Кушталов Александр Иванович : другие произведения.

Том 4. У нас, в России

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   У нас, в России
  
   Содержание
  
   Вкус лимона
   Рождество
   К вопросу о роли личности в истории
   Гнездо глухаря
   Казус Колгоцкого
   Жизнь и смерть рабы божьей Анны
   На златом крыльце сидели
  
   Мелкие рассказы
   Звонок не во время
   Разговор в городской маршрутке
   История с Игорем Петуховым
   Остановка на станции Гребенка
   Евтушенко, каков он есть
   МосЭнерго и мировой кризис
   Француз и маркизетки
   Колесо жизни
   У нас в России...
  
   Вкус лимона
Посвящается моему хорошему знакомому М*.
Это написано о нем и для него.
Он поймет, если когда-нибудь прочитает это.
   Кухня. Окно в промозглое ноябрьское утро. За окном рябит снег с дождем. На столе стакан чая в ажурном подстаканнике с разлетной зимней тройкой. Уютно и сыто урчит холодильник, тихо звякает серебряная ложечка в стакане. Ее звяканья - последние звоночки о том, что уже пора. Пора на работу. Всё вокруг шевелится и собирается. За окном, грозно взрыкивая тощим басом и по-стариковски прокашливаясь, заводится соседский "Запорожец".
   Окно кухни, на которой Логин Иванович Данилов естественным образом проводил десять своих утренних минут за завтраком, выходило на овал школьного стадиона. Каждое утро во время его завтрака, в одно и то же время, без десяти восемь, по дорожке стадиона начинал свой бег мужчина средних лет. Бежал он неторопливо и размеренно, наматывая виток за витком привычное пространство. "Как это, однако, похоже на нашу ежедневную жизнь", - подумалось сегодня Логину Ивановичу, когда он снова увидел бегуна, - "каждый день, как троллейбусы, мы накручиваем круг за кругом по своей жизни, привязанные невидимыми узами ежедневной повинности к своим дорожкам. Мы даже не рейсовые автобусы, которые могут взбеситься и проехать другой улицей, мы именно троллейбусы".
   Логину Ивановичу давно шел пятый десяток. Он предпочитал неопределенное выражение "слегка за сорок", где арифметическая округлость фразы отбрасывала тот нежелательный довесок, о котором не хотелось думать.
   И вот снова утро, снова стакан чая с бутербродом, снова бегун на стадионе. Десять минут перед спринтом на работу истекли. "Запорожец", наконец, завелся и гулко отъехал с удаляющимися и замирающими выстрелами выхлопов. Пора бежать. Быстрое одевание. Лифтовый предбанник. Изрисованные стены подъезда на первом этаже. На них за ночь появилась крупная свежая надпись черным фломастером: "Мне сегодня 18 лет. Жизнь окончена".
   Каждое утро, когда он шел на работу, почти в одних и тех же местах встречались одни и те же знакомые. Приветливо кивнул Ильичу на углу детского сада, куда тот водил свою внучку, поздоровался с полной соседкой Юлей у газетного киоска. В автобус возле роддома, как обычно, ввалился Паша, бывший сослуживец по заводу, как обычно, стал ему рассказывать о перипетиях жизни конструкторского бюро, где они вместе работали до развала Советского Союза. Логин Иванович из вежливости слушал его трескотню вполуха, думая о своем.
   Ну, вот и его остановка, Березовая Аллея. Именно по березовой аллее, серой и мокрой от моросящего ноябрьского дождя, системный администратор Логин Иванович Данилов и пошел к месту своей работы, в филиал известной фармацевтической фирмы "Валлиум".
   Программист из Н-ска появился в филиале фармацевтической фирмы "Валлиум" рано утром, в понедельник, в приподнятом состоянии мягкого пивного опьянения. Он приехал помочь филиалу выкарабкаться из затруднительного положения: здесь скоро должна была состояться грозная финансовая ревизия. Не налоговой инспекции, много хуже - иностранных совладельцев фирмы. В случае отрицательных результатов проверки ревизоры могли отказать в дальнейших деньгах. Тогда филиал закроют. Все сто человек филиала окажутся без работы.
   Жизнь перед ним была легка и приятна. По его мнению, дело было максимум на неделю, поэтому в руках из вещей он имел единственный черный полиэтиленовый пакет, в котором были только мыльно-рыльные принадлежности да пачка патриотических сигарет "Петр-I", в черной упаковке.
   На нем была теплая кепи с черным болониевым верхом, придающая ему какой-то немецко-прибалтийский видок, у него было дремучее лицо лесного кудесника с ироничным и насмешливым взглядом из-под кудлатых бровей. Это был леший, случайно оказавшийся в каменном городском лесу.
   Звали его Геннадий Михайлович Мизинцев.
  
   Программиста ждали. Дело было серьезное. Максим Максимович Стахов, генеральный директор филиала, тотчас собрал производственное совещание, на котором рассматривался один вопрос: что делать, чтобы успешно пройти проверку. Для этого было нужно, чтобы цифры везде "катили". Специалисты наперебой жаловались по своим службам. Начальник склада Тина говорила о том, что у нее не сходится число препаратов по компьютерному учету, главбух плакалась, что не сбегается баланс, в отделе продаж токовали о нарушениях в дебиторских задолженностях клиентов. Везде были свои, местные проблемы. Что ж? - дело для Мизинцева было привычное.
   Неделя максимум.
  
   Мизинцев, в принципе, был знаком с Даниловым. Они давно уже слали друг другу чопорные электронные письма с провинциальными завитушками и расшаркиванием. "Уважаемый ... Иванович!... с почтением всегда Ваш...".
   - Привет, ребята! Я - Мизинцев. - У Мизинцева оказался приятный тенорок, с легкой, едва уловимой картавостью.
   - Добрый день. Я - Данилов.
   - Очень приятно. А где остальные?
   - Ромка обычно приходит под вечер, Леша пошел ксерокс чинить на первый этаж.
   - Логин э..э,- начал Мизинцев, - Иванович, - подсказал Данилов.
   - Логин Иванович! У меня есть предложение перейти, наконец, на "ты", без отчеств и прочих церемониальных реверансов.
   - Не возражаю. Нам придется тесно поработать. Нужно быть проще.
   - Ну, вот и хорошо. Чего бодягу разводить? Кстати, за который компьютер мне тут можно сесть?
   - Можно пока за Ромкин, он мощнее. Ромка любит прибамбасы. Хороший саунд. Аська. К вечеру я оборудую тебе другой.
   Мизинцев подошел к компьютеру, несколько секунд, сощурившись, изучал его наружность, как бы оценивая норовистого коня, хрустнул перед собой сцепленными пальцами.
   Присев к компьютеру, он хищно, как пианист, сначала шаркнул рукой по клавишам, пробежался по ней вправо-влево, привыкая. Откинул под клавиатурой упоры. Поёрзал мышкой. Потом, взяв еще несколько пробных аккордов, привычно забегал пальцами. Клавиатура под его руками затрещала пластмассовыми клавишами, прерывисто захряскала широкая планка пробела. Мышью он почти не пользовался. Время от времени он делал сгребающее глиссандо, так что каждый раз при этом казалось, что все клавиши вот-вот окажутся на полу, сметенные его порывом. Он не столько программировал, сколько вливал свою энергию в компьютер, как это делает пианист, и компьютер начинал оживать, шевелиться; то, что было мертвым становилось осмысленным. Он не программировал, а на одному ему понятном языке уговаривал свою программу работать так, как это было нужно в данный конкретный момент. Он переговаривался с нею, как с живым существом. Останавливался на несколько секунд, вглядываясь в экран, смотрел, соображал, чуть вскинув вверх глаза и снова лопотал клавишами. Снова следовала пауза, потом очередной пассаж. Заглянувшая в открытую дверь комнаты Тина изумленно и восхищенно замерла, постояла на пороге, наблюдая, потом одобрительно кашлянула и, обескураживающе покачивая головой, пошла дальше по коридору.
   Поработав час за компьютером и немного освоившись, Мизинцев встал, выудил щипком из пачки сигарету, собираясь идти в курилку, неслышно прошелся по комнате, остановился, запнувшись о невидимое препятствие.
   - Да, кстати, Логин, - вдруг вспомнив, заговорил он, - все хотел тебя с просить, но заочно это как-то неприлично, а в личной встрече можно: откуда у тебя такое необычное имя, Логин? С появлением Интернета оно стало забавно перекликаться с обозначением логического имени пользователя при соединениях с закрытыми для общего доступа объектами.
   - Имя старое, сейчас уже не употребляемое. Происходит оно от церковного имени Лонгвин, в разговорной речи упрощенного в Логин. Означает в переводе с латыни "длинный, долгий". Меня же назвали в честь моего уважаемого прадеда по линии матери, Логина Ефимыча Данилова, который служил управляющим небольшой судоходной компании в Нижнем Новгороде, на Волге. А его, в свою очередь, назвали, наверное, по святцам.
   - Очень интересно. И он рассказывал что-нибудь о своей жизни?
   - Я его в живых, конечно, не застал. Но дед и отец рассказывали. Вот, например, его замечание о меню бурлаков. Купеческие барки тогда, в начале века, вверх по Волге еще таскали бурлаки. Которые, судя по его рассказам, были отнюдь не такие уж и несчастные, какими их изобразил на своей знаменитой картине великий натуралист Илья Репин, сочувствовавший большевикам. Это были профессиональные артели, примерно как сейчас шабашники - строители, с бригадиром, кого ни попадя туда не брали. Например, репинских доходяг в свою компанию точно никто не взял бы. В артелях была чёткая, отшлифованная временем иерархия. За общую сохранность груза отвечал старший, водолив. Лоцман, он же букатник, отвечал за проводку судна по фарватеру, шишка - был передовым в лямке. Между владельцем судна и артелью заключался договор, как правило, устный, по которому хозяин, кроме оплаты, должен был еще и стол держать. Так вот, забавный сегодня пункт договора: "Стерлядью кормить не более трех раз в неделю". Надоела им, видите ли, стерлядь!
   - Прелестно! Хорошо, что твои родители помнят о пращурах. Так мало вокруг остается уходящего от нас времени.
   - Да и у тебя фамилия любопытная.
   - Ну, с моей фамилией не такая интересная петрушка, ее, в отличие от имени, не выбирают. Семейные предания повествуют, что наша фамилия происходит от клички удалого яицкого казака, пугачевца Мизинца, который при своем малом росте отличался необыкновенной силищей и храбростью. Его дети, естественно, носили уже эту фамилию, поскольку были Мизинцевы дети.
   - Тоже интересно. Такое впечатление, что раньше все было интереснее и романтичнее, не то, что сейчас. Сейчас вокруг только бандиты и разруха.
   - Разруха в России была всегда. Бандиты тоже всегда были, просто иногда на государственной службе их бывало больше, иногда меньше.
   - Это верно.
   - А насчет имени - меня вообще-то мама Гением назвала. И по паспорту я Гений. Что, казалось бы, плохого? Но с таким именем разве можно жить в этом мире?
   - Да уж!
   Вечером появился Ромка. Вечный студент-замочник. "Я",- говорил в шутку о себе он, - "не заочник, а замочник, за знаниями в замочную скважину подсматриваю". Днем он работал где-то в другом месте, вечером у нас, а совсем по ночам грыз гранит науки, добывая заветную "корочку" в заочном институте.
   Мизинцев к тому времени уже пересел на другой компьютер, и Роман с упоением погрузился в свой мир привычных звуков и действий.
   Сквозь костяной хруст и треск его клавиш деревянно затукала в дверь Аська- тук-тук-тук, кто там? - "Это Я, придурок Печкин" - иногда отвечал сквозь зубы Ромка. Его угол наполнился грохотом печатной машинки, которую имитировала Аська, дрязгом сдвигаемой каретки, задзенькали звонки при упирании невидимой каретки в невидимый упор.
   Ромка был патологический пижон. Одевался он обыкновенно в толстый свитер, испещренный яркими цветными полосами, носил широченные ядовито-зеленые штаны со множеством карманов на молниях и модные тупоносые ботинки на кожаной подошве, которыми он пришлепывал в такт музыке. Возможности звука и изображения в используемых им программах были всегда задействованы на полную катушку.
   В редких затишьях между музыкальными оргиями его любимых групп "Ногу свело" и "Пурген" от его компьютера раздавалось сытое мяуканье нарисованной кошки, жившей в правом нижнем углу экрана. Кошка то потягивалась, то кувыркалась, то принималась лихорадочно что-то штемпелевать, если задание уходило на принтер, то лежала свернувшись клубочком и подоткнув под себя хвост, то висела на невидимой жерди вверх ногами, - словом, безобразничала. И это была еще лишь небольшая часть Ромкиного зоопарка.
   День заканчивался для Логина обычно на застекленной лоджии, куда он выходил выкурить свою последнюю сигарету перед сном. К вечеру понедельника подгулявшую было в выходные оттепель стало подмораживать. Из стоящих у домов фонарей сыпал редкий театральный снежок. Сквозь приоткрытую створку стеклянной рамы снежная крупа поклёвывала лежащую на столе газету. В общей панораме вечера было нечто бутафорное, словно зима наняла для перемены декораций на своей сцене каких-то случайных оформителей, не очень искусных в своем деле. Но ничего, все еще у них впереди, научатся к январю.
  
   * * *
  
   Логин давно подсчитал число кругов, которое постоянно бегал незнакомец. В древней Греции беговая дорожка вокруг стадиона называлась стадий. Соревнования по бегу были тогда главными. Победитель в беге был главным победителем на соревнованиях. Незнакомец каждый день пробегал ровно девять кругов. Девять стадий.
   "Почему именно девять?" - думалось Логину уже на пути к своему ежедневному автобусу. "Единственное, что сразу вспоминается о девяти кругах - это девять кругов Ада".
  
   Заблудился я в небе - что делать?
   Тот, кому оно близко - ответь!
   Легче вам было, Дантовых девять
   Атлетических дисков звенеть!
  
   В автобусе Паша снова рассказывал о жизни конструкторского бюро. Аллочка вышла, наконец, замуж. Угадай с трех раз за кого? Ни в жисть не угадаешь! За Колю Нюшкина. Ну, помнишь, толстозадый такой? Он еще в комсомоле долго ошивался, все бегал взносы собирал. Сейчас бизнесмен. Стеклом торгует. Бизнесмен Нюшкин - представляешь?
   "Да? - Вот это номер!" - вяло поддерживал разговор Логин. Думалось о своем. "Может, он тоже заблудился в жизни, этот бегун? Какая, однако, мощь в строках Мандельштама! Какие аллитерации! Какое тяжелое, надрывное "Д" в третьей строке! Какая восхитительная нисходящая мелодия на ударных звуках - да, де, ди. Какой точный фонетический смысл в каждом слове! Звенеть - звон и медь!"
   За окном автобуса, по ходу движения, бежал голый по пояс дедуган, в вязаной шапочке, спортивном трико цвета перезрелой сливы, с обнаженным волосатым торсом, неторопливо шлепающий своими латаными кроссовками по ноябрьским подмороженным лужам. Из-под его ног раздавался хруст яичной скорлупы первого хрупкого ледка.
   "Нет, это уже наваждение какое-то!" - воскликнулось мысленно Логину. - "Все вокруг просто помешались на беге трусцой. Ведь давно уже доказано медиками, что такой бег не только полезен, но может быть и вреден".
   Далее автобус проезжал мимо центральной площади города. На ней рудиментом социалистического прошлого стоял неприкаянный Ленин. Во время обильного снегопада его занесло снегом, и он стоял, как призрак коммунизма, в белоснежном саване, и, казалось, брел куда-то в свою ведомую только ему одному даль, простерев в характерном движении правую руку вперед, как слепец, ощупывающий невидимую преграду, которую он чувствует своими чуткими органами осязания, но не видит.
  
   Мизинцев сидел за чашкой черного кофе у себя на кухне в гостевой квартире, которую фирма сняла специально для своих командировочных сотрудников. Квартиру в шутку называли конспиративной. На блюдце лежал свежевымытый лимон.
   По мере въезжания Мизинцева в проблемы филиала ему постепенно становилось ясно, что дел здесь будет не на пару дней. Проблемы сплелись в такой прочный гордиев узел, что развязать его можно было только способом Александра Македонского - разрубить. Надо было ломать старые информационные структуры и создавать новые, не теряя информации и не останавливая ни на секунду работу предприятия. Предстояла операция на сердце без наркоза.
   Это, с одной стороны, было интересно, а, с другой стороны, мало кому нужно. Старая программа на досовском "Парадоксе", автором которой он был, уже отжила свое. Дни ее даже в филиалах были сочтены. Полгода, максимум год. В Н-ске давно была готова и обкатывалась новая складская программа, под Windows. А его обидели. Он предлагал воспользоваться своим богатым опытом разработчика, который, как известно, сын ошибок трудных и дорогого стоит. Все отшучивались: "Ты, Гена, Парадокса друг". Теперь по второму разу на одни и те же грабли наступают.
   Мизинцев отрезал толстую, с палец, дольку лимона и с досадой бросил в рот.
   - О-о-о-у-у! Хорош!
   Прожевав лимон, Мизинцев вдруг подумал, что у жизни именно вкус и запах лимона - она сочна, полна витаминов, но кисла и горька. Некоторым нравится. А остальные кривятся, но делают счастливую физиономию.
  
   С утра, пока Ромки не было, Мизинцев садился за его компьютер и тихонько заводил компакт-диски с песнями Булата Окуджавы, Визбора.
   - Тебе что, очень нравится Окуджава? - спросил его как-то Логин.
   - Не только Окуджава, но тех, кто нравится, не так уж много - еще Высоцкий, Визбор...
   - Неужели же и всё?
   - Да не то, чтобы всё... Но у остальных может понравиться одна песня, да и то, не очень... А эта троица - в ней мне нравится все - тексты, музыка, исполнение, сами авторы как личности... От них светло и хочется жить.
   - Из них мне ближе Визбор. Песни Высоцкого и Окуджавы хороши в их собственном исполнении, а Визбора можно петь даже моим дурным голосом. Они душевные.
   - Хорошо, а как тебе Галич?
   - Галич злой. Его тексты умные и злые. С ними не хочется жить. С ними надо ходить на баррикады или шельмовать советский строй.
   - Ну а, скажем, Суханов?
   - Я же говорю о Поэтах. Суханов не поэт. Это хороший исполнитель чужих текстов.
   - Мы так славно говорим о романтике, а сейчас наступило время Практики. Страна в последнее время сильно изменилась. Романтика семидесятых, когда мы учились и взрослели, теперь заматерела в Практику. Это неизбежный процесс... Так же, как из весенних цветов на плодовом дереве осенью появляются плоды. Правда, плоды на этот раз уродились какие-то гниловатые и особенно горькие.
   - Я знаю. Таким как я не место на этом наступившем празднике торжествующей подлости, вероломства и хамства. На заливных лугах романтики, где раньше было духовитое разнотравье полевых цветов, где можно было часами любоваться отдельно стоящей ромашкой или голубой дорогой из незабудок, теперь пытаются собрать тучные урожаи бананов. Раньше в крови было растворено арбатство и рыцарство, а ныне - хамство, хамство ловких перекупщиков и лукавых торгашей.
   - Только не надо обольщаться, что раньше было хорошо, а сейчас стало плохо. Я вот на днях дочитал "Записки о России 1839 года" некоего француза, маркиза де Кюстина. Все, что мы наблюдаем сейчас, было и тогда. Просто это в разные периоды времени проявляется то сильнее, то слабее.
   - Да я понимаю, но хотелось бы жить тогда, когда ЭТО проявляется слабее...
  
   Начиная с того самого утра с лимоном, Мизинцев стал воплощать принятое им решение в жизнь, начав двигать фундамент складских данных. Здание, которое покоилось на этом фундаменте, стали сотрясать большие и малые катаклизмы. В комнатах звенела посуда, с полок подали книги, пол под ногами угрожающе накренивался и натужно вибрировал, как палуба зарывшегося в штормовые волны корабля.
   Это образное литературное описание в жизни воплощалось в непрерывный поток пользователей, жалующихся на ошибки в данных, фатальные отказы и провалы работы программы.
   Мизинцева это не смущало. Он понимал, отчего это происходит. Нужны такие цифры? - хорошо, сделаем. Такой-то отчет перестал работать? Правильно, он больше и не будет работать. Что теперь вам делать? А мы его заново сейчас изобразим! Фармгруппы перепутались, и теперь "Анальгин" отнесен к противозачаточным средствам, а презервативы "Desire" фигурируют как успокаивающее? Да это у компьютера просто юмор такой плоский, не обращайте внимания.
   Как фокусник в цирке на Цветном бульваре вяжет детям из длинной надувной ленты разных зверушек, так Мизинцев творил из складских баз данных любые мыслимые отчеты, запросы и сводил любые цифры с любыми.
   Для него это была не категория программирования, а категория сущности.
  
   Правда, и для него некоторые случаи оставались загадочной неожиданностью.
   - В последнее время с программой происходят какие-то странные глюки, - сетовал он как-то Данилову.
   - Глюки, как известно, ни от чего с программой происходить не могут. Потому что глюки, если по-научному, - это шизофренические видения, вызванные последней стадией алкогольного отравления, в процессе так называемой "белой горячки". Если программа лепит не те цифры, то это человек виноват. Перефразируя цитату одного моего приятеля-автолюбителя, можно сказать - "Дело было не в бобине, главный Глюк сидел в кабине".
   - Да я тоже материалист, понимаю, что нечто ниоткуда не берется, обязательно должна быть причинно-следственная связь. Но тут прямо мистика какая-то. В карточке складского учета появляются какие-то странные позиции расхода:
  
   1.01.... Расхищено работниками склада 100 уп.
   2.01.... Продано нарикам за 200 баксов 55 амп.
  
   - А в чем тут странность? Может быть, действительно похищено и продано?
   - Тут сплошные странности. Во-первых, первого января никто не работает, во-вторых, строки с расшифровкой расхода формируются автоматически. Только программисты, я или ты, можем их поменять. Обычным пользователям они не доступны. Может быть, это твои шуточки?
   - Я давно не касался этой части программы.
   - И я не трогал. Кто ж тогда все это выдаёт?
   - А что - действительно этот драгоценный товар исчез?
   - Да нет, он преспокойно лежит на полках. Ты же сам знаешь, что обыкновенно складские тащат. Спиртные настойки и эликсиры, когда очередной праздник или день рождения накатывает, "гематогенчик" или отруби с пищевыми добавками на закуску, аскорбинку и мультивитамины. Это все мелочевка, и это понятно. Ничего серьёзного никогда не тащили. Причем с такими явно издевательскими формулировками в статьях расхода. Я же говорю - мистика...
   - Мне вообще время от времени кажется, что виртуальный мир информации и наш реальный мир как-то связаны между собою. Вот я тебе историю расскажу по этому поводу. В одном знакомом мне коллективе девушки готовили праздничные открытки. Ну, представляешь себе, как это обычно делается - готовятся несколько шаблонов с цветными виньетками, узорчиками и рюшечками, далее в шаблоны впечатывают разными шрифтами ФИО. Все поставлено на конвейер. Так вот. Печатают они свой конвейер, как вдруг - на одной открытке вместо цветной виньетки в результате сбоя компьютера печатается черная прямоугольная рамка, без всяких украшательских розочек. Только на одной открытке! До этого и после этого все напечаталось нормально. Девчата в шоке, тихо убирают испорченную открытку и вместо нее печатают нормальную. Что ж ты думаешь? После праздника они с ужасом узнают, что адресат той самой открытки, пожилая женщина, умерла аккурат в праздничные дни. Вот это мистика!
   - Да-а! Тут можно только руками развести.
  
   На все эти неприятности с данными накладывалась обычная работа с пользователями, доставлявшая программистам, впрочем, и немало веселых минут.
   То резкий в своих движениях Миша так утопит кнопку выключения монитора, что Лёше ее приходится извлекать из его пластмассовых внутренностей хирургическим путем. Леша с полчаса возится с кнопкой, все время приговаривая свое фирменное словечко "мутота".
   То манерная Алла позвонит с жеманными интонациями:
   - Лагин Иванавичь! У меня клавиатура сламалаць! Прихадзите, разберитець. Логин приходит смотреть - все работает.
   - Что же не работает?
   - Раньше, когда я тихонько левым мизинцем нажимала угловую клавишу Shift, все работало, а теперь ее приходится со всей силы нажимать!
   - Ну, если мизинцем, тогда все вопросы к Мизинцеву, - отшучивается Данилов.
   То полохливая Рита вбегает, запыхавшись:
   - Геннадий Михайлович! Что у нас в последнее время с программой происходит? Из моего списка исчезли все данные, которые там еще вчера были! Бежит Гена к ее компьютеру, по пути думая "Что же там, черт побери, могло произойти?", смотрит, а там нужно просто окно вверх прокрутить.
  
  
   Надо было еще и наблюдать, КАК он работает с пользователями. Если к нему приходили женщины, и им некуда было возле него сесть, а он в это время сидел, он обязательно галантно вставал. Ситуации были разные - бывало, что работники склада сами так "накосячат", что совершенно непонятно, как все это вернуть в нормальное состояние. Мизинцев быстро и спокойно, не повышая голоса, разбирался и водворял порядок. Он был истинным укротителем пользовательского хаоса. Программирование всегда со стороны выглядит как шаманство. Но особенно ярко это выглядело именно так в исполнении Мизинцева.
   Люди всегда толпились вокруг него, завороженные постукиваниями и звоном бубна его клавиатуры, и очарованные его ровным уверенным монотонным голосом. Он был не просто переводчиком с человеческого языка на язык цифр, каким должны быть программисты, он был великим заклинателем демонов информации, которые приносили ему желаемое из загадочного виртуального мира.
   Так и бежало время до очередных выходных.
   - Завтра суббота, ты работаешь? - спрашивал попервоначалу Мизинцева Данилов.
   - Конечно.
   - А в воскресенье?
   - Что мне еще здесь делать? Семьи нет, друзей тоже...
   - Как это напоминает разговор, который случился со мной этим летом. Рассказываю потому, что мы начали повторять его буквально слово в слово. У нас на дачных участках, на строительстве соседнего дома, работали как-то шабашники-хохлы. Их вальяжное гулкое геканье раздавалось далеко на всю округу и пробивалось даже сквозь звуки работающих электромеханизмов. Их движения были размеренными и неторопливыми. Дом незаметно подрастал каждый день на несколько рядов, и вскоре на крыше появился рыбий остов стропильной системы будущей крыши. Работали они обычно с восьми до восьми, с перерывом на обед. В субботу работали полдня - после обеда купались в сооруженном на скорую руку душе, стирали. А в воскресенье отдыхали. То есть не делали ничего. Валялись на солнце, загорали, кто-то читал книжку, кто-то ходил по лесу, просто так, потому что грибов в это время не было. Один из них однажды забрел ко мне и стал корить меня за работу в воскресенье.
   - А когда же тогда дачу строить? - оправдывался я. - В будние дни я на работе, нанимать рабочих и платить за строительство у меня денег нет. Вот я и строю сам потихоньку, в выходные.
   - Цэ погано выходить, - говорил мне задумчиво Павло. - У кожнои людыны мае бути хоча б одна доба в тиждень, колы вона ничого нэ робить. Нам тэж горисно дни згублюваты, особливо файни. Та й додому вже хочетьця. Алэ - тут он важно и назидательно поднял вверх указательный палец, - алэ трэба даваты души видпочинок. Щоб вона з Богом порозмовляла.
   Я что-то возражал, мы о чем-то еще поговорили, и он ушел. Каждый из нас остался при своем мнении. Но разговор запал мне в память, я его как-то вспомнил еще раз, рассказал жене, и вдруг понял - а ведь верно! Должен быть у человека один день в неделю, чтобы душа просто отдохнула или там с Богом поговорила, если она это умеет. Что мы все бежим куда-то, торопимся, суетимся. Надо один раз в неделю остановиться, оглянуться, подумать - а куда это, собственно, я бегу? А правильно ли я бегу? В том ли направлении, что нужно? Может быть, надо его сменить?
   - А-а, я знаю! Нечто похожее есть у Шукшина. У него есть рассказ о таком отвязном человеке, Алеше Бесконвойном, который каждую субботу с утра до вечера баней занимался и думал о жизни, невзирая на погоду и колхозные авралы по поводу очередной посевной или гибнущего под дождями урожая.
   - Да, наверное, это о том же. Только Шукшин написал этот рассказ о чудике, а я говорю, что так всегда надо делать, потому что об этом даже в Библии написано. Это должно быть не чудачеством, а нравственной нормой.
   - Может, это еще и от личности зависит. Я, например, трудоголик. Не могу я на диване целый день валяться. У меня заворот кишок случится, или инсульт.
   - Все понятно. Трудоголик - это однолюб, думающий только о своей работе. Но так нельзя. Это просто попытка спрятать голову в песок ежедневных забот, чтобы некогда было думать о главных вопросах жизни и бытия. Работа не есть все, чем должен быть человек.
   - А чем же, кем же он должен, по-твоему, быть?
   - Вот именно об этом он и должен каждую неделю целый день думать. Потому что за него никто другой этого не решит.
  
   * * *
  
   Поток ходоков, жалующихся на работу программы, достиг апогея. Тина была в ужасе от карточек складского учета препаратов - там появлялись какие-то дикие цифры - то в недостаче оказывалось пять тысяч штук дорогой Виагры, то несколько сотен лишних упаковок Церебролизина. Особое ее беспокойство вызывал учет препаратов группы сильнодействующих, по которым ответственность была вплоть до уголовной. Она каждое утро бежала сначала к Максиму Максимовичу в истерике, потом к Мизинцеву, а тот каждое утро пытался ее успокаивать:
   - Тина, успокойся! Я пока только налаживаю новый учет, еще некоторое время цифры будут неправильными.
   - Да ну Вас, Геннадий Михайлович! Вы там все переделываете, а у меня мороз по коже ходит. Для меня недостача - это значит платить из своего кармана, а излишек - это неправильный учет, это еще хуже, за это комиссия может у меня и лицензию отобрать.
   Он вынужден был все позже задерживаться на работе, чтоб в свободное от посетителей время отливать и монтировать новые бетонные блоки в фундамент. Автоматически стало получаться, что он приходил на работу все позже, и утренняя часть потока пользователей вся доставалась Данилову. Такая тяжелая жизнь не могла не сказаться на Мизинцеве. Вернувшись поздно домой, он долго не мог заснуть. Приходилось гасить возбуждение водочкой. На следующий день голова была, естественно, бо-бо, во рту бе-бе, поневоле надо было смягчать самочувствие пивком. Так что стал он приходить на работу уже слегка веселым. Ну и, иногда, редко, очень веселым.
   После очередного тихого загула на рабочем месте деликатный Максим Максимыч решился принять кардинальные меры. Он вызвал Мизинцева к себе и сообщил ему, что наличных денег давать больше ему на руки он не будет. Кроме того, всем сотрудникам категорически запрещено давать ему в ссуду. Взамен ему предлагается составить перечень необходимых продуктов в вещей, которые будут незамедлительно куплены.
   - Перечень? Хорошо, - саркастически улыбнулся Мизинцев. - Перечень я, конечно, сейчас представлю. Но, Максим Максимович, - вы меня хотите держать здесь, как в камере предварительного заключения, без паспорта и денег, с поражением во всех гражданских правах.
   - А что нам делать остается? Мы не можем по-другому влиять на ситуацию. Обещаниям не пить мы больше не верим.
   - Вы меня собираетесь держать, как каторжника. А я, между тем, свободный человек и право имею. Мера вашего наказания не соответствует моим провинностям. Вы применяете неадекватные меры наказания, как для Чечни. Вместо того, чтобы навести там элементарный порядок, город с полутора миллионами жителей стерли с лица земли.
   - Геннадий Михайлович! Только не надо здесь права качать! Мы делаем это исключительно из человеколюбия, тебя жалеючи. Иначе нам придется выслать тебя в Н-ск срочной бандеролью, и пусть там шеф сам разбирается. Давай по-хорошему. Мы тебя любим и уважаем, и для твоего же блага ограничиваем тебя в наличных деньгах, пока ты будешь пребывать у нас.
   Примерно через час на столе Максима Максимовича появилась докладная записка Мизинцева, которую я привожу здесь полностью.
  
   Начальнику М-ского отделения ЛТП
   Максиму Максимовичу Стахову
   Докладная записка.
  
   Поскольку по вашему решению я абсолютно лишен всякого денежного довольствия, и мне категорически запрещено занимать деньги у сотрудников, а им, в свою очередь, давать деньги в ссуду мне, сообщаю Вам список того, в чем я нуждаюсь:
  
   Ежедневно:
  
   1) Колбасы Докторской - 300 грамм. Сорт колбасы желательно варьировать.
   2) Хлеба - один батон. Иногда просьба покупать черный.
   3) Картошки и круп разных на каши.
   4) Тушенки - 1 банку в день, можно менять в разные дни на рыбные консервы.
   5) Две пачки сигарет "Петр-I" (темная пачка). Это строго обязательно.
   Кроме того, как всякому здоровому мужчине, мне ежедневно нужно на вечер
   стакан водки (250 грамм) или полтора литра пива на раздумья и сон грядущий.
  
   Еженедельно:
  
   Раз в неделю мне нужна женщина. Поскольку это дело интимное и сокровенное, я предпочел бы иметь широкий список особей женского полу, с фотографиями, из которого я бы смог выбрать себе подругу.
  
   Кроме того, мне нужно:
   1) Перчатки зимние в связи с наступлением холодов
   2) Носков - 5 пар
   3) Шапку-ушанку зимнюю
   4) Свитер вязанный, ручной вязки, серый, однотонный, не турецкий.
   5) Рубашек мужских - 7 шт.
   6) Нижнего мужского белья - 7 шт. Большая просьба покупать только черное.
   7) Стиральный порошок
   8) Рулон туалетной бумаги
   9) Зубная паста
   10) Крем для обуви и две щетки - платяная и для обуви
  
   И, наконец, самое главное - я нуждаюсь в нормальном человеческом внимании, уважении и отношении к себе. Конечно, я иногда позволяю себе лишнее по части употребления спиртного. Но кто из нас, живущих, не преступал временами границ своей трезвенности?
  
   12 декабря ... года.
   С почтением, начальник отдела программирования Г.Мизинцев.
  
   Как отреагировало руководство на эту записку станет ясно из следующей записки Мизинцева, которую он написал примерно через неделю после первой:
  
   Начальнику М-ского цугундера
   Стахову Максиму Максимовичу
   Объяснительная записка.
  
   Обращаю Ваше внимание на неисполнительность и нерадивость Ваших подопечных. Вы лишили меня денег, но взамен обещали выполнять мои пожелания, изложенные Вам в моей Докладной записке от 12 декабря. Вынужден констатировать, что большинство моих просьб игнорируется. Вещи, кроме перчаток, так до сих пор и не куплены. Пиво вечером не поставляется, девушки, присланной Вами, также ни одной я не видел. Поэтому пришлось добывать все самому. Да, я занял пятьсот рублей. У кого не скажу. Мне нужно было купить шапку и белье. Но, расстроенный окружающей жизнью, я взял бутылку водки и выпил ее со случайным прохожим. Чем его очень обрадовал. Хоть кому-то радость приношу. Потом пошел искать девушек, но не нашел, чем сильно огорчился, и снова купил бутылку водки. Пить один я не люблю, это алкоголизм, поэтому я эту бутылку также распил со случайным встречным. После чего мы с ним передвинули лавочки перед подъездом, они мне давно мешали, и я спокойно удалился спать. Спал я хорошо и спокойно.
  
   P.S. Особое внимание обращаю на то, что мне постоянно покупают не те сигареты. Я же просил покупать только в черной пачке (это крепкие), а мне купили "Петра-I" в светлой упаковке. Они дороже и слабее. Я не могу их курить, поэтому приходится менять их у прохожих на "Приму".
  
   20 декабря ... года.
   Подследственный Г.Мизинцев.
  
   Все это были только громовые раскаты еще далекой, но быстро приближающейся грозы. Настоящая буря грянула на Новогодний вечер.
   Для отдела продаж предновогодняя пора - пора особая. Нужно вовремя обзвонить всех клиентов, поздравить их с праздником, более уважаемым направить открытки с поздравлениями, а особо ценных - отметить подарками. В каждом кабинете отдела после католического Рождества стали громоздиться подарки - коробки с конфетами, бутылки шампанского.
   Мизинцев ходил по коридорам учреждения, смотрел на приготовленные в отделах бутылки новогоднего шампанского и говорил:
   - Нет, ну просто невозможно работать в такой разлагающей мою нежную нравственность обстановке!
  
   С новогодним вечером дело было еще хуже.
  
   Ситуация была сложная: не пригласить Мизинецева на новогодний вечер нельзя. Что ж его, как крепостного держать? Не дать ему там выпить тоже не получится. Следовательно, он укушается. Со всеми вытекающими... Начальство было в тихой панике. Максим Максимович подошел к Данилову:
   - Логин Иванович - на вас вся надежда. Вы с ним по работе контактируете. Попробуйте удержать его от большого срыва. Придумайте что-нибудь!
   - Я, конечно, попробую, но это все равно, что локомотив грудью останавливать.
   Так оно и случилось.
  
   Началось все, впрочем, довольно спокойно. До самых последних секунд перед началом вечера, состоявшегося 29 декабря, в послерабочее время, Мизинцев сидел за своим столом, как отвертка, не поднимая головы от клавиатуры, тише воды, ниже травы.
   В первые минуты за столом он также был абсолютно спокоен, неотличим от остальных, разве что глаза его сразу масляно и возбужденно заблестели при виде стоящих на праздничном столе запотевших бутылок водки и вина.
   - Ну, вино мы с тобой пить не будем, - сразу сказал ему Логин, опасаясь, как бы Мизинцев не усугубил свое здоровье Ершом Петровичем.
   - Конечно, не будем. Будем только водку пьянствовать, - согласился Мизинцев.
   За столом Мизинцев дивил окружающих - легко ломал крепкие зеленые яблоки руками на две половины, откручивал своими железными клешнями непослушные винтовые пробки. В меру пил, был пуще обыкновенного галантен с женщинами, говорил блестящие тосты. Стихия новогоднего вечера ему нравилась. Как, впрочем, и любая природная стихия, противоположная затхлому спокойствию нашей вялотекущей жизни - ему нравились ливни и снежные метели, шумные летние грозы и тяжелые осенние шторма. Он любил непогоду во всех ее проявлениях.
   Через некоторое время Данилов с Мизинцевым пошли покурить на лестничную площадку, между третьим и чердачным этажом. В принципе, с чердачного этажа всегда можно было выйти на крышу здания, дверь закрывалась на обычную защелку.
   - Пойдем на крышу выйдем, - предложил Логин, - свежим воздухом подышим, на окрестности посмотрим. Я на этой крыше ночью еще ни разу не был.
   С высоты четвертого этажа плоской крыши открывался изумительный вид на окрестности. Слева от здания, в сотне метров он него, немолчно и приглушено гудело столичное загородное шоссе, по которому из столицы непрерывно извергался огненный поток автомобильной лавы, текущий в дачные поселки. Справа блестел огнями родной городок, длинные здания которого ночью напоминали застывшие на взлетной полосе пассажирские авиалайнеры. Прямо по курсу светилась далекая столица, которая занимала весь горизонт своим необъятным ночным заревом.
   - Какая относительная вещь, высота, - заговорил Логин, оглядывая окрестности. Летом этого года я ездил с приятелем в Вологодские края, и побывал в знаменитом Кирилловском монастыре. Близ него есть известная в тех краях гора Маура. Якобы именно с этой горы Богородица указала преподобному Кириллу то место, где он должен был основать свой монастырь.
   - Ну, всё это байки для завлечения туристов.
   - Не буду спорить о правдивости древних летописей. Я сейчас хотел сказать о другом. На фоне плоской Вологодской равнины Маура считается высокой, с нее открывается действительно потрясающий обзор на простертые перед ней окрестности. Выше нее ничего близко нет. Но разве можно сравнить ее высоту в 185 метров с высотой Эвереста? По количеству метров - нет. А по широте и панорамности открывающегося с них вида? А по высоте духа, витающего над ними? Высота есть понятие относительное, а величие - абсолютное, потому что его не с чем, как правило, соотнести или сравнить.
   - Выражаясь спортивной терминологией, величие - это рекорд абсолютный, который можно только повторить, но невозможно превзойти.
   - Да, именно так...
  
   Находясь на этой крыше, Логин подумал, что их с Мизинцевым возраст - это вершина, своего рода купол жизни, с которого становятся видны все ее окрестные просторы - и минувшее прошлое, и предстоящее будущее. Без мелких деталей, крупно. На уровне отдельно стоящих зданий или бегущего мимо шумного загородного шоссе. Если раньше еще были какие-то иллюзии, если раньше еще казалось, что где-то там, за этим холмом, впереди, могут вдруг открыться и зашелестеть своими широкими глянцевыми листьями пальмы прекрасного будущего, то теперь, с высоты этого обзористого купола, было ясно видно, что это был обычный обманчивый мираж песчаной пустыни бытия.
   И стоять на этом куполе оказалось не так уж и уютно - ветер и мысли насквозь пронимали душу. А дальше пойдет только под горку. И чем ниже человек сходит, тем уже перед ним его путь, тем меньше у него возможностей что-то поменять в своей жизни. Но если, стоя на ее вершине, человек не видит перед собой никаких перспектив - тогда кранты. Тогда наступает кризис среднего возраста.
   - Слушай, Гена! При свидетелях все не хотел спрашивать: С тобой все нормально? Как-то ты в последнее время тяжело выглядишь...
   - Конечно нормально! Как же всему не быть нормально? Ну, жена от меня с детьми в Н-ске ушла из-за того, что меня дома не бывает, на работе все время торчу, программа моя, работа пяти лет без отпусков, коту под хвост полетела - конечно нормально. Все просто отлично, лучше не бывает! Передо мной прямо великолепные перспективы - холостой завидный жених, свободный к тому же и от работы.
   - Ты извини, я не хотел раны бередить...
   - Да чего уж там! Пойдем вниз, нарежемся как следует!
   - Пойдем. Выпьем. Только надираться не надо.
   - Надо, Федя, надо! Когда же назюзюкаться, если не в новогодний вечер?
  
