Аэропорт испанского города Барселона ужасен. Он огромен. От места регистрации, где мы сдали свои чемоданы, до места прохождения окончательного таможенного досмотра нужно было идти по длинным коридорам аэропорта быстрым шагом минут 15-20. Сечёте фишку? А если при вас старушонка с больными ногами? А если рядом малые дети и пара сумок с памперсами в зубах?
В момент нашего перехода по невозможно длинным коридорам аэропорта Барселоны нам с женой наперерез, как лава из огнедышащего вулкана, потёк поток футбольных болельщиков мадридского "Реала". В этот вечер "Реал" выиграл у "Барселоны" в Барселоне, чего не было лет сто десять, и по этому поводу толпа беснующихся болельщиков неслась поперёк длинных коридоров аэропорта Барселона, как гремучий лавовый поток из жерла вулкана футбольного стадиона, оря, дудя, свистя, крича и размахивая разноцветными флагами, шарфами и свитерами. Вы вообще способны представить в своем воображении испанских болельщиков в момент наивысшего душевного подъема? Зловещее словечко "hinchas", каким они себя называют, вам ни о чем не говорит? Страшно даже предположить, как оно переводится с испанского. А теперь еще добавьте к этому, что они летали по воздуху и бесновались.
Когда мы, наконец, перестояли этот громокипящий вулканический поток в длинном длинном коридоре аэропорта Барселоны, то выяснилось, что мы потеряли своих сорейсников, и нам наши вылетные ворота Gate B31 нужно было искать самостоятельно, в порядке своей собственной инициативы и разумения. На очередном перекрёстке с юга на запад и с севера на восток длинных предлинных коридоров аэропорта Барселона мы ошиблись и усвистели не в ту сторону. В результате вместо нужных нам Gate B31 мы оказались на перроне местного суперэкспресса Барселона-Мадрид, и нас туда чуть не затащили трахнутые победой своего клуба футбольные болельщики "Реала", потому что когда мы туда прибежали, мы начали кричать, что опаздываем, нас начали спешно заталкивать в поезд, мы поняли свою ошибку и стали сопротивляться, а они нас все заталкивали и заталкивали... Когда нас выпустили сотни дружелюбных болельщицких рук, мы развернулись, снова бегом по длинным длинным длинным коридорам до развилки, где мы потерялись, а оттуда мы уже везде шли правильно, но расстояния там огромные. Пока добежали по длинным, невозможно длинным коридорам аэропорта Барселона до нужных нам Gate, мы вспотели трижды сто сорок четыре раза. А время суток - тёмная и ужасная чужеземная полночь, из-за огромных расстояний аэропорт пустой и гулкий, редкие служащие если попадаются, то лопочут только по-испански, чистого русского и ломаного английского не разумеют, указателей именно там, где надо, как раз и нет. Словом - кошмар. Предынфарктное состояние, если кто понимает, что это такое.
Но вот мы наконец в хвосте очереди к стойке выхода. Да, да! Несмотря на наши беспорядочные метания по длинным коридорам аэропорта Барселона, там все еще была очередь. Небольшая, человек на двадцать, но была. Через 15 минут штамп на вылет в паспорт проставлен, ручные вещи и мы сами в рентгеновском излучении просвечены, ёмкости с жидкостями отобраны беспощадными стражами, и мы осели в отстойнике, ожидать рейс.
Ну, да! - было и ещё кое-что. Рейс пару раз откладывали по часу, взвинтили нас до предела, как передержанное в теплой комнате шампанское, потом, всё-таки, запустили. И вместо того, чтобы нам возвращаться на двух полупустых Аэробусах 320 в полном комфорте и уюте, нас слили в один рейс на самолёт ТУ-204 компании Red Wings. Расписанных мест, конечно, там не было - кто раньше прибежал, того и сиденья. Нас уторкивали в самолёт, как картошку в мешок. Ох, не нравилось мне всё это, не нравилось! И компания Red Wings не нравилась, с её дурацким прокоммунистическим названием, и угрожающе поскрипывающий самолёт ТУ-204 не нравился, и места наши аккурат перед аварийным выходом нам не нравились, как то слишком явно они намекали нам на возможную аварийность нашего полета. Ничего не нравилось. Да деваться, видать, было некуда, хоть вешайся на первом же суку выходи из самолёта. Но самолёт - не баня, из него так просто не выскочишь.
