Аннотация: Побережье. Рембо опершись на колени сидит на песке. Подле него лежит прусский солдатик. За ними море и восходящее солнце. Оба обнажены.
Покорители,
или семь картин вечности
Фантазия
Картина третья
Побережье. Рембо опершись на колени сидит на песке.
Подле него лежит прусский солдатик.
За ними море и восходящее солнце. Оба обнажены.
Прусский солдатик. ...Об этом и разговор: ранние купания - лучшее средство для пробуждения. Сон не успел ещё слететь с ресниц, а ты по бережку спускаешься к воде, бултых! - и сна как не бывало. И хоть ныряй, хоть плещись, мир, пустынный и безмолвный, рад твоему приходу. Ты заговоришь его языком и возьмёшь на себя часть тревог, бередящих его душу, станешь светом, одной мировой скорбью: в её лучах рождаются предметы и голосят младенцы. Обновлённым, ты можешь многое, всё, о чём ни попросишь меня. Погляди, как тепло разливается по телу, становится даже немного жарко, пока растираешь ленивую влагу. Манна небесная! Если чувствуешь утреннюю свежесть, когда-нибудь поймёшь, какое же это наслаждение - чувствовать: граница с обнимающим тебя миром размывается. Что из того, если в какой-то момент его объятия покажутся удушающими? Люби, и эта боль причинит не столько страдания, сколько придаст силы.
Рембо. Не одно ли и то же? (Скептически.) Силу я нахожу в себе, и она всегда причиняет боль.
Прусский солдатик (качает головой). Что из того? На мир невозможно смотреть без слёз. Отважась взглянуть, человек обнаруживает вечность, и тогда преходящее угнетает его больше, чем сама смерть. Посвящённый, он долго хранит молчание, но когда наконец скажет всё, что узнал, станет поэтом, или великим самоубийцей.
Рембо (с иронией). Поразительно! Ничто не люблю так, как жизнь! Особенно поражает жизнь в Арденнах, шарлевилы им в бок!
Прусский солдатик (с не меньшей иронией). Зачем же сразу так? По моему, твоё положение было вполне сносным.
Рембо. И это говоришь ты?
Прусский солдатик (исподтишка). Сила и самообладание допускают великодушие.
Рембо. Не в моём случае. Ежедневные прогулки по набережной, городским аллеям, окрестным лесам... у меня даже возникло желание поселиться в одной из тамошних пещер и не обременять себя обязательствами перед обществом. (Всматривается в прусского солдатика.) А какие там реки?! - только они могут утолить жажду. Знаешь, я понял: поэт тем и велик, что может путешествовать ещё и в другом мире. Он похож на мечтателя, потому что его мир скрыт за тем, что люди привыкли видеть вокруг, но ведь только искры смысла позволяют различать предметы. Никто и не думает замечать их, и души слепы. Нужно понять, что вся наша жизнь в нас самих, мы вылепливаем себя, необходимо почувствовать, как ты говоришь... Такое чувство и есть поэзия, возможность всякого ясновидения, и уж, конечно, это не цветочки - лилии, сирень и розы, не ветерок в голове пастушка. Поэзия делает людей зрячими, заставляет явственно видеть мир, весь его ужас и всю красоту. У меня хватило смелости обрести зрение, и тогда я отказался гнаться за тенью, пустился в путешествие, ушёл в страну смыслов, видимую отсюда в бледном подобии идей и химер. Сколько себя помню, столько брожу по ней, а ведь в детстве я задался целью всего лишь думать серьёзно, захотел быть поэтом. Ещё одна мальчишечья выходка, увлекательная игра, но она оказалась великаном, выросла и потребовала всего меня, с потрохами. С тех пор работа непомерная, упорная до самоотречения, нелепая в глазах окружающих и потому загадочная, стала сильнейшим наслаждением, манией. В сказочном царстве, расцветающем в корнях языка, у меня появилось много друзей. Вовсе не книжных! настоящих друзей, приходивших ко мне из тех же лесов, где слонялся и я, из тех же рук, что пожимались при встрече. Мы беседовали, со стороны это выглядело сумасшествием, но когда я писал, со мной оставалось лучшее из того, что могли люди, совсем не то, на что их толкает мнимое благополучие, персонажи превращались в героев, и на душе было сознание честно выполненного долга, так хорошо, что рукой, казалось, можно дотянуться до звёзд. (Дорожа тем, о чём говорит.) Это моя богема, столица вкуса и утончённости, никакого отношения к цивилизованному миру, обустроенному наспех, кое-как, по скудоумию, не имеющая.
