Страна сине-серых красок Идти к двери, которая закрыта Ветер морской на моём пути Когда человек в пути Чёрное небо смотрело глазами Мир сказок Листопад Воздушной, горячей, невинной рукой Людвиг
А самое главное сказать не успели Подражание Верлену Мы разлетимся, как птицы Поэм задуманных листы На заре многорукие тени Зима моей печали не излечит Гиацинт Кипарис Аполлон
Сказать и ошибиться снова Поэма экстаза Сонет (Мысль в сообщеньи электронном) Очарованный странник Мы не едем по свету Многого не желаем На что это похоже Грустные слёзы Я становлюсь спокоен и свободен
Театр Ивану Ванло На смерть Майкла Хатченса Сонет II (Есть раны, что не причиняют зла) Элине Сонет III (Я забыл... я не помню так много) Мелодия О, не судите наши годы строго Другой
Большие каникулы Паданг Бэй Не любить, не верить, не мечтать Песня о загранице Старая, старая сказка Фаллософ Диев должен быть низложен Часы на цепочке Курвуазье
Патусай - военный мемориал в центре Вьентьяна. Патусай посвящена воинам, сражавшимся за независимость Лаоса от Франции. Хотя арка Патусай и является аналогом Триумфальной арки в Париже, дизайн её типично лаосский, декорированный массой мифологических фигур, таких как, например, киннары.
Традиция, взятая Серебряным веком, переводить анапест (или то, что ближе к анапесту) шестистопным ямбом, на мой взгляд, весьма пагубно сказалась на переводах стихотворений Артюра Рембо. У Рембо строфа энергична: та-та-тА, та-та-тА, та-та-тА, та-та-тА (та). Или, во всяком случае, очень близка к такому звучанию. В русских же переводах это заменяется чем-то, что звучит как езда по кочкам: та-тА, та-тА, та-тА, та-тА, та-тА, та-тА (та). "Копчик" можно отбить. Я -- за анапест: никакого ямба там, где его нет и не только силлабо-тонически, но и семантически быть не может. В переводе "Офелии", как и в переводе "Солнца и плоти", нет женских рифм, которые в прочтении на языке оригинала чтецами-французами, как правило, не звучат. Комментаторы интерпретируют "les vents tombant des grands monts de Norwège" как "поэтическую вольность Рембо", ведь Гамлет и Офелия - это Дания, а не Норвегия. Такие заметки о незнании 15-летним Рембо, откуда дует ветер, забавны, если не сказать глупы. Как преподаватель географии, мог бы объяснить комментаторам, что северный ветер в Дании дует как раз с Норвегии, а не с Альп или, упаси бог, с самой Дании, да, боюсь, что объяснять уже некому: от культуры нашей осталась одна культурка.
Удивительно современно звучит Артюр Рембо, да если ещё и анапестом! А вот образ этого, "самого шкодливого", разве нам не знаком: "Самый главный скелет, он и самый шкодливый, В пляске смерти надумал на небо попасть, Будто встал на дыбы конь, ведомый порывом: Он, с верёвкой на шее, кричит, щеря пасть, И, сжимая до хруста мизинцы на бёдрах, Скачет в красную пропасть, себе на хвалу, И, как шут возвращается к публике бодро, С подголосьем костей круче всех на балу." Да в общем-то знаком и весь "чёртов круг паладинов тощих, где скелетом сам Саладин". Так что бал, если ещё не повешенных, то висельников точно.
С постером нашего российского розлива Тартюфа (давно не д'Артаньяна) перевод сонета Артюра Рембо. Где-то фонетический, где-то ритмический, сохраняющий метр и ритм оригинала.
