Несколько дел из практики частного детектива
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Рассказы этого сборника опубликованы в журнале 'Детективное агентство или особенности национальных приключений' за 2005 г.
|
НЕСКОЛЬКО ДЕЛ ИЗ ПРАКТИКИ ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Каждый из вас, уважаемые читатели, очевидно, знает о так называемых камерах забытых вещей и для чего они предназначены. Кто-то из вас, наверное, даже сталкивался с ними в силу стечения жизненных обстоятельств и прихоти своенравного случая. Но не все, возможно, наслышаны о тех беззакониях, которые там иногда творятся. Например, может ли кто-нибудь из вас ответить мне на такие простые вопросы: в течение какого срока могут находиться вещи в подобных заведениях и куда они деваются по истечению этого срока?
Как выясняется при более тщательном исследовании этих вопросов, твердых и ясных ответов на них нет и получить их ни у кого решительно невозможно. Потому что, во-первых, каждое ведомство, в ведении которого находятся эти заведения, выпускает свои указы, регламентирующие эти ответы. А, во-вторых, в нашем славном отечестве негласные законы всегда сильнее писанных. В прессе иногда приводят вопиющие факты по работе данных учреждений. Это в благочинной Англии лондонские таксисты, обнаружив на заднем сиденье своего автомобиля чемоданчик, плотно упакованный мешочками с алмазами, торжественно передают его в тамошнее бюро находок. У нас же чаще всего бывает совсем наоборот. Например, бывает так, что водитель автобуса, обнаружив в салоне забытый пассажирами новенький видеомагнитофон, прибирает его себе вместо того, чтобы сдать его в тихий приют утерянного. Часто дорогие вещи обслуживающий персонал тащат уже непосредственно с полок. А иногда бывает и вовсе нечто ужасное: драгоценный груз специально "теряют" при перегрузах, далее он попадает в разряд оплошно забытого, а оттуда перекочевывает в руки организаторов хитроумных махинаций.
Общественность время от времени возмущается подобными порядком дел, и в порыве благородного негодования назначает от своего имени комиссии по проверке мест временного хранения утерянных вещей. В одну из такого рода комиссий попал и я. Во время очередной проверки - мы в тот раз инспектировали камеру забытых вещей Шереметьевского аэропорта - я обратил внимание на коричневый кожаный портфель. Несмотря на его потрепанный вид, в облике этого заслуженного вместилища для бумаг были остатки былого благородства. Я спросил у ответственного работника, важно представившегося мне Степанычем, интересуются ли они содержимым забытых вещей.
- Да, конечно, - отвечал он, - мы бегло просматриваем содержимое оставленных вещей, особенно если они нам кажутся в чем-то подозрительными: ведь там может находиться нечто, запрещенное к перевозкам, - например оружие, наркотики. Вот совсем недавно на Казанском вокзале среди забытых вещей обнаружили взрывчатое устройство. А иногда там бывают скоропортящиеся продукты, от которых нужно срочно избавляться...
- Меня заинтересовал тот потертый коричневый портфель. Вы можете мне сказать, что в нем находится?
- В нем находится... минуточку... в нем какие-то справки и другие незначащие бумаги, - объявил Степаныч после исследования своих бухгалтерских записей. - Портфель хранится у нас уже несколько месяцев, всякий разумный срок его хранения давно истек, так что надо оформлять его на утилизацию.
- То есть просто на мусорную свалку? - уточнил я. - А какие бумаги вы считаете незначащими?
- Незначащими мы считаем все бумаги, которые не являются официальными государственными документами, - солидно начал объяснять мне хранитель утерянных ценностей. - Это может быть личная переписка, разного рода сочинения...
- Ах, вот как?
- А насчет свалки - конечно! А куда его еще денешь? Сам портфель старый, на аукцион его не выставишь, бумаги в нем тем более никому не нужны, даже, как оказывается, и его владельцу, так что...
- Мне он чем-то приглянулся. Я люблю, когда меня окружают старые вещи. Мог бы я в этом случае его забрать себе?
- Да пожалуйста! - обрадовался хранитель. - Нужно только оформить его утилизацию.
Но каждый гражданин нашего отечества знает, что любое оформление - дело бюрократическое. Как выяснилось, каждый акт о списании должны подписать четыре ответственных лица - начальник вокзала, сотрудник милиции, старший багажный кассир, и кладовщик камеры хранения. Как вы сами понимаете, собрать вместе этих занятых людей не представляется возможным. Однако за символический полтинничек ответственное лицо с громадным облегчением избавилось от намозолившего ему глаза портфеля, а сам акт обещало оформить задним числом.
Таким образом, я стал обладателем этого портфеля. Всю обратную дорогу я невольно любовался им: потертая, но мягкая натуральная кожа, потускневшие, но настоящие медные застежки, и форма, благородная академическая форма с аккуратными скруглениями - сейчас таких не делают! Приехав домой, я с нетерпением взялся за его расчистку, и первым делом решил просмотреть попавшие ко мне таким неожиданным образом бумаги. Они были довольно разнородны; часть из них оказалась записками в области профессиональной деятельности хозяина, который, насколько мне удалось разобраться, занимался исследованиями, лежащими на стыке нейролингвистики и программирования. Я в этом деле ничего не понимаю, и сразу отложил эти записи в сторону.
Вторая группа бумаг касалась некоего Александра Васильевича Холмского. Это была официальная выписка от Русского Дворянского Общества, с его гербовыми печатями, в которой приводилось описание генеалогии князей Холмских, а также другие разнообразные справки, выписки и уведомления, касающиеся различных персоналий рода Холмских, последним звеном которого и был Александр Васильевич.
В третьей группе оказались с известной иронией помянутые конторским служакой сочинения, написанные в детективном жанре. Я это понял по заголовкам. К сожалению, мне не удалось выяснить настоящую фамилию автора. Некоторые сочинения были написаны от первого лица, Валерия Борисова, но другие рассказы были написаны от имени совсем иных лиц.
Сначала я заинтересовался бумагами второй группы и решил проверить хотя бы основные сведения на тот предмет, не являются ли и они результатом вымысла неизвестного хозяина портфеля, как и прочие его сочинения. Забравшись во всемирную компьютерную паутину, я довольно быстро получил то, что может получить каждый из вас, набрав на поисковом сайте фамилию "Холмский".
Вот она, эта выписка (правда, в отличие от гербовых бумаг, неофициальная):
Генеалогия русской знати, Княжество Холмское
Столица - г. Холм, в XIX в. отождествляется с с. Красный Холм Тверской губернии, на р. Шоше, в 40 верстах от г. Зубцова.
Выделилось из состава Тверского великого княжества около 1318-1319 гг., доставшись в управление Александру, сыну тверского князя Михаила II Ярославича. После смерти Александра Михайловича (1339) произошел новый раздел тверских земель, в результате чего г. Холм окончательно обособился от Твери, доставшись в удел сыну Александра Михайловича - Всеволоду, который и считается первым удельным Холмским князем.
Почти весь период правления Всеволод Александрович упорно боролся с кашинским князем Василием Михайловичем I за обладание тверским столом. После смерти Всеволода (1364) его сыновья Юрий и Иван поделили между собой отцовскую вотчину и княжили в Холме совместно. Юрий Всеволодович, враждовавший с тверским князем, в конце концов бежал в Москву, а затем в Орду, откуда вернулся с ярлыком на удел, но, не добившись Холма, видимо, вскоре умер.
В 1397 г. его брат Иван отъехал в Москву, где женился на Анастасии, дочери Дмитрия Донского, и получил в управление г.Торжок. В 1400 г. он вернулся в Холм, но спустя два года умер бездетным, завещав свою половину княжества сыну тверского князя Александру Ивановичу.
Один из потомков Юрия Всеволодовича князь Даниил Дмитриевич, оставив Холм, переехал на службу в Москву, стал воеводой у Ивана III, и в 1469 г. участвовал в походе на Казань. Его брат Михаил Дмитриевич, оставшийся на княжение в Холме, в 1485 г. "передался" Ивану III и также отъехал к нему на службу, а его земли вместе с тверскими владениями были присоединены к Москве. В 1576 г. род князей Холмских пресекся.
