митязева "По зову партии". Отца за успехи в подъеме сельскохозяйственного производства наградили самой высокой наградой - орденом Ленина.
Н. Озерное в отличие от Чесноковки располагалось на горе, пик которой обнаженным каменистым красноватым телом, хищно нависал над Уралом, и круто сбегая к берегу, прятал свои розовые лапы в прибрежных водах реки. Село было расчерчено ровными и широкими улицами, которые украшали добротные дома, школа, магазины и другие объекты спецкульбыта.
В новом классе с первого дня учебы у меня сложились хорошие доброжелательные отношения с ребятами и учителями. В отличие от Чесноковки в школе Н. Озерной 50% учителей были мужчины. В школе был хороший оснащенный инвентарем спортзал. Учитель физкультуры, Петр Андреевич, кандидат в мастера спорта по борьбе, сам увлеченно занимался спортом и своим примером вовлекал нас в различные спортивные секции. И спорт для многих из нас фактически стал источником здоровья и, в последствии, потребностью на многие годы.
Уклад жизни жителей в Н. Озерной почти ничем не отличался от Чесноковцев, а дети с их играми, забавами, увлечениями, манерой общения были 100% слепком чесноковских мальчишек. И поэтому мой небольшой опыт, приобретенный в период саморегулируемых общений со своими сверстниками на улицах Чесноковки, позволили мне быстро, без осложнений влиться в новую среду русских мальчишек. Я умел все, что умели они, а в беге, и некоторых видах силовых упражнений мне не было равных. В школе дела у меня шли хорошо, учился средне, в отличниках и отстающих не числился, дисциплину не нарушал. Вообще в школе был отменный порядок и высокая дисциплина среди учащихся. Я это относил к заслугам директора школы Савельева, который всегда ходил подтянутый, с отменной военной выправкой, в синих диагоналевых галифе и до блеска начищенных хромовых сапогах. Ребята говорили, что он из отставных офицеров артиллеристов. Действительно, вид у него был довольно суровый, нрав крутой, а методы воспитательной работы жесткие. И я не припомню ни одного ученика, желающего побывать на ковре в его кабинете. Но вот, тем не менее, школа была передовой и занимала первые места на спортивных районных состязаниях, предметных олимпиадах и на различных конкурсах художественной самодеятельности. В основе всех этих достижений лежал самоотверженный труд педагогического коллектива и требовательность директора. В центре воспитательного процесса, как дома, так и в школе, был труд. В колхозе специально для школьников были распаханы в Уреме луга и засеяны свеклой и картошкой, оборудованы палаточные полевые станы ученических бригад. За каждым классом закреплялись участки со свеклой и картошкой. И мы, соревнуясь, друг с другом, обрабатывали поля, а впоследствии, по конечному результату после сбора урожая, колхоз награждал почти каждого из нас ценным подарком. Кроме этого, мы, школьники, принимали активной участие при заготовке сена и уборке урожая: отвозили зерно из под комбайнов, работали на току, работали штурвальными и укладчиками соломы в копнители прицепных комбайнов Сталинец-6, РСМ-8. Несмотря на очень большую занятость, мы все же оставались детьми и находили время покупаться и наловить рыбки на Урале, покататься верхом на лошадях и поиграть в свои любимые игры.
Времена года, как сполохи, катились по нашей судьбе, расцвечивая купол темного небосвода и последовательно раскрашивая всеми цветами радуги ее четвертинки, завершая рисунок прожитого нами очередного года, который выводил нас на новый более высокий уровень знаний, осмысленного понимания жизни и необходимого опыта.
В 1963 году, когда я учился в девятом классе, Хасан, Хусаин учились в Илекском зоотехникуме, а Дамир абый был призван в армию, отец неожиданно для всех нас принимает решение о снятии с себя полномочий председателя колхоза и переезде с семьей обратно в Чесноковку. Позже нам, детям, стало известно, что основным мотивом этого шага стало внезапное ухудшение состояния его здоровья.
В феврале 1963 года наша семья переезжает из Н. Озерной в Чесноковку. Я остался в интернате завершать обучение в 9 классе, так как в Чесноковке была только восьмилетняя школа. В родном селе отец начинает работать председателем сельсовета, а я родной дом стал посещать только по субботам и воскресениям, преодолевая 16 километров степи на лыжах зимой, пешком весной, летом и осенью. Вот таким тернистым стал мой путь к знаниям.
Как-то ранней весной, когда снег начинал подтаивать, мы втроем: я, Владимир Крылов и Александр Миронов, после второго урока пошли на лыжах в Чесноковку. Лыжи плохо скользили по мокрому снегу, дырявые валенки насквозь пропитались талой водой, ноги отсырели и чавкали при движении. Мы с трудом дошли до редута, где Владимир Крылов предложил зайти на кордон к знакомому леснику, чтобы немного просушить ноги и обогреться. Сил идти дальше почти ни у кого не осталось, и предложение было принято единогласно. Лесник оказался на редкость внимательным и чутким человеком. Увидев наше состояние, он немедленно принялся оказывать нам помощь, растирать наши ноги водкой, сушить нашу мокрую одежду и валенки. Жена лесника причитала и бегала по комнате, подбирая нам сухие носки и обувь. Мне достались довольно приличные кожаные ботинки. Пообедав наваристым борщом со свежеиспеченным хлебом, и высушив мокрую одежду, мы были готовы двигаться дальше. Но Владимир Крылов, увидев на стене новенькую двустволку со сверкающим ореховым прикладом, попросил родственника доверить ему ружье немного поохотиться в Уреме Редута, на что лесник охотно согласился и, сняв со стены ружье, вместе с патронами протянул Владимиру. И мы на лыжах, счастливые начали спуск к Уралу. Вовка с ружьем на перевес шел впереди нас метров на 30, мелькая среди деревьев, а мы, создавая шум с интервалом 15 шагов, как бы сгоняя дичь, шли сзади, сохраняя дистанцию зрительной связи. И вот в тишине заснеженной уремы, один за другим прогремели два выстрела. Как по команде мы побежали к выстрелам. Подойдя к берегу Урала, мы увидели стайку грациозных косуль, быстро удаляющихся вверх по руслу замерзшей реки. Но одна косуля осталась лежать на снегу, беспомощно дрыгая ногами. Лесник, очевидно, тоже услышал выстрелы и, по пояс проваливаясь в лесных сугробах, спешил к нам. Подойдя к косуле, лесник перерезал ей горло, вспорол живот, как-то быстро снял с нее шкуру. Сбросив все, что ненужно в прорубь, мы с мясом поднялись на кордон, где хозяин разделил мясо на четыре равные части. Я от предложенной мне доли отказался, так как еще находился под впечатлением глубоких эмоциональных переживаний от увиденной сцены предсмертных судорог и агонии, охватившей все хрупкое тело одной из самых совершенных творений природы. Вот эту жалость к диким животным я не смог преодолеть даже в зрелом возрасте, став настоящим охотником, а затем, вследствие этих непреодолимых эмоциональных барьеров, я полностью отказался от этой забавы.
Закончив девять классов в Н. Озерной, я самостоятельно забрал свои ученические документы и отвез их в Краснохолмскую среднюю школу, которая находилась всего в семи километрах от Чесноковки. Почти все лето я проработал штурвальным на комбайне Сталинец-6. Комбайнером был замечательный человек, профессионал высокого уровня, механизатор от бога Петр Смирнов. Наш степной корабль, ведомый им, никогда не простаивал, и мы на уборке урожая были флагманом, лучшим экипажем, среди прицепных комбайнов этого класса. Осенью я начал новый учебный год в 10 "б" классе Краснохолмской средней школы, которая когда-то была центром методической работы бывшего райцентра, и вследствие этого учебно-материальная база и уровень квалификации педколлектива школы был очень высокий и сильно отличался от тех школ, в которых я учился ранее. И я, взяв на себя ответственность, скажу больше, что, посещая и присутствуя на уроках уже своих детей в городских школах, я не встречал ни одного учителя достойнее и мудрее моих наставников из Краснохолма.