Сам полёт проходил без особых физиологических терзаний. Конечно, рычажки регулирования кресла, как всегда в подобных самолётах, не работали и кресло не откидывалось, как того хотелось бы, да и клёп с ним. Конечно, кормили нас отвратительно, холодной синюшной курицей с окончательно закакавевшим плавленым сырком "Дружба" времён середины 90-х годов, да и леший на бок. Главное, что мы летели домой, и очень скоро должны были оказаться там, на нашей горячо любимой родине. Где всё не так хорошо, как хотелось бы, но зато всё понятно и привычно, даже стоячие полицейские на наших дорогах. Вот далеко внизу мелькнули ухоженные австрийские Альпы, потом мы пролетели над причесанной Прагой и слегка растрепанным Минском, и впереди обозначилась желанная Москва. Сверху она оказалась похожа на электронную карту своего собственного изображения в Google. Командир нашего корабля щелкал своей небесной мышкой, и масштаб карты всё увеличивался, и город всё приближался к нам, всё более тонко прорисовывая нам свои детали, вплоть до ползущих по его улицам насекомообразных автомобилей.
Но затем самолёт наклонился вправо, словно делая приветственный реверанс столице, и наземная карта Москвы исчезла, чтобы снова появиться только минут через пятнадцать. Затем ситуация повторилась. Народ в салоне забеспокоился и начал орать роптать. Стюардесс стали нервно дергать за рукав и спрашивать, что происходит. В дальнем углу громко заплакал маленький ребёнок, требуя к себе внимания. После этого к нам по радио обратился командир нашего воздушного судна. Слова то какие, выспренные, - воздушное судно! Он представился, сообщил, что его зовут Николай Петрович. Это было хорошее имя, оно выглядело твердым и надежным, как весь гражданский флот. Он известил, что у нас всё хорошо, прекрасная маркиза но имеются некоторые временные трудности, и чтобы мы ни в коем случае не волновались. Так и сказал - "чтобы мы ни в коем случае не волновались". Словосочетание "временные трудности" выглядело очень успокаивающе: временные трудности на то и временные, что скоро уйдут, испарятся, словно легкое дождевое облачко с чистого горизонта. Он сказал, что у нас немного не до конца выпускается шасси, и он на всякий случай вырабатывает топливо, потому что возможна нештатная посадка. Он призывал нас не волноваться, потому что ещё до конца не понятно, что тому может быть причиной, и восемь случаев из десяти подобных заканчиваются тем, что это всего лишь намерзший лёд, который он попытается расплавить, подавая на металлическую стойку шасси электрический ток.
Реакция пассажиров была похожа на вскипающее молоко. Сначала все затихли, внимательно вслушиваясь в слова пилота, затем тишина оглушительно взорвалась. Молоко побежало через край кастрюли. Все закричали, замахали руками. Посадка самолета без шасси, на брюхо - это вамнам не шутки. Самолёт от искр скрежетания металла о бетон посадочной полосы может загореться, взорваться. "Поэтому обязательно надо принять позу эмбриона", объяснял своей красивой спутнице лобастый мужчина лет сорока, - "странно, что нам об этом не сказали". "Не сказали потому, что ещё до конца неизвестно, может быть шасси и выйдет", - успокаивающе отвечала красавица, она неожиданно оказалась еще и рассудительной. Подруги у лобастых сорокалетних всегда молодые, красивые и рассудительные. - "Ведь командир сказал, что оно выпустилось, но немного не до конца". "Ни черта оно до этого самого конца и не выйдет", - мрачно сказал лобастый, - "Они всегда говорят нам не больше половины. Если решились об этом сказать вслух - значит, дело дрянь, надо готовиться к самому худшему. Надо закатываться в консервную банку и катиться под горку". Судя по его округлому боксерскому виду и убедительным манерам, он был особистом в чинах, и знал о тайнах мира больше обычных людей. В дальнем углу снова заплакал маленький ребенок, словно предчувствуя недоброе и пророча нам большую беду, и снова громко, чтоб все слышали, зашикала на него молодая испуганная мать. Всклокоченный еврей в третьем ряду стал шептать слова молитвы, наклоняя и поднимая свой горбатый мясистый нос к расположенному перед ним подголовнику следующего кресла, словно он ему и молился. Девушка рядом с ним заворожено и отстраненно смотрела в иллюминатор на просторное синее апрельское небо, как будто видела его в последний раз, и старалась его запомнить именно таким, пронзительно, до бездонной голубизны синим. В моей памяти бежали кадры моей прожитой жизни, самые яркие из них. И оказалось, что их не так уж и много, этих драгоценных, волшебных кадров, которые составляют сущность моей жизни. Мне стало больно покидать этот мир. Оказалось, что я еще не завершил все свои дела на земле. Я подумал, что если все закончится хорошо, то я не буду больше терять время на глупости, я буду жить сконцентрировано и собранно, и буду делать всё, чтобы тем, кто окружает меня, жилось со мной хорошо. Я буду жить так, словно бы я умер сегодня, а потом мне на небесах дали еще один шанс. Для того, чтобы все то, о чем я сейчас жалею, что оно не закончено, - я закончил, а то, что было сделано не так - чтобы я исправил к лучшему.