Но, оказывается, род Холмских не пресекся, как сумрачно утверждает этот официальный источник. Не буду утомлять читателя многочисленными подтверждениями, но другие прилагаемые бумаги с достаточной степенью убедительности свидетельствовали о кровном родстве нашего современника, Александра Васильевича Холмского, профессионального математика, с последним из князей рода Холмских. Среди них была дворянская грамота, дарованная Алексеем Михайловичем мещанину Афанасию Петровичу Звягину, на восстановление его законного дворянства Холмского, выписки из церковных книг о рождении младенцев рода Холмских. Заканчивались бумаги уже современными справками с треугольными печатями сельсоветов и горисполкомов.
Я горячо заинтересовался этим обстоятельством, и принялся подряд читать произведения неизвестного сочинителя. Они оказались в разной степени готовности. Некоторые из них, на мой взгляд, были завершены окончательно, другие были не совсем закончены, третьи находились всего лишь в наметках. Так, наверное, бывает всегда, когда бумаги оставлены их владельцем внезапно. Что случилось с ним, и почему он не разыскивал свои бумаги, а если разыскивал, то почему не разыскал - я так и не смог узнать. Тем не менее, законченные вещи мне понравились, и я после безуспешных розысков автора принялся хлопотать об их издательстве; они мало кого заинтересовали. Тогда я решился издать их самостоятельно. Что, собственно, и делаю настоящей публикацией.
Александр Кушталов
ДЕЛО ОБОЙНЫХ МАНЬЯКОВ
1. Явление героев
После окончания Первого медицинского мне недолго удалось поработать в Москве, - я был срочно направлен на военную службу. Там мне по-армейски прямолинейно предложили на выбор два варианта: молотить полный срок где-нибудь у черта на рогах, в забытом Богом и людьми Северном округе за полярным кругом, или год в горячей Чечне. Я подумал и выбрал второе, понадеявшись на свою природную везучесть. Кроме того, мне там предложили место ассистента хирурга, и я надеялся в реальной обстановке значительно улучшить свои практические навыки.
Полгода пролетели незаметно, и когда я уже было собирался отпраздновать это знаменательное для себя событие, меня подстерег снайпер. Пуля пробила левое легкое недалеко от сердца. На этом служба моя была закончена. Дальше месяц без движения в полевом госпитале под Грозным, затем длительное лечение в госпитале имени Вишневского, в ближнем Подмосковье. В последнем заслуживал внимания лозунг, встречающий всех прибывающих в приемное отделение: "Медицина - это не сфера обслуживания, а отрасль промышленности!" Он меня позабавил, и мне оставалось только покорно почувствовать себя чугунной болванкой в горячем сталелитейном цехе этого славного медицинского предприятия. Но, к счастью, все закончилось для меня благополучно. И я всего через три месяца вышел за его ворота вполне выздоровевшим и радостным, но изможденным до полного истощения. В Москве родительская квартира была давно поделена между моими родными сестрами; поэтому, несмотря на свою московскую прописку, пришлось мне устраиваться в другом месте.
Сначала я поселился в недорогой гостинице "Восток" на окраине Москвы, возле ВДНХ, но быстро понял, что пенсии, установленной отечески-заботливым правительством хватает от силы на ежедневное пиво, и мне нужно срочно искать жилье подешевле, а заодно и подыскивать себе не обременительную для здоровья работу. Именно в таком невеселом настроении я встретился со своим бывшим сослуживцем по Чечне, Сергеем К., который также недавно вернулся оттуда.
После восторженных обоюдных приветствий мы зашли в небольшое кафе, пообедать. Там среди шумных воспоминаний о совместном прошлом и прочих разговоров я и рассказал ему, что озабочен поисками недорогого жилья.
- Интересно, как порой причудливо сочетаются цветные камешки в калейдоскопе людских судеб! - заметил на это К. - Именно сегодня у меня случайно есть для тебя прекрасное предложение: буквально вчера один мой хороший знакомый сообщил мне, что ищет себе компаньона для совместного проживания.
- И у него уже есть на примете хорошая квартира, которая при разделе с ним может оказаться мне по карману? - сразу же оживился я.
К. посмотрел на меня как-то неопределенно.
- Квартира-то у него есть, потому что она его собственная, - сказал он. - Но, может быть, тебе не очень захочется с ним жить.
- Прости, но я чего-то здесь не понимаю, - сказал я с изумлением. - Он собирается меня пустить жить к себе? Как-то это не принято в наше время. И почему мне не захочется с ним жить - чем же он плох?
- А я и не говорю, что он плох. Просто немного чудаковат. У него, как у всякого старого холостяка, имеются свои твердые привычки, которые могут тебе не понравиться. А так он очень порядочный малый.
- Старый холостяк? - разочаровано протянул я. - Рано ложится спать, никаких женщин, вместо мяса только докторская колбаса... И сколько же ему лет?
- Можешь не волноваться - ему всего слегка за тридцать.
- Что за диковинная фантазия - приглашать в свою квартиру жить незнакомого человека?
- Я же говорю тебе, он странноват; но все мы в каком-то смысле не без чудачеств, - философски заключил К. - Только у каждого из нас свои скелеты в шкафу.
- И как мне с ним связаться? - уже по-деловому спросил я.
- А очень просто - я ему сейчас позвоню со своего мобильного, он в это время, скорее всего, дома, - и К. тут же начал нащелкивать номер на своем мобильнике.
- Алло! Александр Васильевич? Это Сергей. Вы не поверите: только вчера вы спрашивали меня насчет компаньона, как я вам его уже нашел - я встретил своего старого приятеля, который подыскивает себе недорогое жилье. Кто? Молодой врач, боевой товарищ, я за него ручаюсь, как за самого себя. Когда? Можно прямо сейчас? Хорошо! Я его направляю к вам. Валера Борисов. В сквере, рядом с вашим домом? Хорошо! До свиданья!
- Ну вот, - удовлетворенно сказал он с чувством человека, свалившего с плеч большое и важное дело. - Договорились. Это метро "Академическая", там недалеко от метро есть уютный скверик, я сейчас нарисую, - он встретит тебя там через час. Зовут его Александр Васильевич Холмский.
Таким образом неожиданно для меня "без меня меня женили", то есть сосватали мне жилье. Ехал я немного с тревожным чувством. Мне не давали покоя неопределенные слова К. о странностях Александра Васильевича. "Что как он в самом деле с большими чудачествами, будет весьма жаль!" - все думалось мне в дороге.
Холмский оказался высоким худощавым молодым человеком в затянутом на поясе светлом плаще. Я сразу обратил внимание на его необычайно широко расставленные глаза. "Порода!" - сразу как-то уважительно подумал я. Порода чувствовалась у него во всем - во внимательном взоре серых приветливых глаз, в свободно развернутых широких плечах, в хорошо начищенных ботинках. Как я потом выяснил задним числом, его со вкусом подобранный галстук был завязан правым виндзорским узлом, что должно было символизировать высшую дипломатическую корректность.
Он окинул меня проницательным взглядом и спросил:
- Вы, вероятно, Борисов?
Я кивнул.
- Холмский, - представился он, приветственно пожимая мою руку с силой, которую я никак не мог в нем предположить. - Недавно, как я погляжу, из Чечни? Пулевое ранение навылет? Вам страшно повезло - всего каких-нибудь пару сантиметров...
- Вам, конечно, об этом рассказал К.? - утвердительно спросил я.
- Нет, мы с ним об этом не говорили, ведь вы все слышали по телефону,
- отвечал Холмский, продолжая меня с любопытством разглядывать. - Он просто рекомендовал вас как своего приятеля, за которого готов поручиться во всех смыслах.
- Но тогда откуда вы можете знать такие подробности? - изумился я. - Ну, то, что я недавно из Чечни, это должно быть понятно из того, что вы знаете, кто такой К. Но остальное?
- Это совсем не так интересно, как кажется с первого взгляда, - вяло отмахнулся Холмский. - Даже более того, лучше этого не знать совсем, чтобы не испытать больших разочарований.
- А...понятно... Пресловутая дедукция?
- Я также не люблю это слово! - немного раздраженно заметил мой собеседник. - А вы знаете, что оно точно означает, это словцо, так ловко брошенное в литературный обиход бойким шотландцем Дойлом?
- Смутно. Я бы определил его как "искусство выстраивать безупречную цепь доказательств", если вспомнить диалоги главного героя с доктором Ватсоном. Впрочем, я давненько все это читал.