В 10 "б" классе было 28 учеников, из них только 5, вместе со мной, были мальчики. Первые уроки показали, что класс очень сильный, со своими устоявшимися за десять лет совместной учебы традициями. И на первых порах, я в классе чувствовал себя не совсем уютно. Но доброжелательность моих одноклассников, чуткость и внимание учителей помогли мне быстро адаптироваться в новом классе и выровнить показатели в учебе. Школа отнимала у нас почти все свободное время. После уроков мы по интересам посещали различные факультативные занятия, принимали активное участие в художественной самодеятельности, в постановках школьного драмкружка. Общественная жизнь в школе была насыщенной, и в буквальном смысле этого слова, бурлила, целенаправленно выстраивая логическую цепь учебно-воспитательного процесса и деятельности первичных звеньев общественных самодеятельных организаций: октябрят, пионерии, комсомола, которые каждая на своем уровне золотыми нитями, искусно вывязывали орнамент общей идеи, объединяющей горячие сердца и сверкающие отшлифованными гранями, алмазные души нового поколения. При Краснохолмской школе был довольно приличный интернат с хорошей кухней-столовой и комнатами по три человека. Со мной из Чесноковки в 11 "а" классе учился Муканаев Фарит. Как-то поздней осенью мы с Фаритом пешком отправились домой за продуктами. Небо затянули тяжелые темные тучи, с которых временами срывались снежные заряды. Было холодно и колючий северный ветер дул прямо в лицо. Мы с трудом продвигались вперед, гадая, ходит или не ходит паром. С такими мыслями мы подошли к Уралу и увидели, на противоположном берегу, уткнувшиеся тупыми носами в прибрежный галечник понтоны парома. По реке плотным потоком шла туча, а стальной канат парома, соединяющий заледенелые берега реки, безжизненно нависал над рекой, как последняя нить надежды запоздалых путников. И действительно, у нас родилась идея, использовать стальной канат для переправы на другой берег. Для этих целей мы нашли куски 6-тимилиметровой проволоки и, обвязав их вокруг каната, получили что-то вроде кольца. Зацепившись за канат руками, я подтянулся, одновременно поднимая и продевая ноги в кольцо, таким образом, я желал перераспределить нагрузку и разгрузить руки. Как только я в боевом положении повис на канате, то сразу понял, что преодолеть 200 метров по канату, задача не простая и требует хорошей физической подготовки и мужества. Канат, как качели, раскачивало на ветру. Перебирая руками канат, я подтягивал тело с кольцом и, по технологии рептилий (змей), продвигался вперед. Холодный канат имел множество обрывов стальных нитей, которые местами щетинились стальными колючками, как испуганные ежи, так что моя ладонь, через некоторое время, практически перестала чувствовать канат. Множественные уколы и рваные ранки сочились алой кровью, и запекались на морозе черными сгустками. Новые уколы ершей каната отзывались острой пронзительной болью во всем моем существе, а старые, собираясь в болезненный единый узел, медленно сползали к предплечью, оставляя на ладонях обжигающие следы ранок. До центра Урала я на своем канатном вездеходе доехал относительно легко, потому что силы были еще свежие, и уклон провиса шел от берега к центру. В центре реки канат вместе со мной сильно провис и я уже спиной чувствовал мощь бурлящей и скрежещущей ледяной стихии. И дернул меня черт полюбопытствовать, что же твориться внизу, а, посмотрев, я тут же потерял чувство реальности. Меня как будто подхватила неведомая сила, и вместе с канатом на огромной скорости уносила в небо. Я покрепче ухватился за канат, и зажмурив глаза, понял, что иллюзию полета спровоцировала плывущая по реке туча. После прохода центра реки синусоида каната шла вверх на подъем. Чувствовалась усталость, ноги на проволоке сводило судорогой, изодранные ладони болели и слабо держали канат. Сознание почти не управляло моими действиями, я все время боялся сорваться, и перемещался вперед через силу, превозмогая боль. Чувство инстинкта самосохранения, заложенное на уровне моего подсознания, рационально управляло моей мускульной энергией, неистово двигая меня вперед из опасной зоны. И я, уже не чувствуя ни боли, ни страха, ни усталости, преодолевал последние метры ненавистного мне стального каната. Закончив переход через Урал, я долго сидел на берегу, консультируя Фарита Муканаева, он шел очень тяжело. Я его подбадривал, рассказывал ему, как можно немного передохнуть и тянул словами к своему берегу. В конечном итоге все закончилось все благополучно. Ладони наши подлечил фельдшер медпункта Василий Михайлович. Вечером стукнул мороз и в воскресенье вечером мы с Фаритом без опаски перешли по льду на другой берег и пошли в Краснохолм, бросив прощальный взгляд на безжизненно нависающий надо льдом стальной канат парома.
Так и протекала моя школьная жизнь за партой и в дороге по осенней распутице, и в зимнюю стужу, и метели, по подпотопленным весенним паводком лугам Уремы, и летний зной. Во время каникул после окончания 10-го класса я работал на уборке урожая штурвальным на прицепном комбайне РСМ-8 с комбайнером Петром Бурцевым, человеком высокопорядочным, исключительно честным, ровным и уважительным в общении, даже с нами, подростками. Комбайн РСМ-8 был высоко производительным, и нам поручали подбор двойных валков на самых сложных участках, потому что высокая техническая подготовка комбайнера Петра Бурцева, его неиссякаемая рабочая энергия и уникальной опыт отладки и настройки механизмов комбайна, позволяли нашему экипажу без простоев и потерь убирать хлеба урожая 1964 года.
Несмотря на то, что я каждое лето работал, хорошей одежды у меня не было. Как правило, мне приходилось донашивать брюки и рубашки Хасан и Хусаина абыя. Но так как они оба были рослые, требовалась подгонка одежды. И вследствие этого я научился сносно управляться с нашей ножной швейной машинкой "Зингер" и перешивал все, что было мне не по размеру и не по моде. Так же виртуозно я научился перешивать рубашки, пришивать разные погончики, красить и перекрашивать их в разные цвета. Таким образом, скудный свой гардероб я обогащал собственной фантазией и пытался шагать в ногу с модой.
Наступила очередная осень, природа увядала и меняла свою окраску, под холодными ветрами Уремы и колки сбрасывали потрепанные пожелтевшие листья. Вместе с осенним ненастьем в наш дом ворвалась беда, поселилась печаль и тревога за здоровье и жизнь самого близкого и дорогого нам человека, нашего отца. Жизнь его на глазах угасала, в его организме развивалась страшная болезнь, - рак. Он был обречен, врачи бессильны. А мы, как могли, пытались утешать его. У отца были грустные глаза, в них таилось какое-то беспокойство за будущее своих детей, и это угнетало его сильнее боли. За несколько дней до смерти, отец заметив на моих брюках латки, спросил у мамы, есть ли у меня запасные брюки и хорошая обувь. Вот с такими тяжелыми мыслями он уходил в мир иной. 24 декабря 1964 года перестало биться великодушное сердце нашего заботливого отца, достойного человека, мудрого и умелого организатора, ему было всего 55 лет. Вместе с ним мы потеряли крепкую и надежную опору и остались один на один с жестокой сутью жизни. Хоронили отца всем селом, по ритуалу для членов обкома КПСС и депутата областного совета депутатов, с духовым оркестром, и прощанием в клубе с.Чесноковка. Скорбь наша была безмерной и утрата невосполнимой. У мамы на руках нас осталось еще трое: я, Равиль и Фирдавуска. После похорон я сказал маме, что мне надо ехать в школу. Услышав это, она как-то тяжело присела на краешек нар и, неуклюже вытирая передником набежавшую слезу, тихо сказала: "Сынок, у нас в доме нет ни одной копейки и я тебе денег не смогу дать". Немного успокоив маму, я молча взял полбуханки хлеба и ушел в Краснохолм на целую неделю. Заведующая интернатом была жена директора школы Медведева А.А. И по всей вероятности, она проинформировала мужа, что я сижу на хлебе и воде. Дня через два три директор школы объявил мне, что меня поставили на котловое довольствие и государственное обеспечение. И с этого дня я получал гарантированное хорошее трехразовое питание и кое-какую одежду по сезону. Райсобес через месяц, не более, маме назначил пожизненную пенсию, а мне, Равилю и Фирдавуске пенсию по случаю потери кормилица. После этого наши дела начали поправляться. Вот такое внимательное было наше государство, вовремя оказывало адресную помощь и не оставляло своих граждан на перепутье и в безысходности. Несмотря на тяжелое горе, постигшее нашу семью, мы продолжали учиться и жить, храня в своих сердцах, светлую память о нашем замечательном отце. Незаметно пролетели школьные годы и мы, успешно сдав экзамены, готовились к выпускному балу. Фотографировались, приглашали гостей. На выпускной вечер я одолжил настоящий костюм тройку у учителя физкультуры из Чесноковки Биткинина Габдуллы. Мама ехать на вечер отказалась, сославшись на головную боль, и я пригласил Гибодрахман абыя и Хаерниса женги. В установленное время, 16.00, я в импозантном костюме с ярким галстуком и красных, модных в то время носках, в сопровождении брата и снохи вошел в актовый зал школы. Девчонки, увидев меня, не смогли сдержать эмоции и ахнули, потому что за два года совместной учебы ни разу не видели меня таким нарядным. На душе у меня была глухая осень, потому что я понимал, что сегодняшний вечер - это рубеж, перешагнув который мы в прошлом оставляли детство, школу с нашими милыми поводырями учителями, и уходили в неизвестность взрослой жизни. За время учебы среди наших одноклассников возникали взаимные симпатия, первая любовь, и на выпускном вечере они впервые открыто держали друг друга за руки, танцевали, поедая друг друга влюбленными глазами. За весь вечер я почти не танцевал, стоял в стороне, зато мой брат Гибодрахман отплясывал от души и на бис исполнял своим приятным голосом песни, очаровывая наших девчат. Позже со слов жены мне стало известно, что в меня была влюблена Есаулова Валя, отличница и самая талантливая девочка нашего класса. Вот с этого момента мне открылась тайна стихов о любви, которые я периодически находил в своей тетради. Это были стихи Вали Есауловой, посвященные мне, где каждая строка дышала любовью и нежностью к чернявому, кудрявому мальчику, а я принимая эти стихи, как насмешки, и ничего не узнав об этой любовной истории, ушел из школы, не испытав потрясающих чувств первой любви. Через месяц я уехал поступать в танковое училище в г. Казань. И так сложилась моя военная судьба, что я больше никогда не пересекался со своими одноклассниками. Где они и как сложилась у них судьба, я не знаю, но очень хотелось бы, чтобы удача обгоняла каждого из них, и все у них в жизни получилось, как мечталось, потому что каждый из них был по-своему талантлив и красив душой.
3. Отпуск.
За этими приятными воспоминаниями, под мерный стук вагонных колес я коротал время путешествия на Родину. Поезд то притормаживал, то снова набирал скорость, и, раскачивая старенькие вагоны состава, уже несся среди знакомой и близкой мне природы Переволоцкого района. Я стоял у открытого окна и жадно вдыхал пьянящий запах родной степи и любовался еще зелеными холмами и увалами Большого Сырта. Вот закончилась моя солдатская служба, впереди месячный отпуск и опять служба в далеких и затерянных гарнизонах радиотехнических войск.