   Как за ним Данилов не следил, Мизинцев успел куда-то исчезнуть на несколько минут и вернулся уже совершенно опьяневший, полез на стол, сбивая бутылки и давя посуду, стал что-то оттуда выкрикивать. Зачем-то стал напяливать себе на голову пустую пластмассовую тарелку. Его стащили. Во хмелю он был буен, стал отчаянно сопротивляться. Еле уволокли его к машине, чтоб отвезти на служебную квартиру.
   - Ты зачем на стол-то полез? - кричал ему в ухо Логин сквозь музыкальный грохот, когда сопровождал Мизинцева к автомобилю.
   - Так я хотел повыше подняться, чтоб величие местности оценить, как на Мауре...
   - А тарелку зачем на голову надевать стал?
   - Я говорил с народом, как Ленин с броневика...
  
   * * *
  
   Утром третьего января, придя в свою комнату, Данилов обнаружил в ней жуткий бардак. В фиолетовой пластмассовой урне была гора пустых и липких 250-граммовых бутылочек из-под уральского эликсира "Демидовский", крепостью сорок градусов. На полу были липкие коричневые лужи помянутого эликсира. Под клавиатурой Ромкиного компьютера также была большая лужа. Во всех пяти имеющихся в комнате чашках застыло какое-то недопитое коричневое пойло с остатками чайной заварки и торчащими оттуда бычками сигарет. Все столы были в хлебных крошках и россыпи сигаретного пепла. Ромкины колонки ревели песни Окуджавы на полную мощность. Мизинцев спал за одним из столов, с трехдневной щетиной на лице, взъерошенный, почему-то одетый в свою зимнюю меховую курточку.
   Данилов зашел к диспетчерам, в отдел отгрузки товара, договорился, чтоб Мизинцева отвезли на квартиру. Разбудил Мизинцева, отвел его к машине, упаковал, отправил.
   Стали совместными усилиями выяснять - откуда взялся здесь "Демидовский", потому что на все праздники склад был закрыт и опечатан. Выяснилось, что несколько коробок "Демидовского" взяли себе менеджеры отдела продаж для новогодних презентов своим клиентам.
   Лужи и комнату Данилов прибрал незаметно, но пропажу полутора ящиков "Демидовского" надо было как-то объяснять. Информация докатилась до начальства и переполнила чашу его терпения.
  
   Выплеснувшаяся из этой чаши жидкость вскоре материализовалась в филиале в облике Мансура Фаттеховича Хабибуллина. Мансур, отставной офицер ГБ, являлся начальником службы безопасности фирмы, и занимался обычно разборками с местными бандитами, которые постоянно "наезжали" на филиалы. Очевидно, он и на этот раз приехал из Н-ска в связи с подобными проблемами. Заодно его попросили "подровнять" Мизинцева. Что-что, а "ровнять" и "строить" Фаттехович умел. "Строить" - это, как вы сами понимаете, не дома возводить.
   Появился он, как и положено подобным личностям, в светлом теплом плаще с рукавом "реглан" и элегантной пыжиковой шапке сообразно сезону, с черным блестящим кейсом, намертво пристегнутом к правой руке. Весь его облик источал энергию и решительность без колебаний.
   Первое же свое утро Мансур начал с того, что разбудил заснувшего по своему обыкновению в четыре ночи Мизинцева в 6 утра, заставил делать с ним двадцатиминутную гимнастику с обливанием ледяной водой, затем уборка помещения, после этого плотный завтрак в местном Макдональдсе, и к 9 часам вместе с Мизинцевым они были уже в филиале.
   - Ну ты, Потехович, меня достал, - ворчал через каждые пять минут Мизинцев.
   Они с Хабибуллиным знали друг друга уже несколько лет и давно были на "ты". Ворчать-то он ворчал, но покорно делал все предписываемое. А куда деваться?
   Мансур тотчас собрал начальников всех служб во главе с Максимом Максимовичем и объявил, что он намерен расследовать дело о причинах длительного пребывания Мизинцева в филиале. Он, Мансур, собирается разрешить все возникшие проблемы и увезти с собой Мизинцева через несколько дней. Для чего каждый из присутствующих должен написать свои пожелания к тому, что Мизинцев должен сделать перед отъездом для стабильной работы филиала. Мизинцев пишет объяснительную записку с описанием своих новогодних подвигов. После этого он хотел бы лично переговорить с каждым из присутствующих. Всем с точностью до пяти минут было объявлено время, в которое они должны явиться на собеседование.
   Разговор был закончен. Мансур пошел благоустраивать свой временный кабинет. Попросил убрать все лишнее. Скорее автоматически, чем специально, проверил кабинет детектором на предмет прослушивания. Выглянул вправо-влево в окно. Попросил приготовить в кабинете листы чистой бумаги и отточенные карандаши. Велел поставить себе компьютер и подключить его ко внутренней сети Н-ска. Потом он загадочно исчез на представительской "Тойоте" до обеда. После обеда начался Большой прием. Мизинцева и Данилова он оставил на закуску.
   Мизинцев за время отсутствия Мансура успел накропать свою объяснительную записку следующего содержания:
  
   "В Приказ по сыскам
   заплечных дел мастеру Мансуру
   челобитная.
  
   В воровстве моем и розбое, учиненом мною ж во первые дни году новего, винюся и каюся слёзно. Аще я, движимый алчностию и бесом подстрекаемый, взял без спросу всякаго ис закромов Оптекарского Двору романеи яицкой десять четвертей и салкал их все за три дни одиночества. Поелику оставлен бысть без корму и присмотру на гладное помирание. Ктомуж хочетца и наперед сказати, што подъячие оного Посолскего Приказу отпущали мне еств в количестве малом супротив числа по кормовому и питейному збору допреж оговоренному.
  
   Толмач компьютерцкий, Гениус, который ис казаков Мизинцевых буди".
  
   - Геннадий Михайлович, это что за балаган? - спросил Мансур, демонстрируя ему с некоторой брезгливостью на холодном холеном лице лист с "челобитной". - С одной стороны ты требуешь к себе уважения и человеческого понимания, а с другой - записки эти шутовские пишешь. Как все это прикажешь понимать?
   В кабинете, где временно обосновался Потехович, стоял устойчивый запах хорошего туалетного мыла, широко распахнутой форточки и только что вымытого тела. В общем букете запаха было что-то стерильное и потому непривычное. В нем было слишком много нарочитой свежести. В нем был неуловимый запах безукоризненно заправленных коек офицерской казармы.
   - Да так же, как понимать всю окружающую жизнь. Разве она не балаган? В стране бардак, дома взрывают, в Чечне воруют, президент кричит "Всех замочить!", страну разворовывают уже не вагонами, а регионами. Разве это всё нормально? Разве это нормально, когда взрослого человека сажают на короткий финансовый поводок и лишают его возможности нормально существовать?
   - Позволь, позволь, Геннадий Михайлович! Оставим высокие слова о положении в стране на другое время. Сейчас конкретно речь о тебе. Ты же сам поставил себя в такое сложное положение. У тебя уже были беспробудные многодневные запои в Н-ске. Потом тебя отправили сюда, налаживать здесь программы и помочь филиалу достойно выйти из сложного положения. Здесь ты также запил. Что прикажешь с тобой делать на нашем месте? Уговаривали тебя многократно и безрезультатно. Можно было тебя просто уволить, но - сжалились. Мы понимаем, что найти работу в наше время очень непросто. А, наверное, надо было бы уволить ...
   - Может, и надо было, - вдруг согласился Мизинцев.
   - Ну, ладно, - миролюбиво протянул Мансур. - Что было, то сплыло. Хочу тебе только добра и нечего кроме этого. Записочку я не видел и шефу показывать ее не буду.- Он демонстративно порвал записку на мелкие клочки и выбросил в мусорное ведро. - Но от тебя хочу взять обязательство начать нормальную жизнь. Без денег, уж не обижайся, придется еще некоторое время побыть, пока мы не увидим, что с тобой все нормалёк. Как обычно - заказывай, все, что тебе надо, не стесняйся, все будем исполнять. Кроме, конечно, нелепых требований о девушках и водке.
   - Какое тебе еще надо обязательство?
   - Заявление. По полной форме. "Я, Геннадий Михайлович Мизинцев, обещаю впредь.."
   - "... и перед лицом своих товарищей торжественно клянусь..." - это уже какой-то комсомол получается, Мансур, - перехватил его фразу Мизинцев.
   - Да хоть черт с рогами. Это заявление мне нужно. Понимаешь - мне! С чем я к шефу назад вернусь? Со своими рассказами о том, как я разговоры с тобой замечательные разговаривал? А так я покажу ему бумагу - провел воспитательную работу и прочее. Это есть моя работа, Гена, и мне не хочется ее так просто потерять. Мне уже сорок шесть, как никак. И неправильных телодвижений я делать уже не имею права. Я же не двадцатилетний щенок.
   Минут десять Мизинцев писал заявление. "Как детский сад, ей Богу!" - все время зло думалось ему. Мансур встал из за стола, упруго и размашисто прошелся к окну, стал, скрестив руки, глядеть в окно. Когда заявление было написано, Мизинцев положил его на стол и пошел на выход из кабинета, считая разговор законченным.
   - Кстати, о птичках, - вдруг спросил вдогонку Мансур, когда Мизинцев был уже в дверном проеме его кабинета, - а откуда взялся этот архаичный стиль?
   - Да на днях прочитал в Интернете сочинение бывшего дьяка Посольского Приказа, Котошихина, о временах царя Алексея Михайловича.
   - Зачем?
   - Случайно в поисковом сайте на него вышел, начал смотреть, а потом не смог оторваться, пока не дочитал до конца.
   - Неужели так интересно? Можно почитать?
   - Конечно. Но это не всякому интересно. Хотя, - встрепенулся Мизинцев, - там очень хорошо описано обустройство Разбойного приказа и приказных губных изб, о том, как дознания тогда разбойничкам да татям проводили, так что тебе будет очень поучительно...
   - Что за грязные намеки! Ты же мою работу знаешь!
   - Шучу, шучу! - примирительно сказал Мизинцев и закрыл за собою дверь.
  
   За Мизинцевым в кабинет на аудиенцию пошел Данилов.
  
   Лицо у Потеховича было правильное и никакое. Ничего примечательного. Его невозможно запомнить и тем более описать, как невозможно описать сырую воду в стакане. Взгляду на нем было не за что зацепиться. Всегда тщательно выбрит, никаких особых примет, никакой излишней растительности в виде усов или бакенбардов. Одежда добротная, но неброская. Только две светлых, заметных лишь при внимательном изучении лица, полоски шрамов на правой скуле выдавали его бойцовское прошлое.
   - Здравствуйте, Логин Иванович! Вы, надеюсь, понимаете, зачем мы вас сегодня вызвали?
   - Не стану догадываться. Лучше пусть кто-нибудь из вас об этом мне скажет, - отвечал Логин, глядя на Мансура и сидящего несколько в стороне безучастного, как статиста, Максима Максимовича.
   - Дело в том, Логин Иванович, что нам сообщают о каких-то странных вещах, которые творятся здесь у вас, в филиале. Сотрудники постоянно между собой говорят о том, что Мизинцев чуть ли не специально портит программу, что ее можно было вообще не переделывать заново. Они докладывают, что постоянно утром, после ночных упражнений Мизинцева, программа не работает... И вам же потом целый день приходится править программу обратно, чтобы она хоть как-нибудь работала. Хотелось бы, чтобы вы, как специалист, дали свою оценку работе Мизинцева за те два с половиной месяца, которые он у вас трудится.
   - Я считаю, Мансур Фаттехович, что Мизинцев переделывает программу совершенно правильно. Наш филиал - это вам не Н-ск, где вы хозяйничаете безраздельно. Это уже почти столица. Здесь совершенно другие требования к ведению документации. Очень жесткие. Нас один раз уже останавливали на месяц, могут остановить еще раз, на этот раз уже надолго. Мизинцев делает единственно возможное - на полном ходу автомобиля переделывает его мотор. Под капотом старой шестерки будет биться сердце Мерседеса. А вы ведь хотите, чтобы автомобиль при это еще и ехал, да не просто ехал, а ехал с прежней скоростью. Кроме прочего, вы собираете в салоне автомобиля собрание и спрашиваете пассажиров, комфортно ли им ехать. Они начинают придумывать себе комфорт - кто вентилятор просит поставить, кто холодильник, кто ворсистый коврик под ноги, кому пепельницу новую, мраморную. Когда в результате отладки работы нового двигателя мотор начинает барахлить и машина чихает или замедляет свой ход - пассажиры начинают шумно возмущаться. Начинают вспоминать, как им хорошо ехалось на своей шестерке до начала ремонта и обвиняют механика. Руководство сурово спрашивает - в чем дело? В главный офис летят гневные телеграммы с требованиями убрать автослесаря. Он им мешает. А если мотор не поменять сейчас, то автомобиль остановится через несколько километров. Вот моя точка зрения на этот вопрос.
   - А вы не пытаетесь защищать коллегу, уважаемый Логин Иванович?
   - Вы спрашиваете меня как специалиста, я вам и отвечаю как специалист, по сути. Что касается, так сказать, морального облика и поведения... то я тут полный пас. Не мое это дело, комментировать подобные вещи.
   - Хорошо, я беседой с Вами вполне удовлетворен. Можете идти.
  
   * * *
  
   "Мы бежим по кругу своей жизни ровно и покорно, как манежная лошадь. Это ужасно, когда бежишь все время по одному и тому же кругу! Ужас не в том, что тебе уже стукнуло восемнадцать, а в том, что навсегда закончилось счастливое беззаботное детство, и оставшуюся жизнь ты будешь бегать по одному и тому же кругу", - думал очередным свои утром Логин.
   Последним штрихом в портрете ежедневного монотонного однообразия стал недавно обретенный фирмой служебный автобус, в котором Логин ехал сейчас на работу. Если раньше он ездил на рейсовом автобусе, и там все таки было какое-то разношерстие, вносимое Пашей и другими знакомыми, то теперь и вовсе все стало монотонно и подобнособытийно. Но нет худа без добра, зато думать свои утренние мысли никто не мешает.
   Что же, все-таки, означало для стадионного бегуна это заветное число девять? Логин Иванович никогда не имел возможности спросить его об этом. Наверное, это число значило для него нечто важное, символическое. Глядя сегодня на своего знакомого бегуна на дорожке, Логину вдруг подумалось, что девять его стадий - это девять декад человеческой жизни. А что такое, эти девять адовых кругов, эти девять атлетических Дантовых дисков, как не девять декад нашей земной человеческой жизни, если думать атеистически? Да, да! Это очень может быть. Редкий человек живет более девяноста лет. Это именно девять декад человеческой жизни. Он, Логин, бежит свой пятый круг, а Мизинцев заканчивает четвертый. Может у него кризис рокового возраста "37"? Недаром Высоцкий даже песню посвятил этой цифре. Да нет, при чем тут роковой возраст? Просто стечение обстоятельств. У него закончен крупный этап его жизни, надо думать о том, что делать дальше. А, может быть, это вовсе и не стечение обстоятельств. Ведь у него, у Логина, в этом возрасте тоже было нечто подобное...
   - Слушай, Гена! - сказал Данилов, приехав на работу и ввалившись в комнату, - меня в автобусе осенила очень интересная мысль насчет рокового возраста 37. Вообще, я замечаю, что именно в автобусе ко мне часто приходят интересные мысли...
   - Это называется "моторная реакция", то есть когда тело двигается, человеку лучше думается. При этом кровь лучше течет по жилам. Владимир Ильич Ленин, например, в ковровой дорожке своего кремлевского кабинета колею протоптал, думая о вверенной в его руки судьбе народной революции. Так что за мысль, под счастливой "сенью" которой ты сейчас находишься?
   - Мысль о критическом возрасте 37.
   - А что тут нового скажешь? Высоцкий об этом песню написал.
   - Написать-то написал, а что является причиной этому?
   - И ты, конечно, раскрыл великую тайну рокового возраста.
   - Да нет, я без претензий на Нобелевскую премию. Просто пришла в голову интересная мысль, хочется ее вывалить на чью-то голову.
   - Ну валяй, вываливай на мою, если тебе ее не жалко.
   - Я подумал, что все эти кризисы личности могут быть связаны с многовековой историей развития человеческой личности. Когда тело человека развивается от простой яйцеклетки до рождающегося на свет человеческого ребенка, оно проходит череду сложнейших преобразований, повторяя путь развития человека - он становится то амебой, то головастиком, то хвостатой амфибией, то обезьяньим уродцем. А что делается с телом человека дальше? В пещерные времена человек жил намного меньше, чем сейчас, и средняя продолжительность жизни очень долго была примерно 37-40 лет. Это был предел, полная старость. Если это было довольно долго, то это могло закрепиться в нашей психике, и в свои 37 лет мы переживаем кризис личности, потому что... умираем. То есть, мы не умираем физически, но что-то обрывается, умирает внутри нас. Причем, даже примерно понятно что. Мы запрограммированы предыдущими поколениями. Наша жизнь долго была устроена так, что она заканчивалась примерно в 37 лет, то есть к этому сроку человек должен был успеть выполнить свою задачу на земле. А теперь, в наше время, он по инерции также старается успеть выполнить свою задачу на земле к 37 годам, и когда выполняет ее, или почти выполняет ее, - ему незачем больше жить. Его жизнь окончена, хотя он еще и не умер. Вот это и называется кризис личности.
   - Ты это к чему мне все это рассказываешь?
   - Да так, ни к чему, просто я пережил нечто подобное в этом возрасте.
   - А к чему это было сказано именно сегодня?
   - Просто так. Сидел сегодня утром на кухне, там за окном бегун по стадиону бегает по кругу. Вот я чего-то и подумал...
   - Да... Какие-то сложные у тебя ассоциативные связи. Но мысль о запрограммированности нашей жизни мне профессионально интересна...
  
   С появлением Мансура о Мизинцеве стали проявлять исключительную заботу. Фаттехович счел жалобы Мизинцева справедливыми и тотчас навел здесь порядок, как, впрочем, и во всем, чего он касался.
  
   - Кормят как перед смертной казнью, даже блок сигарет купили, - криво улыбаясь говорил Мизинцев Данилову. - Потехович заботится.
   Потехович вел исключительно праведный образ жизни. Курение и винопитие исключались из его жизни столь беспощадно и категорически, что даже говорить об этом в его присутствии было неприлично. И если курение он готов был еще снисходительно терпеть - не рядом с собой, конечно, а где-то там, в дальних комнатах и коридорных тупиках - то любые спиртные напитки искоренялись абсолютно и бескомпромиссно. Мизинцев загрустил и потускнел.
   - Это уже не ущемление в правах, а прямо гестапо какое-то. Чем же я могу расслабиться после напряженного трудового дня?
   - Советую почитать что-нибудь нейтральное перед сном, детектив, например, - светло улыбался Мансур. - И полезно и усыпляюще.
   Что бы там ни говорили, а профессия накладывает отпечаток. Пианисты всех стран и времен одинаковы. Так же, как подобны чем-то друг другу и рыцари плаща и кинжала. Есть у них у всех во взгляде нечто иезуитское.
   - Да какая от этих детективов может быть польза? Баловство это все.
   - Тогда футбол посмотри. Сегодня Кубок Содружества. Спартак играет с киевлянами. Как в добрые старые времена. Поболеешь, покричишь, расслабишься. Ты же сам любишь мяч погонять с приятелями.
   - Некогда мне на футболы таращиться. У меня дел невпроворот. Мне надо только работать и спать, ни на что большее у меня ни сил, ни времени нет.
   - Знаю я, чего тебе на самом деле не хватает: нормальной женщины. Чтоб любила тебя и заботилась. Вот вернемся в Н-ск, я тебя с Наташей Сиверцевой сведу. Ты же за своей работой ничего вокруг не видишь, не замечаешь. А она давно в тебя влюблена по уши, таким взглядом всегда провожает, что у меня самого мурашки по спине бегают. Стоит ей только внимание уделить. А ведь женщина - мечта поэта! И красавица, и молода, и хозяйка великолепная. Будешь у нее, как у Христа за пазухой.
   - Нет, Мансур. За участие, как говорится, спасибо, но в этом вопросе мне самому разбираться надо.
   - Как хочешь, но я правду тебе сказал, поимей в виду! Жалко, что нельзя тебя насильно заставить, а то я быстренько бы все устроил.
   - Кто б сомневался!
  
   К счастью для Мизинцева, Мансур вынужден был уехать через пару дней в Н-ск. Причем вынужден был уехать один, оставив Мизинцева в филиале.
   - Как же так случилось, что Потехович не забрал тебя с собой? - удивился Данилов.
   - Знаешь, какое самое заветное слово у Потеховича? Догадайся, если сможешь!
   - "Стой! Стрелять буду!"
   - Самое заветное слово у него - "Согласовано!". Это не просто слово, это пропуск, это карт-бланш на любые действия, включая противозаконные. Мое дальнейшее пребывание здесь Максим Максимыч согласовал с шефом. До тех пор, пока я не приведу все складские данные в порядок.
   После отъезда Потеховича Мизинцев заметно повеселел. Можно было вернуться к своему привычному вечернему распорядку дня. Можно было себе, наконец, что-то опять позволить...
   - Что поделываем? - как-то спросил приветливо он, зайдя в комнату программистов вечером, перед уходом Данилова.
   - Да... так... - задумчиво отвечал Логин, - для склада делаю отчет о сроках годности препаратов. Им нужно знать, что быстрее пускать в продажу.
   - А...,- протянул Мизинцев, - известная картина Репина "Не ждали". Интересно знать, есть ли срок годности у человека? И может ли он истечь при его жизни?
   - Вопрос действительно любопытный, и, что характерно, в тему.
   - А если есть, что происходит с человеком, у которого истек срок его годности?
   - Наверное, то же, что и с любым скоропортящимся товаром - его нельзя больше употреблять. Я уже думал об этом, правда, без отношения к забавному понятию "срок годности". Но, мне кажется, сейчас уместно привести здесь свою мысль. Нельзя быть немного плохим. Нельзя быть честным только для своих родных, друзей и знакомых, а для остальных - другим. Нельзя быть немного мертвым. Человек либо мертв, либо жив.
   - Ты слишком категоричен, Логин! В жизни все обстоит значительно сложнее. Человек, за редким исключением, все время пытается быть честным, но по жизни ему приходится вертеться, кого-то немножко обманывать. Он раскаивается, он понимает, что это плохо, но он не может иначе жить. Все вокруг так делают. Человек всю свою жизнь вынужден балансировать на грани греха и покаяния.
   - Возможно, я действительно несколько старомоден, но я думаю, что если человек немного плохой, это то же самое, что он очень плохой, и, попросту говоря, сволочь. Для того, чтобы оставаться Человеком, нужно быть абсолютно честным и чистым во всех отношениях. Если на белом костюме только одно грязное пятнышко - это уже грязный костюм.
   - Да, но его не надо из-за этого выбрасывать на помойку, достаточно сдать в химчистку. Человек слаб, он постоянно ошибается, но он должен понять, что ошибался, и покаяться, то есть дать себе обет не делать такого больше никогда. Такова неотъемлемая сущность человека. Мы понимаем, что волк - хищник, но не осуждаем его за это. Ибо таким он создан природой.
   - Конечно, костюм никто выбрасывать не будет. Но человек - не костюм. Возьмем другую аналогию. Автомобиль в результате аварии получил значительные механические повреждения, у него перекошена рама. Этот дефект нельзя устранить в автомастерской. Ездить на таком автомобиле также нельзя, потому что его уводит в сторону. Оставляя его на дороге, мы создаем аварийную ситуацию для всех окружающих. Его надо как минимум изолировать. Для меня грязь в отношениях - такое же неустранимое повреждение души.
   - Библия нас учит другому. В каждой строке Нового завета сказано, что никогда не поздно покаяться, и что это покаяние всегда будет принято с пониманием и любовью, если оно было искренним...
   - Я бы не стал ссылаться на Библию...
   - А на что же тогда ссылаться? На маститых писателей, гениев русской и мировой словесности? Вся литература, как верно сказал один из них же, есть бесконечные комментарии к Евангелию. Ибо именно там нам дан пример, образец, с которым мы должны себя сравнивать. Выше и чище него не может быть ничего...
   - Именно об этом примере я и хотел сказать, говоря о том, что не надо ссылаться на Библию. Есть ли хоть одно темное пятно на этом человеке, которого нам поставили в пример?
   - Да, на нем нет. Но не он ли учил прощать ближнего? "Кто сам без греха - первым брось в нее камень..."
   - Какими камнями вы собираетесь тут в кого-то бросать? - громко спросила Рита, как обычно влетая в комнату программистов и продолжая с пол-оборота, - Логин Иванович! У меня опять что-то непонятное с отгрузкой. На фактурах снова вчерашняя дата. У нас заказчик не примет товар!
   - Сейчас посмотрю, - устало сказал Логин и привычно погрузился в дебри складской программы.
   Мизинцев еще потоптался некоторое время рядом, налил чайку из чайника, задумчиво посмотрел в окно. Там шел легкий клочковатый снег. Причем вдоль стены здания, перед окном, белые пушинки летели вверх, отчего казалось, что здание, как получивший пробоину дредноут, тонет, опускается куда-то в вековую мутную бездну, и от него отрываются и бегут вверх мелкие воздушные пузырьки. Мизинцев с минуту смотрел в окно, затем, неопределенно крутнув пальцами в воздухе, как бы ввинчивая куда-то вверх невидимую лампочку, пошел в курилку.
  
   * * *
  
   После отъезда Потеховича Мизинцев быстро вернулся на более привычный себе режим ночной работы, так что по утрам о его пребывании можно было судить только по следам его деятельности. Он постепенно превращался в бесплотное привидение фармацевтического склада "Валлиум". Жил ночами, ходил как тень по учреждению, с шальными глазами, непонятно когда ел и спал, только курил и работал. По ночам в коридорах учреждения раздавались какие-то потусторонние шумы, приглушенная музыка песенных бардов, идущая неизвестно откуда, оханья и уханья, временами в гулких пустых коридорах чудился звон кандалов, шумные вздохи и жалобы на неприкаянную жизнь. Он стал наглядным пособием известного афоризма: "Если программист на работе уже в 9 утра - значит, он там и ночевал".
   Охранники приговаривали "Свят, свят!" - и опасались заходить ночью выше первого этажа. По утрам сотрудники обнаруживали только следы его пребывания. Оставленные иногда на видном месте флаконы из-под "Настойки боярышника", содержащей 70% чистого спирта, разорванные упаковки от "Гематогена", крошки пивных дрожжей.
   - Ну вот, снова на нашем складе мышки хозяйничали! - говорил Логин Тине.
   - Да я уж вижу, - отвечала она. - Настойку боярышника вылакали.
   - Вчера утром я побил свой личный рекорд - 40 рабочих часов непрерывно. - похвастался как-то Мизинцев Данилову.
   - Да кому нужен этот пионерский костер в заднице, Геннадий?
   - Мне нужен. Я здесь все разломал, я здесь все и отстрою, причем в лучшем виде, чем было до перестройки. Я программу убил, я ее и возродить должен.
   - Но зачем при этом работать по 40 часов подряд?
   - Я должен успеть. Мне дали мало сроку.
   - Чем я могу помочь?
   - Мало чем. Здесь только я один и смогу навести порядок. Твоя помощь состоит в том, чтобы обеспечивать работоспособность фирмы днем, пока меня нет, я не могу отвлекаться на текущую мелочёвку.
   - Хорошо.
   - И еще одно, - сказал Мизинцев после паузы. - Я начал переносить данные в новые структуры и наткнулся на какие-то странные цифры. Что у вас было такое особенное в прошлом феврале?
   - В прошлом феврале у нас был День Сурка.
   - Какого еще сурка?
   - Это название фильма, в котором один и тот же день, праздник Дня Сурка, повторяется бесконечно. У нас в феврале отобрали лицензию, и мы почти месяц торговали нелегально, отгружая товар одним и тем же числом.
   - В каком-то смысле у нас в России день Сурка тянется c 1917 года. Детали немного изменяются, но по большому счету все остается также. Каждый день повторяет другой тем, что никаких существенных перемен не происходит.
   - Ну, если глобально мыслить, то для всего человечества дни - сплошной день Сурка, ибо начинаются и заканчиваются они одинаково, это обыкновенная астрономия. В этом смысле на Западе еще больший застой, там вообще ничего не меняется по сравнению с буйными тектоническими преобразованиями в России.
   - В России понятно, почему это происходит: платформа любого государства должна базироваться на трех незыблемых столпах - религия, государственные законы и уважение прав личности. Первого почти нет, второе изуродовано под нужды конкретных людей, третьего и не было никогда. Наше государство зависло над пропастью на полутора подгнивших столбах, и качается, а всех тошнит ...
  
   - Мизинцев уже, по-моему, на чемоданах сидит, - сказала как-то Тина.
   - Он что - сказал тебе об этом? - спросил Данилов.
   - Шутить перестал. И цифры мои уже почти все сходятся.
   - Все, закончил, сегодня улетаю! - сообщил появившийся в обед Мизинцев. - Сегодня последний день. Через два часа уезжаю в аэропорт.
   - Может, отметим как-нибудь это дело? На посошок.
   - А есть?
   - Имеется. Я бутылку коньяка припас на этот случай. Водка закуски требует, широкого застолья. А коньяк - оно как-то и благороднее будет и хлопот с закуской меньше.
   - Доставай.
  
   За окном был морозный январский день. С утра шел густой, лапчатый снег. Шел косо, белыми жирными штрихами, словно заштриховывал всю прошедшую жизнь. А внизу, под окном, лежала земля, как чистый белый лист, на котором предстояло писать жизнь новую.
  
   - Между прочим, Гена - твой день и месяц рождения, для Зодиака?
   - Второе июля, макушка года. А что - интересуешься оккультными науками?
   - Одно время меня стали раздражать все эти предсказания, захотелось взглянуть на них трезвыми глазами человека, закончившего мехмат МГУ, и вывести ребят на чистую воду здравого смысла.
   - Ну и?
   - Потом мне показалось, что в этом что-то есть. Сейчас у меня сложилось свое мнение, которое заключается в следующем: все эти еженедельные предсказания, а также предсказания для конкретной личности - тотальная лабуда. Но! Время рождения под определенным знаком Зодиака определяет характер человека в целом, как тенденцию. Овны более упрямые в достижении своих целей, Близнецы более живые, у них лучше способности к языкам. Что касается Раков, которым ты являешься, то для Раков характерны повышенная чувствительность и ранимость, самокопание и самоанализ, углубление в свой внутренний мир. Творчество Раков в любом случае оригинально и, как правило, с налетом мистики. В литературе они склонны исследовать внутренний мир человека, его психику. В жанре психологической прозы им нет равных. Типичным писателем Раком является Кафка. У Раков тонкий меланхолический юмор, который редко кто кроме них самих понимает. Он как японское экзотическое блюдо из ядовитой рыбы фугу. Типичный юмор Раков у Александра Ширвиндта.
   - Лестный анализ.
   - Кроме того, среди Раков необычно много блестящих конструкторов в различных областях техники. Петр Капица, Маузер, Кельвин, Петляков, Мессершмит, граф Цеппелин.
   - Прямо бальзам "Биттнера" на мою истерзанную сомнениями душу. В такой славной компании я ни за что не пропаду!
  
   За окном заканчивался зимний январский день. За окном заканчивался январь. А здесь, в комнате, заканчивалась затянувшаяся командировка Геннадия Михайловича Мизинцева, программиста из Н-ска, прибывшего на неделю в филиал фармацевтической фирмы "Валлиум" помочь с финансовой проверкой, и задержавшегося здесь в общей сложности на три месяца. Но не заканчивалась жизнь.
  
   - Что будем дальше делать, Гена? Нам так и суждено программировать до седых яиц?
   - А вообще - что должны делать программисты после 35?
   - В случае успешной карьеры - стать начальниками отделов и передавать свой опыт подрастающему поколению.
   - А иначе? Я сейчас и есть начальник отдела программирования в довольно крупной и процветающей фирме. Так что, можно смело сказать, у меня неплохая карьера программиста.
   - А иначе можно посмотреть на судьбы некоторых моих знакомых. Один ушел в торговлю к родственникам, процветает. Начальник отдела поставок. Но для этого характер соответствующий нужен. Кто-то стал системным администратором, как я.
   - Системный администратор - это не решение проблемы. Это то же самое.
   - Лучше всего сделать так, как сделали одни мои знакомые. Они открыли свое дело. Организовали фирму, и начали заниматься тем, что умели делать, но на другом уровне. Набрали молодых и шустрых. Те с удовольствием занимались программированием, а мои знакомые руководили, передавали им свой опыт. Полезно и тем и другим. Правда, потом они перессорились, и все пошло наперекосяк. Когда появляются деньги, трудно оставаться честным, даже со своими бывшими приятелями. Всегда находятся неравные выступы во взаимоотношениях, по которым более беспринципный карабкается вверх по
   головам своих вчерашних друзей.
   - Э-э, брат ты мой компьютерный, Логин! Вижу перед собой воплощенное уязвленное самолюбие. Уж не работал ли ты в этой самой фирме?
   - Да, да. Это, в частности, и по моей голове прошлись. Только это не самолюбие уязвленное, а достоинство человеческое.
   - Значит, и это не выход для славного завершения карьеры?
   - Выходит, что так.
  
   Помолчали, выпили очередной тост. За любителей Окуджавы. Сошлись во мнении, что среди любителей Булата Шалвовича плохих людей не бывает. Его рафинированное благородство очищает души слушателей.
   - Гена, зачем ты вообще затеял такую передрягу? Ведь для комиссии можно было, как ты любишь выражаться, конкретно изобразить несколько желаемых отчетов. Программа успешно протянула бы еще полгодика-год, а потом ее все равно заменят. Стоило ли так горбатиться?
   - Знаю. Мне нужно было отсидеться в тихом месте, подумать о будущем. А потом, когда я ввязался в переделку данных, я, как всякий честный человек, должен был жениться, то есть довести свои изменения до логического конца. После принятия решения пути назад уже не было.
   - И что надумалось о будущем?
   - О будущем надумалось, что рано себя хоронить. Жить надо. Стряхнуть с себя всю пыль и неудовлетворение жизнью - и жить. Кто-то хорошо сказал: "Пока ты недоволен жизнью - она проходит". Устроиться хорошо в жизни - это хорошо, но это не главное. Главное - это жить с мыслью, что ты живешь правильно. Буду заниматься тем, куда меня судьба определит. Я не сделал в жизни ничего плохого, за что мне было бы стыдно. Никого не предал и через друзей не перешагивал. Буду так и дальше жить. Детей поднимать надо.
   - Давай за это и выпьем! Чтоб все так жили!
  
   Вечером Данилов, как обычно, вышел перед сном на лоджию выкурить сигарету. "Доконал меня этот бегун!" - покуривая, думал Логин. - "Вот завтра встану пораньше, позавтракаю, выйду на стадион - и спрошу у него, бес меня побери: почему он бегает именно эти девять чертовых кругов"
   Потом зачем-то вспомнился стоящий на центральной площади Ленин. С него снег уже давно сошел, и сегодня он стоял на своем месте решительный и целеустремленный, дерзко бросая вызов пространству своей правой рукой.
  
   Стояла ясная январская ночь. Перед ним во всей своей простой и бездонной красоте предстала пастушеская геометрия звезд, строгая и величественная, как дорожная карта мира.
   И среди звезд, как между населенными пунктами на карте в этом далеком, ясном и великом космосе, летел куда-то на восток переблескивающий цветными огоньками самолет.
  
   2001 г.
  
  
  Рождество
  Нынешнее Рождество выдалось беспросветно сиротским. Говорят, такой зимы давно не было. Весь декабрь и неделю после начала нового года стояла парная оттепель, и только жалкие остатки скукожившегося грязного серого снега, больше похожие на перепачканные полиэтиленовые пакеты, еще кое-где валялись неубранным мусором под густыми ветвями газонных елей. А так хотелось чистого белого снежка, кружащегося вокруг нас в вихре вальса, легкого бодрящего морозца градусов в десять, и пронзительной колкой свежести и солнца! Как мы любим такую погоду в Рождество! Мы надеялись, что на Рождество природа и на этот раз преподнесет нам этот привычный рождественский подарок. Но вместо этого было плюс пять, свинцовое хмурое небо над головой и грязное хлюпало под ногами.
  
   Москвичи Громовы встречали Рождество в семье родителей жены, в Нижнем Новгороде. Решили проведать стариков Петровых, пока те еще живы. Потому что никто из нас не знает, сколько ему осталось. А им как никак уже сто пятьдесят на двоих!
  
   Как обычно, на Рождество к Петровым пришли в гости Семеновы, Семен и Таисия, с внуком. Это были их старые приятели, ранее жившие в этом же подъезде, на одной лестничной площадке. Сорок лет три семьи жили на одной площадке, вместе справляли праздники, вместе ездили на рыбалку и за грибами, в одном месте завели себе дачи. Петровы, Семеновы и Уткины. Но постепенно жизнь растащила их из общего подъезда в разные стороны, и осталась у них общей только прежняя крепкая дружба.
   Поэтому сразу после рождественского тоста первым был вопрос о здоровье отсутствующего здесь Вениамина Уткина. За месяц до Нового года у него случился обширный инсульт, ему парализовало левую половину тела, и он не мог даже вставать с постели. Об этом присутствующие знали. В разговоре выяснилось, что ему стало немного легче, и он, по крайней мере, начал подниматься, правда, пока еще только с посторонней помощью.
   - Инсульт случился у Вени в начале декабря, прямо на работе, - рассказывала Таисия. - Конец года, и, как это в конце года часто бывает, - у них случилась страшная запарка. А он человек ответственный, переволновался за какой-то там заказ - и вот вам результат! Я не понимаю - почему Господь за него не вступился? От него всегда исходило только доброе и хорошее ко всем окружающим. Но сейчас заботой он не обижен. Ему выделили двухместную палату, по чину положено - он ведь генеральный конструктор. Страшно себе представить, что было бы с ним, если бы он был обычным человеком, как большинство из нас... А так в палате рядом с ним постоянно находится или его жена Лариса, или одна из двух дочерей, или которая из внучек...
   - А может оно и к лучшему, что оно так произошло! - задумчиво произнес Семенов.
   - Да что ты, Сёма, окстись! - перекрестила его коротким взмахом жена. - И как у тебя только язык поворачивается говорить такое...
   Семен шумно вздохнул, постно поднял глаза в потолок, словно смиренный католический священник - ты все сам видишь, Господи - и снова опустил их на стол. Нашел взглядом свою рюмку с водочкой, опрокинул ее одним глотком, смачно прорычал свое знаменитое "Ох, и хорошо пошла, точно черт на тарантасе проехал!". Затем потянулся рукой за мелким пупырчатым огурцом, которого он летом сам и засаливал.
   - А вы не спешите меня осуждать..., - Семен сделал короткую паузу, смачно хрустнул огурцом. - Ему уже семьдесят один, а он пашет до сих пор, как молодой вол. Ни отпуска, ни продыху который год. Он же трудоголик! Таким всё кажется, что без них мир вокруг рухнет. Отчасти так оно и есть, потому что они думают, что лучше них все равно никто не сделает, и замыкают все дела на себя. А так не поработает он с полгодика, остынет от ежедневных проблем, - глядишь, до его тумка и дойдет, что пора бы уж и отдохнуть...
   - В самом деле, - поддержал его хозяин, Петров. - Дети у них давно взрослые, а самому с женой много ли надо? Тем более у него дополнительная пенсия лауреатская...
   Говоря эти слова, он не оставлял своих безуспешных попыток зацепить вилкой крошечный скользкий опенок. В этих своих манипуляциях с опятами был весь Петров, с его твердой настойчивостью всегда доводить любое задуманное дело до конца. После семидесяти руки у него дистрофически ослабели, и он не мог совершать ими точных и уверенных действий. Именно поэтому он не искал себе легких путей, и даже среди грибов на тарелке выискивал самый мелкий, чтоб сложнее была задача.
   - Ему бы еще только оклематься маленько, - снова вздохнул Семен, - чтоб хотя бы по квартире самому ходить, до горшка и обратно, и будет все путем...
  
   Выпили вместе за Венино здоровье. Здесь Громову, который в последнее время много читал Агаты Кристи, вспомнилась характеристика одного из ее второстепенных героев. Об одном пожилом джентльмене она сказала, что на фоне остальных пресных персонажей этот мистер напоминал ей стакан выдержанного портвейна его собственного розлива. Это было сказано так оригинально, что запомнилось. И Громову в продолжение этой мысли подумалось, что тесть в таком случае похож, пожалуй, на рюмку старого хорошего бренди. Несмотря на свой почтенный возраст, он был все еще бодр и отменно ясен умом. В шахматы великовозрастных внуков обыгрывал одной левой. Теща Степания Никитична более напоминала бокал шампанского - он также была сначала шумна и искрометна, но быстро уставала. Таисия - это, конечно же, терпкий стоический кагор. А вот Семен, - Семен - это шкалик простой доброй водки. Чистой и крепкой, как мужская слеза.
  