- Докладываю, - сухо сказал Холмский. - То, что вы сказали, скорее означает логику. Дедукция же - это способ мышления, основанный на выводе частного случая из общего правила с применением известных логических заключений. По этому поводу предлагаю ее тут же и применить, и перейти от общих рассуждений к конкретному делу - пойдем смотреть мою квартиру.
- Пойдем, - сказал я. - Так вы меня в каком-то смысле принимаете?
- Посмотрим, - дружелюбно проворчал Холмский и мы пошли с ним по направлению к его дому на Березовской.
Квартира Холмского оказалась на пятом этаже ухоженного кирпичного двадцатидвух-этажного дома. В ней было три комнаты.
- Квартирка кооперативная, купил я ее на премию за решение одной математической проблемы, связанной с обтеканием крыла самолета, - стеснительно сообщал Холмский. - Как видите, три комнаты. Большая, естественно, что-то типа комнаты отдыха или гостиной, вторая - моя спальня, она же мой рабочий кабинет, а третья свободная, именно ее я вам и предлагаю.
Мы прошли в указанную комнату. Она была полностью обставлена для жилья, одна из ее стен была доверху забита книгами.
- Это часть моей библиотеки, которая не вошла в мой кабинет, и которая мне меньше нужна, - давал по ходу дела свои объяснения хозяин. - Я давно собирался перенести ее в прихожую - полочки уже подготовлены, осталось их только собрать.
- Что вы, не стоит беспокоиться! - запротестовал я. - Наоборот, если вы не сочтете нескромным мое копание в ваших книгах, то я бы просил вас их оставить, потому что мой собственный книжный багаж пока совсем не велик.
- Конечно, оставлю! - великодушно разрешил Холмский, - тем более что мне, вообще говоря, попросту лень это делать. Единственное что - я в этом случае буду изредка вас беспокоить, чтобы взять нужную мне книгу.
- Договоримся как-нибудь! - оптимистично отвечал я.
- Вот и чудесно! - обрадовался Холмский. Ему, по всей видимости, было действительно лень заниматься перетаскиванием книг.
- Теперь о питании, - деловито продолжал Холмский. - Готовит обеды и убирается в квартире приходящая женщина, Вера Степановна. Живая женщина под пятьдесят, бывший повар бакинского ресторана "Интурист". Готовит необыкновенно разнообразно и вкусно. Приходит два раза в неделю, по вторникам и пятницам. В остальные дни я разогреваю готовое. Русская. Беженка. Живет у родственников в Москве. Уехала из Баку во время карабахского конфликта: у нее муж армянин, погиб на разборке развалин Спитака, куда он поехал на второй же день после трагедии, потому что у него там была сестра. Ну, вот, пожалуй, и все, что я хотел вам сообщить.
- Осталось еще кое-что существенное: моя оплата, - отметил я. Для меня это был один из ключевых моментов разговора, поэтому я невольно напрягся.
- Что, если вы будете оплачивать услуги Веры Степановны? - предложил Холмский. - Требует она с меня за свои услуги весьма умеренно, - здесь он назвал цифру, - я прекрасно знаю ваши финансовые возможности и думаю, что вам это будет по средствам. А после того, как вы подыщете для себя приемлемую работу, она перестанет быть для вас обременительной. Идет?
- Вполне! - с радостью ответил я. Меня действительно устраивала указанная сумма. - Я об этом еще сегодня утром только мечтал, как о Божьем даре.
- Ну, тогда что? По рукам? А в качестве завершения сделки предлагаю перейти на "ты", а то меня эта витиеватая форма обращения утомляет.
- Я не против.
- Договорились. Переезжай ко мне завтра же. Адрес ты теперь знаешь. Завтра я целый день собираюсь быть дома, так что приходи, когда тебе удобно.
2. Знакомство с Холмским
Я переехал к Холмскому на следующий же день. При мне был единственный чемодан, обтянутый дерматиновой кожей. В нем были мои профессиональные принадлежности и кое-какие личные вещи. На спине я тащил тугой рюкзак с моими спортивными причандалами.
Александр Васильевич Холмский представился профессиональным математиком. Сказал, что числится в математическом институте имени Стеклова, принимает участие в нескольких фондах, иногда ездит на конференции за рубеж.
- Это, наверное, скучно тебе рассказывать, чем конкретно я занимаюсь в математике, - без видимой охоты углубляться говорил он. - Могу только сообщить, что я уже успел "наследить" в нескольких ее областях.
- Да, вряд ли мне будет интересно то, в чем я совершенно не разбираюсь.
Холмский облегченно вздохнул.
- Тогда я и не буду об этом особенно распространяться. Я лучше расскажу о своих неприятных сторонах, это будет гораздо полезнее для нас обоих. Без ложной скромности могу утверждать, что крупных недостатков я за собой не замечаю. Что же касается недостатков мелких, то их, конечно, навалом. Я педантичен, невероятно чистолюбив, временами занудлив, когда меня тревожит нечто неразрешенное, порой излишне возбужден и навязчив, если чему-то искренне радуюсь, и еще много, много другого, нехорошего.
- Я также не агнец божий, - отвечал я ему в тон. - Главных недостатков за собой могу отметить два. Первый - это неровность характера и настроения. Я днями могу хандрить и лежать, повернувшись лицом к стене; в такие минуты я ужасный человеконенавистник. То вдруг я становлюсь жутким филантропом и готов вешаться на шею первому встречному.
- А второй? - пристально посмотрел на меня Холмский.
- Ох! - хоть он и не так страшен, как первый, о нем лучше и не говорить!
- Если лучше не говорить - то и не будем, - миролюбиво согласился хозяин. - Хороший звук - он сам себя покажет!
- Что? - не понял я.
- Это любимая присказка моего автомеханика, - пояснил, улыбаясь, Холмский. - Когда он ищет поломку в автомобиле, он просто внимательно слушает издаваемые им звуки - и выдает безупречный диагноз.
Примерно таким образом прошло наше первое знакомство. Затем мы начали втягиваться в нашу совместную жизнь.
Каждый день после завтрака строго до обеда Холмский занимался у себя в кабинете, считая, что утро - лучшая часть дня. Послеобеденное время он проводил по-разному. Изредка ездил по делам в Стекловку, как он фамильярно называл свой математический институт, иногда бывал на московских конференциях, иногда просто бродил по музеям, предлагая в этом случае поучаствовать и мне. Зато вечерами мы предавались совместным беседам. Телевизора у Холмского не было, потому что телевизор он считал вреднейшим изобретением человечества и самым пустым времяпровождением, какое только может избрать для себя праздный человек. Зато беседы он обожал. Он заваривал великолепный кофе, который перед этим долго и любовно молол ручной кофемолкой, набивал свою черную трубку ароматным табаком "Амфора", задумчиво смотрел в вечернее окно и размышлял вслух. Для полной идиллии не хватало только камина.
Во время подобных бесед я понял одну из причин, по которой ему понадобился жилец в его собственной квартире: ему порой нужно было просто высказаться, но высказываться пустым стенам - это уже сумасшествие. А так он мог выглянуть из своей комнаты и, увидев в гостиной меня, читающего газету, тут же запросто выйти и сказать:
- Нет, ты только послушай, Валерий: "Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике..." - что ты на это скажешь?
- Это, кажется, из "Мастера и Маргариты"? Что скажу? - говорил я, неохотно отрываясь от своих "Московских известий", - Что Марк грузен, каким он и описан у Булгакова. А что можно еще добавить сверх этого?
- Но как тебе нравятся "тяжелые сапоги" Марка? Ведь кто такой кентурион Марк? Это же вам не наказной петлюровский атаман, и дело происходит не лютым киевским февралем, а в пышущем вечным жаром Иерусалиме! Как мог этот Марк быть обут в "тяжелые сапоги"? Да на той жаре он сварил бы себе ноги в первые же полчаса! Нет, явно здесь у Михаила Афанасьевича нестыковочка получается...
Иногда, когда он бывал более словоохотлив, чем обыкновенно, он был прекрасным рассказчиком. Именно из таких бесед я довольно скоро узнал о его необычном хобби - хобби детектива-консультанта.