Поезд начал притормаживать и, скрежеща тормозными колодками, гасить скорость. Впереди показалось красивое старинное здание вокзала и платформа с провожающими и встречающими. Поезд, окончательно погасив скорость, как- то медленно и бесшумно начал плыть вдоль платформы и, наконец, уткнувшись, остановился, как бы причалив усталые вагоны для отдыха к бетонным бортам первой платформы. Народ в вагоне засобирался и начал продвигаться к выходу. Я, немного подождав, тоже начал вытаскивать свои матрасовки с вещевым имуществом на платформу, и закончив это неблагодарное, но очень нужное занятие, я с тревогой начал искать среди встречающих знакомое лицо. И обнаружил мечущегося по платформе брата Гибодрахмана. Он, беспокойно озираясь по сторонам, два раза пробежал мимо меня и пробежал бы и в третий раз, если бы не схватил его за руку и не остановил. Он стоял, ничего не понимая, тщательно рассматривал меня и, наконец, признав меня, как брата Рашита, крепко по-родственному обнял. Встречал он меня на новеньком колхозном бензовозе. Закрепив по бортам бочки мой багаж, мы выехали из Оренбурга на Илекскую трассу. Уже в машине он меня строго спросил, что за маскарад, почему я в офицерской форме. На эти жестко поставленные вопросы я дал Гибодрахман абыю довольно подробное пояснение обстоятельств и мотивов, принятого мною решения. И он, как мне показалось, может не со всеми, но многими аргументами и моими доводами согласился. После этих коротких разборок теперь я ему задал вопросы, а он подробнейшим образом освещал все деревенские новости за последние три года. За этими разговорами мы подъехали к столовой села Краснохолм, где абый прикупил колбасу, курицу, селедку, хлеба и водку, и мы поехали в Чесноковку по живописнейшим пойменным лугам и лесным дорогам Уремы. Дорога иногда выходила к Уралу и шла почти по краю обрыва, копируя его извилистые берега. Подъехав к своему заветному местечку, абый остановился и, заглушив мотор, вышел из машины. Похоже, эти дивные места облюбованы им давно и он без труда нашел нужную ему лужайку, покрытую плотным ковром сочной темно-зеленой травы, готовую в любой момент взорвать свой нежный панцирь с налитых для цветения бутонов и украсить разноцветьем зелень лужайки, и напоить атмосферу потрясающим свежим ароматом девственного цветения луговых трав. Гибодрахман абый быстро и со вкусом накрыл дасторхан и мы с удовольствием на свежем воздухе в окружении природы моего родного края пообедали. После обеда, чтобы не расстраивать маму своим видом, я срезал гипс с руки и выбросил. И в таком виде я предстал перед мамой, родственниками, моими братьями и сестрами, которые съехались на вечер встречи. За разговорами и воспоминаниями быстро пролетела короткая летняя ночь, и к утру все разъехались по своим делам, а я, усталый, на фоне алеющего восхода упал на железную кровать под старой яблоней, и, погрузившись в глубокий сон, спокойно проспал почти до вечера. За вечерним чаем, я маме подробно рассказал обо всем, что случилось со мной, и она, внимательно выслушав мою исповедь, сказала: "Сынок, я уважаю твой выбор, и пусть Аллах поможет тебе в службе". Вот таким образом я получил материнское благословение и одобрение на принятое мною самостоятельное решение.
Время отпуска я использовал рационально, в разумных пределах сочетая полезное с приятным. Помогал маме по хозяйству, заготовил на зиму дрова, подремонтировал некоторые хозяйственные постройки, загорал, плавал, рыбачил, а по вечерам иногда ходил в кино или на танцы в сельский клуб, который размещался в здании бывшей мечети. Считанные дни отпуска пролетали быстро без особо ярких событий, пока однажды, я в очередной раз не заглянул в клуб на танцы. Танцы проходили под проигрыватель в смотровом зале кино, где для этих целей освобождали небольшую площадку, сдвигая в один угол лавки. Так как у меня гражданской одежды не было, я на танцы наряжался в разную военную форму: парадную, повседневную или полевую. В зал мы вошли с братишкой Равилем, на сцене старый проигрыватель со скрипом крутил затертую пластинку и добросовестно извлекал из своего чрева звуки песни о черном коте. Тусклый свет двух боковых бра едва пробивался через запыленные плафоны и слабо освещал танцевальную площадку, на которой энергично дергались несколько деревенских девушек в ритме современной музыки. Мы остановились на краю площадки и начали изучать публику, по ходу кивком головы приветствуя знакомых ребят и девчат. Сменив черного кота, наполнили зал спокойные чарующие звуки полонеза Агинского. Мы с Равилем решительно шагнули вперед и разбили пару танцующих девушек. Многое изменилось в селе за три года моей службы, особенно изменились девочки, которые за это время подросли и превратились в статных и красивых девушек. Танцуя, я внимательно разглядел свою партнершу, пытаясь по каким-либо признакам сходства с родителями узнать ее, и таким образом, адресно начать знакомство и разговор. Но, к сожалению, это занятие оказалось бесперспективным. Я, никого в ней не признав, напрямую спросил, как ее зовут, чья она дочь. На что она, слегка улыбнувшись, ответила: "Рашит абый, я дочь Зидбаева Махмута и зовут меня Фахризямал". Даже после того, как она представилась, в ней ничего не угадывалось от той хрупкой маленькой девочки, которую я знал, уходя в армию. Передо мной была другая, стройная и необыкновенно красивая с очаровательной улыбкой девушка. Если принять во внимание, что некоторые знакомые события в жизни дешифровывается, и почти безошибочно распознаются человеком, как судьба, то мое знакомство с Фахризямал Махмутовной можно отнести именно к этой категории, так как она с первого взгляда плотно запала в мою душу и всецело овладела моим сердцем. А будущий наш счастливый союз был уже предначертан и обласкан самой судьбою.
Фахризямал Махмутовна была совершенством, все в ней было гармонично и привлекательно. Красивая статная фигура плавно уходила в точеную шейку и головку смаленькими ушками. Ее милое с нежными чертами и бархатистой кожей лицо дышало очарованием молодости, а волосы, собранные в пикантную башенку, как бы парили над ее головой, оттеняя высокий чистый лоб и карие доверчивые глаза. А немного испуганный и беззащитный взгляд говорил о ее открытой и бесхитростной душе. С первого дня нашего знакомства мой отпуск обрел конкретный смысл. Я каждый вечер с нетерпением ждал встречи со своей Фаинкой. Все шло хорошо, на глазах разворачивалась большая тема нашей любовной истории, которая длилась более двух лет. Но, к сожалению, как и в сюжете каждого кино со счастливым концом, не обходится без налета драматических эпизодов. Так и мы не сумели уберечь наши чистые отношения от яда злых языков, которые пытались посеять недоверие и внести размолвку в нашу любовь, подвергнуть суровым испытаниям наши чувства. И развела нас судьба на долгие два года. Каждый из нас понимал, что мы созданы друг для друга и должны быть вместе. И поэтому мы, бережно храня в своих сердцах огонь первых вспыхнувших чувств, шли навстречу друг к другу, навстречу своей судьбе, на ходу разрушая стену размолвки и недоверия, освобождая и очищая свои сердца и души для любви и жизни в мире вечной страсти.
4. Служба в Вооруженных силах.
Окончился отпуск и я, попрощавшись с родственниками, уехал к новому месту службы в г. Архангельск. Поезд в Архангельск пришел ночью. Выйдя на перрон, я слегка поежился от ночной прохлады столицы севера и поспешил на вокзал, где случайно встретил капитана Нурика Степанова, моего бывшего командира взвода, который любезно пригласил меня с собой. На привокзальной площади мы сели в служебную волгу командующего и поехали в город к Степанову домой. По дороге Нурик сообщил мне, что теперь он адъютант - его превосходительство и все проблемы с моим назначением берет на себя. Через день я действительно получил назначение в роту КП объединения, где раньше проходил службу солдатом. Вот так с элементами протекции я вернулся в родную роту командиром планшетного взвода. Работа была мне знакома, и я неплохо справлялся с новыми командирскими обязанностями. Я много внимания уделял боевой подготовке, повышению индивидуального профессионального мастерства солдат взвода, так как боевое дежурство и выполнение боевой задачи предъявляло очень высокие требования к уровню подготовки каждого солдата, потому что сбой в работе одного функционера боевого расчета мог привести к срыву и утрате боевой ценнейшей информации. особенно тщательно я готовил солдат к заступлению на боевое дежурство, которое представляло собой целый ритуал, состоящий из последовательных и логически увязанных действий командиров и солдат, не только по освежению в памяти занятий, закреплению навыков ведения боевой работы, но и повышению уровня организованности, дисциплины, ответственности, а также подготовке формы одежды и безукоризненного внешнего вида солдат и сержантов. Это все отнимало очень много времени и даже был рад этому, потому что, таким образом, я немного отвлекался от тяжких дум о своей Фаинке. Вот так за ежедневными командирскими заботами пролетел год моей службы. Я был в звании "младший лейтенант" и это меня немного угнетало. И в этой связи я написал рапорт на сдачу экстерном экзаменов за полный курс Вильнюсского радиотехнического училища. Командование удовлетворило мой рапорт и я, успешно сдав все экзамены за полный курс училища, в 1969 году получил диплом об окончании среднего военного училища и звание "лейтенант". Вот так, повысив свой офицерский рейтинг, я оторвался от недопеченного звания "младший лейтенант". В офицерском коллективе роты я имел определенный вес и авторитет. Меня уважали за глубокие профессиональные знания боевой работы. Я даже иногда заступал на боевое дежурство вместо внезапно заболевшего офицера из боевого расчета КП.
С Фахризямал Махмутовной мои отношения после небольшой размолвки налаживались и мы, перейдя на режим активной переписки, уже строили планы нашего союза в будущий отпуск. Ежегодно и неотвратимо у офицеров наступал очередной отпуск, и по устоявшейся в армии традиции, - " на дворе январь холодный, в отпуск едет Ванька взводный, солнце жарит и палит, в отпуск едет замполит". Вот и я, не нарушая этого закона, в январе 1970 года поехал в отпуск на историческую Родину, на встречу к своей любимой, с твердым намерением жениться. Как всегда, несмотря на холодный январь, на встречу со мной съехались все братья и сестры. Мама накрыла хороший стол и старший брат, произнеся короткий тост за встречу, открыл вечер встречи. По регламенту на вечере обсуждался один вопрос, моя женитьба. Обсуждение завершили, вынесли постановление, чтобы я немедленно шел к своей Фаинке и сделал предложение. Вот тут мама объявила, что она получила сообщение и от Равиля о его желании жениться на девушке из нашего села Зайтуне Мадариковне. Решено было обе свадьбы провести в один день. И на этом завершили вечер, а меня в 2.30 отправили к будущей невесте.