   Петров наконец добился от грибочка своего, удовлетворенно хмыкнул и торжествующе направил его в рот. Это была его очередная маленькая победа над своей непривычной немощью. Он продолжал крепиться, несмотря ни на что.
  
   Затем разговор перешел на другую пару, которая нынче также отсутствовала. Пара была колоритной. Ванда - польская кровь, женщина красивая и властная, "командирша". Антон Иванович, отставной военный, наоборот, накомандовался на службе, и с удовольствием ей подчинялся в делах домашних, но в рамках дозволяемых мужских вольностей предпочитал свободное время проводить на подводной речной рыбалке и в походах за грибами. Если продолжить винно-водочные аналогии, то Ванда своей самобытностью напоминала Громову ее собственную знаменитую крыжовенную наливку, густую и душистую, а ее супруг ассоциировался у него с крымскими марочными портвейнами. А не пришли они сегодня потому, что Ванда прихворнула.
  
   - Ой, вы ж не знаете, - вспомнила Таисья, адресуясь в основном приезжим москвичам, - Антон-то Вандин нынешней осенью в лесу заблудился!
   - Не может быть! - воскликнул Громов, - он ведь такой грибник, все окрестные леса знает, как свои пять пальцев.
   - Свои-то леса он знает, - охотно согласилась Таисия, - да в этом году белые грузди хорошо шли. А белый груздь не растет, где попало, - а только там, где он привык, в Чарувино. А там лес глухой, очарованный, там кроме груздей ничего и не растет больше.
   - Но что ж он один поехал?
   - За неделю до этого мы вместе ездили, грибов набрали по огромадной корзине. А на следующие выходные у нас не сложилось. Но его жаба придушила - время идет, грибы, глядишь, и закончатся. Их жизнь коротка. А уж как он их любит - сами знаете! И поехал он туда один, на велосипеде. Это километров восемь-десять от его дачи. Приехал, велосипед оставил на опушке - и пошел в лес. А в лесу как бывает: один гриб увидел - рядом другой, чуть подалее - третий высовывается, дальше четвертый головку из-под листа показывает... Это хозяин леса, леший, с нами играет. Не зря тот лес очарованным называют. И увел его лесной проказник так далеко, что он перестал понимать, где находится. День был облачный, солнца для ориентира не было. Куда идти? Выбрал он какое-то направление, как ему казалось верное, и пошел прямо, стараясь не сбиваться с курса. Часа через два вышел на какую-то проселочную дорогу. И здесь Господь сжалился над ним, послал ему встречного. Тот и говорит: ухлестал ты, дорогуша, от своего Чарувино километров на десять в другую сторону! Словом, вернулся он домой уже глубоко за полночь и без велосипеда. А там Ванда давно с ума сошла, по соседям бегает, ополчение на розыски собирает...
   - А велосипед? - поинтересовался Громов. - Велосипед потом нашли?
   - Нет, не нашли, - весело ответила Таисия. - Утром проехали к тому месту на автомобиле, а велосипеда уже и след простыл. Да Бог с ним! Теперь на нем леший, небось, по лесу раскатывает: зря что ли он Антона в лес так далеко заманивал?
   - Интересно, - пробормотал Семен, - вот почему так всегда говорят: как неприятности какие - так черт или леший виноват, а как доброе дело - так Господь пособил? Может, он тоже любит иногда пошалить, если это, конечно, без зла...
   "Воцерковленная" Таисия отмахнулась от него рукой - они дома спорили об этом сто раз, надоело - и продолжила "лесную" тему.
   - С Антоном то оно еще ничего, дело хорошо закончилось, а вот Семичкин...
   - А что Семичкин? - с тревогой вскинула на нее глаза москвичка Татьяна. Дача Семичкиных находилась рядом с дачами Петровых и Семеновых, и Семичкин был хорошим знакомым и приятелем всем собравшихся.
   - Умер Семичкин! - грустно выдохнула Таисия. "Вот те на!", приглушенно воскликнула Татьяна. Остальные, местные, знали об этом, поэтому реагировали сдержано. - Пошел в лес за грибами, с семьей, только чуть углубились, он и завалился набок. Инфаркт. И через пять минут - готов! Жена его, Наталья, хоть и врач, хоть и знала все его болячки наперечет, и таблетки с собой были, - ничего не успела сделать. Только охнула. Похоронили в середине октября.
   - Сколько ему было?
   - Шестьдесят пять, - скорбно ответила Таисья.
   - Не сказать, что рано, - заключил Семен. - Но вполне мог бы землицу потоптать еще лет десять-пятнадцать.
  
   Все подавлено замолчали. Новости были какие-то не особо радостные. Года потихоньку брали свое, и деваться от этого было некуда. Их поколение осталось перед вечностью в первом ряду. И в спину им дул холодный и неприветливый ветер с Отчизны, которой они отдали свои лучшие годы.
  
   Семеновы пришли с внуком, Денисом. Это была отдельная песня. Любаша, единственная дочь Семеновых, долго пребывала в девушках. Потому что времена нынче не те пошли, сегодня законный брак не в почете, сегодня все гражданским норовят пожить... А чего - мужикам удобно, никаких обязательств. Если что не по нему - собрал манатки - и был таков!
   Так оно и получилось. Родила Любаня Дениску в 35. Это поздновато. Поэтому роды оказались не простыми. Но каким же он был желанным, этот долгожданный ребенок! Как вожделенно и трепетно ждали внука старшие Семеновы, ощущая стремительность своих уходящих лучших лет!
   Зато как теперь Дениска их радовал! Он носился по тесной двухкомнатной квартирке Петровых подобно живому волчку, вослед за ним раскачивались стулья и падали книги, предметы приобретали не свойственное им кособокое положение, а взрослые только и успевали оттягивать его руки от бьющихся и колюще-режущих предметов.
   В спальне Петровых на журнальном столике лежал сложный паззл, собранный процентов на 90. Петровы собирали его по очереди и очень гордились тем, что они весьма скоро успешно завершат его. Всюдусущий Дениска успел несколько раз заскочить в спальню и, конечно, не оставил красивую картинку без своего внимания. В результате она упала на пол и рассыпалась. Услышав шум в спальне, Степания Никитична поспешила туда. И только ахнула. Затем огорченно крикнула мужу из спальни:
   - Миша! Представляешь - Дениска наш паззл рассыпал! Вдребезги! Дело, можно сказать, всей нашей оставшейся жизни!
   - Это к деньгам! - незамедлительно отозвался Петров. У него эта присказка годилась по любому случаю. После некоторой паузы он добавил своим спокойным, размеренным тоном:
   - Да не волнуйся ты, Никитична! Заново начнем собирать, какие наши годы!
   Все присутствующие заулыбались. Семеновы слегка Дениску пожурили, и тот помчался дальше, так и не поняв, чего же он такого страшного сделал.
   Весь вечер Семеновы, глядя на Дениску, только блаженно улыбались. Как усталые туристы теплому вечернему костру. Их лица были озарены светлой грустью. Он их радовал и своей постоянной веселостью, и бушующей в нем активностью, он радовал их самим фактом своего существования. Временами он становился уж очень шумен и докучлив. Лез на руки, требовал к себе внимания, перебивал взрослые разговоры. Петровы, давно вынянчившие собственных внуков, от него быстро уставали. Поэтому когда Таисия вспомнила, что через час по второму каналу должны транслировать фильм "Остров", и они засобирались домой, Петровы облегченно переглянулись. Если забыть о рассыпанном на пол сложном и красивом паззле да паре разбитых тарелок из трепетно сохраняемого сервиза, то на этот раз дело обошлось весьма малой кровью.
   Громовы пошли провожать Семеновых к автобусной остановке. По дороге Громов твердо взял ладошку ребенка в свою огромную лапищу и ощутил, как тот сразу присмирел. Но, впрочем, на остановке его пришлось отпустить, и до прихода автобуса он продолжил носиться вокруг взрослых, как угорелый. Бегал вокруг, прятался то за одного, то за другого, корчил рожицы - и у взрослых, которым было интересно поговорить, была только одна забота - смотреть, как бы он ненароком не выпрыснул на проезжую часть, под колеса...
   После того, как Семеновы загрузились в автобус и отъехали, провожающие решили после долгого сиденья в квартире немного прогуляться на свежем воздухе, и пошли пешком вокруг одного из близлежащих кварталов. Из памяти их все не шел Дениска, и разговор пошел о нем.
   - Очень беспокойный ребенок, - начала тему Татьяна, ступая по мокрому тротуару и старательно обходя лужи. - Не представляю, как он будет учиться в школе!
   - И не только в школе, но и потом, по жизни, - добавил Громов. - Как Семеновы с ним справляются - невероятно!
   Навстречу с веселыми криками и рождественскими поздравлениями промчалась стайка молодых людей, обдав Громовых бузинным ароматом бестолкового задора и молодости.
   - Возможно, это результат родовой травмы, - осторожно предположила Татьяна. - При тяжелых родах такое иногда бывает...
   Шлепая по мокрому тротуару, Громов в очередной раз оглянулся вокруг. Везде сыро, неуютно, темное, низкое, беспросветное небо... И ему подумалось, что, пожалуй, трудно найти погоду неприятнее. Сиротская зима, сиротское Рождество...
   - Но это еще хорошо, что только так, - добавила Татьяна. - Вон у Аркадьевых, помнишь?
   Громов помнил. У Аркадьевых ребенку пришлось делать операцию, когда ему было меньше года. Понадобилось применить общий наркоз, который категорически запрещен в этом возрасте, разве что на очень короткое время. Ну и, конечно, не уберегли, передозировка. В результате мозг мальчика так и не восстановился. Он, конечно, не без призора, - по достижению отроческого возраста приютили его в местной церкви, служкой. Но разве это полноценная жизнь?
   - Но я все-таки думаю, - неторопливо сказал Громов, - что главное здесь - безотцовщина. Был бы у него отец - шлепнул бы его пару раз по жопе, глядишь, - он и поубавил бы свою прыть. Я вот по дороге к остановке взял его крепко за руку, и чувствую, как он утихомирился. А так воспитывают его фактически дед с бабушкой, которые души в нем не чают и только и тетешкаются с ним - какой Денисушка молодец, да как он весело прыгает... А тот и рад стараться, вразнос идет... Что из ребенка вырастет - Богу ведомо...
   - Да ты не волнуйся, Семеновы и сами все прекрасно понимают, только изменить ничего не могут. Что здесь сделаешь на их месте? Где ребенку взять отца? Вот они и отдают ему, что могут - свою ласку и любовь. И потом - любая палка о двух концах. И баловать ребенка плохо, и мало любить плохо. А они его не так уж и балуют, как это тебе могло показаться. В гостях, на чужих людях любой ребенок перевозбуждается, и ведет себя не совсем естественно. Будем надеяться, что ничего другого здесь больше и нет.
   Мысли в сознании катились неторопливо, как и размеренная пешеходная прогулка.
   - Или, опять же, возраст, - задумчиво продолжал Громов. - Семеновым сейчас под семьдесят, Дениске - пять. Еще пяток лет пройдет, и они уже не смогут его воспитывать, в таких годах на своих ногах держаться, ближних не обременять - и то уже хорошо. А ему будет всего лишь десять. Самый разбойничий возраст! Матери он почти не знает, слушаться не будет... Что будет с ним - трудно представить. Да еще с такой его гиперактивностью и возбудимостью...
   Как раз проходили рядом с большой детской площадкой, где, несмотря на такую погоду, под присмотром мам и бабушек резвилась разнокалиберная малышня. Отовсюду раздавались детские крики, веселые визги, окорачивающие возгласы взрослых.
   - Вот-вот! - заметил Громов. - Без пастушеского окрика эту ораву никак не утихомирить. За ними все время глаз нужен да твердая рука. А иначе... жди неприятностей.
  
   Домой вернулись аккурат к началу фильма. Те, кто его видел - знают. Простая притча о преступлении и вечном покаянии. Мало слов, мало действия, однообразный и убогий северный пейзаж, три актера. И все озарено присутствием великого Мамонова.
   Во время просмотра на лицах Петровых серой телевизорной тенью лежала тихая и тревожная печаль. Им думалось о своем. Рядом с ними не было того яркого костра, который отбрасывал бы на них свой неровный, но теплый вечерний свет. Вместо живого костра им светил по вечерам только блеклый свет телевизионных страстей.
  
   После фильма ложились спать задумчивые и обессиленные, словно сами только что побывали на этом промозглом северном острове, в его сумрачной чадной котельной, куда каждый день нужно доставлять несколько десятков тяжелых тачек с каменным углем от полузатонувшей баржи по шатким деревянным мосткам. От места преступления до места очищения путем тяжкого покаяния.
  
   Гостиная, где на гостевом диване на ночь умащивались Громовы, была проходной. И Степания Петрова, следуя своим последним перед сном путем из ванной комнаты в свою спальню, на секунду остановилась.
   - А я завидую Венечке, - приглушено сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. - Ему сейчас плохо, но посмотрите, сколько родственников о нем заботятся! И жена, и дочери, и внучки - все рядом. А с нами никого нет. Поэтому нам только и остается, что умереть быстро, чтоб не мучиться без помощи.
   Сказав эти слова, она обижено поджала губы и проследовала к своей кровати, а Громовы в гнетущей тишине легли спать. Что они могли ответить? Это была правда. Но в чем они были виноваты, если так сложилась жизнь?
  
   Ночью Громов проснулся от необычного шума звенящей ручьем воды. "Кто-то моется в ванной?", была его первая мысль. Глянул на часы: четыре утра. Да нет, вряд ли это в ванной! Прислушался. Да, звук шел с другой стороны и откуда-то выше. "Соседи заливают?" Нет, тоже было не похоже. Ощущение было такое, что звук шел откуда-то рядом. И он, наконец, понял: дождь. Причем не просто дождь, а ливень. Поэтому он сначала и не понял. Струи дождя, сливающегося по стеклу лоджии с верхнего этажа, лупили с трехметровой высоты по самодельному жестяному карнизу остекленной лоджии за окном. Он встал, вышел на лоджию, закурил. Дождь хлестал по стеклам, делая их непрозрачными, как это бывает в душевых. Ему вспомнились передряги на его собственной работе, о том, что, по-хорошему, нужно бы ему оттуда уходить. И от этой непогоды за окном, от этих мыслей о своей работе стало ему совсем тоскливо. Тяжело срываться с насиженного и давно обжитого места, но надо. Иначе сам себя уважать перестанешь.
   Вот такое оно выдалось Рождество в этом году.
   Под звенящий звук ливневой капели Громов снова лег спать.
  
   А когда поутру проснулись - ахнули: за окном шел снег! Да, это была еще не зима, снег шел мокрый, падал на сырую землю и таял, но это был снег. Долгожданный и желанный, как поздний ребенок.
  
   После завтрака выяснилось, что нужно сходить в магазин. Громов с удовольствием вызвался это сделать - ему хотелось выйти на свежий воздух, посмотреть на эти белые снега вокруг, дотронуться до них теплой живой рукой, слепить снежок, вдохнуть холодный зимний воздух.
  
   В лифте он оказался с молодой женщиной, которая ехала сверху. Она посмотрела на него очень пристально, затем нерешительно отвела глаза сторону, потом снова взглянула на него своим ясным, лучистым взглядом и вдруг сказала:
   - Здравствуйте! Христос поздравляет Вас с праздником и шлет Вам свою любовь!
   - В каком смысле? - растеряно спросил Громов. - В его мозгу лихорадочно промелькнули картинки подозрительных соображений, одна необычнее другой - Рождество было вчера... Почему она поздравляет с прошедшим праздником? Сектантка? Просто выпившая?... Гадалка?... Что ей вообще надо?
   Вероятно, отблески этих соображений живо отобразились на его лице. Незнакомка посмотрела на него с удивлением, расхохоталась, и сказала звонким и веселым голосом:
   - В самом обыкновенном, в прямом. Мы погрязли здесь в суете, и за ней не замечаем простых вещей. Вчера было Рождество, Рождество Христово, и мы поздравляли друг друга с этим праздником. А это нам Его нужно поздравлять, ведь это у Него день рождения. А что делает каждый именинник в свой день рождения?
   - Что? - глупо переспросил Громов.
   - И он нас поздравляет в ответ, и шлет нам...
   - Свою любовь?...
   - Да! Вы ведь заметили? - утром выпал свежий снег. Это и есть его привет и любовь... Радуйтесь, он помнит о нас!
  
   Лифт приехал на первый этаж, автоматически распахнулись его двери, женщина еще раз рассмеялась своим молодым и счастливым смехом и убежала, оставив Громова одного. А он все стоял в лифте, и не мог тронуться с места, и думал над словами случайной спутницы, и все никак не мог догнать их...
   Потом он вспомнил идущий на улице снег, звонкий и счастливый смех незнакомки, ее одухотворенное и освещенное легким и чистым светом лицо, и вдруг подумал, а вернее сказать ощутил, как-то особенно пронзительно и ясно, что все будет хорошо. У всех нас. И у Уткина, и у Дениски, и у Петровых, и у него, Громова, тоже.
   Потому что Он помнит о нас, и шлет всем нам свою милость и любовь.
  
   25.01.2007
  
   К вопросу о роли личности в истории
   Где современный человек может вольно и спокойно поговорить на разные житейские и общечеловеческие темы? В бане? на шашлыках? в купе вагона дальнего следования? Ну не в метро же говорить о таких вещах, в самом деле! А на работе где? Только в курилке. А поскольку большую часть сознательной жизни мы проводим на работе, то и получается, что курилка - это место, где люди обмениваются разной информацией и растят свои общие идеи. Дым курилки для идей - все равно что, благодатный навоз, на котором они произрастают под ежедневными возлияниями досужих разговоров.
  
   Во время очередной курительной "сессии" Пастушенко, живой и подвижный малый с малороссий*скими корнями, рассказывал о приятеле, который защитил на днях докторскую диссертацию в области геологических наук. В ней речь шла об исследовании золотоносных регионов южной Хакасии и северного Казахстана. Золотишко там тощенькое, но при определенном умении - а именно его и предложил в своей диссертации новоявленный доктор наук - добыча обещала быть весьма рентабельной. А Пастушенко был в его команде еще до развала Союза, так что рассказывал со знанием дела.
   - Я сам несколько раз был в тех краях в составе исследовательских экспедиций, - повествовал Пастушенко, по своему обыкновению резко сбивая пепел короткими щелчками по основанию сигареты. - И знаете, что меня больше всего поразило? - Он сделал секундную паузу и испытующе обвел всех присутствующих острыми блестящими глазками, - Что там до сих пор помнят этого кровавого маньяка, Гайдара.
   - Это который потом милые детские рассказы писал о голубых чашках? - отдуваясь, на всякий случай уточнил Макарьев, склонный к чрезмерной полноте преуспевающий топ-менеджер компании. - А то есть еще небезызвестный Егор Тимурович...
   - Он самый, Аркаша! - хлёстко бросил Пастушенко. - Но до того, как начать писать свои нравоучительные и высокоморальные рассказы о помощи славных тимуровцев бедным старушкам, он массу безвинного народа положил. Причем положил натурально - шашкой головы сек, как капусту. Вот в его биографии всегда с большой гордостью подчеркивают, что в свои 16 лет он уже командовал полком. А что такое шестнадцать лет? Это зеленый сопляк, не знающий жизни! И гордиться здесь в биографии нечему. Чем гордиться? Тем, что безоружный народ без разбора сотнями расстреливал? Сначала казакам пообещали землю и волю, те сложили оружие, а потом им ни земли, ни воли - они подняли восстание, а в руках, кроме кольев, ничего и нетути. - Пастушенко широко развел свои руки, поворачивая их ладонями вверх. - И послали их усмирять головореза Аркадия Голикова. Мне одна древняя старушка, у которой мы квартировали в южной Хакасии, лично рассказывала, как Гайдар и его банда согнали все село на обрыв у реки и расстреляли. А тех, кого недострелили, ногами в реку спихивали. Сама она, будучи тогда ребенком, чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственнице в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили. Да чего уж там на свидетелей ссылаться, если известно, что его маниакальная страсть к убийствам изумляла даже его непосредственных начальников, свирепых чоновцев, и его за зверства по отношению к населению исключили из партии, сняли с должности и направили на психиатрическое освидетельствование! Его уже свои начали бояться не на шутку!
  
   Здесь автор, незримо присутствовавший при данном разговоре в курилке в качестве бесстрастного слушателя, хотел бы отметить, что у Пастушенко с советской властью были свои старые счеты. В давние теперь времена раскулачивания семью его деда выслали из центральной Малороссии в Сибирь. При диких условиях переезда и обустройстве с колес в чистом поле, покрытом аршинными снегами, в семье погибли четверо из семи детей пастушенковского "кулацкого отродья". Его отец оказался в числе трех оставшихся выживших счастливчиков. По их приезду в Сибирь дело этим не кончилось, там было еще несколько интересных для читателя историй, но расскажу как- нибудь в другой раз, а то собьюсь с этой.
  
   Итак, тема дискуссии была определена, и она требовала развития. Следующий оратор не заставил себя ждать.
   - И, что интересно, такими отморозками во время революции были в основном люди не русские, - с агрессивным дискантом ввязался в разговор тощий Верейкин. Этот слыл в курилке ярым националистом и не упускал своего шанса броситься в атаку. - Он, Аркаша Голиков, полутатарин-полуеврей, знаменитая своей звериной лютостью Ребекка Майзель, добровольно и с наслаждением дырявившая архангельским крестьянам лбы и затылки из револьвера, Лейба Бронштейн, более известный широкой публике как Лев Троцкий, подписавший тысячи расстрельных протоколов. Да и дядюшку Джо надо бы упомянуть в этой славной компании вампиров, вурдалаков и убийц, и Берию, и еще много кого...
   - Это ты брось, все в общую кучу мешать! - попытался осадить его Макарьев. Ему никогда не нравился твердолобый шовинизм Верейкина. - Судя по упомянутой тобой Майзель, начитался ты, братец, Солженицина, его "Двести лет вместе". Иначе откуда ты мог бы о ней знать? Так вот, докладываю тебе авторитетно, как человек знающий: Аркадий Гайдар евреев в своем роду не имел. Да, потом он женился на еврейке Соломянской, и от их брака родился сын Тимур, но его самого нечего сюда приплетать! А то раздухарился, понимаешь! И вообще, оставил бы ты этот антисемитизм, это всегда дурно пахнет. Национальность здесь не при чем. И русских таких же там в то время хватало! А, может, еще и пострашнее упыри были.
   Верейкин нимало не смутился. Седой ежик на его голове воинственно встопорщился, и он продолжил свои петушиные наскоки.
   - Ну, насчет Аркадия я, возможно, и ошибся. Хотя я где-то читал, что у него еврейские корни, не помню где... Но в остальном я прав! Русские - народ смирный, незлобливый и не агрессивный. На кого мы нападали последние тысячу лет? Тихо и мирно сидели себе в своей Москве, а на нас со всех сторон перли. То татары с востока, то поляки и Литва с запада, то крымцы да ногаи с юга. А евреи - они все время воду мутят, не только в России, но и по всему миру. Причем понятия чести для них не существует, только гешефт! О Холокосте все время трубят, заставили Германию выплатить бешеные компенсации, а о своих злодеяниях молчат! Вспомнили хотя бы свою Розочку Залкинд, взявшую себе ласковую партийную кличку Землячка. Вместе с Белой Куном она руководила в Крыму уничтожением сотен тысяч офицеров армии Врангеля, которые сложили оружие под честное слово Фрунзе. Причем не только руководила, но и лично участвовала в этом кошмарном побоище. Их баржами топили, потому что стрелять и рубить уже сил не было! И понятно почему скрывают - отвечать за содеянное не хотят... Однако, как они вас запугали, что вы даже упомянуть про их деяния боитесь!... Но ты что-то хотел сказать и про "этих ужасных и страшных русских"?
   - Ну и дур-рак же ты, братец! - не выдержал Макарьев. - Тогда была гражданская война! Брат на брата шел! Да, тогда много было сделано преступного, но ты предъявляй претензии конкретным личностям - Ленину, Троцкому, Сталину - а ты выставляешь счет всей нации! Да знаешь ли ты, сколько евреев погибло во время гражданской в погромах? А про русских... Русские тоже хороши были. Взять хотя бы этого зловещего палача царской семьи Юровского...
   Здесь он второпях промахнулся. Сначала мелькнула мысль упомянуть известного душегуба Малюту Скуратова, но хотелось взять кого-нибудь поближе во времени. А из свежих времен вспомнился только Ворошилов, но он, вроде, человек был глуповатый и смирный, и не был замечен в особых зверствах...
   - Да! - радостно взвизгнул Верейкин. - Здесь ты попал в самую точку. Юровский Яков Михайлович, русский - уже горячо! Вслушайся еще раз, внимательнее, медленно - Яков Михайлович. Но совсем горячо станет тогда, когда ты узнаешь его не по псевдониму, потому что настоящее его имя - Янкель Хаимович. Конечно, какая разница - Яков Михайлович или Янкель Хаимович? Оч-чень похоже!
   - Та похожэ, як свиня на коня - тiльки шерсть нэ така, - добавил, насмешливо улыбаясь Пастушенко. - Убийцы и палачи всех времен и народов почему-то не любили показывать свое истинное лицо, а скрывали его под маской или колпаком. Это еще раз подчеркивает подлость их натуры.
  
   А Верейкина между тем уже несло далее. Его конь уже набрал свой неудержимый ход, в воздухе посвистывала оголенная сабля, и он готов был крошить ею всех, кто хоть немного не разделял его точку зрения.
   - Или вот взять отпрыска упомянутого Аркадия Гайдара, его внука Егорку! Тоже тот еще охряпок, всю страну на уши поставил со своей монетарной политикой! Сколько людей сразу лишилось работы, просто средств к существованию, и в результате тихо поумирали в одночасье! В этом деле, по количеству убитых и умерших, он своего славного деда намного переплюнул. Но тот хоть и сам под пули иногда лез, по молодости да по дурости, а этот сидел у себя на даче возле самовара, с плюшками, мило улыбался в камеру своей краснорожей мордой, щеки шире плеч, и, добродушно причмокивая, рассуждал о макроэкономике, а в это время от безумств его экономики "микро" люди тысячами погибали от нищеты и сердечных приступов.
   - Местный старожилы рассказывают, - попытался продолжить свою старую тему Пастушенко, - что в какой-то момент атаман Семенов уже было настиг красную банду Голикова, да что-то отвлекло его, и он ушел к Уралу. А жаль! Войска у Семенова в несколько раз больше было, чем у Аркаши, уж он-то его живым ни за что бы не выпустил! Вы представляете, как поменялась бы вся наша история! Не было бы славных рассказов о голубой чашке и мальчишах-кибальчишах, которыми потом заполнили половину обязательной школьной программы, не было бы и внука Егорки, а монетарную политику возглавил бы человек более взвешенный, менее склонный к жестоким экспериментам над народонаселением...
   - Да, но где бы училась сейчас моя дочь, которая учится на четвертом курсе в "вышке", - спохватился Макарьев. - Если бы не было Егора, то не было бы и "Высшей школы экономики"!...
   - Прекрати стонать! - резко перебил его Верейкин. - Не было бы "вышки", была бы "кубышка", свято место пусто не бывает. И ничего бы по большому счету, конечно, не изменилось. А оттенок поменялся бы. Кое-где на полотне нашей истории вместо ярко красного был бы просто розовый. И никто мне не докажет, что это хуже.
   - Кстати, - задумался Пастушенко. - У меня как-то твердо не отложилось, как и где сгинул этот Гайдар. Помню, пытался разузнать что-то по этому поводу, да так и не выяснил.
   - И очень оно понятно почему, - насмешливо отвечал Верейкин. - Все по тому же, о чем мы уже говорили. Потому что он был кумир и идол, а идолы живут по легенде, поэтому он должен был умереть достойно.
   - Ты хочешь сказать, что он умер как-то недостойно?
   - Я хочу сказать, что он погиб недостаточно красиво, а просто как многие, как обычный человек. Он был на фронте спецкором "Красной Звезды". Попал в окружение. И, по официальной версии, погиб, яростно пробиваясь из окружения с несколькими бойцами.
   - А на самом деле?
   - А на самом деле он всю зиму жил тише воды ниже травы в подвале у одной хохлушки, она сама в 60-х рассказывала, потом ему такая растительная жизнь надоела, и он с напарником после долгих раздумий и колебаний все-таки пошел через линию фронта. Где его и застрелили. С одной винтовкой на двоих много не навоюешь! Просто и прозаично. Это героя-то, того, кому подражала вся предвоенная молодежь! Естественно, это опустили в красной пропаганде. Жаль, что его Семенов в свое время не прикончил! Это было бы гораздо романтичнее...
   - Эта версия возникла недавно, и я ей не верю, - снова возразил Макарьев. - Кому-то из журналистов захотелось заработать себе имя на "жареных" фактах. Сын Аркадия Тимур рассказывал, что он поднял архивы, и лично нашел место гибели отца, погибшего при прорыве окружения в сентябре 1941 года. После чего его останки были перезахоронены.
   Верейкин на этот раз ничего не сказал, только окатил Макарьева презрительным и снисходительным взглядом.
   - Насчет Гайдара-старшего, - снова взял слово Пастушенко. - Еще есть интересная информация. После поездки по тем краям я покопался немного в его биографии. И вот что выяснилось. В конце гражданской войны Гайдар получил тяжелую контузию - это когда человека накрывает ударной волной, и его мозги получают страшную встряску, превращаясь в бесформенный кисель с разорванными ассоциативными и логическими связями. После этого Гайдара собрались увольнять - он не мог больше служить в войсках, страшные головные боли постоянно давали о себе знать. Он пишет отчаянное письмо Фрунзе с просьбой оставить его в армии, потому что больше он ничего не умеет делать, кроме как людей убивать. Фрунзе, приметив в нем еще раньше определенные способности, советует ему взяться за литературную работу. А чего? - правильно: раз башка не работает, то нужно заниматься литературой, причем лучше воспитательной.
   - У меня такое впечатление, - язвительно добавил Верейкин, - что результаты контузии по наследству передались его внуку Егорке: парень явно с отшибленными мозгами.
   - Брось, такое не передается! - авторитетно заявил Макарьев.
   - На генном уровне наследственности, естественно не передается. А на уровне воспитания в семье? Если папа придурок, то вряд ли он воспитает нормальных полноценных детей.
   - Это наверное...
   - То-то и оно! Да это, впрочем, и не важно. Но интересно. Интересно, что именно такой человек возглавлял подростковую идеологию в стране. Все душегубы стараются задним числом оправдать свою кровавую деятельность.
   - Что вы прицепились к этому несчастному Гайдару! - в сердцах сказал Макарьев. - Вы напрасно думаете, что конкретная личность что-то решает в историческом процессе. На самом деле история сама выбирает себе исполнителей. На определенном этапе ей потребовался жесткий человек типа Сталина, и он был ею избран. Не было бы Сталина, на этом месте оказался бы Троцкий, стопудово. Аналогично с Гайдаром Аркадием. Аналогично с Гайдаром Егором. Люди есть всего лишь имена явлений.
   - Ой ли? - саркастически хмыкнул Верейкин. - А как же быть с Наполеоном? Гитлером? Лениным? Другие личности по-другому влияют на историю. Не было бы Наполеона - не было бы войны 1812 года, пожара Москвы, восстания декабристов и многого другого.
   - Локально это верно. Это верно также для судеб конкретных личностей, но не государств. Через много лет все сглаживается, и исторический процесс течет так, как ему должно течь. Если в реку времени плюхнуть громадный валун, то от него пойдут круги, но свое течение река не изменит.
   Верейкина это ничуть не убедило.
   - Что это еще за Исторический Процесс такой самостоятельный? Уж не сам ли это Господь Бог? И вообще - все аналогии, в том числе и эта, с рекой, - грешат односторонностью. Вот, например, другая метафора на эту тему: Корабль находится в мировом океане, берегов не видно, куда плыть - неизвестно. На корабле меняются капитаны, и каждый имеет свои соображения куда плыть. Но, плывя налево, мы наткнулись бы на остров с бананами и были бы сыты, а направо - ужасные рифы с людоедами, на которых судно погибнет, а нас самих - съедят.
   - Это неверная аналогия!
   - Почему же неверная? А Карибский кризис? Одно неверное движение - и общий привет всей планете Земля. Или представьте себе, что ядерное оружие оказалось в руках маньяка типа Саддама Хусейна или корейца этого... И рассуждайте потом задним числом в гробу о том, что личность не влияет на историю. Раньше, может быть, и не влияла, но чем дальше - тем больше влияет. Все оружие, способное нанести ущерб Земле в планетарном масштабе, надо срочно уничтожить, иначе крышка всем...
  
   - А о чем это вы здесь, ребята, покуриваете, стоя в неположенном месте, - вдруг раздался рядом тихий и зловещий голос главного пожарника, появление которого в пылу дискуссии никто не заметил. - Штраф схлопотать захотели? Так это я мигом вам устрою! По пятьсот рябчиков с каждого!
   Курящая интеллигентная публика мгновенно разбежалась, кто куда, так и не завершив своего важного для судеб человечества спора о роли личности в истории, и остался он по воле главного пожарника незавершенным. Но как знать? может, соберутся снова в курилке на запрещенном месте участники нашей истории, и продолжат свою дискуссию, и этот вопрос, наконец, разрешится?
   Если пожарник их опять не разгонит.
  
   2004 г.
  
   Гнездо глухаря
   Женька Гостюшин пригласил своего приятеля в ресторан. Ну, в ресторан - это, конечно, сильно сказано: времена нынче не те, когда такие, как Женька, могли по ресторанам ходить и других приглашать. Но, в то же время, сорокалетнему Евгению Александровичу хотелось немного выщелкнуться, потому как повод был значительный: наконец-то, после пятнадцати лет вялотекущей бадяги с заочной учебой, он получил заветный диплом и стал человеком с высшим образованием. Поэтому просто кафе он забраковал: кончается на "фе". И тут его всё знающая Ангелина предложила нововведение времени, кафе с поющими бардами: ешь как обычно, а с маленькой эстрады профессиональный бард поет свои задушевные песни. Совмещаешь, так сказать, приятное с полезным. Нечто вроде телевизора со стиральной машиной. Из списка продиктованных по телефону представителей авторской песни приглашенная чета Башкирцевых остановилась на хорошо известном им Суханове. На том и порешили.
  
   Столик в бард-кафе "Гнездо глухаря" нужно было заказывать заранее, и ко времени посещения он был давно оплачен, поэтому пришли вальяжно, не торопясь, сели рядом с эстрадой: Геля расстаралась. Пока официантки обходили посетителей, собирая заказы, было время поговорить. А не виделись они давно, лет пять.
  
   Все четверо были однокурсниками Московского университета, но Женька так тогда пылко увлекся Ангелиной, что вылетел после третьего курса и загремел сапогами по плацу где-то под Орлом. А после этого так и не смог доучиться - семья и дети съедали все время. Вот и пришлось учиться ему заочно. Суханов был почти их одногодок, курса на два постарше, поэтому они великолепно помнили его шумные вечера, неистовство публики, толпы поклонниц.
  
   К тому же был еще один повод поговорить - Ангелина буквально несколько дней назад вернулась из двухмесячной поездки к своей подруге в Австралию.
  
   Из довольно обширного меню брали по принципу каждого блюда по штуке, чтобы попробовать как можно большее их количество.
  
   Певец немного запоздал, появился незаметно, вежливо протискиваясь сквозь плотные ряды столиков. Взошел на эстрадное возвышение, деликатно прокашлялся, поздоровался, извлек из потертого в дорогах гитарного футляра свой инструмент с выцвевшим алым бантом в головке грифа и начал его настраивать, покручивая колки и издавая длинные однотонные плывущие звуки. В футляре, кроме гитары, оказалась книга с обложкой "Александр Суханов. Песни", которую он долго пристраивал верхом на горбатый лакированный футляр. Совершенно разлохмаченная от частого употребления книга никак не хотела упокаиваться верхом на скользком коричневом чреве пластмассового корпуса.
  
   - Такую книгу можно купить у моего помощника в фойе, - равнодушно сообщил он публике, и продолжал накручивать колки с пасмурным видом, словно за время переезда из квартиры гитара расстроилась совершенно безнадежно. - В конце вечера желающие могут со мной сфотографироваться, стоит это недорого, пятьдесят рублей, автографы бесплатно, - снова сообщил он, думая о чем-то своем. Судя по всему, большого заработка последнее мероприятие ему не приносило.
  
   - Да, пожалуй, голос его совершенно не изменился, - сказал Башкирцев всем за столом. Возле стола извивалась официантка и выставляла с подносика напитки и салаты. Певец бросал на столики косые взгляды и хмурился, - он, как, собственно, и публика, еще не совсем привык выступать перед аудиторией, которая пришла не только затем, чтобы его послушать. Впрочем, большая ее часть пришла сюда именно не застольничать, а слушать любимого певца, на которого трудно попасть в других местах. Поэтому заказывали, в отличие от упомянутой квадриги, скромно - стакан сока, бутерброды - так, приличия ради и скорее от напористости официанток.
  
   У Суханова было лицо, чем-то неуловимо похожее на лицо Василия Аксенова в таком же возрасте, под пятьдесят, с точно такою же маленькой бородавкой на не очень тщательно выбритой из-за этого щеке. Его могучие моржовьи усы, полностью закрывающие губы, забавно нависали над подбородком соломенной подковой. На нем была темная пиджачная пара, явно из рабочих, немного подмятая сзади от сиденья в автомобиле, и черные тупоносые ботинки с обрезанными наискось носками, которые снова входили в моду после многолетнего отсутствия. Эти тупоносые ботинки Башкирцеву все время хотелось назвать "Чикаго".
  
   Ангелину распирало от впечатлений, как нагруженную паводком дамбу, и она начала уже было изливать впечатления о своей поездке в экзотическую Австралию на уши соседей по столику, но в это время Суханов снова прокашлялся и взял первый стройный аккорд.
  
   Несколько начальных песен были совершенно новые, на чьи-то совершенно незнакомые стихи. Публика слушала их настороженно, певец также внимательно прислушивался к реакции, оценивал.
  
   По несколько рассеянному вниманию и чуть выше позволительного уровню шума в зале певец понял, что новые песни "не пошли". Об этом же Башкирцев приглушенно переговаривался с четой Гостюшиных. Слабость песен, по их дружному согласию заключалась в немощности текстов. Что за авторы их писали? Из какого дремучего угла он их выкопал? "Написать ему, что ли, хорошие тексты?" - вдруг подумал про себя Бащкирцев. Взглянул на равнодушное лицо поющего Суханова. "Да нет, ерунда, конечно. К такому не подступишься".
  
   Певец между тем понял, что надо менять репертуар. И вытащил из запасников несколько своих исполнительских шедевров. Зазвучали песни о поле, дороге и колокольчике.
  
   Башкирцев смотрел на зал, на певца, на потолок, покрытый густой регулярной сетью маленьких лампочек, отчего он сверкал, как взлетная полоса. Чарующий голос певца преображал по своей прихоти плоскость электрического потолка то в аэродромное поле, то в весенний апрельский луг, то в заснеженную равнину, по которой неслась удалая русская тройка и звенели колокольчики.
  
   Диги-диги-дон, дон дон-диги-дон,
   Дон-дон-дон-дон, дон-дон-дон-дон.
   Диги-диги-дон-дон-дон, диги-дон,
   Дон дон-дон-дон дон дон.
  
   Нет, не растерял былого пороха потрепанный годами ветеран авторской песни! Многое изменилось за эти годы - его внешность и волосы, костюм и общая энергия, но не изменился голос. Особенно это было понятно тогда, когда певец, забывая свою расчетливую тактику хоккейного легионера, отпускал голос, когда его вела песня - вот тогда становилось ясно, как он велик, этот голос, какую магическую силу он еще имеет над воображением слушателей. Но затем певец спохватывался, вспоминал, где он находится и зачем, и убавлял его ровно настолько, чтобы не разочаровать своих слушателей.
  
   После исполнения нескольких песен певец начал зачем-то рассказывать о своих впечатлениях от поездок по американским штатам. Как был он в Чикаго (снова Чикаго! - раздраженно подумал Башкирцев), да какая там трогательная и отзывчивая публика (ностальгия, понятно, ясен перец! - снова думал Башкирцев). Рассказывалось это невпопад, не под случай, а просто так, чтобы занять время. Потом он вспомнил еще что-то, уже отечественного розлива, и снова как-то невпопад. Потом он взял небольшой перерыв и ушел в фойе, перекурить.
  
   Из Гели тотчас всемирным потопом хлынула Австралия, во всей своей экзотической красе - аборигены, страусы, зеленые закаты на самом западном мысе острова, эвкалипты и медведи коала. Остановить этот поток было решительно невозможно, любые поперечные слова и вопросы уносились стремительным бурным течением речи подобно мелкой древесной щепе.
  
   Вот именно из-за этого словесного напора Башкирцев и разлюбил встречаться с Гостюшиными. О себе все равно ничего не расскажешь, а после этого весеннего половодья уши нужно несколько дней чистить от прибившегося в их раковины мусора.
  
   Захлебывающийся в валунах согласных поток раскатисто низвергался до тех пор, пока в зале вновь не появился певец.
  
   Вернувшийся на эстраду маэстро снова перекинул за спину широкую кожаную мушкетерскую перевязь инструмента, и, позвенивая струнами, предложил дальнейшее исполнение по заказам, роль которых должны были играть присылаемые со столиков записки. Поскольку герои моего рассказа сидели рядом с эстрадой, большая часть записок шла через них, и Башкирцеву приходилось поминутно вставать, передавая их исполнителю. Глаза их иногда встречались. Башкирцев видел в них усталость и легкое презрение, смешанное со спохватывающимся чувством долга перед слушателями.
  