- Все дело в особом свойстве моей фотографической памяти и патологическом стремлении привести окружающие предметы в какую-то строгую систему, - начал как-то он очередной свой разговор на эту тему. - У меня фотографическая память художника; жизнь запоминается мне ясными фотокартинками, между которыми ничего нет. Но они достаточно часты, чтобы собрать из них полный кинофильм моей жизни. Вот ты помнишь, например, в чем именно были червонцы из повести Гоголя "Портрет"? Нет, конечно! А я помню! Они были завернуты в плотную синюю бумагу, и лежали столбиками в холщовых мешочках, на каждом из которых было выставлено: "1000 червонных"!
- Я тебе отвечу так, Александр, - а зачем обычному человеку помнить эту всю ерунду? Как любит говаривать один мой старый приятель, моряк, - на ход судна это не влияет!
- Вот, Валерий! В этом-то и кроется истина! Обычному человеку это, действительно, и ни к чему. Зачем ему забивать свою голову ненужными сведениями. Но! Именно она, эта самая ерунда, и придает нашей жизни тот самый колорит уникальности, который у нее есть. Что помнит человек 20 лет спустя после прочтения повести Гоголя "Портрет"? В лучшем случае только то, что талантливый художник променял свой дар на деньги ужасного ростовщика. В самом деле - а зачем нормальному человеку помнить большее, если он при желании может сызнова открыть заветный томик, и снова насладиться волшебной прозой великого писателя? У меня же это получается автоматически, помимо моей воли, - так уж устроена моя память, что я запоминаю все фотографически, во всех тонкостях и перипетиях.
- Да, но какое отношение это все может иметь к таланту расследования?
- Прямое! Я воспринимаю окружающий мир во всей его сложной взаимосвязи. Вот идет человек, у него небрежно завязаны шнурки на левом ботинке. Ты воспринимаешь этот факт как единицу информации - только его и ничего более. А я воспринимаю его примерно так: у человека небрежно завязаны шнурки -- он небрежен в одежде -- он небрежен вообще -- он необязателен во встречах -- временами суетлив, потому что опаздывает на встречи -- рано или поздно он попадет в глупую ситуацию, сбив кого-нибудь второпях, или брякнется как-нибудь весьма неприлично, наступив на свой собственный распущенный шнурок... и так далее. Поэтому, когда этот человек наступает в конце концов на свой шнурок и падает - тебе смешно, потому что ты воспринимаешь это как нелепую случайность. А мне не смешно, потому что я предвидел это три года назад.
- И кто же, позволь узнать, твои заказчики? Ведь для того, чтобы заниматься таким делом, необходимо иметь клиентуру.
- Ко мне обращаются, как правило, в двух случаях, - с напускной серьезностью отвечал Холмский. - В первом случае фактов слишком много, и нормальный человеческий мозг не может разобраться в их пестром изобилии; во втором наоборот, их слишком мало, и обыкновенному сознанию не за что зацепиться.
- Но разве второй случай не типичен для расследования? - искренне удивился я. - Мне казалось, что расследование всегда сталкивается с дефицитом фактов.
- Конечно, нет! - сказал Холмский, и принялся выбивать в пепельницу свою трубку. - Факты - дело наживное. Следователь достаточно умный, каким является, например, мой старый знакомый Виктор Соколов, умеет собирать нужные факты и, как правило, успешно ведет дело. Но иногда у него находит коса на камень, и тогда он обращается ко мне. При этом я не хочу сказать о нем ничего обидного, просто у людей очень разные возможности. Если обратиться к миру компьютерных аналогий, то большинство людей можно уподобить хорошему серийному компьютеру фирмы IBM с процессором Intel, который довольно успешно решает многие деловые задачи. Умных людей можно уподобить такому же компьютеру, только с самым современным процессором Itanium-2. Но для решения особо мощных задач, как, например, прогноз погоды, производят особые суперкомпьютеры "Крей", на которых я иногда работаю в российском гидро-метео-центре.
- Да! Ложная скромность у тебя, пожалуй, пребудет в большом дефиците, - иронично заметил я, веселясь от его горделивой самооценки. - А как это выглядит в области финансовых отношений? Ведь расследование требует уймы времени....
- У нас с Соколовым в этом вопросе сложилось удивительное взаимопонимание. Еще раз подчеркну, что человек он не глупый, и поэтому прекрасно понимает тонкости человеческих отношений. Он помнит мои маленькие слабости. В частности, он знает, что я большой ценитель хорошего шотландского виски. Если вопрос для меня мелкий, то мы этим и ограничиваемся. В других случаях он необыкновенно изобретательно также находит возможности компенсировать мне материально мои временные затраты. И, кроме того, не забывай, что я получаю от этого еще и большое моральное удовлетворение.
- Но как же быть, все-таки, со славой? Ведь все почести за успех в расследовании достаются тому же Соколову.
- Ах, батенька, все это мелочи! Я - математик, в этой области у меня есть достижения, которыми я могу гордиться, и другого мне не нужно! Не многие математики могут похвастаться тем, что разрешили одну из проблем Гилберта.
3. Знакомство с делом
Как я уже говорил, Холмский в одном из своих разговоров упоминал некоего Виктора Соколова, следователя московского уголовного розыска. Виктор изредка навещал Холмского, когда у него случались затруднения в его расследованиях. Но на этот раз было такое впечатление, что он просто заскочил на дружеский огонек. Он принес с собой бутылку великолепного островного виски "Talisker", упомянув, что за ним "был небольшой должок".
- Я и на этот раз оказался прав - Ефимкин? - спросил Холмский, с любопытством разглядывая на этикетке бутылки синюю карту острова Скай.
- Совершенно верно, - коротко ответил Соколов. - Попадание оказалось в десятку.
Холмский достал с верхней полочки три невысоких стакана с утолщенным дном, мы закурили и неторопливо приступили к дегустации благородного напитка.
- А знаете ли вы, что виски "Talisker" недавно признан одним из шести классических сортов виски? - спросил Холмский, любуясь на просвет окна золотистой игрой напитка.
- Ничего я не знаю! - пробурчал Соколов. - Я просто попросил продавщицу дать мне самый дорогой виски, какой у нее есть.
- А что значит - "классический"? - спросил я. - Я слабо разбираюсь в виски.
- Классический, - только и ждал этого вопроса Холмский, - это означает, что технология его производства и вкус признаны ассоциацией производителей виски Шотландии образцовыми и неповторимыми. Все остальные сорта - это уже, в какой-то мере их верификация. У виски "Talisker" незабываемый морской характер - вы только вдохните этот запах! - он поднес стакан к носу и закрыл в экстазе глаза. - В нем слышен запах береговых торфяников, через которые струилась вода - основа любого виски, в нем чувствуется запах йода морских водорослей, настоявшийся тогда, когда солодовый виски вызревал на ветреном побережье острова, в нем отдается горький запах дуба бочек из-под Олорозо!
- Остапа опять понесло! - ухмыльнувшись, дружески отметил Соколов. - Теперь ты битый час будешь нам петь о процессе производства "живой" воды.
- В таком случае закругляюсь! - искренне огорчился Холмский. - Но, с другой стороны, неужели вам совсем не интересна информация об этом великолепном напитке?
- Да по мне все они на одно лицо, - снова проворчал Соколов. - Шотландский самогон, одно слово.
- Согласен, что самогон, - но зато какого качества! - пропел Холмский.
Дальше разговором в основном владел Соколов. Но ни о каких делах он больше не упоминал. Болтал о погоде, весело рассказал пару забавных случаев из своей следственной практики. Потом он вдруг умолк и стал задумчиво сбивать щелчками пепел с сигареты. Холмский внимательно посмотрел на него.
- Чувствую, у тебя есть для меня какое-то интересное дело, а, Виктор?
- О нет, Александр Васильевич, ничего интересного!
- В таком случае, давай-ка, рассказывай.
Соколов рассмеялся:
- От тебя, Александр Васильевич, ничего не скроешь. У меня, действительно, есть на примете один случай, но он немного странный, и я сам еще не определился по отношению к нему, что мне здесь нужно делать. Ты же знаешь - я обращаюсь к тебе только тогда, когда понимаю, что я в тупике и самостоятельно выбраться оттуда не могу. А здесь какое-то странное ощущение, что и дела-то, как такового, толком нет.
- Продолжай, продолжай! Начало уже многообещающее, - радостно потер руки Холмский. Выразительные его глаза загорелись пристальным вниманием, а в повадках появилось нечто хищное, кошачье.