Я постучал в окно, через некоторое время в одном платьишке выбежала моя избранница и, впорхнув в мою распахнутую шинель, обхватила меня руками и сильно прижалась. Я нежно погладил ее распущенные волосы и тихо сказал: "Будь моей женой". На что она, едва оправившись с нахлынувшим волнением, утвердительно кивнула головой. И два серебряных слезных шарика, подсвеченных полной луной, сорвались с ее длинных ресниц. Это было согласие, выстраданное нашей любовью. А дальше все было по процедуре традиционных татарских национальных свадеб. И я должен отметить, что наши с Равилем свадьбы были, наверное, одними из последних с элементами старинных обрядов. Было все, даже картеж из сорока лошадей, запряженных в развеселые наряженные сани, с дугами, украшенными разноцветными лентами и цветами, звонкими бубенчиками и колокольчиками, с разудалыми гармонистами на облучках. В день свадьбы я впервые свою Фаинку назвал "жаным", "жаныкаем" и так называю уже 36 лет.
Отплясав и отзвенев колокольчиками, ушла в историю веселая свадьба и мы с Равилем, каждый со своим приобретенным счастьем, остались один на один, на пороге длинной, и как нам казалось тогда, безмятежной жизни.
Отпуск мой заканчивался и мне с молодой женой срочно, до 5 февраля, надо было выезжать к месту службы. Но 3 февраля 1970 года в Оренбуржье разыгрались снежные бураны, которые, неистово завывая, заметали дороги и отсекали малые и большие деревни от больших дорог. Но, несмотря на снежную непрекращающуюся карусель, 5 февраля к нашему дому мои братья подогнали большой трактор с будкой, в которой предусмотрительно была установлена буржуйка, и имелся запас сухих дров. В просторной будке разместились все и провожающие, и отъезжающие. Накрыв дасторхан из обильных дорожных запасов, мы в тепле и приятной кампании по бездорожью с песнями благополучно добрались до станции Переволоцкая, откуда, сев на проходящий ташкентский поезд, выехали в Москву, а затем в Архангельск.
Приехав в Архангельск, мы временно устроились на квартире у друзей, а затем заселились в свою двухкомнатную квартиру. Все складывалось хорошо. Жаным стала работать на почте, денег хватало. Мы приобрели телевизор, кое-какую мебель. Жаным оказалась на редкость предприимчивой домовитой внимательной и заботливой женой. Я не шел, бежал домой к своей жаным, в свой дом, где все дышало счастьем и благополучием. Но, к сожалению, недолго нам пришлось упиваться нашим счастьем. Жизнь нанесла предательский удар по нашей счастливой судьбе, разрушив и задув семейный очаг, и подвергнув новым жестоким испытаниям наши только что складывающиеся семейные отношения.
Через три месяца нашей совместной жизни командование части с военной беспощадностью нас разлучило. Я на пароходе "Южный Буг" ушел к островам Ледовитого океана, а моя нежная жаным уехала домой в родную Чесноковку. Мы тогда даже не предполагали, что эта разлука продлится долгих два года без возможности переписки и отпуска. "Южный Буг" - настоящий пароход с огромными паровыми машинами, зафрахтованный министерством обороны, стоял под погрузкой на причале "Бокорица". Закончив погрузку, пароход, управляемый полупьяной командой, вышел с порта и по Северной Двине на всех порах пошел к Белому морю. И для меня, степняка, было не совсем привычно окружение большой воды. По стальным артериям судна, как кровь под высоким давлением и с огромной скоростью, распространялся пар, давая жизнь сложным инженерным коммуникациям и паровым котлам, которые с каким-то грохотом и свистом, изрыгая лишний пар, вращали огромные винты этой старой колоши, представляющее собой не что иное, как груду ржавеющего металла. Когда я стоял на палубе, то проникался огромным уважением к бескрайним морским просторам и понимал всю нашу ничтожность перед огромной неуемной силой и могуществом природы. Создавалось впечатление, что огромные волны просто жалели старые борта нашего суденышка и бережно раскачивали его на своих водных горках. Дул пронизывающий северный ветер. Низкие черные тучи едва не задевали за мачты, а тяжелые свинцовые волны студеного Баренцева моря гулкими шлепками бились о борт корабля. Я молча стоял на палубе, на душе было неуютно и тоскливо.
Справа по борту в тумане просматривались скалистые горы м. Канин нос. Дальше наш корабль держал курс на Новую землю в бухту "Русская гавань". На корабле команда и капитан относились к нам, офицерам, доброжелательно. Нас разместили в каютах командного состава и кормили в кают- кампании по высшему разряду. После приема пищи командный состав и мы, в том числе, еще долго сидели за круглым столом и неторопливо вели светские разговоры. На корабле был порядок, команда после выхода в море стала шелковой и беспрекословно падчинялась распоряжениям капитана и его помощников.
Наш корабль, достигнув Южного архипелага Новая земля, пошел на север вдоль плачущих туманами изрезанных высоких берегов дворцами острова. Низкое небо постоянно хмурилось свинцовыми тучами, и наш поход благополучно продолжался. Мы уже знали со слов сторожила нашей локационной точки прапорщика Михайлова Алексея ( трагически погибшего в Русской гавани), что офицеры ждут навигацию с особым чувством, потому что это единственная возможность за много месяцев увидеть "свежего" с материка человека. Кроме того, навигационный корабль вез все необходимое для обеспечения нормальной жизни и я со всей ответственностью могу доложить, что чиновники Советского Союза к формированию навигационных грузов, для арктических потребителей, относились крайне ответственно и продуманно. Без лимита поставлялся ГСМ, автотракторная техника (ГТС-7м, ГАЗ -66, трактор С- 100), которая через два года на сто процентов обновлялась. Зипы для спецтехники, россыпью, для узлового ремонта с двойным, тройным покрытием нормативных ресурсов; живой скот (свиньи, коровы) с необходимым запасом комбикормов и сена. Двухгодичный запас продуктов в очень широком ассортименте и высокого качества (охотничья колбаса в бочках залитая жиром, окорока свиные в бочках, куры консервированные, сыры консервированные и.т.). С тех пор прошло более 33 лет, и ничего подобного по калорийности и вкусовым качествам я больше в жизни не встречал. И все это было сделано не для элиты, а поставлялось для простых тружеников Арктики, солдат, сержантов и младших офицеров. Я часами простаивал на палубе, всматриваясь в морскую даль. Могучим справедливым и целомудренным было Баренцево море, оно казалось спокойным, потому что большие волны шли равномерно, уверенно, не мельтешили, а бежали фронтом. И мы, точно как на американских горках, летели вниз, падали и забирались на высоту, а если на время закрывали глаза, то волны, корабль все исчезало, и мы испытывали потрясающие чувства парения в воздухе.
Через несколько дней, во время завтрака в кают - кампании, капитан "Южного Буга" объявил, что через два часа мы выйдем в "Русскую гавань". Для нас, офицеров, которые шли по замене на две зимовки, это прозвучало, как приговор. Корабль за время плавания стал для нас родным, его палубы, надстройки, мачты, как частица нашей родной большой земли, еще продолжали нас согревать теплом и нежно убаюкивать в колыбели своих бортов, но все хорошее когда-то кончается. И мы, безусые юнцы с лейтенантскими погонами, должны были вступить на защиту интересов нашего Отечества на дальних подступах ее жизненно важных политических, экономических центров. Мы обязаны были не только организовывать свою жизнь, сберечь жизнь и здоровье своих подчиненных в экстремальных, тяжелых климатических условиях Арктики, но еще и безусловно выполнять поставленные боевые задачи по радиолокационной разведке воздушного противника. После завтрака мы разошлись по своим каютам и начали готовиться к высадке. Через некоторое время мощный паровой гудок корабля известил нас о прибытии в "Русскую гавань". Мы все высыпали на палубу и жадно рассматривали берег, пытаясь разглядеть городок с обустроенными жилыми постройками, но, к сожалению, ничего, кроме маленького рубленого домика, покосившейся пристаньки с кучкой счастливых подпрыгивающих людей в темной униформе, я лично на берегу ничего не разглядел.
Сумрачные горы серой пахучей воды катились от корабля на берег, покрывая его жутковатой светло-коричневой пеной, который колыхался, словно дышал, жил передвигался. Скоро корабль стал на якорь на рейде, команда спустила дору и баркас на воду. И мы скоро на доре, буксируемым самоходным баркасом, причалили к берегу условно, так как до берега надо было пройти еще три - четыре метра по ледяной воде. И мы, разувшись и закатав штаны, прошли это первое испытание Арктики. По традиции арктических воинских подразделений мы, вновь прибывшие офицеры, возглавили бригады по приему навигационных грузов. Как я уже писал, дора до берега из-за мелководья не доходила, и солдаты вынуждены были принимать грузы в ледяной воде и на спине таскать на берег. Работа это была адская и солдаты через два часа работы просто падали с ног. Работа кипела круглые сутки под фонарями и прожекторами, часть груза, продукты, имущество, военторг и другие шли с двойным перегрузом. Я поражался стойкости, выносливости и мужеству наших солдат, которые без слюнтяйства и нытья, спокойно без каких-либо притязаний на вознаграждение делали тяжелую работу.
Закончив разгрузку, корабль взял на борт офицеров из компетентных комиссий, штабов разных уровней, а также офицеров подразделения по замене. И спешно выбрав якоря и дав затяжной прощальный гудок, ушел на следующую точку, а мы, замороченные организацией навигационных работ, едва на последних минутах успели передать через ребят весточку родным и близким с обратным адресом. Нам пояснили, что письма к нам будут идти через Диксон и сбрасываться самолетами полярной авиации в почтовых мешках. А мы могли поддерживать переписку только оказией, благодаря случайным судам, прятавшимся в нашей тихой гавани от неистовых арктических штормов. С уходом корабля наша жизнь, как бы перешла в режим замедленного кино, и у меня впервые за много дней появилась возможность более подробно ознакомиться с достопримечательностями местности, где мне предстояло пережить две арктические зимы.