Прусский солдатик (сам с собой). Хм. Обида за обиду. (Рембо.) Однако кому-то суждено населять земной мир. (Провоцируя.) Цивилизованные люди всё лучше, чем варвары.
Рембо. Чем лучше? Мечтой об Эдеме, единобожием? Церковь похожа на пороховую бочку. Нам не ведома античная чистота, мы неряшливы и неуклюжи, а потому чиркаем той самой спичкой, что спалит всю крепость.
Рембо. Ах, если бы! Никто не желает знать о пожаре. Ни Париж, ни Брюссель. Карикатура, и только: воскресный день в маленьком городке, мальчишка, взбудораженный, длинноволосый, кричит, сжимая пламя в кулаке, - видят один кулак и чиркают снова.
Прусский солдатик (рассудочно). Тем не менее встреча со мной вряд ли входила в его планы.
Рембо (вспыхивая). Что говорить! (Поглощённый воспоминанием.) Меня вдохновлял сладкий сон араба, готового к подвигам: в таком состоянии будто обрезана крайняя плоть. (С благодарностью.) Ты был первым, кто окликнул меня по имени. И хотя мы не могли не узнать друг друга, я всё ещё сомневаюсь...
Прусский солдатик. В чём?
Рембо. В себе, в своей решимости. По правде говоря, с каждым днём всё труднее... Я теряюсь в догадках, почему ты со мной. К чёрту вселенную, ведь это только видимость, как тело - видимость души, а галлюцинации любят подразнить нагромождением бессмыслицы. Но чьей видимостью являешься ты?
Прусский солдатик. Артюр, юноша из Арденн, ты всего лишь хочешь узнать, что такое ты сам, не более и не менее, какая сила ниспровергла тебя с высот и смутными напоминаниями беспокоит умственный взор. Ясновидец услышал оклик, когда это был зов. Я - вестник вечности, открытой тебе. Мои лучи везде и всюду, прозрачна моя обнажённость, и стих слышен, как слово, срывающееся с уст, - лихорадочное, нервное, конвульсивное и, не сомневайся, истинное и священное. Душа расплачивается за всё, и лишь поэт пророчествует, не продав душу властелину вещей. С полным правом он назидает церкви, ведь его душа принадлежит вечности. Вглядись, какие крыла расправлены над тобой. Охранная грамота.
Рембо (с отсутствующим видом). Она не может уберечь меня.
Прусский солдатик. Она не может уберечь тело, но спасает там, где путешествует дух. Ведь и наш с тобой путь - переживание одно на двоих, так и вечность одна на всех, одно на всех чувство: оно живое.
Рембо. Фантазия! Это даже не стихи.
Прусский солдатик (ненавязчиво). Стихи только форма, душа вот в чём суть.
Рембо (порывисто). Дай руку. (Прусский солдатик обнимает его. Чуть не плача.) Не раз я просил об этом - поддержать, вместе воспрянуть. И только ты был со мной: никто не приходил, никто и не смог бы помочь. (Негодуя.) Скотство! Свиньи выторговали обличье людей, но люди глупее... В кабачке на площади Пигаль я проткнул ножом ладонь Поля. Мало?! Напоследок я исполосовал ему ляжки.
Прусский солдатик. Тот ли это мальчик в синем костюме с бархатным воротничком?
Рембо. Тот. (Отстраняется.) Поверь, тот же самый, кто боготворил диковинный стих своего друга. Это было чуть больше года назад, мне ещё не было и семнадцати лет, но я прочёл его чудную книжицу за двенадцать экю и надеялся вскоре сойтись с ним накоротке. (Беззвучно смеётся.) Глаза-лютики, теперь они потемнели от увиденного. Будто разные души могут терзать одно сердце.
Прусский солдатик (беззаботно). Могут. Что в этом такого?
Рембо. Ровным счётом ничего. Какая в сущности разница, что таится под именем? Я думал, буду нужен: мои стихи отзовутся, будут схватываться налету. Жизнь, прежде всего жизнь, а не безобразное прозябание в Арденнах, - вот мой кумир: множество крепких рук, голосов и одно наречие, ясное мыслью и богатое чувством! Его сила в красоте, оно грознее плотоядного оружия варваров. Вавилон до смешения языка! Византия перед вторжением крестоносцев! Но не тут то было. (Упавшим голосом.) Это плохо кончится, могу гарантировать.