Рембо современен. Даже если речь о событиях Французской революции 18 века, разве не современно звучит: Неужели считаешь, мне нравится тупо Видеть, как офицеры в казармах блеснут, Чёрт возьми этих в перьях павлиньих паскуд, Ведь они наших дочек тебе шлют в невесты, А для нас подобрали в Бастилии место, - И мы скажем: Ну что ж, на коленях бедняк! Мы украсим твой Лувр, дав последний пятак! Будешь пьян ты и сыт, всё удастся на славу. -- И на плечи нам сядут Мусье для забавы! или -- Тут ведь как? подсчитав все расходы с ленцой, Передашь нужным людям для чёрных делишек, Чтобы наши прошенья собранье воришек Завернуло назад, над глупцами глумясь! Вместо права, горшочков наклеешься всласть, Полных розовой дряни красивых указов, Потешаясь подрезкой каких-нибудь вязов, А потом нос воротишь, когда мы придём. -- Наша милая власть нас выносит с трудом, Не страшась ничего, лишь штыка-байонета!.. В табакерках траву держит с чушью отпетой! С нас довольно уже этих плоских мозгов И божков-пузанов -- блюд с чужих очагов, Что ты нам подаёшь, буржуа, коль взбунтуем, Жезл и посох кладя на стену крепостную!.."
Величье павших в революции и годы борьбы за её идеалы. "Нас король пригибает дубиной гигантской", - понятно, какой королёк и как. "-- А месье Кассаньяки талдычат о вас!" -- таких много: в победобесии и около патриотическом угаре киселево-бабаянная порода выслуживается и сейчас.
Горожане нынешних времён не многим отличаются от тех, кого видел Рембо подростком, разве что совсем не осталось городских оркестров. "Epatant sur son banc les rondeurs de ses reins" был сильный соблазн перевести как "эпатирующий" (хоть это и не так), что я и сделал.
Ещё один сонет. То, что иные комментаторы называют "поэтическим освоением области безобразного". Ну, а как тут быть, когда "повсюду разит странной скверностью вкус". В иллюстрации творение Н.Сафронова.
Единственное стихотворение 1870 года, которое Рембо просил не уничтожать, тогда как все остальные стихотворения 1870 года требовал сжечь (письмо к Полю Демени от 10 июня 1871 года).
Отчего-то переводчики не жалуют неологизмы Рембо. Robinsonner -- испытывать приключения, как Робинзон Крузо на своём одиноком острове. Не хотят, не видят, пропускают этот его глагол. Отчего же не перевести соответствующей формой?
О ритмике сонета. У Рембо анапест очевиден со второго терцета. Первый терцет передан ритмически другим рисунком, где-то повторяющим оригинал, в основном же, сходящим к хорею.
Наполеон III, интернированный прусскими войсками после разгрома французской армии под Седаном, в одеянии штатском вспоминает о двадцати годах своего оргиастического правления.
Сонет, написанный, по всей видимости, в вагоне поезда во время повторного побега юноши из-под домашней опеки. Переводили, как обычно, ямбом. На мой взгляд, амфибрахий намного ближе ритмике стихотворения.
Прусский солдатик, убитый осенью 1870-го. Обнаружил ли его тело юный поэт во время своего пешего путешествия до Парижа, или это только образ победоносной войны ещё не великой, но уже единой Германии, кто знает.
Первый раз я услышал этот сонет в исполнении блистательного Вячеслава Сомова в большом зале Дома учёных Новосибирского Академгородка году где-то в 1986-м. Конгениальный перевод М. П. Кудинова -- один из немногих, на которые Рембо повезло. Вечер был заявлен как вечер французской поэзии, однако чтец сразу сказал, что в афише ошибка и в концерте будут только Есенин и Блок, чем немало разочаровал публику. Однако единственное, что прозвучало из французского под самый занавес, вызвало неимоверную ажитацию в зале и воздало за все ожидания встречи с прекрасным. Перевод М. П. Кудинова -- ямбический, я придерживаюсь анапеста.
Автор допускает намеренное искажение речи, цитируя шалунью: "Sens donc, j'ai pris une froid sur la joue...", где провинциальный женский род "une froid" вместо литературного "un froid". В переводе передано просторечным "кажись".