Случается у человека такое особое состояние, когда все, что происходит с ним, все мелочи и подробности запоминаются на всю жизнь. Так и меня первое беглое знакомство с незнакомой природой просто потрясло. Гавань подковой обрамляли высокие и скалистые берега, которые служили естественной защитой от ветра, волн и течений моря. Глубокий залив венчала довольно протяженная каменистая коса, которая с двух сторон была зажата скалистыми берегами, в свою очередь которые с правой стороны подпирались материковым ледником Яблонского, а с левой стороны Шокальского. Ледники холодной синей рябью сияли в лучах низкого солнца, а оплавленные солнцем бугры отколовшихся айсбергов напоминали гигантские мыльные пузыри на водах залива. Поверхность земли была каменистая, тундровой растительности почти не имела, и скорее всего представляла собой арктическую пустыню, и от всего этого веяло каким-то величавыми монументальным неправдоподобием, созданной природой прекрасной картины.
Климат был морской, арктический суровый. Особенно сильно угнетали ветра, которые дули, как в аэродинамическую трубу, между двумя ледниками Яблонского и Шокальского со скоростью до 60 - 65 м/сек. Жить нас разместили в рубленном одиноком домике на берегу моря, так как офицерский домик в городке зимой сгорел. Старожилы рассказывали, что этот домик был построен для сотрудников ленинградской научной экспедиции гляциологов, а когда необходимость в этих исследованиях отпала, домик долгое время пустовал. В домике были четыре жилые комнаты и кают - кампания, которые вполне удовлетворяли наши потребности наши потребности по качеству спальных мест. Оборудовав котельную и отопительный контур в домике, мы надеялись жить в тепле и уюте. В комнате мы жили втроем: я, лейтенант Федоров и Аркадий Широкий (погиб в 1972 году в феврале). Но, к сожалению, домик оказался холодным, и прогнозированное тепло осталось только в наших мечтах и в ограниченным объеме меховых спальных мешков. Осени и бабьего лета в Арктике нет, есть только холод, снег и колючие штормовые ветра. Солнце с каждым днем опускалось все ниже и ниже, а скоро и вовсе исчезло, лишь иногда подсвечивая серый горизонт. Низкое небо постоянно хмурилось свинцовыми тучами. Арктику на долгие месяцы накрывал мрак полярной ночи, явление необычное и для психики человека весьма утомительное.
Мы относительно легко адаптировались к особенностям несения службы и эксплуатации радиоэлектронных средств в условиях крайнего севера. Выполнение должностных обязанностей отнимало у меня много времени. Дисциплина среди солдат была высокая, очевидно сложные условия быта и службы вынуждали их беспрекословно выполнять инструкции и распоряжения командиров, и я бы даже сказал, что солдаты смотрели на нас, как на людей, имеющие специальные знания и опыт выживания в экстремальных условиях и во всем полагались на нашу мудрость. Наш городок, некогда построенный по типовому проекту, представлял собой комплекс технических, хозяйственных, бытовых и жилых построек, которые обеспечивали хорошие условия для проживания и службы, но ротозейство и беспечность людей потихоньку выводили из оборота жизненно важные объекты: центральную котельную, баннопрачечный комбинат. А затем через автономные обогреватели заполыхали и сгорели казарма и офицерский домик. Пожар в Арктике - страшное бедствие, он в течение 10-15 минут слизывает с земли любую постройку, превращая в прах и пепел труд многих людей. И как следствие, солдаты и офицеры, героически преодолевая трудности в пургу и стужу полярной ночи, строили новое жилище. Так вместо сгоревшей казармы через два месяца встала новая, но постоянные и жуткие ветра выдували из нее тепло и солдаты с удовольствием уходили на боевые посту к теплу и комфорту. В этой же казарме в конце было помещение, приспособленное под баню, где стоял чан на 3 куб. метра, в котором через маленький котел нагревалась вода. Вода, как правило, нагреваясь, начинала парить, и, оседая в виде конденсата, надевала стены в ледяной панцирь. Это была ледяная сказочная баня, и в ней надо было умудриться постираться, помыться и успеть выскочить, чтобы вода на тебе не замерзла. Мы были молоды и эти мелкие бытовые трудности нас не огорчали, а скорее забавляли. Но в главном стремлении организовать образцовое выполнение боевых задач, мы были монолитом. Офицеры оказывали бескорыстную помощь и поддержку друг другу во всем. Тщательно обслуживалась и готовилась техника к боевому дежурству. На высоком уровне проводилась боевая плановая и политическая подготовка личного состава. По-боевому работала комсомольская и партийная организация. Активисты вовлекали солдат в подготовку различных концертов, викторин, КВН. Несмотря на оторванность и дикость, жизнь кипела, не давая никому замыкаться в себе и уходить в депрессию. Месяца через три радисты полярной станции сообщили нам, что идет ЛИ-2 с почтой. На точке сброса зажгли в бочках солярку, и ожил, покрытый тьмой, остров сигнальными огнями и гулом пикирующего ЛИ-2. После сброса мешка самолет, заложив крутой правый вираж с набором высоты, ушел в сторону м. Желания, а мы на ГТС с поисковой группой ринулись искать заветный мешок. День, когда самолет сбрасывал почту, для нас был самый счастливый, все находились в ожидании каких-то радостных вестей. Почту разбирал наш замполит с начальником полярной станции, а потом только корреспонденцию разносил солдат по адресатам. Все без исключения желали получить письма или небольшую бандерольку с теплыми носками, но пытались скрыть от других свое волнение, настраиваясь на худший вариант. Ведь от каждого из нас, солдата, прапорщика или офицера, тянулись живые сердечные ниточки связи к близким и родным людям на Большой земле. Я с каким-то большим внутренним волнением проводил на станции регламентные работы, стараясь немного отвлечься от темы писем. Но душа, сердце и сознание были во власти моей жаным. И все мое существо переполняло чувство грусти, тоски по ее улыбке, глазам и тихому грудному голосу. В это время на станцию зашел почтальон и, обратившись ко мне: "Товарищ лейтенант, вам письмо",- протянул внушительную пачку писем. Я взял письма и пересчитал, их оказалось 94 конверта, затем, разложив по датам отправления, аккуратно открывал конверты и, нежно разгладив каждый листочек, углублялся в чтение, читал медленно, наслаждаясь возможностью общения с самым дорогим мне человеком на земле. В день я прочитывал 4- 5 писем, это позволяло мне продлить ощущение новизны почтовой корреспонденции до 20 дней. Поэтому поводу я позволю себе небольшое поэтическое отступление.
Целую неделю беспросветно
В гарнизоне тянется пурга,
Где же я, товарищи, достану
Теплоту, что так мне дорога?
Редко, очень редко прилетают
Самолеты с почтою для нас,
Парни достают и вновь читают
Старенькие письма в сотый раз.
Небо покрывается туманом,
К нам на остров опустилась грусть.
Не скучай, далекая, родная,
Все равно к тебе я возвращусь.
Знай же ты, любимая Фаинка,
Ждать два года очень нелегко,
Дай свою мне маленькую ручку
И прости, коль очень тяжело.
Все два года и два месяца моей службы на Новой земле моя жаным писала мне письма каждый день, с одним выходным в неделю, тем самым, оказывая мне неоценимую моральную и психологическую поддержку в период нашей вынужденной разлуки.
Право на жизнь в Арктике завоевывалась нами в тяжелой и изнурительной борьбе с сюрпризами арктической погоды и в строгом и неукоснительном соблюдении вариантов поведения личного состава при усилении ветра и буранах. За любое вольнодумство Арктика серьезно наказывала нарушителей. Несмотря на то, что наша арктическая форма была весьма добротной, среди личного состава иногда встречались случаи точечного обморожения при выполнении наружных работ (ремонт антенных систем, подвоз воды, ремонт автотракторной техники).
Как-то под новый год командир решил нас свозить в гости к полярникам, которые от нас находились в километрах пяти через перемычку в заливе. Набрав гостинцев в военторге, мы удобно расположились в обогреваемом кузове ГТС-7м. погода вроде никаких сюрпризов не готовила. Командир сам сел за рычаги ГТС, за штурмана был старожил "Русской гавани" прапорщик Михайлов. И в установленное время "4" наш новенький ГТС, подпрыгивая на камнях, понесся навстречу светской тусовки. Но через 5-7 минут пути погода резко изменилась, засвистело и застонало небо, резкие порывы ветра, силой примерно до 50 м/с, трепали брезентовый тент кузова. Отопитель уже не справлялся, и температура в салоне кузова падала. Когда расчетное время прибытия прошло, мы поняли, что заблудились. Немного приоткрыв сзади тент, я в кромешной тьме увидел фрагмент ада. Низовая пурга просто накрыла остров, а неистовый клокочущий ветер гнал снежные заряды по каменистому грунту, забивая и утрамбовывая лощины снегом. Видимость была ноль, и наш командир вел ГТС вслепую. Вдруг наша машина, уткнувшись обо что-то твердое, заглохла. Дальше ГТС не могла идти, т.к. она, уткнувшись в каменный козырек под углом 45 зависла над 100метровой пропастью. По команде командира мы все десантировались с ГТС, за исключением одного капитана с западной Украины, которого возникшая проблема загнала в психологический шок. Мы с помощью специальных приемов быстро вывели его из этого состояния и поставили в строй. Обсудив ситуацию, мы решили идти навстречу южному ветру вдоль береговой черты, которой по нашему мнению, могла быть зловещая пропасть. Полностью зачехлив спецпошивы и оставив только щелочки для глаз, мы гуськом двинулись вперед. Передвигались мы с трудом, встречный ветер гнул нас к земле, ночь, завьюженные маленькие колючие снежинки плотным роем били в лицо и угнетали психику. Каждый из нас понимал, что этот поход может оказаться последним в нашей жизни. И мы, как обреченные, шли навстречу своей судьбе, погрузившись в свои мысли о самых приятных моментах нашей короткой жизни. Через 15 минут мы меняли ведущего, потому что первому было труднее всего рассекать порывы штормового ветра и более или менее держать направление. Наступила и моя очередь вести за собой утомленных и еле передвигающих ногами колонну своих боевых товарищей. Пройдя в положении буквы Г минут 5, я головой уперся о какое-то препятствие. Подняв голову, я начал прощупывать предмет руками и когда понял, что этот неизвестный предмет, не что иное, как антенная мачта полярников, то во весь голос закричал: "Мы спасены!" от моего крика все встрепенулись, ожили и мы, обхватив мачту антенны, радовались, прыгали и кричали. На антенном поле мы легко сориентировались и скоро уже разгоряченные сидели в кают - кампании полярников, бурно обсуждая эпизод, который мог закончиться для нас трагически.