Прусский солдатик. Потому что зашёл слишком далеко?
Рембо. Потому что нет никого рядом. Поль искусен в мелких пакостях и труслив, хуже хорька. Для него невыносимо очнуться ясновидцем: он же не может разобраться в одной плоскости... а если что возводится выше? Собратья-поэты? Да есть ли они? Если и есть, то в прошлом, рассеянны временем. Бодлер был таким.
Прусский солдатик. Он совсем не изменился, как глубины океана, твоего двойника. (Оптимистично.) Не так скоро ваши волны схлестнутся. Одним цугом вы взломаете палубы и покатитесь сквозь корпуса кораблей, затопите бухточки и фиорды и только взаимно усилите друг друга. И над разинутым ртом пропасти героям, взнесённым на самый гребень, будет уготовано взмыть к небу, потоком опрокинутому вспять.
Рембо (с непосредственностью). Вечное начинание. Приходится ждать, уповать на будущее и своего двойника. А здесь повсеместны бумагомараки и зануды, промышляющие стихосложением. Всё больше писатели, чем поэты. Но я-то живу среди них! Сегодня!
Прусский солдатик. Это нескончаемое сегодня. Если мысль глубока и чувство всеохватно, современность клубком свернётся у твоих ног. Не беспокойся: она сама позаботится о себе.
Рембо. Мне бы твою уверенность! А если в душе ничего не происходит? Пустыня. Там, где был океан, чувства, мысли - всё высохло. Я только и делаю, что жду! (Болезненно.) Манны небесной, пробуждения.
Прусский солдатик. Однажды на распеве ты взял самую высокую ноту. (Рембо отмахивается.) Нет, ты не сорвал голос. Ты не можешь высказать не сказуемое: такова тесситура. Так устроена человеческая речь: что с ней не делай, карабкайся не карабкайся, смерть не допустит посягательства на язык сфинксов.
Рембо. Взобраться, чтобы замолчать? Ну нет. Пусть молчат чудища. Я создам новый инструмент: люди научатся понимать без слов - вот что такое поэзия. Как струя родника, как струя родника!
Прусский солдатик (с недоверием). Тоже мне, граф Калиостро. Передача мысли на расстоянии. Профанация! Потому что если кто и сможет, то для кого? Нет у людей таких органов.
Рембо. Я вынашиваю его в себе.
Прусский солдатик (браво). Герой! Андрогин! (В сторону.) Ах, люди! чего только не вынашивают...
Рембо. Если угодно, вся заслуга поэта быть органом понимания.
Прусский солдатик (как бы ставя точку). Что ж! Значит, в самом деле пришло время уничтожить александрийский стих. Дерзай! Это твоё право, твоя свобода. Опасения излишни: ты не станешь песком в пустыне. Есть работа, которая происходит тихим сапом, неявно; ты ощущаешь её, лишь когда садишься за стол в своём Шарлевилле, а душа исполняется чувством и нечто появляется на свет. Вот мурашки бегут по спине... (Загадочно.) Мне ведь тоже памятно это ощущение.
Летним вечером синим по тропинкам знакомым,
Приминая траву лёгким следом своим,
Я уйду далеко, свежим ветром ведомый,
С головой непокрытой фантазёром босым.
Ничего не скажу, не подумаю даже,
Но любовь ни за что не потерпит урон,
И пропажей пустой буду вечно бродяжить,
Словно женщиной, счастьем земным упоён.
Рембо (не справляясь с волнением). Удовольствие не из лёгких.
Прусский солдатик. Удовольствие молитвы и веры - близкое смерти самоотречение, сестра милосердия. Бывает, достаточно посмотреть в глаза тем, кто любим, и она утешает. Но если нет, будешь пуст, как перевёрнутая чернильница, лишь слёзы грязными подтёками застынут на дне. Самая большая храбрость - оказавшись в мире, где луна приходит за солнцем, не утратить свет солнечный, не дорожить мнимым.
Рембо. Мнимо всё, лишь поэзия подлинна.
Прусский солдатик (резко). Разбитые зеркала! Пойми, даже для гения подлинный мир бесконечно обширен, в нём легко заплутать. Начало наук и искусств наиболее сложно и не доступно, как вечность: погоня за тенью богатства и красоты и есть время. Ты обратился к вечности, и война с небытием стала для тебя такой же реальностью, как табакерки в карманах слушателей семинарии. Кому как не тебе понятна человеческая ограниченность? Мысль иглами исколола лоб и ты узнал, что самым сильным удаётся испытать невозможное. Поэты! (Вымученно, разбивая по слогам.) Естествоиспытатели! Как можно вам доверять? Упустив ничтожное, вы ничуть не подозреваете, какие жестокие события влечёт за собой богемное самолюбование.