- Дело это мы формально вынуждены были закрыть за недостаточностью оснований, но на его продолжении настаивает истец, человек известный в финансовых кругах, обещает выплатить приличную сумму в частном порядке, если оно будет, наконец, распутано.
- И это ты называешь не интересным делом! - воскликнул Холмский. - Виктор Михайлович, твоя природная скромность не знает границ! Так умело, в такой красивой упаковке всучивать нам откровенно протухший товар под названием "заваленное дело"!
- Так слушайте же, - не обращая внимания на ироническую эскападу Холмского, продолжал Соколов. - Тридцать первого декабря прошлого года, в аккурат на Новый Год, пока он с супругой в счастливом неведении находился в гостях, их квартиру вскрыли: дверь оказалась недостаточно укрепленной, и ее попросту отжали мощным ломом. А дверь особо не укрепляли потому, что понадеялись на внутриведомственную охрану при доме. Как грабители проскользнули мимо охранника - пока так и осталось большой загадкой. У меня есть глухое подозрение, что они его загипнотизировали. Проникшие перевернули все в спальне, зачем-то вырвали вентиляционные решетки, но в результате взяли только один золотой кулон хозяйки, правда, дорогой, с изумрудом, да несколько серебряных ложек на кухне. Словом, явно не за этим туда приходили, потому что там такого добра осталось еще предостаточно. У меня сложилось такое впечатление, что они по какой-то причине не доделали свою работу. Возможно, их кто-то спугнул. Сначала мы грешили на "праздничных" воров - это те, которые специально отслеживают пустующие на праздники квартиры, и обирают их. Но это соображение пришлось сразу отбросить: "праздничные" обычно интересуются только дорогими вещами и выносят все. Здесь был явно другой случай.
Владелец после этого поставил прочную металлическую дверь с кодовым замком. Однако через полгода произошло еще одно проникновение в эту квартиру, во время летнего отпуска хозяев. На этот раз к двери подступиться было сложно, и взломщики проникли в квартиру ночью, спустившись с крыши по стальному тросу на лоджию. Оказавшись на лоджии, они аккуратно вырезали стеклорезом на присоске круглую дырку в стекле балконной двери и таким образом проникли внутрь. На этот раз злодеи потрудились более основательно. Все вновь было перевернуто, часть мебели оказалась сдвинутой со своих мест, и в нескольких местах были ободраны обои. Причем обои были ободраны весьма варварски, с помощью взятого на кухне тяжелого ножа для рубки мяса. Было видно, что они торопились. Явно искали что-то в стенах или под обоями. Из разряда пропаж на этот раз исчезло дорогое кольцо с дымчатым топазом.
После второго взлома хозяин оснастил свою квартиру прямой милицейской сигнализацией, балконные окна решетками, и еще раз пригласил нас, сыщиков. Мы добросовестно простучали все стены в поисках пустот с возможными тайниками - ничего. Проверили тщательнейшим образом все вентиляционные отверстия, паркет - ничего подозрительного. Помня нашумевший случай с кладом в пианино - просветили все имеющиеся в квартире музыкальные инструменты рентгеном - и снова пустая карта! Причем непонятно, что оба раза искали. Но что-то им было сильно надо, если они отважились на второй взлом. После последнего случая прошло четыре месяца. Пока они оставили квартиру в покое. Мы больше заниматься этим делом не можем: времени угрохали море, а перспектив - никаких. Но мы же бюджетная организация, мы не можем заниматься этим делом до бесконечности. Типичный "висяк". А хозяин
- человек солидный. Просит это дело не оставлять, ему не хочется жить на вулкане и думать, что в любую секунду к нему снова может кто-то залезть и сделать неизвестно что. Назначил премию за расследование этого дела - $5000. Немного, я понимаю. Но лично я на них не претендую, мне в данном случае важно только мое собственное реноме - ведь дело-то осталось висеть на мне.
- А у хозяина есть какие-нибудь предположения? - спросил Холмский. - Если семейные драгоценности взломщиков интересуют эпизодически, то в квартире, очевидно, есть нечто другое, что их привлекает - важные документы, например.
- Никаких! - твердо ответил Соколов и сделал резкий отрицательный жест рукой. - Хозяин категорически отрицает наличие в его квартире каких-либо известных ему важных документов или драгоценностей в потайном сейфе. У нас была версия, что нечто могло остаться от предыдущих хозяев квартиры - дом дореволюционной постройки, можно было бы предположить наличие в его стенах клада какой-нибудь графини Закревской - но наши розыски, как я уже вам говорил, не дали абсолютно никаких результатов.
- Следы, отпечатки пальцев? - продолжал лениво бросать вопросы Холмский.
- Пальчиков нет, - сокрушенно отвечал Соколов, - работали в перчатках. Грамотные преступники в наше время уже не делают таких непростительных ошибок. А вот след один имеется, причем прекрасный - во время второго посещения злодеи на лоджии опрокинули вазон с цветком, и одного из них угораздило тут же ступить левой ногой в просыпавшуюся влажную землю.
- Занятное дельце! - промурлыкал Холмский. - У меня возникло пять-шесть версий, объясняющих ситуацию довольно разумно, но мне нужен фактологический материал.
- То есть ты берешься за это дело, Александр Васильевич? - со вздохом облегчения спросил Соколов. - Все материалы по делу я могу предоставить тебе хоть завтра!
- Да, Виктор! Ты знаком с моими методами расследования. На первый раз мне будет достаточно копий, но потом я подойду к вам познакомиться с подлинниками.
- Как обычно! - ответил Соколов. - Ну, мне, собственно, пора бежать, до свиданья! - сказал он, поднимаясь из-за стола. - А вам приятного вечера!
- До завтра, Виктор! - проводил его Холмский и снова обратился ко мне:
- Ну, вот, Валерий! Вот тебе и первое дело, непосредственным очевидцем которого ты становишься. Причем дело, как мне кажется, довольно занятное. Что ты думаешь по этому поводу?
- Сказать здесь ничего невозможно, - сдвинул плечами я, - потому что нам, собственно, ничего не известно конкретно.
- Это так только кажется с первого взгляда. На самом деле я могу с твердостью утверждать, что нам уже известно практически все, что необходимо для раскрытия дела. Конан Дойл устами великого сыщика говорил, что человек с воображением по одной капле воды может представить себе все возможные воплощения водной стихии - и Ниагарский водопад, и арктические айсберги, и парообразное состояние облаков. С одной стороны у нас есть капля воды - это то, что нам известно - а с другой стороны есть определенный факт, например, катастрофа парохода на реке Миссисипи. Нужно только установить логическую цепочку между двумя этими группами фактов. Правда, трудность этого дела состоит еще и в том, что в нем нет этой второй группы фактов, например, трупа, и нет явного мотива, который является, образно говоря, тем стальным тросом, вдоль которого движется паром расследования от зыбкого берега известных фактов к материку точного описания преступления.
- Шутишь, Холмский! - запротестовал я. - По капле воды самое буйное воображение не способно представить всевозможные состояния воды, это простое краснобайство.
- Кто? Я-я? Шучу? Ну, да, я шучу! А, впрочем, совсем и не шучу. Просто мои мысли заняты сейчас совсем другим вопросом, который я вспомнил, посмотрев на свою книжную полку.
Я бросил на него недоуменный взгляд.
- Нет, ты только послушай! - с жаром начал говорить Холмский. - Может быть ты, нормальный человек, сможешь объяснить мне то, в чем мой изощренный мозг не в состоянии разобраться, потому что предполагает сложное там, где его и в помине нет?
- С удовольствием выслушаю тебя и выскажу свое мнение, - сказал я и откинулся в кресле, принимая более удобную позу. Каждый из нас любит высказывать свое собственное мнение, и я не был исключением из этого благородного большинства.
- Вчера потянуло меня почитать "Вечера на хуторе близ Диканьки". Есть какая-то магическая сила в этой книге, которая притягивает меня к ней! Читаю предисловие. И там между прочим этак написано, что один из героев, Фома Григорьевич, дьячок диканьской церкви, убирая в пазуху свой носовой платок после надлежащего использования, перед этим "по обыкновению сложил его в двенадцатую долю". Ты можешь себе это представить? Каким идиотом или педантом нужно быть, чтобы складывать свой носовой платок "в двенадцатую долю"? Как я, например, складываю? Пополам и еще раз пополам. Ну, если платок очень большой, - то еще раз пополам. Итого в восьмую часть. А у Гоголя - черт его знает что получается! "В двенадцатую долю"! Еще бы он написал "в одиннадцатую"!