   Некоторые песни автор уже крепко подзабыл, и тогда он открывал свою шеперистую книгу на капоте своего похожего на ландо футляра.
  
   Усталый мэтр с легким склерозом на слова и лица, погрузневший, полысевший - как он отличался от того, молодого и озорного паренька, который выскакивал на эстраду театрального зала в Университете и залихватски пел что-то о том, как он переплывал Ла-Манш в медном тазу. Тогда он был молод, он пел от напиравшей на сердце молодой души, он пробивал себе дорогу с яростью самца, а сейчас он просто отрабатывал деньги. Это был уже не задорный паренек, выбежавший на дорогу жизни, а усталый путник, точно знающий, куда ему идти и расчетливо прикидывающий свои силы между дневными переходами.
  
   Во время разговоров он перетренькивал гитарой, то привычно беря случайные аккорды, то пощипывая отдельные звенящие струны, то подтягивая в который раз за вечер гитарные колки.
  
   Башкирцев вглядывался в его близкое лицо и пытался понять, как он живет сегодня, этот идол ушедшего времени? Мечется по нескольким подобным бард-кафе по кругу пару раз в неделю, зарабатывает "на жисть", иногда выезжает "за бугор". Интересно, как он добирался сюда, на чем приехал? На такси? На подержанной иномарке? На убитых дорогами "Жигулях"? В любом случае, вряд ли это блестящий и роскошный лимузин или шустрый, приземистый родстер. Что делать! - На этом бизнесе много не заработаешь, но на достойную жизнь ему должно хватать.
  
   На стенах зала висело несколько охотничьих трофеев, среди которых ведущее место занимало, сообразно вывеске, чучело громадного алобрового глухаря. Название бард-кафе и эти охотничьи трофеи располагали к пернатым аналогиям. "Поющий в кафе бард - как канарейка, отрабатывающая свою кормежку механическими руладами", - подумал Башкирцев. А потом эта охотничья пернатость стала мешаться в его голове с Гелиными рассказами. "А не есть ли вся наша страна просто большое гнездо глухаря?" - думалось Башкирцеву далее, - "Сидим в свое стране по уши в дерьме, и мечтаем о голубом море, пальмах и зеленых закатах в Австралии. Причем, так в России было всегда, еще со времен Петровых".
  
   Певец между тем продолжал его дивить. В самом деле, согласитесь, назвать автором текста своей же собственной песни "Можжевеловый куст" Арсения Тарковского, хотя и также весьма уважаемого поэта, но не являющегося от этого автором данного стихотворения, - это, знаете ли, уже полный склероз, или усталость загнанной лошади, как вам вольно думать.
   Была во всем этом действе некоторая кощунственность, противоречащая русскому менталитету, которая простиралась от святотатственного соседства с консерваторией до приглушенного чавканья под виртуозные гитарные пассажи. Башкирцеву вспомнились свои размышления по этому поводу о время недавнего чтения "Одноэтажной Америки" Ильфа и Петрова. Авторы постоянно обедали в придорожных кафе, одно из которых называлось "Eat and Dance" - "кушай и танцуй". Это покруче бард-кафе будет. Башкирцеву тогда сразу вспомнилось забавное название нашего придорожного трактирчика по дороге на Владимир - "Сытый папа". В самом деле, что может быть в поездке важнее сытого папы, который ведет машину? И насколько это название интереснее американского! И как в этих названиях ярко отражена различная ментальность наших народов. Предприимчивые, зубастые, шумные, беспардонные американцы с их лошадиной, ладной статью и спокойные, даже слегка вялые, лукавые, с насмешечкой, с далеким подходцем, скоморошеством и дремучей удалью - русские. Для американцев все эти бард-кафе были, вероятно, давно в порядке вещей, но русские души приспосабливались к такому изложению жизни весьма неохотно.
  
   Певец под занавес решил все-таки оставить о себе доброе впечатление и позволил себе немного разойтись. Он и приплясывал, и прихлопывал ладонью в такт по потертой деке, и приглашал подпевать публику - и свершилось маленькое чудо - она расшевелилась и одобрительно загудела. Но певец тут же аккуратно закруглил свой вечер детской песенкой "Зеленая карета", которой он обыкновенно и завершал свои вечера, поскольку это была колыбельная, - дескать, ребята, пора и нам всем на боковую!
  
   Башкирцевы с Гостюшиными шли пешком до ближайшего метро "Пушкинская". Ангелина снова распахнула переполненные шлюзы своих экзотических впечатлений и продолжила изливать на уши слушателей впечатления о заморских краях, бывших некогда местом ссылки каторжников Ее Величества. Поэтому хлюпающая под ногами преддекабрьская снежная грязь мешалась c раскаленными песками провинции Виктория, кенгуру выскакивали из каждой московской подворотни, а в воздухе, точно стрекозы, кружили и зловеще со свистом рассекали воздух тяжелые боевые бумеранги.
  
   Распрощались коротко. Башкирцев в очередной раз с сожалением отметил, что Гостюшины снова перекормили его собой, и теперь не скоро у него возникнет желание с ними пообщаться.
  
   2001 г
  
  
  
   Казус Колгоцкого
   Был в одной программистской фирме сотрудник, Толик Малашенко. Тридцать пять лет, тощая фигура, узкое умное лицо интеллигента, на носу тонкие очки в позолоченной оправе, невыразительный серый свитер под горло на все времена и темные потертые брюки на все сезоны. Когда человек живет один, он почти всегда выглядит примерно так, как я это описал. Таких людей легко отличить от общей массы - на них, как легкая летняя пыль, ложится и оседает тень многолетней неухоженности.
   В огромном городе Москве Толик жил один, на съемной квартире, и с личной жизнью у него все как-то не складывалось. Он затерялся в этом мегаполисе, как деревенский муравей в чужом муравейнике. Возможно поэтому его странной особенностью было то, что он никак не мог понять, что он делает в этом городе, зачем он живет на этом белом свете и как ему нужно жить, чтобы исполнить свое предназначение. Если человек женат, если у него уже есть дети или автомобиль, то такие вопросы обычно не возникают. Тогда только и успевай отмахиваться от проблем, которые появляются каждую секунду и требуют срочного разрешения. Так обычно основной народ и живет. Думать о том, зачем живешь - некогда. А вот у него был другой случай. Дожил он до своих зрелых тридцати пяти, семьей или автомашиной не обзавелся, и о смысле своей жизни ему думалось постоянно.
   Выражалось это по-разному. Он мог уставиться в одну точку и смотреть куда-то в даль застывшим взглядом часами, думая о чем-то своем. Это, может быть, знаете по себе, очень неприятный взгляд - кажется, что человек смотрит сквозь тебя, куда-то далеко-далеко, словно обращаясь с немым вопросом к вечности. То вдруг он начинал заводить разговор на разные религиозные темы - какая де религия лучше, христианство или мусульманство, или почему Будда восседал в позе лотоса, и есть ли в этом какой-то великий смысл, нам, смертным, недоступный? То впадал в беспричинную веселость и принимался глупо хохотать по любому поводу.
   Но время от времени накатывалась на него тяжелой мутной волной великая депрессия. Когда уже ничто не помогало - ни задумчивое разглядывание змеевидных трещин и комаров на потолке, ни глубокомысленные разговоры о значении старцев Оптиной Пустыни, ни весенний женский щебет за соседними столами. Тогда ему помогало только одно. Пил он в этом случае несколько дней. Пил серьезно, до полной потери личности. Потом потихоньку оклемывался и медленно возвращался из бездны небытия к обычной жизни, снова приходил на работу. Его терпели, потому что программист он был от Бога. Он работал на клавиатуре, как пианист. Он творил программы, которые больше походили на партитуры великих композиторов.
  
   И вот однажды в понедельник Толик в очередной раз не вышел на работу. Его коллеги спохватились только к обеду. До этого не волновались - мало ли где человек может задержаться поутру в этой чертовой Москве? Может, в пробку попал часа на два, это у нас запросто, или в метро какой-нибудь дикий случай, из-за которого движение на ветке стало. Помните, не так давно сваи в грунт забивали для очередного рекламного щита и пробили туннель? Так что всякое бывает. Но в обед пора бы ему было и объявиться, а его все не было. Решили позвонить. Его мобильный телефон откликался слабым писком, отключен он не был, но Толик по нему не отвечал. Обычный телефон на квартире также молчал.
   Естественное предположение было такое, что на Толика опять накатилась очередная депрессия, он хорошенько выпил, и спит беспробудным сном у себя на квартире. Решили позвонить попозже - авось проспится. Но вечером он тоже не ответил. Тогда отложили вопрос до утра, которое, как известно, вечера мудренее.
   На следующий день утром телефон снова соединяться не отказывался, а Толик снова не отвечал. Что за чертовщина? Это уже становилось непонятным. То ли он где-то посеял свой телефон (при его регулярных приступах задумчивости за ним водилась некоторая рассеянность в делах бытовых), то ли он сам его закинул бог весть куда в неверном мареве окружающего хмельного пространства, и теперь его просто не слышит? После обеда решили поехать к нему домой. Благо адрес Толика был известен, это недалеко от станции метро "Войковской". Отрядили двух сотрудников на автомобиле, и менее чем через полчаса Алексей и Максим уже стучались в железную дверь нужной квартиры.
  
   На обычные стуки в дверь никто не отвечал. На грохот тяжелым кулаком по железу в коридор выглянула соседка, женщина лети сорока в цветастом халате.
   - Вам чего, ребята? - испуганно спросила она. - Вы чего это тут?...
   "Ребята" объяснили ей положение вещей и зачем они стучат в дверь.
   Соседка, представившаяся Натальей, тоже заволновалась.
   - Нехорошо получается, в самом деле. Надо попробовать достучаться. Кто его знает, как он там? Может быть, ему плохо и нужна срочная медицинская помощь? Если он вообще дома.
   Поэтому попытки колотить по двери продолжили. На стук, как переполошившиеся сурки из своих норок, выглянули в коридор и присоединились к основной группе еще несколько соседей по этажу. И только еще минут через пять-семь усиленного грохотания в дверь из квартиры послышался слабый стон.
   - Дома! - радостно и удовлетворенно воскликнул один из сотрудников, Алексей. - Ну, теперь мы его поднимем!
   Однако Толик на стук, который мог поднять и умерших из ада, не поднимался. Из квартиры временами доносился только слабый стон, идущий откуда-то из комнатных глубин.
   - Да что за черт? - недоумевали посланники. - Что там, в конце концов, происходит? Как бы он ни был пьян, но до двери-то как-нибудь доковылять можно!
   Стали думать, что делать дальше. Квартира сдается в наем, хозяйка давно проживает в другом месте, и никто из присутствующих соседей ни ее адреса, ни телефона не знал. Поэтому возможность дозвониться до хозяйки и привезти от нее ключи отпадала. Взломать железную дверь самостоятельно также не представлялось возможным, для этого как минимум нужно иметь соответствующие инструменты. Тогда решили позвонить в МЧС.
   В МЧС первым делом поинтересовались, кто владелец собственности, именуемой квартирой. И когда узнали, что квартира съемная, что хозяйка неизвестно где, так как ее местонахождение и телефон знает, очевидно, только Толик, которому, собственно, и нужна помощь, то ехать категорически отказались. "Это незаконное вторжение в частную собственность, да нас по судам затаскают!", - кричали из службы помощи по чрезвычайным ситуациям в телефонную трубку. "Но здесь человек умирает, ему помощь нужна!" - пытался усовестить их звонивший Максим. "Никак не можем! Если это не угрожает никому из окружающих, то не можем" - отвечали в МЧС. - "Попробуйте действовать через участкового".
   После получасовых поисков привели участкового. Он бестолково потоптался у двери, осторожно постучал в нее согнутым указательным пальцем, выслушал объяснение сложившейся ситуации и беспомощно развел руками: "Ничем, ребята, помочь вам не могу! Все вижу, все понимаю, но ломать дверь не дам. Мне этот геморрой не нужен. Что я потом с этой сломанной дверью делать буду - на стенку себе повешу в качестве сувенира? Войдите и вы в мое положение!".
   А положение было интересное. Казалось что кто-то - или что-то - не желает никого пускать в квартиру. Там происходило что-то таинственное и непонятное.
   - А если проникнуть в квартиру как-нибудь по-другому, не ломая двери? - неожиданно спросил участкового Максим.
   - Если не ломая двери, то ввиду исключительности ситуации это возможно, - покладисто отвечал участковый. - В окно, например. Тем более, что это произойдет при свидетелях, то есть обвинения в грабеже здесь исключены. Но как это сделать? Квартира находится на седьмом этаже двенадцатиэтажного дома, с улицы в окно не запрыгнешь.
   - С улицы не запрыгнешь, - согласился Максим, - зато сверху можно.
   - Как это? - не понял участковый. - На веревке, что ли? Ну, и кто будет этим героем-смертником? О себе я сразу так скажу - я пас! У меня двое детей на шее.
   - Да этого и не нужно, - успокоил его Максам. - Я сейчас вызову своего приятеля, он специалист по городскому альпинизму. Красит здания, моет окна - ну, словом, все в таком духе. Недавно помогал чистить памятник покорителям космоса, что рядом с ВДНХ...
  
   Специалист по городскому альпинизму явился часа через полтора. Пока звонили, пока собрался, пока доехал. Еще очень удачно получилось, что он не успел хорошенько набраться пива. Только-только собирался это сделать по случаю успешного завершения очередного рабочего дня. Ну, успел выпить пару банок, так ведь это не помеха настоящему профессионалу!
  
   С приездом Гарика - так звали альпиниста - все начало меняться к лучшему самым волшебным образом. Гарик был натурой необыкновенно деятельной, он автостопом проехал все Россию и почти всю Европу. Поэтому дар убеждения в нем был необычайно развит. Он поднялся на этаж выше и в течение нескольких секунд убедил жильцов квартиры, расположенной над толиковой, в том, что им посчастливилось быть причастными к спасению жизни человеческой. Затем он деловито прошел в эту квартиру, бодро выглянул из нее вниз с разных сторон дома, и обнаружил в квартире ниже открытую форточку. После этого он крепко привязал один конец взятой с собой прочной альпинистской веревки к батарее центрального отопления, обвязался этой веревкой сам, неспешно вылез на подоконник, и вывалился в темноту подступившей ночи. А через десять минут под восторженные крики собравшихся "Ур-ра!" уже открывал изнутри замок входной двери квартиры с замурованным Толиком.
  
   Толика нашли лежащим на полу в комнате. Двигаться он не мог, а только мучительно закатывал глаза и что-то нечленораздельно мычал. Он явно не был пьян, это было нечто другое.
   Срочно вызвали скорую. Приехала она относительно быстро - минут через двадцать. Врач констатировал обширный инсульт. "Сколько времени больной находился в таком положении?" - спросил он у присутствующих. "Около двух суток!", - грустно признался Максим, - "А с учетом выходных может быть и все четыре". "Боже мой, боже мой! Мы его можем потерять!" - запричитал служитель Эскулапа, - "Помогите же его погрузить в автомашину. Срочно в Склиф!".
  
   К счастью, история с Толиком в результате закончилась благополучно - выручила его относительная молодость. После недели пребывания в реанимации он месяц провалялся в больнице, потом взял еще пару неделек отпуска, поехал отдохнуть к маме под Полтаву. И по возвращению из отпуска появился посвежевшим, энергичным, и более адекватным. Он практически избавился от тех странных приступов мыслительной комы, которые раньше случались с ним почти ежедневно. Но из этой программистской фирмы он уволился. Как-то ему стало там неуютно.
  
   Что с ним произошло - так до конца никому и неизвестно. По его собственным словам он утром в понедельник просто глянул в зеркало - и у него вдруг потемнело в глазах, и он упал без сознания. Ему показалось, что из портрета вышло что-то огромное и темное, и двинулось на него, как черный туман. Как известно всем знатокам потусторонних сил, зеркало - предмет магический, оно является границей между настоящим миром и Тем Светом. Так что всякое могло быть, особенно, если в это веришь. По одной из оригинальных версий, которую выдвинул кто-то из коллег Толика, это на его ежедневные молчаливые вопросы ему ответила та самая темная и могучая бездна, к которой он немо взывал. Действительно ли это так или его поразила коварная скука одиночества - мы не знаем. Все мы одиноки и мимолетны в этом мире, но стараемся не помнить этого. Все колготимся, колготимся, и все только ради того, чтобы забыть о ней, об ожидающей нас вечности. А она ждет всех нас, неотвратимая, как ежедневный закат солнца. Собственно поэтому эта история так и называется, "Казус Колгоцкого". Так стали называть этот случай ездившие на выручку Толика сотрудники.
  
   2006 г.
  
  
   Жизнь и смерть рабы божьей Анны
   Это случилось весной 1941 года, когда Анна Ивановна заканчивала девятый класс и ее звали Анюта. Однажды в мае она возвращалась в веселой толпе одноклассников из школы, и навстречу им прошли по улице цыгане. Одна старая цыганка остановилась, долго смотрела своими пронзительными очами на Анну, только на нее одну, и сказала: "Хочешь, я тебе погадаю, расскажу тебе твою судьбу?"
   Аня смутилась: "У меня сейчас нет с собой денег. И потом, я не очень хочу знать это. Это страшно знать".
   - Я тебе погадаю бесплатно! - настаивала цыганка. - И не бойся меня. Я не цыганка, я сербка. Меня зовут Марьяна. Мы лучше гадаем, чем цыгане, без обмана. А погадать я тебе хочу потому, что я так ясно вижу твою судьбу, что мне хочется рассказать ее тебе. Редко так ясно видится мне чья-то судьба, как твоя сейчас. Хочешь ее знать? Ручаюсь, что все, что я тебе сейчас расскажу - сбудется. А судьба у тебя будет хорошая.
   И Анюта сдалась под напором старой гадалки. Не сразу, но сдалась. С одной стороны было страшно узнать свое будущее, а с другой стороны было интересно - что ждет ее впереди по жизни? И было еще любопытство человека не верующего: на примере этого гадания доказать себе, что все это чепуха и не правда.
   - Скоро у всех будет большое несчастье, и тебе тоже достанется, - рассказывала гадалка. - Будет большая война, много людей умрет, но ты выживешь. Ты окажешься в другой стране, но вернешься домой. После того, как все беды закончатся, ты вскоре выйдешь замуж, и будет у тебя двое деток, мальчик и девочка. Мальчик будет старший. У вас будет свой дом. А потом ты останешься одна, но через год снова выйдешь замуж, и будешь жить еще долго и счастливо. И запомни цифру 76, она для тебя очень важная, с ней будут связаны все большие перемены в твоей жизни.
   - Как их зовут, моих мужей? - спросила Анна.
   Сербка посмотрела на нее с лукавыми искорками в глазах, но ответила строго.
   - Не скажу! Я знаю, как их зовут, но тебе не скажу. Не все можно говорить. Потому что когда ты встретишь их, ты будешь думать, что это я подсказала их тебе. А мы не должны говорить ничего такого, что может изменить будущее не так, как оно должно быть само по себе, по промыслу божьему. Запомни только, что с одним из них связан молот, а с другим - венок. Это я говорю тебе для того, чтобы ты убедилась потом в правдивости моих слов. И еще скажу тебе одно: они из-за тебя перессорятся, но ты их помиришь своей любовью.
  
   Анна была умной девочкой и атеисткой, и не поверила предсказаниям старой сербки. Но постепенно все то, что она предсказала, стало сбываться в точности. Чуть больше, чем через месяц после встречи с цыганкой грянула война. В середине 1942 году ее вместе со старшей сестрой забрали на принудительные работы в Германию. Там сестер разлучили, и Анна работала медсестрой в тифозном госпитале до конца войны, пока ее не освободили наши. Во время ожидания отправления на Родину она познакомилась с Иваном, бравым высоким гвардейцем с медалью "За Отвагу" на груди. До войны он был молотобойцем - помощником кузнеца, который бил тяжелым молотом по тому месту заготовки, куда маленьким молоточком указывал опытный кузнец. Анна с Иваном договорились, что после окончания службы он приедет к ней. И он сдержал слово, приехал. Они женились, и вскоре у них появилось двое деток, старшим из которых был сын.
   Вы, конечно, скажете, что гадалка могла все это и угадать. Могла. То, что возможна война, уже витало и дымилось в воздухе, Польша и половина Европы уже были захвачены немцами. Если война начнется - нетрудно было предугадать судьбу земель центральной Украины: они будут оккупированы. Дальнейшее тоже примерно ясно. Выживет Анна - значит, гадалка угадала. А не выживет - с того свету какой спрос? По возрасту после окончания войны подойдет ее срок замуж. За кого она выйдет? За отставного солдата. Где ж еще взять будущих мужей? То, что двое деток родятся, и старшим будет сын - это пятьдесят на пятьдесят. А то, что он связан с молотом - это общие слова. Любого человека так или иначе можно связать с молотом, который был на гербе Советского Союза. Словом, пока ничего особенного не указывало на точность предсказаний.
   Анна и Иван хорошо жили вместе, потому что они дополняли друг друга. Она была мудрой и умела быть настойчивой в достижении поставленных целей, но была слишком серьезной. А он был веселым жизнелюбом, он любил жизнь во всех ее проявлениях. Он любил детей, любил людей, любил застолья, где он обычно гремел тамадой. Каждое утро он обливался холодной водой и зычно и вкусно крякал, растираясь докрасна вафельным полотенцем. Возвращаясь с работы, он, когда выходил на свою широкую улицу, иногда начинал петь. Просто так, от ощущения простора и избытка чувств. Его любимой была "Широка страна моя родная", но он пел и другие русские и советские песни - "Из-за острова на стрежень...", "Вдоль по Питерской...", "Валенки". У него был красивый и сильный голос. Соседи на улице сначала недоумевали, это казалось им дико и непривычно, а потом радовались и улыбались, и говорили друг другу - "Это Ильич с работы возвращается! Значит, у него сегодня хорошее настроение". И этим хорошим настроением он делился с другими, все вокруг становились мягче и добрее друг к другу. Он заражал окружающих своим хорошим настроением.
   Он не задумываясь одалживал соседям все, что они просили, часто сам оставаясь без необходимого. Деньги, лестницу, лопату, бак для воды... Он всегда помогал другим, если нужно было разгрузить что-то тяжелое. Он таскал уголь, доски или камни и приходил домой грязный, усталый, но счастливый. Так, по его простому представлению, должны были жить все люди на земле. Закончилась страшная война, в которой мы победили, советский народ строил социализм, а жизнь вокруг становилась все лучше. Они с Анной построили свой дом и растили двух детей. Разве это были не причины для того, чтобы радоваться?
   Он был слишком прямолинеен для окружающей жизни. Но его прямолинейность была чистой и ясной, без пятнышка подлости или хитринки. Она была как точная нота камертона в окружающем негармоничном гаме. Анна часто выговаривала ему, что он мало уделяет внимания своей семье, своему дому. Но ее раздраженность уходила, когда она видела, как хорошо к ним относятся соседи и его друзья.
  
   Они прожили вместе более 20 лет. Они достроили свой дом и воспитали детей. А потом по предсказанию сербки она должна была остаться одна. Что-то должно было случиться.
  
   В мае 1976 года Иван погиб в шахте. Он был простым шахтером. Вечером за день перед его гибелью на крышу их дома сел черный как сама ночь ворон и несколько раз каркнул, хрипло и зловеще. Это видела Анна и несколько соседей, которые вспомнили об этом потом, на Ивановых поминках. Ворон предупреждал о несчастье. А ночью Анне приснился странный сон. Словно стояла она на берегу широкой реки, а на другом берегу был ее муж. Она окликнула его и спросила: "Что ты там делаешь? Возвращайся обратно домой!" А он ей отвечает: "Здесь так много хорошего песка! Я вот стою здесь и думаю - как бы его забрать с собой на наш берег? Мне как раз нужно фундамент дома отремонтировать". Анна еще не знала, что эта река называется Лета, и что она уже разделила их по разным берегам.
  
   Проснувшись поутру, она застала мужа собирающимся на работу. Он не должен был в это утро идти на шахту, у него был пересменок между ночной и утренней сменами. Она рассказала ему сон, про ворона и спросила: "Может, ты не пойдешь сегодня на работу? Все говорит нам о том, что может случиться несчастье". "Нет, никак не могу!" - отвечал он. - "Меня попросил подменить мой товарищ, ему нужен выходной по семейным делам. И именно на сегодня мы договорились провести крепежные работы, мне обязательно нужно быть, иначе я подведу ребят. Там может завалиться штольня. А в эти темные суеверия я не верю. Я же коммунист! Я верю только в светлое будущее человечества".
   И он поехал на работу, как всегда веселый и энергичный. Но сон оказался вещим. Во время проведения крепежных работ неожиданно сбоку прорвался плывун - мокрый текучий песок. Тяжелый поток сшиб несколько подпорок и завалил Ивана по грудь, он оказался ближе всех к месту прорыва плывуна. Он всегда шел первым туда, где было опасно. Остальные успели отбежать и почти не пострадали. Полдня ее мужа пытались откопать прибывшие горноспасатели, но любые их попытки только ухудшали положение. В один момент показалось, что его почти откопали. Заваленной осталась только правая нога, на которой лежала тяжелая деревянная балка. Бревно поднять было невозможно, потому что вторым концом оно уходило далеко в мокрый песок. Перепилить? А как его пилить двуручкой, если оно утоплено в песке? Эх, если бы под рукой была бензопила! Иван трезво оценил ситуацию и закричал спасателям: "Хватайте топор и рубите мне ногу! Только быстрее, меня еще можно спасти! Рубите, вашу мать!" Но кому из простых смертных хватило бы решимости сделать то, о чем он просил? Для этого нужно крепко ожесточиться сердцем. Еще минут двадцать спасатели из последних сил пытались рычагом приподнять бревно и освободить ногу, он все отчаяннее кричал им, а потом хлынула очередная волна черного песка, и затопила его с головой навсегда.
   Когда его на следующий день откопали, он был совсем белый, хотя седина только начала слегка прикасаться к его голове. Он поседел за те несколько часов, когда его медленно, но неумолимо страшно засыпал песок. Во сне он хотел забрать песок с собой. И ему дали этого песка столько, что он не смог его унести.
  
   Иван не дожил до своего пятидесятилетия всего несколько месяцев. И Анна осталась одна. Она очень горевала об Иване. Ей казалось, что жизнь ее закончена. В течение года после его смерти она каждый день ходила на кладбище к его могиле и сидела там несколько минут, говорила с ним, рассказывала ему свои последние новости. Там, на кладбище, она и познакомилась со Степаном, который за несколько месяцев до их встречи также похоронил свою жену. Могилы Ивана и Любы, жены Степана, оказались недалеко друг от друга, как это всегда бывает на кладбищах, если люди умерли примерно в одно время. Между ними было 50 метров.
  
   Отец Любы заведовал отделом в райисполкоме. Когда ей было 7 лет, наступил страшный 1937 год, ее отца по доносу забрали в ЧК и расстреляли. Мать осталась одна с тремя детьми. Старшей была Люба, ее сестра Мила 4 лет и их двухлетний брат. После ареста отца на их участок явились милиционеры. Они обмерили участок (вместе с постройками он занимал 15 соток) и решили, что он слишком большой для семьи врага народа. Это при том, что вокруг было полно пустых, незанятых земель. От участка оставили половину. Мать умоляла разрешить хотя бы выкопать созревшую к этому времени картошку, но это, конечно, сурово запретили. Несмотря на этот запрет, мать ночью пошла на отрезанный участок и накопала там два мешка. Потому что она не знала, как иначе прокормить семью зимой. Копала она аккуратно, чтобы это не бросалось в глаза. Она подкапывала кусты со стороны и забирала несколько картофелин из каждой посадки. О выкопанной картошке, конечно, тут же узнали дотошные наблюдатели и доброжелатели, и мать посадили на год за злостное расхищение государственного имущества. Малые дети остались одни. И их хотели рассовать по нескольким детдомам. Но старшая Люба неожиданно воспротивилась. Она на суде сказала, что они, дети, не хотят разлучаться и оставлять дом, и она берется прокормить семью. "А ты знаешь, что вам нужно каждый месяц платить налог за землю и дом?", - издевались над ней иезуиты. - "Где ты возьмешь эти деньги?". "Сколько нужно платить?" - только и спросила Люба. "Два с половиной рубля в месяц!". Это были небольшие деньги, но их надо было где-то взять. "Я буду платить!" - ответила Люба. "Ну-ну!" - хохотнули судьи, глядя на эту упрямую семилетнюю девчушку. - "Ладно. Оставим вас пока в доме. Но если ты в течение тридцати дней не заплатишь за землю, вы вас выселим и разошлем по детдомам".
   Сначала она хотела продать что-нибудь из одежды отца или матери и тем самым выйти из положения. Но судебные исполнители добросовестно выгребли все личные вещи осужденных сразу после оглашения приговора. Тогда она продала единственный обеденный стол. Она выручила за него 10 рублей и заплатила взнос за три месяца сразу. Их на время оставили в покое. Люба всю осень ходила по убранным полям и собирала там то, что уронили или не заметили сборщики урожая. И каждый день приносила домой несколько картошин, свеклу, колоски пшеницы, кукурузу. Она не только кормила семью, но и умудрилась при этом ходить в школу. Она сделала запасы на зиму. Они продержались этот год, пока не вернулась мама.
   Дети очень надеялись на то время, когда она выйдет, и считали каждый день, который оставался до ее появления дома. А ее в тюрьме сломали. Можно только догадываться, что они там с нею сделали. Она вышла оттуда с полным равнодушием к окружающей жизни. Она сказала, что не будет платить за землю и дом, потому что у нее нет на это денег. Тогда Люба посмотрела на нее с ненавистью и сказала твердо: "Тогда буду платить я! Потому что иначе дом у нас отберут, а нас разошлют в разные детдома". Люба оказалась крепче своей матери.
  
   И вот Люба умерла - рак груди, заработанный ею не от самой лучшей жизни, и Степан остался один. На его руках оказался пятилетний внук, которого отцу оставила его дочь, а сама полетела дальше устраивать свою личную жизнь. Степану очень была нужна хозяйка.
   Был еще один момент, из-за которого Степану нужна была хозяйка. И не просто нужна, а нужна срочно: зачастили к нему мужички. Сначала Любу поминали, то 9 дней, то сорок. Потом просто стали заходить во двор, зная, что их не прогонят. "Степан! У тебя лучка для закусочки не найдется? А то бутылка есть, а закусить нечем". "А может, у тебя и помидорчик имеется? А сало? Сам тоже присаживайся. Ты уж извини, что мы у тебя. У нас дома, сам понимаешь, такой номер не пройдет". И так каждый день, то одни, то другие. А у него малый внук на руках! Нужно было срочно что-то делать, чтоб отвадить от себя всю эту праздно шатающуюся братию.
  
   Внешность Степана была полной противоположностью Ивановой. Если Иван был строен и высок - настоящий гвардеец, то Степан был росту малого, кривоног, с лопоухими, оттопыренными ушами и вечно красной заветренной физиономией. Но путь к сердцу женщины лежит не через глаза, а через дела.
   Степан взял Анну своим характером. Он умел быть серьезным, и мог сказать так грозно, что у виноватого мурашки по спине ползли. Но он знал и то, куда и как веселое слово вставить. Не успеет Анна пригорюниться о своем погибшем Иване, как Степан тут как тут со своей очередной байкой о том, как он в голодные годы кулацких индюшек потрошил или мешок колхозного проса украл. Как украл, спросите вы? Да очень просто. Он тогда подростком работал на сеялке. Это все равно, что быть поваренком при кухне. Мешок проса он тихо отсыпал и спрятал, а чтоб не заметно было - по нормам известно, на какую площадь мешка хватает - половину отверстий в сеялке деревянными колышками забил. Акация рядом росла - вот он из нее длинных колючек колышков и настругал. И стало просо сеяться в три раза реже, чем обычно. Сделал он все это, а у самого душа не в порядке. Вот, думает, прорастет просо, - и все увидят, что сидит оно редко. И начнут искать: а кто в это время на сеялке стоял? Степан? А подать сюда этого Степана, такого сякого! А забрать его в кутузку! А расстрелять его, негодника, без суда и следствия за очевидностью состава преступления! Времена тогда сами знаете какие были. Ну, так вот. Начало просо всходить, а в это время дожди полили. Да не просто дожди, а ливни. Залили поля вчистую. Вода стояла на нивах по щиколотку. Там, где посеяли нормально, начало всходить густо, и от воды ростки друг друга задушили. А на Степановой делянке наоборот - посеяно было редко, всходы водой подпитываются, на солнышке выгреваются - как поперли, как заколосились! У всех не урожай, а слезы, а у Степана просо по грудь, урожай в этих краях невиданный! Портрет Степана поместили в районной газете и всем наказали у него учиться. Еще и овцой премировали за успехи!
   "Ох, и складно ты врешь, Степан!" - только и скажет на эти побрехеньки Анна. "Прямо как Пушкин!" "Хто? Я? Брешу? Никогда такого не было! Правдивей меня мало есть людей на этом свете" - серьезно отвечает Степан. "Ну, тогда поклянись мне самым святым, что это правда! Детьми своими поклянись, их здоровьем". "Ну... может и приврал немножко", - идет на попятную Степан. - "Рассказывать и своего не досочинить - это не уметь рассказывать". "Значит, ты мешка проса не воровал?" - утвердительно спрашивает Анна. "Мешок-то я украл..." "Пустой, наверное...Стянул с пугала на чужом огороде", - шутит Анна. "Нет, полный мешок с просом. Сначала приготовил его - и под куст! Потом ночью за ним пришел - еле домой в темноте припер. А его ж сразу реализовать надо! А то найдут в хате мешок с просом и заведут руки за спину. А просо под рассаду, с шелупонью, его варить так нельзя, обшелушить надо. Что делать? А во дворе разбитая телега стояла. Ну, вывернул я из нее колесо с буксой, наладил из него крупорушку. И остальное все - чистая правда. Вот только портрета в газете не было. А бригады с других районов табунами присылали, чтоб у меня учиться". "Ну и враль ты все-таки!" скажет на это Анна и тихо улыбнется. А Степану только этого и надо.
  
   И даже не этим, не своими рассказами и мудрой веселостью понравился Анне Степан. Она почувствовала, что на него можно опереться. А куда женщине без мужика? Когда он начал за ней ухаживать - если можно так назвать его редкие провожания с кладбища - он зашел на ее двор. Многозначительно присвистнул. Фундамент дома нужно ремонтировать, треснувшие стекла на окнах нужно менять, облупленные двери красить, крышу перекрыть. И забор поправить бы надо, да и водопровод проржавел.
   А Степан в это время работал кладовщиком в стройуправлении. Вы, конечно, после моей этой фразы сразу подумали, что он тащил все домой, как муравей. А это было совсем не так. Его чуть ли не упрашивали взять домой то, что ему было нужно. Еще и подвозили бесплатно. А все потому, что был он на все руки мастер. Понадобилось начальнику сделать котел для своей бани. Он заказал сварщикам. Те сделали. Степан его случайно увидел и сказал: "Не будет он нормально работать! Потому что сделан он не правильно. Нужно было делать вот так и так!". Начальник котел в баню поставил - а он не работает. Тяги нет, греет плохо, дров жрет прорву. Начальнику доложили, что Степан об этом сразу говорил. Он к Степану: "Сделай нормальный котел!" Степан ответил - "Сделаю, только если два сразу. Второй мне". "Нет вопросов!" - отвечает начальник. - "Еще и домой тебе привезем". Сделал Степан котлы, так начальник нарадоваться не мог. Или нужно было толстое стекло для витрины нового магазина отрезать. Стекольщик одно стекло загубил, второе. А они дорогущие, два на три метра каждое. Шел мимо Степан. "Хотите", говорит, "вам с первого разу отрежу? Стекло каленое, с ним особая ласка нужна". "Ну", отвечают, "давай, если ты такой умный. Только если стекло запорешь - то за твой счет! Двести рыжиков за каждое". Я вскользь поясню современному читателю, что двести рублей по тем временам это была двухмесячная зарплата Степана. "Согласен!" - сказал Степан и разрезал стекло самым лучшим образом. После этого начальник подошел к Степану и сказал: "Я вижу ты человек честный и мастеровитый. Я еще ни разу не видел, чтоб ты что-то домой тащил. А оклад у тебя маленький. Денег я тебе добавить не могу, но вместо этого разрешаю брать все, что тебе нужно. Потому что знаю, что лишнего ты не возьмешь. Только делай так, чтоб люди об этом не болтали". С тех пор был у Степана полный карт-бланш.
   Поэтому на следующий день после того, как он присвистнул во двору у Анны, появилась там машина песка, стекло, краска, водопроводные трубы. А через месяц все, что должно было быть отремонтированным, было уже отремонтировано.
   Словом, после этого они сошлись. Анна поставила единственное условие - официально расписываться они не будут. Мало ли что? Если жить им вместе не понравится, то они просто разойдутся по своим домам, и дело с концом. Жить решили в доме у Степана, у него было и паровое отопление, и канализация. И внук, которого растить и воспитывать надо. А дом Анны оставили как дачу, на которой они выращивали картошку и фрукты. Когда приехал в гости сын Анны, немного увлекающийся астрологией, он спросил: "Хотите, я для вашей совместной жизни астропрогноз составлю? Начнем с имен. Анна по древне-еврейски означает "Благодать". А имя Степан происходит от греческого Stephanos - венок, увенчанный венком славы... ". "Хватит", - сказал Анна. - "Остальное мне теперь и так понятно. Жить мы с ним будем долго и счастливо. Мне так цыганка нагадала".
  
   И жили они долго и счастливо, как им и нагадала старая сербка в далеком 1941 году. Как и в случае с первым мужем, Анна и Степан дополняли друг друга, но по-другому, не так как в случае с Иваном. Анна была строгая и властная, и была во дворе и в семье полновластной хозяйкой, не терпящей пререканий в своих вопросах. А Степан был Хозяином, с большой буквы. Его делами было содержание дома в порядке, в сухости и тепле, и в добывании средств к существованию. Как ветеран войны он получал вторую пенсию. Но кроме этого он держал курей и кроликов. А это комбикорм, трава летом и сена заготовить на зиму - словом, мужской работы хватало.
   К Анне Степан относился бережно, и никогда не позволял себе ее обижать. Время от времени он иронично куражился, и напевал одну из своих любимых частушек, вроде такой:
   Да на што жа я жанилси,
   кабалу закабалил?
   Пил ба водачку, гардилси,
   да па девачкам хадил!
  
   "И ты туда же, старая кочерга!" - укоризненно-шутливо говорила ему Анна, намекая на его старческую скрюченность. "Пусть и кочерга, лишь бы жар гребла!" - в тон отвечал ей Степан. Он даже питье своей ежевечерней рюмочки обставил так, что она сама ему наливала. Ужин подан - он сидит, не ест. "Чего ждешь?" - спрашивает Анна, заранее зная, что он ответит. - "Водочки?" "Не могу я всухомятку вечерять!", с сердцем отвечает Степан. "Вы только посмотрите на него: не может он есть всухомятку! Вишь ты, какая цаца выискалась!" смеясь, говорит Анна. - "Ну, не можешь - так иди, налей себе, сколько твоя темная душа просит! Кладовка у нас открыта, на замок не запирается". "Нет мне туда ходу, в твои владения!" - ведет свою линию Степан. - "Если каждый, кто попало, начнет в кладовку шастать, то порядка там не жди. А не будет порядка - то не будет и спросу. Как мне потом с тебя ужин спрашивать?" "Это ты правильно излагаешь", - благосклонно соглашается Анна. - "Но сегодня я тебе разрешаю. В виде особого исключения. Можешь туда забраться и пошурудить там всласть, как старый кот над сметаною. И ничего тебе за это не будет. Но только сегодня, всего один раз". "Никак нельзя", - серьезно отвечает ей Степан. - "Меня туда пускать никак нельзя, как козла нельзя пускать в огород. Все большое с малого починается. Стоит только один раз меня туда пустить, как я дорожку туда и протопчу. Не бери греха на душу, не делай из меня нравственного калеку". Они еще балагурят на эту тему подобным образом несколько минут, потом Анна как бы неохотно сдается, уступает, и неспешно идет в кладовку, несет оттуда заветный литровый графинчик. "Я ж говорил всего сто грамм!", - притворно удивляется Степан. - "Знаю я вашего брата, твою глотку ненасытную", - понарошку грубовато выговаривает ему Анна, обтирая подолом передника пыльный графин. - "Только я сяду, как ты все выпьешь за один присест, и опять будешь просить. Нет уж, дудки! Вот тебе графин - сиди, пей, заливай свои глаза бесстыжие". И добавляет ехидно - "Если совести у тебя никакой нету". "Совесть то есть", оправдывается Степан, "да она глубоко в карман запрятана, далеко доставать". "А что ж ты ее так далеко упрятал? Она ж не паспорт, чтоб ее в кармане держать" - интересуется Анна. "А чтоб разные нехорошие люди ее грязными лапами не заквацали!" "Ты на кого это намекаешь?" - грозно подбоченивается хозяйка. Но Степана на мякине не проведешь, врасплох не застанешь. Он начинает петь слащаво-дурашливым голосом "Ой, ты, Ганно, Галю молоденька! Выйды за ворота, буду я раденький...", Анна машет на него рукой, говорит ему "Ох, и подлиза ж ты, Степан! Ну тебя к черту с твоими шуточками!", и они начинают неспешно ужинать.
  