Рембо (задираясь). Ты думаешь, более строг со мной, нежели я сам? Не выйдет. Порой я боюсь лишиться рассудка: извожу себя до такой степени. Жуткие зрелища разыгрываются на моих глазах, и тут в испуге до меня доходит: "Так вот они, озарения".
Прусский солдатик (с выдохом). Родственные души! Когда в руках оружие бессмертия, не вздумай его выпускать.
Рембо. Придут другие ужасные труженики, как мы с Полем вслед за Бодлером?
Прусский солдатик (с лёгким сердцем). Представь себе, что это снова будете вы: вашими стараниями нескончаема жизнь. Мысль не оскудевает: вы живы современностью, говорящей на всех земных языках и наречиях, звучащей везде и всюду. Слышишь её, младенец Геракл?
Рембо (запрокидывая голову, легковесно). Да, предавшись античной мудрости и подставив лоб под небесные струи.
Прусский солдатик (подражая его интонации). И таким я тебя люблю - гением, дьяволом среди фарисеев: обыденного твоя голова не вмещает. (Переходит на полушёпот.) Возникнет множество пустых разговоров о твоём сверхъестественном воображении и неслыханной развращённости, ведь ты не можешь не кипеть, раскалённый до бела. Не страшись, но знай: под разными масками небытие, власть вещей, постарается заполучить сначала твоё тело, а потом и душу. (Назидательно.) Избегай правосудия, ибо ты добиваешься расстройства всех чувств, чтобы обезвредить зверя, живущего в человеке. А для этого нужно сперва его обнаружить. Один способ - опьянение, другой - сознательное усилие и, в конечном счёте, поражение, хотя смерть уравнивает ваши с ним шансы. Поэтому остерегайся: поразить зверя можно только собрав все силы человеческого существа или, как гласит народная мудрость, с божьей помощью.
Рембо (с трудом). За этим делом Поль совсем свихнулся от абсента.
Прусский солдатик (укутывается). Он не так слаб, как ты думаешь. (Обращаясь в прошлое.) Когда ты впервые появился в его доме, угловатый, похожий на девушку подросток с пухлыми румяными щёчками, твой голос ещё не окреп, и ты то вдруг заговаривал басом, то переходил на дерзкий мальчишеский альт. Красивым голубым глазам твоим было мало веры - ты мой наперсник, и, значит, знаешь, что делать, чтобы вечность любила тебя, а никто не любит так неистово, как вечность. Берегись: даже в минуты страстного переживания, самоистязания души, не забывай вернуться с тем, что познал, в дольний мир, который не хочет принимать горнего дара. (С сожалением.) Прекрасный замыслом, это далеко не мир философии и искусства, художников и поэтов. Отнюдь! Ему не хватает множества измерений, чтобы сказочные города, видимые во снах, поднялись, как Атлантида, со дна самых что ни на есть реальных фантазий. (Берёт пригоршню песка и пересыпает из руки в руку). Человек раздвоен. Лишь смерть позволяет обнажить всю прелесть настоящего, растворённого, как соль в океане, здесь и сейчас, но в прозрачной взвеси. Пока же люди приходят сюда, чтобы припасти свою душу для вечности, увлечь её в неведомое, отличное от мира вещей, но сами становятся его рабами, и тогда время получает абсолютную власть, и я плачу. (Выбрасывает песок, улыбается). Одни берут в долг, другие кредитуют, и мало кто занят мной, а ведь я и есть высшее наслаждение.
Рембо (делает вид, что не замечает жеста). Настоящее укрыто миром природы... Что же это за кара такая - отыскивать душу, познавать суть вещей?
Прусский солдатик. Прежде ты величал её поэзией.