Минут через 15 на связь снова вышел Николай Петрович и сообщил нам, что всё хорошо, прекрасная маркиза но прогрев стоек шасси не помог, и он попытается выбросить шасси при резком маневре вверх, это часто помогает. Такой маневр называется "обратная горка": сначала пике вниз, а потом резко вверх. Этот маневр похож на латинскую букву "V", что означает Виктория, и поэтому мы победим. Он просил пассажиров закрыть глаза перед собой столики, убрать ручную кладь с колен под кресла и сгруппироваться в позу эмбриона. Он говорил, что подобный манёвр способствует выскакиванию стоек шасси в 90 случаях из 100, потому что шасси вылетает из своей ниши под воздействием силы инерции. Так и сказал - "способствует выскакиванию". Дико как-то сказал, не по-русски, и это почему-то резануло мой слух. Лучше всего было бы сделать мёртвую петлю, с лёгким смешком добавил он, но с пассажирами это, к сожалению, невозможно запрещено.
"Ну, что я говорил!", - торжествуя в своей великолепной, сияющей правоте, обратился лобастый к своей миловидной подруге, - "Вот и наступило время позы эмбриона! Да только это вряд ли нам поможет. Врёт он насчёт девяносто из ста, я ему не верю. Как пить дать грохнемся. Дай-ка я лучше прогуляюсь в свой "Highland Park", может, хоть на душе полегчает?" "А я верю!" - твёрдо отвечала ему рассудительная спутница, - "потому что я жить хочу". "В любом случае виски пропадёт, если разобьёмся!" - философски заметил лобастый и достал плоскую железную флягу из внутреннего кармана пиджака. Сидящий впереди них еврей, почти синхронно повторяя его действия, вынул из правого кармана чёрного пиджака небольшую чёрную книжечку в кожаном переплете, раскрыл её на закладке в виде разноцветного шнурка, и, глядя на текст, продолжил бормотать молитвы и бить свои поклоны белому подголовнику впереди стоящего кресла. Девушка рядом с ним оторвалась от окна с невообразимой небесной голубизной, и сложила перед собой столик. Она мысленно простилась с миром. Её мир свернулся в пространство перед дорожным столиком и закрылся. Молодые люди переживают текущий момент гораздо эмоциональнее и трагичнее людей поживших. Так, наверное, бывает всегда в опасных ситуациях. Молодости кажется, что ей жальче оставлять непознанный мир. Как будто проживший на 20 лет больше человек знает его лучше. Молодость думает, что после 20 лет супружеской жизни умирать легче и спокойнее, чем на волнительном пороге таинственных отношений между полами.
Наш самолёт выполнил указанный командиром маневр, и через некоторое время к нам снова обратился наш командир Николай Петрович. Он сказал, что конюшня всё-таки сгорела эксперимент оказался неудачным, шасси так и не выскочило, и нам нужно готовиться к жесткой посадке. Он сказал, что еще попытается сделать все возможное, но нужно готовиться к худшему варианту развития событий. Однако нам волноваться ни в коем случае не стоит, потому что всё хорошо, прекрасная маркиза у него лично это уже вторая жесткая посадка в жизни, и до сих пор все было нормально, никто существенно не пострадал. Главное приземлиться на полосу под правильным углом касания, а для этого кабина должна возвышаться над горизонтом на 5 градусов. Он сказал, что у него две очаровательных дочурки в возрасте 10 и 12 лет, Алёна и Наташа, и он будет думать о них во время посадки и молиться о том, чтобы всё для всех нас закончилось хорошо.