   Их счастливую совместную жизнь омрачало только одно - последнее пророчество старой сербки относительно цифры 76. Но страшный 1976 год сделал свое ужасное дело и прошел, а следующий 2076 им никак не грозил. Что можно еще было ожидать от цифры 76? Возраст! Анна догадалась, что кто-то из них умрет в свои семьдесят шесть лет. Свои-то года она хорошо знала, а вот Степановы...
   Сколько лет было Степану - никто не знал. Это был тот случай, когда документы не помогают выяснить истину. Да, по паспорту он родился 20 августа 1920 года. Но сам он всегда говорил, что родился в 18-м году, в начале августа - точнее он не знал, а это его зарегистрировали так, из общих соображений. Времена тогда были лихие. И не верить Степану относительно его даты рождения оснований не было. Но и верить тоже было нельзя. С одной стороны он никогда не врал без особой на то нужды, а с другого боку - был он большой шутник, и мог просто пошутить однажды, а потом уже просто пришлось придерживаться взятой линии.
   Если он и вправду родился в 1918 году, тогда нужно было остерегаться 1994 года, а если в двадцатом - то 1996.
   Степан был против того, чтобы как-то готовиться к своей смерти. "Нагадали козе смерть, она ходит - пердь да пердь!" - известной украинской поговоркой шутливо отговаривался он. "Семи смертям не бывать, а одной - не миновать. И бояться ее не надо!" "А я и не говорю, что ее надо бояться", оправдывалась Анна - "Но к этому нужно быть готовым". "На меня пророчество твоей цыганки не действует!", продолжал артачиться Степан. "Раз она тебя указала как человека с венком, то действует!" - отвечала Анна. И заходила с другой стороны. - "Степа! Я знаю, что смерти бояться не надо. Давай сделаем это для моего спокойствия. Я боюсь остаться одна. И, если это мне так суждено, то я не хочу, чтобы это было внезапно". И Степан сдался. Против последнего аргумента он ничего не мог возразить. Спокойствие Анны для него дорогого стоило.
  
   Они стали готовиться к этим годам. Степан самолично выстругал из хорошей сосновой доски два гроба, в размер каждому, и поставил их на чердаке. Анна приготовила все необходимое для похорон. Траурные косынки, рушники, одежду обоим сверху донизу. Наготовили самогону литров 50 на поминки. И стали тревожно ждать.
   Но прошел 1994, а затем и 1996 - и ничего не случилось. "Запутал ты смерть своими датами рождения", - счастливо смеялась Анна. - "По паспорту одно, на самом деле другое, причем ты и сам не можешь точно сказать какое - вот она и встала врастопырку, не знает, когда же ей приходить за тобой. Ну и хитрющий же ты, Степан!" "А я это давно знаю", подхватывал тему Степан, - "я на фронте насмотрелся на ее проделки. У нее ж все по плану, сплошная бухгалтерия. Родился тогда-то - вот тебе авансом пятьдесят на жизнь, минус десять лет подоходных за курение и водку, еще двадцатка в минус за то, что на войне оказался, плюс пяток от ее личных щедрот, как премиальные за честную жизнь - если она, конечно, была честной. И в результате человек погибает в двадцать пять. А те, кому свой возраст удалось скрыть - те живут себе и живут, хлеб жуют. Подумал я эдак, подумал - и подчистил свой паспорт на пару годков, чтоб ее с толку сбить. Думаю - авось пронесет. И, как видишь, помогло! Если б я не смухлевал с паспортом тогда, в сорок втором - так и лежал бы сейчас где-нибудь под Харьковом в общей могиле. А так только осколком ранило, да и то не тяжело - даже калекой не остался". Вот в этих фразах Степан был весь. Его сочинительство было такого рода, что отличить в нем выдумки от действительно былого никому не удавалось. Вот сочинил он то, что только что рассказал, или нет? Или так оно и было на самом деле? Ведь осколком под Харьковом его действительно ранило. Глядя в его плутоватую физиономию и хитро смеющиеся глазки утверждать что либо определенное никак было невозможно. Сам он никогда в своих выдумках не сознавался, а уличить его на каких-то явных противоречиях тоже не получалось.
   Поскольку оба Степановых года прошли, и ничего страшного не случилось, то Анна решила, что гадалка имела в виду ее смерть. И начала готовиться к 2000-му году. "Если ты такой ловкий, что сумел от двух смертей уйти, то поделись секретом, как мне 2000-й год пережить", шутливо требовала она от Степана. "Это очень просто!" - балагурил Степан. - "Нужно проделать такой же фокус с паспортом. Давай его выбросим к чертовой матери, скажем, что потеряла, и ты получишь новый, с другой датой". "Нет, я на такие непотребства не согласная", отмахивалась Анна. - "Это ты у нас мылом мазаный, в замочную скважину, если надо будет, пролезешь. А мне так нельзя, я женщина серьезная. Давай, придумывай мне что-нибудь другое, без криминалу". "Ну, не в двери - так в окно", - покладисто соглашался Степан, - "вот тебе другой варьянт. Мы сменим в доме все календари. Нехай вместо 2000-го года у нас всегда висит другой. Найди старые календари, и развесь их в каждой комнате. Пусть смерть думает, что не в тот год попала". "А как же я дни отслеживать буду?", удивляется Анна. "А ты как месяц начинается - находи там такой, который начинается с того же дня недели. Какая тебе разница, как он называется по календарю, - главное, чтоб дни правильно показывал".
   Шутки шутками, но готовиться было надо. Не к 2000-му году, так к другому. Годом раньше, годом позже - все равно было ясно, что жизнь заканчивается. Собственно, основное было уже давно готово. Осталось разрешить вопрос с ее домом. Из-за болезни ног она все реже и реже бывала там. Если раньше она бывала там каждый день, то теперь один - два раза в неделю. Это сразу почувствовали те, кто жил рядом с ее домом. В дом уже пару раз залезали - тихо выдавливали ночью окно, забрали кое-что из вещей, но это было только начало. Стая волков почуяла добычу.
   Поэтому она решилась - дом нужно продать. Пусть за копейки, пусть сердце кровью обливается при виде чужих людей возле дома, в котором прошла вся ее жизнь с Иваном, лучшая часть жизни. Но продавать надо, потому что сил сохранить его нет.
  
   После того, как дом был продан, встал другой вопрос. А что будет, если Степан все-таки умрет первым? Она ведь по документам ему никто. Просто живет в его доме и все. Его дети могут продать дедов дом в любой момент. И останется она бомжом. "И останусь я бомжом!", говорила она, и на ее глаза от жалости к себе наворачивались слезы. "Я знаю твоих детей, и Веру и Васю, и не думаю, что они так могут поступить со мной, но мне будет неспокойно".
   "Я этого никогда не позволю!" - твердо сказал Степан. "Я хочу, чтобы после моей смерти ты жила в моем доме столько, сколько тебе господь отпустит. А потом пусть дети делают с ним, что захотят! И для того, чтобы это обеспечить, нам с тобой нужно расписаться!"
   И они расписались. Каждый остался под своей фамилией, но теперь они составляли семью, и теперь она могла спокойно жить в Степановом доме, не беспокоясь, что ее когда-нибудь выставят из него чужие дети. Это было смешно, "жениться" в таком возрасте, когда каждому за семьдесят, но так было нужно для их обоюдного спокойствия. Они, конечно, "сыграли" шутовскую свадьбу, пригласили всех ближайших соседей и хорошенько погуляли. Во дворе накрыли длинный стол под сенью винограда и ореха. Дед Степан наяривал на гармошке, его лучший друг Толик Нетребко виртуозно подстукивал на бубне, а женщины лихо подпевали, да так голосисто и задорно, что даже немец Жора, обычно задумчивый и угрюмый, и тот стал неуклюже выплясывать вокруг стола свои непонятные немецкие коленца. Это было так неожиданно, что всегда невозмутимый как бронзовый солдат Толик только охал в такт ударам бубна и с удивлением приговаривал свое любимое "От дае, бiсова кров!"
  
   Вот я упомянул о Жоре, а он через несколько месяцев после этого умер, царство ему небесное. Он жил на той же улице 40 лет Октября, через дом от деда Степана. Его полное имя было Генрих, но все звали его Жора, по-русски. Из поволжских немцев. Добрейшей души был человек. Работал механиком, золотые руки. Всю жизнь он жил со своей матерью, иссушенной и сварливой Матильдой, которая запрещала жениться ему на русских. А где в этих краях найдешь чистокровную немку? Но он не мог ослушаться матери. Не потому что боялся, а потому что уважал и не хотел огорчать. Потом его мать умерла, но ему уже было около 60, и жизнь была окончена. Он прожил после нее еще лет пять. Он умер потому, что потерял смысл своего существования. Ему ничего не хотелось делать, ему не для кого было жить. Он не умер, а тихо угас. Как свеча в подвале, которой не хватило свежего воздуха.
   В последнее время он часто стоял у своих ворот, опершись руками на штакетник, и смотрел на улицу, где играли чужие внуки, он смотрел на улицу, которая так и не стала для него родной. У него были умные и печальные глаза, как у Рихтера.
   Он стоял у своих ворот и иногда что-то беззвучно шептал. И когда кто-то в это время проходил рядом с ним, то ему удавалось расслышать отдельные слова, обращенные к невидимому собеседнику, в которых русский мешался с немецким. То ли он обращался к своему богу, то ли пенял матери на свою изломанную судьбу. Его слова мешались с шорохом осенних листьев и затихали, а скоро и он сам затих и слился с природой.
  
   2000 год прошел для Степана и Анны очень тревожно. Несколько раз ее забирали в больницу с сердечным приступом, и каждый раз казалось, что все кончено. Но 2000 год так и минул, и ничего не случилось. То ли эти штуки с календарями по всем комнатам помогли, то ли то, что гадалка нагадала, еще ждало ее где-то впереди. Хотя как, что могло быть еще связано с цифрой 76? - было непонятно. Но они больше этого не боялись, а стали просто жить, как живется, в меру своих лет наслаждаясь жизнью.
   Жилось им нормально, если бы не возраст. С каждым годом здоровье угасало. Дед Степан до последнего держался молодцом. Еще пару лет назад он таскал мешки с травой для кроликов на чердак сарайчика, на просушку. По 50 кг в каждом, по почти вертикальной лестнице высотой два метра. Но теперь это пришлось оставить. Он стал забывать покупки на рынке. Выберет что-нибудь у продавца, деньги заплатит, а потом его что-то отвлечет - он и оставит товар прямо на прилавке. Хорошо, что поселок маленький, все друг дружку знают - ему всякий раз приносили забытое на дом.
   У Анны все больше болели ноги, и она совсем перестала выходить за двор. Перемещаться по двору сил еще хватало, а выйти за калитку и пройтись, даже недалеко, уже сил не было. В последние годы у нее появился пристальный взгляд человека, вглядывающегося в людей с наивным вопросом - зачем мы живем на этой земле? Зачем жили? Это был сложный взгляд умного человека, прожившего большую и нелегкую жизнь. Он был внимательно-тревожно-печально вопрошающий. В нем был и вопрос - зачем мы живем? В нем был и ответ, и жалость ко всем живущим - мы все умрем. В нем и надежда - а вдруг встретится кто-то, кто расскажет нам, зачем мы живем? В нем и печаль - печаль о предстоящем расставании с этим прекрасным миром. В нем и тихий, приглушенный свет - оттого, что истина скоро откроется, и ей осталось немного ждать.
  
   Она умерла 17 мая 2007 года, в день воссоединения РПЦ с зарубежной церковью. В России по этому случаю был большой праздник, по телевизору все время передавали речи радостного патриарха и довольного своей ролью президента. А в теплых малороссийских краях как раз отцвели вишни и распустилась сирень.
   Вот если бы человек имел возможность выбирать, в какое время года он хотел бы умереть, то что можно было бы выбрать? Зима для этого дела явно не подходит. И могилу рыть трудно, и лежать в мерзлой земле не хочется, и народ на поминки собрать не просто. Летом жара, духота, все разъехались по отпускам. Тоже нежелательно. Остаются ранняя осень и поздняя весна. Что предпочтительнее? А и то и другое хорошо. В мае природа уже ожила, зеленеет трава, цветут деревья, тепло. И дни уже длинные. А ранней осенью еще тепло, созрел урожай фруктов, и дни еще не короткие. Трудно даже сразу и сказать, чему я лично отдал бы предпочтение.
  
   В последнее время Анна чувствовала себя плохо, все хуже и хуже. Ее постоянно мучило высокое давление. Она пила таблетки, отвар ягод калины - только это мало помогало. Но вечером перед смертью она вдруг почувствовала большое облегчение. Говорят, так бывает перед последним ударом смерти. Сосед Володя Сухов задним числом рассказывал, что в тот вечер она выглядела моложе обычного лет на десять. Она легко перемещалась по двору, чего давно не было - каждый шаг давался ей с большим трудом, много смеялась, шутила. Суровые ангелы смерти, уже стоявшие рядом с ней, не спешили взмахнуть своей безжалостной косой, дали ей насладиться последними минутами пребывания на земле. Такое, наверное, надо было заслужить.
   Умерла она легко, во сне. Обширный инсульт. Неизвестно, что она чувствовала в это время, но в любом случае это было тихо и скоротечно. Возможно, она успела проснуться, но она даже не успела крикнуть. Тьма навалилась на нее мгновенно, как на яблоню, в которую попала молния. Короткая яркая вспышка - и темная вечность.
   Дед Степан, как всегда, рано утром встал выпустить курей во двор, прошел мимо ее дивана и ничего особенно не заметил. Ему показалось, что она тихо спала. Так иногда бывало после того, как головные боли не давали ей уснуть всю ночь. Но когда она не встала к 8 часам утра, он забеспокоился, подошел к ней: "Аня, что с тобой? Тебе плохо?" И когда она не ответила, он зеркалом проверил дыхание и понял, что случилось страшное. Выбежал, позвал Сухова. Тот сбегал за Аниной подругой - умершую нужно было срочно обмывать, переодевать, пока тело не закоченело окончательно.
   Дальнейшее происходило для Степана в туманном полусне. Его словно ударили по голове чем-то тяжелым и мягким. Так бывает во время сильного болевого шока. В полусне Сухов требовал от него адреса родственников, которым нужно было дать телеграммы. Он как лунатик шел за тетрадкой с приготовленными адресами и протягивал ее Сухову. Сухов уходил на почту. Женщины советовались с ним, приглашать ли для отпевания батюшку - он говорил им: приглашать! Кто-то спрашивал его, на сколько человек заказать в столовой поминки - он отмахивался от них рукой, решайте сами.
   Вечером он, наконец, набрался храбрости подойти к ней. Она, неожиданно маленькая, лежала в большой комнате в гробу, одетая в светлое и чистое, которое она сама себе уже давно приготовила. Ее натруженные за жизнь руки были похожи на ветви старой яблони. Он прикоснулся к ним - они были неожиданно холодные, ледяные, несмотря на теплый майский вечер. И он заплакал. Ясное осознание непоправимости случившегося рухнуло на него, как внезапно упавший навес. Старый, мужественный человек, никогда не плакавший до этого, он рыдал как ребенок. Ему дали выплакаться и под руки увели в спальню.
  
   На следующий день нужно было решать вопрос - где хоронить? Теоретически было три варианта: "подселить" к могилкам Ивана или Любы или выкопать новую могилу, на другом конце кладбища.
   Когда его об этом спросили, дед Степан ответил: "Возле Любы. Мы год назад специально вместе ездили на кладбище, нас Сухов подвозил, и она сама выбрала себе место. Там еще и мне местечко найдется". Сухов удивился - "Я вас, действительно, подвозил, но не помню, чтоб она так говорила. По-моему, она уже после этого была на кладбище с сыном, и договорилась с ним, чтоб похоронить ее возле Ильича. Ты хочешь вместе с обеими упокоиться, Никитич? Это не по-христиански. Это прямо бусурманщина какая-то получается, многоженство". "Мы так с нею договорились, такая была ее последняя воля", - отчеканил дед Степан.
  
   В тот же день после обеда приехал брат Анны Володя, который был младше нее на 14 лет. Он жил неподалеку, в 50 километрах, в Светлобродске. Он приехал с младшей сестрой Федорой, которая до сих пор жила в селе, в родительском доме и очень любила Анну. Федора так и не вышла замуж, в конце жизни жила совсем одна, и только Анюта радовала ее своими регулярными приездами, пока могла ездить.
   Они постояли, попрощались с сестрой, потом Володя спросил, где будут хоронить. После того, как дед Степан изложил ему свою версию, Володя взорвался. Он всю жизнь проработал главврачом Светлобродской санэпидемстанции, привык командовать. Он начал кричать о том, что это несправедливо, что ее надо похоронить с Ильичом, стал топать ногами. "Я попрошу вас в моей хате не кричать! Голосом правды не возьмешь" - сурово сказал ему Степан. - "Она со мной ездила на кладбище и сама выбрала себе место, где лежать. Мы прожили с ней 30 лет, дольше, чем она с Иваном. И я имею право похоронить ее рядом с тем местом, где сам скоро буду лежать".
   Они крепко переругались. Володя настаивал на своем, Степан не сдавался, остальные старались держать нейтралитет. Поскольку никто не уступал, казалось, что выхода нет. А вопрос нужно было решать срочно, тело не может лежать долго вне холодильника. Женщины и так делали все возможное, чтобы сохранить покойницу как можно дольше - и уксусом два раза в день все тело протирали, и пакетиками со льдом обкладывали. Хоронить нужно было на третий день, когда должны были приехать самые дальние дети.
  
   И здесь на себя взяла инициативу кума Мария, та самая, за которой утром после смерти Анны побежал Сухов. "Я вижу, что спор ваш никак не разрешить", сказала она. "Так пусть же сама Анна укажет нам, чего она хочет. Давайте у нее спросим". Все оторопело на нее уставились - как можно спросить у покойницы, чего она хочет? "Все просто", начала объяснять Мария. "Есть такой метод, который я слышала от старых людей. Нужно положить в каждую руку покойницы по кусочку бумаги, на которой написан нужный вариант. На одной бумаге - что похоронить ее рядом с Иваном, на другой - что рядом с Любой. Делать это нужно вечером, на ночь. А утром посмотрим, что она выбрала. На одной из бумаг должна быть ее отметина. Жирное или влажное пятно, или еще что-нибудь. Покойники пота не выделяют. А перед тем, как положить бумагу, мы еще раз промоем ее руки уксусом и вытрем их насухо. Согласны?" Володе это не понравилось, он сказал, что не верит в мистику, и предпочел бы решить вопрос разумным рассуждением. А дед Степан неожиданно согласился. "Давайте так и сделаем", сказал он. "Я верю, что она даст мне свой знак".
   Так и сделали. Вырезали две небольших квадратные бумажки из школьной тетради, написали на них два варианта решения этого неожиданного вопроса, и положили их в руки покойнице.
  
   Утром кума Мария пришла рано, в пять часов утра, чтоб посмотреть на ответ Анны. Дед Степан уже не спал, а сидел один во дворе за небольшим низеньким столиком, зябко кутаясь в стеганый ватник. Перед ним стоял нетронутый шкалик с водкой и рядом кусок черного хлеба. "Здравствуй, Маша!" - хрипло поздоровался он. "Пришла посмотреть, что ответила Анюта?" "Да". "Не нужно этого. Бумажки из ее рук я уже вынул. И выбросил. Ничего на них не было". "Не может быть!" - пораженно воскликнула Мария. "Может!" сипло сказал Степан. "Если, конечно, не считать того масляного пятна, которое ты сама устроила перед тем, как положить бумажки в руки". "Так ты заметил!" разочаровано пробормотала Мария. - "Прости меня, Степушка, я хотела как лучше". "Заметил. Но разоблачать тебя и устраивать публичные истерики я не буду. Не время. Ты и меня пойми - я ж не по дури своей так хотел, с Любой ее похоронить - мне тоже хотелось сделать как лучше. Но я вижу, что большинство против. И брат Анны с Федорой, и Сухов, и женщины. И дети ее, которые сегодня приедут, тоже наверно, хотят, чтобы мать лежала рядом с отцом. Даже моя невестка стала меня вчера вечером отговаривать. Ты, говорит, папа, подумай, как ты дальше жить будешь. Один ты не проживешь, вот лето закончится и придется забирать тебя к нам в Киев. А годы твои какие? Тебе уже почти девяносто. Доживешь ли ты до следующего лета, чтоб снова сюда приехать? Вот помрешь в Киеве, и придется тебя там и похоронить. Что ж мы тебя сюда везти будем, зимой могилу здесь копать? И что получится? Что ты будешь в Киеве лежать, а они обе здесь, рядом. Чужие друг другу. И Иван один, как сирота неприкаянная. И как ее детям на могилу ходить? Сначала к отцу, а потом к матери? Подумай, отец, правильно ли ты поступаешь?" "Как хорошо ты говоришь на этот раз, Степа ...", только и сказала ему Мария, и у нее на глазах выступили слезы. "Вот я и подумал. Давай, я скажу всем, что мне приснился сон. Что явилась мне во сне Анюта и сказала - похороните меня возле Ивана, там хочу лежать. Его я любила больше всего на свете. С тобой, Степа, я жила тридцать лет, я к тебе хорошо отношусь, но любила я одного Ивана".
  
   Последним из детей приехал сын Анны, который жил дальше всех, в Москве. Он знал о том, что в этом году что-то должно произойти. Когда он проездом оказался в знаменитом храме Покрова на Нерли, он зашел в здание храма, купил там две свечки, и хотел поставить их "во здравие". Но первая свеча гасла дважды, пока он ее все-таки поставил. И понял он тогда, что это Знак.
  
   Сын приехал в одиннадцать часов, за два часа до похорон. Как раз в это время подошел местный батюшка и началось отпевание. А землекопы отправились копать могилу в девять, рядом с Ивановой. Когда процессия двинулась на кладбище, там все уже было готово.
  
   Остается только добавить напоследок, что номер могилы Анны по тому сектору кладбища, где она расположилась, был 76. Наверное, это было просто случайное совпадение, каких много бывает в нашей сложной и непредсказуемой жизни.
  
   12.12.2007
  
   На златом крыльце сидели...
   1.
   В конце августа на дачу к старикам Тихомировым прибыли гости, дочь Наташа с зятем и внук Ромуальд, двадцатилетний молодой человек. Поэтому на даче был обычный в таких случаях переполох.
   - Ромчик! Принимай матрасы! - весело кричала хозяйка Евгения внуку со второго этажа.
   - Ловлю! - бойко отзывался тот с первого и подбегал к крутой лестнице.
   - А теперь одеяла и подушки! - снова деловито доносилось сверху.
   - Принимаю! - энергично раздавалось снизу.
  
   Приехавшая дочь сразу подпоясалась клетчатым передником и ушла на веранду греметь посудой, зять вышел в сад, посмотреть, что там нынче произрастает и плодоносит, а дед, Артемий Николаевич, старался в меру своих сил быть полезным. Он уже несколько лет страдал болезнью Паркинсона, поэтому руки-ноги его не всегда слушались. Особенно сложным для него было движение разворота на месте, на это обычно уходило несколько секунд. Даже просто посторониться быстро он не мог. В тесных коридорчиках дачи он представлял собой неспешно перемещающуюся шоркающую пробку. Но сообразительный Роман нашел простой выход из этого положения. Он подходил к деду, говорил ему "Деда, я тебя переставлю!" и переставлял легкого сухонького деда на свободное место. Дед ворчал, что с ним обращаются, как со стулом, но ворчал добродушно. Деваться было некуда, и дела свои делать было надо. А делать ему нужно было много чего. Например, достать из заветных пыльных углов прошлогоднее смородиновое вино к ужину, вынуть из погреба соленья, прислушаться к очередным новостям из радио на веранде... Поэтому он, как отважный муравей, двигался сообразно своим очередным целям, его переставляли на свободное пространство, задвигали матрасами, он терпеливо и без скандала ждал освобождения и двигался дальше.
   Его жена, командовавшая на втором этаже, была помоложе и побойчее. Ей было всего семьдесят семь против дедовых осьмидесяти. Она по-прежнему делала все работы по дому, но быстро уставала. Десять минут работы требовали последующей релаксации размером в полчаса отдыха. На этот раз она спустилась отдыхать к дочери на веранду.
  
   На веранде стоял простой обеденный стол, отдельный столик с двух-конфорочной газовой плитой и древний буфет, полный старой посуды. Старый не значит плохой, с вещами это бывает как раз наоборот. Вот есть там, например, три тарелочки из саксонского сервиза. На тарелочках маленькие пухлые немецкие девочки и мальчики в национальных одеждах. Девочки с оттопыренными мизинчиками кокетничают перед мальчиками то на мосту, то под ивой, то у веселого пряничного домика. Тарелок было четыре, да одну Ромчик разбил, когда был маленький. Тарелочки подарила одна старая еврейка, Белла Соломоновна, когда уезжала в Израиль к детям. Это был подарок за хорошее лечение - бабушка Женя в свое время была хорошим кардиологом. Или взять сахарницу - тоже штука не простая, английская. Изящная вещица, от зам. директора Турыкина за диагноз, который спас ему жизнь. Да и сам буфетик интересный, с разнообразными скруглениями и витражными стеклами, которых уже не увидишь в современной мебели. Как играет на этих стеклах заходящее вечернее солнце! Как оно при этом разлагается в радугу и несколько минут ползет по противоположной стенке! Это всегда была вечерняя поэма света.
   Веранда и кухня, в ней размещающаяся, были средоточием здешней дачной жизни. По вечерам здесь резались в домино, слушали радио, "Эхо Москвы" или "Маяк", и водили известные "кухонные" разговоры - те самые, которые только на кухнях и ведутся. На стене между дверью и окном на веранде висела репродукция картины "Вечная Русь" Ильи Глазунова. Она появилась здесь еще тогда, когда в Нижнем была выставка Глазунова с этой картиной. За это время репродукция выцвела. Особенно почему-то выгорел золотистый цвет, которым было напечатано и название картины. Неверное золото подвело человечество и на этот раз. И прочесть его можно было только под определенным углом зрения, точно зная то место, где оно напечатано. Но сонм российских святых по-прежнему с тревогой и надеждой пристально вглядывался со стены веранды в окружающую живую жизнь. И, увы! - всем, видевшим эту картину много лет, казалось, что взгляды эти становились с каждым годом все печальнее и суровее.
  
   Через некоторое время дед завершил те свои дела, которые он считал необходимыми, и устало присел на ступеньки деревянного крыльца.
  
   Если крыльцо дачного дома выходит на запад, и не застят его безобразные высотные городские строения или помпезные сооружения соседей по садоводческому кооперативу, то нет ничего приятнее, чем сидеть на этом крыльце теплым летним вечером, когда оно освещено мягким закатным золотом.
   Вот прошагало бодрое летнее утро, исчез в неверном мареве жаркий томительный полдень, и тихо подступил вечер. Дневная жара пошла на убыль, и в воздухе разлита благостная вечерняя прохлада. В траве яростно стрекочут кузнечики. Откуда-то тянет будоражащим дымком костра. Сочно пахнет растущим у крыльца укропом. На веранде хрипловато бубнит перебинтованное синей изолентой радио. Из полураскрытых окон слышно, как женщины гремят сковородками и приступают к приготовлению ужина. И так приятно сидеть на широких, теплых половицах крыльца, вдыхать эти запахи, слушать эти шумы, обозревать окрестные виды - и наслаждаться всем этим, этой полевой роскошью разнотравья простой жизни. И нет ничего лучше этих тихих вечерних минут, когда вселенский покой разливается от уставшего солнца по всем далям уходящей в тень земли и ласковым теплом угасающего дня прикасается ко всему сущему и согревает души.
  
   Артемий Николаевич знал это. Он, наслаждаясь, сидел на уютных ступеньках дачного крыльца и прислушивался к радио. Там как раз передавали очередные часовые новости. Как и все пожилые люди, он очень чувствительно относился к новостям. Каждый раз после прослушивания новостей он негодующе говорил, что больше не будет их слушать, потому что "они там все врут", но каждый раз слушал их снова, кричал при этом на всех сакраментальное - да тише вы!, все надеялся на перемены к лучшему. А их все не было. Он не раз говорил жене, что для него происходящее сегодня в стране - это как сон. У него было постоянное ощущение того, что однажды утром трижды пропоют петухи, страна проснется, и все вернется на свои привычные места, а вся нечисть исчезнет, как она исчезала поутру в повести Гоголя "Вий". Но он просыпался в очередное утро, и каждый раз с удивлением обнаруживал, что нечистая сила пока никуда не пропала, а по-прежнему правит свой сатанинский бал.
   - Я сегодня, - рассказывал он утром жене, - встал до петухов. Вышел на улицу до ветру - а там тени по саду скачут, словно у них шабаш. На меня никакого внимания. Конечно, я старик, что я могу с ними сделать? А так взял бы дубину и погонял бы их хорошенько.
   - И что ты выдумываешь всякую чертовщину! - возмутилась она. - Не было там никакого шабаша. Просто ветер раскачивал деревья. И не мудри - то, что было, уже не вернется.
  
   Вечернее радио сообщало подробности в расследовании взрыва поезда Москва-Петербург "Невский экспресс", о том, что у предприятий не хватает денег выплачивать зарплату, и что вернувшийся из отпуска президент Путин сурово отчитал министра экономического развития Грефа за провалы экономики на Камчатке.
  
   - Плохи дела! - раздраженно сказал дед сам себе. - Плохо так, что дальше некуда. Снова им зарплату нечем платить! Пенсии вроде бы и повышают, но инфляция все съедает. Недаром сегодня утром тени по саду скакали.
  
   Радио в это время сообщило об очередном случае дедовщины в армии. На космодроме Плисецк два пьяных офицера до смерти забили безответного солдата. Велели ему сбегать за сигаретами, а у него денег не оказалось.
  
   - Ну, вот! - снова огорчился дед. - И здесь бесы правят. Они и армию развалили окончательно. Потому что если это не бесы - тогда что это? Если в армии порядка нет, то как же ему быть где-нибудь в другом месте? И это ведь не где-нибудь в Зачухонске, о котором никто знать не знает, а на космодроме, где дисциплина должна быть идеальной! Бесам плевать на страну, им все равно, где делать бизнес. Для них страна - это место, где валяются полезные ископаемые. А живут они где-то совсем в другом месте, в Европе. В Женеве или в Лондоне. Потому что там и жить комфортнее, и детей они там обучают. А на жизнь им хватает. Кто же будет страну защищать?
   - Да кому мы нужны, чтоб на нас нападать? - снисходительно заметил внук, выскочивший откуда-то из недр дома и хищно поглядывавший на висящие в саду яблоки. - Америка и Европа и так живут намного лучше нас. Им свое спокойствие дороже.
   - Мы-то сами никому не нужны, - начал терпеливо объяснять ему дед, - наша земля нужна, ее богатства. Потому они и живут лучше нас, что все время грабят других. Раньше у них были колонии и они брали почти даром там все, что им нужно. Теперь они грабят нас экономически, продавая нам подороже и желая покупать у нас подешевле. Да и мы сами пригодимся в качестве дешевой рабочей силы.
   Внук за это время успел сделать несколько шагов к яблоне, подобрать под ней пригоршню битых ветром яблок и вернуться к крыльцу.
   - Так эти богатства все равно не у нас, а у богатеев. Чего их защищать? Поэтому и армия нам не нужна, только пограничники и небольшие силы быстрого реагирования для погашения внутренних конфликтов типа Чечни.
   Дед начал закипать.
   - Защищать нужно не их, а Родину, как ты этого не понимаешь? Богатые сегодня есть, а завтра их нет, только Родину обратно не вернешь, если потеряешь. Вот Аляску продали - и с концами. А не будет земли - пропадет народ. И не будет больше великого русского народа.
   - А что же тогда будет вместо него? - как-то беззаботно спросил внук. И именно она, эта легковесная беззаботность в таком важном вопросе больше всего бесила деда.
   - А вместо него будет что-то другое. Сибирь заселят китайцы, они давно ключики к ней подбирают. А европейскую часть России поделят на небольшие куски, сравнимые со средней европейской страной. И каждый такой кусок станет жить своей независимой жизнью. Снова на северо-западе появятся земли Великого Новгорода, центральная часть останется за Москвой, а на юге появится новое княжество, или как бишь его - каганат. Каганат Тьмутараканский, со столицей в городе Сочи. В Казани снова воцарится Золотая Орда, а в Астрахани восстанет из исторического праха Астраханское царство.
   - А наш Нижний?
   - А Нижний будет стоять, как и раньше, на границе московского княжества с востока, охранять его от злых соседей, казанских и астраханских, как в старые времена.
   - Ох, деда, ты и фантазер! Прошли уже времена феодальной усобицы, на дворе XXI век!
   - Век-то XXI, да люди те же. Меняется только техника, а люди остаются такими же, как и 2000 лет назад - такими же алчными и вероломными. Так что распад страны - это очень даже возможный вариант, особенно если нам будут сильно в этом помогать. Вон на Западе уже раздаются голоса, что у России слишком много земли и богатств для одной страны. Надо бы, говорят, поделиться Сибирью!
   Он сделал многозначительную паузу, ожидая, что скажет внук. Но тот уже куда-то умчался по своим молодым делам. Дед обескуражено махнул рукой, произнес неопределенное "А-а, ну их всех!" и неторопливо двинулся к "баркасику". Так он называл невзрачное нужное сооружение, стоявшее в дальнем углу участка. Строение было деревянное, и во время весенних затоплений участка разливающейся Волгой оно становилось плавучим, пока его не поставили на крепкий якорь - кусок тяжелой рельсы.
  
   Солнце зашло. Наступали сумерки. И в воздухе появилась темная синева сгущающейся над землею ночи... А дальше... А дальше становилось еще интереснее. На медленно темнеющем летнем небе начинают зажигаться звезды. Сначала одиночные, будто бы случайные. Затем начинает проявляться то, что они не одиноки, эти звезды. Что они - только главы больших семейств. Вот латинской буквой W полетел над головой Лебедь, вот сверкающим ковшом повисла Большая Медведица, вон поскакал Кентавр. Мифы оживают и опускаются на землю... Можно ли тут заснуть?
   - И что ты тут делаешь? - спросила мужа неожиданно вынырнувшая из дома в темноту Евгения. - Стоишь здесь перед крыльцом в темени, я чуть о тебя не убилась.
   - Да вот, звезды разглядываю... Красиво...
   - Нашел время! Баиньки давно пора. Звезд что ли еще не насмотрелся за свою жизнь?
   - А когда ж их и рассматривать, если не сейчас? Спать мы еще успеем, скоро у нас будет много времени для этого... А звезды - они все время разные, они не могут надоесть... Они завораживают своей загадочностью. Может быть, нас тянет к ним потому, что наши предки оттуда?
   - О-о, завернул, мечтатель ты наш! А что если все гораздо проще: где-то там находится тот, кто все это создал, и нас тянет к нему, как тянет ребенка к своему отцу?
   - И это может быть. Но все равно почему-то грустно... Когда смотришь на это ночное небо, больше чувствуешь его бесконечность. В дневном небе нет масштаба, а здесь его задают звезды, как маячки в темном ночном море. И ты понимаешь, что Земля - это всего лишь крохотный кораблик, несущийся в бескрайнем небесном океане... А уж мы-то и вовсе на нем песчинки...
   - Ну, вот оно и хорошо! Вот ты налюбовался звездами, нафилософствовался, и теперь пошли спать, я за тебя волнуюсь. В нашем возрасте, как в детстве, нужно больше времени для восстановления сил.
   - Пошли... Хотя ты знаешь, как я отношусь ко сну. Сон - это временная смерть...
   - Что ж? Теперь и не спать вовсе?
  
   2.
   По утрам дед любил постоять на "капитанском мостике", то есть на балконе, с которого открывался широкий вид на все окрестные сады вплоть до Волги. Саму Волгу, правда, было отсюда не видать, но она угадывалась в ясную погоду среди далеких зеленых складок местности. До нее было километра четыре по прямой. А "капитанским мостиком" балкон дед называл по той же причине, что и свою комнату "кубриком". Он в свое время отслужил во флоте три года, и сочная морская терминология прочно въелась в его речь, как татуировка якоря в его кожу на левом запястье. Компас он называл, естественно, "компа'сом", кухню "камбузом", и только "баркасик" избежал общей участи быть названным точно по морскому.
   Пожилые люди обычно рано ложатся - потому что быстрее устают, и рано встают утром - потому что разные мысли дольше спать не дают. И главная из них такая - все ли успел сделать перед тем, как оставить жизнь земную? Летом дед просыпался не позже пяти часов утра и выходил на балкон. Обозревал окрестности, смотрел погоду на день, и прислушивался к запахам. Утренние запахи совсем не то, что вечерние. Вечерние запахи густые и стелющиеся, настоянные ароматами прошедшего дня. А утренние - тонкие, воспаряющие, возносящиеся от оживающей утром Земли к небу, как светлая молитва о начале дня. Обычно более резко пахло от стоящего во дворе умывальника, от дома, от самой земли. От умывальника пахло мыльными пузырями детства, от веранды веяло кислым запахом отсыревших за ночь досок, от земли тянуло влажной тяжестью, этот запах был самый слышимый и самый сложный.
   И иногда - это было далеко не всегда, а достаточно редко - можно было уловить тонкий запах, похожий на запах месячного младенца. Его редко можно было услышать, этот запах, потому что он был слишком тонок, слишком хрупок, и обычно забивался более грубыми. Этот нежный запах младенца дед про себя называл запахом утреннего неба. Неизвестно откуда он брался и от чего мог исходить. Он появлялся на короткое время после восхода солнца, если его не забивало что-то более сильное, и исчезал, едва солнце начинало прогревать землю. Чуть медовый, нежно молочный, с легкими оттенками запаха вымытой росой зелени. В нем было ощущение первозданной чистоты и свежести, каких уже и не бывает в наше индустриальное время. В нем был запах тех эпох, когда на земле еще не было людей.
  
   Сегодня утром дед не услышал знакомого желанного запаха. После того, как сосед справа Яков Ильич ушел из жизни, его участок оказался заброшенным. Дети давно уехали в столицу, а жена Якова, Тамара Никитична, уже была очень плоха, и с весны не появлялась здесь. Яблоки убирать стало некому. Они падали под деревья и раскатывались по всему участку. И бражный запах яблочного разложения, приносимый от соседского участка утренним зефиром, перебивал все остальное.
   Поэтому огорченный дед ушел с балкона, и появился на нем уже только после завтрака, когда все разошлись по своим делам. Перед домом со стороны сада рос куст сирени. К концу августа он, конечно, давно отцвел и теперь только вяло шевелил своими глянцевыми темно-зелеными листьями. Дед долго рассматривал его ветви и листья сверху и сказал никому, бормоча вслух:
   - Стоит мне только взглянуть на него, и я слышу его запах, я вижу, как он цветет. Я будто возвращаюсь на два месяца назад. И вообще я перестал видеть предметы такими, какими они есть. Я их вижу такими, какими они мне помнятся. Реальность и память уже мешаются в моем сознании. Интересно - это я уже смотрю в ту долину, где буду потом пребывать вечно? Ведь раньше со мной такого не было. Значит, это виновата старость. Жень, а Жень!
   - Чего тебе, непоседа? - откликнулась жена от порога, рядом с которым она возилась с кустом королевской розы. Она была в запачканном переднике, в красных садовых перчатках, с желтой огородной лопаткой в правой руке.
   - А подойди к сиреневому кусту!
   - Что случилось? Не видишь - я занята с розовым кустом?
   - Бросай свою чудесную розу и иди сюда, тут дела поважнее есть!
   Евгения, чертыхаясь и отряхивая землю с перчаток, пошла к кусту сирени.
   - Ну, и что тут у тебя стряслось? - спросила она, глядя на супруга снизу вверх.
   - Видишь - вот стоит куст сирени?
   - Ну, вижу. И чего в нем такого интересного? Хочешь посоветоваться - не пора ли его вырубать? Не надо, пусть стоит. Он цветет неделю в году, но для меня это все равно большая радость.
   - А запах сирени слышишь?
   - Сейчас? Да ты что, Тёма, окстись! Она ведь отцвела три месяца назад, какие тут могут быть запахи? В воздухе несет навозом, потому что я его под кусты разложила. И еще чем-то пахнет - не пойму! - ага! - пахнет мокрым гниющим деревом. Это наша тепличка благоухает. Вот ее бы пора и под снос, а то скоро она сама упадет нам на голову.
   - А я слышу, причем довольно отчетливо. Только гляну на куст сирени - так и слышу этот запах. Думал, старческое это. Вот и позвал тебя для эксперимента.
   - Это точно старческое, но только у тебя одного. Старческий маразм тебя одолевает, дорогой ты мой. Не обращай внимания.
   - Да я и не волнуюсь. Это скоро пройдет. Как и все остальное, впрочем...
   - Прекрати плакать!
   - Что ты! Как можно! Сегодня утром был такой красивый, спокойный восход, об этом и думать не хочется. Нам еще жить и жить!
   - То-то! Ладно, ну тебя. Лучше пойду с Розалией Ивановной позанимаюсь. Или нет! Мне в голову пришла одна идея: тепличку эту надо снести сегодня. У нас сейчас пара крепких мужичков в гостях, вот им-то я и поручу это славное дело.
   Она подошла к дому и крикнула в двери:
   - Эй, робяты! Ромчик!
  