- И что за чепуха тебя беспокоит, Александр! Здесь наметилось такое интересное расследование, а ты о каком-то там платке. С платком все обстоит очень просто! Платок складывается сначала два раза пополам, а потом еще раз, уже втрое, вот так, - для наглядности я проделал это со своим носовым платком. Так всегда делают, когда нужно сложить платок для нагрудного кармана. Это нужно для придания платку симметрии: видишь, как теперь правильно торчит макушка сложенного платка? А иначе она была бы сбоку.
- Да я это-то понимаю! Мне непонятен механический идиотизм этих действий. Ведь сложить платок "втрое" на весу довольно затруднительно, для этого его нужно обстоятельно разложить где-нибудь на столе и аккуратно загибать по трети с разных сторон! И потом - он не собирался ставить платок в карман, он убирал его "за пазуху"! Нет, Гоголь для меня непостижим, потому что он насквозь иррационален. И зачем он приплел сюда этот платок? А перед этим что он вытворял!
- Кто? Фома Григорьевич?
- Гоголь! Фому Григорьевича, например, он одел в балахон из тонкого сукна цвета "застуженного картофельного киселя"! Ты можешь себе вообразить этот дикий цвет? А? Какую фантазию надо иметь, чтобы таким образом описывать обыкновенный серый оттенок?
4. Начало расследования.
На следующий день Холмский после обеда ознакомился с присланными нарочным материалами дела Соколова и предложил мне прогуляться в историческом районе Москвы. Мы решили поехать туда на общественном транспорте: Холмский не любил динамичный образ жизни и своим автомобилем пользовался только для загородных поездок.
- Быстрая жизнь подобна пище быстрого приготовления или скорочтению книг по диагонали, - витийствовал он, пока мы неспешно поднимались к троллейбусной остановке. - В них потеряно весьма существенное: наслаждение от проживаемой жизни. Из картины жизни исчезают запахи, а цвета превращаются в цветные пятна. От книги же в лучшем случае остается только то, что напечатано на страничке с заголовком "Содержание".
Когда мы сели в троллейбус, мне пришла в голову забавная идея. Напротив нас по небольшой диагонали, лицом к нам, усаживалась занятная пара - невысокий мужчина, в летах, и слегка уже погрузневшая под годами, но все еще привлекательная женщина. Они начали живо о чем-то переговариваться между собой, но до нас долетали только отдельные редкие слова, приглушенные общим дорожным шумом.
- Вот хороший случай проверить твою теорию наблюдательности и умения делать выводы, Александр. Что ты можешь сказать, например, о той паре, которая сидит к нам лицом, - я кивнул на описанную мною пару.
- Немного, - невозмутимо начал говорить Холмский. - Пиджак, белая рубашка, галстук - изобличают в нем начальника средней руки еще советских времен. Начальник цеха, вспомогательного производства, или кто-нибудь в таком духе. Высокого начальника возит служебный транспорт, мелкий начальник обычно помоложе и одевается более демократически, в свитер. Недавно перешел на новое место работы и пытается там утвердиться: кожаный портфель с двумя медными застежками подтверждает эти амбиции. Человек, давно работающий, вряд ли бы стал таскать с собой такой тяжелый портфель. С таким портфелем он мог бы потянуть и на руководителя покрупнее. Но, с другой стороны, - пакет! Предательский желтый пластиковый пакет, который он держит в руках вместе с портфелем! В самом портфеле только ничего не значащие бумаги и свежая газета с кроссвордом, потому что в данном случае важно не содержание, а форма. Он плохо слышит (часто близко наклоняется ухом к соседке), следовательно, прежняя работа длительное время была связана с шумным производством. Едет из южного района, тяжелых производств там нет. Сейчас на пенсии. Работает где-то в госпитале или при стройуправлении; возможно с недавнего времени служит снабженцем. Галантен с дамами - помог спутнице войти в троллейбус и подал ей руку, когда они входили - скорее всего, это часть бывшей военной выправки. Руки не знавшие лопаты. В пиджаке, прикрытом плащом, должна быть перьевая авторучка с позолоченным колпачком. В карманах - чистый и надушенный носовой платок, сложенный вчетверо. Если курит - зажигалка дорогая, но без вычурностей. Ботинки хорошо вычищены - и это в конце рабочего дня! - следовательно, привык за собой ухаживать; нельзя уважать себя, имея грязную обувь. Много гримасничает - складками рта обозначает разочарование, несколько раз показно зевнул - это, скорее, склад характера, чем воспитание или нечто наигранное. Несколько брезглив - отстранился, когда по проходу проходил нечистый пьянчужка. Есть своя машина, бежевая "Волга", на которой он зимой не ездит, сейчас она стоит в гараже. Есть дача, средних размеров, давно отделанная. Он ездит туда с женой по выходным и отчаянно брюзжит по поводу бездарно потерянного времени. Осенью он с друзьями ездит на охоту. Отпуск проводит в пределах России. Раньше ездил в Крым, теперь его тянет на севера
- за Вологду или в Карелию. Любит поговорить о русской истории, но знает ее плохо, потому что на это ему никогда не хватало времени. Что еще? Пожалуй, бегло все.
Теперь его дама. Не жена - с женой не разговаривают на "вы". Скорее всего, сослуживица по теперешней работе, от которой он зависим, потому что слегка угодлив, вероятнее всего - главный бухгалтер. Не настолько молода и красива, чтобы быть любовницей. Руки ее пусты. Скорее всего, пресловутый желтый пакет - ее, который он несет из галантности. Что-то ему крепко нужно от нее. Скорее всего, речь идет о списании того, на что он давно положил глаз - стройматериалы, строительный вагончик. Она это понимает, но не намерена сдаваться "просто так", она ждет от него интересных предложений.
- Я могу только отметить, что у тебя необыкновенно буйное воображение, не имеющее, впрочем, никакого отношения к действительной реальности.
- Ты так думаешь? Давай это проверим! - решительно сказал Холмский.
- Но как? Как это сделать?
- Просто подойдем, извинимся, и спросим - не он ли ....
И неизвестно, как бы обернулись обстоятельства в случае наших решительных поступков, но пара начала подниматься со своих мест, собираясь к выходу. В прозрачном пакете, который удачно перевернулся к нам своей другой стороной, легко прочиталось название помещенного туда журнала - "Главный бухгалтер", N12, 2001 г. Когда они проходили мимо нас, мы услышали реплику мужчины, который сказал с некоторым отчаянием в голосе:
- Но ведь эти бетонные колодезные кольца давно уже никому не нужны!
Что ответила ему женщина, мы не услышали, но и этого хватило, чтобы Холмский торжествующе посмотрел на меня и бросил: - Ну, и как мои методы?
- Ты волшебник! - только и оставалось ответить мне. - Но насчет некоторых твоих утверждений я, все-таки, поспорил бы. Почему это, например, у него должна быть именно бежевая "Волга"?
- Тебя по-прежнему не убеждают мои методы и возможности. Бежевая "Волга" должна у него быть потому, - веско отвечал Холмский, - что это соответствует типу его характера и социальному положению в обществе. Если это не так, значит, должно было произойти нечто неординарное - например, он полгода искал именно бежевую "Волгу", но потом отчаялся и купил то, что подвернулось под руку, но весьма близкое, к примеру, "Волгу" светло-серую. Впрочем, ему уже осточертело ремонтировать свою "Волгу", и я не удивлюсь, если он в последнее время подумывает поменять ее на подержанную иномарку, темный "Фольксваген". На красный "Пежо" у него пороху не хватит.
- Как-то это все выглядит слишком голословно...
- Трудно объяснить слепому, что такое цвет, - ты только не обижайся, Валерий, - это просто метафора. Точно также мне невозможно объяснить словами то, как я чувствую мир во всей взаимосвязи его предметов. Может быть, у меня просто редкий талант. Поэтому давай оставим этот спорный вопрос и пойдем гулять - сейчас как раз наша остановка.