Молоко на этот раз никуда не сбегало. Оно уже сбежало ещё в первый раз, окончательно и бесповоротно. Теперь по законам лихого кулинарного искусства оно пригорало на плите и издавало соответствующий запах. Пассажиры украдкой молились и обещали быть хорошими в своей будущей жизни - если, кончено, она у них будет после нашего приземления. Особенно громко причитал молодой мужчина в четвёртом ряду сзади. Он простил всех своих родных, маму, папу, жену, дочек, тёщу, просил их простить его, безголового, и обещал слать из рая мысленные SMSки. С чего это он решил, что окажется там? Старый негр (что уже само по себе на самолете Red Wings есть бессмыслица) достал тряпичную фигурку и что-то шептал ей на ухо. У него были свои боги и свое чистилище, и он молился этим богам в преддверии последних врат. Ещё один молодой человек вдруг бухнулся в проходе между рядами кресел на колени и громко заявил, что он любит свою Ирину, и любит вообще всех присутствующих. Наш лобастый дохлёбывал виски из плоской железной фляги и весело ему поддакнул. Он уже находился в состоянии легкой эйфории, его мысли и чувства были легки и стремительны, аки шестикрылые серафимы, и он сам был готов лететь куда угодно, хоть в Преисподнюю.
Затем... Затем было быстрое и ужасное приближение к земле, когда она надвигалась на нас, как стена цунами на крошечный отель, неотвратимо и ужасно. Казалось, что самолёт снижается так быстро, что сердце может не выдержать этих перегрузок, оно буквально выскакивало из груди. Затем был легкий удар о землю - и мы мягко покатились по посадочной полосе под дикий крик командира - "Шасси сработало! Оно выскочило, сволочь такая!". Почему шасси, существительное среднего рода, оно, сволочь такая? По-моему, он употребил при этом даже более крепкое выражение, но сегодня запрещают такое печатать этого никто не заметил. Ему ответил радостный и дружный рёв пассажиров салона. Все захлопали в ладоши, в нескольких местах салона кричали "Ура!", все были счастливы своим необыкновенным спасением.
Конечно, никто уже и не обращал внимания на то, что приземление произошло на три часа позже, чем это было указано по расписанию. Когда самолёт окончательно остановился, и первыми на выход неторопливо и вальяжно последовали члены летного экипажа, им устроили настоящую овацию. Так, с неистовыми криками "Браво!", наверное, провожают только выдающихся теноров со сцены. Я думаю, что самого Юрия Гагарина приветствовали не так экспрессивно и воодушевленно, как мы приветствовали и воздавали должное командиру нашего судна. Он, бледный и улыбающийся, принимал наши восторги с должной скромностью мужа английской королевы. Он был мудрым, этот первый пилот, он понимал, что является только посильным представителем и помощником того, кто на самом деле решал наши судьбы.
Затем мы высыпали на асфальт твёрдого лётного поля и запрыгали на нем, как малые дети, радуясь тусклому московскому солнцу, тяжелому воздуху с запахом керосина и твёрдой росской земле под ногами. Затем мы хмельно и шумно грузились в широкий аэродромный автобус и ехали к зданию вокзала "Внуково", словно возвращающаяся с прогулки разгульная деревенская свадьба, где все были родными и знакомыми.
Затем пассажиры выскакивали из автобуса и озабочено бежали к стойке паспортного контроля. Потому что стойка, как всегда, работала одна, а нас было, как всегда, много, и самолёт опоздал на три часа, и у многих срывались судьбоносные встречи, увядали на подоконнике родственники и рыдали на пандусах аэропорта кактусы, и надо было торопиться, надо было бежать... И пассажиров с малыми детьми уже больше никто не пропускал вперед, как это было в благодушной Барселоне, и инвалидов пропустили только благодаря гаркнувшей на толпу охране... Потому что мы прилетели домой. А дома - другие правила жизни и другие порядки. И были легко забыты данные в самолете покаянные обещания. И снова начиналась яростная и озлобленная борьба за свое жалкое существование в этом негостеприимном родимом мире. Мы снова глотнули ядовитого воздуха Родины.
И мне тоже захотелось выпить чего-нибудь покрепче, хотя бы пива для начала.
А то как-то оно во рту пересохло.
Я медленно двигался в общей толпе к возвратной паспортной стойке и с недоуменной растерянностью думал о том, как же теперь должен поступить с нами тот, кому мы всего полчаса назад давали свои расхристанные обещания. Ведь он поверил нам.