Рембо. Поэзией? (Ожесточённо.) Что поэзия для меня, для нотариуса сумасшествие, стоит только ему услышать, что стихи тоже существа и живут своей жизнью. В Шарлевилле я был бельмом на глазу, и всё за непомерно длинный волос и рваные ботинки, да ещё за то, что повадился рисовать на дверях церкви непотребные письмена. "Богу богово, а кесарю кесарево", - полагают законопослушные сограждане, принося с улиц то же самое дерьмо, что воздают кесарю в виде налогов, и уходя решают, что всё - теперь прощены. Так кто из нас прав? Дерьмо Богу. Они извлекают его из земли, обращают в металл и рассовывают по карманам, а уж если выкладывают, то норовят выложить с большим эффектом. Сунут мальчику четыре су на стрижку и довольны, думают, в чём-то превзошли его или даже спасли душу. Какое дело Богу до моих волос? Эти деньги пойдут на табак, а свора пусть сутяжит о моих пристрастиях. Мне то что? (Выпячивает зад, манерно.) Болезненный интерес удовлетворяется болезненным образом. Нате, попробуйте. Кое-кому даже понравится.
Прусский солдатик (хлопает его). И не пытайся! (Неожиданно строго.) Скоро ты будешь на другом берегу - там, на берегу туманного Альбиона. Вглядись в небо! Раздвинь небесную лазурь, она черна. Стань пережитым, золотой искрой чистого света. И ты увидишь ангелов на земле.
Рембо (с обидой). Кого же это? Каких таких ангелов? Теодора де Банвиля?! Клизменные экстазы! Старый осёл однажды ответил на моё письмо, но всё равно на Парнас меня не позвал. По-видимому, своё искусство он ставит недосягаемо высоко.
Прусский солдатик. Ты горячишься? Тебя это волнует?
Рембо. Нисколько.
Прусский солдатик (вуалируя мысль). Никто, однако, не скажет, кого госпожа любит всей душой, а кого принимает как гостя: она достаточно хорошо воспитана.
Рембо (запальчиво). Но я-то знаю, что и в будущем у меня найдётся кое-что для неё.
Прусский солдатик (смягчаясь). Забудь это слово. Будущего нет: есть только настоящее - есть только я и моя любовь.
Рембо. Но что же я провижу, если не будущее?
Прусский солдатик. Вечность. И только её одну. Она слагает ваши стихи, она совершенна и не нуждается в оправдании.
Плач в ушах твоих розовый звёздной тоски,
Бесконечное белым течёт к пояснице;
Море жемчуг берёт там, где алы соски,
И Мужчина в крови чёрной чревом царицы.
Известность и успех, что они для тебя? С вечностью им редко удаётся поддержать знакомство - только здесь, на земле, мысль может принимать столь причудливые формы. (В сторону.) Они опасны, как раненый зверь у ног своего обидчика: из-за них гений теряет силы.
Рембо (растерянно). Я хотел стать утончённей, прочесть много книг.
Прусский солдатик. Посмотри на меня. Что может быть утончённей преображений юности?
Рембо (с горечью). Но я-то старею.
Прусский солдатик. Ты повзрослел.
Рембо. Если же вечность растопчет меня...
Прусский солдатик. Глупости. Разве был человек, если не сумел прикоснуться к вечности? Без любви, сострадания? (Нежно, будто с ребёнком.) Ты влюблён в идеальное и рано или поздно заставишь говорить о себе. Служи вечности, предназначь ей своё сердце, пусть оно будет спрятанным от остальных. Служение кончится бунтом, эмоции - бранью, но лишь для глухонемых, что тебя окружают: они всё равно не слышат ничего, кроме пустых слов. Не придавай значения ни им, ни словам. Важно только то, что у тебя в сердце. Важен твой выбор: будь верен ему. И мы не оставим тебя в мире вещей, готовом растоптать любого, но с этим ничего не поделаешь: люди обречены на прислуживание мёртвым хозяевам. Оставайся живым, и душа от века будет принадлежать нам.
Рембо. Но кто вы?
Прусский солдатик (бросается в море, и, лёгкий, не тонет и не плывёт, а танцует на волнах). Ты слышишь музыку? Мы - стихи, которые верят, любят, надеются. Мы - души поэтов, а все поэты братья, души всех земных сирот в поисках отца своего. Моё появление в твоей жизни - случай, но разве прежде ты не знал обо мне? Мы и есть жизнь и принадлежим только одному пастырю и его благодати - вечности. (Протягивает к нему руки.) Ты молод: возьми мою руку и поднимись. Неведомое открыто тебе. Там, где всё бывшее превращается в свет, озаряется мысль, там нет времени.
Рембо. Ты оттуда? Ты живёшь там?