Гуляние свое мы начали с того, что Холмский минут десять просто стоял и с восторгом ротозея вглядывался в раскинувшуюся перед нами площадь. Вперед от нас уходила Сретенка, сзади шумел Проспект Мира, а в стороны расходилось Бульварное Кольцо.
- Так вот она какая, Сухаревка! - восхищенно произнес Холмский. - Сколько раз здесь бывал, а не замечал, как здесь... просторно!
Потом мы прошли немного по бульвару и довольно быстро свернули в одну из узких московских улочек. Во время прогулки по ней Холмский особенно тщательно исследовал один из домов, даже обошел его вокруг.
- Да, - сказал он. - Это тот самый дом на Мещанской, в одной из квартир которого произошло описываемое Соколовым вторжение непрошеных гостей.
- Заметил что-то интересное?
- Я хотел проверить одну из своих гипотез...
- Ну и как?
- Результат неутешительный: гипотеза принимается. - И, глядя на мое молчаливое недоумение, пояснил: - Следовательно, общее число версий не стало меньше: круг не сужается. Лучшим же вариантом является для меня тот, который уменьшает число предположений.
На следующий день после обеда Холмский побывал в ведомстве Соколова, ознакомился с подлинниками улик. Вернулся он задумчивым и сразу ушел в свою комнату, где пробыл до самого вечера. Когда вечером он с книгой вышел в гостиную, я не преминул его спросить:
- Как движется твое расследование?
- Как обычно! - весело отвечал Холмский. - Как археолог по нескольким небольшим костям восстанавливает полный облик древнего животного и образ его жизни, так и детектив по разрозненным фактам должен восстановить полную картину преступления. Но только в данном случае кости уж очень мелкие и к тому же их совсем мало. А так - все, как обычно!
- И какие у тебя уже сложились версии?
- Всего основных направлений в версиях на данный момент у меня осталось три. Первое - в квартире ищут нечто небольшое, которое сыщикам Соколова - к слову, у них забавные фамилии, Воробьев и Галкин, - не удалось найти даже при тщательном досмотре. Например, это может быть важный листок бумаги, спрятанный под паркетом или за обоями - его никаким простукиванием не обнаружишь. Направление второе связано с возможными тайнами нынешнего обитателя квартиры: может быть, его таким образом шантажируют, несмотря на все его уверения в обратном. И последнее направление - это версия с фактором "икс", то есть нечто третье, нам неведомое, которое, возможно, вскроется с новыми обстоятельствами дела. Вот таким макаром! - закончил свой обзор Холмский.
- То, что ты высказал с такой большой важностью - очевидно! - с некоторой горечью заметил я.
- А ты ожидал от меня провидческих откровений? - засмеялся Холмский. - Только холодный анализ - и ничего более! Конечно, все это очевидно, особенно после того, как оно уже завернуто в удобную упаковку и выложено на полочки.
- Но ты не сказал ничего такого, до чего не может додуматься обыкновенный человек, - возмутился я его надутым поведением.
- Я никогда не говорю ничего такого, до чего не может додуматься обыкновенный человек, - улыбнулся Холмский, - просто ему не хватает времени думать.
- А что почитываем? - спросил я, решив перебить спорную тему и увидев, что он умащивается на диван с книгой.
- Ничего особенного: очерки московской старины, Богатырева. Потянуло, понимаешь ли, почитать что-нибудь о старой Москве.
- Это всегда полезно, - примирительно пробормотал я, и также уткнулся в свою книгу. Мне, наконец, предложили приемлемую работу, и нужно было освежить свои познания в области физической анатомии человека.
5. Новые обстоятельства
- Ах, да знаю я эти детективы! Сейчас никто уж и не пишет приличных детективов! - вдруг воскликнул Холмский так невпопад, что сразу стало ясно, что он меня, как обычно, и не слушал. Я полчаса растекался мыслию по древу о перспективах современной литературы, о деревенской и женской прозе, об очерках маркиза де Кюстина, а он все это время думал о своем.
- Александр Васильевич! - сказал я нарочито вычурно, с отчеством, хотя мы с Холмским были уже на более дружеской ноге. - Опять вас, никак, потянуло на жанр аналитической прозы.
- Естественно. А куда же, по-вашему, может тянуть человека, который профессионально занимается математикой? Способность к логическим рассуждениям так же важна при поиске преступника, как и в математике.
- Если исходить из нормального предположения, что математики являются такими же людьми, как и все остальные, и ничто человеческое им не чуждо, то тянуть математика может куда угодно. Один мой знакомый математик, например, страстно увлечен опереттой.
- Согласен, это просто мой склад характера. Но дело не в этом. Дело в том, что нет хорошей пищи для моего ума. Нет преступлений, достойных моего внимания, нечем занять мой праздный досуг.
- Ну, как это нет? Да в одной Москве по статистике ежедневно происходит от 6 до 10 убийств, не считая прочих преступлений.
- Это всё топорная работа мясника, голубчик, а не убийства. Там и расследовать нечего: кровавый след в буквальном смысле этого слова приведет нас в квартиру убийцы. Почитай уголовную хронику, это же ужас! "Садист в Крылатском нападает на женщин!" - читай: прыщавый, сексуально озабоченный недоросль, пользуясь полным бездействием полиции (милиции), вытворяет, что хочет. Поймать его можно за час двадцать. Или другое - "Зверское убийство бизнесмена" - это обыкновенные бандитские разборки, личность преступника устанавливается в пять минут, было бы желание. Нужно только взять на себя труд поехать к нему на дачу в Барвихе или на Соколиной Горе - и арестовать его.
- А как же быть с нашумевшими нераскрытыми преступлениями? Листьев? Старовойтова?
- Не будем их ворошить: там одна политика! С точки зрения распутывания преступления там нет ничего сложного, ничего интересного. Одна пустота! А детективная проза! Вот вам образчик некоего русского автора: "Адвокат Мерри Пейсон откинулся на спинку кресла, соединил кончики пальцев и устремил испытующий взгляд на новую клиентку - молодую женщину, сидевшую через стол напротив него." И это пишет русский автор! Кто такой Перри Мейсон? Какой еще там адвокат? "Устремил"! А от словечка "Испытующий" мне сразу хочется взвыть волком! Словом, полный мрак! Недаром преуспевающий Борис Акунин прозорливо сбежал со своим Фандориным в позапрошлый век!
- Но что ты скажешь по поводу дела Соколова?
- Да! Пока оно выглядит заманчиво и немного развлекает меня. Но я хотел бы продолжить свою мысль. Меня в последнее время бесят применяемые методы расследования преступлений и их описания. Бежать по следам преступника с лупой в руке и выковыривать окурки из пепельниц - это же такой примитив! И главное здесь, пожалуй, даже не в примитиве, а в том, что следствие всегда опаздывает даже там, где оно могло бы упредить злодея. Ловить преступников надо не по отпечатку пальцев, а по отпечатку мыслей! Надо думать лучше него и в какой-то момент просто опередить его на один шаг - и все!
Откровения Холмского о состоянии современной детективной прозы были прерваны появлением Соколова. По его возбужденному виду сразу было понятно, что что-то произошло.
- Сегодня ночью была взломана соседняя квартира! - с порога сообщил он.
- Я это предполагал, - забормотал Холмский.
- А если предполагал, то мог бы мне об этом и рассказать! - сердито бросил ему Соколов. - Я бы там наблюдение выставил.
- Ну, наблюдение всюду не поставишь! - резонно возражал Холмский. - И потом, это была всего лишь одна из версий. Но - рассказывай подробности!
- Подробности таковы, - деловито начал Соколов. - Соседи, наслышанные о происшествиях в соседней квартире, также поставили себе в свое время металлическую дверь и обтянули окна легкими решетками, поэтому вторжений через эти проемы в квартиру быть не могло. И вот вам сразу вопрос, на засыпку: каким еще способом взломщики могли проникнуть в квартиру?
- А квартира, случайно, находится не на последнем этаже? - невозмутимо спросил Холмский.
- На последнем, втором этаже двухэтажного дома - выше только чердак.
- Чердак? - спросили мы одновременно.
- Так точно! - сообщил Соколов, - они проникли через старое чердачное отверстие. Которое хоть и было давно запечатано, но после того, как злоумышленники откинули обнаруженный ими люк старого чердачного хода - им оставалось только проломить пять сантиметров дранки со штукатуркой.