   Далее указанным выше лицам последовала команда снести старую теплицу так скоро, как это возможно. Что ж? Ломать - не строить. Ломать всегда веселее. Потому что быстро виден результат. Когда строишь - можно полгода грязь под землей месить, воздвигая фундамент, - а видимого результата не будет. А здесь взял топор с гвоздодером - и вперед! К тому же зятю не терпелось сделать что-нибудь полезное в этот приезд.
   - Все имеет свой конец! - печально произнес дед с балкона, глядя, как быстро рушится это легкое временное сооружение. Тепличка стояла 20 лет, и ему было жаль ее. Привычный многолетний пейзаж перед балконом менялся, и неизвестно, было ли это к лучшему.
   - К лучшему, к лучшему! - сказала ему над ухом Евгения, которая тихо подошла сзади. - Все равно нам она уже не нужна. У меня нет больше сил за ней ухаживать. Закончились!
   - Я вслух начал говорить? - изумленно спросил дед.
   - Нет. Но мне этого уже давно не надо. Я и так знаю, о чем ты думаешь. За долгое время нашей общей с тобой жизни мы превратились почти что в кентавра. Что знаешь и чувствуешь ты - то знаю и чувствую я. Мы с тобой переплелись мыслями, как ветки соседних деревьев. Вот только своей памятью на запахи ты стал меня пугать последнее время...
  
   Неожиданно с переулка засигналила незнакомая машина, требуя внимания хозяев. Евгения заспешила вниз. Выяснилось, что это приехала бригада бурильщиков. Дело было, видите ли, в том, что до сих пор в качестве источника воды на даче служил так называемый "качок". Примерно тридцать лет назад перед крыльцом пробурили землю, вставили туда трубу и увенчали это громоздкой конструкцией в виде рычажного насоса с длинной металлической трубой в качестве ручки. За истекшие 30 лет конструкция изрядно заржавела и стала томительно скрипучей, воды она добывала все меньше и меньше, а в последнее время и вовсе отказалась выдавать ее на поверхность. А без воды, как известно, никакой жизни нет. Ни жильцам, ни растениям.
   И вот Евгения увидела на столбе объявление о том, что некие молодцы бурят скважины и устанавливают на них насосы, позвонила, и пригласила их на работы. Вот они и приехали. Она специально приурочила время их появления к приезду гостей, чтоб за рабочими было кому наблюдать помимо деда и помочь, если понадобиться.
   Рабочие приехали на небольшом японском джипике "Судзуки" с прицепом. В прицепе были разного диаметра пластиковые трубы и прочие необходимые инструменты. Один из приезжих, судя по всему, бригадир, энергично прошел на участок, уточнил диспозицию, и рабочие начали доставать из кузова прицепа элементы ручной буровой установки.
  
   Евгения не могла нарадоваться - день складывался удачно. Все на участке шумело и перестраивалось. В центре участка продолжался разбор старой теплицы, а в пяти метрах от крыльца рабочие бурили новую скважину. Дед сидел на крыльце и вникал во все детали бурения. Выяснилось, что бурить надо метров восемь. И старая скважина была этой глубины, и на соседних участках им приходилось бурить - то же самое. Поэтому все было предельно ясно: бурение скважины буром с составным стержнем, прокладка в отверстие сочлененной пластиковой трубы, а наверху немецкий насос. Кнопочку нажал - пошла струя воды толщиной с руку. И больше никаких упражнений со ржавым "качком".
  
   О том, что "упражнений" больше не будет, дед даже слегка сожалел, потому что для него это была хорошая гимнастика его увядающих мышц. А вот насос он посмотрел очень внимательно. Насос немецкий, хороший. Но заинтересовал он деда потому, что как легко ставился, так и легко снимался. Что из этого следует? Правильно. Любой охотник может ночью его легко снять и унести. А новый насос стоит ровно дедову пенсию. Поэтому дед дотошно изучил, как его ставить и снимать. Что делать? Легких к жизни граждан у нас еще очень много.
  
   Когда рабочие через несколько часов уехали, по случаю столь капитальных перестроек на территории дачи решено было выпить. Иначе все построенное рассохнется и поржавеет, а от разобранной теплички тоже проку не будет. Дед достал из своих заветных запасов наливку из смородины. Зять предлагал выпить привезенной отборной водочки, но решили, что в обед водка, даже самая распрекрасная, - это тяжеловато. А вот наливочка - в самый раз! Пыльная бутылка наливки в литровой таре из-под датского спирта "Рояль" была извлечена из тайника в стене дома, добросовестно заколоченного вагонкой.
   - А иначе, - объяснял дед столь суровые меры защиты собственности, - найдут и стащат. Охраны здесь никакой нет, и в домик за зиму залезают несколько раз. Сначала стащили все, что было из алюминия и меди, затем какие нашли инструменты, теперь волокут вообще все, что оставим - ведра, лопаты, старые резиновые сапоги. - И добавил, улыбаясь: - Вот только наш холодильник "ЗИЛ" не берут. Ему 50 лет, и у воришек нет желания тащить эту рухлядь. К тому же он и громоздкий и тяжелый. Как говорится, визгу много, а шерсти мало. Но он работает до сих пор, как зверь! Так что здесь он на месте.
   Наливочка оказалась отменная. Тягучая и терпкая, она совершенно забирала ноги, и они отказывались идти куда бы то ни было. Все так и остались сидеть за столом еще некоторое время.
   - Жалко кости выбрасывать - сказала Евгения, глядя на обеденные остатки. - Посмотрите, какие они вкусные, сахарные. Раньше мы их Рексу носили, а теперь некому...
   - А что - Рекс умер? - спросил Ромчик. Он знал Рекса. Это был добродушный громадный пес, кавказская овчарка, который неизменно приветствовал всех, проходящих по дачной улочке, дружелюбным лаем. Но если дело касалось зашиты хозяйского дома, то с ним лучше было не спорить.
   - Умер не Рекс, а его хозяин, Игорь Петрович, - объяснила Евгения. - И молодой еще был, всего 58 лет. Долго был без работы, переживал - вот и помер. Инфаркт. Не нужны сегодня стране хорошие конструктора. Он раньше в Сормове работал, проектировал суда на воздушных крыльях. А хозяина не стало - и Рекс куда-то пропал. Некому за ним стало глядеть. И домик Петровича тоже стоит без призора, ветшает и разрушается.
   - И у Тихона Демьяновича на участке давно никого не видно, - вспомнила Наталья.
   - Да, так уж у них получилось, - грустно сказала Евгения. - Тихон сам по дурости пропал: выпил лишнего и заснул на диване с сигаретой, угорел. Дочь их Татьяна, с которой ты, Наташа, здесь в детстве время проводила, вышла замуж за офицера и уехала с ним на Дальний Восток. А больше там и некому... И Белая Жопа тоже этой весной помер - веселый был мужик.
   - Это у него фамилия такая? - живо заинтересовался Ромчик.
   - Да не помню я его фамилию! - раздраженно ответила Евгения. - Лет 20 назад перепачкал он свои штаны в белую краску, а они были еще крепкие, выбросить жалко. Вот он и сделал их рабочими и ходил мимо нашего дома в этих штанах несколько лет. Я даже имя его не помню, кажется, Васильич. Как назвали мы его между собой Белой Жопой, так с тех пор и пошло... И это еще не все. Через три дома у нас Ленин живет, не Владимир Ильич, а потому что жена у него Лена.
   - Весело тут у вас! - засмеялся Ромчик.
   - Не так весело, как сами себя веселим, - уточнил дед. - Мы люди простые...
  
   Деловая Евгения в это время осматривала кухню и вспомнила еще одно дело.
   - Тёма! На кухне газ закончился, замени баллон!
   - Давайте я заменю, - бодро вызвался Ромчик, - а деда пусть отдыхает.
   - Замена баллона с газом - дело серьезное, - сказал дед, неуклюже поднимаясь со стула - это всегда было моим делом. А помогать мне не надо, оно не такое уж трудоемкое. К тому же мне нужно постоянно подтверждать свою "форму". Ты уедешь, а кому-то это все равно нужно делать.
   - Если ты не сможешь - тогда бабушка будет заменять, вон она какая шустрая! - весело сказал Ромчик.
   - Бабушке электричество, газ и воду доверять нельзя! - категорично сказал дед. - Не женское это дело. Потому что женщины по жизни рассеянные. Начнут что-то делать - а тут подружка по переулку прошла, окликнула. И пошел разговор у забора! А Дело забыто. И хорошо, если на кухне только картошка подгорит. А если газ плохо включен? Тогда беда!
   Рассуждая таким образом, он подошел к закрытому столику под зеркалом и вытащил оттуда полный 5-литровый баллон. Вытащил, взял баллон двумя руками и попытался распрямиться. Но руки баллон не удержали, и он уронил его себе на левую ногу.
   - Ну вот..., - растерянно сказал он, - неожиданная производственная травма.
   - Я же говорил! - подскочил к нему Ромчик. Он подхватил баллон и понес устанавливать его к газовой плите. Евгения заохала, присела над дедовой ногой.
   - Ну-ка, давай посмотрим, насколько это серьезно... Попробуй наступить...
   Дед попробовал осторожно наступить на травмированную ногу.
   - Больно!
   Ему пододвинули стул, усадили. Евгения сняла носок с ноги.
   - Ничего страшного, но будешь недельку прихрамывать.
   - Почему так долго?
   - Потому что годы наши уже не молодые, Тёма. Это у Ромчика такая ссадина за день заживет, и на следующий день он о ней уже и не вспомнит. А у нас дело другое... Обмен веществ у нас уже не тот, что давеча...
  
   Вечером Артемий Николаевич, как обычно, примостился на крыльце слушать радио. На этот раз оно сообщало о кознях президентов Ющенко и Саакашвили. Никак они не хотят покупать сибирский газ по тем грабительским ценам, которые требовал от них Газпром... Проходящая мимо Евгения позавидовала тому, как он уютно устроился на ступеньках, и пристроилась к нему. Крылечко было маленьким, поэтому Ромчик, вылетая из дома, едва их не сшиб обоих.
   - Осади своих коней, оглашенный! - крикнула ему Евгения. - Зашибешь!
   Ромчик уже от калитки оглянулся на тот переполох, который он устроил, и умилился увиденной картинке. На освещенном вечерним солнцем крылечке сидели два старичка, как два голубка. И у него мимовольно вырвалось:
   - На златом крыльце сидели!....
   - Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной... - подхватила известную считалочку Евгения.
   - А потом настала революция, - перебил ее выглянувший в дверь веранды зять, - и сапожник с портным на пару казнили тех четверых. Они хотели отобрать у них корону. Они думали, что в короне вся сила, что стоит только ее надеть - как сразу станешь богатым, будешь спать на белых простынях и есть на серебряных блюдах. А оно оказалось совсем не так...
   - А что не так? - заинтересованно спросил Ромчик.
   - А оказалось, что для того, чтобы быть королем, одной короны мало, для этого нужна еще и кровь. Она должна быть голубой. Ну, в переносном, конечно, смысле. И должен быть кто-то, кто будет стирать эти белые простыни и готовить то, что подают на серебряных блюдах...
   - Какая грустная история! - вздохнув, сказала Евгения. - Уж лучше бы ты что-то другое сочинил, повеселее.
   - Она еще грустнее из-за того, что и монархов убили, и своего не получили. А повеселее можно, - покладисто согласился зять, - но тогда придется изменить список сидящих на златом крыльце. Потому что если его не менять, то дело закончится именно так, как я вам и рассказал. Можно сложить, например, такую считалочку: на златом крыльце сидели царь с царицей и король с королицей...
   - Королица - такого слова нет!...
   - Хорошо, скажем это по-другому. На златом крыльце сидели царь с царицей, из-за крыльца через их плечи выглядывал молодой король - это я, а юный королевич оседлал своего верного коня и собрался мчаться в луга, показать там всем свою удаль молодецкую...
   - А зачем они на крыльце сидели, все эти короли? - спросил Ромчик.
   Евгения заметила рассудительно:
   - Судя по составу тех, кто сидел, царь и король хотели одеть и обуть своих отпрысков перед каким-то важным событием, возможно перед свадьбой. А дальше нас спрашивают: "Ты кто будешь такой?" Вопрос не такой простой, как кажется...
   - На крыльце, - тихо ответил Ромчик, - всегда сидят или короли или старики. Короли там высматривают невест для своих сыновей, а старики... А старики просто любуются уходящим днем, потому что у них каждый день как последний. Крыльцо - это для них не просто крыльцо, это начало моста перехода в Вечность...
   - Ты красиво сказал, - тихо произнесла Евгения. - Хоть и годами не старый, а все понимаешь.
  
   3.
   На следующий день было решено съездить на Волгу. Артемий Николаевич в связи с трудностями своего перемещения на дальние расстояния не был на Волге уже лет десять. Свой старый "Москвич" он давно продал, а пешком - пешком для него стало далеко. С каждым годом он физически ощущал, как его жизненное пространство сокращается, словно шагреневая кожа. Сначала он перестал ездить в Москву к дочери, затем перестал выезжать далеко в город, потом прекратил свои прогулки к Волге. А ведь как он любил ее! Все его детство прошло на Волге. Он неоднократно переплывал ее поперек, на что может отважиться, прямо скажем, не каждый. Он, пока был здоров, регулярно ходил и ездил на Волгу рыбачить.
   Приехавший на автомобиле зять знал об этом. И предложил поехать на реку всем семейством. "Это будет Тёмочке бальзам на душу", - радостно откликнулась Евгения. "Не знаю, как насчет бальзама", - пробормотал Артемий Николаевич, - "Но я поеду с удовольствием. Давно хочется там побывать, посмотреть - как оно там теперь". На том и порешили. Поехали впятером. Десять километров по кривой дороге и буеракам, полчаса в пути - и вот они на месте. Слева - заросший кустарником песчаный бугор высокого берега, справа широкие песчаные дюны на сто метров, вплоть до самой реки.
  
   Вышли из машины, расположились на песке под ивовыми кустами, расстелили покрывало. Дед с любопытством разглядывал знакомые берега. И вот, наконец, она перед ним, Волга! Здесь, перед Нижним, она была шириной метров 600. Высокие берега ее не изменились. Контуры песчаных линий на просторном низком берегу были другие, но они значительно меняются даже в течение дня. Волга была такой же, какой он ее помнил, но вместе с тем было ощущение чего-то непривычного. Через несколько секунд он понял, что это было за чувство. Раньше она никогда не выглядела такой пустынной. Она всегда была шумной, звучной, наполненной судами, лодками, рыбаками и отдыхающими.
   В былое время "Ракеты" и "Метеоры" пролетали по ней каждые 20-30 минут. Это был самый быстрый и удобный вид транспорта между близлежащими городами. Это было красиво - летящее над водами судно, пенный бурун под ним, шумная волна в берега. Каждый час в одну или другую сторону по Волге празднично шествовал многопалубный туристический красавец, источающий вокруг волны увеселительного отдыха. Баржи разных мастей утюжили воды реки подобно грузовым автомобилям на шоссе. На этом месте, с которого он сейчас смотрел, днем на реке всегда были видны три-четыре корабля, плывущие в разные стороны. Но времена изменились. Практически все "Ракеты" продали на металлолом в Китай, туристические суда поставили на якорь в качестве плавучих ресторанов, а сухогрузы большей частью арендовали в разные страны. Даже рыбаков почему-то было мало.
   Вид Волги изменился, но сама она осталась прежней. Одинокая самоходная баржа, поднимавшаяся по ней против течения, с тяжелым рокотом преодолевала напор встречного течения, почти оставаясь на месте. Волга по-прежнему несла свои воды широко и мощно, как и положено великой державной реке. Пока будет Волга - будет и Россия!
   - Ну, и как Волга? - спросил его зять.
   - Когда я ходил на Волгу - она была чище... - тихо сказал дед.
   - Понятное дело! - сказал внук. - Десять лет назад пластиковых бутылок еще не было. - И добавил увереннее. - По крайней мере, в таких количествах. А они и есть главный мусор. Бумага за зиму сгниет и исчезнет, а пластик вечный. Видите, сколько бутылок раскидано по песку?
   - И машин на берегах стало больше, - грустно добавил дед. - Ну, пойдем искупаемся, что ли, водичку испробуем!
  
   День выдался жаркий. Все дружно бросились переодеваться и - к воде. На Артемия Николаевича было приятно посмотреть - в воде он по-прежнему чувствовал себя уверенно. Мощными гребками он поплыл поперек течения, делая упреждение наискось на снос.
   - Ромчик, плыви вслед, подстрахуй деда на всякий случай! - приказал Роману отец. Тот понимающе кивнул и бросился догонять деда. Да не тут-то было! Расстояние между ними все увеличивалось до тех пор, пока дед, доплыв до середины реки, сам не повернул обратно к берегу.
   - Ну ты, деда, и крендель! - смеялся ему встречающий его Ромчик. - Я тебя спасать поплыл, да догнать не мог. Хорош спасающий!
   Дед плыл к берегу и с удовольствием отфыркивался.
   - Спасать меня еще рано! Как оказалось, руки у меня еще очень ничего. Пальцы уже слушаются плохо, тонкую работу я делать не могу, но руки еще крепкие. И то, что ты меня не догнал - так в этом ничего удивительного нету: я в твоем возрасте был чемпионом завода, имею звание "Мастер спорта СССР". Значок видел?
   - Видел. Но не думал, что у тебя порох еще где-то завалялся...
   - А оказалось, что мы еще ого-го! - радовался дед.
  
   После купания усталый Ромчик бросился загорать на песок, а Артемий Николаевич задумчиво пошел куда-то вдоль берега, посмотреть на реку попристальней. Женщины, искупавшись, принялись приглушенно отгадывать сканворд. Все громкие голоса на некоторое время затихли. Стали слышны тоскливые крики речных чаек над водой и далекий гул от медленно поднимающегося против течения пассажирского трехпалубного теплохода. Оттуда время от времени доносился неразборчивый металлический голос массовика-затейника.
  
   Вскоре из за песчаного бугра послышалось сварливое бормотанье:
   - Опять меня не послушалась, мерзавка такая!
   Разомлевший на песке Ромчик резво вскочил на ноги и увидел лежащего за бугром на боку деда.
   - Кто, деда? Кто тебя не слушает? Бабушка?
   - С ума сошел? Разве я могу бабушку мерзавкой обозвать? Нога моя левая, кто ж еще! Я хотел развернуться, послал левую ногу на поворот, а она осталась на месте, не послушалась. Вот я и упал на ровном месте. Ну, кто она после этого, как не мерзавка?
   - Мерзавка! - согласился внук. - Еще какая мерзавка!
   - Ну, вот, ты меня понимаешь! А бабушка меня не понимает. Говорит, что надо упражнениями каждый день заниматься. Да я и так каждый день хожу целый километр, до магазина и обратно. Разве это не упражнения? Но иногда нога меня не слушается. Месяц назад упал, и не успел руки подставить, сильно колено разбил. Пришлось Женю по мобильнику на помощь вызывать. Женя говорит, что у меня в левой ноге прохождение нервного импульса нарушено. А я так понимаю, что это моя электрическая схема начала сыпаться. Где-то провод перегорел, где-то контакты окислились, вот нервный ток и не проходит. Как бы его туда забраться да почистить там все? А? Не подскажешь? Ты ж физик, в электрике понимать должен.
   - Никак, деда! Тебя на части не разберешь, как автомобиль. Тебе капот не откроешь.
   - Вот и я думаю, что никак. А жаль! Жаль, что у людей нет капота.
  
   Ромчик помог деду подняться, привел его на пляжный бивак. Дед устало опустился на покрывало, выпил холодненького кваса из пластиковой бутылки.
   - Все мы иногда спотыкаемся на дороге жизни, - сказал он, как бы оправдываясь за свое неуклюжее падение. - Главное - держать на ней правильное направление!
   - А какое направление правильное? - спросил Ромчик.
   Дед сказал, задумавшись:
   - Жить надо честно. Правильно - от слова "правда".
   Внук засмеялся.
   - Честно - это значит бедно! А бедно жить не хочется. Вон тебя взять: ты - лауреат Государственной премии, а живешь бедно.
   Дед не согласился:
   - Ну, во-первых, не так уж и бедно, нам с бабушкой хватает. А, во-вторых, тут уж ты сам должен выбирать: либо спать спокойно, либо жить кучеряво. Одно из двух.
   - А совместить это никак нельзя?
   Дед сказал со вздохом:
   - Нельзя. В нашей стране нельзя. Как сказал наш литературный классик - в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань! Не напомнишь, кстати, кто сказал?
   - Кто, кто... Крылов, небось. Он у нас единственный басни писал.
   - Ну, положим, не единственный, но на этот раз ты угадал.
  
   Несмотря на мелкую неприятность с дедом, все вернулись с Волги радостные и возбужденные.
   - Будем надеяться, что эта поездка на Волгу - не последняя, - пообещал зять.
   Артемий Николаевич только хмыкнул.
   - У меня теперь каждый день может быть последним. Впрочем, как и у каждого человека, даже молодого. Эта подружка с косой всегда ходит рядом с нами, с каждым из нас. Но сейчас я уже чувствую ее холодное дыхание. Раньше не чувствовал, а сейчас иногда так холодно становится...
   - И что ты все выдумываешь! - тотчас принялась урезонивать его Евгения. - Ты же знаешь, что это обычный физиологический процесс. У стариков кровь медленнее циркулирует по жилам потому, что из-за отложения солей протоки для крови становятся уже. Поэтому мы в старости так любим погреться на солнышке! А то выдумал... Подружка с косой... холодное дыхание... Прямо ужасы какие-то!
  
   Вечером Артемий Николаевич снова выгревался на теплых ступеньках крыльца и слушал любимое радио. Передача была о жизни пенсионеров в Испании. Оказывается, на Западе человек считается бедным, если его достаток составляет менее 60% от среднего.
   - Смешные люди! - бормотал дед. - 60% - это 400 евро! А у нас только сто, да и то не у всякого. Но, с другой стороны, оно и правильно - мы пенсионеры бедные. На эти деньги не разгуляешься, быть бы живу.
   Ромчик, как обычно, вертелся рядом, слушал дедово бормотанье и думал о чем-то своем. Вдруг он что-то надумал и спросил:
   - Деда, а почему ты бабушку выбрал? Почему именно ее?
   Артемий Николаевич некоторое время думал, тяжело переключаясь с радио на вопрос внука, и ответил:
   - Это очевидно. Потому что она была самая красивая.
   - Так я видел ваши фотки, когда вы были молодые. Она была в круглых очках и с длинной косой. Неужели никого красивее не было?
   - Не было. А тебе что - бабушка твоя не нравится? Длинная коса и круглые очки - тогда это было модно.
   - Нравится, она классная. Мне просто интересно, как люди друг друга выбирают.
   - Как выбирают? Знаешь, какой автомобиль самый лучший?
   - Наверно, Мерседес. Или Опель. А кому-то Тойота нравится, она меньше топлива жрет.
   - Вот видишь! Ты сам и ответил. Самый лучший автомобиль - свой. Никогда не делай так, как советуют тебе другие. Ты их выслушай, но всегда делай по-своему. Потому что они советуют делать так, как удобно им, а тебе нужно твое. Ты выбирай ту девушку, с которой тебе хорошо. Она и есть лучшая для тебя. Мне вот с Женечкой всегда было хорошо. К тому же она врач. В моих годах это очень полезно, когда у тебя есть собственный персональный врач.
   - А, я понял! - захохотал Ромчик. - Ты, деда, хитрый. Она врач, и она тебя теперь лечит. Ты дальновидный.
   - Это хорошо, что она врач. Но не это главное. Главное то, что мне с ней всегда хорошо.
   -Ладно, понял! - энергично сказал Ромчик. - А что, интересно, расскажет нам противоположная сторона?
  
   Оставив деда слушать его радио, он отправился на поиски бабушки. Она сидела в кресле на балконе и читала "прэссу", как она произносила это слово. Прессой была еженедельная газета "Аргументы и Факты" и местная газетка "Сормович". В данную минуту Евгения читала в "АиФ" статью о привидениях. За старым шотландским замком, одиноко стоящем на берегу Северного моря, давно ходила дурная слава...
   - Бабушка! А почему ты деда выбрала?
   Евгения некоторое время думала, наклонив голову набок.
   - Думаешь легко ответить на твой вопрос?
   - Не думаю, что легко, - серьезно ответил Ромчик. - Но ответить можно. Ведь люди как-то друг друга выбирают. Что-то было причиной их выбора...
   Евгения еще некоторое время думала над ответом.
   - Я видела, как он смотрел на меня, вот и выбрала. - И после паузы мечтательно добавила: - Он вскружил мне голову!
   - А как он смотрел?
   - Он смотрел на меня пронзительно нежно. Как на хрупкую, драгоценную вещь, с которой нужно обращаться бережно и осторожно. И я сразу поняла, что я могу прожить с ним всю жизнь. Он будет беречь меня от всех жизненных напастей.
   - И что - берёг?
   - Берег! Еще как. Я всегда могла на него опереться.
   - А до этого на тебя как смотрели?
   - Смотрели. Но не так. Смотрели просто как на приятного человека, с которым можно проводить время. А этого мало. Но что-то ты меня подозрительно расспрашиваешь. У тебя кто-то появился, признавайся?
   - Да нет, просто мне интересно, как вы с дедой выбрали друг друга... Ведь в конце концов именно из-за того, что вы выбрали друг друга, появился я, такой, как я сейчас есть, а не какой-нибудь другой. Вы - звенья цепочки моих генов. От каждого из вас по четверти в моей крови.
   Евгения сдвинула плечами.
   - Как выбрали друг друга? Да, наверное, так же, как все. Это закон природы, закон продолжения рода. Для того, чтобы продолжить род, нужно родить детей и воспитать их. В отличие от других представителей живого мира, человеческих детей нужно долго воспитывать, пока они станут самостоятельными, лет двадцать. Значит, и свою пару нужно выбирать с расчетом на этот срок. Понимаешь?
   - Понимать то понимаю, да как это сделать? Как подобрать себе такую пару, чтоб не прогадать?
   - А для этого природа снабдила нас инструментом, который позволяет нам сделать такой выбор. Догадайся с трех раз - что это такое?
   - Интуиция?
   - Интуиция не инструмент, а свойство нашего организма накапливать в себе всю важную информацию, и извлекать ее по мере необходимости. Я говорю о сердце. Умом, логическими рассуждениями, ты никогда не сделаешь выбор, даже самый простой, потому что на твои тридцать "за" всегда найдется тридцать "против". Даже еду в магазине ты как выбираешь? Калории считаешь с витаминами? Нет. Ты идешь по магазину, и тебе вдруг чего-то хочется - сегодня колбасы, завтра сыра, послезавтра еще чего-нибудь. Организм сам знает, что ему надо, и формулирует это в виде желаний. Так и с подругой. Твое сердце должно сказать тебе, что это она. А если ты начнешь считать плюсы и минусы, то пиши пропало. Какая жена самая правильная? Если она слишком красивая - будет много завистников, много измен и много ревности. Веселая? Сначала это хорошо, но потом быстро надоест. Умная? Плохо, когда жена умнее своего мужа. Жена должна быть парой, соответствовать мужу во всем, и в величии и в нищете. Мы до сих пор дополняем друг друга. У деда руки и ноги плохие, зато память хорошая, и мозги в порядке. А у меня руки-ноги еще крепкие, а память уже никуда не годится, иногда забываю, что я сама весной на грядки высадила.
   - А как вы познакомились?
   - Просто оказались рядом в тот момент жизни, когда мы искали друг друга. Мы познакомились в пионерском лагере. Он на лето от завода был в лагере вожатым, а нас от института направляли в подобные заведения врачами. Ведь в пионерском лагере тоже нужен врач. Он хороший пловец, он вырос на воде, он красиво и мощно плавал. А я плавать не умела. Вот он меня и принялся учить...
   - И научил?
   Евгения расхохоталась.
   - Ты знаешь - нет! Так и не научил. Я оказалась не очень способной к этому виду спорта. Зато он меня близко разглядел, и понял, что не это в жизни главное...
  
   4.
   Все следующее утро дед топтался у зеркала, что висело над маленьким столиком на веранде. Теперь процесс бритья занимал у него не менее получаса. Поскольку место перед зеркалом было в аккурат на проходе со двора в комнаты, то он, естественно, всем мешал. Он это понимал, но бриться тоже когда-то нужно. А все нормальные люди бреются по утрам. Евгения, беспрестанно снующая мимо него во двор и обратно за разной надобностью, всякий раз об него спотыкалась и ворчала. Вот, мол, расшаперился тут, как старый умывальник, ни пройти, ни объехать! Дед ее мягко успокаивал:
   - Жень, не переживай так болезненно! Тебе недолго меня терпеть осталось.
   - Только посмей раньше меня уйти! - с горечью крикнула ему Евгения. - Ты же знаешь: если ты уйдешь раньше, я этого не переживу.
   Муж медленно повернулся от зеркала к ней, лицо в мыльной пене, и сказал:
   - А если ты уйдешь раньше, то я не выживу. Подумай сама, умная ты голова. Во-первых, я старше тебя на три года. Поэтому мне первому и уходить положено. Во-вторых, женщины у нас живут дольше, это статистика. Наверное, есть в этом свой жизненный резон. В-четвертых, мне одному жить нет никакого смысла. А тебе моя лауреатская премия достанется, будешь одна жить-пировать, полноценной жизнью наслаждаться!
   Евгения фыркнула в сердцах:
   - И что ты все мелешь пустое! А мне одной есть смысл жить? Смысла в жизни вообще никакого нет, она не забег на дистанцию с результатами, а процесс. Сколько тебе отпущено судьбой - столько и живи.
   - Ладно, хватит нам бодаться, времени у нас и так мало осталось, - примирительно пробормотал муж. - Послушай-ка лучше, какой мне сегодня приснился странный сон.
   - А разве бывают сны не странные? - тут же въедливо перебила его Евгения.
   - Бывают, - спокойно заметил дед и продолжал: - Так вот, слушай. Словно стою я в комнате перед столом. Комната похожа на нашу, но какая-то другая, незнакомая. На столе, на высокой стопке книг, лежит вскрытая пачка рафинада. Время вечернее, вокруг полусумрак, на столе горит настольная лампа. На другом конце стола ваза с полевыми цветами, которые уже немножко подвяли. Я стою у стола и смотрю на все это, удивляюсь какой рафинад беленький да ровненький. И вдруг у меня на глазах эта пачка начинает разваливаться, и куски рафинада начинают сыпаться вниз, на стол и на пол. С таким характерным тупым стуком - тук, тук, тук. И на этом сон обрывается, и чем там дело закончится - неизвестно. К чему бы такой сон?
   - Опять? - с укоризной спросила Евгения. - Опять плакаться начал? Дескать, закончилась моя сладкая жизнь... То тебе недавно болото снилось, в котором ты застрял и начал тонуть, то вот сегодня сахар-рафинад у тебя сыпется на пол...
   - Да не собирался я плакаться! - с возмущением отвечал ей муж. - Просто рассказываю, что мне сон такой сегодня приснился.
   - Сны так просто не снятся, это медицинский факт! - твердо сказала Евгения. - Говорю это тебе авторитетно, как дипломированный медик. Значит, ты вчера вечером печально думал о своей жизни, а перед этим во время ужина видел вскрытую пачку с рафинадом, и тягал оттуда кусочки для чая - это я хорошо помню, ты известный сластена. Вот оно во сне у тебя и соединилось в один образ! Но не все так грустно. В подтверждение рассказываю тебе свой собственный сегодняшний сон. Снится мне, что еду я в автобусе, сижу на удобном местечке у окошка. И вдруг вижу, как между остановками на улице кто-то бежит наперерез автобусу и энергично машет рукой - дескать, останови, опаздываю. Бегущий человек одет в черный плащ с капюшоном, капюшон надвинут на голову так, что его лица не видно, словно идет сильный дождь. Но водитель едет, не останавливается. Еще и ворчит - его почему-то было хорошо слышно через весь салон - что он не будет останавливать автобус в неположенном месте ради непонятной темной личности, которая может еще и террористом оказаться. Так и проехали мимо! Человек в черном только помахал зловеще кулаком нам вослед и исчез.
   - Кажется, я понимаю, кто это был в черном.
   - Вот именно. Рано нам еще помирать, Тема, не время!
   - Какой прекрасный психоаналитик у нас пропадает!
   - Почему это пропадает? Вот проанализировала твой сон, и выдала тебе компетентный диагноз. А так ты бы ходил целый день и маялся в раздумьях - и что же он значит, этот загадочный сон? Живи и радуйся - вот тебе главный рецепт жизни.
   - Ну, спасибо, ты меня успокоила. Как всегда. И что бы я без тебя делал бы?
  
  
   После завтрака женщины остались на веранде убираться, а мужчины вышли во двор. Зять, как всегда после приема пищи, вышел на переулок, задымил сигарету. Ромчик сбегал и принес на крыльцо миску груш, а дед сел на лавочку под сиреневым кустом, и начал осматривать свой участок. Непривычно было видеть его без теплицы.
   - Деда, а чем ты занимаешься целый день? - спросил его Ромчик. - Ведь тебе не нужно работать, у тебя все время свободное.
   - О-о! Времени оказывается так мало, что его мне не хватает. Посуди сам. Половина моего времени уходит на поддержку своих штанов. Нужно умываться, одеваться, ходить в магазин, кушать, помочь мыть посуду. Я все делаю медленно, поэтому времени уходит много. Например, чтоб побриться, мне нужно не пять минут, как раньше, а минут сорок. А дальше свои личные дела. Только в детстве и в старости у человека есть время оглядеться и рассматривать окружающий мир. В другом возрасте человека кружит метель ежедневных забот - работа, дети, визиты, покупки. Ему голову некогда поднять. Поэтому старость - не самое плохое время жизни. Как это не парадоксально, дыхание смерти освежает взгляд на жизнь. Это хорошо понимали самураи, у которых вокруг этого была выстроена вся философия. Вот с тобой было ли такое, когда после тяжелой болезни ты выходишь во двор - и вдруг начинаешь видеть то, что раньше не видел? Что трава зеленая и пахнет по особому, что зацвел желтый одуванчик, что на ветку сел смешной воробей... И ты даешь себе слово жить по-другому. Полнее, с широко раскрытыми глазами, чтобы все видеть, все понимать, любить жизнь...
   - Ну, было. Когда я чуть не утонул в озере... Но потом это прошло, затерлось...
   - Вот! Значит, ты меня должен понять. В молодости это обычно проходит, а в старости как раз наоборот. Я стал много наблюдать. Вот, например, я раньше никогда не замечал муравьев. А ведь они страшно интересные. В один из дней они вдруг забегали, забегали по земле в великом множестве. Я подумал - перед дождем прячутся и укрывают запасы. А потом оказалось, что никакого дождя так не было. А в другие дни - все спокойно, небольшое мелкое перемещение. Дежурное, я бы сказал.
   - Ну и что это было с муравьями?
   - А я до сих пор не знаю! Причем, что интересно - они лихорадочно бегали по очень большой площади. Я прошел далеко за пределы нашего участка, вышел на луга - и там была все та же мельтешень. И там они так же лихорадочно бегали, что-то носили, перекладывали. Вот что это было - непонятно. Как будто кто-то дал им общий сигнал, и они все дружно бросились его отрабатывать. Или вот еще тоже интересно - что муравьи делают ночью? Спят? Или кому-нибудь из них не спится, он выползает из муравейника на свежий воздух, долго смотрит на луну и пытается сообразить - что же он такое, зачем он живет на этом белом свете? Или взять те же звезды. Мне всегда не хватало времени их подолгу разглядывать. А сейчас время есть. И я стою иногда вечерами во дворе, как тот муравей, про которого я только что рассказывал, смотрю на ночное небо, и пытаюсь понять - а мы, люди, зачем живем? Кто-то дал нам большую, прекрасную Землю, полную гор, вод и полей, повесил рядом с ней солнце, чтобы оно обогревало нас среди вечной ледяной стужи, дал нам пищу и кров. Живи и радуйся - не хочу! И все бы оно было хорошо, только один вопрос все время сверлит нам голову - а зачем мы живем? Но никто из живших и живущих так еще и не ответил на этот простой вопрос. А ведь именно от ответа на него зависит то, о чем ты спрашиваешь - что делать в течение отпущенного нам времени. Вот сейчас есть лозунг - "Обогащайтесь!" Но это полная глупость - положить свою жизнь на то, чтобы стать богатым. Стал богатым, накопил - и помер!
   - Так богатство детям достанется, и внукам. Мне то есть. Имея деньги, я бы получил лучшее образование. Например, в Оксфорде. Получив лучшее образование, я бы достиг большего. Смысл личного богатства в том, чтобы обеспечить лучшие условия жизни своим потомкам.
   - Вот ты говоришь, что достиг бы большего. Большего в чем, если смыслом жизни объявлено скопидомство? Значит, ты бы накопил больше деда и отца? Но от этого смысл жизни не прояснился. Зачем накопил? Чтобы дети твои хорошо жили? Зная о том, что они богаты, они не будут хорошо учиться, промотают твои денежки, и закончится на том наш славный род. Вот какая участь ждет тех, кто идет по такому пути. Богатство не может быть целью жизни, оно должно быть результатом, результатом правильной жизни. Но для этого нужно знать, для чего жить. Вот при социализме целью было счастливое будущее всего человечества, это было понятно, это было разумно, на это стоило тратить свою жизнь. А сейчас каждый тащит свой кусок в свой темный уголок, и втуне его лопает. Раньше таких тунеядцами называли, и презирали всем обществом. А сейчас все наоборот.
   - Ох, запутал ты меня, деда! Наверное, мне рано думать о таких вещах, не дорос я до этого.
   - Об этом никогда не рано думать. Кабы поздно не было!
  
   И снова Артемий Николаевич ощутил знакомый запах, долго принюхивался к нему и сказал - "Это груша, бергамот. У нее характерный, узнаваемый запах. И еще немного гвоздики и таволги". Таволга понятно - с лугов тянет. Гвоздика разве что на веранде где есть. Но откуда здесь запах бергамота? "Не знаю", - сказал он сам себе, - "но я явственно и отчетливо его слышу. Возможно, перед моим уходом со сцены мне дарят прощальный букет".
   -Опять? - укоризненно спросила его проходящая мимо Евгения.
   -Ну, шучу, шучу. Уж и слова сказать нельзя!
   - Ох, Тёма! Шути лучше о чем-то другом. Например, о нашем правительстве. Какое оно у нас идиотское. Фрадков - это чистый кум Тыковка. И все остальные ему под стать. Или новых русских поругай, глядишь - и легче станет.
   - Чего мне их ругать, этих новых русских? Мы тоже новые русские, только старые. Мы новые старые русские. Мы те люди, которым государство сказало, что они ему не нужны.
   - А мы подбоченимся, веревкой свою телогрейку перепояшем, - и будем жить! Назло всем этим тараканам, которые сегодня власть захватили.
   - Да дело не в этом! Мы то будем жить, сколько сможем. Но если страна не уважает своих стариков, то она пропала. Вот что мне особенно печально...
   - Тёма! Да что ты все о стране беспокоишься? Твои дети и внуки тебя не забыли, они тебя уважают? Уважают! А ты о стране печалишься. Ну, пропала страна. Ну, рассыплется она на мелкие части дробным горохом. Кстати, на днях бывший экстрасенс Кашпировский по радио говорил, что, по его мнению, Россия скоро распадется на отдельные мелкие государства. Может, оно и к лучшему будет. Значит, такая большая Россия историческому процессу, истории развития человечества и не нужна. И великая Греция пала, и великий Рим исчез. Вот ты говоришь время от времени, что пропадет наша история, пропадет язык... Никуда наша история не денется. Что было - то навсегда останется в памяти человеческой, пока оно, это человечество, само не исчезнет. А язык? Так и латинский язык исчез, остался только в медицине да в католической церкви. Почему мы должны цепляться за воспоминания о стране, которой больше нет?
   - Потому что мы родились и выросли в ней. И нет ничего хуже, чем пережить ее гибель. Это все равно, как потерять всех своих предков сразу. Стирается память о своих корнях.
   - И здесь ты не прав! Каждая страна умирала, и не раз, в том числе и Россия. Вспомни 1612 год, 1917. Каждый раз она умирала и возрождалась совсем другая. Пойми, с 1991 года мы живем в другой стране, которая хоть и называется Россией, но она совсем другая. Другую жизнь задала другая шкала ценностей, и мы не можем приспособиться к ним. Нам остается только вымирать, как динозаврам, чтобы освободить дорогу молодым, таким, как Ромчик. Он не будет цепляться за свои старые воспоминания, потому что их у него нет.
   - Да я и не спорю, что это так. Я о том, что жить в это время тяжело... Тяжело чувствовать себя вымирающим видом, от которого стране и обществу не терпится избавиться. Такое гадкое ощущение, что жизнь наша прожита зря. Все то, во что мы верили, к чему стремились - оказалось не нужно нашим потомкам.
   - Ничего! Пусть теперь сами разбираются, что им нужно. Каждому новому поколению приходится заново решать, что им надо от жизни. А мы тихо и спокойно уйдем с общего огорода. Пусть молодежь на нем свою репу выращивает.
  
   Неожиданно, как всегда, возникший рядом с ними Ромчик тотчас ответил на обрывок услышанной им фразы:
   - Не-е, репу мы выращивать на этом огороде не будем! Если этот огород мне когда-нибудь достанется, то я все газонной травой засею. Чтоб были только газон и яблони, и гамак между яблонями. И больше ничего. На даче только отдыхать нужно. А репу можно и на рынке купить.
   - Правильно молодой человек рассуждает! - поддакнул ему дед. Он всегда был противник всяких грядок на даче.
   - Да я вам и не возражаю - спокойно заметила Евгения. - Я грядки завела не потому, что есть нечего, а чтобы в меру своих сил трудиться на свежем воздухе. Если бы мы на диване все время валялись, то нас с дедом давно бы уж не было.
   - Она права, - подтвердил дед. - Но и ты по-своему прав. Все должно быть по возрасту и по силам, и одежка, и дела.
  