Лубочная картинка, которую поэт увидел во время своего путешествия по Бельгии, была выпущена в честь победы французских войск над немцами в небольшом столкновении у Саарбрюкена в сентябре 1870 г. Потери немецкой армии составили 2 офицера и 70 солдат. Наполеон III, однако, превратил эту стычку в знаменательное сражение, исход которого был предрешён якобы его личным деятельным участием. Как известно, месяц спустя катастрофа под Седаном положила конец правлению этого "блистательного" потомка Бонапарта, привела к высылке его под домашний арест (сонет "Ярость Цезарей") и провозглашению Германской империи в Версале. Несмотря на обилие собственных имён, сонет лёгок и саркастичен не столько даже по отношению к упоминаемым лицам, сколько к любому запалу патриотизма в случае военных действий. Рембо играет словом с виртуозностью, ставящей в тупик любого переводчика, но и поднимающей "выше планку" его труда. Замечателен в этом отношении конец стихотворения: под возгласы "Vive l"Empereur!!!" ("Да здравствует Император!") незадачливый Бокийон спрашивает "De quoi?.." ("Чего?"), как бы пытаясь по-военному строго воскликнуть ""De quoi s"agit-il?.." ("Чего изволите?"). Получается же "Да здравствует Император... чего?". Этот "пока ещё Император", который через месяц будет "императором не пойми чего", -- фигура, хорошо знакомая и нам из новейшей отечественной, да и мировой истории тоже.
Последний из девяти сонетов, он также завершает авторскую рукопись "сборника Демени" - друга Артюра Рембо по годам учёбы в Шарлевиле. Это же стихотворение - последнее из датированных 1870-м годом.
"Без будущего, пав, лежит" ("La défaite sans avenir"). Тысячи павших устилают поля сражений, а прежде места эти были обыкновенными полями и дубравами. В образе из последней строфы уже видится корабль, поднимающий паруса: мачта, вознесённая выше других, когда-то была прибежищем майских славок, поющих над убиенными и по убиенным. Однажды, мощная и высокая, она обретёт новую жизнь и полетит по просторам другого мира -- мимо островов, по ночным морям, к восходам и скоплениям звёзд, исступлённо льющих свет. Ныне -- мрак настоящего, разорённые деревни, блеклая природа, крик воронов, в чьих гнёздах холодный ветер. И тысячи тех, у кого не может быть никакого будущего на этой земле. Самое жёсткое антимилитаристское произведение Артюра Рембо.
Яркое импрессионистичное стихотворение 1871 года. На ум сразу приходит Нижинский, Бакст, Дебюсси, "Послеполуденный отдых фавна". Десятисложный авторский стих со всеми новациями Рембо переводчики традиционно перекладывали пятистопным, в данном случае, ямбом. Но именно из-за этой творческой свободы Рембо ритмику его стихотворений лучше всего передаёт трёхсложный размер. Как правило, это анапест, но "Голова фавна" это, можно сказать, уникальный опыт с дактилем.
Комментатор советских времён находит, что "стихотворение намеренно кощунственно по своему названию и вызывающе натуралистично по деталям". Название сонета "ORAISON DU SOIR", что, как правило, переводят "Вечерняя молитва", хотя молитва это скорее prière, а oraison это речь, которую можно сказать и в церкви перед паствой, и на природе перед мирозданием. Так что ничего кощунственного в названии, собственно говоря, нет. "Вызывающая натуралистичность деталей" -- говорить так о последней строчке сонета в конце ХХ века в стране, познавшей ГУЛАГ, а тем более, ныне, когда что ни день, то "натурализм", это совсем уж нелепо. Что же в остатке? В остатке прекрасный сонет -- с юмором, с яркой запоминающейся картиной, изящный, лёгкий и одновременно глубокий по содержанию. Чего стоит только образ кедра (самого могучего древа) и иссопа (слабейшего из слабых) в лице одного малого человеческого существа!
Разбомбить Воронеж. За обилием исторических персонажей и географических мест не совсем легко разглядеть артиллерийский обстрел парижских пригородов, начатый 2 апреля 1871 г. правительством Тьера. Так версальцы отвечали Парижу на провозглашение Коммуны, так бежавшее правительство готово идти до конца, чтобы отстоять свою власть.
Хулиганское сочинение. Тем не менее на эти стихи французы сочинили не одну песню, при этом опуская два первых четверостишия -- видимо, по причине беспощадно натуралистичного образа. А про все остальные безобразия поют и очень даже лирично.
Торжественным александрийским стихом выписаны детали физиологических надобностей неимоверной утробы человеческого естества. Антиклерикальное и саркастичное, стихотворение может оскорбить чувства тяготеющих к лицам в рясах и сутанах.
Несколько замечаний о тождестве бытия и мышления (отрешённость и обоготворение невозможного в творчестве Мартина Хайдеггера и Иннокентия Федоровича Анненского).