- Вот вам и старинные дома! - присвистнул Холмский. - Но я, если честно, ожидал истории поинтереснее, поромантичнее, с таинственным проникновением через ветхую каминную трубу или что-то в этом роде.
- Да какая там труба! - озабочено отмахнулся Соколов, - все печные трубы сломали еще в середине пятидесятых, после того, как в эти дома провели центральное паровое отопление.
- Да, да, конечно! - иронично спохватился Холмский. - Но я ведь сказал, что мне просто хотелось романтики. Жаль, что в нее в очередной раз вмешалась проза жизни. Могли хотя бы одну каминную трубу на этот случай оставить. И что на этот раз искали, какие следы оставили?
- Искали, по всей видимости, то же самое - отодвинута мебель, ободраны обои. Наиболее тщательно ими была исследована стена, смежная с ранее пострадавшей квартирой. Причем обои ободраны, если так можно выразиться, зверским образом, каким-то специальным предметом рода маленьких заостренных грабель; задачей применения последних была, вероятно, необходимость продрать стену до кирпича. Злоумышленников мы стали называть между собой обойными маньяками. Из украденного - только тяжелый золотой браслет хозяина, работающего официантом в ресторане "Русская кухня". А следов - следов на этот раз куча! Дело в том, что после пролома потолка в квартире на полу осело много штукатурной пыли, вот на ней-то эта парочка и оставила свои следы.
- Но отпечатков пальцев, конечно, по-прежнему нет? - уточнил Холмский.
- Нет, конечно! А следы обуви немногое нам дают. Примерный вес и рос преступников - вот и все. Не по обуви же их прикажете искать во многомиллионной Москве!
- Да, конечно, не по обуви, - задумчиво сказал Холмский. - Но с этим пора срочно что-то делать. Слушай Виктор! Есть у меня одно соображение. Давай-ка мы его укромно обсудим с тобой на лоджии.
Холмский с Соколовым вышли на лоджию. Разговор их носил острый, эмоциональный характер. Холмский на чем-то настаивал и делал рубящие жесты ладонью руки. Соколов, наоборот, противился, и его жесты были отрицающие или выражали сомнение. Но минут через десять они, наконец, пришли к какому-то согласию и, удовлетворенные, вернулись в комнату.
- Ты уж Валерий, прости нам наши секреты, - оправдывался Холмский. - Через несколько дней я сам с удовольствием тебе обо всем расскажу.
- Если будет что рассказывать! - угрюмо заметил Соколов.
- Ах, Виктор! - игриво сказал Холмский, - Я ли когда-нибудь тебя подводил?
- Да, действительно, пока такого не было, но на этот раз уж больно все как-то чудно заверчено!
6. Ответы на все вопросы
Через несколько дней к нам заглянул сияющий Соколов.
- Имею честь поздравить всех нас с успешным завершением дела! - сообщил он, и начал складывать свой зонт. - У-ух! Ну и погодка на улице! Лютует! Снег с дождем и ветер, как оно и положено у нас в Москве, в ноябре.
- Накрыли голубчиков? - обрадовано спросил Холмский и жестом предложил гостю пройти в гостиную. - А мы сейчас чайку поставим, с медком!
- Все свершилось, как оно и было с тобой задумано, - продолжил Соколов, вешая зонт на крючок шляпницы. Потом снял с себя черный кожаный плащ и кожаную кепи. - Все было учтено могучим ураганом мысли. Явились они в мастерскую... Но, впрочем, может быть ты сам, Александр Васильевич, начнешь? А я уж потом закончу.
Холмский как раз вернулся из кухни, где уже уютно засипел чайник, горделиво подбоченился, приняв одну из своих классических поз, и начал рассказывать, взявшись одновременно неторопливо набивать свою трубку.
- Вы знаете, друзья, мою фотографическую память. С самого начала, с момента, когда Виктор впервые рассказывал нам об этом необычном преступлении, меня что-то зацепило. Но что меня могло зацепить в его рассказе? Что-то такое, с чем я сталкивался раньше. Имени финансиста, несмотря на его определенную известность, я ранее не слышал. Какие-то обстоятельства преступления? Они были слишком общи. Порассуждав таким образом, я довольно быстро пришел к заключению, что зацепить меня могло только одно - название улицы, на которой стоял дом. Я направил розыски на то необычное, что могло связываться с названием этой улицы.
Холмский вставил набитую трубку в рот и поджег ее специальной вощеной спичкой, из коробки с диагональной надписью "Охотничьи". Он явно не торопился и важничал, купаясь в лучах нашего внимания. Выпустив густой клуб дыма, рассказчик продолжал.
- Я поднял литературу, очерки Гиляровского, другие книги о старой Москве, перетряхнул Интернет. Весьма скоро я узнал, что на улице Мещанской, которая когда-то была 1-й Мещанской улицей, некогда находились палаты Якоба Вилимовича Брюса, известного московского мага и чернокнижника, обитавшего неподалеку от своего детища - Сухаревой башни. Часть этих палат сохранилась. Я уточнил их современный адрес - ошибки быть не могло: это был адрес того самого дома, квартира в котором подвергалась неоднократному взлому. Мне стал понятным возможный мотив преступления: преступники искали в стенах этой квартиры книги Якобуса Брюса.
Известный историк и исследователь Богатырев в своих очерках "Московская старина" описывает, что москвичи уверились, "будто у Брюса была такая книга, которая открывала ему все тайны, и он мог посредством этой книги узнать, что находится на любом месте в земле, мог сказать, у кого что где спрятано... Книгу эту достать нельзя: она никому в руки не дается и находится в таинственной комнате Сухаревой башни, куда никто не решается войти".
Из другого источника я узнал, что чиновники, составлявшие опись кабинета Брюса по его смерти, нашли там немало книг необычных, например: "Философия и мистика на немецком языке", "Небо новое на русском языке" - так обозначено в описи. Была и вовсе загадочная книга, состоявшая из семи деревянных дощечек с вырезанным на них непонятным текстом. Народная молва утверждала, будто магическая Брюсова книга принадлежала некогда самому премудрому царю Соломону. И Брюс, не желая, чтобы она после его смерти попала в чужие руки, замуровал ее в стене Сухаревой башни.
Но, как известно, при сломе Сухаревой башни никаких книг в ее стенах обнаружено не было. "Невесту Ивана Великого" сломали при Сталине, в 1934 году, и уж он-то хорошо позаботился, чтобы обломки башни тщательно просеяли! Оставалось предположить, что некто, осведомленный о жизни Якоба Вилимовича более нашего, надеялся найти в стенах этого дома одну из его чудесных книг.
Тогда я предложил Соколову устроить розыгрыш. По московскому телеканалу по нашей просьбе был зачитан текст, в котором говорилось, что при ремонте одной из квартир по улице Мещанской обнаружены несколько древних книг громадной редкости, и что в настоящее время книги находятся на реставрации в мастерской при библиотеке им. Ленина, а потом будут выставлены на аукцион. При этом в видеоряде репортажа демонстрировались картинки внутреннего интерьера мастерской, в котором сотрудники что-то делали со старинными книгами. Фолианты показывали издали, так что разобраться в том, что именно это были за книги, не представлялось возможным. Текст для верности был повторен несколько раз, утром и вечером. А сыщики Соколова тем временем приготовились к приходу в мастерскую непрошеных гостей. Вне всякого сомнения, злодеям, если они и вправду охотились за указанными раритетами, должна была быть известна и данная мастерская, и способы проникновения туда. На этом моя часть рассказа, собственно, закончена.
- Остальное было делом техники, - подхватил далее повествование Соколов. - Мои ребята устроили засаду в мастерской. И как только грабители взломали дверь - птички оказались в заранее приготовленной для них клетке. Ими оказались два известных библиофила, Гроссер и Шпановский, которые собирались чрезвычайно выгодно продать будущую находку. По их оценкам, ее стоимость может составлять несколько миллионов долларов. Интересно, что грабители крепко подрались между собой, уже будучи в наручниках.
- Я говорил тебе, - орал Шпановский, пытаясь ударить своего напарника скованными руками по голове, - что эти книги заколдованы! Что они не отдадутся нам в руки просто так! Что их может взять только тот, который знает в черной магии столько же, сколько знал сам Брюс!