   Евгения, пробормотав озабоченное "Ну, некогда мне тут с вами...", ушла по направлению к помидорной теплице, а дед, словно что-то вспомнив, сказал:
   - Вот ты спрашивал меня о том, что я делаю целый день. Я думал над твоим вопросом и понял, что первый раз я ответил тебе не так. То есть то, что я тебе сказал, это я тоже делаю, но оно не главное. Главное что я делаю - отбираю свои воспоминания.
   - А зачем?
   - Не знаю. Наверное, это свойство моего возраста, подводить итоги жизни. Я не собираюсь писать мемуары. Моя жизнь не такая интересная, как жизнь какого-нибудь артиста, но в ней тоже есть много интересных моментов.
  
  
   Вечером дед по своему обыкновению сидел на крыльце. На этот раз местное радио рассказывало об экономических успехах Нижнего Новгорода за прошедший год. На вопросы слушателей отвечал Нижегородский губернатор из Москвы Валерий Шанцев.
   - Знаем мы это все! - отмахнулся Артемий Николаевич от невидимого собеседника. - Чем ближе к выборам - тем лучше живем. Видим вашу заботу, на собственной шкуре ее ощущаем!
   Он раздраженно поднялся, пошел на веранду и переключил радио на другую станцию. Там высокопоставленный духовный чин говорил о необходимости и значении веры в жизни новой России. В это время рядом появился Ромчик и заинтересованно прислушался.
   - Деда, как ты думаешь - а есть ли что-нибудь там, за чертой нашей жизни?
   Дед весело посмотрел на внука.
   - Ход твоей мысли понятен. Ты думаешь, что если я близко стою у этой самой черты, за которой и должно быть То Самое, то мне отсюда и виднее.
   - Ничего такого я не имел в виду, - смутился внук. - Просто я подумал, что как человек более опытный...
   - К сожалению, Ромчик, я атеист. А это значит, что ни в какую другую жизнь в зачертовье я не верю.
   - А почему к сожалению?
   - А потому, что разница между атеистом и человеком верующим только в том, что первый умирает с горечью, что все кончено, а второй - с надеждой на то, что там что-то есть, и оно прекрасное. Фактически это точки зрения пессимиста и оптимиста на один и тот же вопрос. И самое интересное состоит в том, что ни тот, ни другой до самого конца не знают, что же там есть на самом деле.
   - Понятно..., - разочаровано протянул Ромчик.
   - Что так уныло? - улыбаясь, спросил его дед.
   - Да ты мне фактически не ответил...
   - Почему не ответил? Очень даже ответил. Полный ответ такой: этого не знает никто. И поэтому на этот счет существует две точки зрения. Выбор одного мнения из двух есть вопрос веры. Кто-то верит в одно, остальные в другое. Вот и все.
   Ромчик промычал что-то неопределенное.
   - Вижу, тебя мой ответ по-прежнему не устраивает, - хмыкнул дед. - Хорошо. Тогда отвечу по другому. Я действительно стою у той самой черты, и пытаюсь рассмотреть - что же там есть за нею. Но как ни стараюсь - ничего мне отсюда еще не видать. Отсюда видно только то, что это пропасть без дна. Она черная и необъятная.
   Ромчик оживился.
   - Страшно в нее падать?
   - Страшно, если знаешь когда. А так каждый день просыпаешься и думаешь - ну, сегодня-то я чувствую себя вообще прекрасно, хоть и стою на краю, но стою еще прочно и уверенно, так что это точно не сегодня. А когда оно наступит, тогда уже и думать и ощущать будет нечем. Просто полетишь туда - и все. Как заснешь.
   Дед еще раз внимательно посмотрел на внука.
   - Вижу, ничего тебе не объяснил. А ты пойди бабушку попытай по этому вопросу, она в этом деле дока.
   Ромчик решительно тряхнул головой. - Пойду!
  
   Бабушку он нашел в помидорной теплице. Она сидела там на садовой табуреточке у сломанного помидора и сокрушалась, что не успела вовремя подставить под его налившиеся плоды подпорку.
   - Вот так и наша жизнь, - сказала она вошедшему Ромчику. - Не приглядишь вовремя за своим здоровьем - и пропал.
   - Бабушка, я к тебе как раз по делу! - сообщил Ромчик. - Меня интересует твое мнение о том, что нас ожидает после смерти.
   - А не рано тебе интересоваться такими вопросами? - спросила Евгения.
   - Лучше рано, чем поздно. Я успеваю ловить момент, пока вы оба с дедом живы. Кто, как не вы, расскажет мне об этом?
   - Ну, возраст наш, Ромчик, здесь не при чем. Просто каждый сам по себе во что-то верит. Ты знаешь, врачи - люди в большинстве своем довольно рациональные. Они за свою жизнь такого насмотрятся в своей практике, что всякая вера в сверхъестественное пропадает. А с другой стороны, в человеческом организме столько тайн, что некоторых это наоборот приводит к вере. Вот, например, вопрос - есть ли у человека душа? Этот вопрос связан с тем, который задаешь ты. Если душа есть, то есть и загробная жизнь. Разве не так?
   - А ты сама как считаешь - есть?
   - Я думаю, что есть. Иначе стоило ли тогда затевать все это на Земле?
   - То есть ты верующая?
   - Не совсем. В церковь я не хожу, потому что в теорию спасения души молитвой не верю. Не молитвами надо свою душу спасать, а делами. Мне всегда казалось, что если будешь вести себя по жизни правильно - то все и будет отлично. Поэтому сейчас, в старости, я чувствую себя спокойно. Я верю в переселение душ. Я думаю, что душа не умирает. Она некоторое время бродит среди себе подобных, делится впечатлениями, а потом, когда на земле рождается кто-то или что-то, она вселяется в него. Может даже в собаку, или кошку, или дерево. Ведь они все живые. А живое должно иметь душу.
   - А в кого бы ты хотела вселиться?
   - Мне все равно в кого, это все равно будет интересно.
   - И тебе совсем не страшно умирать?
   - Умирать не столько страшно, сколько жалко, не хочется покидать этот привычный мир. Интересно, что дальше будет. Например, мне интересно следить за твоей судьбой. Кто будет твоей избранницей, какими будут ваши дети? Но я понимаю, что Господь правильно устроил, что человек умирает. Ужасно себе представить, что было бы, если бы люди жили вечно или очень долго. Такие, например, как Сталин. А так сколько бы у него денег или власти ни было - он все равно умрет, и можно начинать жить по-другому, по- новому. Сталин тысячи своих скульптур по стране поставил, сотни монументов. На берегах Волги стоял его памятник высотой более 70 метров, я сама видела это страшилище, когда мы с Тёмой плавали на теплоходе в Астрахань. А умер он, и стали падать его монументы один за другим. Тот громадный в первую очередь разобрали. Каждому поколению дается возможность заново построить свою жизнь, с чистого листа. Это очень правильный и справедливый принцип. Я тебе рассказала то, о чем ты спрашивал?
   - Да. Мне твоя теория больше нравится, чем дедова.
   - Дед у нас атеист, и ему будет тяжелее умирать, чем мне. Но ты его радуешь своим присутствием. В тебе он видит свое продолжение в мире, и это его радует. Бывай у нас почаще, не забывай нас, пока мы живы. Помни о том, что минуты общения с тобой продлевают нам жизнь.
  
  
   5.
   Утро в день отъезда гостей с самого начала не заладилось. На балконе оно встретило деда хмурым небом, а потом выяснилось, что Евгения приболела. С утра она так и не поднялась со своей кровати. Она грустно и виновато смотрела на беспомощно суетившегося у ее постели деда.
   - Мы так не договаривались! - выговаривал он ей. - Это не честно! Мухлевать вздумала, матушка? Раньше меня уйти хочешь? Не пойдет!
   - Да ты не волнуйся, - успокаивала его Евгения. - Это временно. Перетомилась я вчера, вот и прихворнула. Ничего страшного... Вот полежу маленько - и отойду. Дети собираются к отъезду?
   - Собираются. Наташа завтрак приготовила. Встанешь покушать?
   - Нет, полежу. Как уезжать станут - позови, я выйду попрощаться.
  
   Дед спустился со второго этажа, вышел на крыльцо. Очередной раз с грустью посмотрел на осыпанные плодами ветви яблони. Нет урожая - плохо, большой урожай - тоже беда! Вот куда девать эту прорву яблок? Яблоки летние, мягкие, лежать не будут. Раньше из них сок делали, а сейчас на сок уже ни сил, ни желания не осталось. Только и остается, что подпирать ветки рогатинами, чтобы не обломились. Дед еще раз посмотрел на стоящие в саду яблони. Они напоминали группу инвалидов на костылях, которые вышли из больничного корпуса погреться на теплом августовском солнышке.
   - Как и мы - философски заметил вслух дед. - Мы вообще очень похожи на деревья. У нас даже руки в старости становятся такими же, как кора старой яблони.
   - Чего, деда? - спросил его пробегавший мимо внук. Он выполнял ответственное родительское задание - нужно было собрать несколько ведер яблок в дорогу. Ему показалось, что дед обращается к нему.
   - Да это я так..., - отмахнулся дед. - Ты свое дело знай! Я говорю, что люди в сущности похожи на деревья. И деревья на нас. Так же, как и мы, они стареют и умирают. Даже с подпорками стоят так же, как мы с костылями.
   - Но возле каждого старого дерева всегда поднимается молодая поросль! - бодро отвечал ему Ромчик, высыпая очередное собранное ведро яблок в приготовленный мешок. - И я тоже такая же молодая поросль, только возле твоего дерева...
   - И это меня радует! - улыбнулся дед.
  
   Наконец, сборы были закончены, нужно было прощаться. Ромчик сбегал за Евгенией. Она спустилась со второго этажа и вышла крыльцо.
   - Ну, что? - спросил дед. - Надо бы посидеть на дорожку, чтоб все было хорошо.
   - Садитесь все на крыльцо! - попросила Евгения. - Оно небольшое, но мы все уместимся.
   Все начали умащиваться на ступеньках. Вдруг Ромчик хлопнул себя ладонью по лбу и побежал к машине.
   - Ты куда? - крикнули ему вдогонку.
   -Я сейчас!
   Он вернулся с приготовленным фотоаппаратом.
   - Вы так хорошо сидите, что мне захотелось вас снять. Запечатлеть вас в Вечности. Ведь фотография - это не шутка, это пропуск в Вечность.
   - Это хорошая мысль, Ромчик! - обрадовалась Евгения. - Неизвестно, когда мы теперь соберемся в таком составе. Скорее всего, больше никогда.
   - А пока мы еще живы, - торопливо сказал дед, чтоб замять печальную тему, - пока мы еще здесь - садитесь на крыльцо. И ты, Ромчик, садись!
   - Сейчас, вот только на автоспуск фотоаппарат поставлю и присоединюсь к вам.
  
   Все сели на крыльцо. На этот раз оно не было золотое, потому что было утро, но все равно это было то самое, златое крыльцо. Фотоаппарат щелкнул, и с ветки дерева над фотоаппаратом слетела испуганная щелчком затвора птичка. Она словно выпорхнула из аппарата.
   - И птичка выпорхнула! - ахнула Евгения. - Как в кино.
   - Так! А теперь энергично проходим к машине! - скомандовал зять. - Быстро прощаемся, быстро садимся и быстро уезжаем. Чем короче расставание - тем меньше слез.
   Грянул прощальный матчиш, и машина уехала в перспективу переулка.
  
   Старики долго стояли, глядя им вслед, а потом медленно побрели по дорожке к дому. Дорожка была узкой, поэтому первой шла Евгения. Дойдя до крыльца, она устало опустилась на ступеньки. Рядом сел и Артемий Николаевич. Они некоторое время сидели молча. После шумных гостей и шумных проводов им на мгновенье показалось, что вокруг воцарилась мертвая тишина, словно уши заложило ватой.
   - Как тихо стало без гостей, - печально сказала Евгения и посмотрела на пустую дорожку к дому. - Тихо и пусто.
   - Мы через несколько дней привыкнем, - ободряюще сказал Артемий Николаевич.
   И снова над ними зависла легкая паутина тишины, сквозь которую не пробивались посторонние звуки.
   - Не надо было отпускать ее учиться в Москву, - сказала Евгения. Ее слова гулко прозвучали в настоянной тишине, словно в пустой комнате.
   - Когда ты так говоришь, ты думаешь только о себе. ... Ты ведь желаешь счастья своему ребенку?
   - Желаю... Но мне сейчас горько оттого, что нас некому поддержать в старости. Вспомни Уткиных. Когда Валерий заболел, так возле его постели сидели по очереди и жена, и две дочери, и внучки. А если кто-нибудь из нас занедужит?
   Вдруг неожиданно что-то звонко звякнуло и прорвало эту тягостную тишину, как целлофановый пакет вокруг головы, и к ним вернулись звуки. Это дрозд клевал лежащее в алюминиевой миске яблоко, иногда промахивался и доставал клювом по металлу.
   - Мы привыкнем к этой тишине, - повторил Артемий Николаевич и улыбнулся, глядя на дрозда. - Через несколько дней.
   - Мы одни не останемся, - сказала Евгения, также глядя на дрозда. - Птицы не сеют и не жнут, а пищей божьей все сыты. И мы без его внимания не останемся. Надеюсь, что всей своей жизнью мы заслужили это.
   - Только на это и остается надеяться, - снова улыбнулся Артемий Николаевич. - Да еще друг на друга. Пока мы живы.
  
   Пока они сидели, зашумел по листьям дождь. Все вокруг покрылось водой и казалось, что крыльцо тронулось и поплыло по этой воде в неведомые дали, в вечность...
  
  
   10.12.2007 г.
  
  
  Звонок не вовремя
   - Привет, Веня!
   Вениамин Борисович не узнал звонившего абонента. Бодрый мужской голос был с шероховатой хрипотцой и эдакими игривыми, вихляющими интонациями. Трудно даже сразу и сказать, что в нем было такого неприятного, но он был неприятен. К тому же сам звонок был ну очень не вовремя. Вениамин Борисович собирался в аэропорт, и через десять минут за ним должна была заехать служебная машина. Времени абсолютно не было, потому что нужно было еще кое-что собрать. Услышав голос, Вениамин Борисович тотчас пожалел, что взял трубку. Ведь мелькнула же у него мысль не брать ее. Но потом что-то заставило ее взять.
   - Здравствуйте! - сухо ответил он. - А кто, собственно, звонит?
   - Не узнаешь? - с мягким укоризненным осуждением продолжал голос, и затем твердо и безапелляционно констатировал: - Не узнает! - В телефон было слышно, как он хмыкнул и с досадой хлопнул рукой по колену. - Конечно, не узнал! Вот такие мы все люди и есть! Как только человек выбивается немного наверх, чуть выше остальных, он тут же перестает замечать всех, кто остался ниже. Орлам не ведомы заботы простых сирых воробушков...
   - Простите! - нервно перебил его Вениамин Борисович. Он в это время перемещался с беспроводной телефонной трубкой по квартире в сторону ванной. - Но вас я действительно не узнаю. Поэтому нельзя ли сразу представиться? А то я, видите ли, собираюсь в аэропорт...
  
   Так... Ну, отсюда он вроде все взял - станок с лезвиями, помазок, зубную щетку с пастой... Теперь еще раз заглянуть в кабинет, проверить портфель и бумаги...
  
   - Конечно! - уже с некоторой издевкой произнес голос. - Он, видите ли, торопится в аэропорт! Мог бы придумать и другое, более неубиенное объяснялово, например, "в главк на совещание". А то, глядишь, и в министерство, или к Самому Владимиру Владимировичу на прием. У нас всегда высокие и важные дела, на старого приятеля времени никогда нет... Первый раз за двадцать лет позвонил, а он именно в этот момент в аэропорт собирается... Странное совпадение, согласись...
  
   Так... Ага! Вот он, портфель... Открываем его, все вроде в порядке... Билеты я еще вчера в карман положил...
  
   - Вот что, гражданин! - решительно сказал Вениамин Борисович в трубку. - Или вы сейчас же представляетесь, кто вы такой, или я бросаю трубку! Мне действительно некогда с вами чайные церемонии растабаривать...
   - Фух ты, какие мы сердитые да решительные! - весело отметил незнакомец. - Ну, тогда вспоминай своего одноклассника, с которым за одной партой полгода сидел. Если вспомнишь, тогда, так и быть, прощу, не буду всем рассказывать, каким ты стал надутым индюком...
  
   Одноклассник? С которым он полгода за одной партой сидел? Мысли Вениамина Борисовича сбились. Во времена своего детства он с родителями несколько раз переезжал по разным районам города, поэтому учился он в общей сложности в четырех школах. Последнюю, с физико-математическим уклоном, он уже выбрал сам, чтобы получить нормальные знания перед поступлением в столичный университет.
  
   - Алло, как вас там! - жестко сказал Вениамин Борисович. - Прежде чем повесить трубку, даю вам последнюю возможность себя назвать!
   В это время зазвонил мобильный телефон.
   - Секунду, звонит мой мобильный! - бросил он незнакомцу в трубку. - Алло! - это уже по мобильному телефону, - Голованов слушает!
   - Вениамин Борисович! Это Андрей, водитель. Я уже стою возле вашего подъезда. Спускайтесь, нам пора. А то как бы не опоздать. Мы впритык выезжаем. А там еще пробки могут быть...
   - Да, Андрей! Выхожу! - и в телефонную трубку - Так как? Будем объявлять свои имя или как?
   - Эх, Веня, Веня! - с укоризной и грустным разочарованием в голосе произнес незнакомец. - Так таки и не признал меня. А я - тот самый Виктор Тараненко, который с тобой в пятом классе вторые полгода сидел за одной партой. Потом через год вы переехали из нашего района, но ты меня должен помнить. Мы вместе нашей училке Варваре Петровне такие приколы откалывали, что своим детям рассказать стыдно!
   - У меня никогда не было учительницы Варвары Петровны, это я точно помню. У меня хорошая память, - с мстительным удовлетворением сказал Вениамин Борисович. - Да туда ли вы, Виктор, попали, куда вам нужно?
   - А куда ж я еще мог попасть? - невозмутимо отвечал хрипловатый голос. - Куда звонил, туда и попал. Вениамин Ростиславович Татарский, 197-86-68?
   - Почти что так, - язвительно заметил Вениамин Борисович. - Вениамин Борисович Голованов, 197-86-58. И Виктора Тараненко я никогда не знал, и за одной партой с ним не сидел.
   - Ох, простите меня! - ужаснулся незнакомец. В телефонную трубку было слышно, как он шлепнул себя по лбу. - Неужели я так ошибся! Всего одна цифра...
   - Желаю вам всего хорошего!
   - И вам хорошего полета и успешного приземления! - смущенно пролепетал Виктор.
   - Спасибо на добром слове!
  
   - Вениамин Борисович, опаздываете! - энергично приветствовал шефа водитель Андрей.
   - Всё, поехали! - скомандовал, усаживаясь на переднее кресло, Вениамин Борисович. - Представляешь, какой случай! Прямо перед моим выходом позвонил какой-то тип, сказал что одноклассник, очень долго хотел от меня, чтобы я его узнал, а потом выяснилось, что он вообще ошибся телефоном...
   - Бывает, - философски заметил Андрей. - Хотя постойте: он ведь к вам как-то обратился? Что ж вы его сразу не отшили?
   - Да в том то и дело, что он сразу назвал меня по имени, а оно случайно совпало, и меня это вообще с толку сбило! И ведь имя не сказать что очень популярное.
   - Да-а, - задумчиво протянул водитель, - интересное совпадение!
  
   Теперь Вениамин Борисович успокоился. Он швырнул портфель на заднее сиденье, настроил радио на волну "Радио Шансон" - после Андрея всегда приходилось это делать, он любил более современную музыку - и привычно развалился в кресле. Все наконец-то утряслось и нормализовалось. Машина летела в аэропорт, пробок почти не было, и Андрей быстро нагонял те несколько минут, на которые его задержал этот неожиданный звонок.
  
   И только по приезду в аэропорт выяснилось, что он забыл главное: билеты, вместе с паспортом. Знаете, как это бывает. Паспорт и билеты он с вечера засунул в новый пиджак, в котором собирался лететь. Но этот дурацкий телефонный звонок его сбил. И он по инерции обыденного течения вещей надел свой обычный пиджак, в котором ходил в последнее время. Нет, это был нормальный, хороший пиджак, он носил-то его всего пару месяцев. Но дернул же его черт - полететь захотелось в новом!
   Времени съездить домой за новым пиджаком с документами и вернуться обратно уже не было. Пришлось возвращаться не солоно хлебавши. Но, с другой стороны, и трагедии в этом никакой не было. Он собирался в Иркутск с инспекционными целями, обычная плановая проверка подведомственного предприятия. Неделей раньше, неделей позже - это не имело большого значения.
   Поэтому он слегка расстроился, но не огорчился. Поехал из аэропорта прямо в институт, попросил секретаршу Веру разобраться с билетами в Иркутск, перезвонил на подведомственное предприятие, и погрузился в свою привычную работу.
  
   А к концу дня пришло неожиданное известие: его самолет, на котором он должен был лететь до Иркутска, разбился при посадке. Самолет выкатился за пределы взлетной полосы и врезался в построенные у поля гаражи. Все пассажиры погибли. Причины катастрофы выясняются, назначена государственная комиссия. На место катастрофы уже вылетел министр Шойгу.
  
   Услышав это известие, Вениамин Борисович долго сидел с каменным лицом и думал о том неожиданном и дурацком звонке, который спас ему жизнь. Кто, какая сила направила руку этого Виктора при наборе номера и заставила его ошибиться? Почему именно в этот день и в эти минуты он решил связаться со своим бывшим одноклассником? Почему он сам решил лететь в новом пиджаке? А здесь еще так случилось, что и имя Вениамин совпало. Нет, воистину это ангел хранитель решил, что рано ему еще умирать. Слишком много случайных совпадений. Кто-то наверху на этот раз решил позаботиться о нем.
  
   Да, и вот еще что. Надо будет попытаться найти своих одноклассников, собраться вместе. То есть, они давно собираются раз в несколько лет, и его всегда приглашали. Но все было как-то недосуг. То в главке важное совещание, то срочная командировка. Правильно о нем Виктор сказал - индюк он, вот кто! Самый настоящий надутый индюк. Денек на такое святое дело всегда можно выкроить, было бы желание...
  
   2007 г.
  
  
   Разговоры в городской маршрутке
   Дело было в начале апреля этого года в небольшом подмосковном городке. Что это был за городок - не важно. Ну, скажем, Подольск. Или Красногорск. Или Королев, бывшие Подлипки. Функционально все они похожи между собой, как три капли воды. Ваш рассказчик привычно сел в маршрутку на первое попавшееся сиденье. На этот раз оно оказалось у прохода, рядом с тем, которое над левым задним колесом. Маршрутка быстро заполнилась и тронулась с места.
   Утром народа всегда много, поэтому маршрутка заполняется мгновенно. Это в середине дня можно минут 20 столбом простоять, ожидая, пока наберется достаточное количество людей на поездку. Водитель-то не дурак, воздух возить не собирается.
   Все городские маршруты в таких городках имеют одну и ту же конечную остановку - при железнодорожной станции. Чтоб потом на электричку - и айда в Москву! А куда деваться? Нормальной работы в этих городках давно нет. Кончилась вся внезапно вместе с СССР. Поэтому путь один - в столицу нашей Родины. Езды на этой маршрутке через весь город обычно минут десять. С учетом небольшой пробки у станции - пятнадцать. Ну, от силы - двадцать.
   После отъезда начался сбор денег. Сами знаете - это своего рода ритуал. Задние пассажиры передают впереди сидящим, те - дальше, и все стекается к тому, кто сидит на среднем сидении перед водителем, лицом к салону. Именно к нему, это такая святая обязанность этого места, из-за которой мало находится охотников туда садиться. Он терпеливо ждет поступления всех денег и потом единой пачкой с горстью мелочи передает водителю, чтобы не отвлекать его лишний раз.
   Кто сидел за спиной рассказчика - он, садясь, не рассмотрел. Зато он прекрасно слышал все то, что там говорилось. Сначала там была какая-то приглушенная возня, очевидно с сумками и кошельком, звякнула мелочь, затем женский голос сказал:
   - Вот пятнадцать рублей, рубль сдачи.
   - Это два дня назад вам был рубль сдачи! - с нервным смешком отвечал ему второй голос, также женский. - А с первого апреля проезд стоит как раз 15 рублей. Рубль сдачи водила теперь забирает себе. Такой у них первоапрельский черный юмор.
   - Вот интересно! - ворчливо продолжала первая женщина. По расположению она сидела прямо за рассказчиком. - Раньше они объясняли повышение цен на бензин тем, что нефть дорожает. Когда нефть стала дешеветь, они объясняли дорожание бензина тем, что нам нужно больше продавать ее за рубеж, потому что нам нужна валюта. Кому - нам? Нефть дешевеет, бензин на Западе дешевеет, но нам нужна валюта, поэтому для нас бензин снова дорожает. Идиотизм какой-то. Что-то здесь не так с местоимениями! Есть мы и есть они. И они всегда против нас! Нефть несколько раз то дорожала, то дешевела, а бензин только рос и рос в цене! А теперь они уже и объяснять перестали. Просто подняли цены - и все! Хочешь ехать - плати. Как будто так и надо!
   - Да зажрались они там совсем на своей Рублевке! - второй скрипкой подтянул эти рассуждения голос слева. - В Куршавелях черную икру мисками лопают, футбольные клубы с яхтами покупают, а тут народ с голоду пухнет и миллионами вымирает...
   Народ в маршрутке кто кемарил, кто равнодушно слушал, бессмысленно разглядывая в окна знакомые городские пейзажи. После короткой паузы тему снова продолжала первая скрипка:
   - Сколько денег на нефти и газе зарабатывают - ужас! Но нефть и газ - они чьи? Они же общие, народные, значит, и деньги должны быть народные, и должны идти народу. А куда они идут? Толстосумы замки себе строят с золотыми унитазами, а остатки сливают в Стабфонд, чтоб потом втихаря их за границей тратить. Хоть бы пенсии пенсионерам подняли! Как посмотришь, как они живут, эти старики, - сердце кровью обливается. Старушки - те еще ничего: кто с виноватыми глазами пустые бутылки на помойках собирает - хотя в чем они, собственно, и виноваты, кто сигаретами торгует, на ветру да под дождем, а старики просто умирают... Нет им на старости ни покоя, ни уважения...
  
   На этот раз вторе что-то не понравилось в вариациях основной темы первой скрипки.
   - А зачем пенсионерам? - возразила она с некоторым недоумением. - Лучше детям! Они - наше будущее. Лучше бы школы хорошие построили, больницы. Учителям и врачам нужно нормально платить, вот тогда они и будут хорошо работать, и учить, и лечить. А пенсионеров Лужков и так деньгами завалил.
   - Скажете тоже, "завалил"! - с дрожащей обидой отвечал первый голос. - Лужков - он один. Причем не у нас, а в Москве. Москве, конечно, хорошо! А в других местах посмотрите что делается? У меня в Иркутске родственники недавно вышли на пенсию. Так живут хуже церковных мышей. И в холоде, и в голоде. И раньше не больно барствовали, а теперь ни на хлеб денег не хватает, ни на одежду. За квартиру иногда нечем заплатить, того и гляди выгонят!
   - А чего ж они там сидят? - ехидно спросила соседка слева. У нее голос был явно помоложе. - Ехали бы в Москву на заработки. Все так делают! Вон и с Украины едут, и с Молдавии, а эти наши в Иркутске или Вологде сидят сиднями, шевельнуться им лень. А вы заработайте, как мы здесь зарабатываем!
   - Да помилуйте! - вежливо, но негодующе упрекнула ее более пожилая. - Куда же они сюда приедут, кто их здесь ждет? Те уже старики, кто их здесь на работу возьмет? А зять - кандидат технических наук, конструктор, он торговать и автобусы водить не приучен.
   - Пад-думаешь, кандидат наук! - ернически взвился голос более молодой соседки. - Я вон тоже раньше в институте работала, а потом на рынок пошла. И на квартиру заработала! А эти в Иркутске сидят там, делать ни черта не хотят, раскисли, и только на жизнь жалуются да водку пьют.
   Похоже, попутчица за сиденьем рассказчика опешила.
   - Да откуда ты знаешь, что они там делают? Ты дальше рынка нигде не бываешь!
   - Знаю! - веско бросила втора. - Я таких навидалась за свою жизнь выше крыши.
   Тон заявлений становился все выше. Скрипичные голоса взмыли вверх. Развитие дорожной сюиты находилась в апогее.
   - Мои не пьют! Но и на рынок торговать не пойдут!
   - Ишь, нежненькие какие! Пад-думаешь...
   За кульминацией, как известно любителям музыкальных композиций, неизбежно следует развязка.
   - Да о тебе тоже не скажешь, что ты на рынке преуспела! Вешаешь тут лапшу на уши, что на квартиру заработала, а сама ходишь, в чем попало. Юбка засаленная, сапоги истоптанные, платок...
   - Что платок? Не понравился ей мой платок! На себя бы посмотрела, чучело огородное! В библиотеке, небось, свои кровные 10 рублей в день отрабатываешь? Оно и видно! Ботинки "прощай молодость!", да и курточке твоей лет сорок, не меньше, такие еще в ГДР выпускали...
   - Это ты про мою финскую курточку, которую я прошлой осенью купила? Гос-споди! Чья бы мычала! На себя лучше еще раз оглянись, корова базарная!...
  
   Ну, а дальше... А дальше мы, слава Богу, приехали. А то еще пару минут, и полетели бы из них клочья в разные стороны, по всем закоулочкам этой тесной пространством маршрутки.
  
   Вот до чего доводит наших граждан невнятная политика государства! Нет бы определиться и сказать - пенсионеров нужно любить. А для этого им нужно платить хорошие пенсии. И детей нужно любить. А для этого... Но ничего такого государство не говорит. Поднимет пенсию на 20 копеек - и предлагает всем пенсионерам радоваться. Даст учителям 15 рублей на троих, и говорит - национальная программа набирает обороты, на следующий год 16 рублей добавим. Невнятная это политика. И в результате все недовольны. Решали б уж поскорее там, наверху, кому деньжат подкинуть. Впрочем, мне кажется, что этот вопрос они уже давно решили.
  
   А попутчиц своих рассказчик так и не разглядел. Потому что в пути оглядываться было неудобно, а когда маршрутка подъехала к конечной остановке, все так рванули к прибывшей электричке, что не до того было.
  
   2007 г.
  
   История с Игорем Петуховым
   С Игорем Петуховым на днях, в преддверии 8 марта, случилась такая забавная история. Игорек, симпатичный кудрявый молодой человек возрастом под сорок, известен в нашем коллективе как большой любитель женщин. Ни одной юбки хорошенькой не пропустит, обязательно начнет "кадриться". И не то что бы там у него действительно были заметные победы на женском фронте. Так, больше слов, чем дела. Но эти его "ухаживания", игривые разговорцы с прозрачными намеками действительно стали легендой. Иногда специально собирались посмотреть на ювелирную работу мастера по обработке такого непредсказуемого материала, как женщины.
  
   Так вот. Надумали женщины над ним немножко пошутить. Знаете за что? За то, что за его разговорами дела никогда нету!
   Сначала заполучили чистый лист с личной подписью Петухова. Сделать это было несложно - создали вокруг него суматоху, стали дергать его со всех сторон сразу, "Игорь Викторович зайдите к главному инженеру, Игорь Викторович, Вас зовут в бухгалтерию", а потом чистый листок и подсунули - ты, дескать, подмахни, а мы уж сами все напишем как надо, некогда нам тебя ожидать, пока ты бегаешь. Затем взяли печатную машинку и напечатали от его имени письмо к директору:
  
   "В связи с тем, что мое материальное положение мне позволяет,
   прошу разрешить мне содержание четырех жен".
   Игорь Петухов, действительная подпись, число.
  
   Все чин-чинарем.
  
   И, напечатав, положили его через секретаря в общую почту директору, среди прочего вороха деловых и официальных бумаг из главка.
   Директор, Иван Фаддеич, мужик с юмором, его прочел, хмыкнул, сразу поняв, что это чей-то розыгрыш, и решил его не портить, а подписал прошение с размашистой резолюцией: "В отдел кадров: прошу разрешить".
   Там со смеха чуть со стульев не попадали. А потом спохватились: подпись-то директорская! А это уже без шуток. Позвонили ему - что делать с письмом? А тот серьезно так отвечает:
   - Я не знаю, что вам надо с ним делать. Ко мне поступило официальное письмо товарища Петухова с его личной подписью. Я его рассмотрел, и решил - почему бы и нет? Так что дальше ваше дело, товарищи Кадры. Может, надо в профком передать? Пусть человеку заодно и квартиру соответствующую подберут.
   А на очередной утренней планерке, где собираются все руководители, и Игорек, как начальник механического цеха среди них, директор стал дружелюбно и участливо допытываться у Игорька, откуда у него такое замечательное материальное положение, что четырех жен ему позволяет содержать. И вообще - не тяжело ли ему? Все-таки четыре женщины! Тут со своей одной не всегда сладить получается. Поделился бы секретом и опытом.
   Игорек, красный, как вареный рак от всеобщего внимания, только глазами хлопает и ничего понять не может. Большинство тоже в недоумении, а кто в курсе - тот тихо ржет. "Что ж тут непонятного!", - говорит директор, и просит у начальника кадров заявление с его, Игорька, собственной подписью. Показывает всем. Вот, мол, заявление писал - а сам и не помнит уже. Третий этаж, на котором находится кабинет директора, чуть не обвалился от взрыва хохота.
   Игорьку потом долго еще поминали этот случай. Но самое забавное, что здесь же, в парке, и жена Игорька работала, Люся. Так на ее долю шуток тоже досталось, с перчиком. Чуть было не развелись.
  
  
  
   Остановка на станции Гребенка
   Было это в конце сентября на станции Гребенка, ЮВЖД. Жара на Украине стояла необыкновенная для этого времени - плюс тридцать. Поезд Знаменка - Москва останавливается там на полчаса. Одуревший от малороссийской духоты народ высыпал из раскаленного вагона на предвечерний остывающий перрон. Казалось, тот зашипел от внезапного шуршания по нему сотен спустившихся ног, словно на сковородку плеснули холодной водой. На нем тотчас оживились и забегали коробейники.
  
   - Минеральная вода, пиво! Минеральная вода, пиво! - как заводная кукла запричитала рыжая торговка, с настороженной надеждой поглядывая на выходящих.
   - Мороженое! А кому мороженое! - детским истошным голосом верещал подросток.
   - Раки и пиво! Раки и пиво! Раки и пиво! - безнадежно сотрясал воздух тощий мужчина в пролетарской серой кепке и двигал свой велосипед с кульком красных вареных раков и сумкой с пивными бутылками вдоль состава.
  
   Народ сразу задымил вдоль состава сотней сигарет и слушал предложения устало и равнодушно. Это была уже восьмая по счету остановка, и все давно уже набрали себе и пива, и минеральной воды, и соблазнить их еще чем-либо было невозможно. Для этого надо было сильно расстараться или удивить чем-то очень уж экзотическим, местным.
  
   Среднего возраста усатый мужик с выправкой отставного майора, в спортивных трико с белыми трехрядными лампасами и в тельняшке, энергично выскочил из вагона, с хрустом потянулся, прикурил сигарету и доверительно нагнулся к коробейнице, разложившей свой нехитрый бакалейный товар на складном переносном лотке:
   - Купить, что ли, у тебя "Приму"? Ну, и что у тебя тут за "Прима"? Конечно, так я и думал - кременчуцкая! Кому нужна эта твоя кременчуцкая "Прима"? Вот "Дукатская" у тебя, к примеру, есть?
   - "Дукатская"? Есть, а как же! - еще не понимая смысла сыплющихся на нее вопросов обидчиво ответила торговка, - Только в сумке! - И она стала рыться в стоящем рядом объемном бауле.
   - Да не нужен мне твой "Дукат", можешь не рыться! Кому нужен твой "Дукат"! Вот лисичанская "Прима" - вот это да, это настоящая "Прима", царица!
   - Лисичанской нету, я такой даже и не знаю.
   - А я и не сомневался. Ее так просто не достанешь! А водка у тебя есть? - настырно наседал на нее усатый.
   - Водкой с рук торговать у нас запрещено, водки нету.
   - Ну и ладно, черт с ней, с водкой - найдем, где купить! Что ни спросишь - ничего у нее нету. Для чего ты вообще тогда вышла на перрон - груши околачивать? Кстати, о грушах, - а груши-то у тебя есть?
   - Я грушами не торгую.
   - Ничего у нее нету! Чего не спросишь толкового - у нее нету. Вот что я купил бы у тебя, так это груш. Но не одну, а ведро. Я за ведро груш гривней семь не пожалел бы!
  
   В этот момент как раз пробегала очередная торговка, у которой было в полиэтиленовом пакете с десяток груш.
   - Груши? - услышала она желанное словно. - Кому нужны груши? У меня груши! - сразу бойко затараторила она, и вытянула наперевес свой пакет с грушами.
   - Груши! Разве это груши? Мне нужно ведро груш, а тут три штуки! Ну, ладно! Покажи мне свои груши. Конечно - вот первая же с гнилым боком. И это называется у нее груши!
   - Да с каким гнилым? - возмутилась торговка, - Это она о ветку терлась. И вообще - не нравится эта - выбери себе другую сам.
   - И почем же твои груши?
   - Два гривни весь кулек.
   - Какой еще кулек? Мне надо ведро!
   - Ну ты же видишь, что я уже почти все продала! А ведро! - Ведро будет стоить четырнадцать гривен.
   - Четырнадцать гривен! - Да за такие деньги груши должны быть золотые! Ну, от силы заплатил бы десять!
   - Десять! - взвизгнула торговка, - Да где же вы видели ведро груш по десять гривен?
   - Где - где! В Брянске, например! - веско бросила из-под усов тельняшка.
   - Ну, вот иди туда, в свою Расею, и покупай! - запальчиво крикнула торговка и пошла прочь, поняв, что дела с ним не будет.
   - Да сама ты пошла знаешь куда!... - зло выкрикнул ей вслед усатый.
   И потом еще долго, до самого отправления поезда, хватал всех окружающих за грудки и кричал на весь перрон:
   - Нет, ты представляешь? Груши у нее по четырнадцать гривен! Да за эти деньги ведро водки можно купить, не то, что груш. А водки у нее видите ли нету! И "Примы" лисичанской нету... Нет, вы только послушайте - груши по четырнадцать гривен!... Да на эти деньги самогону можно столько!...
  
   Самое интересное, что, как потом выяснилось (когда стали таможенные декларации на границе заполнять), и фамилия у этого клоуна оказалась подходящая, Варивода.
  
   2002
  
   Евтушенко, каков он есть
   (Впечатления от 25-минутной передачи "Ночной полет")
  
   Поэт Евгений Евтушенко оказался гостем очередной передачи Андрея Максимова "Ночной полет", который шел по пятому каналу в 19 вечера. Появление гостя было приурочено к его будущему вечеру поэзии в "Олимпийском". По случаю его грядущего юбилея.
  
   Мое отношение к Евтушенко всегда было неоднозначным. Что я знал о Евтушенко? Слыша фамилию Евтушенко, мне всегда хотелось продолжить: "съев тушенку...".
   Я знал, что он является автором текста известной песни "Хотят ли русские войны?", которую пел Муслим Магомаев на официальных концертах. Мне никогда не нравилась ее железобетонность. С другой стороны он был автором прекрасной песни "Со мною вот что происходит...", ставшей очень популярной после выхода в свет фильма Эльдара Рязанова.
   Евтушенко был автором поэмы "Бабий Яр". Трудно сказать, насколько она была искренней, но она была очень конъюктурной. Она сделала его другом всех евреев на все времена. А это дорогого стоит, во всех смыслах. Вот вам последний пример на эту тему: Автор поэмы "Бабий Яр" Евгений Евтушенко заслуживает Нобелевской премии по литературе, заявил в пятницу, 23 ноября 2007 года, президент Всемирного конгресса русскоязычного еврейства (ВКРЕ) член Совета Федерации РФ Борис Шпигель. Кроме того, Евтушенко пытался писать лирику, и самое знаменитое, что он выдал - стихотворение "Идут белые снеги..." Вот вам первые четыре строки этого стихотворения:
   Идут белые снеги,
   Как по нитке скользя,
   Жить и жить бы на свете,
   Да, наверно, нельзя...
   Что я могу об этом сказать? Неплохо. Но этим строкам далеко до пронзительных шедевров Сергея Есенина.
  
   Кроме того, мы помним и то, как Евтушенко начинал. Его первый сборник "Разведчики грядущего", 1952 г. издания - у меня, кстати, есть этот раритет, поэтому я цитирую прямо оттуда:
   О том,
   что река вернется в пески
   Мечту
   наш народ вынашивал.
   Я знаю:
   Вождю
   бесконечно близки
   Мысли
   народа нашего.
   Я верю:
   здесь расцветут цветы,
   Сады
   наполнятся светом.
   Ведь об этом
   мечтаем
   и я,
   и ты,
   Значит,
   думает Сталин
   об этом!
   Умел Евгений Александрович идти в ногу со временем. С любым временем в ногу шел.
  
   75-летний гость передачи был сух и тощ, как высохшая смоковница. Он раненько начал отмечать свой юбилей, потому что родился 18-07-1933. Но его это не смущало. Он рассказывал, что родился раньше, в декабре 1932 года, но его записали позже. Поэтому он будет отмечать свой юбилей дважды. Весьма удобно для паблик-рилейшн компаний и поддержания своего имиджа.
   Евтушенко всегда, независимо от возраста, сезона погоды и места выступления, одет, как правило, ярко и броско. Желтый или малиновый пиджак - иногда ядовито зеленый, галстук в пальмах или квадратах - но обязательно яркий, брюки непременно клетчатые, если на голове кепка - то первостатейно в крупных красочных пятнах. Словом, по терминологии 60-х годов - пижон, как он есть. Это тот случай, когда безвкусица стала стилем жизни, и поэтому не обсуждаема. Аналогично своему прикиду было и поведение Евтушенко. Он всегда нахрапист, вызывающ, безапелляционен и абсолютно не слушает собеседника.
  