Домой к себе мы смогли вернуться только через двое суток, когда ветер немного успокоился.
За два года таких эпизодов, когда мы балансировали между жизнью и смертью, было несколько. В одном мы потеряли своего товарища ст. л-та Аркадия Широкого, который в пургу, потеряв ориентировку, прошел мимо передающего центра вглубь острова и замерз. Сформированы были несколько пеших поисковых групп во главе с офицерами, но, к сожалению, поиски положительных результатов не дали. Тогда командир принял решение и отправил группу на тракторе во главе с лейтенантом Федоровым, снабдив их рацией и запасом продуктов. Трактор моментально поглотила тьма и снежная карусель неунимающейся вьюги. Через несколько сеансов связи рация на тракторе замолчала. Пурга буйствовала уже целую неделю. Мы потеряли группу на тракторе и Аркадия Широкого, одного из самых опытных офицеров. На шестой день пурга немного успокоилась и часовой на по утрам сереющем горизонте заметил группу людей. Туда немедленно отправили ГТС, который привез поисковую группу, черных от копоти, но живых и здоровых, а Аркадия не было. И я хочу особо подчеркнуть решительность, мужество и находчивость лейтенанта Федорова, который после того, как застрял и заглох трактор, пять суток продержал солдат в кабине трактора вокруг ведра с горящей соляркой на дне, и это спало всех от обморожения. Труп ст.лейтенанта Аркадия Широкого нашли только на седьмые сутки поисков, когда ветер, сменив направление, на белом снегу залива выдул черное пятно его спецпошива.
Он жил со мной в одной комнате, был чутким и отзывчивым товарищем и я навсегда сохранил в своем сердце светлую и добрую память о нем.
Почти все офицеры в свободное от службы время занимались охотой, зимой делали ловушки и ставили капканы на песцов, а весной и летом охотились на водоплавающую дичь: гагу, гусей и даже кайру. На птичьих базарах мы со скал снимали свежие кайриные яйца и варили в больших солдатских бочках. Яйца были очень крупные пятнистые, со студенистым белком и имели отменный вкус. Плотные туманы и свинцовые тучи постоянно висели над островом, впиваясь в острые вершины Верблюжьей горы. Тяжелые волны вод залива громко бухали о ледяной заберег, точно кто-то молотком бил по кровельному железу. Крики больших арктических чаек напоминали курлыканье гусей. Полярная ночь кончалась, и мы потихоньку втягивались в ритм нормальной жизни день - ночь. Как-то глубокой ночью нас разбудил дежурный кочегар офицерского домика с известием, что к нам идет белый медведь. Было морозно, снег под светом прожекторов и фонарей искрился. Мы, как по команде, с пистолетами в руках выскочили на крыльцо и выстроились в линию. Медведь шел неспеша и с величайшим достоинством в направлении склада запасных частей, где лежала огромная туша морского зайца (лахтака), которую мы предусмотрительно заготовили, как приманку для ловушек песцов. Изредка медведь вставал на задние лапы, как дрессированный, и, поводив мордой, как локатором, безошибочно продолжал свой путь к смердящей туше лахтака. Видно запах еды настолько пленил его, что он шел, забыв об опасности, как хозяин, и наше присутствие его абсолютно не смущало. Кочегар ударил металлическим прутом по рельсе, висевшей у входа в домик. Медведь никак не отреагировал на довольно внушительный звук, издаваемый рельсом. Тогда наш командир с обидой скомандовал: "Огонь!" мы знаем, что медведи находятся под охраной закона и убивать их нельзя и поэтому беспорядочный огонь из пистолетов и сигнальными ракетами вели не прицельный, а отпугивающий в сторону непрошенного гостя. Медведь обнюхивал тлеющие остатки ракет и, недовольно помахав головой, неторопливо повернулся и легкой рысцой потрусил туда, откуда пришел, отчего по всему торсу медведя заходили бугры мощных мышц. Отбежав метров 50, он уселся и, как ни в чем не бывало, стал поглядывать в нашу сторону. Все попытки отогнать медведя ни к чему не привели. Похоже, он был сильно голоден. И, махнув рукой, мы ушли в домик спать, предупредив дежурного об опасности. Утром, выйдя из домика, за мутной пеленой начинающейся пурги мы увидели, что наш красавец с большим аппетитом доедает нашего морского зайца на 1,5 тонны. Вскоре пришла за офицерами ГТС. Мощный рев, гул, лязг гусениц и надвигающаяся железная глыба заставили сытого могучего белого медведя быстро ретироваться.
Несмотря на то, что море со своими щедрыми дарами было рядом, никто из нас, и пожалуй и до нас, не помышлял о серьезной рыбалке. По всей вероятности в прилегающих заливах не водилась достойная вниманию благородная рыба. И поэтому люди, полностью утратив интерес к рыбной ловле, даже разговоров на эту тему не заводили, пока мы не получили странное письмо от нового командира, который интересовался у нас, какая рыба у нас водится и на какие снасти ее лучше ловить. Мы еще долго заочно подсучивали над ним и его вопросами. Но наступила новая навигация, и в очередной раз встал на рейде "Южный Буг". Медленно по трапу на дору спустился новый командир - рыбак, вместе с ним, в первую очередь на берег доставили его личные рыболовные снасти. Командир оказался расторопным, хватким. Он, быстро оценив обстановку, дал необходимые распоряжения по организации выгрузки и приему навигационных грузов. Проехался на машине вдоль прилегающих фиордов и плату арктической пустыни, представляющей собой естественный коридор между двумя материковыми ледниками с несколькими пресноводными озерами, которые поддерживали свой уровень воды за счет таяния ледников. И по принципу "раз есть вода, должна быть рыба" отправил меня и лейтенанта Федорова ставить сеть на пресноводном озере. Мы с определенной долей иронии поехали выполнять приказ. Я хоть и вырос на реке, но опыта рыбалки сетью не имел, и поэтому вся надежда была на мужицкую смекалку Федорова и знание солдата-помора, который вызвался нам помочь. Как бы там ни было, но сети мы успешно поставили по всем правилам. Дня через два поехали проверять, еле нашли место, где мы поставили сети, так как ни одного поплавка на поверхности воды не было. И каково же было наше удивление, когда мы начали выбирать сети. Пожалуй, не было ни одной пустой ячейки, где не сидела бы рыба. И мы, немного помучившись на лодке снимая рыбу, решили зацепить один конец сетей за машину, а другой, освободив, буксировать. Как решили, так и сделали. Всего в сетях было 600 - 700 кг рыбы. Рыба вся была, как калиброванная, одного сорта - голец, и размера с локоть. Вот так мы через 60 лет после открытия Новой Земли в Русской Гавани освоили новые рыбные места. И я полагаю, что многие, кто там был после, с благодарностью вспоминая нас, жарили, парили, вялили и ели эту потрясающе вкусную рыбу. Оказавшись далеко во льдах и снегах Арктики, мы не чувствовали себя оторванными от жизни страны. Помогало радио, за перебойной работой которого строго следил наш замполит. И вот однажды после боевого дежурства, отогревшись в спальном мешке, я под приятную музыку погружался в сладкий сон, как вдруг мое полусонное сознание растревожили мелодичные звуки тальянки, с до боли знакомым наигрышем моей родной деревни Чесноковки. Сон, как рукой сняло и я, поближе пододвинув динамик, внимательно прислушался. Диктор объявил о начале трансляции радиорепортажа Димы Даминева с вечерних улиц приуральского татарского села Чесноковки. И я в буквальном смысле, как зачарованный, в течение 30 минут слушал трели, выводимые на старой тальянке искусным гармонистом села, Наилем Бакировым, песни в исполнении наших девчат и Мираса Салихова, интервью простых селян, в которых они рассказывали с каким-то философским подтекстом, но доступным языком, историю своей жизни, своих трудовых достижений. После окончания репортажа я еще долго лежал с открытыми глазами, мысленно унесенный услышанным на вечерние улицы моего родного села, крутой берег Седого Урала и приятную прохладу, прилегающей к реке Уремы.
Вот так государство через свои информационные коммуникации прокладывало путь к сердцу каждого своего подданного, где бы он ни находился, укрепляя его дух, поднимая значимость и необходимость службы каждого Родине.
Лето в Арктике короткое. Солнце в пик белых ночей почти не заходит, а только опускается к горизонту, обливая остров и купола ледников в розовые тона. В ясный день солнце хорошо прогревает воздух, камни и небольшие зеленые очаги тундровой растительности, которые в этот период на короткий миг зацветают крохотными желтенькими цветочками. В такие дни в местах, где не было сквозняков и хорошо припекало солнышко, я несколько раз позволял себе загорать, с последующими водными процедурами в студеных водах Баренцева моря, холод которых сотнями тысяч иголок впивались в мое тело, вызывая моментальный прилив горячей крови, как в парной финской бани.
Скупая северная природа в эти короткие летние дни на глазах оживало и наполнялось шумом птичьих базаров, курлыканьем чаек и еще какой-то своей неповторимой красотой и очарованием, присущим только Арктике. Ледники активнее сползали в залив, и мы иногда слышали, как с нарастающим гулом, отрывалась очередная многотонная глыба льда, и уходил в море гигантский айсберг, преломляя в своих ледяных боках и кристалликах, солнечные лучи в цвета самых невероятных оттенков, которых, временами насыщаясь, щедро обливали айсберг голубыми, зелеными и белыми красками. И я очень скоро всем сердцем прикипел к этому пленительному краю, с его суровой упоительной красотой. Отшумело короткое полярное лето, наступила осень, подернутое морозной пеленой безжизненное холодное солнце, обреченно катилось по линии горизонта к закату. Дули пронизывающие ветра, твердому каменистому грунту змеились длинные хвосты поземки. Временами остров, внезапно накрывали снежные ураганы, которые ясный день переводили какое-то дьявольское состояние, когда все кругом одинаково светло и бело и человек, находясь под этим белым колпаком, терял чувство реальности и ощущение пространства. И мы, потихоньку втянувшись в еще одну зимовку, снова переживали холод и мрак полярной ночи с его уникальными явлениями и красотой небесных сводов раскрашенных огнями северного сияния. Состояние нашего здоровья находилось под пристальным вниманием довольно квалифицированного медицинского персонала, который при необходимости оказывал нам врачебную помощь любой сложности. И я, пользуясь, случаем, выражаю искренние слова благодарности своему спасителю, выпускнику военно-медицинской академии лейтенанту Аксенову, который в полевых условиях без наркоза сделал мне сложную операцию на аппендицит. И я без каких-либо осложнений через неделю смог вернуться к выполнению своих служебных обязанностей.