Прусский солдатик. Нет, это ты здесь. Поэты всегда здесь и сейчас - в вечности. И нет ничего иного, кроме этого настоящего, длящегося от и до, и поэты - единственные, кто над миром бренного и преходящего вытанцовывает свой исполинский джиг. (Выходит на берег.) Постарайся приблизиться к тому, что ты есть. (Стряхивает воду.) Звучит странно, не так ли?
Рембо (в удивлении). Приблизиться к своему вдохновению? К тому, что ускользает всякий раз, когда желаешь поведать другому?
Прусский солдатик. Ты, раб своего крещения, получил дар. Главное - не пытайся теперь откреститься, питай его, нагружай так, как будто хочешь убить работой. Высекай форму из тех огненных пород, что вызревают в глубинах адова мира, и тогда души вещей покорятся, и ты возродишь их в новом солнечном облике и станешь единовластным царём природы. Своей властью тебе не придётся делиться даже с венценосным потоком времени, напротив: это он воздаст тебе должное. (Снова укутывается.) Для света один закон - вечность, но условности обходятся дорого, поневоле с ними вынужден будешь считаться.
Рембо (в своих мыслях). Это же участие в сотворении! (Восторженно.) Как типографский запрет писать на оборотной стороне листа! Иначе вечность не примет текста.
Прусский солдатик (в продолжение, тем же тоном). Хотя не откажет в мысли. Всё, о чём ни попросишь. (Торжественно.) Ты уже изведал нищенство духа, что заставляет плакать от собственного бессилия. Ты убедился в невозможности проникнуться мыслью всем существом, каждой его порой и клеточкой. Всё постыдно в твоих глазах: ты, любовник идеального, презрел земную карикатуру на жизнь - идеалы изуродованы и мертвы, людской род беден и убог, и кругом все, повально все спят. (Зловеще.) Кататония! Обретая утраченный смысл, цивилизации не миновать хаоса. Её смысл и цель в твоём слове, в том, что ты вложишь в него. Ты принадлежишь всем и никому лично. Сначала тебя потеряют, не услышав и не узнав, потом после чудовищных гекатомб обретут заново. Пробуждение дряхлого мира наступит между вдохом и выдохом, там, где сердце обогащает дурную голову кислородом.
Рембо (озадаченный). Что же получается? Молодчина Рем отправился в путешествие и теперь заоблачные голоса проникают к нему в самую душу.
Прусский солдатик. Ты вызвался сам.
Рембо. Увы, никто не предупредил меня, что это там (показывает за море) думают мою мысль.
Прусский солдатик. Ты сам просил этой руки.
Рембо. Какою силой нужно обладать!
Прусский солдатик. Сила в твоей воле, твоём желании - ты получил то, что хотел: перевалил за горизонт и увидел новые перспективы. Твоё предназначение в великом труде - обживать царство смысла, вселенную, обожествлять невозможное. (После паузы.) Говоришь, ужасные труженики? Вернее - алхимия слова: ты завладеешь их мыслями.
Рембо (жадно). Хочу языка для общения душ, когда одна мысль подхватывает другую, выражая всё - и цвет, и звук, и аромат.
Прусский солдатик. Орган для шестого чувства? Наберись терпения, тебе предстоит долгое ожидание.
Рембо. Я буду ждать и ждать.
Прусский солдатик (ложится с Рембо на песок). Я тоже долго ждал. Помнишь, там у реки? Никто не закрыл мне глаза. И потом, когда бой затихал, я понял, что погиб. Смерть золотила листву, брызги крови почти высохли на траве и полыни. Я б с удовольствием согласился больше не бежать, не пугаться, а лежать там, под облаком, и до скончания дней глазеть на него. Сколько ещё будет нас, обездвиженных, онемевших от счастья наконец видеть небо, слышать шум ветра у земли?! (Очнувшись). А теперь мне пора.
Рембо. Ты жив. (Не отпускает его.) Я целую твои бледные губы и чувствую тепло твоего дыхания. Почему ты не хочешь остаться со мной? Там, откуда мы ушли, ничего нас не ждёт. (Прижимаясь к нему.) Я хотел бы вечно признаваться в любви.
Прусский солдатик. Прощай, мой друг. (Исчезает. Доносится только голос.) Скорбь ещё не пролила все свои слёзы. Удачи! И только мужество укрепит твой дух помнить меня.
Рембо (поднимается, оглядывается по сторонам). Поль! Поль! Пора в дорогу, Поль!
![[]](/img/k/kustow_o/07-03/07-03palawanfilipiny2.jpg)