   Вежливый Максимов задал ему вопрос: почему после длительного провала интереса к поэзии сегодня наблюдается некоторый подъем? Что может быть тому причиною, какие изменения в окружающей жизни?
   - Я тому причина! - без ложной скромности отвечал Евтушенко. - Дело в том, что несколько лет назад я выпустил всемирную антологию поэзии XX века. Народ ее прочитал, и ему захотелось узнать больше, вот отсюда и интерес к поэзии. И вы знаете, что я вам скажу - когда я работал над антологией, она преподнесла мне несколько сюрпризов! - и он победоносно и загадочно посмотрел на Максимова. - Вот какой, по- вашему, самый читаемый в России поэт?
   Максимов замялся. Трудно следовать загадочному и непредсказуемому вкусу изысканного мастера.
   - Не стоит и размышлять - это Пушкин! - радостно выкрикнул Евтушенко.
   - Да, но Пушкин, кажется, принадлежит другому веку, - робко заметил Максимов. - А ведь ваша антология посвящена веку прошедшему.
   - Пушкин всегда современен! - менторским тоном отчеканил Евтушенко. - И если с самым значимым поэтом у меня вопросов не было, то вот второе и третье место было для меня полной неожиданностью!
   - А по какому правилу вы расставляли их по местам? - снова деликатно поинтересовался Максимов.
   - Здесь не может быть никаких правил, - тонко улыбнулся Евтушенко, - только собственный вкус, которым я руководствовался, отбирая стихотворения в антологию. Сначала я отобрал лучшие стихотворения, как бы "забыв" об авторе, а потом подсчитал, сколько их получилось у каждого из поэтов. И здесь совершенно неожиданно выяснилось, что на втором месте получилась Ахматова, а на третьем оказалась Цветаева.
   - То есть вы сами этого не ожидали, хотя при отборе руководствовались своим собственным вкусом? - немного недоуменно спросил Максимов. Нужно было знать невозмутимость и корректность Андрея Максимова, чтобы отметить: он был в крайней степени недоумения.
   - Да! Но ведь я отбирал не по авторам, а по произведениям..., - отвечал Евтушенко и снова пустился в длительные рассуждения о том, каким сложным был процесс отбора, как он выбирал одно, затем ему вспоминалось другое, он менял, переставлял... Максимов начал нервно посматривать на часы: передача имеет свои временные рамки. Заодно это был ненавязчивый жест собеседнику. Однако собеседник этих жестов не замечал.
  
   Деликатный Максимов тщетно пытался направить беседу в свое русло. Это напоминало попытку маленького автомобиля встроиться в бурный поток магистрального шоссе с боковой дороги. Но все-таки Максимов оказался достаточно опытен и сумел протиснуть собеседнику свой следующий вопрос. Он рассказал, что когда он был маленький - ему было тогда 10 лет - в гости к его отцу приходил Евтушенко. Его отец, Марк Давыдович Максимов (наст. фам. Липович), 1918-1986, был известен своими переводами с языков народов СССР. И он, ведущий, помнит, как Евтушенко говорил о том, что "поэт в России больше, чем поэт". И Максимов спросил Евтушенко: сегодня, когда с тех пор прошло много лет, он по-прежнему так же считает?
   - Конечно! - торжественно воскликнул Евтушенко. - Поэт в России это трибун, глашатай, проповедник новых истин. Я один собирал стадионы...
   - Да, но ведь в начале 60-х годов были еще и Вознесенский, Ахмадуллина, Рождественский..., - корректно напомнил Максимов. - А еще был Окуджава, другие...
   - Но только я один мог собрать стадион, - безапелляционно заявил Евтушенко, - а они выступали или со мной, или всей обоймой. Никто не выступал перед стадионом один на один, как это делал я! Вы помните, как это начиналось? Сначала был Политехнический...
   И он снова на несколько минут углубился в сладостные воспоминания о том славном времени начала 60-х, когда поэты собирали стадионы...
   - Но ведь сейчас давно другое время, - попытался вернуть его в действительность Максимов.
   - Время, кончено, изменилось, но настоящий поэт..., - здесь Евтушенко самодовольно прищурился в камеру, - всегда больше, чем поэт. Мне по-прежнему под силу заполнить слушателями большой зал! Недавно прошло мое выступление в...(здесь он назвал большое, известное помещение в Москве). Организаторы рассчитывали, что будет заполнена в лучшем случае треть мест. Но зал был переполнен! И, кстати, мне всегда было странно, что здесь, в России, недостаточно рекламируются подобные мероприятия. Вот вы, например,... - здесь он сделал указывающий жест ладонью на Максимова, - в своей сегодняшней передаче не сказали о моем вечере в "Олимпийском"...
   - Помилуйте! - взмолился Максимов, - я с этого начал свою передачу...
   - Этого недостаточно! - лукаво улыбнулся Евтушенко, - Нужно было рассказать о нем подробнее, еще несколько раз упомянуть о нем в течение передачи... Поймите, - ведь это самое значительное событие в поэзии XXI века: поэт снова собирает стадион!
   После этого он подробно остановился на будущем вечере в "Олимпийском". Ведущим будет Михаил Задорнов, будут исполнять рок-оперу Глеба Мая "Идут белые снеги" по мотивам его произведений... Опера была сделана давно, во время съемок фильма Евтушенко "Смерть Сталина", к которому Глеб писал музыку...
   - Почему же вы решили вернуться к проекту четвертьвековой давности?
   - Недавно эта пластинка снова появилась -- ее переиздала какая-то молодая компания. Сначала мы с Глебом очень разозлились, что они без нашего разрешения сделали пиратское издание, а потом оказалось, что они нас просто не смогли найти. К тому же они оправдались тем, что сказали: "Сейчас ее люди так слушают". Я сам ее давно не слушал. Послушал и говорю: "Знаешь, Глеб, тема должна быть продолжена". Тем более что сейчас такое нашествие плохих текстов на эстраде -- каждый вообразил, что он может писать песни...
   - И, наконец, об этой книге, - напомнил внимательно контролирующий время передачи Максимов и указал на белый толстый фолиант, возлежащий перед ними на журнальном столике. На фолианте было крупно написано "Весь Евтушенко". - Неужели вы весь поместились в эту книгу?
   Его удивление было искренним, как у ребенка. В нем не было даже тени язвительности. Нет, что ни говори, а Максимов большой мастер. Его глаза говорили одно, а тело, жесты, проникновенный тембр голоса - совсем другое.
   - Да, - с большим видимым удовольствием отвечал Евтушенко, - Здесь я почти весь! Однако здесь не так уж и мало. В книге ровно 1000 страниц...
   - Неужели вы подгадали к 75-летию так точно? - спросил Максимов с той же обезоруживающей детской интонацией и смеющимися глазами.
   - Все еще зависит и от формата! - принялся растолковывать мэтр. - Один и тот же текст можно расположить по-разному. Да! Мне хотелось, чтобы в книге было ровно 1000 страниц. Это красиво, черт побери! Но посмотрите на формат книги: какой она из-за этого получилась огромной!
   - Да..., - восхищенно сказал Максимов, но его глаза по-прежнему излучали лукавые искорки. - У Тютчева, насколько я помню, набралось всего около 200 стихотворений, которые он написал за всю свою жизнь...
   - Здесь, конечно, не все равноценно, - нимало не смутился поэт, - но каждая строка в этой книге написана честно...
   Любопытно, - подумал в этом месте я, - включил ли он в этот фолиант хотя бы одно произведение из своего первого сборника "Разведчики грядущего", 1952 г. издания?
   Дальше поэта снова понесло и началось то, что обыкновенно называют словом "разглагольствования" на тему текущего момента, своей жизни и прочего. Максимов нервно посматривал на часы, и делал это все демонстративнее. Наконец, время стало истекать. Когда до конца передачи оставалась минута, Максимов начал делать попытки остановить разогнавшийся локомотив грудью. У него это, конечно, не получилось. Поэтому за пять секунд до завершения передачи он только и успел произнести последнюю фразу "Ну, вот, сегодня вы видели живого русского поэта Евгения Евтушенко... таким, каков он есть", и передача оборвалась на полуслове. Он не успел даже сказать обязательных слов "Сегодня мы встречались с известным русским поэтом Евгением Евтушенко, который был приглашен в передачу по случаю...".
  
   Слушая эту передачу, я все время забавлялся поединком самовлюбленного павлина с максимальной корректностью ведущего. И я думал, что именно это было главной интригой в передаче. А потом еще раз прокрутил ее в собственной памяти и понял: да нет же, не это было главным!
   Главным было то, что Евтушенко продавал себя зрителям, как только мог. И о новой своей книге рассказал, и о новой серии "Русское поэты" под его редакцией рассказал, и о выступлении в "Олимпийском" подробно поведал и пригласил зрителей его посетить, а книги активно покупать. Он был прекрасный менеджер по продаже своего бренда.
  
   Наверное, именно этим он и отличается от остальных поэтов, в частности от Тютчева и так нелюбимого им Есенина. Но разве можно сравнить Евтушенковские "Идут белые снеги" с Есенинским "Клен ты мой опавший..."? По моему скромному мнению, один есенинский "Клен" перевесит все тысячу страниц фолианта "Весь Евтушенко". Мне твердо кажется, что если остановить в Москве 1000 прохожих, и попросить их воспроизвести что-то из Евтушенко и "Клен ты мой опавший", то все тысячу человек довольно сносно споют "Клен", и, возможно, несколько человек все-таки вспомнят что-то из сборника "Весь Евтушенко". Кстати, в названии также чувствуется тонкое понимание поэтом текущего времени. В былое время ничуть не сомневаясь назвал бы книгу "Весь Я". Но времена нынче не те, надо на всякий случай напомнить о себе явно.
  
   ...Ведущий в цейтноте скомкал финал и сказал, чтобы как-то логично завершить передачу: Уважаемые зрители! Сегодня вы видели поэта Евгения Евтушенко, такого, каков он есть.
  
   Это уж точно.
  
   Февраль 2008
  
  
   МосЭнерго и мировой кризис
   12 января 2009 года, в первый рабочий день после новогодних праздников, погода выдалась весьма коварной. Рождественские морозы сменились резкой оттепелью, весь день шел дождь, а к вечеру снова хорошенько подморозило. Поэтому на следующий день - кстати, 13 числа - по городу ходить стало практически невозможно. В утренних новостях сообщили, что в травмопункты Москвы обратились 170 человек с переломами и тяжелыми ушибами. Кое-где, конечно, дворники посыпали пешеходные дорожки песком и гранитной крошкой, но далеко не везде. А уж к офису МосЭнерго, который расположился на дальней окраине города Красногорска, так и вовсе никто никогда ничем дорожки не посыпал, и отродясь чистить не чистил. Московской энергии у МосЭнерго всегда на это не хватало, и снег с наледью как-то сами собой по весне стаивали. А как пройти несколько сот метров по буграм, облитым остекленевшею от мороза водой, - это знает только тот, кто отважился туда пройтись.
   В здании офиса через полукруглое приемное окошко усатый пожилой дежурный в форменном синем кителе устало говорил бабуле, переминающейся по другую сторону барьера:
   - Так чего же вы, собственно, от меня хотите?
   Бабуля перед окошком, в сером пуховом платке, в коричневой болониевой курточке, с белым полиэтиленовым пакетом SHANEL в руке, ему терпеливо отвечала:
   - Я прошу вас еще раз проверить счетчик моей соседки. Я уверенна, что она ворует у вас электричество. У всех нас.
   - Ну, с чего вы, собственно, это взяли? - все так же устало спросил дежурный.
   - Так как же! - с негодованием взвилась бабуля. - Судите сами. Живет она одна, а к ней каждый вечер кто-то ходит, сидят в квартире до 3-х часов ночи. Что потом делают - уж я и говорить боюсь. Разве можно так гулять каждый день?
   - Лампочки много энергии не потребляют, - резонно и рассудительно отвечал ей дежурный. - А насчет гуляний, то мы здесь не партийный комитет или профком, чтоб за мораль людей наказывать.
   - Так это и не главное! - С жаром продолжала свою линию бабуля. - Она еще и обстирывает чуть ли не весь дом! Девятиэтажный, заметьте! Стиральная машина у нее круглосуточно жужжит, я по шуму слышу. Всю ночь мне спать не дает. А платит за свет она меньше меня! Я показания счетчиков все время сравниваю. Значит, у нее в квартире жучок стоит, который днем все обратно откручивает!
   - Уважаемая... э-э... - дежурный взглянул вниз на лист с заявлением, который лежал у него на столе, - ...Степанида Никитична! Две недели назад, перед самым Новым Годом, вы приходили с такой же жалобой на вашу соседку. Мы высылали своего сотрудника, он проверил квартиру вашей соседки и никакого воровства электроэнергии не обнаружил. У нее со счетчиком все в порядке!
   Бабуля на эти слова только презрительно фыркнула.
   - Значит, он невнимательно смотрел! Отбывательски. Лишь бы галочку поставить, что приходил. А вы поопытнее кого-нибудь пришлите, пусть он там хорошенько все исследует. Не может такого быть, чтоб она платила за свет меньше меня! Ведь у меня за свет еще и пенсионная скидка имеется. Да и трачу свет я очень экономно, у меня никогда ни одна лишняя лампочка не горит! Ну как она может меньше меня платить за свет, объясните мне пожалуйста!
   Дежурный снова устало откинулся на спинку своего кресла. Ему уже давно осточертели эти препирательства на пустом месте.
   - Объяснить это не так сложно, как вам кажется. Вы пенсионер, следовательно, не работаете, весь день дома. Значит, зимой вы включаете свет в 16 часов, а то и раньше, если день пасмурный. Логично? Логично! Плюс телевизор работает почти весь день, поскольку делать вам больше нечего. А соседка приходит с работы поздно, телевизор практически не смотрит, потому что она любит читать...
   - А стиральная машинка? Она-то жрет много!
   - Ну, хорошо! - сдался дежурный. Он понял, что иначе разговор закончить ему никогда не удастся. - Давайте сделаем так. Через две недели вы еще раз сделаете замер своего счетчика и счетчика соседки. И если результаты будут с вашей точки зрения интересные, то приходите к нам снова. Мы рассмотрим вашу жалобу. Идет?
  
   - Вы так говорите, будто это мне надо, а не вам! - обижено сказала бабуля. - В стране мировой кризис, вам каждую копейку экономить надо. А я к вам обязательно приду, потому что справедливость должна быть! - И добавила с тихим вздохом: - Только очень уж тяжело к вам добираться! Скользко. Я два раза упала, пока к вам шла. Хорошо не шибко разбилась, только синячки будут. А мне ведь еще обратно нужно доковылять!
  
   После того, как за старушенцией закрылась выходная дверь, дежурный сказал, тихо обращаясь к более пожилому коллеге за соседним столом:
   - Странные, все-таки, бывают у нас люди! Ей на том свете уже давно прогулы ставят, а она на этом все еще жалобы накатывает! Ну, зачем ей это надо?
   - Справедливость ей нужна, - грустно отвечал ему коллега. - Она за нас с тобой хлопочет, чтобы мы не утонули в этом потоке дерьма, который вокруг нас.
   - А-а! - многозначительно протянул дежурный. - Ну-ну! Теперь-то в этом потоке грязи сильно поубавиться! Скоро пить можно будет.
   - А ты не ерничай, - осадил его коллега. - Старушка как может - так и борется за справедливость в этом мире, за чистоту в жизни. Не то, что мы - живем каждый в своей скорлупе...
   - Да ну тебя! - обескуражено махнул рукой дежурный. - Вечно ты мораль на все вокруг наводишь... Следующий! Что там у вас?
  
   Но старушка в МосЭнерго так больше и не пришла. Ни через неделю, ни через месяц. Закончились, видать, ее дни на этой грешной земле. Ставили ей на небе прогулы до поры до времени, а потом прислали нарочного курьера в черной монашеской одежде с капюшоном, надвинутым по самый нос. И забрал он ее с собой - в края дальние, в светы светлые, туда, где разлита вокруг благодать.
   Там не нужно бороться за справедливость, там справедливость существует сама собой. Как воздух, которым мы дышим, как земля, по которой мы ходим.
  
   А мы остались здесь.
  
   Январь 2009
  
   Француз и маркизетки
   Это было в середине мая этого года. В Москве и Подмосковье стояли черемуховые холода. На улицах было прохладно, и временами дождливо, но зато везде цвела черемуха и царили цветущие вишни. А кое-где в теплых дворовых закутках даже зацвела сирень. Весь воздух был напоен этими пьянящими весенними запахами. Наконец-то пришла настоящая весна, и закрыла зеленой травой и цветами землю, которая еще не так давно выглядела такой неприглядной, занесенной грязным городским снегом. По поводу наступившей весны площадь на конечной остановке автобусов в кои веки вычистили и выскребли от многомесячной зимней грязи, и она лежала перед пассажирами, как новенькая.
   Сразу после майских праздников я несколько раз ехал из своего города до метро "Тушино" в одном маршрутном автобусе с интересной парой, говорившей по-французски. Согласитесь, это довольно странно для такого небольшого подмосковного городка, каким является наш славный Красногорск. Это в Москве встретить настоящего живого француза в общем-то совсем не удивительно. А в маленьком Красногорске из иностранцев в автобусах чаще всего встречаются смуглые гастарбайтеры из южных провинций, бормочущие свои восточные заклинания. Да несколько раз я замечал пару одних и тех же женщин, разговаривавших то ли на вьетнамском, то ли на китайском, разницу между ними мне было не разобрать. Но франкофонная пара! Это было экстраординарно. Конечно, я ни слова не понимал из того, о чем они говорили. Вот если бы они говорили на английском!
   Француз был мужчиной лет тридцати пяти, в светло-сером свитере, цветастой шерстяной курточке и джинсах. Он был поджар, строен и энергичен. Он говорил приглушенно, с типичным мягким прононсом в нос. Его стройная подруга говорила на французском мало, но, судя по услышанному, довольно прилично. Она была моложе него, ей было около тридцати. Она была наша, из нашего города, потому что несколько раз отвечала посторонним на отличном русском. А он был настоящий француз, не понимающий ни бельмеса по-русски. Он даже не пытался картавить на нашем языке, его в качестве собеседника полностью устраивала спутница.
   Откуда он взялся, этот француз в городе Красногорске? И что здесь делала его подруга? Может быть, она была учительницей французского языка, а он ее французский бойфренд, которого она подцепила в зарубежной поездке или стажировке? Может быть. Но могли быть и другие варианты. Например, она могла быть переводчицей, а он приехал по работе. Но тогда почему они ехали из Красногорска в Москву, почему они жили здесь? Почему, почему... Между ними могли установиться близкие отношения, отчего бы и нет? Вероятно, они жили в ее квартире, а утром ехали в Москву на работу или просто на прогулки по городу. Эти и подобные вопросы я задавал сам себе всякий раз, когда видел их в автобусе и слышал их мягкую, приглушенную речь.
   Мы садились на конечной остановке, поэтому там всегда выстраивается очередь. Когда я подошел к остановке в очередной раз, то оказался в конце вереницы человек из 15. Как обычно, закурил. И вот здесь за мной пристроились те самые французы. Они все так же приглушено и с прононсом говорили о чем-то своем, чего я абсолютно не понимал.
   Вскоре подошел автобус и очередь двинулась на посадку. Мы прошли несколько метров. Француз что-то вопросительно сказал своей спутнице. Она не ответила. За метр до посадки в автобус я резким щелчком отбросил сигарету метров на пять в сторону, на пустую асфальтированную площадку. Я сделал это потому, что привык так делать. А привык потому, что у нас эта площадь всегда в таком замусоренном состоянии, что один лишний бычок ее никогда не испортит. Француз резко и коротко воскликнул, что-то типа "Mon Dieu!", но за точность цитирования я не ручаюсь. И затем сказал что-то уже спокойнее, констатирующим тоном. На этот раз его подруга ему ответила - мягко, урезонивающее, назвав его по имени. И только здесь я понял, что они говорили обо мне, о человеке, который шел впереди них и бросил сигарету на асфальт перед автобусом. Я понял, о чем они говорили, и мне стало невыносимо стыдно за свой поступок.
   Когда мы еще стояли в очереди на автобус, то рядом с нами была урна. После того, как мы двинулись и отошли от нее на несколько шагов, француз спросил: "Ну, и куда он собирается деть свою сигарету?" Возможно он спросил это другими словами, но смысл был тот же: "Почему он не выбросил свою сигареты в урну?" Когда мы подошли к автобусу и я бросил сигарету на асфальт, француз воскликнул: "Боже мой! Он швырнул ее прямо на асфальт. Он плевал на тебя и на твой чистый город". Ему, приехавшему из страны, где курение запрещено во всех общественных местах, это было невозможно понять. Ладно, пусть этот тип курит на остановке, если это не запрещено, но почему он швыряет сигарету прямо на площадь? Это наша площадь, для всех! Почему никто не сказал ему об этом? Почему все молчат, как будто так и надо? Почему это сходит ему с рук? И она ему ответила: "Андрэ, ты слишком строго судишь", или нечто подобное - "Андрэ, ты сравниваешь все со своей страной, а это несопоставимо". И дальше я их разговора не слышал, потому что мы зашли в автобус и оказались далеко друг от друга.
   Но все было понятно и так. Они много раз до этого говорили о том, почему в России бардак и можно ли его исправить. Она говорила, что это безнадежно, что общая культура жителей России упала так низко, что с этим уже почти невозможно ничего сделать. А он убеждал ее в том, что все еще возможно, нужно только начать с себя. Что нужно действовать, нужно бороться. Нужно делать поступки, и тогда с них будут брать пример остальные. Может быть, это и возможно, соглашалась она, но для этого нужно много времени. Невозможно такую большую страну в одну минуту заставить двигаться в другом направлении. Это было продолжение бесконечного разговора двух интеллигентных людей о нашей стране. Он недавно приехал сюда. Естественно, он был поражен окружающим и все время спрашивал ее: "Почему вы так живете? Почему вы позволяете себе так жить? Почему вы живете в грязных городах с безликими бетонными коробками? Нельзя их раскрасить? Почему вы ходите в серых одеждах? Трудно подобрать себе что-то повеселее? Почему так мало улыбаетесь? Неужели у вас так мало поводов для этого?" Что могла отвечать ему она? Что бы я ответил ему на ее месте? Потому что так сложилось, потому что к этому привела нас история нашей страны, потому что не имеет большого смысла следить за чистотой там, где ее никогда не бывает. Мы привыкли к тому, что вокруг грязно, и перестали замечать это. И поводов для веселья у нас совсем мало. Он был поражен грязью на наших улицах, треснувшим и исковерканным асфальтом на дорогах, нечистотой в общественных туалетах. "Вы постоянно ругаете ваше правительство, но чистота туалетов от него не зависит, а зависит только от вас самих, от горожан. Ведь не Путин там пачкает", говорил он. Она пыталась сказать что-то хорошее о своей стране. Нас так приучили, что туалеты не главное, что главное работа и гордость за страну, а с туалетами мы постепенно разберемся. Как не главное? - недоумевал он. - А что тогда главное? Есть естественные потребности организма, и их нужно удовлетворять. Это еда, жилище и работа. Надо достойно жить каждую минуту, надо уважать себя и других . Разве можно уважать себя, когда вокруг так нечисто? Чистота - это настроение, это здоровье. Неужели вам не хочется жить чуть бодрее и веселее смотреть на мир?
   Этот разговор был бесконечен, как бесконечен был окружающий мир. И этот мир вокруг постоянно заставлял его сравнивать и задавать вопросы, эти бесконечные "Почему?" Это были вопросы ребенка, постигающего чужой, незнакомый мир. И она отвечала ему, как могла. Ей хотелось, чтобы он не думал о нашей стране так плохо, но окружающий мир опровергал эти утешения и объяснения каждую секунду. Она говорила о революции и ужасной гражданской войне, о коллективизации сельского хозяйства и уничтожении класса крестьянства, о людоедстве при Голодоморе и страшных жертвах второй мировой войны. Но ведь это было так давно, - говорил он. - После войны прошло уже более 60-ти лет! За это время выросло три новых поколения. И у нас, во Франции, были жертвы и ужасы войны, но ведь все это прошло. Жизнь постепенно наладилась. Она снова отвечала ему, что мы не такие уж и пропащие, что у нас был Гагарин и наши корабли бороздят просторы мирового океана, что, несмотря на тяжелый климат, мы освоили многие труднодоступные места нашей планеты, в которых жизнь почти невозможна. Она отвечала ему, а сама чувствовала убогость своих объяснений. Ну, был Гагарин, были другие космические полеты. Но чем еще, кроме оружия, можно похвастать нам перед дотошным иностранцем?
   Я понял, сказал он как-то раз после очередных разговоров. Есть такой хороший пример, на котором я очень просто объясню тебе, что произошло с вашим народом. Это пример с озером. Закрытое озеро достаточно больших размеров обладает тем удивительным свойством, что оно способно очищаться само. В него ветер постоянно наносит мусор, что-то туда бросают люди, но вода в озере остается чистой, там можно купаться и ловить рыбу. Но это до определенных пределов. Если вылить в это озеро несколько тонн нефти, то все живое в нем погибнет, и его вода станет мертвой водой. И в таком случае единственное, что остается - полностью слить из него воду, хорошо его почистить и залить чистой водой заново. Только тогда оно снова будет жить. У вас в стране сейчас мертвый народ. Войны и несчастья убили его, как тонны нефти убивают живую воду озера. И его теперь уже не очистить никогда...
   И снова были разговоры с новыми аргументами за и против. И после этих бесконечных разговоров была эта сценка. Зеленая и цветущая весна с дурманящими запахами, чистая прибранная площадь с урной на ее краю, и окурок, торопливо и небрежно брошенный в сторону на площадь...
  
   Все эти мысли, читатель, мелькнули передо мной в несколько мгновений. На самом деле они были гораздо объемнее и сложнее чем то, что я написал. Они были похожи на ту мгновенную картинку в темном ночном небе, когда удар широкой ветвистой молнии с грохотом врезается в черные грозовые облака и на секунду высвечивает всю их невидимую сложную объемность. Они, эти мысли, были настолько объемны и сложны, что для того, чтобы описать их, нужно написать большую толстую книгу. Но в то же время они были так быстротечны и мгновенны, что описать их во всей полноте нет никакой возможности.
  
   С другой стороны я вот подумал, что весьма может быть, что именно такого разговора, который я вам описал, и не было между французом и его спутницей, а мне это только почудилось, что это было так. Что они говорили вовсе даже и не обо мне и брошенной сигарете, а о чем-то своем, о своих отношениях или о работе, куда они направлялись. Но ведь это уже не так и важно.
  
   Мне все равно стало невыносимо стыдно за себя, за свой поступок.
  
   И этот внезапно проснувшийся стыд возродил во мне надежду, что мы - и я, как главное действующее лицо этого рассказа, в первую очередь - еще не окончательно потеряны, еще не совсем мертвы как народ. Что внутри нас еще теплится тот огонек, та божественная искра, из которой, возможно, еще разгорится пламя духа жизни, который Господь вкладывает в каждого из нас при рождении.
  
   Может быть. Когда-нибудь.
  
   Май 2009
  
   Колесо Жизни
   Есть люди, глядя на которых покойно думается, что они живут правильно. Так правильно, что с них хочется брать пример. Они источают вокруг покой и благоденствие.
   Таким был мой дед по матери, Иван Маркович Шмаков. Он всегда был царственно нетороплив, что бы ни случилось. Он был снисходителен, но без заносчивости старшего годами, а с вальяжностью заслуженного патриарха. Он был мудр и ироничен той искрой доброй русской иронии, которая встречается только в простом народе, потому что это впитывается только там, среди обычных людей, как мелкая украинская пыль и знойное солнце на его лице.
   Я никогда не видел его сомневающимся. Он всегда знал, что и как нужно делать. Знал, что Родиной нужно гордиться, что землю нужно обрабатывать, внуков любить, а свою жену уважать. В его действиях и словах не было ни одной фальшивой ноты. Если он считал, что свою жену нужно уважать, то он никогда не повышал на ее голос, никогда не обидел ее даже взглядом, и так же вел себя и тогда, когда ее не было рядом, и когда она была далеко. Он всегда называл ее по отчеству, Григоровна, и в этом тоже сквозило его безмерное и ласковое уважение к ней. Если он считал, что внуков нужно любить, то он любил их. Он мог наказать нас шутливо хворостиной, но глаза его при этом все равно озорно улыбались.
   С австрийского плена в первую мировую он бежал трижды. И его трижды ловили среди Австрии и возвращали на прежнее место. Каждый раз могли и застрелить. "А почему же ты тогда бежал, если все равно бежать было некуда?" - спрашивал я его. "А скучно было сидеть!", - беззаботно, но серьезно отвечал дед. Вот в этой интонации - он весь. К жизни он относился серьезно на уровне главного - отношения ко всем окружающим, к родине, к земле, а к остальному относился легко и беззаботно. От него исходило то, чего нет у меня, чего так не хватает мне - бесстрашие перед смертью и ощущение легкости и простоты бытия.
   Он жил легко, потому что душа его была чиста, потому что за всю свою жизнь он не сделал ни одного подлого поступка. Он жил по принципу "делай, как надо, и будь, что будет!" Хотя, если я вам перечислю, в какие времена он жил - мало вам не покажется. Первая мировая и плен, революция и банды Махно на Украине, продразверстка с погромами и расстрелами; затем колхозы Сталина и раскулачивание, а у него семеро детей - и все живы остались до глубокой старости, всех поднял и вырастил. А ведь после этого еще были великий голод 1933 года, Голодомор, когда родители ели своих детей, потом вторая мировая с оккупацией немцами его села и расстрелами, потом после войны еще два голода, 1947 и 1949 годов. И только после этого чуть отпустило, стало немного легче.
  
   Я еще застал те времена, когда дедушкин пес, Лыско, был в расцвете сил. Лыско был немецкой овчаркой. Кроме дедушки он не признавал никого. Ел он только из его рук, то есть не из рук, конечно, в буквальном смысле - в буквальном смысле он ел из немецкой каски еще кайзеровских времен. Ее шишак был обломлен, и на полюсе каски остался только его корешок. Он был грозен, Лыско. И в том, что он ел из старой кайзеровской каски, тоже было что-то дополнительно грозное. Пес войны! Никого он не подпускал к себе, окружающих спасала только крепкая стальная цепь, на которую он был привязан. Я даже не помню, чтобы он лаял - он бросался молча, как страшная серая молния.
   Но шли годы, я неспешно взрослел, а Лыско старел с ужасающей быстротой - ведь собаки стареют быстрее людей. И вот настало время, когда он уже не мог ходить и почти перестал есть. Тогда его отвезли за Макитерку - гору, расположенную за разливом Днепра перед селом, - и больше я его не видел никогда. Как он умирал? Тихо и безмолвно? Скулил? Или гордо молчал?
   Название горы происходит от украинского слова "макитра" - это большой глиняный сосуд с широким горлом для хранения разных жидких и сыпучих веществ. Изначально предназначался для хранения мака, отсюда и название. У него широкое горло и маленькое дно, как у чугунка, отчего его бока необыкновенно круты. Последнее и дало название горе. Макитерка - это небольшая "макитра", по-хохлятски. Эта гора в селе была знаменита еще тем, что местная молодежь зимой каталась там на санках. Летом до горы в обход воды было далеко, а зимой, когда вода замерзает - совсем близко, напротив. Мне мама рассказывала, как однажды они взяли большие колхозные сани, затащили их гуртом на самую вершину Макитерки, сели все в сани, а было их человек двадцать, и покатили вниз. Сани неслись все быстрее и быстрее, девчата визжали от страха и прижимались друг к другу, а парни весело и грозно кричали "Гойда!". Под горой сани ударились о какой-то невидимый под снегом бугор и разлетелись вдребезги, и вся публика разноцветным горохом высыпалась из них в глубокий снег, совершенно безвредно для себя. Впечатление от этой поездки было настолько ярким, что мама вспоминала ее много раз. Было это в ту саму зиму, когда мама была в девятом классе, после которого летом 1941 года началась война. Закончилась на этом ее учеба.
   А летом 1942 года вместе со старшей сестрой Надей маму угнали в Германию. Везли в наглухо заколоченных вагонах, без окон, - как картошку. По нужде один раз в сутки, днем, останавливали эшелон в чистом поле, и выгоняли всех наружу, под усиленным конвоем овчарок - справляйся, как хочешь, но не далее пятидесяти метров от состава. За нарушение приказа - расстрел.
   Мама попала в госпиталь для туберкулезных больных, близ города Франкфурт на Майне. Госпиталь представлял собой мрачный кирпичный четырехэтажный особняк, в котором она проработала несколько лет. Руководила ими старшая медсестра, фрау Мюллер. Фрау Мюллер поразила маму. Седая старушка, она держалась в госпитале с достоинством особы королевской крови. Она всегда была безукоризненно одета в чистый небесного цвета шерстяной костюм, с белыми накрахмаленными наколками на голове и рукавах. Грудь и подол ее всегда обрамлял необыкновенной чистоты передник, также накрахмаленный. Маму она строго называла Анна. Держалась она с девушками строго, но человечно. Обязанностями мамы было разносить больным пищу и лекарства. Каждый раз фрау Мюллер предупреждала их, чтобы они ничего не брали у больных, старались как можно меньше разговаривать и побыстрее уходили. Больным хотелось сочувствия и внимания, они совали девушкам шоколад. Не брать его было нельзя. Фрау Мюллер советовала в этом случае тотчас выкидывать его за дверью. Кто ее не слушал, те жили мало. Ручки всех дверей в госпитале были обмотаны марлей с дезинфицирующим раствором. Больные по самочувствию располагались сверху вниз. Четыре этажа. На последнем, первом этаже жили не больше дня. Дальше - уже вперед ногами.
   Освободили их американцы. Потом передали нашим. Они с сестрой долго были в лагере, где формировались эшелоны по областям для отправки на родину. Кировоградская область почему-то оказалась одной из самых последних, поэтому мама была там долго. За это время познакомилась с моим будущим отцом. Пока без особых претензий и обязательств. Но он потом взял да и приехал к ней на поселок Победа. Где они и поженились.
   И потом появился Я. Судя по фотографиям, жутко кривоногий от недостатка кальция малыш. И поехали родители с этим малышом летом к бабушке. Было мне тогда года два с половиной. Далее описываемый случай я абсолютно не помню, рассказываю его по пересказам родителей. Приехали мы к бабушке, они занялись своими делами, а я вдруг исчез. Оказалось, я пошел во двор, выгнал ужасного Лыско из его будки, забрался туда, благо мои размеры это позволяли, и там заснул. Лыско, в то время пес в самой своей грозной силе, нервничал, ходил на цепи рядом и никого к будке не подпускал, включая даже деда. Тщетно его пытались как-то отвлечь и изолировать. Мама звала меня - Саша! Сашенька! - чтобы я проснулся и вышел. Но я безмятежно спал с устатку после дороги. А мама страшно боялась, что Лыско вдруг бросится в будку и порвет меня на части, мало ли что собаке вздумается. Ситуацию разрешил дед.
   - Если он его сразу не тронул, то больше и не тронет, - сказал он, и посоветовал оставить Лыско в покое, не беспокоить его. Так они и сделали, хотя мама добавила тогда себе седых волос, я думаю.
   Я проспался себе и вышел спокойненько из будки на руки родителям, навстречу рыдающей от переполняющих ее чувств маме. Но Лыско - очень умный пес, как и большинство немецких овчарок. Детей они никогда не трогают. Возможно, это у них сидит в крови, потому что за детей собаке следует самое суровое наказание - смерть.
  
   А сейчас у мамы совершенно безобразная дворняга с неприличной кличкой Эдик, которую им подарил сосед. Это же надо придумать - дать собаке такую кличку - Эдик!
   Х-хэх!
   2002 г.
  
  
  
   У нас, в России...
   Здание пенсионного фонда, комната с загадочной табличкой "ЕДВ" на двери. В комнате за компьютерами сидят две женщины. Одна помоложе, лет 30-ти, в ярком оранжевом платье, другая постарше, под пятьдесят, в светло-коричневом брючном костюме. За окном пасмурно, идет противный мелкий майский дождь. Неожиданно в комнату без стука врывается человек лет сорока, с характерной славянской физиономией: уши торчком, нос на конце чуть приплюснут и задран вверх, глаза мелкие, голубые, широко расставленные на лице. И, не поздоровавшись, сразу стремительно ошарашивает:
   - Вы кто?
   - Интересный вопрос! - неторопливо отвечает ему старшая женщина и задумчиво смотрит на вошедшего поверх позолоченных очков, как учительница на провинившегося школьника. - А и в самом деле, кто мы? Две несчастные женщины при пенсионном фонде, затурканные посетителями до потери своих личностей. Вы лучше скажете, что вам надо?
   - Мне надо вашего начальника! - выпаливает посетитель.
   - Так таки и начальника? - со вздохом пытается уточнить старшая. И, получив подтверждающий быстрый кивок головы, продолжает: - Ну, если самого начальника... Ее сейчас нет, подождите тогда на этом стульчике... Она обещала быть минут через десять.
   Мужчина осторожно садится на краешек стула и готовится к терпеливому ожиданию сановного лица. Его ботинки оставляют на паркетном линолиуме неопрятные лужи. Он стеснительно пытается закрыть их подошвами. Женщины продолжают работать и обсуждать свои дела. Более молодая бойко стучит на клавиатуре и рассказывает старшей о своем ребенке, который заканчивает первый класс и шалит напропалую. Старшая нехотя листает деловые бумаги, пытается сверять какие-то цифры, и делится с нею своими дачными проблемами: в начале мая подморозило, и, похоже, урожая яблок теперь не будет, да и плетистая роза после зимы все никак не оклемается... Мужчина выдерживает настоянную атмосферу рафинированного женского общества минут пять-семь, затем нервно вскакивает.
   - Мне, собственно, всего лишь проездной на автобус нужен... Может, вы мне и без начальника выпишете?
   - Проездной на автобус можно взять на конечной автобусной остановке, - сухо замечает старшая женщина. - Это, кстати, совсем недалеко, в Павшино.
   - Но мне нужен льготный!
   - Льготный на автобус? - снова неторопливо отвечает старшая. - Тогда это не у нас! Мы выписываем проездные только на железнодорожный транспорт, на электрички. А кто это такой разумный вас к нам направил?
  
   Небольшой приемничек в углу в это время приглушенно сообщает мировые и российские новости. В Петербурге интенсивно готовятся к Саммиту "Большой Восьмерки"...
  
   - Вот у нас в России всегда так! - с большой внутренней горечью говорит посетитель. - То Ерошка на месте, то Антошка, а вместе никак! Что-нибудь да все равно будет не так, как у нормальных людей. А мне в собесе сказали, что в домоуправлении можно проездной получить...
   - А мы совсем и не домоуправление! - торжествующе восклицает младшая женщина. - Это веселое место называется пенсионный фонд. Вы не туда попали!
   - Как это вы не домоуправление? - искренне возмущается мужчина. - А какой у вас вообще адрес?
   - Раз уж вы пришли сюда, то вы должны знать наш адрес, - язвительно отвечает ему более молодая. - Да и зачем вам наш адрес, если вы уже здесь, а вам сюда точно не надо?
   - А где же тогда домоуправление?
   - Скажите, по какому адресу вы живете, и мы вам тогда скажем, где ваше домоуправление.
   Мужчина недоверчиво и хитро улыбается.
   - Ишь ты, чего захотели! Так я вам и сказал! Зачем это вам знать, где я живу? Я вам скажу, вы потом это как-то используете против меня!
   - Для себя лично нам это знать без надобности, но каждое управление обслуживает дома с конкретными адресами. И управлений в городе более двадцати.
   Мужчина некоторое время думает, прислушивается к внутреннему голосу своего разума, и, наконец, с видимым усилием выдавливает:
   - Ну, на Железнодорожной...
   - Ой! Тогда мы точно не знаем! Я с Чернево, а она с Центрального. Мы только свои районы знаем.
   - А зачем же вы тогда меня спрашивали, если не знаете...
   - Но мы ж не знали, откуда вы! Хотелось вам как-то помочь.
   - Вот так всегда у нас в России - никто никогда ничего не знает, никто ни за что не отвечает!..., - говорит с раздражением мужчина и уходит из комнаты, бухнув напоследок ненужной дверью с отблескивающей золотом табличкой "ЕДВ". Женщины несколько секунд сидят молча, переваривая сцену с визитером.
   - И при чем здесь Россия? - с недоумением говорит та, которая постарше.
   - Господи! А такой молодой парень! - с болью в голосе говорит более молодая.
   - Наверное, из афганцев, бывший десантник, - многоопытно отвечает ей вторая. - Или в Чечне воевал. Видела у него значок ВДВ? У них у всех обострение с головой на непогоду. Как ухудшение погоды, так они и начинают везде воду варить... А на улице сама видишь чего делается!
  
   Приемничек в это время сообщает о небывалой жаре, обрушившейся на Европу. Даже на британских островах температура зашкалила за 35 градусов.
  
   А на улице струи дождя неистово черкали наискось по стеклу, словно зачеркивали существующую вокруг жизнь... И ни конца, ни края этой непогоде не было видно...
  
   2007 г.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"