Пролетели два года, закончилась двухлетняя эпопея, полная изнурительной службы и смертельного риска, позади льды, холод, метели. Прощай, Новая земля!
Я медленно поднялся на борт "Южного Буга", последний раз посмотрел на знакомые линии береговой черты, одиноко стоящий офицерский домик, в котором прошли самые роскошные годы моей жизни. К горлу подкатил какой-то ком, на глаза навернулись слезы, сердце сжималось от грустной сцены расставания с ребятами, которые остались дальше покорять север.
Дойдя до Паньков, мы сошли с корабля и стали ожидать попутный вертолет до Белушьей губы, где должны были получить документы и окончательный расчет. Но, к сожалению, проходящие вертолеты пролетали все время мимо, а мы, кидая шапки вверх, еще долго бежали за ними, продолжая подавать сигналы забрать нас. И так мы безрезультатно пробегали почти неделю, пока мы не связались по радио с командованием части и не попросили о помощи. На следующий день очередной вертолет, сделав круг вокруг посадочной площадки, сел и забрал нас до Белушьи. Получив расчет, мы на самолете АН-24 вылетели в Архангельск с посадкой в Амдерме. Вот на этом я благополучно завершил свой поход в Арктику.
Примерно через 15 дней я, решив все вопросы на новом месте службы, оформился в отпуск и на крыльях любви полетел к своей ненаглядной жанишке. Рано утром я добрался до села Краснохолм, который еще сохранил кое-какие следы цивилизации районного центра и в частности действующий переговорочный пункт, откуда я легко связался с председателем колхоза, мужем моей Рафика апай Гумеровым Шарифулла, который сказал: "Сейчас вышлю машину, жди около почты". Я был в цивильной одежде, т.к. военная форма за годы службы сильно потрепалась. Ожидание предстоящей встречи накатило на меня жуткое волнение, в голове начали роиться какие-то неприятные мысли и в первую очередь о том, как моя жаным пережила эти тяжелые годы разлуки. За этими мрачными думами я и не заметил, как к почте подкатил ГАЗик. И из него в стареньком ситцевом халатике с хвостиком волос, собранном на затылке, выбежала моя жаным и, теряя домашние тапочки, бросилась ко мне и с какой-то еле сдерживаемой страстью обнимала, целовала, говорила ласковые слова, и вольные слезы радости и счастья лились рекой. А я стоял, как холодная ледяная глыба, впав в состояние психологического шока, которое сковало все мое существо, и только сознание боролось с шоком, а сердце подсказывало, что должен сделать ответное выражение любви и страсти, которые я сотни раз моделировал в своем сознании, находясь далеко от любимой. Через минуту такого странного состояния я, наконец, вернулся из виртуального мира в мир реальных событий долгожданной встречи со своей очаровательной жаным. Отпуск у меня был большой за два года, и мы с жаным решили посетить всех родственников, где бы они ни жили, т.е. совершить тур по родственникам. Мы побывали в гостях у всех близких родственников жаным и моих братьев и сестер, которые к этому времени уже обзавились своими домами и семьями в Чесноковке и ближайших селах. Съездили в г. Кирово-Чепецк к Гильминур апай, а затем полетели в г. Сумгаит к Равилю, которго после окончания института направили туда работать на химический комбинат. Таким образом, мы совместно отдыхали, путешествовали, догоняя жизнь и хоть немного компенсируя годы разлуки. Впечатлений было много, мы радовались каждому совместно проведенному дню. Как-то моя жаным, к концу второго месяца отдыха, немного приболела, и мы поехали в Переволоцк к врачу на обследование. Она пошла на прием к врачу, а я нервно прохаживался на площади перед поликлиникой и, едва справляясь со своим волнением, неотрывно смотрел на входную дверь, откуда должна была появиться моя жаным. И вот, наконец-то, она появляется в дверном проеме, лицо бледное, глаза немного испуганные. Я подбегаю к ней, как могу, начинаю успокаивать ее и одновременно задаю вопрос, что случилось. Как-то по детски потупив глаза, тихо произнесла: "У нас будет ребенок". Услышав эту долгожданную и радостную весть, я тут же подхватил ее на руки и закружил в вихре своих эмоций, целуя и обнимая, таким образом, выражая глубокую благодарность моей жаным и судьбе за неожиданный подарок. Закончив отпуск, мы выехали в г. Волгоград. На первое время мы устроились жить в гостинице, а на службу мне приходилось ездить за 100 км. Приезжал обратно поздно вечером. И меня, как всегда удивила предприимчивость и находчивость моей жаным, которая в условиях гостиницы сумела приготовить мне прекрасный ужин с пельменями и другими эксклюзивными блюдами. Скоро мы переехали поближе к моей службе, в поселок 6-9 на Волгодонском канале на съемную квартиру. Жаным скоро устроилась на работу в школу, где работала до декретного отпуска. Она спокойно без жалоб на состояние здоровья переносила беременность и очень меня поддерживала на новом месте службы.
На новом месте я как-то без осложнений вошел в новый офицерский коллектив, а через некоторое время мои знания и опыт учебно-воспитательной работы позволили мне завоевать соответствующий авторитет и среди командования подразделения. По стечению ряда объективных региональных обстоятельств, связанных с моей заменой из арктических широт, мне почти на год задерживали присвоение очередного воинского звания "старший лейтенант". И я вместо положенного мне звания потихоньку переходил в разряд неперспективного старого лейтенанта, пока в этот процесс не вмешался замполит батальона майор Труфанов, который восстановил мои попранные права и я, хоть с задержкой, но получил затерянное в лабиринтах несовершенных военных законов, мое выстраданное безупречной воинской службой, очередное воинское звание. Вот так мы через тернии пробивались к очередным воинским званиям.
29 июля 1973 года в 4 часа утра в акушерском пункте с. Чесноковка родился наш первенец-сын, которого мы очень долго ждали. И я через 10 минут вошел в палату, где лежала моя жаным, и, наверное, никто не сможет описать красоту и очарование женщины роженицы в эти минуты. Это какое-то неземное умиротворение на лице после свершившегося чуда, рождения на белый свет человека. И я прямо с порога кинул на ее постель охапку полевых цветов, утопив ее в благоухающей свежести и аромате цветов нового нарождающегося дня. Затем, поблагодарив и поцеловав жаным, я взял сына на руки и, высоко подняв над головой, назвал его Русланом.
В сентябре 1973 года меня перевели служить начальником станции в город Цимлянск Ростовской области, который ни по каким меркам на город не тянул, скорее всего, это была большая казачья станица или поселок городского типа. Украшением города, на мой взгляд, были: Цимлянская ГЭС, водохранилище, рыбзавод, винзавод, дома отдыха и всевозможные лечебницы и санатории. Весь город утопал во фруктовых садах, а также во фруктовых и ягодных насаждениях вдоль улиц. Весной город, как бы покрывался сотканным из цветов пледом, дух от которого сладким дурманом расползаясь по улицам, пьянил головы горожан. По истине райский уголок России, но как говорят у русских: "Хорошего понемножку". В августе 1974 года меня приняли в члены КПСС, и в сентябре этого же года назначили командиром роты управления в г. Волгоград, где я успешно прокомандовал шесть месяцев. После реорганизации, в марте 1975 года я был назначен командиром отдельной радиолокационной роты в чертову дыру в Калмыкию. Калмыцкая автономная республика - это, пожалуй, единственная республика на постсоветском пространстве, которая не имела своего серьезного промышленного производства, кроме производства стройматериалов и предприятий по переработке сельскохозяйственного сырья. Хорошо было развито мясомолочное животноводство и тонкорунное овцеводство.
На многочисленных разбросанных по степи кошарах содержались по две-три тысячи овец. Чабанами работали, как правило, чеченцы, которым прислуживали несколько "шаромыг", по нашему "бомжей", за приличное питание и заработок 50 рублей в месяц. Калмыки - очень доброжелательный и приветливый народ. У них полностью отсутствовал элемент высокомерия и чванства. И я всю жизнь теплыми словами благодарности вспоминаю председателя райисполкома Эрдни Чаря Натбитовича, который буквально окружил заботой и вниманием мою роту, на сто процентов разрешил жилищную проблему, и причем на очень высоком уровне добившись разрешения, выделил моим офицерам три коттеджа на по 200-250 кв.м., в это время это было очень роскошное расселение. Природа в Калмыкии была очень скупая, создавалось впечатление, что Бог на что-то сильно разгневался и смахнул с Калмыцкой земли все деревья и красоту. Только в апреле степь расцветала на несколько дней красными тюльпанами и розовыми колокольчиками. А потом все выжигалось зноем и суховеями, от которых нигде нельзя было укрыться. Если привести аналогию, то Новая земля по сравнению с Калмыкией мне казалась землей обетованной. Но должен признаться, что охота в Калмыкии была отменной: это многочисленные табуны сайгаков, это и обилие водоплавающей дичи на Сарпинских озерах, Это многочисленные лисы на рисовых чеках и упитанные огромные зайцы по всей степи. Калмыкия проверяла меня на прочность. Работал я почти круглые сутки. Это был период тяжелых разочарований и заслуженного искреннего удовлетворения и радости от небольших, но успехов в деле повышения боеготовности подразделения и укрепления дисциплины среди личного состава. И вот, когда сегодня СМИ комментируют события тех дней на фоне каких-то застойных явлений, я не могу согласиться. Армия была могучей и сильной, и мы беззаветно служили нашему Отечеству, ежедневно оттачивая свое боевое мастерство, участвуя на многочисленных плановых и неплановых учениях и тренировках, проводимых штабами разных уровней. Через год я вывел роту в число отличных подразделений, а через два года был награжден медалью "За боевые заслуги". Все это время со мной рядом была моя боевая подруга, моя жаным, надежное плечо которой всегда поддерживало меня, обеспечивая благоприятный и крепкий тыл. Она с пониманием относилась к моей служебной занятости и безропотно воспитывала нашего Русланчика. Скоро Руслан начал поговаривать о братике и 2 октября 1976 года у нас родился второй сын, которого назвали Радик, а у Руслана появился братик. Известие о рождении второго сына, я получил во время боевой работы на командном пункте. Как бы я не относился к девочкам, в душе я всегда хотел мальчика, чтобы моя фамилия жила, и веточка продолжалась, и я был очень рад его рождению. В 1977 году командование части меня направило на конкурсные экзамены в Военную командную академию им. Маршала Жукова Г.К., самую элитную академию войск ПВО страны. На кануне экзаменов я взял очередной отпуск и вместе с семьей приехал домой в Чесноковку, где намеревался в прохладной тени яблонь нашего сада основательно позаниматься и подготовиться к вступительным экзаменам. Но реализация моих замыслов оказалась делом весьма затруднительным, т.к. для занятий приходилось использовать появляющиеся окна в системе традиционного гостеприимства наших сел, но тем не менее я подготовившись выехал в академию и успешно сдав вступительные экзамены с одной четверкой, был зачислен слушателем первого курса военной командной академии на факультет заочного отделения. Прослушав двухмесячные установочные лекции, я выехал к месту службы, куда вскоре подъехала моя семья, которая находилась все это время в Чесноковке. Учеба в академии, совмещенная с напряженной службой в подразделениях боевой постоянной готовности, оказалась делом непростым, а скорее сложным. И я даже не предполагал, что эта нагрузка тяжелым бременем ляжет не только на меня, но и мою семью. Учебные программы были сверстаны таким хитрым способом, что написать контрольную или курсовую, можно было только, хорошо усвоив весь материал учебной дисциплины. И я порой даже при выполнении боевых задач, моделировал способы разработки боевых документов для соединений объединений ПВО и варианты решения задач для контрольных работ. Бесконечные мои сессии и разъезды требовали денег, потому что приходилось жить на две семьи. Жаным не работала, дети были еще маленькие и для того, чтобы разрулить дефицит в деньгах, жаным день и ночь вязала пуховые платки, реализовывала их и, таким образом, немного закрывала дыры в бюджете.
В сентябре 1978 года меня повысили в должности и назначили начальником штаба, заместителем командира только что сформированного батальона в г. Михайловке, где все надо было начинать сначала: строить штаб, командный пункт, жилье для офицеров, казармы и т.д. Работы непочатый край. Я с семьей разместился в малоприспособленном для жилья помещении. Когда стало холодно, мы поставили в каждой комнате по печке, которые топились напрямую. И спасибо моей жаным, которая, добывая мерзлый уголь, грелась сама, а потом, разжигая печи, грела детей, варила обеды, стирала и сушила белье, вязала платки и на все находила время, терпеливо перенося все тяготы и лишения воинской службы, которые выпали на ее судьбу. В августе 1979 года мне присвоили очередное воинское звание "майор". Карьера моя складывалась для моего сословия нормально, и я был доволен всем и счастлив в семье. Академическую программу осваивал хорошо, учился без задолжностей, служил молодцевато, без лишних вопросов делал свое дело. Во время учебы я приобрел много новых друзей, мы помогали друг другу в учебе. Со мной вместе учился Саша Балычев, с которым мы тянули лейтенантскую лямку в Червленинском батальоне, а позднее встретились при поступлении в академию. И при каждой очередной сессии он два-три раза приглашал меня в гости к себе домой. Сам во время отпуска приезжал ко мне погостить и в Калмыкию, и в Михайловку. После академии наши пути-дорожки разошлись. Я потихоньку поливал обильным потом каждую ступеньку своей служебной лестницы, а Саша делал карьеру стремительно, быстро и успешно. И вновь мы встретились с ним, когда он был полковником и на очень высокой должности, а я преподавал в Красноярском высшем командном училище радиоэлектроники. Но встреча для обоих была приятной, потому что Саша, не смотря на свое высокое положение, оставался таким же простым и доступным в общении. В нашем училище он оставил для обучения своего первенца Диму.
Незаметно учеба катилась к завершению. Предстояло написать дипломную работу и подготовиться к выпускным экзаменам. В феврале 1981 года мы с семьей выехали из Михайловки. Я в академию на шесть месяцев, а жена и дети в Чесноковку. Руслан уже учился в первом классе, и ему пришлось доучиваться в Чесноковской школе. Успешно защитив дипломную работу и сдав государственные экзамены, я закончил академию 13 июня 1981 года. На выпускной вечер приехала моя жаным и мы, искренне радуясь окончанию наших мук, весело танцевали на вечере, от души поздравляли друзей и произносили тосты. На память о годах учебы остался только альбом и, временами просматривая фотографии сокурсников, с горечью констатируешь, что многих уже нет в живых. И эти фотографии, как запечатленный миг жизни живых, дает печальную статистику безвозвратно и безвременно ушедших из жизни в расцвете сил молодых и здоровых людей в военной форме. И иногда просто поражаешься цинизму, лакированных паркетных людишек, которые позволяют себе с телеэкранов лить гряз на честь и достоинство святых людей Отечества, офицеров Вооруженных сил.
В 1982 году меня назначили на должность командира батальона учебного процесса Красноярского высшего командного училища радиоэлектроники ПВО. И в августе мы, отправив вещи, с семьей вылетели в г. Красноярск. Но служить мне пришлось не в городе, а в глухой красноярской тайге, куда тонкой змейкой тянулась бетонная нить дороги, которая в конце упиралась в дышащую зловонием зеленую жижу болта. Руслан, а позже и Радик ездили учиться в школу за 45 км по ухабистой, с большими выбоинами, бетонной дороге, на специально оборудованной для перевозки школьников машине ГАЗ-66 с будкой и печкой буржуйкой, которая в дождь и в снег, в пургу и метели, извиваясь веселым дымком из трубы накалившейся буржуйки, неслась по бездорожью навстречу прочным знаниям. С каждым годом все труднее и труднее становилась работа с личным составом. Было ощущение накатившего снежного кома. Используемые методики индивидуально- воспитательной работы должных результатов не давали. Система учета и оценки состояния воинской дисциплины в подразделениях, так называемыми палками, вообще загнали командиров в тупик и вынудили скрывать совершенные личным составом дисциплинарные проступки, и даже преступления, и проблема уходила вглубь. Безнаказанность порождало беззаконие. И в этой связи мне хотелось бы, как офицеру, умеющему практический опыт работы по воспитанию солдат и сержантов, а также как солдату, прожившему в казарме, где не было еще элементов дедовщины, вскрыть некоторые причины, породившие это позорное явление в казарме. Это мои личные выводы, сделанные на основе многолетней работы с личным составом и управлению подразделениями постоянной боевой готовности. Они могут быть ошибочными, и с ними можно не соглашаться.
Основными причинами неуставных взаимоотношений в воинских коллективах, на мой взгляд, могут быть:
1. Снижение уровня медицинских требований к состоянию здоровья призывной молодежи.
2. Снятие ограничений по призыву в ряды Вооруженных сил осужденной молодежи, через которую в казармы начали проникать и приживаться зоновские порядки и традиции.
3. Снижение роли сержантского состава в учебном и воспитательном процессе, которое лишило воинские коллективы основного звена непосредственных воспитателей солдат, после чего сержанты, утратив авторитет и потеряв доверие, растворились в солдатской среде.
4. Развал системы КЭЧ, КЭС, и особенно его строительной и ремонтной производственных баз, неминуемо привело к увеличению объема хозяйственных, ремонтных и строительных работ, проводимых хозяйственным способом с привлечением личного состава, и как следствие, его отрывом от боевой плановой и политической подготовки. Система КЭЧ снизила свои функции до учета имущества, планирования и контроля проводимого ремонта силами войск.
5. Отвлечение личного состава на различные работы в сторонних организациях для зарабатывания строительных и лакокрасочных материалов; для зарабатывания денежных средств и приобретения различных музыкальных центров, телевизоров для казармы и т.д.
6. Большой отрыв офицерского состава на различные не свойственные им квалификации и подготовки работы:
- назначение их старшими команд при выполнении хозяйственных и ремонтных работ, как внутри части, так и на стороне;
- старшими машин;
- дежурными по части по ПЧ;
- ответственными по ротам, батальонам, по культпоходам;
- отпуска, командировки и т.д.
Такое положение создавало имитацию каких-то дел, службы и перегружало физически офицеров по обеспечению функций жизнедеятельности подразделений, превращая основную функцию офицера - организовывать и проводить боевую подготовку личного состава - в чистую формальность, сначала как исключение, а затем, как временную необходимость. А впоследствии это стало нормой. Разводы на занятия переросли в разводы на работы. Занятия начали только планироваться и учитываться, а проводить их было некому.
7. Отсутствие планов боевой подготовки, сплошное очковтирательство при проведении его итогов, вконец начали расшатывать дисциплину в подразделениях.
8. Необоснованное укрепление института политработников, выделение их в особую привилегированную касту, которая все дальше и дальше уходила от воспитательного процесса личного состава, превращаясь в надзорный политический орган, в основном контролирующий деятельность своих командиров и строчащий на них политические доносы.
Во взаимоотношениях офицеров потихоньку исчезала открытость, уступая место черной тени подозрительности.
Три года я командовал батальоном, расположенном в глухой тайге и в режиме автономного выживания, непрерывно обеспечивал учебный процесс курсантов на объектах учебного полигона КВКУРЭ - ПВО. За эти годы мне, совместно с офицерами батальона, удалось переломить ситуацию к лучшему, на ключевых узлах жизнеобеспечения военного городка, технической и учебно-боевой зоны полигона:
- Отремонтировать дизельгенераторы, автоматику и вспомогательное оборудование дизельной;
- отремонтировать основные и резервные котлы, а также все вспомогательное оборудование котельной;
- отремонтировать технологическое оборудование мазутной станции и станции перекачки фекалий;